о знаем о повадках хищников, особенно пришлых хищников. -- Ха-ха-ха! -- рассмеялась девушка.-- Вы просто хотите напугать меня, Мариано! -- Ничуть. Впрочем, мы с Биготом проводим вас до самой асиенды. Собака, вернувшаяся из кораля, услышав свою кличку, завиляла хвостом. -- Ни в коем случае! -- отвечала Марианна, запустив свои тонкие пальцы в шелковистую шерсть собаки и трепля ее за уши.-- Оставьте Бигота в покое. Я приехала сюда одна и уеду одна. И если только тигры не засели в засаду где-нибудь на моей дороге, пусть-ка попробуют они настигнуть моего Негро! -- Но послушайте, нинья...-- начал было снова Мариано. -- Ни слова больше на эту тему, прошу вас! Я буквально умираю от голода. Мне кажется, что даже этим ягуарам, явись они сюда, не удастся лишить меня аппетита. Глава XX ЗАБЛУДИЛАСЬ Сели за стол; завтрак вопреки стараниям доньи Марианны развеселить всех протекал в атмосфере натянутости и недомолвок. Тигреро злился на свою молочную сестру за отказ взять его в провожатые. По существу, он только намекнул ей на возможность встречи с ягуарами при возвращении ее в асиенду; а ведь на самом деле опасность была куда более серьезной, чем он дал ей понять. Воспользуемся случаем, чтобы в нескольких словах рас| сказать о ягуарах. Малоизвестные в Европе, эти хищники являются настоящим бичом Мексики. Индейцы и белые Северной Америки страшатся их более, нежели арабы боятся африканского льва. После льва и тигра ягуар -- самый крупный зверь кошачьей породы. Кювье' называет его большой дикой кошкой. Ягуара называют также американским тигром, а иногда пантерой. Ростом и сложением своим ягуар достигает огромных размеров: длина его корпуса доходит до двух метров и двадцати сантиметров (из них семьдесят сантиметров при ходится на хвост); рост его равен восьмидесяти сантиметрам. Ягуар замечательно красивый зверь. Его рыжая шерсть у самой головы расписана под мрамор, а на шее и по бокам разрисована черными почти округлыми мазками. Брюхо и ноги ягуара покрыты белой шерстью, также украшенной черными пятнами самых причудливых очертаний. Редко какое животное в силах уйти от ягуара. Он неутомимо преследует лошадей, быков и бизонов и на всем скаку овладевает своей жертвой. Он не задумываясь бросается в воду и ныряет за рыбой, до которой ягуар большой охотник, вступает в бой с крокодилом и пожирает выдру. Мало того, он воюет не на жизнь, а на смерть с обезьянами, и не без успеха, ибо благодаря своей ловкости и цепкости он взбирается на вершины деревьев, достигающих высоты шестидесяти метров, и даже тех, кроны которых находятся почти на такой же высоте. Как и все хищники, ягуар старается держаться подальше от человека. Впрочем, доведенный до отчаяния голодом или преследованием охотника, ягуар, не помышляя больше о бегстве, храбро вступает в отчаянный бой и с человеком. Вот уже добрых десять дней, как наш тигреро выслеживал этих хищников и все еще никак не мог добраться до них. Судя последам, их было четверо: самец, самка и двое детенышей. Теперь понятно, почему мысль о страшной опасности, грозившей донье Марианне на обратном пути в асиенду, приводила в такой ужас молодого тигреро. Но, слишком хорошо 'Кювье Жорж (1769- 1832) -- основатель палеонтологии, науки о вымерших ныне ископаемых животных и исчезнувших растениях. зная донью Марианну и не надеясь поэтому переубедить ее, он не возобновлял разговора на эту тему. Мариано решил незаметно следовать за ней на почтительном расстоянии, чтобы в случае опасности подоспеть к ней на помощь. А донья Марианна, заметив, что все словно нарочно молчат о ягуарах, сама снова заговорила о них. Она закидала своего молочного брата вопросами: допытывалась, как и когда появились они в этой местности, интересовалась бедами, которые они успели натворить, требовала подробностей о том, как думает он справиться с ними. Тигреро отвечал с неизменной вежливостью, но ограничивался скупыми ответами, не поддаваясь великому соблазну всех охотников рассказывать о своих охотничьих похождениях. Сдержанность тигреро в разговоре на тему, которой он сам только что придавал серьезное значение, невольно рассердила донью Марианну. Она начала подтрунивать над своим тезкой и в конце концов насмешливо заявила ему, что, по ее убеждению, никаких ягуаров вообще не существует; очевидно, он сам их выдумал только для того, чтобы посмеяться над ней. Мариано отнесся добродушно к ее шуткам и даже признал, что не к чему нагонять на всех так много страха, а затем, желая переменить тему разговора, снял со стены гитару и начал бренчать какой-то танец. Так в песнях, в разговорах и в смехе незаметно прошло несколько часов. Марианне пора было ехать. Тигреро отправился в кораль, оседлал лошадь молочной сестры, а заодно и своего коня. -- Однако вы долго возились в корале, Мариано! -- смеялась молодая девушка, когда он подвел ее коня.-- Уж не нашли ли вы там каких-нибудь новых подозрительных следов? -- Нет, нинья, но так как мне тоже надо ехать, то я заодно с вашей лошадью оседлал и свою. -- Собираетесь снова поохотиться на ваших воображаемых ягуаров? -- иронически спросила Марианна. -- Ничего не поделаешь, надо! -- Только, ради Бога, не промахнитесь! -- с деланным ужасом воскликнула она. -- Постараюсь, хотя бы потому, что я намерен преподнести вам шкуры этих ягуаров. Надеюсь, этот подарок убедит вас в том, что они существуют не только а моем воображении. -- Благодарю за доброе намерение, токайо, но не мешает вспомнить поговорку: "не следует делить шкуру неубитого ягуара". --Ладно, ладно! Скоро мы узнаем, кто прав, кто виноват. Расцеловав на прощанье старика и свою кормилицу, Марианна весело вскочила в седло и протянула руку Мариано. -- Не сердитесь, Мариано,-- сказала она, наклонившись к нему.-- Вам не по пути со мной? -- Собственно говоря, да. -- Так почему бы нам не поехать вместе? -- Боюсь, как бы вы не заподозрили меня в том, что я собираюсь охранять вас. --Ба, ба! Я и забыла! Тогда до завтра. Счастливой охоты!.. Вперед, Негро! -- И, махнув напоследок рукой своей кормилице, Марианна пустила лошадь в галоп. Тигреро с минуту провожал ее глазами. Проследив направление, по которому она умчалась, Мариано вошел в дом, снял со стены свое ружье и зарядил его с тщательностью, присущей охотникам, когда они знают, что их жизнь зависит от меткого выстрела. -- Неужели в самом деле едешь? -- спросила с беспокойством мать. --Да, и сейчас же. -- Куда собрался? -- Проводить донью Марианну в асиенду. -- Это ты хорошо надумал. Ей грозит опасность? -- Собственно говоря, нет. Но отсюда не очень близко до асиенды, и бравое, говорят, неспокойны, да и граница не так уж далека от нас. Всякое может случиться. -- Хорошо сказано, мальчик! Наша детка напрасно разгуливает одна по лесам. -- Поезжай скорее, сынок! -- заторопил сына старик.-- Долго ли до беды! Бедная девочка! Ты напрасно все же не настоял на своем: надобно было поехать вместе с нею. --Она ни за что не согласилась бы, отец; разве не знаешь ее? -- И то верно. Как только увижу дона Руиса, скажу ему, ятобы он запретил сестре прогуливаться одной. Не такое теперь время. Но Мариано уже не слышал отца; вскочив на коня, он в сопровождения своего пса во весь опор помчался догонять донью Марианну. Было пять часов пополудни, когда донья Марианна, удалившись довольно далеко от ранчо, перевела своего коня с галопа на спокойную рысь. Вечерний ветерок нежно покачивал деревья, чуть пригибая к земле их мохнатые зеленые шапки. Гаснущее солнце красноватым шаром низко, словно касаясь земли, повисло на небосклоне. Пахнуло свежестью; воздух был напоен чудесными ароматами цветов и растений. Лес огласился мелодичным пением птиц; вырвавшись из оцепенения, навеянного жарой, они радостно щебетали на каждой ветке. Марианна отдалась опьяняющей красоте природы. Незаметно для самой себя она, постепенно теряя ощущение местности и окружающих ее предметов, погрузилась в какое-то полузабытье, полное неясных грез. О чем думала девушка? Вероятно, она сама не могла бы сказать. Она просто и безотчетно поддалась очарованию чудесных сумерек. Прежде чем выехать в открытую степь, донье Марианне надо было проехать довольно большой участок леса. Она столько раз проделывала этот путь в любое время дня и была так уверена, что ей не грозит никакая опасность, что, отдавшись своим мечтам, бросила поводья на шею коня. Сумерки в лесу между тем сгущались, смолкло пение птиц, прикорнувших на ночь в листве; солнце закатилось, один за другим тускнели и гасли красные блики на небосклоне. Ветер крепчал, и ветви, раскачиваясь, жалобно и протяжно стонали. Небо темнело, ночь быстро спускалась на землю. Из лесной чащи донеслось первое пронзительное завывание волков; затем ночную тишину нарушило многоголосое глухое рычание, оповещая обитателей леса, что хищники вышли на охоту. Внезапно все огласилось протяжным и в то же время звучным ревом, отдаленно напоминающим мяуканье кошки. Зловещее эхо его, зазвенев у самых ушей молодой девушки, вывело донью Марианну из ее мечтательной задумчивости. Молодая .девушка задрожала от испуга. Ее лошадь, предоставленная самой себе, шла куда глаза глядят, и донья Марианна очутилась в совершенно незнакомой ей местности; короче говоря, она заблудилась. Заблудиться в американском лесу -- значит погибнуть. Леса здесь состоят из деревьев одной и той же породы; человеку, не обладающему чудесным уменьем индейцев и охотников ориентироваться среди самой непроходимой чащи, совершенно невозможно выбраться отсюда. Куда ни взглянешь. всюду нескончаемые зеленые своды; их утомительное однообразие нарушается лишь тропами, проложенными хищными зверями. Этот сложный лабиринт пересекающихся и переплетающихся между собой тропинок в конце концов приводит к неведомому водоему, безымянной речке, неприхотливо и за думчиво протекающей среди густых кустарников. Место, в котором очутилась донья Марианна, было одно из самых диких в лесу. Здесь тесной толпой росли деревья невиданной толщины и вышины. Они образовали непроницаемую стену, почти прижимаясь друг к другу и переплетаясь между собой лианами, неисчислимые поросли которых вырывались отовсюду. С их ветвей свешивались фестонами, зачастую до земли, сероватые мхи, называемые здесь "испанской бородой". Густой покров прямой и высокой травы свидетельствовал о том, что здесь еще не ступала нога человека. Чувство непреодолимого страха овладело девушкой. Мгновенно вспомнились ей рассказы молочного брата о ягуарах; ужас, навеянный этими воспоминаниями, возрастал от обступившего ее мрака и доносившегося со всех сторон зловещего рыка. Тут только трепещущая и побледневшая донья Марианна поняла, куда завело ее собственное легкомыслие. Взывая о помощи, она крикнула изо всех сил, но голос ее замер где-то в лесу. Ее окружала ночь, она была одна, затеряв шаяся в диком лесном безлюдье. Донья Марианна попыталась было вернуться назад. Но уже исчезла стежка, которую по дороге сюда протоптала ее лошадь; примятая копытами трава успела выпрямиться. Кругом была непроглядная тьма, в четырех шагах не было видно ни зги, и девушке стало ясно, что всякая попытка найти дорогу только заведет ее в еще большую глушь. Мужчина, очутившийся в таком положении, нашел бы какой-нибудь выход. Он развел бы костер, который защитил бы его от холода и держал бы на почтительном отдалении зверей; на случай нападения он мог бы пустить в ход огнестрельное оружие. У доньи Марианны нечем было развести огонь; у нее не было и оружия, которым, впрочем, она вряд ли могла бы воспользоваться. А впереди долгая ночь, сулившая ей гибель. Как упрекала она себя за свою легкомысленную самоуверенность! Но жаловаться было поздно, приходилось покориться судьбе. В первый момент, когда донья Марианна поняла, что бесповоротно погибла, ею овладело глубокое отчаяние -- сказалась присущая женщинам слабость. Но постепенно наступила реакция. Донья Марианна была верующей, и прежде всего она, сойдя с коня, опустилась на колени и прочитала молитву. Поднялась она совсем успокоенной, а главное, сильной. Конь, поводья которого она не выпускала из рук, неподвижно стоял рядом с ней. Марианна ласково потрепала рукой благородное животное, этого последнего оставшегося с ней друга. Затем, повинуясь какому-то безотчетному внушению, она расстегнула все пряжки подпруги, в кровь расцарапав при этом свои прелестные, но неумелые руки. -- Милый Негро,-- печально проговорила она, снимая с него уздечку и седло,-- я не хочу, чтобы ты поплатился жизнью за мою ошибку. Возвращаю тебе свободу. Может быть, верный инстинкт животного поможет тебе найти дорогу и спастись. Ступай же, мой добрый друг! Вперед! Ты свободен. Лошадь весело заржала и, сделав гигантский скачок, исчезла в темноте. Донья Марианна осталась одна, теперь уже совсем одна. Глава XXI ТВЕРДАЯ РУКА Трудно себе представить, какие ужасы таит в себе ночная мгла в американских лесах. Даже в полдень солнце не в силах прорваться сквозь этот гигантский зеленый шатер. Днем здесь все погружено в неясный полумрак, а ночью тьма становится такой густой, что, кажется, ее можно прощупать руками. Нигде ни малейшего просвета в этом хаосе, лишь изредка в чаще кустарника зловеще блеснут зрачки какого-нибудь хищного зверя. Они мелькали все чаще и чаще, появлялись и там и сям. Значит, грозные обитатели леса выползли уже из своих логовищ, готовясь под покровом воцарившейся в лесу ночи справлять свои кровавые тризны. Отовсюду -- из-за каждого бугорка, из каждой лощинки -- неслись неясные шумы, не имеющие названия на человеческом языке: одни -- звучные и пронзительные, другие -- басовитые и урчащие, третьи -- напоминающие мурлыканье, четвертые -- звучащие, как дьявольский смех,-- и все это сливалось в сплошной, наводящий ужас концерт. Потом в этот гомон ворвалась чья-то тяжелая поступь и вслед за тем хлопанье крыльев вспугнутых птиц. И ни на минуту не умолкало шуршание, какое-то неясное и непрестанное копошение бесконечно малых существ. Это было дыхание природы, занятой своей непостижимой алхимией. Провести ночь в лесу без огня и оружия -- дело достаточно страшное и для мужчины; такая ночь превращается в непередаваемый кошмар для женщины, особенно для такого хрупкого и изнеженного существа, каким была донья Марианна. Выросшая взаперти, она не способна была ничего предпринять для самозащиты. Наклонившись в ту сторону, куда умчалась ее лошадь, донья Марианна напряженно прислушивалась к удалявшемуся топоту копыт. Эти знакомые звуки были для нее своего рода связью с жизнью; пока они доносились до ее ушей, в сердце девушки теплилась надежда. Но когда они замерли в отдалении и могильная тишина снова нависла над ней, Марианна задрожала и, опустившись почти без чувств на землю, прислонилась к дереву, ни о чем больше не думая, ни на что больше не надеясь. Да и на что она могла надеяться в этой зеленой могиле, которая при всей своей необъятности накрепко захлопнулась над ней, не оставляя ни малейшей лазейки в жизнь? Сколько времени находилась она в этом состоянии полнейшей душевной прострации? Час? А может быть, одну минуту? Этого она сама не знала. Человеку, потерявшему надежду, кажется, что время остановилось: минута тянется, как век, а час -- как вечность. Внезапно какой-то шум, неясный как дыхание, поразил ее слух. С каждой минутой он нарастал с необычайной силой. Ошибиться было невозможно: Марианна тотчас догадалась, что это возвращался обезумевший от ужаса Негро. Сердце доньи Марианны похолодело от страха: она понимала, что только преследование диких зверей могло заставить Негро вернуться в эту глушь. Страшная действительность не замедлила оправдать ее догадку. Послышалось жалобное ржание лошади, которому, точно замогильное эхо, вторил в два голоса пронзительный и грозный рык. В следующую минуту девушка словно во сне увидела силуэт коня, бешеным галопом промчавшегося мимо нее; за ним молнией мелькнули две страшные тени, а еще через мгновение снова донеслось надрывающее душу ржание, прерванное торжествующим рычанием. Как ни ужасно было ее собственное положение, донья Марианна не могла удержать слезы, медленно скатившиеся по ее лицу. Ее лошадь пала, она услышала ее предсмертный хрип. Она потеряла последнего товарища; свобода, которую она дала Негро, оказалась для него роковой. Странно, что в этот страшный миг ей и в голову не приходила мысль, что, может быть, всего несколько минут отделяют ее собственную гибель от гибели лошади, что смерть коня является как бы грозным предвестником ожидающей ее участи, Донья Марианна оцепенела; будь даже у нее в эту минуту под рукой какое-нибудь верное средство спасения, она не могла бы воспользоваться им: все в ней погасло, даже сам инстинкт самосохранения -- чувство, которое обычно продолжает жить даже тогда, когда немеют все остальные чувства живого существа. К счастью для молодой девушки, ветер дул в сторону от ягуаров; к тому же они лизнули крови, и чутье их притупилось. Эти два обстоятельства, вместе взятые, и отодвинули на время ее последний час. Звери были полностью поглощены своим занятием; слышался только хруст лошадиных костей, крошившихся на зубах хищников, да их довольное мурлыканье, изредка прерываемое грозным урчанием, когда один из зверей покушался на лакомый кусок другого. Сомнений больше не было: звери, справлявшие свой кровавый пир, были теми самыми ягуарами, за которыми так долго охотился тигреро Мариано. Злосчастная звезда доньи Марианны привела ее к ним. Мало-помалу донья Марианна не то чтобы свыклась с опасностью, нависшей над ее головой (ибо привыкнуть к ней было немыслимо), но в силу закона, по которому всякое явление, достигнув своей кульминационной точки, должно неизбежно убывать, страх, хотя и не покидавший девушку, вызвал в ней новое, непонятное чувство. Ее вдруг невольно потянуло к этим зверям. В полуобморочном состоянии, вытянув шею, наклонившись вперед, она жадно впилась широко открытыми глазами в черные силуэты копошившихся во тьме зверей, с безотчетным интересом следя за их малейшими движениями и испытывая какое-то горькое любопытство, от которого ее бросало то в жар, то в холод. Вдруг ягуары, с остервенением пожиравшие свою добычу, подняли головы и стали обнюхивать воздух. Вслед за тем их глаза, горящие как раскаленные угли, уставились на донью Марианну. Она поняла, что погибла безвозвратно, и приготовилась к смерти. Инстинктивно она закрыла глаза, чтобы избежать одурманивающей притягательной силы металлического блеска их глаз. Ягуары, однако, не двинулись с места. Удобно рассевшись на останках коня и не спуская глаз с доньи Марианны, они почесывались, чистились и облизывались -- словом, занялись своим туалетом. Их громкое мурлыканье говорило о том, что они довольны сытным ужином и предвкушают удовольствие от предстоящей новой поживы. Внезапно что-то встревожило зверей: они стали усиленно бить по земле своими могучими хвостами, то и дело прислушиваясь, осматриваясь по сторонам и обнюхивая воздух. Повидимому, они учуяли какую-то опасность и старались определить, где она таится и в чем она заключается. Что же касается доньи Марианны, то звери были уверены, что она не уйдет от них, и не считали даже нужным приблизиться к ней хотя бы на шаг. Но вот самец, не трогаясь с места, коротко, но пронзительно рявкнул. Самка вскочила и побежала к двум детенышам, которые сладко спали, свернувшись в клубок. Схватив зубами одного из них, она одним прыжком скрылась в кустарнике; почти мгновенно она появилась снова, схватила второго и, утащив его туда же, вернулась к самцу и спокойно и решительно стала рядом с ним. Теперь, когда детеныши были спрятаны в безопасном месте, она готова была принять бой наравне с главой семейства. Но в это мгновение в ночном мраке блеснула короткая вспышка, грянул выстрел, и самец с глухим предсмертным хрипом повалился на траву. Почти одновременно с того самого дерева, к подножию которого прислонилась донья Марианна, свалился человек, но, упав, успел все же подняться и заслонить собою девушку. Человек этот отважно принял на себя прыжок самки, при звуке выстрела инстинктивно ринувшейся на Марианну. Человек зашатался, но удержался на ногах. Завязалась отчаянная, но короткая борьба. Не прошло и минуты, как самка ягуара замертво свалилась на землю, страшно и протяжно зарычав напоследок. -- Гм,-- произнес охотник, стирая травой кровь ягуара со своего длинного мачете.-- Кажется, я чуть было не опоздал. Но все обошлось благополучно. Остается покончить только с детенышами -- нет смысла щадить ни одного представителя этой звериной семейки. С этими словами он, не задумываясь, направился к тому самому месту, куда самка утащила своих детенышей, и смело нырнул в кустарник. Казалось, он был наделен вторым зрением, позволявшим ему видеть в темноте. Через минуту он уже вернулся, влача за собой двух маленьких ягуаров. С размаху он размозжил им головы о ствол дерева и швырнул их мертвые тела на трупы самца и самки. -- Хорошенькая получилась бойня! -- пробормотал он.-- И за каким только дьяволом гоняется этот тигреро дона Фернандо, вынуждая меня делать его работу! Впрочем, охотник не терял времени на праздные причитания. Бормоча себе под нос, он успел собрать валежник для костра, высек искру из своего огнива, и через несколько минут к небу взвился длинный огненный сноп. Покончив с этим делом, охотник поспешил на помощь к донье Марианне. Она лежала без чувств. -- Бедное дитя,-- прошептал он, поднимая ее на руки и перенося к огню.-- И как только она не умерла от страха! Охотник бережно опустил девушку на приготовленное ложе из мягкого мха. Лицо его затеплилось тихой радостью, когда он, забывшись, с минуту любовался ею. "Нельзя же оставлять ее в таком состоянии!" -- думал он, с нежным состраданием глядя на девушку. Опустившись на колени, он бережно приподнял и прислонил ее голову к своему колену и, разжав кинжалом стиснутые зубы, влил ей в рот несколько капель каталонской водки. Действие этого лекарства сказалось немедленно: нервная дрожь пробежала по телу девушки; донья Марианна глубоко вздохнула и открыла глаза. Несколько минут ее взгляд блуждал по сторонам; но постепенно окаменевшее лицо приобретало осмысленное выражение; еще мгновение -- и глаза девушки с выражением бесконечной благодарности остановились на своем спасителе. --Твердая Рука! -- прошептала она, и сердце охотника забилось от радости. -- Так вы узнали меня, сеньорита? -- Как могу я не узнать человека, который оказывается со мной рядом всякий раз, когда мне грозит смертельная опасность? -- О сеньорита...-- смущенно пролепетал он. -- Благодарю вас, благодарю, мой спаситель! -- продолжала она, схватив его руку и прижав ее к своему сердцу.-- Если бы не вы, на этот раз я бы наверняка погибла! --Да, я, действительно, поспел вовремя,-- просияв от счастья, произнес охотник. -- Но каким образом вы очутились здесь? -- спросила донья Марианна. При этом она непринужденно уселась и, повинуясь женскому инстинкту, кокетливо завернулась в свой плащ. Этот вполне естественный вопрос вогнал охотника в краску. -- Все объясняется очень просто,-- ответил он наконец.-- Охотясь в этих краях, я обнаружил следы семьи ягуаров, и сам не знаю почему, но у меня возникло непреодолимое желание уничтожить их. Теперь я понимаю: это было предчувствие. Сегодня я весь день шел по их следам. Однако к вечеру убедился, что хищникам удалось запутать свои следы. Я потерял ягуаров из виду и, вероятно, потерял бы их окончательно, если бы меня не навел на след ваш Негро. -- Мой Негро? Но откуда вы знаете его имя? -- Разве вы забыли, что я подарил вам эту лошадь в первую же нашу встречу? -- Верно! -- прошептала она, невольно опуская глаза под страстным взглядом охотника. -- Я случайно увидел вас сегодня утром, когда вы направлялись в ранчо семьи Санхес. --Вот как!--воскликнула она. -- Мариано Санхес -- мой друг,-- добавил он в пояснение своих слов. -- Продолжайте. -- Так вот, увидев вашу лошадь, которую я тотчас же узнал, я понял, что вы попали в беду, и погнался за ней. Как раз в этот момент ягуары учуяли Негро и ринулись в погоню за ним. Этот лес мне хорошо знаком, но, к сожалению, я не умею бегать так же быстро, как четвероногие. К счастью, ягуаров терзал голод, и они занялись злополучным Негро. Не случись этого, я бы не поспел вовремя. -- Но зачем вы прыгнули с дерева? -- Я знал, что после моего выстрела второй ягуар мгновенно бросится на вас. -- Да ведь этот страшный зверь мог растерзать вас! -- воскликнула девушка, невольно охваченная дрожью при мысли об ожидавшей ее участи, от которой она избавилась чудом. -- Весьма возможно... Но я отдал бы с радостью свою жизнь за вас! -- произнес он с чувством, в значении которого невозможно было усомниться. Наступило неловкое молчание. Она, покраснев, стыдливо опустила голову и задумалась. Он, испугавшись, что оскорбил ее, не знал, как снова заговорить с ней. Молчание прервала донья Марианна. -- Еще раз благодарю вас,-- произнесла она, протягивая ему руку.-- Вы не задумались броситься навстречу смерти, чтобы спасти меня, едва знакомую вам девушку. Вы благородный человек! Я навеки сохраню в своем сердце признательность к вам. -- Я слишком щедро вознагражден этими словами, сеньорита, чтобы просить вас еще об одной милости. А между тем я нуждаюсь в ней и буду бесконечно счастлив, если вы окажете ее мне. -- Говорите, говорите же скорей! С минуту Твердая Рука испытующе смотрел на Марианну и, наконец решившись, сказал: -- Дело в том, сеньорита, что вы должны дать мне одно обещание. -- Я слушаю вас. -- Если когда-либо, по какому-нибудь случаю, который нам обоим трудно сейчас предвидеть, вам понадобится помощь или совет друга, вы должны обещать мне, что ничего не предпримете, прежде чем не увидите меня и не расскажете мне без утайки, что заставило вас прибегнуть ко мне. Донья Марианна на минуту задумалась. Охотник внимательно следил за выражением ее лица. -- Хорошо, я согласна и клянусь поступить так, как вы мне советуете,-- твердо произнесла она.-- Но как же я найду вас? -- Я уж говорил вам, сеньорита, что ваш молочный брат, Мариано,-- мой друг. Вы попросите его проводить вас ко мне, и он это сделает. Или известите меня через него, куда я должен явиться для свидания с вами. -- Хорошо. -- И вы сдержите свое слово? -- Разве я не поклялась вам? Внезапно из чащи донесся шум. Расстроенному воображению Марианны показалось, что это мчится какой-то хищник. Вздрогнув, она инстинктивно прижалась к Твердой Руке. -- Не бойтесь, сеньорита,-- сказал он.-- Разве не слышите? Это друг. В то же мгновение из кустов выбежала собака тигреро, Бигот. Пока пес бурно выражал свой восторг, показался и сам тигреро. -- Благодарение Богу! -- радостно воскликнул Мариано.-- Она спасена! -- Крепко пожав затем руку охотнику, он добавил: -- Благодарю, брат мой! Считай меня своим должником. Глава XXII ВОЗВРАЩЕНИЕ Как же случилось, что Мариано, выехавший из ранчо почти следом за доньей Марианной, так долго не находил ее? Дело в том, что тигреро и в голову не приходила мысль, чтобы его молочная сестра, отлично знакомая с дорогой, могла сбиться с пути. Поэтому, не присматриваясь к следам ее коня, Мариано взял напрямик, миновал лес и выехал в степь в полной уверенности, что она едет где-то впереди. Только подъехав к пашням, Мариано стал напряженно вглядываться в даль. Он недоумевал, как могла она опередить его на такое расстояние. Однако доньи Марианны нигде не было видно. Мариано встревожился. Его несколько успокаивало предположение, что молочную сестру скрывали от его взора мощные дубы видневшейся вдали рощи. Тигреро продолжал путь, прибавив только рыси коню, хотя тот и без того шел резвым аллюром. Прошло немало времени, прежде чем Мариано миновал рощу. Когда он выехал на ее опушку, солнце уже закатилось. В густой тьме, спускавшейся на землю, трудно было увидеть что-либо даже на незначительном расстоянии. Тигреро остановил лошадь, соскочил на землю и, припав к ней ухом, стал прислушиваться. Его чуткое ухо уловило далекий шум, напоминающий конский топот. Очевидно, донья Марианна опередила его. Тревога тигреро мгновенно улеглась; он снова помчался вперед. Когда Мариано добрался до подножия горы, на которой высился замок дель Торо, он остановился, мысленно спрашивая себя: стоит ли ему подниматься до самых ворот замка или же считать свою миссию выполненной и вернуться в ранчо? Прежде чем он успел принять решение, показался силуэт всадника, спускающегося по тропе к нему навстречу. -- Добрый вечер, кабальеро! -- обратился тигреро к всаднику, когда тот поравнялся с ним. -- Господь да пребудет с вами,-- вежливо ответил всадник и проехал было мимо, но, спохватившись, скоро вернулся.-- Так и есть, я не ошибся! -- воскликнул всадник.-- Как поживаете, сеньор Мариано? -- Благодарю вас, отлично; а вы, сеньор Паредес? -- отвечал Мариано, узнав управителя. -- Благодарю, хорошо. Вы куда? В асиенду или в ранчо? --А почему это вас интересует? -- Если в асиенду, я сказал бы вам "прощайте"; если на ранчо, мы могли бы поехать вместе. -- Вы едете на ранчо? -- Да, по распоряжению его светлости, маркиза. -- Извините за нескромность, сеньор Паредес: что вы собираетесь делать там так поздно? -- Охотно прощаю, приятель. Я просто еду за доньей Марианной. Она загостилась сегодня позже обычного у своей кормилицы, и маркиз обеспокоен этим долгим отсутствием. Эти слова как громом поразили юношу; ему даже показалось, что он ослышался. -- Как! -- воскликнул озадаченный тигреро.-- Донья Марианна еще не вернулась? -- Как видите,-- ответил Паредес,-- иначе меня не послали бы за ней. --Не может быть! А почему? -- в свою очередь встревожился Паредес. Потому что донья Марианна три часа назад покинул ранчо; потому что я выехал вслед за нею, чтобы издалека сопровождать и охранять ее; правда, я потерял ее из виду, но, по самым скромным подсчетам, она должна была уже с полчаса назад прибыть в замок. -- 0 Боже, смилуйся над несчастной! -- воскликнул управитель- Не иначе как она попала в беду. -- Но, может быть, вы просто не заметили ее возвращения? -- Нет, это невозможно. Впрочем, поднимемся в замок; там мы окончательно убедимся. Не мешкая оба всадника понеслись галопом. В замке никто не видел донью Марианну. Немедленно подняли тревогу. Дон Фернандо порывался сам сесть на коня и выехать во главе своих пеонов на поиски дочери. Дону Руису и Паредесу стоидо немалого труда уговорить его отказаться от этой мысли. Пеоны, высланные на поиски, разбились на две партии и поехали в разные стороны; во главе одной партии находился Паредес, другую возглавлял дон Руис. Все ехали с зажженными брусками сосны, которые здесь используются для факелов. У тигреро был свой план поисков. Он не разделял мнения многих обитателей замка, что донью Марианну похитили бродячие индейцы, потому что не приметил на своем пути никаких следов всадников. Да и Бигот не обнаруживал по до-роге в асиенду никаких признаков беспокойства. Значит, донья Марианна заблудилась в лесу. Тигреро пропустил вперед дона Руиса и Паредеса с пеонами, а сам поехал по направлению к ранчо; миновав дубовую рощу и доехав до леса, он остановился на опушке и соскочил наземь; затем, Только подъехав к пашням, Мариано стал напряженно вглядываться в даль. Он недоумевал, как могла она опередить его на такое расстояние. Однако доньи Марианны нигде не было видно. Мариано встревожился. Его несколько успокаивало предположение, что молочную сестру скрывали от его взора мощные дубы видневшейся вдали рощи. Тигреро продолжал путь, прибавив только рыси коню, хотя тот и без того шел резвым аллюром. Прошло немало времени, прежде чем Мариано миновал рощу. Когда он выехал на ее опушку, солнце уже закатилось. В густой тьме, спускавшейся на землю, трудно было увидеть что-либо даже на незначительном расстоянии. Тигреро остановил лошадь, соскочил на землю и, припав к ней ухом, стал прислушиваться. Его чуткое ухо уловило далекий шум, напоминающий конский топот. Очевидно, донья Марианна опередила его. Тревога тигреро мгновенно улеглась; он снова помчался вперед. Когда Мариано добрался до подножия горы, на которой высился замок дель Торо, он остановился, мысленно спрашивая себя: стоит ли ему подниматься до самых ворот замка или же считать свою миссию выполненной и вернуться в ранчо? Прежде чем он успел принять решение, показался силуэт всадника, спускающегося по тропе к нему навстречу. -- Добрый вечер, кабальеро! -- обратился тигреро к всаднику, когда тот поравнялся с ним. -- Господь да пребудет с вами,-- вежливо ответил всадник и проехал было мимо, но, спохватившись, скоро вернулся.-- Так и есть, я не ошибся! -- воскликнул всадник.-- Как поживаете, сеньор Мариано? -- Благодарю вас, отлично; а вы, сеньор Паредес? -- отвечал Мариано, узнав управителя. -- Благодарю, хорошо. Вы куда? В асиенду или в ранчо? -- А почему это вас интересует? -- Если в асиенду, я сказал бы вам "прощайте"; если на ранчо, мы могли бы поехать вместе. -- Вы едете на ранчо? -- Да, по распоряжению его светлости, маркиза. -- Извините за нескромность, сеньор Паредес: что вы собираетесь делать там так поздно? -- Охотно прощаю, приятель. Я просто еду за доньей Марианной. Она загостилась сегодня позже обычного у своей кормилицы, и маркиз обеспокоен этим долгим отсутствием. Эти слова как громом поразили юношу; ему даже показалось, что он ослышался. -- Как! -- воскликнул озадаченный тигреро.-- Донья Марианна еще не вернулась? -- Как видите,-- ответил Паредес,-- иначе меня не послали бы за ней. -- Не может быть! -- А почему? -- в свою очередь встревожился Паредес. -- Потому что донья Марианна три часа назад покинула ранчо; потому что я выехал вслед за нею, чтобы издалека сопровождать и охранять ее; правда, я потерял ее из виду, но, по самым скромным подсчетам, она должна была уже с полчаса назад прибыть в замок. -- О Боже, смилуйся над несчастной! -- воскликнул управитель.-- Не иначе как она попала в беду. -- Но, может быть, вы просто не заметили ее возвращения? -- Нет, это невозможно. Впрочем, поднимемся в замок; там мы окончательно убедимся. Не мешкая оба всадника понеслись галопом. В замке никто не видел донью Марианну. Немедленно подняли тревогу. Дон Фернандо порывался сам сесть на коня и выехать во главе своих пеонов на поиски дочери. Дону Руису и Паредесу стоило немалого труда уговорить его отказаться от этой мысли. Пеоны, высланные на поиски, разбились на две партии и поехали в разные стороны; во главе одной партии находился Паредес, другую возглавлял дон Руис. Все ехали с зажженными брусками сосны, которые здесь используются для факелов. У тигреро был свой план поисков. Он не разделял мнения многих обитателей замка, что донью Марианну похитили бродячие индейцы, потому что не приметил на своем пути никаких следов всадников. Да и Бигот не обнаруживал по дороге в асиенду никаких признаков беспокойства. Значит, донья Марианна заблудилась в лесу. Тигреро пропустил вперед дона Руиса и Паредеса с пеонами, а сам поехал по направлению к ранчо; миновав дубовую рощу и доехав до леса, он остановился на опушке и соскочил наземь; затем, привязав поводья мустанга к луке седла, чтобы они не ранили лошадь, Мариано ласково похлопал ее по крупу. -- Ступай, дружище! -- сказал он.-- Возвращайся в ранчо, сегодня я не нуждаюсь в тебе больше. Конь повернул к нему свою изящную голову с умными глазами и, весело заржав, пустился вскачь по дороге домой. Мариано, тщательно проверив свое ружье, засыпал в него свежего пороху и при свете факела стал пытливо осматривать землю. А Бигот, важно рассевшись на задних лапах, с любопытством наблюдал за ним, стараясь вникнуть в смысл такого необычайного занятия своего хозяина. После довольно продолжительных поисков тигреро выпрямился и свистнул собаку. Судя по сиявшему лицу Мариано, он нашел то, что искал. -- Ну-ка, Бигот, разнюхай хорошенько эти следы! Это следы лошади доньи Марианны. Понял? Умный пес принялся усердно разнюхивать. Потом, уставившись на тигреро своими блестящими, почти человечьими глазами, завилял хвостом и радостно залаял. -- Хорошо, Бигот, хорошо, мой умный пес! -- сказал тигреро, лаская собаку.-- Ну, теперь вперед по этому следу! Вперед! Вперед! С минуту Бигот раздумывал; потом не отрывая морды от земли пошел по следу. Его хозяин, погасив факел, надобность в котором отпала, следовал за ним по пятам. Собака безошибочно петляла по следам коня доньи Марианны. И все же тигреро понадобилось немало времени, чтобы добраться таким образом до лесной глуши, в которой разыгралась страшная, описанная выше сцена. -- Когда я услыхал ваш выстрел. Твердая Рука,-- закончил свой рассказ тигреро,-- и вслед за ним рычание тигра, я понял, что здесь происходит нешуточная борьба. У меня сердце похолодело при мысли, что зверь может одолеть человека... Ну как, токайя,-- обратился он к донье Марианне,-- вы те перь верите в существование ягуаров? -- Замолчите, ради Бога, Мариано! Я чуть не умерла от страха, когда эти ужасные звери вперили в меня свои глаза. Я наверняка погибла бы, не помоги мне этот мужественный и великодушный человек! -- Мужественный и великодушный! Это вы хорошо сказа ли! -- с нескрываемым восхищением подтвердил тигреро.-- Твердая Рука мог бы по праву называться Добрым Сердцем. Нет человека более, чем он, готового прийти на помощь людям в беде. Донья Марианна с затаенным восторгом прислушивалась к словам тигреро. Твердая Рука, напротив, чувствовал себя неловко: его коробило от этих разговоров о самом, казалось бы, простом и естественном поступке. -- Послушайте, Мариано,-- поспешил он перевести разговор на другую тему,-- нельзя же нам вечно оставаться здесь! Не забывайте, что, пока мы тут спокойно беседуем у огонька, отец и брат сеньориты носятся по прерии в смертельной тревоге. Пора подумать о том, как бы нам поскорей выбраться отсюда. -- Карай! Это сама истина! -- отозвался тигреро.-- Но как нам быть? Лошади у нас нет. А о том, чтобы заставить сеньориту проделать на ногах такой большой путь, не может быть и речи. -- Успокойтесь, друзья мои! -- воскликнула донья Марианна.-- С двумя такими ангелами-хранителями я решусь на какое угодно путешествие. -- Нет, сеньорита,-- мягко, но властно произнес Твердая Рука.-- У вас хватит мужества, но не хватит сил. Придется вам подчиниться и положиться на опытность охотников. -- Хорошо,-- ответила она,-- поступайте как знаете. Сегодня я пренебрегла советом моего друга и понесла заслуженное наказание. Право, у меня нет никакой охоты повторить все сначала. -- Отлично сказано! -- весело воскликнул тигреро.-- Ну так что же мы предпримем, Твердая Рука? -- А вот что. Пока вы будете сдирать шкуры со своих ягуаров, я... -- Позвольте, позвольте! -- рассмеялся тигреро.-- Это совсем не мои шкуры. Ягуаров уложили вы -- следовательно, и шкуры ваши. -- Никаких разговоров! -- улыбаясь, отвечал охотник.-- Какой я тигреро! Все вышло случайно. Эти шкуры принадлежат вам, и только вам. Послушайте меня, возьмите их себе! -- Коли так, не стану перечить. Да! Я ведь обещал подарить эти шкуры донье Марианне на ковер. Прошу принять их, токайя! -- Принимаю,-- произнесла она, бросив охотнику взгляд, от которого радостно забилось его сердце.-- Эти шкуры будут постоянно напоминать мне о том, кто спас меня от ужасной смерти. -- Ладно,-- сказал охотник,-- одно дело улажено. Теперь, Мариано, ступайте снимать шкуры, а я тем временем нарублю немного сучьев, из которых мы смастерим носилки. -- Блестящая идея! -- воскликнул тигреро. Трапперы и охотники -- ловкие, а главное, проворные ребята. В несколько минут тигреро содрал шкуры с ягуаров, а Твердая Рука, ловко орудуя своим мачете, смастерил носилки. Аккуратно свернутые шкуры ягуаров были уложены и привязаны к спине Бигота. Бедный пес не очень, кажется, обрадовался этой ноше, но в конце концов добродушно примирился со своей участью. Твердая Рука набросал на носилки ворох листьев, а поверх них разостлал меховую седелку павшего Негро. Уложив на это мягкое импровизированное ложе донью Марианну, оба охотника подняли носилки на свои сильные плечи и двинулись по направлению к асиенде. Впереди бежал Бигот; судя по его веселому лаю, он был в восторге от своей роли проводника. Из предосторожности охотники шли с зажженными сосновыми факелами. И все же им нередко приходилось туго среди кромешной тьмы в этом дремучем лесу. Там и сям они наталкивались на такую непроходимую чащу, что приходилось двигаться в обход и шагать по пояс в воде. Они шли под оглушительный гомон и хлопанье крыльев многотысячных птичьих стай, вспугнутых светом факела. Мимо них то и дело проносились с испуганным ревом хищники, глаза которых зловеще горели в ночном мраке. Только теперь донья Марианна осознала, как близка была она от гибели. И хотя опасность миновала и казалась теперь только страшным сном, при одном воспоминании о ней девушку бросало в нервную дрожь. Твердая Рука, по-видимому, догадывался о том, что происходило в душе доньи Марианны. Обращаясь к ней, он поминутно отвлекал ее от мрачных мыслей. Они шли уже довольно много времени, а лесу, казалось, конца-краю не будет. -- Уж не сбились ли мы с пути? -- спросила донья Марианна. -- Я охотно допускаю,-- ответил Твердая Рука,-- что даже мы с Мариано могли бы заплутаться в таких дебрях; но ведь нас ведет непогрешимый Бигот. Будьте уверены, сеньорита, что этот проводник никогда не даст нам заблудиться. -- Через десять минут, токайя,-- добавил тигреро,-- мы выйдем на дорогу, ведущую в асиенду. Внезапно оба охотника, словно по уговору, остановились. -- Слышите? -- сказал тигреро. Девушка прислушалась: к ней явственно донеслись перекликающиеся вдали голоса. -- Вперед! Вперед! -- скомандовал Твердая Рука.-- Не следует оставлять долее в тревоге ваших близких и родных. Они снова зашагали, а через десять минут, как и предсказал тигреро, они вышли на дорогу к асиенде. И тут оба охотника стали протяжно и звонко аукать. В степи и в горах крик на таких высоких нотах разносится далеко и воспринимается как призыв к сбору. Через мгновение весь лес, казалось, проснулся: со всех сторон неслись ответные крики, между деревьями замелькали пылающие факелы. Их огни с молниеносной быстротой стекались к тому месту, где находились охотники. Послышался конский топот, из тьмы вырвались фигуры всадников. Они мчались во весь опор, размахивая факелами. Освещенные их красноватым пламенем, всадники напоминали легендарных ловчих из старинных германских баллад. Пеоны, спешившись, тесной толпой радостно суетились вокруг носилок; вслед за ними примчался дон Руис, а за ним и Паредес. Мы не станем задерживаться на описании радостной встречи брата и сестры. -- Брат мой,-- после первых же объятий обратилась донья Марианна к дону Руису,-- и сегодня я обязана жизнью тому, кто однажды спас нас в прерии; если бы не он, не видать бы вам меня в живых! -- О да... быть бы беде...-- подтвердил Мариано. -- Но где же он? -- воскликнул дон Руис.-- Мне не терпится поблагодарить его. Да где же он, в самом деле? Но охотник исчез. Воспользовавшись суматохой первых минут встречи. Твердая Рука поставил на свое место одного из пеонов, а сам незаметно нырнул в кусты и бесследно скрылся. -- Опять это бегство! Но почему, почему? -- прошептала донья Марианна.-- Какой странный и загадочный человек! Может быть, он опасается слишком сильного проявления нашей благодарности? И, склонив голову на грудь, она погрузилась в глубокую задумчивость. Глава XXIII СЛУЧАЙ Бегство Твердой Руки жестоко уязвило дона Руиса. В этих постоянных и, как казалось дону Руису, преднамеренных исчезновениях охотника молодой человек усматривал подчеркнутое нежелание общаться с ним. Невольно напрашивалась мысль, что за показной дикостью Твердой Руки скрывается затаенная неприязнь, а может быть, и какие-нибудь темные, далеко идущие замыслы. Но тайные мотивы этой неприязни были непонятны дону Руису. Ведь этот человек не задумываясь столько раз рисковал своей жизнью, чтобы помочь выбраться из беды ему и сестре! Эти мысли повергли дона Руиса на несколько минут в состояние крайней растерянности. Однако он ни словом не обмолвился о своих подозрениях. Когда пеоны, отправленные на поиски охотника, донесли, что Твердая Рука бесследно исчез, молодой человек лишь пожал плечами и подал знак к отправлению. Возвращение доньи Марианны в асиенду превратилось в настоящее торжество. Пеоны с веселыми песнями и пляской толпились вокруг ее носилок, наперерыв сменяя друг друга; они всячески старались выразить свой восторг по поводу ее благополучного возвращения. Донья Марианна в свою очередь, преодолевая неимоверную усталость, старалась дать им понять, как трогает ее их ласка и любовь. Маркиз, положительно не находивший себе места от беспокойства, вышел во двор встречать прибывших. Он наверняка и сам бы выехал в степь, не догадайся дон Руис послать к отцу гонца с известием о счастливом исходе поисков. В первую минуту встречи маркиз всецело отдался своим отцовским чувствам. Позабыв о своей аристократической спеси, дон Фернандо прижал к груди дочь, в спасении которой он уже было отчаялся. Даже дон Руфино Контрерас, поддавшись общему настроению, пролил притворную слезу и пялил на спасенную девушку свои рачьи зеленоватые глаза, тщетно стараясь придать им нежное выражение. Донья Марианна в слезах кинулась в объятия маркиза и тут же впала в глубокий обморок -- сказалось все пережитое. Это происшествие положило конец радостной суете. Донью Марианну унесли в ее комнату, а пеонов маркиз приказал распустить по домам. Их наградили деньгами и чарками мексиканской водки, что довершило радость этих добрых людей. Тигреро отклонил предложение дона Руиса переночевать в замке. К великому удовольствию Бигота, Мариано освободил пса от противного груза, и они вместе отправились домой. Стояла чудесная ночь. С ружьем за плечами в прекрасном настроении тигреро шел домой, насвистывая веселую песенку. На опушке леса из-за кустарника неожиданно вынырнул, в двух шагах от Мариано, Твердая Рука. -- А, это вы! -- воскликнул тигреро.-- Где пропадали? Что за нелепость -- ни с того ни с сего вдруг скрыться! Охотник пожал плечами. -- У меня, откровенно говоря, не было охоты стать предметом любопытства толпы. Ради чего? Ведь я ничего особенного не совершил... -- У всякого, конечно, свои причуды. Но я бы на вашем месте не сбежал. -- Как знать?.. А мне сдается все же, что вы гораздо скромнее, чем хотите казаться; я убежден, что в подобных обстоятельствах вы поступили бы так же, как и я. -- Возможно, хотя не думаю... Во всяком случае, благодарю за то, что вы открыли во мне качество, о существовании которого я и не подозревал. Но куда, черт возьми, вас несет в такое время? -- Я поджидал здесь вас. -- Вот как? Хорошо, что я не остался ночевать в асиенде... Зачем же я вам понадобился, позвольте полюбопытствовать? -- Хочу просить вас приютить меня на несколько дней. -- Сделайте одолжение. Дом, правда, не очень велик, но место для гостя всегда найдется, особенно для такого гостя, как вы. -- Благодарю вас, друг мой. Я не стану долго злоупотреблять вашим гостеприимством. Мне, видите ли, надо пробыть несколько дней в этих местах, а ночи сейчас холодные, и я предпочитаю проводить их под крышей, а не под открытым небом. -- Располагайтесь как дома в нашем скромном ранчо. А зачем и почему вам надобно пробыть здесь -- это меня нисколько не интересует. Гостите у нас сколько вздумается; доставите нам одну только радость. -- Благодарю, Мариано! На этом разговор окончился, и оба охотника зашагали нога в ногу к ранчо... Прошло несколько дней. За это время Твердой Руке довелось не раз увидеть -- правда, мельком -- донью Марианну; но сам он старался не попадаться ей на глаза. А между тем молодая девушка была бы не прочь встретиться с ним и втайне, сама того не сознавая, даже желала этого. Однажды, примерно через неделю после истории с ягуарами, в жаркий полдень охотник наслаждался сиестой, растянувшись на земле в частом кустарнике, совершенно скрывавшем его от посторонних глаз. Вдруг ему послышалась тяжелая поступь коня. Он мгновенно приподнялся на локтях и, чуть раздвинув кусты, стал внимательно осматриваться по сторонам. Твердая Рука едва подавил возглас удивления, увидев всадника, который остановился у того самого места, где он отдыхал. Осмотревшись по сторонам, всадник соскочил с коня с видом человека, прибывшего к месту своего назначения. Это был Кидд. "Зачем пожаловал сюда этот плут? -- мысленно спросил себя охотник.-- Наверно, затевает какую-нибудь пакость. Какое счастье, что я случайно оказался здесь! За этим бандитом надо следить в оба". Тем временем Кидд разнуздал коня и пустил его пастись на воле. Сам же он уселся на ближайший камень и, свернув маисовую пахитоску, стал курить с благодушным спокойствием человека, которого никогда не посещают угрызения совести. Твердая Рука знал, что здешние края далеки от тех мест, где обычно орудует Кидд. Что же могло привести сюда бандита? Охотник тщетно ломал себе голову над этой загадкой. Но сама судьба, явно расположенная к нему в этот день, преподнесла ему ключ к разгадке тайны. Снова раздался конский топот, а вскоре показался и всадник, трусивший мелкой рысцой. Это был изысканно одетый тучный мужчина с багровым лицом. Кидд, почтительно поклонившись, помог ему сойти на землю. -- Уф! -- сказал толстяк.-- Кончилась, наконец, эта проклятая тряска по жаре! -- Пеняйте на себя, дон Руфино. Вы сами этого хотели. Будь я так богат, как вы, я бы ни за какие блага не стал рыскать по прерии в такую жару. Разрази меня дьявол на этом месте, если я говорю неправду! -- Человек сам себе судья, маэстро Кидд,-- сухо ответил дон Руфино, утирая тонким батистовым платком пот, струившийся с его лица. -- Возможно, что и так. А все же имей я честь называться доном Руфино Контрерас, какого дьявола стал бы я гоняться за каким-то бродягой! Я бы пренебрег даже великим наслаждением, которое доставляет беседа с таким достойным кабальеро, как маэстро Кидд. -- Ха-ха! -- прыснул со смеху сенатор.-- Вы, кажется, пронюхали, что пахнет жареным, мошенник! -- Черт возьми! -- без всякого смущения отвечал бандит.-- Я не строю себе на этот счет никаких иллюзий. Конечно, вы не стали бы затруднять себя только для того, чтобы насладиться беседой со мной. -- Ты угадал, парень. Итак, слушай меня внимательно. -- Ого! Обращаться ко мне на "ты"! Предупреждаю, за это удовольствие плата за услуги повышается. А впрочем, говорите. Мне нравится такой крутой подход к делу: значит, дельце будет выгодное. Сенатор пренебрежительно пожал плечами. -- Хватит! Довольно болтовни! -- сказал он.-- Перейдем к делу. Скажи, Кидд, ты любишь деньги? -- Я предпочитаю золото! -- Отлично. А ты способен ради него убить человека? -- Что вы сказали? т" -- Я спрашиваю тебя, мошенник: возьмешься ли ты за плату убить одного человека? -- Ну, это-то я сразу понял. -- Зачем же было переспрашивать? -- А зачем было обижать меня подобными вопросами? Убить человека -- невелика штука, все дело в оплате. -- Останешься доволен. -- Деньги вперед? -- Если хочешь. -- Сколько? -- Предупреждаю: человек этот не робкого десятка. -- Поэтому-то он вам и мешает. Дальше. -- Что -- "дальше"? -- Сколько? -- Тысячи пиастров будет довольно? -- Не скажу, чтоб это было много. -- Черт возьми, ты парень с запросом! -- Не спорю; зато работаю на совесть. Выкладывайте все же имя человека, которого надо убрать с вашей дороги. -- Хосе Паредес. -- Управитель асиенды дель Торо? -- Он самый. -- Ну, знаете, с этим парнем не так-то просто справиться. Он здорово насолил вам? -- Я его даже не знаю. -- Рассказывайте! -- недоверчиво произнес бандит.-- Вы платите тысячу пиастров за убийство человека, которого даже не знаете? -- Невероятно, но факт. -- Не верю! Хотя я и бандит, но знаю, что человек не курица, его так, здорово живешь, не убивают. -- Только что ты сам высказал предположение, что человек этот стал мне поперек дороги. -- А! Это другое дело,-- сказал бандит. Этот довод показался ему достаточно убедительным, чтобы убить человека. -- Слушай же меня внимательно и запомни раз и навсегда мои слова. --У меня отличная память. -- Дня через два-три Паредес отправится в Эрмосильо. Он повезет векселя на довольно крупную сумму. --Превосходно! -- воскликнул Кидд, потирая от удовольствия руки.-- Ему -- пуля, мне -- векселя. -- Ничего подобного! Ты дашь ему спокойно проехать. А убьешь его на обратном пути, когда он будет возвращаться с деньгами. -- Верно! Что за идиотская у меня башка! Ну конечно, так будет лучше. -- Да, но ты отдашь эти деньги мне,-- насмешливо глядя на него, произнес дон Руфино. -- А сколько с ним будет денег? -- Пятьдесят тысяч пиастров. -- Vivo Dios! И вы хотите, чтоб я отказался от таких денег? Да я скорее удавлюсь! -- И все же тебе придется вернуть их мне. --Ни за что! -- Полно врать! -- сказал сенатор.-- Ты ведь в моих руках и отлично это знаешь... Значит, отказываешься? Тем хуже для тебя: теряешь две тысячи пиастров. -- Вы сказали: "тысяча". -- Я оговорился. -- Когда можно будет их получить? -- Да хоть сейчас. -- Разве они у вас при себе? --Разумеется. Внезапно в глазах бандита сверкнул зловещий огонек, он весь напружинился и с ножом в руке бросился на сенатора. Но на этот раз бродяга наткнулся на достойного ему противника: дон Руфино знал, с кем имеет дело, и, ни на минуту не спуская глаз с бандита, следил за малейшим его движением. Он успел предупредить молниеносное нападение Кидда, схватив бродягу за руку своей левой рукой, а правой наведя дуло пистолета почта в упор на грудь разбойника. -- Гей, маэстро! -- произнес сенатор, сохраняя при этом полное спокойствие.-- Ты что, взбесился? Какая муха укусила тебя? -- Пустите меня,-- угрюмо пробурчал бандит, пристыженный своей неудачей. -- Не раньше, чем ты бросишь нож, парень. Бандит разжал руку, нож упал на траву; дон Руфино мгновенно наступил на него ногой. -- Я думал, ты работаешь лучше,-- иронически заметил дон Руфино.-- Жаль, что я не размозжил твою башку,-- это научило бы тебя в другой раз бить без промаха. -- Я не всегда даю промах! -- с затаенной угрозой пробормотал Кидд. Наступило короткое молчание. Твердая Рука, явно заинтересовавшийся разговором, внимательно следил за ними, ловя каждое слово и каждое их движение. -- Ну как? Решился наконец? -- прервал молчание сенатор. -- На что? -- Принять мое предложение. -- Разве оно еще в силе? -- Конечно! -- В таком случае, принимаю. -- Но на этот раз придется вести честную игру,-- сказал сенатор,-- без жульничества. Понятно? -- Понятно,-- кивнул головой Кидд. -- Я рассчитываю на твою добросовестность, Кидд. Пусть сегодняшний урок послужит тебе на пользу. Я не всегда такой сговорчивый, и, если подобное недоразумение возникнет между нами еще раз, оно будет иметь для тебя самые серьезные последствия. Внушительный тон, которым были произнесены эти слова, и выразительный взгляд, которым они сопровождались, произвели свое действие и заставили призадуматься бандита. -- Ладно,-- сказал он.-- К чему эти угрозы? Ведь мы договорились. -- Тогда давай кончать. -- Где же я вас найду после "дела"? -- Это уж не твоя забота; я сам тебя найду. -- Отлично. Деньги? -- Вот они. Но только знай: если вздумаешь обмануть меня... --Хватит! Сказано уговор-и баста! Сенатор вытащил из кармана длинный вязаный кошелек, сквозь зеленые петли которого просвечивало золото, и, под бросив его несколько раз на ладони, швырнул кошелек шагов на двадцать в сторону от себя. В воздухе зазвенел чистый металлический звук. -- Ступай подбирай,-- сказал сенатор, а сам, воспользовавшись тем, что бандит кинулся за деньгами, вскочил в сед ло.-- Прощай и помни! -- крикнул он бандиту, послав коня галопом. Кидд, занятый пересчетом золотых, молчал. "Счет верен",-- подумал он, облегченно вздохнув. Опустив кошелек за пазуху, Кидд злобно следил за удалявшимся во всю прыть сенатором. "Берегись, дьявол! -- мысленно грозил он дону Руфино.-- Сегодня твоя взяла. Но настанет же день, когда и я дознаюсь о каком-нибудь темном пятне на твоем прошлом, и ты в свою очередь будешь в моих руках! Уж я-то маху не дам! Так и знай: пощады не жди!" Выразительно плюнув вслед умчавшемуся сенатору, бандит взнуздал своего коня, подтянул подпруги, вскочил в седло и ускакал в другом направлении. "Так вот оно что! -- поднимаясь с земли, подумал Твердая Рука.-- Нет, не станет дон Руфино убивать Паредеса с целью грабежа. Совершенно ясно, что задуманное убийство должно ударить по маркизу. Ну нет, я это дело расстрою!" Читатель уже знает, как свято выполнял Твердая Рука свои обещания. Глава XXIV ОТЕЦ И СЫН Теперь, когда мы посвятили читателя в события, разыгравшиеся в дель Торо, мы продолжим наш рассказ с того эпизода, на котором прервали его. Иначе говоря, мы будем присутствовать при разговоре Огненного Глаза и Твердой Руки. Если читатель помнит, этот разговор начался еще в пирамиде, тотчас же после заседания совета сашемов. Отец и сын, следуя друг за другом, поднялись на вершину левой пирамиды, затем прошли по мосту из лиан, перекинутому на огромной высоте, проникли в правую пирамиду, откуда спустились в нижний этаж, почтительно приветствуемые по пути встречными индейцами. Здесь Огненный Глаз легонько стукнул два раза в дверь, перед которой они остановились. Изнутри прогремел засов, и показавшаяся на пороге молодая служанка пропустила их мимо себя. Отец и сын мгновенно перевоплотились. Куда девалась их подчеркнутая индейская сдержанность! Всякая натянутость бесследно исчезла, уступив место непринужденности людей, привыкших вращаться в европейском обществе. -- Мария,-- обратился Огненный Глаз к индианке,-- доложите своей госпоже, что ее сын вернулся. На этот раз Огненный' Глаз отказался от наречия команчей, которым он пользовался до сих пор: распоряжение было отдано на чистейшем испанском языке. -- Но это уж известно сеньоре, ми амо,-- ответила молодая девушка. -- Вот как! -- удивился Огненный Глаз.-- К ней ктонибудь заходил? -- Фрай Серапио; он и сейчас у сеньоры. -- Прекрасно. Доложите о нас, дитя мое. Девушка поклонилась и порхнула словно птичка за портьеру, но, едва исчезнув, снова появилась и пригласила их войти. Они прошли за портьеру, приподнятую служанкой, и очутились в просторной комнате в четыре окна; в окна были вставлены деревянные рамы с настоящими стеклами -- роскошь неслыханная в этих краях! С потолка вдоль окон свисали занавеси из плотной красной камки'. Стены комнаты были обиты тисненой кожей, и вся она была обставлена в том хорошем испанском вкусе, секретом которого еще обладают одни лишь родовитые кастильцы. Аналой в углу с висевшим над ним крестом из слоновой кости, пожелтевшей от времени, картины Мурильо и Сурбарана2 на евангельские темы придавали этой комнате вид молельни, тогда как удобные диваны, столы, заваленные книгами, и кресла делали ее похожей на гостиную. У серебряной жаровни, в которой догорал ароматный сандал, сидели женщина и 'Камка -- шелковая цветная ткань с узором. М у р и л ь о Бартоломео -- знаменитый испанский живописец XVII века. Сурбаран Франсиско -- испанский живописец, современник Мурильо. монах. Оба были уже не молоды, точнее говоря -- приближались к пятидесятилетию. На женщине был старомодный наряд времен ее молодости. Седина, пробивавшаяся в волосах, несколько глубоких морщин, коснувшихся ее лица, не в силах были уничтожить следы редкой былой красоты. Резко очерченные черты смугловатого лица выдавали в ней представительницу чистой расы ацтеков. Взор черных, чуть раскосых глаз излучал какое-то необыкновенное тепло; лицо дышало добротой; ее худощавая фигура не была еще тронута временем, а красивые руки и ноги были до странности маленькими. фрай Серапио представлял собой совершенный тип дородного и представительного испанского монаха; казалось, он сошел с одного из полотен Сурбарана. При входе мужчин женщина и монах встали со своих мест. -- Добро пожаловать, дорогой сын! -- воскликнула женщина, раскрывая сыну свои объятия. Мы не станем описывать нежную встречу матери и сына, продолжавшуюся несколько минут. -- Простите, падре Серапио,-- сказал Твердая Рука, освобождаясь из нежных объятий матери,-- но я так давно не целовал свою мать, что никак не мог насытиться ее ласками. -- И целуйте ее на здоровье,-- ответил монах.-- Ласки матери по крайней мере никогда не оставляют после себя горьких воспоминаний. -- Что это, падре, уже покидаете нас? -- обратился к монаху Огненный Глаз. -- После такой долгой разлуки людям хочется побыть наедине и посторонний человек оказывается всегда лишним. К тому же по случаю приезда сюда бледнолицых охотников и трапперов у меня с братией довольно много дела в селении. -- А как обстоят дела с новообращенными? Довольны ими? Монах печально покачал головой. -- Нет; правда, благодаря вашему покровительству индейцы относятся к нам с уважением, синьор дон... --Тсс!.. Падре, молчок! -- прервал его Огненный Глаз.-- Помните: меня зовут Огненным Глазом, и никак иначе. -- Простите, я все забываю, что вы отказались от имени, которое вам дали при крещении. Да, сеньор, миновало то доброе старое время, когда мы так легко обращали индейцев в христианство. С тех пор как мы стали мексиканцами, индейцы перестали верить в могущество испанского бога...1 Да, к слову сказать: у меня к вам серьезная просьба. Донья Эсперанса, с которой я говорил уже об этом, обнадежила меня в том, что вы не откажете. -- Вы как-то мне сказали, падре, что донья Эсперанса всегда приносит вам удачу. Что ж, вероятно, так будет и на этот раз. -- Вот в чем дело, друг мой,-- вмешалась в разговор донья Эсперанса,-- наш падре просит разрешить ему и еще одному монаху участвовать в готовящейся военной экспедиции. -- Какая странная мысль! А зачем это вам? Надеюсь, вы не собираетесь сражаться в наших рядах, падре? -- Нет, конечно! -- улыбаясь, отвечал монах.-- Я страдаю отсутствием каких бы то ни было воинственных наклонностей. Но ведь это будет, если я не ошибаюсь, серьезная экспедиция? -- И весьма,-- словно отвечая своим мыслям, сказал Огненный Глаз. -- А известно,-- продолжал монах,-- что в такого рода походах раненых бросают, не оказав им помощи. Ну, вот я и желал бы сопровождать индейских воинов, чтобы оказывать помощь раненым. -- Хорошо, падре, я удовлетворю вашу просьбу; но должен вас предупредить, что вы многим рискуете. А если вы попадете в руки мексиканцев?! Они расправятся с вами как с бунтовщиком. Об этом стоит подумать. -- Думать тут не приходится: либо исполнить свой долг и умереть с честью, либо оказаться подлым трусом. Другого выбора нет. Так, значит, вы разрешаете? -- Разрешаю и благодарю. -- Бог ниспошлет вам за вашу доброту! А теперь да пребудет с вами Господь, а я удаляюсь. Когда они остались наконец втроем, донья Эсперанса ласково привлекла к себе сына и, усадив его подле себя на низенькую скамеечку из сандалового дерева, отвела своими пре' Эмар намекает тут на то, что индейцы считали Христа испанским богом и, с тех пор как мексиканцы покончили с владычеством испанцев, перестали верить в его могущество. лестными руками вьющиеся кудри со лба и долго и внимательно вглядывалась в его лицо. -- Что с тобой, Диего? -- произнесла она ласковым голосом, проникнутым нежной материнской заботой.-- Ты какойто грустный, выглядишь бледным и утомленным... Вот и в глазах затаилась какая-то мрачная дума. Что случилось? -- Да ничего особенного, дорогая,-- ответил он с плохо скрытым смущением.-- Я, как всегда, много охотился... ну и устал немного, потому и побледнел. Она недоверчиво покачала головой. -- Мать, дитя мое, трудно обмануть,-- ласково произнесла она.-- С тех пор как ты стал мужчиной, я не один раз встречала тебя после возвращения из твоих долгих и, увы, опасных странствий. Иногда ты выглядишь утомленным, иногда больным, но никогда таким грустным и встревоженным, как сегодня. --Мать! -- Не спорь! Ты все равно не переубедишь меня. Просто ты не хочешь открыться мне. Ну что же! Помоги тебе Бог найти человека, которому ты мог бы поверять свои тайны с уверенностью, что тебя поймут так же хорошо, как я всегда понимала тебя. -- О мать! Ты никогда еще в жизни ни в чем не упрекала меня! -- Потому что, Диего, сегодня ты впервые не позволяешь мне заглянуть в твою душу. Твердая Рука вздохнул и молча поник головой. Тогда заговорил молчавший до сих пор Огненный Глаз. Мигнув украдкой донье Эсперансе, он подошел к сыну. -- Диего,-- сказал он, положив руку на его плечо,-- ты еще ни словом не обмолвился о моем поручении. -- Прости меня, отец,-- сказал охотник, вскочив на ноги- Я готов дать тебе полный отчет обо всем, что я делал во время своего отсутствия из нашего селения. -- Сядь, сын мой. Мы с матерью разрешаем тебе сесть. Охотник сел и, собравшись с мыслями, начал подробно рассказывать обо всем, что случилось с ним во время его пугешествия. Мы не станем пересказывать эти приключения, потому что читатель уже знаком с ними. Заметим только, что Огненный Глаз и донья Эсперанса с неослабевающим вниманием и с явным интересом слушали сына два часа. Когда он кончил свой рассказ, мать нежно расцеловала сына, похвалив Твердую Руку за его доблестное и благородное поведение в таких трудных обстоятельствах. Но Огненный Глаз интересовался другим. -- Значит,-- сказал он,-- человек, с которым ты прибыл сюда, и есть управитель дона Фернандо де Могюер? -- Да, отец. Огненный Глаз хлопнул в ладоши, и в комнате появился Ястреб. Старик подошел к молодому вождю и прошептал ему что-то на ухо, а Ястреб понимающе кивнул головой и, почтительно поклонившись, удалился. -- Я приказал Ястребу,-- обратился к сыну Огненный Глаз,-- отсчитать пятьдесят тысяч пиастров этому человеку, а по векселям мы сами получим в Эрмосильо. Ты хорошо поступил, что привел его сюда: не годится, чтобы честный человек стал жертвой негодяя. Собственно говоря, дело это ничуть не касается нас, но, видишь ли, этот дон Фернандо -- мой бывший соотечественник, и я не прочь оказать ему услугу. Отправь сегодня же этого управителя из селения. Дай ему в провожатые Свистуна, Пекари да еще трех-четырех охотников: этого будет более чем достаточно, чтобы отпугнуть бандитов, если бы они вздумали напасть на него. Впрочем, путь его лежит далеко в стороне от Эрмосильо, и вряд ли кому-нибудь придет в голову подстерегать его на этой дороге в асиенду. -- С вашего разрешения, отец, я могу и сам проводить его,-- сказал Твердая Рука. В глазах его сверкнула радость при мысли о возможности снова увидеть хотя бы мельком донью Марианну, но строгий взгляд Огненного Глаза заставил его тут же поникнуть головой. -- Нет,-- сказал Огненный Глаз,-- ты будешь нужен мне здесь. -- Как вам будет угодно,-- с притворным равнодушием отвечал Твердая Рука. С этими словами он встал со своего места, направляясь к двери. -- Куда ты? -- Исполнить ваш приказ, отец. -- Успеешь. Времени до вечера еще много, а мне надобно поговорить с тобой. Садись. Сын молча повиновался. -- Как ты назвал эту асиенду, Диего? -- после минутного раздумья спросил Огненный Глаз. -- Асиенда дель Торо, отец. -- "Асиенда дель Торо"?.. -- произнес Огненный Глаз, делая вид, что роется в своих воспоминаниях.-- Постой, постой! Уж не тот ли это замок, что выстроен на месте древней Сиболы? -- Да, отец, так по крайней мере говорят. Донья Эсперанса с тайной тревогой следила за этим разговором. Она ломала себе голову, стараясь отгадать, куда клонит ее муж. Она не могла понять, почему он не оставляет эту жгучую тему, случайно затронутую в их беседе. -- Это, кажется, укрепленный замок? -- продолжал Огненный Глаз. -- Да, отец, и даже с зубчатыми башнями. -- Да-да, теперь я припоминаю: это превосходная боевая позиция. Донья Эсперанса наблюдала за своим мужем со все возрастающим удивлением; его ледяное спокойствие и упрямая настойчивость положительно пугали ее. А он все не унимался. -- Ты бывал когда-нибудь в этом замке? -- Никогда, отец. -- Жаль! Но ты, кажется, знаком с некоторыми его обитателями? Не может быть, чтобы такой дворянин, как этот дон Фернандо де Могюер, не пожелал отблагодарить человека, который спасал несколько раз жизнь его детей... -- Не могу сказать, была ли такая мысль у дона Фернандо, так как сам я никогда не имел чести его видеть. -- Гм! Довольно странно, дон Диего, что ты не попытался познакомиться с ним! Впрочем, все это не имеет скольконибудь важного значения для моих планов. -- Для твоих планов, отец? -- удивился Твердая Рука. -- Сейчас ты все поймешь. Дело в том, что мы намереваемся открыть кампанию двумя молниеносными ударами. Прежде всего мы постараемся завладеть Квитоваком, где в настоящее время сосредоточены главные мексиканские силы. Для успеха нашего дела имел бы также огромное значение захват такой мощной позиции, как асиенда дель Торо, расположенная на перекрестке трех дорог: в Эрмосильо, Ариспу и Сонору. Я хотел было поручить это дело тебе. Но у тебя нет заручки в замке, да и самому тебе такая мысль мало, повидимому, улыбается. Что ж, оставим ее. Я пошлю туда Ястреба и Пекари. Эти опытные и хитрые военачальники одним ударом возьмут замок, тем более что обитатели его не ожидают, как видно, нападения и плохо подготовлены к обороне. Что же касается тебя, мой сын, то ты пойдешь со мной в поход на Квитовак. Ну, а теперь ты свободен и можешь удалиться. С тайным ужасом в душе слушал отца охотник. Удрученный его рассказом, Твердая Рука не заметил даже, что отец сам себе противоречит. В самом деле, только что Огненный Глаз притворялся, будто он не знает даже названия асиенды, а теперь говорил о ней с полным знанием дела, обрисовал сыну топографию местности во всех ее деталях, обнаруживая глубокое знакомство с этой позицией. Но Твердая Рука ничего не замечал. Мысль о грозной опасности, которой подвергнется донья Марианна в случае захвата асиенды апачами, ошеломила его. Огненный Глаз между тем украдкой следил за сыном. -- Прости, отец,-- заговорил наконец Твердая Рука,-- но я полагаю, что было бы неосторожным поручать такую операцию против замка, расположенного в глубине страны, отряду из необученных военному строю индейцев. -- Вот поэтому-то я и думал о тебе. Ты бы двинулся туда во главе отряда белых охотников и метисов; в качестве бледнолицых вы могли бы незаметно добраться до асиенды. Признаюсь, твой отказ нарушает мои планы, но так как я не хочу принуждать тебя... -- Но я не думал отказываться, отец! --воскликнул молодой человек. -- Вот как! -- Уверяю тебя, отец; напротив, я жажду получить столь ответственное задание. -- Значит, я был введен в заблуждение твоим молчанием и двусмысленными фразами. Итак, ты согласен? -- Я буду счастлив, отец. -- Значит, решено. Отлично! А теперь займись Паредесом -- ему пора уже вернуться к своему господину. И смотри, сын мой, никому ни слова о нашем разговоре: слишком важные дела связаны с ним. Поцелуй свою мать и ступай. Молодой человек бросился в объятия доньи Эсперансы, а та, нежно целуя сына, успела шепнуть ему одно слово: "Надейся". Почтительно поклонившись отцу. Твердая Рука удалился. -- Ну как, Эсперанса,-- сказал Огненный Глаз, потирая от удовольствия руки,-- теперь ты угадываешь, наконец, мои намерения? -- Нет,-- кротко улыбаясь, ответила она.-- Но мне кажется, я начинаю понимать их... Глава XXV ТОПОР Твердая Рука покинул пирамиду в крайне возбужденном состоянии. Слово, произнесенное на ухо его матерью, не выходило из головы. Очевидно, донья Эсперанса, с чуткостью, присущей одним лишь матерям, разгадала тайну, которую он так тщательно скрывал в глубине своей души,-- то затаенное чувство, в котором он боялся признаться даже самому себе. С другой стороны, его несказанно смущал разговор с отцом, а более всего -- предложение, сделанное ему в заключение беседы. Поведение отца казалось ему необъяснимым. Он не понимал, как у этого старика, известного всем своей безупречной репутацией, могло зародиться намерение предательски напасть на человека, которому он сам только что так бескорыстно пришел на помощь. Твердая Рука положительно терялся в догадках, думая о том, в каком вопиющем противоречии находится поведение отца со словом "надейся", непрестанно звучавшим в его ушах. Но так как до дома охотника, где находился Паредес, было далеко и прошло немало времени, пока продолжалось это сложное путешествие, он успел совладать с собой. У порога его хижины стояли Свистун и Пекари. -- Наконец-то, Твердая Рука! -- еще издали крикнул ему траппер.-- Мы давно поджидаем вас. --Вы? Меня?! -- Ну конечно, вас. Ястреб передал мне и вождю приказ Огненного Глаза охранять в пути человека, прибывшего с вами сегодня утром. заручки в замке, да и самому тебе такая мысль мало, повидимому, улыбается. Что ж, оставим ее. Я пошлю туда Ястреба и Пекари. Эти опытные и хитрые военачальники одним ударом возьмут замок, тем более что обитатели его не ожидают, как видно, нападения и плохо подготовлены к обороне. Что же касается тебя, мой сын, то ты пойдешь со мной в поход на Квитовак. Ну, а теперь ты свободен и можешь удалиться. С тайным ужасом в душе слушал отца охотник. Удрученный его рассказом, Твердая Рука не заметил даже, что отец сам себе противоречит. В самом деле, только что Огненный Глаз притворялся, будто он не знает даже названия асиенды, а теперь говорил о ней с полным знанием дела, обрисовал сыну топографию местности во всех ее деталях, обнаруживая глубокое знакомство с этой позицией. Но Твердая Рука ничего не замечал. Мысль о грозной опасности, которой подвергнется донья Марианна в случае захвата асиенды апачами, ошеломила его. Огненный Глаз между тем украдкой следил за сыном. -- Прости, отец,-- заговорил наконец Твердая Рука,-- но я полагаю, что было бы неосторожным поручать такую операцию против замка, расположенного в глубине страны, отряду из необученных военному строю индейцев. -- Вот поэтому-то я и думал о тебе. Ты бы двинулся туда во главе отряда белых охотников и метисов; в качестве бледнолицых вы могли бы незаметно добраться до асиенды. Признаюсь, твой отказ нарушает мои планы, но так как я не хочу принуждать тебя... -- Но я не думал отказываться, отец! -- воскликнул молодой человек. -- Вот как! -- Уверяю тебя, отец; напротив, я жажду получить столь ответственное задание. -- Значит, я был введен в заблуждение твоим молчанием и двусмысленными фразами. Итак, ты согласен? -- Я буду счастлив, отец. -- Значит, решено. Отлично! А теперь займись Паредесом -- ему пора уже вернуться к своему господину. И смотри, сын мой, никому ни слова о нашем разговоре: слишком важные дела связаны с ним. Поцелуй свою мать и ступай. Молодой человек бросился в объятия доньи Эсперансы, а та, нежно целуя сына, успела шепнуть ему одно слово: "Надейся". Почтительно поклонившись отцу. Твердая Рука удалился. -- Ну как, Эсперанса,-- сказал Огненный Глаз, потирая от удовольствия руки,-- теперь ты угадываешь, наконец, мои намерения? . -- Нет,-- кротко улыбаясь, ответила она.-- Но мне кажется, я начинаю понимать их... Глава XXV ТОПОР Твердая Рука покинул пирамиду в крайне возбужденном состоянии. Слово, произнесенное на ухо его матерью, не выходило из головы. Очевидно, донья Эсперанса, с чуткостью, присущей одним лишь матерям, разгадала тайну, которую он так тщательно скрывал в глубине своей души,-- то затаенное чувство, в котором он боялся признаться даже самому себе. С другой стороны, его несказанно смущал разговор с отцом, а более всего -- предложение, сделанное ему в заключение беседы. Поведение отца казалось ему необъяснимым. Он не понимал, как у этого старика, известного всем своей безупречной репутацией, могло зародиться намерение предательски напасть на человека, которому он сам только что так бескорыстно пришел на помощь. Твердая Рука положительно терялся в догадках, думая о том, в каком вопиющем противоречии находится поведение отца со словом "надейся", непрестанно звучавшим в его ушах. Но так как до дома охотника, где находился Паредес, было далеко и прошло немало времени, пока продолжалось это сложное путешествие, он успел совладать с собой. У порога его хижины стояли Свистун и Пекари. -- Наконец-то, Твердая Рука! -- еще издали крикнул ему траппер.-- Мы давно поджидаем вас. --Вы? Меня?! -- Ну конечно, вас. Ястреб передал мне и вождю приказ Огненного Глаза охранять в пути человека, прибывшего с вами сегодня утром. -- Ооах! Свистун сказал правду,-- коротко подтвердил Пекари. -- А это что? -- спросил Твердая Рука, указывая на стоявшего неподалеку мула, нагруженного мешками. -- Подарки Огненного Глаза вашему человеку. Да он сам вам все расскажет. Твердая Рука застал дона Хосе за приготовлениями к отъезду. Управитель был в самом веселом настроении. Завидев охотника, он бросился к нему и, с жаром пожимая его руку, воскликнул: -- Добро пожаловать, приятель! Да, теперь я вижу, что на ваше слово можно положиться! Ну, а я вот вынужден просить у вас прощения. -- Прощения? За что? -- За то, что усомнился в вас. Когда сегодня утром вы бросили меня здесь как ненужную ветошь... я заподозрил... понимаете, гнев -- плохой советник... одним словом, я перестал вам верить. Черт знает какие мысли полезли мне в голову! Поверите ли, я чуть было не удрал отсюда. -- И совершили бы непоправимую ошибку. -- Я думаю, карай! Мне очень стыдно, и я снова прошу простить меня. -- Ха-ха! -- рассмеялся охотник.-- Есть о чем разговаривать! Вернемся лучше к делу. Вы поедете в асиенду под охраной надежных людей и, конечно, благополучно доберетесь туда. Когда вы выложите все деньги на стол, ваш господин вряд ли станет расспрашивать о подробностях вашего путешествия. И я, знаете ли, полагаю, что совсем не к чему посвящать его во все, что случилось с вами. Для него это не представляет никакого интереса, а может дать пищу всяким пересудам. -- Будьте спокойны,-- с хитрой усмешкой ответил Паредес.-- Я не пророню ни слова. Да, кстати,-- продолжал он,-- я получил здесь сполна по всем этим векселям. Теперь они ваши. Прошу принять их. Охотник взял векселя и сунул их за пазуху. Наступило молчание. Хотя все приготовления к отъезду управителя были окончены, он продолжал без толку метаться по хижине. Охотнику стало ясно, что Паредес хочет что-то сказать, но не знает, как приступить к делу. -- Что вас беспокоит, друг мой? -- пришел ему на помощь Твердая Рука.-- Говорите же, не стесняйтесь. -- Дело в том,-- решился наконец Паредес,-- что мне не хотелось бы уехать отсюда, не отблагодарив вас за оказанную помощь. Но как? Сколько ни бьюсь, ничего не придумаю. -- Только и всего! -- весело ответил охотник.-- Неужто это так трудно? -- Вы и не представляете себе! Поверите ли, вот уже полчаса, как я напрасно ломаю себе голову над этой задачей! -- Потому что вы ищете не там, где надо. -- А вы придумали? Да неужели?! -- Сейчас сами убедитесь! Я часто охочусь в ваших краях. Так вот, как только мне случится быть снова в окрестностях асиенды, я заеду погостить у вас. -- Ничего лучшего и не придумаешь! Увидите, какой я окажу вам прием. Приезжайте хотя и с десятью приятелями -- у меня найдется, чем угостить вас. -- Ловлю вас на слове! -- А сами вы даете слово? -- спросил Паредес. --Даю. -- Чудесно! Приезжайте когда хотите, днем или ночью: мой дом будет всегда открыт для вас. -- Ночью?! Но ночью мне, пожалуй, будет трудновато пробраться в асиенду. -- Ничуть! Вам достаточно будет назвать себя. -- Значит, решено. А теперь вам пора ехать. До наступления темноты осталось часа четыре, не больше. Не задерживайтесь. -- А вы не медлите с исполнением своего обещания. -- Не беспокойтесь! Они вышли из хижины. У дверей верхами стояли человек восемь индейцев и трапперов, готовых двинуться в путь по первому знаку управителя. Паредес пожал на прощанье руку охотника, вскочил в седло и, подхватив одной рукой поводья мула, подал знак к отъезду. Маленький отряд, вырвавшись из толпы зевак, галопом помчался по улицам селения. Твердая Рука долго смотрел вслед удаляющимся всадникам. Только когда они скрылись, он вернулся к себе. Занятый своими мыслями, он не замечал, как течет время. Вдруг он вскочил, топнул об пол ногою и гневно воскликнул: -- Нет, тысячу раз нет! Я не злоупотреблю доверием этого человека. Это было бы низким предательством. Нет, не пойду на такую подлость! Это не были слова; это было решение, плод долгих и мучительных дум, обуревавших молодого охотника... Прошло много дней. В индейском селении жизнь шла своим чередом. Неоднократно собирался военный совет; был окончательно разработан план предстоящей кампании; вернулся Свистун, доложивший Огненному Глазу, что дон Хосе благополучно добрался до асиенды дель Торо. ха Но вот начали, наконец, стекаться союзные индейские войска. Вскоре не стало места для размещения всех прибывающих воинов, им приходилось разбивать свои стоянки в степи под открытым небом. Это обстоятельство не являлось, впрочем, слишком большой неприятностью для индейцев, привыкших ко всякой непогоде. Скорее наоборот, жизнь под открытым небом была им по душе. На двенадцатый день после отъезда Паредеса глашатаи сзывали всех вождей свершить при закате солнца религиозный, установленный перед началом военных действий ритуал -- так называемое Великое Врачевание. В тот самый миг, когда солнце, окруженное багрово-красным ореолом, заходило за горизонт, верховный жрец поднялся на крыльцо Хижины Великого Врачевания и среди воцарившейся тишины провозгласил: -- Ушло живительное тепло солнца, земля погрузилась во мрак! Настал таинственный час борьбы человека с духом зла. Начинайте обряд Великого Врачевания! Мгновенно воздух огласился нестройными дикими криками, и отовсюду двинулись полчища всевозможных чудищ: четвероногих, рептилий и птиц. Эти странные существа выбегали из каждой хижины, спускались по лестницам пирамид, выползали из-за углов улиц, надвигались с полей. Толпы их скоро захлестнули все площади и улицы и разлились нескончаемым потоком по окрестностям селения на целую милю в окружности. Это были ряженые индейские воины, облаченные в меха, перья и шкуры. Индейцы, как известно, в совершенстве подражают крикам различных животных и птиц. Они великолепно изучили, кроме того, нравы и повадки животных, их движения, их поведение при самых различных обстоятельствах, например во время еды, и даже их манеру укладываться спать. Трудно себе представить этот неистовый концерт с его визгом и криком, с его посвистом и шипением, с его человеческим пением и рычанием хищников, всю эту дикую какофонию, в которую врывался еще и неумолчный лай одуревших от страха собак. От всего этого религиозного шествия веяло какой-то первобытной суровостью, способной поразить даже самое богатое воображение. Временами внезапно воцарялась тишина, и тогда в ночном безмолвии снова гремел голос жреца: -- Низвергнуто ли, братья мои, злое начало? Попрали ли вы его своими ногами? В ответ неслись нестройные крики, и оглушительный гомон начинался снова. Так продолжалось всю ночь. За несколько мгновений до восхода солнца жрец снова задал свой вопрос. На этот раз среди наступившей тишины прозвучал высокий и мелодичный голос молодой девушки: -- Владыка жизни сжалился над своими детьми и послал им на помощь солнце! Злое начало побеждено! В то же мгновение взошло сияющее солнце. Индейцы приветствовали его радостными возгласами и, скинув с себя свое фантастическое облачение, пали на колени, подняв глаза к небу. Жрец обмакнул в наполненную водой чашу из тыквы пучок полыни и, покропив им на все четыре стороны, обратился с мольбой к небу: -- Здравствуй, солнце, видимый наместник невидимого владыки жизни! Внемли мольбам своих краснокожих сынов! Дело их правое! Даруй же им скальпы их врагов, дабы было что нанизать им на свои пояса! Приветствую тебя, солнце, здравствуй! -- Приветствую тебя, солнце, здравствуй! -- хором подхватила толпа. Все встали с колен. Первая часть ритуала была окончена. Жрец удалился; место его занял глашатай, призвавший главных сашемов вырыть топор войны. Начался новый обряд. Вожди стройной процессией вошли в Хижину Великого Врачевания. Здесь, на месте, указанном жрецом, старейший из вождей отрыл ножом для снимания скальпов "великий топор войны", эмблему предстоящей войны. Затем сашемы в том же порядке выступили из хижины. Впереди, между воином, который нес тотем, и воином, который нес трубку мира, шествовал старейший вождь; обхватив обеими руками рукоятку топора, он нес его лезвием вперед, плотно прижав топор к своей груди. Так сашемы дошли до Ковчега первого человека, где они выстроились лицом к столбу войны. Теперь дело было за жребием: он должен был решить, кому из сашемов выпадет великая честь нанести удар священным топором по столбу войны. Индейцы, народ в высшей степени суеверный, придают этой церемонии огромное значение. Удачно нанесенный удар, сделавший глубокую зарубку в столбе, считается предзнаменованием счастливого исхода войны. Приступили к жеребьевке; жребий пал на Твердую Руку. Гул одобрения пронесся по рядам присутствующих, когда было произнесено имя человека, которого народ любил и уважал как одного из храбрейших своих сынов. Твердая Рука выступил из рядов, стал спиной к Ковчегу первого человека, принял топор из рук старейшего вождя, занес его высоко над своей головой и, вращая с невероятной быстротой, метнул в столб войны. Топор так глубоко врезался в дерево, что жрец, который должен был выдернуть его, после долгих и тщетных усилий вынужден был отказаться от этой попытки. Крик радости вырвался из груди воинов; подхваченный многотысячной толпой, он прозвучал, как могучий боевой клич. Старейшие сашемы в один голос утверждали, что они не помнят такого удара. Все предвещало счастливый исход войны. Всеобщее ликование не знало границ. Твердой Руке устроили овацию, вожди и воины наперебой поздравляли его с достигнутым результатом. Когда топор был наконец вынут, воины посторонились, очистив место для женщин. Началась пляска скальпов. В танце участвуют одни только женщины; это, кажется, единственный случай, когда индейские воины пасуют перед женщинами, Эта священная пляска сохранилась только у непокоренных индейцев; она исполняется лишь в честь особо важных событий: накануне великого похода или после окончания его, да и то лишь в случае счастливого его исхода. А успешным походом индейцы считают такой, из которого воины возвращаются с большим количеством скальпов и отобранных у неприятеля лошадей, не понеся при этом потерь. Женщины отплясывают этот танец с воодушевлением, переходящим в исступление, зажигая сердца воинов воинственным задором. Но вот смолкли неистовые крики женщин и прекратились их необузданные движения. Пляска скальпов кончилась. Воины приступили к последнему из обрядов, предшествующих началу военных действий. Следы этого обряда нам случалось встречать лишь у некоторых племен, обитающих на берегах Верхнего Миссури, да еще у индейцев чисто папагосского происхождения. Он состоит в предсказании будущего по потрохам молодой кобылицы. Само собой разумеется, что жрец-толкователь говорит все, что ему взбредет на ум, и все ему верят на слово по той простой причине, что никто, кроме жреца-толкователя, не владеет искусством этого вещания. На этот раз то ли потому, что он не хотел смущать всеобщую радость, то ли потому, что, долго обманывая других, он сам уверовал в свою ложь, жрец предсказал внимавшим ему воинам победоносный исход войны. Это предсказание было встречено новым взрывом всеобщего ликования. Останки кобылицы согласно обычаю были отданы жрецу, который, таким образом, один только и вышел с чистым барышом из этого темного дела. Наконец все предвоенные обряды были закончены, и воины получили приказ держать наготове оружие, лошадей и провиант в ожидании приказа о выступлении, которого ждали с минуты на минуту. Папагосским сашемам удалось поставить под свои тотемы тридцать тысяч воинов на превосходных конях; около четырех тысяч из них были вооружены огнестрельным оружием. Правда, индейцы, с редким искусством владеющие топором, копьем и луком, весьма посредственные стрелки из ружей: суеверный страх, который они питают к огнестрельному оружию, мешает им брать точный прицел. Однако есть немало индейцев, которым удается преодолеть этот страх. Из них вырабатываются отличные стрелки, которых следует весьма опасаться в бою. Но главная огневая мощь индейской армии заключалась в оружии восьмидесяти охотников белых и метисов, присоединившихся к индейцам в надежде на грабеж и поживу. Огненный Глаз, оставив за собой верховное командование, назначил трех командующих -- Ястреба, Свистуна и Пекари. Твердой Руке было поручено командование отрядом особого назначения в составе двадцати пяти белых охотников. Он сам отбирал их из числа самых смелых и честных трапперов. Итак, все уже было готово к открытию военных действий. Индейцы ожидали только безлунных ночей, чтобы по своему обыкновению вторгнуться на территорию врага под покровом темноты. Глава XXVI. БЛЕДНОЛИЦЫЕ Возвращение Паредеса было по-разному воспринято в асиенде. Маркиз, конечно, обрадовался ему, хотя суммы, привезенной Паредесом, едва хватило для удовлетворения самых насущных нужд хозяйства, требовавшего все новых и новых вложений капитала. Дон Руфино ничем не выдал своего удивления по поводу благополучного возвращения человека, гибель которого он так тщательно подготовил. Но его удивление уступило место тревоге, а затем и ужасу, когда он подсчитал время, затраченное доном Хосе на путешествие. В самом деле, на проезд в Эрмосильо и обратно, по самым скромным подсчетам, требовалось девять суток, между тем как отсутствие управителя продолжалось всего пять дней. Ясно, что Паредес не ездил в Эрмосильо, но вместе с тем он получил по векселям. Что бы это могло значить? За всем этим, несомненно, скрывалась какая-то тайна. Дон Руфино, сгоравший от нетерпения пролить на нее свет, находился в затруднительном положении. Дело в том, что ему нельзя было расспрашивать Паредеса. Ведь в глазах всех сенатор якобы ничего не знал о цели его поездки. Кроме того, дон Руфино отлично понимал, что Паредес все равно не ответит ему, а, пожалуй, еще и зло подшутит над ним. Бравый управитель не знал, что дон Руфино и есть глава заговора, который чуть было не погубил его. Он вообще не имел никаких видимых оснований сомневаться в порядочности сенатора. Тем не менее безошибочным чутьем, которое свойственно честным и порядочным натурам, Паредес с первого же взгляда угадал в сенаторе волка в овечьей шкуре, почувствовал к нему непреодолимое, почти инстинктивное отвращение, скрывать которое не считал даже нужным. Не имея возможности добиться чего-нибудь от Паредеса, дон Руфино не переставал искать ключ к разгадке этой таинственной истории. Он знал, что в Соноре, как, впрочем, в любом другом штате Мексики, не так просто встретить человека, способного из одной любви к ближнему учесть такие крупные векселя. Это мог сделать только очень богатый человек, преисполненный к тому же желанием оказать услугу маркизу. Но сколько ни ломал себе голову дон Руфино, сколько ни перебирал в памяти всех владетелей асиенд, живущих на протяжении пятидесяти лье в окружности, он не видел среди них такого человека. В конце концов сенатор пришел к выводу, что тот, кто учел эти векселя, знал о готовящемся покушении на управителя. Но кто? "Неужели Кидд?" -- подумал дон Руфино, но тут же вынужден был отвергнуть это подозрение. Уже одно предположение, что бандит мог пощадить жизнь Паредеса, показалось ему смешным; но чтобы Кидд дал уйти своему пленнику, не очистив его карманов,-- такая мысль была просто нелепой. Дон Руфино долго не мог выбраться из порочного круга всевозможных догадок. Для этого ему недоставало отправной точки. Внезапно он ее нашел. Он решил проследить всю историю заговора, начиная со своей встречи с Киддом. Он шел от вывода к выводу, с трудом пробиваясь сквозь рой туманных предположений, теснившихся в его воспаленном мозгу, пока его не озарила мысль, которая почти привела его к истине. -- Правду говорят краснокожие,-- бормотал он про себя,-- что в прерии деревья имеют уши, а листья -- глаза. Теперь я вспоминаю, что мой разговор с этим плутом происходил возле густого кустарника; может быть, в нем скрывался соглядатай? Отныне я буду сговариваться о делах не иначе как на оголенных холмах! Впрочем, как знать... может быть, и там меня будут подслушивать из какой-нибудь норы! Размышления сенатора прервал подошедший дон Руис. -- Сеньор дон Руфино,-- произнес он после взаимного обмена учтивостями,-- не угодно ли вам пройти со мной в гостиную? Дело в том, что наш управитель, находившийся, как вам известно, несколько дней в отсутствии, привез довольно важные известия, которыми мой отец хотел бы поделиться с вами. Сенатор, невольно вздрогнув, испытующе посмотрел на дона Руиса, но не прочел никакой задней мысли на открытом лице юноши. -- Что случилось, дорогой дон Руис? -- заискивающим голосом произнес дон Руфино.-- Неприятности? -- Да, но у меня только самые смутные сведения о них. Пожалуйте, если вам угодно, со мной в гостиную, и там вы все узнаете. -- Я весь к вашим услугам, дон Руис,-- сказал сенатор и последовал за молодым человеком в гостиную, где уже находились маркиз, донья Марианна и дон Хосе. -- Что случилось, мой дорогой маркиз? -- спросил сенатор.-- Признаюсь, дон Руис нагнал на меня страху. -- Это не пустые страхи, кабальеро, сейчас вы сами убедитесь. Но прошу вас, присядьте... Итак,-- обратился он к управителю,-- эти сведения вы получили из вполне достоверных источников? -- Я готов поручиться, ми амо, что все это правда чистой воды. Папагосы объединились с черт его знает какими еще племенами индейцев, и мы должны с часу на час ожидать их нападения. -- Вот так чертовщина! -- весело воскликнул сенатор. -- Это гораздо более серьезно, чем вы думаете! -- резко ответил Паредес.-- На этот раз индейцы полны решимости окончательно водвориться в Соноре, изгнав оттуда белых. -- Только и всего? -- продолжал посмеиваться сенатор.--" Ну что ж.' Для них, видно, это пара пустяков! -- Вы можете смеяться сколько угодно, но факт остается фактом. -- Да я и не думаю смеяться, друг мой: я только не предполагаю, чтобы индейцы могли решиться на такое безумное предприятие. -- Во-первых, сеньор, я не ваш друг! -- оборвал его управитель.-- А во-вторых, вы, вероятно, изменили бы свое мнение об индейцах, доведись вам увидеть их в бою. -- Я никогда еще не видел индейцев бравое и, Бог даст, никогда не увижу их. Но вместе с тем я сильно подозреваю, что жители этого края рисуют себе их несравненно более страшными, чем они есть на самом деле. -- Напрасно вы так думаете,-- вмешался маркиз.-- Поживете еще немного с нами и сами поймете, как вы глубоко ошибаетесь. -- Но мы-то, надеюсь, уедем отсюда заблаговременно! -- воскликнула донья Марианна. -- Нам нечего бояться индейцев, дочь моя,-- отвечал маркиз.-- Скала, на которой построен мой замок, слишком тверда для них; они сломают себе шею и ничего не добьются. -- Но все же, отец, не мешает принять некоторые меры предосторожности,-- заметил дон Руис. -- В дни всеобщего восстания тысяча восемьсот двадцать седьмого года,-- сказал маркиз,-- индейцы не показывались даже на подступах к дель Торо; весьма сомнительно, чтобы и теперь они осмелились напасть на нас. Ты все же прав, сын. Я прикажу немедленно привести замок в состояние обороны, хотя бы для того, чтобы успокоить твою сестру. -- Ну, на этот раз восстание будет посерьезнее,-- возразил -- Поверьте мне, ми амо, нельзя терять ни минуты. Сделайте милость, сеньор управитель,-- воскликнул сенатор,-- скажите наконец, кто же это так обстоятельно осведомил вас о положении дел? Дон Хосе, косо взглянув на сенатора, пожал плечами. -- Не все ли вам равно? -- ответил он.-- Предположим, эти сведения я получил от одного друга. Это вас устраивает? -- Позвольте, позвольте, сеньор! -- возразил дон Руфино.-- Это важнее, чем вы думаете. Нельзя же так, ни с того ни с сего, встревожить покой целого семейства, не представляя никаких доказательств в достоверности принесенных вами известий. -- Мой господин слишком хорошо знает меня, сеньор, как честного и правдивого человека, не способного на ложь! -- Я не сомневаюсь ни в вашей порядочности, ни в вашей правдивости, сеньор управитель; однако, если вы хотите, чтобы ваше сообщение было принято во внимание, вы должны подтвердить его неопровержимыми доказательствами или по крайней мере ссылкой на лицо, пользующееся общественным доверием. -- Ба! Ба! -- заметил дон Хосе.-- Никогда не мешает быть наготове. -- Да, когда ты уверен, что тебе следует это делать,-- возразил сенатор.-- Вот поэтому-то в качестве должностного лица... тысяча извинений, маркиз, за то, что вынужден действовать так в вашем доме... я требую, чтобы вы назвали тотчас же имя человека, от которого вы получили эти тревожные известия. -- А что скажет вам имя человека, которого вы никогда не видели, о котором никогда ничего не слышали? -- Не в этом дело. Потрудитесь отвечать, прошу вас! -- Очень возможно, сеньор, что вы должностное лицо, но меня это мало трогает. Я признаю здесь одного только господина -- сеньора маркиза. Он один имеет право расспрашивать меня, ему одному только и буду я отвечать. Сенатор, кусая губы, повернулся к маркизу. -- Почему же, Паредес, вы не хотите ответить? -- сказал дон Фернандо.-- Право, я не могу понять вашего упрямства в этом деле. -- Если вы этого требуете, ми амо, я могу ответить. Знайте же, что о готовящемся восстании индейцев меня предупредил один