Э.Дубровский. Задание

---------------------------------------------------------------
     Изд. "Молодая гвардия", Москва, 1973
     Серия "Юные герои"
     OCR: Анатолий Филиппенко 
---------------------------------------------------------------

     <img width="474" height="758" src="zadanie-0.jpg">

     <img width="424" height="752" src="zadanie-1.jpg">

     Эта  повесть   написана  на  основании  книг,   документов  и  газетных
сообщений, рассказывающих об  участии ребят Ленинградской области в борьбе с
фашистскими захватчиками в 1941--1943 годах.
     Многие юные герои  хорошо известны, они награждены орденами и медалями,
многие из них здравствуют  и  поныне.  Например, Евгений  Кухаренко,  бывший
отважный партизанский  связной. Это он, уничтожив гранатой засаду врагов, со
второй  гранатой в руке  добрался до партизанского штаба, переплыв несколько
речек. Другие -- как Леша Суханов и Паша Губарев -- погибли.
     А сколько юных героев остались неизвестными! В первую очередь это бойцы
"невидимого  фронта",  те  мальчики   и   девочки,  которые  помогали  нашим
разведчикам.  А у разведчиков такая работа, что о них не говорят при жизни и
далеко  не все можно сказать после  смерти. Да  и документальные материалы о
них неполны и отрывочны.
     В этой книге мы рассказали историю двух таких разведчиков, погибших, но
выполнивших  задание  Родины. Мы попытались представить не  только  что  они
делали, но  и  что думали, что чувствовали, как  они  жили день за  днем. Мы
считали  бы свою задачу выполненной, если, прочитав эту книжку, новые отряды
красных следопытов вышли бы в поход за материалами о неизвестных юных героях
своих областей.

     <img width="453" height="341" src="zadanie-2.jpg">

     Гл. квартира фюрера
     7.Х.41 г.
     С-123
     Верховное главнокомандование вооруженных сил
     No 44
     1675/41 секр. канц. нач. штаба (отд. Л/1 опер.)
     ВЕРХОВНОМУ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕМУ АРМИИ
     (опер. отдел)
     * * *
     Фюрер снова решил, что капитуляция Ленинграда, а позже Москвы не должна
быть принята даже в том случае, если она была бы предложена противником...
     О том,  что  Ленинград  заминирован и  будет  защищаться до  последнего
человека, сообщило само русское радио.
     Небольшие  неохраняемые проходы,  делающие  возможным  выход  населения
поодиночке  для  эвакуации  во  внутренние  районы  России,  следует  только
приветствовать. И  для всех, других городов должно действовать правило,  что
перед  их  занятием они  должны быть  превращены  в развалины артиллерийским
огнем и воздушными налетами, а население обращено в бегство.
     Недопустимо  рисковать  жизнью  немецкого солдата  для спасения русских
городов от огня, точно так же нельзя кормить их население за счет германской
родины.
     Хаос в  России  станет  тем больше, а  наше управление  и использование
оккупированных  территорий тем легче, чем больше население Советской  России
будет бежать во внутренние области России.
     Эта воля фюрера должна быть доведена до сведения всех командиров.
     По  поручению  начальника  штаба  верховного  командования вооруженными
силами -- Йодль.
     Этот документ был подписан в октябре 1941 года, то есть уже после того,
как германские армии  группы "Север"  пытались взять  Ленинград штурмом,  но
были  остановлены частями  Северо-Западного фронта,  прижавшимися  спиной  к
самым окраинам города.
     Они были остановлены,  и  в двадцатых числах  сентября  1941  года наша
разведка  обнаружила,  что  противник  начал  строить  землянки  и  бункера,
готовясь к зиме и долгой осаде.
     Город был  отрезан от страны, от баз снабжения  продуктами, топливом  и
боеприпасами.
     Фашисты отказались  от  штурма, полагая, что  город, который  ежедневно
подвергается  обстрелу  из  гигантских  орудий,  бомбежкам, спалившим еще  в
первые дни осады  крупные продовольственные склады, да еще под ударами лютой
зимы 1941 года,  -- что этот  город  обречен.  Голод  выкосит большую  часть
жителей, остальное довершит страх, моральное падение...
     Кончалась  зима.  Город жил. Его  заваленные  снегом улицы были покрыты
трупами, люди двигались медленно, как во сне, но работали заводы, а по радио
звучали  голоса  поэтов  и  певцов,  выходили  литературные  журналы,  давал
спектакли Театр музыкальной комедии.
     Прошло лето, началась осень -- целый год блокады! Город жил.
     И  тогда фашистское командование  начало стягивать  к Ленинграду свежие
силы. Из Крыма была переброшена  11-я  армия генерал-фельдмаршала Манштейна.
Готовился штурм Ленинграда.
     Но в конце  августа наши войска Ленинградского  и  Волховского  фронтов
начали  неожиданное наступление сразу на  нескольких  направлениях.  В  ходе
яростных  боев  в течение  сентября  1942 года  11-я  армия  Манштейна  была
перемолота, и ни о каком штурме Ленинграда не могло уже идти и речи.
     Снова наступило затишье.

        1

     Лешка жалел,  что будет учиться  в  пятом  классе,  а не в четвертом. У
малышей уже занятия начались, а в старших классах --  только с  пятнадцатого
октября. В школе же кормят три раза в день.
     А Лешке до пятнадцатого октября ждать и ждать.
     Если бы  он не пошел сразу во второй класс,  сейчас бы  как раз ходил в
четвертый. Мама с папой тогда гордились, что он еще до школы научился читать
и считал запросто до тысячи. Конечно, никто не знал, что так получится...
     Теперь читать нечего, все книги сожгли зимой. Но дел хватает.
     Лешка сидел у окна и менял у рогатки резинку. Обе полоски надорвались у
рогатульки,  где были перевязаны  нитками, и могли  порваться в самый нужный
момент. Поэтому он ставил новые полоски  из отличной  резины -- у  него  еще
оставался запас от маминого противогаза.
     Лешка работал  неторопливо и осторожно -- рогатка  должна быть надежна.
Целый год он мечтал встретить в городе  синицу. Воробьев  не было, на ворону
рассчитывать не приходилось, а вот синицы, говорят,  залетают. Только трудно
попасть в нее...
     Начался обстрел, грохнуло где-то  кварталов за пять. Лешка посмотрел на
ходики: минута  в минуту  начался. Каждый день в одно  и то же время фашисты
начинали стрельбу по городу из тяжелых орудий.
     Ходики  Лешке  подарил папа  давно,  до войны и до школы. Они  были  не
собраны:  детали, колесики, гирька  и длинная  цепочка  -- все это  лежало в
картонной коробке. Вместе с папой они собрали все по инструкции.
     Потом  папа вбил гвоздь  в стену  --  он был  высокий  и  мог вбить, не
вставая  на  табуретку,  со стрекотом подтянул  гирьку,  толкнул маятник,  и
ходики застучали.
     --  Ну  вот, твое время  пошло, --  сказал папа, -- вырастешь, получишь
паспорт -- будут тебе наручные часы. А пока -- эти.
     Первое  время  Лешка  все бегал  к ходикам,  когда  по  радио говорили,
который час. Как-то  не  верилось, что из таких несерьезных штучек собрались
часы и показывают настоящее время. Но ходики шли удивительно точно.
     Подряд разорвались  еще два 220-миллиметровых снаряда: один недалеко, а
другой подальше, наверно на Охте.
     Что-то Верка  не  идет...  Из  дома сегодня  все жильцы пошли разбирать
старые дома. Каждому надо собрать  и сдать четыре кубометра  дров, тогда два
кубометра  дадут   на  руки.  А  на  чем   их  тащить?   Конечно,  если   от
домоуправления,  то  близко. Но  сестра говорит,  что  еще  не  скоро четыре
наберет, трудно этот дом разбирать, потому что он крепкий.
     Лешка отложил  рогатку, не  доделав. Захотелось посмотреть, сколько это
-- два кубометра. Два метра на два это четыре квадратных, и один в высоту. А
можно проще: потолки у них четыре метра, значит, от угла на полу отложить по
метру и  до потолка -- получится  толстый  столб!  Ого,  жить можно. Здесь и
сложим, чтобы до печурки далеко не носить.
     Кстати, не затопить ли печурку? Вода согреется  к  Веркиному приходу, и
останется только пшено засыпать...
     Дом вздрогнул от близкого взрыва.
     Лешка  отнес  кастрюльку с водой  в комнату  и  осторожно, стараясь  не
расплескать, поставил на  печурку. Не успел он зажечь растопку из  щепочек и
кусков обоев, как пришла Верка.

        2

     Сестра  сильно  устала:  дорогой  она почти  бежала  и  на третий  этаж
поднялась  одним  духом. Хоть  они с Лешкой  все лето  работали  в подсобном
хозяйстве на овощах, где еды было вдоволь, но стоило пожить несколько дней в
городе -- с беготней на  завод, да еще  на дрова,  -- и  куда  девалась  вся
летняя сила!
     -- За хлебом ходил? -- отдышавшись, спросила она.
     -- Не привозили еще, -- сказал Лешка. -- А ты чего такая?
     -- Будешь такая! Жиры дают на сентябрьскую карточку!
     -- Ну да?! А какие?
     -- Не знаю, выдавать не начали, а очередь на улице стоит.
     -- И я с тобой пойду.
     -- Да  там  долго. --  Она торопливо складывала в сумку банку, бутылку,
клеенчатый мешочек: мало ли что могут дать. -- Ты начинай варить!
     Вера достала из фанерного ящика два зеленых капустных листа.
     --  Порежешь, положи. Как  закипит, всыпь пшена-- ту рюмку, с  ободком.
Горкой не насыпай, вровень. Долго не кипяти,  ставь в подушки, а  то с этими
дровами неизвестно еще, что будет. Давай карточки!
     Карточки они хранили на себе. Это мама пришила всем холщовые карманы на
изнанке одежды. У Лешки карман застегивался на большую белую пуговицу.  Вера
всегда настораживалась, когда Лешка лез за пазуху и  начинал возиться с этой
пуговицей. Парень  большой,  но все-таки еще  очень несобранный.  А  ну  как
потерял? Иногда  она  замечала,  что  когда он  расстегивает  куртку,  чтобы
достать  карточку,  то пугается.  Наверно,  тоже думает: а вдруг нету? Вот и
сейчас -- ручонку засунул,  а глаза застыли. И его такого и жалко до слез, и
злость берет...
     -- Хлебную тоже давай, может, подвезут, пока стою.
     --  А  вдруг  растительного  масла  дадут?  --  глаза  у  Лешки  широко
раскрылись.
     --  Ну  ты  нафантазируешь!  --  Вера  засмеялась. Она взяла у него две
карточки, серую и коричневую,  уступчато вырезанные, похрустывающие. От этих
бумаг,  расчерченных  на  дни  и декады, от мелко  напечатанных слов "хлеб",
"жиры",  "мясо",   "сахар   и   конд.  изд."   возникало  ощущение  надежной
уверенности. В руке лежала еда. Много будущей еды. Такого ощущения не давали
деньги, хотя новенькие они тоже хрустели.
     Сестра спрятала карточки в карман и, помахивая сумкой, пошла к двери. И
тут обернулась.
     -- Сварится, а меня нет -- поешь, если не дотерпишь.
     -- А жиры туда не будем класть?
     -- Положим, положим.
     -- Я дотерплю!
     -- Ну смотри, -- она подмигнула ему и вышла.

        3

     Прежде всего Лешка проверил крупу.  С утра ему казалось, что в банке ее
больше  половины,  пальца на два  от  края...  Посмотрел. Крупы было на  два
пальца от дна.
     Варить надо было начинать минут  через сорок, чтобы не остыло к приходу
Верки. И он стал доканчивать рогатку.
     Опять грохнуло  близко, слышно было, как по крыше  дома напротив  глухо
простучали осколки.
     Лешка вспоминал, что он  ел этим летом.  Вот это была еда! Уже с  весны
стало  легче. Появилась  трава,  ее  зеленые ниточки можно было выбирать  из
пучков прошлогодней  травы часами,  не  торопясь.  Потом пошли листья. Потом
одуванчики. Но  по-настоящему  стали  есть,  когда  они  с Веркой  пришли  в
подсобное хозяйство работать на грядках. Тут  пошла редиска, свекольник! Это
была и еда  и витамины. Хвойный отвар,  который  удавалось  зимой достать  в
столовой, вспоминался теперь с отвращением. Ну а потом... Картошка! Капуста!
     Лешка зажмурился от воспоминаний.
     -- Ле-ша! Ле-еша-а!..
     Лешка выглянул в окно. Во  дворе, у  подворотни, стояла дворничиха тетя
Маша, она была в черной железнодорожной шинели, которую не снимала, кажется,
даже летом.
     Тетя Маша подняла руку и медленно поманила его ладонью.
     -- Чего? -- спросил Лешка.
     Не ответив, она опять поманила его и ушла в подворотню. Лешка спустился
во двор и вышел на  улицу.  Тетя Маша  шла  в ту сторону, где магазин,  и не
оборачивалась. Он догнал ее уже за углом.
     Улица  была  затянута пылью как  дымом.  Половину  углового дома срезал
снаряд, обломки засыпали  проезжую часть.  Черная "эмка", видимо отброшенная
волной, стояла, уткнувшись передним крылом в стену дома. Какой-то человек  в
сером  брезентовом плаще, всунувшись в  открытую дверцу машины, что-то делал
там, изредка повторяя:
     -- Михеич... Михеич!..
     У развалин уже появились  люди. Лешка  все это видел отчетливо и сразу.
Обычная картина. От пыли саднит глаза, и запах как на чердаке.
     Тетя  Маша  обошла  машину, прошла  до первых  обломков,  обернулась  и
посмотрела на Лешку.
     И тогда  он понял,  зачем она привела  его сюда, и  вдруг стал легким и
пустым, как во сне, когда падаешь в темноту.
     Он  увидел  то,  что  привык  часто  видеть  на  улицах.  Видеть  и  ке
отворачиваться.  Тем более  когда этого совсем немного. Кусок материи в пыли
был знакомой расцветки...
     Лешка прислонился к стене спиной. Стена казалась горячей.
     -- Домой иди! -- громко сказала тетя Маша. -- Я зайду потом.
     Лешка разлепил губы и тонким, обрывающимся голосом сказал:
     -- А там... карточки есть?
     Тетя  Маша с испугом взглянула на него, нагнулась, но сразу выпрямилась
и махнула рукой:
     -- Где тут... Господи, когда же это кончится!
     Уже начали  убирать  обломки.  Ветер  продул  из улицы  пыль.  Приехала
полуторка с  людьми. Стало шумно. Лешка не сразу понял,  чего от него  хочет
человек в сером плаще.
     -- Телефон где? Идем, покажешь, где тут позвонить можно.
     Человек взял его за руку.
     -- Куда вы его? -- спросила тетя Маша.
     -- Мне позвонить.
     -- А в домоуправлении! Идемте покажу.
     Человек отпустил Лешкину руку, но Лешка продолжал идти  за ними. Пришли
в домоуправление, телефон висел в коридоре. Горела пыльная лампочка. Человек
стал звонить, тетя Маша вошла в темную каморку, а Лешка опять прислонился  к
стене. Тетя Маша, погремев в каморке, вытащила две лопаты. Человек стучал по
рычажку -- все время было занято.
     -- Быстрей дойти... -- Он повесил трубку и стал закуривать.
     -- Эх, малой, малой... -- тетя Маша смотрела на Лешку. -- Вот что с ним
делать? Сестру убило, а карточки все... там.
     -- Один? -- Человек мельком взглянул на Лешку.
     --  Один! Мать зимой померла,  -- заторопилась тетя Маша. --  Отец  без
вести... Должны же быть приемные дома!
     --  Дома есть...  --  Человек  опять  посмотрел  на Лешку  и снова стал
звонить. -- Теперь -- никого! Что за черт!..
     Он застегнул плащ, пошел было к двери, но остановился.
     -- Что, и родственников нет?
     -- Может, есть у тебя кто? -- наклонилась к Лешке тетя Маша.
     Лешка  проглотил слюну и  качнул головой. Человек в плаще  посмотрел на
тетю Машу, потом на часы, подумал немного, вздохнул.
     -- Ну, идем, парень. Попробую тебя пристроить.
     -- А квартира как же? -- забеспокоилась тетя Маша.
     -- Это потом уладят.
     Человек в плаще -- он был еще  не  старый, лет  тридцати -- сел за руль
"эмки"  с безнадежным видом,  но  машина легко завелась,  и он  даже головой
покачал:
     -- Смотри пожалуйста!..  Ну, садись  сюда.  Лешка сел рядом  с ним.  На
заднем сиденье лежал
     кто-то.
     --  Да-а, -- сказал человек, -- был хороший  шофер Михеич и  вот... Как
тебя зовут?
     -- Леша.
     -- Леша... Ну а я Сергей.
     Пока задним ходом выезжали из улицы на перекресток, Лешка видел  людей,
неторопливо разбирающих обломки.
     Ехали долго.  Сергей всю дорогу молчал.  Приехали  к какому-то  зданию,
Сергей ушел.
     -- - Посиди, -- сказал он.
     Скоро вышли  люди с  носилками  и забрали Михеича.  Через час  вернулся
Сергей.  Поехали в  другое место, въехали во двор. Здесь Сергей  пробыл  еще
дольше. Когда вышел, уже темнело.
     -- Ну, вылезай. Потопаем на своих. Сергей запер машину, и они вышли  на
улицу.
     -- Закрутился совсем. Завтра тебя устрою. Переночуешь у меня. Годится?
     Лешка кив.нул. Ему было все равно, лишь бы не домой. Туда бы он не смог
сейчас войти,  хотя  там была  капуста.  И  крупа.  И  в  печке растопка. Он
вспомнил, как она лежит: щепочки на кусках обоев.
     Сергей привел Лешку в темную квартиру, зажег керосиновую лампу. Свет ее
после  привычной  коптилки казался поразительно ярким.  В комнате было много
вещей  и очень много книг на полках во всю стену. Лешка сразу  почувствовал,
что  в  квартире  никого больше нет,  вообще никто больше  не  живет,  кроме
Сергея.  Он  стал осматриваться, и тут его словно толкнуло  в  спину.  Лешка
обернулся. Сергей  вскрыл тускло блестевшую,  жирную  от  смазки  консервную
банку. Комнату распирало от потрясающего запаха.
     -- Вот  нам тут и  жиры и мясо, -- сказал  Сергей и развернул пакет. --
Варить долго, мы уж ее с хлебом. Давай, брат, отоваривайся.
     Хлеб  был обычный, но не триста граммов, а, пожалуй,  все  полкило, как
теперь по рабочей карточке стали  давать. Прошлой  зимой выдавали на рабочую
карточку  по  250  граммов  в  день,  а  на детскую  --  125  граммов.  Этот
разрезанный на сухарики  кусочек хлеба да кружка теплой воды -- вот как  они
завтракали, обедали и ужинали прошлой зимой!
     Сергей нарезал  хлеб  и  намазал  на  кусок тушенку.  Получилось  очень
толсто, и  сверху  белые  тающие слои жира, и темно-красные волокна мяса,  и
этот запах,  от  которого до  боли свело все кости лица, а  рот переполнился
слюной...
     Они съели  половину  банки, а она была величиной  со  стакан,  если  не
больше. Сергей хотел намазать Лешке еще один кусок, но Лешка замотал головой
и даже руки выставил, отталкиваясь:
     -- А завтра же?!
     -- Н-да-а...  -- Сергей поцокал языком. -- Может, это и разумно. Завтра
сварим.
     Но он все же отрезал совсем маленький кусок  хлеба,  намазал тушенкой и
дал Лешке.
     -- Поставим жирную точку, -- улыбнулся он и подмигнул.
     И  Лешка  увидел Верку, как  она  подмигивает  ему, уходя...  Это  было
сегодня, недавно, но кажется, что давно и совсем в какой-то другой жизни.

        4

     Лешка всегда спал мало, а на новом месте особенно. На следующий день он
проснулся  в пять утра.  Солнце  еще не  встало, небо пасмурное. Он  оделся,
заглянул в соседнюю комнату. Кровать не убрана. На столе ключ и записка.
     "Алексей!  Постараюсь  прийти  за  тобой  пораньше.  Свари  тушенку  --
керосинка  в  кухне, крупа на  столе. Читай. Гулять захочешь  -- на улицу не
ходи, будь во дворе. Дверь запри обязательно. Сергей".
     Написано  было  небрежно. На слове "читай"  карандаш  сломался,  дальше
буквы процарапались. Сергей торопился. А куда?
     Лешка осмотрел квартиру. Много мебели, книги и все какое-то нетронутое.
Чем же тут топили  зимой?  И  "буржуйки"  нет.  И кто такой Сергей, в  конце
концов?
     Вчера  Лешке было не до  размышлений, хотя в Сергее он  и  почувствовал
что-то неестественное.  Не инвалид, не старик, а в штатском. Непривычно... А
тушенки столько откуда? И  какой-то он не по-ленинградски  крепкий, движется
быстро.  Лицо,  правда, спокойное, кругловатое. Не такое, как,  по  Лешкиным
представлениям,  у настоящих  немецких шпионов:  горбоносых,  длиннолицых, с
водянистыми глазами.
     Лешка отгонял подозрения,  убеждал себя,  что тогда бы Сергей  не ездил
открыто на  машине, не вышли  бы  люди  с  носилками, и в  дома бы он входил
крадучись, а труп Михеича  спрятал бы, если это его жертва или сообщник. Все
же подозрения, хотя почему-то и не пугали его, нет-нет да и возвращались.
     Прежде  всего  Лешка  стал варить  тушенку,  все  время  размышляя  над
запиской.  Там  не  было сказано "свари  и  ешь".  А  было  "свари". Как это
понимать? Ждать Сергея?  Или это  можно понять как  само собой  разумеющееся
"сварил, так  ешь"? Последнее  казалось  очень  разумным. В конце  концов он
сварил суп  и, не дав как  следует развариться пшену, съел свою долю. Сергей
придет и поест, а Лешка уже сыт. Все  же он съел  несколько меньше половины,
чтобы иметь право не отказываться, если Сергей предложит есть вместе.
     Потом он принялся за  книги. Конечно, если б мама была  жива, она бы не
разрешила  жечь  книги,  ну, может, только некоторые. А они с  Веркой сожгли
все...
     Книги были незнакомые  и не  детские. Он наткнулся на толстую, огромную
книгу с массой  интересных картинок. Книга была, очевидно, религиозная,  так
как у одного человека  в длинном халате над головой все время висело светлое
колечко. Написано было на немецком языке, похоже, стихами.
     Лешка  опять  задумался о Сергее. Но потом  все же  досмотрел до  конца
жутковатые картинки. Дело там происходило, по всей видимости, в аду.
     В  час дня Сергея еще не было. Лешка вышел из квартиры, запер, подергал
дверь и пошел гулять. Через  час, изучив двор и все  подворотни и подъезды и
не найдя ничего интересного, он вернулся. Только хотел  вставить ключ, как в
глубине квартиры звякнуло что-то металлическое.  У него так забилось сердце,
что он  выронил ключ, зазвеневший на бетоне. Лешка схватил ключ и бросился к
лестнице, но тут дверь резко распахнулась.
     -- Э! Ты куда?
     Это  был Сергей. Пришлось вернуться,  хотя  испуг  не проходил.  Он мог
поклясться,  что  звук  был  далеко  в  глубине,  а  перед  тем,  как  дверь
раскрылась, за ней не было никаких шагов.
     Сергей внимательно посмотрел на него  и потрепал по затылку. В квартире
было тихо,  и  Лешка  опять чувствовал,  что они одни.  Но  он  настороженно
прислушивался,  а  потом  посмотрел  на  ноги  Сергея.  Тот  был  в  обычных
полуботинках на резине -- стук от них на паркете будь здоров!
     Сергей с интересом  наблюдал  за ним, стоя в передней. Лешка перехватил
его  взгляд  и покраснел. Тогда Сергей  поднял  указательный  палец  и вдруг
стремительно и бесшумно пробежал весь коридор до кухни.
     -- Ну, как объяснение -- годится? -- улыбнулся Сергей.
     Лешка кивнул. Напряжение отпустило.
     -- Ты не подумал, что у меня второй ключ, следопыт?
     Лешка покачал головой. Они вошли в комнату.
     --  Ты  понимаешь,  какое  дело...  Опять я ничего  не успел  для  тебя
придумать. Верчусь, кручусь. Дел, сам понимаешь, много.
     -- Ничего,  -- сказал  Лешка, подавляя желание  спросить, что же это за
дела.
     --  Сейчас опять ехать  надо, -- Сергей  закрывал портфель.  --  Я  там
греться поставил. Поедим сначала.
     -- А где книга?
     -- Какая?
     Лешка показал на шкаф. Он прекрасно помнил, что там  между двумя серыми
стояла желтая книга. Правда, он до нее не добрался, высоко.
     -- Вот эта? -- Сергей вынул книгу из портфеля. -- Да.
     -- Читал ее?
     -- Нет.
     -- А почему ж ты о ней вспомнил?
     -- Ну, видел, -- Лешка повел плечом, -- она желтая.
     Сергей  хмыкнул,  прошелся по комнате, потом сел  и  постучал по  столу
пальцами. Он смотрел на Лешку задумчиво.
     -- Выйди  в ту комнату, --  вдруг сказал  он. Лешка вышел,  лихорадочно
соображая, что такое он мог натворить.
     -- Войди, -- сказал Сергей.
     Лешка вошел и удивленно посмотрел на  Сергея,  по-прежнему сидевшего за
столом.
     --  Смотри! -- Сергей показал на  стол. -- Что тут  изменилось, пока ты
уходил?
     Ничего особенного там  не менялось, так,  мелочи.  Металлическая лапка,
сжимавшая   пачку   бумажек,   уехала  на  край  стола.  Алюминиевая  кружка
повернулась ручкой в другую сторону, а портфель лежал чуть под другим углом.
Лешка сказал об этом.
     -- Скажите пожалуйста! Портфель, правда, тут ни при чем, как лежал, так
и лежит, а вообще неплохо.
     -- Портфель  подвинулся. Он вот так лежал, -- Лешка слегка подвинул его
на место.
     Сергей  нахмурился, привстал,  протянул  руку за  лапкой  с бумагами  и
вернул ее на место, следя за своим  локтем. Действительно, локоть мог задеть
портфель.
     Сергей посвистел задумчиво, глядя в пол, потом притянул Лешку, поставил
его между колен и очень серьезно посмотрел на него.
     -- Вот, брат, какие дела...
     Судя  по его лицу, дела были плохи, но  Лешка никак не мог  понять, что
произошло.
     -- Тебе сколько лет, Алеша?
     -- Двенадцатый.
     -- А в детдом ты очень хочешь? Лешка пожал плечами и опустил голову.
     -- У меня карточек нет...
     -- Карточек... Карточек у тебя нет,  это верно, -- Сергей растрепал ему
волосы и встал. --  И  не  знаю, хорошо это или плохо. Ладно!  --  он  сразу
подтянулся  и  стал таким же строгим и озабоченным,  каким  был  вчера после
разрыва  снаряда.  -- Иди ешь. А потом сиди  до моего  прихода  и  никуда не
выходи.

     x x x
     "В  целях  пресечения злоупотреблений  продовольственными карточками  и
недопущения получения продтоваров по возможным фальшивым  карточкам провести
с  12 по  18  октября  1941 г. перерегистрацию продовольственных карточек на
октябрь месяц".
     Из постановления Ленгорисполкома от 10.Х.41 г.

     x x x
     После перерегистрации выявился переизбыток карточек, в основном за счет
фальшивых: на хлеб -- на 88  тыс. шт.; на мясопродукты -- на 97 тыс. шт.; на
жиры -- на 92 тыс. шт.
     Так еще в самом начале блокады была обнаружена диверсия, организованная
фашистской разведкой.  Расчет  заключался в  том, что наводнение  Ленинграда
массой  фальшивых карточек  приведет к быстрому истощению  продовольственных
запасов  и  к   окончательной  гибели  города   от  голода.  Диверсия  имела
систематический характер и планировалась на весь период блокады.

     x x x
     "...Считаю  необходимым  отметить  также, что качество полученного мною
оборудования не полностью соответствует технической сложности задачи. Однако
привлеченный  мною  специалист  способен, по-видимому, даже на такой  машине
довести идентичность продукции оригиналу до высокой степени.
     Подготовка кадров для массовых акций будет завершена к середине ноября,
как и намечалось.
     Майор Краузе".
     Из рапорта начальника спецкоманды "04-Р"
     3.IХ.42 г.

        5

     --  Я  все  больше думаю,  --  сказал  Сергей, --  что  базироваться на
партизан мне нельзя.  Деревня -- все на виду. А Краузе не дурак, своих людей
наверняка там держит, помимо гарнизона.  Появлюсь в деревне -- и привет. А в
лесу сидя, ничего не сделаешь, работать надо вблизи самой школы.  Если  не в
самой.
     -- Что ты мне долбишь, что черное -- это  черное? -- вяло сказал Хазин,
растирая ладонью лицо -- он не спал вторые сутки.
     Они сидели в  зашторенной  полутемной  комнате.  Ветер  шевелил тяжелую
занавеску. Весь пол у окна быЛ покрыт битым стеклом.
     -- Если придумал что, -- сказал Хазин, -- то не тяни.
     -- Придумал. Я там появлюсь как глухонемой, скажем. Юродивый.  В общем,
придурок.
     -- Придурок... -- вздохнул Хазии, -- ну и что ты сможешь делать? Ходить
да  мычать?  Чуть что умное сделаешь,  тут  тебе и... Как ты местных  будешь
привлекать? Ни с кем же не поговорить, не встретиться. Как без рук.
     -- Руки я себе нашел. Буду ходить с мальчиком. Племяш он мой, допустим.
Я-то беспомощный, он за меня все делает, и подозрений это не вызывает.
     -- Слишком эффектно. Это же все-таки Краузе! Такой спектакль у него под
носом. Нет, выпукло слишком.
     -- Да почему?! Вы что, в деревнях не  бывали? Там чуть не в каждой свой
дурачок.
     -- Это же  как  сыграть надо! Хотя... -- Хазин оживился, -- бороденка у
тебя растет плохо, реденькая, клочками.  Сено в волосах, в глазах пусто... А
парнишка вокруг шустрит,  милостыня  там, разговоры слушает,  с кем надо сам
поговорит...  Да,  ничего.  Но  где  такого парня  взять?  Проболтается,  не
сыграет...
     -- Парень есть.
     -- Способный?
     -- Более чем. Круглый сирота к тому же. Подготовлю за две недели.
     - Стоп, стоп!  Не увлекайся.  -- Хазин  встал, потянулся  и  зашагал по
комнате, хрустя подошвами на битом стекле. -- Давай-ка все заново взвесим.

        6

     Подготовкой мальчика занимался не один Сергей -- несколько инструкторов
обучали его  профессии  разведчика.  Он изучал  по картинкам  форму  и знаки
отличия родов войск немецкой армии. Любимым предметом было у  Лешки изучение
оружия,  в  основном  немецкого. Разбирая и  собирая  парабеллумы, автоматы,
карабины,  ни так наловчился,  что, например,  пистолет "вальтер" собирал  с
закрытыми  глазами.  Эти  пистолеты он полюбил  за  изящество и удобство. Он
спросил Сергея, дадут ли  ему пистолет в личное пользование. Сергей понимал,
что Лешка, как  всякий мальчишка, увлечен игрой в оружие. Все эти занятия да
и  туманное,  совершенно  пока неясное  для Лешки будущее  задание тоже были
игрой. Игра помогала обучению, и Сергей не хотел обрывать ее раньше времени.
Он  объяснил, что работа  разведчика  заключается  не в  том, чтобы  убивать
врагов,  это делают солдаты на фронте и партизаны, а в том, чтобы узнавать о
враге  важные сведения,  которые помогают победить  в войне. И что если дело
дошло  до  стрельбы, то  это,  вероятней всего, провал.  Лешка  поскучнел, и
Сергей добавил, что  разведчикам все-таки приходится  пользоваться оружием и
стрелять надо уметь отлично, но носить пистолеты с собой им не придется, при
случайном обыске это может все погубить.
     Стрелял Лешка плохо. Прилично получалось только из винтовки, да и то  с
упора.  Сергей  заметил,   что   стрелять  из  автомата  с  рук  Лешка  даже
побаивается. Когда тяжелый немецкий автомат начинал  грохоча трястись у пего
в руках, Лешка смотрел уже не на мишень, а на  автомат -- старался совладать
с ним и вернуть  в прежнее положение.  Сергей надеялся, что  дело наладится,
когда мальчишка физически окрепнет, он был еще слаб.
     Да и не диверсанта же он из  него готовит, не бойца.  Куда ему с такими
ручонками!  Сообразительность,  способность  не  теряться,  ну  и,  конечно,
высокая сознательность-- вот что в нем  самое ценное. Все это так,  но, если
они попадут в переплет,  драться придется одному. 'Может, попробовать  найти
другого? Времени мало, но еще несколько дней есть.
     Сейчас  он  смотрел  на  мальчика, старательно закрывавшего глаза,  но,
конечно, не спящего. Худое плечо торчит из-под одеяла, бледная щека. Длинные
ресницы. Он только что заметил, какие у Лешки длинные ресницы...
     Да нет -- спит. Сморило.
     Нет,  не  будет  он  никого   больше  искать.  Он  привязался  к  этому
молчаливому  мальчугану  с большими  взрослыми глазами. Да и Лешка к нему...
Они сроднились за эти дни. А это стоит многого.
     Сергей прошел в свою комнату, сел на кровать. Он впервые  дал волю тому
неясному чувству, которое тщательно подавлял в себе в  эти дни. Оно возникло
в  тот момент, когда,  пораженный Лешкиной  наблюдательностью,  он  сложил в
голове  план операции.  Он тогда увидел способ,  которым  лучше всего  можно
выполнить задание. От того, выполнит, ли он  его, в какой-то степени зависит
судьба Ленинграда,  его способность выстоять. И  здесь необходимо  отбросить
все  личное.  Он  был  профессиональным  разведчиком  и  давно  научился  не
принимать в  расчет  свои желания  и  свою  безопасность.  Но мальчик... Чем
кончится  для него  вся  эта история? И имеет  ли Сергей право брать его  на
опасное задание? Но ведь все уже с Хазиным взвесили:  самый правильный  путь
-- этот.  Юродивый и  мальчик-поводырь. И надо все время помнить, что от них
зависит, умрут  ли  от голода  еще тысячи  таких мальчиков  или  выживут.  И
помнить только это и ничего более! Но все же...
     Тревожное и неприятное чувство, которое Сергей подавлял в себе все  эти
дни, было чувство вины перед Лешкой.

        7

     Лешка занимался необычной тренировкой: его учили владеть своим лицом. С
ним  работал  болезненный  молодой  человек  в  очках,  дужки  которых  были
перевязаны  нитками.  У  него  были  необычайно  длинные  пальцы,  кисти рук
казались огромными и  жили как бы отдельной от тела  жизнью.  Лешка с трудом
отводил от них глаза, смотреть на движение пальцев было интересно  и немного
смешно.
     Молодой человек был студентом театрального  института. После  стрельбы,
ходьбы  по болотам  этот преподаватель,  да и  само  занятие  казались Лешке
несерьезными. Поэтому и получалось плохо.
     -- Ну  хорошо, попробуем вот  что еще,  --  молодой человек снял очки и
протер их кусочком бинта. -- Заплачь.
     -- Как? -- удивился Лешка.
     -- Ну как, слезами, по-настоящему, чтоб плечи тряслись, лицо исказилось
-- и слезы, слезы!
     Студент  был  какой-то  издерганный  и говорил резко и  нервно,  хрустя
пальцами.
     -- Это же нарочно нельзя.
     -- Надо! Может понадобиться. Вот случится такая ситуация, что заплакать
-- значит спастись. Поймали тебя, понимаешь, поймали, и если ты будешь вести
себя как  лейтенант  Шмидт,  то  любой  немецкий  кретин  догадается.  А  ты
маленький  испугавшийся  мальчик.  А мальчики  от  испуга плачут.  Я понятно
говорю?
     Лешка кивнул и попробовал. Ничего не получалось.
     --  Это  делается так,  --  сказал  студент  и задумался.  --  Попробуй
вспомнить, ну, самое тяжелое в жизни, когда тебе было очень плохо. Ну?
     Лешка опустил  голову и пожал плечами. Студент покашлял,  встал, прошел
около Лешки и глухо, скороговоркой проговорил у него за спиной:
     -- У тебя мама умерла, я знаю, вспомни ее.
     Лешка  не  обернулся. Он увидел маму, как она пришивает ему на холщовый
карман  для карточек  большую белую  пуговицу.  Она  тогда склонилась, чтобы
перекусить  нитку,  и  долго так  сидела, потом  вынула  нитку  изо  рта  и,
отдышавшись, тихо сказала: "Принеси ножницы, Алеша..."
     И как она лежала  в  кровати, уже  не вставая,  накрытая  шубой  поверх
одеял,  и как однажды  Вера отвела  его в  другую комнату и посадила лицом к
окну  и велела  не оборачиваться, но он  обернулся, когда по полу заскрипели
полозья. Вера, пятясь, тащила к двери санки, на которых...
     -- Вспомнил? -- тихо спросил студент.
     Лешка кивнул. Студент снова сел и посмотрел на Лешку.
     -- Ну... -- студент похрустел пальцами, -- тогда сощурь глаза. Сильней.
Тебе больно! Ты один!
     Слезы не получались. Студент  подался вперед и близко от Лешкиного лица
спросил еле слышно:
     -- Но ты вспомнил?
     -- Нет, -- Лешка отвел глаза.
     Студент встал, подошел к окну  и долго стоял, прижавшись лбом к стеклу,
перекрещенному бумажными полосами.
     Дверь открылась, вошел Сергей.
     -- Володя, я его возьму на полчаса, -- сказал он.
     -- Да, да! -- студент поспешно обернулся. -- Да. Пожалуйста!
     Сергей повел Лешку по коридору.
     -- Сейчас  ты встретишься с  настоящим фашистом,  --  неожиданно сказал
Сергей.
     И не  успел  Лешка  опомниться,  как  Сергей открыл  какую-то  дверь  и
подтолкнул в  нее Лешку. На стуле возле  пустого стола сидел капитан СС, это
Лешка увидел сразу  по форме и погонам. Больше никого  в комнате не было.  У
Лешки все перемешалось  в голове: сейчас сбоку  войдут еще эсэсовцы,  один с
тонкой палкой, усмехаясь... Дверь лязгнет за спиной...
     Лешка попятился.
     --  Спокойно, --  сказал Сергей  и вышел вперед. Эсэсовец вопросительно
смотрел на него. Это был
     некрупный  человек,   белобрысый,   со  светлыми  бровями  и   бледными
веснушками на худом  лице. Он был выбрит и причесан, но без пояса на кителе,
отчего возникало ощущение  неряшливости.  Руки его лежали на коленях,  видно
было, что он подавляет желание встать.
     А-а-а... Мало ли на кого можно надеть форму! Лешка хитровато  посмотрел
на Сергея, но его лицо было строгим и напряженным, и Лешка почувствовал, что
здесь нет обмана.
     Сергей  быстро  и отрывисто сказал  что-то по-немецки.  Офицер  коротко
ответил,  пожал плечами, встал  и подошел  к  Лешке. Лицо офицера болезненно
перекосилось.
     -- И что дальше?  -- презрительно спросил он. Лешка  кое-что  помнил из
немецкого, это он разобрал.
     От   офицера   пахло   чужим!   Совершенно  незнакомый  запах.  То   ли
обмундирование так  пахнет,  может,  кожа  сапог,  а  может,  он  одеколоном
немецким надушился, гад! Лешка побоялся, что Сергей  заставит  его коснуться
немца.
     -  Ты внимательно посмотри на него, --  сказал Сергей. -  - Его взяли в
плен партизаны. Он был в карательном отряде, который  сжег  четыре  деревни.
Они расстреливали детей. Но  ты видишь, это  не зверь  --  человек. Возможно
даже, он боится щекотки, -- Сергей спросил немца, тот  ответил,  усмехнулся,
разведя руки. Нет, он не боится щекотки.
     Немец  добродушно  посмотрел  на Лешку, и тому пришлось сделать усилие,
чтобы не отойти на шаг.
     -- Сколько он расстрелял сам, он не расскажет.
     Офицер вернулся к стулу, сел и .положил ногу на ногу.
     -- Боишься его? -- спросил Сергей.
     -- Н-не знаю...
     -- Сейчас-то он не опасен... Ну, посмотрел?
     --  Да... А где  он живет? -- неожиданно спросил Лешка и поправился: --
Жил.
     Сергей задал несколько вопросов, офицер ответил.
     -- Он  жил во  Франкфурте-на-Майне.  У него  там  квартира  из  четырех
комнат. Мать, жена и дочь. Твоих лет.
     -- А что он до войны делал?
     -- А он и до войны был эсэсовцем. Убивал и сажал и лагеря антифашистов.
     -- А...
     -- Ну?
     -- А он учился в школе?
     -- О да! Он учился в школе. Возможно, даже был отличником.
     -- А когда он?.. Он сразу был такой? Сергей помолчал, глядя на Лешку.
     -- Ладно, пойдем.
     Они вышли, не взглянув  на немца. У  двери стоял часовой, значит, Лешка
так растерялся, когда входил, что его не заметил.
     -- Нет, капитан Ригерт не родился фашистом, -- сказал Сергей, когда шли
по коридору, -- по потом  его начали учить. Когда Гитлер пришел к власти.  И
дома, и в школе, и в "Гитлерюгенде". Его  стали учить, что есть низшие люди:
негры, евреи, славяне, а есть высшие -- арийцы. И только  арийцы имеют право
господствовать  и  пользоваться  благами  жизни, а остальные  вроде рабочего
скота.  А  большой  ли  грех убить  вола или  лошадь? И такой  порядок  надо
установить во  всем мире: арийцы царствуют, а низшие расы -- в загонах,  как
скот. А  чтобы установить такой порядок,  надо завоевать остальные страны  и
уничтожить множество низших людей,  освободив  место  для арийцев. И он даже
сейчас так думает! Он  ведь и сейчас чувствовал себя высшим  существом, этот
подонок.
     -- Его расстреляют?
     -- Пока  нет. Его будут судить,  когда кончится  война. Их  всех  будем
судить!
     -- Нам еще сколько до них наступать, -- сказал Лешка.
     Сергей посмотрел на него.
     -- Да... Наступать... Чтобы начать наступать, надо, чтобы тысячи таких,
как мы с тобой, выполнили свои задания. Десятки тысяч!
     -- Дядя Сергей!
     -- Опять мы с тобой забыли: не дядя Сергей, а...
     -- Сергуня! Ничего, я привыкну. Вы... Ты обещал рассказать, какое у нас
задание.
     -- Скоро расскажу, Лешка.

        8

     Он рассказал через два дня, вечером, после занятий.
     С утра  Лешку  учили  бросать гранаты. Сначала он кидал учебные. Падали
они недалеко, и Лешка видел, как скучнел инструктор. Потом инструктор достал
из сумки настоящую РПГ-42,  зажал ее в руке, еще  раз  показал Лешке, как ее
держать, выдернул чеку и подержал гранату довольно долго, поворачивая руку и
показывая Лешке --  все,  мол, в порядке, держи сколько хочешь, только скобу
не отпускай. А потом бросил и пригнул  Лешку  ниже бруствера окопа.  Рвануло
здорово.
     -- Теперь ты, -- сказал инструктор и достал вторую Гранату.
     Лешка  сжал ее, торопясь, выдернул чеку и -- не смог  бросить. Он знал,
что граната  взрывается через  одиннадцать секунд после того, как  отпустишь
скобу. Время достаточное. Но  не мог,  ноги  затряслись, как  после спуска с
крутой горы, голове стало холодно,  он держал гранату в вытянутой руке и  не
мог отвести от нее взгляда. А вдруг пальцы разожмутся?!
     -- Молодец, --  странно ласковым голосом сказал инструктор.  -- Хорошо.
Подержал. Теперь спокойно замахнись и выброси ее. Во-он туда.
     И Лешка  взял себя в руки. Он понял, что все  равно ее теперь  придется
бросить.  Надо.  "Надо" -- какое-то очень облегчающее слово. Надо -- значит,
можно не  думать о  том,  к  чему  приведет.  Надо  --  и  ничего другого не
остается.
     Он бросил, и  впервые граната улетела у него достаточно далеко. И он не
пригнулся, стоя в окопе, при разрыве своей гранаты.
     -- Через три  дня отправляемся  на  задание, --  сказал  Сергей,  когда
вечером пришли домой. -- Садись и слушай внимательно.
     Сердце у Лешки забилось часто-часто: сейчас он все  узнает! Конечно, он
давно уже строил  разные предположения насчет этого задания. По самым смелым
расчетам, им предстояло добраться до Берлина.
     -- Ты знаешь, что  такое в  Ленинграде  потерять карточки, -- заговорил
Сергей.  -- Это значит умереть  от  голода. Но  если карточки  есть, человек
знает, что он получит еду. Нормы  на продукты так рассчитаны,  чтобы на  все
карточки хватило. Правда,  понемногу. А  что будет,  если карточек выпустить
вдвое  больше?  За две недели  на эти  карточки выдадут весь месячный  запас
продуктов. И что тогда останется на вторую половину месяца?
     "При чем тут карточки? -- думал Лешка. -- Наверно, нам мало еды дадут с
собой, и он хочет меня подготовить".
     --  Фашисты  начали  печатать  и  подбрасывать  нам  в  город фальшивые
карточки. Несколько недель назад нам удалось ликвидировать их типографию. Но
теперь  заработала   новая.  Недалеко  от   Луги.   Они   ее  маскируют  под
интендантскую команду, которая обслуживает лагерь для военнопленных.
     -- А как все это узнали?
     -- Там есть наш человек, в деревне, а в лесу целая группа с рацией. Вот
они  и  сообщили, что в школу -- а  команда размещается в школе --  привезли
из-под  Сиверской  некоего  Житухина.  Мы выяснили, что  он  большой  мастер
печатать фальшивые деньги и вообще документы, до войны был осужден, отсидел,
а  потом   сослан.  Кроме  того,  видели,  что  в  школу  привезли  какое-то
оборудование, которое разгружали ночью.  Ну и еще, что очень важно, -- майор
Краузе, начальник команды, есть в нашей картотеке. Это кадровый разведчик. В
деревне большой гарнизон немцев, партизаны атаковать их не могут. Мы с тобой
должны поселиться в этой деревне и сорвать работу типографии.
     -- А как? -- Лешка был разочарован и не мог скрыть этого.
     -- На месте выясним. Ты чего нос повесил?
     -- Я не повесил.
     -- А  чего ж он висит  тогда? --  засмеялся Сергей  и  зажал Лешкин нос
между пальцами.

        9

     Днем Лешку привезли на машине к его дому. Лешка поднялся на третий этаж
и отпер дверь. Пока он  поднимался, ему казалось, что вот он войдет сейчас в
квартиру и сразу почувствует, что Вера дома. Она выйдет из кухни  в кофточке
с  закатанными рукавами, и  руки  будут мокрые, и она, оттопырив губу, сдует
упавшие на глаза волосы и сердито скажет ему: "Где ты болтался, ребенок?"
     Он был почти уверен, что так будет, пока не открыл дверь.
     В квартире было очень пусто и холодно.  Все  же у Лешки  сильно  билось
сердце, когда он шел мимо кухни в комнаты.
     На печурке стояла кастрюлька, воду в ней затянуло слоем пыли. В печурке
лежала  растопка  --  щепочки  на  кусках  обоев.  Окно  было  открыто,   на
подоконнике  валялась  рогатка. Он сунул ее в карман и огляделся.  Каким все
это будет, когда он вернется сюда?
     Он  закрыл окно  и  прошел в  свою комнату.  Ходики стояли.  Гирька  на
длинной  цепочке  коснулась  пола  и  наклонилась  в  сторону.  Он встал  на
табуретку, дотянулся до колечка на другом конце цепочки и поднял гирю. Потом
толкнул маятник. Ходики  бойко затикали.  Завтра они остановятся, и никто не
пустит их снова. Никто...
     Лешка прижался лицом к стене и заплакал.
     Машина  возвращалась  на  Васильевский   остров  после  артобстрела.  К
обстрелам  давно привыкли, и жизнь в городе  не прерывалась. На Исаакиевской
площади женщины убирали капусту.  Ряды синеватых кочанов  пересекали площадь
из  конца в  конец.  С  двух  сторон  площади  торчали  деревянные вышки  со
сторожами.
     Машина объехала площадь, поехала по мосту через  Неву,  на Васильевский
остров.  Там,   в  узкой  улочке,  пришлось  остановиться.  Взрывной  волной
перевернуло грузовик с  хлебом.  Хлеб рассыпался  по  мостовой. Много хлеба.
Быстро  собрались  прохожие,  оцепили  это  место  и  никого не подпускали к
буханкам,  лежащим на  булыжнике. Люди  стояли кольцом, держались за руки  и
молчали. Они старались не смотреть на хлеб.
     Таким Лешка запомнил Ленинград.

        10

     Шум боя  оборвался неожиданно. Только  что рвали воздух разрывы гранат,
катилась  по   ночному  лесу   нестройная   стрельба  --  и   вдруг  тишина.
"Поп-поп-поп..." --  простучала последняя автоматная  очередь, и все стихло.
Слышно было,  как  падает, с  шорохом  задевая ветки, тяжелая  еловая шишка:
короткая  пауза, глухой  стук о землю...  Тихо.  Только похрустывают, шуршат
сухие листья, наваленные сверху на Сергея и Лешку.
     Сергей пошевелился, потрогал Лешкино плечо, оно слабо дернулось.
     Совсем притих парень. Он молчал  с самого вылета, когда загудели моторы
и самолет  затрясся, разбегаясь  по травяной полосе. В самолете он  сидел на
скамейке нахохлившийся, птенец птенцом. Только посматривал иногда на Сергея.
Видно, по  лицу  пытался определить, когда же будет самая большая опасность.
Не определил, конечно. И потом молчал, когда заходили на посадку,  на лесные
костры, и штурман вышел и сказал, что  вокруг "пятачка" видны в лесу вспышки
выстрелов  и командир спрашивает, что  делать.  Лешка стрельнул  взглядом  в
Сергея и с безразличным видом потянулся. Храбрился. Для  него ночной полет в
холодном, гудящем и трясущемся самолете  был страшней, чем бой,  которого он
никогда не видел.
     Как  это часто бывает, хорошо  разработанная  операция сразу  же  пошла
наперекосяк. Их должны были принять на аэродроме командир отряда и двое-трое
самых доверенных  партизан, дать  им  надежного  проводника  и  отправить из
расположения отряда так, чтобы никто больше их не  видел. Они  сели в  самое
пекло  боя. Партизаны с трудом удерживали район своего штаба. Бой  шел  весь
день, продолжался ночью, и  ясно  было, что против  таких сил фашистов им не
выстоять, надо быстрей уходить, спасая людей.
     Сергей и Лешка еле успели вылезти из самолета, как  какие-то люди стали
впихивать в самолет самодельные носилки с ранеными. Тем, кто грузил раненых,
было не до прилетевших, а где командир, они не знали. Стрельба приближалась,
надо было как можно скорей  уходить  отсюда,  но  без  проводника  это  было
бессмысленно.  В темноте,  среди  деревьев  уже  видны были бледные  вспышки
выстрелов. Люди  суетились  около самолета,  пилот  кричал на них...  Сергей
размотал  веревку, служившую  ему поясом, дал конец Лешке и приказал  крепко
держаться за него, чтобы не потеряться в ночной суете.
     Командира они  нашли неожиданно  быстро. Он был ранен в руку, сидел под
большой елью, а возле  него  на  корточках сидели два бородача  и  наперебой
что-то  ему говорили.  Сергею пришлось  одного бородатого отодвинуть,  чтобы
добраться до  командира и заговорить  с  ним. Усталый, раненый  человек дико
посмотрел на него. Сергей его понимал:  тут  отряд надо спасать от гибели, а
он к нему  со  своими заботами. Командир  ругнулся. В суматохе боя он забыл,
что самолет привезет этих двоих. Человек, который должен был проводить их до
группы Потапа, был убит. Командир предложил  Сергею  отходить вместе  с ними
или лететь  назад, но Сергей потребовал проводника. Он имел право  требовать
даже в такой обстановке -- у него было задание.
     Они  услышали взлет  самолета, и командир как-то весь  посветлел, плечи
расправил, начал подниматься... Раненых отправили, теперь легче. "Отходить!"
Сергей загородил ему дорогу. Он понимал,  что еще десять-пятнадцать минут, и
будет поздно. Командир рассвирепел,  закричал на него, тогда Сергей закричал
на командира, и тот  обмяк, махнул здоровой рукой и сказал, что все равно им
через немцев не пройти.
     -- Надо, -- сказал Сергей.
     Привели какого-то высокого человека,  командир  приказал ему  проводить
этих  двоих  до  Сотникова  бора, а  потом догонять  отряд.  Высокий замахал
руками.
     -- Да вы шо?  Туда идти  два  дня самое  мало! И  где я вас искать буду
потом?
     -- На  старой  базе, куда летом муку возил. Все! Командир отвернулся от
него и поспешно пожал
     Сергею руку.
     -- Ну, ни пуха... Кто ж виноват, что так...
     Он покачал головой и быстро пошел прочь. Бородачи подхватили автоматы и
зашагали за ним.
     Высокий  в сердцах сплюнул,  быстро огляделся, прислушиваясь к движению
стрельбы, и вдруг побежал, крикнув на ходу:
     -- Айдате сюда!
     Сергей  рванулся за  ним, и  веревка чуть  не сбила  с  ног Лешку.  Он,
оказывается, все это время продолжал держаться за  нее. В темноте Сергей  не
видел его лица.
     Через  чащобу  они пробрались к  какой-то не  то яме,  не  то овражине,
спустились в нее, и высокий сказал шепотом:
     -- Ляжьте тут. Переждем.
     Сергей лег на землю, притянул к себе Лешку, и высокий торопливо накидал
на  них листвы. Сквозь стрельбу Сергей еще слышал шаги  высокого  и какое-то
шевеление,  потом тот  затих. "Не  удрал бы", -- подумал Сергей. Все шло  не
так, как надо,  исправить  ничего нельзя было, и будущее  казалось все более
неясным, а  размер  опасности  сразу вырос. Он  подумал, что  не  надо  было
садиться. В конце концов, можно было завтра рискнуть и прыгнуть с парашютами
прямо на группу Пота-па, в Сотников бор. Зря сели  в это пекло.  Но  тут  он
вспомнил раненых, перегруженный ими самолет и подумал, что ничего другого не
оставалось.
     Стрельба продолжалась еще около  часа  и  вот теперь сразу  оборвалась.
Удалось ли партизанам оторваться от фашистов?
     Стало очень тихо, Сергей потрогал Лешку за плечо и вспомнил, что с того
момента, как вылетели из Ленинграда, Лешка не сказал ни слова.
     -- Ты спишь, что ли? -- тихо спросил Сергей.
     -- Нет.
     -- Поспи.
     Лешка   не   ответил.  Сергей  поерзал,  приподнял  голову  и  негромко
посвистал. Лешка вздрогнул. Неожиданно близко раздался голос высокого:
     -- Лежите вы! До свету переждем.
     Сергей устроился поудобней, осторожно протянул руку, нашел Лешкино лицо
и прижал пальцем кончик его носа.
     -- Спи давай.
     Лешка слабо  кивнул.  Под  листьями  было тепло. В лесу  стояла плотная
ночная тишина.

     <img width="430" height="652" src="zadanie-3.jpg">


        11

     Лешка  проснулся от страшного шума.  Он сдержался, чтобы не вскочить, и
сделал  так, как его учил  Сергей: замер, не открывая глаз и вслушиваясь. Он
вспомнил вчерашнее и только тогда сообразил, что это  за шум. Листья. Сергей
встал, и  листья с  шорохом  потекли на Лешку. Он открыл глаза  и  приподнял
голову, сбрасывая ворох листвы. Холодный воздух остудил лицо.
     Среди черных деревьев  серело небо. В  сумеречном свете стояли Сергей и
тот,  вчерашний.  Снизу,  с земли,  ноги  их  были  видны  четко,  а  фигуры
расплывались в  тумане, висевшем над кустарником. В лесу было очень тихо, ни
одна ветка не шевелилась. Листья пахли сухо и горьковато, а от тумана тянуло
сыростью.  Так покойно  было  в  неподвижном лесу, что  вчерашнее: стрельба,
костры  у  самолета,  крики,  и  суета, и бегущие  по  лесу люди  -- все это
вспоминалось как далекое и случившееся не здесь и даже  не с ним, а с кем-то
другим. Он разбросал листву и поднялся.  Сергей обернулся, посмотрел на него
и продолжал негромко говорить с  высоким.  Тот был в драном ватнике и старой
ушанке.
     На ногах немецкие сапоги. И немецкий  пояс перетягивал ватник. На плече
висела немецкая винтовка.  Лешка  вспомнил, какие  красивые патроны для этой
винтовки: гильза и капсюль залиты зеленоватым лаком.
     Лицо у высокого было хмурое, серое,  небритое. Он говорил что-то Сергею
и  смотрел в землю. Сергей, то есть  Сергуня, выглядел  не лучше.  Последние
дней  десять он не  брился -- на  подбородке и  скулах  курчавились  светлые
волоски, и  лицо  было неопрятным. Из-под картуза торчали отросшие патлы.  И
пальто на нем было надето чужое --  короткое, руки торчат  из  рукавов,  и в
заплатах -- Лешка сам их пришивал, потому  что Сергуня-то шить  не может, он
дурачок. Стеганые ватные брюки были у него заправлены  в кирзовые сапоги. За
спиной висел тощий мешок с веревочными лямками.
     -- Ну  пошли,  -- сказал Лешке Сергуня. Он был  как  будто спокоен,  но
Лешка-то видел, как он озабочен, и понял,  что завтрак будет не скоро. Лешка
проглотил слюну.  У него в кармане  лежал  кусок  потрясающего  хлеба --  не
ленинградского, нет! Домашней  выпечки, серый, чуть ли не белый, пахучий,  с
корочкой... А в мешке у Сергуни целая буханка такого хлеба, четыре луковицы,
несколько картошек  и,  главное, большой  кусок сала. Сала! Не  каких-нибудь
"жиров"!
     Высокий -- Сергуня сказал, что зовут его Матвей, -- зашагал  по лесу, а
они с Сергуней пошли за ним метрах в двадцати.
     У Лешки,  когда он проснулся, зубы стучали от озноба, его трясло всего,
словно он  промерз до  костей. Прошли  немного,  Лешка согрелся  и  перестал
дрожать.
     Пасмурное холодное небо понемногу светлело. От дыхания шел пар. Лес был
густой,  но высокий,  свободный  внизу,  идти было легко.  Лешка  попробовал
сориентироваться: самая светлая часть неба справа, там желтизна проглядывает
в облаках, значит, идут они приблизительно на север.
     Матвей шел быстро, но часто останавливался,  замирал, наклонял голову и
слушал.  Лес  молчал. Только стайка синиц попискивала  в  ветвях  ели. Лешка
задержался, следя  за зеленой верткой синицей. Когда-то  он столько думал  о
ней, теперь ему не до синиц.
     Он  подался влево,  обходя  поваленное  дерево, перелез через трухлявую
валежину -- и его отшатнуло: в валежнике, прижавшись к земле, лежал человек!
     Враз покрывшись холодным потом, Лешка  быстро посмотрел вправо. Сергуня
был впереди,  вот он  на ходу обернулся,  увидел  Лешкино  лицо... Он  сразу
пригнулся,  бесшумно  подбежал,  посмотрел,   куда  показывал  Лешка.  Потом
выпрямился и негромко засвистел, подзывая Матвея.
     Это был убитый партизан. Лешка подошел  ближе, когда его переворачивали
на спину. Молодой, может, одних лет с Сергуней. На шее намотан длинный серый
шарф. На ватнике спереди дыры и клочья ваты, почерневшие от крови.
     -- Из осиповских, первая рота, -- сказал Матвей, -- не знаю, как звать.
     Он обыскал мертвого, нашел только  кисет и  пачку бумаги для курева, да
обойму с тремя патронами от нашей винтовки. Сама винтовка лежала в стороне,
     Сергуня осмотрелся.
     -- Лопату бы... -- сказал он.
     -- Ха! -- Матвей дернул головой. -- Тут всех не схоронишь. Нужна? -- он
кивнул Сергуне на винтовку.
     -- Нет.
     -- Не знаю,  брать ли, нет... -- Матвей  нерешительно потрогал винтовку
носком сапога, потом перешагнул ее и зашагал в лес.
     Когда отошли немного, Лешка вдруг почувствовал, как холодеет у него лоб
и  темнеет  в глазах.  В ушах зазвенело, он понял,  что  сейчас  упадет.  Он
прислонился к дереву грудью, прижался лицом к шершавой коре.
     -- Леша... -- позвал Сергуня.
     --  Иду, -- выдавил  Лешка и отлепился от дерева. Было  уже полегче, он
обошел толстый ствол и побрел вперед.
     Он видел столько мертвых  за этот блокадный год -- и от голода умерших,
и убитых при артобстреле... Этот тоже убит немцами, но какой-то  он не такой
убитый. Разница, наверно, в том,  что те умирали  как бы случайно  -- снаряд
летит за десятки километров, и неизвестно,  где упадет. А  в  этого человека
целились.  Лешка ощутил тот ужас, когда бежишь, а ствол автомата движется за
тобой, и не спрятаться, и  пули сейчас  полетят  неотвратимо... Конечно,  он
ничего подобного раньше не испытывал, но вот через мертвого как бы испытал.
     И еще он почувствовал: ведь  это здесь его убили немцы всего  несколько
часов назад,  здесь они шли, где Лешка идет, и,  может, совсем  недалеко они
сейчас, может, даже следят за ними!..
     Лешка  догнал  Сергуню, он старался  теперь  идти  как  можно  ближе  и
натыкался на него,  сбивался с  шага. Сергуня раз  оглянулся,  второй, потом
остановился и внимательно посмотрел на него. И вдруг протянул ему ладонь.
     -- Сожми!
     Лешка неуверенно пожал его руку.
     -- Сильней!
     Лешка сжал что есть сил. Сергуня скривился, замахал рукой, подул на нее
и выпучил глаза на Лешку.
     -- Так руку сломать можно! Ты что?! Сергей улыбнулся.
     -- Потопали. Привал скоро.
     И странное дело -- Лешка успокоился и даже повеселел.
     Привал сделали, когда  лес впереди поредел  и в просветах  стало  видно
желтое поле.  Расположившись  в  мелколесье, не  выходя  на  открытое место,
Сергуня отрезал всем хлеба и  сала, Лешка достал из кармана соль, завернутую
в тряпочку. Матвей ел жадно и молчал.
     -- Сколько еще идти? -- спросил его Сергуня. Тот только рукой махнул.
     Рожь на поле стояла несжатая,  поникшая от дождей. Они обогнули поле по
краю и снова углубились в лес.  Потом лежали в кустах  у лесной  дороги. Она
была пуста. Выждали немного и перебежали через нее.
     Матвей все  время  молчал, говорил только необходимое  и становился все
мрачней. Лешка устал. Обут он был в кожаные ботинки, поношенные, но прочные.
В Ленинграде  он в них ходил несколько дней -- и  ничего, а  тут носки стали
сбиваться и тереть. Пришлось переобуться.
     И опять хотелось есть.
     Лес  пошел сырой, мелкий, попадались болотца, где приходилось прыгать с
кочки  на  кочку.  Раньше-то шли  по  тропам или просекам, а  тут идти стало
невмоготу.  Лешка  отставал,  Сергуня  дожидался  его,  а  Матвей  все  чаще
скрывался  из  виду. Наконец  выбрались  на высокое  сухое  место,  поросшее
соснами. Лешка как вылез наверх, так и упал на сухую хвою.
     -- Отдохнем, -- сказал Матвею Сергуня.
     -- Тут с километр -- шоссейка, -- сказал Матвей.
     -- Переходить надо?
     -- А то!
     Лешка свернулся калачиком. Он был одет во взрослый пиджак, перешитый по
нему  в плечах.  Пиджак был подбит заячьими  шкурками  и грел здорово. Лешка
незаметно  заснул. Проснулся оттого, что его тронули  за плечо. Приподнялся,
но тут же рука Сергуни прижала его к земле. -- Тсс...
     Они лежали  наверху гривы заросшего лесом  холма. Впереди была низина с
кустарником и редкими  осинами,  и оттуда  доносилось урчание мотора.  Лешка
легко различал  машины по звуку -- это  был грузовик.  Он  не  сразу  понял,
почему  так  напряжен Сергуня и зачем Матвей ползет в сторону. Ну грузовик и
грузовик!  Только когда  мотор смолк и  стали слышны  голоса  -- незнакомые,
никогда  не  слышанные голоса,  --  он  испугался.  Немцы!  Он  помнил,  как
разговаривал  Сергуня с эсэсовцем,  помнил кое-что из своих занятий немецким
-- перед самой войной к ним домой ходила учительница и учила Лешку немецкому
языку.   Но  этот  язык  был  непохожим  --  говорили  коротко,  с  паузами,
перебрасывались  отрывистыми   фразами.  Посмеивались...   Застучал   топор.
Затрещало  падающее дерево. Опять стучал топор.  Потом  голоса  стали  гуще,
стукнул борт  грузовика, и  мотор снова заработал. Слышно было, как  поехала
машина, как постукивали борта и хлестали по ним кусты. Потом ничего не стало
слышно. И  тут Лешка подумал,  что ведь  нашей машины здесь  быть не  может.
Любая машина --  это значит  немцы.  И  хотя не было холодно и  лежать  было
хорошо,  стало  неуютно   и  захотелось  домой,   в  Ленинград.  Пусть  идет
артобстрел, пусть голод, но можно затопить печурку,  и сидеть  возле нее,  и
слушать стук  ходиков.  И  все  звуки  за окном:  трамвай прогремел,  машина
проехала, разговаривают  во дворе,  хлопнула  дверь --  все  звуки наши,  не
вражеские.
     Матвей повел их в обход  того места, где немцы срубили  дерево.  Дорогу
перешли  в  сумерках.  Перед этим  долго  лежали  в кустах.  Здесь  и поели.
Проехали по дороге две телеги, на одной  ехал старик,  на другой -- женщина.
Потом  промчались  одиннадцать  мотоциклов  с  колясками  --  немцы  были  в
пилотках, без касок,  ехали спокойно, по сторонам не глядели. Больше  никого
они на дороге не увидели.
     Лешка плохо помнил, как они  добрались до стога  на лесной поляне,  как
забрались в него. Он уснул сразу.

        12

     Сергея беспокоил  Матвей.  С самого начала  видно  было  его  нежелание
выполнить приказ командира и вести их в Сотников бор. Однако он вел. Но  чем
больше  становилось расстояние  между командиром и  Матвеем,  тем,  конечно,
сомнительней делалась сила приказа. И Сергей  внимательно следил за Матвеем.
Тот  вывел  их из  леса на приречную луговину, опустился  на траву и сказал,
мотнув головой:
     -- Пришли.
     Впереди темнел  лесной  остров, а за ним  тянулся по горизонту сплошной
лес.
     -- Сотников бор, что ли? -- спросил Сергей. - Ну.
     Сергей представил  себе карту этого места, он  ее помнил до  мельчайших
подробностей.
     -- А Веригово в какой стороне? -- спросил он. Матвей показал правильно.
     --  А Кропшино, значит,  туда? -- Сергей для проверки  показал совсем в
другую сторону.
     -- Не. Во-он, от бора влево, и там трактом километров пять будет.
     Все правильно, Матвей не обманывал. Перед ними был Сотников бор.
     -- Ну, спасибо  тебе,  --  Сергей протянул Матвею руку, тот поглядел на
нее и вяло пожал. -- Тебе далеко, до базы идти?
     Матвей вдруг вскочил и взмахнул руками.
     --  Три дня топать! Понял  ты? Три  дня! Да по открытому, да два моста!
Мосты я как перейду? По воздуху? С этим...
     Он пнул ногой свою винтовку, отвернулся и шумно выдохнул воздух.
     --  А  ты  чего  в  партизаны пошел? --  резко сказал Сергей. -- Руками
махать? Наше дело одно -- приказы выполнять. Или не так?
     -- Да так! Что я, не понимаю? Но на мостах-то полицаи стоят, вот чего.
     -- Лодку ищи. Ночью -- на бревне... Не мне тебя учить.
     -- Ладно, -- Матвей опустил голову, -- чего плакать заране. Пойду.
     Он закинул винтовку за спину, и Сергей тихо сказал:
     -- Мы ведь тоже не в гости к бабушке.
     Матвей вдруг засмеялся, посмотрел на Лешку и Сергея и покачал головой.
     -- Да-а... Жили не тужили, а тут... В своих же лесах как волки шастаем.
Ну, бывайте. Ни пуха вам.
     -- К черту! И тебе того же.
     Они смотрели ему вслед, пока он не скрылся в мелколесье.
     До  бора  дошли  засветло.  Сергей  сориентировался:  от  юго-восточной
оконечности бора, от того места, где тихая речушка  делает изгиб, в полутора
километрах  в  направлении  на  северо-запад  должна  быть  просека.  Столб,
отмечающий угол восьмого лесного квартала, -- главный ориентир.
     Места были  пустынные,  за весь  день они  никого  не встретили, видели
только трех женщин, косивших на том берегу.
     Вышли на просеку. Лешка еле шел. Он  уже не пытался скрывать, насколько
устал. Но до землянки Потапа оставались какие-то сотни  метров,  и Сергей не
останавливался. Через полчаса они улягутся на лапнике, и будет  горячая еда,
отдых,  сон. И связь с Центром.  Надо  сообщить о неудачной высадке и о том,
что до места все же добрались.
     Столбик с  номером 8 нашли неожиданно легко -- на нем был свежий затес,
заметный издали.
     Сергей  усадил Лешку под разлапистую ель и наказал никуда не двигаться.
А  сам,  определив направление,  быстро пошел  в глубь  леса.  Через  каждые
двадцать шагов он покрикивал  сойкой. Крик этот громкий, довольно противный,
но вполне обычный в таком  лесу. Условного ответа не было. Землянка  надежно
замаскирована,  но  охранение у  них  должно быть постоянное, а  если группа
куда-нибудь переместилась, то кого-то должны оставить. О вылете им сообщили,
они  ждут.  Сергей  остановился  и  снова  прокричал сойкой.  Тишина, только
вершины елей шумят  под  ветром. Сергей стоял, наклонив  голову, и слушал. В
хвое  под  ногами блеснуло  что-то. Он  нагнулся.  Гильза!  Еще и еще! Целая
россыпь. Немецкие автоматные гильзы.  "Все! Засада!" -- подумал он. Он стоял
нагнувшись и ждал, что сейчас из-за деревьев раздастся короткий окрик... Или
просто очередь? Нет, будут брать живым. А Лешка?! Сергей медленно разогнулся
и посмотрел по сторонам.  Потом сделал шаг вперед.  Перед ним была небольшая
прогалина, заросшая по краю орешником. Он вгляделся. Перебитые ветки, сбитые
на землю зеленые листья. Стреляли туда. А теперь притаились и ждут? Вряд ли.
А, была не была!
     Сергей  вышел на прогалину, и ему открылся развороченный взрывом  лаз в
землянку.  Он опустился на колени, заглянул  вниз и спрыгнул  в яму. Потолок
частично   обрушился,   засыпав   нары.  Грубо  сколоченный  столик  иссечен
осколками. На  нем,  верно, стояла рация. Обрывки бумаги, смятый  котелок...
Сергей представил Мишу Панова,  как он сидит на этих нарах и ест  из котелка
кашу. Спокойный, добродушный парень и верный товарищ -- Миша Панов по кличке
Потап.
     С шорохом осыпалась земля,  поползла ручейком. Да, произошло это совсем
недавно, может быть, сегодня  утром.  Третьего дня Потап выходил на связь --
все было в порядке.
     Сергей еще  раз  осмотрелся. В  дальнем  углу  он увидел автомат ППШ  с
исковерканной ложей. Вытащил диск,  открыл  его. Не больше  десятка патронов
оставалось там.  Значит, отстреливались,  значит,  у них было время оставить
для него сообщение о  самом важном. Например, где взрывчатка.  Если  бы  они
хранили ее  здесь, после  взрыва  гранаты от этого места вообще ничего бы не
осталось. Взрывчатка спрятана где-нибудь в лесу.
     Как  это могло  произойти? Случайность? А  что  делать немцам в  глухом
бору? Партизан здесь нет, место спокойное, немцы леса не прочесывают...
     Размышляя,  Сергей внимательно осматривал землянку, пазы между жердями,
укреплявшими стены. От  взрыва жерди расползлись, повыпадали. А это  что? Из
рыхлой земли  между двумя  жердями торчал конец металлической  ложки. Сергей
осторожно потянул  ее. На ручке  было выбито "Миша". Еще  в училище  была  у
Потапа  эта ложка из  нержавеющей стали. Сергей вытянул  ее всю, и  вместе с
землей выпала свернутая в трубочку бумага.
     Коряво,  торопливо  было написано карандашом: "Окружены. Внезапно.  Кто
предал? Предлагают сдаться. Прощайте, товарищи. Потап".
     Сергей  порылся  в  стене.  Там  больше  ничего  не  было.  Ни слова  о
взрывчатке. Не  успел  о ней  подумать  Миша  Панов,  другое  его  мучило  в
последние минуты: "Кто предал?"
     Так,  теперь  предстоит  выйти отсюда. Если  засада все-таки  есть,  то
сейчас наверху уже бесшумно подошли к лазу и  ждут его. И тогда бессмысленно
заставлять их ждать долго.
     Сергей подтянулся и вылез наружу.
     Никого.  Тихо.  На  этот  раз  повезло. Но  радоваться  нечему.  Группа
уничтожена. Рации нет. Взрывчатки тоже.
     Сергей медленно возвращался к тому месту, где оставил Лешку. Что делать
дальше?  Поблизости  лесной  кордон.  Это  запасная явка. Обосноваться  там,
начать выяснять  обстановку в Кропшине?  Нет.  Во-первых, явка  запасная, на
крайний случай. Во-вторых, появиться им двоим на малолюдном кордоне опасней,
чем в  большой деревне, в гуще немцев. Чем нахальней и безрассудней, с точки
зрения  разведчика,  они будут действовать,  тем больше шансов  на  успех. В
этом, Сергей  был убежден. Явка в Кропшине считается  надежной,  но  ее надо
подготовить.
     Засело  в  голове это "Кто  предал?". Если бы немцев навел  на землянку
кто-то из самой группы, Потап бы  это узнал в последний момент и написал бы.
Да  и  все четверо были надежные  ребята. С  кем группа имела связь? Явку на
кордоне  они,  кажется;  не  трогали.  Проверяли   только  кропшинскую  явку
ветеринара Гаврина.
     Значит...
     Но Гаврин -- это основное звено  операции. Только  используя эту  явку,
можно  подобраться  к школе,  к  хозяйству  Краузе.  Значит,  остается  либо
отказаться от всего  плана, либо рискнуть  и прийти к ветеринару. Отказаться
от плана нельзя, потому что другого нет. Но если он выдал Потапа?
     Лешка спал, свернувшись у основания ели. Сергей тихо подошел вплотную к
нему. Лешка не просыпался.
     "Да, Алеша, попали мы с тобой в переплет!"
     Сергея снова охватила жалость к мальчику.
     Взять бы его  сейчас  в  охапку,  унести  в глухую деревушку, есть  тут
такие, где ни немцев, ни полицаев, отдать какой-нибудь доброй бабке, и пусть
живет там до победы. Не детское дело эта чертова война!
     Но что  Сергей  сможет без  него? В  кармане  лежит  справка,  выданная
психдиспансером города Гдова, удостоверяющая его, Сергея, полную от рождения
невменяемость.  Только племянник  Лешка  мог  привести  его  сюда,  за сотни
километров, к дальнему родственнику Григорию Гаврину, шурину Сергеева брата.
Один, без  Лешки,  он сможет  просуществовать в  качестве дурачка до  первой
проверки  документов. Нет,  без Лешки ему  не добраться до Житухина, до  его
станков и машин, печатающих фальшивые карточки для Ленинграда.
     Лешка не шевелился, но дыхание у него вдруг изменилось.
     -- Это я, -- сказал Сергей. Лешка повернулся и. открыл глаза...
     -- Если проснулся и слушаешь, -- сказал Сергей, -- дыхание не затаивай,
дыши глубоко, громко, а то сразу видно, что притаился.
     -- Я постараюсь... Ну что, дядя Сергей?
     -- Да все в порядке. Все идет, как и планировали. Эту ночь переночуем в
лесу.  Верней,  ты будешь  спать  один. Я  сейчас пойду в Кропшино, проведаю
твоего троюродного дядю.
     -- А я как же?!
     -- Я сейчас устрою тебе отличный шалаш, и будешь спать за милую душу. Я
часа  через  три  приду. Ветеринара надо же  предупредить, что  мы появимся,
иначе он нас не узнает.
     Лешка насупился, отвернулся.
     --  Вот  что,  Леша.  Начинается  настоящая  работа, когда  приказы  не
обсуждаются. Даже  если  тебе  приказ  непонятен,  ты  должен  его  спокойно
выполнять.  А сейчас  давай  делать шалаш.  Лес тут  спокойный.  Никого нет.
Зверье тоже мирное -- белки, зайцы... Зайца не боишься?
     Когда поставили неприметный шалашик и Лешка залез в него, Сергей присел
рядом на корточки и как можно спокойней заговорил:
     --  Есть  такое  правило  в  нашей  работе:  если  двое  расстаются, то
назначают контрольный срок на случай,  если что-то,  ну, скажем, изменится и
один не сможет прийти на встречу вовремя. Мы с тобой тоже обязаны такой срок
назначить, хотя особой необходимости и нет.
     Мальчик затих в своем гнезде и слушал настороженно.
     -- Я приду часа через три-четыре. Но допустим, ты просыпаешься утром, а
меня еще нет.  В этом случае ты ждешь меня приблизительно до полудня, никуда
не  сходя с места. Но потом тебе надо отсюда уйти. Выйдешь к тому месту, где
река  делает  изгиб,  и  пойдешь  влево  берегом  до   деревни  Сухове.  Там
попросишься  к кому-нибудь, лучше к одинокой старой женщине, расскажешь свою
запасную версию, что ты из Гдова, разыскиваешь сестру матери Евдокию Кашину,
тетю Дуню. А твои все погибли...
     -- Да я помню! Почему ты не придешь? Лучше я с тобой пойду!
     --  Не  приду  -- значит,  что-то  изменилось и мне  нельзя  прийти.  В
Кропшино ни в коем  случае не ходи и  меня не  разыскивай. Только  в Сухове.
Попросишь приютить тебя, устроишься и  будешь ждать, пока я не появлюсь. Это
приказ. Понимаешь?
     -- Да, -- прошептал Лешка, --  Сергуня, ты осторожней  иди... А я спать
все равно не буду.
     -- Ладно. Но пока мне рано идти, ты можешь подремать.
     Сергей  прилег  возле  шалаша,  делая  вид,  что  не  торопится.  Лешка
повозился и  быстро затих.  Сергей прислушался  --  мальчик  спал.  Тогда он
осторожно положил в шалаш свой мешок, бесшумно поднялся и пошел к просеке.

     x x x
     Сов. секретно экземпляр ед. объект 457/21
     "КРОПШИНО, 28 октября 1942 г.
     Мною, майором  Краузе,  выдано  денежное  вознаграждение  в  сумме  200
(двухсот) рейхсмарок осведомителю  "Сирень" за представление ценных сведений
о дислоцировании  диверсионной группы  противника. Информация  подтвердилась
полностью.  Проведенной акцией  группа  ликвидирована 27.Х.42,  в  16 часов.
Захвачено:  рация типа  "Север", три автомата русского производства. Пленных
нет.
     Подпись".
     На обороте от руки по-русски:
     "Расписка.
     Я, "Сирень", получил от господина майора 200 (двести) рейхсмарок.
     28 окт. 42 года.
     Сирень".

        13

     Лешка проснулся, когда солнце было уже высоко. Лучи его били сверху и в
глубь шалаша не попадали. Они нагрели ноги так, что ботинки были горячие.
     Лешка поспешно выбрался из шалаша. Сергуня лежал невдалеке  на лапнике.
Услышав Лешку, он поднял голову.
     Лешка  и обрадовался  и удивился.  Он  всегда  безошибочно  чувствовал,
например, в темной квартире или в подъезде, есть кто-нибудь или пусто. А тут
не почувствовал Сергуню! Может быть, потому, что в лесу? Или он сильно устал
вчера -- поэтому?
     Сергуня сказал,  что  в  Кропшине все в порядке  и часа  через  два они
пойдут туда. Еще он сказал, что немцев там много.
     День был ясный, но довольно холодный. Была середина осени, и лес  стоял
расцвеченный красками, тихий, опадающий.
     В мешке у Сергуни  была кружка, он взял  ее и ушел искать воду, наказав
Лешке  развести  у комля елки маленький костер и печь картошку. Леша занялся
костром и не заметил, как пролетело время. Он обернулся на шорох шагов.
     Сергуня  шел медленно, держа кружку в ладонях. Склонив голову набок, он
пристально смотрел в кружку, словно там что-то плавало. Губы его шевелились.
     -- Чего там? -- спросил Лешка.
     Сергуня не  ответил, нагнулся, поставил  кружку на  землю, потом лег на
спину и закрыл ладонью лицо. От солнца, что ли?
     -- Уже спеклись, наверно, -- сказал Лешка, -- можно есть.
     Сергуня не шевелился.
     -- А ты там  попил? -- спросил Лешка, беря кружку. Сергуня повернулся и
посмотрел на Лешку. Но это
     не был  взгляд, лицо его  повернулось к Лешке,  но глаза  были пусты  и
смотрели сквозь Лешку, как у слепого. Сергуня медленно облизал губы и лег на
живот, прижавшись щекой к земле. Пальцы его все время шевелились, он теребил
какой-то прутик.
     -- Ты что? -- прошептал Лешка.
     И  тут  он понял, что  пришло время, и Сергей  стал  дурачком Сергуней.
Лешке сделалось тоскливо и  одиноко, когда  он  подумал,  что,  наверно, уже
никогда  не сможет разговаривать с Сергуней, не услышит от него ни шутки, ни
приказа,  никогда уже  тот  не  скажет, что и как надо  делать. Не улыбнется
ободряюще. Не  подмигнет. И Лешка почувствовал, что он совсем  один на  этой
поляне.
     -- Пожалуйста, не надо... -- тихо сказал он, -- еще же нет никого...
     Сергуня пошевелился, медленно поднялся,  подошел к  кострищу и  присел,
вытянув руки над углями. Он пошевелил пальцами и забормотал что-то про себя,
слов было не понять,  он бормотал какую-то песню, почти без мелодии, унылую,
нескончаемую...
     Лешка отвернулся,  по щекам  его потекли слезы. Он всхлипнул судорожно,
вытер лицо  кулаком. Что же делать теперь, ну что делать?! Надо же, наверно,
идти в деревню... А когда? Может быть, Сергуня  хоть как-нибудь даст понять,
что пора?  И как лучше  идти -- по дороге или прокрасться  через огороды?  И
Лешка почувствовал,  как на него тяжко наваливается  ответственность. Теперь
он все должен решать сам. И думать надо не только о себе -- еще и о Сергуне,
О нем же надо заботиться, кормить его...
     Лешка встал.  Слез  уже  не было. Вопросы  больше  не наваливались всем
скопом. Сначала надо накормить его. И поесть самому.
     Палочкой  он выкатил  из кострища  спекшиеся  картошины.  Три  подвинул
Сергуне, две -- себе.
     -- Давай поедим, -- сказал он. -- Тебе очистить?
     Сергуня не ответил, просто взял картошину, макнул  в  соль, развернутую
Лешкой, и принялся есть, не  очистив.  Правильно: обугленная кожица вкусная,
кроме того, так сытней. Лешка съел  свою  долю, запил водой.  Сергуня третью
картофелину не взял -- отвалился от костра, лег на спину.
     -- Ешь, --  сказал  Лешка,  -- я уже сыт.  Сергуня  смотрел  вверх,  на
вершины деревьев. Лешка разломил картофелину, протянул ему половину,
     -- Я правда сыт. Ешь!
     Но  Сергуня  вяло  оттолкнул его  руку  и отвернулся.  Лешка  доел все,
размышляя, как быть  дальше. Потом он затоптал костер, взял Сергунин мешок и
протянул ему.
     -- Нам пора идти?
     Сергуня   не   ответил,   взял   мешок,   стал  его   теребить,   глядя
остановившимися глазами  в сторону. И Лешка рассердился. Зачем сейчас-то эта
игра?! Мог бы хоть слово сказать!
     -- Пошли!
     Он  зашагал прочь от костра, не посмотрев  на Сергуню.  Отойдя шагов на
пятьдесят, Лешка обернулся. Сергуня шел за ним. Но  куда идти? Где Кропшино?
Карту окрестностей Кропшина он учил  наизусть, сейчас  ему нетрудно было  ее
вспомнить. Но где они находятся? Пока шли сюда, Лешка полагался на Сергуню и
не старался  замечать дорогу. Он помнил только, что пришли они прямо с  юга.
Потом этот изгиб реки у края леса...  Сухово  должно быть вон в той стороне.
Ага, значит, они недалеко от южного края бора,  а Кропшино должно быть влево
километрах  в  пяти.  Надо идти на запад. Или  не совсем на  запад? Конечно,
можно было сказать Сергуне, что  он не знает дороги, и  пусть тот перестанет
притворяться, но Лешка был на Сергуню сердит, да и  не хотелось обнаруживать
слабость. Ничего, сам найдет выход. Надо скорей  выйти из леса, найти дорогу
со столбами, и тогда все будет ясно. А то в лесу проплутаешь!
     Лешка  круто свернул влево  и  покосился  на Сергуню.  Тот  шел сзади и
бормотал что-то, наверно, опять пел. Хорошо устроился, никаких у него забот!
Тут Лешка немного устыдился; Сергуня  ведь только  притворяется, на самом-то
деле  он  все  понимает, и  если Лешка  что-нибудь сделает не  так,  он  его
поправит.  А может, он уже так замаскировался, что  и поправлять  не  будет?
Одно только  ясно:  не надо  на него рассчитывать, надо  решать самому. И от
этой  мысли Лешка почувствовал  себя  совсем взрослым и сильным, и усталости
больше не было. Лешка знал, что он теперь главный в их группе, и лицо у него
стало строгим, он сурово сдвинул брови, а к Сергуне оборачивался нетерпеливо
и смотрел на него с подчеркнутой досадой -- что, мол, плетешься?
     Скоро  вышли из  леса, а там, за лугом,  виднелись телеграфные  столбы.
Лешка взял круто вправо и краем леса пошел к дороге. Он уже решил, что войти
в Кропшино надо будет по дороге. Раз они идут из Гдова к своему родственнику
и собираются у него жить, то прятаться нельзя, только подозрения вызовешь.
     Лешка  шел  и повторял в  уме все, что надо будет  говорить Гаврину или
объяснять  немцам,  когда  те их  остановят.  Он  вспоминал свою прежнюю  --
придуманную -- жизнь в Гдове,  родных, убитых бомбой. Эти люди когда-то жили
в  действительности,  только  Лешка  их  никогда не видел  и  сейчас пытался
представить, какие они были.
     Вышли  на дорогу, и Лешка сразу увидел грузовик, который вывернул из-за
леса и  ехал им навстречу. Немцы!  Лешка  вспомнил  эсэсовского  капитана  и
подумал,  а вдруг он убежал от наших  и как раз  сейчас едет  в кабине этого
грузовика! Лешка посмотрел на Сергуню. Идет, бормочет, будто грузовика и  не
видит. Если бы была настоящая опасность, он  бы дал знать. Но  как он сможет
дать знать при немцах? Сделает знак, а  они его сразу и распознают. Все надо
самому.
     Лешка  шел  по дороге навстречу грузовику.  Вот он уже близко, в кабине
видны  три человека.  Тупой нос  машины... Вот  уже  рядом!  Лешка  поспешно
опустил глаза, будто споткнулся и смотрит -- обо что.
     Грузовик проехал.
     Значит, ничего подозрительного немцы в них не заметили. И Лешка зашагал
бодрей.
     Они шли больше  часа по пустой  дороге.  Перешли  мостик через речушку.
Никаких полицаев на мосту не было. Трус этот Матвей. А еще с винтовкой!
     Поднялись  на   взгорок  и  сразу  увидели  Кропшино.  Большая  деревня
раскинулась на холмистом берегу  реки. Много дворов, а  за березовой рощицей
на самом высоком  месте -- двухэтажное  здание. Это, наверно,  и есть школа.
Между домами мелькают  фигурки  людей.  Телега проехала.  Ветер доносит  лай
собак.
     Телега дребезжит,  но не в деревне -- за спиной. За горкой ее не видно.
Немцы в  телеге  не  поедут, Сергуня идет  спокойно,  правда, все время  шел
сзади, а сейчас совсем рядом идет.
     Стук  колес сразу  стал громче, и Лешка  обернулся. Их нагоняла телега,
запряженная парой лошадей. И двое людей сидели в ней. Лешка увидел красную с
черным  повязку  на рукаве у одного  и торчащий из телеги ствол карабина. Он
еще ничего  не успел сообразить, а  телега была уже рядом, и лошади вскинули
головы, потому что вожжи натянулись.
     -- - Кто такие? -- спросил человек с повязкой. У него было широкое лицо
с черными, аккуратно  подстриженными усиками. Он  смотрел  на Сергуню. Лешка
тоже посмотрел на Сергуню, чувствуя, как слабеют и начинают  дрожать ноги. А
Сергуня  стоял,  наклонив голову набок,  и  разглядывал  лошадей.  Губы  его
шевелились, он бормотал.
     -- Чего бормочешь? -- нахмурился усатый и слез  с телеги, передав вожжи
второму, молодому, со смуглым худым лицом.
     Лешка пришел в себя.
     -- Он не понимает ничего,  -- торопясь заговорил  он,  --  всегда такой
был, дурачок, его Сергуня зовут!
     -- Вы откуда здесь? -- усатый по-прежнему обращался к Сергуне.
     Сергуня взглянул на него и замычал, растягивая рот в улыбке. Он шевелил
растопыренными пальцами, показывая на лошадей.
     -- Мы  из Гдова  идем, -- сказал Лешка, почему-то стараясь встать перед
Сергуней и загородить его.
     --  Из  Гдо-о-ва-а?  --  усатый быстро посмотрел  на  смуглого,  и  тот
приподнял  брови. --  И куда  же вы  идете? -- Усатый  все  приглядывался  к
Сергуне.
     -- Мы в Кропшино  идем. Это Кропшино, да? -- тараторил Лешка. -- Мы вон
сколько дней шли, у нас тут родственник, а маму с сестрой бомбой убило, мы и
.пошли. У нас документы есть, мне не дали, я маленький, а у Сергуни...
     Лешка срывающимися пальцами расстегнул на Сергуне  пальто и  достал  из
его кармана две бумажки. Полицай  взял  их и долго рассматривал. Потом сунул
себе в карман и подошел к Сергуне.
     -- Ну-ка, что ты за псих, малый, дай-ка погляжу... Он просунул руки под
пальто  Сергуне  и  ощупал его, брезгливо  отворачивая лицо.  Потом прощупал
мешок. Сергуня мычал и испуганно отстранялся. Полицай вдруг щелкнул пальцами
перед  его  лицом. Сергуня  отпрянул и  оступился.  Он  что-то  очень быстро
забормотал, неуклюже выставляя перед собой руки.
     -- Ладно, не шебутись,  -- сказал полицай  и посмотрел на  смуглого. --
Видал -- психов нам только не хватало.
     Он впервые посмотрел на Лешку и поманил его. Лешка подошел.
     -- И кто же у вас тут родственник?
     -- Дядя Гриша. Гаврин.
     --  Ну? -- полицай удивленно переглянулся  со смуглым. -- А  тут и  нет
такого.
     Лешка похолодел. Неужели какая-то ошибка? Тогда -- все...
     Полицай больно ухватил Лешку за ухо и притянул к себе.
     -- А ну говори, куда идете! Правду, правду говори!
     Но тут  Сергуня вдруг тонко  и как-то  визгливо закричал, схватил Лешку
сзади за плечи и потянул  к себе. А  полицай держал его за ухо и отпустил не
сразу.  Совсем  растерявшись  от  боли, не  зная, что  теперь  делать, Лешка
услышал, как Сергуня громко и неразборчиво говорит, прижимая Лешку к себе.
     -- Ну, тихо  ты, разорался! -- прикрикнул полицай. И одновременно Лешка
услышал, как Сергуня еле
     слышно шепнул: "Врут!.." И Лешка сразу вспомнил,  что Сергуня ходил  же
ночью на встречу с Гавриным и сказал, что  все в порядке. Он вырвался из рук
Сергуни и затараторил:
     --  Да  дядя  Гриша,  он  же  здесь должен  быть, куда  ему  деться, он
ветеринар, он мне дядя, он мамин родственник!..
     Полицай молча посмотрел на смуглого и полез на телегу.
     -- Документы... -- прошептал Сергуня над Лешки-ным ухом.
     --  А документы?!  -- закричал  Лешка, бросаясь к телеге. --  Дяденька,
отдайте!
     -- Полезайте сюда, -- сказал полицай, --  оба, ну!  Лешка полез было на
телегу, но увидел, что Сергу-
     ня стоит  и опять  глазеет на лошадей. Он подбежал к нему  и потянул за
руку.
     -- Сергуня, идем! Поедем с дядями!
     Сергуня  безропотно забрался  на телегу  и сел на сено.  За ним и Лешка
залез. Смуглый стегнул вожжами лошадей, и телега загромыхала по дороге.
     Куда и зачем их везут, Лешка  не  понимал. Он видел только, что полицаи
вроде бы им поверили. А почему документы не  отдают? Но все это  было уже не
так важно. Главное,  что Сергуня  пришел на помощь в  самый  трудный момент.
Сергуня  здесь, с ним, все видит и поможет, когда нужно. Лешка был счастлив!
Телега  быстро катилась, ветер летел  навстречу,  и Лешка осторожно  нашел в
сене руку Сергуни и  сжал ее. И  тогда Сергуня обнял его,  прижал к  груди и
стал что-то напевать,  чуть  заметно похлопывая по его руке ладонью. Смуглый
обернулся, равнодушно поглядел на них и снова стал смотреть на дорогу.
     Въехали в деревню. Лешка сразу увидел двух немецких солдат, они  шли по
улице и разговаривали.  Один  нес плетеную  корзину с  луком. Немцы  даже не
посмотрели на телегу. Вообще в деревне  было довольно людно. Люди были и  во
дворах, и  по улице  шли.  Пробежали двое  мальчишек. Женщина шла  с полными
ведрами.
     У  Лешки стеснило грудь,  как всегда бывало, если он входил в  комнату,
где  много незнакомых людей. Он  был  застенчив.  Вот  так же боялся он и не
хотел входить, когда мама впервые  привела  его в школу, во второй класс. Со
всех парт смотрели на него, они-то все были знакомы между собой, он один был
чужой.
     Но сейчас он не один -- с ним Сергуня.
     Телега остановилась.
     -- Ветеринар дома? -- крикнул усатый.
     За забором во дворе стояла высокая женщина с морщинистым, хмурым лицом.
Она выбивала половик, развешанный на заборе.
     --  В школу пошел, -- она посмотрела на Лешку  и Сергуню без интереса и
снова стала выбивать половик.
     Выехали  на  гору,  к  школе.  По  дороге Лешка заметил еще  нескольких
немецких солдат, а в двух дворах стояли мотоциклы, один с пулеметом.
     Школьный двор был огорожен глухим дощатым  забором.  В  открытые ворота
видны  были грузовик, легковая машина  и часть здания. У грузовика толпились
солдаты. Перед воротами ходил часовой с автоматом.
     Полицаи поехали не в ворота, а  вдоль забора. Обогнули школу. Тут стоял
какой-то сарай и на столбиках было укреплено длинное бревно с вбитыми в него
сверху подковами. "Лошадей привязывать", -- догадался Лешка.
     Возле  сарая  стояла крупная гривастая  лошадь с мохнатыми  ногами.  Ее
держал под уздцы немецкий солдат, а рядом стоял человек в кожаном полупальто
и что-то делал  на лошадиной  спине. Наверно, это  и был ветеринар.  Полицай
спрыгнул  с  телеги и поманил его. Тот подошел. В руке  у него  была щепка с
намотанным на ней бинтом.
     Усатый,  ни  слова не  говоря, смотрел на  ветеринара, а тот недоуменно
переводил  глаза  с  него  на  Сергуню.  Лицо  у  него было  очень  бледное,
веснушчатое,  рыжий чуб торчал из-под фуражки.  Он отбросил щепку и шагнул к
телеге.
     -- Сергей... Сергуня, что ли?
     Сергуня еле заметно толкнул Лешку локтем.
     --  Дядя  Григорий? -- Лешка  встал в телеге,  засуетился. -- Мы  к вам
пришли! Маму убило бомбой и Зину! И дом разрушило!
     -- А это Лешка никак? -- спросил у полицая ветеринар.
     --  Вам  видней,   --   полицай  перестал  пристально   вглядываться  в
ветеринара, отвернулся, постукал сапогом о сапог.
     --  Откуда  вы их привезли? -- не слишком-то радостно  спросил  полицая
Гаврин, помогая Сергуне слезть с телеги.
     --  На  дороге встрелись, -- полицай  полез в карман, достал  Сергунины
документы и отдал Гаврину.
     -- Значит, поубивало там всех, --  Гаврин  покачал головой.  -- Этот --
зятя моего брат. От рождения тронутый...
     Сергуня стоял перед ним, бессмысленно улыбался и трогал кожаное пальто.
     -- А пацана еще таким видел, -- Гаврин показал низко от земли. -- Да-а,
не ждал, не гадал, а семьей обзавелся.
     Ветеринар всячески показывал, что он  не рад  встрече, и  хотя Лешка  и
догадывался,  что так надо, но ему казалось,  что ветеринар и  на самом деле
огорчен, и проникался к нему неприязнью.
     -- К себе возьмете или как? -- спросил усатый.
     -- Придется. Не выгонишь же...
     -- У старосты на учет пусть встанут, -- усатый залез на телегу, смуглый
чмокнул и дернул вожжами.
     -- Чего тут учитывать! -- усмехнулся ветеринар и кивнул отъезжающим: --
Ладно, я зайду.
     Полицаи уехали, и Гаврин сказал, не меняя тона:
     -- В деревню идите потихоньку. Я догоню.
     Он пошел к больной лошади, а Лешка дернул Сер-гуню за руку, и они пошли
назад, вдоль забора.
     Когда  они  проходили  мимо  ворот,  Лешка  увидел  немецкого  офицера,
невысокого,  довольно полного человека, с короткими  пухлыми ручками. Лицо у
него было добродушное, какое-то даже наивное,  словно готовое в любой момент
безмерно удивиться. Он подходил к воротам с другой  стороны, рядом с ним шел
парень повыше его ростом, в солдатских немецких штанах и сапогах, в ватнике,
туго  стянутом по узкой талии ремнем. Кепка у  него  была надвинута по самые
брови. Он  шел с независимым  видом  и что-то  рассказывал офицеру.  В руках
парень  бережно  нес кулек,  свернутый  из  газеты. Пз кулька  торчал черный
птичий  хвост. Офицер --  Лешка определил,  что  это  майор, --  внимательно
слушал парня, словно все, что тот говорил,  было  чрезвычайно интересно  для
него.
     Подойдя к  воротам,  офицер  скользнул  взглядом  по  Сергуне  и Лешке,
задержался немного, снова внимательно посмотрел на Сергуню и пошел в ворота,
поманив парня за собой. Часовой отдал ему честь.
     "Ну все! Это Краузе, и он нас распознал!" -- подумал Лешка.
     Но Сергуня  как-то даже весело  шел вниз, к  деревне,  бормотал что-то,
вертел головой. Лешка не чувствовал в нем волнения, как это было на  дороге,
и тоже понемногу успокоился.

        14

     Прошло  десять  дней.  Лешка  и  Сергуня  жили  в  доме  у  ветеринара.
Собственно, дом был не его, а высокой молчаливой старухи  Евдокии  Ивановны.
Гаврин  перед  войной приехал  сюда  работать  и  снимал у  Евдокии Ивановны
полдома. У него был туберкулез, и в армию его не взяли.
     Сергуня и  Лешка поселились во времянке -- маленьком домике, стоявшем в
конце  огорода.  Во времянке была  печка, а в сарае, за  домом,  полно  было
березовых поленьев. Лешка должен  был сам их колоть, но потом как-то Сергуня
стал ему помогать. Лешка противился сначала, но вид дурачка, колющего дрова,
никого из деревенских не удивил, и Лешка успокоился.
     Сергуня  велел  Лешке  как можно быстрей завести  знакомства с местными
ребятами и особенно с тем парнем, которого они видели с майором Краузе.
     Сам  Сергуня никуда не ходил, сидел целыми днями во времянке или  возле
нее на лавочке. А Лешка  рыскал по деревне. Ветеринар с  ними общался  мало,
при  хозяйке  он  всячески  показывал,  что  они  для него обуза. А  Евдокия
Ивановна  один  раз только  расспросила Лешку  про  родных, узнала, что всех
убило при бомбежке, сурово погладила Лешку по голове и больше с ним почти не
разговаривала. Однажды только спросила, совсем ли Сергуня тронутый  и нельзя
ли его научить плести  корзины или хотя бы вязать  веники. Лешка сказал, что
можно  попробовать.  Плести  корзины  оказалось  Сергуне  не   под  силу,  а
изготовление  веников  он  осилил.  Евдокия   Ивановна  сказала,  что  будет
продавать их немцам.
     Немцев в Кропшине было  около роты, пулеметный взвод мотоциклистов и та
команда, что помещалась в школе. Команда, очевидно, несла  караульную службу
в лагере для военнопленных, который находился в лесу километрах в шести-семи
от  деревни. Каждый  день ут-ром и вечером  грузовик  с  солдатами уезжал по
дороге  в лес и скоро возвращался, но уже с другими солдатами. На эту лесную
дорогу немцы никого из местных не пускали.
     Все это Лешка узнал от Кольки  Козодоя, с которым познакомился в первые
же дни. Колька жил через  дом от них. Почему его прозвали Козодоем, Лешка не
выяснил. Может, потому, что у них во дворе жила коза?
     Колька был на два года младше Лешки, своей компании у него в деревне не
было:  ребята  постарше  не  принимали его из-за  болтливости, а с  младшими
играть ему было неинтересно. Поэтому он ухватился за знакомство с Лешкой и в
первый же  день выложил  ему все, что знал про  свою  деревню. От него Лешка
узнал, что  за  два дня  до их прихода немцы  привезли  на подводе  четверых
убитых и положили их на  улице перед  бывшим  сельсоветом, где  теперь сидит
староста Шубин. Убитые  пролежали весь  день.  Немцы  велели  сказать,  если
кто-нибудь опознает  их.  Но это были незнакомые люди, и никто не опознал. И
тогда немцы велели похоронить их.
     Про парня, разговаривавшего  с  майором,  Колька сказал, что зовут  его
Пашка,  что ему шестнадцать  лет и  он  ни  с  кем не  дружит.  Пашка  очень
зазнается,  хотя  самого  его  из   школы  выгнали  перед  самой  войной  за
неуспеваемость. Теперь он только одним увлекается:  пропадает целыми днями в
лесу,  ловит птиц  или стреляет их из  рогатки и носит  майору Краузе, а тот
делает из них чучела. Краузе так по-русски говорит --  никогда  не поверишь,
что немец. И  вообще он ничего, не зверствует. Пашке сапоги дал,  и штаны, и
деньги  дает,  поэтому  все ребята  Пашку презирают.  Не  так,  конечно, как
предателя Шубина, бывшего продавца сельпо, но все же...
     Были в  деревне  трое  ребят старше  Кольки и  Лешки, которые держались
особняком.  У  них были какие-то свои секреты,  и собирались  они  у  речки,
далеко от деревни.
     Когда-то  красноармейцы рыли там  окопы, чтобы  обороняться,  но  немцы
прорвались в другом  месте, и наши отошли, не  использовав эти окопы. Ребята
устроили в блиндаже  свой штаб. Колька пытался за ними подсматривать, но они
его  отлупили и сказали, что если еще попробует шпионить, то ему будет хуже.
А Колька, конечно, не шпионил, просто ему хотелось с ними играть. Главным  у
них был Женька.
     С этим Женькой  Лешка и попытался  познакомиться. Догнал его  на улице,
дернул за рукав. Тот резко обернулся.
     -- Здравствуй! Меня Лешка зовут.
     -- Ну и что? -- Женька смотрел недружелюбно.
     -- Ну... Я хотел узнать, может, у тебя есть чего-нибудь почитать.
     Женька сплюнул и сказал с презрением:
     -- Нашел время! Читатель...
     И ушел.
     Пашка был  здоровый  парень, можно сказать, взрослый, и Лешка боялся  с
ним  знакомиться. Ни отца, ни  матери  у Пашки не было, он  жил  с бабкой на
самом краю деревни, и в доме у  них  жили три  немецких солдата. Как к Пашке
подступиться,  Лешка  не  знал.  Несколько раз он прошелся  возле  их  дома,
приглядываясь. Во дворе ходила большая лохматая собака с очень толстым пузом
-- наверно, скоро щенята родятся. И Лешка  придумал. На всякий случай взял с
собой рогатку и горсть камешков: может, на этой почве найдут общий язык.
     Он увидел Пашку, который тащил из леса большую вязанку прутьев, и пошел
за ним.  Возле своего  забора Пашка  сбросил  вязанку. Тут Лешка и подошел к
нему. - Здорово, -- сказал он как можно независимей.
     -- Привет, -- Пашка без всякого интереса поглядел на него.
     -- На растопку? -- с бывалым видом Лешка кивнул на вязанку.
     -- Ты в дядю, что ли, из придурков?
     -- Ничего я не из придурков! -- Лешка обиделся.
     -- Кто ж сырыми прутьями топит? Это забор плести, огород делать.
     Пашка говорил спокойно и даже дружелюбно, и Лешка осмелел.
     -- А у тебя собака скоро ощенится? -- спросил он.
     -- Думаю, послезавтра.
     -- Хотел вот щенка попросить. У нас собаки нет в доме.
     -- Если пять будет -- один твой. Трех я обещал уже.
     --  Пузо у нее  вон какое! -- обрадовался  Лешка,  --  Может,  и больше
будет.
     -- По пузу судить трудно.
     Тут  Лешка увидел  синицу, прыгающую по  веткам  яблони за забором. Вот
прекрасный  случай  поразить нового знакомого! Лешка быстро  вынул  рогатку,
заложил камень  и  выстрелил. Камень сбил сухой листик,  а  синица  улетела.
Пашка с маху дал Лешке подзатыльник.
     -- Чего она тебе -- помешала? Лешка рассердился.
     -- А сам ты сколько их майору перетаскал?! Пашка сильно толкнул Лешку в
грудь, тот еле устоял.
     -- Пошел отсюда... -- процедил Пашка.
     Лешка попятился  и натолкнулся на двух немцев,  подходивших к  калитке.
Они засмеялись, глядя на него, и один стал что-то говорить  Лешке. А  Пашка,
не взглянув на немцев, ушел во двор.
     -- Ауфвидерзеен, -- неожиданно для себя сказал Лешка, пятясь от солдат.
Те загоготали.
     Да, с ребятами  контакты не налаживались.  А Сергуня  торопил Лешку. Он
посоветовал разыскать их блиндаж и познакомиться с ними там.
     И  вот Лешка как бы невзначай  расспросил Кольку, где  находятся окопы,
тайком от всех рано утром выбрался огородами из деревни, вышел на берег реки
и пошел вдоль нее.
     Он  не сразу нашел  это  место, оно  оказалось  километрах  в  трех  от
деревни.  Сначала попались маленький окопчик, яма с заросшими травой краями.
Потом довольно длинный извилистый окоп, потом еще несколько маленьких.  Цепь
окопов тянулась вдоль реки, а блиндажа все не было. Наверно, он где-нибудь в
глубине, не на самой  передней  линии. За окопами над  лугом  торчал  бугор,
поросший кустами. Лешка решил  забраться на  него  и  оглядеться.  Сверху он
сразу увидел  вход  в блиндаж и  стал  спускаться  по  крутизне.  Склон  был
песчаный,  грунт  оползал  под ногами... Вдруг подошвы скребнули  по чему-то
твердому. Под слоем песка обнажились зеленые доски.  Лешка повозился немного
и  приподнял  сбитую из досок крышку,  видимо от какого-то  немецкого ящика.
Крышка  прикрывала  довольно глубокую  яму, в которой  были  уложены длинные
свертки  из  мешковины. Лешка потрогал верхний и испуганно отдернул руку. Он
поспешно  огляделся  -- вокруг не было ни  души.  Первой мыслью было  скорей
засыпать крышку песком  и бежать отсюда.  Но кого бояться? Вряд ли это немцы
спрятали здесь оружие. Конечно, это Женька и ребята! А может, и они об  этой
яме не  знают,  тогда Лешка нашел первым и  может  распоряжаться  как хочет.
Правда, им с Сергуней оружие пока не требуется. Но если потребуется, где они
его возьмут -- только здесь.
     И Лешка принялся исследовать тайник.
     Сверху  лежал немецкий автомат,  магазин был полон патронов.  Потом два
немецких карабина и наша трехлинейка. В отдельном свертке  были гранаты: две
наши "лимонки", одна  РПГ-42 и четыре немецкие  -- с  длинными  ручками.  На
самом дне  в  мешке  были  патроны:  и россыпью, и  в  обоймах, и  в длинном
цинковом ящике, вскрытом и наполовину опорожненном. Патроны были в  основном
немецкие, для автомата, но  и пистолетные попадались, и наши -- винтовочные.
Совсем  в  глубине,  сбоку,  лежал  небольшой  сверток.  Там  оказались  два
пистолета: ТТ и "вальтер". Любимый Лешкин "вальтер"!  Он осмотрел его, вынул
полную обойму, отвел затвор. Тот заскрежетал. Не смазан, а может, и в песке.
Этого Лешка стерпеть не мог. Он заметил, что один карабин был  густо смазан.
Пустой винтовочной  обоймой  он наскреб  с  него  смазки, сунул  "вальтер" в
карман, в тайнике все привел в  порядок и закрыл его  крышкой. Потом еще раз
осмотрелся -- кругом было пусто и тихо -- и спустился дальше к блиндажу.
     Это было довольно тесное помещение с бревенчатыми  стенами  и потолком.
Но здесь был  стол и вдоль стен скамейки. Двери не было, просто дыра,  но  в
нее проходило достаточно света.
     Лешка  сел  за  стол,  достал "вальтер"  и принялся его  разбирать.  Он
оторвал  кусочек  от  подкладки  пиджака  и  вытер  им  дочиста  все  детали
пистолета. Потом стал их смазывать.
     И  тут,  совсем близко,  он  услышал  голоса.  Ему  послышалось  что-то
немецкое...  Бежать? Поздно. Немцы увидят  его с разобранным пистолетом -- и
это все. Конец. Сергуню сразу арестуют... Значит, защищаться! Сюда, сбоку от
двери, и стрелять  внезапно. В бок первому, потом выскочить  и  во  второго!
Пока он думал,  руки автоматически  точно  собирали  пистолет. Почему-то  он
вдруг представил, как в дверь входит Краузе, толстенький, удивляющийся...
     У входа осыпалась земля, и в  блиндаж  вошел Женька. Он замер, глядя на
Лешку без  всякого выражения. Лешка положил пистолет и вытер лоб. В  блиндаж
протискивались остальные,  Женька посторонился.  Он молчал и  не  спускал  с
Лешки  глаз. Вошли  двое,  Семка  и Виталий. Они и по  деревне всегда ходили
вместе. Все трое молчали и смотрели на пистолет, Женька подошел к столу.
     -- Это твой?
     Лешка пожал плечами.
     -- Я спрашиваю, это твой?
     -- Нет.
     -- А зачем взял?
     -- Обожди, -- сказал Виталий. -- А как он нашел?
     -- Кто показал-то? -- спросил Семка.
     -- Я случайно нашел, -- сказал Лешка. -- Спускался и ногой зацепил.
     -- Спускался... -- Скулы у Женьки побелели. -- Кто подослал?
     -- Да никто. Гулял просто.
     -- Ну и догулялся. Отсюда не выйдешь, пока не скажешь.
     -- Подумаешь,  какой  страшный! --  Лешка  обозлился.  -- Очень я  тебя
испугался!
     -- Да что  с  ним  разговаривать!  --  сказал Семка.-- Пистолет сломал,
нашпионил...
     --  Кто  сломал, кто?! -- Лешка  вскочил.  Потом сел,  закрыл глаза,  а
голову  запрокинул и стал  на ощупь  разбирать  пистолет. Озадаченные ребята
следили за  его  руками.  Он  разобрал "вальтер", потом собрал  его,  вогнал
обойму и только тогда открыл глаза.
     Но Женька стал еще подозрительней.
     -- Где это ты так наловчился? -- спросил он.
     -- Где надо, -- сказал Лешка и прикусил язык.
     Ох,  как  хотелось сказать им,  что  он  советский разведчик,  что  его
специально привезли на самолете, что он знает  пр-о школу и  Краузе такое! А
Сергуня -- это...
     Женька сел, подвинул к себе пистолет и сказал Семке:
     -- Иди на пост. Как бы он не привел кого с собой.
     Семка молча вышел.
     -- Где научился немецкий пистолет разбирать? -- спросил Женька.
     -- Не твое дело!
     -- Ты отвечай давай, а то плохо  будет. Ветеринар у  немцев работает...
Он послал?
     -- Никто меня не посылал! Я сам пришел.
     -- Кончай! Все равно скажешь...
     Лешка  лихорадочно  соображал,  как  быть. Лицо у Женьки  было жесткое,
глаза горели  ненавистью. Ребята явно наши, значит, можно  как-то  намекнуть
про Сергуню, про задание... Но  много раз  говорил ему  Сергуня, что ни  при
каких обстоятельствах и никому  этого  говорить нельзя.  Только бы выбраться
отсюда, вернуться к Сергуне! И дернуло его пистолет смазывать...
     -- У меня такой же пистолет  был дома, в Гдове, -- сказал Лешка, -- я и
научился. А потом в дом бомба попала.
     -- А где пистолет взял?
     -- На убитом офицере нашел. В городе бой был. Женька задумался. Поверит
или нет?
     -- Я пионер, и нечего меня подозревать! -- Лешка решил  наступать. -- Я
сам хочу с немцами  драться! А вы тоже -- нашли, где тайник сделать. Так его
любой  найти  может.   А  пистолет  нечищенный  был!  Не  умеете  с  оружием
обращаться, а еще допрашиваете!
     - Кто дорогу сюда показал?
     Лешка замялся, но ничего не оставалось, как сказать правду.
     -- Козодой говорил, что у вас блиндаж есть. Я и пришел посмотреть.
     -- Козодой!.. -- Женька сжал кулак и посмотрел на Виталия.
     -- Не надо было бить его, -- сказал Лешка, -- - пусть бы лучше поклялся
никому не говорить, а то он мог на вас обозлиться и  кому угодно растрепать.
Хорошо, мне сказал.
     -- А ты чем поклянешься, что не проболтаешься? -- спросил Женька.
     -- Чем хочешь, -- Лешка встал.
     -- Мать есть?
     -- Нет.
     --  Тогда клянись  своей жизнью. Предашь  -- жизнью и ответишь. У  меня
рука не дрогнет.
     Лешка набрал уже воздуха, чтобы  торжественно поклясться, но сообразил,
что ему надо будет все рассказать Сергуне.
     -- Чего мне