бывать об этом прекрасном чувстве. А по окончании школы можно будет взяться и за стихи о любви. Такое лично мое, конечно, мнение... И Люда Семенова, потупясь, села. Ребята оживленно зашушукались. - О чем вы, если не секрет? - строго осведомился Глеб Анисимович у двух девочек, сидевших к сцене ближе других и заметней других шептавшихся. - Поделитесь с нами. - Это так... Не имеет отношения... - ответила, привстав, девочка с бантами из нейлона. - Но все-таки? Девочка с бантами промолчала, а ее подруга ответила, смущаясь: - Она говорит, в прошлом году две девочки прямо с выпускного вечера ушли... замуж. Эти слова вызвали бурный отклик. В зале возникли шум, движение, раздались возгласы с мест и звон председательского колокольчика - словом, прозвучало одновременно все, что только упоминается в скобках в стенографических отчетах, кроме аплодисментов. - Ребята, я хочу продолжить! - прокричал Михаил Матвеев, перекрывая шум. - Я не согласен, совершенно не согласен с Людой Семеновой! Люда права в том, что нам нужно много стихов о чистой дружбе. Но неправильно то, что вопросы любви в стихах нам не надо поднимать. Я с этим не согласен! Эти вопросы в жизни встают, если две девочки из нашей школы прямо с выпускного вечера уходят туда, куда... - Матвеев смешался, - тут об этом сказали. Стихи Громады не потому неудачные, что они про любовь, а потому, что в них грусть, тревога, какая-то робость... - По-моему, если мальчик... или вообще человек... и тем более поэт... Виктор узнал голос Инны Петровой. Она заговорила, не беря слова. Вдруг оказалось, что она сидит совсем рядом - на два ряда ближе к сцене и немного левее, чем Виктор со Старковым. - ...и тем более поэт, - повторила Инна Петрова, - влюбился, он обязательно... непременно должен робеть... и тревожиться. Виктор замер, вслушиваясь. Он буквально отшатнулся от Женьки, попытавшегося было что-то шепнуть ему на ухо, с силой сжал его локоть... - Ведь ему неизвестно еще, взаимно ли... - негромко продолжала Инна. - Может быть, девочка... или вообще женщина... не ответит взаимностью? Эту вскользь высказанную мысль о том, что последнее слово остается за ними, девочки встретили бурно-одобрительными криками: - Правильно, Инка!.. Конечно!.. А то мальчишки воображают, будто очень нужны!.. Ободренная поддержкой, Инна обратилась к Матвееву: - А по-твоему, значит, мальчик всегда должен быть спокоен и уверен? - Да. У нас это в любом деле, Петрова: "Кто хочет, тот добьется!" - ответил Михаил Матвеев. - Так мы все думаем и чувствуем... - добавил он и сейчас же с опаской покосился на Старкова. Но Женька уже не следил за тем, кто что говорит. Ему было неинтересно. Он продолжал тут сидеть только из-за Виктора... - А по-моему, если влюбленный не робеет, не сомневается, если он с самого начала бодр и уверен, значит, он самодовольный тип, и это просто противно! - Инна села, и Мигунов - Виктор расслышал - ей сказал: "Я робею..." После этого, тяжело опираясь на стол, поднялся Глеб Анисимович: - Позвольте в заключение мне... И все обрадовались при словах "в заключение". Да, пора уже закругляться! Все как-то сразу ощутили усталость и безразличие к тому, что будет дальше, точно у каждого кончился вдруг внутри какой-то завод. Только Виктор и еще, вероятно, Люда Семенова напряженно внимали Глебу Анисимовичу. Но, не пропуская ни одного слова, Виктор уловил перемену общего настроения и мимолетно всей душой позавидовал тем, кто не зависит от произносимого сейчас приговора... - Попробую резюмировать... м-м... подвести итог сказанному о стихах Семеновой и Громады. Стихи Семеновой, несомненно, современны, чувства... м-м... излившиеся в них, нам близки. "Какие же там чувства? Набор слов", - подумал Виктор. - Однако эти стихи еще несамостоятельны, несовершенны... - Автор - только начинающий, - ввернул Матвеев с улыбкой. - Несомненно, - согласился Глеб Анисимович. - Хотя... м-м... и в начале пути поэты обнаруживают порой большую, что ли, свежесть голоса. "Вот именно. Он понимает, просто старается самолюбия не задеть..." - отметил про себя Виктор. - Теперь относительно Громады. Тут говорили о настроениях неуверенности... м-м... тревоги в его лирическом стихотворении. "И что же?.." - М-да... В годы моей юности появлялось, знаете ли, много стихов, проникнутых мотивами безысходной тоски, глубочайшей разочарованности в жизни... Стихов, порой поистине прекрасных, столь мелодичных и... - Глеб Анисимович чуть покачал головой, будто в такт полузабытой, любимой музыке. - Сейчас таких нет!.. - вырвалось у него внезапно. И тотчас же он осекся и стал поспешно объяснять: - Потому что сейчас у нас иное время. У молодежи преобладают иные настроения - бодрости, жизнерадостности, уверенности, как мы знаем! Мы наблюдаем их повсюду с понятной гордостью и удовлетворением! Глеб Анисимович сделал паузу, решая, довольно ли уже сказал, чтобы загладить свой промах. Но, судя по лицам ребят, никто из них, пожалуй, даже не понял, что он на минуту себя выдал. Никто не понял, что русская поэзия кончилась для него на декадентах, и все, что он читал позднее, никогда его не трогало. Это ни до кого не дошло, но душевное равновесие, утраченное минуту назад, почему-то возвращалось к нему не сразу... Он чувствовал потребность говорить еще и еще, словно все-таки нужно было рассеять то впечатление, которого, впрочем, ни у кого не возникло. И Глеб Анисимович продолжал: - Итак, о Громаде. Беда Громады в том, что он не выразил чувств сверстников, своего поколения. Об этом справедливо говорил тут товарищ... - Он кивнул на Михаила Матвеева. Виктор встал, пошел к двери, отворил ее без скрипа и, выйдя в коридор, неслышно закрыл за собой. Ему хотелось исчезнуть незаметно, и, кажется, это удалось: на его уход почти никто не обратил внимания. Коридор был совершенно пуст и темен (вероятно, свет в нем погасили из-за позднего часа), и Виктор ощутил облегчение оттого, что он уже здесь, а не в зале, где на него, опозоренного, могли бы глядеть ребята. Он казался самому себе неудачливым, незадачливым, жалким, ему не только посторонние взгляды были неприятны, - он и собственного взгляда постарался избежать, торопливо отвернувшись от зеркала в гардеробной. Здесь его нагнал Старков. - Вить, дашь стихи списать? - спросил он как ни в чем не бывало. - Мне понравились. Дома буду для души читать. Про себя. Виктор молчал. - Ты что это?- спросил Старков по-иному, укоризненно и недоумевая. - "Убит поэт"?.. Ну, как не стыдно! - Действительно, стыдно, - медленно произнес Виктор. - Написал какую-то дрянь, никому не нужную... Ну... - Он махнул рукой и потянул на себя тяжелую дверь, ведшую из вестибюля в тамбур и на улицу. - Я же сказал: дай списать,- повторил серьезно Старков, удерживая его. - Значит, не дрянь. А отчего это стало дрянью? Оттого, что Мишка Матвеев толкнул речь? - Не в одном Мишке дело... - Инка тебя защищала. - Она же говорила не о стихах... - Виктор опять попытался уйти. Женька преградил ему путь. - Не о стихах. Конечно. Ну и что же? Допустим, она говорила ерунду, но какую-то симпатичную, правда же? Девчата вообще чаще всего городят ерунду, - вопрос только в том какую. Людка Семенова несет противную ерунду, а Инка Петрова - милую. И очень хорошо, что ты заглядываешься на Инку! - Ладно, - сказал Виктор, и у него мелькнула мысль о том, что в другое время эта тема его очень заинтересовала бы. - А чего ты меня не пускаешь? - А для того, чтоб ты не убегал. Тебе надо, чтоб ребята решили, что ты сбежал?.. Нет? Тогда пусть видят, что ничего с тобой не сделалось, а просто надоело тебе на конкурсе, вот ты и ушел и стоишь - со мной болтаешь... Погоди, ты чего-то бледный немного... К чему здесь торчать, лучше во дворе мячом побросаемся. Старков на минуту исчез - вероятно, чтобы взять у сторожихи хранящийся у нее мяч, - а Виктор вышел во двор. Как ни странно, его несколько успокоили Женькины слова "ты чего-то бледный немного". Он даже произнес про себя: "Только-то", - как будто до сих пор опасался, что у него по меньшей мере отросли ослиные уши или выпучились глаза. Сознавая, что ужасающих перемен не произошло, Виктор с удовольствием вдыхал свежий влажный воздух. Асфальт посреди двора не только обнажился, но и успел уже высохнуть, пахли весенней сыростью газоны, освободившиеся от толщи снега, и только у ограды валялись грязноватые останки зимы - куски льда, смерзшегося с углем. Едва Виктор с Женькой начали пасоваться посреди двора, ловко беря тяжеловатый мяч то с земли, то в прыжке, словно уговорились ни за что не ронять его, дверь школы отворилась, захлопнулась, еще раз отворилась и захлопнулась, и во двор выбежали те, кто был на конкурсе. По пути на улицу они проходили мимо Громады и Старкова. Следя за мячом, Виктор видел их только краем глаза, но он слышал голоса. - Ребята, кто в "Хронику"? - Голос Михаила Матвеева. Незнакомый голос: - А что там за фильм? И снова голос Матвеева: - "Охота в подводном царстве". Цветной. Если идти, то давайте быстрей! А потом совсем рядом голос Гришки Мигунова. - Сочетаете с занятиями спортом? - спрашивает он, не поясняя, с чем именно они сочетают эти занятия. - Одуреешь, если не сочетать, - отвечает Старков, с силой отбивая мяч. Постукивание каблучков Инны. - Не идешь, Жень?.. - осведомляется она на ходу. - Не идете с Громадой? - Как Громада, так и я... - Женька приседает, беря мяч. - Я - нет! - И, посылая мяч свечой, Виктор понимает, что благодаря Женьке предстал сейчас перед Инной, Гришкой и всеми, кто проходил мимо, в самом выгодном для своего достоинства виде. Удаляются голоса и шаги. Инна Петрова и Гришка Мигунов - уже у ворот, они поравнялись с Матвеевым. И тут до Виктора доносятся слова Михаила Матвеева - тот произносит их не громко, но так внятно и отчетливо, что руководитель кружка художественного чтения, конечно же, остался бы им доволен: - Не повезло сегодня Громадам: младший, Алешка, по морде схлопотал, Виктора мы мазнули!.. Инна Петрова что-то отвечает ему, но что - не слышно, и все быстро исчезают из поля зрения... Виктор вяло отбивает мяч в последний раз и говорит Женьке: - Довольно. Старков забегает в школу, чтобы отдать мяч сторожихе, возвращается, и они с Виктором, кажется, последними сегодня уходят домой. В воротах они сталкиваются с Тушновым. - Вы, а призы сегодня давали? - осведомляется Васька той бойкой скороговорочкой, какой он объясняется с ровесниками и со старшими, со знакомыми и незнакомыми. Не оборачиваясь, Виктор с Женькой идут своей дорогой. - А призы-то давали? - кричит он им вслед. - Вас я спрашиваю или не вас?! Провожая Виктора, Женька половину недолгого пути молчит, небрежно что-то насвистывая. Потом говорит, будто не замечая, что это звучит как рассуждение, начатое с середины: - В общем, мне то нравится, что она глазки не строит. Ни мне, ни, между прочим, Гришке. - Кто? - спрашивает Виктор с тускловатым интересом. - Ну, Инка. Я говорю, не ломается, не хохочет по-особому, не напоминает все время: чувствуешь, мол, с тобой рядом девчонка, а не парень! Кто-то здорово сказал: надо с теми девчонками водиться, с которыми ты бы все равно дружил, - будь они даже мальчишками! Вот на той неделе мы с ней в театр ходили... - Ну?! - перебивает Виктор, и взгляд его становится не таким уже самоуглубленным, как минуту назад. - Расскажи. - Что ж рассказывать? - продолжает ленивее Старков. - Ну, во время действия она внимательно глядела на сцену. В антракте... - Да?.. - нетерпеливо вставляет Виктор так, точно ожидает сейчас услышать об Инне нечто необычайное, чудесное и просит Женьку поторопиться. Это "да?.." и тон, каким оно сказано, чем-то раздражают Старкова. Он произносит с расстановкой и чуточку даже неохотно: - В антракте, значит, мы пошли в буфет. Она ела бутерброды с копченой колбасой. У нее отличный аппетит. Нормальный. Ну, что еще? Для нее театры не на одно лицо. Разбирается. В Ермоловском, например, всегда бутерброды черствые, в каком-то - имени Пушкина, что ли, - бывают свежие пончики. Не то во МХАТе, не то в Малом, не помню, эклеры бывают с заварным кремом в первом антракте. В Детском тоже буфет неплохой, но туда не протолкнешься, толчея. Она всегда закусывает в антракте. - Женька бросает на Виктора беглый взгляд, видит, что в глазах у того погасло ожидание чуда, и заключает слегка задиристо: - Чего удивляешься? Обыкновенная деваха. - Обыкновенная... - отзывается Виктор так, точно теперь уже для него потеряно все, без остатка. Старкову кажется даже, что он улыбается ему какой-то далекой улыбкой, будто тяжелобольной - здоровому, выбравшемуся его навестить... Обеспокоено и поспешно Женька говорит: - Ну, я пошутил. Серьезно, пошутил, Витьк. Она и актеров знает. Вообще разбирается. На самом деле. Много знает всякого. Слушай, ест пирожки, лимонадом запивает и говорит мне, что Байрон не любил смотреть, как женщина ест. - Байрон?.. - Ну да, английский поэт, он в том рекомендательном списке был, что, помнишь, еще Оксана Георгиевна давала, - поясняет Старков вкрадчиво и все так же поспешно. - Знаю, конечно. - Но я все-таки на нее смотрел... - Это снова об Инне. - А она?.. - Неожиданно в голосе Виктора звучит один только острый интерес. - Все равно пирожки умяла. - И Женька смеется, довольный тем, что сумел отвлечь Виктора от его мыслей. Кто-то кладет сзади руки на плечи Громаде и Старкову. Они поворачивают головы: Рома Анферов. - Слушай, мне понравились, Громада, твои стихи, - говорит он. - На решении жюри это не отразится, я остался в меньшинстве. Но мне понравились, - повторяет Рома упрямо. - Хорошо, что ты прочитал их. - А ему уже разонравились, - кивает на Виктора Старков. - Не понимаю, - говорит секретарь комитета комсомола. - Как, то есть?.. Они подошли уже к дому, где живет Виктор. Это огромный десятиэтажный дом с высокой аркой, лоджиями, балкончиками и статуями пехотинца, летчика и танкиста, стоящими в нишах на уровне шестого этажа. (В доме живут военные.) Виктор поднимает глаза на окно над головою танкиста. Света в нем нет. Должно быть, Алешка лег уже... - Ну, его переубедил Мишка Матвеев, - отвечает Анферову Старков, явно вызывая Виктора на разговор. - Он думает, Мишка много понимает. "Черт с ним, с Мишкой. А Глеб Анисимович как же - тоже, по-твоему, ничего не понимает?" - хочется спросить Виктору. Но вслух он этого не произносит. У него появляется вдруг такое чувство, что разговор бесполезен. Потому что сегодняшний вечер не сделать радостным, предстоящую ночь - спокойной, и о чем бы сейчас ни говорить, он проснется завтра с мутноватой мыслью о сегодняшнем поражении... Старкову с Анферовым ничего тут не изменить. - Ну, пока, ребята, - говорит Виктор. - Пока. Все будет нормально! - отзывается Старков. - До завтра, ладно, - кивает Рома Анферов, подчеркивая, что разговор не заканчивается, а прерывается. Дома пусто. Виктор не застает ни матери, ни сестры с мужем. Никого, кроме Алеши, который, вероятно, спит, потому что пальто его висит в прихожей, а свет во всех комнатах погашен. Сейчас это даже приятно Виктору. Не зажигая света, он входит в комнату, где живут они с Алешей. На ощупь расстилает постель и ложится. Глаза быстро привыкают к темноте, уши - к тишине, тело - к покою... Веки смыкаются сами, но это еще не сон: Виктор слышит и тиканье будильника, и ровное дыхание младшего Громады, которому, как сказал Михаил Матвеев, тоже сегодня не повезло. Виктор несколько раз повторяет про себя резанувшие его обидные слова Матвеева, потом вспоминает добрые слова Ромы и спрашивает себя, что предпочел бы: чтоб не прозвучали ни те, ни другие или произошло... то, что произошло?.. Он не может себе на это ответить сразу. ...Мысли путаются и сменяются картинами. Виктор лежит с закрытыми глазами и видит, как читал стихи в школьном зале. Не то он представляет это себе наяву, не то видит связный сон-короткометражку. Потом ощущает толчок, и все вдруг дергается и, замелькав, меркнет, как изображение на экране, когда рвется пленка. Виктор привстает, опершись на локоть, трет глаза, и почему-то в памяти всплывают слова "Тебе посвящается...", которых он сегодня не произнес. По-дневному трезво и отчетливо он думает в темноте о том, что, может быть, уже никогда не скажет их вслух. IV Утром Виктор проснулся от длинного телефонного звонка. Как встал и ушел Алеша, он не слышал. Виктор выбежал в прихожую и снял трубку. - Алло! Набрали воду?.. Ведра и кастрюли наполнили? Алло!.. Наполняйте ванну - сейчас будем перекрывать воду! - прокричали ему в ухо. Это была ежеутренняя шутка Старкова. Просто шутка, без претензии на розыгрыш. Женька не изменял голоса, он знал, что Виктор его узнает, и Виктор действительно узнавал его, но тем не менее в тон ему осведомлялся, до каких пор будут продолжаться эти возмутительные перебои, насчет которых он сейчас же позвонит в райисполком. - Телефон временно выключается - кабель будем перекладывать, - отзывался Женька бесцветным голосом. Таково было непременное начало их разговора, их, что ли, излюбленный дебют, разыгрывавшийся в неизменно бодром темпе. Сегодня Старков долго не слышал даже привычного ответа, над которым нечего было раздумывать. - Алло! Измерьте длину шнура от трубки до аппарата! Как меня слышите? Треск не беспокоит? - не сдавался Старков. - Хорошо. Не беспокоит, - ответил Виктор. Это был вялый, неизобретательный ответ. Виктор не тщился вести забавный диалог. Он подумал, что в Женькином стремлении говорить так, точно ничего не произошло, есть что-то фальшивое. Впрочем, если б в голосе Старкова звучали сочувственные нотки или сдержанная печаль, Виктора и это резануло бы. Бывают такие положения, когда, какой тон ни избери, все одно получается неладно. Тут надо искать не верный тон, а верный выход. И, может быть, Старков это понял. - В общем, в школе увидимся, - деловито "закруглился" он. - Мы с Ромкой тебя ждем. Виктор повесил трубку и только теперь понял, как ему не хочется идти в школу. Утешало лишь то, что идти надо не сразу. До двух часов было еще время. Он полистал учебники, потом отложил их. Закрепил что-то в памяти "на живую нитку". Попробовал решить задачу по физике, но она не решалась. Взял газету, просмотрел заголовки, прочитал отчет о футбольном матче, закончившемся со счетом 0 : 0... Наткнулся на шахматный этюд: "Белые начинают и выигрывают". Совершенно неясно было, как это сделать. Положение черных казалось даже лучшим. Под шахматным этюдом приютился шашечный. Тут требовалось пройти в дамки. Это тоже представлялось недостижимым - и на первый взгляд, и на второй... Взяв портфель, Виктор вышел из дому заблаговременно, чтобы перед школой прогуляться. На улице ему почти сразу же попался навстречу Мигунов. Они пошли рядом, и Гришка сначала посочувствовал Виктору, назвал Глеба Анисимовича "мужиком лукавым", а потом признался, что сам сейчас "погибает" - по ночам так тянет закурить, что он часами лежит без сна. - Вообще-то я бы не выдержал - плюнул и опять закурил, - но для Инки это был бы такой удар... - произнес он, доверительно понизив голос после "но", - что я... ну, нельзя. Затем, не делая паузы, Мигунов пропел частушки, которые он с приятелем сочинил прошлым летом. После каждого куплета он победно смеялся и спрашивал: "Ерунда, да?" Виктор кивал и боялся, что это выглядит поощрением. На самом деле он лишь соглашался с тем, что Гришка напевает ерунду. И, слушая эту развязную ерунду, глядя в смеющийся рот Мигунова, думал о том, как странно, что Гришка небезразличен Инне и может нанести ей удар, причинить боль, тогда как любой поступок Виктора, наверно, ничем ее не затронет. Они пришли в школу к звонку. Ни на истории, ни на алгебре Женька с Виктором не успели перемолвиться ни словом. Только на большой перемене они вместе вышли из класса, и, едва заговорили, их тут же перебил голос Матвеева, который возвещал по школьному радио: - ...Победителями конкурса являются: ученики десятого класса Пустовойт и Динабург, а также восьмиклассница Люда Семенова. Завтра они выступят перед нашим микрофоном. После этого зазвучал "Марш энтузиастов". В сущности, тут не было для Виктора ничего нового и ничего неожиданного. Но это было напоминание о том, что со вчерашнего вечера его, Виктора, повело не по той стезе, и Люду Семенову повело по другой, но тоже не той стезе, и движение это продолжается. "Марш энтузиастов" не вызвал в нем всегдашнего отзвука: прилива сил и знакомого радостного волнения. Про себя он отметил это с таким же беспокойством, с каким вчера на миг ощутил, что его не увлекает разговор об Инне... - Да будет же на твоей улице праздник! - прокричал над его ухом Старков с заражающей бодростью и уверенностью. И почти одновременно пронесся из учительской в класс Матвеев, на бегу крича: - Физик заболел! Вы! Физик заболел!.. Виктор не раз замечал, что в такие минуты старшеклассники мало чем отличаются от младших ребят. В этот раз и у него в голове мелькнуло только, что можно сейчас уйти, а последний урок - пропустить... Виктор опрометью бросился в гардеробную... В переулке он едва не столкнулся со своей матерью, Флорой Александровной, шедшей, как видно, в школу разузнать об Алешиных успехах. Виктор вовремя перешел на противоположный тротуар и, разминувшись с нею, стал быстро удаляться от школы, гадая, какой и как скоро наступит для него праздник... Когда он вернулся домой, то застал, как вчера вечером, пустую квартиру. Почему-то ему пришло на ум дождаться прихода домашних, притаясь, не зажигая света, и услышать, о чем они будут говорить, когда его нет; считая, что его нет. Это желание не имело ничего общего с любопытством Тома Сойера, которого интересовало, что о нем говорят. Виктора (особенно в Алешином возрасте) занимало совсем иное: как живут люди, что происходит там, где его нет. Это казалось ему таинственным. Спрятавшись, он желал увидеть, как течет жизнь там, где его нет. Где его как бы нет. В нем опять проснулось это когда-то угасшее любопытство... Но неожиданно его сморило, и он заснул на краю своей кровати. Он спал, почти вися между стеной и матрасом, укрытый легким покрывалом так, что кровать казалась со стороны не очень аккуратно застланной, но пустой. V Виктор спит и не слышит, как приходит Флора Александровна, как потом раздается в прихожей звонок и Флора Александровна говорит Алеше, вернувшемуся из музыкальной школы: - Алеша, скорей к роялю, ты еще сегодня не играл. - Мама, я сегодня не успею поиграть, ко мне придет один мальчик, - возбужденно отвечает Алеша, бросая в кресло папку с нотами, а на папку - пальто. - Какой мальчик? Зачем? - Ну, один мальчик из нашего класса. В гости, - отзывается на ходу Алеша. Но Флора Александровна спрашивает настойчиво: - Он у нас раньше бывал? Я знаю его? - Нет. Потому что он из параллельного... - Ты, по-моему, сказал "из нашего". Как его фамилия? Не сразу и неохотно Алеша роняет: - Тушнов... - Это тот самый мальчик, который тебя... - Флора Александровна поражена. - Да. Мама, ничего ему не говори! Обещаешь? Хорошо, мама? Не будешь ему про это напоминать? - Значит, ты пригласил к нам именно того, кто тебя... - Мама, я тебя умоляю ему не напоминать! - произносит Алеша моляще, но и чуть капризно. - Хорошо, - говорит Флора Александровна уже спокойно. - Но, пока он не пришел, позанимайся немного. - Я же ничего не успею... - Иди! А зачем он все-таки придет? - Не знаю. Из столовой доносятся аккорды, взятые Алешиной рукой, а Флора Александровна, стоя посреди прихожей, негромко говорит в пространство: - Я просто не понимаю... Я ничего не понимаю: вчера этот негодяй мальчишка дал ему по физиономии, а сегодня он как ни в чем не бывало приглашает его к нам в дом! И еще боится, что я буду неприветлива с этим... Тушкиным, что ли?.. Нет, главное, я не понимаю, что за характер у мальчика... Снова в прихожей раздается звонок. Флора Александровна открывает. На пороге Зоя, старшая сестра Алеши и Виктора, и ее муж Саша Малик. - Добрый вечер! - говорит Зоя. - Мама налицо. И Алешка тут, судя по бренчанью. Виктора нет? Кого-нибудь еще ждем? - Да, Алеша пригласил мальчика, - отвечает Флора Александровна. - И знаешь, того... - она косится на мужа дочери, - ...с которым у него вчера было недоразумение. Саша Малик в курсе дела: - Это того, что съездил ему по морде? Флора Александровна сухо кивает. - Если вам угодно так выразиться. Между прочим, Алеша просил ему об этом не напоминать, - добавляет она веско. - А кому, собственно, не напоминать? - осведомляется Саша. - Самому Алешке или... почетному гостю? - Тушкину... Тушнову этому, - морщась, поправляет себя Флора Александровна. - Что ж, деликатно. Боюсь только, как бы сам он нам об этом не напомнил, - замечает Саша и хочет с Зоей пройти в столовую, но в прихожей опять раздается звонок и вспыхивает над дверью лампочка. Это незнакомый звонок: Виктор звонит чуть протяжнее, Алеша - нетерпеливее, два раза с коротеньким перерывом. - Кто там? - спрашивает Флора Александровна. Незнакомый звонок и вопрос матери слышит проснувшийся Виктор. И вдруг решает, что это Инна. Ведь никто из домашних так не звонит. Гостей никто не ждет... Почтальоны в этот час не приходят... Кто же еще, кроме нее?.. Так вот какой праздник обещал ему Старков! - Кто там? - повторяет Флора Александровна. Виктор вскакивает и бежит в прихожую, но у двери круто тормозит, сообразив, что измят и встрепан... Тушнов на лестнице говорит: - Алеша Громада дома? - Он дома, - отвечает Флора Александровна и распахивает перед ним дверь. - Здрасте. Позовите, пожалуйста, Алешу, - отрывисто произносит Тушнов, не переступая порога. - Сейчас... Ты заходи. - Флора Александровна слегка растеряна. - Можно, да? - быстро переспрашивает Тушнов. Он входит, и несколько мгновений все его разглядывают. Потом Флора Александровна кричит - громко и несколько нервно: - Алеша, к тебе товарищ! Виктор отступает от двери. "Не Инна... И как это я себе вообразил только..." - Привет! А я не слышал, как ты пришел, понимаешь, я на рояле играл... - тараторит Алеша, выбегая навстречу Тушнову. (Он так частит, что Флора Александровна вспоминает, как его в свое время лечили от пулеметности речи.) - Умеешь? - спрашивает Василий, глядя вбок. Алеша уводит его в столовую. Проводив их взглядом, Флора Александровна поеживается: - Как-то тревожно даже... Не хочется оставлять их одних. - Что страшного, подумаешь! - пожимает плечами Зоя. - В крайнем случае, Алешка на этот раз даст ему сдачи. - А может, не даст? Может, Алешка - толстовец, непротивленец? Мы же не знаем его взглядов, настроений... - говорит Саша. - Остришь? - спрашивает Зоя. - Да, настроения... - Флора Александровна что-то вспомнила. - Была я сегодня в школе по поводу Алешиных дел, и вдруг мне говорят, что Виктор... С полотенцем через плечо появляется Виктор. Он идет в ванную сполоснуться. - И что же тебе "вдруг говорят"? - небрежно осведомляется он. - А ты, оказывается, дома... Говорят, что ты написал очень странные... - Она обрывает себя. - Ну, это разговор серьезный. Сначала тебя накормлю. - Спасибо. - Сейчас тебе разогрею... Тем временем в столовой Тушнов, кажущийся чуть пришибленным в непривычной обстановке, легонько отводит руку Алеши, который протягивает ему два увесистых альбома. Указывая на рояль, он спрашивает: - Ваше? - Конечно, - просто отвечает Алеша. - "Конечно"! Бывает, на время пианино берут. - Это не пианино. Рояль. На нем, говорят, один раз сам Рахманинов играл. - Специалист был? - Выдающийся композитор, - поясняет Алеша почти без наставительности. - А... - говорит Тушнов. - Вообще-то неплохо у вас. - Он широко разводит руки в стороны. - И метраж... и... - Он указывает на картины, висящие друг напротив друга: на одной изображены пушкари, ведущие огонь прямой наводкой по наседающему противнику, на второй битая дичь в соседстве с очень яркими овощами - помидорами и красным перцем. Алеша раскрывает альбом и негромко произносит: - А это папа... Тушнов смотрит: - Генерал был? - Генерал-лейтенант артиллерии, - уточняет Алеша. - В войну убило? - Что ты! Мне уже год был, когда он умер. Инфаркт. - Минуту Алеша молчит - не скорбно (ведь он не помнит отца), а просто как положено, он знает, в таких случаях, - потом оживленно рассказывает: - А во время войны папа один раз перед наступлением сосредоточил двести орудий на километр линии фронта! Про это в истории Отечественной войны есть. Папа первый такую плотность огня создал! Двести орудийных стволов на один километр, представляешь?! - Ого! - Тон у Тушнова не очень прочувствованный. - Пенсию за него получаете? - Получаем. Мать - пожизненно, а я - пока институт не кончу. - Много, да? - Не знаю... - Маленькая заминка. - Мама говорит, меня это не должно интересовать. А твой отец жив? - Как будто жив, - говорит Тушнов и пожимает плечами, не то удивляясь этому, не то в этом сомневаясь. - Я его не видал пока что... - Ну да?! Как это?.. - Да! Они с матерью... - Он хмурится и, точно уже ответил, спрашивает сам: - Брат стихи пишет? - Чей? - Твой. - Кажется! - "Кажется"! Точно. Я слыхал, из десятого класса ребята говорили: стоющие стихи. - Васька понижает голос. - Ему даже за них попало. Его, может, за них будут тягать... - Я не знал, - говорит Алеша. - А он дома сейчас? - Виктор? Не знаю. Кажется. А что? - Ничего. И тут Алеша понимает, что Василия интересует не он, а Виктор. Но Алеша не очень самолюбив. Ему, в сущности, все равно, чем гордиться: своими марками или своим братом, своей игрой на рояле или тем, что на этом рояле играл один раз сам Рахманинов. И он снова раскрывает альбом и дружелюбно предлагает: - Показать тебе фотографии нашего Виктора, когда он был маленький? Зоя сама снимала. Взглянув на фотоснимки, Тушнов замечает: - Вроде тебя был пацан... - Тон у него такой, точно это кажется ему удивительным. Входит Флора Александровна. Она накрывает на стол и, расставляя чашки, спрашивает Василия: - Чаю с нами не выпьешь? Тушнов отрицательно качает головой и говорит Алеше: "Ну, я пошел. Пока", а Флоре Александровне: "До свидания". И направляется в прихожую. В это время Флора Александровна громко зовет, протяжно выкликая каждое имя: - Зоя, Саша, Виктор, - к столу!.. В прихожей, где теперь нет никого, кроме него с Алешей, Тушнов внимательно осматривается и неторопливо натягивает пальтишко. - А велосипед-то у тебя есть? - вдруг спрашивает он так, будто раньше все забывал об этом спросить. - Велосипед?.. Нету. - Нету?! Рояль есть, а велосипеда нету?.. - И Васька хохочет, должно быть находя это чрезмерным даже для такого чудного дома. - Если бы у тебя был велосипед, мы б к нему приладили мой моторчик, - добавляет он, уже не смеясь и сдержанно сожалея о том, что этого нельзя сделать. - Хочешь - педали крути, хочешь - кати, как на мотороллере! Твой - велосипед, мой - моторчик, общая машина была б... - Я уж, понимаешь, просил маму к лету купить, но она говорит: положение сейчас затруднительное... - Загнать надо что-нибудь, - обыденно советует Тушнов. Он, видно, совсем уже здесь освоился. - Продать? - Угу. - А что? Тушнов переводит взгляд с оленьих рогов, прибитых над вешалкой, на картину (артиллерийский расчет у гигантского орудия) и хочет предложить что-то, но потом, раздумав, говорит рассудительно и даже слегка надменно: - Это вам самим лучше знать. - Я сейчас попробую поговорить с мамой! - загорается вдруг Алеша. - Конечно, давай пробуй. Я на лестнице подожду. - Зачем? Здесь можно. - Лучше на лестнице. Алеша закрывает и запирает дверь за Тушновым и направляется в столовую, где Флора Александровна как раз приступила к отложенному объяснению с Виктором... - Так вот, Виктор, мне сегодня сказали, что ты написал очень странные стихи... - Не странные, а просто плохие, - вставляет Виктор. - ...стихи с таким настроением, которого просто не может быть у юноши в наше время, - продолжает Флора Александровна. - Пришлось мне краснеть. Удовольствия, знаешь ли, я не получила. Что-то я в ответ бормотала, но глаз старалась не поднимать, и было мне, откровенно говоря, так не по себе... Оч-чень не по себе! ...Это самое неприятное и пугающее - узнать, что таких чувств, как твои, быть не может. А ведь ты не придумал их. Ты же их испытал?.. Испытал или нет? Виктор думает, сознавая, что, кажется, его о чем-то спрашивают, а он это пропускает мимо ушей. Потом он слышит, как Флора Александровна произносит настоятельно и раздельно: - ...Во всяком случае, я требую, чтобы впредь ты, если будешь писать стихи, сначала показывал их мне, а потом уж читал в школе! - А я, наверно, не буду больше писать. Виктор говорит это не слишком-то всерьез. Но Флора Александровна сейчас же отвечает серьезно: "Что ж, это, может, и лучше". И Виктор вздрагивает, точно ощутив внезапно резкий толчок отдачи: еще секунду назад играл человек пистолетом, и вот толчок - не пошутил, оказывается, выстрелил... - Может, это и лучше, потому что... Раньше чем Флора Александровна успевает докончить, Виктор вскакивает, выбегает в прихожую, распахивает дверь и уже на лестничной площадке налетает на Тушнова. - Ты... что здесь?.. - Жду... - Васька растерян. - А ты? - Ухожу! - И Виктор бежит вниз по лестнице. - И я с тобой! - кричит ему вслед Тушнов, захлопывает дверь и бежит за ним. Он нагоняет Виктора уже на улице. Виктор идет куда глаза глядят, но так быстро, словно торопится в определенное место. На что-то он отвечает Тушнову - автоматически и односложно, мгновенно забывая, что сказал, и его не покидает ощущение нелепости и в то же время реальности происходящего с ним. Как будто он смотрит фильм, с героем которого сроднился. И с этим героем в трудную минуту оказывается рядом мальчишка, который никогда раньше не был ему близок. И это кажется совершенно непредвиденным и не тем, чего он желал герою, но жизненным - более жизненным, чем все, что он мог предвидеть. - Ты их все наизусть помнишь? - спрашивает Тушнов. - Конечно, помню. - Виктор догадывается, что речь идет о стихах. - Я десять раз читаю, пока запомню... - говорит Тушнов. Он делает короткую паузу. - Ребята из десятого говорили, твои стихи стоющие... Виктор молчит. - Тебе за них попало, да? - Ты откуда знаешь? - Слыхал. - А... попало, да, - подтверждает Виктор. - Не робей: ничего не будет, - говорит Тушнов ободрительным и свойским тоном. - Меня вот директор исключить совсем грозился, а потом ничего не было. - За что же тебя? - Да тут... - Махнув рукой, Тушнов медлит. - По морде одному дал... - Алешке, что ли? - Ему. - Тушнов смущен. - Слышь, Виктор, я ему не сильно дал... Стихи прочти, а? - предлагает он решительно. - Какие? - Те, что на конкурсе читал. - Тебе прочесть? - переспрашивает Виктор с откровенным удивлением. - А то кому же? - Что ж... Виктор ждет, пока мимо прогромыхает трамвай, потом начинает читать - приглушенно и словно бы видя все время себя и Тушнова со стороны. - Я б так не смог, - твердо и сокрушенно говорит Васька, дослушав до конца. - У тебя получается. - Понятно было? - Ясно - понятно. - Тушнов немного обижен. - "Мне без тебя так трудно жить..." А от нас, например, отец ушел, как я родился, сразу. Матери, когда из роддома выходила, дали мыла два куска: туалетного, хорошего, в обертке, она говорила, и хозяйственного большой кусок. Она их берегла. Тогда всего не хватало. И вот приходит раз домой, захотела постирать - нету мыла. Она к отцу: "Ты взял?" Он говорит: "Я". Оказалось, он оба куска на базаре загнал. Деньги проел. Есть очень хотел: год неурожайный был, голодно. Мать ему и сказала: "Ты еще пока ничего в дом не принес, а из дому тащишь. Пошел ты, говорит, не нужен мне такой". И погнала его из комнаты: она тогда в вашем доме истопницей работала, комната ее была. Он и ушел... - Вот как... - А ты спрашиваешь: "Понятно?" - Это просто у меня такая привычка. - А... Потом они прощаются, и Виктор медленно бредет домой. Он сознает, что Василий стихов не понял, но все-таки не остался к ним равнодушным. Откровенность его, конечно, была ответной, это главное... Справа от Виктора идут парень и девушка. Она что-то говорит быстро и оживленно, а он слушает зачарованно и отрешенно, как слушают только музыку, но не речи. И Виктор думает о том, что, наверно, выглядел бы точно так же, если б шел рядом с Инной. ...На следующее утро к Громадам, едва Виктор встал, явился Старков. Он крепко взял Виктора за руку и молча, ничего не объясняя, повел за собой. Они сбежали по лестнице, пошли быстрым шагом по улице, свернули на другую улицу, а Старков все шел, и Виктор решительно не понимал, куда он его ведет, к кому и зачем. Он думал только, что, наверно, где-нибудь их ждут ребята, которым пришла в голову какая-то затея: может быть, поехать на пароходике по Москве-реке, может быть, махнуть в кино на утренний сеанс. Но вдруг на малолюдном тротуаре, не у кино и не на набережной, Женька отпустил руку Виктора и повернул его за плечи к стене дома, возле которой никто не стоял; на ней висел только стенд с газетой. - Ну? - спросил Виктор, недоумевая. Старков с силой подтолкнул его к стенду, почти притиснув носом к стеклу. И тут произошло чудо: Виктор увидел свои имя и фамилию, напечатанные типографским шрифтом. Он почувствовал такое же изумление, как много лет назад в скверике, когда буквы, которые он уже знал порознь (отец выводил их палочкой на песке), внезапно сложились в слово. Секунду назад это был набор букв, и что-то произошло - и он превратился в слово... Под своими именем и фамилией Виктор прочел свои стихи. Те самые, что вчера вечером слушал Тушнов, те, которые обсуждали на конкурсе. Они показались Виктору знакомыми и, странно, в чем-то иными, чем раньше, хотя были напечатаны слово в слово. Постояв возле этого стенда, Виктор с Женькой побежали к киоску, догадавшись, что газету можно купить. Но комсомольская газета была уже распродана. Потом они шли по бульварам и, переходя от стенда к стенду, убеждались, что стихи Виктора есть повсюду, где висит комсомольская газета. Возле одного из стендов Виктор увидел Инну Петрову. Несомненно, она читала его стихи. Сейчас же он подумал, что для одного дня это, пожалуй, слишком много счастья. Вообще в один день достается иногда, оказывается, больше счастья, чем ты можешь пережить, точно так же, как за один день случается иногда больше бед, чем ты в состоянии пересилить... Виктор крадущейся походкой подошел сзади к Инне и негромко произнес возле ее уха: - Тебе посвящается... Она обернулась и переспросила: - Что, что? А, Громада, Женька... Либо она не разобрала, что Виктор сказал, либо не поняла, к чему его слова относятся. - Ты что читала? - спросил Старков. - "Из зала суда", - ответила она. - Знаешь, я никогда не слыхала про такое хитрое мошенничество. Представляешь, оказывается... Значит, она читала не его стихи... Ну и что же!.. Минуту назад его счастье было огромным и безоблачным, но каким-то нереальным. А теперь, слегка омраченное, оно стало зато несомненной, надежной явью. Инна стремительно повернулась к газете, - должно быть, Женька ей сказал про его стихи, - а Виктор, перестав воспринимать происшедшее как чудо, наконец спросил: - Между прочим, Жень, как стихи очутились в газете? Этого вопроса Старков ждал раньше. - Отнес Рома Анферов. Да, собственно, мы с ним вместе ходили... А идея была его. - Его? Виктор взглянул на улыбающегося Старкова, и ему захотелось написать стихи о дружбе. Неожиданно он вспомнил, что это как раз советовала Люда Семенова, и весело рассмеялся - впервые за эти дни... СОДЕРЖАНИЕ Несколько слов об этой книге. Ю. Сотник Передача ведется из класса. Повесть. Рисунки Д. Штеренберга Отчим. Рисунки О. Коровина Чур, не игра! Рисунки О. Коровина Достойнейший. Рисунки О. Коровина Сочинение на вольную тему. Рисунки О. Коровина "Тебе посвящается..." Рисунки О. Коровина Для старшего возраста Бременер Макс Соломонович "ТЕБЕ ПОСВЯЩАЕТСЯ..." Повесть и рассказы Ответственный редактор И. В. Пахомова. Художественный редактор Е. М. Гуркова. Технический редактор Т. В. Перцева. Корректоры Э. Н. Сизова и 3. С. Ульянова. OCR - Андрей из Архангельска Ордена Трудового Красного Знамени издательство "Детская литература" Комитета по печати при Совете Министров РСФСР. Москва, Центр, М. Черкасский пер., 1. Ордена Трудового Красного Знамени фабрика "Детская книга" Э 1 Росглавполиграфпрома Комитета по печати при Совете Министров РСФСР. Москва, Сущевский вал, 49.