л Саблина, никого не удивил. Еще в начале года передавалась из уст в уста история одного ученика 9-го "Б", одноклассника Игоря. Тот хорошо играл в шахматы, пылко "болел" за Смыслова и Петросяна и на этой почве сблизился с Макаром Андроновичем, который был тоже и игрок и болельщик. На переменах они частенько вперебой анализировали отложенные позиции шедшего в то время турнира. Но однажды географ не поддержал с учеником разговора. "Не могу, - сказал он с сожалением, - уважать человека, который на немой карте принимает Рейн за Везер, а о Лорелее не слыхивал. Не могу уважать и не хочу притворяться!" Случай этот произвел на ребят большое впечатление. В особенности непостижимым казалось то, что Макар Андронович обиделся за Лорелею, которая, в отличие от Рейна, к географии как будто не относилась, так что за нее впору было бы оскорбиться скорее уж Ксении Николаевне... Итак, не было ничего удивительного, что строгий Макар Андронович был сух с Валерием, показавшим на днях довольно-таки нечеткие знания. - Продолжим урок, - произнес Макар Андронович подчеркнуто бесстрастным голосом. - Сначала только попросим выйти из класса Кавалерчика. - За что? - осведомился Кавалерчик, без особого, впрочем, недоумения. - За попытку сорвать урок, - ответил учитель, - за безобразную выходку. Уяснили себе? - спросил он язвительно. И Кавалерчик, не мешкая, покинул класс с такой непринужденностью, словно бы его отправили к нянечке за тряпкой. А урок продолжался. ...Вечером Валерий выступил на заседании комитета комсомола и совета дружины. Он сказал то, что собирался, но, в общем, все вышло не так, как он загадывал наперед. Так как собрались за тем, чтоб организовать подготовку к диспуту на тему "Облик советского школьника", то долго намечали будущих основных ораторов. Намеченные, в словах, до комичного одинаковых, давали себе "самоотвод" и молили освободить от поручения. Поскольку они были главным образом из числа отличников, то намекали еще, что нагрузка может дурно отразиться на их успеваемости. Их уламывали. Кое-кто соглашался. Кое-кто упорствовал. В конце концов все изрядно утомились. Тут и получил слово Валерий. - Коммунистическое воспитание - это воспитание правдой... - начал Валерий и остановился. Слушали плохо - точнее, совсем не слушали. Шептались, перебрасывались записками. На миг он почувствовал себя беспомощным. - Коммунистическое воспитание - это воспитание правдой, - повторил он с отчаянной решимостью. Зинаида Васильевна ободрительно качнула головой. Как член редколлегии школьного радио, она присутствовала теперь на каждом заседании комитета. - И вот, - продолжал Валерий, - это обязательно надо помнить. А мы все говорим, между прочим, что наша школа всем пример. И другим позволяем так говорить. По-моему, это выходит неправда. Какой же мы пример? Взять хоть то, что у нас Лаптева избили, Хмелика избили. Ведь это... - Мне, например, известно, - прервала Котова, - что Лаптев и Хмелик расшиблись при падении. У нас на переменах, бывает, носятся эти пятиклассники прямо, простите, как угорелые, так что ничего удивительного нет. А насчет избиения я лично слышу в первый раз. - И все-таки это было, хотя вы не слышали, - снова заговорил Валерий. - Лаптева вот перепугали до того, что он, я узнал, переходит учиться в другую школу. - Ну и трус! - небрежно бросил кто-то. - Конечно, плохо, что он струсил, я согласен, - сказал Валерий, - но плохо и то, что было от чего струсить. - Думайте, что говорите, - сухо посоветовала Котова. - Я как раз много думал, - искренне ответил Валерий. - И считаю: можно найти тех, кто бил Лаптева и Хмелика; кто в переулке околачивается и карманы малышей выворачивает. Но их некоторые у нас не хотят замечать, чтоб не уронить школу в глазах района. Рассуждают, наверное, так: раз мы пример, как же у нас может быть неблагополучие? А вот есть! - Это у него против воли вырвалось со злостью. - И нечего нам другим себя ставить в пример! Давайте лучше мы сами будем с кого-нибудь брать пример! Он сел, взмокший от волнения, ощущая, что говорил не очень складно, но все-таки неопровержимо. Вытер платком лицо, шею и исподлобья поглядел на ребят: всколыхнули ли в них что-либо его слова?.. Ему мягко улыбнулась Лена. Поощрительно подмигнул Станкин. Валерий взглянул на Гайдукова. Ошибиться было невозможно: Игорь украдкой играл в "балду" с комитетчицей-десятиклассницей. Физиономия его становилась попеременно то напряженно-озадаченной, то лукаво-ликующей. И, когда партнерша, уже в тупике, морщила лоб, отсрочивая поражение, Игорь смотрел на нее со свирепым нетерпением. Он ушел в игру с головой. Валерий оцепенел. Он не был пай-мальчиком и сам на скучных уроках ухитрялся незаметно играть с соседом в "балду" - отчего не скоротать время? Но сейчас... Как мог Игорь развлекаться пустяками, когда он, Валерий, говорил о самых важных для школы вещах! Вконец расстроенный, Саблин плохо соображал, что доказывала Зинаида Васильевна. А она доказывала, что нет оснований подозревать расправу там, где просто-напросто упали и ударились два ученика из-за собственной разболтанности и несобранности. - Давайте поэтому поборемся с разболтанностью отдельных учащихся на переменах, - сказала Зинаида Васильевна. Румяная девочка в накрахмаленном фартуке, с толстой холеной косой - председатель совета дружины - записывала речь Зинаиды Васильевны в тетрадь. Валерий смотрел на нее, и ему отчего-то было жаль аккуратную девочку, хотя ругала Котова как раз его. - По просьбе Саблина, - говорила Котова, - секретарь комитета комсомола Гайдуков и я беседовали с Костяшкиным и Шустиковым, которых Саблин считал обидчиками малышей. Но он подозревал их зря. Костяшкин сейчас по всем предметам успевает, дисциплина у него прихрамывала в прошлом. А Шустиков и вообще паренек скромный; он, правда, далек от коллектива, однако стоит его, пожалуй, принять в комсомол - это его втянет в коллектив. Ни о каких проступках этих ребят нам никто не сообщал - не то что о "бедном мальчике" Хмелике, который попал снежком в тот самый класс, где учится его вожатый Саблин! Какие Саблину надо из этого извлечь уроки?.. Дальше Валерий некоторое время не слушал. К чему? Какие можно извлечь уроки из того, чего на самом-то деле - он знает - в жизни не было?.. Он только следил с полусонным любопытством за движением руки председательницы совета дружины: кажется, много уже написала... Потом Зинаида Васильевна возвысила голос. Валерий заставил себя прислушаться. - Саблин не смеет этого утверждать... У нас некому и некого бояться! У нас замечательная школа, из которой вышли такие всем известные люди... И она назвала действительно славные имена людей, которые окончили 801-ю школу в предвоенные годы. - И это вымысел, товарищи, - заканчивала Котова, - что мы молчим о неблагополучии, опасаясь уронить себя в глазах района. Мы не молчим. Могу сказать для доказательства, что мы, например, вовсе не собираемся замазывать выходку Кавалерчика. Вся комсомольская организация будет обсуждать дело Бориса Кавалерчика, который пытался у нас сеять страх. - И тем ровным голосом, которым сообщают иногда особенно тревожные новости, Зинаида Васильевна пояснила: - Сегодня, во время урока географии в девятом "А" Кавалерчик крикнул: "Бомба!" - И никто не испугался! - отчетливо, задорно добавила Лена Холина в наступившей тишине. - В этом мы разберемся самым подробнейшим образом, - заключила Котова. Тут поднялся со своего места Гайдуков. - В сущности, - заключил Игорь, - тут все сказано. В поступке Кавалерчика мы, конечно, разберемся. Я лично думаю... - Секретарь комитета замолк, наморщил лоб и затем продолжал твердо: - Думаю, что достаточно будет обсудить проступок Бориса на комсомольской группе. Не вижу нужды, чтоб этим занималась вся комсомольская организация. Нет, по-моему, такой нужды. А вообще дисциплина у нас, к сожалению, хромает. Надо будет подтянуться. Об этом правильно говорили и Зинаида Васильевна и Саблин. Больше никто не брал слова. Председательница совета дружины достала промокашку - такую же идеально чистую, гладкую и твердую, как ее форменный фартук, - прикоснулась ею к непросохшим строчкам, после чего бесшумно подула на них и спрятала тетрадь. Заседание кончилось. В раздевалке Валерия остановил Игорь. - Валер! - Он хлопнул Саблина по плечу. - Я что-то не уразумел, что ты сегодня отмочил. Мне показалось, ты поначалу в философию ударился, я и не стал слушать. Потом, смотрю, тебя Зинаида костит... Ты насчет чего толковал? - Ладно, проехали семеро на одном колесе, - ответил Валерий пасмурно и пошел к дверям. - Постой! - попросил Игорь. Валерий обернулся. Игорь минуту молчал, должно быть ища слова. Потом просто протянул Валерию руку. - Брось, Валер, - сказал он негромко, - это дело перекурим как-нибудь. Валерий не отвечал, с болью сознавая, что не может вот так, легко, простить Игоря и дружить снова, ничего не затаив. - Будь здоров, - пробормотал наконец Валерий и, на мгновение сжав протянутую руку Игоря в запястье, быстро пошел прочь. Он шагал по переулку, и в голове вертелась одна мысль: "Игорь не друг, Игорь не друг!.." Валерий не знал, что в действительности это не так. Игорь ценил дружбу Валерия и ни в коем случае не желал ее терять. Он просто не всегда верил в серьезность и нужность занятий, на которые как секретарь комитета комсомола тратил немало времени. Случалось, что Гайдуков - порой лениво, порой ретиво - занимался делами, которые считал пустопорожними. Но Валерий не догадывался об этом. И Валерий переживал крушение дружбы. Он то растравлял свою рану, то думал о другом, тоже невеселом. Неужели теперь начнут "казнить" Бориса?.. К чему? Он был убежден, что Кавалерчик не может принести школе вреда. Не может, нет! Валерий ощутил вдруг усталость; голова обрела вес, ноги стали ненадежно легки, - так бывает поздним вечером, после долгих часов труда, когда завтрашний день не обещает радостей. Тут его догнала Лена и окликнула: - Саблин! ГЛАВА СЕДЬМАЯ - Лена, - сказал Валерий виновато, - я Макаренко не вернул. Ты извини. Завтра принесу. - А хочешь, - ответила она, слегка задыхаясь (видно, запыхалась, догоняя его), - я тебе его подарю? Ты сегодня замечательно выступал! Я тебе это хотела сказать. - Нет, серьезно?.. - спросил он, в одно время и просияв и оробев. - Ты просто умник, вот кто! - энергично закончила Лена. - Да нет... - запротестовал он. И, словно бы оправдываясь, добавил: - Ну, в самом же деле, такое безобразие у нас в школе творится! Хорошо бы, мы одни терпели, - главное, малышам от хулиганья достается! - Вот их обязательно надо как-то защитить, Валерий... Что-то придумать. Пока наш комитет повернется... - Лена с досадой махнула рукой. - В общем, получается: на комитет надейся, а сам не плошай. - Я, конечно, пока что плошаю, Лена, ты права, - сказал Валерий, принимая все на свой счет. - Но как, конкретно, быть? - Он, раздумывая, закусил губу. - Сегодня уже поздно... - Лена помедлила немного. - Может, завтра вместе что-нибудь придумаем? Завтра ведь воскресенье. Действительно, воскресенье. А он и позабыл... Обыкновенно же в субботу это часто вспоминается. Значит, завтра свободный день, и они с Леной увидятся не в школе! - Давай, верно, попробуем придумать, - проговорил он, не выказывая радости. - Может, что получится... Оставалось условиться, где они встретятся, но об этом Валерий стеснялся спросить. Он пробормотал только: - У тебя телефон есть? - Нет. А у тебя? - Есть. В коридоре у нас. В общем, есть. Он записал ей номер своего телефона, и Лена, прощаясь, пообещала: - Я позвоню тебе завтра часа в два. ...С десяти часов утра Валерий стал бегать на телефонные звонки. Он не мог допустить, чтобы трубку снял кто-нибудь, кроме него. Вдруг у Лены в плане дня что-либо переменится, она позвонит не в два, а раньше, к телефону подойдет домработница соседей Алена и, не расслышав, как это с ней бывает, кого просят, скажет: "Таких нет. Частна квартира"... И Валерий без устали бегал в коридор на звонки. До двух она не позвонила. В два Валерий, выйдя в коридор, в упор посмотрел на телефон, но тот был безмолвен. Валерий простоял возле него несколько минут, держа руку на трубке. Звонок не раздавался. Он снял трубку, услышал гудок: аппарат был исправен. Валерий вернулся в комнату, присел. Посмотрел на часы - пять минут третьего. Тут он вспомнил, что Лена обещала позвонить "часа в два". Часа в два, а не в два часа! Значит, есть еще время. Мать, лежавшая на диване с журналом, встала, потянулась и, лениво коверкая слова в длинном зевке, слегка посетовала себе под нос: - Что-то ты сегодня, Валерик, неприкаянный какой-то... - Потом совсем другим голосом, озабоченным и внятным, она проговорила: - Надо тебе сегодня ушанку покупать. В кепке уже холодно, а прошлогодняя твоя зимняя - совершенно куцая; я вчера вынула из нафталина. - Прохожу в кепке, - отозвался он беспечно. Да он скорее с непокрытой головой встретил бы зиму, чем ушел из дому сейчас, когда, может быть, еще позвонит Лена! - Ну, это ты брось, - сказала мать категорически. - Пойдем-ка. - Мама, я не могу, - ответил он. Он и вправду не мог - и не только уйти. Ожидание поглощало его без остатка. Он не мог продолжать донельзя будничного пререкания. Чем привычнее было все вокруг, тем невероятней казалось, что эта обычность нарушится звонком Лены. Ольга Сергеевна не расспрашивала и не настаивала. Она деловито обмерила голову Валерия клеенчатым сантиметром. Отбросив сантиметр в ящик, плотно прижала ладонь к его лбу. Потом отняла ладонь, пристально посмотрела ему в глаза: - Здоров? - и отправилась за шапкой одна. Стало немного легче. Телефон, однако, молчал. Обострившимся слухом Валерий уловил, что кто-то в коридоре снял трубку. Оказалось, что сосед, шестиклассник Женя, собирается звонить приятелю, чтоб узнать у него, как решить задачу по алгебре. Валерий тотчас сказал, что поможет ему сам. И телефон, оставшийся незанятым, зазвонил наконец. Женя крикнул: - Валерий, тебя! Валерий нарочито медленно, чтобы утишить сердцебиение, подошел, кашлянул и, изловчившись, произнес почти равнодушно: - Да?.. - Валер, ты? - услышал он и, еще не зная, кто это, испытал опустошительное разочарование: голос был мужской. - Чем занимаешься?.. Теперь Валерий узнал Игоря Гайдукова. Он не обрадовался. В ту минуту его волновало только одно: Игорь занимает телефон. Игорь же сначала очень обстоятельно рассказал о спектакле в ТЮЗе, на котором только что побывал, потом подышал в трубку и спросил: - Как, серчаешь еще? - Да, - ответил Валерий. - Вот я и слышу, - сказал Гайдуков. - Так вот, брат, не виноват я перед тобой. По трем, значит, причинам... "По трем причинам!" - ужаснулся Валерий, представив себе, как Лена, пока Игорь излагает эти причины, без толку пытается дозвониться и, отчаявшаяся, уходит из автоматной будки... Душа не лежала мириться с Игорем, но главным для Валерия было - тотчас закончить разговор. И он поспешно ворчливо перебил: - Ладно, чего долго рассуждать! Может, и верно, ты не виноват. Хватит про это! - То-то и оно! - проговорил удовлетворенно Гайдуков. - Ну, будь здоров. Может, сегодня заскочу. Пока! Валерий со вздохом повесил трубку. В три она не позвонила. В четыре - тоже. Валерии, сутулясь, ходил по комнате и гадал: "Заболела? Но вчера была здорова. Раздумала? Но почему? Просто забыла? Едва ли..." В половине пятого зашел за "Комсомольской правдой" Владимир Андреевич, отец Жени. (Соседи выписывали разные газеты и потом давали их друг другу читать.) Остановившись в дверях, он спросил Валерия: - Случилось что-нибудь?.. - Да нет, ничего, - ответил Валерий и перестал ходить по комнате. Он сел, и стало явственно слышным тиканье стенных часов. Каждое "тик-так" отдаляло его от двух часов, когда звонок был реален. Он вышел в коридор, словно там, где не было часов и тиканья, время проходило не так скоро и не так пугающе безостановочно. Вернулась из магазина мать, и это говорило только о том, что приближается вечер. Она щелкнула выключателем. Свет лампы был неприятен - еще одно подтверждение того, что наступает вечер. Приоткрыла дверь Марина Петровна, мать Жени, и позвала Ольгу Сергеевну с Валерием "на чашку чая". Такие общие чаепития или ужины часто устраивали по воскресеньям дружившие между собой соседи. Особенно по вкусу это было матерям - хождение в гости избавляло то Марину Петровну, то Ольгу Сергеевну от хозяйственных хлопот. Кроме того, Женя, страдавший отсутствием аппетита, в гостях и при гостях ел, по словам Марины Петровны, куда охотнее. Это также было немаловажно. Едва соседи собрались за столом, раздался телефонный звонок. Валерий метнулся было из комнаты, но Владимир Андреевич его опередил. - Это меня! - крикнул он из коридора. Придя в комнату после короткого разговора с приятелем, он заговорщически осведомился у Валерия: - Что, должна позвонить она? - Должна была... товарищ один... - пробормотал Валерий. - Понятно, - сказал Владимир Андреевич. - Все-таки ждать звонка в теплой квартире куда веселей, чем ожидать прихода девушки около какого-нибудь памятника. Мне вот, - продолжал Владимир Андреевич, - Марина одно из первых свиданий назначила около памятника Пушкину. Я ждал ее полчаса без результата, потом хлынул ливень, и под ним я простоял еще полчаса. Причем я был совершенно один на площади - все укрылись в подъездах, или под навесами, или, наконец, куда-нибудь бежали, - а я торчал у памятника, боялся, что Марина придет и огорчится, если не застанет меня на условленном месте. А она пришла, когда дождь утих, сухая - ни одной капли на нее не упало, - аккуратная такая и неторопливая. Оказалось, на пятнадцать минут она решила опоздать заранее. Пошел дождь - она решила переждать. Прошел дождь - она отправилась на свидание, ничуть не сомневаясь, что я окажусь на условленном месте... - Попробовал бы ты на нем не оказаться! - грозно произнесла Марина Петровна улыбнувшись. - И после этого ты на ней женился? - спросил пораженный Женя. - Да! - ответил Владимир Андреевич с притворно сокрушенным вздохом. - Именно так. - А я, например, - сказал Женя почти наставительно, - очень ценю в людях точность. И на неточном человеке ни в коем случае не женюсь. - Ладно, увидим. Молоко допивай, - сказала Марина Петровна. "Значит, это у них у всех так водится... Не только Лена... - сумрачно соображал Валерий, не чувствуя себя тем не менее сколько-нибудь утешенным. - Что ж..." Зазвонил телефон. - Будьте добры, Валерия... Валерий?! Ты, наверное, меня уже знать не хочешь? - Что ты! Почему?.. - возразил он. - Тут у меня мама прихворнула немного. Не могла ее оставить. А сейчас папа пришел, я сразу выбежала к автомату... - Она смолкла. Слово теперь, видимо, было за ним. - Погуляем? - предложил он. - Погуляем... - согласилась Лена. - Хотя погода вообще-то жуткая. - Может, тогда... может, ко мне зайдешь? - А ты где живешь?.. - спросила она колеблясь. - Близко! Тут совсем близко! Если проходным - две минуты. Хотя ты проходным не пойдешь, - спохватился он, подумав, что девочки, наверное, не пользуются проходными дворами. - Да все равно - рукой подать. Он стал с воодушевлением, с уймой подробностей объяснять, как сказочно короток, прям, прост путь до его дома. Лена сказала, что сейчас придет. И тут, вопреки всему, что растолковал, Валерий испугался вдруг, что она не найдет дороги, станет плутать, и велел ей оставаться у автомата на площади - он сам за ней прибежит. Мать сразу заметила, как переменился в лице Валерий, когда он, уже в пальто, заглянул к Марине Петровне. - Мама, - заговорил он быстро и возбужденно, - я сейчас вернусь!.. Нет, ничего не произошло. Сейчас ко мне зайдет мой товарищ, с которым мы на одной парте сидим. Вот и все. Почему-то он говорил о Лене в мужском роде, несмотря на то что соседям предстояло, конечно, ее увидеть, и вообще не к чему было напускать туман. - А как фамилия товарища? - спросила мать. - Это не Гайдуков? - Его фамилия Холина, - ответил Валерий, продолжая упрямо говорить о Лене в мужском роде. - Мы сейчас придем. - И, желая показать, что во всем этом нет решительно ничего потайного, добавил, убегая: - Женька, ты заходи! Мы тебе по алгебре поможем. Чего хотелось Валерию в тот вечер? Его желания были определенны: чтобы Лена понравилась матери сильно, восхитила бы ее, чтобы мать не показалась Лене замкнутой, суховатой и непременно приглянулась; чтобы все втроем они о чем-нибудь весело беседовали - пусть, например, мать примется подтрунивать над тем, как косноязычно он выражается: это у нее получается забавно и необидно. Но вышло все немного по-другому. Мать, как это случалось с ней только в минуты большого смущения, была церемонно и как-то даже старомодно вежлива. Стол оказался очень хорошо сервированным - так хорошо и тщательно, что это ошеломило в первую очередь самого Валерия, который и разостланную узорчатую скатерть и расставленную на ней посуду - ободок черный с золотом - видел до этого в употреблении не более трех раз в жизни. Ольга Сергеевна угощала Лену, чересчур часто осведомляясь, не подлить ли ей чаю, а Валерий, морща лоб, силился вспомнить что-нибудь очень смешное. Ему казалось, что сейчас самое важное - рассмешить мать и Лену: это разрядит напряжение. Но он не мог ничего припомнить. Внезапно вошел Женя, причесанный и одетый так, как мальчики его возраста бывают причесаны и одеты лишь в дни именин. Поздоровавшись, Женя сел за стол напротив Лены и стал молча в упор на нее смотреть. - Тебе задачу помочь решить? Мы это в два счета... - сказал Валерий, объясняя Женино появление. - Задача решена, - кратко ответил на это Женя, не отрывая от Лены внимательных глаз. "Черт, как его вытурить? - подумал Валерий, готовый провалиться сквозь землю. - Он, кажется, рано спать ложится..." Тут Валерию повезло. Постучала Марина Петровна: - Женечка, домой! Пора спать. Женя покорно встал. Но, прежде чем увести его, Марина Петровна стала зачем-то оживленно рассказывать, каким был Валерия в детстве. Она сообщила, что он не терпел купаний в корыте, что он - удивительно! - охотно раздаривал свои игрушки друзьям, что он был задиристым, но на редкость рассудительным мальчиком, и, наконец, что он совсем не играл с девочками - никогда их не принимал в мальчишечьи игры. - Ни в какую не принимал, стороной обходил! - И Марина Петровна рассмеялась, оттеняя этим смехом ту разительную перемену, которая с тех пор произошла. После этого Ольга Сергеевна коротко, но опять-таки неизвестно зачем, поведала о том, как Валерий, семи лет, заболел дифтеритом, который сперва приняли за ангину, а встав в первый раз с постели, спросил: "Мама, я теперь больше не пациент?" Валерию подумалось, что, слушая все это, Лена, наверное, жалеет о потерянном вечере. А она видела его смятение и сочувствовала ему. Марина Петровна и Женя ушли, Ольга Сергеевна не мешала сыну и гостье, только изредка вставляла свое слово, но все-таки Валерий вел себя несколько принужденно, потому что вспоминал все время о речи Зинаиды Васильевны, напастях, грозящих Хмелику и Борису, о дурацком примирении с Игорем по телефону... Но обо всем этом неудобно было говорить в присутствии матери - и не потому даже, что не улыбалось ее в это посвящать: слишком долго пришлось бы вводить Ольгу Сергеевну в курс событий. И он ждал: может, мать отправится сейчас на кухню с посудой, и они останутся одни. В это время явился Игорь. Он взросло поздоровался с Леной - пожал ей руку, учтиво поклонившись всем корпусом, - отчетливо произнес: "Добрый вечер, Ольга Сергеевна!" - и, как бы покончив на этом с торжественной частью, шумно похлопал Валерия по спине. - Был сегодня в ТЮЗе, - сказал он. - Открывается занавес, приглядываюсь: очевидно, на сцене педсовет, а может, собрание родительское - тетеньки в белых блузочках про что-то рассуждают резво так, правда... Потом одна говорит: "Честное пионерское!" В чем, думаю, дело? Оказалось, совет отряда изображается. Пожилые артистки представляют пионеров. Нельзя, понимаешь, на это из первых рядов глядеть - а я как раз во втором сидел... Игорь рассказывал о спектакле гораздо свободнее и комичнее, чем по телефону. Валерий слушал его со смешанным чувством: и признателен был за то, что тот всех развлек, и претило немного то, что у Игоря такое прекрасное расположение духа, когда в школе вчера все вышло довольно нескладно. Тем не менее Валерий временами фыркал, а Лена даже хохотала. И, смеющаяся, так нравилась Валерию, что, в конечном счете, он получал от шуток Игоря истинное удовольствие. О теме спектакля Гайдуков говорил немножечко свысока, а когда Лена от спектакля перевела было разговор на последние школьные новости, взмолился: - Ребята! В воскресенье - увольте! - и прижал руку к груди, на миг изнеможенно уронив голову, - жест, к которому куда чаще прибегают актеры на сцене, чем люди у себя дома. Валерия покоробило. Он увидел, что и лицо Лены стало неприязненным. И не в наигрыше было дело. Игорь, если "декламировал", сам обезоруживающе над собой подсмеивался; кому-кому, а ему рисовка не была свойственна. Задевала самая суть слов Гайдукова. И, оставшись с Леной наедине - после того как все трое вышли на улицу, Игорь тотчас простился, - Валерий недобро сказал: - Вот какой молодец! - Он кивнул в сторону, куда удалился Гайдуков. - А у Кавалерчика небось перерыва на воскресенье не было... - И у нас с тобой! - отозвалась Лена, и Валерию стало жарко от радости, что она объединила их в этой фразе. Остаток вечера ему везло. Было скользко. Прохожие осторожно ступали по прозрачной наледи, тускло отсвечивающей лишь вблизи от фонаря. Какая-то женщина опрокинулась навзничь; коробка консервов, выпавшая из ее рук, пролетела по мостовой целый квартал со стремительностью шайбы. Возле них кто-то судорожно дернулся, сохраняя равновесие. Был веский повод взять Лену под руку. Валерий им воспользовался. Они шли не торопясь. - А вы с Игорем дружите? - спросила Лена. - Да, - ответил Валерий. - Наверное, так с класса шестого приятели. Он здорово начитанный парень, но не задается, не строит из себя, знаешь... - А ты начитанный? - прервала Лена. - Я приключенческую литературу почти всю прочитал, - ответил Валерий. - И, кроме того, классическую, конечно... Но классическую не всю, - добавил он честно. - Классическую - "кроме того"? - переспросила Лена голосом, хотя и не столь беспощадным, но все-таки смахивающим на тот, которым осведомлялась когда-то насчет Макаренко. - Классическую тоже люблю... - сказал он, как тогда теряясь от ее почти надменного тона. - Тоже так тоже... - Лена помолчала минутку, погоняла перед собой уголек, точно в "классы" на ходу поиграла. - А мне твой Игорь что-то не очень... - Она скроила гримасу. - Мой! - Он усмехнулся. - Я вчера решил: отрезано, был ты мне другом, хватит! - Это когда он на комитете с Галиной в "балду" сражался? - Да. Ты откуда узнала? - Оттуда! Ты волком на него смотрел - вот откуда!.. А потом ничего не сказал? - Почему? Сказал. - Что же, интересно? - Что, мол, дружба врозь. Ну, не в таких, может, словах... Да он понял. - Ого! - произнесла Лена. В ее голосе было чуть-чуть завистливое уважение к такой прямоте и одновременно робость перед нею. - Что же он тогда к тебе сегодня явился? - Так мы днем вроде помирились, - неохотно ответил Валерий. - Помирились? Это как же? - И, так как он запнулся, ответила сама: - Я знаю - так! - Лена высвободила руку, согнутым мизинцем зацепила мизинец опешившего Валерия и, откровенно издеваясь, пропела младенческое заклинание: - "Мирись, мирись, никогда не дерись! Если будешь драться - не буду играться!.." Вот так вы и помирились, - уже не дразня, спокойно закончила она. - Значит, думаешь, я на попятный пошел, да? - спросил он тоном мальчишки, ударяющегося в амбицию. - Думаешь, да? - повторил он, цепенея от сознания, что ведет себя несолидно, неуместно и падает в глазах Лены. Она не ответила, только взглянула на него, точно не узнавая. И тогда Валерий, желая погасить этот взгляд, следя больше за ее глазами, чем за собственными словами, рассказал, каким скоропалительным и случайным было его примирение с Игорем, почему он скомкал разговор. Где-то в середине последнего слова его точно опалило: выдал себя! Проболтался! Она, конечно, все поняла... Он шел и смотрел неотрывно себе под ноги, потом скосил глаза на Лену. Она тоже смотрела себе под ноги, лицо ее было темно-розовым от смущения... И выглядела не увереннее его. - Чудак, - сказала наконец Лена, - я же тебе все равно дозвонилась бы! Он был счастлив. Ведь Лена сказала это, не пропустив мимо ушей его слова, нет, а в ответ на них! Ее ответ значил, что ей не надоело б еще и еще раз опускать в прорезь автомата монету, слышать короткие гудки, снова занимать очередь к будке и опять набирать его номер... Это было замечательно! Это была почти что взаимность! - Валерий, - проговорила Лена, - а мы так и не придумали, как защитить твоих малышей. - Вероятно, она вспомнила об этом потому, что они прошли мимо той подворотни в школьном переулке, где всегда топтались подростки, которых невольно сторонятся прохожие. - К завтраму будет придумано! - пообещал Валерий. Ему сейчас все было под силу. - И тогда мне скажешь? - Конечно. - Уж, пожалуйста, меня как члена комитета держи в курсе деля. Ладно?.. - спросила она, улыбнувшись ему. - Ладно, член комитета, - ответил он ворчливо и все-таки очень мягко. Ему хотелось немедля о ней позаботиться, сейчас же от чего-то оберечь, и тяготило, что нет для этого повода. - Не холодно? - спросил Валерий. Гуляя, они сделали изрядный крюк и только теперь повернули в сторону ее дома. Навстречу порывами дул ветер, взметая сор и даже дробленый шлак, которым посыпали наледь. - Нет, что ты... Ой!.. - Лене что-то попало в глаз - должно быть, частица шлака. Она стала спиной к ветру, и Валерий скомандовал, повторяя то, что, бывало, говорила ему мать: - Не три! Надо хорошенько поморгать! Она покорно и старательно заморгала, потом сказала: - Кажется, прошло... - Ну, больше тебе ничего не попадет в глаз, - заявил Валерий. Он крепко взял ее под руку, и они зашагали: Валерий - лицом, а Лена - спиной к ветру. Когда у Валерия заслезились глаза, Лена предложила перемениться ролями, однако он не согласился. Он вел Лену так, что режущий ветер не касался ее лица. И он был горд, точно способ ходьбы задом наперед являлся важным изобретением, к тому же ему принадлежащим. ГЛАВА ВОСЬМАЯ Валерий действительно придумал, как защитить малышей, и очень скоро - на другой день. Когда, насвистывая, подбрасывая и ловя только что купленный батон, он шел из булочной, его остановил тренер юношеского спортивного общества. Так как Валерий пропустил несколько последних тренировок, то встрече не обрадовался. Но тренер ругать его не стал. - Смотри, сегодня обязательно приходи, - только и сказал он, не очень-то сурово грозя Валерию пальцем. - Летом зачастил, теперь манкируешь. - Точно приду! Я не манкировал, Федор Васильевич... - начал Валерий, которого проняло, как всегда, если с ним говорили менее резко, чем он заслуживал. - Тут получилось то... Но Федора Васильевича отвлек проходивший мимо знакомый, а повернувшись через минуту к Валерию, он спросил: - Теперь-то здоров? - Будто Валерий только что жаловался ему на хворь. И Валерий, опустив голову, как если б перед этим наврал про болезни, ответил: - Теперь - да. На занятии боксерской секции, когда он снова после перерыва молотил по "груше", а слева и справа делали то же другие ребята, ему как раз и пришла в голову мысль... Вечером, когда к парням, роившимся, как всегда, у ворот большого двора в школьном переулке, присоединился Шустиков, - закурил, сплюнул, вообще начал было неторопливо обживаться в приятном обществе, - перед воротами остановился маленький отряд. Это были десять юных боксеров с одинаковыми чемоданчиками и руками, тяжелыми даже на вид. Предводительствовал отрядом Валерий. - Есть разговор! - обратился он к Шустикову и прочим. Боксеры окружили их полукольцом и опустили чемоданчики на землю. - Значит, вот, - сказал Валерий. - Если мальцов из нашей школы кто тронет... Ясно? - А ты и есть защитник юных пионеров? - спросил парень, в котором Валерий узнал того самого, что осенью пристал к нему и Игорю. - Вот-вот, защитник, - сказал из-за плеча Валерия товарищ по боксерской секции. - А дело так будет поставлено: юный пионер, допустим, сам себе ненароком шишку набьет, а мы вас за бока будем брать. Вот как будет дело поставлено! - Ты сперва до боков доберись! - хорохорился тот же парень. - Хук - справа, хук - слева, и ты повис на канате, - пояснил Валерий. - Хватит справа, слева - не надо, - сказал коллега Валерия. - Все понятно? - осведомился Валерий. Юные боксеры сделали шаг вперед и сжали кулаки. На языке военных это называется демонстрацией силы. - Нужна нам ваша мелюзга! - осторожно огрызнулся кто-то. - А тогда - р-разойдись! - скомандовал Валерий. Приятелей Шустикова было не меньше, чем боксеров, но они оценили силы противника. Со словами: "Неохота связываться, а то б я им..." - парни стали независимо оттягиваться в глубь двора. И тут Шустиков, который в продолжение всего обмена любезностями помалкивал - покуривал, чмокая при затяжках, с видом бесстрастного наблюдателя распри, - поднялся на крыльцо и хрипло крикнул Валерию: - Довоюешься, сволочь! - и рванул на себя большую, обитую войлоком дверь. Но то ли дверь отсырела (крыльцо было запорошено снегом), то ли, против обыкновения, заперта - так или иначе, она не распахнулась. А Валерий в несколько прыжков достиг крыльца, обхватил Шустикова, повернул к себе спиной и прижал грудью к скрипнувшим, качнувшимся перильцам. Высвободиться Шустиков не мог. Заступничество приятелей выражалось в покрикиваниях, вроде: "Че те от него надо?!" - бодрящих, но, в сущности, безрезультатных. На секунду Алексею показалось, что Валерий, навалившийся на него всей тяжестью, его отпустил. Однако через мгновение Саблин внезапно приподнял Шустикова за штаны и ворот над перильцами, встряхнул, багровея от усилия, и разжал пальцы. Расстояние до земли, вернее - до мягкого сугроба, равнялось полутора метрам. Лететь было недалеко, хотя и унизительно. Нырнув в снег (он ударился только коленями), Шустиков сразу же вскочил, равномерно облепленный снегом. Валерий, отступивший к своему отряду, сказал: - Пока! И тут заливисто захохотал трехгодовалый мальчонка, насыпавший совком снег в игрушечный грузовик, который он, сопя, тащил за собой на тесемке в глубь двора. Мальчонка движением, уморительно-неожиданным для такого маленького, кинул в сторону совок, сел в снег (а пропади все пропадом, дайте посмеяться вволю!) и захохотал безудержно, как хохочут маленькие в кукольном театре, когда разойдутся. Он смеялся, конечно, не посрамлению хулигана, а просто тому, что большой дядя вывалялся в снегу, как маленький, и вытаскивает снег из-за пазухи, из карманов, из рукавов, где никогда у больших не бывает снега. Шустиков подскочил к нему, рявкнул что-то и вдруг пнул ногой грузовичок, так что тот упал в угольную яму. Няня поспешно сказала маленькому: - Пускай... подумаешь! Он уже плохой был, этот грузовик, старый совсем, а у тебя новый есть, и еще заводной папа тебе купит. Посадишь в него солдатиков - ка-ак помчит твой автомобиль! Малыш страдальчески сдвинул светлые брови, решая, горевать ли. Потом глотнул, встал, крикнул Шустикову вслед: - У него все равно колеса не крутились! Шустиков буквально ворвался к Костяшкину. Он редко заходил к нему раньше, потому что Костяшкин каждый день сам являлся к Алексею и они вместе проводили время во дворе. Но всю последнюю неделю Костяшкин почему-то носа не казал. Это озадачивало Шустикова, он подозревал, что тут что-то нечисто, так как Костяшкин избегал его и в школе, однако спрашивать, в чем дело, из самолюбия не желал. Много чести для Васьки Костяшкина!.. Но, после того как Валерий на глазах всей компании бросил его в снег, Шустиков побежал к Костяшкину. Не затем, чтоб узнать наконец, почему Васька отбился от компании, а затем, чтобы выместить на нем злость, "психануть" всласть... Что Костяшкин снесет, стерпит, в этом он не сомневался. Васька был тряпкой. - Ты где пропадаешь? - с порога накинулся Шустиков на приятеля. - Когда надо - тебя нет! - Он громко выругался, не заботясь о том, что его могут услышать Васькины соседи. Он был действительно вне себя. Костяшкин знал, что Алексей не бранится, когда поблизости незнакомые люди, он дает себе волю лишь в тесном кругу "своих" ребят. - Чего к нам ходить перестал, а? - наседал Шустиков. Алексея возмущало, что Костяшкин, обладавший немалой физической силой и только за то пользовавшийся его уважением, не оказался рядом с ним как раз тогда, когда мог пригодиться. - Я, Леша, потому не хожу... - начал Костяшкин и забегал глазами по комнате, точно ища лазейку. - Вообще я решил кончать бузу! - закончил он. Бухнулся на диван и небрежно засвистел. Шустиков сел рядом. - Ты про что? - спросил он. - Про то. Я в комсомол, может, вступать буду, - сообщил Костяшкин с улыбкой, чтобы, в случае если Алексей впадет в ярость, можно было обратить все в шутку. Шустиков отозвался презрительно: - Примут тебя, как же! - А чего ж! Заслужу - примут. - Чем же ты заслужишь? - Шустиков насмехался. - Заслужу, Не бойся. - Потому ты, значит, и решил бузу кончать? - Правильно. - Это Костяшкин сказал облегченно и благодарно. Вот, мол, своим наводящим вопросом ты мне помог все объяснить без лишних слов. - И когда ж, думаешь, тебя примут? - Может, в мае, - неохотно ответил Костяшкин. Он как будто жалел, что сказал когда; наверное, боялся сглазить. Шустиков с сосредоточенной прищуркой смотрел на приятеля. Как так? У Васьки появились свои планы. И Васька без него их составляет, не открывает их ему. А он-то уверен был, что у Костяшкина не может быть в голове ничего, кроме того, что внушал ему он, Шустиков. Алексей был удивлен, как человек, который обнаружил бы в ящике своего стола незнакомые вещи, неведомо кем и когда туда положенные. Ведь ключ от ящика был у него... - Я тоже в комсомол вступать буду, - сказал неожиданно Шустиков. - Ну и все! - Костяшкин просиял. - Значит, на пару! Я ж говорил: кончать бузу! А ты волком глядел! - Я, между прочим, ничего кончать не собираюсь, ясно? - сказал Шустиков холодно. - А в комсомол меня, будь уверен, примут не когда-нибудь, как тебя. Очень скоро примут! Понятно? Алексей с удовольствием взглянул на обалдело вытянувшуюся физиономию Костяшкина и шагнул к двери. - Постой! - остановил его Костяшкин. Он ничего не понимал. Он до сих пор считал, что можно выбрать что-нибудь одно. Можно бузить (это означало для Костяшкина бить баклуши, озорничать, совершать поступки, за которые приглашают в милицию) и можно взяться за ум (это означало готовить уроки, читать книжки, жить так, чтобы никто худого слова о тебе сказать не смел, и, наконец, вступить в комсомол). Но вот Шустиков за ум не берется, а в комсомол подает. Нелепо. Хотя Костяшкин не раз в своей жизни поступал скверно и глупо, ему всегда было противно притворство. Если его справедливо в чем-нибудь упрекали, он отмалчивался, отпирался односложно, но ничего не сочинял в свое оправдание. Точно так же он не таил от домашних, с кем водит компанию, хотя бы у его приятелей и была дурная слава. В своей неправоте Костяшкин был прям, а не изворотлив. Действий ловчилы он не понимал, если тот сам их ему не растолковывал. - Врешь ты, - сказал он Шустикову, - что в комсомол подашь. Тебя, конечно, все равно не примут. Да тебе самому не нужно. На кой? - Значит, нужно, - ответил Шустиков. Костяшкин смотрел на приятеля, и впервые тот раздражал его так... - Не может быть, чтоб тебя приняли, - сказал Костяшкин. - Поглядим. Костяшкин отвернулся. Шустикову не о чем больше было с ним говорить. Васька вышел из повиновения. Он держался настолько независимо, что и цыкать на него было бесполезно - Алексей чувствовал: не помогло бы. Нужно что-то изобрести... - Ну ладно, - сказал Шустиков. - Пока, - не оборачиваясь, ответил Костяшкин. После стычки с Шустиковым у Валерия было победное настроение. Рассказал он о случившемся сначала одной Лене - чтоб знала, что он не только придумал, но предпринял кое-что для защиты своих пионеров. О поединке с Шустиковым он умолчал, не желая оттенять собственной доблести. - Так они и капитулировали, даже отомстить не посулили? - переспросила Лена. - Нет, - ответил он, дивясь, что Лене недостает именно конца истории, им обрубленного. - М-да, - сказала Лена. Она не осуждала и не восторгалась, и Валерий, который ожидал, что она разделит его настроение, был обескуражен. Встретив на перемене Леню Хмелика и Гену Конева, он рассказал всю историю им. О том, как бросил Шустикова в снег, он тоже упомянул, но без подробностей, чтоб не получилось хвастливо. Мальчики пришли в восхищение. История распространилась со скоростью звука. Валерия обступили. Нарушилось нормальное движение по коридору. После замечания дежурного толкучка прекратилась, но пятиклассники следовали за Валерием цепочкой, выспрашивая подробности, которые тотчас передавались по цепочке же из уст в уста. Они допытывались, с какой высоты летел Шустиков, получил ли он предварительно тумака, не схлопотал ли напоследок по шее. Они торжествовали, но им было мало того, что произошло. На следующей перемене Валерий походя услышал всю историю в пересказе Гены Конева. Со слов Гены выходило, что он поднял Шустикова за штаны и за волосы, а на прощание "так звезданул по уху, что тот зарылся носом в снег". - По уху я его не бил, - заметил Валерий, сдержанно отклоняя такое преувеличение своих заслуг. - И этого не говорил. - Нет, говорили! - пылко возразил Хмелик. - Я сам слышал! - И я тоже, - присоединился Конев. - Вы сами сказали. - Я очень хорошо помню! - с горящими глазами твердил Хмелик. И, хотя Валерий знал наверняка, что это не так, он не стал отпираться. Глупо и бесполезно было спорить, призывать кого-то в свидетели... - Ладно, говорил, - буркнул он и улыбнулся, уступая ребятам вымышленную оплеуху. На него смотрели уважительно до обожания, чуть приоткрыв рты, а Хмелик - как-то нестерпимо преданно. - Я пойду, - сказал Валерий. В противоположном конце коридора его нагнал Гена Конев. - Мы вас, имейте в виду, тоже не подведем, - заговорил он торопливо. - Вы, наверное, знаете... Вам, наверное, уже наша классная руководительница сказала, да? В общем, я двойку на географии схватил... Так я завтра исправлю. А там еще с одним Хмель возится... Зазвенел звонок. Конев, махнув рукой, убежал. И Валерий вошел в класс, весело раздумывая о странном способе повышения успеваемости, который нечаянно применил. Победное настроение Валерия рассеялось на большой перемене. Передавался первый выпуск радиогазеты "Школьные новости". Не меньше половины выпуска занял фельетон Зинаиды Васильевны Котовой о нарушителях дисциплины. Может быть, помещенный в стенгазете, фельетон не приковал бы к себе внимания ребят, как не вызвала бы особого интереса речь Котовой о том же на собрании. Но первая передача по школьному радио - это было событие. К тому же фельетон читала девочка-диктор, подражая дикторам настоящего радио, и можно было гадать, чей это голос. Словом, передачу, шикая друг на друга, слушали на всех этажах. В фельетоне говорилось сначала об уже, засунутом кем-то в портфель учительницы русского языка и литературы. Хозяин ужа был назван "воскресителем нравов дореволюционной гимназии". "Воскресителю" предлагалось повиниться. Дальше фельетон посвящался "дикарству" ученика 5-го "Б" Хмелика. Получалось, что Хмелик метил со двора снежком не только в форточку, но непосредственно в классный журнал. Для уничижения Хмелика, а также потому, что это был фельетон, употреблялись славянизмы: "притча во языцех", "витать во облацех" и "иже с ними", на которых неопытная дикторша всякий раз спотыкалась, "Притчей во языцех" объявлялся поступок Хмелика, "витал во облацех" (и притом, как ни странно, "оказался не на высоте"!) совет дружины; кто такие "иже с ними" - уточнено не было. За передачей последовал звонок на урок, так что Валерий не успел даже повидать Хмелика. Жалея, что не может сейчас же чем-то его подбодрить, он со злостью думал: "Стоило трудиться столько, радиоузел этот сооружать, чтоб голос Котовой теперь на всю школу гремел!" Это было до того досадно, что Валерий вспомнил с оттенком неприязни даже об общей благодарности Станкину за то, что тот наладил узел... "Да ведь Станкин же редактор "Школьных новостей"! - всплыло у него в голове. - Ну, подожди, я тебе мозги прочищу!" Он немедленно написал Стасику записку: "На перемене обязательно нужно поговорить о весьма серьезном. Валерий". Станкин, не скользнув по записке взглядом, сунул ее в парту. Это был его обычай - он не отвлекался на уроке ни на что постороннее. К этому привыкли так же, как к тому, что Стасик Станкин не подсказывает, ни при каких условиях не передает шпаргалок, не признает почти общепринятого у ребят отрывисто-грубоватого тона. Ко всему этому привыкли не сразу. Валерий учился со Стасиком в мужской школе и видел, как трудно приходилось ему, когда он ни за что не отступал от "принципов". На Станкина многие одноклассники смотрели косо. Можно считать шпаргалку злом и все-таки негодовать, что в исключительный момент тебе ее не передали, хотя это было просто и безопасно сделать. А Станкин не передавал... И не по зловредности - это скоро все поняли, - а потому, как выражался он, припертый к стене, что "это шло бы вразрез с принципами, которые считаю верными". Уважая Станкина за эту стойкость, Валерий до последнего времени не считал его "своим". В последний год Станкина резко отличало от других ребят (хотя сам он этого совсем не подчеркивал) то, что будущее его было определено. Он занимался физикой, помимо школы, в кружке при физическом факультете университета, участвовал в олимпиаде и был награжден вузовскими учебниками по физике. Никто не сомневался, что его примут на физфак, как и в том, что "Станкин идет на медаль". Сам он, когда говорили об этом, скромно пожимал плечами, хотя чувствовал себя, вероятно, довольно уверенно. На уроках физики он никогда не "выскакивал", несмотря на то что в решении задач, например, был искушен никак не менее преподавателя. И все-таки если что и отделяло сейчас Стасика от ребят, то не его свободная, взрослая речь (многие в девятом классе стали говорить свободнее и взрослее) и не его особая непримиримость к шпаргалке, а именно предрешенность его послешкольной судьбы. Для остальных то, что последует за экзаменами на аттестат, было в совершенном тумане. Не то завод, не то институт, может, техучилище, может, отъезд на необжитые земли... Неизвестно, кем станешь... А в лице Станкина, безусом и безбородом, казалось, были уже черты, которые и в облике будущего профессора могли бы остаться неизмененными. - Слушай, редактор, а ведь ты сегодня в первом выпуске такую ерунду напорол!.. - сказал Валерий Стасику, когда урок кончился и учитель вышел из класса. - Теперь распутывай, друг! - В каком отношении? - хладнокровно спросил Станкин. - В том! - раздраженно ответил Валерий. - В фельетоне. - Что касается этого материала, - с расстановкой произнес Стасик, - то его, к твоему сведению, моя редакторская рука вообще не касалась. Я там, между прочим, намеревался придаточное предложение переделать в причастный оборот, а потом не стал, знаешь ли... - Плевал я на причастный оборот! - вспылил Валерий. - Какую вы загнули ерундовину со снежком! - Ты считаешь, раздули? - осведомился Станкин, неумолимо оставаясь в рамках мирной беседы. - Возможно... Но лично я, вообще говоря, не сочувствую тем, кто забрасывает в класс снежки. - Я, что ли, им сочувствую! - заорал Валерий, выведенный из себя спокойствием и округлыми фразами Стасика. - Да Хмелик-то тут при чем?! - А, так конкретно Хмелик, по-твоему, зря попал в фельетон? - Правильно, Стасик, - сказала Лена вкрадчиво, ласково и жалостливо, как говорят взрослые с маленьким несмышленышем. - Правильно, умница!.. А сейчас я тебе лучше еще объясню. Икс кинул в окно снежок. Так, Стасичек?.. А Валерий - видишь этого мальчика, его зовут Валерий Саблин - Валерий утверждает, что икс не найден, что икс не есть Леня Хмелик. Видишь, как просто?.. - Я этого парнишку как раз не знаю, - слегка растерялся Станкин. - Я его знаю! - с вызовом ответил Валерий. - Погоди, - отстранил Валерия подошедший Гайдуков. - Кончайте вы воду в ступе толочь!.. Станкин! Ты мой велосипед видал? - Видал, - ответил озадаченно Станкин. - Но, собс... - Подходящая машина? - Да. А, собс... - Нравится? - Безусловно... - Станкин не успевал выразить недоумения между быстрыми, короткими и властными вопросами Игоря. - Так вот: если от забора во дворе ты хоть одним снежком из десяти угодишь в форточку вашего класса - или нашего, все равно, - велосипед - твой! Безвозмездно! За одно попадание... Неожиданное предложение Гайдукова всех развеселило. Ляпунов, который особенно загорелся, настаивал, чтоб после уроков Станкин выполнил упражнение, заданное Игорем, при всем классе, и уже оповещал одноклассников о предстоящей потехе. - Собственно... - сосредоточенно проговорил Станкин только потому, что уже два раза начинал произносить это слово. (Он всегда заканчивал начатое.) - Не исключено, что я... - Стасик с беспокойством взглянул на воодушевленно суетящегося Ляпунова, - не попаду в форточку. Из этого следует... - ...что одиннадцатилетний мальчишка подавно в нее не попадет! - докончил стремительно Игорь, рядом с которым не только обстоятельный Стасик, но и кто-нибудь порасторопнее частенько выглядел мямлей. - Дашь опровержение, понял? - бросил Валерий затюканному редактору и поспешил на третий этаж, в 5-й "Б". ...Пятиклассники интересовались единственно спортивной стороной поступка Хмелика. Они пропустили мимо ушей ядовитые слова, сказанные в осуждение Лени по радио: эти слова были частью чересчур мудреными, а частью привычными - и тоже слишком. Хмелик был для ребят из параллельных классов, сбегавшихся на него поглядеть, пареньком с завидно меткой рукой, который ловко созорничал, но - случается со всеми! - попался. И они спорили без устали: мог Хмелик угодить через форточку в класс с первого раза или не мог? Многие настаивали, что сначала был недолет и только потом уж - попадание... Гена Конев повторял всем любопытным одно и то же: - Хмель ни в какой класс ничего не закидывал. Мы с ним играли в снежки и ни от кого не прятались, его и увидели из окна. А он даже мне снежком не влепил! Иногда Конев еще добавлял: - У него вообще по физкультуре тройка. Увидев вместо мускулистого дискобола худенького, смирного и печального мальчика с тройкой по физкультуре, любопытные расходились. Что касается одноклассников Хмелика, то их не нужно было убеждать, что Леня не виноват. Они сочувствовали ему. И лишь две одноклассницы преследовали Хмелика коварным вопросом: - Леня, почему у тебя в волосах нет пера?.. Если б Хмелик клюнул и спросил: "Почему у меня должно быть перо?" (на это девочки очень рассчитывали), - тут бы они ему великолепно ответили: "А дикари без перьев не бывают!" И получился бы намек на "дикарство", о котором говорилось в фельетоне. Но Хмелик рушил хитрые планы девочек: на их вопрос, такой нарочно нелепый и интригующий, он не отзывался вовсе... Он шагал по коридору и молчал, кто бы с ним ни заговаривал. К нему подошла классная руководительница. - Как это тебя угораздило, Леня? - спросила она, сокрушенно качая головой. Гена Конев тотчас принялся энергично объяснять: - Он никуда ничего не закидывал!.. Мы с ним... - В заключение Гена напомнил о тройке по физкультуре и для наглядности помял в пальцах дряблый бицепс Хмелика. - Пощупайте сами, - предложил он классной руководительнице. Однако классная руководительница не стала щупать бицепс, а продолжала качать головой - совсем слабо, едва-едва: так качают головой уже не в укор другому, но в такт своим мыслям... Учительница оставила ребят, сказав, что вечером зайдет к Хмелику домой. А к Лениному бицепсу протянула было руку староста. Леня резко, обозленно вырвался. - Хмелик, почему у тебя в волосах нет пера? - устало и безнадежно вопросили в этот момент упрямые девочки. - Почему у меня должно быть перо?.. Какое перо?.. - внезапно откликнулся Хмелик, озираясь по сторонам, точно не очнувшийся от сна. - А дикари без перьев не бывают! - дружно, радостно крикнули обе девочки, не веря себе, что Леня все-таки поймался на их удочку. Хмелик прыгнул вперед и без звука, с остервенением дернул за косы обеих девчонок сразу. Те, заголосив, даже присели от боли. Он развязал им ленты и, возмущенно сопя, отошел. Девочки повели себя по-разному. Одна легко отвела душу, произнеся: "Дурак!" - после чего быстро расплела и заново заплела косу. Другая не стала приводить себя в порядок, а, причитая: "Пусть все увидят, что он наделал, пусть ему будет, пусть ему будет..." - направилась в учительскую. Впрочем, она намеревалась скорее попугать обидчика, чем действительно пожаловаться. Эта девочка и попалась прежде всего на глаза Валерию, когда он поднялся на третий этаж. - Кому это "пусть будет"? - спросил Валерий. - А, Ветрова? Девочка подумала, что ответить вожатому, который все-таки тоже школьник, не значит наябедничать, и указала на Хмелика. Тут возле них очутилась Наталья Николаевна. Наталья Николаевна была учительница. Правда, сегодня она почему-то повязала красный галстук, что удивляло, но все-таки учительница... Ветрова запнулась. - Ну, кто обидел? - спросила Наталья Николаевна, положив Ветровой на голову руку. - Я с сегодняшнего дня старшая вожатая. Мне теперь все надо знать. - Она слегка взъерошила девочке волосы. Участие разбередило почти улетучившуюся обиду, и Ветрова, всхлипнув, призналась: - Хмелик чуть косу не оторвал! - Но тут же добавила: - Его сегодня зря по радио обругали... А вообще-то он тихий. - Приходите ко мне после уроков все - Хмелик, ты члены совета отряда, - велела Наталья Николаевна, - звеньевые тоже. И вы, Валерий. Будет совет дружины. В пионерской. Разберемся в фельетоне, сообщим потом в "Школьные новости", что думаем... Почему без галстука? - Последнее относилось уже к проходившему мимо пятикласснику Тишкову: Наталья Николаевна входила в круг своих новых обязанностей. ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Воспользоваться приглашением на совет дружины Валерию не пришлось. После занятий собралась комсомольская группа 9-го "А". Предстояло обсудить поступок Кавалерчика, крикнувшего, когда влетел в класс снежок: "Бомба!" - и уйти было нельзя. "Хорошо, что Наталья Николаевна теперь старшая вожатая, - подумал Валерий. (Прежняя старшая вожатая с начала года много болела, так что пионеры редко ее видели.) - Она и без меня разберется..." Он не забывал откровенного, необычного, хорошего их разговора. Пришли Зинаида Васильевна и Макар Андронович, и Станкин открыл собрание группы. С того дня когда Макар Андронович удалил Бориса с урока, а Зинаида Васильевна упомянула на комитете о "деле" Кавалерчика, все ребята знали, что им тоже придется высказываться о случае на уроке географии. Ждал этого и Борис. ...Зинаида Васильевна встала первой. - Комсомольцы, - сказала она, - нам нужно сегодня настроиться на самый серьезный лад, на очень, очень серьезный лад... И Зинаида Васильевна заговорила. Она говорила о Североатлантическом пакте, Европейском оборонительном сообществе, воинственных речах генерала Грюнтера и непреклонно смотрела на Кавалерчика, который беспокойно ерзал на парте. А ребятам тревожно и неловко было на него глядеть. Ведь если речь о его проступке учительница начинает с Грюнтера и других страшилищ, виденных лишь на карикатурах, то, может быть, Боря, так хорошо знакомый, чем-то им сродни?.. Эта мысль возникала не у всех и, наверное, не дольше, чем на мгновение. Но она мелькала все-таки. Конечно, некоторые из ребят, слушавших Котову, слабо разбирались в международном положении. Конечно, среди них были такие, которые читали газеты только потому, что историчка "гоняет по современным событиям". Они просто не решались сейчас что-либо сказать, считая, что для этого надо быть более сведущими в вопросах мировой политики. И, хотя чтоб догадаться и заявить, что Кавалерчик не имеет отношения к североатлантическому генералу, достаточно было всего-навсего верить собственным глазам, после речи Зинаиды Васильевны воцарилось молчание. Затем, после обычных просьб быть поактивнее, комсомольцы стали подниматься один за другим. Все говорили очень коротко: Борис сорвал урок, он поступил неразумно, ему нужно объявить выговор. Никакие призывы не помогали, подробнее не высказывался никто. - Предоставим слово групоргу... Пожалуйста, Станкин, - предложила Зинаида Васильевна, забывая, что Станкин сам ведет собрание. - Ну, так вот, - произнес Стасик, видимо раздумывая, с чего начать. Макар Андронович скупо, поощрительно кивнул. Так опытный, немолодой учитель на уроке ли, где присутствует инспектор, или на экзамене дает понять хорошему ученику, что вполне надеется на его здравый ум и робеть совершенно не к чему. - Я считаю, - сказал Станкин, - что Борис, безусловно, заслуживает взыскания. Этот его нелепый выкрик на уроке географии... - Стасик развел руками. - Конечно, это такое мальчишество, которое девятикласснику не к лицу! Еще в шестом классе, я понимаю, такое озорство можно как-то, что ли... - Озорству вообще не место в школе, - вставила Котова. - А может быть, и вообще не место, - согласился Станкин менее убежденно. - Так или иначе, но Кавалерчик непроизвольно всегда что-нибудь откалывает. И ставит себя в глупое положение. Ну и, конечно, класс. Что же касается того, будто Борис сеял страх, то тут Зинаида Васильевна, по-моему, неправа: Борис сеял, наоборот, смех. Он это изо всех сил старается делать - и довольно назойливо. Как я уже сказал, это его ставит в глупое положение, - безжалостно закончил Станкин. В общем, все это было правильно, хотя недостатки Бори Кавалерчика были чуточку преувеличены и судил о них Стасик немного свысока. Но на то уж это был Стасик! Главное же, Станкин отверг самое опасное обвинение Котовой. И в ту минуту, когда он учтиво, твердо и беспристрастно возражал ей, Валерий от души восхищался обстоятельным Стасиком, который еще несколько часов назад его бесил. Но Зинаида Васильевна не сдалась. - Товарищи! - проговорила она звонко, как бы взывая к дремлющей совести ребят. - Вместо того чтоб остро, принципиально критиковать нетерпимый поступок, Станкин нам фактически предлагает амнистировать Кавалерчика. Амнистировать, а обсуждение свернуть! Ведь это он предлагает? - спросила она тоном человека, который рад бы обнаружить, что заблуждается, и взять обратно свои слова. - Амнистируют только преступников, - внятно сказала Лена. - Но комсомолу адвокаты не нужны! - воскликнула Зинаида Васильевна не слыша. - Взыскание помягче, и кончен разговор - вот чего хотел бы Станкин! Но суть ведь не только в том, - продолжала Котова тише и вкрадчивее, - оставим мы Кавалерчика в комсомоле или нет. Мы вынесем дело Кавалерчика на комитет, на общешкольное комсомольское собрание прежде всего потому, что на этом деле нужно воспитывать всех ребят. Вот поэтому... - Она словно бы доверительно приоткрывала перед ними, молодыми да зелеными, чистоту и значительность своих намерений. - А что сознательность в вас нужно воспитывать - об этом свидетельствует беззубое выступление Станкина, который не потрудился отдать себе отчет в том, что крикнул Кавалерчик. Долг Станкина - исправить свою ошибку на общем комсомольском собрании. Так Станкин был втянут в орбиту "дела" Кавалерчика. Тучи сгущались. Наступила тягостная тишина. Валерий с Леной шепотом препирались, кому из них говорить раньше. В это время им передали записку: Вы, иже с ними! Цыц мне! Слово беру я!! Готовый к услугам и борьбе Ляпунов. - Ребята, вы знаете... - Ляпунов изобразил смущение, как когда-то, сообщая Терехиной, что собирается жениться. - Мне случалось и сболтнуть что не надо, и накуролесить... - Он махнул рукой, прерывая себя: что, мол, распространяться, сами знаете. - Кажется, поэтому мне неудобно - верно? - критиковать Кавалерчика: сам вроде такой же... - Он сделал паузу, будто справляясь со смущением. Все, кто знал Ляпунова, видели, что он хитро прикидывается, наслаждается своей точной игрой и вот-вот совершит выверт, который заметят они, но вряд ли разгадают учителя. Вот какой выверт - это пока что не прояснялось. - Все же скажу, - продолжал Ляпунов, точно преодолев сомнения. - Помню, недавно критиковали меня на комитете за то, что употребляю, обращаясь к девочкам, дурацкое, бессмысленное слово. Не стоит его здесь и повторять. Зинаида Васильевна удовлетворенно кивнула. - Это он про "ложкомойниц"... - перешептывались девочки. - Мне тогда Зинаида Васильевна и другие члены комитета помогли понять - именно попять, какое вредное у меня было поведение! Пусть ребята скажут, слышали от меня потом хоть раз это слово или нет... - Ляпунов передохнул. - Мне, между прочим, в память запало из Ломоносова: "На итальянском с женским полом говорить пристойно", - сказал он, простодушно улыбаясь и как бы извиняясь, что касается посторонних вещей. - Иногда думаешь даже: неплохо бы, верно, итальянским этим владеть... - А что же, а что же, не могли бы вы час в день уделять иностранному языку?! - перебил Макар Андронович, совершенно растрогавшись. - У вас же хорошие способности, вы же могли бы второй иностранный изучить шутя! - Это был конек Макара Андроновича: он постоянно ратовал за то, чтоб в школе преподавали два иностранных языка. - Итальянский, французский - какой выбрали бы!.. Он всплеснул руками и осекся, словно осознав вдруг бесплодность этого разговора. - Или взять другой эпизод. Помню, в пятом классе угораздило меня на диктанте закричать "Кукареку!" - продолжал Ляпунов совсем уже в тоне воспоминаний о далеком и милом прошлом. - И сошло мне это с рук. Не придали значения. Так я потом этот номер раза два повторял! Поэтому мы правильно делаем, что не сквозь пальцы глядим на выходку Кавалерчика. Что это такое?! - Ляпунов повысил голос: - Какой-то хулиган бросает в класс снежок, а Борис орет: "Полундра!" - То есть как... - вмешалась было Зинаида Васильевна. - Я сейчас кончу, - заверил Ляпунов, не делая паузы. - Так вот - полундра! Что это значит? Бомбят, что ли?.. Я сперва так понял. И только потом уж я доискался, - сообщил Ляпунов с увлечением завзятого исследователя, - что на морском жаргоне это означает примерно "свистать всех наверх!". Как же ты, Борис, выкрикиваешь, понимаешь ли, жаргонное словечко в нашей замечательной школе да еще на уроке географии! - Значит, вы утверждаете, - сказала Зинаида Васильевна, - что Кавалерчик крикнул "полундра"? - Она в упор смотрела на Ляпунова. И тут Ляпунов доказал, что недаром написал о себе "готовый к борьбе...". - А Борис отрицает? - встрепенулся он, рывком поворачиваясь к Кавалерчику. - Юлишь?.. - Я не юлю! - вяло огрызнулся Кавалерчик, совершенно не соображая, что происходит. - Холина, что крикнул Кавалерчик? - спросила Котова. - Как член комитета несете ответственность за ответ. - Полундра, - ответила Лена, улыбаясь обезоруживающе лучезарно. - Пусть он сам, Зинаида Васильевна, несет ответственность, если орет как ненормальный... Нет, серьезно! - обернулась она к засмеявшимся подругам и села. - Комсорг, - обратилась Котова к Станкину, - почему в своем выступлении не сказали, что именно крикнул Кавалерчик? - Я воспринял его вопль, - вдумчиво и корректно ответил Станкин, - как междометие. Для моего слуха это было нечленораздельно. Ответы остальных ребят совпадали с рассказом Ляпунова. "Полундра, полундра", - твердили опрашиваемые. С каждым новым повторением этого слова оживление в классе все увеличивалось. Росло число улыбок, заслоняемых ладонями, и довольных смешков, маскируемых сухим кашлем. В конце концов это стало заметно. - В чем дело? - осведомился Макар Андронович. Девочки пошушукались между собой, после чего, подталкиваемая другими, встала Терехина. - Неудобно, что мы все время произносим жаргонное слово, - сказала она, раздувая ноздри, и как-то с размаху опустилась на парту, точно ее дернули сзади. Другие девочки, багровея, шумно задышали. У одной сдерживаемый смех прорвался тоненьким всхлипом. Она тотчас выбежала в коридор, прижимая к носу платочек. - Так, - сказала Котова. - Откуда же нам в редколлегии радиогазеты стало известно относительно возгласа "бомба"? Может быть, я с потолка это взяла? Ребята молчали. - Вероятно, вы узнали об этом от меня, - откликнулся Макар Андронович. - Тогда, прошу вас, установите окончательно, что крикнул Кавалерчик: "бомба" или "полундра"? - Откровенно говоря, - сказал Макар Андронович, - не вижу различия: так или иначе, была недостойная попытка нарушить порядок на уроке. - Нет, - возразила Котова учтиво, но категорически, - различие коренное. - Не берусь наверняка... - медленно начал было старый учитель. - Я полагаюсь на эти молодые уши! - неожиданно закончил он, сделав жест в сторону класса. Наступила пауза. Все исподволь поглядывали на Зинаиду Васильевну. - Что же вы не ведете собрание? - спросила она Станкина. Станкин выжидательно посмотрел на ребят, как бы прося подсказать, что от него сейчас требуется. С полминуты никто не мог припомнить, что положено объявлять председателю в этот момент. - Надо принять решение, - нашелся первым Ляпунов. - Поступило предложение принять решение, - подхватил Стасик. - Какие будут предложения? - Выговор... - Ага, выговор! - Без занесения... - Будут ли другие предложения? - Стасик скосил глаза на Зинаиду Васильевну. - Товарищи, решать вам, - сказала она. - Не нужно на меня оглядываться. Выговор был объявлен единогласно. Из школы вышли гурьбой и только в переулке стали поздравлять Кавалерчика, крепко хлопая его по плечам и спине, шумно, шутливо болтать и тузить друг друга. Кавалерчик улыбался, как именинник перед несметным числом приятных, но нежданных гостей. Он шагал рядом с Ляпуновым, порываясь что-то сказать ему, а тот неутомимо дурачился, и к нему нельзя было сунуться с прочувствованными словами. - Ляпа! - Станкин взял руку Ляпунова и тряс, пока не привлек его внимания. - Что здорово, то здорово! - Сметка! - пожал плечами Ляпунов. - Ляпунов, спасибо, - воспользовался минутой Кавалерчик. - Сам понимаешь, как я... - Брось! - сказал Ляпунов. - Хотя и противно, что врать пришлось, - раздумчиво и доверительно добавил Борис и еще раз пожал руку Ляпунову. - А ты раньше завучу, директору про бомбу не говорил? - спросил тот. - Нет, с ними я только так, вообще... - Ну, и все, - закончил Ляпунов. Уже далеко от школы, когда ребята все еще шумно обсуждали случившееся, их нагнала и окликнула Наталья Николаевна: - О чем вы? - Так просто... Вообще... - неопределенно протянул кто-то. - Ребята, Наталье Николаевне можно рассказать, - вмешался Валерий. - Как у вас совет дружины закончился, полный порядок? - спросил он, простотой и приветливостью своего тона давая понять ребятам, что остерегаться нечего. - Полный не полный, но все-таки вникли. Завтра передадим в "Школьные новости" опровержение по поводу Хмелика. - Вы ему, он - в эфир! - обрадовался Валерий, знакомя Наталью Николаевну со Станкиным. Затем Наталье Николаевне коротко рассказали, что было на собрании комсомольской группы 9-го "А", и взяли с нее обещание хранить их секрет. - Могила! - произнесла Наталья Николаевна шутливо, не желая показывать вида, что придает какое-либо значение услышанной истории. - Нет, серьезно, - слегка обеспокоился Валерий. - Еще я знаю такую клятву: "И пусть я паду бездыханной на землю, если пророню хоть слово!" Устраивает вас?.. И тут Наталья Николаевна перехватила устремленные на Валерия тревожные взгляды. Шутки были неуместны. - Ну, честное мое слово, ребята! Довольно с вас? - проговорила она поспешно. - Мы бы вам и так поверили... - покривил душой Валерий, только теперь по-настоящему успокоенный. Наталья Николаевна простилась. - Что ж, по домам? - спросил Стасик. - Час поздний. Расставаться не хотелось, но надо было. - Ребята! - воскликнул Ляпунов. - Вот ты, Валерий, Стась, Борька, девчата, - вы чуете, что Новый год надвигается? Да, это чувствовалось, и даже не по погоде (она была то снежной, то по-осеннему слякотной, и только в последние дни установился морозец), а по другим, всегдашним приметам. По тому, что на бульварах и в скверах уже торговали сваленными в холмы елками. По тому, что в витринах магазинов появились мишура украшений и огромные деды-морозы, не очень-то сказочные, когда на улице ноль градусов... - Слушайте, соберемся на Новый год у меня! - предложил Ляпунов. - А? Родители мои за город едут - нам раздолье! Патефон есть - пластинки будут. Ну как? Валерий и Станкин согласились, девочки сказали, что посоветуются с мамами. Условились подробно обо всем договориться завтра и, может быть, привлечь еще Гайдукова. - Тебя дома отпустят? - спросил Валерий Лену. - Не знаю, - ответила она. - Впрочем, тебе это должно быть все равно. - Почему? - негромко спросил он. - Потому. - Она отошла от него и взяла под руку Терехину. - Так, значит, до завтра, - сказал Ляпунов. - А ты, Борис, с нами будешь?.. Чего мекаешь? Мы не посмотрим на твой выговор - в компанию примем! ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Когда Наталье Николаевне предложили работать старшей вожатой, она слегка растерялась. Она представляла себе, что придет в эту школу снова примерно через полтора года, сдав государственные экзамены, уже не на практику, а учительствовать. А пока что она собиралась целиком сосредоточиться на учении, и такой план казался ей единственным: других она не строила. Первым побуждением было отказаться от предложенной работы. Вторым - трезво и взросло ответить, что ей надо обдумать и взвесить. Хотя, правду сказать, подобный ответ, исходил ли он из собственных уст или из чужих, всегда казался Наталье Николаевне ненатуральным, нарочито солидным, чуть ли не напыщенным. Сама она все касающиеся ее вопросы решала очень быстро. Сказав "я обдумаю", она тотчас сочинила себе: это будет расценено как важничание. И покраснела. В это время мимо открытой двери учительской прошел Валерий. В голове у Натальи Николаевны промелькнуло: "У меня будет возможность разобраться на деле в том, в чем мы с ним разбирались на словах. Если я откажусь - значит, чураюсь дела, значит, я болтала тогда..." - В принципе я согласна, - заявила она. "В принципе" было привеском для "фасона". Никаких возражений у Натальи Николаевны не было. Накануне зачисления в штат Наталью Николаевну принял директор школы. Переступая порог его кабинета, она, хоть и была студенткой-третьекурсницей, испытала некоторый трепет. Не потому, что была наслышана о требовательности и строгости директора, с которым ей до сих пор не доводилось сталкиваться, а по другой причине. Во время педагогической практики у нее не раз возникало ощущение, если можно так выразиться, собственной не-всамделишности, которая вот-вот кому-нибудь откроется. Проще говоря, ей порой казалось, что она слишком мало изменилась за два с половиной года ученья в институте, чтобы возвращаться в школу уже воспитателем; что она почти такая, какой была, хотя и сдала с тех пор много трудных экзаменов. И поэтому, когда она, Наташа, представляется ребятам как Наталья Николаевна, то это, пожалуй, мистификация, которую могут разоблачить. Здороваясь с директором, она и подумала, что он может все разгадать. И с этой наивной боязнью отвечала на его первые вопросы, совершенно забыв на время то серьезное и зрелое, что говорила Валерию о школе, руководимой этим самым директором. Но постепенно волнение Натальи Николаевны заменялось изумлением. Она никогда не посмела бы так неторопливо, мягко и покровительственно потчевать кого-нибудь общими фразами, как потчевал ее сейчас директор. Несколько раз его прерывал телефонный звонок. Но ни разу не было досадно: перебили!.. Да и нельзя было перебить, потому что все соображения директора были и очень общи, и не вытекали одно из другого. После того как он в очередной раз повесил трубку, Наталья Николаевна встала. - Очевидно, я отняла у вас много времени, - сказала она, не чувствуя уже ничего, кроме скуки. Директор протянул ей руку: - Вот все это вам необходимо учесть, приступая к работе, - заключил он. Выйдя на улицу, Наталья Николаевна вдруг остановилась, напряженно морща лоб, как человек, обнаруживший пропажу. "Что же мне все-таки необходимо учесть?" - подумала она, но, сколько ни старалась, ничего не могла восстановить в памяти. Наталья Николаевна быстро втянулась в жизнь 801-й школы. Она думала, что к своему новому положению воспитателя будет привыкать постепенно. Ведь когда она была здесь на практике, лишь ребята относились к ней, как к полноценному, не отличающемуся от других педагогу. Сама-то она знала, что еще не учит и не воспитывает, а пробует свои силы и дает другим проверить свои умения (недаром же на ее уроках сидел и наблюдал опытный, старый методист). Теперь она - воспитатель, и никто со стороны не наблюдает безотрывно за ее действиями, чтобы сказать потом, какие ее слова и жесты были правильны, а какие излишни. Это чувство самостоятельности было в первые дни для Натальи Николаевны и радостным и немного тревожным. А потом безграничная работа старшей пионервожатой настолько поглотила ее, что она просто не успевала взглянуть на себя со стороны. И так странно звучало, когда ее спрашивали дома: "Привыкаешь понемногу?" Она не привыкала к работе, а разом окунулась в нее с головой. Поначалу, когда она еще не узнала людей, которые трудились бок о бок с ней, Наталья Николаевна наивно полагала, что одна только явственно видит недостатки в своей школе. Ее глаз цепко и изумленно подмечал многое. Прошло немного времени, и Наталья Николаевна убедилась, что есть в коллективе люди, которые не только все видят не хуже ее, но и ведут со всем, чего она не приемлет в 801-й школе, настойчивую, трудную борьбу. Причем борьбу совершенно открытую; неизвестно о ней было разве что только ребятам. Наталье Николаевне как-то пришло на ум, что если б даже ее теперешней работе не предшествовала педагогическая практика здесь же, если б она решительно ничего не знала раньше о 801-й школе, то и тогда смогла б определить без колебаний, кто в идущей борьбе принципиален и честен, а кто - нет. Ведь Ксения Николаевна, Макар Андронович и другие педагоги, думавшие, как она, неизменно выносили важные вопросы на обсуждение открытого партийного собрания, на обсуждение педсовета - словом, желали, чтоб обо всем судил коллектив. Андрей Александрович, напротив, предпочитал и стремился все важные вопросы, и спорные в том числе, решать сам. Иногда он советовался с Котовой или с теми из педагогов, кто его не критиковал, для чего приглашал их к себе в кабинет. Коллективным обсуждениям он противился под предлогами то внушительными, то туманными и был на эти предлоги неистощим. Все это было достаточно красноречиво само по себе, если и не вникать в суть спора, шедшего между лучшими педагогами и директором. А о сути этого спора, превратившегося в борьбу, Наталья Николаевна не смогла бы сказать четче и ясней, чем это сделала на ее глазах Ксения Николаевна. - ...Коллектив не хочет незаслуженной славы, - говорила Ксения Николаевна с трибуны открытого партсобрания. - В районе половина школ больше достойна названия лучшей школы в районе, чем наша восемьсот первая. Если судить по совести, а не по проценту успеваемости, наше место не первое, а одно из последних. Наша школа - горько, но правда - работает на троечку с минусом. - Я не согласен с вашей оценкой работы советской школы, - сказал Андрей Александрович. - Весьма странно слышать такую хулу от человека, который, казалось бы, должен представлять себе... - Я вам не позволю меня не понять, - перебила Ксения Николаевна. - Я с вами говорю не о советской школе, а о восемьсот первой школе города Москвы. Тут есть разница. Советская школа завоевала свой авторитет делом. Она его завоевала десятилетиями благородной работы. Ее авторитет стоит высоко. Я далеко не все страны на земле объездила, но вот думаю: нет в мире лучше советской школы - она самая человечная. - Так, следовательно, мы с вами думаем одинаково! - воскликнул Андрей Александрович с широкой, хоть и несколько принужденной улыбкой. ("К чему тогда весь инцидент?") - Повремените протягивать мне руку, - сказала Ксения Николаевна. - Договорю сначала, и тогда - извольте, если не раздумаете... Беда, что у восемьсот первой школы авторитет сейчас дутый. Не делом он завоеван, а бойким словом и... - Ксения Николаевна сильнее опирается руками на стол, на ее лице появляется выражение боли и гадливости, - и обманом! - заканчивает она. - Заслонять авторитетом всей советской школы недобросовестную работу восемьсот первой мы не позволим! Так резко Ксения Николаевна говорит впервые. Наташа догадывается об этом по лицам своих соседей. Поддержат ли парторга? Что будет дальше?.. И тотчас Наталья Николаевна ловит себя на том, что такими вопросами может задаваться зритель, читатель, тот, от кого не зависит, как будет дальше развиваться действие. А от нее отчасти зависит это! Она - полноправный член коллектива, она, во всяком случае, поддержит Ксению Николаевну! И вслед за теми, кто, соглашаясь с парторгом, критиковал директора и Котову за процентоманию, за свистопляску вокруг проступка Кавалерчика, вышла на трибуну старшая пионервожатая. Зал слушал ее впервые, на нее смотрели пристальней, чем на других ораторов, и, чувствуя это, она волновалась, проглатывала окончания слов и даже фраз. Но тем не менее многие испытывали удовлетворение от ее нескладной речи. Особенно - Ксения Николаевна. Она обнаруживала сейчас в этой девушке такую непримиримость ко лжи и околичностям, которая прямо подкупала. А Наталья Николаевна и сама впервые открывала в себе эту непримиримость. Она не ожидала, например, что утратит всякую симпатию к молодому учителю Бельскому, веселому и находчивому собеседнику, по одному тому, что Бельский, пряча глаза, предпочтет отмолчаться на этом собрании. Накануне Бельский пришел в школу в новом костюме, который был ему чересчур узок. Он комично поругивал халтурщика-портного и, смеясь, объявил, что будет теперь воздерживаться от голосования: едва он поднимает руку - рукав трещит... Он на славу позабавил Наташу. Но вот Бельский в самом деле не подал голоса в ответственную минуту, и Наталья Николаевна даже смотреть на пего не могла по-прежнему. Он заговорил с ней как ни в чем не бывало о чем-то постороннем. Она прервала: - Что ж помалкивали? - Директор - грозный мужчина, - ответил Бельский непринужденно. - С ним, знаете ли, ухо держи... - Бывают, бывают, конечно, и такие соображения... - сказала она. - А как же тогда быть с требованием партии: развивать критику, если необходимо, невзирая на лица? - Смелость нужна большая, чтоб откликнуться на это требование, - помедлив, смущенно ответил Бельский на заданный в упор вопрос. - А без смелости - какой же мужчина?! - И Наталья Николаевна оставила Бельского, ушла стремительно... О том, что ответ совета дружины на фельетон о Хмелике не будет передан в эфир, Наталья Николаевна узнала от Станкина. "Вето наложено директором", - учтиво и с сожалением пояснил он. Наталья Николаевна тотчас отправилась к директору. Она начала было с того, что глубочайше убеждена: снежок брошен не Хмеликом... - Дело ведь не в проступке данного ученика, - прервал ее директор, как бы давая понять, что если уж она является к нему, то надлежит по крайней мере ставить вопросы крупные. - Суть... - Мне не известен проступок, - вставила она. Она предвидела, что этим замечанием лишь раздражит его, чувствовала, что они изъясняются на разных языках, и, несмотря на это, считала долгом высказать все, что накипело. Он с выражением непреклонности покачал головой - нет, об этом мы с вами спорить не будем! - и гневно проговорил: - Вы что же, хотели бы, чтоб во втором номере "Школьных новостей" опровергалось то, что передавалось в первом, в третьем - то, что во втором, в четвертом - то, что в третьем, в пятом... "Любопытно, на сколько номеров хватит заряда?" - холодно подумала Наталья Николаевна, заливаясь все-таки краской. Заряд иссяк на восьмом номере. - Если у нас появилось новое средство воспитания - радиогазета, то нам нужно создавать ей авторитет, а не дискредитировать ее, - закончил директор. - Авторитет сам должен создаваться, - не преминула заметить Наталья Николаевна. Но директор не уловил возражения, заключенного в этой фразе. - Вот вы подтверждаете, что это так, - сказал он и остановился, как бы задерживая на этом ее внимание и приглашая признать, что отсюда вытекает и все остальное. Наталья Николаевна ответила, делая ударение на каждом слове: - Я считаю, что у нас в школе остаются безнаказанными очень серьезные проступки... больше, чем проступки... И вот, закрывая глаза на них, нельзя в то же время обрушиваться на пионера, который не только не провинился, но наоборот... - Что касается пионера, - директор встал, - то урегулируйте это сами, без "Школьных новостей", не задевая, разумеется, Зинаиды Васильевны Котовой, с которой вам нужно работать в контакте. Последнее: о каких безнаказанных поступках вы упоминали? Наталья Николаевна рассказала, как Котова при ней жаловалась учителям: "Выхожу вечером из школы и в переулке среди сброда, который бы за версту обошла, узнаю наших учащихся. Конечно, делаю вид, что не заметила, - что же остается?" - Но как не замечать?! - воскликнула Наталья Николаевна, хотя дала себе зарок ни за что не повышать голоса во время этой беседы. - Ведь если те, о ком шла речь, видят, что их делишек "не замечают", это же действительно, Андрей Александрович, дискредитирует (она употребила для проникновенности его же слово) нашу воспитательную работу. Это фактически обрекает... Директор, слушая, смотрел в стол, а Наталья Николаевна - на нарядную книгу, лежавшую на его столе отдельно от других. Говоря, она все вглядывалась в перевернутые золотые буквы заглавия и вдруг прочла: "Аэлита". Наталья Николаевна подняла глаза на непроницаемое, бесстрастное, как у экзаменатора, лицо Андрея Александровича и вспомнила Гусева. Как он по-русски картинно рассказывал марсианам о гражданской войне, спохватывался, что не понимают его, и продолжал, продолжал агитировать... "Вот так и я сейчас..." - подумала Наталья Николаевна, с некоторой надеждой ожидая все-таки, что скажет директор. - Вы, наверное, удивляетесь, откуда книга эта? - сказал Андрей Александрович, не желая, может быть, кривотолков о приключенческой книге на столе директора в рабочее время. - Отобрана на уроке в пятом "А". Верните владельцу, но втолкуйте попрочнее, чтоб на уроках не читал. Он протянул ей книгу. "Неужели это все?.. Нет..." - Переулок вы путаете со школой... - Директор выдвинул из стола два ящика. - Отвечать за то, что происходит там, - скорее дело милиции... В уличные знакомства наших учащихся, - он пожал плечами, - мне не верится... Фразы эти произносились разрозненно, с паузами, которые приходились не на раздумывание, а на поиски бумаг в ящиках и очень беглое их перелистывание. Разговор с Натальей Николаевной стал для него уже побочным занятием, главным было укладывание бумаг в портфель. - Ну, мне - в роно. Взяв портфель, он вышел из кабинета вместе с нею. Спустившись на несколько ступенек по лестнице, обернулся и сказал: - А регулярной радиогазеты нет пока ни в одной школе района, кроме нашей! Сегодня - второй выпуск! Он ушел, и тут же зазвенел звонок. Началась большая перемена. Раздался голос дикторши. Наталье Николаевне казалось, что этот второй выпуск будет звучать нестерпимо лживо. А он был просто зауряден: отличники непринужденно рассказывали, как они получают пятерки, троечники давали обязательства подтянуться; десятиклассник, у которого на днях прорезался баритональный бас, запел романс, но под конец постыдно пустил петуха... И коридор, что называется, грохнул дружным хохотом. Приседали, изнемогая, девочки, и смеялись во всю глотку мальчики, повисая друг на друге... Ложь, неразоблаченная, оставалась позади, а ребята откликались уже на новые впечатления, - продолжалась бурливая и суматошная школьная жизнь. Наталья Николаевна пошла в 5-й "А" - возвращать "Аэлиту". ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Последние недели перед концом четверти были для Валерия, как водится, заполнены делами до отказа. Не только учебная четверть кончалась - истекал пятьдесят четвертый год; хотелось вступить в каникулярную пору без долгов и с достижениями. Впрочем, для некоторых школьников расквитаться с долгами (а иными словами - сносно ответить преподавателю, которому до этого отвечал неудачно) - само по себе достижение. Валерий же, хоть и был доволен, что сумел ответить Ксении Николаевне на пятерку, испытывал по этому поводу не гордость, а, скорее, облегчение. Наконец-то он сумел не мямлить, не запинаться, не тяготиться тем, что своими паузами нагоняет на Ксению Николаевну тоску! Как ученик Валерий мог, вероятно, с удовлетворением оглянуться на прошедшее полугодие. Как вожатый он чувствовал себя в долгу, а порой и немного виноватым перед своими пионерами. Он с ними возился, организовывал для них развлечения, защищал от хулиганов, но чего-то он им недодал... Конечно, Валерий не умел, как взрослый человек, обобщить свои наблюдения. Но он вспоминал изредка эпизоды из собственного, не очень-то давнего, пионерского прошлого, ставил на свое место сегодняшних пионеров и делал выводы - вполне пригодные на первый случай. ...Однажды, сказочно счастливым для него летом, одиннадцатилетний Валерий служил проводником на детской железной дороге. Длина этой дороги была невелика. От начальной до конечной остановки поезд шел минут двенадцать. Детская дорога соединяла два дачных поселка, граничащих друг с другом. На взрослой дороге расстояние между этими поселками укладывалось в один перегон. Да, взрослая железная дорога была в тридцать раз длиннее! И, однако, хотя и короткая, детская дорога была совершенно настоящей и даже образцовой магистралью. Поезда (сказать по правде, состав был всего один) отходили и приходили точно по расписанию. Касса вокзала работала четко. Маленький паровоз блистал на солнце, на нем не было следа копоти, как и на исполненной достоинства физиономии четырнадцатилетнего машиниста. Изящные вагончики - раза в два меньше обычных - содержались в зеркальной, прохладной, абсолютной на взгляд пассажира, чистоте. Юные проводники во всамделишной железнодорожной форме холили вагончики с их полированными скамейками, кремовыми занавесочками на окнах, столиками и багажными сетками так рьяно, что пассажиру впору было на все смотреть и ни к чему не прикасаться - как в музее. Примерно посредине недолгого пути в вагон являлся малолетний контролер, на лице которого сознание высокого служебного долга сменялось то и дело неудержимо счастливой улыбкой, и пробивал стандартные картонные билеты миниатюрными щипчиками. Трудно передать, сколько удовольствия получали ребята, обслуживавшие дорогу, и Валерий в их числе, от своей работы! Казалось, все это не могло надоесть. И все-таки это стало понемногу приедаться. А причина была проста. Через поселки, которые соединяла детская дорога, проходила и взрослая железная дорога. По ней очень часто, в обоих направлениях, мчалась электричка, и ею пользовались пассажиры. Детская железная дорога была фактически не нужна для дела. Пассажиров поэтому бывало немного. Но и те, что были, не ехали, а катались. Ребята видели это и жалели, что их поезд не курсирует по трассе, где другого транспорта нет, где они бы перевозили, а не катали людей... Будь сейчас Валерию не шестнадцать лет, а побольше, он, вспоминая свою "службу" на железной дороге, наверное, сформулировал бы: "Любимая работа не приедается никогда. А самая занятная игра может наскучить". Валерий говорил проще: "Ребятам нужно дело дать - чтоб видели, что от них может быть польза". Поэтому, когда Наталья Николаевна сообщила Валерию, что пионерам его отряда, как и всем пионерам школьной дружины, поручается на днях провести сбор металлического лома, он сказал: - Это - дело. Ребята с охотой пойдут. - Очень хорошо. Вы побеседуйте с ними перед этим. - Зачем? - Чтобы знали, для чего необходим металл. - Так знают они, Наталья Николаевна, будьте уверены. - Что именно? - Что металл - для промышленности. - А вы им поконкретнее растолкуйте, Валерий, воспользуйтесь случаем. Что, к примеру, металл идет на тракторы, а тракторов сейчас требуется уйма, чтоб поднять целину. И тут у вас очень хороший повод рассказать об освоении целины. Валерий перечитал кое-какие газеты и журналы, в которых шла речь о целинных землях, собрал в голове воедино то, что показалось ему самым интересным, и пошел беседовать со своими пятиклассниками. Но в глубине души он сомневался в том, что его беседа сыграет какую-нибудь роль: неужели после его рассказа ребята соберут металла больше, чем если б он не беседовал с ними вовсе?.. Как многие скромные люди, Валерий пуще всего боялся говорить о том, что и без него известно, и убеждать людей в том, в чем они уверены и сами. Но, против ожидания, слушали его с увлечением, забросали вопросами - не обо всем они знали сами, - и стало ясно, что беседа была нелишней. Совет Натальи Николаевны оказался правильным. Через два дня отряд 5-го "Б" отправился собирать металлический лом. Поначалу ничто не предвещало ни успеха, ни знаменательных встреч, из которых поздней одна отразилась отчасти на судьбе Валерия. Шумной гурьбой ребята носились по этажам, препираясь между собой, кому звонить в квартиры. На вопрос: "У вас металлолома нет?" - им несколько раз отвечали сквозь двери: "Нету, нету ничего!" Посовещавшись, ребята переменили тактику. Теперь Гена Конев и Леня Хмелик звонили, а остальные ребята оставались этажом ниже, чтоб не пугать жильцов гамом. Если спрашивали: "Кто?" - Леня отвечал: "Из восемьсот первой школы, извините за беспокойство". После этого им открывали, и Гена говорил, что нашей промышленности нужен металл, а Леня тем временем снимал шапку и галоши, что производило на домохозяек самое благоприятное впечатление. Но и эта новая тактика не принесла все же большого успеха: помимо прохудившегося чайника, они, обойдя полдесятка квартир, ничего не насобирали. Тут Гена Конев вспомнил беседу Валерия и придумал говорить, что они собирают металл на трактор для целины. Теперь его первые фразы, обращенные к жильцам, звучали так: "Целине нужны тракторы. Наша школа собирает металл на трактор для целины. Нет ли у вас металла?" - И для наглядности Гена жестом указывал на чайник, который держал за ручку Хмелик. Таким образом они обошли еще пять или шесть квартир, но обогатились лишь одной кривой кочергой, что, впрочем, всех немало воодушевило. Ободренные, они вошли в новый, суливший, быть может, добычу двор, а впереди шагал Гена Конев, держа кочергу, как палицу. Гена не унывал ни на минуту. После того как в одной квартире приветливая девушка сказала, что им ни за что не собрать лома на целый трактор, и, между прочим, добавила: - Если б вам килограмма лома не хватало - тогда еще, я понимаю, была б надежда... Гена воскликнул: - Будем говорить, что нам не хватает одного килограмма! Это возымело совершенно неожиданное действие. Все стремились найти для мальчиков недостающий килограмм металла. Из темноты чуланов и углов женщины извлекали дырявые кастрюли, старые кровати, поломанные примусы. Ребятам достались даже два старых, несколько помятых, но щегольски блистающих самовара... Маленькая хитрость принесла невиданный эффект. Ничуть не удивился этому один только Тишков, который сказал, что всегда таким способом собирает деньги на кино, говоря всем соседям по очереди, что "не хватает десяти копеек". Остальные были в восторге. Не стыдно будет прийти в школу. Трактор не трактор, а что-нибудь такое серьезное из их лома после переплавки, безусловно, получится. На участке, который отвели отряду, оставалось обойти еще один дом. Когда пионеры, нагруженные ломом, ввалились во двор этого дома, к ним подбежал мальчишка, сказавший, что в их квартире - он знает точно - очень много ненужных "железяк", но сейчас дома никого нет, кроме ответственного съемщика. По словам мальчишки, это означало, что дело - дрянь, потому что ответственный съемщик - человек необыкновенной суровости и "держит квартиру в кулаке". Гена Конев не обратил на эти слова никакого внимания, переспросил номер квартиры, богатой "железяками", и сказал: - Хмель, пошли. Они несколько раз звонили, прежде чем послышались шаги и басовый голос: - Кто пожаловал? Дверь отворилась, и они увидели высокого, худого мужчину с бородой клинышком, в желтом байковом халате и, как ни странно, темной тюбетейке, что напоминало о лете. По-видимому, это и был страшный и непреклонный ответственный съемщик. Он держал дверь на цепочке и очень сердито смотрел на маленького мальчика с чайником и большого крепкого мальчика с кривой кочергой. Возможно, он решил, что к нему приехали погостить дальние незнакомые родственники. А может быть, он подумал, что к нему явились за кипятком, и ему было жалко кипятку. - В чем дело? - спросил грозный ответственный съемщик, хмурясь пуще прежнего, и, не дожидаясь ответа, слегка потянул на себя дверь, отчего щель, в которую он смотрел на ребят, сузилась наполовину. На это Гена Конев ответил очень удачно. - Здравствуйте! - сказал он. - Мы к вам. Центральный комитет комсомола... - Прошу, - произнес ответственный съемщик уважительно, - прошу заходить. Пожалуйста. В коридоре Хмелик снял галоши и шапку, а Конев продолжал: - Центральный комитет комсомола считает, что очень важно освоить целинные земли. Для этого нужно много, очень много тракторов... - Но, собственно... - проговорил ответственный съемщик. - И вот наша школа собирает металлический лом, чтоб переплавить его... - И чтоб потом хватило на трактор! - одним дыханием докончил Хмелик. Не говоря ни слова, мужчина в тюбетейке ушел в глубь квартиры и тут же вернулся, неся перед собой решетку. - Каминная решетка, - сказал он,- вещь ныне, при паровом отоплении, бесполезная. Прошу!.. Не слишком тяжела? Пожалуйста. В сущности, "улов" и так уже был богатый, но ребята, раззадоренные успехом, решили постучаться еще в одну квартиру в том же подъезде. Им открыл молодой румяный мужчина в спортивном костюме, должно быть только что вернувшийся с лыжной прогулки. Он радушно пригласил зайти всех, кто стоял на лестничной площадке. - Все? - спросил он, когда человек семь ребят с металлическими трофеями заполнили коридор. - Богатство можете оставить в коридоре, сами в комнату заходите. Комната была большая, с высокими окнами, обставленная совсем новой, легкой и светлой мебелью. Сиденья и спинки стульев и дивана были плетеные, садиться на них, как просил хозяин, было в зимних пальто немного боязно: вдруг продавятся?.. - Маша, - сказал мужчина вошедшей девушке в прозрачном, цветном, как детский шарик, переднике, - вот товарищи - познакомься, пожалуйста! - ищут старые, отслужившие, так сказать, вещи. С образцами можешь ознакомиться в коридоре. Что бы им предложить? - Так у нас же, Миша, отслуживших вещей и быть не может, - ответила, улыбаясь, девушка. - У нас вещи служить только начинают... Откуда ж взяться лому? - Это так, - согласился мужчина. - Действительно. Но ты пошарь все же. Вдруг, понимаешь... - Так ведь у нас же, Миша, и места даже такого нет, куда б мы хлам складывали! - сказала девушка с гордостью. - Н-да... - протянул Миша озадаченно. Воспользовавшись паузой, Гена Конев стал объяснять, зачем они собирают металлолом и для чего он пригодится после переплавки. И, надо сказать, ни на кого еще рассказ Гены не производил такого прямо-таки чарующего впечатления. - Здорово объясняешь! - восклицал мужчина и сокрушенно смотрел на Машу: неужели, мол, таких ребят отпустим с пустыми руками? Польщенный Гена старался вовсю. С помощью Хмелика, изредка его дополнявшего, он в быстром темпе повторил слово в слово все, что говорил им Валерий. - Абсолютно верно! - сказал Миша. - Молодцы! - Миша, - сказала девушка, - ты знаешь что... Чтоб тебе не огорчаться потом, отдай, пожалуй, ребятам чайник наш электрический. - Он сломался? - обрадовался Миша. - Он не сломался, - ответила Маша. - Но ведь к нам газ провели... Кончилось тем, что ребятам вручили старые Машины коньки-снегурочки, о которых Гена потом сказал, что на них, может быть, еще можно кататься, и пионеры попрощались. - До свидания! - сказал хозяин. - Желаю успехов! А в делах промышленных и целинных разбираетесь на славу! - Нам