а умершего хаджи. Он знает русский язык и может помочь вам в этом деле, - решительно заявил Хадиша. - А Хаким приехал? - спросил Кадес. - А вон его кобыла привязана, - махнула рукой Хадиша. - Раз кобыла здесь, значит, и хозяин тоже... - Вот у него-то и надо спросить о том, что это за грохот. Он знает все, - предложил Кадес. - Придумал! - бросил Акмадия, поджимая то одну, то другую ногу от холода. - Не могу больше, пойду в дом! Кадес медленно брел по улице и размышлял: "Если бы Хаким сказал правду! Ведь он - один из тех, что идут сюда. Я давно об этом знаю, как он ни скрывал. "Поехал учиться", - сказала о нем старуха. Сказки! Пропадал где-то целый месяц, даже на похороны отца не явился. Тоже мне учеба!" Побродив, он вернулся к дому. - Ты знаешь, зря я задевал бога, - с сожалением посетовал Акмадия. Он еще надеялся спасти коней. - Да ладно, - пробормотал Кадес. - А ты совершил свой утренний намаз? - Да у меня чирей, какой уж тут намаз! - ответил Кадес, протягивая руку к табакерке с насыбаем. Пока Акмадия молился, Кадес с наслаждением нюхал табак. Но, как видно, посторонние мысли мешали Акмадии сосредоточить все внимание на господе боге. - Куда ж подевались эти силачи - русские казаки, которые должны были прибыть сюда со стороны Уйшика? Что ж они не остановили этих красных? - спросил он. - Не знаю. Но ведь не пришли же еще красные. - Надо выведать у Хакима, на чьей стороне перевес! - окончательно забыв о молитве, предложил Акмадия. - Кто возьмет верх, того и надо держаться. Недаром сказано: "Если начальник твой слеп, прищурь и ты один глаз, пригодится"... Наспех попив чаю, братья направились в дом Жунуса. Надо было прежде всего выразить соболезнование Хакиму по поводу смерти отца. А потом исподволь расспросить обо всем... x x x Кадес был не из тех людей, что свято творят намазы, придерживаются уразы. От чтения Корана и молитвы он готов был бежать, как заяц в кусты. - Мне легче косить сено, чем тянуть нудные песни из Корана, - говаривал он. На пути к дому Жунуса он сказал младшему брату: - После хазрета Хамидуллы - единственный, кто хорошо разбирается в Коране, - это мулла Мергали. И кстати, Мергали не сомневается в тебе, Акмадия. Ты же лучше всех отвечал даже обычные уроки. Нынешние ученики не могут простоять на молитве и четверти часа. Почитай-ка сейчас в их доме, да так, чтоб бедная, убитая горем старушка Балым умилилась и пустила слезу... Акмадия не понял маленькой хитрости Кадеса, и от неожиданной похвалы гордо поднял голову. - К тому же этот проклятый чирей, - продолжал Кадес с мученическим видом. - Вскочил там, где не нужно, не дает даже омовенья совершить, чтобы быть чистым для чтения святых слов Корана. Что б я делал сейчас, если б не ты... Акмадия шел в своей шубе внакидку и время от времени встряхивал ею, словно просушивая мех воротника. Он важно погладил красивые, пышные черные усы и, взглянув набожно на небо, произнес: - Мы сделаем так, чтоб Коран прочитал Бекей. Ведь он тоже неплохо читает... - Да, а если его не будет дома? - живо перебил Кадес. - К тому же он читает гораздо хуже тебя. Нет, будет лучше и солиднее, если ты сам помолишься за ушедшего в лучший мир! То, что большой человек прочитает Коран для старухи и ее образованного сына, будет означать особое уважение к духу покойного Жунуса. Не забывай, что после покойного хаджи на нас будут смотреть в большом ауле! Акмадия промолчал. А Кадес подумал: "Кажется, я наконец избавился от этой заупокойной канители". В доме Жунуса завтракали. Большой дастархан, который прежде, при жизни хозяина, всегда был щедро уставлен кушаньями, сейчас заметно оскудел. Старуха с детьми пила чай, сидя у печки. Она сразу же встала навстречу гостям, и, как подобало по обычаю, постелила перед ними для свершения молитвы белое полотенце. Акмадия сел не торопясь, поджав ноги под себя. Он положил ладони на колени, откинул назад голову и, закрыв глаза, начал тихо и заунывно читать молитву. Часто останавливался и долго вздыхал. Адильбек подталкивал братишку. - Сбивается, - прошептал он. Но Алибек, хоть и дремал от долгой поминальной молитвы, не шелохнувшись, высидел ее до конца. Все долго молчали после молитвы Акмадии. Потом братья выразили горячее соболезнование Хакиму и начали дружно восхвалять достоинства хаджи. Мало-помалу они вошли в раж, расписывая ум и прославленное имя Жунуса. А когда старуха заварила еще чаю, принесла сливки и жент, лепешки и масло, Кадес от удовольствия даже зачмокал губами. - Счастлив был покойный ага, - сказал он, - этот дастархан был богат и обилен при его жизни - таким же и остался после его смерти. - О, он был святым среди людей, - добавил Акмадия, глядя в потолок. - Он был опорой для всех нас! - А как красноречив! - Покойный точно предчувствовал свою смерть. Весь род свой поднял на волостного. Правители боялись Жунуса. Из страха они выпустили учителя Халена. - Точно, - подтвердил Акмадия. - А разве сам Жаханша-хан не приезжал за советом к Жунусу? Ах, зачем он ушел преждевременно? Он мог бы беседовать с самим ханом. - Еще бы... Кадес сидел задумавшись. Потом счел нужным снова вмешаться в разговор: - В долинах Олетти и Шидерты еще есть места, где можно стрелять птиц. Хоть в народе и говорят, что у хана такой ум, что его хватит на сорок человек, но мы повидали человека и поумнее хана. Если собрались бы такие люди, как Жуке, да показали хану кулак, ох, как бы он затрясся! Пусть Шугул хвастает, как его душе угодно! Видимо, Жаханша взвесил Жунуса на своем государственном безмене. Знающие люди так и толкуют - хан знал влияние Жунуса. - Да, да, - откликнулся Акмадия, - ты так хорошо разбираешься в этих тонкостях, Кадес! - Ведь я и раньше тебе говорил об этом, брат! - Говорил, это точно. А после твоих слов приехал хан, чтоб самолично говорить с Жукеном. Только тогда ты высказал мне эту тайну... Адильбек снова толкнул Алибека. - Ты глянь на него, - зашептал мальчик, - когда он говорит, рот у него надувается точно от ветра, и похож он на лягушку, что проглотила муху! Алибек исподлобья глянул на Акмадию и ничего не сказал. Однако подумал: "И вправду, раздувается как пузырь". Адильбек фыркнул и поперхнулся чаем. - Ну что ты все торопишься? - сказала мать с укором. - Надо пить потихоньку, тогда и не захлебнешься. Хаким слушал весь разговор молча. Некоторые высказывания болтливого Кадеса злили его, но печальная минута не располагала к спорам. Скрипнула дверь, и вошла Шолпан. "Как она похорошела", - подумал Хаким. Шолпан взяла ведра, коромысло и молча вышла. Кадес и Акмадия переглянулись и без слов поняли друг друга. Кадес потянулся за табакеркой, а Акмадия, погладив надутые щеки рукой, произнес: - Аминь! Господь бог благословит хозяев, - призывая всех закончить трапезу, сказал он. И братья дружно стали расхваливать Шолпан. - Ах, какая сношка эта Шолпан! - воскликнул Акмадия. - Какое золотое сердце! Знает, что в доме нет ни невестки, ни дочери, приходит к одинокой старушке, чтоб помочь ей! - Ее силы в ладу с ее умом, - поддержал Кадес. - Хозяйка она - лучше не сыскать. Все лето косила, копнила сено, осенью штукатурила землянку, чинила одежду. Везет же ее свекрови. - Хорошо бы, если бы она пожила в доме, пока не подрастет маленький Сары и женится на ней, - проговорил Акмадия, сбоку поглядев на старуху. - О! Сейчас смутное время - небо рушится на землю! И такая бойкая женщина, как Шолпан, в один прекрасный день может просто сказать: "Прощайте, еду к родным!" - возразил брату Кадес. Хаким смотрел на Шолпан, и странное чувство жалости и ревности к кому-то овладело им. "Что ждет ее?" - думал он. - Пусть Кадеке пообедают с нами, мама, - сказал он. - Положите мясо в казан! - Нет, нет! - вместе запели братья. - Мы ведь зашли просто повидать Хакима и помянуть в молитвах Жуке: дела есть. К тому же этот ужасный грохот... Шолпан внесла два ведра воды и низко поклонилась гостям. - Здравствуй, милушка, - сказал Кадес. - Здорова ли ты, красавица? - спросил Акмадия. Шолпан не ответила. Она обратилась к старушке. - Матушка, скот я накормила. А в полдень приду и принесу еще воды. И она быстро вышла. - Благослови тебя бог! - умиленно прошептала старушка. - Да будут счастливы дети твои. - Бал-женге, я давно хотел сказать тебе, но все не мог выбрать подходящего случая. Если бы Шолпан стала вашей невесткой, а? Ведь подошла пора подумать о молодой хозяйке - Нурыму время уже жениться, - сказал Акмадия, провожая взглядом Шолпан. - Верно говорит брат! - воскликнул Кадес. - Шолпан ведь свободна. Ее вина лишь в том, что она не девица, а уже вдова. Да это сейчас не имеет значения. Эта женщина стоит десятка девушек. Да разве можно ее назвать женщиной в ее-то восемнадцать лет? К тому же, если вы возьмете в невестки девушку, придется платить калым, а Шолпан можно сватать без калыма! - И вот еще что: когда-то Шолпан говорила, что уйдет из аула. Мы все ее отговаривали от этого безрассудного шага. А сейчас жена моя рассказывала, что она снова поговаривает об этом. Видно, кто-то сбивает ее с толку! Акмадия поглядел на Кадеса, и тот сразу подхватил: - Это верно. Я тоже слышал, что Шолпан хочет уйти. Такая хорошая женщина - пусть она не пойдет замуж за несовершеннолетнего Сары, но из своего родного аула - куда ей идти? Надо ее задержать. Вот выйдет за Нурыма - и делу конец! Старушке показался дельным этот разговор. Но ведь не было еще случая, чтобы вдова умершего старшего брата не доставалась младшему, а уходила в другой дом. - Что это вы выдумали, - сказала она. - Как можно такое допустить? К тому же не перевелись еще в мире девушки. Ведь люди скажут, что после смерти хаджи все набросились друг на друга, подобно голодным волкам! Нет, лучше мне не слушать слов ваших! И Балым затрясла седой головой. - Да мы сами это дело уладим! - Мы поговорим с Кумис. Так или иначе - уйдет невестка из ее дома! - Уговорим! - А то можно учителя Халена туда направить. Уж его-то не посмеют ослушаться! - Нет, нет! Оставьте же! - замахала руками старушка. - Вы забиваете о людях. Да назавтра же этот наш бойкий мулла будет говорить в мечети: "Дети хаджи вконец испорчены, они отобрали у чужой семьи невестку!" Пересудам конца не будет! Хаким слушал все эти разговоры и думал: "Странно - ни Нурым, ни Шолпан не собираются пожениться. А тут все за них решают, даже не спросив их согласия! Ничего не выйдет из этого сватовства, даже если мать даст свое согласие". - А что, если, Кадеке, мы выберем для этого разговора более подходящее время? - предложил он громко. - Сейчас у меня дело в стороне Верхнею аула, и я спешу туда. - Конечно, Хакимжан, конечно. Мы и в другое время поговорим, обсудим все. Ну, а откуда ты прибыл? Мы так ждали тебя, Хакимжан. Ведь в ауле не осталось даже человека, который мог бы растолковать, что за бедствия рушатся на нас. Правда, есть учитель. Но он тоже давно никуда не выезжал, - сказал Кадес. - Утром мы очень испугались, - Акмадия снова надул щеки, - такой был страшный грохот. Где они стреляют, эти пушки? И зачем? - О господи! Пронеси беду мимо! - всплеснула руками тетушка Балым. - Я тоже очень испугалась нынче. Не надо бы об этом говорить! Хаким прислушался - орудийные залпы стали сейчас тише, глуше, перешли в неясный гул. Он сказал: - Этот грохот идет издалека, хоть и кажется близким. Это звуки орудий. Вчера днем я выехал из долины Яика - там тоже слышен такой грохот. Ты не расстраивайся, мама! Ты и так устала сейчас, измучилась. Лучше спокойно и терпеливо ждать, что бы ни случилось. Кадес, навострив уши, подсел поближе к Хакиму. - Во всяком случае, Хакимжан, стреляют дальше Теке? - тихонько спросил он. Хаким кивнул. - Давеча утром я подумал, что стрельба идет даже ближе Косатара*. А оно вон как - еще за Теке. Но даже когда так далеко - душа замирает и уходит в пятки. А что же делать, если будет ближе? ______________ * Косатар - Коловертный (станица). - Ничего, - спокойно сказал Хаким. - Не надо этого бояться. - Да разве можно не бояться? Там, куда падает снаряд, говорят, образуется огромная яма, больше, чем загон для овец. В ней все перемешано, будто в большой чаше, где сбивают масло, и целые кучи земли и камней летят в самое небо. Об этом мне рассказывал один инвалид, который пришел с германской войны. А ты говоришь - не пугайся! Боже правый, ведь каждый снаряд убивает сотни людей, так ведь? Однако дойдут ли они до нашего Теке - это еще вопрос. Если все русские казаки выступят против - то... Кто же это все-таки приближается? Я имею в виду башибеков и машибеков. У кого же сильней орудия, сила на чьей стороне? Может быть, ты знаешь, Акмадия? - У меня не хватает ума разобраться в этом. Вот если бы Хаким сказал... Хаким вытащил из кармана небольшую желтенькую бумажку, сложенную как для курения, бережно расправил и развернул ее. - Вы знаете адвоката Бахитжана, знаете и Абдрахмана, приезжавшего сюда летом. Вот письмо, написанное ими специально для вас. "...Уважаемые старейшины казахов! Свобода и равенство, к которым веками стремились сыны человеческие с тех пор как возникла земля и потекли реки, теперь уже близки. Наступает счастливое время. Татары, башкиры, узбеки, туркмены, дагестанцы, бывшие подневольными долгое время, собираются обрести самостоятельность. А казахский народ, влачивший при царе жалкое существование, теперь стал свободным. Он строит свое государство, берет поводья власти в свои трудовые руки. Вместе с другими национальностями казахи создают народную власть. Только сам народ, трудовой народ имеет право управлять государством. При ханах, султанах, царях и дворянах один человек имел право командовать целым народом. Больше этому не бывать! Рабочие и батраки, бедные крестьяне сами организуют свою власть - власть Советов - советскую власть. Далеко отогнала кровопийцей - казаков и атаманов - армия рабочих и крестьян - Красная гвардия, которая бьется за становление советской власти. Не бойтесь этой Красной гвардии - встречайте ее радостно. Бои несут вам желанную свободу, казахи! Новая советская власть раскрепостит людей от позорного рабства - беднякам окажет помощь, детям даст знания!"* ______________ * Это одно из многих воззваний Бахитжана Каратаева, написанное им в тюрьме. Известные старейшины Байбакты - Салых Омаров, Кенесары Отаров, Аннон Жубаналиев, Майлан Куанышалиев, к которым было обращено это воззвание, были видными биями - предводителями общества - и пользовались уважением и влиянием в народе. С целью вырвать их из-под влияния Жаханши Досмухамбетова большевик Каратаев и направил к ним специальное письмо. Вторую половину воззвания Хаким рассказал своими словами. Кадес осторожно потрогал кончик своей остренькой бороденки и промолвил: - Так это написали, значит, Бахитжан с Абдрахманом? Да... В таком случае - побеждают, видимо, красные. И много их? - Да, - сказал Хаким. Потом, накинув полушубок, он вышел на улицу. - Так вот что, - шепотом обратился Кадес к брату, - оказывается, он в сговоре с ними... - С Бахитжаном? - Больше того. С башибеками, - проговорил раздельно Кадес. И они тихонько вышли из дома, неся с собой неожиданные важные новости, точно боясь растерять их на своем пути. Хаким с улыбкой поглядел им вслед. - Ну, что ты смотришь на меня? - ласково погладил он челку своей кобылы. В этот момент ему подумалось, что преданное животное честнее и лучше некоторых людей. Он притащил из чулана полведра проса и высыпал перед лошадью, протер рукой шерсть на ее спине, слипшуюся от пота, нежно похлопал верного друга по крутой шее. Он заметил, что правое копыто сбито. Пестрый бык, привязанный во дворе, скосил темный глаз на сено возле лошади. - Ах ты, озорник! - засмеялся Хаким и отвел быка в хлев. Потом быстрым шагом направился в дом. - Алибек! Быстро к Тойяш-аге! Позови его - пусть подкует передние копыта лошади! - распорядился он. Мальчуган радостно бросился выполнять поручение. А Хаким пошел к учителю Халену. Надо же было попрощаться с ним и поговорить обо всем. 3 Кумис накосила нынче много сена вместе с Шолпан, вовремя убрала его, сложила. Как только наступили холода, скот не гоняли далеко на пастбища, а стали рано подкармливать душистым сеном. За неделю Шолпан отделила двух суягных овец от остальных, пустила их в изгородь, вдоволь накормила сеном. - Пусть здоровыми будут ваши ягнятки, пусть у них будет, у маленьких, много молочка, - приговаривала она, любуясь здоровыми овцами. - А где же одна из них? Или спряталась куда-либо и уже ягнится? Вроде бы рановато еще... Шолпан с беспокойством стала искать. Между двумя стогами сена было узкое пространство, наподобие норы, туда и провалилась глупая овечка. - Ах ты, дурочка! Ну зачем ты влезла куда не надо? - ласково говорила Шолпан, вытаскивая испуганное животное из ямы. Она заткнула ямку кугой, которую не ели овцы, и пошла к учителю. - Хаким приехал, - сказала она стоявшей у печки Загипе. - Зашла бы, попроведала родственника. Загипа побледнела. Потом щеки ее вспыхнули ярким румянцем. - Хаким очень опечален смертью отца. К тому же он приехал издалека. Было бы хорошо тебе навестить его, - настаивала Шолпан. - А ты сама-то говорила с ним? - спросила Загипа, и сердце ее забилось часто-часто. Шолпан покачала головой: - Нет. Я не говорила с ним. Дома у них сидят эти говоруны братья. А разве можно говорить о чем-либо при них? Они и без того, верно; перемывают мои косточки. - Так зайдем вместе, - повеселев, предложила Загипа, - когда никого у них не будет! Шолпан заглянула, вытянув шею, в двери гостиной, заметила, что там нет Макки, и быстро спросила: - Если я скажу тебе что-то, не будешь сердиться? - А что? - Не успела я произнести имя Хакима, как ты сразу покраснела, как головешка, вынутая из горячей печи! Неужели ты имеешь какие-то намерения?.. Он не поет, не веселится и вовсе не похож на остальных джигитов нашего аула... - А ты? - глухо спросила Загипа, снова побледнев. - Ты сама тоже имеешь на него виды, а? - Да я ни на кого никаких видов и не думаю иметь, - холодно отвечала Шолпан. - Поперек твоей дороги я не стану, не бойся. - А зачем же ты бегаешь туда? Чтобы поглядели да заметили, какая ты красивая, да? - уже зло спросила Загипа. Шолпан удивилась. - Эх ты! - вздохнула она. - Сказала бы я тебе, да ведь ты и шутки-то не поймешь! Злишься вон из-за пустяков! - Говори! - все еще сердито сказала девушка. - Ты хитрая, всегда придумаешь причину, чтобы сунуть нос в дом Жунуса. - Вчера я тетушке Капизе выстирала белье. Может, и к ней я ходила в поисках молодых джигитов? Мне скучно, если я не работаю. Что же, сложить ручки да и сидеть у печки, да? А старушка после смерти мужа согнулась как коромысло. Мне жаль ее - ведь в доме некому помочь ей. А жена младшего брата себе-то белья не постирает, не то что другим! Да я даже не знала о том, что приехал Хаким, вот! А ты со своим ревнивым, дурацким характером сроду замуж не выйдешь, так и знай. А если и выйдешь, то у твоего мужа будет еще одна жена. И Шолпан хотела уйти. - Постой, - остановила ее Загипа. - Я знаю твою тайну. Все лето ты волновалась, только и думала: "Прилетел сокол, на чью же руку он сядет?" Ты даже на лодке плавала, чтобы спасти этого Хакима. Нет, ты от меня ничего не скроешь, я все вижу, что у тебя в душе делается! - Эх ты, - только и сказала Шолпан насмешливо и, стараясь перевести разговор на другую тему, спросила: - А куда ж моя тетушка ушла? - Во дворе, - бросила Загипа. - Ведь ты говорила такие слова о соколе. Пусть необдуманно, а говорила. И Загипа ехидно засмеялась. Самолюбие Шолпан было задето. - Ты тоже поступаешь необдуманно. Однако я не злорадствую, как ты, - сказала она уже серьезно. Загипа помрачнела. - Сама сбила себя с толку и меня хочешь сбить? Нет, ты - это ты, а я - дело другое! Шолпан хорошо знала, что Загипа любит Хакима. Но она решилась сказать ей главное: - Так знай же, молда кыз*, - и мне нравится Хаким. Я даже сильнее стремлюсь к нему, чем ты. Но посчитает ли он меня равной себе? Ведь я женщина. Будет ли он ко мне привязан всерьез? Многие ночи провела я без сна, думая об этом. Я старше тебя и хорошо знаю, почем фунт лиха в жизни! И поняла: сколько ни плыви по бескрайнему морю мыслей - другой берег все так же далек. Мираж счастья не схватишь руками - он рассеется как дым. И я решила: не тебе ровня, Шолпан, этот красавец. Но ты не отчаивайся, говорила я себе, и на твою руку сядет другой сокол, жди! Каждый шьет себе шубу по росту. Знать, не судьба. Ну а ты, молда кыз, Хакиму ровня - и по воспитанию, и по имени, и даже по виду. Но и ты не соединишь с ним свою жизнь, знай. Наши роды не берут друг у друга невест, и не тебе ломать этот обычай. Если б я была на твоем месте, я бы потягалась с обычаями. А тебе это не под силу! Дальше - Хаким шесть лет учился в Теке, он красив, знатен, неужели ты думаешь, что он не присмотрел уже себе невесту? Если не в городе, так где-нибудь да приглянулась ему красавица. ______________ * Молда кыз - грамотная девушка. Шолпан говорила спокойно и строго, как старшая. - Да я же влюблена в него! - чуть не плача воскликнула Загипа. - А с любовью не сладишь. Твои трудности - это не препятствие. Читала "Жусупа и Зулиху"?* Настоящие влюбленные всегда сходятся в конце концов! ______________ * Народная поэма "Жусуп и Зулиха" на сюжет сказания об Иосифе Прекрасном. - Зулиха - не ты. И люди тогда были иными. Что ты приравниваешь себя к царевне? - Да ты ничего не понимаешь! - Пусть так! Я не ревную. Соединяйся со своим Хакимом, если и он сгорает от любви к тебе. Придет мулла, соединит вас законным браком, и я скажу тебе: "Будь счастлива, Загипуша!" И Шолпан невесело засмеялась. Они обе примолкли, услышав шаги тетушки Макки и ее скорбный голос. - Да, дорогой, - певуче говорила Макка, шумно вздыхая, - навсегда мы расстались с хаджи, навсегда... Да будет земля ему пухом - это все, что остается нам пожелать покойному хаджи-ата. А как переживает эту тяжелую утрату твой учитель! Он молчит, ведь он и вообще-то неразговорчив, но по ночам часто стонет и ходит по комнате. Загипа и Шолпан сразу поняли, что это с Хакимом разговаривает Макка. Загипа быстро развернула платок, который вышивала уже давно, а Шолпан уставилась на вышиванье, как будто этот несложный рисунок, напоминающий следы мышиных лапок, интересовал ее больше всего на свете. - Здравствуйте! - приветствовал их Хаким. Шолпан склонилась в поклоне. Потом спокойно и открыто взглянула на гостя. - Хаким, мой сверстник, - сказала она, - да покоится с миром хаджи-ата! Пусть смерть его не слишком печалит тебя! Ведь для каждого человека в определенный день наступает рассвет, приходит и час заката, - так говорил мой отец. Эти слова по-настоящему я сумела понять лишь недавно. Не отчаивайся, Хаким. Такую утрату предстоит пережить каждому... Хаким с удивлением вслушивался в слова Шолпан. Не столько ее речь, сколько какой-то глубокий тайный смысл их поразил его. Он пропустил мимо ушей соболезнование Загипы. - Спасибо, Шолпан, что ты подбодрила меня! - тепло произнес Хаким. - Здоровы ли все ваши? - Слава богу, пока здоровы! - коротко отвечала Шолпан. Хаким огляделся. "Все как прежде, - отметил он про себя, - чистота, уют. И все так же, по-особенному красиво, спускается с постели пушистое шерстяное одеяло, на полу широкая узорчатая кошма. Приветливое круглое лицо тетушки Макки. Хорошо коротать вечера в этом доме". И Хакиму вдруг показалось, что долгая ночная скачка, трудные опасные пути вдали от родных мест - лишь страшная сказка. Хорошо бы рассказать об этих событиях Шолпан (какие у нее горячие глаза) и Загипе. Они бы сидели вместе, и он, как в былые дни, клал бы голову то на колени одной, то на колени другой... От мрачных утренних дум не осталось и следа. Жизнь быстро залечивает раны души, нанесенные внезапной смертью. Печаль так несвойственна молодым! Хаким весело поглядывал то на Загипу, то на Шолпан, и глаза его смеялись. - Ну, я пойду чаю приготовлю, - поднялась Макка. - Сидите, тетушка, - проговорила Шолпан, - я сама все сделаю. Загипа увязалась следом. - Скоро и Хален придет, - пояснила Макка, и слова ее были теплыми, круглыми и мягкими, как и все вокруг, - он обещал вернуться к полудню. Говорил - в ауле у него дела. Все дела, дела... Хаким промолчал. В эту минуту он и не стремился встретиться с учителем. Женщины завладели всеми его помыслами. Он сел, подперев щеку, наслаждаясь теплом и ароматом заваренного чая... Образы Шолпан и Загипы соединились с чертами Мукарамы. Это было какое-то совершенное существо, нежное и горячее, преданное и прекрасное. Как белое шелковистое облако, оно точно обволокло Хакима... Тихий смех Шолпан вернул Хакима к действительности. Женщины, видно, поняли настроение гостя, догадались, что зажгли его сердце... Хаким ждал, когда выйдет из дому Макка, чтобы остаться с девушками наедине. Не не всегда сбываются сладкие мечты. Времена были другие... Все пылало огнем... и степи, и города... Борьба шла не на жизнь, а на смерть. Жизнь всякого человека висела на волоске... И для этих троих настал час, когда не только вот так посидеть в чистой и уютной комнате, но даже нельзя было поверить: а встретятся ли они еще раз когда-нибудь... ...Аул был захвачен отрядом... 4 В лютые декабрьские морозы Красная Армия пошла в решительное наступление на белое казачество в долине Яика. Бои начались на восточном фронте. Вырвать Оренбург из рук Дутова, захватить Уральск - такова была ближайшая задача красногвардейцев. Со стороны Саратова двигалась прославленная двадцать пятая стрелковая дивизия вместе с Алтайской бригадой, точно в клещи захватила казаков и двадцать вторая дивизия, начавшая наступление от Самары. Крепко задумался генерал Михеев. Миновало время, когда Уральск, словно железными обручами, был опоясан казачьими войсками. Все пошло прахом! Донесения, холодные и колючие как лед, сводили его с ума. Всюду началось разложение, все перемешалось, и становится трудно разобраться в этой чудовищной каше! "Второй полк генерала Акутина на пути к Саратову сегодня побросал оружие, и солдаты стали брататься с красными", - гласило донесение. Было от чего растеряться правителю Михееву! Но не сдавалось без боя казачество. На Самарском фронте неистовствовал полковник Бородин. Он крепко держал оборону. Некоторое время его сводки с Самарского фронта вселяли в душу Михеева веру в победу. И что же? Оказавшись в тисках, зажатый пешими (пешими!) войсками Плясункова и конным полком Кутякова, отчаянный полковник тоже отступил! "Сам Бородин во время отступления был дважды ранен, а его бравый полк... погиб целиком", - вот последнее сообщение! Генерал Михеев несколько раз прочитал эту страшную весть. Остатки надежды рассеивались точно дым. - Плясунков, Кутяков, - шептал он, брезгливо морща мясистый нос, - кто же эти, с позволения сказать, люди? Без чинов, без имени, вряд ли даже имеют они военные звания. Так почему же прославленный казачий полк, испытанный в боях, бросает оружие и бежит в панике? Или то, что мы привыкли считать русской армией, стало детской игрушкой? Или военная наука непостижима, точно китайская грамота? А может быть, командующие войсками, все как один, сошли с ума? Михеев вспомнил генерала Акутина. Да, он не умен - это ясно как день! Как самонадеянно Акутин спорил, доказывая, что "бить врага вдали - это залог победы"! Дурак! Отправился в дальние походы, вопреки разумным возражениям, настоял-таки на своем! И что это принесло ему? Полки, что с таким трудом удалось за лето скомплектовать, дрогнули под ударом какого-то батрака Чапаева! Да еще не было в военной истории такого случая, когда бы войска завоевали бранную славу после длительного, утомительного для бойцов дальнего похода по незнакомой местности. Уничтожен полк полковника Бородина! В это было даже трудно поверить Михееву. А если проанализировать, почему так случилось? Да только потому, что полк оторвался от дивизии, отправился к Самаре, завязал там бои, не оценив обстановки. Все это - результат плохого руководства командования. Так в чем же, черт возьми, причина побед этих босяков? Михеев долго стоял у большого окна, всматриваясь в сторону Шагана. Небольшая речушка, разлившаяся от осенних дождей, расширилась, замерзла, точно громадное озеро. Лед блестит, искрится под солнцем. Издалека генерал увидел корову, которая осторожно шагала по скользкому льду. Ноги ее расползались в стороны, она то падала, то снова, собравшись с силами, поднималась и продолжала упрямо идти вперед, вытянув тощую жилистую шею. Увидев в стороне кем-то оброненную охапку сена, животное сделало попытку добраться до этого места. Но напрасно! Поскользнувшись в последний раз, корова повалилась на бок и уже не могла встать, оглашая воздух жалобным, тоскливым мычанием... Вряд ли генерал, наблюдавший за животным из окна, мог услышать его мычание. Однако Михееву показалось, что до него донесся этот голодный предсмертный стон, и сердце его сжалось в тоске. "Наше положение сейчас еще более плачевно, - прошептал он, - скотину хоть волоком можно вытащить на берег, и она отойдет, отогреется. Но нет уже такой силы, чтобы поднять тебя из руин, бедная наша Россия. В чем же их сила? Чем порождены храбрость и чудовищное упорство; с которым в трескучий мороз эти полуодетые, полуголодные существа одерживают победу за победой?" Этот вопрос не давал покоя генералу. "Царский род Романовых, стоявший у кормила власти триста лет, уже не мог держать в повиновении темные массы. Ничего не изменили и адвокат Керенский и генерал Корнилов. А сейчас эта толпа - оборванная, голодная - двинулась, как лед в половодье, и с нею не справиться ни акутиным, ни бородиным! Эти плясунковы и кутяковы растопчут все на пути, будь то даже дракон о семи головах! Нужно что-то предпринять... Но что? Что?" Генерал задумался. Потом вызвал своих адъютантов. - Собрать перед резиденцией губернатора всех служителей церкви. От самого архиерея до последнего монаха! - распорядился Михеев. - Сюда же - учащихся духовной семинарии, всех верующих, церковных хористов! Пусть у каждого в руках будет крест и икона. Да напомните, чтобы оделись потеплее! По подсчетам господина Михеева, число служителей церкви в Уральске превышало батальон. Он решил выставить на пути Красной Армии этих волосатых людей в черных одеждах, что выделялись среди всех остальных, как головешки среди спелого проса. Они умели сеять сомнение в души, завораживать словами о потусторонней жизни доверчивых крестьян, одетых в серые шинели. И они скажут: "Кайся! Бойся бога! Провидение, сохрани царя!" Как последнее средство Михеев решил испытать силу христианской религии. x x x В донесении говорилось, что полк Бородина погиб полностью. Но это было не совсем так. Небольшая кучка казаков, чудом вырвавшаяся из железных цепей крестьян в шинелях, оказалась в тылу у красных. Дорога к Уральску им была отрезана, вокруг находились деревни, население которых, озлобленное против казачества, всеми средствами поддерживало советскую власть. А впереди двигались красные войска. Пробиться не было ни малейшей возможности. Шинели у большинства солдат были сожжены. У некоторых не было шапок. Замерзшие, испуганные, покрытые пылью и кровью, эти десять-пятнадцать казаков, словно стадо овец, мчались по пустынному берегу Яика. Около Борили им удалось незаметно переправиться через Яик на бухарскую сторону. Они переночевали прямо в степи, собрались с силами и наутро взяли направление на юг. Молодой хорунжий, хорошо знавший эти места, решил вывести казаков степью к первой казачьей части, что стояла ниже Уральска. Они шли, прячась в оврагах, крутым берегом реки. Холмы Анхаты скрывали этот маленький отряд. Около озера Бошекен казаки решили зайти в аул, чтобы поесть горячей пищи, дать передохнуть коням. Голова лошади хорунжего, который ехал впереди, уперлась прямо в дом Кадеса, который стоял в пятистах шагах от реки. Первой обнаружила незнакомых всадников, появившихся из-под яра, жена Кадеса - Мауим. И хоть небо было серым, день пасмурным, женщина разглядывала их, прикрыв глаза ладонью, точно защищаясь от яркого солнечного света. "Кто же эти всадники? - с тревогой подумала она. - Или жители верхнего аула едут к нам, чтоб почтить память умершего хаджи?" Мауим, не в пример другим, сроду не могла издали отличить лошади от верблюда. Ей даже показалось, что в одном из всадников она опознала знакомого из верхнего аула. И Мауим приготовилась улыбнуться гостю, а главное, порасспросить обо всех новостях, что произошли за последнее время там у них, наверху... И вдруг, когда всадники были уже совсем близко, женщина увидела, что они увешаны оружием и одеты по-военному. - Ойбой! - пронзительно завизжала Мауим. - Разбойники! Русские разбойники идут!! Соседи всполошились. Несколько солдат направились в дом Жунуса, трое стояли во дворе Кадеса, остальные стучали уже в двери соседей. Во дворах хрипло залаяли собаки, ребятишки, плача от страха, торопились спрятаться кто куда. Первым из дома высунул нос Акмадия. Почуяв, что дело неладно, он юркнул в хлев и притаился там. Кадес, вышедший в сени, наткнулся на казаков и стремительно попятился. Так, пятясь он запнулся о порог и сел. Солдаты спокойно перешагнули через хозяина и направились прямо к очагу. Сев на корточки, они протянули руки к огню, и черные тени от их винтовок беспокойно запрыгали по стенам. Третий казак приплелся к дому последним. Он не подошел к очагу, как те двое, а стал на пороге, рядом с Кадесом, и вытянулся по струнке. Он был невзрачен и рыж, и в его остренькой бородке застряла солома. Кадес подумал: "Этот, верно, смирный. И одежда у него похуже, и глядит кисло. Верно, он в услужении у тех, чернявых. А все же хорошо, что это русские казаки, - продолжал размышлять Кадес, осмелев. - А я, дурак, перепугался, думал, красные, чтоб им пусто было! Но... хорошо бы спровадить их все же к кому-нибудь из соседей..." В это время сидящий у огня что-то быстро проговорил рыжему, и тот, подняв клином бородку, спросил Кадеса: - Есть ли здесь человек, знающий дорогу? У Кадеса с перепугу завертело в животе, и он, едва ворочая языком, пробормотал: - Мина не понимайт русский тамыр. - Да ведь я тебя по-киргизски спрашиваю, чудак! - удивился рыжий. - Жок, жок*. Мина не знай ни Бударин, ни язык, - очумело повторял Кадес. ______________ * Жок - нет. Казаки переглянулись. Потом рыжий опять сказал уже раздельнее: - Да ты в своем ли уме, аксакал? Пожилой человек, а бормочешь такую чепуху. Отвечай! - А что говорит этот проклятый киргиз? - спросил казак, отвернувшись от огня и вытаскивая из кармана кисет. Рыжий, пожав плечами, обстоятельно перевел им ответы Кадеса. Потом все сердито поглядели на хозяина. "Худо дело", - трусливо подумал Кадес, семеня ногами. - Ты, - уже громко и зло спросил рыжий по-русски, - нет ли в ауле киргиза, знающего дорогу и русскую речь? Кадес обрадовался: - Есть, есть, тамыр. Ошитель Хален есть. Русски говорит, пишет русски. Дом карош, хозяйка карош. Ошитель расскажет. Дом близко, я покажу. Ищо жигит есть, Жунуса сын. Тоже русски говорит. Теке учился. Все трое казаков вышли из дома. Акмадия же, посидев в углу хлева, подумал, что неплохо было бы прибрать туда же и рыжего коня, что пасся невдалеке. Хадиша помогала ему управиться с конем. Конь был ладный, сытый и уж очень приглянулся самому толстому казаку. Ему даже показалось, что именно такого коня он просил у неба, а вот - встретил на земле. Он забрал поводья из рук худенькой Хадиши, оглядел копыта коня, одобрительно промычал что-то себе под нос и с ловкостью, удивительной для его тучной комплекции, мигом приладил седло со своей клячи на коня и оседлал его. - Ойбай-ай! - заголосила Хадиша и заметалась по двору, будто пятки ей прижгли каленым железом. - Ой, беда, беда! Единственная лошадь! Ой, обнищали, обнищали... Бегите за сыном хаджи-ата, пусть же он скажет им что-нибудь... Помогите!.. Но толстяк только набычился и велел рыжебородому вести свою тощую лошадь на поводу. - Ой, тамыр, тамыр, зачем плохо сделал? - заорал Кадес. Но казак матюкнул его так смачно, что Кадес одурело замер как вкопанный, открыв рот. А остробородый сказал строго: - Ты умеешь гонять коней в Лбищенск и Теке. Соображаешь, как выгодно продать шерсть и кожи. Насыбай не забываешь запустить в свою носину. А человеку, который сбился с пути, указать дорогу не можешь, а? Кадес, очнувшись, направился было к коню, беспомощно растопырив руки, но тут же упал, взвыв от острой боли: плеть чернявого толстяка, свистя, впилась в его тело. Кадес попытался встать, но удары плетей посыпались на него как град, точно стремясь загнать его в землю. Последний удар пылающим обручем обвил его голову и вонзился в правый глаз. Кадес потерял сознание. А казаки, шагом выехав со двора, направились к дому учителя Халена. Все они не испытывали угрызений совести, даже не оглянулись. На их душе было немало кровопролитных дел. Один из них был тот самый молодой хорунжий Захар Калашников, что организовал засады на Мендигерея и Быкова. Второй - Остап Песков. Это он хотел в проруби ночью утопить Мендигерея. И только третий - шорник Иван Гречко, сосед Быкова, спасший когда-то Мендигерея от верной смерти, ехал, грустно опустив голову; печальная и какая-то растерянная улыбка пряталась под его рыжими усами. 5 Хаким не поверил своим глазам - в дверях дома Халена стояли русские казаки. Он даже сам не заметил, как вскочил с места и тихонько стал подвигаться по направлению к печке. Лицо его посерело от страха. "Значит, за мной следили. Значит, донесли", - мелькнула горькая мысль. Макка так и застыла с блюдом в руках. - Хаким, дорогой, - простонала она, и блюдо сползло из ее рук на пол, - это же, верно, за твоим братом снова пришли. О, бедная моя головушка, разнесчастная судьбина! - Здесь живет учитель? - спросил Захар Калашников. Запинаясь, Хаким ответил: - Здесь, ваше благородие, господин хорунжий. Но его дома нет. - "За Халеном пришли, - подумал Хаким, и противные колючие мурашки побежали по его телу, - значит, и меня не оставят в покое. Кто-то донес". Хорунжий Захар насупился. - А может, ты и есть учитель, да не признаешься? - спросил он, наступая на Хакима. - Нет, ваше благородие, мне незачем скрывать. Учителя нет дома. Но вы можете поговорить с его женой. Макка сделала какое-то странное движение, будто хотела подпрыгнуть на месте. - Дело вот в чем, - сказал Захар, даже не взглянув на женщину, - нам нужен человек, знающий русский язык и здешние дороги. Вместо учителя пойдешь ты. Кто ты такой? - Большевик, наверно! - хриплым басом буркнул Остап Песков. - Вся их чертова стая состоит вот из таких дьяволов. Хорунжий опасливо попятился от Хакима. - Да я студент, - повеселев, отвечал Хаким. - Учился в реальном в Уральске. Сейчас отдыхаю у матери - ведь занятий-то нет. Остап в упор посмотрел на него, послюнявил толстую скрученную цигарку и мрачно спросил: - А где твой дом? - В ауле. - Близко? - Близко... - Так... В комнату вошел Гречко. Он остановился в дверях. Странная, точно забытая улыбка все еще пряталась в его усах. Остап враскачку направился к очагу, чтобы прикурить. Он заметил Шолпан и Загипу, которые, чуть дыша от страха, притаились за печкой. - Ба! Да здесь, оказывается, красавицы есть! - промолвил он. Потом вынул не щипцами, а рукой уголек и, поочередно перебрасывая его с ладони на ладонь, с удовольствием прикурил. - Эй, Захар! - окликнул он и щелчком бросил тлеющий уголек в Шолпан. Он упал на кошму, недалеко от нее, и Шолпан быстро смахнула его на пол. - Иди сюды, Захар! Я тебе кое-что покажу! Здорово, красавицы! Загипа спряталась за спину Шолпан, которая стояла вытянувшись, точно струна. Она-то очень хорошо поняла жадные взгляды этих страшных кафиров. Остап что-то шепнул хорунжему. Тот кивнул. - Вот что, - снова подойдя к Хакиму, проговорил Захар, - поведешь нас до устья реки. Ясно? Иди сейчас домой, собирайся, седлай коня. И мы немножко погреемся и поедем. Глянув за печку, Захар захихикал, глаза его свали маслеными. - Вот так-то, родственничек, поведешь, значит, нас. Наш отряд идет по срочному делу. А что такое армейское дело, ты, верно, знаешь, раз реального понюхал. Остапушка, как эта река-то? Соленая, что ли? - Солянка! - Переправив через Солянку, выведешь прямо на Бударино. Ну, иди быстро. Гречко, проводи-ка студента домой... Хаким, оправившись от страха, решил: "Если их нужно только вывести на дорогу - черт с ними! Я бы проводил их до самого Сасая!" - Хорошо, господин хорунжий! Я проведу вас до Солянки, а дорогу вы дальше и сами найдете - на Бударино одна дорога всего, - сказал Хаким. - Не волнуйся, тетушка, - успел шепнуть Хаким Макке, - они потому интересовались Халеном, что хотели его заставить проводить их до Бударина. Я вместо него провожу этих людей за аул. У меня дома бумаги, - совсем тихо добавил он, - которые я должен передать Халену. Я оставлю их брату. Он передаст. - Да забирай же всех с собой, - громко перебила Макка, кивнув в знак того, что она все поняла, - на что они тут нам? Хаким вышел, пожав плечами. За ним как-то боком направился Гречко... x x x Хоть Шолпан и выросла в местечке, далеком от города, она видела русских не впервые. В детстве она ездила с отцом на базар. Бойкая, хваткая в работе, она лучше мальчика помогала отцу нагружать на телегу продукты, купленные в городе. А на Меновом Дворе девочка не боялась даже торговаться с русскими, которые закупали скот. Как-то отец ушел искать Байеса, дал в руки Шолпан поводья и сказал: - Торгуй, дочка. Я скоро приду. За телку проси двенадцать рублей, за двух валухов - по пять. Шолпан было даже интересно стоять, наблюдая пеструю базарную толпу, прислушиваться к ее неумолчному гомону. - Сколь за телку? Русский, пощипывая светлую бородку, стоял рядом. - Прошу двенадцать пятьдесят, - солидно ответила Шолпан. - Дешевле двенадцати не отдам! Русский покачал головой. - Ай и бойка ты, кызымка! - засмеялся он. - Востроглазая растешь... Но телку все же купил, не торгуясь. ...Увидев громогласного Остапа, Шолпан подумала: "До чего же отвратителен! И откуда у русских берутся такие черномазые? Словно черный бура. Запрячь бы тебя в плуг, да попахать на тебе, да постегать бы твою толстую спину кнутом!" Когда Остап закурил, Шолпан даже с интересом наблюдала, как из его широченных ноздрей, словно из труб, повалил дым. "Как же у него внутренности не сгорят?" - подумала Шолпан. Она впервые видела, как курят. А Остап буквально пожирал ее глазами, готов был наброситься на Шолпан, словно хищник. Приближаясь к ней, он старался радостно улыбнуться, но вместо улыбки лицо его исказила какая-то гнусная похотливая гримаса. - Чего тебе надо, проклятый? Чего лезешь, как бешеный бык? - сердито закричала Шолпан. - Ты не бойся. Я не съем тебя, - пророкотал Остап. Шолпан, оставив Загипу, перепрыгнула на другую сторону очага. Но тут ее настиг Захар. Сильным движением Шолпан вырвалась, отбиваясь локтями. Хорунжий показался ей намного тоньше и слабее черного Остапа. "С этим-то я справлюсь!" - подумала она. Но Захар оказался сильнее, чем она предполагала. Он снова схватил ее и, уже не разжимая крепких объятий, стал жадно целовать в губы. - Проклятый! - закричала Шолпан, вырываясь. - Пусти, окаянный, слюнявый дьявол! - и презрительно сплюнула. Хорунжий, гордо выпятив грудь, сказал как мог ласково: - Не бойся. Ты очень хорошая девушка и сразу приглянулась мне. Ты похожа на наших девушек. Ты сильная, ты красивая... И тут Шолпан ухитрилась наконец схватить клещи. Потрясая ими, она заговорила: - Ты думаешь, что от одного страха прижму тебя к своей груди? Да будь ты проклят! Да чтоб тебе пусто было! Видел вот это? - она взмахнула клещами. - Хочешь жить - замри. Иначе последние мозги вышибу из башки! А в это время Остап переключился на Загипу. Девушке показался просто чудовищем этот щетинистый верзила, с плоским лицом, потрескавшимся от ветра, с налитыми кровью бычьими глазами. Загипа забилась в угол, а Остап, растопырив руки, двигался к ней. Почти потерявшую сознание девушку Остап поднял одной правой ручищей и отнес в соседнюю комнату, что-то рыча себе под нос. Шолпан же подошла вдруг к хорунжему с улыбкой, словно была готова обнять его. - Хорошо! - кивнула она головой, с ужасом прислушиваясь к стонам Загипы, доносящимся из другой комнаты. - Иди поближе... Захар подошел. - Ах, - сказала Шолпан, уцепившись за шашку хорунжего, - ну зачем тебе эта штука? Носишься с ней, ровно овца с палкой, которую ей привязывают на шею, чтоб не чесала свои раны... Хорунжий стал покорно снимать шашку. Он и шинель бы снял в эту минуту! Шолпан с силой ткнула его в грудь острым концом щипцов. Удар пришелся прямо против сердца, и хорунжий бессильно согнулся и присел на пол. Тогда Шолпан еще раз ткнула его в грудь железными щипцами. Потом схватила обеими руками бочку с закваской для выделки кож, что стояла в углу, и вылила ее содержимое на полулежащего хорунжего, пока он не пришел в чувство. В одну минуту Шолпан оказалась у себя дома. Она даже не бежала, а прыгала, точно заяц. Никто ее не успел заметить. Она вспомнила про выемку у стога сена, в которую утром провалилась овца. Сейчас это место казалось ей самой надежной крепостью, которую не знает ни одна живая душа. Отправившись в свое убежище, Шолпан прихватила лом, которым пробивала обычно лед на реке, чтобы напоить своих овец. Внутри "пещера" была глубока и просторна. Немного отдышавшись, она прислушалась к тому, что происходит снаружи, и проговорила: - Ну-ка, сунься, окаянный! Вот этим ломом я тебя огрею похлеще, чем щипцами! Снаружи все было тихо. Мерно жевали сено котные овцы. Эти звуки окончательно успокоили Шолпан. x x x Расстояние между домом учителя и своим показалось Хахиму бесконечным. Он хотел одного - скорее первому добраться до дома и успеть спрятать револьвер, что лежит под подушкой, и переметную сумку, в которой были листовки. Пожилой солдат показался ему не слишком рьяным конвоиром. Он ехал, рассеянно поглядывая в сторону степи, и у него было доброе лицо простого крестьянина. Хаким подумал, что его острый нос и остроконечная бородка указывают в сторону степи, точно два пальца. Всю дорогу он молчал, а ведь настоящий казак мог много успеть выпытать за это время... Хаким первым нарушил молчание: - С какой стороны Анхату вы перешли? Или со стороны моста? Гречко не ответил. "С какой же целью и откуда едут эти казаки? - размышлял Хаким. - Едут к Бударину, Солянке. Значит, пришли сверху, может от Уральска? Тогда выходит, что их центр разгромлен и они бегут из города. Это похоже на правду - едут спешно, лошади заморенные..." Подъехав к дому, Хаким весь похолодел от неожиданной догадки - а что, если их много, этих казаков, другие, может, уже перевернули весь дом вверх ногами, нашли оружие, переметную сумку... Сердце его замерло - у южной подветренной стороны была привязана оседланная лошадь. "Так неожиданно и глупо попасть в руки врага! Неужто и над моей головою занесена шашка?" - пронеслось в голове Хакима. В сенях топтались чужие люди. Они, деятельно орудуя ножом, обдирали шкуру с овцы, подвешенной за задние ноги к поперечной балке. Здесь же на полу, запачканном кровью, валялись баранья голова и внутренности. Хаким поспешно вошел в дом. Двое бритоголовых казаков, точно хозяева, сидели у очага и, макая поджаренный хлеб в сливки, с жадностью поедали, чавкая. Один из них соорудил себе вместо стула целую башню из подушек и одеял. Еще один казак развалился на полу возле печки, подстелив хорошее одеяло, и курил. Бедная старушка дрожащими руками подкладывала кизяк в печь, и губы ее шептали молитву. Увидев сына, она громко, во весь голос зарыдала. - Перестань, мама, не плачь! - обнял ее Хаким. - Это безобидные казаки. Они нас не тронут. Тише, мама, тише. - Господи! - воскликнула мать. - Да я ж думала, тебя заберут, за тобой пришли. Все, все разнесли в пух и прах, даже Коран истоптали ногами. А твои бумаги, сыночек, что были в хурджуне, порезали на курево. Видишь, какой чад-то!.. - Тихо, мама, тихо... - Белолобую овечку зарезали... И старуха Балым снова залилась горючими слезами. - Не зарезали они, - сердито проговорил Адильбек, - долбанули по голове обухом - и все. По-поганому убили. Попала в русские ручищи овца! Адильбек, обняв Хакима за шею, горячо зашептал: - Я запрятал твой алтыатар*... И остатки твоих бумаг тоже... ______________ * Алтыатар - револьвер. Хаким кивнул, прикусив губу: молчи, мол! - Хозяин, что ли? - спросил тот казак, что лежал на боку у печки. - Откуда? - Да, хозяин, - смело отвечал Хаким. - Ходил к табунам в степь. Лошади далеко на тебеневке, в тридцати верстах отсюда... - А много лошадей? - Да, есть. - Ты грамотный джигит, да? - Учусь в Уральске. А сейчас вот дома - школа ведь закрыта. Еще издали Хаким увидел свою сумку. Пачка листовок была рассыпана по полу. Тот, что сидел на одеялах и подушках, взял одну листовку, порвал, свернул большую цигарку и стал внимательно разглядывать арабские буквы. - Эй! Что здесь написано? - спросил он. Хаким был уверен, что казак не знает казахского языка, на котором была отпечатана листовка. К тому же и держал он листок вверх ногами. - Это рекламные бумаги компании "Караев - Акчурин". Здесь напечатано об их товарах. В эти бумаги приказчики заворачивают мыло. Знакомые торговцы дали мне бумагу для курева, - Хаким говорил небрежно. Услышав имена известных богачей-миллионеров, казак покачал головой и не задавал больше вопросов. Пришли Остап и Захар. Все казаки, топая сапогами, вошли в комнату, а Хаким вышел седлать коня. Вскоре во двор вышел его недавний конвоир с бараньей тушей на плече. Он долго возился, привязывая ее у седла. Запах свежей крови вызывал у Хакима тошноту... Прикрутив тушу сыромятными ремнями, Гречко не спеша приблизился к Хакиму. - Ты - большевик? - спросил он тихо по-казахски. - Так знай: плохое дело затеяли они, - он кивнул в сторону дома, - убьют тебя - вот что, как подъедут к Бударину... Хаким с удивлением взглянул на него. Слова доходили до его сознания с трудом. ...Группа всадников двинулась по направлению к устью Солянки. Цокали копыта по замерзшей земле, облака морозного пара окружали людей... В морозную степь отправилась группа людей, более лютых, чем мороз. Сухо скрипел снег под копытами коней. Холод перехватывал дыхание казаков. А позади остался растоптанный, беззащитный аул. Остались перепуганные женщины и дети. Забилась в угол молодая девушка, словно ягненок, побывавший в лапах волка, и, покачиваясь из стороны в сторону, с отчаянным взглядом обезумевших глаз тихо стонала. А Хаким? Неожиданно попав в беду, словно беспомощный жаворонок в силки, он покорно ехал впереди, в сердце его было пусто и печально. Ему казалось, что все это происходит во сне. Вот когда судьба поставила на чашу весов его жизнь, и сторона смерти легко тянула вниз, а чаша жизни становилась все более легковесной... Хаким то и дело оглядывался на остробородого Гречко, ища сочувствия и теплой улыбки. ГЛАВА ТРЕТЬЯ 1 "Кто он, этот остробородый? Ангел-хранитель среди жестоких зверей? Или он такой же, как я, несчастный, попавшийся им в лапы? По оружию, по виду похож на казака, но говорит по-казахски. В глазах светится милосердие, в голосе слышится сочувствие. Нет-нет, он совсем не похож на тех, как небо не похоже на землю..." Хаким старался держаться поближе к этому русскому, потрухивающему на коне в конце отряда. Ему хотелось услышать от него еще хоть одно доброе, теплое слово... Хаким не знал, что остробородый русский, похожий на крестьянина, был Гречко, тот самый русский, который на речке Ямбулатовке спас от верной смерти Мендигерея, а если бы знал, то заговорил бы с ним открыто, как со старым знакомым, и посоветовался, пытался бы что-нибудь предпринять. Последняя попытка! Разве можно не думать о ней? Бездонными глазницами уставилась на Хакима смерть. Какое живое существо согласится так просто расстаться с жизнью?! Нелегко покидать навеки родной край, отца, мать, братьев и сестер, друзей и товарищей! Разве согласишься отдаться смерти, не увидев, не обняв, не поцеловав в последний раз любимую?! Безвозвратное всегда страшит. Ничто живое не хочет нырять в безмолвную пучину смерти! Горячие слезы выступили на глазах Хакима. Но враг не увидел их: юноша как бы невзначай провел рукавом по глазам... "Досадно, что попался им в руки, - шептали его замерзшие губы. - Случайно, врасплох схватили. Исподтишка подкрались, застали безоружным, подлые твари, иначе бы я так просто не сдался. Но разве предугадаешь коварство злой судьбы?.." Мысли его перебил хорунжий. - Эй, киргиз, слезай с коня! - приказал он, остановившись. Остановились и другие. У Хакима внутри похолодело. "Неужели сейчас?" - промелькнула догадка. Не отрываясь, смотрел он на спешившегося хорунжего. - Сейчас, господин хорунжий, - сдавленно произнес Хаким, силясь удержать овладевшую им дрожь. С коня он спрыгнул легко. "Неужели... конец?" - Снимай седло! - долетело до ушей Хакима. Он не сразу понял. - Живо! - Сейчас, - ответил Хаким, догадываясь, чего хочет хорунжий. Сердце сразу успокоилось. "На сивую кобылу, собака, позарился. Мог и раньше об этом сказать!" Хаким поспешно расстегнул подпругу, стянул седло и взглянул на коня хорунжего, думая, что теперь придется ехать на нем. Конь показался ему неплохим, выглядел бодро, был ширококруп, выше сивой кобылы, но короче корпусом. Хорунжий протянул повод своего коня русскому с острой бородой. Тот понял, спрыгнул с коня, взял повод вороного и стал снимать с него седло. - А ваше седло на кобылу? - спросил остробородый. Хорунжий, рассвирепев, визгливо заорал: - А куда же еще, дурак?! Или тебя самого, дубина, оседлать? Хорунжий ругался, пока остробородый молча седлал сивую кобылу. Ругань больно задевала Хакима, он виновато поглядывал на странно покорного русского, так похожего на крестьянина. Всей душой сочувствовал ему Хаким, но заступиться не мог. "Дела этого несчастного, видать, не лучше моих. Он, наверное, просто невольник, слуга этих злодеев. Присматривает, бедняга, за их конями, прислуживает. Они измываются над ним, потому он и посочувствовал мне", - думал Хаким. - А ты чего ждешь, киргиз-большевик? - накинулся на него визгливый хорунжий. - Или надеешься, что я тебе буду седлать коня?! - Я не понял, какого коня вы даете мне, господин хорунжий. - Смотри, он не понял! - ядовито усмехнулся тот. Решив, что лучше не связываться, Хаким схватил седло и подошел к вороному. Конь слегка поджимал переднюю ногу. Накинув седло и затянув подпругу, Хаким заметил крупное, с пшено, бельмо на глазу коня. "Значит, с этой стороны конь пуглив", - отметил Хаким. Жалко было терять сивую кобылу, но это небольшое событие позволило Хакиму сделать два открытия. Покорный русский, должно быть, насильно мобилизованный крестьянин. Возможно, он батрак одного из этих свирепых казаков. А может быть, просто переселенец. Но кто бы он ни был, он, несомненно, сочувствует красным. Значит, надо улучив момент, поговорить с ним... После недолгого молчания Хаким, осторожно крякнув, спросил: - Извините, как вас звать-величать? Мужик, будто не расслышав, дернул повод и уставился в даль дороги; казалось, он прислушивался к тем, кто ехал впереди. - Лошадь-то, оказывается, с бельмом, - снова сказал Хаким, не дождавшись ответа. Остробородый бессмысленным взглядом скользнул по нему и ничего не ответил. Отряд спустился в балку Жалгансай. По ее склону тянулась каткая, наезженная дорога, но конные казаки спустились ниже и поехали по тропинке среди густого кустарника; мелькали одни лишь головы поверх кустов. Высыхавшую за лето речушку, ее бугристое дно и извилины Хаким знал как свои пять пальцев. Знакомы были ему и все ее притоки, покрупней и поменьше. Впереди, у самого устья, стоял большой аул - Сагу, с мечетью и медресе. Здесь жили рыбаки, пользуясь щедрым даром великого озера и впадающих в него рек. Если бы отряд остановился здесь, Хаким сумел бы передать, что казаки арестовали его, и, может быть, джигиты сумели бы отбить его... - Может быть, заедем в аул, отогреемся? - спросил Хаким по-русски грузного чернявого казака, ехавшего впереди. - Нет, - резко ответил тот. - Веди нас до Солянки, прямо! Сердце остановилось у Хакима. "Даже Хажимукана и Асана не удастся предупредить. Придется через Хан-Журты - Стойбище хана - идти прямо в Сасай. А кто там мог бы сообщить о моей беде?" - Здесь киргизы живут? - спросил чернявый, указывая на Сагу. - Да. Здесь есть школа, мечеть, дома, где можно остановиться, магазин есть, - начал перечислять Хаким, стараясь заинтересовать казака. - Поедем прямо в Бударино. Там и передохнем. Хаким отрицательно покачал головой. - До Бударина шестьдесят верст. Без передышки кони не выдержат. Чернявый задумался. - Захар! - крикнул он хорунжему и подъехал к нему. - Этот киргиз говорит, что до Бударина шестьдесят верст. Где будем останавливаться? - Неужто шестьдесят? - переспросил визгливый Захар. Чернявый пытливо взглянул на Хакима. - А не врешь, киргиз? - Так люди говорят. Может быль, немного больше, немного меньше. - Проедем верст тридцать, там найдешь удобное местечко для отдыха. А сейчас веди нас, где людей поменьше, - решил хорунжий. Хаким кивнул. Теперь он окончательно убедился, что казаки - дезертиры и спешат попасть в Бударино, опасаясь каждого аула, избегая встреч. "Эти безбожники удрали из военной части и хотят меня утащить на край света. Неужели Бударино - конец моего пути?!" В глазах Хакима потемнело, когда он подумал, что стал невольно проводником своих убийц. Отряд проехал мимо Сагу по оврагу и по низине Хан-Журты направился к одинокой могиле Ереке. Надгробие стояло на большом холме. У самой его подошвы раскинулся аул хаджи Шугула, а справа простиралось величественное озеро Шалкар. Между холмом и озером вдоль устья Ашы тянулась большая караванная дорога. По ней-то и вел сейчас Хаким отряд разбойников-казаков. Уныло трусила под ним, припадая на одну ногу, вороная лошаденка. Мимо большого зимовья хаджи Шугула проехали спокойно, впереди показались отроги горы Кара-Омир. За горой откроется широкая равнина Ашы. Там уже не увидишь ни одной юрты. Хакиму подумалось, что за горой, похожей на баранью морду, оборвется его жизнь! Позади остались и Ставка хана, где в детстве играли в асыки, и шумный многолюдный Сагу, за которым смутно темнели аулы Акпан и Кентубек. Там старая мать и маленькие братья. "Увижу ли вас, родные места?" Хаким обернулся назад. С озера Шалкар подул студеный ветер, вызывая на глазах слезы. А впереди двигались ненавистные попутчики: толстошеий, черный от солнца и ветра, грузный казак без устали бил пятками по брюху рыжего коня, привыкшего к мягким кибисам своего бывшего хозяина Кадеса. Словно торопясь доставить визгливого хорунжего поскорее до места, не отставала от рыжего и сивая кобыла Хакима. Остальные кони шли подпрыгивающей волчьей рысью, в такт рыси хлюпали в седлах солдаты, и маячили на сером осеннем небе их островерхие шапки... "О создатель! Сколько унижения ты мне уготовил?!" - шептал Хаким. Вдруг он встрепенулся, увидев, как со склона горы падучей звездой наперерез мчался одинокий всадник. Вначале Хаким подумал, что это охотник травит лису, - полы просторного чекменя развевались по ветру, сам всадник низко-низко приник к гриве коня. Конь летел, распластавшись над землей, диким наметом, осатанело, а всадник торопил его вдобавок. Остроглазый Хаким узнал его издали. "Аманкул. Это его привычка, прижавшись к шее коня, скакать во весь дух. Но почему он хочет опередить нас? Или он узнал, что я в беде? А может быть, что-нибудь случилось?" Безумно мчавшийся Аманкул только сейчас увидел вооруженных верховых, да к тому же еще казаков. Он тут же круто осадил коня и застыл, воровато оглядываясь по сторонам, точно загнанный заяц. - Что этому киргизу нужно? - крикнул, остановив коня, хорунжий. Остробородый взглянул на Хакима, - дескать, узнай! Хаким повернул коня, но Аманкул метнулся прочь. - Стой! Аманкул, стой! - закричал Хаким, ударив вороного камчой. - Это я, Хаким! Аманкул, не веря своим ушам, придержал коня и удивленно оглянулся. - Меня угоняют, Аманкул... - вырвалось у Хакима. - Я слышал: солдаты идут. Всех коней, говорят, забирают. Вот я и скачу по аулам предупредить. Хаким, не расспрашивая больше, резко повернул коня и помчался к казакам, нещадно колотя вороного. - Враг!.. Враг идет! Красные!.. - не жалея глотки, завопил Хаким. - Целый полк забрал за горой табун лошадей! Господин хорунжий, красные! Хаким, торопя коня камчой и поводом, помчался из последних сил, стараясь вырваться вперед. Перепуганные казаки обезумело понеслись вслед за Хакимом. Визгливый хорунжий на сивой кобыле вскоре опередил всех. Любимая кобыла Хакима хотя не отличалась выносливостью, но на коротком расстоянии ее трудно было обогнать. Кобыла пулей летела впереди встревоженных дезертиров. Чернявый казак на рыжем коне Кадеса не хотел отставать и ошалело молотил каблуками. По дороге гулкой дробью застучали копыта пятнадцати коней. Аманкул, точно пугало, застыл на месте от изумления. Что они понеслись, будто бешеные? Чего это Хаким орет? Ничего не понятно. Казаки стали по одному опережать Хакима. Десятый... Одиннадцатый... Четырнадцатый... Хаким чуть придержал коня и, увидев, что позади уже никого нет, быстро повернул и поскакал обратно к Аманкулу. Остробородый русский, заметив, что Хаким помчался обратно, тоже повернул коня. Казаки скакали, не оборачиваясь. Неожиданно прогремел выстрел. Хаким припал к гриве коня, подумав, что стреляют в него. Пуля просвистела высоко. Стрелял остробородый, неотступно следивший за Хакимом. Услышав выстрел, казаки оглянулись. На горе, на самой верхушке, сбился большой табун. Он показался дезертирам отрядом красных, а на самом деле это пасся табун Аманкула. Казаки понеслись, как отара овец, преследуемая волком, к темневшей впереди балке Ашы. Неожиданный выстрел насмерть напугал Аманкула, однако табунщик тут же решил, что пуля сначала настигнет Хакима, а потом его. Увидев, что Хаким уже совсем близко, Аманкул огрел коня камчой и через минуту вырвался вперед на расстояние полета пули. - Ойбой, русский догоняет, ойбой! - завопил табунщик. Измученный долгим походом, вороной Хакима скакал тяжело и устало храпел. "Больше не стреляет, - видать, шашкой зарубить решил, - подумал Хаким. - Казаки всегда шашкой орудуют. О духи предков, поддержите!" В гору вороной поднялся резво, но на спуске, вместо того чтобы мчаться наметом, пошел пугливо, то и дело приседая. Не помогали ни камча, ни узда, ни удары каблуков. Хаким со страхом понял, что ему не уйти от погони. Он начал кричать и махать Аманкулу, надеясь взять у него коня, но Аманкул ускакал далеко. Хаким стал махать шапкой, но табунщик не видел. Он доскакал до одного косяка, пригнал его ко второму. Стригунки и кони-трехлетки, взмахивая хвостами, заплясали впереди косяков. Вскоре весь табун всколыхнулся и понесся, оглушая пригорье гулким топотом. "Неужели конец?" - лихорадочно подумал Хаким. 2 Гречко, тихий крестьянин, попав вместе со всеми казаками села Требухи под всеобщую мобилизацию, служил денщиком у молодого хорунжего, сына известного богача Калашникова; он прислуживал не только Захару, но и Остапу Пескову, казаку-односельчанину с поистине волчьим нравом, и первым старался угодить Остапу. Тот безнаказанно измывался над всеми, кто послабей. Гречко скоро понял, чью правду защищает Войсковое правительство. Он видел, как казаки расправились с Игнатом Быковым, который создал в селе сельсовет. Там, в селе, остались жена, дети, дом, хозяйство Гречко. Поэтому Гречко страстно хотелось, чтобы обезумевший мир наконец-то утихомирился. Он дошел до далекой Ташлы и там собственными глазами увидел, как Красная гвардия в пух и прах разбила известный бородинский полк. И не только видел, но и на себе испытал: будто щепка, отлетел в сторону от своей сотни и пристал к горстке головорезов-дезертиров. Куда он едет? От кого бежит? Красная гвардия теперь, наверное, уже взяла Уральск. Председатель Быков, возможно, снова вернулся в село. Вышибли, видать, атаманов, офицеров и установили снова свою власть. Куда же теперь Гречко, бесправный, забитый крестьянин, бежит от своей власти?.. Гречко в последнее время стал молчалив, замкнут, он все чаще думал о том, что бессмысленное бегство надо бы прекратить. Кто такой Хаким, он не знал. Но то, что некоторые киргизы, как Айтиев и его товарищи, бьются за свободу, ему было известно. Им он сочувствовал, потому и спас Мендигерея от верной гибели. А когда молодой джигит, встретившись с табунщиком-киргизом, вдруг истошно закричал: "Враг! Красные идут!" - Гречко поверил. "Пусть идут! Пусть нахлынут! Надо сдаться им. Но как нам с этим киргизом от казаков спастись?" Раздумывая, он вдруг увидел, что Хаким поскакал назад. Вначале это его поразило, но крестьянская смекалка тут же подсказала: "Вместе назад... К красным!" И на всякий случай выстрелить, - мол, погнался за беглецом. Лишь взобравшись на хребет, Гречко спокойно огляделся. Сверху было видно, как вдалеке, по широкой дороге Ашы, в четырех-пяти верстах, неслись перепуганные казаки. А вокруг не было никаких красных, пасся мирный табун, а киргиз на вороном торопливо спускался с горы, тщетно подгоняя усталого коня. Только сейчас остробородый догадался, что никаких красных и в помине не было. "Хитрец! Ловко обманул казачков! Молодец киргиз!" - улыбнулся он и закричал: - Стой, джигит! Не бойся меня! Хаким не слышал и продолжал колотить каблуками заупрямившегося коня. Под Гречко был испытанный на крестьянской работе, выносливый конь. Расстояние между ними сокращалось. - Стой, джигит! Я не враг тебе! Стой! - во всю глотку орал Гречко. Но Хаким отчаянно рвался вперед, стремясь догнать бойкого табунщика в чекмене. Гречко, подняв винтовку прикладом вверх, снова закричал: - На, возьми винтовку! Не бойся! Когда Хаким обернулся, Гречко швырнул винтовку в сторону. Она ударилась прикладом о камень и отлетела в траву. Хаким, увидев, как Гречко отбросил винтовку, теперь только понял, что мчался за ним тот самый остробородый, который желал ему только добра. Его сильный рыжий конь, звонко цокая копытами по мерзлой земле, скоро поравнялся с вороным Хакима. - Если дру-уг, то скачи за-за-за мной, аксакал, - заикаясь проговорил Хаким. Некоторое время оба ехали молча. Потом Гречко спросил: - Почему сюда едешь, а не в аул? Хаким с отчаянием глянул на него: - Разве не видишь, конь-то совсем... обезножел. - Ну, в ауле его и оставишь. - Пока до аула доберешься, вон те... - Хаким показал камчой в сторону казаков. Аманкул, петляя по-заячьи, исчез в гуще табуна. - Аманкул! Эй! Хаким, не переставая, махал ему, кричал, звал. Любопытный Аманкул, по два раза в день объезжавший окрестные аулы в поисках новостей, давно бы подъехал к Хакиму без его зова, но боялся русского, который гнался за Хакимом, а теперь поехал рядом, стремя в стремя. Аманкул не мог понять, почему Хаким ехал вначале с русским отрядом, потом ускакал от них. - Коня! Быстро, Аманкул, лови коня! - прокричал Хаким изумленному табунщику. "А-а, им, оказывается, кони нужны. Это, видать, и есть настоящие большабаи. Хаким давно уже большабай. Если вам кони нужны, я пригоню весь табун хаджи Шугула. Выбирай любого!" Аманкул поскакал к шести коням, что кучкой паслись в сторонке от табуна, и вихрем пригнал их к "большабаям". Кони были как на подбор: статны, выхолены, серо-пегой масти, гордость хаджи. - Какого? - крикнул Аманкул и, не дожидаясь ответа, отогнал от шести двух. Сделав небольшой круг, табунщик легко спрыгнул, бросил повод на траву и, посвистывая, пошел коням навстречу. - Киш-киш! - негромко позвал он. Кони доверчиво взглянули на табунщика, запрядали ушами, а один, темно-серый, как бы поразмыслив, пошел на зов. - Киш-киш! - звал его Аманкул. Приподняв полы чекменя и держа их перед собой, точно торбу с овсом, он быстро подошел к коню и ухватился за гриву, потом, тихо уговаривая коня, ловким движением накинул ремень на его шею. - Браток... дорогой мой, - тяжело дыша, проговорил Хаким. - Бери, родной, вот этого вороного себе навсегда. Аманкул начал рассказывать о новостях в аулах. - Хаджи, отца твоего, Хаким, проводили в последний путь. Земля пусть будет ему пухом... - Я знаю, Аманкул... Я ведь был дома. - А остальные пока живы-здоровы. Но плохих вестей много. Вчера приехал Нурыш из Кзыл-Уйя. Что там творится - ужас! Все аскеры стали большабаями. Обкорнали коням хвосты и пошли в погоню за ханом Жаханшой. Всех казаков перебили, подняли знамя и поехали в Теке, к тамошним большабаям. Ихлас-ага, говорят, заболел и уехал в Теке. А Жамал привез Нурыш в аул неделю тому назад. В аулах - шум, крик, суета. Хаджи Шугул хотел погнать свои табуны в Уйшик, а Нурыш не позволил: говорит, в Уйшике рыскают казаки и забирают всех коней. Хаджи лишился сна, меня вызывает каждый божий день, иногда два раза, спрашивает про табун. Держи, говорит, в Мыншукыре, в аул не пригоняй и от Кос-Обы, говорит, подальше держись... - Подожди, Аманкул, подожди, - перебил Хаким. - Сначала коня оседлаю. Он быстро снял седло с вороного, оседлал темно-серого и прыгнул на него. - Садись на свою кобылу и проводи нас до Кос-Обы. По пути обо всем расскажешь, - сказал Хаким. Едва отъехали на несколько шагов, как табунщик снова обрушил на Хакима поток новостей. Гречко решил выяснить, куда они теперь едут. - Меня зовут Иван Андреевич Гречко, - заговорил он. - Я казак из села Требухи. Мои попутчики были плохие люди. Я от них ушел навсегда и хочу вернуться в родное село. - Там сейчас, наверное, фронт? - спросил Хаким. - Из Требухи, я думаю, уже выгнали казачьих атаманов. Денька два назад я проезжал мимо. Красные уже под Уральском стояли. Хаким внимательно посмотрел на Гречко, вспомнил о событиях в Требухе, о судьбе Мендигерея. - А кого вы знаете из тамошних казахов? - Всех знаю. И Айтиевых, и Епмагамбетовых, и их товарищей. - Айтиевых? Где они сейчас? Хаким спросил с умыслом, но Гречко ответил искренне: - Я знаю, они большевики. Я тоже хотел вступить в отряд Белана, но не удалось. - Так он же красный, - сказал Хаким, улыбаясь. - Думаешь, что я ничего не понимаю? Скоро красные все возьмут в свои руки. Кого больше, те и побеждают. Да ты и сам хорошо знаешь. - Значит, это вы, Иван Андреевич, притащили раненого киргизского комиссара к Абильхаиру Айтиеву, вместо того чтобы столкнуть его в прорубь? - спросил Хаким. - А ты откуда знаешь? Вместо ответа Хаким протянул ему обе руки. - Поехали, Иван Андреевич. Я вас приведу прямо к Белану. Аманкул не понял, о чем они говорили по-русски. Но, увидев, что Хаким пожал русскому руку, тоже решил выразить свое почтение. - Тамыр, аман, - сказал он, подавая руку. - Тебе конь нужен? У меня коней много. Бери! Гречко снисходительно улыбнулся. - Для меня и мой рыжий хорош. В беде не оставит, - ответил он по-казахски. - Вот здорово! Совсем как казах говоришь! - обрадовался Аманкул. - Айда в наш аул. Барана зарежу, той сделаем. Мы тоже станем большабаями. Они Кзыл-Уй захватили. И Теке взяли. Баи драпают. Их марджи, старики удирают со своими манатками. Многие до устья Кердери-Анхаты дошли. Но Хакиму было не до рассказов Аманкула, он все еще опасался, как бы казаки не кинулись вдогонку. - Ты махни-ка, Аманкул, на Змеиный хребет, посмотри, не видно ли русских? Если они сюда едут, быстро скачи назад. А мы пока двинемся к Кос-Обе и по низине повернем к аулу. - Там где-то винтовка лежит, - сказал Гречко. - Подобрать ее надо, пожалуй. - Зачем винтовку бросать... - проворчал Аманкул. - Ай-ай, тамыр, ай, ну прямо как ребенок! И Аманкул помчался. Он дважды обскакал бугорок, потом слез с коня, поднял винтовку, привязал ее к седлу и понесся дальше. Пока Аманкул взбирался на Змеиный хребет, Хаким и Гречко спустились в Мыншукыр и остановились, наблюдая за Аманкулом. Хаким, так неожиданно избавившись от смерти, действовал теперь особенно осторожно. Вначале он даже хотел не возвращаться в аул, а сразу ехать в Богдановку, но потом решил, что о случившемся надо сообщить учителю Халену. К вечеру добраться до аула, а утром отправиться в свой отряд. Теперь он убедился, что Гречко надежный человек. Хаким готов был обнять и расцеловать остробородого только за то, что он шепнул тогда "Тебя хотят убить". - Вы мой избавитель, Иван Андреевич. Спасибо, - сказал он, волнуясь. - Я хотел помочь тебе ночью бежать, на привале. И сам хотел заодно с тобой. Но ты опередил, так что себя благодари, не меня. Как зовут тебя, сынок? - Хаким, а фамилия - Жунусов. Хаким ехал не спеша, чтобы Аманкул не потерял их. "Значит, Хаким пристал к большабаям, - думал между тем Аманкул. - Далеко пойдет, высоко взлетит. Даже самого хана Жаханшу красные вышибли из Кзыл-Уйя. Теперь не сын толстосума, Шугула, а сын хаджи Жунуса станет править народом. Он добьется! Не зря с детства в Теке сидит. Недаром все в рот ему заглядывают, когда он говорит. Да-а, покойный отец тоже не был простаком. В словесной схватке самого Шугула в пот загонял. И сын, дай бог время, всем уездом управлять будет. Не зря назвали его Хакимом". Он поднял винтовку, хотел было выстрелить разок, но не осмелился. "Попаду еще в кого-нибудь, беды не оберешься. Да еще и прикладом стукнет. Даже дрянное ружьишко, из которого птиц бьют, и то как даст - кувырком летишь. Винтовка верблюда свалит за версту", - самому себе говорил Аманкул, осторожно поглаживая ствол. Табунщик догнал всадников и сразу заговорил с Гречко: - Тамыр, не успеешь сварить мясо, как твои братья доскачут до устья Ашы. Сейчас, дай бог не соврать, они, бедняжки, скакали мимо зимовья Сасая Омиралы. А до зимовья Омиралы отсюда, из Кара-Мектепа, самое малое - десять верст. В прошлом году, во время курбан-айта, мы на скачках оттуда коней пускали. А куда эти скачут? Неужели мимо Шалкара отправятся в Теке? Аманкул ничего не понял из происшедшего. Но Хакиму понравились бойкость и любопытство табунщика. "А что, если взять Аманкула с собой в отряд? Из него получится отличный связной: куда надо - мигом доскачет, что надо - достанет. Джигит он верный, ездить на коне никогда не устанет". - Аманкул, насчет Кзыл-Уйя ты ничего не приврал? - спросил Хаким. Аманкул обиделся: - Из-за того, что Жаханша удрал, я же у тебя денег не прошу! Или тебе не нравится, что казаки удрали из Теке? Если я вру, так почему Шугул хочет свои табуны в Уйшик угнать? Если у его знатного сына все было бы прекрасно, зачем ему перевозить сноху в аул? Ты как маленький рассуждаешь. А я-то надеялся, что из тебя выйдет большой начальник! - возмущенно выговаривал табунщик. - Молодец, Аманкул! Но только ты так и не догадался, что вон те русские чуть не убили меня. Если бы не ты, может быть, я лежал бы с пулей во лбу. Они дезертиры, драпают из Теке. - Я так и думал! - цокнул языком Аманкул. - А почему этот тамыр бросил винтовку? - Если хочешь, могу тебе ее подарить, - сказал Гречко. - Бери! Аманкул вспыхнул от счастья. Он был уверен, что винтовок достойны только воины. - Бери, Аманкул. Храброго джигита оружие украшает. Учись защищать себя и других, - сказал Хаким. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ 1 Тяжелые времена настали для Халена. Обезумевшие от страха домашние рассказали ему о Хакиме, попавшем в лапы казаков-дезертиров. Хален направился к дому хаджи Жунуса, чтобы узнать, как забрали казаки Хакима, и, если возможно, послать за ним погоню. Едва показался учитель в двери, как старуха Балым заголосила: - Забрали моего Хакима!.. Нурыма тоже нет! Одна осталась с двумя ребятишками... Мальчики испуганно прижались к зарыдавшей матери. Маленький Адильбек, расторопный, бойкий на язык, удивленно уставился на учителя черными глазенками. - Учитель-ага, я русских не испугался ни чуточки. Как увидел, что из дома Акмадии едут к нам трое русских, я взял все бумаги и алтыатар Хаким-аги и спрятал в подпол. Много бумажек! - Очень хорошо сделал, Адильбек, ты настоящий джигит. Как это сказать по-русски? - По-русски? По-русски... - начал Адильбек и запнулся. - По-русски в таких случаях говорят: "Молодец!" Молодец, Адильбек! Разговаривая с учеником, учитель старался скрыть от него свои слезы. - Ты, Адильбек, уже настоящим джигитом стал. Когда нет твоих старших братьев, ты во всем можешь помочь матери. Очень хорошо, что ты спрятал бумаги брата. А алтыатар никому не показывай. - Нет, нет, не покажу. Чтобы не заржавел, я его положил в старую войлочную шляпу, - сказал мальчик. Учитель одобрительно погладил его по спине и обратился к старухе: - Успокойтесь, женге, бояться, я думаю, нечего. Казаки отстали от своего полка и попросили Хакима показать дорогу. - Ай, не знаю, о чем думать, не знаю... Разбрелись мои сыночки-верблюжата... Всхлипывая, старуха принялась разжигать для учителя самовар. - Я сейчас пойду к Асану, женге, и отправлю его за Хакимом. Если казаки проедут мимо Сагу, значит, они остановятся в Дуане. Асан опередит их и на остановке встретится с Хакимом. Я еще и Сулеймена с ним пошлю. Пока Хален утешал старуху, Адильбек юркнул в подпол и вытащил кипу листовок. - Вот, учитель-ага, желтые бумажки Хаким-аги. Хален взял листок желтой грубой бумаги, которой обертывают махорку, пробежал по первым строчкам воззвания Совдепа и взглянул на подписи. "Опять Бахитжан. Первым подписался. Жив, значит, старик. Сидит в тюрьме, а голос по всей степи расходится". Учитель пошел к Асану и попросил его с порога: - Асан, постарайся догнать Хакима! Если надо будет, не оставляй его, поезжай вместе. Проводив Асана, учитель заторопился домой: надо было прочесть воззвание рыбакам и отправить листовки дальше, к учителям школы Уйректы-Куль. По дороге домой ему опять повстречался Адильбек. Хален встревожился: - Случилось что-нибудь, мой мальчик? - Да нет, ничего не случилось, учитель-ага. Я Жумаю кучелябу принес. Мы на лисиц охотимся, - точно опытный охотник, ответил Адильбек. - Вчера я ездил на песчаный холм и видел там двух лисиц. Земля промерзла, в долинах сплошной лед. Мышей стало мало, и лисицы пойдут на приманку. Как только выпадет снег, они к самому аулу подойдут и будут скулить, как голодные щенки. Хален покачал головой: его всегда поражало, что самый маленький его ученик рассуждал, как взрослый. - Ну, а при чем тут кучеляба, Адильбек-ау? Разве капкан хуже? Мальчик понял, что учитель не смыслит в охотничьем деле, и снисходительно объяснил: - Лисица хитрая и осторожная, в капкан не попадет. Поэтому мы ее травим кучелябой, в мясо кладем. Меня Сулеймен научил. В прошлом году они с Нур-агой хотели отравить собаку. Положили кучелябу в бараньи легкие и зарыли в золу. Через три дня легкие стали черными от яда. Я тоже нашел у матери в торбе под изголовьем кучелябу, отрезал кусочек, завернул в мясо. Завтра с утра отравимся к Красным Пескам. До самой Кос-Обы дойдем, там много лисьих нор. Толковый мальчик отвлек учителя от тягостных раздумий. ...В сумерках прискакал Аманкул. Он даже не поздоровался: новости, казалось, распирали табунщика. - Хален-ага, я привез Хакима. Он зашел домой. С ним один русский. Остальные испугались меня и умчались в сторону устья Ашы. Решили, что я самый главный красный большабай. Даже не оглянулись, как зайцы. Приехал с добычей: русский подарил мне винтовку! - Ты серьезно или шутишь? - спросил учитель. - Оллахи, правда, Хален-ага, - побожился Аманкул. - Я с другим могу шутить, но только не с вами. Сын хаджи вернулся. Если не верите, могу позвать. Всего было пятнадцать русских. А испугались они, как телята поскакали, задрав хвосты. Четырнадцать удрапали, а один приехал с Хакимом. Хален покачал головой, не зная, верить или не верить. "Какие же это казаки испугались Аманкула? Тут что-то не то". А Аманкул все рассказывал взахлеб, убежденный, что казаки приняли его за красного. - Если враг бежит, то его и баба напугает. Казакам со страха показалось, что я большабай. А тут еще Хаким закричал: "Красные идут!" - продолжал Аманкул. Учителю хотелось поскорее увидеть Хакима. В знак уважения к памяти покойного хаджи он решил сам зайти к его сыну. А Хаким от радости потерял голову. Он крепко обнял мать, расцеловал двух братишек и побежал к Халену. Учитель одевался. Всегда спокойный, сдержанный, сейчас он заметно волновался. Он горячо обнял Хакима и поцеловал в лоб. Глаза Халена заблестели от слез. - Слава богу, живым-здоровым вернулся. А у нас кругом несчастья. Хаджи проводили навсегда. - Учитель помолчал, немного успокоился. - С первого дня после рождения человек идет навстречу последнему часу. Это неотвратимо, но об этом не думают. Страшно умирать, не сделав при жизни ничего доброго. Хаджи может спать спокойно. Он прожил хорошую жизнь. Вас воспитал, обучил, растил без нужды и лишений. Вы ему благодарны, он был доволен вами. Он подробно расспросил, как схватили Хакима казаки, как он спасся. И остался очень доволен находчивостью Хакима. - Значит, Аманкул прав: казаки действительно перепугались, - улыбнулся Хален. - Скоро они побегут отовсюду вместе с правителями из Кзыл-Уйя. Там восстал полк дружинников, прогнали офицеров валаята и всех чиновников. Сейчас полк отправился в Уил, чтобы прихватить по пути молодых юнкеров кадетской школы и присоединиться к красным. Говорят, что сегодня-завтра освободят от атаманов и город Теке. - Значит, и в этом Аманкул был прав, - рассмеялся Хаким. - О событиях в Джамбейте я от него узнал. Это радостная весть. Объединятся все разбросанные отряды... Об этом давно уже все мечтают. Последние слова особенно заинтересовали Халепа. Хаким стал рассказывать обо всем, что знал. - Абдрахман Айтиев вместе с братом и несколькими джигитами отправился в Акбулак, а оттуда - в Темир. Там он поднял джигитов из рода Тама, Табын, Алим, собрал тысячи добровольцев. Летом захватили целый обоз с оружием, винтовок и патронов хватит на целый полк. Поднять дружинников и связаться с букеевской ордой было поручено Капи Мырзагалиеву, что он и сделал. Теперь Капи приведет сюда полки из орды Жапакала. - Тогда и мы не будем сидеть сложа руки, - сказал Хален. - Пусть, начиная с рыбаков, все способные джигиты оседлают коней. Лучшие станут солдатами отряда Абеке, остальные будут поварами, снабженцами. Ты когда едешь? - Завтра с утра. - Счастливого пути! Возьми с собой Аманкула. Он будет хорошим спутником. Лучшего связного не найдете. Передай привет Абеке. Скажи, что найдем все: и джигитов, и коней, и подводу, и продовольствие. На другой день, еще до зари, Хаким отправился в далекий путь вместе с Гречко и Аманкулом - в отряд Айтиева. 2 Хаким спешил в отряд Абдрахмаа Айтиева. Помимо поручения, полученного им в Богдановке, он собрал немало ценных сведений. Он не только доставил воззвания, подписанные лично Бахитжаном, и объявления подпольного штаба учителям, сочувствующим большевикам, но и узнал о восстании джамбейтинских дружинников и о том, что свыше трехсот вооруженных джигитов отправились навстречу отряду Айтиева. Об этом говорили и Аманкул, и учитель Хален, и многие другие, побывавшие в последние дни в Джамбейте. "Надо выслать навстречу гонца, чтобы указал дорогу в отряд. Нужно хорошо встретить храбрых дружинников. Если увижу Нурыма и, может быть, Мукараму, я стану самым счастливым человеком! Что бы там ни было, я пойду со всеми в Уральск. Город непременно освободят, эта радость не за горами. Увидеть бы Дусю и ее отца! Послушать бы пламенную речь Дмитриева! Скорее бы!" - мечтал Хаким, проезжая мимо Есен-Анхаты в сторону Кабанбая. Хаким уже забыл о том, что только вчера еле вырвался из когтей смерти. Лицо его сияло, в глазах играла радость. То и дело он шевелил губами: в душе складывались красивые, светлые слова. Он улыбался мягкой, нежной как шелк улыбкой. "Гречко, друг Гречко. Он спас не только Мендигерея, он и мне помог избавиться от верной смерти. Не будь его - кто знает, как бы все обернулось! Кстати, он говорил, что видел разгром бородинского полка, даже был участником этого сражения, на своем горьком опыте узнал стремительный натиск Красной гвардии. Надо его поскорее привести к Айтиеву, пусть расскажет о Красной Армии. Это всколыхнет добровольцев! Надо спешить, спешить!" Хаким пришпорил серого скакуна, подаренного ему Аманкулом из чужого табуна. Хаким опередил Аманкула с Гречко и крупной рысью вырвался вперед. Словоохотливый Аманкул все выжидал удобного случая, чтобы заговорить с Гречко. Его очень забавляла казахская речь тихого с виду русского мужика. Он тщательно выговаривал слова и украшал свою речь казахскими поговорками. - Почтенный урус, вы очень вкусно говорите. У нас есть Акмадия, когда он говорит, всегда причмокивает губами, не сразу его поймешь. А вы, ей-богу, не вру, похожи на муэдзина Айкожу. У него такая же острая бороденка, как у вас, но только не рыжая, а черная. И посадка такая же, словно не в седле сидит, а на иголках. И даже поводья держите одинаково: руки вперед вытягиваете. Неужели руки не устают?! У меня давно бы отвалились. Айкожа тоже худой. Но по летам он, наверное, чуточку старше вас. Ему уже пятьдесят. А вам сколько? - неожиданно спросил Аманкул. Выяснилось, что Гречко хорошо знает казахское летоисчисление. - Нынешний год, - год змеи. Я родился в год змеи и еще встречал его дважды, - значит, мне тридцать девять, - степенно начал объяснять Гречко. - Ты говоришь: на Айкожу я похож. Ты тоже похож на других табунщиков, но поехал с нами, цель у тебя другая. Аманкул не знал, что сказать. Он заглядывал в лицо Гречко, как бы стараясь показать, что ему не все понятно. - Ты любишь свободу, а свободу дадут только красные. Я вот тоже еду к красным. Значит, желания наши с тобой одинаковы - мы с тобой похожи. Аманкул восхищенно цокнул. - Почтенный урус, ты умный человек, умнее нашего хазрета Хамидуллы. Даже самого Шугула умнее. По уму, пожалуй, ты сравняешься с Хален-агой. Дети у тебя есть? - Есть. Чтобы они были свободны, я удрал от разбойников-казаков. Я русский кедей*, ты казахский кедей. ______________ * Кедей - бедный, бедняк. - Ты тоже пастух? - Нет, я не пастух, бедный крестьянин. У меня есть конь, корова, клочок земли. Хорошую землю казаки не дают, хорошую траву косить не позволяют. Если им конь нужен - твоего берут; арба у них сломается - твою запрягают. А если человек нужен - атаман тебя погонит, куда захочет, да еще и оскорбит. "Хохол не ровня казаку. Что хохол, что киргиз - одинаково скоты", - говорит. А на войну насильно отправляют. Я их должен поить, кормить, пасти и седлать их коней, обед варить, дрова носить, ну прямо малай, да и только! Аманкул покачал головой. Жизнь тихого русского показалась ему чересчур жалкой. - Кокол - это карашекпен? - поинтересовался он. - Хохол называют украинцев, а карашекпен - это оседлый шаруа, который землю пашет и сеет. Богатый казак считает себя выше и тех и других - выше всех. Ехали они подальше от аулов, по степи, по пастбищам, по ковыльной холмистой степи, по долинам, где косяками паслись табуны. Здесь было интереснее, чем на однообразной, унылой дороге. Останавливались у табунщиков, приютившихся в затишье кургана, делились скудным содержимым торсуков и хурджунов, а ночевали в одиноком зимовье. Случайно встретившись с волостным, они назвались нарочными, едущими с донесением валаята в Актюбинск. Волостной принял их с большим радушием. А беднякам они рассказывали, что служат в отряде Айтиева, скоро сюда вернутся и принесут свободу. Времена баев и тюре прошли. На третий день до них дошел слух, что возле Шынгырлау стоит большой отряд дружинников. Путники заспешили туда. Хаким и Гречко еще издали увидели необычное оживление возле родника. - Между крайним большим домом со скирдой и двумя зимовьями в долине без конца носятся верховые. Это неспроста, - сказал Хаким. Гречко посмотрел, сощурясь, и решил: - Там, должно быть, штаб. А те двое, что поскакали в степь, видать разведчики. Хаким направил коня прямо к большому дому. Навстречу вышел солдат в шинели, в старой, изношенной шапке, в тяжелых казахских сапогах с войлочными чулками внутри и потребовал документы. - Веди нас в штаб. У меня есть секретное донесение, - сказал ему Хаким. Ни о чем не спрашивая, солдат в огромных сапогах повел их к дому. - Наверное, важная птица этот русский? - полюбопытствовал солдат, кивая на Гречко. - Это я его поймал, - объяснил Аманкул. - Налетел на них с горы, а они давай драпать. У кого были хорошие кони - убежали, а этот на кляче отстал и попался. Но он не казак, а кокол. Тихий, смирный. Солдат оглядел щупленькую фигуру Аманкула и усмехнулся: - Что ж, нам и пустобрехи пригодятся... - Э, джигит, ты еще не встречал настоящего пустобреха. Вот Рахимгали наш - тот пустобрех. "Закроет глаза и врет вовсю", - говорят казахи о брехунах. А наш Рахимгали врет и даже глазом не моргнет. Недавно в Теке Рахимгали попал в дом атамана Мартынова и рассказывал потом, что у атамана дочь-красавица. Танцевал с ней, вино пил, и атаман сказал Рахимгали: "Ты, Рахмашка, молодец. Дочь моя как раз жениха подыскивает. Ты ей понравился. Почаще приезжай". Потом Рахимгали мне и говорит: "В следующий раз, Аманкул, поедешь со мной. Будешь моим сватом. Возможно, тебе удастся окрутить дочку самого жанарала Акутина. Она тоже хочет выйти за казаха, за такого красавца джигита, как мы с тобой!" Вот это пустобрех так пустобрех! А ты не веришь, что я одного русского мужичка словил. Солдат покачал головой и подумал: "Этого, видать, словом не смутишь". Оставив Гречко и Аманкула среди джигитов, Хаким вошел в штаб и обомлел от радости. Молодой Андреев, которого он видел летом, стоял над картой и что-то чертил на ней. На самодельных скамейках вокруг стола сидели бойцы, а перед ними стоял Абдрахман и крутил цигарку из клочка желтой бумаги. - Ау, Жунусов, вернулся, наконец-то! - радостно сказал Абдрахман, протягивая руку смущенному Хакиму. Хаким поочередно пожал руки всем и начал не торопясь рассказывать. Сахипгерей и Абдрахман, Галиаскар и чернолицый крупный незнакомец внимательно слушали юношу. - Хорошо, по-геройски поступил. Теперь отдохни, поешь и выспись хорошенько, - сказал ему Сахипгерей. Абдрахман подошел к Хакиму и опустил руку на его плечо: - Ты, Жунусов, оказал нашему отряду неоценимую услугу: объехал три волости, распространил воззвание Совдепа, узнал и сообщил о джамбейтинских событиях, призвал надежных джигитов в отряд. Все что говорит о том, что ты - достойный солдат революции. И место твое - в наших рядах. Четвертая армия Красной гвардии уже освободила Оренбург и с трех сторон окружила Уральск. На этой неделе Уральск будет освобожден от белых. В освобождении мы тоже примем участие. С севера и запада на город наступают двадцать вторая и двадцать пятая дивизии. Им будет помогать и наш отряд. Вот этот чернолицый человек... - Абдрахман показал на Мамбета, - привел сюда джамбейтинских дружинников. Они сейчас в сорока верстах отсюда дожидаются офицеров из Уила. Чтобы они не ждали понапрасну, мы решили послать за ними твоего товарища Ораза. Он хорошо знает дружинников. А ты, как сказал сейчас Сахипгерей-ага, отдохни и выспись. Вечером двинемся все в сторону Уральска, - закончил Абдрахман. Хаким порывисто обнял его. - Абдрахман-ага, я не устал. Вчера мы ночевали в теплой землянке и хорошо выспались. Я вас очень прошу: разрешите вместе с Оразом поехать к дружинникам. Хаким с мольбой смотрел на Абдрахмана, с нетерпением ожидая ответа этого мужественного человека, о котором в степи рассказывали легенды... Абдрахман взглянул на Мамбета. - Коль ты так просишь - быть по-твоему, - сказал Абдрахман, снова положив руку на плечо Хакима. - На твоем месте я бы на заре вместе с полком пошел в наступление на Уральск. Ты помнишь, Жунусов, как весной озверевшие банды казаков разгромили Совдеп и бросили в тюрьму его руководителей? Какое счастье теперь увидеть освобождение славных сынов народа! В эту минуту Абдрахман показался Хакиму необыкновенным: литые смолистые усы и брови, большие, черные, как смородина, глаза на чистом лице, точеный нос, широкие прямые плечи, статная собранная фигура - такая внешность, казалось ему, может быть только у всенародных вожаков. Айтиев говорил о большой важности предстоящего похода, о великой ответственности, говорил для того, чтобы подготовить Хакима. Юноша радовался, как мальчишка. - Абдрахман-ага, среди дружинников есть мои друзья, которых я не видел целое лето, - сказал он. - А полк я непременно догоню вместе с ними. - Хорошо, - ответил Абдрахман. - Но трудно догонять тех, кто рвется вперед... Хаким и Ораз немедленно отправились к дружинникам в Ащисай, чтобы по следам полка привести их в Теректы, а Айтиев и Парамонов, получившие срочный приказ от командования Четвертой армии, выступили со своими частями громить казачьи сотни из дивизии Акутина. 3 Рано утром из аула под Шынгырлау явился Мамбет с двумя лохматыми чучелами под мышкой. - А ну, кто из вас участвовал в хорошей байге? - громко спросил Мамбет обступивших джигитов. Стало тихо. Джигиты недоуменно переглянулись. Кто из казахских юношей не участвовал в праздничных скачках? Кто из них не мчался диким наметом по бескрайней степи? Но сейчас все насторожились: что еще мог выдумать неугомонный Мамбет? Лучше помолчать, посмотреть. Но Аманкул не смутился, выступил вперед. - Батыр-ага, во всех табунах Дуаны и Анхаты, Кашарсойгана и Ащисая, я думаю, нет такого скакуна, которого бы я не оседлал. Как вам известно, в табунах Шугула - сплошь отборные тонкогривые, длиннохвостые тулпары. А их - от сосунков до шестилетних красавцев - растил и лелеял я, ваш ничтожный братишка. На знаменитом тое потомков Турлана я пришел первым на карем жеребце с белой отметиной! - тараторил Аманкул. - Откуда ты появился, такой шустрый? - перебил его Мамбет. Аманкул испуганно отступил назад и понизил голос: - Батыр-ага, я еще вдобавок легок на коне. Легче шапки становлюсь я на скачках. К тому же ведь уметь надо скакать-то. Надо низко пригнуться к гриве, ноги вытянуть назад, точно пловец в воде, а сам весь тянешься вперед, будто хочешь нырнуть, вместе с конем молнией рассекаешь воздух. Да что говорить, я никогда не отставал в байге, все аулы вдоль Анхаты подтвердят. - А ты умеешь блеять по-козлиному? - продолжал Мам-бет, чуть улыбаясь. И Аманкул и все остальные джигиты облегченно вздохнули, заметив, как смягчился голос чернолицего великана. - По-козлиному не пробовал, а как баран - могу. - Кто блеет по-бараньи, сумеет и по-козлиному. А волком выть сможешь? - О, тут уж я непревзойден, батыр-ага! Только скажи, какой тебе нужен вой? Тоскливый предвечерний вой голодного волка или победный предутренний вой сытого, когда он зовет к себе свою драгоценную подругу? - Все сгодится. Вечером поедешь со мной, - отрезал Мамбет. - Приготовь коня. Ты, я вижу, немного болтлив? Мамбет отправился в штаб, держа под мышкой две телячьи шкуры. Едва Мамбет отошел, как Аманкул начал строить догадки: для чего чучела из телячьей шкуры понадобились ему? - Я думал, что шкуры издохших телят хранят только в доме нашего хаджи, оказывается, их и в этих краях собирают, - начал он издалека. - Если бы я знал, что они нужны для байги, я бы приволок сюда целый воз. Чулан хаджи забит такими шкурами. - Ох и горазд же ты врать, Аманкул! Думаешь, он для игры притащил чучела? - пробурчал один из джигитов. - Да нет же, - протянул Аманкул. - Для дела принес бы целехонькие. А то что это? Шкура пегого теленка. Да и распялили-то тяп-ляп. Вот увидишь, даже корова мычать не станет. - Вот глупец-то, а! - возмутился джигит. - Мы же не собираемся с чучелом доить коров. Они нужны для того, чтобы напугать вражьих коней! - Вот сказанул! - плутовато ухмыльнулся Аманкул. - Если чучелом из шкуры сдохших телят можно напугать врага, тогда воевать не стоит. Я бы тогда выставил против русских все из чулана хаджи! Незнакомый джигит гневно отвернулся. - Если Мамбет-ага выбрал тебя в попутчики, ты постарайся оправдать его доверие. Дело, видать, серьезное и требует смелости. Но Аманкул не унимался: - Ведь и с чучелом надо уметь обращаться! Ну вот, например, с какой стороны подскочить с ним к русским? Со стороны ветра или с затишья? - Тьфу! - злобно плюнул джигит. Никто из джигитов не знал, что задумал Мамбет. Предположение, что чучела нужны для того, чтобы напугать вражьих коней, было неубедительным. Мамбет вернулся вместе с Абдрахманом Айтиевым. - Джигиты! - уверенно и громко заговорил Айтиев. - Конный белоказачий полк стоит на этом берегу Яика. Одна сотня уральских казаков двинулась вдоль Шынгырлау в Аккалу. Против нее должны выступить мы и обратить врага в бегство. На вторую сотню белых, направляющихся в Тас-Кудык, сбоку налетит отряд Белана. Мы должны опрокинуть врага, потому что мы сильнее. К тому же мы воюем на родной земле, среди своего народа. Бейтесь с врагом смело и уверенно! Будьте готовы к бою, друзья! - Готовы! - крикнули джигиты. - Веди нас, Абеке! - Веди! - всколыхнулись все. - Мамбет, собирайся, - сказал Абдрахман и поспешно пошел в штаб. - По коням! - приказал Мамбет и сам направился к коню. Через несколько минут Мамбет с десятью джигитами и "непревзойденным наездником" Аманкулом отправился в путь. Когда выехали за Акбулак, Мамбет приказал двум джигитам спрятать винтовки, привязав