шься? -- прищурился Женька. -- А если я партизанам расскажу? -- Здесь партизан нету. -- Ну а если парашютисты наши в лесу -- им могу рассказать? -- Если точно будешь знать, что наши. И вообще сначала мне скажешь, если встретишь кого. -- Хорошо. Значит, клянусь собственной жизнью, что никому не расскажу об этом блиндаже... -- Об отряде "Мститель", -- подсказал Виталий, и Женька метнул в него гневный взгляд. -- ...об отряде "Мститель" и тайнике с оружием, -- продолжал Лешка, -- никому, кроме советских разведчиков. -- Если будешь точно знать, что наши, -- добавил Женька. -- Если буду точно знать, что наши. Ну, теперь примете меня? -- Больно быстрый, -- сказал Женька. -- Испытательный срок пройдешь. Сейчас иди домой. И помни клятву. А с ветеринаром осторожней будь. Лешка вылез из блиндажа и огляделся. Он не сразу заметил Семку, лежавшего в густой рыжей траве. С охранением у них было поставлено хорошо. Лешка уже далеко отошел, когда увидел, что через кусты кто-то пробирается. Он лег в траву, отполз за бугорок и стал наблюдать. Из кустарника вышел Пашка. Он постоял, оглядываясь, и пошел прямо к блиндажу. Может, он их выследил? Пашка явно на Краузе работает... Сейчас он на них наткнется, и Женька запросто его пристрелит! У него действительно рука не дрогнет. Недаром он у них командир. Пашка скрылся за бугром. Лешка подавил желание подобраться ближе и послушать, что там происходит. Выстрела не было. .И тут на склоне появились Пашка, Женька и Виталий, раскрыли тайник и понесли свертки с оружием в сторону от блиндажа, куда именно, Лешка не увидел, потому что бугор скрыл ребят. Вот тебе и Пашка! Всю дорогу до дома Лешка мучился. Во-первых, он чуть не выдал себя, когда похвастался знанием пистолета. А во-вторых, он сказал им про Кольку, значит, предал. Правда, иначе было трудно выкрутиться. А если бы он попал в руки к немцам -- сказал бы он про Кольку, чтобы спастись? Да никогда! Никого бы он не выдал, пусть бы его мучили и пытали! Сергуня был во времянке, и Лешка, предварительно осмотревшись, нет ли кого поблизости, шепотом рассказал свои приключения. Сергуня задумался. Он лежал на сене, служившем им постелью, и по привычке бормотал какую-то песню. -- Вечером приведи ко мне этого Женьку, -- сказал он наконец. -- Но лучше найди его сейчас, скажи, что один человек хочет его видеть вечером, что дело тайное и чтоб он до встречи ничего не предпринимал со своим отрядом. А то они тут натворят чего-нибудь раньше срока. -- А если он не пойдет? -- Скажешь, что это приказ. Лешка пошел по деревне к Женькиному дому. Женьки еще не было, и Лешка дожидался его, лежа в бурьяне на пустыре. В деревне Лешка уже освоился и привык к виду немцев на улицах. Немцы были какие-то тихие, не зверствовали. Сергуня объяснял это тем, что здесь стоит простая войсковая часть, а не эсэсовцы и не каратели. -- Ну, чего тебе? -- хмуро спросил Женька, когда Лешка подозвал его. -- Сегодня, когда стемнеет, приходи к нам во времянку, -- Лешка говорил строго, он торжествовал, потому что брал реванш. -- Иди огородами, чтоб никто не видел. -- Это еще зачем? -- Один человек хочет с тобой поговорить. -- Ветеринару продал?! -- Женька схватил его за ворот. -- Пусти, дурак! -- Лешка вырвался. -- При чем тут ветеринар?.. -- Уже разболтал? А жизнью кто клялся? -- Я клятву не нарушал. Сказано -- приходи. Это приказ. -- Чей? -- Сказать не имею права. И ты об этом своим не болтай. Женька задумался, недоверчиво глядя на Лешку. -- Ладно. Сам придешь за мной. Кинешь камнем в сарай, я выйду. Дождавшись темноты, Лешка пришел на тот же пустырь и кинул камешек в стену сарая. Женька появился неожиданно -- сзади. Значит, боялся предательства и дожидался Лешку, спрятавшись в бурьяне. Они молча пробрались по задам деревни к дому ветеринара. У забора Женька остановился. -- Я туда не пойду, -- прошептал он, -- пусть сам выйдет. -- Ему нельзя выходить. А ты трус, вот ты кто! -- Ну смотри, если со мной что-нибудь -- тебе конец. -- Ладно, ладно! Иди давай... Они перелезли через забор, подошли к времянке. -- Иди, я здесь сторожить буду, -- сказал Лешка. Женька пробыл во времянке долго. В окне слабо теплился огонек коптилки. Голосов слышно не было. Лешка сторожко прислушивался, не идет ли кто-нибудь. В деревне было тихо, только на горе, у школы, урчал грузовик. Редко лаяли собаки. Ночами бывали уже заморозки, и Лешка дрожал в своем пиджаке. Дверь тихо открылась, Женька вышел. В темноте не видно было его лица. Он молча протянул руку, и Лешка протянул свою. Женька до боли сжал ее и, не сказав ни слова, быстро пошел к забору. Слышно было, как он перелезал, потом стало тихо. Грузовик на горе замолчал. Далеко, на том конце деревни, взлаивала собака. 15 У Сергея было ощущение, что реальными вокруг него были только времянка, забор да еще опустелые грядки с гниющей картофельной ботвой. Жизнь вне этого двора была зыбкой, двоящейся, как в пыльном зеркале. Ветеринар казался ненадежным. Пока он их еще терпит, но, когда потребуется активная работа, как он себя поведет? И есть ли уверенность, что он уже не работает на Краузе? Житухин живет в школе, никуда не выходит, печатает там спокойненько фальшивые карточки... До него не добраться. А и доберешься, так что? Взрывчатки нет, школу не взорвать, станки не уничтожить. И рации нет, чтобы запросить помощь. И вообще, Хазин, не получив ,,} никакого сообщения в течение этих двух недель, вполне уже мог поставить крест и на Потапе и на Сергее. Да и на всей операции. Один появился прочный островок в этом колеблющемся мире -- Женька. Злой, ненавидящий, весь нацеленный на борьбу. Но в то же время наивный, неумелый... Ну, украли они у шофера немецкого грузовика домкрат и сумку с инструментами. Собирались прокалывать шины машин, поджечь бочки с горючим... Разумеется, Сергей запретил им такие детские диверсии. Но с Пашкой Женька придумал здорово! Убедить всю деревню, что Пашка отщепенец и все ребята его презирают,-- это было непросто. Тут, конечно, сам Пашка здорово поработал. Но односельчан он смог провести, а Краузе? Насколько майор верит Пашке? Опять неясность. И что такое Краузе? Сергей до сих пор не имел представления о своем главном противнике. Он больше не видел его, кроме той встречи у школы. Он не слышал его голоса, не видел глаз. Деревенские считали его простым интендантом, своего рода завхозом, штатским человеком, в силу обстоятельств надевшим военную форму. А у него двадцатилетний стаж разведывательной работы! Да, не все было понятно... Ну, есть в лесу лагерь для военнопленных. Так почему бы Краузе не держать мастерскую по изготовлению карточек там, за колючей проволокой? Сергей сидел у себя во времянке, вязал веники и мучился: что предпринять? Веников он навязал уже порядочно. Евдокия Ивановна все относила немцам. Для школы нужно два, ну три веника в месяц. В лагерь отправляют? Что же это за концлагерь, куда требуется такое количество веников? Странно... Следовало узнать хоть что-нибудь об этом лагере. Но как? Сергей пока не придумал. Главным сейчас было другое -- Житухин, карточки. Что это за человек такой -- Житухин? Предатель? Или просто привезли его и заставили работать? Сергей вызвал во времянку Пашку. Конечно, не следовало раскрывать себя другим ребятам, надо было ограничиться Женькой, но Сергею необходимы были сведения из первых рук, приходилось идти на дополнительный риск. Пашка рассказал много интересного. В школе было несколько комнат, которые постоянно охранялись часовыми. В одной комнате Пашке удалось в открывшуюся дверь заметить высокий шкаф с множеством ящиков, на которых были написаны буквы. Нетрудно было сделать вывод, что в школе находится большая картотека. Но для изготовления фальшивых карточек картотека не требуется, Возможно, это картотека на заключенных в лагере. По словам Пашки, Краузе ездил в лесной лагерь не каждый день. Иногда к нему приезжали оттуда офицеры. В школе Пашка часто встречал пожилого человека в круглых очках и с густой бородой, закрывавшей чуть ли не все лицо. Он жил в комнате, где раньше был зоологический уголок, и часто слонялся по коридорам и во дворе. Вид у него был такой, словно он измучен бездельем. Житухин, а по описанию это был он, перед немцами дрожал, в коридорах прижимался к стенам, пропуская какого-нибудь солдата, и только с Краузе вел себя смелей, наверно, потому, что тот обращался с ним подчеркнуто вежливо. Непохоже было, чтобы Житухина держали взаперти: раз в неделю, вечером, он ходил в деревню в баню старосты Шубина. Однажды Житухин даже попросил Пашку наломать ему березовых веток для веника. Но Пашка сказал, что ему некогда, пусть Шубин наломает. Вообще, как понял Сергей, Пашка вел себя там независимо и даже вызывающе. Наверно, это было правильно, во всяком случае похоже, что Краузе Пашка нравится и он ему доверяет. Пашке Сергей дал задание познакомиться с Житухиным, зайти к нему в комнату под предлогом того, что ему что-то нужно из оборудования зоологического уголка. Через два дня Пашка доложил, что знакомство состоялось. Он пришел к нему порыться в старых чучелах птиц. Житухин сидел на кровати и пил самогон, закусывая прямо от целой луковицы. И при этом был вроде не пьян, но разговорчив. Поговорили о том, о сем, ничего особенного сказано не было, но Пашка заметил, что Житухин настроен мрачно. Напоследок Житухин попросил убрать из комнаты чучело филина, сказав, что оно его пугает вечерами. И хоть он закрыл его старой наволочкой, все равно лучше убрать. Пашка забрал чучело и спросил, не надо ли веников для бани -- у него насушены. Житухин сказал, что надо в пятницу. И попросил Пашку прийти вместе с ним мыться, один он боится. Пашка удивился, чего там страшного может быть. Житухин сказал, что боится партизан, а мыться вместе с немцами или Шубиным ему противно. Пашка сказал, что ладно, придет, если выберет время. И тут Житухин стал ругаться и проклинать свою жизнь. А Пашка ушел. Вечером в пятницу, когда Лешка прибежал с сообщением, что Житухин пошел в баню, а шубинская сноха, топившая баню, ушла в дом, Сергей вышел из времянки. Вечер был темный, безлунный. Лешка повел Сергея огородами, но они чуть не натолкнулись на двух немецких солдат -- те стояли возле уборной и разговаривали. Пришлось дожидаться, пока они уйдут. Наконец добрались до бани. Женька сторожил невдалеке. Сергей сказал ребятам, чтобы они следили за шубинским домом и вообще за всеми подходами и, если кто-нибудь пойдет к бане, задержали бы любой ценой. Окна шубинского дома были ярко освещены, там слышалась музыка -- заводили патефон. Полицаи гуляли. Напьются, и придет в голову попариться, благо баня топлена. Надо было спешить. Сергей дернул дверь, она была заперта. Он постучал в запотевшее оконце. -- Паша? -- спросили из-за двери. -- Да, -- сказал Сергей. Звякнул крючок, Сергей толкнул дверь. Голый Житухин, прикрывающийся веником, попятился от него. -- Не пугайтесь! Сергей запер наружную дверь, но тут Житухин юркнул из предбанника в парилку и закрыл дверь. Слышно было, как он пытается всунуть в ручку какую-то палку. -- Ведите себя тихо, и с вами ничего не случится, -- сказал Сергей и потянул за ручку. Дверь открылась. Житухин в страхе смотрел сквозь пар на Сергея. Тот вошел и сразу присел -- такой жар плавал под потолком. На скамье стояли две коптилки, призрачно освещавшие помещение. -- Садитесь, -- сказал Сергей, -- мне надо с вами поговорить. Житухин послушно сел. Борода его бьла в мыльной пене. Он молчал, прислушиваюсь к чему-то, а глаза бегали по лицу Сергея. -- Не беспокойтесь, нас надежно охраняют, -- на всякий случай сказал Сергей и продолжал, -- вы -- Житухин Иван Михайлович, тысяча восемьсот восемьдесят четвертого года рождения, по образованию художник-гравер. Но честный труд вас не привлекал. Дважды судились, в сороковом году освобождены из заключения и жили в Сиверской на поселении. Житухин не шевелился, во все глаза глядя на Сергея. -- В Ташкенте, -- спокойно продолжал Сергей, -- до недавнего времени жила бывшая ваша жена, Бакшеева. Сергей сделал паузу, и тогда Житухин выдавил: -- Почему -- до недавнего? -- Она умерла. -- А что с ребенком? -- не сразу спросил Житухин. -- Поздновато вы заинтересовались судьбой дочери, поздновато. -- Но все же? -- Она учится в интернате. Она знает, что ее отец был фальшивомонетчиком, но не знает, что он стал предателем Родины. -- Это не так! -- быстро сказал Житухин, выставляя вперед руки. -- Вы участник фашистской диверсии против Ленинграда. Вы печатаете фальшивые карточки. Что -- не так? Житухин судорожно вздохнул и опустил голову. -- За измену Родине вы приговорены к смертной казни. Житухин отшатнулся, вскочил. -- Сейчас?.. -- прошептал он, вглядываясь в Сергея. -- Не имеете права! Если бы добровольно... Приехали в машине, с оружием, вывели, не дали вещей собрать... Меня заставили силой! И что мне было делать? Сказать -- не буду? Да что вы понимаете? Вам легко говорить, вас много, вы с оружием, а вы бы попробовали один! Среди них... Ну и стреляйте, черт с вами! Стреляйте! -- Сядьте и перестаньте кричать, -- сказал Сергей, -- вы можете искупить вину. Житухин опустился на лавку, недоверчиво глядя на Сергея. -- Ну да! Подложить мину -- и самому... Кровью смыть, как это там говорится... Нет! Я не смогу. -- Давайте без истерик, Житухин. Вы можете принести пользу Родине, оставаясь живым. -- А где гарантия, что я все же останусь... -- Никаких гарантий я вам не дам, -- перебил Сергей, -- кроме одной: если вы откажетесь помогать нам, я вам гарантирую... -- Я понял! Я согласен! -- Так... Что вы делаете для Краузе? -- Печатаю продовольственные карточки. Ну, потом кое-какие исправления в разных документах... -- Каких документах? -- Паспорта, военные билеты... -- Житухин суетливо поглядывал на дверь, нервно потирал руки. -- В чем дело? -- спросил Сергей. -- Вы ждете кого-нибудь? Это был хороший случай проверить Житухина. Если он не скажет, что ждет Пашку, значит доверять ему нельзя. -- Сейчас, возможно, придет парнишка, который бывает у Краузе. Если он вас увидит... -- Его задержат, -- сказал Сергей и успокоился. -- Вы не возражаете, если я залезу туда? -- Житухин показал на полок. -- Меня знобит. Он залез на полок, лег на живот и, свесив голову, поглядел оттуда на Сергея. -- Может быть, вы тоже разденетесь, а то мне как-то неудобно, -- Ближе к делу. Сколько карточек вы отпечатали? -- Двенадцать. -- Вот что, -- сказал Сергей, -- если вы хотите вести двойную игру, разговор у нас будет короткий. Повторяю, сколько карточек... -- Двенадцать! -- Житухин даже подскочил.-- Четыре хлебные, четыре на жиры, четыре... Я сделаю все, что потребуете, но если вы мне не верите, я... Он развел руками и выронил веник. Сергей поднял его, протянул Житухину. Врет? Не похоже. Но почему карточек так неожиданно мало? -- Сколько вы можете сделать в неделю? -- О, я могу гораздо больше, но меня же не заставляют! Мне говорят -- один комплект, и я делаю один. -- Куда потом идут эти документы? -- Этого мне не говорят, конечно. Сергей надолго задумался. Житухин беспокойно посматривал на него сверху, вертелся, раза два хлестнул себя веником. -- Вы можете оставлять на карточке, -- спросил наконец Сергей, -- какой-нибудь знак, чтобы отличить ее сразу, без экспертизы? -- Трудно... -- Житухин задумался. -- Краузе сам сличает с оригиналом. Нет, это не получится. -- Ну а как можно сделать, чтобы какое-нибудь пятно, например, проступило, но не сразу, а через несколько дней? -- Пятно -- нельзя. Правда, можно ослабить краску. Я этим когда-то занимался из чистого интереса. Своего рода научная работа. При этом печать, скажем, через некоторое время выцветает, меняется соотношение цветов. -- Через какое время? -- Если она выцветет в сейфе у Краузе, я уже не буду вам полезен. Но можно будет добиться, чтобы выцветала дней через десять, пожалуй. -- За это время документы уже уйдут? -- Да. -- Сделайте для меня такую ослабленную карточку. -- Вы можете и не проверять меня. Я своему слову не изменяю. -- Когда она будет готова? -- строго спросил Сергей и встал. -- Дня через три. Но я рискую... -- Конечно, рискуете. Через три дня вас навестят. -- Кто? -- Житухин испугался. -- Вас спросят, нет ли у вас в комнате чучела сойки. Это значит, что человек от меня. И учтите, Житухин, мы следим за вами пристально. -- Но если Краузе меня заподозрит, он, знаете ли, довольно милый человек, но все же... я смогу бежать к вам? -- Постарайтесь, чтобы он не заподозрил. И будьте с ним осторожней. Это хитрая лиса. Житухин всплеснул руками и снова выронил веник. Сергей протянул его Житухину и вышел в предбанник. Житухин слез с полка и зашлепал за ним. Приоткрыв дверь, Сергей осмотрелся и прислушался. В доме Шубина пели. -- А я даже рад, -- сказал вдруг Житухин, -- надоело бояться попусту. -- С легким паром, -- Сергей выскользнул в дверь и услышал, как сзади звякнул крючок. 16 Еще с вечера температура резко упала. Ночь была морозная, тихая, и утром лес стоял застывший и опустелый: всю ночь с осин, тополей и берез падали листья. Ветра не было совершенно, и круглые кучи листьев лежали под деревьями. Лешка сидел на пне, засунув руки в глубокие карманы и постукивая ботинком о ботинок. Мороз пробирал. Хорошо, Евдокия Ивановна подарила ему вчера свою старую плюшевую шляпу. Сергуня надрезал ее в двух местах, отвернул края, и получилась шапка, прикрывающая уши. Правда, без козырька. В ней было тепло, но выглядела она все-таки слишком женской, и Лешка уныло ждал сейчас появления Пашки -- засмеет он его. У Лешки была с собой корзина под клюкву. Следовало бы набрать немного ягод, но, где клюква растет в лесу, Лешка не знал. Пашка появился бесшумно и совсем не с той стороны, откуда Лешка ждал его. Вид у него был запаренный: кепка на затылке, лицо горит, ворот рубахи расстегнут, и видна крепкая, покрасневшая шея. Пашка тяжело дышал. -- Ты чего? -- испугался Лешка. Пашка не ответил, присел на корточки, сплюнул сквозь зубы. Он был очень возбужден, но как-то весело возбужден. На Лешкину шапку он и внимания не обратил. -- Ну пошли, чего сидишь?! -- Пашка упруго поднялся, пнул ногой шишку. -- А ты почему бежал? -- спросил Лешка, идя за ним и приноравливаясь к его размашистому шагу. -- Ты в лесу болтай поменьше, -- сказал Пашка.-- Разговорчивый больно! Пашка был недоволен, что Сергуня послал с ним к лагерю Лешку. Он все любил делать один, а от Лешки никакого проку не ждал. С утра он ходил в лес проверять силки на рябчиков и петли на зайцев. В руках у Пашки ничего не было, и Лешка соображал, как бы поехидней спросить у него насчет добычи. Они быстро шли лесом по еле заметным тропинкам, известным одному Пашке. Пашка давно уже нашел безопасный подход к этому лагерю, еще когда решено было напасть на охрану и освободить пленных. Сергуня запретил об этом и думать, однако заинтересовался рассказом Пашки о той лесистой гриве, с которой лагерь виден как на ладони. Непонятно только, почему он послал с Пашкой этого пацана. Впрочем, сейчас это было не важно: сегодня утром все изменилось. Пашка встретил в лесу партизан. Двое с немецкими автоматами вышли из зарослей, когда Пашка возился с петлей на заячьей тропе. Заяц попался тощий, но так запутал ловушку, что с ней пришлось повозиться. Он чертыхался, стоя на коленях, и услышал идущих, когда те были уже рядом. Партизаны долго выспрашивали Пашку, кто он и откуда. Пашка все им рассказал: сколько немцев в Кропшине, про Краузе и школу. И сам стал их расспрашивать, но они ему ничего про свой отряд не сказали, их беспокоило одно -- где можно достать продукты. Пашка догадывался, что они не здешние и пришли, вероятней всего, на зимовку. Он спросил, как их можно будет разыскать, но они посмеялись в ответ и собрались уходить. Тогда Пашка стал им рассказывать про отряд "Мститель" и про лагерь, что его можно запросто атаковать небольшими силами, охрана там слабая, на вышках даже пулеметов нет. А пока из Кропшина прибудет подкрепление, пленные уже будут свободны, вооружатся, и продуктов .достанется много, и боеприпасов. Партизаны слушали его недоверчиво, но напоследок сказали, что доложат все командиру, а через пять дней Пашка пусть придет на это же место. Пашка отдал им зайца, двух рябчиков, и партизаны ушли. Теперь Пашка мучился: а вдруг они ему не поверили и не придут больше? Может, надо было рассказать им, что в Кропшине находится наш разведчик со специальным заданием? Ребята пришли на гриву, забрались на ее вершину, и Пашка, как велел Сергуня, показал Лешке здоровенную сосну. В развилке этой сосны удобно было сидеть, и лагерь оттуда виден хорошо. Лешка полез по стволу, но не смог забраться и сполз. Пришлось его подсаживать. Странное дело: Сергуня мировой мужик, настоящий разведчик, казалось бы, умный, но почему он с собой такого слабака взял? Лешка долго сидел на сосне. Пашка сказал ему, чтобы он там не очень вертелся, а то как бы с вышки какой-нибудь фриц его не углядел. Ветер, начавшийся недавно, дул в сторону лагеря, и ничего не было слышно. Обычно сюда и лай собак доносится, и даже голоса, только ничего не разобрать. Лешка слез и сказал, что можно идти. Надулся пацан, воображает, раскомандовался!.. Ну, пусть его. Обидно, конечно, что Сергуня вроде бы и не доверяет Пашкиному глазу, но ничего, вот он ему расскажет про партизан! А этой мелкоте про то знать не надо. Сейчас он его заставит клюкву собирать, а то припрется в деревню с пустой корзиной, с него станет! 17 Гаврин принес Сергею кусок мяса. Летом он лечил у Шубина корову, которая отелилась бычком. Шубин подросшего бычка зарезал, и про Гаврина не забыл. Гаврин поставил мясо вариться, закурил, сел на лавку и сказал Сергею, что Шубин говорил, будто немцы вышли к Волге и взяли Сталинград. Теперь покатятся до Урала. -- Все, что они говорят, делите на три, -- сказал Сергей. -- Ленинград больше года взять не могут. А Москва? Они уже утюжили мундиры для парада на Красной площади, но пришлось мундиры побросать, когда драпали. -- Да, это все так... -- Гаврин затянулся самокруткой, закашлялся. -- Чем вы озабочены? -- спросил Сергей. -- Знаете, я иногда пугаюсь -- мне приходится много с ними общаться, все-таки организованность у них поразительная. Казалось бы, далеко от фронта, тихо, но как солдаты козыряют офицеру, вы бы видели! Организованность и дисциплина. Просто железная машина! Что может этому противостоять? -- Сила духа! -- Сергей вскочил и заходил по комнате. -- У наших людей гораздо больше душевных сил, чем у немцев, потому что немцы пришли порабощать, а мы боремся за свободу. -- Но чтобы сломить такую машину, нужна техника, одной силы духа, знаете ли... -- А вы не представляете, какую технику сейчас создают в тылу! И как работают -- по четырнадцать часов. Женщины, дети... Сергей замер, прислушиваясь, сделал знак Гаврину и быстро лег на сено. Стукнула дверь, Гаврин поспешно обернулся. Но это был Лешка. -- Здравствуйте, дядя Гриша. -- Здравствуй, -- Гаврин встал, посмотрел на Сергея. -- Один их грузовик поднимает четыре тонны, а наши полуторки... Ну да ладно. Вот что еще. Тут у нас есть недостроенный скотный двор. Вчера вечером майор ходил туда. Непонятно, что ему могло понадобиться. Причем я его там второй раз вижу. -- А первый раз когда это было? -- спросил Сергей. -- Дайте вспомнить... На той неделе. В четверг. -- Сегодня пятница... А что там, в этом скотном дворе? -- Да ничего. Стены не кончены, стропила не начали ставить -- война помешала. -- Гаврин заглянул к Лешке в корзинку, усмехнулся, с сомнением глядя на Сергея. -- По ягоды ходим... Ну, ну... Гаврин ушел. Лешка вертелся у печки, принюхиваясь к запаху из чугунка. -- Скоро есть будем, -- сказал Сергей. -- Давай рассказывай! -- Пашка что-то срочное сказать хочет. -- Подождет до темноты. Ну, что в лагере? Лешка начал рассказывать, и Сергей в который уже раз подивился его зрительной памяти. За полчаса Лешка увидел и запомнил все, что возможно было разглядеть с такого расстояния. Прежде всего Сергея поразило одно Лешкино наблюдение. В стороне от бараков была площадка, на которой имелись высокое горизонтальное бревно с наклонными сходами и дощатая стена в виде фасада с двумя, одно над другим, пустыми окнами. Дальше -- больше! Недалеко от этого места Лешка разглядел группу людей, одетых в наши, песочного цвета, шинели. Двое боролись, а остальные стояли вокруг. Потом, когда один из боровшихся упал, стали бороться двое других. И, наконец, третье. Лешка заметил две группы людей -- в наших шинелях и в штатских пальто, среди которых видны были фигуры в немецких мундирах. Обе эти группы медленно расхаживали по территории, словно гуляли, и вели мирные беседы. Кроме того, Лешка утверждал, что форма у немцев была светлая, армейская, а не черная, эсэсовская. Хорош концлагерь, где для пленных имеется тренировочная полоса препятствий, где они занимаются уроками борьбы и разгуливают, беседуя с немецкими офицерами! Да и пулеметов на вышках нет, и собаку Лешка видел только одну: солдат вывел ее за ограждение на поводке и скоро увел обратно. Вот теперь для Сергея изменилась вся картина хозяйства Краузе, и все встало на свои места. В лесу неподалеку от Кропшина находится немецкая разведывательная школа, и готовит она, по всей видимости, диверсантов, набранных из предателей, уголовников и просто запуганных фашистами военнопленных. Понятно и наличие в школе у Краузе картотеки. Только странно, что она хранится открыто, в шкафах; маловероятно, чтобы такой опытный разведчик, как Краузе, хранил ее таким образом. Это какая-то другая картотека, а секретная, самая ценная, на агентов, засылаемых к нам в тыл, должна быть спрятана. Здание школы занято Краузе недавно, вряд ли он мог устроить какой-нибудь потайной сейф в стене, там стены бревенчатые. Краузе, конечно, ждет, что наша разведка рано или поздно заинтересуется его хозяйством, ждет-- и приготовился. И в простой сейф картотеку он не положит, это против правил -- сейф всегда притягивает разведку противника. И не в лагере он ее держит -- при себе, рядом, на случай неожиданностей. Нет, картотека у него в комнате, в таком месте, которое всегда на виду и не вызывает никаких подозрений. Сергей поймал себя на том, что для него уже изменился весь смысл операции. Завладеть картотекой разведшколы! Но по зубам ли ему такой орешек? Даже если он до нее доберется, что дальше? Фотоаппарата нет. Значит, надо ее похитить. А это сразу -- тревога, оцепление деревни, облава... И как передать картотеку в Центр? Нет, тут надо все как следует обдумать... Да, теперь понятно, почему так мало карточек печатает Житухин: он снабжает фальшивыми документами агентов, отправляющихся на задание. И тогда правильно Сергей придумал -- эти изменившие цвет карточки помогут опознать диверсантов при первой же проверке документов. Ведь в Ленинграде можно оказаться без паспорта, но карточки должны быть у каждого... Как сообщить об этом в Центр? Связь! Нужна связь -- и немедленно! Вечером во времянке появился Пашка. Он рассказал о партизанах, и Сергей даже не сразу смог поверить в такую удачу. Но есть ли у них рация? -- Я днем в школе был, -- сказал Пашка напоследок, -- майор сказал, что работу даст. У них дед Никифор печи топил, а теперь не может -- спина заболела, не гнется. Вот майор хочет, чтоб я топил. А я не знаю... -- Ну так хорошо! Будешь печи топить, значит, во всех комнатах побываешь. И тут я очень надеюсь, Паша, на твою смекалку. Понимаешь, у Краузе где-то должен быть тайник, он там прячет очень важные документы. В кабинете или в комнате, скорей даже в комнате. Ты у него там был? -- Ну, был. -- Вспомни, что у него в комнате. Пашка задумался. Сергей пожалел, что Лешка не может побывать у Краузе -- тогда бы он знал все до последней мелочи. -- Ну, там шкаф, он раньше в учительской стоял. Потом стол. С ящиками, такие у него -- тумбы... -- А что на столе лежит? -- Книжки. Потом портфель. Такая вот, -- Пашка показал руками, -- толстая бутылка стоит металлическая, а крышка -- стаканчиком. -- Термос... Нет, это не то. Ну еще что припомнишь? -- Чемодан под кроватью. Потом у него такая штука есть, в ней разные пузырьки, коробочки блестящие, бритва... -- Несессер. Маловато по размеру. Это должно занимать такое место, как толстый портфель. -- Еще у него ящик есть. -- А что в ящике? -- оживился Сергей. -- Там стружка. Он ее берет, когда с птицы шкурку с перьями снимает. Он мне показывал -- интересно делает. Значит, шкурку изнутри кисточкой смазывает, мышьяком, чтобы не сгнила, потом из этой стружки комочек делает и в шкурку вставляет -- как бы тело. Потом зашивает, и получается, будто птица лежит на спине, крылья прижаты, клюв вытянут, как мертвая. -- Ящик, говоришь... Может, на дне, под стружкой? Ты попытайся, когда майора не будет... -- А он сейчас уехал! -- перебил Пашка. -- За ним машина пришла, не ихняя, откуда-то, не знаю. -- А кто за него остается, когда он уезжает? -- Обер-лейтенант. Его Курт зовут, а фамилия трудная. -- Так, так, так! -- Сергей возбужденно потер руки. -- Хорошо бы сегодня там протопить -- и в ящичке... того, а? -- Я и пойду, они на ночь всегда топят. И ящик раскурочу. -- Только осторожно! Если найдешь, ничего не бери, оставь все как было. И вот что еще. Зайди к Житухину и скажи, только чтоб никто не слышал: нет ли у вас в комнате чучела сойки? -- Да нету, я и так знаю! Сергей засмеялся. -- Это пароль. Это значит, что ты от меня. Он тебе передаст бумажку, продовольственную карточку. Ты ее спрячь и принеси мне. И спроси, что еще мне передать. -- Все сделаю в лучшем виде! -- Пашка ухмыльнулся. Похоже было, что этот парень вообще не знает, что такое страх. Пашка вышел совершенно бесшумно, за окном слабо мелькнула его тень. Сергей и Лешка поужинали мясным супом, и Лешка лег спать. Сергей сидел на скамье у окна, хотелось курить, хотя бросил он уже давно, еще в Ленинграде. Он смотрел на спящего Лешку. Это был уже не тот ленинградский заморыш с бледно-голубой кожей и огромными, провалившимися глазами, который спал у него на Васильевском острове. Мальчик окреп, поправился на деревенских харчах, на воздухе и солнце. И от того, что ничего страшного не происходило вокруг, стал спокойней, уверенней. Сегодня за обедом он давился от смеха, рассказывая про Пашку, который ничего не поймал в свои силки. В лесу он хотел поддеть Пашку, но сдержался. А когда вечером пришел Пашка и рассказал про партизан и как он им отдал добычу, Лешка насупился, затих -- ему было стыдно. После Пашкиного ухода он был задумчив, быстро лег и сказал, поворочавшись: -- Сергуня, а наверно, люди часто думают про других совсем не то, что на самом деле. -- Часто. Если бы люди не ошибались друг в друге, жизнь была бы простой и ясной. И многих бед не произошло бы. Мальчик долго молчал, потом сказал с уверенностью: -- Лучше про людей сразу думать хорошее. -- Теперь он спал, а Сергей размышлял о том, что, когда мальчик это сказал, он не подумал о фашистах, и полицаях, и о старосте Шубине, которые тоже люди. Или он попросту исключил их из числа людей? Конечно, прекрасно считать всех людей хорошими, а мерзавцев -- редким исключением, но для разведчика это недопустимо. Он вынужден подозревать каждого. Может быть, это одна из самых тяжелых сторон его профессии. И снова, в тысячный раз, всплыла в его памяти строчка, коряво написанная рукой Миши Панова: "Кто предал?" Эта строчка сидела в нем как заноза. И зачем Краузе ходит по четвергам на скотный двор? Ясно -- для встречи со своим агентом. А почему не пошлет обер-лейтенанта или еще кого-нибудь? Тоже понятно, агент, значит, не говорит по-немецки. И понятно, почему встреча проводится тайно и в стороне от села: агента в Кропшине знают в лицо. Все понятно в поведении майора Августа Краузе. Одно лишь в этой простой картине ускользает от взгляда, неясно, расплывчато -- лицо его собеседника. "Кто предал?" Сергей долго сидел на лавке у окна, глядя в сад. В комнате не было света, над лесом висела луна, свет ее лежал на полу желтым квадратом. Квадрат передвигался. Сад за окном казался гуще от теней, отбрасываемых ветвями деревьев. Стекло начало запотевать, наутро, наверно, потеплеет. Очень тихо было в деревне, покойно. А Сергею становилось все тревожней и тревожней. Словно шел он впотьмах, ощупью пробирался по короткому коридорчику, и вот-вот должна была обнаружиться дверь, а за ней -- выход и свет. Но вдруг он почувствовал, что стены раздались, ушли в темноту, а за ней угадывается огромное опасное пространство, настороженно ждущее его. Дело оказалось много серьезней, чем полагал Центр. Не походная типография фальшивых документов, а целая разведшкола абвера, армейской разведки. Теперь ясно, что их появление в деревне не осталось незамеченным. Конечно, их засекли. Но раскусили или нет? Можно ограничиться вербовкой Житухина и уходить. Меченые карточки помогут вылавливать диверсантов. Но если у Житухина не получится? А главное -- рядом, под носом, документы разведшколы, картотека агентов, да и не только это: мало ли какие ценнейшие сведения могут накопиться в личном архиве майора за двадцать лет работы. И он кажется таким доступным, этот архив. Но как хочется уйти сейчас! И партизаны появились -- помогут выйти к своим. Уйти, пока не захлопнулась ловушка. А он чувствует: капкан для него уже насторожен. В добродушии Краузе, в том, что так гладко все выходит, что не происходит никаких осложнений, -- во всем чувствуется напряжение смертельной пружины, готовой вот-вот сработать. И Краузе ходит по четвергам на скотный двор... Гуляючи, насвистывая мелодию из "Нибелунгов", прислушиваясь к голосам птиц, летящих ночами над деревней все на юг, на юг... Спокоен Краузе. Как хочется уйти, пока не поздно. Разве можно овладеть этими документами -- без прикрытия, без тщательной разработки, без помощи Центра? А разве можно, уйти, не попытавшись? Попытаться... Надо попытаться. Надо. x x x "...За 24 дня круглосуточного дежурства в эфире "Потап" на связь не выходил. Подтверждения успешного внедрения "Игнатия" нет. Никаких иныХ сообщений от "Игнатия" не поступало. Считаю целесообразным снять дежурство в эфире, задание групп "Потапа" и "Игнатия" считать невыполненным. Людей в количестве шеста человек считать пропавшими без вести (список и анкеты прилагаются). Майор Хазин". 18 Рано утром обер-лейтенант Курт Йостель ехал в "лесную школу" в кабине грузовика, везущего продукты и отделение солдат для смены. Ехать туда ему сегодня не следовало: майора вызвали в штаб тыла, а Курт его замещал и, по правилам, должен был находиться в комендатуре. Но майор так замучил его хозяйственными делами, гонял по окрестным деревням собирать заготовленные старостами продукты, и Курт уже несколько дней не мог вырваться в "лесную школу". Там было общество несравненно более приятное, чем в этом постылом Кропшине, где только солдатня и пьяницы унтер-офицеры. За поворотом на дороге лежало дерево. Шофер резко затормозил, обер-лейтенанта бросило вперед, и он только еще подумал, что дерево лежит слишком правильно поперек, когда загремело железо кабины, брызнуло стекло и сразу вслед донеслась автоматная очередь. Обер-лейтенант выбил дверь и вывалился наружу, на лету выдергивая из кобуры парабеллум. Из кузова посыпались солдаты, четко разбежались веером, залегли. Обер-лейтенант лежал в кювете и торопливо стрелял в лес. Все восставало в нем против того, что должно было сейчас произойти. Так все было хорошо: далеко от фронта, чистая работа, предстоящее повышение -- и вдруг чудовищная несправедливость! Почему -- с ним? Почему?.. Сейчас партизаны, оборванные, вшивые бродяги, наползут со всех сторон и будут всаживать пули ему в голову, в лицо, в спину... Ужас ледяными тисками сжимал его тело. Но тут он заметил, что из леса стреляли не густо г. с перерывами, которые становились все дольше. Его солдаты уже продвигались короткими перебежками в глубь леса. Значит, партизан мало, и они не знали, что в крытой брезентом машине сидят солдаты. Обер-лейтенант перестал стрелять, страх прошел, но холод сжимал его... Тут только он заметил, что лежит в канаве, полной какой-то вонючей, нестерпимо холодной воды. Он вылез на сухое медленно, неторопливо, словно хотел продлить состояние унижения. Он выпрямился, уже презирая щелкающие по ветвям пули, и брезгливо отряхнул намокшую одежду кистью левой руки. Он чувствовал приближение медленно раскаляющейся ярости, которая находила на него не часто. Внешне он при этом бывал нетороплив и вкрадчив, но жесты делались слишком четкими, шарнирными, и трудно было унять подрагивание рук. Стрельба прекратилась. Шофер был убит, трое солдат ранены. Остальные принесли из леса двух партизан. Оба были живы, но без сознания. -- Этих в машину! Дерево убрать! -- негромко скомандовал обер-лейтенант. Когда он сел за руль, лицо свело судорогой от ощущения мокрых холодных кальсон. Он до боли сжал зубы, разворачивая грузовик. Ярость его нарастала. В комендатуре, переодевшись и дождавшись, когда врач привел партизан в сознание, Курт начал допрос. Краузе все не было, надо было принимать срочные меры, и вся ответственность ложилась на него. Он, конечно, поднял гарнизон по тревоге, выставил охранение, но главное было -- получить от пленных точные сведения о расположении партизан и их силах. И тогда нацеленным ударом разбить бандитов. Может быть, еще до приезда майора. Один из партизан, лет сорока, был ранен в лицо и в руку. Говорить он не мог, но правая рука была цела, и были целы глаза -- он мог писать. Второй, молодой, быстро пришел в себя -- рана была легкой. Он молчал, но взгляд был осмысленным и испуганным. С него и начал обер-лейтенант. Переводчик в комендатуре был толковый, он совершенно точно передавал не только смысл вопроса, но и интонацию. Молодому было обещано полное прощение и освобождение. Для этого он должен был показать дорогу к лагерю партизан. Если ему будет трудно идти, ему дадут лошадь. Партизан молчал, морща лоб и вглядываясь в лицо переводчика. -- Мягко спросите его, -- сказал Курт переводчику, -- хочет ли он есть и пить. Партизан ответил, что хочет пить. Значит, все понимал и мог говорить. Через час обер-лейтенант всерьез усомнился в этом. Партизан молчал, а когда начали применять усиленные методы допроса, кричал иногда коротко и глухо. И из глаз его постепенно уходил испуг, а взгляд делался все спокойней, словно застывал. Потом он потерял сознание. Бородатый поначалу дурачился, всячески показывал, что говорить не может, а когда предлагали ему писать, неуклюже шевелил пальцами правой руки и смотрел тупо на карандаш, будто видел впервые. Потом он дурачиться перестал, но ни разу даже не застонал. Глаза у него были большие, серые, и чем серьезней его допрашивали, тем становились светлей... Он подолгу не спускал эти раскаленные от боли глаза с лица обер-лейтенанта, и того все сильней охватывало желание сделать с ним что-нибудь необычное... Пленных вывели на площадку перед управой. Курт велел Шубину собрать деревню и приказал полицейским рыть две ямы в рост. Переводчик пространно объяснил жителям, что партизаны напали на мирную машину, что это бандитизм, что они подвергают жителей Кропшина большой опасности, ибо по закону германское командование должно покарать деревню, сжечь дома. Что жители должны опознать этих двоих, если их знают. А если кто-то знает о местонахождении партизан, тот обязан... и так далее. Обер-лейтенант нетерпеливо ждал конца бессмысленной церемонии. Никто ничего не скажет, а если и опознают этих двоих, то что толку. Оставалась еще надежда, что молодой заговорит, когда Курт начнет делать с ними то, что он задумал. Партизан зарыли в землю по плечи. Полицаи обстоятельно утрамбовали грунт, переступая ногами у самых голов, словно утаптывали приствольные круги у яблонь. -- Ну! Кто знает этих людей? -- крикнул переводчик, поворачиваясь на каблуках и оглядывая заполнившую площадь толпу. Люди молчали, кое-кто из задних оттягивался к плетням, к проулкам. Два унтер-офицера принесли свежеоструганные тяжелые палки. Обер-лейтенант взял одну, взвесил в руке, вдруг отвел ее за спину и метнул. Палка, вертясь, пролетела выше голов. -- Это русские городки, национальная игра, -- сказал он переводчику и кивнул на толпу, -- объясните им. Потом они с переводчиком подошли -- как теперь было это назвать? -- к головам. Переводчик перевел слова обер-лейтеианта. -- Больше у вас нет времени думать. Последний раз предлагаю жизнь. Ну? Молодая голова опустила веки, только желваки ходили на побелевших скулах. А бородатая, впившись глазами в лицо обер-лейтенанта, делала искалеченным лицом какие-то знаки. Переводчик наклонился к ней, хотя и понимал, что сейчас партизан написать уже ничего не сможет. Изуродованное лицо напряглось и извергло из себя плевок. Обер-лейтенант пружинно повернулся и, чувствуя, как глаза застилает слепящий жар, стремительно пошел назад. -- Этих всех вон! -- выцедил он. -- Вон! Разогнать! Полицаи бросились разгонять толпу, а обер-лейтенант Курт Йостель выдернул у унтера палку, скользнул по ней вздрагивающей ладонью, резко обернулся и увидел в десяти шагах свою ненавистную, жуткую, желанную цель... 19 С утра шел дождь. Ветер дул неровно: то затихал, и тогда слышался гром струи, стекающей с крыши в полную до краев кадку, то крепчал, остервенело раскачивал голые ветви яблонь, и дождь тогда начинал бить в окно, наполняя времянку шорохом и звоном. Сергей сидел на лавке у окна. Стекло было с трещиной, и из сада проникал запах мокрой земли. Лешка лежал на сенной постели, отвернувшись к стене. Он видел расправу над партизанами и с тех пор был сам не свой: почти ничего не ел, угрюмо бродил по саду, а когда Сергей с ним заговаривал, замирал, глядя на него расширенными глазами, и быстро облизывал сухие губы. Говорил внятно, только как-то замедленно. Сергей не пытался его успокоить -- это потрясение Л?шка должен был пережить один. Из щели под растрескавшимся дубовым подоконником Сергей достал сложенный листок -- продовольственную карточку, отпечатанную Житухиным. Разгладил ее, вгляделся. Прошло три дня, а она все такая же. Ну, пройдет еще семь -- до срока, обещанного Житухиным, карточка будет выцветать постепенно -- заметит ли он изменение? Сравнить-то не с чем, нет у него оригинала, вот чего он не учел! Да и вообще все это ненадежно. Одну эту карточку Житухин может ослабить, а остальные? Как его тогда проверить? И пойдут агенты, и не опознать их при проверке документов. Но почему-то Сергей верил Житухину. Во всяком случае, очень хотелось верить... Три дня назад вместе с карточкой Пашка принес от Житухина сообщение, что Краузе приказал сделать пять комплектов карточек. Житухин спрашивал, как быть. Пашка передал Житухину приказ Сергея ослабить все карточки. А позавчера произошла трагедия на лесной дороге. И главное -- бессмысленно! Машину не захватили, двоих потеряли и обнаружили себя! Краузе приехал на следующий день утром, и через час все немцы погрузились на грузовики и мотоциклы и выехали по лесной дороге. Вернулись вечером ни с чем. На связь с партизанами вместо Пашки Сергей отправил Женьку. Он опасался, что частые Пашкины отлучки из школы вызовут подозрение. Сергей тщательно проинструктировал Женьку: как потребовать свидания с командиром, какие задать ему вопросы для проверки и что передать строго с глазу на глаз. А передать надо было, что в Кропшине находится законспирированный советский разведчик, что с этого момента отряд начинает работать на его обеспечение -- прекращаются всякие диверсии, отряд ничем не должен выдавать своего присутствия, чтобы немцы решили, будто партизаны ушли из этих мест. А главное, командир должен обеспечить связь с Большой землей. Женька справился хорошо. Добился, что его провели в расположение отряда, и встретился с командиром. Никакой проверки не потребовалось: командира Женька узнал, он был вторым секретарем райкома, и Женька встречал его под Лугой, когда работал там на строительстве противотанковых заграждений. Партизан оказалось немного, это была часть бригады, разбитой фашистами южнее города Дно, где против партизан были брошены тысячи солдат, танки и артиллерия. Отряд добрался сюда, рассчитывая зимовать, и выбрал для этого удачное место -- остров посреди обширных болот. Когда Краузе прочесывал леса, он туда не смог пройти. Рации в отряде не было, и никакой связи с другими отрядами -- тоже. Командир, его все звали Никитич, обстоятельно поговорил с Женькой. Он обещал послать связных, чтобы установить связь с другими отрядами, а через них -- с Большой землей. Но у них плохо с продуктами, а еще хуже с боеприпасами, поэтому пусть товарищ "икс", так он сказал, не рассчитывает на активные действия отряда. Но и прятаться нельзя -- надо еду добывать. Договорились о связи, о паролях. Женька благополучно вернулся в деревню, таща на спине сушняк на растопку. Сергей понимал, что установить прямую связь с Большой землей отряду Никитича практически невозможно. А искать другие отряды, рассеянные в лесах после разгрома немцами партизанского края, Никитич может и месяц, и два, и всю зиму. Нет, никаких иллюзий! Как не было у него связи с Центром раньше, так не будет и в ближайшее время. Но хорошо хоть, есть под боком отряд на крайний случай. Есть куда уйти, есть куда переправить документы, если вдруг невероятно повезет и удастся добыть их. Сергей увидел в окно унтер-офицера с тремя солдатами и старосту Шубина, и по тому, как напряженно шел Шубин, не глядя на дом ветеринара и убыстряя шаги, он понял -- за ним! Пряча карточку в тайник подоконника, он сказал Лешке, который вскочил после первых же слов: -- Тревога, Леша! Меня сейчас возьмут, ты пережди в сарае у Жени. Если до вечера не вернусь, уходи ночью на кордон, Женя дорогу объяснит. На кордоне живет лесник Самохин. Это наша запасная явка. Шубин толкнул калитку, солдаты входили во двор. Побелевший Лешка косился в окно, натягивая свой пиджачишко. -- Запоминай! Скажешь: "У вас нет козьего молока?" Он ответит: "Козу зарезал на прошлой неделе". Самохин тебя спрячет, Женя потом отведет к партизанам. Теперь быстро наверх! По лестнице, и через огород ползком. Быстро! Лешка уже влезал на чердак, болтались ноги в проеме чердачного лаза, вот втянулись, закрылась крышка, потолок заскрипел... Сейчас он вылезет из окошка, начнет спускаться по лестнице... От толчка ноги распахнулась дверь, унтер вошел первым. Домик наполнился стуком сапог, но Сергей услышал, как снаружи постукивает по задней стене дома лестница. Тупо глядя на вошедших, Сергей громко замычал, бессвязно забормотал -- лишь бы заглушить этот наружный звук, -- Давай пошли! -- сказал Шубин. Это был плотный старик, с широким, всегда гладко выбритым лицом, покрытым бурым загаром. Летом он не снимал фуражки на улице, и если случалось увидеть его с обнаженной головой, поражал болезненно белый лоб на темном лице. Шубин огляделся без интереса, взял Сергея за рукав и поднял со скамьи. Солдаты разворошили постель, заглядывали за печку. Один залез на чердак. Обыскивали как-то вяло, Сергей видел, что ищут не мальчика, обыск формальный. Да и то, как они открыто шли к дому и сейчас обращались с ним как с дурачком, все это обнадеживало. -- Иди, -- Шубин подтолкнул его в спину. Сергей подумал, что ветеринар уехал в Сухове, вернется завтра. Сможет ли Женька предупредить его? Потом он заставил себя не думать об этом. Сейчас все будет зависеть от того, сможет ли он изгнать из себя все мысли, все нормальные чувства: он должен быстро, пока идут к школе, перевоплотиться в идиота, в пустую человеческую оболочку, в животное, вялое и тупое. Но они вышли из дома, и Шубин сказал: -- Обождите. Малец где-нибудь тут. Сергей подумал, что мальчик уже далеко, но тут Лешка вышел из-за дома навстречу Шубину. Губы у него дрожали, но глаза смотрели прямо. -- А зачем вы Сергуню забираете? -- голос у него сорвался. Шубин не ответил. Чувство, близкое к отчаянию, охватило Сергея. У него не было уверенности, что мальчик выдержит предстоящее испытание. 20 За долгое время своей работы в разведке Август Краузе выработал в себе устойчивое уважение к противнику. Он был свидетелем многих провалов, единственной причиной которых оказывалась недооценка способностей партнера по игре. Краузе ждал, что рано или поздно русская разведка заинтересуется его диверсионной школой, и подготовился к этому. Школа находилась в лесу, а управление и снабжение Краузе решил вести из Кропшина. Пытаясь проникнуть в школу, русский агент не сможет миновать эту деревню. Очевидно, что попытка его внедриться в среду людей, обслуживающих школу, или завербовать кого-то из них должна произойти здесь, в Кропшине, на виду у майора. Доступ в комендатуру имели старик истопник и этот парнишка, так много рассказавший ему о русских птицах. За стариком внимательно наблюдали, а парнишку он исключил после довольно долгого с ним общения. Вначале он вызывал подозрения, но он был все время на виду, с жителями не общался и вообще был явно аполитичным, что майор относил за счет его ограниченности. Кроме того, майор всегда был невысокого мнения о способностях детей быть разведчиками. Детское неумение управлять эмоциями позволяло легко распознать ребенка-агента. Этот Паша был для майора ясен: его спокойствие и независимость не могли быть игрой. Появление в деревне юродивого развеселило майора. Он не ожидал, что русский агент может появиться столь театрально. А то, что это разведчик, майор почти не сомневался. Однако проходили дни, а юродивый сидел на месте, никакой активности не проявлял, мальчик вел себя обычно и не пытался установить контакт ни с кем из взрослых жителей села. Замечено было, что он встретился однажды с Павлом, но это не было похоже на завязывание отношений, а сам Павел, когда майор осторожно прощупывал его, отзывался об этом мальчике да и об остальных деревенских детях с величайшим презрением. Шли дни, и майор начал сомневаться. Правда, была возможность ночных встреч, но проследить за этим оказалось трудно. Кроме того, ветеринар не походил на русского резидента, он занимался только своим делом, в знакомствах был ограничен, крайне нелюбопытен, и поведение его после появления юродивого совершенно не изменилось. Юродивый сидел безвылазно в своем доме, и это больше всего раздражало майора. Он видел этого человека всего один раз, в первый день, у школы, а ему хотелось рассмотреть его поближе. Он не любил поединков вслепую. Это может быть интересно, если ведешь игру с человеком, находящимся на расстоянии, в другой стране, например. Но когда противник рядом, где-то за спиной, притаился и никак себя не проявляет -- тогда лишаешься уверенности, начинаешь нервничать и трудно не сделать промах. Следовало вынудить русского разведчика действовать. Если это был русский разведчик... Краузе обдумывал, как лучше провести такую провоцирующую проверку, когда произошла стычка с партизанами, и Курт, этот кретин и садист, устроил совершенно бессмысленный кровавый спектакль. Ведь было не исключено, что партизаны появились для связи с юродивым. Это особенно вероятно, если вспомнить тех четверых с рацией, которых пришлось уничтожить в лесу. Тогда Краузе полагал, что они и есть группа, нацеленная на него. Теперь он понимает, что это была лишь группа связи. Юродивый появился сразу же после ликвидации группы, видимо рассчитывая, что она цела. И теперь ему нужна связь. Русские перебрасывают сюда партизан, а Курт зверски уничтожает пленных, ничего от них не добившись. Кроме того, этот идиот собирался сжечь полдеревни -- и, возможно, сжег бы русского разведчика, испортив майору всю игру. Гестапо расценило бы этот случай как предательство интересов Германии, но Краузе видел здесь лишь проявление идиотизма. Тем не менее рапорт о необходимости отправки обер-лейтенанта на фронт был майором уже подписан. Вся эта история толкнула майора на активные шаги: он решил ускорить проверку юродивого. Если майор не ошибался... Во всяком случае, Краузе выставил вокруг деревни секретные посты, чтобы перехватить возможных связных между партизанами и деревней. Сейчас майор сидел за своим столом в кабинете и снимал шкурку со снегиря. Такая работа всегда успокаивала Краузе и давала возможность обстоятельно думать. Краузе был орнитологом-любителем. Это увлечение началось давно, когда он выполнял одно деликатное задание, связанное с англичанами. Тогда ему пришлось некоторое время работать под видом зоолога на орнитологической станции на острове Гельголанд. Краузе увлекся наукой о птицах, начал заниматься ею всерьез и даже опубликовал в одном специальном английском журнале статью "К вопросу о внутривидовой изменчивости обыкновенной овсянки". Дома у него хранилась большая коллекция птиц и птичьих яиц. И здесь, в России, он не оставил любимое занятие. На стеллаже в углу кабинета стояли большие картонные коробки, сделанные для него по специальному заказу. В них на ватной подстилке хранились аккуратно набитые и снабженные этикетками тушки российских птиц. Эти коробки были предметом особого внимания майора Краузе. В дверь постучали, и унтер-офицер доложил, что русский доставлен. 21 Сергея втолкнули в комнату, и дверь за ним закрылась. Он мельком увидел стол, сейф, стулья... Нельзя было осматриваться, это противоречило поведению, разработанному еще в Ленинграде на случай ареста. Тупой испуг -- вот что он должен был сейчас испытывать. Причины для испуга были -- Лешку они увели в другую комнату. Сергей сжался и опустил голову. Спина его вздрагивала. Есть ли кто-нибудь в комнате? Сейчас нельзя было проявлять никакого любопытства. Такое поведение позволяло дольше и убедительней вести игру. Наверно, за ним наблюдают, но об этом не надо думать. Тупость, тупость, тупость! Отсутствие мысли и испуг. Я -- животное! Я -- боюсь! Я не умею думать! У меня течет слюна, потому что челюсть отвисла, а язык неподвижен. Тупость, тупость, тупость! Но не переиграть... Можно сделать шаг, надо увидеть что-то блестящее... Он шагнул к столу, засопел. На столе лежало... Не надо думать -- что. Блестит -- интересно. За спиной послышалось движение. "Я не должен этого слышать", -- сказал он себе и еще ближе подвинулся к столу, где лежали блестящий скальпель и ножницы. Он вытянул руку, пальцы его шевелились. Еще движение за спиной, и сразу негромко: -- Не оборачивайтесь! Сергей замер лишь на мгновение, потом медленно повернулся и, увидев майора, подался назад, тупо и испуганно глядя ему в грудь. Майор, мягко улыбаясь, наблюдал за ним. Сергей засуетился, замычал, повернулся и пугливо коснулся ножниц пальцем. Они были холодные, и он непритворно вздрогнул. Потом прижал ножницы пальцем, подвинул их по столу. Майор сбоку следил за его лицом. -- Возьмите, -- сказал он. Сергей убрал руку и посмотрел на майора. Тот кивнул на ножницы: -- Возьмите, возьмите! Сергей тронул пальцем скальпель и довольно замычал. -- -Ну хорошо, -- сказал майор, -- садитесь. Сергей разглядывал пуговицы на мундире майора. -- Я пока не прибегаю к помощи врача, -- сказал Краузе, усаживаясь на стул и доброжелательно глядя на Сергея, -- вы сами понимаете, что специалисту нетрудно установить в вашем поведении симуляцию. Но после этого мне уже ничего другого не останется, как передать вас гестапо. Я понимаю, вы можете предпочесть ореол мученика измене присяге. Я вам предлагаю третий путь. Вы не раскрываете себя, и я вас не арестую. Майор говорил, не спуская пристального взгляда с лица Сергея, и под этим взглядом трудно было владеть лицом, как трудно не морщиться в луче света. И нельзя было не слушать, что говорит Краузе. Понимая, что сейчас он не выдержит долгого напряжения и лицом выдаст внимание, Сергей двинулся от стола в угол комнаты, но испуганно обернулся, посмотрел на майора, бормотнул невнятно и остановился у сейфа. Майор говорил, глядя на Сергея: -- Более того -- я помогу вам. Вам нужна какая-то информация. Я сейчас выйду, а вы напишете вот здесь, что именно интересует ваше начальство. Без моей помощи вам задание не выполнить. И никто, кроме нас двоих, об этом разговоре не узнает. Вы получите информацию от меня. Ваша разведка будет довольна, имя ваше не пострадает, вы сможете вернуться к своим. Сергей не ожидал от Краузе такой дешевки! Но это было только начало. -- Вот здесь бумага, перо. -- Майор встал. -- Я приду через пять минут. Я постучу, вы успеете надеть свою... э-э-э... чересчур эффектную маску. А через год вы и сами забудете про то, что писали. Майор добродушно засмеялся и вышел. Сергей по-прежнему разглядывал сейф. Вероятно, есть же глазок, через который за ним наблюдают. Но за пять минут можно незаметно оглядеться. Ага, вот ящик со стружкой. Пашка его обшарил и ничего не нашел. Что это за коробки? Странно... Двенадцать штук, картонные, обклеенные по сгибам дерматином. Жаль, но открывать нельзя. Когда, постучав, вошел майор, Сергей стоял у шкафа и трогал медные ручки. Майор подошел к столу и посмотрел на пустой лист бумаги. -- Та-ак... Хорошо! Майор подошел к Сергею, крепко взял его за локоть, посадил на стул лицом к столу, а сам сел за стол. Не спуская глаз с лица Сергея, он позвонил в бронзовый колокольчик, которым, наверно, сторож звонил раньше на уроки. Сергей впился глазами в блестящий колокольчик, бормоча и шевеля пальцами. Дверь за спиной открылась. -- Вы начали с ним заниматься? -- спросил Краузе. -- Да, герр майор, -- по-русски сказал кто-то. Сергей собрал все силы, понимая, что начинается главное испытание. Тупость, тупость! Я -- животное! Я ничего не понимаю! Кругом пусто! Комната, и стол, и колокольчик на нем расплылись, стали нечеткими, он постарался не слушать, но слова все-таки проникали в его сознание. -- Поработайте с мальчиком, -- кому-то говорил майор, вглядываясь в Сергея, -- если он не скажет сам, заставьте его говорить. Мы здесь услышим крик? -- Да, герр майор. "Мерзавцы!" Сразу все вокруг и лицо майора стало четким, выпуклым... И тут он понял, что этот обострившийся, короткий, но осознанный взгляд выдает его. Заставить себя не слышать ничего! Ни слова! Считать! Десять на два -- пять. Пять и два -- семь. Семь и пять -- двенадцать. Двенадцать на два -- двадцать четыре... И больше он уже ничего не слышал. Он весь ушел в этот счет, мокрые от слюны губы шевелились, он смотрел на колокольчик и не видел его. Он уже ничего не видел и не слышал, ничего не было в его голове, кроме цифр, бессмысленных чисел, они цеплялись друг за друга, прыгали, сплетались в нескончаемую цепь... Он не знал, сколько прошло времени. Рука, крепко ухватившая его плечо, вернула Сергея в эту комнату. Ему повернули голову, и он увидел новое лицо. Человек оттянул ему веко, а другой рукой водил взад-вперед перед его глазами блестящий молоточек. 'Сергей невольно стал следить за молоточком, но потом.'Заставил глаза остановиться. Он увидел пуговицу на мундире этого человека. Тот теперь щупал его пульс. Сергей замычал, потянул руку -- сердце бьется бешено, надо не дать сосчитать пульс! Сейчас его разоблачат, с этим уже ничего не поделаешь, поэтому -- спокойно. И не думать о мальчике! Ему положили ногу на ногу, ударили молоточком... Сергей завизжал, дернулся и упал1 на пол. Его поднимали, он отталкивал руки, вращал глазами... Его поставили на ноги, он дрожал. Как сквозь вату, он услышал разговор по-немецки. -- Не могу утверждать, что он здоров, -- сказал новый голос. -- Значит ли это, -- спросил Краузе, -- что симуляция исключается? -- Я не могу поставить точный диагноз -- симптомы не совпадают с описанными случаями, но на симуляцию не похоже. У этого человека нет сознания в обычном смысле слова. Самовнушением такие состояния не достигаются. -- Странно... Хорошо, я вас больше не задерживаю. Врач ушел, а Краузе подошел к Сергею и крепко взял его за подбородок. Он заставил его поднять голову и пристально посмотрел в глаза. Сергей смотрел мимо его глаз. Краузе оттолкнул его и отвернулся. Сергей был настолько измотан, что не смог ощутить торжества. Когда солдаты увели юродивого, врач вернулся в кабинет Краузе. -- Ну а что вы думаете в действительности? -- спросил майор. -- По всей видимости, нормален. Но симулирует прекрасно. -- Да, приятный партнер... Скажите, в работе вам приходится пользоваться интуицией? -- Сплошь и рядом. Краузе засмеялся и похлопал его по плечу. -- Я всегда думал, что в наших профессиях много общего. Майор наблюдал в окно за юродивым. Тот кружил около ворот, пока часовой не прогнал его ударом приклада. Солдаты привели Лешку в комнату и оставили одного. Лешка ждал, что сейчас придут его пытать, и мысли у него путались от страха. Однако минуты шли, а никто не приходил. В комнате стояли стол, шкаф и два стула. В окне была решетка. Сердце у Лешки замираЛо, когда в коридоре раздавались шаги -- вот идут за ним, вот сейчас... Ну почему он не послушался Сергуню и не убежал? Он и сам не знал, что заставило его остаться. Когда он услышал за стеной, в доме, верещание Сергуни и представил, как солдаты бьют его коваными сапогами, он остановился и повернул назад. Он не знал, что чувство, которое заставило его забыть о себе и идти на помощь Сергуне, называется отвагой. Теперь опять до него долетел приглушенный стенами Сергунин визг. Это было жутко: весь дом полон тишины и неизвестности, и только где-то в его нутре, в комнате пыток, нечеловеческий крик. Лешка метнулся к двери -- она была заперта. Он бросился к окну, но из него была видна только часть глухого забора. Никто не мог теперь спасти его, он у фашистов в руках, и он один. И Лешка заплакал. Слезы брызнули из глаз, словно они шли из него под напором. Он рыдал, не сдерживаясь, и все плотней прижимался к стене вздрагивающим телом. И тут открылась дверь: кто-то вошел. Лешка не мог сдержать громкого судорожного всхлипывания. Человек обогнул шкаф и остановился перед Лешкой. Это был Краузе. -- А почему ты плачешь? -- Краузе удивленно поднял брови. Лешка отчетливо вспомнил, как студент театрального института, похрустывая пальцами, раздраженно говорил: "Ты маленький испугавшийся мальчик. А мальчики от испуга плачут. Я понятно говорю?" И оттого, что так вовремя и без всяких усилий у него получились слезы, Лешка как-то успокоился. -- Тебя кто-нибудь обидел? -- снова спросил Краузе. -- Почему Сергуня кричит? Не бейте его, он ничего не сделал! -- Его не бьют. Ему сказали, что тебя будут бить, и он рассказал мне все, что я хотел узнать. Правда, он сказал, что встретил тебя на дороге, ты потерялся и был без родителей, и он тебе предложил поиграть в игру, будто он дурачок. Но я не думаю, что он встретил тебя на дороге. Он обманул меня. "Всегда говори свою легенду, как бы тебя ни пытались запутать", -- вспомнил он слова Сергуни. -- Сергуня не может говорить, он больной, -- сказал Лешка. -- Он рассказал, как вас забросили через линию фронта. И что вы не нашли в Сотниковом бору группу с передатчиком. Нам пришлось их убить незадолго до вашего прихода... Ну и так далее. Я тебе все это рассказываю, чтобы ты зря не мучился. А вообще мне от тебя ничего не надо. Неужели Сергуня все рассказал?! Да нет же! Сергу-нин крик раздался несколько минут назад, значит, он еще играл свою роль. Когда же он успел бы все рассказать, если Краузе здесь уже минуты три? Краузе обманывает. -- Но поскольку Сергей не назвал твою фамилию, ты мне ее скажешь сам. И тогда я тебя отпущу. -- А Сергуня? -- вырвалось у Лешки, и он испугался, что сказал неправильно. Но лицо у Краузе было спокойное. -- А я его уже отпустил. Он мне больше не нужен. Ну, так как твоя фамилия? -- Кашин. -- Где ты встретился с Сергеем? -- А мы вместе жили в Гдове, он же мамин родственник. Он мне вроде дяди. -- Вроде дяди... -- Краузе усмехнулся, -- а почему ты мне говоришь неправду? -- Я правду говорю! Спросите кого хотите. Зачем мне вас обманывать?! Лешка вошел в роль и говорил очень искренно, может быть, оттого, что ему очень хотелось, чтобы Краузе ему поверил. Но майор насупился и покачал головой. -- Ты врешь, и мне придется делать тебе очень больно, пока ты не скажешь правду. Есть всякие способы делать больно, ты знаешь, наверно... -- Краузе достал зажигалку, зажег ее и поднес к лицу мальчика. -- Вот самый простой. -- Дяденька майор, не надо меня пытать, ну пожалуйста, я вас очень прошу, не надо, я вам правду говорю! Лешка схватил руку Краузе, державшую зажигалку перед его лицом, и, сам не понимая, как это получилось, задул огонь. -- Ой, простите, я случайно! Я больше не буду! -- Лешка сам испугался. -- Дяденька майор, ну пожалуйста, я же все равно ничего другого не смогу сказать, только правду! Краузе крайне удивило, что Лешка задул зажигалку. Во всяком случае, лицо у него было непритворно озадаченное. Он приподнял Лешкину голову за подбородок и долго смотрел в его глаза, которые излучали мольбу и только. Потом Краузе вздохнул и посмотрел в окно. -- Ну хорошо, мальчик Кашин, можешь идти. Приходи как-нибудь ко мне. Я люблю разговаривать с детьми. Придешь? -- Не знаю... -- Лешка растерялся. -- Ну вот, скажем, в пятницу. Приходи утром. Часовой будет предупрежден. -- Хорошо. Раз вы велите... -- Я тебя просто приглашаю в гости. Ну, иди. Краузе открыл дверь и смотрел, как мальчик пошел по коридору, еще не уверенный, что свободен, боясь, что вдруг распахнутся боковые двери и втащат его в окровавленную комнату... Конечно, если бы применить к нему методы обер-лейтенанта, он бы заговорил. Но этого как раз и следовало избегать в той игре, которую вел майор. А может быть, этот мальчик ничего не сказал бы и под пыткой? Потому что он не простой мальчик. В какой-то момент он чуть не убедил майора в его ошибке насчет юродивого. И если бы не заключение врача, майор был бы готов поставить свое прекрасное охотничье ружье английской фирмы "Голанд-Голанд" против этого вот веника, что мальчик говорит ему правду, -- такой искренностью дышало его лицо. 22 Сергей лежал во времянке на сене, закрыв глаза и стараясь быстрей набраться сил после страшного напряжения. Голова раскалывалась. Скрипнула дверь, и, прежде чем он успел поднять тяжелые веки, на грудь ему бросился всхлипывающий Лешка. Он охватил Сергея за шею, прижался мокрым лицом к его щеке и сжимал руки, шепча: -- Сергуня, Сергунечка... -- Что они сделали тебе? -- Сергей боялся увидеть на лице или руках мальчика следы пыток. -- Ничего. Он сунул мне зажигалку к лицу, а я ее задул. -- И что тогда?.. -- Он меня отпустил. Сергей заставил Лешку восстановить разговор со всеми деталями и сопоставил оба допроса. Получалась не очень понятная картина. -- А тебя сильно били? -- спросил Лешка. -- Меня не били. Как ни странно, обошлось. -- Они не догадались? -- Ты знаешь, похоже, что нет. Но все равно сейчас надо особенно остерегаться. С Пашей и Женей встречаться так, чтобы никто не видел. И сюда никому из них больше ходить нельзя. Сергей задумался. Вероятней всего, Краузе поверил в свою ошибку, признал Сергея за невменяемого. Однако осторожность терять нельзя. Хорошо, что с самого начала Сергей приказал Жене распустить его отряд и не посвящать ни во что Семку и Виталия. В случае провала -- меньше жертв. А с Пашкой встречи обставлялись достаточно надежно, на него, видимо, нет подозрений. Теперь, что делать завтра? Завтра четверг, и майор Краузе отправится вечером на скотный двор на встречу с предателем. Завтра надо сделать многое. Вечером Краузе не будет в школе, и Пашка сможет поискать тайник в его кабинете. Надо будет проверить эти коробки, хотя и маловероятно, что картотека там, -- слишком на виду. Затем -- скотный двор. Очень тревожил Сергея человек, который завтра придет туда. Он ведь где-то здесь, в деревне, он наблюдает за Сергеем, он неизвестен, поэтому невидим. Он единственная нераскрытая карта в игре с Краузе. Завтра ее нужно открыть. На скотный двор пойдет Женька. Он спрячется там еще засветло и должен будет увидеть этого человека. Послезавтра пятница, у Житухина банный день. Сергею придется встретиться с ним. К пятнице карточка изменится, возможно, она и сейчас уже изменила цвет, но лучше на нее не смотреть до пятницы, чтобы легче заметить посветление. Ну а если карточка не посветлеет и в пятницу, что тогда делать с Житухиным? Ну посмотрим, нечего заранее гадать. Лешке пришлось, как стемнело, сходить к Пашке. У них был разработан сигнал, по которому Пашка выходил в огород и там встречался с Лешкой. Из дома их видно не было, в огороде никто не мог спрятаться, а другие дома были не близко. Встречи их благополучно происходили под носом у немцев, квартировавших у Пашкиной бабки. Лешка передал задание Сергея на завтра, сказал про коробки. -- Да он там тушки птичьи держит! -- сказал Пашка. -- Он мне открывал, показывал. Лежат рядком... Пашка вдруг замолчал. -- Ты чего? -- Ух ты! -- прошептал Пашка. -- И верно: я один раз взялся за коробку, а она уж больно тяжелая. А тушки-то легкие! Я это дело завтра раскурочу, будь спок! -- Сергуня велел осторожно. -- А то! Ты вот чего: вечером приходи к школе с заду, за конюшней. Там жимолость густая и репьев полно, легко сховаться. Лежи и жди. Во дворе там уборная, если я что найду, я тебе вынесу и за уборной в щель передам. Понял? Тикай, дверь хлопнула! Когда Лешка передал разговор Сергею, тот рассердился. Пашка расковыряет эти коробки, там наверняка ничего нет, и майор, естественно, догадается, что это Пашкина работа. Или подумает на Житухина. И то и другое плохо. Снова посылать к Пашке промокшего мальчика не хотелось. Придется завтра днем запретить Пашке всякую самодеятельность, хотя днем риска больше. Днем еще надо будет передать Женьке насчет скотного двора. У Лешки завтра много работы, и как бы парень не расхворался к тому же. Сергей напоил его кипятком с сушеной малиной, тепло укрыл и лег рядом. Дождь к ночи перестал, в окно виден был кусок неба, густо усыпанный звездами. -- Хорошо бы у нас собака была, -- прошептал Лешка, -- мы бы ее кормили. Лежала бы тут... -- Хорошо бы собаку, -- сказал Сергей. -- Вот выгоним фашистов, наладим жизнь и заведем с тобой большую лохматую собаку. -- А где мы тогда жить будем? -- В Ленинграде, на Васильевском острове. Будешь собаку выводить гулять, зимой она на лыжах может тебя катать. -- А летом втроем будем ходить на залив купаться! -- Да. Развалимся на песке, загораем, а собака лежит рядом, смотрит на нас... -- И хвостом помахивает, -- прошептал Лешка. Они замолчали. Печка потрескивала, остывая. Под полом завозилась мышь. -- Сергуня... -- еле слышно прошептал Лешка. -- Что, дружок? Лешка не ответил, подвинулся и крепко прижался к Сергею. 23 День с утра был ясный и холодный. Лешка чувствовал себя хорошо, даже насморка не было, и Сергей наказал ему побольше играть на улице с младшими ребятишками и высматривать Пашку. Надо было незаметно предупредить его, чтобы не трогал коробки. Но Пашки не было видно. Из школьных труб шел дым, значит, Пашка там -- топит печь. Женьку Лешка встретил на улице, тот вез на тачке старые кирпичи -- собирался перекладывать печку. Он в семье был единственным мужиком -- так он говорил, но Лешка знал, что ему только исполнилось четырнадцать, какой там мужик! Женька остановился отдохнуть, а Лешка, оказавшийся рядом, скороговоркой, глядя в сторону, передал ему приказ Сергея насчет скотного двора. -- Ладно, -- процедил Женька, -- сделаю. Он дал Лешке пинка -- мог бы и без такой маскировки! -- поплевал на руки, взялся за ручки и покатил тачку дальше. Колька Козодой и двое-трое из мелкоты устроили на пустыре качели: достали где-то доску-горбыль, положили ее на пень и качались. Ребята не могли не играть, поэтому играли и при немцах, но только вели себя тише, посматривали по сторонам -- не идет ли какой-нибудь солдат. В доме деда Ннкифора жили несколько солдат и среди них здоровый, рыжий, по имени Руди. Однажды Семка выскочил из-за угла и натолкнулся на пьяного Руди. Рыжий так избил Семку, что мальчик дня три отлеживался дома. Лешка подошел к качелям, Козодой принялся ему рассказывать, что немцы забрали у Шамуриных корову, а когда Шамурин пошел жаловаться старосте, тот велел полицаям опалить Шамурину бороду. У старосты сегодня гости -- пять телег стоят у ограды, полицаи приехали из дальних деревень. Пить будут, конечно, как всегда, когда собираются. -- А чего они понаехали? -- спросил Лешка. -- А бис их знает! -- сказал Козодой и вдруг хитро прищурился. -- Узнать хочешь? Я могу. А? Узнать? Нет? -- А чего мне узнавать-то? Очень надо! -- А, вы темнилы, вот вы кто! -- рассердился Козодой.-- Думаете, я не понимаю, как партизаны узнали, что машина поедет? Думаешь, не знаю? -- Ну, как? -- тихо спросил Лешка. -- А так! Ладно, не хотите меня принимать, нештяк, я сам в партизаны уйду! -- Ну и иди, -- Лешка успокоился, ничего этот болтун не знает. -- А ты сам слабак! -- не унимался Козодой.-- А у меня, знаешь, какая сила воли?! Вот посмотришь... Колька побелел, губы у него дрожали, он отошел с зловещим видом. -- Болтун -- находка для шпиона, -- на всякий случай сказал ему вслед Лешка. Кто его знает, может, он что-то разнюхал про все их дела -- сболтнет еще... Пашки все не было, Лешка сильно замерз и пошел домой греться. Евдокия Ивановна зазвала его к себе. У нее был суп из сушеных грибов, Сергуне она уже отнесла, а теперь покормила Лешку. С ветеринаром у Евдокии Ивановны отношения были натянутые. Гаврин сам себе готовил до прихода Сергуни и Лешки, потом они стали питаться втроем, но кое-как -- наварят картошки, и то хорошо. В последнее время Евдокия Ивановна стала подкармливать Лешку, да и во времянку иногда носила. Она была все такая же суровая, но, когда Лешка ел у нее, сидела, подперев голову кулаком, смотрела на Лешку и вздыхала... -- Спасибо, тетя Дуня, -- сказал Лешка и облизал ложку. -- Не за что, -- строго сказала старуха, -- посиди. Все бегаешь... В такие времена дома надо сидеть. -- Пойду поиграю, -- сказал Лешка. -- Да уж теперь какие игры! Вон, говорят, под Во-лошовом немец семь деревень спалил. Всех побили, и детей, и баб. Сидеть надо и носа не казать! Лешка потоптался, шмыгнул носом. -- Я пойду, тетя Дунь? -- Полицаев понаехало, нажрутся, стрельбу устроят... -- Ты подальше держись. -- Ладно! Лешка побежал на улицу. Утро было солнечное, а днем небо затянулось сероватой мглой, и с востока низко над лесом стали вытягиваться темные, рваные облака. Приехал из Сухова ветеринар, отвел лошадь, пошел домой. А Пашки все не было. Наверно, его там обедом накормили, так уже бывало, вот он и сидит. А может, расковырял коробки, и его схватили? Они стояли с Семкой и Виталием у бывшего ларька сельпо, давно заколоченной избы. За ларьком начинался подъем на гору, к школе. Лешка вертелся тут полдня, надеясь услышать, если что произойдет в школе с Пашкой. Семка и Виталий говорили, что надо бы все-таки уйти в партизаны. Если бы Женька не откололся... Лешка в разговор не вмешивался, а ребята обсуждали этот вопрос скорей по привычке. Трудно так вот взять и уйти из теплого, сытного дома в лес, холодный, пустой, неприютный... Пока там партизан найдешь! Заговорили о том, что можно и в деревне что-то делать. Хотели же прокалывать шины у машин, можно поджечь школу, ну, если не школу, так конюшню! Но в память навсегда врезалась жуткая расправа над партизанами. Кровь стыла, стоило вспомнить страшную "игру в городки"... На горе послышался какой-то глухой шум. Все трое обернулись, Сверху по крутому травянистому склону катилась бочка. Она набирала скорость, стала подпрыгивать на камнях, гулко стуча по земле, вот она свернула в сторону, перепрыгнула через тропу, вильнула, покатилась по ровному -- в сторону шубинского дома. Ребята побежали за ней. Бочка еще раз подпрыгнула, со всего маху стукнулась о стоявшую у забора пустую телегу и застряла в канаве. На шум из дома старосты высыпали полицаи с винтовками. Когда ребята подбежали, из бочки вылезал Колька Козодой. Он весь был в сене и какой-то трухе, ноги у него тряслись, он качался и расставлял руки -- видно, здорово его закрутило. Полицаи окружили его. Лешка протиснулся поближе. Смуглый полицай, который вез когда-то Сергуню и Лешку, держал Кольку за шиворот, а Колька уже ревел в три ручья. -- Я не буду-у... Я случайно, дяденька! А-а-а... Виталий пролез между полицаями, схватил Кольку за руку. -- Дяденька, отпустите! Вот его мамка сейчас выпорет, отпустите, дяденька! Полицаи загоготали, кто-то дал Кольке подзатыльник, и Виталий вытащил Кольку из толпы. Они с Семкой для вида накинулись на Кольку, толкали его, ругали и понемногу отводили от полицаев. -- А пусть он знает, что... -- хныкал Колька, -- что у меня... сила воли есть... -- Заткнись, холера, -- прошипел Виталий. Лешка, стал выбираться из толпы полицаев, от которых несло перегаром. Он зацепился рукавом за приклад чьей-то винтовки, освободился, бормоча извинения, полицай обернулся и посмотрел на него. И тут Лешка увидел его лицо. Это был Матвей. Тот самый, долговязый, с длинным лицом, Матвей, который привел их в Сотников бор. Матвей смотрел на Лешку, и лицо его делалось каким-то задумчивым. Лешка отвел глаза, увидел повязку на рукаве Матвея, винтовку на плече. -- Э! -- негромко позвал Матвей, и что-то жалкое проскользнуло в его взгляде. Лешка, еще ничего не понимая, но чувствуя, что произошло непоправимое, сделал рукой слабый жест -- "Нет, нет... не надо" -- и попятился. Матвей быстро, воровато оглянулся, снова посмотрел на Лешку, потом сплюнул, поправил на плече винтовку и направился к дому. Лешка пошел прочь, стараясь не бежать. Когда он обернулся, полицаи толпой поднимались на крыльцо, и Матвея он уже не разглядел. Дома Сергуня выслушал его, встал и потрепал Лешку по голове. -- Ну вот, Алеша, надо уходить. Он достал из тайника продовольственную карточку и задумался. Засунул ее обратно и стал одеваться. -- Позови дядю Гришу, -- сказал он. Когда Лешка вернулся с ветеринаром, Сергуня был уже готов. -- По всей видимости, мы раскрыты, -- сказал Сергуня. -- Возможно, у нас есть еще немного времени. Уйдете к партизанам. -- Как?! -- Гаврин взмахнул руками и сел. -- Как я их найду? -- Из деревни выедете на телеге, скажете -- на вызов. Только быстрей. -- Сергуня обернулся к Лешке. -- Пашка где? -- В школе сидит. -- А, черт!.. У вас когда встреча? -- Как стемнеет. Сергей посмотрел в окно и сказал ветеринару: -- Доезжайте до моста, остановитесь и чините колесо. Ждите Павла, с ним уйдете к партизанам. Если к десяти вечера его не будет, поезжайте на кордон, к Самохину. Я буду там. -- У немцев посты стоят вокруг деревни, -- сказал Гаврин. -- Сейчас они вас пропустят, пока нет тревоги. Поторопитесь! -- Эх-хе-хе!.. -- Гаврин сокрушенно покачал головой и развел руками. -- Ну, прощайте тогда... Будь она неладна! Он ушел. -- Леша, -- Сергуня взял его за плечи, -- мы временно расстаемся. -- Почему?! -- Слушай внимательно. Сейчас пойдешь к школе и будешь ждать Пашку в том месте, где условились. Пусть он доберется до моста, найдет Гаврина и доведет его к партизанам. Женька говорил, что тропой у реки пройти можно, постов нет. Я тоже там пойду. Потом проберешься к Жене в сарай и дождешься его. По той же тропе уйдете из деревни и придете к Самохину. Мне надо узнать, с кем встретится Краузе. Завтра, если их не хватятся, Пашка с Женькой в деревню вернутся. А мне надо будет поговорить с Житухиным. -- А к партизанам мы не пойдем? -- Потом пойдем. В общем, там разберемся, когда встретимся. -- А если Пашка документы вытащит? -- Да ничего он не найдет! -- Сергей задумался. -- Но если он что-нибудь достанет, пусть передаст тебе, а сам выберется из школы и делает, как я сказал. Документы передашь Жене -- пусть он с ними прямо идет к партизанам. На всякий случай: вместе с документами пусть Никитич передаст на Большую землю: "Карточки агентов осветлены. Игнатий". Но это маловероятно. В любом случае придешь ко мне на кордон. Они были уже во дворе, у забора. -- Так, что еще?.. Кажется, все. Будь очень осторожен, Леша, помни все, чему тебя учили, и не торопись. Ты -- разведчик, будь внимателен и не бойся. -- Оружие брать? -- Нет времени. Ничего, все будет нормально. Ну! Сергей прижал к себе Лешку, поцеловал его и подтолкнул к забору. -- А может, Матвей здесь от партизан, в разведке? -- спросил Лешка. -- А если нет? Иди, Леша, до встречи. В темноте Лешка не видел его лица, но почувствовал, что Сергей улыбнулся. Лешка перелез через забор, но, прежде чем войти в густой кустарник, обернулся. Он увидел, как мелькнула над забором бесшумная тень, потом слабо треснул сучок, и стало тихо. 24 Пашка действительно весь день просидел в школе. Сначала топил печи, потом слонялся без дела, сидел у Житухина. Играли в карты -- в дурачка. Житухин шепотом сказал, что есть еще задание на карточки для десяти человек и что он их отпечатает, как договорились. Житухин громко шептал, и глаза у него горели азартом. -- Передай, -- шептал он, -- что я теперь основной фон усиливаю, он через несколько дней потемнеет, а печать выцветет. Это будет исключительно заметно! -- Ладно, вечером передам, -- сказал Пашка. Он ждал своего часа, был вял и неразговорчив. Когда стемнело и пришло время топить вторично, Пашка оживился. Он зашел в комнату Краузе, чтобы растопить печь, но майор одевался и выгнал его. Пашка растапливал вторую печку в коридоре, когда Краузе прошел мимо него. Майор был в теплой куртке и меховой шапке. Обер-лейтенант Курт последние дни из кожи вон лез, чтобы выслужиться перед майором. Он работал и вечерами, все время попадался майору на глаза с озабоченным видом и какими-то бумажками в руках. Сейчас он проводил майора до двери, услужливо распахнул ее. Майор брезгливо поблагодарил. Обер-лейтенант ушел в свою канцелярию, а Пашка подождал немного и с ведром и совком в руках пошел в кабинет майора. По коридору, заложив руки за спину, прохаживался дежурный унтер-офицер с большой кобурой на поясе. Пашка деловито открыл дверь в кабинет, вошел. Было темно, он зажег керосиновый фонарь и поставил его на пол. Дрова и растопка были сложены загодя на железном листе у печки. Пашка стал выгребать золу в ведро. Выгреб до половины и прислушался. Шаги были далеко, в той стороне коридора. Пашка бесшумно метнулся к коробкам, торопливо открыл верхнюю. В ней рядами лежали тушки синиц. Пашка подцепил ватную подстилку, отогнул ее -- ноготь скребнул по картонному дну, Пашка и так вертел коробку, и сяк, пока догадался смерить ее глубину. Сверху палец уходил в нее до половины. А когда приложил палец снаружи, то сразу увидел: коробка была толстой, почти на всю длину пальца. Значит, двойное дно. Шаги дежурного были уже у самой двери, Пашка прикрыл коробку и бросился к печке. Стал догребать золу. Дверь открылась, дежурный посмотрел на Пашку, обвел глазами комнату и закрыл дверь. Шаги стали удаляться -- Пашка снова был у коробок. Он достал из кармана короткий сапожный нож и резанул внутри вдоль стенки коробки. Торопясь, отогнул картонное дно и просунул палец... Есть! Он выдрал дно, тушки посыпались на стеллаж. Под верхним дном лежали стопки бумаг. Бросились в глаза фотокарточки, как на документах. Он зы-греб бумаги и стал вскрывать вторую коробку, потом третью. Документы были во всех! Особенно много в четвертой. Возясь с шестой коробкой, он услышал в глубине школы четкие шаги обер-лейтенанта. *• Пашка сгреб тушки, вывалил их кое-как в коробки, закрыл и наспех поставил друг на друга. Шаги были уже рядом! С охапкой бумаг в руках он добежал до печки. Шаги остановились, Курт что-то коротко сказал и взялся за ручку. Пашка сунул весь ворох бумаг в топку, как можно дальше. Обер-лейтенант вошел и посмотрел на Пашку, который сидел на корточках и засовывал в печку щепки. Обер что-то недовольно пробурчал и подошел к шкафу. Стал перебирать в нем папки. Пашка не мог дольше тянуть, надо было разжигать. Страха не было, был азарт. Так бывало раньше, в драках против двоих или троих. Его охватывала холодная ярость -- он лез на кулаки, бил зло и побеждал. Обер, насвистывая, листал бумажки. Пашка зажег спичку и поджег кусок бересты. Потрескивая, занялся огонь. Пашка стал раздвигать щепки, чтобы не слишком разгорелось. Обер пошел к двери, не закрыв шкафа. В руках у него была какая-то папка. Он опять недовольно посмотрел на Пашку и вышел, оставив дверь в коридор открытой. Пашка протянул руку над огнем и стал вытаскивать документы. Огонь лизал руку, но Пашка вытащил все бумажки и всунул их в ведро. Зола просыпалась на пол. Наспех он разровнял золу в ведре, чтобы закрыла бумаги. Обер уже возвращался, и Пашка торопливо насовал в печку дрова. Курт вошел, и Пашка кряхтя поднялся. Фашист показал ему на просыпанную золу и что-то сказал, видно, сердился. -- Сейчас, не все сразу, -- спокойно сказал Пашка и показал на полное ведро, -- вынесу вот... Он вышел во двор и прошел за уборную, к забору. -- Эй!.. -- Я тут! -- прошептал Лешкин голос. -- На, бери! -- Пашка стал просовывать бумаги в щель между досками. -- Там еще есть, сейчас схожу. -- Сергуня велел тебе к мосту идти, там Гаврин ждет. По тропе у реки постов нет. Гаврина к партизанам отведешь. -- Куда идти?! Я еще дело не сделал! -- Это приказ! -- звенящим шепотом сказал Лешка. -- Уходи немедленно. -- Ладно, -- засмеялся Пашка, -- наконец воевать будем! Он еще хотел спросить, где они встретятся, но Лешка уже пробирался кустарником. Пашка был раздет, пришлось вернуться в школу за ватником. Дежурный не обратил на него внимания. Пашка оделся, вышел во двор и спокойно прошел мимо часового в воротах. Лешка, засунув документы на грудь под рубашку, спустился в заросший жимолостью овражек, прошел по нему подальше и только там выбрался наверх, в чистый сосняк. Дул ветер, небо нависло глухое, беззвездное, было пронизывающе холодно. Лешка остановился. Только сейчас он осознал, что в его руках те важные документы, достать которые Сергей уже не надеялся. Теперь он остался один, и все зависит от него. А если Женьку схватили, что он тогда будет делать? Может, лучше сразу идти на кордон к Сергею? Страшно возвращаться в деревню, где их, наверно, уже ищут. Холодно, ветрено, жутко... Вершины сосен беспокойно шумят, зловеще гудит черный бор. Убежать? Переждать до утра? Но был приказ идти к Женьке. И он пошел. В деревне было спокойно. В доме Шубина шла гульба. Пьяное пение разносилось по улице. Может, Матвей и не предатель, и вся тревога зря? Лешка пробрался в Женькин двор, бросил камешком в стену. Женька не появлялся. Лешка привалился спиной к забору, засунув окоченевшие руки в рукава. Окна в доме были темны, только в одном тлел тусклый огонек. Скоро скрипнула дверь, кто-то вышел на двор. Лешка подошел к крыльцу. Это была Таня, младшая сестра Женьки. Она испуганно ойкнула, когда Лешка позвал ее. -- Это я, Лешка. Женя дома? -- Да нету его целый день. Бис его знает, где. А ты чего бродишь? -- Ничего, так... Таня ушла, а Лешка прошел в сарай, забрался на сеновал и лег у круглого оконца, в котором не было рамы. Отсюда он услышит, когда Женька вернется. Лежать стало холодно, он набросал на себя сена, согрелся и незаметно заснул. 25 Женька пришел к развалинам скотного двора засветло. Долго лазил, выбирая место, где спрятаться, но не нашел: голо, одни стены. Была бы хоть какая-нибудь куча мусора, так и той нет. Осмотрел колодец. Рыли его, постепенно выкладывая камнем, но не дорыли -- воды не было. Женька нашел длинную толстую проволоку, загнул один конец, проволоку спустил в колодец, а загнутый конец зацепил за каменный край. По проволоке спустился на дно. Здание строили П-образно, колодец находился внутри этого П, и когда Женька присел на сухом дне и прислушался, то явственно услышал чириканье воробьев, летающих над развалинами. Видно, стены отражали звук, а колодец этот звук улавливал. Правда, здесь как в ловушке -- не убежать. Хорошо хоть тепло, ветер не достает. Женька подумал, что не мешало бы взять сюда если и не автомат, то хотя бы ТТ. И чем подслушивать и прятаться, дождаться фашистского майора и эту сволочь -- предателя и расстрелять их именем советского народа. Женька выполнял приказы Сергея все менее охотно. Занимались какой-то игрой в жмурки, а Женька хотел действовать... Было уже совсем темно, когда Женька услышал хрустящие на битом кирпиче шаги. Человек остановился недалеко, хорошо слышно было, как он прикуривает, и Женька понял, что услышит все. Вскоре послышались шаги с другой стороны. -- Здравствуйте, господин майор. -- Голос был знаком Женьке, но это не был голос кого-то из жителей деревни. -- Здравствуйте, Сирень. Что нового? -- Никто не приходил, сижу целыми днями, не отлучаюсь. -- Подождем еще. Думаю, что придет связной от партизан. Войдите к нему в доверие. Но не навязывайтесь. -- Это ясно. Будьте покойны. -- Если придут из деревни, например этот дурачок, задержите его, предложите себя для связи с партизанами. И дайте знать мне. Как вы это сделаете? -- Как и договорились: на плетень... Опять захрустели шаги, голоса стали удаляться. -- ...повешу красную тряпку, в чердачном окне-- фонарь... Говоривший закашлялся сухим, каким-то металлическим кашлем, и тут Женька узнал его. Это был Егор Самохин, лесник с кордона! Разговор еще слышался некоторое время, потом стало тихо. Женька подождал минут двадцать и вылез из колодца. В деревне он пробрался к дому ветеринара, но во времянке было пусто. Такого еще не бывало! В хозяйском доме не было света, но Женька стал стучать. Старуха, разбуженная им, отчитала его, а про ветеринара сказала, что уехал, а куда -- ей не докладывают. Про Сергуню Женька спрашивать не решился. Ясно было одно -- что-то случилось. Он добрался до блиндажа и вскрыл тайник. Хотелось взять автомат, но он был слишком громоздок. Женька взял две "лимонки" и оба пистолета. И сразу почувствовал себя уверенней. Можно пойти на кордон и прикончить предателя Самохина, пока не поздно. Но куда все подевались? Это очень тревожило, и он решил подождать. Может, Лешка появится или Пашка. Он пришел к своему дому, пробрался к сараю, наверх, на сеновал, не полез, а устроился внизу, за дровами, -- оттуда можно уйти незамеченным, одна доска в стене вынимается. 26 Матвей Говорухин, после того как привел Сергея и Лешку к Сотникову бору, пошел не в сторону партизанской базы, а в свою деревню. Решил отсидеться. На мостах его наверняка схватили бы полицаи, да неизвестно, выйдет ли отряд к базе. Винтовку и немецкий ремень он бросил в лесу, а сапоги пожалел. Возвращение его было таким счастьем для жены и детишек, а дома было так покойно, что он решил отсидеться подольше. Он прятался в хлеву, на сеновале неделю, но потом его все же углядел местный полицай. Сутки его били смертным боем, потом сказали, что расстреляют. И пожалел Матвей, что не с оружием в руках встретит смерть. Однако расстреливать его не спешили, предложили искупить вину и идти служить в полицию. Подумал он, подумал -- что с семьей будет, если его шлепнут? И какой прок от его смерти? А так он может еще и пригодиться чем-нибудь дорогим своим товарищам партизанам... Согласился Матвей, и пошла, закружилась постыдная, жуткая, но сытая и пьяная жизнь. И сам не заметил Матвей, как увяз во всех полицейских грехах, уже и бил он в деревнях людей, и сжег избу бывшего сельсоветчика, уже отнимал скот и, напившись до зеленых мух, безобразничал. И только иногда, с похмелья, смотрел он с омерзением на свои руки и тяжко опускал в них опухшее лицо. Встретив в Кропшине Лешку, Матвей сразу узнал его. И так всколыхнула его эта встреча, так резанул испуг в больших детских глазах, которые глядели на него, что Матвей, вернувшись в избу Шубина, стал пить самогон стакан за стаканом. Ему даже в голову не приходило, что он может выдать своим дружкам этого мальчонку и того хорошего парня, который сказал ему когда-то: "Так и мы не в гости к бабушке". Нет, до такого свинства Матвей еще не опустился! Ио, напившись, стал он расспрашивать Шубина, что это за мальчонка тут вертелся, Лешкой зовут, как он тут, где живет, все ли хорошо у него. -- Какой Лешка, немого, что ли? -- Шубин покосился на него, разрезая пирог с капустой. -- Ну, может, и немого. -- А ты откуда его знаешь? -- опять покосился Шубин. -- Да я и не знаю! Но уж больно мальчонка хороший, -- Матвей вспомнил тут своих детей и как покорно тогда шел Лешка по лесам, хотя видно было, что еле передвигает ноги. -- Тихий мальчонка... Люблю... Матвей засопел, опустил голову на руки. Шубин смотрел на него. -- Оба душевные, -- сказал вдруг Матвей, -- тот-то, Серега, ты не думай, он хороший, душевный и ничего такого, ни-ни... Свои люди. И мы, говорит, не в гости к бабушке... А? Митяй, а ведь жизнь у нас паскудная... Сволочи мы. -- Ладно, не лайся. -- Шубин подвинулся к нему. -- Они душевные, точно. Давно их знаешь? Матвей смотрел на него с ненавистью. Сказал, погрозив пальцем: -- Не знаю я их и знать никогда не знал! Понял, Митяй? Ты смотри... Матвей выпил еще и вылез из-за стола. Он проснулся рано, как всегда с перепоя. Голова гудела. Вышел в сени, припал к жбану с рассолом и долго пил. Потом пошел на крыльцо. Все было бело! Тонкий чистый снег лег за ночь и покрыл деревню, поля. Рассвет только занимался, было тихо и призрачно светло. Через двор к калитке чернел одинокий след. И тут память стала возвращаться к Матвею. Вспомнил он Лешкины глаза, Шубина, громко дышавшего ему в ухо, разговор... Он вошел в избу. Заспанная хозяйка возилась у печки. -- Митяй где? -- спросил Матвей. -- Подался куда-то спозаранок. А чего тебе? -- Куда ж это он мог?.. -- Матвей лихорадочно пригладил волосы, тоскливо огляделся. -- Куда... -- ворчала хозяйка, -- у него служба, не то что у вас, забулдыг несчастных! Матвей прошел в горницу, сел на кровать. Потом снова вышел. -- Слышь-ка, а где тут мальчонка живет, Лешка? Ну, с немым он... Далеко? -- А-а, эти... У ветеринара стоят. Седьмой дом по этой стороне. А на что тебе? -- Да там... -- Матвей сдернул с гвоздя свое пальтецо, -- с ветеринаром надо потолковать, Он быстро шел по пустой еще улице, по хрустящему, остро и чисто пахнущему снегу и думал, как сейчас он поднимет их сонных, заставит одеться, спасая, выведет огородами и поведет прочь отсюда, белыми лесами, по крутым гривам и сквозным борам, поведет к своей прежней, честной и боевой жизни. Скорей, скорей, еще не поздно! Но тут из-за избы справа вышли наперерез ему черные фигуры. Они спускались с горы, от школы, торопливо семенили, скользя на снегу. -- А-а! -- громко, на всю деревню, крикнул Шубин, Матвей перебросил себя через плетень и побежал мимо дома, по огороду, спотыкаясь о торчащие из снега капустные кочерыжки, опять через плетень -- и дальше, по белому полю. -- Обожди, обожди, не надо!.. -- Шубин отталкивал немецкого солдата, подбежавшего к плетню и поднявшего автомат. -- Дай-ка я, я по-простому, зачем шум... -- бормотал он, укладывая карабин на плетень и вжимая приклад в плечо. Черная фигура бежала через белое поле по прямой, не виляя. "Э, дурак..." -- подумал Шубин, накрывая фигурку кольцом намушника. 27 Лешка проснулся от выстрела. За окном белело. Он вскочил, еще ничего не соображая, но уже чувствуя, что совершил ошибку. Проспал! Он спрыгнул с сеновала, и документы тяжело тряхнулись у него под рубахой. Тогда он вспомнил все. Он выскочил из сарая. Мир был белым! Это было пугающе неожиданно, словно он проснулся в другой жизни. Снег как бы отделил его от всего вчерашнего... -- Леха! -- позвали за спиной. Лешка обернулся и у видел Женьку, стоящего у поленницы с пистолетом в руке. Когда Лешка рассказал про то, что Сергей ждет на кордоне, Женька в ярости ударил себя кулаком по колену: -- Предатель -- Самохин! Понял?! У-у, гады... И ты спал? Оба понимали, что дороги минуты, и заговорили о главном. Лешка сказал, что Сергей велел Женьке нести документы прямо к партизанам. Это сейчас самое важное. Женька считал, судя по разговору Краузе с лесником, что, пока немцы не хватились Сергея, ему на кордоне ничего не угрожает, но, конечно, его надо срочно предупредить и, главное, принести ему оружие. Лешку беспокоил выстрел, но Женька сказал, что это, наверное, полицай спьяну бахнул. Женька завернул документы в обрывок клеенки и положил под рубаху, на грудь. Лешке протянул ТТ. -- Для Сергуни. -- А мне?! Женьке не хотелось расставаться с "вальтером". -- Да у Самохина отберете, у него, наверно, есть. -- А если нет?! -- возмутился Лешка. -- Куда мы с одним пистолетом? -- Да на, бери! -- Женька отдал "вальтер". -- Я и с "лимонкой" не пропаду. Пистолеты Лешка засунул за пояс, под пиджаком их не было видно. Из деревни выбрались благополучно, хотя пришлось сделать большой крюк, чтобы обойти посты. В лесу остановились. Женька подробно рассказал, как им надо будет идти с кордона: по просеке, потом через ручей, где начинается большая гарь, и как можно дальше идти по воде вверх -- чтобы не было следов. За гарью --