Макс Бременер. "Тебе посвящается..." повесть и рассказы Издательство "ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА" Москва 1970 Оформление О. КОРОВИНА НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОБ ЭТОЙ КНИГЕ С автором этой книги я познакомился давно, когда он был еще студентом Литературного института имени Горького и только начинал печататься в "Пионере". Это был скромный, застенчивый, деликатный, твердый, резкий и язвительный юноша. На первый взгляд может показаться, что эти черты едва ли совместимы в одном характере, но если вглядеться внимательнее, то окажется, что они не только уживаются, а порой даже естественно сочетаются друг с другом. Я пишу об этом потому, что и у героев Макса Бременера - мальчишек, подростков, юношей - характеры сложные, подчас противоречивые, и этим прежде всего, на мой взгляд, интересны произведения, которые вы прочтете. Вам будет не просто и не легко определить свое отношение к таким героям, как Юра и Вовка (рассказ "Чур, не игра!") или Рома и Афанасий ("Сочинение на вольную тему"), их не разделишь с самого начала на "положительных" и "отрицательных", они то располагают к себе, то отталкивают, потому что в разных положениях ведут себя по-разному, как это случается и в жизни. Вместе с тем автор всякий раз приводит нас к ясному пониманию главного в характерах своих героев. В рассказах, которые вы прочтете, я вижу много достоинств, и все-таки самой интересной вещью в этой книге мне кажется повесть. Может быть, дело тут просто в том, что с героями повести, если они полюбились, дольше не расстаешься? (А рассказ, едва к герою привяжешься, глядишь - уже кончился!) В детстве это было для меня очень важным преимуществом повести перед рассказом. Но нет, дело все-таки в другом. Повесть, написанная более десяти лет назад, воскрешает волнующую пору в жизни нашей школы во множестве важных и точных подробностей. Некоторые писатели знают словечки, которые сегодня в ходу у ребят, и щедро уснащают ими речь героев. "Железно", "законно", "нормально", - говорят у них школьники на каждом шагу, и им кажется, что этого довольно, что читатели узнают на страницах их книг самих себя. На страницах повести М. Бременера школьный жаргон не бросается в глаза. Мы узнаем старшеклассников - юношей и девушек - не только и не столько по обиходный словечкам, сколько по тону, манере, строю их речи, по тому, о чем и как они думают, - по многому такому в их характерах, их отношении к жизни, чего они сами за собой не замечают и не заметили бы, не будь на свете художественной литературы. Автор открывает нам скрытый смысл поступков героев, смысл, скрытый поначалу не только для тех, кто смотрит на героев со стороны, но порой и для них самих. Как для каждого истинного писателя, для М. Бременера изображение жизни его героев - это одновременно и осмысление их жизни. Никогда не следует разбирать характеры героев раньше, чем вы успели с ними познакомиться. По этой причине я не стану здесь говорить о том, какие черты в характерах героев повести М. Бременера кажутся мне самыми главными. Скажу лишь, что о таких, как эти ребята, М. Бременер написал одним из первых. И здесь мне хочется добавить еще несколько слов о том, что такое - открыть характер. Настоящий характер в литературном произведении - не сумма каких-то черт (положительных или отрицательных, или тех и других), которые автор решил соединить в своем герое. Ведь иной раз мы остаемся равнодушными к герою, хотя автор наградил его целой кучей добродетелей. И точно так же какого-нибудь закоренелого негодяя мы, случается, никак не можем возненавидеть, чувствуя, что он от начала до конца выдуман автором "из головы". Нет, характер нельзя придумать, сконструировать, его можно только открыть: открыть сначала для себя в жизни, а потом открыть его для читателя в своем художественном произведении. К этому и стремится М. Бременер. Он ставит своих героев в такие обстоятельства, в которых самые важные, типичные черты их проявляются наиболее ярко, наиболее полно. И вместе с тем обстоятельства эти не только помогают раскрыться героям: они еще и характеризуют наше время, нашу жизнь, потому что порождены ими. Веселые страницы соседствуют в книге с серьезными, а иногда и печальными. Не раз, когда вы будете от души смеяться, автор прервет вас, как бы говоря: "Чур, не игра!" - и речь дальше пойдет о серьезном, непростом, не об игре - о жизни. Убежден, что вы с интересом будете следить за судьбами героев и верно поймете, кто из них достоин вашей дружбы. Ю. Сотник ПЕРЕДАЧА ВЕДЕТСЯ ИЗ КЛАССА Будущее не придет само, если не примем мер. За жабры его, - комсомол! За хвост его, - пионер! В. Маяковский ГЛАВА ПЕРВАЯ Было 1 сентября. Валерий Саблин шел в школу, которая еще весной была женской, и волновался. В этой школе он в прошлом году был раза два на вечерах. Тогда Валерий при входе предъявлял пригласительный билет и в течение вечера все нащупывал его в кармане - ему казалось, что дежурные смотрят на него, как контролеры в троллейбусе на притаившегося "зайца". А теперь это была его школа, но все-таки он шел, точно в гости, повторяя про себя: "Интересно, что будет... Интересно..." И, переступив порог 9-го "А", проглотил привычное: "Здорово, вы!" - и сказал стесненно, себе под нос: - Здравствуйте... Первая неделя учения вместе с девочками разочаровала его. Мальчики в 9-м "А" занимали один ряд, девочки - два. Не было ни одной парты, на которой бы мальчик и девочка сидели рядом. Мальчики сидели в ряду, первом от дверей. Может быть, поэтому кто-то из них пошутил: "Мы сбоку припека!" Потом, когда и старостой класса, и редактором классной газеты выбрали девочек, мальчикам стало немного досадно, хотя никто из них вовсе и не метил на эти посты. Но было неприятно, что девочки верховодят, даже и глазом не поводя в их сторону. Как-то на перемене Валерий и несколько его одноклассников стояли во дворе у ворот. Они украдкой курили и уныло поругивали девочек. К ним подошел Игорь Гайдуков, с которым Валерий в прошлом году сидел на одной парте. Теперь Игорь учился в параллельном классе. - Валер, - сказал он, - это правду про вас говорят или врут от безделья? - Насчет чего? - спросил Валерий. - Насчет того, что вы с девчатами врозь сидите, - ответил Гайдуков, и рослые парни за его спиной захихикали и придвинулись ближе. - А вы разве не врозь? - поинтересовался Валерий. - Мы?.. Спросил тоже! Мы себя не роняем. - А у нас не клеится как-то, с первого дня ни то ни се, - отозвался безразличным тоном Валерий. - Не приглянулись... - Черт, - сказал Игорь Гайдуков, - до чего же вы тихие хлопчики! Слушайте меня и маху не дадите. Инициатива, дети, - продолжал он наставительным тоном, - должна исходить от мужчины. Девочки нос воротят? Что делать? Слушайте! После большой перемены каждый мальчик занимает место рядом с девочкой, которая ему по душе. Портфель и учебные пособия перенесете на выбранные места без шума. На места, что от вас освободятся, переправите в полном порядке девчачий инвентарь. С началом урока начнете новую жизнь на новых местах!.. - Здорово! - загорелись все. И только один девятиклассник, Алеша Шустиков, кисло возразил: - Почему, вообще говоря, ребятам это брать на себя? - А почему, - спросил Игорь Гайдуков, - женщины бывают министрами, послами, профессорами, а в шахматишки нашему брату проигрывают? Потому что в этом деле главное - инициатива, а ее-то у нас больше! - И, обращаясь уже к одному Шустикову, весело посоветовал: - Проигрываешь в уме - выигрывай в инициативе! - Верно! - зашумели ребята, развеселясь, и теперь заговорили уже все вместе, отмахиваясь от Шустикова, который раза три повторял: "Я вовсе не считаю...", но дальше продолжать не мог: никто его не слушал. К тому же раздался второй звонок, и все метнулись было к дверям школы, но Гайдуков поднял руку, точно оратор. - Дети, - заключил он, - момент ответственный, трудности неизбежны... Портфели перекладывайте в темпе, без суеты! После большой перемены мальчики действительно заняли новые места, но пробыли на них недолго. Девочки кричали, норовили выкинуть из парт имущество "переселенцев", грозили завучем, директором, комитетом - словом, заговорили наконец с мальчиками. Приход учительницы не угомонил их, и Ксения Николаевна не сразу поняла, что же такое стряслось. Поняв, она спросила спокойно: - Ну, не совестно ли? - Это относилось к "переселенцам", поднявшим шум. В таких случаях мальчикам остается либо молчать, либо безнадежно и упрямо, грубым голосом повторять: "А что я сделал? А что я сделал?" Сейчас они не спорили. Всем ясно было: номер не прошел. Когда все водворились на старые места, а шум почти уже стих, в класс вошел директор. - Что здесь происходит? - осведомился он. Ксения Николаевна коротко ему объяснила. - Вот такое происшествие, - заключила она с улыбкой. Увидя ее улыбку, директор плотнее сомкнул губы. Затем Андрей Александрович сказал: - Подобного самовольства, подобного самочинства не случалось за многие годы существования нашей школы. Он произнес это отчетливо и неторопливо, словно первую фразу диктанта, которую спустя полминуты прочтет опять. Но он ничего не стал повторять, а взглянул вдруг на вторую парту. Здесь рядом с черноглазой, густобровой, смугловатой девочкой сидел Валерий, единственный из мальчиков, еще остававшийся на новом месте. Соседка не смотрела на него, но и не гнала. - Тут еще что такое? - спросил Андрей Александрович строго. Девочка привстала и сказала спокойно, даже равнодушно: - Андрей Александрович, Саблин мне не мешает. Валерий удивленно и признательно взглянул на соседку: "Не ожидал!.." А директор больше не интересовался ими. Он только еще раз напомнил классу, что восемьсот первая школа служит примером "всем учебным заведениям в округе"; сказал, что ученики 9-го "А" должны гордиться своей школой, и ушел, ступая осторожно и тяжело, без звука притворив за собой дверь. Ребята вздохнули облегченно. Ксения Николаевна опустилась на стул. - Потеряли треть полезного времени, - проговорила она. - Ну, займемся все-таки русской литературой девятнадцатого века. Ксения Николаевна принялась рассказывать о Гончарове. "Гончаров писал очень толстые книги, - мелькнуло в голове у Валерия. - Кажется, он написал всего три книги, но зато уж толстенные..." И хотя очень скоро Валерий уже знал, что Ксения Николаевна рассказывает увлекательно, - тишина была полная, внимание общее и слитное, - но сам почему-то не мог сосредоточиться. Он все всматривался в профиль соседки и думал сбивчиво: "Почему самочинство?.. Ерунда! Ладно, пускай. Ничего... Ничего страшного". Насчет "самовольства и самочинства" ребят из 9-го "А" речь заходила еще не раз. На другой день ребят - комсомольцев девятых классов - попросили после уроков зайти к секретарю комитета комсомола школы Лиде Терехиной. Очень высокая, с чинными манерами, Терехина была та самая девочка, на место которой Валерий накануне пересел. В классе Валерий заметил, что она очень смешлива. Но сейчас Лида показалась ему серьезной. Каждому из ребят, входивших в пионерскую комнату, она, встав, протягивала прохладную руку и говорила вежливо: - Здравствуйте. Пожалуйста, садитесь. Стульев хватает? Стульев было достаточно. Когда собрались мальчики-комсомольцы и девочки, члены комсомольского комитета школы, избранного в прошлом году, Лида Терехина вышла из-за своего стола. Она собиралась сказать, что хочет познакомиться с новыми членами комсомольской организации еще до предстоящего собрания, но вдруг задумалась, сдвинула брови. Лида привыкла свои выступления начинать словами: "Девочки! Мы..." И сейчас она чуть не оговорилась; хорошо, что спохватилась в последнюю секунду, - уж мальчишки посмеялись бы над ней! "Как обращаться? "Мальчики и девочки"? Смешновато!" Ей даже вспомнились такие стихи: Мальчики и девочки Сидят на скамеечке Против карусели,- Ах, что за веселье!.. Лида чуть не фыркнула. Откуда эти стишки?.. Да из "Приключений Буратино"! - Товарищи! - начала Лида Терехина сухо, потому что дальше молчать было нельзя. - Давайте познакомимся... Ну, побеседуем просто. По душам, как говорится, - закончила она, глядя себе под ноги. Но оттого ли, что Лида в смущении не сказала, о чем предстоит побеседовать, или оттого, что открывать душу так вот вдруг, ни с того ни с сего, никому неохота, - как бы то ни было, разговора пока не получалось. Тогда Лида придвинула к себе стопку исписанных листков бумаги и, просмотрев верхний, начала: - Давайте подумаем, кто мог бы в будущем войти в наш актив. Вот, например, - она легонько дотронулась до верхнего листочка в стопе, - вы, Ляпунов. Избирали вас в прежней школе в комсомольские органы? - Нет, - ответил Ляпунов, и по комнате пробежал смешок. - Потише, товарищи! - сказала Терехина и продолжала решительно: - Ничего не значит, что не избирали пока Ляпунова в комитет! Раньше не избирали, а сейчас могут его девочки... то есть товарищи... избрать - ничего нет смешного! Раньше не приходилось руководить, а теперь научится! Так? В то время как Ляпунов откашливался, ребята перешептывались, предвкушая потеху, а некоторые даже поудобнее усаживались. Ляпунов выждал, пока стихнет оживление, и наконец ответил: - По моему разумению, я не подойду. - Отчего же? - возразила Лида тоном, каким подбадривают скромника. - Вам дали очень хорошую характеристику, вы... - Это меня спихнуть хотели в вашу школу, потому и дали, - сказал Ляпунов басом. - А вообще-то во мне хорошего мало. - Почему же? - растерялась Лида. Ребята посмеивались. Многие из них в прошлые годы учились вместе с Ляпуновым или, во всяком случае, хорошо его знали. Он сидел по два года в пятом и седьмом классах, и сейчас ему было восемнадцать лет. Это был аккуратно выбритый и опрятно одетый, очень вежливый молодой человек, которого в голову не приходило назвать "верзилой" или "детиной". Ни одним предметом и вообще ничем он всерьез не интересовался, о чем и сам, если случалось говорить с педагогами, сожалел. Время от времени он чудил, да так, что заражал "чудачеством" весь класс, и ему подпевали все, даже отличники, активисты и завзятые тихони. Притом Ляпунов отличался добродушием: выходки его бывали не злостными, а чаще всего забавными, так что их сравнительно легко прощали. - Почему же? - повторила Лида. - Я, видите ли, - ответил, потупясь, Ляпунов, - переросток. У меня мысли не там... - Как это "не там"? - Да вот... - сказал Ляпунов, изображая смущение. - Невеста у меня, вот какое положение... - Да? - переспросила ошеломленно Лида, не зная, как к этому отнестись. - Ну... а по предметам по всем успеваешь? - Не по всем. По английскому не успеваю, - ответил Ляпунов без всякого замешательства. - И тебе не стыдно перед... девушкой? - Ну, для нее это - последнее дело! - ответил Ляпунов, у которого никакой невесты не было. - Жаль! - укоризненно покачала головой Лида. Она не уговаривала больше Ляпунова. Отложив в сторону его характеристику, она внимательно прочитала следующую. Знакомство явно затягивалось. Мальчики, переглядываясь, думали об одном: если уж не удается уйти домой, может, поразвлечься немного?.. И, хотя после паузы Лида Терехина стала расспрашивать Стасика Санкина, "одного из самых лучших учеников", как гласила характеристика, парня вдумчивого и отнюдь не дурашливого, Стасик, угадывая настроение ребят, решил раздуть отдельные робкие смешки в общее веселье. С сосредоточенным видом первого ученика, каким он в самом деле и был, Стасик нес отчаянную ерунду... - Та-ак, - протянула Лида Терехина, смутно подозревая, что ее разыгрывают. Потом она завязала беседу с Борей Кавалерчиком. Кавалерчик окончательно переборщил. Он врал, что у него потеря памяти, куриная слепота, детская подагра и гланды с орех, и вообще представил себя каким-то придурком. Лида спросила, почему он уверен, что не справится с работой, если его выберут в комитет. - У меня общее развитие отстает, - ответил Кавалерчик, - я совершенно не бываю и музеях. - Да неужели? - не поверила Лида. - Как же так? - Не знаю, - сказал Кавалерчик, страшно сжимая челюсти, чтобы не прыснуть от смеха. - Я в жизни не был в Третьяковке. Он, несомненно, валял дурака. Должно быть, Лиде так и показалось - она не стала вдаваться в подробности, а фамилию Гайдукова произнесла уже неуверенно и даже с опаской: что, мол, готовишь мне ты? - Ребята, я думаю так: пошутили - и хватит, - начал Игорь грубовато и умиротворительно. - Смех смехом, - посмеяться мы все любим, - а дело делом. - Гайдуков рубанул рукой по воздуху, как бы отсекая все, что не дело. Ребята не протестовали, кто-то даже пробурчал: "Правильно". Все чувствовали, что вроде хватили лишку и надо б замять. - Теперь, Лида, про то, что, значит, вас интересует, - продолжал Гайдуков просто. - Был в прошлом году комсоргом класса, буду, конечно, и в этом году охотно работать - изберут ли кем-нибудь или нет, все равно. Учусь на четверки и пятерки, преобладают то те, то эти... А теперь у меня к вам... - Гайдуков, самую чуточку конфузясь, взглянул на Терехину, - слово критики. - Пожалуйста, - немедленно отозвалась Лида. - Немножко долго с нами знакомитесь, - сказал Гайдуков, - а ведь после шести уроков головы прямо гудят... Верно, хлопцы? Предлагаю закруглить. Кто "за"? И вернуться к делам на собрании. Кто "против"?.. Ну вот. - Чудаки! - Лида улыбнулась и пожала плечами. - Сказали бы сразу: устали, мол. А они... - А сама спросить не могла? - отозвался кто-то, впервые переходя на товарищеское "ты". В эту минуту отворилась дверь, и на пороге остановилась молодая худощавая женщина с комсомольским значком на жакете. - Здравствуйте, - сказала она. - Меня зовут Зинаида Васильевна. - Наш классный руководитель, - шепнул Гайдуков Валерию. - Познакомились между собой? - спросила Зинаида Васильевна Лиду. - Да, немного, - ответила Лида. - Теперь увидимся на собрании. - Хорошо, - кивнула Зинаида Васильевна. - Но одно прошу выслушать, прошу, товарищи, обязательно выслушать до собрания. Ребята слегка отпрянули от дверей. - В девятом "А", - Зинаида Васильевна возвысила голос, - произошел безобразный случай, как очень хорошо выразился Андрей Александрович, - самочинство, какого не было на памяти нашей школы. Как педагог и комсомолка, как ваш старший товарищ, прошу вас мне обещать, что подобные случаи не повторятся, что вы будете начеку. Ребята нестройными голосами заверили Зинаиду Васильевну, что все будет в порядке, и на бегу распростились с нею. Никто не стал объяснять ей, что в 9-м "А" не стряслось ничего беспримерного, - все спешили домой. ...Валерий Саблин и Игорь Гайдуков вышли из школы вместе. На асфальтированном пространстве перед зданием, политом только что прошедшим дождем, толпились ребята. Вечер уже наступил, но небо было еще совсем светлым, а луна на нем - неприметной; только на улицы уже спустились сумерки, и ребята, выходя со двора, на который падал свет из окон учительской, как бы исчезали во тьме переулка. - Побродим, проветримся малость, а? - предложил Гайдуков. - Ее уже нет, ушла... - Кого нет? - Да Лены. Мы заседали, а она дома давно либо в кино где-нибудь. - А мне-то что... - запальчиво начал Валерий. - Ладно, - перебил Гайдуков. - Как тебе, так и мне. Просто, я слыхал, пересел ты удачно. - Это да, - согласился Валерий. - Слушай, Игорь, тут разве два выхода? - Как - два? Один, в переулок... - Игорь потянул Валерия к калитке. - Постой, - сказал Валерий. - Куда ж это они тогда? - Он указал на мальчишек, судя по росту, наверное, пятиклассников, которые один за другим огибали школу и скрывались за нею. - Посмотрим? - У пацанят свои дела, - пожал плечами Игорь, но все-таки - правда, вялой и расслабленной походкой - зашагал за Валерием. За школой ребятишки, помогая друг другу, переправлялись через высокий сплошной забор прямо на широкую и людную улицу. Секунду посидев на двухметровой ограде, они перекидывали ногу и храбро срывались вниз. - Урок гимнастики, а, пацаны? - громко спросил, подойдя, Игорь. - Большие ребята, - шепнул с опозданием один из мальчиков тем, кто стоял лицом к забору. Все в замешательстве посмотрели на Игоря и Валерия. Переправа приостановилась. - Зачем вы? Расшибиться ж можете, - сказал Валерий. - Не, не расшибемся! - беспечно сказал мальчишка, подставлявший товарищам плечи, когда те перелезали через забор. - Тут убиться не убьешься, - успокоил старших другой мальчик и, видя, что те не таят никакой угрозы, стал взбираться на плечи товарищу. - Стоп! - приказал Гайдуков, прикинув на глаз вышину забора. - Кости тут переломаешь свободно. Ну, кто ж это догадался... таким путем возвращаться по домам? И тогда худенький маленький мальчик, который даже в новенькой форменной тужурке и фуражке с высоким околышем выглядел вовсе не бравым, а каким-то совсем домашним, ответил, переглянувшись с другими: - Там, в переулке, стоят такие... больше вас. И отнимают у нас по пятьдесят копеек... у каждого. А то не пропустят. - По шее накладут, - пояснил мальчишка, подставлявший товарищам плечи. - Пошли вместе! - предложил ребятишкам Валерий. - Не тронут. Пошли! Минуту ребятишки внимательно разглядывали Валерия и Игоря. - Нет, - сказал наконец самый маленький. - Их там много, лучше мы здесь... ...Идя переулком, Игорь Гайдуков и Валерий Саблин поравнялись с горсткой парней, стоявших у ворот большого проходного двора. - Вы не из восемьсот первой? - окликнул один из парней. - Из нее, - ответил Валерий. - Что ж, мальцы учатся еще?.. - Парень выругался. - Налог подоходный собирать хочешь? - усмехнулся Гайдуков. - А что? - Парень отделился от своих, сплюнул под ноги Игорю. - И с тебя можем взять. - Он загородил Игорю дорогу. - Игорь, держи портфель, - спокойно сказал Валерий. - Ты, беги к своим, разобью челюсть! Ну! - Он отвел назад правую руку и по-боксерски выставил левую вперед. - Ребя-я, сюда! - крикнул парень, отступая к тротуару. В это время на мостовую упал резкий свет фар, и рядом послышалось тарахтение моторов: из-за угла выехали два милиционера на мотоциклах. Парни отошли в подворотню. Валерий и Игорь поспешили вперед. Они были уже на широкой улице, когда из переулка им вдогонку донеслось: - Саблин, свидимся скоро! - Странно, откуда они меня знают? - в недоумении произнес Валерий. Ребята, задумавшись, шли молча. - Неужели с ними был кто-нибудь из наших? - сказал наконец Гайдуков. Назавтра Валерий после уроков зашел в учительскую. Он с порога попросил разрешения войти и, только войдя, увидел директора. Валерий попятился было (редкий школьник не испытывает перед директором смущения!), но Андрей Александрович, разговаривавший с какой-то женщиной, уже заметил его. Валерий поздоровался, Андрей Александрович ответно кивнул и спросил, какое дело привело к нему Валерия. Дело у Валерия было одно: он хотел рассказать о малышах, лазающих через забор. Но он не готовился говорить об этом именно с Андреем Александровичем. Поэтому рассказ его, сдобренный бесчисленными "в общем", получился довольно бессвязным. Он сам чувствовал это и, как всегда, когда "язык слов не вяжет", злился на себя за невнятицу. Женщина, с которой директор беседовал до его прихода, - вероятно, это была мать кого-то из учеников, - глядела на него сострадательно: трудно было угадать, сочувствует ли она малышам, которым докучают хулиганы, или запинающемуся девятикласснику. А на лице директора все более твердело, прочнело, если можно так сказать, досадливое выражение. Когда Валерий предположил, что малышей, возможно, обирают старшеклассники из их же школы, Андрей Александрович прервал его. - Думаю, это маловероятно, - сказал он. - Кроме того, не очень хорошо бросать тень на своих товарищей, когда вам не известно ничего определенного. Валерий представил себе, что со стороны выглядит ябедником, и залился краской. - Я на товарищей не бросаю, - неловко выговорил он. - Мои товарищи подобным не занимаются. - Надеюсь, - сказал директор. - Вы, кстати, из девятого "А"? - Да. - Ну, вам пока не приходится гордиться своими товарищами, - заметил Андрей Александрович и, не отпуская Валерия, поведал незнакомой женщине, слушавшей их разговор, историю "самовольства" в 9-м "А". - И это произошло в начале урока одной из лучших наших преподавательниц - Ксении Николаевны, - подчеркнул он, делая жест в сторону Ксении Николаевны, которая проверяла тетради за маленьким столом в глубине учительской. Ксения Николаевна ниже склонилась над чьим-то сочинением. - Вот чем приходится радовать товарища инспектора, - закончил Андрей Александрович, с укоризной подняв глаза на Валерия. ("Так это инспектор вовсе..." - подумал тот.) - Что можете сказать? Валерий ничего не мог сказать. Он только понял вдруг, что строгость, с которой директор говорил сейчас о самочинстве, - напускная; что директору едва ли кажется ужасным и беспримерным переселение его товарищей на соседние парты. Просто Андрей Александрович хвалится сейчас перед инспектором, но не открыто, а очень хитро: ведь если даже такое пустяковое происшествие для его школы - чрезвычайное, то как же замечательна - должен подумать инспектор - эта школа! Валерий повернулся, чтобы выйти из учительской, но Ксения Николаевна остановила его: - Подождите меня, Саблин, одну минуту. Она сложила тетради в портфель и вышла вместе с Валерием. В коридоре она сказала: - Не пойти ли нам с вами без долгих отлагательств туда, где вас вчера остановили эти... удальцы-молодцы? - А зачем, Ксения Николаевна? - удивился Валерий. - Как - зачем? Если есть в этой компании наши старшеклассники - узнаю их. Что-нибудь им подходящее скажу. Если не наши - разведаю, что за молодцы такие. Валерий замялся. Она спросила просто и не обидно, как о житейском: - Может быть, вы побаиваетесь? Тогда не стоит, конечно. - Так я не за себя - за вас, - ответил Валерий. Он вообразил себе на минуту, как грузная, седая Ксения Николаевна, в своем тяжелом пенсне с очень толстыми стеклами, пытается усовестить хулиганов... Ему захотелось как-нибудь предотвратить эту бесполезную встречу. Пока он подбирал слова, Ксения Николаевна сказала: - Давайте условимся: вы, что бы ни было, ни во что не ввязывайтесь. Предоставьте уж все мне. ...У ворот двора, где накануне остановили его и Игоря, никого не было. Валерий был немного разочарован. К тому же слегка беспокоило: не подумает ли Ксения Николаевна, что он все придумал? - Никого нету, - сказал он виновато. - И запал наш зря пропал, - заметила Ксения Николаевна, коротко, устало рассмеявшись. - Что же... значит, в другой раз. - Да, конечно... - Валерию все-таки неловко перед учительницей. - А вам вообще-то не в эту сторону нужно было? - Это совсем неважно, - говорит Ксения Николаевна бегло и другим голосом продолжает: - На будущее давай условимся: нужно что-нибудь - обращайся ко мне. Если я не в школе, то дома. И вот мой телефон. - Она записывает номер на листочке, приблизив к нему стекла пенсне. - Пожалуйста. - Спасибо... А вы - наш классный руководитель? - Да, взяла ваш класс, верно. Всего хорошего, Валерий. - До свидания. - Будь здоров! Они расходятся в разные стороны. Один раз Валерий оглядывается вслед учительнице, потом идет быстрее. ...Дома Валерий застает мать. Он знает наперед, что она спросит: "Все благополучно?" Мать всегда осведомляется об этом со жгучим, но мгновенно гаснущим, едва он ответит утвердительно, интересом. Подробности ей неважны. А Валерий иногда не прочь бы - сегодня особенно - поговорить подробно. Поэтому на всегдашнее: "Все благополучно?" - он пожимает плечами и, точно раздумывая, произносит: - Я бы, пожалуй, мам, на завод работать пошел... (Уходить из школы на завод он не собирается. Это просто попытка заинтересовать, вызвать расспросы о школе.) Для Ольги Сергеевны его слова - совершенная неожиданность. Но она спокойно спрашивает только: - На какой же завод? - Ну, на какой... На Второй часовой, например, учеников набирают. Мать нарезает круглый домашний пирог (сегодня суббота), наливает чаю себе и Валерию. - Ты решил стать часовщиком? - спрашивает она, напирая на слово "решил". И Валерий еще раз убеждается: с матерью можно говорить только напрямик. Он сказал о заводе - значит, она станет расспрашивать, в каком цехе он будет учеником, долго ли продлится его ученичество, сколько времени займет езда до Второго часового. Вопроса "Тебя тянет на завод или тебе не по душе в школе?" она не задаст: она никогда не задает наводящих вопросов и сама не отвечает уклончиво. - Понимаешь ли... - тянул Валерий, соображая, как бы перевести разговор на свою школу. - Вообще-то говоря... Мать вдруг перебила его: - Может, тебе просто не терпится приносить в дом заработок? Да? Он покраснел, жалея, что на самом деле не думал об этом, и наклонил голову. Мать потрепала его по щеке, по затылку, на мгновение притянула к себе. - Тебе нечего об этом думать, - проговорила она, поднимаясь из-за стола. - Ведь нам хватает. Вот такая у него мама. Она представляет его себе лучшим, чем он есть, и неприятно тут только одно: то, что никакими успехами ему не удается ее удивить. Когда в конце четверти он приносит дневник, она спрашивает вскользь, без трепета: - Все пятерки? - Одна четверка. Ольга Сергеевна кивает - так приблизительно и предполагала. А ведь многих товарищей Валерия родители в таких случаях встречают на пороге: - Покажи-ка дневник! Парень медленно, растягивая удовольствие, достает дневник, с деланной угрюмостью протягивает родителям, и - о эффект! - с выражением зыбкого счастья на лицах созерцают папа и мама тройки на местах почти неизбежных двоек. - Молодец! - говорят они. - Не подкачал. И в доме праздник. Раньше Валерию недоставало, чтоб мать гордилась его отметками. Теперь он к ее сдержанности привык. Правда, иногда, как сегодня, хочется, чтоб она его выспросила обо всех делах. Но в конце концов он мог бы и сам поделиться с нею. - Я что-то устала, - говорит Ольга Сергеевна. - Заснуть бы сегодня пораньше... Так в школе, Валерий, все благополучно? И, прежде чем он успевает ответить, она уже дремлет. ГЛАВА ВТОРАЯ Валерия и Кавалерчика вызвали на заседание комитета комсомола. В пионерской комнате за длинным столом, накрытым кумачом, сидел весь вновь избранный состав комитета: Игорь Гайдуков и Стасик Станкин, соседка Валерия по парте Лена Холина, несколько незнакомых девочек. Была здесь и классная руководительница 9-го "Б" Зинаида Васильевна Котова. Над их головами висели портреты членов штаба "Молодой гвардии". Тяжелое бархатное знамя дружины стояло возле. Лица членов комитета показались Валерию необычно торжественными, и на несколько мгновений застучало сердце: "Случилось что-то важное..." - Хотим тебя, Саблин, утвердить вожатым. Ты как к этому? - спросил Гайдуков, новый секретарь комитета. - Вожатым отряда пятого "Б", - пояснила Зинаида Васильевна. - Какое у вас отношение к работе, которую вам собираются доверить? - Отношение? Что ж... - говорит Валерий кисло. Хоть это ему и по душе - возиться с малышами и опекать их, - но, как ни странно, он не доволен, а раздосадован сейчас. После недолгих секунд, когда ему чудилось, что произошло важное и внезапное, большая перемена в его судьбе, Валерий чувствует себя так, будто у него были какие-то определенные ожидания и он в них обманут. Так бывает с ним в последнее время. В первый раз это было весной - он шел из школы по мостовой, спасаясь от капели, пробирался по бугристому ледяному насту двора, грязному насту в трещинах и каналах, по которым зима стекала в калитку на улицу, где были одни только потоки: ни снега, ни льда. Тогда он ощутил вдруг, что дома его ждет удивительная новость. Но дома было, как обычно, без перемен. Эта обычность ошарашила, почти подавила его. Потом, летом, он как-то возвращался домой после дня, проведенного за городом, в лесу, - и опять, как весной, казалось Валерию: его что-то ждет. Однако дома с утра ничего не изменилось, а Валерий поник так, будто не сбылось обещанное. - Валерий, - сказал Гайдуков, - вообще-то это я предложил тебя назначить вожатым... Мы с ним вышли как-то после уроков вместе, - обратился Игорь к членам комитета. - Я его от школы тяну, а он видит: малыши за школой собираются - и в момент учуял неладное. Я бы внимания не обратил, а оказалось, правда, пацаны боятся переулком идти: с них там какие-то наглецы налог взимают насильственным путем. Ну вот... Я подумал, у Саблина, как говорится, душа лежит к мальцам... Но, - обратился он к Валерию, - если это не по тебе, так мы можем другую работу поручить. - Нет, - возразил Валерий, - не надо. Это верно по мне. - Очень хорошо, товарищи, - сказала Зинаида Васильевна, - что Саблин берется за дело с охотой. Надо бы пояснить, какие у него будут задачи. Но сначала два слова о реплике Гайдукова. Он в своей довольно-таки короткой реплике употребил два слова, нарушающих чистоту языка. Какие это были слова? Это были слова "пацан" и "малец". Многие наши учащиеся засоряют свою речь. Мы сегодня будем обсуждать поступок Ляпунова, который в этом особенно, так сказать, преуспел. И, мне кажется, Гайдукову, секретарю комсомольского комитета, культурному юноше, не стоит пользоваться словечками вроде "пацан". - У меня вопрос к вам, Зинаида Васильевна, - сказал Гайдуков спокойно, - каким словом я, секретарь комитета, должен заменять слово "пацан"? - Говорите "мальчик", - немедленно отозвалась Котова. - Хорошо, мальчик, - согласился Гайдуков. - Дер кнабе, дас кинд! - выпалил вдруг Кавалерчик. - Что? - не расслышала Зинаида Васильевна. - Я просто так, - сказал Борис. - А все-таки? - По-немецки "мальчик" - "дер кнабе", - дружелюбно сообщил Станкин. - По-моему, это не имеет никакого отношения к делу, - нахмурилась Котова. - Абсолютно, - вежливо кивнул Стасик. - Пацан лучше! - решительно произнесла Лена Холина, которая до этой минуты не проронила ни звука и только покусывала в задумчивости кончик косы. - Лучше кого?.. - не понял Гайдуков. - Можно мне сказать? - Лена спохватилась, что не взяла слово. - Мальчик может быть и большой и маленький. - А пацан - это именно маленький мальчик. Поэтому пацан - лучше. Точнее. - Правильно! - дружно поддержали Лену девочки-комитетчицы. - Раз уж... - Холина допускает ошибку, - вмешалась Зинаида Васильевна. - Вы должны учиться говорить литературным языком. И не надо свою речь бессмысленно засорять. - Зинаида Васильевна, а "Педагогическая поэма" написана литературным языком? - кротко спросила Лена. - Ну конечно! - тотчас ответила Котова. - Так вот, в "Педагогической поэме" Макаренко все время называет маленьких мальчиков пацанами, - не повышая голоса, но глядя на Зинаиду Васильевну торжествующими глазами, объявила Лена. - Значит, он тоже, как я, допускал ошибку? И все в упор, с яростным любопытством смотрели на Котову: как она станет выбираться из положения? Котова минуту была в замешательстве. Сказать, что ошибался Макаренко, она не смела. Признаться, что ошиблась сама, - не умела. - Давайте будем поскромнее, - сказала Зинаида Васильевна с оттенком наставительности, - не будем себя на одну доску ставить с выдающимися писателями. А лучше повнимательнее будем следить за своей собственной речью, чтоб она была чище, без вульгарных словечек... Перейдем к товарищу Ляпунову. - Разрешите мне... - начал было Валерий, желая вступиться за Лену, но Игорь замахал на него рукой. Валерий сел. И перешли к Ляпунову. Оказалось, что Ляпунов называл одноклассников "ложкомойниками". Ребята не обижались, но девочкам это не понравилось. И вот Ляпунов их иначе почти и не величает - только "ложкомойницами". Девочки оскорбляются. Члены комитета в один голос втолковывали Ляпунову, что дразнить так девочек - глупо и бессмысленно; что голова дана человеку, чтобы думать; что он, "не мозгуя, тормозит налаживание дружбы с девочками", как выразился Станкин. Ляпунов принял нахлобучку как должное. Он не отрицал, что глупо дразнил, мало думал, безмозгло тормозил. Но особенной вины за собой, видимо, все же не чувствовал и увещевающе повторял, что оскорблять никого не хотел: просто привязалось словечко и с языка не сходит. - Жаргонное словечко, - вставила Котова. - Наверное, да, - подтвердил Ляпунов с видом человека, который хотя и не в курсе дела, но вполне доверяет чужой учености. После этого Котова долго еще поучала Ляпунова. Она цитировала высказывание Ломоносова о русском языке, постановление Моссовета о поведении подростков в общественных местах, поговорку "С кем поведешься, от того и наберешься" и закон о равноправии женщин. Все это было верно: и то, что говорил Ломоносов, и то, что постановил Моссовет, и то, что вещала поговорка, и то, что провозглашал закон. Но все это было хорошо известно, а главное, едва ли касалось Ляпунова, который умел вести себя в общественных местах и на права женщин посягал ничуть не больше, чем на права мужчин. И потому он выслушал все терпеливо, но без уважения. Ребята видели это. После того как Ляпунов не "для порядка", а вполне искренне признал: виноват, - вопрос для них был исчерпан. И они томились. Выйдя из школы, члены комитета разделились на две группы. Девочки шли немного впереди, мальчики - сзади. Иногда расстояние между ними как бы случайно укорачивалось, они шумно перекидывались несколькими фразами, а потом снова либо девочки независимо ускоряли шаг, либо мальчики небрежно отставали. (Не очень-то, мол, за вами гонимся!..) Некоторое время шли так - не врозь и не вместе. - Здорово Лена Зинаиду Васильевну поддела! - нарочно громко сказал Гайдуков. - Опять девчата нам умственное превосходство показали! Польщенные девочки приостановились. Граница между группами стерлась. - А Зинаида-то не приняла боя! - заметил Ляпунов. - Так, мной заслонилась... Лучше б меня не было, ей-богу... - Он сделал неожиданный шутовской жест: будто на себя, опостылевшего, рукой махнул. Ребята рассмеялись. - Она поспешно заслонилась Ляпой, - веселился Кавалерчик, - а перед нами не поставила задач! Тебе известны твои задачи, а, Валерий? - Мне известны его задачи, - вмешался Игорь Гайдуков и преувеличенно внушительным тоном отчеканил: - Значит, так: подтянуть пятый "Б", стать опорой классного руководителя пятого "Б", покончить с разболтанностью отдельных пионеров пятого "Б". Осознал, мальчик? - Нет, правда, ребята, пятиклассники такие разболтанные бывают, что просто возмутительно, - сказала девочка, державшая Лену под руку. - У "Художественного" спекулируют безбожно, - пожаловался Ляпунов, закурив и затянувшись. - Одни у "Художественного" наживаются, другие в переулке, от школы в двух шагах, малышей обирают. Слыхал?.. Игорь говорил, - вмешался Станкин. - При чем Игорь? - рассердился Ляпунов. - Сам я, что ли, не видал этих ложкомойников?! - Ой! Опять он! - притворно ужаснулись девочки. - Как не стыдно! Слово давал! - Виноват, - опомнился Ляпунов, - само вырвалось... Я к тому, что... - Постой, - прервал Гайдуков. - Где к тебе, в конце концов, прилипло это самое... то, что само вырывается? - Слышал от одного типа, - ответил Ляпунов, - по амнистии его выпустили. С нашего двора. Там такая компания! - Ляпунов присвистнул. - На мокрое дело пошли бы - я и то б не удивился. - А что такое "мокрое дело"? - робко полюбопытствовали притихшие девочки. - Убийство, - снисходительно пояснил Ляпунов. - И эти все... они, значит, у вас во дворе скрываются? - спросила, понизив голос, девочка, сокрушавшаяся по поводу разболтанности пятиклассников. - Почему скрываются? - возразил Ляпунов. - Они по вечерам во дворе в карты режутся - всему дому слышно. Тут и употребляются, как Зинаида Васильевна называет, жаргонные словечки. А чтоб расплачиваться, им деньги нужны. Я и думаю: не они ли у малышей в карманах шарят? - Ты предполагаешь, они рецидивисты? - осведомился Станкин. Ляпунов в раздумье покачал головой. - Там, по-моему, разные... - начал он и запнулся. - Ребята, только чтоб никому! По-честному! Ребята тесно обступили Ляпунова. - Ну? - проговорил Валерий. И тогда Ляпунов рассказал, что "тип" пробовал его приваживать. В карты играть звал. Намекал, что можно бы здорово подзаработать... - А зачем мне, когда мне отец, сколько прошу, дает? - прервал себя в этом месте Ляпунов. - А если б отец мало давал? - холодно спросил Станкин. - Все одно себя марать не к чему, - ответил Ляпунов и продолжал: - Когда я наотрез отказался, он и говорит: "Напрасно гнушаешься, из твоей же школы ребята с нами контакт держат". Игорь и Валерий молча переглянулись. Ляпунов снова попросил ребят не болтать. И, как бы оправдывая настойчивость повторной просьбы, напоследок заметил: - Жизнь-то все же одна... - Попрощавшись, он скрылся в воротах своего дома. После этого девочки спросили, не проводят ли их мальчики до дому. Теперь ведь с каждым днем темнеет все раньше. Вопрос был задан почему-то вполголоса. Валерий, Игорь и Стасик Станкин охотно взялись проводить девочек. - А скажите, - обратился к девочкам Станкин, - до этого года... собственно, до того, как мы стали учиться вместе, у вас в школе и правда все было замечательно? Тишь да гладь?.. - Тиши... то есть тишины, может быть, было действительно больше, - сказала одна из девочек. - И скуки, - добавила Лена. - Успеваемость, средний процент успеваемости... - произнесла она монотонно и сделала гримасу. - Но с дисциплиной небось гладко? - спросил Валерий. - Да ничего, - сказала неохотно Лида Терехина. - По-всякому... - А вы между собой не дрались? - осведомился Гайдуков с большим любопытством. - Это-то нет. Но вообще... - Для чего вспоминать?! - перебила Лена. Все замолчали. Видя, что девочки немного приуныли, мальчики попытались возобновить полушутливый и веселый разговор, который завязался вначале. - Дети! - предложил Гайдуков. - Повторим наказ новоиспеченному. Итак... - Игорь окинул всех взглядом, как дирижер, проверяющий готовность оркестрантов. - Итак: задача Валерия - добиться, чтоб пятый "Б" был достоин нашей школы, которая уже много лет служит... - ...примером всем школам района! - хором закончили девочки эту хорошо знакомую фразу. ...Когда ребята по очереди довели до самых дверей всех девочек, кроме Лены, Гайдуков толкнул в бок Станкина и сказал: - Лена, мы со Стасиком немного торопимся. Одно дело у нас... Так тебя Валерий один проводит. Охрана вполне надежная: боксер высокого класса! И Валерий внезапно остался с Леной наедине. - Ты на самом деле боксер? - с интересом спросила Лена. - Учусь пока, занимаюсь в секции. - Давно? - Год. Она оглядела его профиль. - Говорят, у всех боксеров носы приплюснутые, - сказала Лена, - а у тебя, по-моему, обыкновенный, курносый. - Не сломали еще, - пояснил он сухо. - Удалось сберечь? Разговор о собственном носе, сбереженном и курносом, был для Валерия отчаянно труден. - Да, - ответил он. - Вот я хотел тебя спросить... - Он еще не знал в эту секунду, о чем спросить, но "переменить пластинку" нужно было немедля. - Действительно, Макаренко называет мальчишек пацанами?.. Лена в упор посмотрела на Валерия так, будто он совершил нечто невообразимое, непростительное. "Что такое?" - встревожился он. Затем она чуть улыбнулась, как человек, еще надеющийся, что, может быть, услышанное - не дурная новость, а просто глупая шутка. - Ты разве не читал "Педагогическую поэму"? - Не читал. Слыхал про нее, конечно, а так что-то не попадалась. - Ну, понятно, - сказала Лена пренебрежительно. Странно! Она больше ничего не добавила, шла по-прежнему рядом, но все переменилось. Он чувствовал себя уже не спутником и защитником Лены, а так, словно непрошеный увязался за нею. Ему было очень неудобно идти и молчать. И так же нелегко - заговорить. - Что же, без этой книжки, - выдавил из себя Валерий, - и прожить нельзя? - И ухмыльнулся, заботясь больше всего о том, чтобы не было заметно его смущение. Лена тотчас отчужденно ответила: - Смотря как прожить!.. Валерий не преминул бы съязвить в свою очередь, но не успел: Лена остановилась. - Ну, я уже пришла, - сказала она. - До свидания. Оказалось, что напротив - ее подъезд. Ему было знакомо это высокое, темно-серого камня здание с выпуклыми римскими цифрами на фронтоне. Цифр было так много, что на ходу Валерию никогда не удавалось вычислить, в каком году дом воздвигнут. - До свидания, - ответил Валерий и таким тоном, словно делает Лене уступку, добавил: - Ладно, книжку я прочитаю. Лена пожала плечами и направилась к своему подъезду. На ходу обернувшись, она безразлично проронила: - Могу тебе дать. - Если можешь, пожалуйста. Я читаю быстро. - Ну, зайди на минутку. - Лучше вынеси... Все-таки он поднялся с нею в лифте на пятый этаж, но в квартиру не вошел, а остался ждать на лестничной площадке. Через минуту Лена вынесла ему книгу и, слегка кивнув, сразу затворила за собой дверь. На улице Валерий открыл портфель, но толстая книга не влезала в него. Тогда он вынул из портфеля несколько учебников, и "Педагогическая поэма" поместилась. Учебники Валерий зажал под мышкой. ГЛАВА ТРЕТЬЯ В этот день учителя не раз обращали внимание на то, что Саблин очень рассеян. И недаром. Он думал только о предстоящей встрече со своими пионерами. Даже тогда, когда вопрос учителя бывал так прост, что руки дружно поднимали все, Валерий продолжал сидеть с безучастным видом. Единственный ученик, не тянувший вверх руки, бросался, конечно, в глаза. Сначала Валерия вызвал к доске физик, в результате чего напротив фамилии Саблина появился в журнале вопросительный знак, похожий на недописанную двойку. Затем ему предложила отвечать Ксения Николаевна. Это было досаднее всего, потому что перед нею ему особенно не хотелось срамиться. Девочки, которые учились у Ксении Николаевны давно, окружали ее имя почтительным ореолом. Между прочим, они рассказывали, что Ксении Николаевне предлагали несколько раз преподавать в институте, но она отказывалась, не желая оставлять школу. Рассказывали, как она строга, и любили вспоминать подробности этой необыкновенной строгости. Со слов девочек Валерий усвоил, что у Ксении Николаевны не бывает любимчиков; что она не ставит пятерок отличнику, "чтоб не испортить табель", как говорят иногда. Ответ решает для нее все, а не соседние оценки в дневнике. И как раз по этой причине она без колебаний ставит пятерку в дневник, где на фоне троек эта пятерка кажется загадочной и диковинной. Валерий радовался, слыша о Ксении Николаевне такого рода истории. Они были ему по душе. Ему только не приходило в голову, что строгие замечания, суровую и точную оценку знаний может заслужить и он сам. И вот после того как он ответил слабо, несколькими громоздкими фразами из учебника, которых не прослоил даже своими словами, Валерий ждал, что скажет Ксения Николаевна, что поставит. Она не может сказать ничего хорошего, да, пожалуй, снисходительность была бы для него и вовсе невыносима... Ксения Николаевна сказала: - Вы знаете кое-что, но отвечаете беспомощно. Не владеете материалом, хотя, я вижу, читали. Она поставила ему тройку и, возвращая дневник, безжалостно заметила: - Если б в ходу были плюсы и минусы, я бы вам поставила с минусом. У Валерия на душе - гадко, он чувствует себя недостойным даже обращения на "вы". Вернувшись за парту, он не смотрит на Лену. Перед тем как вызвать следующего ученика, Ксения Николаевна еще раз обращается к нему. - Вам придется много работать в этой четверти, - говорит она, - потому что во второй я буду требовать от вас только отличных ответов. Вы в состоянии их давать. На последнем уроке он, по выражению Кавалерчика, "схлопотал еще трояк". Но это его мало тронуло. Уже ничто не могло отвлечь Валерия от мысли о первой встрече с пионерами, до которой оставался какой-нибудь час. "Главное, - размышлял он, - ребятам должно быть интересно. Один скучный сбор - и я пропал. Сегодня я с ними коротко, чего воду-то лить... Может, просто спросить: какие у кого стремления?" ...У двери 5-го "Б" Валерия остановил Игорь. - Твои на месте, в полном составе, - сказал он. - Сейчас приступишь к воспитательной работе. Ты, Валер, вот что: поимей в виду одну вещь... Хорошо б, если получится, выведать, кто к мальцам присосался. После откровенностей Ляпунова, задавалы этого, нужно все же доискаться. Валерий энергично кивнул: правильно. - Ты почуял, кстати, - продолжал Гайдуков, - что он для фасона все это... Перед девчатами покрасоваться. А нам с тобой стал бы он говорить, жди! Так что опять, выходит, слава девчатам! Валерий подумал, что у них с Игорем часто совпадают впечатления. Когда Ляпунов, понизив голос, поверял им секреты, ему тоже казалось, что тот красуется. И удивляло, что Ляпунов с одинаковой гордостью рассказывал обо всем: о том, что отец дает ему денег вволю, о том, что "тип" предлагал ему примкнуть к темной компании, и о том, что он от этого отказался. - Счастливо! - бросил Гайдуков сосредоточенно молчавшему Валерию. Из учительской вышла классная руководительница 5-го "Б", которой предстояло познакомить пионеров с новым вожатым. Классная руководительница представила Валерия и ушла. - Теперь я буду вашим вожатым, - глядя в стол, сказал Валерий, хотя это было уже известно ребятам. - Давайте решим, какими делами вы будете заниматься, и наметим план на первую четверть, - проговорил он так медленно, точно изъяснялся на чужом языке и про себя согласовывал слова в роде, числе и падеже. Ребята, не отвечая, о чем-то шептались. И Валерий ощутил, что, кажется, все сорвалось и пропало. С ним случались такие "заскоки", если он что-либо неудачно начинал. Стоило ему, отлично помня урок, в начале ответа ненароком ошибиться и увидеть недовольное лицо учителя, как он начинал мямлить и, тоскливо сознавая, что все губит, уже не мог себя переломить. Если учитель не сетовал ободрительно: "Ну, что ты бубнишь, Саблин, ведь знаешь же материал!" - Валерий после обреченного бормотания "засыпался". И сейчас он был на пороге провала и мечтал лишь о том, чтоб встреча прошла хоть как-нибудь, хоть по-обычному, только б гладко... Валерий с усилием поднял глаза на ребят и сразу приметил несколько знакомых лиц. Это были мальчики, которые при нем и при Игоре перелезали через забор. Они смотрели на него с любопытством, и вообще никто пока не роптал и даже, кажется, не скучал. - Акробатикой тут у вас многие увлекаются, я знаю. Наблюдал один раз. Ну, а еще чем?.. Или больше ничем? - спросил он, радуясь, что вопрос прозвучал как ни в чем не бывало, даже весело, и глупое оцепенение сброшено. Дальше все пошло вроде бы так гладко, как он мечтал, а может быть, и лучше. Быстро уговорились пойти в Третьяковскую галерею, взяв в провожатые "художника получше" из шефствующего над школой Союза художников. Пригласить провожатого надоумил худенький мальчик, по фамилии Хмелик, не поверивший при знакомстве у забора, что Валерий с Игорем - достаточно крепкая защита от поджидающих в переулке хулиганов. Без фуражки Хмелик был еще менее мужествен, он казался таким маленьким и беззащитно-домашним, что Валерий, забывая, что перед ним пятиклассник, умилялся связности его речи. Потом все прямо-таки загорелись идеей совершить зимой лыжную вылазку, а летом - недельный шлюпочный поход, подобный тому, в котором Валерий участвовал сам, еще пионером. Некоторые ребята заявили, что тотчас вступят в школьный географический кружок, потому что именно кружок будет готовить походы по воде и по суше. Под конец порешили непременно ходить сообща на все детские и юношеские фильмы и затем обсуждать их. А причастный к акробатике крепыш Геннадий Конев (когда перелезали через забор, он подставлял товарищам плечи) предложил смотреть все вообще хорошие фильмы, хотя бы и взрослые, потому что "из-за какого-нибудь поцелуя на мировую картину не попадешь и жди, когда шестнадцать стукнет". Словом, похоже было на то, что общий язык с ребятами нашелся сам собой, даже искать не пришлось. - Так. А кто у вас члены совета отряда? - поинтересовался Валерий, собираясь затем выполнить совет Игоря и прямо спросить у них, кто из старшеклассников обирает младших. Поднялось несколько мальчиков и девочек, в том числе Хмелик и Конев. - Ну, а кто же из вас председатель совета? Разглядывая членов совета, Валерий подумал, что удивительнее всего было бы, если б председателем оказался Хмелик. С последних парт, где по трое сидели мальчишки, донесся не шепоток, а, скорее, какой-то шорох. После короткой паузы ребята стали отвечать вразнобой: - А его сегодня нет... - А он домой ушел... - Он заболел... - Не заболел, а с лестницы свалился. - Да на истории был еще... - А на арифметике - нет... - Он с лестницы свалился, - повторили с задней парты. - Говорит, что свалился, - сказал Хмелик, словно поправляя. - Не "говорит", а об ступеньку расшибся! - грубо отозвались с задней парты. - Может, председатель на арифметике оставаться не хотел? И оттого у него хворь появилась... - предположил Валерий, чувствуя, что тут что-то не так. - Что вы, Лаптев ведь отличник! - возразили хором девочки - наверное, пораженные, что кому-то могут быть неизвестны успехи председателя в ученье. - Он ни капельки не боится, когда его вызывают. - Значит, на последней перемене Лаптев упал, разбился и ушел домой, - сказал Валерий. - А его проводил кто-нибудь? Встал мальчишка с задней парты и принялся объяснять со старательностью троечника, который силится рассуждать, как велят на уроке, и в усердии вслух сам себе задает вопросы: - Лаптев разбился на последней переменке. Теперь: как получилось, что он из школы пошел один? Это получилось ввиду того, что у него ноги целые. Он сбегал в учительскую и отпросился. Теперь: откуда мы взяли, что Лаптев разбился? У него из носа кровь текла. Он упал лицом об пол. - А ты видел? - спросил Гена Конев. - А тебе что? - буркнул мальчишка. Остальные настороженно молчали. - Как твоя фамилия? - Валерий по проходу между партами приблизился к мальчишке. - Моя? - переспросил тот. - Тишков. А что? - Я же еще не знаю ваших фамилий, - ответил Валерий, - буду запоминать. Вот. А Лаптева кто-нибудь навещать пойдет? - Я, - сказал Хмелик. - Моя фамилия Хмелик. - Хорошо. - Валерий помедлил и, почти убежденный теперь, что это бесполезно, задал все-таки вопрос, который давно приготовил: - Ребята, а к вам не пристают эти... из-за которых вы тогда акробатикой занимались? Но упоминание об "акробатике" не вызвало у ребят, как в первый раз, оживления. Не сразу, вразброд, тихо и неохотно, несколько мальчиков ответили, что никто их не трогает. И Валерий ощутил, что все как-то замкнулись; если б не то, что все по-прежнему сидели на своих местах, можно было бы сказать, что его стали сторониться. С полминуты ребята молчали, уставясь в парты. Гена Конев, глядя в одну точку, прижмуривал то левый, то правый глаз... Валерий встал и распахнул дверь класса: - Можете расходиться. Он спустился с ребятами в раздевалку и здесь предложил Хмелику зайти к Лаптеву вместе. ...Бывают в жизни минуты, которых стараешься никогда не вспоминать. И чаще всего это - минуты слабости. Терпимо воспоминание о боли, но невыносимо воспоминание о давнем малодушии - вспыхнув, оно заставляет усомниться в сегодняшней силе души. И страшна беспомощность, когда перед тобой непоправимое, когда стоишь, потупясь, ненужный, медля уйти... Беспомощности не забыть, но, на худой конец, это все-таки хорошо - служит наукой. Так Валерий не мог потом позабыть минут, проведенных у Лаптева дома. На звонок им открыла соседка председателя, и они долго стояли в тиши коридора, возле гудящего электрического счетчика, пока к ним не вышла мать Лаптева. Она не пригласила их в комнату. Близоруко и раздраженно щурясь, не громко, но резко спросила, что им надо. Валерий сказал. - Сашу нельзя сейчас видеть, - ответила мать Лаптева. - Ему нужен абсолютный покой. У него сотрясение мозга. Хмелик, испуганно округлив глаза и губы, судорожно вдохнул. И чуть-чуть поубавилось враждебности на лице матери, оно разгладилось самую малость, и тогда стало на нем заметно страдание, скрытое до того за неприязнью. - Мы хотели у Саши узнать... - сказал Валерий. - У меня такое подозрение: может, он не случайно упал... И я хотел спросить... - Поздновато у вас родилось подозрение! - жестко перебила мать Лаптева. - После того как его успели избить и стукнуть головой об стенку! - Кто?! - У Валерия застучало в висках и припомнился вдруг объясняющий голос Тишкова: "Теперь: откуда мы взяли, что Лаптев разбился?" - Саша их не назвал. Потому ли, что он теперь их не помнит... - Мать запнулась, сделала с трудом глотательное движение. - Или потому, что он их боится. Как случилось, звучало в этом "боится", что моего неробкого сына коснулся страх? - Поздновато появились ваши подозрения! - Сашина мама отступила к порогу своей комнаты и взялась за ручку двери. Валерию хотелось ответить, что его только что назначили вожатым, что он только еще начинает во все вникать, но он понимал, что эта отводящая от него упреки правда была бы все-таки жалким и мелким оправданием. Больше, чем оправдаться, он желал в ту минуту утешить чем-то мать Лаптева. - Во второй раз такое с Сашей наверняка не повторится! - сказал Валерий и, едва сказав, почувствовал, какую сморозил глупость. Только что произошла с Сашей беда, неизвестно еще, как все обернется, а он нашел, чем обнадежить, чем подбодрить: "второй раз вашего сына по голове не трахнут". Обошлось бы сначала с первым... - "Не повторится"... - отозвалась мать Лаптева. - В вашей школе Саша, что бы там ни было, никогда учиться не будет. Ребятам оставалось попрощаться. Уже с лестничной площадки Хмелик нерешительно спросил: - А приходить к Саше когда можно?.. И мать Лаптева ответила слегка потеплевшим голосом: - Позвони нам, Леня, по телефону. В тот же вечер Хмелик рассказал Валерию, что на сборе Лаптев собирался говорить о тех пионерах, которые по вечерам спекулируют возле кино. Об этом проведали откуда-то двое больших ребят, на перемене они - Хмелик слышал - пугали Лаптева: ябедник от "темной" никуда не спрячется. Саша им ответил, что не к директору идет тайком жаловаться, а всем ребятам расскажет про некоторых. И они от Саши отстали. Но на последней переменке большие ребята прислали за ним Тишкова, который возле них околачивается, и Саша поднялся на четвертый этаж. Вернулся Лаптев в ссадинах и в крови и сказал, будто упал. Однако можно было догадаться, что это скорее всего не так, потому что ребята, которые Лаптеву грозили, стоят по вечерам в переулке рядом с теми, что отнимают у маленьких деньги. Сами они не отнимают, но стоят рядом с теми, которые отнимают. Узнав все это, Валерий поспешно спросил Хмелика, сможет ли тот показать ему в коридоре двоих ребят, суливших Саше "темную". Хмелик ответил, что сможет. И Валерия охватили азарт и озноб нетерпения. То рисовалась ему расплата с хулиганами, то он прикидывал, что может ей помешать: не явятся, например, завтра подлецы в школу, раздумает до утра Хмелик... Первое и особенно второе было почти невероятно, но все-таки беспокоило. И, чтоб Хмелик не передумал, Валерий стал длинно хвалить его за мужество, отчего тот насупился и, похоже, немного струхнул. У Валерия екнуло сердце, и он продолжал хвалить Леню - выспренне, немного заискивающе, а уж этого с ним никогда не бывало. Он ожесточался от фальши своих слов, но не мог смолкнуть. Тогда-то Хмелик неожиданно его прервал. - Волков бояться - в лес не ходить! - проговорил он решительно. И не слишком смело улыбнулся. ...Когда наутро Хмелик указал Валерию в коридоре на Шустикова и Костяшкина, Валерий изумился. Костяшкина он не знал, но Алеша Шустиков был в мужской школе его одноклассником. И за те годы, что Валерий учился с ним вместе, Алеша Шустиков никогда, ни по какому поводу не оказывался в центре внимания ребят. Он был тих и уныл. Даже Ляпунову никогда не подпевал. Пожалуй, лишь два раза имя его было у класса на устах. Первый раз - когда он в числе сельскохозяйственных культур, произрастающих в долине реки По, назвал макароны. Все тогда долго хохотали. И второй раз - когда в седьмом классе у ребят зашел разговор о будущих профессиях. Кто мечтал стать капитаном ледокола, кто химиком, кто футболистом, кто артистом, как Ильинский, кто разведчиком, как Кадочников... И многие признавались, что выбор еще неточный - может, и передумают. Шустиков же сказал твердо, но без мечты в голосе: "Я - зубным техником". Его переспросили: "Зубным врачом?" "Нет, техником, как дядя мой". "А что тут интересного?" Шустиков пожал плечами. "Обеспечен буду очень хорошо", - пояснил он снисходительно и вяло. "Чем?" - наивно спросил кто-то. "В материальном отношении", - веско ответил Шустиков. Гайдуков потом, наверно, неделю приставал к нему. Он обрушивал на Алексея названия вывесок. "Привет, "починка зубов"! - обращался он к Шустикову. - Как дела, "мосты и коронки"?" Шустиков только кривился слегка. Но, когда Игорь как-то окликнул его: "Эй, "челюсти новейших систем"! Это как понять? Щелкаем, что ли, с гарантией?" - Шустиков обиделся. "Какое б ни было дело, - сказал он, - издеваться над ним нечего". Игорь тогда сказал Валерию: "Ерунду он городит!" Но все-таки Шустикова оставил в покое. Вот на этого Шустикова и указал Хмелик. Валерий тотчас сказал об этом Игорю, тот - Зинаиде Васильевне. И Гайдуков пригласил Шустикова и Костяшкина для объяснения в пионерскую комнату. Чтоб услышать беседу Гайдукова и Котовой с обидчиками малышей, Валерий прошмыгнул в холодный и пустой школьный зал. Здесь он взобрался на маленькую эстраду и прильнул к заколоченной двери, ведшей в пионерскую комнату. Но, как Валерий ни напрягал слух, доносились до него только отдельные слова. Выпрямившись, он на цыпочках отошел от двери. При этом доски под ним заскрипели, а с дрогнувшего шкафа сорвались свернутые в тяжелую трубку старые плакаты. Валерий поспешно выскочил из зала в коридор и тут стал поджидать Игоря. Наконец Зинаида Васильевна, Игорь, Шустиков и Костяшкин вышли из пионерской комнаты. Зинаида Васильевна сразу же направилась в учительскую, Гайдуков подошел к Валерию. Костяшкин и Шустиков были совершенно спокойны и не торопились уйти. Приблизился прогулочной походкой Станкин, взял Игоря под руку и увел его. Тогда Костяшкин с дурашливым недоумением протянул ему вслед: - Ты сма-атри... - и вразвалочку побрел к стенгазете. Валерий небрежно спросил Шустикова, кивнув на двери пионерской: - Что это вы там? Всю большую перемену... - Штаны просиживали, - ответил Шустиков и, вынув из кармана завтрак, принялся за бутерброды с корейкой. - Минута до звонка! - крикнул кто-то. Шустиков зажевал быстрее. Игорь, которого Валерий настиг в дверях класса, ему сказал: - Видно, напутал твой малыш. Не поручусь, а не похоже... После уроков Валерий заглянул в 5-й "Б". Учительница только что покинула класс, и все уже выскочили из-за парт. - Завтра - в кино. Помните? - обратился к ним Валерий. - Помним! - отозвались ребята оглушительно, точно пробуя голоса после часового молчания. - Ну, я вас не держу... А Хмелик где? - Валерий переводил взгляд с места на место. Ему казалось, что Леня запропастился где-то здесь, заслонен чьей-то спиной. Ребята на ходу отвечали: - А он раньше ушел... - Он захворал... - Не захворал, а об ступеньку разбился... - А на контрольной был еще... - И на ботанике... Класс пустел. У Валерия, как от удара, гудело в голове. "В чем дело? - думал он. - Мог же Хмелик на самом деле поскользнуться, оступиться..." Но почему-то не верилось. Он узнал адрес и побежал к Хмелику домой. Он бежал по мостовой, чтоб не натыкаться на прохожих, и, кажется, еще никогда не испытывал такой тревоги. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Хмелик отделался ушибами - синяками да шишками. Через несколько дней он появился в школе. И все-таки Валерий не мог сказать с облегчением, что опасался худшего. Обошлось без увечий, но то, что произошло, было не менее, хотя по-иному, скверно. Хмелик наотрез отказывался говорить, как он сверзился с лестницы, кто его толкнул или бил. Он молчал. Он не сробел - Валерий сознавал это, - а просто сообразил: вожатому хулиганов не одолеть. К чему же спрашивать попусту?.. Этот вопрос читался в хмуроватом взгляде Лени. Получалось - нелепей не придумаешь. Он, Валерий, не может защитить маленького. Не может унять подлецов. От внушения Гайдукова и Котовой Шустикову с Костяшкиным ни тепло, ни холодно. Зато Хмелику от "внушения" Шустикова и Костяшкина пришлось плохо - он не надеется больше, что в школе будет, как надо, по-справедливому. Кто же тогда главнее в школе, кто хозяева: Игорь Гайдуков, Стасик Станкин, Лена Холина, он сам или теплая компания молодчиков, на все поплевывающих, сквернословящих по вечерам в переулке - наперебой, напоказ, "тихим" на острастку? Кто задает в школе тон: комитет комсомола и совет дружины или шайка верзил из переулка? Жажда поделиться своими думами и недоумениями с человеком, который зрело и уверенно истолковал бы все и на все дал ответ, одолевала Валерия. Эта жажда усилилась, когда Игорь вскользь сказал ему, что Котова советует в ближайшее время принять в комсомол Алешу Шустикова. Шустикова, который, если б даже и не трогал Лаптева и Хмелика, все равно недостоин был звания комсомольца! Чего-то самого главного недоставало в Шустикове. Он мог на сборе в торжественной тишине, после воспоминаний о героических днях прошлого, засвистеть вдруг - и вовсе не из озорства. Ему было просто незнакомо торжественное настроение. Может быть, Валерий и не сумел бы связно сказать об этой черте в характере Шустикова, но одно он знал твердо: тот вступает в комсомол ради какой-то своей выгоды и ни для чего больше. Это было неоспоримо. И, однако, оспаривалось... Зачем? Как Валерию нужен был умный и непременно старший товарищ, как ему хотелось подойти к Ксении Николаевне! Ему казалось, что ее ответ на его вопросы может оказаться поразительно простым и неожиданным, как решение головоломки. И тогда сумятица в его голове заменится умным и строгим порядком. Но после тройки, да еще "некрепкой", как говорят в таких случаях в школе, он не считал себя вправе занимать время учительницы разговором "на тему вообще". (Так, по застенчивости шутливо, называли, бывало, ребята в мужской школе откровенные беседы с учителями по душам.) Еще решит, чего доброго, Ксения Николаевна, что он пытается загладить впечатление от своего неудачного ответа. В то время как Валерий колебался, подойти или нет к Ксении Николаевне, он узнал, что его разыскивает по школе Наталья Николаевна, студентка-практикантка. Наталья Николаевна преподавала ботанику в 5-м "Б". Именно после ее урока Хмелика избили. Наталья Николаевна проводила его домой. Она пыталась узнать, с кем Хмелик подрался, но он молчал, а она, внимательно присматриваясь к этому так не похожему на задиру мальчику, догадалась, что драки и не было. Когда перед уроком она заходила в биологический кабинет, Хмелик и другие ребята сосредоточенно разглядывали новые пособия, развешанные по стенам, - цветные изображения васильков, тюльпанов, одуванчиков, окруженные мелкими циферками и тоненькими, исходящими, как лучики, стрелочками. Настроение у всех было мирное. Нет, драки не было - было избиение. В драке не бывает одного пострадавшего. И она не обходится без шума. Наталья Николаевна не сомневалась в этом. Хотя Леня ничего не подтверждал, ничего не отрицал, она не повторяла одних и тех же вопросов, а задавала все новые и наконец сказала, что ей неясно одно: от кого ему досталось. Но Хмелик и тут промолчал. А Наталья Николаевна стала горячо говорить ему, что не должна несправедливость остаться безнаказанной; что ее педагогическая практика в школе заканчивается, но она не может расстаться с 5-м "Б", пока не накажут тех, от кого пострадал Леня. Если она, Наталья Николаевна, не сумеет сейчас восстановить справедливость, то как же через год сюда придет на постоянную работу?.. (Она договорилась с директором, что, наверное, кончив институт, будет учительницей у них в школе.) Произнося слово "справедливость", Наталья Николаевна чувствовала неловкость: понятно ли пятикласснику это слово, сталкивался ли он уже с ним? Но на прощание Хмелик ей сказал: - Если вам нужно будет выбирать, лучше не идите в нашу школу работать... Это был угрюмый, однако добрый совет. Лишенный простодушия. Наталья Николаевна любила детей. Ей нравилось доходчиво и бодро растолковывать им непонятное, журить, незаметно любуясь их наивностью, жалеть, когда они, нескладно ответив, грустили из-за троек. Ей нравилось испытывать разнообразные и новые чувства. Ребячья жизнь казалась ей большой игрой со множеством забавных правил, к которым надо относиться серьезно, чтоб не оказаться чужаком в детском мире. Совет Хмелика ошеломил двадцатилетнюю студентку своей ранней мудростью, на нем не было меты того, хоть и затейливого, но несложного мира, каким представлялось ей детство. В разговоре, который завязался у Валерия с Натальей Николаевной, едва они познакомились (Наталья Николаевна разыскала его, узнав, что он - вожатый Хмелика), обоим хотелось спрашивать. Но оттого, что собеседница Валерия была напориста, и оттого, что она была почти учительница, Валерий поначалу только отвечал. - Скажите, много в вашей школе хороших ребят? - начала Наталья Николаевна. - Порядочно. Вообще говоря, много. Они шли по бульвару. Выдался теплый вечер, неожиданный в череде холодных дней поздней осени, и аллеи заполнились гуляющими. Они шествовали парами, а иногда шеренгами, держась за руки. Впереди звучал баян. - Сегодня лето нам дает последнюю гастроль, - не то проговорил, не то пропел какой-то парень за их спиной. - И в комитете хорошие ребята? - спросила Наталья Николаевна. - В комитете, безусловно, да, - ответил Валерий. Было неудобно вести деловой разговор, лавируя между гуляющими. - А есть в школе, наверное, и ребята похуже? - Есть, конечно, похуже. - Валерий не мог смекнуть, куда гнет студентка. - И что - приносят они вред? - Наталья Николаевна замедлила шаг, повернула голову к Валерию. "Приносят, подлецы, да еще какой!" - подумал Валерий, но ответил скупо: - Бывает, нарушают дисциплину. - С Хмеликом и Лаптевым, например, "нарушения" были, да? - Тон у Натальи Николаевны был сдержанно-испытующий. - Я сам про это все время думаю, - просто сказал Валерий. Он хотел объяснить, что мешает уличить виновников, но Наталья Николаевна продолжала спрашивать. Ее новые вопросы, казалось, ничуть не касались судьбы Хмелика и Лаптева - она интересовалась, любят ли его товарищи и он сам читать и какие книги, кто увлекается театром, кто бывает на концертах в Консерватории. Валерий, недоумевая, рассказал, что читает книги, какие входят в программу по литературе, и еще некоторые, что Станкин - театрал, а Кавалерчик посещает музыкальный лекторий и по воскресеньям ходит на утренние концерты. - Значит, книги любите, театр любите, музыку любите? Верно? - Ага, любим, - ответил он утвердительно и вместе с тем озадаченно. - А за нашу социалистическую культуру не боретесь! - резко сказала Наталья Николаевна. Фраза эта показалась Валерию слишком громкой, - может быть, потому, что смысл ее был туманен. Культура связывалась в его представлении с парком культуры и отдыха, где летом можно было посидеть на скамеечке в тени, взять напрокат лодку, поиграть в шашки. Некультурно было свистеть в два пальца, браниться. Сейчас Валерий попытался определить мысленно, что в парке было для отдыха и что - самой культурой, но не смог и, немного растерянный, слегка задетый, произнес: - Почему же не боремся?.. - Вот этого я не знаю, - сказала Наталья Николаевна. То, что затем услышал Валерий, было неожиданно, потому что повторяло его мысли, а отчасти, правда сбивчиво, отвечало на них. - Вы знаете, что школы называют очагами культуры? Понимаете почему? Он неуверенно кивнул. - Ну, потому, конечно, что в школе вы овладеваете культурой, то есть познаете науки, литературу. Действительно, науки и литература - это культура, они проходили. - И, понимаете, оттого, - продолжала Наталья Николаевна, - что хозяева в школе - те, кто вооружен культурой. По-моему, именно по этой причине... Собственно, прежде всего по этой причине школы называют очагами культуры. А по-вашему, так? Права я, по-вашему? Тема разговора до сих пор не очень-то занимала Валерия, но подкупало его то, что Наталья Николаевна, взрослый человек, почти готовая учительница, делится с ним чем-то, не до конца для самой себя решенным, ищет у него подтверждения своим мыслям. И, благодарный за неподдельный интерес к себе, он ответил живо, как если б тема беседы и впрямь его волновала: - Это абсолютно точно, Наталья Николаевна! - Но тогда точно и вот что... Ведь если наоборот... если те, кто вооружен культурой, - не хозяева в школе, школу нельзя считать очагом культуры. Так? Вот об этом он и думая недавно - правда, немного по-другому. - Да, - сказал он. - Но как же так?! Я вот стараюсь, как говорится, обмозговать... У нас же очень многие... Наталья Николаевна перебила его: - Как - я не знаю. Но, кажется, я догадываюсь, что вы хотите сказать. Вы хотите сказать: многие комсомольцы и пионеры любят литературу, науку, театр. Они презирают шайку хулиганов, которые пытаются властвовать в школе, запугивать в ней всех, кого могут. Я с вами, безусловно, согласна - многие комсомольцы и пионеры их презирают. Но они соседствуют все-таки с темными силами. Они не борются за нашу культуру, а лишь в душе, точно в тиши музея, хранят уважение к ней! Что-то помешало Валерию подметить во взрослом рассуждении и маленькую несуразность (студентка согласилась со словами, которые сама же приписала ему), и чрезмерную горячность. Он воспринимал сейчас одно - правду, что говорила Наталья Николаевна. Подробности ускользали, и даже сравнение - "в душе, точно в тиши музея" - лишь считанные секунды было для него диковинным. Позднее он ощущал уже не оригинальность, а только горечь этого сравнения. - Как же все-таки так получается? - после паузы снова спросил Валерий. - Не знаю, - ответила Наталья Николаевна в третий раз. Несколько минут они шли молча. - Вот этот переулок - мой, - сказала студентка. - Доведете меня до дому или, может быть... - Нет, почему... доведу, - немедля отозвался он. Оглядевшись, Валерий обнаружил, что ему совершенно незнакомо ни место, где он находится, ни название переулка на ржавой дощечке с полустершейся первой буквой и целехоньким твердым знаком на конце. Захваченный беседой, он не следил за дорогой и теперь помнил всего-навсего, что шагает, кажется, уже довольно долго. Едва Наталья Николаевна и Валерий свернули в переулок, как от угла отделились трое молодцов - один лет четырнадцати, крупный и рослый, и двое поменьше, похлипче. Они последовали за Натальей Николаевной и Валерием, сначала нарочно громко переговариваясь между собой: "Какая пара", "Вот это пара!", "Жених с невестой!", "Любовь до гроба!" Затем парнишка поменьше забежал вперед и, хихикая, спросил: - Вы скоро женитесь?.. - Чего ты, не видишь - уже! - басовито откликнулся рослый парень, шедший позади. - Ребята, как не совестно безобразничать! - возмутилась Наталья Николаевна. - Прекратите сейчас же балаган! - Жена обиделась! - объявил старший, а двое других старательно захохотали во все горло, семеня по пятам за студенткой и Валерием. Валерий обернулся, мгновенно схватил хохочущего мальчишку за ворот, приподнял, встряхнул, опустил. Тот побелел от страха. Второй, разом оборвав смех, отпрянул к старшему. Рослый парень подскочил к Валерию: - Ну-ка, отпусти! - Я те зубы поскалю! - спокойно и негромко сказал Валерий, не двигаясь с места, и выругался. - Беги отсюда! Дам в лоб! - Последние слова, произнесенные надлежаще грубо и отрывисто, действовали безотказно, так как давали понять мальчишкам, что им встретился "свой", да к тому же, видать, "тертый". Когда мальчишки, невнятно грозя "попомнить", скрылись, Валерий как ни в чем не бывало вернулся к разговору. Но на студентку встреча произвела большее впечатление. - Вы себя с ними очень решительно вели! - сказала она возбужденно. - Просто на редкость ловко их спровадили! Я уж не на шутку забоялась... - Что вы, это ж мелкота, - ответил Валерий небрежно и скромно, - пустяки... - Но все-таки их было трое! На редкость ловко вы их спровадили, - повторила она. И, поколебавшись, добавила: - Только вот ругались напрасно. "Услыхала все-таки", - подумал Валерий. - Таких же добром, уговором не возьмешь, я-то знаю, Наталья Николаевна, - сказал он, оправдываясь. - Начали б мы: "Как вам не стыдно, должны соображать..." - и всякое в таком роде, ни за что они б не отстали. Наталья Николаевна ничего не возразила, и он, решив, что этот вопрос исчерпан, заговорил о другом: - Я вот вчера дочитал "Педагогическую поэму". Так там Макаренко на последней странице пишет: может быть, создадут скоро простую, деловую книжку - о коммунистическом воспитании. Вы, наверное, помните - как раз кончается этим. А что такое, Наталья Николаевна, коммунистическое воспитание? Студентка усмехнулась, посмотрела на него с пытливым удивлением. И он смутился, гадая, сочла его теперь Наталья Николаевна позорно несведущим или, наоборот, сверх меры глубокомысленным. - Возможно, у вас времени сейчас нет? - спросил Валерий. - Что вы... - ответила она рассеянно. - Есть, конечно. Они остановились на ступеньках, ведших к подъезду высокого кирпичного дома. - Коммунистическое воспитание - это воспитание, правдой, - отчетливо, но как-то машинально проговорила Наталья Николаевна. Ее заботило больше всего то, что как педагог она должна была сейчас порицать Валерия, который несколько минут назад при ней выругался, но не делает этого. Она не захотела "не заметить" слов Валерия, обращенных к хулиганам, - это было бы с ее стороны лицемерием. И она укорила его за них. Но его оправдание убедило ее. Новые укоры, казалось ей, были бы так же фальшивы, как вид, будто она "ничего не заметила". Выражений, которые приличествовали бы случаю и в то же время не резали бы уха, попросту не находилось. И вместе с тем было неудобно отпустить Валерия, оставив за ним последнее слово, хоть это слово ее и убедило. Вот что беспокоило Наталью Николаевну, и прочно усвоенное в институтские годы определение коммунистического воспитания она привела, не отрываясь от этих своих размышлений. Для Валерия услышанное прозвучало открытием. Воспитание правдой! А в их школе? Твердят одно: мы всем пример, на нас равняются все! Как часто в их школе кичливо восклицают это!.. А какой же они пример? Взять Хмелика, взять Лаптева... Разве настаивать: мы пример - значит воспитывать правдой?! Вот она, причина. Скорей бы открыть ее товарищам. Он вспомнил, что его пригласили на завтрашнее заседание комитета комсомола и совета дружины, на котором речь должна идти о подготовке к диспуту "Облик советского школьника". Значит, завтра он и выступит. А чтоб причина неблагополучия в школе, давшаяся в руки, не ускользнула, не испарилась таким же чудом, каким вдруг "поймалась", он все повторял про себя коротенькую завтрашнюю речь, точно теорему. Именно, как теорему, в которой нельзя упустить и малости, - иначе не докажется. ГЛАВА ПЯТАЯ Валерий немало удивился бы, если б узнал, что в тот же вечер в гостях у Ксении Николаевны был... Костяшкин. Но еще более удивлен был приглашением в гости сам Костяшкин. Приглашение в милицию озадачило бы его гораздо меньше. Нетрудно было бы догадаться, что стало известно о каких-то его грехах, не слишком, впрочем, серьезных. Зачем его позвала к себе Ксения Николаевна, он понять не мог. Костяшкин считал, что смыслит кое-что в жизни. Более того, он даже считал себя человеком опытным, искушенным и видящим все насквозь. Кроме того, он был уверен, что очень хитер. Он знал, что если вызывают к директору, то будет нагоняй и надо обещать исправиться. Но сдержать обещание - необязательно: если он обманет, от него все равно не отступятся, из школы не исключат. Одуматься никогда не будет поздно. Он знал и то, что в милиции его могут только стыдить, потому что за мелкое хулиганство ребят не сажают. Пока стыдят, не надо перебивать, - так скорее отпустят. Если мать проведает о чем-нибудь и потом на него напустится, то тут надо громко захныкать, - мать разжалобится, что он у нее такой нервный, и дело с концом. Вот оттого, что он знал кое-какие вещи подобного рода, Костяшкин казался самому себе хитрым и бывалым. Однако смекнуть, зачем его пригласила к себе Ксения Николаевна, ему никак не удавалось. Костяшкин вошел в квартиру Ксении Николаевны, точно в западню, беспокойно и незаметно озираясь. Ксения Николаевна провела его в комнату и сказала: - Подожди немного, я только за чайником схожу, - и неторопливо отправилась в кухню. Она была в мягких домашних туфлях, и походка у нее тоже была домашняя - менее энергичная, чем в школе, более старческая, чуть шаркающая. Костяшкин слышал ее удаляющиеся шаги и с любопытством осматривался вокруг. У окна - маленький письменный стол с тяжелой стеклянной чернильницей. Посреди комнаты - круглый стол, накрытый плюшевой скатертью, и на нем морская раковина-пепельница. В простенке между окнами - несколько фотографий молодого парня. На одной он снят смеющимся, растрепанным, в надутой ветром рубашке - на берегу моря. На другой - идущим по дороге, с рюкзаком, альпенштоком, в соломенной шляпе. На третьей крупно снято лицо... По-видимому, этот парень - сын, но живет в другом месте, потому что кровать здесь только одна. Бывают такие комнаты: войдешь - и сразу почувствуешь, что тут с тобой не может произойти ничего дурного. И тревога Костяшкина совершенно рассеялась в тепле и тишине чужого жилья. Только скованность осталась. Когда вошла Ксения Николаевна, он поднялся со стула резким, нерассчитанным движением, точно рассеянный ученик в классе, проморгавший момент появления педагога. "Он больше напоминает оболтуса, чем негодяя, ей-богу..." - подумала Ксения Николаевна. (В чем его подозревают, она знала от Гайдукова.) - Чаю хочешь? - спросила она вслух. Костяшкин помотал головой. - Ну, тогда потом, - сказала Ксения Николазвна. - Я, понимаешь, сегодня вознамерилась по хозяйству всякие недоделки ликвидировать. - Она говорила так, точно он нагрянул к ней без предупреждения и теперь ей приходится его просить подождать немного. - Тут мелочи кое-какие, до которых руки не доходили; занавески повесить, то да се - минут на пятнадцать работы. - Ладно, пожалуйста, - пробормотал Костяшкин, становясь в тупик. Ксения Николаевна взяла карниз, стоявший в углу. - Ты мне не поможешь немного? - спросила она. - Я сам, давайте, - ответил Костяшкин. Через минуту, стоя на высокой табуретке, он уже прибивал над окном карниз, а Ксения Николаевна наблюдала снизу, чтоб не получилось криво. - Так, - сказала она, когда Костяшкин спрыгнул на пол. - Безусловно, у тебя это вышло лучше и быстрее, чем если б я взялась. Теперь, если не устал, пособи мне еще в одном. - Отчего ж устал?.. - Ну, тогда попробуем вдвоем передвинуть немного этот платяной шкаф. Я только сперва вещи из него выну. - Да зачем? - Костяшкин, примериваясь, оглядел шкаф, потом цепко обхватил его, прижавшись к дубовой дверце грудью и подбородком, и сделал несколько трудных мелких шажков. Шкаф, перемещаясь, оставлял на паркете блестящие вдавлины. - Спасибо, - сказала Ксения Николаевна. - Я, признаться, не думала, что один человек в состоянии сдвинуть с места такую махину. Костяшкин улыбнулся - довольно и глуповато. Он был не просто падок на похвалы - он поистине не мог без них. За что и от кою их получать, было для него второстепенно, чтоб не сказать - безразлично. Его никогда не хвалили за усердие в учении - слишком слабо он учился. И, может быть, больше всего привлекало его в озорной и по сути хулиганской компании то, что приятели охотно и громогласно хвалили его за ухарство. "Силен!" - кричали они, приветствуя какую-нибудь его выходку, и он блаженствовал. - Теперь, я считаю, можно все-таки выпить чайку, а? - спросила Ксения Николаевна. Костяшкин не возражал. После того как вбил в стену два гвоздя, передвинул гардероб и заслужил похвалу, он чувствовал себя гораздо свободнее. Они пили чай с кизиловым вареньем, которое брали из розеток маленькими ложечками с витыми ручками. - Кисло немного, зато с витаминами, - сказала Ксения Николаевна. - Ага, - согласился Костяшкин. Варенье было вкусное. Чай - душистый. Одна беда - рот расползался в ухмылку. Дело в том, что Костяшкин представил себе вдруг, какие рожи скорчили бы приятели - например, Шустиков,- увидя, как он попивает чаек с заслуженной учительницей и депутатом Ксенией Николаевной. Шустиков прямо ошалел бы, рот разинул... От этих мыслей становилось щекотно. Удерживать смех - почти невмоготу. И не думать о Шустикове он был тоже не в состоянии. От старания сохранить пристойное выражение лица Костяшкин буквально взмок. В последнее время Шустиков занял особое место в жизни Костяшкина. Это был не просто приятель - помощник в беде, спутник в развлечениях, советчик. Нет, это был приятель-указчик. Костяшкин и не пытался с ним быть на равной ноге. Никто не объяснял Костяшкину смысл жизни так коротко и просто, как новый приятель. По словам Шустикова, все умные люди были ловчилы. Например, его дядя, зубной техник, обжуливал клиентов так, что комар носу не подточит. На каждой золотой коронке он наживал полграмма, а то и грамм золота. У него была дача, обставленная мебелью красного дерева, и каждый год он ездил в Сочи. Дядя был восхитительный ловчила. Учителя, говорил Шустиков, также ловчилы. Они только стараются "зашибить деньгу". На остальное им наплевать. По крайней мере, умным. Сам Шустиков собирался "халтурить и не попадаться" и приманивал Костяшкина такой же будущностью. Сейчас, в гостях у Ксении Николаевны, Костяшкип впервые усомнился - правда, слегка, самую чуточку - в том, что говорил ему Алексей. Не похоже было, чтоб Ксения Николаевна "зашибала деньгу". Слишком скромным, даже скудным было убранство ее комнаты. И она, несомненно, умная, Ксения Николаевна, а вот... Не старалась, что ли, как Алешкин дядя, нажить побольше добра?.. Костяшкин даже спросил для проверки (может, он не все видел, что-то от него утаено...): - У вас только одна эта комната? Ксения Николаевна удивилась: - Конечно. Я одна - зачем же мне больше! А ты почему спросил? Он не мог ответить почему. Но, чтоб вывернуться, сказал, указывая на фотографии в простенке: - Я думал, вы с сыном... Ксения Николаевна взглянула на фотографии, и лицо ее на мгновение стало каким-то отрешенным и беззащитным. Но сейчас же это выражение сменилось спокойным, чуть отчужденным. - Мой сын убит в сорок третьем году, - сказала Ксения Николаевна. - Ему было семнадцать лет. А пятнадцати ушел в народное ополчение: сумел упросить. Она опустила глаза. "Сын у нее не был шкурой. Сын был орел. Сумел упросить... А Шустиков все же брехун: "Умные зашибают деньгу, на остальное плюют". - Вам, может, нужно чего сделать? - спросил Костяшкин, скрадывая деликатность своего вопроса отрывистым тоном и все-таки стесняясь этой деликатности. - Сделать? Да что же сделать?.. Если б ты оказался умельцем, может, штепсель мне переставил бы к изголовью. Но в электротехнике Костяшкин смыслил мало, о чем и пожалел. - Вот Станкин умеет, - сказал он, - для него это пустяк сущий. - Ну хорошо, - сказала Ксения Николаевна, - это и вообще пустяк, который внимания не стоит. Слушай, я хочу, чтоб ты понял очень важную вещь! Голос Ксении Николаевны стал подчеркнуто серьезным. "Неужели выпытывать что-нибудь будет?" - мелькнуло в голове у Костяшкина. Но она ни о чем не стала его спрашивать. - Может быть, ты уже и сообразил это сам, но, может быть, и нелишне сказать тебе вот что... - Ксения Николаевна остановилась в затруднении, потянула к себе газету, взяла толстый синий карандаш (им она, вероятно, подчеркивала в ученических тетрадях ошибки и ставила отметки) и провела на белой полосе вверху газеты прямую линию. - В твоем возрасте человек часто находится на развилке дорог. Он выбирает не только будущую профессию, не только определяет свое призвание - к чему стремиться, но и еще одно - каким путем идти. - Ксения Николаевна провела вторую линию, перпендикулярную первой. - Есть путь честный. Есть путь недостойный. Тех, кто идет по этим разным путям, - Ксения Николаевна прикоснулась графитом к перпендикулярным линиям, - разделяет пропасть, которая ширится очень быстро. Костяшкин смотрел на синие линии. Продолжаясь в пространстве, они бесконечно удалялись одна от другой. На уроке геометрии это было ему совершенно безразлично. Сейчас это странным образом касалось его, поистине к его жизни относился небрежный чертежик... - Если человек ушел по дурной дороге недалеко, то может... ну, как бы это сказать?.. несколькими прыжками, что ли, вернуться на честный путь. И вот сейчас, стоит тебе захотеть, ты можешь на него вернуться очень быстро... Но с какого-то момента это будет поздно сделать. И тогда возвращение займет годы времени. Ксения Николаевна обращается к нему теперь напрямик. Некто из геометрии, человек вообще - исчезли, учительница сказала просто: ты... Хотя Костяшкин с самого начала понимал, что о нем, о его судьбе идет речь, но все-таки залился краской. Он предпочел бы говорить о себе в третьем лице. Он тогда решился бы, пожалуй, спросить - будто из праздного любопытства, - как это можно вернуться на честный путь очень быстро... - Сейчас от тебя для этого требуются только желание и воля. Костяшкин спохватывается: влип! Надо отпираться: "Я ничего не сделал, Ксения Николаевна..." Но он говорит совсем другое: - Думаете - стоит захотеть?.. (Мол, довольно ли моего желания?) Ксения Николаевна встает: - Я думаю, все может наладиться. Еще, глядишь, в комсомол тебя к Первомаю примут. А не к Первомаю - так осенью. - Кто ж мне рекомендации даст? - В его голосе много безнадежности и даже обиды. Костяшкин словно бы заранее унывает: вдруг целых полгода он будет честным и старательным, а по заслугам ему потом не воздадут?.. Ксения Николаевна думает о том, сколько людей ведет себя всегда честно, доблестно, не ожидая за то ни признания, ни воздаяния, и ей становится противен мальчишка, который, по-видимому, прикидывает вероятность выигрыша и размеры издержек. Но она не выдает ничем своего чувства. - Если ты будешь достоин, - говорит она, - за рекомендацией дело не станет. Я сама тебе дам рекомендацию. - Правда, Ксения Николаевна? Костяшкин предвкушает торжество над важничающими членами комитета: пусть попробуют не принять его! Пусть посмеют сказать: "Может быть, повременим?" - когда у него будет рекомендация Ксении Николаевны! Может, и верно - кончать бузу?!. Но придется объяснять Алешке... От этой последней мысли Костяшкину не по себе, но решимости он не утрачивает. - У меня так: сказано - сделано. Сами увидите, - говорит он Ксении Николаевне и рубит воздух ребром ладони, точно разнимая руки спорщиков. Поскольку перед этим им не сказано ни слова, то вроде бы и неясно, что будет "сделано". Но Ксения Николаевна не переспрашивает, она удовлетворена. Все-таки позвала его не напрасно. Что-то в парне появилось новое, когда он прощался. Однако решимость его еще совсем не тверда. Какое-нибудь неосторожное прикосновение... Ну, что сейчас в школе может быть опасно для ломкой решимости Костяшкина?.. ...Раздумье Ксении Николаевны прерывается боем стенных часов, отчетливым и резким в ночной тишине. Пробив двенадцать, часы издают звук, напоминающий глубокий выдох. День кончился. ГЛАВА ШЕСТАЯ Следующий день ознаменовался сразу двумя событиями. На большой перемене впервые заработал школьный радиоузел. В прошлом году девочки никак не могли его наладить: голос диктора при пробах звучал в коридорах не то как шепот, не то как шорох. И все привыкли к тому, что в устройстве недостает чего-то, что стоит денег и на что у школы денег нет. В этом году мальчики доискались, каков конкретно дефект в радиосети, шефы-художники расщедрились и помогли деньгами, а Стасик Станкин впрягся в радиохлопоты и возглавил их, для чего почти что поселился в "рубке" - неприютной комнате, заваленной останками и осколками всяческой техники. Помимо осколков техники, имелись в этой комнате поломанные стулья, надтреснутая или, точнее, немного недобитая лабораторная посуда, а также древесная стружка. Станкин с несколькими помощниками выкинул весь хлам, расставил скудную мебель так строго симметрично, что обстановка в комнате тотчас стала чинной, и наконец прикрепил к двери полоску бумаги с надписью: "Редакция радиогазеты "На короткой волне". - Отныне, - разнесся по коридорам торжественный и торжествующий голос Станкина, - слушайте наши передачи три раза в неделю, на большой перемене: по вторникам, четвергам и субботам! Пора технических проб миновала. До завтра! В коридорах раздались аплодисменты. В студию хлынули "экскурсанты". В названии будущей радиогазеты кто-то зачеркнул "волне" и сверху вывел "ноге". Зинаида Васильевна прочла: "Редакция радиогазеты "На короткой ноге", - и запротестовала. Кто-то предложил другое название - "Школьные новости". На этом остановились. Станкина назначили редактором. В редколлегию вошла Зинаида Васильевна Котова. Совет дружины собирался ввести в редколлегию нескольких пионеров. - Пока у нас не будет спецкоров в каждом классе, материал будем добывать из пальца, - втолковывал Станкину Гайдуков. - А это никому не нужно. Станкин рассеянно кивал. - Им бы сенсацию в первый номер!.. - воскликнул Кавалерчик жалобно, как бы моля о каком угодно происшествии, только бы забавном и чрезвычайном. Кавалерчик радостно преображался в шумихе общей затеи, хотя бы она не сулила ему ничего хорошего и он играл в ней самую маленькую роль. Он способен был и на несколько даже предосудительный поступок, но только если это обещало впереди взрыв веселья и удивления. Он был на седьмом небе, если ему удавалось рассмешить ребят, а в способах для этого был не очень-то разборчив. И еще года два назад Борис не различал, когда ребята смеются вместе с ним и когда - уже над ним. Он был жизнерадостен и необидчив. - Как вы, Кавалерчик, ошибочно себе представляете! - покачала головой Зинаида Васильевна. - Обязательно-де сенсацию! Погоня за сенсацией характеризует, Кавалерчик, как раз чуждые нам нравы. - Я же не в том смысле, Зинаида Васильевна... - сказал Борис, разом увянув. - А в каком же?.. Но Кавалерчик не умел ясно формулировать. И все-таки "сенсации" суждено было случиться. Конечно, не потому, что она была нужна для радиогазеты, и не потому даже, что ее жаждал Боря Кавалерчик, хотя он, на свою беду, оказался к ней причастен; причин было много. А стечение обстоятельств получилось такое. В тот день выпал первый снег. И выпал обильно, так что школьники наблюдали в окна, как быстро становятся крыши домов не только белыми, но и пухлыми. И вот в открытую форточку 9-го "А", где в это время шел урок географии, влетел крупный снежок и плюхнулся прямо в классный журнал, выбив ручку из пальцев Макара Андроновича, ставившего кому-то отметку. В ту же секунду Кавалерчик крикнул: "Бомба!" Хотя это было не слишком смешно, многие тем не менее не упустили повода позабавиться посреди урока; кто-то вторил Борису, кто-то полез под парту, а Ляпунов даже завопил: "В атаку!" - что было совсем уж ни к селу ни к городу. Что касается Макара Андроновича, то он несколько секунд сидел неподвижно, но затем брезгливо снял расплывшийся снежок с журнала, бросил или, скорее, плеснул его в корзину для бумаг и вдруг проворно подбежал к окну. Сидевшие в крайнем ряду тоже прильнули к окнам. Верхом на заборе сидел мальчик и лепил, старательно уминая, снежок, которым время от времени замахивался на другого мальчика. Тот петлял по двору. - Вполне вероятно, что это он! - сказал Макар Андронович. - Который на заборе, Макар Андронович? - переспросил Валерий, добродушно улыбаясь. - Это же Хмелик. Мой пионер, - пояснил он. - Очень кстати, что вы знаете его фамилию! - проговорил Макар Андронович обрадованно. - Да не в том суть, - сказал Валерий. - Он же, во-первых, не стал бы кидать, а во-вторых... - У вас могут быть на сей счет свои соображения, Саблин, - холодно ответил учитель, - но, прежде чем говорить, не худо б проверить. Суровый тон, которым Макар Андронович прерва