. Словно кто прошептал над ухом Баки: "Вперед! Смелей!" Он взмахнул плеткой и крикнул: - Кто со мной?.. Тояш, дай-ка мне твою дубинку, а ты возьми мой курук. - Баки на скаку взял у Тояша большую палку из вяза и передал ему свой курук. - Сейчас посмотришь: я сшибу этого главного, как сову с ветки... Кто со мной? Догоним! Баки гикнул, хлестнул рыжего по спине, жеребец рванулся вперед и сразу же оставил далеко позади себя измученных работой жунусовских лошадей. - Постой, постой, Асан! Тояш, вернитесь назад! Да вы что, с ума посходили, что ли? Сарбазы перестреляют вас, как уток! - всполошился Кубайра. Но ни Асан, ни Тояш не обратили внимания на Кубайру; охваченные общим возбуждением, они устремились вслед за Баки. От второй группы джигитов, гнавшихся за жандармами, тоже отделились несколько всадников; крича и махая плетками, они старались присоединиться к группе Баки. По всей долине от озера Бошекен до самой Анхаты с гиком и шумом мчались джигиты, бежали пешие. Над степью клубилась пыль, земля, казалось, дрожала под ударами копыт. Кубайра, благоразумно придерживая свою гнедую кобылу, отстал от джигитов и продолжал кричать, намереваясь заставить их прекратить погоню. Убедившись, что его никто не слушает, он смолк и стал наблюдать за Баки, который уже догонял Аблаева. Подскакав почти вплотную к офицеру, Баки взмахнул дубинкой, но Аблаев вовремя пригнулся и спасся от удара. Рыжий жеребец, разгоряченный скачкой, обогнал серого и, закусив удила, понес Баки в степь. Воспользовавшись этим, Аблаев свернул вправо и выехал на широкий наезженный тракт. Серый пошел еще быстрее. Пока Баки разворачивал своего рыжего жеребца и выводил его на дорогу, Аблаев снова успел вырваться далеко вперед. Баки обогнал мчавшихся в облаке пыли жандармов и, весь слившись с конем, как вихрь понесся по грунтовой дороге. Расстояние между серым и рыжим конями заметно сокращалось. Особенно красиво скакал рыжий с лысиной жеребец - пластался над дорогой, вытянув шею, далеко вперед выбрасывая передние ноги. Казалось, он гнался за серым, как за своей жертвой, готовый схватить зубами круп и разорвать на клочки. Кубайре почудилось, что он явно слышит гневный храп, рыжего жеребца. "Нет, не успеет серый уйти за холм, - подумал Кубайра. - Рыжий нагонит его. Эх, красавчик! Вот это конь так конь!.." Кубайра смотрел на скачущих так пристально, что у него заслезились глаза. Пока он вытирал рукавом слезы, Баки настолько приблизился к офицеру, что можно было свободно набросить аркан на шею серому. Баки уже поднял над головой дубинку, чтобы ударить Аблаева, но офицер, отпустив поводья, повернулся всем корпусом к Баки и вскинул винтовку. Пока Кубайра успел сообразить, что происходит, над степью грянул выстрел. Рыжий жеребец со всего маха рухнул на землю... Когда рассеялась пыль, Кубайра увидел, что офицер, пригнувшись к луке седла, уже огибал холм, а на дороге недвижно лежал рыжий жеребец, придавив собою старика Баки... 4 Придержав разгоряченного коня, Аблаев подождал скакавших вразброд жандармов и во главе своего небольшого отряда снова помчался в направлении Джамбейты. К недвижно лежавшему посредине дороги Баки первым подскакал Нурым. Почти тут же подъехали Асан и Сулеймен. Спешившись, они кинулись к старику - Баки лежал с закрытыми глазами, дышал часто и хрипло, был без сознания. Друзья перенесли его на обочину дороги и положили на мягкую траву. Нурым склонился над стариком, расстегнул ему ворот рубахи и стал осматривать - раны нигде не было видно, пуля не задела старого Баки. Пока подъехали остальные джигиты, Нурым, Асан и Сулеймен стояли молча со склоненными головами возле распластавшегося тела Баки. Из-за холма еще слышалась гулкая дробь копыт - это удирали жандармы. Джигиты, подъехав, полукольцом окружили Баки. Кубайра, прислонившись ухом к груди старика, прислушивался к биению сердца. - Чего же вы смотрите, джигиты! Его надо поскорее убрать с солнцепека. Нурым, поезжай к какой-нибудь ближней зимовке и привези кусок плетня, чтобы на нем можно было увезти Баки. Да тут вон недалеко зимовка Халена, - наверное, там есть плетень. Скачи туда быстрее, - сказал Кубайра и, пододвинув старика поближе к кустам чия, стал сооружать над его головой небольшую тень из веток. - Пуля не задела его... Только боюсь, как бы у него не надорвалось что-нибудь внутри, - вслух высказал предположение Асан. Кубайра с минуту сидел молча, разглядывая побледневшее лицо Баки, ощупал его голову и медленно проговорил: - Наверное, у него повреждены мозги... Нурым уехал к зимовке Халена. Сулеймен подошел к рыжему жеребцу, безжизненно лежавшему в дорожной пыли, и стал осматривать его. Изо рта и носа жеребца натекло много крови, она не успела вся впитаться в землю и превратилась в большой черный сгусток. Передние ноги были поджаты под грудь, а задние - судорожно вытянуты. Казалось, что даже лежа жеребец продолжал скакать, намереваясь во что бы то ни стало догнать серого. Сулеймен покачал головой: - Какой был конь!.. Пуля угодила прямо в висок - наповал уложила!.. Старика Баки привезли на плетне в аул хаджи Жунуса и положили в юрте Бекея. За все это время он ни разу не очнулся. Жунус сам сел у изголовья Баки; он ни с кем не разговаривал, никого не замечал, даже плачущей Макке не сказал ничего утешительного. - Знаю, дорогая, что наступили трудные, горькие для нас дни. Иди домой и смотри за хозяйством, за детьми... Арест Халена удручающе подействовал на жителей аула. Особенно скорбел по учителю хаджи Жунус, так как Хален был его лучшим другом и советчиком. Родственники хаджи и домашние понимали печаль старика и старались не досаждать ему вопросами. Перед закатом солнца Жунус послал Нурыма и Сулеймена звать к вечерней трапезе стариков и джигитов из ближних кочевий. Для гостей уже были освежеваны два барана, и мясо варилось в котле, разжигая аппетиты аульчан. Как дрофы, пасущиеся на ветру, выстроились возле юрты дымящиеся самовары. К аулу Жунуса с разных сторон стали подъезжать и подходить люди. Между небольшой юртой Бекея и белой юртой хаджи расстелили разноузорчатые кошмы и ковры. Когда последний луч солнца скрылся в степи, народу собралось так много, что на пестрых коврах и кошмах уже не было места, джигиты рассаживались прямо на траве. Прибыли почти все жители восьми аулов, кочевавших в междуречном джайляу. В ожидании начала трапезы собравшиеся оживленно переговаривались между собой. Говорили о несправедливом аресте учителя и несчастье, которое постигло старого Баки. Некоторые предполагали, что старик не выдержит и умрет. - Зачем нас собрал сюда хаджи? Сказать что-нибудь хочет? - Какой хаджи? - А ты разве не знаешь какой? Кто всегда заступается за народ? Только хаджи Жунус!.. - И в тот год, когда наших джигитов хотели забрать на тыловые работы, хаджи Жунус выступал против волостного? Это было в месяце саратан... - Ну да, в месяце саратан и есть, как раз в начале поста!.. - Что же хаджи хочет сказать нам? - Смотрите, Жол едет! Уж не старшина ли хочет сообщить нам что-нибудь новенькое? Может, для этого и собрал нас хаджи? - Нет, хаджи Жунус никогда бы не стал собирать нас из-за старшины. - О чем вы толкуете? Жола послала сюда Бахитли, сам он ни в жизнь не приехал бы! - Говорят, что Хакима чуть не арестовали? Это правда? - Правда... Спасла его молоденькая сношка вдовы Кумис. - Проворна сношка у Кумис, ловкая, не хуже любого джигита!.. Многие из прибывших были хорошо знакомы хаджи, почти каждый вечер он встречался с ними на полуночной молитве, теперь он только коротко поздоровался с ними и сел на почетное место, поджав под себя ноги. Люди притихли, ожидая, что скажет хаджи. Жунус расстегнул воротник белой рубахи, словно он сдавливал ему горло, неторопливо погладил бороду и начал: - Когда мне было восемь лет, я видел батыров, которые, взяв в руки оружие, дрались с ханскими приспешниками, защищая народ от бесправия и гнета; я видел землю, ставшую бурой от пролитой на ней крови батыров - наших отважных отцов. Это было пятьдесят лет назад... Кто из вас не помнил, как совсем недавно джигиты наших аулов, сев на коней, гнали сына Бекебаса до самого Теке, гнали с позором, как презренного голодного волка? Народ долго терпел издевательства, а когда становилось невмоготу, седлал боевых коней и расправлялся с насильниками. Много было обид и несправедливости, но такой, которую мы сегодня видели своими глазами, не знала еще степь. Вы только посмотрите, что творится вокруг. Каждый день приезжают к нам разные сарбазы, каждый день они творят бесчинства - избивают людей, забирают скот, насильно записывают наших джигитов на службу. Они заполнили всю степь, плачут от них старики, льют слезы вдовы и сироты. Чем провинился перед ними учитель Хален? Как жадные волки на ягненка, набросились они на учителя, арестовали и увезли в тюрьму. Они стреляли в безоружного человека. Вот он, лежит полуживой в юрте!.. Кто может поручиться, что такая же участь не постигнет завтра и нас, стариков? Мы отживаем свой век, нам нужно спокойствие, а эти проклятые ханские сарбазы ворвутся завтра в аул, похватают нас за бороды и начнут трясти, как старую козлиную шкуру!.. Кто может быть уверен, что завтра наши жены не станут вдовами, а дети - сиротами? Так дальше нельзя терпеть. Мы даже не можем молчать, нас всех нанижут на одну хворостинку, как рыб, и отвезут в Джамбейтинскую тюрьму. Будем склонять головы перед ханским правительством или нет? Что вы на это ответите, сородичи? Прежде чем приступить к молитве, я хотел бы услышать ваше мнение. - Верно вы сказали, хаджеке, довольно преклонять головы перед ханским правительством!.. - решительно сказал борец Шойдолла, расправляя широкие плечи и вдыхая воздух полной грудью, словно готовясь к встрече с противником. Больше никто не произнес ни звука. Люди сидели молча, смотря себе под ноги, будто разглядывали затейливые ковровые узоры. Кое-кто недоуменно пожимал плечами, поглядывая то на соседа, то на хаджи Жунуса, в задних рядах зашевелились, передавая из рук в руки шахшу с насыбаем. Прошло несколько минут, а люди все еще сидели молча, неподвижно, как на торжественном намазе. Первым заговорил Кубайра. Он повернулся к Жолу и зло спросил: - Говорят, это ты подал донос волостному на учителя? Ты писал, что к Халену приезжал большебек и собирал в нашем ауле сход? Ну-ка отвечай перед народом, так это или не так? Лицо Жола мигом побледнело. - Клевета!.. Бабские наговоры!.. К старшине подошел Асан. - Мы знаем, какая это клевета, знаем, кто писал донос и даже в чьем доме! Признавайся, вероотступник, а не то!.. - гневно крикнул он. Маленькие голубоватые глаза Асана сузились. Он стоял в двух шагах от Жола, готовый в любую секунду накинуться на него и размозжить ему голову. Он быстро нагнулся, сорвал с груди Жола большой медный старшинский значок и бросил его в сторону. - Иди пиши теперь донос на меня, куда тебе вздумается!.. Жол качнулся было назад, защищая голову от удара (он думал, что Асан ударит его), но сильный рывок вперед заставил его выпрямиться. Взглянув на свой порванный бешмет, старшина догадался, что Асан оторвал старшинский значок. Перепуганный насмерть, старшина начал трусливо отползать в сторону. Он видел вокруг себя гневные лица, сверкающие ненавистью глаза и замирал от страха. "Сейчас накинутся и убьют, убьют..." Он проворно вскочил и отбежал несколько шагов назад, но, видя, что никто не погнался за ним, остановился и немного осмелел. - Не я вероотступник, а вы... Вы еще ответите за это, - пробормотал он и собрался уходить. - На, возьми эту свою штучку. Тяжелая какая, проклятая... - сказал Ареш, протянув Жолу его старшинский значок. - Но смотри, ни шагу из дома! Никто не станет охранять твой скот - ни волостной, ни уездный!.. Прокараулишь!.. Ты же ведь знаешь законы баркинцев: щука мигом глотает пескаря!.. Как наблудивший кот, что старается незаметно выскользнуть из дому, чтобы не влетело ему от хозяина, старшина Жол на цыпочках подошел к своей лошади, отвел ее в сторону, сел и, удрученный и униженный, поехал к своему становищу. Когда снова все смолкли, хаджи Жунус поднялся и заговорил: - Если кто-нибудь попадется мне из джамбейтинских правителей - хоть уездный, хоть сам волостной, - я посажу их в сарай и буду держать до тех пор, пока не освободят Халена. Поддержите ли меня вы, потомки Кары? - Поддержим! - Поддержим! - Мы всегда с вами, хаджи! - Хаджеке, я хочу сказать несколько слов, - выступил вперед Асан. - С голыми руками нам не устоять против во-вооруженных сарбазов. Нельзя спешить, нас могут перебить, и все. Сегодня ночью я, Хаким и Сулеймен поедем к рыбакам в аул Сагу. Они присоединятся к нам. Позовем людей также и из горных аулов. Там у многих джигитов есть оружие. Вот когда соберемся все вместе, можно будет выступать и на Джамбейту!.. Жунус молчал. Давно наблюдавшие за сходом из юрты Алибек и Адильбек переглянулись. - Что-то коке молчит, - проговорил Алибек. - Раз коке молчит, значит, одобряет, разве ты не знаешь этого? - укоризненно сказал Адильбек. ...В ту же ночь Асан, Хаким и Сулеймен приехали в аул Сагу, а на рассвете, после беседы с рыбаками, Асан и Сулеймен отправились в горные аулы, а Хаким с Хажимуканом и Байесом поехали в Кара-Обу разыскивать Абдрахмана, который еще раньше обещал им помочь достать оружие. Не только аул хаджи Жунуса переживал тревожные дни - люди волновались по всей степи, собирали сходы, вооружались, готовясь встать против ненавистного ханского правительства, которое обложило население непосильными налогами и требовало немедленной их уплаты, которое забирало скот, угоняло на службу молодых джигитов. Люди вставали на борьбу с Каржауовыми, которые устраивали поголовные порки в аулах, с Аблаевыми, которые стреляли в безвинных людей, хватали лучших сынов народа и сажали их в тюрьмы. По всему побережью Яика от аула к аулу разъезжали джигиты, договариваясь о совместных действиях. Из уст в уста передавались слова: "Мало разгромить канцелярию волостного, надо разогнать само ханское правительство!..", "Верно говорит Айтиев, что надо идти на Джамбейту и Теке!.." В аулах начали сколачиваться отряды вооруженных джигитов. Их с каждым днем становилось все больше и больше. Весь край сел на коней, готовясь к предстоящим боям. По ночам на западе, в стороне Саратова, пылали зарева пожарищ, доносились глухие раскаты орудийной пальбы. Это было начало больших событий, развернувшихся в долине Яика - светлой реки... Не разводя костра на снегу, Чтобы зажарить наскоро дичь, Не изломав всех ребер врагу, Цели герой не может достичь... Махамбет Книга вторая Часть третья ГЛАВА ПЕРВАЯ 1 Необъятные просторы Кара-Обинской волости простираются от Яика до верховьев Есен-Анхаты и безбрежных ковыльных степей Джамбейты. Здесь не увидишь ни гор, ни лесов. Только невысокие холмики горбятся в сизом дрожащем мареве. Зимой все покрывает снег, и тогда вовсе не на чем задержаться глазу среди белого сверкающего безмолвия. Старый Бахитжан Каратаев часто думал, угрюмо глядя на пустынный простор: "Если бы на этой земле поселить людей, умеющих выращивать хлеб, то наша степь превратилась бы в цветущий край". Он говорил об этом и с трибуны Второй Государственной Думы: "Как тяжело видеть, что у наших соотечественников - крестьян России - нет земли, и потому мы всегда готовы потесниться и дать им землю". Однако добровольного переселения, о каком он мечтал, не произошло. Правительство, привыкшее угнетать и душить слабых, преследовать всех стремящихся к равенству и свободе, в начале XX века стало силой сгонять на эти земли толпы бедноты, у которых не было ни лошадей, ни сох. Крестьян, обутых в лапти, привозили в битком набитых товарных вагонах и высаживали посреди степи. Царское правительство спешило избавиться от смутьянов, угрожающих помещикам, духовенству и самому престолу. Среди переселенцев немало было и украинцев. Для них, разумеется, не нашлось места на правом привольном берегу Яика, где находились поселения русских казаков. Малороссов власти селили посреди казахских степей. Так на исконных землях бывшей Кара-Обинской волости появились деревни: Федоровка, Богдановка, Алексеевка, Долинка, Керенка, Павловка. Между хозяевами земли - казахами - и поселенцами на первых порах вспыхивали ссоры, переходившие в кровавые драки. Разумеется, не потому, что кому-то не хватало земли. Просто темны, невежественны были люди, не понимали, кто враг им, а кто друг. Но позже увидели казахи, как трудятся русские крестьяне, как тщательно пашут землю, сеют драгоценный хлеб, строят дома, школы, учат детей. Шли годы, и казахи тоже, глядя на русских, начинали жить оседло. Вчерашние враги теперь сообща пользовались землей и водой, перенимали друг у друга ремесла, имели общий базар. Казахские аулы стали все теснее общаться с соседними крестьянами. Люди поняли друг друга. Поняли, что никто из них не несет другим зла. Знакомство стало переходить в дружбу. Языками-близнецами стали казахский и русский. И настал день, когда эти народы вместе поднялись на борьбу с угнетателями. x x x После волны зверских погромов, прокатившихся в Уральске, Абдрахман Айтиев возвратился в Кара-Обу только через два месяца. Однако он не появился ни в своем ауле, раскинувшимся на берегу Яика, ни в Федоровке, соседней деревне, где его знал каждый встречный. Абдрахман пошел к Богдановке, но в село заходить не стал, а отправился к растущему в степи одинокому дереву. Здесь часто аулы располагались на летовку. Вокруг простирались пастбища с сочной зеленой травой. У дерева стоял стог прошлогоднего сена. В нем можно было укрыться от непогоды. Время клонилось к вечеру. Тихо шелестела под нежными порывами прохладного ветерка широкая крона дерева. В его тени прилег усталый Абдрахман. Как хорошо отдыхать среди запахов степных трав, безбрежной тишины. Абдрахман прошел не менее пятнадцати верст от Ащи-Булака. Там он оставил коня, которого дал ему Хален. Человек, который встретил бы здесь Абдрахмана, мог принять его за солдата, возвращающегося с фронта: усы и борода давно не бриты, гимнастерка выгорела на солнце и стала почти белой, сапоги покрыты пылью. И он сам решил говорить всем, кто бы ни пришел сюда, что выбрался наконец взглянуть на стог, не раскидал ли скот сена, да уморился и прилег отдохнуть. Такой ответ был бы вполне правдоподобен. Тогда множество солдат возвращалось с фронта. От местных крестьян солдаты отличались лишь выгоревшими гимнастерками да неистовой жадностью до домашних дел. И всюду, куда ни глянь, солдаты трудились на полях и возле домов. Тот шел с косой, другой вел с водопоя коня, третий чинил телегу. Абдрахман, таким образом, вполне мог сойти за крестьянина, пришедшего сюда обкопать канавой стог. Истосковался Абдрахман по родному аулу, по этой земле, где он мальчиком провел столько удивительных летних ночей, охраняя табуны. Здесь он играл с ребятами, здесь его детские босые ноги ступали по шелковым травам. И это место под открытым небом казалось ему прохладной юртой. Он ложился то на бок, то на спину, но ни на минуту не отводил глаз от зеленых возвышенностей Кара-Обы, окутанных голубой пеленой тумана. Наглядевшись на холмы, Абдрахман сломил травинку и, покусывая ее, стал считать дома в русской деревне, расположенной в низине. Родные, близкие места! Теплая, благоухающая степь. Абдрахман не заметил, как уснул. Он не мог бы сказать точно, сколько времени спал, может быть полчаса, может быть больше. Разбудил его звук приближающихся шагов. Абдрахман приподнял голову и увидел человека, направляющегося к нему со стороны луга. Человек шел по колено в густой траве. Это был русский крестьянин. От его шагов по траве бежал свистящий звук. Абдрахман сидя поджидал его. И вид и одежда идущего человека не оставляли никакого сомнения: это был человек, возвращающийся с пастбища. И все-таки правая рука Абдрахмана непроизвольно чуть подвинулась поближе к внутреннему карману. Кто знает, ускользнуло или нет это движение от глаз крестьянина, но, подойдя ближе, он, точно предугадав ответ Абдрахмана, сказал: - Молодец, солдат! - И продолжал уже по-казахски: - Хорошая выкопана канава. И как раз вовремя. На днях, я видел, здесь топтался бык. А как бык дорвется до стога, у него всегда спина чешется. Трется и трется о стог, будто бес в него вселился. Да, солдат, коней теперь стало мало, а быков много. Хороший ров. Тебе, видать, привычно копать окопы? Солдаты, как я посмотрю, всегда любят поработать. Молодец! Абдрахмана подкупила эта приветливая речь. Крестьянин был намного старше его, и Абдрахман назвал его дедом. - Вы здешний? - спросил он. - Здешний. Из Богдановки. Хороший, хороший ров. - Ров хороший. Кто бы его ни рыл, все сделано аккуратно и надежно, - уклончиво ответил Абдрахман. - Отличный ров, - улыбнулся крестьянин. - Сверху широкий, снизу узкий, скотина его не перешагнет. Абдрахман так же двусмысленно ответил на слова крестьянина: - Сейчас много голодной скотины - вот и лезет к сену. А эти конные казаки хуже быков. В середине лета они скормили коням все сено, накошенное с таким трудом. Никогда еще я не видел двуногих животных хуже казаков. А ваша Богдановка стоит как раз на перепутье. Тем, кто живет в стороне от дороги, легче, не всякий завернет к ним. Крестьянин говорил по-казахски совершенно свободно, только гортанные "г" и "х" произносил мягко. К тому же он, казалось, стосковался по казахскому языку. Абдрахман заметил, что старик отлично разбирается не только в тонкостях казахских аллегорий, но кое-что смыслит и в политике. - Такие же ямы, только поглубже, надо выкопать для двуногих скотов, - сказал он. - Пусть свернут себе шею. А ты сам из какого аула - Сугирбая или Кисыка? "Этот хитрец, кажется, знает меня", - подумал Абдрахман и, рассмеявшись, пригласил старика сесть рядом: - Присаживайтесь, дед. Так и быть, скажу вам правду. Я из аула Сугирбая. И этот ров выкопал не я. Но ваша правда, его выкопали хорошие, заботливые руки. А что до двуногих хищников, то есть люди, которые и для них копают яму. Я слышал, из вашей Богдановки многие... роют ямы... Абдрахман пристально посмотрел в лицо собеседнику, ожидая ответа на свой вопрос. - Значит, ты из аула Сугирбая... Я слышал, что куда-то скрылся после бунта казаков в Уральске сын старого Айтеке. Может быть, это ты и есть? Ладно, можешь не говорить... Рассказывают, что в ауле Сугирбая сейчас каратели. Разыскивают Парамонова. Были они и у нас. "Этот человек все знает", - снова подумал Абдрахман. - Кто вам сказал об этом, старина? - О чем? - О том, что Айтиев скрылся. - Земля слухом полнится. От нашего Михаила Макеевича слышал... Я догадываюсь, что ты знаком с Довженко и с Парамоновым, верно? Абдрахман как раз и намеревался сегодня вечером пробраться в Богдановку и разыскать члена исполкома Уральского Совета Парамонова и большевика Довженко. - Да, я знаком с ними, - ответил Абдрахман. - И хотел бы встретиться... Довженко сейчас дома? Крестьянину было лет пятьдесят. Волосы его уже сильно тронула седина. Даже давно не бритая борода серебром поблескивала на худощавом лице. Только усы сохранили темный цвет. На первый взгляд он казался простодушным добряком. Но глаза его смотрели пристально и проницательно. - Я сразу понял, что ты их знаешь, - ответил старик. - Довженко сегодня в селе. Но он тоже скрывается и дома не ночует. Не беспокойся, мы своих людей этим душегубам не выдаем. Скажи, кто ты, не подведем. Если надо передать что, передадим. - Меня зовут Абдрахман. Абдрахман Айтиев. Крестьянин протянул ему обе руки: - Моисей Кисляк, будем знакомы. Вы меня не знаете, товарищ Айтиев, но я вас сразу узнал. Вы похожи на вашего отца и брата. Идемте в село. Я сведу вас с Довженко. - Спасибо, аксакал. Кисляк улыбнулся; улыбка у него была совсем детской. - С первого взгляда я понял, что вы пришли сюда не затем, чтобы обкапывать стог. Да и лопаты ведь у вас нет. А сапоги разбиты от дальней ходьбы. Да и издали еще я приметил, что пришли вы со стороны Ащи-Булака. Ну как, товарищ Айтиев, верно угадал старик? - Правильно, старина. Как отчество-то ваше? - Моисей Антонович. - В наше время лучше всего на расспрашивать, Моисей Антонович, откуда да кто... Было бы хорошо, если бы вы сказали обо мне Довженко и прислали его сюда. - Нет, нет, идемте со мной. Вымоетесь, перекусите, выспитесь. Никто там вас не найдет. А если придут искать, есть куда спрятать. - Кисляк тронул Абдрахмана за рукав. x x x Село было близко, и они добрались туда до темноты. - А что происходит в городе? - расспрашивал Абдрахман по дороге своего спутника. - Не слышно ли о приближении фронта? - О таких вещах у меня не спрашивайте. Я крестьянин и знаю только хуторские дела, а что творится дальше, не ведаю. Сказав это, старик виновато посмотрел на Абдрахмана: не обидели ли его такие слова. - Наше село бедное, - снова начал он. - У меня только одна корова да лошадь. А у иных и коня нет. И посевы плохие. Не хватает сил пахать землю. Только две-три семьи и живут в достатке. - А где вы научились так говорить по-казахски? - Три года я работал на Меновом Дворе вместе с киргизами, вот и научился их языку. И теперь бываю в аулах. Киргизы хорошие люди. Однообразно сер вид крохотных избушек, протянувшихся вдоль речки Теренсая до самой запруды. Земля здесь плодородная и воды в изобилии. А крыши крыты соломой. Когда смотришь издали, то кажется, что это шалаши, расположенные в ряд. В небольших загонах и аккуратных двориках редко можно видеть скотину. По обеим сторонам длинной улицы тянутся домишки. Нигде не видно ни ветряных мельниц, ни магазинов, даже церкви нет. Коротенькие переулки уходят прямо в луга. Все дома снаружи выбелены. Абдрахман заметил, что в этом тихом селе было много народу, особенно ребятишек. Едва они вступили на улицу, из домов высыпали женщины и дети поглазеть на смуглого усатого казаха в солдатской одежде. - Мама, мама, мотри, дядя Кисляк пригнал солдата. Вона, вона, мотри, - дергал мать за подол чумазый малыш. - Цыц, киргиз это, а не солдат. Вот щелкну по затылку, не будешь встревать. - И не киргиз, а солдат, - не унимался малыш. - А черный какой. Черный-пречерный. Получив подзатыльник, малыш наконец замолк. Кисляк и Абдрахман свернули к одному из домов. Во дворе у колодца стоял высокий жилистый парень с загорелым обветренным лицом. Он пытался обнять отбивавшуюся от него молодуху. - Не дури, Ваня. Отпусти ведро-то. Работы сколь дома, и стемнело уже... - Я не ведро держу, а тебя. На кой оно мне, твое ведро. Что ж, коли делов дома много, так и обнять тебя нельзя? - Не дури, говорю. Вон люди глядят, постыдись. - Увезу вот тебя на коне. Что тогда? У колодца действительно пил воду конь. - Отпусти, вон Моисей Антонович пришел. Парень улыбнулся во весь рот и сказал: - Думаешь, Моисей Антонович не видел на своем веку молодух? В молодости был первый парень на деревне. Верно, Моисей Антонович? Увидев Абдрахмана, парень улыбнулся ему, как старому знакомому. - Ваня, - нарочно громко сказал по-русски Кисляк, - это солдат. Недавно вышел из госпиталя. Идет он издалека. Пусть у тебя переночует. Ты ведь тоже недавно со службы. Голос Кисляка донесся не только до соседских домов, его расслышали даже на другой стороне улицы. И тут же, понизив голос, Моисей Антонович шепнул парню: - Поди-ка сюда. Конь скосил глаз на людей, стоявших у калитки, шумно выдохнул воздух и опрокинул пустое ведро. Когда Ваня отошел к Кисляку и Абдрахману, молодуха с досадой посмотрела на них, будто хотела сказать: "Откуда вас принесло?" - Ваня, ты никуда не уходил? - спросил Кисляк. - Батько дома? Отведи этого человека к Довженко или к Петру Петровичу. 2 В крохотном чулане Моисея Кисляка Петр Петрович Парамонов светил Абдрахману, составлявшему список. В последние дни члены подпольного комитета незаметно для посторонних глаз встречались с нужными людьми и сейчас проверяли по списку всех записавшихся в народную дружину. Они уже вручили дружинникам часть имевшегося оружия и решили начинать. День ото дня росло возмущение действиями нового правительства. У людей отбирали лошадей, хлеб, деньги. Учитывая это, большевики намечали план предстоящей борьбы. Главная задача состояла в том, чтобы преградить путь врагу, намеревавшемуся превратить Джамбейту в свой опорный пункт для бесперебойной переброски из Уральска оружия и интендантского имущества. Первым в списке боевого отряда стоял Иван Белан. Он прошел хорошую боевую школу на фронте, был силен и вынослив. Петр Петрович поправил фитилек самодельной сальной свечки. Внезапно раздался короткий условный стук в дверь. Парамонов открыл. Вошел Белан, торопливо сообщил: - Петр Петрович, солдаты. Примерно взвод с офицером. Вчера Кобец передал, что в Покатиловке спокойно. Значит, идут прямо сюда. Абдрахман и Парамонов, как по команде, вскочили с мест. От волны воздуха огонек сальной свечки вспорхнул и погас. Абдрахман успокоил Парамонова, искавшего в темноте спички: - Петр Петрович, все бумаги у меня, можешь не зажигать. - Наверное, хотят устроить облаву. Недаром же их целый взвод. Надо поскорее выбраться из села. А там посмотрим, что они хотят. - Извести Сороку, - быстро сказал Белану Абдрахман. В темноте нельзя было разглядеть выражение лица Белана. - Я уже сообщил Сороке и Науменко, - ответил он. - Сейчас придут. - Молодец! - похвалил Парамонов. - Выходи вместе с Абдрахманом. - Дом Кисляка стоял на окраине села. За его огородом был обрыв. Глубокий овраг уходил к высохшему руслу реки. Белан с Абдрахманом, миновав ограду, спустились в этот овраг. Прежде тут играли в прятки лишь дети, а с некоторых пор его облюбовали и взрослые. Дно оврага было ровным, как дорога. Здесь росла густая трава. В овраге, ближе к руслу Теренсая, собирался обычно штаб Богдановского комитета. Люди незаметно сходились сюда поодиночке. Здесь же был тайник со спрятанным оружием. Парамонов, шедший сзади, сказал: - Ваня, беги приведи остальных, а сам оставайся у спуска в овраг. Старики пусть следят за отрядом. Парамонов взял Абдрахмана за руку и стал спускаться в овраг, немного пригнувшись (эта предосторожность была излишней, человека здесь никто бы не заметил, даже если бы он встал во весь рост: склоны оврага заросли бурьяном и лебедой). Пройдя метров двести, они поднялись вверх по крутому склону и из-за кустов стали наблюдать за селом. Отряд уже двигался вдоль улицы. Доносился глухой топот копыт, голоса, лай собак. - Надо обезоружить солдат, - сказал Парамонов. - Лучше всего было бы встретить карателей на дороге, устроив засаду. Но дружинники ничего не знали о черт знает откуда взявшемся отряде. Теперь надо что-то придумывать. Абдрахман разглядел, что это был отряд Белова, забиравший коней и продукты в ближайших селах. Отказывать Белову было нельзя: брал силой. Отряд его появлялся внезапно то в одном селе, то в другом, и люди не успевали ничего припрятать. Не успели как следует приготовиться и дружинники. Теперь оставалось одно - взять врага хитростью. - Не задержится ли здесь отряд? - в раздумье сказал Парамонов. - А если задержится, то останется ли ночевать? Вскоре совсем стемнело. Луны не было. Ночь одела все в непроглядную вязкую черноту. - Петр Петрович, надо туда кого-нибудь послать, - сказал Абдрахман. В это время к ним приблизились двое. - Это ты, Науменко? - спросил Парамонов. - Оставайся здесь - и чтобы ни звука. Понял? А ты, Сорока, перенеси сюда все оружие. Будешь вооружать людей. Я пойду за патронами. Парамонов двинулся было в темноту, но Абдрахман остановил его: - Петр Петрович, я схожу, а вы оставайтесь. - Нет. Ты не найдешь места, где спрятаны патроны. Он отступил назад и скрылся в темноте. 3 Белов, служивший в интендантских войсках, не просто грабил многочисленные деревни по левому берегу Яика. Он выработал своеобразную тактику налетов. Не шел из опустошенного села в то, что поближе: так крестьяне успевали предупредить друг друга о приближении отряда. Он двигался сначала к какому-нибудь селу, лежавшему в стороне от главной дороги, отнимал там коней, хлеб, а затем резко сворачивал в сторону и всегда оказывался там, где его меньше всего ждали. Все-таки крестьяне наконец раскусили суть его лисьих повадок. Придя в одно из сел, Белов не нашел ничего. Солдаты рыскали по хатам, заглядывали в каждую щель и не находили ничего - ни зернышка хлеба, ни коней, кроме одной словно в насмешку оставленной тощей клячонки с выпиравшими ребрами. Отряд ушел из деревни ни с чем. Разъяренный Белов решил отвести душу в другом селе. Выйдя в полдень из Новопавловки, отряд обошел стороной Покатиловку и, сделав более тридцати верст крюку, в сумерках нагрянул в Богдановку. Уже дорогой Белову удалось поживиться. Не доезжая села, он увидел пасшихся на заимке крестьянских коней и велел солдатам переловить их. Поэтому в Богдановку отряд входил, гоня перед собой целый табун. В это время Белан со своей Машей сидел на срубе колодца. Он услышал топот множества коней и, вскочив, стал всматриваться в зыбкий вечерний сумрак. Вот в конце длинной улицы показалась какая-то движущаяся темная масса. Вглядевшись, Белан различил силуэты верховых. Он вздрогнул, увидев наконец за их спинами винтовки с примкнутыми штыками. Ошеломленный внезапным появлением отряда, Белан сгоряча решил по топоту множества копыт, что в село нагрянул целый взвод карателей. - Опять эти бандиты! Маша, - торопливо сказал он, - беги к Моисею Антоновичу, а то его захватят врасплох, а я к Парамонову. - И никакие это не бандиты, - спокойно возразила Маша. - Это солдаты и с ними офицер. Белов, наверно. - Офицер? Я тебе дам - офицер! Бандит он, грабитель, а не офицер! Кобель. Я еще сделаю крест из его костей. - Ты что, взбесился? - с удивлением посмотрела не него Маша. - Ты пойдешь или нет? - заскрипел зубами Белан. Маша даже в темноте увидела, как он переменился в лице. - Что передать Моисею Антоновичу? - чуть слышно спросила она. - Скажи - солдаты, взвод солдат. Поняла? - И он огромными прыжками бросился вперед вдоль забора. Маша кинулась к дому старосты. x x x Вытянувшиеся в ряд крестьянские лачуги походили одна на другую, как грачиные гнезда. И Белов, не утруждая себя выбором, остановил отряд у ближайшей хаты. Солдаты загнали во двор пойманных лошадей и бросились искать уздечки, недоуздки, веревки. Затем принялись привязывать коней. Торопливые движения вооруженных солдат, окрики, щелканье бичей испугали животных. Лошади вставали на дыбы, лягались, упирались, выскакивали из загона, причиняя солдатам немало хлопот. Рослая серая лошадь Сороки перескочила через плетень и бросилась к своему двору, за ней увязался рыжий конь Белана. Один из солдат, видимо уже почувствовав себя хозяином, поскакал за ними, чтобы завернуть обратно; следом за ним со злобным лаем бросилась собака. Перепуганный этим диким гвалтом, конь Белана, задрав хвост, бешеным галопом понесся к своему дому и с ржанием заскочил во двор. Старый Белан, ничего не знавший о вступившем в село отряде, удивился, увидев, что конь его сына вернулся домой в неурочное время. Он ласково похлопал его по шее и повел под навес. Солдат заметил, в каких воротах скрылся конь, и поскакал следом. x x x Молодого Белана охватила неудержимая ярость. На бегу он обдумывал, как отомстить Белову за слезы, что он нес людям. "Неужели этот мерзавец решил начисто обобрать село? - думал он. - Что за проклятый изверг - забрать единственную крестьянскую лошадку, очистить чулан до последнего зернышка? Когда это кончится? На чьего коня накинут сегодня петлю? Может, на моего Рыжика? Или, может быть, офицер, как в прошлый раз, будет снова приставать к Маше? Погоди, сукин сын!" В голову Белана закралась одна навязчивая мысль - захватить офицера. Ему вспомнился поросенок, которого он с отцом вез на базар. Поросенок, посаженный в мешок, отчаянно верещал, хоть уши затыкай. "Я тебя, как этого поросенка, посажу в мешок, ты у меня заверещишь не хуже". К Парамонову он вошел внешне спокойно. И когда говорил о прибывшем отряде, ни словом не обмолвился о том, что решил засунуть офицера в мешок. Глядя на Абдрахмана и Парамонова, он понял, что предпринимать какие-либо шаги без их указаний рискованно. Парамонов знал вспыльчивый, крутой характер Белана и прежде всего учил его дисциплине. - Ваня, - спокойно сказал Парамонов, - сейчас же собери всех. А сам жди у оврага. Передай старикам, чтобы они разузнали все об отряде. И Белан понял всю глупость своей опасной затеи, понял, что действует не только он, что он лишь один из многих. Выбежав на улицу, он остановился и прислушался. До него донесся топот скачущей лошади. Белан прижался к забору, пристально вглядываясь в темноту. Перед ним промелькнул темный силуэт всадника. За спиной его Иван разглядел винтовку. И тут же увидел, что солдат спешит к воротам его дома. "Что ему там надо? - с беспокойством подумал Иван. - Может быть, за мной? Неужели кто-то выдал? А вдруг облава?" Однако долго ломать голову ему не пришлось. Все выяснилось через несколько минут. Осторожно подойдя к своему дому, он услышал голос солдата: - Эй, кто дома? - Видимо, солдат увидел старого Белана и сказал: - Ну-ка приведи мне коня, что стоит под навесом. - А вы кто такой? - удивленно спросил старик, выходя из-под навеса, чтобы получше рассмотреть всадника. Увидел за его плечами винтовку и понял, зачем тот пожаловал. Острые глаза Ивана ясно различили в темноте отца, стоявшего в белой рубашке. "Вот и пришла очередь Рыжего", - заскрипев от ярости зубами, подумал молодой Белан. Тем временем старик приблизился к всаднику и сказал: - Это мой конь. Он вернулся с пастбища. А вы кто такой? Тонко свистнула нагайка, и старик слабо вскрикнул. Ивана точно обожгло. В два прыжка он был в сенях, схватил подвернувшийся под руку тяжелый черенок для вил и выскочил вон. - Теперь узнал, кто я? - злорадно спросил солдат у старика, схватившегося рукой за голову. - Взнуздай коня, да поживее, дохлая кля... Закончить солдат не успел. На его голову обрушился страшный удар. Он опрокинулся на спину. Его перепуганная лошадь метнулась в сторону. - Батька, держи лошадь! Не выпускай! - срывающимся голосом закричал отцу Иван. Схватив в охапку медленно сползающего с седла солдата, он опустил его на землю. - Иван? Это ты? - едва слышно проговорил старик. Стащив наземь здорового казака, обмякшего, как выделанная шкура, Иван придавил его к земле коленом и сорвал с него оружие. - Батька, неси быстрей из хаты мешок. Большущий, из-под картошки! - закричал он отцу. - Пошевеливайся, батька, а то сейчас следом прискачут другие. Старик, мелко семеня, вынес большой мешок и подал его сыну. Покачав сокрушенно головой, сказал: - Грех это, Иван. Что же ты делаешь... Иван не стал ничего объяснять. Он схватил солдата, засунул его в мешок и, завязав, поволок по земле к навесу. - Батька, забросай мешок старым сеном. Запри ворота. Лошадь привяжи и погаси свет. Кроме меня, не открывай никому. Я сейчас вернусь. - Иван перепрыгнул через плетень и исчез в непроглядной тьме. Винтовку и шашку казака он прихватил с собой. 4 Приказ капитана Белова был выполнен. Сорок захваченных коней надежно привязали в загоне. Отозвав в сторону рыжебородого хорунжего, Белов распорядился: - Двух человек в караул. Пусть всю ночь наблюдают за деревней. Остальным остаться возле лошадей. Запомни: для казака главное - конь и шашка. Тучный, неповоротливый хорунжий почтительно козырнул офицеру: - Есть, господин капитан. Двух человек в караул, остальным охранять коней. Хорунжий был стар, и кроме того, его так утомила езда верхом, что он не мог стоять как подобало, по струнке. Тяжело повернувшись, он зашагал к солдатам, столпившимся возле лошадей. Кони, пасшиеся все лето на выгоне, были как на подбор - сытые, гладкие. Они напирали друг на друга, кусались, храпели, лягались, и успокоить их могли только удары нагаек. "Хороши лошади, - подумал Белов. - и достались легко. Из всех забракуют не больше десятка. Утром можно будет отобрать лучших. А хлеб за ночь крестьяне вывезти из села не смогут. Неплохо дельце сделано". Переночевать Белов решил в хате Петровны, стоявшей особняком. Этот дом был уютен и удобен во всех отношениях... Капитан уже останавливался там весной. Кроме мягкой постели и вкусного борща с пирогами у Петровны всегда есть первач. "Неплохо бы помыться с дороги, - думал он, - да опрокинуть стаканчик горилки... Жаль, тогда ускользнула эта красивая молодуха, что к Петровне зашла. Ох и хитры эти женщины. Ничего, если сегодня попадется мне в руки..." Капитан снова подозвал хорунжего и сказал: - Я буду у Петровны. Через часок зайдешь. Выпьешь стаканчик - усталость как рукой снимет. Ворота дома были распахнуты настежь. Белов заглянул через окно на кухню. Ни души. Он постучал. - Входите, открыто, - ответил приветливый женский голос. - Добрый вечер, Петровна, - обратился капитан к полной женщине лет пятидесяти. - Здравствуйте, Семен Степанович. Проходите. Мы всегда рады дорогим гостям. А я-то думаю, какие это солдаты пришли. Оказывается, опять вы. - Ну, рассказывайте, как поживаете, Петровна. - Ничего, слава богу. Да вы проходите. - Не обессудьте, что побеспокоил вас так поздно. На службе не приходится разбирать, где утро, где вечер. Если можно, переночую у вас? - предупредительно спросил он. - Конечно, Семен Степаныч, что за вопрос. И комната ваша свободна. Не беспокойтесь, никого вы не стесните. А я ведь всегда на кухне. Располагайтесь. Да помойтесь с дороги. А я пока вам подогрею борщ. Вы ведь любите украинский. И пирог я как раз испекла. С самогоном вот только туго. Хлеба теперь маловато. Да для вас найдется. "Славная старушка, - подумал Белов. - Раньше жила зажиточно. Понимает, что к чему. Такие, как она, среди хохлацкой голытьбы - что золото в навозной куче". Умывшись, он отстегнул шашку, поставил ее в угол. Сумку положил на подоконник и сел к столу. Выпив стакан самогона, он блаженно развалился на стуле. - Хороша горилка, Петровна. Никогда я не пил такой, как у вас. Видно, вы как-то по-особенному гоните ее. Я знал самогонщиков, которые гнали горилку из отборного зерна, перегоняли через сто трубочек, добивались кристальной прозрачности. Но вы превзошли всех, - сказал капитан и подумал: "Только было бы куда лучше, если бы вместо самогона сюда явилась та сероглазая хохлушка, с тугими грудями". Если Белов восхищался аккуратной и расчетливой хозяйкой дома, умеющей ловко обратить копейку в две, а две в рубль, то и Петровна души не чаяла в крепком, словно налитом капитане. Он покорил ее вежливым, деликатным обхождением. Не вваливался, как иные, бесцеремонно в дом, а вежливо обращался на "вы". Кроме того, прошлый раз он строго-настрого приказал старосте: "Вдову не обижать. Налогами не обкладывать". Петровна не забыла, что, ограбив село, капитан тогда велел отвезти ей мешок пшеницы. Мало того, еще и деньгами отблагодарил ее за хлеб-соль. Теперь капитан втайне надеялся, что представится удобный случай овладеть миловидной грудастой Марией. Прошлый раз Петровне удалось заманить ее в свой дом. Как быстро тогда пролетел вечер за приятной беседой, но под конец Мария ловко выскользнула из его рук. Уезжая, капитан оставил у Петровны дорогую шаль для подарка Маше. На другой день Петровна позвала ее к себе и показала подарок. Маша, увидев шаль, испугалась. - Чего боишься? Бери, - сказала Петровна, - надо дурой быть, чтобы отказаться от такого подарка. Разве у тебя есть муж, который подарил бы тебе такую шаль? Неужели тебе нравится, когда тебя обнимает своими ручищами этот полоумный Иван? А скажи, что он подарил тебе? Не будь дурой. Бери. - Петровна насильно сунула в руки Маши шаль. В маленьком селе люди знают друг о друге все. Не осталась незамеченной и эта шаль. Сколько раз потом Иван корил Машу офицерским подарком, сколько раз доводил ее до горьких слез. x x x Упоминание о стаканчике самогона растопило душу рыжего хорунжего. Он весь приободрился и со всех ног бросился выполнять приказ капитана. Двух молодых казаков выделил в караул, четырех приставил к лошадям. Остальных, разделив на две группы, отправил ночевать в ближайшие два дома. После этого можно было подумать о себе. Хорунжий уже много лет служил в армейском интендантстве и при всей своей неповоротливости проявлял необычайную ловкость там, где надо было обеспечить вкусной пищей и крепким вином самого себя. "Часок", о котором говорил капитан, тянулся чересчур долго. Хорунжий не выдержал. Увидев ребятишек, глазевших на солдат, он подозвал пальцем одного из них и, скривившись будто от сильной зубной боли, простонал: - А ты бойкий. Видать, вырастешь - командиром будешь. Ой-ой, - хорунжий схватился за щеку. - Так болит этот проклятый зуб, что нет сил. Если бы его прополоскать спиртом, сразу полегчало бы. Ты, может, знаешь, малыш, дом, где есть самогон. - Вон в том доме есть, - с готовностью показал мальчуган и участливо поглядел на кривлявшегося казака. Едва хорунжий вошел в указанную малышом хату и попросил стакан самогона, хозяйка испуганно засуетилась. Видимо перепугавшись вооруженного казака, она преподнесла ему не стакан, а целый кувшин самогона. - Да поможет тебе господь, молодица. - Хорунжий весь просиял, увидев кувшин. Он наполнил стакан, любовно погладил его и выпил. Минуты две он сидел, надув щеки и жмурясь от удовольствия. Потом снова наполнил стакан и, выпив его, понюхал огурец, поданный хозяйкой. - Хорош самогон, - весело заговорил он, поглаживая рыжую бороду, - да и хозяйка ничего. А где муж? Небось в город уехал? Оробевшая женщина испуганно попятилась. Хорунжий, ухмыляясь, допил самогон и вышел из хаты. Он сразу же одурел от выпитой натощак горилки, сознание помутилось. Хорунжий сел на лавочку возле дома и, скрутив цигарку, с наслаждением затянулся крепким самосадом. От этого одурел еще больше и, пошатываясь, отправился к капитану. Увидев дородную Петровну, он облизнулся, как кот. - Капитан дома, красавица? - спросил он. - И везет же Белову... - Проходите, - посторонилась Петровна. Когда хорунжий вошел, капитан ел густо-красный борщ. - Господин капитан, разрешите доложить, - гаркнул хорунжий, - ваше приказание выполнено. Два казака в карауле, четверо у лошадей, остальные ужинают. Отложив ложку, капитан пристально посмотрел в лицо хорунжего. "Что-то очень уж бодрый, - подумал Белов. - Наверно, успел поесть и пришел за самогоном". Он придвинул к краю стола бутылку и наполовину опорожненный стакан, а сам принялся за борщ. Хорунжий не заставил себя долго просить. Он подошел к столу, наполнил стакан до краев и провозгласил: - За ваше здоровье, господин капитан! Ух, до чего жгуч! Отроду не пил такого самогона. - Хорунжий маслеными глазами проводил на кухню хозяйку и спросил: - Если позволите, господин капитан? Белов промолчал. И хорунжий налил себе второй стакан. 5 Богдановка - не казачья станица, в ней не было ни атамана, ни старшины. Лишь когда до этой небольшой деревушки долетел ветер свободы, бедняки выбрали сельский совет, и первым председателем его стал энергичный деловой Михаил Довженко. Он был участником рабоче-крестьянского съезда в Уральске, членом областного Совета. Когда же власть вновь захватили атаманы и белые генералы, он вместе с Петром Парамоновым возглавил подпольную работу. Подпольная организация собиралась в доме Кисляка. Время было смутное и тревожное. Зашевелились кулаки, стали поговаривать о том, чтобы выбрать своего старосту. Опасаясь, что власть на селе возьмет в свои руки враг, подпольщики на сходке предложили сельчанам выбрать старостой Моисея Кисляка. Большинство крестьян согласилось с таким предложением. Кисляк пользовался уважением у всех за прямоту, честность, хозяйственность. И вот староста Кисляк должен был отвечать за всех. Он хорошо помнил, как пришли казаки весной в село. Белов тогда вызвал его, приказал: - Завтра к шести утра чтобы было сдано сто пятьдесят пудов хлеба и пятнадцать лошадей. Не выполнишь - прикажу выгрести весь хлеб, что есть в селе, до последнего зернышка, и заберу лошадей. Белов сказал это очень спокойно, не повышая голоса, но Кисляк понял, что офицер не пощадит ни вдов, ни сирот и дотла разорит село. Тогда смогли сдать сто пятьдесят пудов зерна потому, что взяли хлеб взаймы у богатых Савенко и Полторацкого до осеннего урожая. И вот теперь снова пришел в село отряд карателей, и снова Кисляка вызвал к себе Белов. "У кого же теперь просить взаймы? - с горечью думал староста, направляясь к дому Петровны. - Где взять хлеб, чтобы избавиться от этих живодеров?" Кисляк, спотыкаясь в темноте, шел все медленнее и медленнее. На уме было только одно - хлеб. Всю жизнь он испытывал в нем недостаток. А казаков это не касается. Заберут хлеб - и все. Как могли безоружные люди противостоять отряду вооруженных грабителей? Скажи слово против. - расстреляют. Откажись отдать хлеб - заберут силой. С такими думами вошел Кисляк в дом Петровны. Капитан сидел на стуле и усердно ковырял спичкой в зубах. На приветствие Кисляка он не ответил. Только мельком взглянул на него и продолжал свое занятие. Кисляк, стоя у порога, ждал. Несколько минут в доме царило молчание. Это, видимо, надоело пьяному хорунжему, и он заговорил первый: - Эй, старик, видать, с гулянки идешь? - Хорунжий забыл, что Кисляк староста, и сказал, что в голову взбрело. - Или ж-жаловаться пришел? Посмотрим, как ты сейчас запоешь, птич-чка. Кисляк посмотрел на него с удивлением. У старосты на уме была только одна мысль: сколько хлеба потребуют солдаты? А тут пьяный хорунжий мелет какую-то чушь. Он вопросительно взглянул на Белова, но тот по-прежнему, не глядя на него, продолжал ковырять спичкой в зубах. Вошла Петровна. Увидев Кисляка, неловко топтавшегося у дверей, сказала: - Что стоите, Моисей Антонович? В ногах правды нет. Проходите, садитесь. - Спасибо, Петровна. Я зашел узнать, есть ли какое дело... Сегодня посевы смотрел. Плохая пшеница уродилась. Все лето не было дождей. Колос пустой, стебель ниже колена. А хлеб у крестьян уже кончился. У вдовы Богданихи вон да у деда Елисея дома не наскребешь и горсти муки. Сидят голодают. Занять не у кого. У всех туго с хлебом, - сказал он и подумал: "Хитрая ты баба. Знаешь, что офицер утром шкуру с людей сдирать будет, и угощаешь его самогоном да пирогами. Заранее метишь на свою выгоду". - Заговорил... А я думал, что у тебя язык отнялся, - снова забубнил хорунжий. - Ты тоже комитетчик? А? Говоришь, в Богдановке нет хлеба? Пантелеевна, Моисей Иванович комитетчик? Кисляк посмотрел в мутные от самогона глаза хорунжего и ничего не сказал. Ответила пьяному казаку Петровна: - Я не Пантелеевна, господин хорунжий, Петровной меня кличут. А это Моисей Антонович, а не Иванович. - Он комитетчик? Петровна не ответила. - Я знаю. Комитетчик. Комитетчики всегда говорят: вдов много, хлеба мало. - Господин хорунжий, я крестьянин, - ответил наконец пьяному казаку Кисляк. - Грамоте не обучен. А чтоб знать вдов в нашем селе, та хиба ж их кто не знает, - Кисляк нарочно прикинулся простачком и начал мешать русские слова с украинскими. - Щоб буты комитетчиком, ум треба, а у нас його нема. - А большевиков ты тоже всех знаешь? Ну-ка скажи, сколько их. Больше десятка? А? - Хто знает, может, и больше. Тильки говорилы, що бильшовиков усих зничтожили. Слыхав, що их вишають зразу по десятку, а по одному ни. Так, може, и осталось с десяток, - мысленно усмехаясь, ответил Кисляк, глядя на осоловевшего хорунжего. Тело его обмякло и расслабло, как квашня. - Так что, ваше благородие, господин хорунжий, всяк разумие по-своему. А може, вы сами бачилы бильшовиков? Яки они есть? В недилю, балакають, якась старушка заустрила його. Каже, що вин з двумя рогами. Я ий не повирив. Каждый болтае свое... Капитан, закончив ковырять в зубах, хмуро посмотрел на хорунжего, и тот, испугавшись, подобрался как мог, сел попрямее и разгладил усы, намереваясь ответить глупому крестьянину. А Кисляк шмыгнул носом и как бы весь обратился в слух, подавшись к хорунжему. - Сколько у вас лошадей? - не поворачивая головы и не меняя позы, спросил капитан. Глядел он в это время на хорунжего, и Кисляк в первую минуту не понял, кому Белов задал этот вопрос. - Сколько все-таки у вас лошадей? - снова спросил Белов и поднял глаза на Кисляка. - Как это сколько лошадей, господин капитан? - Ты что по-русски не понимаешь? - Ваше благородие, господин капитан. Какой из меня староста? Сельчане попросили временно побыть старостой, а я не посмел отказать. Откуда мне знать, у кого какой скот. Что я, хозяин ему, что ли? Я занимаюсь своим хозяйством, хоть у кого спросите. Белов внимательно оглядел крепкую, ладно сбитую фигуру Кисляка, его умное озабоченное лицо и подумал: "Хитрый староста. Прикидывается тупицей. Но у тупицы никогда не бывает такого лица. Его не сравнишь с этим остолопом хорунжим". - Как же так, живешь здесь всю жизнь и не знаешь, у кого сколько лошадей? - У некоторых, конечно, знаю, которые по соседству. А в селе - кто их считал... - Не знаешь? Ну так я знаю. Только не понимаю, почему ты не хочешь сказать правду Войсковому правительству. Интересно, если бы сюда пришли большевики, ты так же молчал бы? Кисляк потупился и стоял, не поднимая глаз. - Так вот, слушай: через два часа сообщи мне, сколько в селе фургонов, трудоспособных людей, не считая женщин, и сколько хлеба. Дальнейшие распоряжения будут потом. А сейчас - иди... - Господин капитан... - начал было Кисляк, но его оборвал резкий окрик Белова: - Никаких разговоров! Иди и выполняй приказание. Кисляк молча побрел к выходу. "С ним ни о чем не договоришься, - хмуро подумал он, выйдя на улицу. - Какие это ему нужны фургоны? Тележки, видимо... Сколько в селе трудоспособных... Что он еще задумал?" x x x Иван пересек улицу и направился к оврагу; он бежал, прячась за домами, перелезал через заборы и плетни, прыгал через канавы, не разбирая дороги, бежал прямо по огородам, оступался в темноте и зло сквозь зубы ругался. Но вот уже и дом Довженко. За домом огород и потом овраг. "Добрался", - облегченно вздохнул он и, чтобы немного передохнуть, пошел медленнее. Внезапно до его слуха донесся какой-то непонятный звук. Он присел и стал вглядываться в темноту. И сразу же различил силуэты всадников, подъезжавших к дому Довженко. И кони и люди в темноте казались огромными. - Стой! Кто здесь? - окликнул грубый голос. Белан понял, что казаки заметили его. Он пригнулся еще ниже и замер. - Выходи! Буду стрелять! - раздался тот же голос. Всадники объехали баню и приближались к высокому плетню, за которым притаился Белан. "Что делать? - лихорадочно думал Иван. - Бежать - уложат на месте. Ждать - тоже нельзя". И вдруг ему в голову пришла спасительная мысль. - Кого вам треба? - нарочито растягивая слова, громко спросил он. - Тебя! - Сейчас я. Только справлю нужду и встану. - Брешешь! Куда это ты так бежал? - С квасу меня. Пронесло. Думал - не добегу. И зачем я его пил? Провались он пропадом, чтоб я еще когда стал его пить. Сырой водой, видно, разбавили... Ох, - застонал Иван. - Прямо рвет в животе. Ухватившись за свою спасительную мысль, Иван говорил и говорил, чтобы оттянуть время, а сам в это время оглядывался по сторонам, не зная, что делать. "Неужели они нашли мешок? - холодея, подумал он. - Тогда конец. С двоими не справлюсь. Если уложить одного из винтовки, другой поднимет на ноги всю деревню. Нельзя". Иван торопливо разрывал руками грядку, кое-как забросал землей винтовку и шашку. Подтягивая на ходу штаны, направился к казакам. "Не сожрут же они меня, - подумал он. - Если арестуют, там видно будет, что делать". - Покойник аль живая душа? - пробасил один из казаков. - Ты здешний? - Сельский. - Куда бежал? Что делаешь тут ночью? - Я уж толковал вам, - заканючил Иван, - бежал по нужде, на двор то есть торопился. А сам я из этого дома. Ввечеру напился было квасу... Поначалу-то меня все пучило, а потом вот и пронесло. Просто спасения нет, а резь в животе, прямо невмоготу. Отродясь не пивал такого проклятого квасу. - Брешешь. Це все чиста брехня. Вижу я тебя, прохвоста, насквозь. Подслушиваешь тут ходишь. Ну-ка, айда к хорунжему. Шагом марш! - А далеко хорунжий-то? - схватился за живот Иван. - А то я, поди, не дойду. Не дотерплю то есть. - Дойдешь, увидишь, где хорунжий. Айда, айда. Живо! "Когда дойдем до следующего дома, кто-нибудь из нас будет валяться в пыли, - шагая между конвойными, решил Иван. - Кинусь на одного, а второй не будет стрелять в темноте, чтобы по своему не угодить. И пока он слезет с коня, я через плетень - и ходу. Недаром же у меня прозвище - Ванька-ветер". Так прозвал Ивана Моисей Кисляк. Дело было давно, когда Беланы только приехали в Богдановку. Кисляк, возвращавшийся в телеге из Теренсая, встретил бежавшего навстречу ему Ивана, тогда еще подростка. "Ну и бегаешь ты, парень, - смеясь сказал Кисляк. - Другие ребята не могут угнаться за твоей пылью. Ну-ка, давай посмотрим, кто кого перегонит. Моя лошадь хоть и устала, но от двух верст не подохнет. Обгонишь - завтра дам тебе лошадь, поедешь на ней в поле. А я пойду пешком. Согласен?" "Дядька, - запальчиво ответил Иван, - только лошадь-то распряги, а то с телегой не догонишь мою пыль". Кисляк все это сказал в шутку, но бахвальство Ивана его разозлило, и он, чтобы проучить хвастуна, выпряг лошадь. Ивану тогда не удалось перегнать Кисляка, но в деревню он прибежал рядом с ним. С того дня и прозвали Белана Ванькой-ветром. Вот конвоиры уже прошли мимо хаты Довженко, еще несколько шагов... Внезапно впереди показался человек. Солдаты резко осадили коней и разом крикнули: - Стой! Человек остановился. - Кто такой? - Это я. - Кто я? - Моисей Кисляк. Белан обрадовался. "Кисляк догадается, что солдаты взяли меня, - подумал он, - постарается выручить. А если нет, можно будет убежать". - Какой ты сказал? Кисляк? Почему шатаешься ночью? - Иду до хаты. Меня вызывал капитан Белов. Вот я и иду от него. Солдаты, услышав имя капитана, моментально примолкли. - Это Моисей Антонович, наш староста, - поспешил объяснить Белан. - Можете спросить у него, кто я. Я же сказал, что живу здесь. А вы меня до хорунжего... Ох, опять приспичило... Говорю же, что у меня понос. - Иван, это ты? - с притворным удивлением воскликнул Кисляк. Он сразу понял, что Белан попался солдатам, и пустился на хитрость: - Послушай, Иван, господин капитан велел мне узнать, сколько в селе фургонов и трудоспособных мужчин, а я человек старый, и ревматизм шагу не дает ступить. Где мне ночью ходить по дворам да расспрашивать. А капитан строго-настрого приказал, чтобы через два часа все разузнал. Пойдем-ка, помоги мне. И потом, я неграмотный, считать не умею, а ты горазд считать-то. - Я бы помог, Моисей Антонович, да вот служивые меня зачем-то к хорунжему ведут, - спокойно сказал Белан. - Ты правда староста? - недоверчиво спросил один из солдат, наклонясь, чтобы получше разглядеть Кисляка. Видимо, густые, как у казачьего атамана, усы Моисея Антоновича внушили ему доверие. - Я рад бы не быть старостой, - ответил Кисляк. - Сейчас бы не ходил по селу с больными ногами, а спал на печи. Если не верите, отведите меня к капитану, и я ему скажу, что не смог выполнить его поручение по причине, что был задержан. - Ладно, ладно, - испуганно ответил казак. - Мы служивых людей не задерживаем. - Ну тогда, Ваня, пошли. А то не управимся. Солдаты резко повернули коней и скрылись в темноте. 6 Вся жизнь Моисея Кисляка прошла в тяжелом, напряженном труде. Поднимался он каждое утро с первыми петухами и до первых звездочек работал в поле. То пахал, понукая обессилевшую лошадь, то косил, то скирдовал сено. Вечером едва добирался домой от усталости. Но горше всего было работать на чужом поле, чтобы расплатиться за взятый в долг хлеб. Моисей Антонович и Белан спустились сейчас в овраг. Здесь уже собрались все десять сельских коммунистов во главе с Парамоновым и Абдрахманом. Кисляк увидел, что у всех в руках были винтовки. Моисей Антонович облегченно вздохнул. Он присел на траву и сказал: - Ну и ну. Тяжелый был разговор с начальством. Грозит разорить село. Кисляк смотрел на окружающих его вооруженных людей, на их спокойные, уверенные движения и понимал, что они готовы защитить село от грабителей. Он расправил плечи и почувствовал себя у родного очага. Ему стало даже весело от всего происходящего. - Белов этот дюже похож на пана Луцко, - сказал он, - точь-в-точь такой же. Слова из него как клещами вытягиваешь. Бывало, пан выйдет на крыльцо, а ты стоишь, согнешь коленки и ждешь, что их благородие прикажут. А пан молчит, крутит свои усы и молчит. Ты и сопишь, и кряхтишь, и кашляешь, а он молчит. И этот Белов такой же. Я стоял у порога, раз десять переступал с ноги на ногу, аж вспотел, а он ковыряет спичкой в зубах и молчит. И видать, так уж ему это приятно, что даже один глаз зажмурил, а другой вытаращил: зверь зверем. Как кончил ковырять в зубах, приказал: даю два часа - узнай, сколько в селе трудоспособных мужчин и сколько фургонов. Выходит, он наш пан Луцко, а мы его рабы божьи. В доме Петровны он. С ним хорунжий, набрался горилки и похрюкивает, как кабан. - Значит, велел сказать, сколько хлопцев на селе? - спросил Парамонов. - Значит, этим панам и господам потребовались хлопцы? Что ж, добрая весть. Выходит, задыхаются господа, подкрепление ищут. Хлопцы им нужны для черной работы, вал земляной возводить вокруг Уральска. И подводы для этого же понадобились. Что ж, товарищ Айтиев, пришло время действовать! - Тише, Петр Петрович, - сказал Абдрахман. - Могут услышать. Парамонов, понизив голос, продолжал: - Сбылись слова Дмитриева: чем больше звереет враг, тем скорее его конец. - А не отправят они хлопцев на фронт? - спросил кто-то из темноты. - Казаки не считают крестьян людьми, а тем более воинами. И уж совсем не понимают, что крестьяне - это сила, способная их уничтожить. Верно я говорю, товарищ Айтиев? Абдрахман не ответил. - Ваня, - спросил он, - ты не знаешь, сколько примерно в селе солдат? Ты сказал тогда, что взвод, но ведь шел табун лошадей, и ты ошибся. Абдрахман подошел поближе к Белану и вдруг удивленно спросил: - Откуда у тебя винтовка? Ведь ты еще не получил оружие. Где ты ее взял? Абдрахман пытался разглядеть в темноте лицо Белана. - Извините, ошибся, товарищ Айтиев, - виновато ответил Иван. - Коней за людей принял, дурак. А винтовка у меня, как вам сказать... Да и не только винтовка. Есть еще и конь... И Белан шепотом начал рассказывать приключившуюся с ним историю. Его окружили плотным кольцом, никто, пока он говорил, не проронил ни слова. Сорока, слушая Ивана, взял трофейную винтовку, внимательно ее осмотрел, ощупал и, не найдя в ней ничего особенного, сказал: - Обыкновенная трехлинейная винтовка. - А ты хотив, щоб яка вона була? - усмехнулся Науменко. - Ну все-таки... - Винтовка как винтовка, - сказал Абдрахман. - Винтовки все трехлинейные. Так сколько же все-таки, Ваня, солдат в селе, не считая того, что сидит в мешке? - Человек восемнадцать, двадцать. - Хлопцы, послушайте, что я скажу, - заговорил Парамонов. - Не вина Ивана, что солдат стал бить старика. Правильно ты его, классового врага, в мешок... Только вот как бы не вышло чего... Шум как бы не поднялся. А вдруг он очухается и вылезет, поднимет на ноги весь отряд? Тогда все дело сорвется. Эх, опять ты сам действовать начал. Пусть бы он забрал коня, потом вернули бы. А теперь вот не знаю... Я твою хватку, конечно, хвалю. Только сам по себе немногого добьешься, свалишь одного, ну двух, а третий тебе шашкой голову снесет. Теперь надо поторапливаться, пока не подняли тревогу. - Знаю, виноват я, Петр Петрович. Не стерпел. Как он отца моего нагайкой, так я и не думал больше ни о чем, кроме как уложить этого гада. Винюсь. В другой раз буду сперва обо всех думать, а потом уже о себе. - Белан помялся немного и решился: - Петр Петрович, дай мне в подмогу Сороку, мы через полчаса Белова сюда в мешке приволокем. Я уже все обмозговал. - Постой, хватит того, что один сидит в мешке. А если на казачий разъезд нарветесь? Ох, Иван, Иван... - Вот что, товарищи, - сказал Абдрахман, и все умолкли, - пока Белан тут рассказывал, мне пришла на ум одна мысль. Моисей Антонович ведь послан Беловым разузнать, сколько в селе хлопцев и фургонов. Значит, он может свободно ходить по селу, и казаки его не тронут. Вот мы и используем Моисея Антоновича. Пусть он идет вперед, а мы по двое - по трое следом. - Правильно! - воскликнул Парамонов. Он сразу понял, что задумал Абдрахман. - Моисей и Иван пройдут к Белову. Казаки их пропустят. Придут и скажут: "В селе двадцать хлопцев и сорок два фургона. А теперь - оружие на стол! Дом окружен". Надо проучить этих негодяев, чтобы они больше сюда не сунули носа. Пусть наши враги теперь на каждом шагу пугливо озираются, как волки. А Белову сказать: имущество и хлеб крестьянский - это не твое отцовское наследство, ваше благородие. Оба дома, где расположились солдаты, окружить. Если окажут вооруженное сопротивление, стрелять. Абдрахман молча кивнул. 7 Когда Кисляк вышел, Белов хмуро посмотрел на пьяного хорунжего. - Семен Степанович, - с упреком заметила Петровна, - вы сами почти что ничего не выпили, все хорунжему спаивали. А я самый что ни на есть первачок для вас берегла. Выпейте еще хоть немножко. - Спасибо, Петровна, не надо. И хорунжему больше не давайте. Человек ведь на службе. Сейчас ему идти проверять посты. - Спасибо, спасибо, - пробормотал хорунжий. - Но... надо... я, може... Он поспешно вышел, не попрощавшись ни с капитаном, ни с хозяйкой. "Только позволь - до утра будет дуть самогон, - покачал головой Белов. - Хорошо еще, что здесь нет подпольных отрядов. А то с такими вояками сразу пойдешь ко дну..." Тем временем Петровна куда-то отлучилась. Когда она возвратилась, Белов заметил, что она чем-то недовольна. - Хотела позвать Марусеньку, - сказала она, - помочь стряпать. Говорит - мигрень, головой мается. Обещала утром прийти. "Старуха поняла меня, - с досадой подумал Белов. - Опять ничего не вышло". Хотя хозяйка и не сказала ему, куда пошла, он сразу догадался... Он даже волноваться начал от предвкушения встречи... И вот опять провалилось. И хорунжего он выпроводил, чтобы тот не мешал. Огорченный неудачей, Белов вышел на улицу. Ночь была темная, безлунная. Со света нельзя было ничего разглядеть впереди даже на расстоянии вытянутой руки. Капитан подошел к тесовым воротам крайней избы, куда вечером казаки загнали пойманных лошадей, и на ощупь открыл их. Он не доверял пьяному хорунжему и решил сам проверить посты. "Неужели спят?" - подумал капитан и тут же услышал окрик: - Стой, кто идет? - Куркин? - по голосу узнал Белов молодого казака. Казак тоже узнал его. - Так точно, ваше благородие, - ответил он. - В дозоре? - Так точно, господин капитан, - в ночном карауле. Пока ничего подозрительного не заметили... - Хорошо. Докладывать будете лично мне через каждые полчаса. Знаете, где я остановился? - Есть, господин капитан. Докладывать каждые полчаса. Изба ваша пятая от края. - Ну и добро. Вольно! - Есть, ваше благородие! Всадники пришпорили коней и скрылись в темноте. x x x Белан и Сорока, низко пригнувшись, перебежали улицу и вошли в дом Петровны. - Сорока! - испуганно воскликнула Петровна. - Тебе чего здесь нужно? - Дело есть, - басом ответил Белан, проходя вперед. Он поспешно вынул револьвер из кобуры, лежавшей на стуле, и подал Сороке саблю и сумку Белова. - Так вот, дело есть, - заговорил он с Петровной как бы между прочим, поставив ногу на стул и подбоченясь, - хотим повидать их превосходительство... Белову явно не везло в этот вечер. Вначале его раздражал хорунжий, потом пришел этот Кисляк. А встретиться с Машей так и не удалось. Хмурый вошел капитан в комнату. Не обращая внимания на долговязого Белана, разговаривавшего с Петровной, и усатого украинца, стоявшего у двери, он прошел к столу. И вдруг почувствовал, что что-то неладно. - Кто такие? - быстро спросил он. - Что нужно? Бросив торопливый взгляд на пустую кобуру и угол, где стояла сабля, он все понял. - Ну-ка, хлопцы, хватит валять дурака, - спокойно сказал он, - положите оружие на место. Я здесь по приказу Войскового правительства... Белан спустил ногу со стула и подошел к Белову. - А я от имени Уральского губернского исполнительного комитета. В дом вошли Парамонов и Абдрахман, а за ними Довженко. - Если имеешь при себе оружие, выкладывай на стол, - сказал Белан. - Нет, нет. Руки вверх! - крикнул Парамонов и заставил Белана и Сороку обыскать Белова и связать ему руки. - Такого правительства нет! Это произвол! - возмутился Белов. - Як так нема? Ось вона, - ответил Сорока, связывая ему руки. - Хиба це не власть? Рабоче-крестьянька власть. Ось голова - Парамонов, комиссар Айтиев, член комитета Довженко. Услышав имя комиссара Айтиева, Белов повернулся к Абдрахману. Этот смуглый казах, стало быть, и был тем неуловимым комиссаром, за которым уже долгое время безуспешно охотились власти. В это время в комнату вошла Мария. - Здрасьте, ваше благородие, - сказала она. Белов отвернулся и опустил голову. - Иди скажи, что капитан вызывает хорунжего с одним казаком, - сказал Марии Парамонов. - Скажи, срочное дело. Мы их тут по парочке всех возьмем. x x x Пока дружинники расправлялись с отрядом Белова, поодиночке разоружая казаков, минула короткая июльская ночь. О таких непроглядных летних ночах в народе говорят, что даже и одного узла не завяжешь в кромешной темноте. Сначала на востоке проступила бледно-синяя кромка горизонта, потом небо над бурой землей начало светлеть, приобретая молочно-кремовый цвет. В эту ночь не спали не только Парамонов с Абдрахманом. Кроме младенцев, спавших в колыбельках, никто не коснулся подушки. Вначале все робели, прятались по домам, но затем осмелели, набросились на солдат, карауливших загон, и отняли своих коней. Утром все собрались возле дома, где были заперты арестованные. Люди хотели при свете посмотреть на связанного офицера. Но в этом доме офицера и хорунжего не было. Парамонов велел их запереть отдельно. Один из стариков тронул за руку Сороку и, указав кивком головы на чулан, где были заперты солдаты, спросил: - Сидят? Смирные? - Чудной ты, дидко. Яки ж воны будут? В германскую мы с Ваней ефрейтора немецкого в мешок посадили. Тоже был дюже смирный, смирней теленка. - Мм... - пошамкал дед. - А много их? - Чертова дюжина. - Мм... Порядочно. Наверно, и атаман с офицером тут? - допытывался старик. - Ты як дите малое, дидко. Солдата без офицера не бывает. Белов и хорунжий в чулане у Ивана. А с ними еще один солдат. - Мм... стало быть, к тринадцати еще три... - Да двое втикли, дидко. - Мм... И места подходящего нету, держать то есть их негде... - Это дело ума председателя, дед... Их беседу прервал Парамонов. Он поднялся перед собравшимися на крыльцо и сказал: - Граждане трудящиеся! - рубанул ладонью воздух и продолжал: - Сегодня ночью наша боевая дружина выступила против насилия буржуев и захватила отряд офицера Белова. И впредь мы не подпустим белых казаков к деревне... Товарищи трудящиеся крестьяне! Сознательные граждане! Записывайтесь в боевую дружину. Ваше имущество некому защищать, кроме вас самих. В соседних деревнях тоже организуются дружины. Да здравствует союз рабочих и крестьян! - Мм... А что такое дружина? - спросил старик. - Люди, - ответил кто-то из толпы. - Понял? Ежели, к примеру, тебе, дед, дать оружие, то ты будешь дружинник. Ну как, запишешься? Старик пошамкал в раздумье и спросил: - А с кем воевать-то? - С буржуями! - ответил Парамонов. - Понятно, старина? Толпа зашумела, послышались возгласы одобрения: - Отбили коней, молодцы. - Фургоны не отдали. Из толпы вышел Савенко. Оглядел всех и сказал: - А если глубже заглянуть в дело? Неладно мы поступили, сельчане. Как бы расплачиваться не пришлось. - Мм, - зашамкал старик. - Не наводи-ка ты тень на плетень, Савенко, - ответил Довженко. - Я и не навожу. Все думают так. Мы простые крестьяне. Не казаки и не киргизы. И мы никого не трогаем. Верно я говорю, дед Елисей? Это дело еще надо обмозговать. - Он прокашлялся и поглядел на Кисляка: - А ты, Кисляк, за главного в селе. Ты будешь отвечать за село. А ты знаешь, как казак рубит шашкой? Первой слетит твоя башка. А за ней и другие головы найдут вечный покой в кустах Теренсая. Кисляк молчал. Старик Елисей тяжело вздохнул и опустил голову. Парамонов беспокойно оглянулся на Довженко и Абдрахмана. - Панику сеешь, - ответил Довженко. - Кроме хлеба, коней и фургонов Белов еще людей требовал. Сколько он велел собрать? - обратился Довженко к Кисляку. - Всех трудоспособных, - ответил Кисляк. - Вот видишь. Выходит, по-твоему, мы должны пойти рыть окопы для казаков? Им скоро конец. Сзади у них Чапай, с Самары идет Четвертая армия. Казаки не знают, куда спрятаться. А мы пойдем рыть себе могилы? Чепуху ты говоришь, Савенко. Сам трусишь и других пугаешь. - Тебя, Довженко, мы весной избрали председателем, - повысил голос Савенко. - Если ты крепок, почему не удержал правление в своих руках? Почему сбежал и спрятался от казаков? Хитрый. Сам скрываешься в сторонке, спасаешь свою голову, а голову Кисляка подставляешь под казачью саблю. Или твоя жизнь дороже других? Знаем, чем кончится твоя хитрость: селу - пожар, людям - пули. Несколько человек вполголоса поддержали Савенко. - Если в деревню придет казачья сотня, - уныло сказал кто-то, - от нас перья полетят. - Не дай господи. - И малого и старого - всех перерубят. - Сельчане! - крикнул Довженко. - Поймите, что мы - сила. Если все вместе встанем, то и казаки с нами ничего не смогут сделать. - Это все пустые слова. - Ведь народ поднялся на борьбу, Савенко. - Твоя борьба - всех под пули, самому в кусты! - Ты действуешь как провокатор, Савенко. - Ты сам провокатор. Парамонов вытянул шею и замахал руками. - Стойте! - закричал он. - По-твоему, не следует бороться? - Иди к своим заводским, агитируй их, - зло ответил Савенко. - А мы живем здесь. Казачий атаман с нас спросит, нас и расстреляет. А ты в бегах. Тебя он не словит. Сельчане уважали грамотного и бойкого на язык Савенко и прислушивались к нему. - Давай-ка лучше не будем спорить, а посоветуемся, - обратился к нему Абдрахман. - Мы и думаем о том, чтобы вооруженной силой встретить карателей, если они сюда сунутся. Так что зря не пугай. Или ты, может быть, жалеешь, что мы отбили коней, хлеб и фургоны, что не дали угнать людей? Хочешь, чтобы весь этот народ был голый и голодный? - А ты, киргиз, молчи, - грубо оборвал его Савенко. - Киргизы хотят выселить всех русских и жить тут сами. А нам не нужно киргизского правительства. Понятно? - Понятно, - подступил к нему Белан, сжав кулаки. - Это контра. Я его понял полностью. - Дурак безграмотный, - спокойно ответил Савенко. - Ты за три года выучил только два слова: революция да контрреволюция, и то не до конца. - Ах ты... Я сейчас тебя зарублю... Ивана едва удержали сильные руки товарищей. - Не горячись, Иван, - сказал Парамонов. - Все слышали, что ему никакая власть не нужна. Только ложь все это. Он хочет стравить Парамонова и Кисляка, Белана и Айтиева. Царь или толстопузый бай даст ему свободу? Пусть ждет. А у нас один путь - с оружием в руках поддержать Советы. Всем известно, сколько деревень передушил Белов. Ему с хорунжим одна дорога. А солдат отпустим, они обмануты, пусть идут к себе домой и не воюют с народом. Все одобрительно закивали. Савенко выбрался из толпы и пошел прочь. - А этот получит благодарность атамана! - крикнул ему вслед Белан. ГЛАВА ВТОРАЯ 1 По дороге от Анхаты на Теректы ехали трое. Байес и Хажимукан - в телеге. Хаким сидел верхом. Когда уже вдали показался поселок, пронесся шумный, но непродолжительный дождь. Мягкая дорожная пыль сразу стала похожа на шершавое решето. Когда в воздухе засверкали быстрые струйки, Хаким снял свою мерлушковую шапку и расстегнул ворот рубахи, подставив дождю грудь. От приятной влаги стало легко дышать, с пахнущим водой ветром, казалось, унеслась прочь усталость. Хаким с наслаждением дышал всей грудью. Знойный воздух степного полдня, будто испуганный шумом и блеском дождевых струй, поспешно уползал куда-то в степь. - Посмотрите, Байеке, как высохла земля, - сказал Хажимукан своему спутнику. - Такой дождь ее не насытит, только прибьет ненадолго пыль. Если бы вон та повернула сюда, - показал он на огромную сизую тучу, тяжело клубившуюся вдали. - Эта сюда не повернет, - ответил Байес. - У нее свой путь. Это речная тучка. Она пойдет вдоль Яика, над лесом, над лугами, а в степь ее не заманишь. Хаким, ехавший верхом, осмотрел небо. Его поразили слова Байеса - "речная тучка". Действительно, там, где протекал Яик, плыли дождевые тучи, а над степью простерлось чистое белесо-голубое небо. "Говорит так, будто оставил на туче свою метку, - усмехнулся Хаким. - А ведь верно. Тонко подмечено. Степные облака от горячего степного воздуха поднимаются ввысь и рассеиваются как пух, никогда не собираясь в одном месте. А холодная вода Яика, леса и рощи тянут их к себе. Вот почему тучи льнут к сырым болотистым местам. Чего только он не знает!" - Посмотри-ка, - воскликнул Хажимукан, - льет над самим Яиком, будто в нем мало воды. В самом деле - от тучи потянулась вниз дымчатая неровная бахрома. - По-моему, - продолжал Хажимукан, - хохлы сеют так много хлеба потому, что у них на восточной стороне земля хорошая и дожди обильные. Посмотри, какая возле села пшеница - колос к колосу. - Не только потому, что земля хорошая, - ответил Байес. - Есть и другая причина... - Он не договорил. Путники подъехали к окраине села. - Хорошо, если Карпыч дома. Как бы не уехал куда. Деревня находилась в двадцати пяти верстах от Уральска. Здесь жили русские и украинцы. Навстречу им вышел сам Петр Карпыч Фроловский, средних лет мужчина, богатырского сложения, с черной окладистой бородой. - Здравствуйте, Байеке, как здоровье, как жена, дети? - спросил по-казахски Фроловский, распахивая ворота. - Хорошо. Все живы, здоровы. А как вы? Жаркие дни наступили. И дождь стороной прошел. - Ваша правда, Байеке. Выгорают посевы. - Как дела, Карпыч, б городе все спокойно? - спросил Хаким. - Спокойно? - переспросил Фроловский. - Какое там спокойствие... Хаким почувствовал в словах Петра Карпыча какую-то затаенную горечь. Байес и Хажимукан распрягли лошадей, отвели их под навес в тень. Хозяин пригласил гостей посидеть на скамейке возле дома. Хажимукан достал из кармана насыбай. Насыпал на ладонь щепотку табаку, понюхал его и несколько раз чихнул. Хаким в это время умывался. Шумно отфыркиваясь, он лил себе на шею и на голову воду из чайника. Хажимукан сунул обратно в карман сверток с табаком и взял из рук Хакима чайник. Фроловский, ковыряя хворостиной землю возле скамейки, говорил: - Пшеница хорошо поднялась. Дали бы только убрать ее вовремя, обмолотить и засыпать в закрома. Вот та сторона, - показал он по направлению на Уральск, - хуже засухи для нас. Хажимукан никогда раньше не встречал этого человека, не знал ничего о нем и про себя решил: "Наверное, из богатых крестьян. А как радушно он встретил Байеке, - видно, они друзья". Хаким же по-своему охарактеризовал Фроловского: "Степенный и самостоятельный человек. А глаза - видать, умен. И речь ведет складную. Неспроста Абеке сказал: "Будете искать меня - зайдете к нему. Он покажет". Хозяин не стал больше докучать гостям своими расспросами, он и сам не рассказывал ничего. Байес, видимо почувствовав неловкость от продолжительного молчания, познакомил Фроловского со своими спутниками: - Это Хажимукан - рыбак из нашего аула. Вы ведь знаете, что у нас много рыбы. И вот все беднейшие наши рыбаки объединились в артель. Артелью как раз и руководит Хажимукан. Мы с ним повстречались по дороге сюда, он тоже направлялся в вашу сторону за солью. А у этого джигита, - показал он на Хакима, - к тебе дело есть. Сам я, как и прежде, езжу всюду и собираю шкурки. Мы решили остановиться у вас. - Я и сам знаю, Байеке, зачем крестьянин приезжает в город: соль, спички, мыло. Не пообедаете ли у нас с дороги? Жена сегодня сготовила борщ. Обычно летом все едят окрошку, а я вот люблю борщ в любое время года. Хажимукан, никогда до этого не евший борща, ел небольшими глотками, подозрительно деликатно. Кашлял, чихал. Не съев и половину тарелки, он отодвинул ее к краешку стола. А к жареному мясу, поданному с квашеной капустой, даже не притронулся, опасаясь, что оно свиное. Байес и Хаким, боясь обидеть хозяина и в то же время понимая состояние Хажимукана, сказали, что у того, видно, "голова разболелась от жары". Сами же они с удовольствием съели свой борщ до дна и поблагодарили хозяина за угощение. x x x После обеда все вышли во двор. Байес отозвал Петра Карповича в сторону, под навес, и начал разговор издалека. Коснулся событий в Уральске, рассказал о новых налогах, недовольстве населения и, наконец, спросил: - Карпыч, нам надо увидеться с Абдрахманом Айтиевым. Сто лет вам буду благодарен, если сведете с ним. Фроловский внимательно слушал и глядел куда-то в сторону, лишь изредка бросая быстрый взгляд на Байеса. Он давно знал этого человека, был уверен в его честности и благородстве. Ответил Петр Карпович медленно, взвешивая каждое слово: - Байес Махмедович, я знаю, что в торговых делах ты человек сведущий. И тебе и мне, хроме земли и торговли, ничего не надо. Верно я говорю? Так вот, не достанете ли вы мне в городе машинного масла? Позарез нужно. Байес понял это как упрек: "Ты торговец, тебе нельзя доверять". - Карпыч, не виляй хвостом, как лиса, - тихо сказал Байес, - Абдрахман мой друг. Он был у меня дома и ушел из нашего аула недели две назад. Уходя, сказал: "Если понадоблюсь, обратись к Карпычу". Нужно, чтобы ты устроил свидание с ним или с близким ему человеком. Надо посоветоваться насчет школы. Из осторожности Байес не говорил о том, ради чего в действительности приехал сюда. Фроловский прищурился, ухмыльнулся в бороду и почесал затылок. - Кроме хозяйства своего, Байеке, мы ничего не ведаем... Вот, кажется, вчера брат его ходил в селе. Петро! - окликнул Фроловский сына. - Поди сюда. Когда стройный парень, еще почти подросток, распутывавший развешанные сети, подошел, Фроловский спросил: - Петро, ты не видел Аблашку? Петро недоверчиво покосился на Байеса и ответил: - Не видел я его, тату. Кажись, не видал... Байес перехватил недоверчивый взгляд Петра и понял, что этот тоже хитрит. - Тату, а что, если я отведу этого джигита к Малышу? - Так он не знает его... Хотя ладно, отведи. Пусть побеседуют, - решил Петр Карпович. Через некоторое время Петро и Хаким отправились в соседнюю деревню. Она находилась в восьми верстах от Теректы. Пока они шли, наступили сумерки. Хаким заметил, что, хотя соседняя деревня была близко, Петро вел его кружным путем. К деревне подошли они с противоположной стороны. - Почему ты обогнул село? - поинтересовался Хаким. - Ведь дорога ведет прямо... Петро ничего не ответил. "Что это он, - удивился Хаким, - не умеет разговаривать или пренебрегает мною? Крепок, видно, орешек. А посмотреть - совсем мальчик, хоть и рослый". Как ни старался Хаким втянуть своего спутника в разговор, Петро до самого поселка не проронил ни единого слова. Даже не ответил на вопрос Хакима, кто такой Малыш. Хаким решил, что Малыш, наверное, казах, который сведет его с Абдрахманом. Небольшая деревня, скорее хутор, стояла на краю лога, неподалеку от реки. Миновав крайний дом, Петро вошел в ворота соседнего дома. Хаким растерянно остановился, не понимая, куда исчез его провожатый. Но через минуту он снова появился, а следом за ним вышел Амир. 2 Хаким и Амир бросились друг к другу, обнялись. Прежде они здоровались друг с другом обычно, а сейчас неизвестно почему обнялись. Может быть, потому, что очень долго не виделись. Хаким пристально вглядывался в лицо Амира. - Совсем не изменился, - сказал он, - только загорел. Я очень скучал по вас, особенно по тебе, Амир. Только когда расстаешься, понимаешь, что рядом нет товарища. Как давно все было: наш класс, друзья... - Большие ноздри крупного носа Хакима вздрагивали от возбуждения. Внешне Амир действительно не изменился. Но его речь и даже его жесты стали другими. Раньше Амир любил поговорить, а теперь стал скуп на слова. - Что молчишь? - спросил Хаким. - Или не соскучился? В черных глазах Амира, смотревших на него в упор, что-то вспыхнуло, казалось, пробежала какая-то неуловимая искра. - Жду, когда сам заговоришь, - тихо ответил он. "Что с ним? Или он не рад встрече? - подумал Хаким. - Может быть, я напомнил ему о смерти отца. Но ясно, что его тревожит какая-то забота". - Если я начну говорить, - сказал Хаким, - то придется сказать много. Так много, что и дня не хватит. Сюда я приехал разыскать Абдрахмана, он был у нас в ауле... Амир поспешно поднял указательный палец и прошептал: "Тсс". Хаким осекся на полуслове. Амир теперь смотрел себе под ноги и молчал, словно забыл что-то и никак не мог вспомнить. Наконец он обратился к Петру: - Спасибо тебе, что привел моего друга. Можешь идти, Петро. Петро ничего не ответил. Молча повернулся и ушел, словно чужой. Выйдя на деревенскую улицу, он сунул в карманы руки и зашагал домой, беспечно насвистывая. Друзья продолжали молчать. - У меня и в мыслях не было встретить тебя здесь, - снова заговорил Хаким. - В первую минуту мне показалось, что ты совсем не изменился. А теперь вижу, что это не так. Ты стал другим. Ведь раньше тебе всегда не хватало выдержки. А теперь даже имя Абдрахмана не решаешься произнести. Я понимаю - ты боишься, как бы не подслушали чужие уши... - Я не ожидал тебя встретить здесь, - поспешно прервал его Амир. - Интересно! Как твои дела? - Он снова обнял Хакима и повел в дом. - Идем, я тебя с папой познакомлю. Ах да, я совсем забыл, что ты знаком с ним, в прошлом году видел его. "Какой папа? - опешил Хаким. - Разыгрывает он меня или хитрит?" x x x Едва Хаким переступил порог дома, как сразу же узнал отца Амира, стоявшего у окна. От неожиданности Хаким остановился в дверях и растерянно переводил взгляд то на Мендигерея, то на Амира. Отец и сын видели, как Хаким переменился в лице. Еще бы, перед ним был умерший человек, изрубленный на куски казаками. Он же своими ушами слышал об этом. Наконец, опомнившись, Хаким снял шапку, словно он вошел в церковь, и едва слышно произнес: - Ассаламуалейкум. Мендигерей не узнал его, но, заметив, что гость почему-то растерялся, приветливо ответил: - Алейкумуассалам. Проходи, дорогой, проходи. - Мендигерей пригласил его сесть рядом с собой. Но Хаким бочком отошел в сторону и сел возле печки на низкую скамеечку. В комнате было тесно. Слева у входа стояли маленький столик и стул. У противоположной стены - койка, накрытая стеганым одеялом. Земляной пол аккуратно застлан чистыми половиками. Если бы Хаким не видел хозяев этого дома, он не смог бы сказать, казахи или русские живут здесь. "Значит, Амир правду сказал, что хочет меня познакомить со своим отцом, - подумал Хаким. - Это он. Он самый... большевик Мендигерей. Значит, вранье, будто он убит". Мендигерей тем временем пригляделся к Хакиму и спросил у сына: - Я, кажется, не узнал этого джигита, Амир. Это тот самый твой товарищ, о котором ты мне говорил? - Да, папа. Это Хаким Жунусов. Он тоже учился в Уральске в реальном училище. Папа, помнишь, ты видел его прошлой осенью в Теке? - Я так и догадался. Трудно упомнить, когда видел человека только один раз. Лампы не зажигали. В комнате царил полумрак. И все же, когда Мендигерей повернулся, Хаким увидел длинный красный рубец, проходивший по его голове, спускавшийся по затылку и шее под ворот рубашки. И сразу в памяти Хакима возникли страшные события, путаные, туманные видения. Но что пришлось видеть и перенести Мендигерею, он даже представить себе не мог. Видимо, ему дорогой ценой удалось вырваться из когтей смерти. Подтверждением тому был багровый рубец, похожий на свежий след от удара нагайки. Мендигерей теперь не мог повернуть шею, а неуклюже оборачивался всем корпусом. В ту же ночь Хаким услышал от своего товарища страшную историю, в которую трудно было поверить, но которая действительно была. 3 Двадцать седьмого марта сосед Быковых Иван Андреевич Гречко сидел у себя дома и чинил прохудившийся хомут. Он не заметил, как в окно заглянула Марфа, разыскивавшая Игната. Позабыв обо всем на свете, он зашивал хомут тонким просмоленным шнурком из сыромятины. От усердия очки сползли у него на кончик длинного носа. Он прошивал редкой стежкой даже не распоровшиеся места, чтобы хомут служил подольше. Близилась весна. Конь отъелся за зиму. Сошники железного плуга хорошо отточены. Сбруя тоже в исправности. Иван Андреевич никогда не допускал, чтобы в его небольшом хозяйстве было что-нибудь недоделано. Он вовремя вспахивал землю, в срок сеял. Одним из первых начинал косить сено и с уборкой хлеба тоже управлялся не последним. Еще до наступления осени он успевал обмазать и побелить дом и пристройки. В сарае, в коровнике и свинарнике зимой была теплынь и чистота, как в хате. Иван Андреевич был молчаливым и замкнутым человеком. Молчал он не только на собраниях и на сходках, но и дома. Ему некогда было разговаривать. Вычистив конюшню, свинарник и коровник, он задавал скотине корм. Едва сделав одно дело, немедленно принимался за другое: подшивал старые пимы, сапожничал, менял старые черенки у вил, граблей и лопат. Если выпадала свободная минутка, он успевал изготовить запасное топорище или ручку для молотка. Жена занималась домашними делами, дети были еще малы, вот и приходилось все делать самим. Занятый своей работой, Иван Андреевич не заметил, как в хату вошел Остап. - Иван, дело есть, одевайся. "И ворота и сени как будто были заперты, как он вошел?" - подумал Иван Андреевич, снизу вверх глядя на Остапа, стоявшего, широко расставив ноги, у двери. - Что зенки вылупил, как баран? - хрипло пробасил Остап. - Не узнаешь? Не только Гречко, но все казаки в поселке не могли противиться дикому произволу Песковых и Калашниковых. Сейчас Остап Песков был под хмельком. Иван Андреевич понял это по его налитым кровью глазам и неуклюжей позе. Остап стоял чуть пошатываясь и наклонив вперед голову, как бугай. В таких случаях он нередко пускал в ход кулаки. - Ты что, хохлацкая харя, прячешься в доме, когда мы вылавливаем комиссаров? - закричал он. - Живо собирайся. Да захвати лом. Иван Андреевич торопливо надел пимы, накинул на плечи короткий полушубок. Спросить, куда надо идти, он не решился. Найдя лом, он вслед за Остапом вышел со двора. - Туда! - прохрипел Остап, показывая на берег. Они вышли на окраину села. Речка Ямбулатовка протекала всего в какой-нибудь полуверсте от дома Гречко. Когда приблизились к берегу, уже стали сгущаться сумерки, но Иван Андреевич разглядел что-то черневшее на берегу. Остап показал туда рукой и весело прохрипел: - Видишь, что это? Это зарубленный мной комиссар. Ступай вниз, проруби лед и сбрось его в прорубь. Понял? Иван Андреевич оцепенело стоял, глядя на темневшее тело убитого. - Пошевеливайся, хохлацкая рожа! - толкнул его Остап. Они спустились с берега. Иван Андреевич начал долбить ломом толстый лед. Сейчас, принявшись за работу, он уже ни о чем не думал, только долбил и долбил. Ему не было дела до того, кто убит и как все это произошло. Зима в этом году была долгой и суровой. Вода промерзла на целый аршин. Лед поддавался с трудом. Лом звенел, из-под острия его летела белая пыль. Иван Андреевич уже вытирал со лба пот, но до воды было еще далеко. - Долго ты еще будешь копаться? - спросил Остап. Ему, как видно, надоело стоять здесь на открытом ветру и ждать. - Зараз, - едва сдерживая злобу, ответил Иван Андреевич и снова принялся долбить. Песковы привыкли нанимать работников целыми группами и помыкали ими, как скотиной. Особенно доставалось кротким и боязливым иногородникам, избегавшим ссор и драк. К числу таких принадлежал и Гречко. Он давно уже поселился здесь и считался коренным жителем. И все-таки казаки считали приезжих хохлов низким сословием. Иван Андреевич безропотно выполнял все, что бы ему ни приказали. Потребуется ли станичному атаману человек для какой-нибудь работы - зовут Гречко, нужно лошадь - берут у Гречко, поломались у кого ворота - нужны руки Гречко. Даже сегодня, чтобы утопить зарубленного комиссара, Остапу Пескову опять-таки понадобился Гречко. Остап знал безропотного и исполнительного хохла и не сомневался, что тот выполнит его приказание. Сам он начал мерзнуть, да и спешил закончить "дело" с большевиком Мендигереем, как было приказано из Дарьинска. Видя, как усердно Гречко долбит лед, он смягчился и великодушно прорычал: - Сними с этого киргизского комиссара шинель и возьми себе. Ему и без нее будет тепло подо льдом. Сапоги тоже можешь взять себе. Остап сказал это так, будто расплачивался с Гречко деньгами из собственного кармана, и неуклюжей медвежьей походкой пошел прочь в густую темноту ночи. И только сейчас до сознания Гречко дошли страшные слова: "комиссар", "киргиз". "Какое черное дело совершили эти нечестивцы? И бога не боятся. Выходит, и Быкова тоже убьют, если он им попадется". Занятый работой, Иван Андреевич не замечал холода: он бил и бил ломом звенящий лед. И вот наконец вода. Прорубь была достаточно широка, чтобы спустить в нее тело убитого. Иван Андреевич расстегнул шубу и огляделся. Кругом ни души. На безоблачном небе холодные крупные звезды. "А ведь это выше проруби, где люди берут воду, - вдруг понял Иван Андреевич. - Труп зимой никуда не унесет. Он будет лежать подо льдом до самого паводка. А скотина чутка. Лошадь ни за что не станет пить воду там, где лежит труп. А люди?" Он снова оглядел высокие берега и темное звездное небо. Оно было похоже на ток. А Млечный Путь напоминал брошенную лопатой на ток пшеницу. Там, куда уходит Млечный Путь, в той стороне Калмыково, родное село Ивана Андреевича. До него много верст киргизских степей. Иван Андреевич часто ездил степью, часто приходилось ему бывать у гостеприимных киргизов. Эти люди всегда готовы были поделиться с ним последним куском хлеба, последней чашкой кумыса. И вдруг его словно обожгло: "Киргизский комиссар... А может быть, он тоже из тех краев? Пришел сюда за своей смертью". По расположению звезд Иван Андреевич определил, что наступила полночь. Он взобрался на берег и пошел к убитому. Село уже заснуло. Оттуда не доносилось ни звука, только в окнах дома станичного атамана горел свет. Когда до убитого оставалось несколько шагов, Гречко услышал слабый, едва слышный стон. Он остановился, замер. Прошла минута. Иван Андреевич стоял, приподняв над ухом наушник шапки. Нет, показалось. Он подошел к лежавшему человеку. "А вдруг... Нет, не может быть. Ослышался". Он наклонился. Человек лежал, уткнувшись лицом в снег. Одна рука была подвернута, другая безжизненно вытянулась на снегу. Слева валялся брошенный тымак*. Приглядевшись, Гречко увидел в снегу наган недалеко от правой руки убитого. Ладонь была раскрыта, рука обнажена до локтя. ______________ * Тымак - теплый головной убор. Иван Андреевич взял руку, чтобы перевернуть человека на спину. Кисть была холодна как лед, но выше, под рукавом, Иван Андреевич ощутил тепло. Гречко торопливо перевернул человека на спину. Тот слабо застонал. Иван Андреевич подтянул поближе тымак и положил его под голову раненого, поправил черный шарф, положил руки на грудь. Пуговицы шинели были застегнуты, воротник поднят. "Выживет ли? - с испугом подумал Иван Андреевич. - Или безнадежный?" Рука его непроизвольно скользнула за борт шинели к груди этого полумертвеца. Сердце билось. Разомлела душа старого солдата, три года воевавшего на германском фронте. Немало друзей похоронил Иван Андреевич, немало и вынес раненых с поля боя. Сейчас в нем заговорила не только жалость, но и солдатский долг - во что бы то ни стало спасти раненого. Но как? Нести на спине - далеко. Потеряет последние силы и умрет. Не раздумывая больше, Иван Андреевич побежал домой. На бегу он тщательно обдумывал все - где спрятать раненого, чем перевязать раны, как привезти. Едва вбежав в дом, он, не переводя дыхания, крикнул жене: - Скорее зажги в бане свет, протри все насухо, а окна завесь и трубу закрой. Жена недоуменно уставилась на него. - Атаман, что ли, тебе дал такое поручение? - спросила она. - Скорее. Потом сама все увидишь. Некогда. - И он выбежал за дверь. Спустя полчаса Иван Андреевич привез на санках раненого. Вдвоем с женой они внесли его в баню. Раненый был без сознания. Его уложили на полок. В бане было тепло, как раз в этот день ее протопили. С головы раненого смыли