о сопровождал зуава в его ночных экспедициях и узнает сигнал. Но почему его друг в красных шальварах и куртке не идет в батарею, где его всегда радостно встречают?! Собака начинает волноваться, выбегает из траншеи и нюхает воздух, бегая взад и вперед. Снова едва слышный свист. Митральеза начинает подвывать, ее волнение, видимо, усиливается. -- Что такое сегодня с собачкой? -- говорит капитан Шампобер своему товарищу. -- Она что-то чует! Собака, видя, что никто не понимает причины ее волнения, садится, испускает долгий печальный вой и одним прыжком исчезает в темноте. Добрая собака, верный друг человека, присоединилась к одинокому зуаву, который страдает и борется с судьбой. Найдя его в воронке, Митральеза ласкается к нему, лижет ему руки и, наконец, ложится около него с довольным видом. Потом они идут по дороге к кладбищу -- человек, согнувшись под своим мешком, собака, прыгая около него. На другое утро собака не вернулась в батарею и была зачислена в... дезертиры. ГЛАВА VIII Дезертир. -- Генерал Боске. -- Его сомнения. -- Зима. -- Непримиримые враги. -- Призрак или действительность? -- Добрый гений. -- Англичане атакуют. -- Кровавая битва. -- Диверсия. -- Русский и зуав. -- Пение шакалов. -- Их двое. -- Сорви-голова. -- Он явился. Обвиняемый в серьезном преступлении, Сорви-голова скрылся, предпочел постыдное бегство смерти. Он -- дезертир. Скоро его будут судить, даже отсутствующего, вычеркнут его имя из списков легионеров, из состава армии. Весь корпус офицеров с полковником во главе требуют суда над дезертиром. Только один генерал Боске колеблется, считает это преждевременным. Несмотря на улики, генерал Боске сомневается, потому что питает большое доверие к смелому зуаву, командиру адского патруля. Умный и хитрый Боске умеет понимать людей и взвешивать обстоятельства. Таинственное, запутанное дело Сорви-головы тревожит его совесть. -- Я думаю, мой милый, что вы слишком спешите! -- говорит он полковнику. -- Но, генерал, ведь это мистификация! -- Почем знать, быть может, Сорви-голова сам сделался жертвой мистификации! -- Видите ли, генерал, несчастный не думал, что мы отправимся туда... проверить его! -- Вы уверены в этом? -- Да, генерал. Это была удивительная наивность с моей стороны. Черт возьми! Мы выглядели совершенными дураками, когда поняли, что вся эта история не более чем фарс! -- Да, конечно, ваше самолюбие было задето, вам было досадно, но все это не мешало вам видеть вещи в истинном свете. Во всяком случае, нужно подождать! Ждали очень долго. Между тем началась суровая зима. Ветер, дождь, холод, грязь! Какое терпение, какую твердость должны иметь бедные солдаты, которые безостановочно роют землю! Роют сверху и снизу, проводя целые дни в траншеях, чтобы отвоевать несколько метров земли! В промежутках стреляют из пушек, ружей, мортир. С обеих сторон огромные жертвы. Молодые, старые храбрецы, отборные смельчаки обеих наций гибнут, гибнут без конца! Снаряды, раны, болезни уносят людей. Ожесточение растет. Если атаки отличаются особой яростью, то и сопротивление полно отчаянной отваги. Всем понятно, что кампания будет долгая и убийственно трудная! Под дождем, под снегом войска ждут лучших времен которые никогда не настанут. О Сорви-голове ничего не слышно. Конечно, это не значит, что его забыли. Никогда раньше не говорили о нем так много, как теперь! Три недели как исчез Сорви-голова, а его имя у всех на устах. Он сделался легендарной личностью. Однажды ночью, при свете звезд, двое часовых заметили зуава, вернее, тень его, в сопровождении собаки... Казалось, он не шел, а скользил... Остановившись в двадцати шагах от солдат, призрак закричал им странным голосом, похожим на сдержанное рыдание: -- Тревога! Русские! Это было верно. Глубокой ночью неприятельский батальон подкрадывается к французам, чтобы уничтожить часовых, овладеть траншеей и заклепать орудия. Предупрежденные часовые не медлят, стреляют и кричат: -- К оружию! Неожиданная атака отбита. Спустя три дня часовые-артиллеристы батареи номер три слышат крик: -- Берегитесь, канониры! Берегитесь! Бригадир высовывает голову в амбразуру и при блеске ракеты видит огромный силуэт человека, сопровождаемый каким-то чудовищным животным. Призрачная, огромная до ужаса тень! Оба скользят и исчезают в темноте. Через минуту гремят пушки с русского бастиона, маскируя новую вылазку русских. Но в батарее уже приняты все меры, русские встречены орудийным залпом и отступают. Несколько ночей спустя новая тревога. Французы работают в траншее, храня глубокое молчание, как вдруг около них раздается выстрел из карабина и крик: -- Берегитесь, саперы! Русские! Работающие бросают кирки и лопаты, хватают ружья и отбивают нападение. Целый ряд таких фактов. Какое- то таинственное сверхъестественное вмешательство! Но кто он, этот таинственный человек, пренебрегающий всякой опасностью и охраняющий французскую армию? -- Это похоже на Сорви-голову! -- говорят солдаты. -- Да, Сорви-голова или его призрак! Рассказы о нем продолжаются, дополняются и превращаются в легенды. Призрак-зуав, который бродит каждую ночь около французов, молчаливый, неуловимый, таинственный, -- добрый гений армии! Это продолжается до памятной ночи страшной атаки на подкрепления англичан. День прошел тихо. Вдруг целый ураган гранат, бомб, ядер обрушивается на английские линии, траншеи, ломает пушки и калечит людей. Малахов курган, третий и второй бастионы стреляют изо всех орудий и извергают столбы огня, словно кратеры. Паника продолжается недолго. Англичане оправляются и отвечают выстрелом на выстрел. Но у них только половина наличного состава людей. Смертельные раны и болезни унесли много народу. Могут ли они долго продержаться? Увы! Они отступают, покидают посты... Русские стремительно наступают... -- Русские! Русские! Внезапно со стороны французского лагеря взмывает вверх сигнальная ракета... Трубы звучат... Тревога! Три тысячи человек выскакивают из палаток и хватают оружие. Охотники, пехотинцы, зуавы бегут на помощь союзникам. Пора! Русские обрушиваются, как ливень, испуская дикий крик. Страшный залп! Обе массы войск сталкиваются и бьются, как звери. На рассвете ожесточеннейший бой продолжается. Русские не отступают ни на шаг. Все смешивается в какой-то ужасающий хаос. Русские бастионы буквально осыпают ядрами и бомбами французские траншеи. Восходящее бледное декабрьское солнце освещает отвратительную бойню. В этот момент раздается ужасный взрыв, земля дрожит под ногами сражающихся. В углу севастопольского кладбища поднимается целый столб огня и дыма. Шум битвы затих. Наступила мертвая тишина. На севастопольских укреплениях раздаются тревожные сигналы труб и барабанов. По-видимому, случилось что-то серьезное. Русские офицеры подносят к губам свистки. Звучит резкий продолжительный свист. Солдаты останавливаются и отступают. Все облегченно вздыхают, никто не думает о преследовании. Каждый торопится в свой лагерь, не понимая причины этой паники. Что случилось у русских? Вероятно, взрыв порохового погреба. Нет, хуже. Взорван знаменитый люнет с двенадцатью пушками и мортирами -- совершенно уничтожен, истреблен! Ничего не осталось, кроме огромной ямы -- страшной бреши в севастопольских укреплениях. Если бы у французов было больше людей, какой это был бы прекрасный случай для атаки! Но это невозможно! Проходит полчаса. Белый флаг развевается на бастионе русских. Передышка! С французской стороны тоже водружается белый флаг. Отряды выходят подбирать раненых и убитых. Мир на несколько минут! Горькая ирония! Англичане, французы и русские выходят из своих прикрытий. На виду двух армий появляется странная группа: два человека и собака. Они выходят буквально из-под земли и видны всем. Один из них -- человек среднего роста, с бородой, в русской шинели и фуражке. Другой -- такого же роста, тоже с бородой, одет в форму зуава. На груди его сверкает крест Почетного Легиона. Но вид его ужасен! Этот капрал зуавов едва тащит ноги и не хочет идти. Руки у него связаны за спиной, как у преступника, голова опущена, феска надета, как чепец. Волей-неволей он должен идти. На шее у него узлом завязана веревка, которую русский намотал себе на руку и тащит его. Очевидно, русский наслаждается унижением зуава и кричит ему по-французски: -- Ну, двигайся, негодяй! Подвигайся вперед! Зуав пытается упираться, но собака кусает за ноги и ворчит. Кое-как, крича, подгоняя зуава, они проходят десять шагов. Зуав опять останавливается. Русский подгоняет его штыком и кричит: -- Иди, голубчик! Иди же! Товарищи ждут! Следует сильный удар ногой, и зуав испускает вопль ярости и боли. Ему, очевидно, хочется убежать, спрятаться, ничего не видеть и не слышать! Человек в русской шинели, беспощадный, неумолимый, затягивает веревку, и несчастный полузадушенный зуав, подгоняемый штыком и собакой, шатаясь, взбирается на укрепления. Артиллеристы третьей батареи с недоумением смотрят на странную группу. -- Бог мой! Кажется, Митральеза! -- кричит один из них. -- И Сорви-голова! -- добавляет капитан Шампобер вполголоса, со сжавшимся сердцем. -- Несчастный! Так ужасно кончить! Я не могу видеть этого! Ужасная, тяжелая минута! -- Ну, иди же, сударь! -- кричит русский зуаву и толкает его ногой. Собака скачет на ноги зуаву, и капли крови показываются на белых гетрах. В этом несчастном человеческом существе, которое не видит и не слышит, артиллеристы с негодованием узнают своего победоносного товарища, героя второго полка зуавов. -- Сорви-голова! Гром и молния! Это он! -- Негодяй! Изменник! Продажный! -- Каналья! Тебе сорвут твой крест! -- Смерть изменнику! Оба человека и собака останавливаются, осыпаемые градом насмешек, оскорблений, проклятий. Человек в русской шинели кричит зуаву: -- Да тебя знают здесь! Они ошибаются... покажи им себя... скажи что-нибудь... пароль, спой песню твоего полка... Не знаешь? Странно. А я знаю! Прекрасным звучным голосом русский поет любимую песню зуавов. Артиллеристы изумленно молчат. Пользуясь тишиной, русский восклицает: -- Вы не знаете Сорви-голову? Нет, не знаете, потому что вот он перед вами! С быстротой молнии он сбрасывает русскую фуражку, шинель и появляется в блестящей форме зуава. Бледный от волнения, с бьющимся сердцем, с огненным взглядом, он кричит на всю батарею: -- Вот он -- Сорви-голова! Вы не пошлете его на смерть! Не сорвете с него креста! -- Сорви-голова! Не может быть! Сорви-голова! -- кричат артиллеристы. -- Есть! -- отвечает он своим сильным голосом и презрительно, небрежным жестом, указав через плечо на пленника, который стоит, как мертвый, без движения, без взгляда, без голоса, добавляет: -- Господин капитан! Есть два Сорви-головы, как два креста! Один настоящий, на моей груди, на ленте, простреленной неприятельской пулей. Другой -- не стоит говорить о нем! Что касается до фальшивого Сорви-головы... посмотрите на лицо этого Иуды! Двумя сильными пощечинами он сбивает с пленника фальшивую бороду, и перед глазами зрителей появляется бледное, искаженное лицо сержанта Дюрэ. Звучат восторженные крики: -- Да здравствует Сорви-голова! Да здравствует настоящий Сорви-голова! Солдаты поняли все. Капитан бросается в объятия своего друга, крича: "Прости, прости меня!" Митральеза прыгает, скачет, лает, визжит, здороваясь с друзьями-артиллеристами. Сильные руки хватают пленника, его готовы убить. -- Прошу вас, товарищи, -- говорит Сорви-голова, -- не трогайте его. Он принадлежит правосудию, он нужен мне живой, его позор будет моим оправданием! -- Блестящее доказательство! -- восклицает капитан. -- Да, конечно, его нельзя убивать! Вокруг Сорви-головы и пленника сомкнулся тесный круг артиллеристов. Восторг усиливается. Все хотят пожать руку зуаву, сказать ему доброе слово. Мало-помалу, Сорви-голова теряет почву под ногами и оказывается на плечах солдат, как настоящий триумфатор. -- Понесем его к зуавам! -- предлагает кто-то. -- Чудесная мысль! Да здравствует Сорви-голова! Кортеж отправляется в путь с криками и шумом. По дороге к нему присоединяются новые солдаты. Начинается адский шум. Пятьсот человек жестикулируют и кричат, словно бешеные. Отовсюду сбегаются солдаты узнать причину шума. В центре толпы находится Сорви-голова, которого несут на руках. Он весел, голова его гордо поднята. Сбегаются зуавы второго полка, между ними Соленый Клюв. Он узнает своего друга и бормочет прерывающимся от волнения голосом: -- Да это Жан! Наш Сорви-голова! Не зная, чем выразить свою радость, трубач теряет голову, хватает трубу и трубит сбор. Является полковник, думая, что это генерал Боске... Нет, это зуав! Растерянный полковник смотрит на него, узнает и восклицает: -- Сорви-голова! Отдавая честь по всем правилам военного артикула, герой зуавов отвечает: -- Есть, господин полковник! ГЛАВА IX Один. -- Кто же двойник? -- Приписка Розы. -- Надо достать шинель. -- Луч солнца. -- Добрый зуав. -- Трехцветная ракета. -- Изменник. -- В подземелье. -- Пистолет кебира. -- Мина. -- На аванпосты! -- Сержант. Что же случилось со времени дерзкого исчезновения Сорви-головы? Чувствуя себя свободным и вне опасности, зуав думает только об одном: открыть тайну подземного хода. Ему приходит в голову мысль завести себе спутника -- не человека, нет! Собаку Митральезу из батареи номер три. Это настоящая военная собака, выносливая, смелая, верная, послушная, с необычайно развитым чутьем -- неоценимый спутник для подобного предприятия. Но придет ли собака на его зов? Надо попытаться. Заслышав знакомый сигнал, верная собака без колебаний покидает батарею и бежит к нему. Человек и животное обмениваются нежными ласками, потом отправляются на кладбище. Зуав выбирает место между стеной и аллеей кипарисов и устраивается здесь. Он заряжает карабин, кладет мешок на землю, завертывается в плащ и одеяло, ложится на землю и делает знак собаке лечь подле него. Оба засыпают, но просыпаются еще до зари. Собака сторожит, зуав размышляет. Прежде всего он задает себе вопрос: зачем русские так ловко и внезапно заделали вход в подземелье, что причинило ему столько горя? Да потому, что он, Сорви-голова, совершил страшную глупость, взяв двести луидоров из сундука. Эта неосторожность показала шпионам, что секрет известен. Затем Сорви-голова ломает себе голову над вопросом: зачем эта форма зуава? Зачем этот крест? И мало-помалу он уясняет себе все. Его служба в качестве командира разведчиков, полное доверие командования позволяет ему свободно бродить ночью и днем по укреплениям. Он делал то, что находил нужным, действовал самостоятельно, отдавая отчет только полковнику. Изменник, шпион русских, отлично знал все это и воспользовался этим с дьявольской ловкостью. Он достал себе форму зуава, орден, узнал пароль и разгуливал в этой форме, где хотел. Негодяй одевался в его шкуру и делал свое позорное дело, компрометируя его честь и доброе имя. Но кто этот враг, этот предатель? Конечно, Леон Дюрэ, сержант, его личный враг, отъявленный негодяй! Разозленный похищением денег, негодяй ускорил события, открыто пустил клевету и, наконец, оскорбив зуава, формально обвинил его в измене. При этой мысли кровь бросилась ему в лицо, и он ворчит сквозь зубы: -- Негодяй! Предатель! Это он. Ну, погоди! Смеется тот, кто смеется последний! Сорви-голова встает, ласкает собаку, смотрящую на него любящими и умными глазами, и говорит: -- Знаешь что, Митральеза, давай позавтракаем! Собака садится и ждет. Сорви-голова развязывает мешок и достает оттуда всякую всячину: сухари, окорок, свечи, спички, бутылку водки и три пакета с табаком. На маленькой бумажке поспешно нацарапаны карандашом несколько слов: "Друг, будьте осторожны и думайте о тех, кто вас любит!" Это -- приписка Розы. Суровый солдат узнает почерк и бормочет, смахивая непрошеные слезы: -- Роза, дорогая Роза! Мои мысли всегда с тобой... Дорогое воспоминание придаст мне сил и научит осторожности! Сорви-голова быстро заканчивает завтрак, запивая его глотком водки, а собака ищет поблизости дождевой воды. -- Теперь, -- говорит зуав, -- покурим -- и за работу! Он тщательно исследует часовню. Все по-старому, от подземелья не осталось и следа. С наружной стороны решетка исправна, позади нее тянется двойной ряд кипарисов, образующих сплошную, почти непроницаемую стену. -- Отлично! -- говорит Сорви-голова. -- Прекрасное убежище... ни ветра, ни дождя! Мы будем, как в палатке, все увидим и услышим! Но придут ли сюда? Конечно, придут! В нескольких метрах от этого уютного уголка он замечает длинную и широкую каменную плиту с надписью. -- Странно, -- шепчет зуав. -- Я не замечал этого камня... увидим потом! Собака, очень довольная возможностью побегать, шныряет взад и вперед, обнюхивает, прислушивается. Первый день проходил спокойно. Ночью Сорви-голова отправлялся в экспедицию. Ему нужно достать себе русскую шинель и шапку. Он ползком приближается к русским аванпостам. Собака ворчит. Зуав поглаживает ее, и умное животное умолкает. Целых полчаса лежит Сорви-голова, притаившись, как дикий зверь. Наконец он замечает темный неподвижный силуэт человека, слышит человеческое дыхание. Одним прыжком бросается он на часового и наносит ему страшный удар по голове. Человек падает без крика, без стона. Сорви-голова снимает с него шинель и убегает со всех ног. На другой день, надев русскую шинель, он снова обшаривает часовню, исследует все аллеи. Ничего! Мертвая, печальная тишина кладбища. Ночью он ждет ракеты, но напрасно. Севастополь освещен, слышны окрики часовых, вой собак и гром пушек. Но сигнала нет. На пятую ночь ему принесли провизию. Сорви-голова нашел недалеко от двери, у стены, свежий хлеб, говядину, кофе, табак, бутыль с водой и записку, написанную карандашом. "Дорогой Жан! Тото и я -- мы принесли вам провизию. Далеко и тяжело тащить мне одной. Не бойтесь! Тото скромен и любит вас. Я считаю дни и часы, чтобы не расставаться с вами более. Надейтесь, бодритесь! Мое сердце с вами, дорогой Жан! Роза". Несмотря на всю свою энергию, Сорви-голова печален. Подобная жизнь невыносима даже для самого мужественного человека. Как обрадовался Жан, читая эти строки! Словно луч солнца засиял для него -- измученного бедного отшельника. День показался ему светлым, надгробные плиты -- менее печальными, уединение -- не таким ужасным. На губах его сияет улыбка, глаза блестят, сердце бьется. Он ощущает необходимость говорить, высказать свою радость. Его единственный компаньон -- собака -- жмется к его ногам. -- Слушай, Митральеза, -- говорит Сорви-голова, -- вот письмо... провизия... все это Роза... твой друг, наш друг! Помнишь, она ласкала тебя и кормила, когда я был болен! Ты знаешь Розу -- да, добрая, любящая -- она не забывает нас с тобой! После веселого завтрака начинается адская жизнь. В сотый раз Сорви-голова ищет следы подземелья, колотит своим карабином по камням, по полу... Напрасные усилия. Он один -- один на большом кладбище. Отчаявшись найти подземелье. Сорви-голова принимается искать изменника. Каждую ночь под градом пуль и ядер, ежеминутно рискуя жизнью, он бродит около укреплений. Но тщетно: фальшивого зуава не видно, не слышно! Бродя таким образом около аванпостов каждую ночь, Сорви-голова привык видеть в темноте так же хорошо, как и при свете, и мог различить малейший, едва уловимый звук. Его чувства удивительно обострились, и, с помощью чутья собаки, от него ничто не могло ускользнуть теперь. Он отлично обходит засады, русских часовых, узнает всякую вылазку неприятеля и торопится предупредить своих. Рискуя жизнью, он бродит со своей собакой около французских укреплений и кричит: "К оружию! Русские!" -- и скрывается. Такая жизнь продолжается три бесконечных мучительных недели, без минуты отдыха, без луча надежды. Наконец однажды ночью он замечает над Севастополем три ракеты: голубую, белую и красную -- и как сумасшедший бежит на кладбище. "Это на завтра!" -- думает он. День проходит, долгий, мучительный. Ночью Сорви-голова ложится под кипарисы и походит на неподвижный камень. В осажденном городе тишина. Бьет полночь. Легкие шаги раздаются по песку аллеи. Сердце зуава готово разорваться. Собака ворчит. Сорви-голова зажимает ей пасть рукой. Умное животное понимает, что надо молчать, и замирает. Темная тень продвигается вперед и останавливается в двух метрах перед большой каменной плитой. Сорви-голова различает силуэт фальшивого зуава, ему хочется броситься на него, задушить негодяя, но он сдерживается и остается неподвижным. Переодетый мошенник трижды ударяет ногой по плите. Проходит пять минут. Вдруг плита поворачивается на своей оси, одна часть ее поднимается вверх, другая опускается. Появляется человек, который говорит по-французски: -- Это вы? -- Да, я! -- Приняты ли все предосторожности? -- Да, самые тщательные! -- Идите! Человек исчезает, за ним следует фальшивый зуав, вход остается открытым. Сорви-голова быстро решается: снимает башмаки, гетры, тихо говорит собаке "не двигайся!" и спускается в дыру. Его босые ноги бесшумно скользят по лестнице. Он достигает сводчатого коридора. В пятидесяти шагах от него идут оба человека. Сорви-голова следует за ними, останавливается, всматривается и видит их в оружейной комнате, слышит разговор вполголоса, шелест бумаг, звон золота. Проклятое золото! Переодетый зуав кладет его в кошелек и собирается уходить. Пора действовать! Одним прыжком Сорви-голова достигает негодяя и сильным ударом валит его на землю. Другой человек, одетый в офицерскую форму, не теряет присутствия духа, вынимает пистолет и целится в зуава. В этот момент какое-то мохнатое существо бросается на незнакомца, прокусывает ему руку до кости. Пуля попадает в стену. -- Митральеза! Ты? -- кричит Сорви-голова. Почуяв врага, смелая собака бросилась на помощь своему другу и спасла ему жизнь. Все это произошло в несколько секунд. Русский, отбросив собаку, снова хватает ружье, но Сорви-голова с быстротой молнии вытаскивает свой пистолет и стреляет в офицера-Тот падает с раздробленным черепом. Другой, переодетый зуав, стонет и шевелится. Вдруг глухие раскаты потрясают землю. Начинается бомбардировка. Сорви-голова находит связку веревок, связывает негодяя, надевает ему петлю на шею и ведет его под кипарисы, в свое убежище. В этот момент Севастополь окружен кольцом огня. Пушки и мортиры гремят без умолку. "Неудобный момент, чтобы идти к своим, -- думает Сорви-голова, - как бы это сделать?" Вдруг ему приходит в голову новая мысль. "Ладно, -- думает он, -- тут не менее тысячи кило пороху, и, если не ошибаюсь, как раз под русским люнетом. Отлично!" Уверившись, что пленник не может пошевелиться, Сорви-голова оставляет подле него собаку, берет свечу, спички, пилу и спускается в подземелье. Отодвинув труп русского офицера, он начинает подпиливать бочонок с порохом. Через десять минут виден сухой порох. У Сорви-головы нет времени делать фитиль, он просто втыкает в порох свою свечку. -- Через два часа все это взлетит в воздух! -- говорит он, поднимает свою русскую шинель и смеется. -- Я надену ее, и меня примут за русского, который тащит зуава! Потом, вернувшись под кипарисы, Сорви-голова обувается, ласково поглаживает собаку, берет мешок и говорит пленнику: -- В путь! Негодяй пришел в себя, понимает весь ужас своего положения и упирается. Сорви-голова наматывает веревку на руку и тащит его. Полузадушенный, спотыкаясь, подгоняемый человеком и собакой, несчастный плетется за ними. Через два часа они появляются перед батареей номер три. Остальное известно читателю: взрыв люнета, бегство русских и триумфальное появление Сорви-головы на батарее. В тот момент, когда Сорви-голова стоял перед своим полковником, к ним верхом подъехал генерал Боске. Он видит сияющее лицо Сорви-головы, переодетого сержанта и, пораженный, восклицает: -- Сержант Дюрэ! Теперь я понимаю все! Негодяй что-то бормочет, хочет оправдаться, но Сорвиголова прерывает его: -- Молчи, негодяй! Суд спросит тебя, почему твои карманы полны золота, почему на тебе форма зуава, зачем ты был там, в подземелье? Факты говорят за тебя... Ты -- негодяй, изменник! Ваше превосходительство, господин полковник, прошу прощения, что осмелился говорить без разрешения... я не могу! -- Ты прощен, Сорви-голова! -- отвечает с доброй улыбкой генерал Боске. -- Иди в свой полк! -- Вы позволите, полковник? -- Иди, сержант Сорви-голова! -- Сержант? О, Ваше превосходительство... -- Да, в ожидании лучшего! Главнокомандующий обещал тебе офицерские эполеты. Ты скоро получишь их! Конец второй части.  * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. БРАТЬЯ -- ВРАГИ *  ГЛАВА I Генерал Пелиссье. -- Новый главнокомандующий. -- Конец зимы. -- Спектакль зуавов. -- Артисты--любители. -- Фарс. -- Возвращение героя. -- Виктория и Грегуар. -- Прерванное представление. -- К оружию! Зима 1854 года была ужасная. Тяжело было людям осажденного города, но еще тяжелее доставалось осаждающим. Стояли морозы в двадцать градусов, выпало много снегу, потом начались оттепели при резком ветре и сильные дожди, превратившие все работы солдат в сплошное море грязи. Люди стыли на месте или тонули по колено в грязи. Их снабдили сапогами, наколенниками, бараньими шкурами, меховыми шапками. Если б не оружие, они совсем не походили бы на военных. Какой-то маскарад людей с изможденными лицами, блестящими глазами, бородами, покрытыми инеем и ледяными сосульками. Несмотря на болезни, лишения, затруднения в доставке провизии, служба шла четко, дисциплина соблюдалась строго и работы продолжались аккуратно. Союзная армия яростно осаждала город. Постоянные тревоги, бомбардировки, гром пушек. Дни проходили в страданиях, тяжелых лишениях, в работе. Ничего выдающегося за этот тяжелый период времени, кроме самоотверженности и героизма солдат и офицеров! 26 января 1855 года король Сардинии подписал договор с Францией, Англией и Турцией, которым обязывался выслать в Крым корпус армии, чтобы сражаться с русскими. На другой день после заключения этого памятного договора в Крым приехал генерал Ниэль, адъютант Наполеона III. Вместе с генералом Бизо он дал новое направление осадным работам. После долгих переговоров было решено, что англичане, потерявшие три четверти наличного состава, будут заменены французами на правом фланге. Действия англичан ограничатся центром впереди Большого редута, тогда как французы займут траншеи перед Малаховым курганом, важность которого с точки зрения стратегии была несомненна. 5 февраля князь Горчаков назначен главнокомандующим русскими войсками вместо Меньшикова, а 2 марта внезапно умер русский император Николай I. Эта новость сообщена русским парламентером. С 9 по 18 апреля, когда погода заметно смягчилась и в природе чувствовалось дуновение весны, продолжилась ожесточенная бомбардировка. В продолжение девяти дней и ночей было сделано до трехсот тысяч выстрелов из пушек, и восемь тысяч человек выбыли из строя. И в результате -- ничего! 9 мая из Сардинии прибыло пятнадцать тысяч превосходных солдат под командованием генерала Альфонса де ла Мармора. 16 мая французская армия поражена известием об отставке генерала Канробера и о назначении генерала Пелиссье новым главнокомандующим. Этот главнокомандующий составил себе репутацию человека почти легендарной энергии. -- С этим не будем канителиться! -- говорят солдаты. -- Он не даст топтаться на одном месте! Генерал Пелиссье -- человек шестидесяти лет, плотный, смуглый, с серебристо-белой шевелюрой и густыми черными усами. Солдаты называют его Свинцовой головой, что очень забавляет генерала, -- он смеется, но от этого смеха дрожат все генералы, покорные ему, как дети. Истый нормандец, хитрый, холодный, спокойный, он умеет приказывать твердым монотонным голосом, которого боится вся армия. Еще в Африке, будучи бригадным генералом, он забылся до того, что ударил одного из унтер-офицеров. Человек побагровел, выхватил пистолет и выстрелил прямо в генерала. К счастью, произошла осечка. Пелиссье спокойно посмотрел в глаза стрелявшему в него человеку и сказал: -- Пятнадцать дней тюрьмы за то, что твое оружие не в порядке! Унтер-офицер не был разжалован и впоследствии сделался превосходным офицером. Со времени появления Пелиссье работы продолжаются с двойной энергией. Чувствуется железная рука и сильная направляющая воля. Пелиссье хочет взять Малахов курган и энергично идет к своей цели. Несмотря на усталость, лишения, на все ужасы войны, французская веселость не иссякает. Солдаты забавляются и устраивают спектакли. Театр зуавов второго полка считается лучшим и называется Инкерманским театром. Сцена устроена на земле, на сваях. Сшитые куски полотна представляют собой декорации, раскрашенные порохом, разведенным в воде, мелом, желтой и красной красками. Костюмы и реквизит очень оригинальны. Платья сделаны из русских шинелей, есть даже костюмы маркизов, расшитые серебром. Туалеты дам не менее роскошны, хотя сшиты из полотна, но вышиты серебром, украшены бахромой и раскрашены. Парики сделаны из шкуры баранов, дамские шляпы -- из тюрбанов или шерстяных поясов, закрепленных на каркасе из проволоки. Все это производит поразительное впечатление перед рампой, освещенной свечами с рефлекторами, сделанными из ящиков с банками консервов. Зала в двенадцать метров длиной, под открытым небом, огорожена маленькой стеной в пояс вышины. В огороженном пространстве места для французских и английских офицеров, которые умирают со смеху, глядя на артистов. Эти привилегированные зрители сидят на скамьях и платят за места. Позади стены толпятся даровые зрители. Играют драмы, водевиля, комедии, но более всего нравятся фарсы, в которых вышучивают начальников, союзников, русских и т.д. Артистов набирают из солдат полка. Между ними есть очень способные исполнители, которые вызывают восхищение. В этот вечер в театре зуавов дается фантастический фарс. Огромная афиша перечисляет имена персонажей. "В Камышовой бухте" (Фарс в 3 актах и 5 картинах) Гpeгуар Булендос -- солдат водолазного парка, Лорд Тейль - английский полковник, Жан Габион -- солдат, Разибус -- торговец. Потапов -- русский гренадер, Виктория Патюрон -- невеста Грегуара Булендоса, Мисс Туффль -- ирландка, Госпожа Пило -- молодая одалиска, Госпожа Кокинос -- торговка, Солдаты, купцы, воры и обворованные, Начало ровно в 9 часов. В назначенный час полковой оркестр играет увертюру. Зал полон. Занавес поднимается. ЯВЛЕНИЕ I Грегуар Булендос и Виктория Патюрон. Грегуар одет в турецкие шальвары и тиковую тунику, на голове -- мягкая шапка с петушиным пером. У пояса привязаны три надутых пузыря. Правый глаз его завязан, нос -- искусственный, из серебра, левой руки нет, одна нога деревянная. Он поигрывает тростью и напевает. Входит Виктория в крестьянском костюме, с корзиной в руке. Виктория. Ах, Господи! Можно подумать, что это Грегуар... мой жених! Правда, это ты? Грегуар. Да... Виктория... торжествующая, как ее имя? Виктория. Ты вернулся... свободен... Как я счастлива! Грегуар. Я -- тоже, моя красавица, после восемнадцати месяцев труда, битв и славы! Виктория. Слава! Это хорошо... но вид у тебя усталый! Грегуар. Усталый? Никогда... Я способен обежать весь свет, прыгая через веревку! Виктория. Да, но глаза-то у тебя того... Грегуар. Что поделаешь! Слава! Надо жертвовать всем ради родины! Виктория. У тебя остался один глаз! Грегуар. Совершенно достаточно и одного, чтобы любоваться такой красавицей, как ты, Виктория! Виктория. Ты очень любезен, Грегуар! Ты потерял и руку? Грегуар. Это пустяки -- рука! Слава! Что поделаешь? Мне достаточно вполне одной руки! Виктория. Тем лучше, если ты не огорчен! Но... или я ошибаюсь? У тебя только одна нога? Грегуар. Слава, говорю тебе, слава! Великое дело! Лишиться ноги -- это вздор! Виктория. Ты потерял глаз, руку и ногу... Грегуар. Да, ядро оторвало мне ногу, нос и бороду. Виктория. Твой нос! Боже мой! Он -- белый! Грегуар. Я велел сделать его из серебра, чтобы избежать насморка. Виктория. Не думаю, чтобы это было удобно! Грегуар. Отлично! Все это пустяки! Виктория. Тем лучше, если ты доволен! Но как смешно ты одет! Что это за пузыри? Грегуар. Это наша форма. Устав таков: дает ложку, когда надо вилку, и чепец, когда надо шапку. Виктория. Дай полюбоваться на тебя! Да, ты настоящий герой! Расскажи мне твои подвиги! Грегуар. С удовольствием! Только бы не спутать! Из Тулона я поехал в страну, называемую Восток, и две недели ехал на корабле... неприятная вещь! Видны берега наконец! Прошли Гурганеллы, Фасфор, или Фротфор... не знаю наверное... прибыли в Варну, где у всех нас сделались адские колики в животе, которые называются холерой... Виктория. Зачем вас послали так далеко? Грегуар. Очень просто. Россия хотела выгнать за двери страну, называемую Портой[2]. Эта Порта наш друг. Император Наполеон посылает нас в Порту, чтобы защищать ее! Виктория. Продолжай! Грегуар. Мы поколотили русских и взяли Святой Бостополь... Виктория. Святой? Грегуар. Не обращай внимания. Этого Святого нет в нашем календаре. А русские -- еретики! Виктория. Господи Иисусе! Еретики! ЯВЛЕНИЕ II Грегуар, Виктория, Лорд Тейль, мисс Туффль, Разибус, госпожа Кокинос. Лорд Тейль входит, таща за собой Разибуса. В руке у него сушеная рыба, которой он колотит об торговца. Мисс Туффль, задыхаясь, со шляпой на боку, тащит упирающуюся госпожу Кокинос. Разибус. Разбой! Помогите! Лорд Тейль. Ты -- мошенница, вор... ты продал мне негодная рыба за полгинею! Мисс Туффль. Ты -- каналья! Продавала один стакан виски за 5 шиллингов! Разибус. Милорд, это чудная рыба... Госпожа Кокинос. Это виски из погребов Ее Величества королевы... Грегуар. Здравствуйте, лорд Тейль! Как поживаете. Лорд Тейль. Здравствуй, Грегуар! Я вам благодарю, здоровье славно. А ваша? Выстрелы из пушек прерывают реплику лорда Тейля. Актеры терпеливо ждут тишины, чтобы продолжать. Над колокольней взлетает ракета и рассыпается тысячами искр. Офицеры встают с мест. Выстрелы все сильнее. Слышится ружейная стрельба. Четыре ракеты вспыхивают в темноте ночи. Трубят сбор. -- Атака! К оружию! Офицеры перескакивают загородку и исчезают. Актеры хватают карабины. Грегуар -- это Соленый Клюв, трубач, Виктория -- зуав Дюлонг, мисс Туффль -- Робер, белокурые усы которого замазаны мелом, Разибус -- Бокамп, лорд Тейль -- Понтис, госпожа Кокинос -- маленький барабанщик Мартин. Наконец из суфлерской будки, словно из ящика с сюрпризами, выскакивает автор и режиссер -- Сорви-голова. Неразлучный адский патруль -- налицо! В одно мгновение все они готовы броситься на свой боевой пост. ГЛАВА II На приступ и только на приступ! -- Битва. -- Победители. -- Полковник Брансион. -- Безумная атака. -- Трубач трубит. -- Дама в черном. -- Раненые. -- Пленник. Со всех ног бегут артисты-зуавы к своему полку, находящемуся позади редута Виктория. Луна ярко светит на небе. Светло как днем. Далеко растянулась темная линия войск. Полковник стоит около знамени и курит сигару. Сорви-голова и его товарищи бегут мимо. - Сорви-голова! -- останавливает его полковник. -- Есть, господин полковник! -- Сколько вас здесь? -- Семьдесят человек, господин полковник! -- Хорошо. Через пять минут полк идет в атаку... проберитесь вперед... через насыпи... убивайте всех, кого встретите, но ни одного выстрела... штык... и больше ничего! Поняли? -- Да, господин полковник, понял! -- А ты, трубач, -- добавляет полковник, -- когда вы будете на последней траншее... труби на приступ! -- Слушаю, господин полковник! -- отвечает довольный трубач. -- Труби на приступ, слышишь, и ничего больше! -- Слушаю, господин полковник! -- Разведчики, вперед! -- раздается звучная команда полковника. Семьдесят человек группируются около Сорви-головы. У всех сумки, в которых находятся молоток и гвозди, чтобы заклепывать неприятельские орудия. Сорви-голова окидывает быстрым взором свой отряд и говорит: -- Мы готовы, господин полковник! -- Вперед, ребята! Солдаты адского патруля быстро пускаются в путь. Впереди чернеет русский люнет Камчатка. Ни одного выстрела. Позади габионов, зияющих отверстий амбразур, разрытых насыпей -- русские ждут атаки. Между неприятельским редутом и последней французской траншеей расстояние в триста метров. Направо, недалеко от бухты, на Селенгинском и Волынском редутах уже начинается атака. Резкие звуки трубы, человеческие вопли и выстрелы. Сорви-голова приказывает лечь на землю своим людям и выжидает. Проходит минута. Позади, словно море, надвигается полк зуавов. -- Вперед, товарищи! -- командует Сорви-голова. "На приступ!" -- звучит труба. Согнувшись, сжимая в руке карабин, солдаты адского патруля бросаются вперед. Раздаются выстрелы, крики. Буффарик, живой и подвижный, успевает лечь на землю, встает невредимый, и закалывая врага штыком, говорит: -- Ах ты, негодный! Хотел поджечь мою бороду! Словно по сигналу со всех сторон раздаются выстрелы. Залегшие по двое и по трое в ямы, враги отчаянно защищаются и умирают на месте. Разведчики поминутно останавливаются. Повсюду воронки, засады и трупы лошадей. Два взрыва, один за другим! Изменнически скрытые под землей, эти мины взрывают землю, увечат четырех разведчиков. Целый град осколков, камней летит на людей. Вдруг загораются парапеты люнета. Пушки гремят. Отчаянная перестрелка, крики, вопли. Соленый Клюв трубит команду на приступ. Подходит полк. Лязг металла, шум, крик: -- Да здравствует император! Да здравствует Франция! Вперед зуавы! В первом ряду полка -- разведчики под адским огнем. Ядра, пули летят градом. Никто более не владеет собой, никто ничего не сознает, не слышит адского шума! Все эти добрые, сердечные люди, готовые пожертвовать жизнью ради спасения ближнего, охвачены яростью, стремлением убивать, резать! Какое наслаждение всадить штык в грудь врага, ощутить струю грызнувшей крови, услышать отчаянный вопль, топтать эти ужасные трупы! Размышлять и жалеть некогда. Надо взять неприятельское укрепление. Пелиссье хочет этого! А если Пелиссье хочет, то надо повиноваться! Разведчики сделали свое дело, но не останавливаются и бросаются на защитников укрепления. Ужасное столкновение! Выстрелы, зловещий лязг стали, вопли и стоны! Бьются повсюду, уже около пушек, бьются как звери. Штыки ломаются, вступают в рукопашный бой. Собирают камни, осколки, бьют друг друга ногами. Буффарик колотит вправо и влево своим молотком. Русские безропотно умирают на месте. Целая гора трупов! Зуавы влезают по ней... Одна траншея взята. Трубы весело звучат: -- Вперед! Вперед! Возбужденные сопротивлением, зуавы бегут ко второй траншее. Целая человеческая стена из серых шинелей! Шесть тысяч человек русских стоят тройной линией перед ними. Зуавы бросаются на врагов и, в свою очередь, падают, падают... Подходит третий полк зуавов, алжирские стрелки, пятидесятый линейный полк. К неприятелю также прибыло подкрепление. Линейцы бьются как львы. Во главе полка полковник Брансион со знаменем в руке. -- Ко мне, храбрецы пятидесятого полка! Линейцы бросаются за любимым командиром, отбрасывают русских, убивают артиллеристов и занимают главный пункт редута. -- Да здравствует Франция! Победа! -- кричит полковник, стоя на габионе и держа знамя. Русская пуля убивает его наповал. Он падает, и знамя покрывает его, как погребальный покров. Победа полная, но дорого купленная. Позиция занята великолепным армейский корпусом генерала Боске. Но не все еще кончено. Снова звучит труба. Трубач обещал полковнику трубить на приступ -- и трубит, надрывая себе легкие. Соленый Клюв -- лучший трубач армии. Его слышно повсюду, даже в Севастополе и на союзном флоте. Он считается трубачом адского патруля. Заслышав трубу, солдаты говорят: -- Трубят атаку, надо идти! Понтис, огромный геркулес, спрашивает Сорви-голову: -- Куда же идти? Что брать? Сорви-голова смотрит вперед, на силуэт Малахова кургана. Это -- крепость с тремястами пушками, защищаемая шестью тысячами человек. У Сорви-головы около шестидесяти человек. Со своими головорезами он может попытаться выполнить невозможное. Указывая на Малахов курган, Сорви-голова говорит: -- Идем туда! -- Ладно, -- отвечает Понтис. -- Если бы отдохнуть полминутки? Выпить? -- Хорошо. Выпейте для храбрости! Котелки открываются. Соленый Клюв в один миг опустошает свой котелок. -- Готово? -- говорит он с комической важностью. -- Полковник велел трубить только на приступ! -- Он подносит трубу к губам и трубит. -- Вперед! На Малахов! Адский патруль уносится вперед, и каждый из солдат полка находит их поступок сумасшедшим. Возбужденные битвой, к ним присоединяются Венсенские стрелки, охотники, линейны и, конечно, значительная часть зуавов. Позади Сорви-головы бегут около семисот человек, идут офицеры, увлеченные этим энтузиазмом. Беспорядочными толпами бегут солдаты к Малахову кургану, усталые, запыхавшиеся. Уже светло. Русские не верят своим глазам, торопятся открыть огонь по этой грозной приближающейся толпе. Батареи гремят, с укреплений летит град снарядов. Боске видит опасность и велит трубить отступление. -- Макака! Кебир запретил это! Только на приступ! -- ворчит Соленый Клюв. Не обращая внимания на ядра, гранаты, пули, первые ряды колонны уже во рвах бастиона. Повсюду препятствия -- волчьи ямы, острые камни. Смелые солдаты идут вперед и убивают русских канониров на их орудиях. Впереди всех неуязвимый Сорви-голова, за ним Понтис, Бокамп, Робер, Дюлонг, Буффарик. Сорви-голова указывает на широкую амбразуру, откуда выглядывает огромное жерло орудия. -- Ну, заставим замолчать это чучело! -- кричит он. -- Я займусь этим! Ну, живо! Человеческую пирамиду! -- Ладно! -- отвечает Понтис, сгибается и подставляет свои могучие плечи. Русские обрушивают на них целый ливень камней, досок, свинца, гранат. Соленый Клюв трубит. Вдруг у него вырывается яростный крик. Два зуба выбиты и труба изломана. -- Гром и молния! -- ворчит он. -- Я повиновался кебиру до конца... теперь ничего не поделаешь! Вторая граната падает к его ногам. Трубач отбрасывав ее, поднимает голову и слышит оскорбления, проклятия, произносимые звучным металлическим голосом. В облаках дыма он замечает темный силуэт женщины. -- Дама в черном! -- ворчит он. -- Бешеная баба бросает нам гранаты. Ладно, я тебя угощу! Он берет карабин, прицеливается... стреляет. Слышится гневный крик. Тяжело раненная дама в черном, стоявшая на краю рва, падает вниз, испустив дикий крик. Все это продолжалось несколько секунд. В это время Бокамп влез на плечи Понтиса. Сорви-голова, с карабином на перевязи, карабкается по обоим, уже достигает амбразуры. Бум! Граната падает к ногам Понтиса, и он не успевает отбросить ее. -- Тысяча дьяволов! -- вскрикивает он. Нога раздроблена! Солдат тяжело падает на землю с окровавленной ногой, с лицом, опаленным порохом. Бокамп, стоявший на нем, также падает, но Сорви-голова, вместо того чтобы упасть, поднимается вверх, влекомый неведомой силой, болтая руками и ногами, как бы желая защищаться и протестовать. Что же случилось? В тот момент, когда Понтис падает, а Сорви-голова касается рукой амбразуры, около пушки показывается русский, огромного роста, с длинным железным крюком в руке, который он держит за деревянную рукоятку. Он опускает крюк и цепляет им за складки шальвар и за пояс зуава. Сорви-голова чувствует, что его поднимают вверх, барахтается некоторое время между небом и землей. Потом чьи-то могучие руки втаскивают его в амбразуру. Он отбивается как лев и кричит: -- Ко мне, адский патруль! Ко мне! Зуавы! Ко мне! Проклиная и ругаясь, он раздает здоровые удары кулаками, дерется за десятерых. Его валят, связывают ноги. Он продолжает рычать, кусаться, драться. Тогда человек, поднявший его на крючке, прикладывает пистолет к виску Сорви-головы и спокойно говорит по-французски: -- Вы -- мой пленник! Сдавайтесь, или я убью вас. Мне будет очень жаль, если придется сделать это, потому что вы -- один из удивительнейших храбрецов! -- Сдаться? Это ужасно! Я опозорен. Лучше убейте меня! -- бормочет Сорви-голова и хочет сорвать с груди свой крест. -- Я понимаю ваше отчаяние, -- тихо говорит русский, -- никто больше меня не удивляется вашему мужеству... но война! Придется покориться! Пусть этот крест -- награда вашей доблести -- останется у вас на груди. Его чтут здесь так же, как у вас! Эти добрые, полные достоинства слова производят сильное впечатление на зуава. Гнев его утихает. -- Врагу... такому великодушному, снисходительному... я сдаюсь... без всяких условий! -- говорит Сорви-голова дрожащим голосом. Русский помогает ему встать и, протягивая руку, говорит: -- Я -- Павел Михайлович, майор главного штаба и командир гвардейского полка! Зуав пожимает его руку и отвечает: -- Я -- сержант Сорви-голова! Господин майор, в ответ на вашу дружбу, которой вы меня почтили, примите выражение моей глубокой симпатии и уважения! ГЛАВА III Отступление. -- Раненые. -- Дама в черном и Понтис. -- В лазарете. -- Изнанки славы. -- Ампутация. -- Героическая твердость. -- Награда. -- Визит генерала. -- Самоотверженность Розы. В тот момент, когда Сорви-голова был поднят вверх на крючке, дама в черном, тяжело раненная, падает вниз, прямо на капрала-трубача. Соленый Клюв, не имея времени посторониться, наклоняется, подставляя спину. Бух! Дама в черном падает на него, как бомба. Обыкновенный человек сплющился бы от такого удара, но этот маленький худой нервный парижанин сделан из стали. Он пружинит ногами, раненая падает на землю и лежит как мертвая. -- Уф! Славно! -- говорит трубач, тяжело вздыхая. -- Слава Богу, я крепко сшит! Он поднимает голову и видит, что Сорви-голову втаскивают в амбразуру. -- Вот несчастье! Сорви-голова взят! -- бормочет трубач и замечает Понтиса, пытающегося ползти на руках и коленях, подтягивая свою изуродованную ногу. -- Гром и молния! Тебе худо! Ко мне, товарищи, сюда! -- кричит Соленый Клюв. Прибегает Буффарик, окровавленный, в дыму. -- Что случилось? -- Ах, сержант... Наш Сорви-голова! -- Я видел... ничего не поделаешь... Бедняга! -- Помоги мне отнести Понтиса... не оставлять же его русским! -- Вали его мне на спину! -- Спасибо, сержант, спасибо, Соленый Клюв, -- едва слышно бормочет раненый. -- Я-то кого понесу? -- спрашивает трубач. -- Даму... тащи ее на спине! -- Ну, стоит ли тащить эту злодейку... она со своими гранатами -- причина всего зла! -- Трубач -- а дурак! Делай, что говорят, -- отвечает Буффарик, -- у нас осталось две минуты времени. Трубят отступление! Не то придут русские... Я пойду вперед, понесу Понтиса, ты следуй за мной по пятам с дамой на спине. Если русские начнут стрелять, она будет твоим щитом... габионом из мяса и костей! -- Сержант, вы хитрец из хитрецов! -- Ладно, взвали мне на спину товарища... ах, бедняга, тяжело ему... Теперь бери даму -- и в путь! Тяжело нагруженные, оба солдата продвигаются вперед, минуя воронки, габионы, насыпи, и спокойно идут под градом пуль. Понтис -- без чувств. Дама в черном не шевелится. ''Если она померла, -- говорит себе Соленый Клюв, -- я оставлю ее тут". Через некоторою время дама слабо стонет. - Оживает! - бормочет трубач. -- Верно, она жива! Время от времени сержант и трубач останавливаются передохнуть. Трубят отступление, и русские охотятся за опоздавшими. Товарищи пожимают руку Буффарику и подшучивают над трубачом с дамой на спине. -- Смейтесь! -- отвечает Соленый Клюв. -- Эта баба настоящий солдат. Из-за нее захватили в плен нашего Сорви-голову, она оторвала ногу у Понтиса и выбила мне зубы! Наконец Буффарик и трубач подходят к укреплению. Оба -- измучены. Изувеченная нога бедного Понтиса бессильно болтается Дама в черном приходит в себя, стонет, сердится. Ясное июньское солнце освещает ужасную картину: трупы убитых, пушки, обращенные на Малахов курган, окровавленные штыки, закоптелые лица. -- Кто вы такие? -- восклицает вдруг дама в черном, обводя окружающее блуждающим взором. -- Куда вы несете меня? -- Я -- трубач и капрал, несу вас в лазарет! -- Я не хочу, оставьте меня! -- Сударыня, -- тихо возражает трубач, -- вы не можете сделать шага... будьте благоразумны! Вы тяжело ранены. В лазарете доктор Фельц будет ухаживать за вами! -- Оставьте меня, говорю вам! Трубач ставит ее на ноги и поддерживает. Бледная, как мертвец, окровавленная, с неподвижной и распухшей до локтя рукой, она, по-видимому, начинает сознавать всю серьезность своего положения. Ее раздробленная рука тяжела, как свинец, и причиняет невыносимые страдания. Обычная энергия изменяет ей. Изувеченная, взятая в плен, зная о новой победе французов, она чувствует дрожь во всем теле, и крупные слезы катятся из ее глаз. Вдруг в двух шагах от нее останавливается украшенная двумя Трехцветными значками карета, подъехавшая с легким звоном колокольчика, Юноша в костюме зуава и молодая девушка выскакивают из кареты. Дама в черном готова упасть, молодая девушка принимает ее в свои объятия. -- Роза... дитя мое... это вы? -- тихо шепчет раненая. -- Я умираю! -- Нет, нет, -- с волнением восклицает Роза, -- вы не умрете! Мы спасем вас! Дама в черном грустно улыбается сквозь слезы. С помощью брата Роза усаживает раненую в карету, потом возвращается к отцу, держащему на руках Понтиса. -- Местечко для товарища, правда, Роза? -- говорит сержант, с любовью глядя на дочь. -- Папа, милый папа! Ты невредим! Какое счастье! Бедный Понтис! Мы позаботимся о нем! Зуава кладут рядом с раненой, потом отец и дочь горячо обнимаются. -- А где Жан? -- тихо спрашивает Роза, беспокоясь, что не видит любимого человека. -- Баста! Представь себе, его взяли в плен! -- В плен? Тогда он умрет? Боже мой! -- Клянусь тебе, что нет! Он вернется. Его выменяют на полковника. Генерал Боске устроит это! -- Соленый Клюв, выпьешь? -- спрашивает Тото своего приятеля-трубача с окровавленной рукой. -- Да, это лучшее средство против всех болезней. За твое здоровье, друг! -- Роза, милая, -- говорит Буффарик, -- скорее в лазарет! Бодрись, не скучай! Все будет хорошо. А ты, трубач, иди на перевязку. Твоя рука нехороша. Тото пойдет пешком, а для тебя найдется местечко в экипаже! Соленый Клюв беззаботно улыбается. -- С траншеей вместо лазарета, -- говорит он, -- с кухней тетки Буффарик вместо аптеки и с новым инструментом, чтобы трубить на приступ, я быстро поправлюсь! -- Ты смельчак и молодец! Это я тебе говорю, я, Буффарик, и расскажу капитану о твоем поступке и твоей ране! -- Расскажешь? Правда? -- Это мой долг! Я буду доволен, когда увижу на твоей груди медаль, давно тобой заслуженную! * * * Благодаря этой победе осада Севастополя сделала решительный шаг вперед. Обратная сторона победы: убитые, похороны, раненые, ужасная работа в лазарете. Раненые прибывают со всех сторон. Их несут на носилках, на ружьях, на спинах, везут в каретах. Доктор Фельц в фартуке, с засученными рукавами, теряет голову. Его помощники не знают, за что приняться. Всюду кровь, которая струится, течет, капает. Кровью окрашены матрацы, полотно палатки, покрывала, люди, земля, на которой лежат умирающие. В нескольких шагах -- ампутированные члены, сложенные в кучу, как дрова. Крики, жалобы, рыдания, вопли! Отвратительный запах крови, смешанный с запахом хлороформа! Бедные солдаты! Бедные молодые люди, крепкие, сильные, цветущие! Бедные матери, которые там, далеко в деревнях, с трепетом прочтут известие о победе! Работа хирургов в самом разгаре. Доктор Фельц собирается оперировать русского солдата, когда Понтис и дама в черном появляются на пороге этого ада. Скоро пять часов. Буффарик спешит к Понтису, ободряет и утешает его. Роза не отходит от княгини. Княгиня, мрачная, бодрится и молчит. Однако при виде заботы и ухода, которыми окружены русские раненые, ее взор смягчается и складка гнева на лбу исчезает. Не выказывая ни малейшего удивления при виде элегантной женщины, доктор почтительно кланяется ей и говорит: -- Сударыня... я страшно занят... каждая минута на счету! Все, что я могу сделать для вас... это уделить вам несколько минут... Охваченная волнением, княгиня говорит доктору: -- Благодарю вас, сударь... Но этот солдат страдает более меня. Займитесь им. Я подожду! -- Это ты, Понтис? -- наклоняется доктор к раненому. -- Что у тебя такое? Смертельно бледный, но твердый и решительный, зуав поднимает свои шальвары до колена и показывает раздробленную ногу. -- Ничто не поможет, господин доктор? - спрашивает он слабым голосом. -- Одно только средство, бедный мой... ампутация! Зуав вздрагивает и сейчас же говорит: -- Начинайте, господин доктор! -- Усыпить тебя? -- Вы очень добры... не стоит труда! Сержант Буффарик, пока господин доктор отхватывает мне ногу, я выкурю трубочку... -- Да, да, голубь мой, я сейчас раскурю ее тебе! -- отвечает Буффарик с влажными глазами. Приготовления к операции окончены в одну минуту. Понтис берет трубку и затягивается. -- Готов? -- Валяйте, господин доктор! Одним ударом хирург отрезает лоскут кожи. Понтис вздрагивает и курит. Еще несколько секунд... скрип пилки по кости... отрезанная нога падает на землю. Пот градом льется по лицу зуава, продолжающего, сжав челюсти, курить. Бледный как полотно Буффарик смотрит на него. Княгиня отвернулась, Роза тихо плачет. -- Ты молодец, Понтис! -- говорит доктор. - Ты выздоровеешь и будешь награжден! -- Сейчас же! -- произносит звучный голос, заставляющий всех обернуться. Доктор кланяется, Буффарик выпрямляется, раненый, приподнимаясь, отдает честь и бормочет: -- Генерал... Ваше превосходительство! Это Боске, черный от порохового дыма, прибежал неожиданно сюда, где страдают и умирают. -- Доктор, -- говорит он, -- я исполню ваше обещание! Он вынимает из кармана медаль и передает ее раненому, который рыдает, как дитя. -- Зуав Понтис. -- продолжает Боске. -- именем императора я награждаю тебя этой медалью в награду за твою храбрость! -- Благодарю... благодарю! -- шепчет раненый и, собрав все силы, кричит: -- Да здравствует Боске! Да здравствует отец солдат! Боске замечает даму в черном и почтительно кланяется ей. Со всех сторон к нему тянутся руки, раненые приветствуют его, умирающие собирают последние силы и приподнимаются. Он обходит этот уголок ада, старается утешить, ободрить, приласкать несчастных... Но Боске, наконец, уходит, и доктор снова принимается за дело. Дама в черном лежит подле него на носилках, поддерживаемая Розой. -- Я к вашим услугам, сударыня! -- говорит доктор. -- Пожалуйста! Доктор быстро разрезает ножницами рукав и верх лифа. Кость руки раздроблена у плеча, рана почернела и загноилась. Доктор качает головой и молчит. -- Это серьезно, доктор? -- Конечно, очень серьезно... я боюсь... -- Пожалуйста, смотрите на меня, как на солдата. Я с первого дня находилась под огнем и готова пожертвовать жизнью! -- Нужна ампутация, сударыня! -- Ни за что! -- И не только ампутация, но и расчленение плеча! -- А если я не хочу этого? -- У вас девяносто девять шансов против одного, что вы умрете! -- Я попытаюсь... Лучше смерть, чем увечье! - Как вам угодно, сударыня! Я всегда к вашим услугам! -- Благодарю вас! -- Видите ли... необходимо, чтобы около вас был верный, надежный, любящий человек, который ухаживал бы за вами и днем и ночью! Тогда... возможно, что вы поправитесь! -- Я буду ухаживать... я! -- говорит Роза с трогательной простотой. -- Милое дитя! -- шепчет растроганный Буффарик. Крупные слезы катятся по щекам княгини. Здоровой рукой она крепко обнимает девушку и бормочет: -- Роза! Дорогое дитя! Вы -- ангел доброты, грации и самоотверженности! Затем, посмотрев на доктора, Буффарика, Понтиса и всех раненых, княгиня добавляет: -- О, французы, французы! Неужели вы победите нас величием души?! ГЛАВА IV Почетный пленник. -- Лев в клетке. -- Сорви-голова не хочет дать слона. -- Русские отказываются обменять его на полковника. -- Недавняя, но прочная дружба. -- Боске в немилости. -- Поражение французов. -- Боске снова делается командиром. У русских захват в плен Сорви-головы производит сенсацию. Его слишком хорошо знают в осажденном городе. Плен Сорви-головы -- это действительно победа, потому что он душа адского патруля и превосходит других энергией, хитростью, выносливостью и безумной смелостью. Лишенный начальника, адский патруль не опасен. Прощай эти дерзкие выходки, безрассудные атаки! Прощай ночные вылазки, слишком опасные для неприятеля! В Севастополе начинают дышать свободнее: теперь Сорви-голова не будет мучить аванпосты. Русские выказывают пленнику большое уважение. Он -- герой дня. Адмирал Нахимов поздравляет его, Тотлебен пожимает руку, генерал Остен-Сакен приглашает обедать. Новый приятель Сорви-головы, майор, осыпает его любезностями. Часовые отдают ему честь. Все это прекрасно, но Сорви-голова не из тех людей, которых опьяняет слава. Солдату в душе, человеку долга, ему тяжело сидеть в клетке, хотя бы она была вызолочена. Он жаждет свободы, жаждет полной свободы и возможности снова начать свою жизнь, биться днем. ночью, рисковать жизнью и заслужить обещанные эполеты. Зная репутацию Сорви-головы, генерал Остен-Сакен сказал ему в первый же день: -- Дорогой товарищ! Я хочу оставить вас здесь. Лучшей гарантией для меня будет ваше слово. Если вы дадите слово не пытаться бежать, вы будете совершенно свободны! -- Очень благодарен вам, генерал, но я умер бы, если бы мне пришлось отказаться от своего долга и обязанностей! -- Вы отказываетесь дать слово? -- Генерал... слово -- вещь священная! Не могу... нет, я не могу дать вам слова! -- Тогда, вместо почетной свободы, я буду вынужден запереть вас в каземат! -- Что же делать, генерал! -- Вы будете находиться день и ночь под строгим караулом, который убьет вас при первой попытке бежать! -- Конечно! -- Малейшее насилие с вашей стороны -- и вас ожидает смерть, без милости и пощады. И вы все-таки отказываетесь дать слово? -- Да, генерал. Простите мою неблагодарность. Я говорю вам откровенно, что попытаюсь бежать при первой возможности... если бы даже часовым удалось убить меня! -- Вы смелый и достойный солдат! Мне очень жаль, что я должен принять строгие меры... На вашем месте я поступил бы так же! -- Генерал, быть может, есть возможность уладить дела? -- Каким образом? Пожалуйста! -- Генерал Боске очень добр ко мне, позвольте мне написать ему! -- Сейчас же садитесь и пишите. Сорви-голова написал: "Генерал! Я обещал вам водрузить французское знамя на Малаховом кургане. Но я -- пленник! Конечно, я убегу, но это будет и трудная, и долгая вещь. Смею надеяться, смею думать и просить Вас предложить Его превосходительству графу Остен-Сакену обменять меня на русского пленника. Умоляю вас, генерал, позвольте мне вернуться в полк и сдержать свое обещание. Примите, генерал, выражение моего высочайшего почтения и уважения к Вам. Ваш солдат Сорви-голова". Написав письмо, Сорви-голова протянул письмо генералу. Остен-Сакен, не взглянув на письмо, запечатал его и позвал дежурного офицера. -- Передайте парламентеру и принесите ответ! Боске получил письмо и передал его генералу Пелиссье. Пелиссье высоко ценил заслуги Сорви-головы и сейчас же написал Остен-Сакену: "Главнокомандующий французскою армией имеет честь предложить Его превосходительству коменданту Севастополя обменять французского сержанта Сорви-голову на русского полковника Хераскина. Пелиссье". Остен-Сакен ответил: "Комендант Севастополя имеет честь отклонить предложение главнокомандующего французской армией. К великому сожалению, он отказывается обменять французского сержанта Сорви-голову на полковника русской армии. Остен-Сакен". -- Вот письмо вашего генерала, -- сказал он зуаву, с нервным напряжением ожидавшему результата переговоров, -- прочитайте! -- О, Ваше превосходительство, это слишком лестно... я не стою этого! -- Вы думаете? Прочитайте мой ответ. Он покажется вам еще более лестным! -- Как, генерал, вы отказываетесь... меня, простого солдата... на полковника?! -- Милый товарищ! Вы из тех солдат, которые могут быть генералами! Нет, вы останетесь у меня! Через час Сорви-голова был заперт в каземате позади бастиона Мачты. Один, в темной конуре, с часовыми для охраны. Полная темнота, сырость, тяжелый, спертый воздух, непрестанный гром пушек вокруг -- жизнь бедного Сорви-головы была не веселая. Каждый день массивная дверь каземата с шумом отворяется. Добрый майор приходит посидеть с пленником часок. Это новое выражение симпатии Остен-Сакена, дозволившего эти свидания по просьбе майора. Русский офицер и французский сержант болтают, как старые друзья. Майору сорок лет. Это -- гигант, с красивыми чертами лица, с огненным взглядом и звучным голосом. Он прекрасно говорит по-французски, и, слушая его, Сорви-голова часто думает: -- Мне знаком этот голос! Что-то странное есть в нем, особенное, что волнует меня! Этот голос похож на голос моего отца! Офицер рассказывает ему новости, говорит о Франции, которой не знает, но которую любит. Сорви-голова описывает ему военную жизнь в Африке, борьбу с арабами, засады и разные приключения своей разнообразной жизни. Эти беседы продолжаются около десяти дней. Их прерывает только бомбардировка. Ночью с 17 на 18 июня все орудия союзной армии гремят безостановочно. Снаряды пушек, мортир обрушиваются на осажденный город. Целый вихрь пуль, гранат, ураган огня, пожирающий доки, склады, дома. Сомнения нет, это -- атака. И Сорви-головы там нет! Какой ужас! Успех битвы и победа 7 июня, очевидно, вскружила все французские головы, даже голову Пелиссье, человека положительного и серьезного. Он торопится пожать плоды победы. Взяли один бастион, почему же не взять и Малахов курган? Вперед! Главнокомандующий торопится, потому что имеет на это причины. С некоторых пор у него возникли серьезные разногласия с императором. Он суров, даже груб со своими подчиненными генералами, и те успели наговорить на него императору. Они критикуют его действия, порицают его характер, подрывают его авторитет. Хитрый и ловкий, под своей суровой оболочкой, Пелиссье хочет одним верным ударом вернуть себе милость императора и смутить врагов. Зная суеверие императора, Пелиссье назначает атаку на 18 июня, день битвы при Ватерлоо, желая своим успехом изгладить всякое воспоминание о роковом дне и добавить блестящую страницу в истории Франции. Кроме того, командир императорской гвардии, генерал Рено де С-Жан-д'Анжели, -- личный друг императора. Пелиссье дает ему главную роль в атаке, он будет командовать вторым корпусом зуавов -- армией Боске. Все это очень легко сделать такому человеку, как Пелиссье, который не боится ничего. Боске получает 16 июня в два часа пополудни приказ передать командование своим полком генералу Рено де С-Жан-д'Анжели и присоединиться к резервному корпусу. Нелепый расчет! Жалкая идея! Новый командир д'Анжели, самый обыкновенный солдат, совсем не знает местности, не знает войска. Солдаты также не знают его. Тогда как Боске, любимец солдат, отлично изучил топографию местности и знает всех своих людей наперечет. Его орлиный взгляд, горячее слово, могучий жест, геройская осанка и легендарная храбрость делают его живым олицетворением своего полка. Одним словом, жестом он умеет воодушевить дивизии, бригады, полки, батальоны и роты! Нет ничего удивительного, что его грубое и несправедливое замещение встречено с гневом и удивлением. Соленый Клюв с новой трубой на спине и с рукой на перевязи, резюмирует общую мысль: -- Боске! У нас один Боске! Когда крикнешь: "Да здравствует Боске!" -- это идет из сердца, из уст. звучно, красиво! Попробуйте закричать: "Да здравствует Рено де С-Жан-д'Анжели!" Я вас поздравляю! Перед фронтом полка очень будет красиво! Тарабарщина, и не выговоришь! Битва продолжается целые часы. Сорви-голова с тяжелым чувством прислушивается к шуму ожесточенной битвы. Мысль о решительной победе французов заставляет биться его сердце, он надеется на освобождение. Н о когда он вспоминает, что там дерутся без него, что он не может сдержать обещание, хотя находится недалеко от своих, -- им овладевает отчаяние. Сорви-голова бегает, как лев в клетке. Голова его горит, в ушах шумит, горло пересохло. У него вырываются крики гнева и ярости. Это продолжается пять часов, пять часов тоски и гнева! Ежеминутно Сорви-голова прислушивается, надеясь услышать победный крик французов... Мало-помалу шум битвы стихает. В городе, на бастионах, на батареях слышны радостные восклицания на незнакомом языке. Колокола громко звонят. Русские, видимо, торжествуют. Значит, французы разбиты? -- Несчастье! Эти мужики торжествуют... победили наших стрелков, линейцев, зуавов! Несчастье: русские гонят нас -- и с таким генералом, как Боске! -- восклицает Сорви-голова и мечется в своей мрачной клетке. Ему неизвестна обида, нанесенная Боске, его замещение. Попытка Пелиссье захватить Малахов курган оказалась преждевременной и закончилась полной неудачей. Битва началась при неблагоприятных условиях. Дивизии слишком рано открыли огонь. Плохо переданное приказание задержало прибытие бригады. Беспорядок, нерешительность, колебание! Вместо того чтобы бросится на приступ массой и ошеломить русских, полки тянутся поодиночке -- по приказанию нового начальника, который медлит и не умеет воодушевить людей. Русские успевают ввести резерв и защитить бастион. В восемь часов утра французская армия нaсчитывает двух убитых и четырех раненых генералов и три тысячи пятьсот человек, выбывших из строя... Русские потеряли пять тысяч пятьсот человек. Пелиссье понимает, что новые жертвы не приведут ни к чему, и приказывает отступить. Через два дня Пелиессье отослал назад генерала д'Анжели и снова поручил Боске командование вторым полком зуавов. ГЛАВА V Дама в черном в лазарете. -- Она оживает. -- Бред. - Букет цветов. -- Тотлебен тяжело ранен. - Удивительные работы русских. - Мост. -- Письмо. -- Удар молнии. -- Тайна. -- Форт Вобан. -- Рождественская роза. Против всякого вероятия дама в черном не умерла от своей раны. Благодаря искусству доктора Фельца и самоотверженности Розы она поправляется. Днем и ночью, забывая усталость, сон, лишения, Роза следит за каждым жестом, словом, движением раненой, исполняет ее малейшие желаний, предупреждает ее нужды, успокаивает одним словом ее гнев, возбуждение. Это ангел-хранитель больной! Сначала доктор хотел перевезти княгиню в константинопольский госпиталь, но она упорно отказывалась, потому что ее терзала одна мысль о разлуке с Розой, к которой она глубоко привязалась. -- Роза, дорогое дитя! Я предпочитаю умереть здесь, подле вас, чем выздороветь там, вдали... -- говорила княгиня. -- Сударыня, не говорите о смерти, -- отвечала Роза со слезами на глазах, -- мне тяжело это слышать... вы поправитесь... я уверена в этом! -- Дорогое дитя! Как вы добры! Вы заботитесь обо мне, как о матери! -- Я так люблю вас, как будто вы -- моя мать... другая мама Буффарик! -- А я, Роза... мне кажется, что вы -- моя дочь Ольга, которую я потеряла... -- Она умерла? -- Нет, она не умерла. Пожалуй, лучше было бы, если бы умерла. Я не могу вспоминать без ужаса. Подумайте... ее украли цыгане, отвратительные люди... отребье человечества. -- Боже мой! Это ужасно! -- Что с ней сталось? Я оплакиваю ее восемнадцать лет! Я разучилась смеяться... Сердце мое разбито. Ах, Роза, я очень несчастна! На что нужны мне богатство, почет, слава, когда я живу без радости, без надежды... Кротко и деликатно Роза прерывала эти мучительные для больной разговоры, старалась развеять ее, находила тысячи пустяков и нежностей, чтобы утешить страдающую мать. Ее нежный, ласковый голос казался больной чудной музыкой. Дама в черном еще в начале болезни была помещена в маленькую комнату, где стояли железная кровать, стол и табурет, на который присаживалась Роза, измученная усталостью. Над кроватью был привешен большой котелок со свежей водой, снабженный каучуковой трубкой, из которой струилась вода. В ту отдаленную эпоху хирурги не имели понятия об антисептических средствах и делали перевязки наудачу. Гангрена, гнилостное воспаление были обыкновенным явлением. Доктор Фельц придерживался того мнения, что рана должна находиться в абсолютной чистоте и для этого должна непрестанно обмываться холодной водой. Эта постоянная струя воды, обмывая рану, уничтожала воспаление, не допускала заражения и производила легкое возбуждение тканей. Наступил тяжелый период болезни. Дама в черном металась в лихорадке. Ужасные видения осаждали ее мозг, и отрывочные несвязные слова вырывались из воспаленных губ. Она звала свою дочь, крича, как раненая львица, или горько плача, как изувеченная птица. Роза, совсем измученная, подходила к ней, обнимала ее, тихо успокаивала, целовала, и бедная страдалица улыбалась ей. -- Ольга, родная, мой ангел, любовь моя, -- кричала больная, -- ты здесь... я узнаю тебя... твои глаза... твои кудри! Ольга, доченька моя! Это я, твоя мать... тебя зовут Розой? Да, Розой! Я полюблю французов... они тебя любили, моя дочь, я обожаю тебя! Потом княгиня на несколько минут приходила в себя, узнавала Розу, которая улыбалась ей сквозь слезы. Жизнь больной висела на волоске. Иногда вокруг пробитой кости появлялась опухоль. Приходил доктор Фельц со своими ужасными инструментами, резал, скоблил и выпускал струю черной крови. Смертельно бледная, дама в черном не испускала ни единого стона, только скрежет зубов да предательские слезы на ресницах выдавали ее страдания. Ее твердость была удивительна. Однажды утром больная видит громадный букет цветов у изголовья. -- Роза, дорогая... какой прелестный букет, -- восклицает она радостно, -- как я благодарна вам! -- Это не я, сударыня, -- отвечает Роза, -- мне некогда было собирать цветы... -- Кто же это? -- Солдат, который ранил вас, -- трубач Бодуан по прозвищу Соленый Клюв... Золотое сердце... храбрец... -- Этот зуав действительно молодец! -- Он в отчаянии и не знает, как выпросить у вас прощение! -- Роза, я хочу его видеть, поблагодарить, пожать ему руку как товарищу! Пока, дитя мое, разделите этот букет на две части и снесите половину моему соседу -- ампутированному зуаву! -- Понтису, сударыня? -- Да. Понтису, которого я изувечила. Ему лучше? -- Да, много лучше! -- Я очень рада! Позднее... я позабочусь о нем... Я богата и хочу исправить зло, которое причинила! Жизнь упорно боролась со смертью в этом странном пылком существе, полном контрастов. Нежная, вспыльчивая, великодушная, мстительная, она страдала вдвойне -- за исчезнувшую дочь и за страдающую родину. Дама в черном поправлялась в этой обители слез, воплей, смерти и грома пушек. Окруженная заботами и любовью, она чувствовала, что ее ненависть и злоба смягчались, что она научилась уважать врагов, беспощадных на поле битвы и великодушных в победе. 18 июня поражение французов доставило ей большую радость, но, уважая нравственную доблесть своих врагов, она ничем не выказала этой радости. Наконец-то новые чувства расцвели в этой до сих пор неумолимой душе. Перенеся тяжелые страдания, общаясь с больными, ранеными, видя вокруг себя любовь к страдающим, самоотверженность, княгиня научилась ценить этих скромных людей. Она поняла обратную сторону славы и раздирающий антагонизм двух слов: "война" и "гуманность". Между тем княгиня теперь беспомощна и не может принять участие в битве, но как истинная патриотка интересуется всем и молится в душе за успех России, хотя война стала ей ненавистной. Из Севастополя приходит известие, что Тотлебен тяжело ранен и отдает последние распоряжения по защите города. Русские еще ожесточеннее бросаются в битву, усиливают огонь, чаще совершают вылазки. Начинает свирепствовать голод. У русских уменьшены рационы питания. "Уничтожение союзниками кладовых на Азовском море вынудило нас пойти на эту крайнюю меру, -- гласило постановление, -- но еще ранее мельницы не успевали удовлетворять требований военной администрации". Пришлось просить о доставке муки для войск из Екатеринослава, Воронежа. Харькова, Курска. Но дороги были так неудобны, что требовалось более месяца для доставки провианта в телегах из Перекопа в Симферополь. Тогда ценой нечеловеческого труда и огромных затрат была прорыта траншея, соединяющая Симферополь с Севастополем. Но часть провианта часто пропадала в дороге, а то, что достигало назначения, -- оказывалось в сильно уменьшенном количестве, так как было съедено людьми во время долгого пути. Русская армия жестоко страдала. Наконец, ужасная холера начала свирепствовать в Севастополе. Англичане, сардинцы и французы бросаются на приступ. Русские решаются бороться до последней крайности. Изнуренные голодом, болезнью, они строят ограду позади Малого редута и Малахова кургана, под сильнейшим огнем устраивают насыпи, казематы, укрепленные стволами деревьев. Окруженные с трех сторон, русские могут отступать только к северу. Но для этого надо пройти с оружием, багажом, артиллерией большой рейд шириною около девятисот шестидесяти метров. Гений Тотлебена помогает выйти из затруднения. Строят мост -- легкий, укрепленный на стволах деревьев. На севере он тянется от форта Михаила, на юге примыкает к форту Николая, и, несмотря на бомбы и гранаты, работы продолжаются. Эта нечеловеческая работа сделана в двадцать дней и ночей. Дама в черном знает об этом, как и все находящиеся во французском лагере. Терзаемая страхом и надеждой, она безумно волнуется за свою родину, как вдруг неожиданное событие заставляет ее забыть все, даже тяжелое положение России. В этот день в лагере царит радостное оживление. Солдаты бегают с какими-то бумагами, собираются группами, что-то обсуждают. Генералы, офицеры, солдаты -- все выказывают лихорадочное оживление и радость. Прибыл курьер из Франции с письмами и новостями. Награды, повышения, отпуска -- все это заставляет биться сердца воинов, жаждущих получить весточку о милых сердцу людях. Сержант первого батальона подает Буффарику большой конверт и говорит: -- Бери, письмо тебе... дашь выпить? -- Э, голубь, пей сколько хочешь и позавтракай у нас! Ба, да это письмо Розе! Вот будет довольна дорогая малютка! -- добавляет Буффарик, читая адрес на конверте. -- Ну, прощай, побегу к ней. Ветеран бежит к бараку, где Роза неотлучно находится при больной. Жарко, дверь барака открыта настежь. Он вежливо покашливает и входит. Бледная, с блестящими от лихорадки глазами, раненая сидит на постели в подушках. Справа от нее тетка Буффарик, которая держит кружку, слева Роза, вооруженная ложкой, кормит больную вкусным бульоном, заботливо приготовленным маркитанткой. -- Ну, сударыня, еще ложечку! -- говорит тетка Буффарик. -- Еще капельку бульону... вам это будет очень полезно! Она старается смягчить свой эльзасский акцент и упрашивает больную очень нежно и ласково. Буффарик, растроганный, кланяется так почтительно, как будто перед ним император или генерал Боске. Больная дружески кивает ему. -- Здравствуйте, друг сержант! -- говорит она ему. -- Какие новости? -- Ничего особого, сударыня! Письмо из Франции для нашей милой девочки. -- О, это от дедушки! -- весело восклицает Роза. -- От дедушки Стапфера, -- добавляет Буффарик. -- Старик очень любит нас, а мы его обожаем! Дама в черном вздрагивает. -- Стапфер! Эльзасское имя! - Да, сударыня, конечно, эльзасское... Храбрец великой армии, которого Наполеон наградил собственноручно крестом... гигант-кирасир... герой и до сих пор крепкий, как дуб, несмотря на свои семьдесят лег. Простите, сударыня, что надоедаем вам!.. - Вы ошибаетесь, сержант! Все, что касается вас и Розы, интересует меня... Одно слово "Эльзас" волнует меня и пробуждает во мне тяжелые воспоминания. -- Простите, сударыня, не будем говорить об этом. Роза читай письмо! Молодая девушка распечатывает конверт и читает: "Форт Вобан. 8 июня 1855 года. Дорогая моя рождественская Роза!" Глухой вопль вырывается из груди больной. -- Боже мой! Вы прочли: форт Вобан... близ Страсбурга... -- Да, сударыня! -- А Роза! Почему рождественская Роза? Боже милостивый! Перед фортом Вобан... есть цветник... там много зимних цветов... этих снежных роз... рождественских роз! -- Да, сударыня! Вот уже сорок лет дедушка заботится о них и в Рождество всегда несет большой букет к памятнику генерала Дезекса! Но больная не слышит ее. Бледная, она бьется в нервном припадке, ломает руки. С побледневших губ срываются несвязные слова: -- Форт Вобан... Рождественская роза! Господи! Сжалься надо мной! Помоги мне! ГЛАВА VI В клетке. -- Безумное желание свободы. -- Бомба. -- Сорвиголова открывает дверь. -- Патруль. -- Один против восьмерых. -- Кровавая стычка. -- Брешь. -- Спасение ли? Запертый в тесном каземате, Сорви-голова считает дни, часы и минуты. Его щеки впали, глаза горят, как у зверя, губы разучились улыбаться. Он не похож на прежнего Сорви-голову. Измученный, с растрепанными волосами, в грязной одежде -- он просто страшен. Убедившись, что бежать невозможно, он желает смерти, колотит в дверь кулаком, ругается, проклинает, рычит. -- Черт возьми! Дождик из бомб! И ни одна не хочет разнести проклятый каземат! Ну же, бомба! Сюда! Бум! Нет, не сюда! Милый друг Шампобер! Если бы ваши стрелки целились сюда! Какую бы услугу они оказали мне! Взрывы снарядов раздаются с оглушительным треском. Ядра падают на укрепления, на доски, на стены. Бомбы летят, как дождь, разнося все на своем пути. Словно исполняя желание Сорви-головы, канониры капитана Шампобера меняют направление. Бомбы падают на дорогу и разрывают ее. Одна из бомб падает перед дверью каземата. Часовые разбегаются во все стороны. Сорви-голова хохочет. -- Браво, Шампобер! Глухой удар, удушливый дым, столб пламени... Дверь стучит, как барабан. Полы шатаются, гвозди выскакивают. Дверь еще держится, но достаточно одной бомбы, чтобы выбить ее и заодно убить пленника. Сорви-голова замечает в щели луч солнца, и мгновенно к нему возвращается хорошее настроение. Вторая бомба обрушивается на крышу каземата, ломает ее и падает на землю в двух шагах от Сорви-головы. Он погиб! Дверь заперта, выломать ее нельзя. Куда бежать? Фитиль горит и наполняет каземат удушливым дымом. Сейчас будет взрыв. Погиб! Ничто не спасет теперь Сорви-голову! -- Ничего не поделать! -- говорит он спокойно, выпрямляется и, скрестив руки на груди, стоит перед бомбой. Тише! Фитиль шипит... Проходят секунды, мучительные, тоскливые! Перед умственным взором человека, готовящегося к смерти, проходит вся его жизнь... ...Его детство, отец -- старый наполеоновский солдат. Мать. Дорогая матушка! Потом полк, знамя... прелестное лицо Розы... И апофеоз, венчающий его мечты: трехцветное знамя на вершине Малахова кургана, и он, Сорви-голова, держит это знамя в руке! Твердый, спокойный, Сорви-голова ждет взрыва, удара... смерти. Вдруг в каземате водворяется мертвая тишина. Дыма нет... ничего. Фитиль погас! Сорви-голова облегченно вздыхает. Все его существо оправляется, расцветает, ощущая прелесть бытия. -- Фитиль погас! Это бывает редко, но случается! -- восклицает он. -- Я обязан этим моему другу капитану Шампоберу. Но может явиться другая бомба и разорвать меня в клочья. Надо бежать! Бежать? Но как? Через отверстие, пробитое бомбой в своде? Нет, ему не достать. Напрасно карабкается он на обломки досок, тянется -- все впустую. А время идет. Сорви-голову охватывает гнев, он бросается на дверь и старается вышибить ее. Вдруг ему приходит в голову новая мысль. Зуав наклоняется, хватает снаряд, с трудом поднимает его, отступает на несколько шагов назад, потом, сжав зубы, призывает на помощь всю свою силу и бросает бомбу в дверь. Дверь с треском рушится. Сорви-голова высовывает в брешь голову и замечает отряд солдат. Унтер-офицер видит зуава и делает ему знак войти в каземат. Сорви-голова вылезает совсем и, смеясь, говорит: -- Батарея Шампобера совсем близко... Ну, один хороший прыжок! Унтер-офицер багровеет от гнева и бросается со штыком на зуава. Сорви-голова уворачивается, отскакивает и, прежде чем унтер-офицер опомнился, бросается на него, вырывает у него оружие и кричит: -- Ты не умеешь владеть штыком, приятель, я тебя поучу... Раз, два, три... нос утри! -- Восемь человек солдат скрещивают штыки и окружают зуава. -- Долой оружие -- или я покончу с вами! -- звучно командует Сорви-голова. Ошеломленный унтер-офицер хватает саблю и бросается на зуава. С быстротой молнии штык вонзается в грудь унтер-офицера. С искаженным от боли лицом он шатается и падает без единого стона. Глаза Сорви-головы сверкают, ноздри раздуваются. -- Один! -- кричит он изменившимся голосом, одним прыжком бросается на солдата и убивает его. Солдат испускает вопль и падает в лужу крови. -- Два! -- кричит Сорви-голова. Остальные шесть человек пытаются окружить неустрашимого бойца. Зуав наклоняется, прыгает, бросается вперед. в сторону, назад, стараясь укрыться от штыков. Легкие из бронзы, мускулатура атлета и ловкость тигра! Крик отчаяния и боли покрывает шум выстрелов и лязг штыков. Один из солдат тяжело ранен и корчится на земле. -- Три! -- вопит Сорви-голова. Солдаты, пораженные его смелостью, готовы видеть в нем что-то сверхъестественное. Вдруг один из них вспоминает о ружье, вынимает его и делится. Но Сорви-голова предупреждает его выстрел. Он хватает брошенное раненым солдатом ружье, стреляет и бросается на землю. -- Четыре! -- говорит он. Его пуля пробила череп солдата. Зуав встает и бросается вперед со штыком наголо. Солдаты окружают его, но один получает сильный удар между плеч, а другой в затылок. Кровь льет ручьем. Два оставшихся солдата стоят неподвижно, потом крестятся, принимая зуава за самого дьявола. Сорви-голова жестом приказывает им бросить оружие. Солдаты повинуются и убегают со всех ног. Сорви-голова -- один. Живо! Нельзя бежать в этой форме. С лихорадочной поспешностью он снимает с убитого унтер-офицера шинель и надевает ее. -- Теперь саблю, сумку... шапку, -- бормочет он, -- в путь скорее! Переодевшись, Сорви-голова поднимает ружье и идет размеренным шагом русского солдата. Бомбы и гранаты летят тучей. Но он верит в свою звезду. Что такое жизнь, когда речь идет о свободе?! Навстречу ему -- никого. С бьющимся сердцем идет он вперед. Французские укрепления -- близко... Проклятье! Появляется отряд русских под командой офицера. Шестьдесят человек с габионами и разными инструментами в руках! Сорви-голова останавливается и отдает честь. Но одна деталь привлекает внимание офицера. Он удивлен, что русский военный носит гетры. Сорви-голова не подумал об этом. Офицер спрашивает его. Он не понимает ни слова, но сознает, что погиб. Бросив ружье, зуав бросается бежать, надеясь на свои ноги. Увы! Столько храбрости, хладнокровия и все это -- напрасно! Один из солдат бросает ему в ноги габион. Сорви-голова спотыкается и падает. Двадцать пять человек окружают его. Он встает, сбрасывает шинель и появляется в своей форме перед глазами пораженных солдат. -- Сорви-голова! -- восклицает молодой офицер. -- Да, это я, капитан, -- спокойно отвечает зуав, выпрямляясь, -- я сдаюсь и знаю, что меня ожидает! -- Бедный товарищ! Бегство... насилие, убийство солдат... -- Да, знаю, я проиграл игру. Я хотел быть свободным или умереть. Меня расстреляют. Это будет лучше, чем гнить в вашем каземате! ГЛАВА VII Часовые и пленник. -- Военный суд -- Долг. -- На смерть. - Взаимная симпатия. -- Прости! -- Письмо. -- Роза. -- Последний туалет. -- Целься! -- Братья. Бедного Сорви-голову повели в другой каземат. Новая тюрьма защищена от бомб и отнимает всякую возможность побега. Походная кровать, стол и три табурета потому что двое часовых находятся при нем неотлучно, им позволено сидеть. Сорви-голова желал бы поболтать с ними стряхнуть с себя тяжелый кошмар, но никто не понимает его. Все трое поглядывают друг на друга добродушно, с нескрываемой симпатией. Желая выразить свое уважение, один из солдат произносит два классических слова: - Добрый француз! -- Добрый русский! -- отвечает зуав. Другой солдат пытается жестами завязать разговор. Он считает на пальцах до двенадцати и делает вид, что заряжает ружье и целится. -- Я понимаю! -- говорит Сорви-голова. -- Двенадцать человек расстреляют меня! Увидим! Часы идут. Наступает ночь... Сорви-голова бросается на свою кровать и засыпает сном праведника. На заре часовые меняются. Сорви-голова просыпается, зевает, потягивается. -- Хороший француз! -- говорят солдаты. -- Хорошие русские! -- отвечает зуав. Солдаты принесли с собой кварту водки, кусок черного хлеба и по-товарищески делят все это с пленником. Сорви-голова пьет водку, с аппетитом ест хлеб и пожимает руки солдатам. В восемь часов раздается звук шагов, и тяжелая дверь отворяется. Зуав замечает за дверью взвод солдат под командой унтер-офицера. Он чувствует легкую дрожь. -- Неужели меня расстреляют так вдруг, без суда? -- думает он. -- Ну, все равно, надо идти! Унтер-офицер делает ему знак идти. Он спокойно и с достоинством идет. Зуава приводят к зданию позади собора, на фронтоне которого развевается русский флаг, вводят в большую залу, в глубине которой сидят члены военного суда. С болезненным чувством Сорви-голова узнает в председателе своего друга майора. Долг -- прежде всего. По бледности, покрывающей лицо майора, зуав понимает, как страдает его друг. Сорви-голова отдает военный поклон и стоит, подняв голову, спокойный и твердый. Слегка изменившимся голосом председатель говорит: -- Ваши имя, лета и место рождения! -- Меня зовут Сорви-голова, сержант второго полка зуавов, мне двадцать три года. Что касается моего настоящего имени, позвольте мне скрыть его. Я знаю, что буду казнен... И вот ради моей семьи, ради чести моего имени я хочу быть расстрелянным под именем Сорви-голова. В полку решат, что я умер в плену. Никто во Франции не узнает, что я был казнен как преступник. -- Я ценю и понимаю это! Признаете ли вы себя виновным в том, что напали на шестерых солдат Его Величества и убили их? -- Да, господин комендант, но я убил их, защищаясь, лицом к лицу! -- Конечно, но это не прощает вас!.. -- Я пленник, хотел быть свободным и действовал в полном рассудке! -- Солдаты не вызвали вас на это? -- Нет, господин комендант... они противились моему бегству, исполняя свой долг! -- Вы не сожалеете об этом? -- Нет, не сожалею. Идет война, а я солдат -- солдат должен драться до последнего вздоха! Наконец, я не давал слова, что откажусь от свободы! -- Я знаю это. Ничего не имеете сказать еще в свою защиту? -- Ничего! Через десять минут совещание судей окончено. Офицеры входят. Председатель, бледный как смерть, громко произносит: -- Сержант Сорви-голова! Мне очень тяжело сообщить вам, что совет единодушно присудил вас к смерти. Регламент не допускает смягчения. Вы будете расстреляны через двадцать четыре часа! Зуав спокойно отдает честь. Офицеры встают и печально уходят. Майор остается с пленником, протягивает ему обе руки и восклицает: -- Сорви-голова! Друг мой! Я в отчаянии! Что-то говорит мне, что, посылая вас на смерть, я совершаю преступление, убиваю брата... все мое существо возмущается... сердце болит! Между тем вы -- враг, опасный враг... я судил вас по совести, по закону... Будь проклята война! При этих теплых, полных симпатии словах взгляд Сорви-головы смягчился. Его руки энергично отвечают на пожатие майора, и он бормочет: -- Я тоже испытываю к вам глубокое, почти братское чувство. Как будто я знал вас раньше... всегда... я чувствую, что между нами есть таинственная связь... Будь проклята война, которая сеет повсюду скорбь и слезы! Оба солдата долго смотрят друг на друга, растроганные, с влажными глазами, неспособные вымолвить слово. -- Господин комендант! -- говорит Сорви-голова. -- Милый Сорви-голова! -- Окажите мне последнюю услугу... Завтра в девять часов будьте около меня на месте казни, помогите мне умереть спокойно! Я умру не один, покинутый всеми... -- Я обещаю вам это! -- Спасибо! Сегодня ночью я напишу последнее письмо другу нашей семьи, чтобы он приготовил моих стариков, отца и мать... Вы найдете это письмо на моем столе... Когда все будет кончено... снимите крест с моей груди... положите его в письмо и отправьте во Францию... Обещайте мне это. -- Клянусь вам, Сорви-голова! Ваше желание для меня священно! -- Обещайте мне еще, что никто из моего полка не узнает, что я расстрелян! -- Обещаю от чистого сердца! -- Спасибо, спасибо вам! Оба обмениваются рукопожатием, и осужденного уводят в каземат. Сорви-голова снова надевает на себя маску беспечности. Ему приносят обильный завтрак, который он с аппетитом поедает: сыр, холодная говядина, бутылка вина, кофе, сигары... -- Настоящий пир для осужденного на смерть! -- думает зуав, давно не видавший такого обилия еды. Он закуривает сигару и ходит взад и вперед по каземату. Ничто не нарушит спокойствия этого последнего дня в его жизни, хотя бомбардировка продолжается. Но к этому так привыкли, что никто не обращает внимания. Наступает ночь. Сорви-голова получает роскошный ужин, бумагу, конверты, сургуч, чернила и перья. В каземате зажжены лампы, светло как днем. Солидно закусив, Сорви-голова задумывается, потом берет бумагу, перо и начинает писать... "Дорогие родители!"... Вдруг перо выпадает из его руки, сердце начинает биться, рука дрожит, и раздирающее рыдание вырывается из груди... Железная энергия его сломлена. Но русские солдаты смотрят на него. Надо скрыть от них всю эту муку, это страдание. Сорви-голова глотает слезы, вздыхает, раскуривает сигару и пишет. Долго пишет он, потом останавливается, перечитывает и подписывается. Затем, забывая о русских, он подносит письмо к губам и целует его. На конверте он пишет: "Г. Мишелю Бургейлю, отставному начальнику эскадрона в Нуартерре. Франция". С минуту Сорви-голова сидит неподвижно. -- А Роза? -- бормочет он. -- Зачем писать ей? Уже шесть недель, как я исчез... Меня, конечно, считают мертвым. Милая Роза! Она уже оплакала меня, не надеясь на мое возвращение. Зачем усиливать ее скорбь? Бедная моя Роза. Прощай навеки! Прекрасные мечты! Смерть все уничтожит! Надо покоряться! Он сидит у стола, поддерживая голову рукой и глубоко задумавшись. Светает. Через решетки каземата проникает луч зари. --Уже день! Я не буду спать эту последнюю ночь. Скоро усну навеки! Сорви-голова замечает, что его форма загрязнена, запылена. Он хочет идти на смерть в полном порядке, как на парад. Знаками зуав просит сторожей принести ему мыло, воду, щетку. Они сейчас же доставляют ему все требуемое. Он моет руки, шею, лицо, чистит все платье и снова становится красивым молодцом-зуавом. Русские с удивлением смотрят на этого солдата, собирающегося идти на смерть, как на праздник. Часы идут, а майора нет. Что могло задержать его? Почему он не исполняет обещания? На колокольне бьет девять часов. Роковой момент наступил. Унтер-офицер входит в каземат и приглашает Сорви-голову следовать за ним. Сорви-голова встает, кладет письмо на стол и идет за унтер-офицером. У двери взвод солдат. Короткая Команда-Солдаты окружают зуава и пускаются в путь. Снаряды падают безостановочно. Для казни выбрали уголок дороги позади третьей линии укреплений. Сорви-голова идет вперед, бросая тоскливые взгляды вокруг. "Майор не идет! -- думает он. -- Почему? Что с ним случилось?" Через пять минут приходят на место казни. Унтер-офицер объявляет зуаву, что ему не свяжут руки и не завяжут глаза. Это выражение симпатии врага глубоко трогает Сорви-голову. Спокойно, без театральных поз, он встает лицом к солнцу, не надеясь более, ожидая смерти. Раздается короткая команда и теряется в шуме выстрелов и грохоте пушек. Солдаты заряжают ружья и целятся... Сорви-голова стоит спокойный и смелый. -- Прощай, отец! Прощай, мать! Прощай, Буффарик, Соленый Клюв, прощайте товарищи, полк, Роза... все, кого я любил! Унтер-офицер открывает рот, чтобы произнести последнюю команду, как вдруг раздается ужасный крик, отчаянный вопль, от которого вздрагивают солдаты и Сорви-голова. Солдаты опускают ружья, сбитые с толку. К ним, задыхаясь, подбегает бледный окровавленный человек огромного роста. Лицо его покрыто кровью, форма порвана. -- Стойте! Стойте! Слава Богу... я пришел вовремя! Двумя прыжками он бросается к зуаву, закрывает его своим телом и кричит: -- Сорви-голова! Это письмо... Мишель Бургейль... я хочу знать правду... Кто ты, Сорви-голова? -- Я вас обманул, -- тихо отвечает зуав. -- Мишель Бургейль -- мой отец, я -- Жан Бургейль! -- Я знал это... если б я не поспел вовремя! Ты будешь жить... я твой брат! Слышишь, Жан Бургейль, я твой брат! ГЛАВА VIII Мучения матери. -- 18 лет. -- В Эльзасе. -- Похищение ребенка. -- Цветник. -- Нечеловеческая радость. -- Мать и дочь. -- Воспоминание о Сорви-голове. Между тем в лазарете, окруженная заботами доктора Фельца, дама в черном медленно, каким-то чудом стала поправляться. В тот момент, когда майор с криком "я твой брат!" прикрывает собой и спасает Сорви-голову, дама в черном случайно узнает о существовании цветника перед фортом Вобан. Она сильно взволнована. Конвульсии потрясают все ее тело. Кровь с силой приливает к голове. Несчастная женщина кричит и лепечет несвязные слова. Бегут за доктором. Доктор Фельц делает кровопускание и хлопочет около больной. Наконец все облегченно вздыхают. Княгиня приходит в себя, спазмы утихают, она спасена! Теперь она говорит, говорит без умолку, спокойно, тихо. Доктор скромно удаляется. Роза, ее мать и сержант подходят к больной. -- Да, -- говорит больная монотонным голосом, -- я покинула Россию и приехала во Францию... Быстрое путешествие... мы спешили... отчего? Да, да... мой муж был секретарем русского посольства в Париже, и я ехала к нему... О, как давно это было! Восемнадцать лет, как я оплакиваю мое счастье... свою скучную, безрадостную жизнь! Восемнадцать лет! Это было в 1835 году. -- В 1835 году, слышишь, Кэт? -- говорит Буффарик, -- Слышу, слышу... Бедная женщина! -- Две кареты следовали одна за другой, -- продолжает больная, -- в первой находился багаж и слуги, во второй сидела я с моей дочкой, моей радостью, малюткой Ольгой. Ей было шесть месяцев... я кормила ее сама, обожала и жила только ей. Долго ехали мы, проехали герцогство Баденское, оставалось перебраться через Рейн, и -- Франция! Цыгане, негодяи, украли мою дочку! Понимаете, украли! Мою дочь, мою любовь! Я не знаю, как это случилось... Вероятно, пытались захватить наш багаж, деньги... Первая карета проехала благополучно, наша перевернулась на бок... Я думала только об одном -- сберечь мою дочку, охранить ее от ушибов... я сжимала ее в объятиях... мою Ольгу! Потом я потеряла сознание и когда очнулась на свое несчастье, ребенка не было со мной... она исчезла... Я звала, кричала, как сумасшедшая... Никто ничего не знал, никто не мог сказать, меня сочли за сумасшедшую! Роза, с глазами, полными слез, слушает печальный рассказ. -- Сударыня, не говорите более, -- произносит она, наклоняясь к больной, -- эти воспоминания тяжелы для вас. Вам будет дурно... -- Не бойся, дитя мое, -- прерывает ее больная, -- я должна говорить, высказать мое горе. Что-то неумолимое заставляет меня рассказывать вам. Мне лучше теперь! Слушайте, добрые, верные друзья мои! Я узнала только одно, что в момент катастрофы около кареты толпились оборванные подозрительные люди. Несомненно, они украли мою дочку и убежали с ней. Гнаться за ними -- поздно! Что делать? "Вперед, живее, без остановок!" -- кричу я кучеру. Лошади понеслись. Мы приезжаем на берег Рейна. Таможенные чиновники останавливают кареты, хотят осмотреть багаж, чемоданы... Я прихожу в отчаяние, думаю только об одном -- отыскать мое дитя! Кричу, подгоняю кучера... Лошади несутся, но таможенники снова останавливают нас, задерживают, рассматривают сундуки и пакеты... Время идет! Я кричу, плачу, проклинаю их! Эти люди безжалостны... Они пропустили негодяев, укравших мою дочь, и остановили меня, чтобы взять с меня деньги. Я бросаю им кошелек, прошу поскорее отпустить меня. Меня обвиняют в сопротивлении, в насилии, в оскорблении, везут в Страсбург и сажают в тюрьму. Боже мой! Мой русский паспорт кажется им подозрительным, они кончают тем, что подозревают меня в шпионстве. Шпионка! Я, княгиня Милонова, подруга царицы, жена известного дипломата! Три дня и три ночи тянулась эта история, пока не выяснилась вся нелепость обвинения. Чиновники явились ко мне с извинениями. За меня вступилось русское посольство. Министр иностранных дел и министр юстиции приказали найти ребенка, и полиция усердно исполняла свой д