озросла, но я дрожу за парус. Сегодня пошел восьмой день, как я видел
последнее  судно.  Наконец-то,  мне  попалась  крупная  летучая  рыба -  она
величиной с  макрель  и восхитительна  на  вкус.  "Завтра  мне  будет трудно
определить широту: все небо затянуто облаками".
     И тут  вновь произошло то, чего я  опасаюсь  каждое мгновение:  большая
волна наполовину захлестнула  лодку,  едва ее  не  перевернув. Если бы лодка
перевернулась, это  была  бы  верная смерть.  Теперь я  могу признаться:  на
случай подобной катастрофы я держал в кармане рубашки хорошую дозу яда. Если
случится непоправимое, к чему выбиваться  из сил и  бесцельно  барахтаться в
течение  страшных тридцати часов?  Ведь  все  равно ни малейшей  надежды  на
спасение у меня не было. Так не лучше ли сразу погрузиться в сон?!
     Могут подумать, что со временем я привык к подобным происшествиям. Увы,
на деле я их боялся все больше. Пусть я благополучно плыл двадцать дней, что
от этого изменилось?  В любой  момент достаточно одной  волны  -  всего лишь
одной! -  чтобы  все  было  кончено.  Моя жизнь  все  время зависит от  этой
единственной волны,  которая может обрушиться на меня в самый последний день
плавания. Если что произойдет дней через десять,  меня, может быть, подберет
какое-нибудь судно. Но сейчас мне надеяться не на что.

        ВОДА СНИЗУ И СВЕРХУ

     Когда потерпевший крушение, наконец, замечает вдали полоску берега,  он
кричит из  последних  сил:  "Земля!  Земля!" Так, должно быть, и  я днем  11
ноября кричал: "Дождь! Дождь!"
     Я уже давно заметил,  что поверхность моря как-то странно успокаивается
так бывает, когда  на гребни  волн льют  масло. Но внезапно я понял. "Дождь!
Ведь это же дождь! И он приближается!"
     Я  заранее разделся, чтобы смыть всю соль, въевшуюся  в тело, потом сел
на борт  и  стал ждать, разостлав на коленях брезент, чтобы вода  стекала по
нему в подставленный резиновый мешок, вмещающий  семьдесят литров. Сначала я
услышал нарастающий характерный  шум,  очень похожий  на потрескивание: звук
воды, падающей на  воду.  Не менее двадцати  минут я следил  за приближением
этой манны небесной  и ждал. Дождь обрушился сверху и  придавил волны. Ветер
подул с  невероятной  силой  в  момент, когда  облако  проходило  надо мной,
подгоняемое циклоном. И, наконец, хлынул настоящий тропический ливень.
     Очень скоро брезент стал прогибаться под тяжестью наполняющей его воды.
Я тут  же захотел напиться. О  ужас! Пришлось  тотчас же вылить  все в море:
вода растворила соль,  осевшую на брезенте. Но после того как  тент отмылся,
собранная  в нем вода, несмотря на  сильнейший  запах резины, показалась мне
благословением божьим. А  какое наслаждение я  испытывал, моясь под потоками
пресной  воды!  Дождь  был  коротким,  но чрезвычайно обильный. Я не  только
напился, но и  собрал  в резиновый  мешок  добрых пятнадцать  литров пресной
воды. Теперь у  меня есть говорящая подушка. По  ночам она будет  булькать у
меня  под ухом, нашептывая о  том, что жизнь на следующий  день  обеспечена.
Если даже я не поймаю рыбы и мне нечего будет есть, у меня будет что пить.
     В  течение трех недель у меня не было ни капли пресной воды,  не считая
того, что мне удавалось выжать  из  рыб. И  что же? Я себя чувствовал вполне
нормально.  Просто мне был очень приятен  вкус  пресной воды. Состояние моей
кожи было великолепно, хотя соль и вызвала некоторое  раздражение. Слизистые
все время оставались влажными, моча в  норме и  по количеству, и по запаху и
цвету.  Таким  образом,  можно  совершенно уверенно  сказать,  что  терпящие
бедствие способны прожить  без пресной воды  в течение  трех недель. И  даже
больше, так как я вполне  мог бы и дальше придерживаться такого же режима. К
счастью, провидение избавило  меня в дальнейшем от сока, выжатого из рыбы  -
пить его было, конечно, нелегким испытанием. Начиная с  этого дня и до конца
плавания у меня  не было  недостатка в дождевой воде. Несколько раз замечая,
что ее запасы истощаются, я  начинал уже волноваться, но дождь словно  знал,
когда нужно было их пополнять.
     Тщетно  я пытался несколько раз отмыть  от соли свою одежду  и постель.
Увы!  До  тех пор, пока я  не выбрался на  сушу, мне суждено было оставаться
"человеком  соленой  воды",  как  говорят   полинезийцы.  Соль,  все  та  же
вездесущая соль преследовала меня все время, пока я находился в океане.
     В этот день мне было суждено испытать и радость и ужас.
     Радость  мне  принесла  красивая птица.  Это был  до  сих  пор  еще  не
встречавшийся мне вид. Англичане ее называют "white tailet Tropic bird", что
буквально  означает  "тропический  белохвост", у нас,  во Франции, ее  зовут
"хвост соломкой". Представьте себе белую голубку  с черным клювом и хохолком
на  конце хвоста. С самым независимым видом она пользуется этим хохолком как
рулем глубины. Я схватил  "Raft book" - книгу, предназначенную для  терпящих
бедствие, и прочитал, что встреча с этой птицей еще не говорит о непременной
близости земли; но так как она могла прилететь лишь с американского берега -
в  Старом  Свете  она совершенно неизвестна, -  то это был уже  добрый знак.
Впервые  я  был  уверен, что встретил птицу,  прилетевшую  с  континента,  к
которому направлялся.
     А в  два часа после полудня мне  пришлось  пережить неописуемый ужас. Я
спокойно  почитывал своего Эсхила, как  вдруг рулевое  весло подпрыгнуло  от
сильного  толчка.  "Опять  акула",  подумал  я и обернулся:  за  кормой  шла
огромная  рыба-меч  длиною метров шесть. Вид у  нее  был свирепый.  Описывая
круги  вокруг  лодки,  она задела за руль и  ее спинной плавник встал дыбом.
Трудно было недооценить такого грозного противника! Я прекрасно понимал, что
если я ее только раню, она уйдет, а затем развернется и... прощай, "Еретик".
Судорожно хватаю стрелу, пробую  зарядить подводное ружье, но делаю неловкое
движение и роняю стрелу за борт. Это последняя. Теперь я безоружен.  Тогда я
быстро привязываю к подводному ружью перочинный нож - "штык" готов. Если она
нападет, я хоть продам свою жизнь подороже.
     Я провел 12 часов в невыносимом напряжении. С  наступлением  темноты  я
следил  за рыбой по искрящемуся следу  и по плеску воды, разрезаемой спинным
плавником. Несколько  раз она задевала спиной дно лодки,  но,  казалось, она
сама чего-то  побаивается. Ни разу рыба  меч  не осмелилась подойти спереди.
Иногда, набирая скорость, она совсем уже приближалась, но в последний момент
быстро  сворачивала. Да,  она меня  боялась... и может быть не меньше, чем я
ее.
     Всякое  живое существо  обладает теми или  иными  средствами обороны, и
если нападающий их не знает, это его пугает больше всего.
     К полуночи искрящийся след рыбы-меч исчез. Однако эту ночь я провел без
сна.
     В тот же день у меня была еще одна встреча, которая словно принесла мне
весточку  с  далекой  земли.  Я  увидел  стеклянный шарик, какими пользуются
рыбаки при установке сетей. Он был весь покрыт мелкими  рачками и ракушками.
Несомненно, он уже давно  носился по волнам, прежде чем встретиться со мной,
но все же это был посланец от людей.
     Вечер 11  ноября. Я страдаю невыносимой хандрой, наверное, в результате
волнений и  усталости. К ночи дождь усиливается. Не слишком ли много пресной
воды после стольких страданий? В дневнике появляется запись:
     "Утонуть в пресной воде посреди  океана парадоксально! Но именно так со
мной и  случится, если  дождь будет лить с прежней силой.  У меня запас воды
уже по крайней мере на  месяц.  Как  льет, великий  боже! Да  и океан словно
взбесился! Утром - бледное солнце, но дождь еще продолжается".
     Попалась  первая "саргассовая водоросль". По крайней мере я  так думал.
На  самом  же  деле оказалось,  что  это  великолепная  медуза  с  синими  и
фиолетовыми   разводами,  так   называемый  "португальский   воин"  [1].  Ее
предательские  щупальцы  могут  вызвать  длительное  и  чрезвычайно  опасное
раздражение вплоть до язв.

     1 Правильнее - "португальский кораблик", или физалия. - Ред.

     После нескольких  бессонных ночей я прихожу к выводу, что самое главное
в жизни - это хорошо выспаться! "Двое суток  без сна и у  меня хандра; любая
неприятность начинает меня раздражать всерьез".
     Этот район прямо кишит тунцами и рыбами-меч. Они выпрыгивают из воды со
всех сторон. Птицы и тунцы -  еще куда ни  шло, но  рыба-меч... Избавь меня,
боже!  Лодка  движется хорошо,  но  я  охотно согласился бы  достигнуть цели
пятью-шестью днями позже, лишь бы иметь  возможность немного отдохнуть, ни о
чем не беспокоясь. Ничто так сильно не действует на нервы,  как это бушующее
свинцовое море. Поистине океан вокруг меня словно оделся в траур, совершенно
черный, как тушь; лишь местами виднеются белые  барашки, светящиеся ночью от
фосфоресцирующего планктона. Настоящее вечернее  платье с  белыми цветами  -
японский траур.  Ни звездочки, ни клочка чистого неба. Тяжелые низкие облака
давят на меня... О, как я теперь понимаю это выражение.
     В 17 часов 12 ноября пишу:
     "Дождь, без конца дождь. Хватит, наконец, - довольно!"
     Я начинаю сомневаться, не ближе ли я нахожусь к берегу, чем это говорят
мои расчеты. Число птиц увеличивается; я их вижу по целому  десятку зараз, а
в  моей книге о  птицах говорится, что  если их  более шести,  то  до берега
остается от 100 до 200 миль".
     Я  и не подозревал, что  на  самом деле  едва удалился  на какую-нибудь
сотню миль от островов Зеленого Мыса.
        x x x
     В ночь с 12 на 13 ноября меня снова навещает акула. Во всяком случае, я
думаю,  что  это  акула. В  самом  деле, откуда мне знать -  акула  это  или
рыба-меч?  Каждый  раз,  когда  акула  подходит  ко  мне  днем, я спокоен: я
награждаю ее традиционным ударом весла по носу и она удирает.
     Но  ночью, страшась, как бы одна  из  этих дьявольских рыб не проткнула
мне  лодку  своим мечом,  я  не  решаюсь что-либо  предпринять;  цепенея  от
напряжения, я стараюсь  определить, кто мой незваный гость, и  жду, когда он
удалится. Прощай,  мой ночной  покой!  Часто акулы и другие  морские  жители
развлекаются, подталкивая мою лодку, словно мячик, и я не смею им мешать.
     Проливной дождь  не  прекращается. Спасаясь от  этого потопа, полностью
растягиваю   брезент  над  головой.  Вода  скапливается  и  проникает  через
оставленные для дыхания  отверстия. Если  ее наберется слишком много, тент у
завязок может лопнуть,  поэтому мне приходится время от времени выплескивать
воду  через  борт.  Мало кто  может  представить, как  разрывается  сердце у
потерпевшего кораблекрушение, когда он выливает за борт запасы пресной воды.
Теперь даже  без акулы и рыбы-меч спать практически  невозможно.  Ливень  не
прекращается ни на минуту. Каждые четверть часа приходится вычерпывать воду.
Трудно вообразить, до какой  степени вода умеет просачиваться  через  любую,
даже самую маленькую дырочку.
     Мало-помалу  я  начинаю  верить  во  враждебность  некоторых предметов.
Например,  хочу  заняться  определением  координат,  измеряю  искомый угол и
произвожу вычисления. Карандаш кладу рядом с собой. Через десять секунд хочу
его взять, но он уже ухитрился исчезнуть.
     У меня  определенно  начинается мания  преследования.  Раньше я в таких
случаях  просто смеялся и  вспоминал  что-нибудь  вроде  известной истории с
веревочкой или случай с чайником из "Трое в одной лодке".
        x x x
     "14 ноября, пятница. За последние двое суток я измучился больше, чем за
все время путешествия. Моя кожа покрылась мелкими прыщами, язык обложен; все
это мне  очень  не нравится.  Буря была  непродолжительной, но  сильной.  На
несколько часов мне пришлось бросить плавучий якорь, но в половине  десятого
я уже  снова поставил  парус.  Ливень продолжается, и  у  меня все  промокло
насквозь. Состояние  духа  бодрое, однако  из-за  постоянной сырости у  меня
появляется   физическая  усталость.   Солнца  нет  и  ничто  не   просыхает.
Единственное утешение  в том, что я не стоял на месте. Жаль, что  невозможно
определить широту; не  видно ни солнца,  ни звезд.  А  на  горизонте  маячит
очередной проклятущий дождь.
     Появилось солнце! Ветер ослаб. Океан почти успокоился. Но что творилось
вчера! Говорят:  "После дождя -  хорошая погода". С  каким  нетерпением я ее
жду".
     Ночью гигантская волна подхватила лодку с кормы, протащила с чудовищной
скоростью  за  собой  и  наполнила  водою.  Рулевое весло сломалось,  словно
спичка. Лодка тотчас же встает поперек,  парус полощется и  зловеще хлопает,
дергая наложенные мною швы, которые вот-вот лопнут. Я бросаюсь вперед, чтобы
спустить полотнище, с размаху падаю всем телом на тент, и он лопается  возле
завязок. Непоправимый  разрыв.  И  это  в  тот момент,  когда  мне предстоит
выдержать  настоящий  приступ волн. Я спустил  в море  оба  плавучих  якоря.
"Еретик" послушно разворачивается  и грудью встречает непрекращающиеся атаки
врага. Я совершенно изнемогаю  от усталости. Для меня сейчас самое главное -
отдых. Будь, что будет! Плотно затягиваю брезент  и решаю  проспать 24 часа,
какова бы ни была погода, каков бы ни был ход событий.
     Ветер   бушевал   около  десяти   часов.   Моя   скорлупка  вела   себя
восхитительно,  но  самая большая опасность  еще  не миновала.  Когда  ветер
пронесся дальше, осталось  бушующее  море.  При сильном  ветре волна, как бы
поддерживаемая твердой рукой,  не падает. Но как только эта  опора исчезает,
разъяренные валы начинают  беспорядочно обрушиваться от собственной тяжести,
разбивая все на своем пути.
        x x x
     "Суббота 15 ноября. 13  часов 30 минут. Дождь.  Чтобы  не терять время,
пишу.  У меня осталось только два рулевых  весла. Будем надеяться,  что  они
выдержат. Проливной дождь идет с 10 часов вчерашнего вечера.  Солнце даже не
проглядывает. Я весь  промок. Все мокрое и ничего нельзя просушить. Спальный
мешок превратился в компресс. О том, чтобы  определить  координаты, не может
быть  и  речи.  Ночью была  такая  погода, что  у  меня  стали закрадываться
сомнения:  уж не  занесло ли меня в "зону  бурь"?  К  счастью, дующий сейчас
ветер  -  все  тот  же пассат. "Еретик" идет  очень  быстро,  временами даже
слишком  быстро,  беспокоюсь, не опасно  ли это для моего паруса.  Когда же,
наконец, прояснится? Сегодня на западе проявился было голубой кусочек  неба,
но... ветер дует с востока. Будем  надеяться на завтра. А пока в перспективе
еще  одна веселенькая ночка. Около семи часов утра надо мной  довольно низко
пролетел самолет. Я попытался привлечь его внимание, но  тщетно, мой фонарик
не  работает.  С  3 ноября  это был первый  признак близости  берега.  Будем
надеяться,  что за ним последуют и  другие.  Как это  ни странно, но небо на
западе совсем очистилось".
     В  тот  день завязалась настоящая  космическая борьба между  добрыми  и
злыми силами природы. Наблюдая  за  происходящим, я назвал это "битвой между
Синим  и Черным". Она началась  с того, что на западе появился  синий кружок
размером с жандармскую фуражку. Я  никак  не мог предположить, что  из этого
может выйти что-нибудь серьезное.  Сплошные черные,  как густая тушь, облака
со всех сторон надвигались на это несчастное синее пятнышко. Полные сознания
собственной силы, они шли на  приступ.  Но  синее расширило  фланги, и через
несколько часов маленькие синие просветы  появились на юге и  на  севере, то
есть справа и слева от меня. Казалось,  они будут тотчас  же поглощены  этим
гигантским черным пятном,  которое продолжало решительно наступать.  Но если
черное действовало  массированными ударами,  то синее придерживалось тактики
просачивания  и  черного  становилось  все  меньше  и  меньше.  Добрые  силы
торжествовали.  И,  наконец,  к четырем  часам пополудни  синее окончательно
победило.
     "Боже  мой,  что может  быть  лучше солнца! Я  весь  покрыт прыщами. Но
солнце сияет, и это главное".
     На  самом  же  деле  это  было  началом  наиболее трудного  этапа моего
плавания.
     Я  ничего не  знаю о своем местонахождении. Солнца не  было три дня,  и
сейчас я в полном неведении. Поэтому, когда 16 ноября, в воскресенье, я взял
в  руки секстант,  мною  овладело волнение. Чудо!  Я  совсем  не спустился и
нахожусь  на  той  же широте,  проходящей севернее Гваделупы,  а  именно  на
16<sup>o</sup>59'  Это самое  важное. Что касается  лодки, то она напоминала
поле  боя. Во  время бури у меня сорвало шляпу и унесло, теперь мне придется
укрываться от  тропического солнца тоненьким клеенчатым колпачком, совсем не
подходящим для такого  климата.  Тент разорван  в двух местах. Сама лодка не
пострадала, но внутри ее абсолютно все пропиталось соленой водой. Даже после
долгих солнечных  дней  я  чувствовал по ночам,  что все мои теплые  вещи  и
постельные принадлежности влажны. Пока  я не высадился на берег, мне суждено
было проводить все ночи в сырой постели.
     Одно неприятное  событие  показало,  что  я должен  быть  бдителен  как
никогда.
     Во время бури я решил закрыть кормовую часть "Еретика" от волн, которые
каждую  минуту  могли залить мое  утлое  суденышко.  Я  взял  большой  кусок
прорезиненной  ткани, крепко привязал его к концам  поплавков лодки  и  туго
натянул.  Это приспособление не давало подниматься гребням волн  возле самой
кормовой  доски. Когда  буря кончилась,  я  решил, что будет не  лишним  его
оставить. На следующую  ночь я  проснутся  от невероятного  шума и тотчас же
выскочил из своего  спального мешка.  Моей кормовой защиты не было: она была
сорвана. Я проверил поплавки - они совершенно не пострадали и были все также
туго  накачаны. Животное, которое  я так  никогда и не увидел, вероятно было
привлечено  ярко-желтым  цветом  прорезиненной  ткани,  свешивавшейся  между
поплавками.  Выпрыгнув из  воды,  оно схватило  ее  и оторвало.  Работа была
настолько  чистой,  что  я нигде не  мог  обнаружить ни малейшего следа этой
операции.
     Я  пострадал не меньше  своего судна:  сильно  похудел  и очень  ослаб.
Каждое  движение,  как  после  голода в Средиземном море,  меня  чрезвычайно
утомляет. Но  самым  серьезным было  состояние  моей  кожи.  Тело  покрылось
мелкими   прыщиками,   которые   в   течение   нескольких  дней   продолжали
распространяться и увеличиваться, переходя из одной стадии в другую. Я жил в
постоянном страхе  перед  фурункулезом,  который, принимая  во внимание  мои
особые условия жизни, был бы для меня настоящей катастрофой. Причиняемая  им
боль могла меня окончательно истощить. Кроме того, я не смог бы ни сесть, ни
лечь. Для  борьбы  против этого бедствия я  располагал лишь  ртутно-хромовой
мазью,  которая  придавала  мне  вид  кровавый  и  трагический.  Ночью  боль
обострялась и от соприкосновения с бельем  становилась невыносимой. Малейшая
ранка не заживала и  начинала гноиться, поэтому я  тщательно  дезинфицировал
каждую царапину. Ногти рук совершенно  вросли в мясо  и  под  многими из них
образовались мелкие гнойники, причинявшие  мне невыносимые муки; я  вынужден
был вскрывать  их без всякой  анестезии.  Конечно, я мог  бы воспользоваться
имевшимся  у  меня  пенициллином,  но в интересах  моего  опыта  я стремился
обходиться  без применения  медикаментов, пока  хватит  сил.  Кожа  на ногах
начала сходить клочьями, за три дня у меня  выпали ногти  на четырех пальцах
ног. Без деревянного настила я  бы просто не мог стоять.  Поэтому я  считаю,
что такой пол должен быть в каждом спасательном судне. Без него у меня могла
бы начаться  гангрена, или во всяком случае артериальные расстройства. А так
я отделался лишь  местными расстройствами.  Давление  оставалось нормальным,
выделение пота то же. И все же, когда 16 ноября появилось всемогущее солнце,
я встретил его восторженно и с благодарностью, как избавителя от всех тягот,
причиняемых  мне постоянной  сыростью.  Я  не  знал тогда,  что  именно  оно
подвергнет меня  самым тяжким испытаниям  в течение следующих жесточайших 27
дней.
     Видишь,  терпящий бедствие, никогда не нужно  приходить  в отчаяние! Ты
должен знать, что когда тебе кажется, будто ты уже находишься в самой бездне
человеческих страданий, обстоятельства могут измениться  и все  преобразить.
Однако не спеши и не питай  слишком  большие надежды.  Не забывай, что  если
некоторые  испытания  кажутся нам  невыносимыми, на  смену  им могут  придти
другие, которые сотрут воспоминание о первых. Когда  болят зубы, это кажется
ужасным,  и  мы говорим: пусть бы  уж  лучше  болели уши.  Но когда начинают
болеть уши,  зубная  боль  кажется приятным воспоминанием.  Я могу дать лишь
один совет: в любых обстоятельствах сохраняй спокойствие!
     Несомненно, муки, вызванные ненастьем, были ужасны. Однако будущее,  то
самое будущее, которое, когда  я  увидел  солнце, предстало  передо  мной  в
розовом свете, оказалось куда тяжелее.
     16  ноября,   после  29  дней  плавания,  я  имел  все  основания  быть
настроенным  оптимистически.  Безусловно,   мое  здоровье  было   в   худшем
состоянии,  чем при  отплытии,  но зато, с точки  зрения  самого плавания, я
прошел наиболее трудную  часть  пути. До сих  пор  мне  приходилось идти под
углом к  ветру, а теперь  мой курс лежал точно по ветру.  Пресной  воды  мне
должно было хватить по крайней  мере на месяц. Рыба,  количество которой  со
времени  отплытия   все   увеличивалось,  проявляла   ко  мне   удивительную
привязанность. Ветераны, раненные мною еще в первые дни и наученные  горьким
опытом,  осторожно   держались  в  стороне.  По  утрам  они  поднимались  на
поверхность,  затем,  бросив  на меня  недоверчивый  взгляд,  снова  ныряли,
появлялись  в  некотором  отдалении  и  плыли параллельно  моему  курсу.  Их
присутствие становилось для меня все более и более дорогим. Прежде всего это
были мои знакомые, но главное, глядя на них, подходили и другие. Успокоенные
видом  своих  лукавых  собратьев,  пришельцы  резвились вокруг  меня  целыми
косяками, и я выуживал их столько, сколько хотел.
     "Специалисты" советовали  мне оборудовать на дне лодки  садок для рыбы.
Теперь  ясно,  сколь  "практичен"  был  такой  совет!  Ведь  садок  мне  был
совершенно не нужен, так как моя "кладовая" сама  следовала  за  мной. И это
еще не  все. Окружающие меня  верные спутники загоняли прямо ко мне в  лодку
летающих рыб. Оказавшись среди дорад, летающие рыбы в ужасе  выпрыгивали  из
воды и, ударившись о парус, падали в лодку. Каждое утро я собирал их от пяти
до десяти штук.
     Днем, конечно, этого  не случалось, так как они меня видели.  Но каждые
пять  минут целая  эскадрилья летучих рыб, а  то и две  взмывали над волнами
океана. Изумительное  зрелище представляют  дорады, преследующие свою добычу
над волнами океана. Какая сноровка и ловкость!  Проследив за полетом летучих
рыб,  они появляются с широко раскрытым  ртом  как раз  в  месте их падения.
Правда,   некоторым,  наиболее  опытным,  удается  изменить  кривую  полета,
перепрыгивая  с   волны   на  волну,   и   таким   образом  обмануть   своих
преследователей.
        x x x
     Когда  буря  кончилась, я,  обвязавшись веревкой,  спустился в  воду  и
осмотрел  подводную  часть  своего  судна.   Почти  все,  чти  я  починил  в
Лас-Пальмасе,  было  вновь  разрушено волнами. Клей кое-где сдал и резиновые
заплаты обвисли жалкими клочьями. В швах лодки  угнездилось множество мелких
рачков.
     Из  всех инженеров компании  "Раббер Лайф Бот", с которыми я имел дело,
только один - специалист  по дирижаблям и ведущий  конструктор моей надувной
лодки  г-н Дебрутель - предупредил меня, что мелкие морские жители поселятся
на  "Еретике".  Поэтому меня  больше всего  беспокоили  швы  в  перегородках
надувных камер.  Сами  камеры не должны  были  протекать, но в швы,  хоть  и
проклеенные добавочной  полосой  резины,  могли проникнуть маленькие рачки и
ракушки, которые, вырастая, отклеили бы эти защитные полосы давлением своего
тела.
     Еще в Танжере я убедился, что,  даже когда судно находится на стоянке в
глубокой бухте,  его дно покрывают мелкие ракушки и что знаменитые швы  - их
излюбленное  место. А эти швы  скрепляли кормовую доску с резиновым  полом и
резиновый пол с боковыми камерами.
     На пути от Касабланки до Канарских островов большая  глубина и скорость
течения   мешали  появлению  паразитов.  Но  за  время  моего  пребывания  в
Лас-Пальмасе водоросли  и ракушки  покрыли дно лодки толстым слоем. Отчистив
этот  слой, я  с  тревогой увидел, что защитные полосы вздулись  в некоторых
местах.  Эти  вздутия грозили  разрастись  вдоль  всего  шва.  В них  прочно
угнездились ракушки. Тогда я велел вторично проклеить швы.
     Осмотр подводной части, сделанный  после бури, показал,  что именно эти
вторичные проклейки не устояли перед бурей. Но поскольку я не мог починить в
воде  дно  лодки, мне  оставалось  лишь  положиться на  опыт  и  знания г-на
Дебрутеля.

        КАКАЯ ДОЛГОТА?

     Воскресенье 16  ноября. Вот  уже  четыре  недели,  как  я  плыву. Целый
месяц...  В  первый  раз  за четыре  дня  я  смог  определить  свою  широту.
Признаюсь, мне было немного  страшно, но  оказалось,  что я остался на  17-й
параллели  (точнее  на  16<sup>o</sup>59').  Это   замечательно.  Значит,  я
достигну берега  где-то  между Гваделупой,  Монтсерратом и  Антигуа. Что  же
касается  даты прибытия, то  я рассчитываю  добраться  до суши  между  двумя
субботами: 22 и 29 ноября. Если, конечно, не произойдет ничего неожиданного.
     Этой ночью лодка опять испытала сильный толчок.  Не знаю, что это было,
но куски резины, которые я привязывал  к лодке, чтобы брызги меньше попадали
внутрь, оказались сорванными. Ну и гости меня навещают!  Яркое солнце, очень
тепло, брызги летят со всех сторон.
     16  часов. Внимание! Еще одна  рыба-меч! На этот  раз меньших размеров.
Она лишь  немного  покружила возле  лодки и  ушла,  но  мне это все равно не
нравится.
     Понедельник  17 ноября.  Я очень удивился, что  прошлой ночью море было
таким неспокойным,  несмотря  на слабый  ветер. Утром, увы,  все стало ясно:
надвигался  ливень.  Небо  на  востоке  уже  затянуло  облаками. Хорошенькая
перспектива меня ожидает! Видел много птиц.
     16 часов. Мне кое-как удалось определить свое местонахождение. Это была
адская работа, потому что солнце все время исчезало.
     Дует  сильный ветер,  моя  лодка бойко  бежит вперед.  Для меня настают
трудные дни: я не знаю, правильны  ли мои расчеты.  Если  бы мне встретилось
какое-нибудь судно, чтобы можно было узнать точные  координаты! В общем, мне
остается пройти  примерно 500 миль. Было  бы слишком глупо теперь  потерпеть
неудачу! Мне хочется, чтоб эта неделя скорей прошла, и в то же время я этого
боюсь.
     Небо  все  еще подозрительное. Но в  конце  концов самое  главное  идти
вперед.  Теоретически  я должен увидеть  землю через шесть  дней. Я устал  и
больше  всего мечтаю о горячей ванне,  непромокаемой  обуви,  сухой постели,
жареном цыпленке и литре пива.
     Какое счастье, что существуют летучие рыбы: я не смею заниматься рыбной
ловлей, потому  что боюсь наскочить на рыбу-меч.  По той же причине стараюсь
по вечерам как можно дольше не зажигать фонаря: рыба-меч кажется мне опаснее
столкновения с судном!
     Океан  спокоен. Мне страшнее, чем было вначале. Любопытный факт: бурное
море  не  особенно  опасно,  гораздо  опаснее  море  тогда,  когда ветер  не
управляет его движением. Чувствую, что меня ожидает еще одна скверная ночь.
     Вторник 18 ноября. Настроение сегодня лучше, но все это тянется слишком
долго. Я  уже  начинаю думать  о  том, где  мне  удастся  причалить.  Если я
останусь  на  той же широте, я  подойду  к берегу либо  в  Порт-Луи,  либо в
Пуэнт-а-Питр (Гваделупа). Все порты защищены от ветра, и,  значит, мне будет
трудно войти в любой  из  них. Если я не попаду в  Пуэнт-а-Питр, то попробую
пристать либо  к северному побережью Гваделупы, либо к  островам Дезирад или
Мари-Галант. Хуже всего, если со мной  что-нибудь случится в самый последний
момент, когда я стану приставать к берегу! Это  было бы настолько глупо, что
мне просто не верится. Однако нечего делить шкуру неубитого медведя!
     Сегодня попробую отправить письмо, посмотрим, что из этого выйдет.
     Среда  19  ноября.  Сегодня определил свою  широту и  встревожился:  по
сравнению  со вчерашним днем меня отнесло более чем на  20 миль к югу. После
проверки оказалось, что я просто ошибся. Уф, гора с плеч!
     В полдень я определил свое местонахождение. Делать мне больше нечего, и
часы тянутся.  Обычно я  налавливаю  с утра  столько рыбы,  сколько нужно, и
потом целый  день не знаю, чем мне заняться. Остается только гадать, когда я
приеду. А дни такие длинные!
     Солнце  яркое,  но погода  ненадежная.  Хорошо, что  я  могу  читать  и
заниматься медицинскими наблюдениями. Утром опять был дождь.
     Четверг 20 ноября. Я иду точно на запад  по  16<sup>o</sup>48' северной
широты, то есть должен пристать к берегу как раз между Гваделупой и Антигуа.
Если так пойдет и дальше, я  попытаюсь причалить у Гваделупы, потому что это
французская территория.
     Прошедшая ночь была одной из самых спокойных за  все плавание.  С  утра
увидел  множество  птиц.  Еще  один  факт  заставляет  меня  думать,  что  я
приближаюсь к земле: перемена ветра. Ветер  поднимается в 8  часов,  дует до
половины  двенадцатого, стихает и снова  поднимается в 15  часов.  Это очень
похоже на режим  береговых ветров.  "Держись, Ален!" - повторяю я постоянно.
Может быть придется ждать еще  восемь  трудных дней. Клянусь, что до этого я
не впаду в отчаяние.
     Бедная Жинетта,  как  она должна волноваться! Еще  и поэтому я хотел бы
как можно скорее достигнуть берега.
     Пятница 21 ноября. Чем ближе я подхожу к земле, тем больше сомневаюсь в
правильности своих расчетов. И все же я не должен был ошибиться!
     По-прежнему ни  одного  судна. Правда, на пути к Канарским  островам  я
тоже встретил только два корабля и оба - лишь в нескольких милях от берега.
     Любопытно, что птиц я вижу только утром, когда  они летят  на восток, и
вечером, когда они возвращаются  на  запад. Очевидно,  их полеты  связаны  с
землей. Это хороший признак.
     Погода переменчивая, но  не плохая. Ветер  неровный.  Хочется  поскорей
приехать. Ночью  зажигаю сигнальный огонь,  и  летучие  рыбы сыплются  в мою
лодку дождем.  Я должен приехать между  двумя  субботами -  22 и  29 ноября.
Скорее   всего,   в  понедельник,  вторник   или  среду.   Широта   прежняя:
16<sup>o</sup>48'.
     Суббота 22 ноября.  Ветер  очень слабый, ползу, как черепаха. При такой
скорости мне  понадобится еще  дней восемь.  Как я и думал, для меня настали
тяжелые дни. Помимо своей воли, впиваюсь взглядом в  горизонт. Можно сойти с
ума, до  чего облака  бывают похожи  на землю!  И ведь я знаю,  что не  могу
увидеть земли раньше понедельника. Только бы ее увидеть,  только бы увидеть,
пусть даже мне придется целую неделю простоять на месте, не имея возможности
причалить.
     Число  птиц  растет очень  быстро.  Если  бы это  что-нибудь  означало!
По-прежнему ни одного судна. Ради бога, хоть немного ветра!
     13 часов. Зной палящий. Я думаю о моей бедной  Жинетте, которая живет в
постоянном ужасе. "Милая  моя, еще четыре  или  пять беспокойных  дней и все
будет кончено".
     Только бы подул пассат!
     17 часов 30  минут.  Если ветер будет таким  слабым,  я  не увижу землю
раньше, чем дней через десять.
     Воскресенье  23  ноября.  Шестое  воскресенье  в океане.  Надеюсь,  что
последнее.  Снова поднялся  ветер и на  этот раз постоянный. Если  так будет
продолжаться, я приеду во вторник или среду, но куда - не знаю: меня относит
к северу.
     Видел интересных рыб, похожих на  балист, но с  двумя плавниками, как у
акулы  [1]. Тщетно старался поймать  хоть  одну,  так  как летучие  рыбы мне
порядком надоели.

     1 См примечания П. Бюдке в конце книги.

     17 часов. На юго-востоке назревает очередная короткая гроза. Интересная
здесь погода: то  сияющее  солнце  и  на  небе  ни  облачка,  то,  наоборот,
проливной дождь. Из одной крайности в другую!
     Чертовы рыбы,  поедая рачков и ракушек, облепивших лодку,  беспрестанно
ее толкают. Это крайне неприятно.
     Приближается  гроза.  Что  со  мной  будет?  Но  в  общем я особенно не
волнуюсь. Если даже будет и буря - я ведь не очень далеко от берега! Сегодня
утром  видел  сразу  трех  белохвостов,  а  в  моей  книге  для  потерпевших
кораблекрушение сказано: "Три белохвоста рядом означают, что земля не дальше
чем в 80 милях". Больше того, как раз в тот момент, когда начиналась  гроза,
я увидел птицу фрегат. В той же книге говорится: "Фрегат никогда не проводит
ночь  в море и не  встречается  дальше ста миль от берега. В виде исключения
фрегата видели однажды  на расстоянии 300  миль  от ближайшего острова". А в
два часа  пополудни совсем  близко  от  меня  пролетела птица из той породы,
которая не удаляется от земли  больше, чем на 90 миль. Все это подтверждает,
что я недалеко от цели.
     Задолго  до того, как вдалеке  появились первые признаки  надвигающейся
грозы, я почувствовал  какое-то беспокойство. Впрочем, беспокойство - это не
то слово. Это было скорее паническое желание спрятаться, спастись, убежать -
куда, я и сам не знал, - лишь бы убежать, и как можно скорее!
     В те  дни я  вел  жизнь,  настолько  сходную с жизнью птиц  и  рыб, что
обладал  почти  таким  же  развитым  инстинктом.  Поэтому,  раскрыв  морской
справочник,  я стал  перечитывать раздел  о тайфунах. Небо было розоватое, в
золотых блестках,  и  лишь на  самом  горизонте виднелось  несколько  черных
пятен.  Сколько  я ни  вглядывался, я  не  мог  обнаружить  ничего  особенно
тревожного, и тем  не  менее  чувство,  что  вот-вот что-то  произойдет,  не
покидало  меня. Как  мне хотелось  куда-нибудь  спрятаться от  надвигающейся
катастрофы!
     Позднее,  уже  на  острове  Барбадос,  я  узнал,  что  некоторые  суда,
находившиеся в нескольких сотнях  миль к северу от меня, тоже  попали в зону
тайфуна,  и  что моряки  на них испытывали  точно такое  же  чувство, как я.
По-видимому, между людьми моря существует хоть и незримая, но прочная связь.
     Весь горизонт  позади  меня  перечеркнут  слева направо  ровной  черной
полосой,  за которой исчезло солнце. Постепенно становится  холоднее. Черная
туча  надвигается, как железный заслон,  и похоже, что она скоро закроет все
небо. Это началось в 6 часов утра, а к 7 вечера так оно и случилось.
     До появления  туч  ветер дул  с прежней  силой, океан был спокоен,  и я
надеялся,  что  смогу под  парусом  уйти от  грозы. Но вскоре послышался уже
знакомый  мне  характерный шум,  похожий  на потрескивание или на отдаленную
пулеметную стрельбу: туча несла проливной дождь. Казалось, что тысячи еловых
шишек трещат в огне лесного пожара. И тогда ураган обрушился на меня.
     Я уже отмечал одно любопытное  явление: гроза  приносит  с собой ветер,
совершенно  от  нее не  зависящий.  Когда  такой  ветер  поднялся,  я  решил
воспользоваться им во что бы то ни  стало  и не спускать парус до последнего
мгновения. Для этого я намотал шкот  на руку, чтобы сразу же его  отпустить,
если налетит шквал.
     Внезапно наступила ночь среди бела дня.  В сверкании падающих струй мой
парус  вздувается  до   предела,   грозя  лопнуть   каждое   мгновение.  Это
продолжалось недолго, но было ужасно.  В течение часа, удерживая шкот рукой,
я мчался вперед среди разбушевавшихся стихий, делая по пять узлов. Через час
гроза меня обогнала,  но за этот час веревка все же успела натереть мне руку
до крови.
     Как только грозовая  туча  ушла, ветер  без всякого перехода совершенно
стих,  и в первый  раз  после  моего  отплытия  от Канарских островов  парус
сморщился, захлопал и, наконец, безжизненно обвис. До сих пор мне  казалось,
что  я  перенес  самый  трудный  этап  пути:  длинный период плохой  погоды,
бесконечный  месяц  сильных  ветров  и дождей.  Но меня  поджидал  еще  один
извечный враг парусных судов: унылый нескончаемый штиль.
     Думаю,  что мой  дневник лучше всяких комментариев  отражает  состояние
безнадежной тоски, в которую я постепенно погружался.
     Понедельник 24  ноября.  Да,  никогда не следует делить шкуру неубитого
медведя. В результате грозы ветер переменился на южный и  с помощью киля я с
огромным  трудом  держусь 320<sup>o</sup>  по компасу,  то есть  значительно
отклоняюсь к северу. Очень боюсь попасть  в Гольфстрим;  тогда  меня  совсем
унесет на север. (В тот момент я считал, что нахожусь у соединения северного
экваториального течения и Гольфстрима). В этом случае мне придется плыть еще
не  меньше  месяца. От одной  этой  мысли  мне  становится тошно. Если  меня
отнесет к  северу,  к 23-24<sup>o</sup>, то  я в довершение всего буду еще и
мерзнуть,  так  как  становится  холодно.  Зима!  Если  бы  мне  встретилось
какое-нибудь  судно!  Хоть бы ветер переменился. И  подумать только,  что  я
нахожусь всего милях в 90 от  Дезирад! Такое может случиться  лишь  со мной.
Вот  и пассат не дует там, где он должен дуть... Я боюсь, ужасно  боюсь, что
это будет продолжаться день  за днем,  бесконечно. А ведь я был так близок к
цели!
     15  часов. Ветер все  тот  же, но настроение  улучшилось.  Не зря же  в
"Морском справочнике" говорится, что  пассаты  прекращаются лишь случайно  и
ненадолго. Но все  равно, это сильно задержит меня, так как теперь Гваделупа
находится  в 100  милях. Рассчитывать на  нее уже  не приходится. Теперь для
меня проще достигнуть Барбуды (120 миль) или Пуэрто-Рико (400 миль). В общем
мне понадобится  еще добрая неделя,  если ветер установится. А если  нет, то
полгода. Я поднялся на 19'  к северу и нахожусь на широте,  проходящей между
Барбудой и Антигуа. Скорей бы погода  переменилась. Надо же, как не повезло,
и,  главное,  в  самом конце! Хоть бы судно встретилось!  Но  вокруг ничего,
ничего.
     Вторник 25  ноября. Поднялся не сильный, зато  почти  попутный ветер  с
востоко-юго-востока.   Мне  удалось  спуститься   на  11  миль  к   югу   до
17<sup>o</sup>5'.  Все  это  хорошо,  но  проклятая   гроза  измучила  меня.
Начинаются  трудные  изнуряющие  дни.  Правильно  ли  я  определил  долготу?
Действительно  ли  ближайшая земля  находится от меня  в 60 милях?  Завтра я
обязательно  увижу  землю.  Иначе  я  уже  не  смогу  сказать,  где  я,  как
заблудившийся путник, которому  известно направление, но неизвестно, сколько
ему   еще  идти.  По   самым  пессимистическим  расчетам   я  могу  быть  на
7<sup>o</sup> восточнее, то есть приблизительно в 406 милях от берега. Шесть
дней пути  при  этой  скорости. Не  надо  впадать в отчаяние до  вторника  2
декабря.  Но  если я и тогда  не достигну земли, я просто перестану что-либо
понимать.
     Как тянутся дни! Исчезла  даже моя кочурка-буревестник, которая  всегда
навещала  меня  в  4 часа. Она еще прилетала  позавчера, но  вчера ее уже не
было. А до сих пор  я видел ее ежедневно. Что это значит? Может быть  теперь
она остается на берегу  или залетает дальше в море? Никаких следов человека.
По-моему, из моря изъяли все суда, а из неба самолеты.
     Среда 26  ноября.  Сегодня  на рассвете опять видел двух фрегатов,  тех
самых, что  обычно не  встречаются  дальше 100 миль от  берега...  Еще  одно
подтверждение.
     Как  и близ Канарских  островов, видимость очень  плохая, не больше  15
миль. А острова отстоят друг от друга на  30 миль.  Только бы не повторилась
история с Канарскими островами: ведь  я чуть было не прошел  между  ними, не
заметив ни  одного. Если бы знать заранее,  я  бы  свернул на северо-запад к
Пуэрто-Рико. А  вдруг я пройду мимо этого острова, не обнаружив  его? Просто
трагедия! Подумать только, что позавчера я видел по меньшей мере на 40  миль
вокруг! Проклятая буря!
     Пробую   спуститься   на   параллель   Гваделупы  и   держаться   между
16<sup>o</sup> и 16<sup>o</sup>30'...
     15  часов. Ползу, как черепаха.  Нахожусь не дальше, как в 60  милях от
Антигуа,  но почти не продвигаюсь вперед.  Если  я делаю по 30  миль в день,
значит  берег вообще где-то на краю  света:  иначе я уже давно прошел бы эти
оставшиеся  двести  миль. В конце концов  это вопрос часов: сорок восемь или
семьдесят два. Как долго! Особенно теперь, когда  я думаю, что земля  совсем
близко!  Я не могу  себе представить, что возможно  и даже почти обязательно
буду на  твердой земле в  ближайший вторник в тот же самый час. Это для меня
совершенно непостижимо.
     Четверг 27  ноября. Как медленно!  С воскресенья  я сделал максимум  20
миль. Если так будет продолжаться, я приеду в следующий вторник или в среду:
десять  мучительных дней! Из-за  плохой видимости  я все время  боюсь пройти
мимо  островов. Очень утомительно непрерывно всматриваться в горизонт. Целый
день я напрягаю зрение, а темных очков у меня больше нет.
     Судов нет,  самолетов нет, птиц нет. Надоело (в  дневника подчеркнуто).
Сорок дней - это больше, чем достаточно.
     18 часов. Добрый знак: муха в лодке. Все-таки земля приближается.
     Пятница 28 ноября. 9  часов. Сегодня  утром опять ничего не  видно, и я
начинаю  серьезно  беспокоиться. Бедная моя  Жинетта!  Сегодня сорок  первый
день... Однако  долгота,  исчисленная по заходу  луны, подтверждает мне, что
земля близка, может быть, в  60  милях. Я нахожусь на  правильной широте, но
едва продвигаюсь вперед.
     Видел  плывущую  электрическую  лампочку... Чего  только не встретишь в
море! Но я сыт всем этим по горло.
     19 часов. Поднимается приятный ветерок. Такого не было уже дней восемь.
Если он продержится, я  увижу землю через 18 часов. С понедельника 3  ноября
не встретил ни одного судна.
     Суббота 29 ноября. Ветер  дул точнехонько  10 минут.  Снова невыносимое
солнце, под  брезентом у меня 38-39<sup>o</sup>. Ветра нет, земли нет, судов
нет, самолетов нет, птиц нет - одно отчаяние.
     Я совсем  не двигаюсь. Делаю полмили в час, не больше. Так мне придется
плыть еще  дней десять,  если не двенадцать.  А  ведь говорили,  что  пассат
доходит до  самого  берега! Я боюсь даже думать о семье:  там, наверное, все
сходят  с ума.  Если бы какое-нибудь  судно  могло  их известить обо мне. Но
вокруг ничего, ничего, ничего!
     Привязав нож к  веслу, загарпунил сегодня балисту  и не знаю, что с ней
делать.  В одной  книге  говорится, что она  съедобна, а в другой - ядовита.
Предпочитаю воздержаться. Хорошо бы все-таки, чтобы  специалисты сошлись  на
чем-нибудь одном!
     19  часов. Как  и  вчера  поднялся  ветер.  Хоть  бы  на  этот  раз  он
продержался! Снова бросил бутылку с запиской.
     К лодке  подплывает  какая-то совсем новая рыба, значит земля недалеко.
Да это  большая  барракуда!  Она  идет совсем рядом и посматривает  на  меня
странными глазами. Мне очень хочется поймать ее, но и она, по-видимому, сама
не прочь отведать моего мяса.
     Воскресенье  30 ноября.  Вот  уже целая  неделя,  как  я совершенно  не
двигаюсь. Будь прокляты те, кто уверял, что пассат  доходит  до самой земли!
Восемь дней мертвого штиля. И никаких надежд на перемену.
     Я очень страдаю  от  поноса.  Приходится усаживаться на край  лодки  не
меньше двадцати раз в день.
     Пассат  просто  обманщик:  он  завлекает  вас,  помогает  проделать три
четверти пути, а потом бросает. И это еще в самое  благоприятное время года!
Что делать? Покоримся. Если я прохожу примерно по 30 миль в день, что дает в
среднем  55  миль в  день  за все  время  плавания, я  подойду  к  берегу  в
воскресенье  7  декабря. Терпение. Еще одна неделя.  Но после  этой недели я
сдаюсь.
     Понедельник 1 декабря.  Вот и зима! Ноябрь прошел, а я так и  не увидел
земли. Пробую определить свою долготу: восход луны  дает мне 50<sup>o</sup>,
а заход - 60. Ничего не понимаю. Сегодня будет полная луна. Посмотрим.
     Поднялся несильный попутный ветер, и я немного продвинулся вперед. Зато
ночью был полный штиль. Где же я нахожусь? В 40 или в 1200 милях от земли?
     Палящий зной. Горизонт пуст и подернут дымкой.
     О, если бы я смог определить свою  точную долготу, если бы у  меня были
батарея для радиоприемника и хронометр!
     Только что состоялся утренний  визит  тропического  белохвоста. Он чуть
было не сел мне на рею. Я сфотографировал его, но едва взялся за кинокамеру,
как птица испугалась и улетела прямо к солнцу.
     11 часов. Я слишком хорошо знаю Жинетту и безумно волнуюсь за нее. Она,
наверное, в  отчаянии.  А  ведь это  может продолжаться еще  дней десять.  Я
устал, измучился, понос меня совершенно  выматывает. Беспокоюсь  все больше,
потому что начинает появляться кровь.
     15  часов. Широта  по-прежнему  правильная. Держится  небольшой  ветер.
Словно для того чтобы подбодрить меня, прилетела птица фрегат,  четвертая за
эти пять дней. Поскольку их встречают самое большее за 300 миль от берега, а
я видел первую пять дней назад, можно считать, что мне остается проплыть сто
миль. Не терять надежды!
     18   часов.   Я  сделал  непростительную   ошибку,   пересмотрев   свои
фотографии...  Франция,   Касабланка,   Лас-Пальмас...   Это  испортило  мне
настроение. Испытание в самом деле слишком затянулось, и самое страшное, что
я не  знаю точно, где я  нахожусь. Я считаю,  что мне осталось примерно миль
200, но  когда я доплыву - послезавтра, через десять или двадцать дней,  или
через  месяц,  это мне не известно.  Иногда  мне  кажется,  что  лучше  бы я
остановился  на Канарских  островах.  Но тогда  меня  замучила  бы проклятая
гордость.
     Появись на  горизонте хоть одно судно или будь у  меня  радио, я бы  не
чувствовал  себя так одиноко.  Боже, как я зол на тех, кто уверял  меня, что
ветер  все время будет или восточным или северо-восточным. На самом же деле,
со времени прошлой грозы, ветра или совсем нет, или он дует с юго-востока.
     Вторник  2  декабря.  (Настроение  в  то  время  у  меня   было  крайне
подавленное,  и  записи,  относящиеся к  этому периоду,  читаются  с большим
трудом.) На горизонте по-прежнему ничего.  Сегодня утром видел  еще один, до
сих пор не встречавшийся мне вид птицы, о  котором так  же говорится, что он
не удаляется от суши далее чем на сто миль.
     Близка или  далека от меня земля? Попробуем подытожить все  "за"  и все
"против".
     "Против", восход солнца, закат солнца, час полуденного  солнцестояния и
час  восхода  луны. Но  три  первых  мне  уже давали ошибку на один  час при
отправлении,  когда  я  точно  знал  долготу. Что же касается  восхода луны,
указывающего, что  я  нахожусь на  50<sup>o</sup>  западной  долготы,  то он
компенсируется закатом.
     "За":   время   заката   луны,   указывающее,   что   я   нахожусь   на
60<sup>o</sup>2'; неровность  ветра, падающего  к ночи; птица фрегат, вообще
малое число птиц, однако, птиц, до сих пор еще не встречавшихся, и среди них
ни одного альбатроса. И, наконец, я плыву  от Канарских  островов со средней
скоростью 50-60 миль в день.  Значит, если я проплыл 2320-2520 миль, мне еще
остается проплыть не более 180-380 миль.
     В лучшем случае я нахожусь на 59 или 60<sup>o</sup> западной долготы, в
худшем на 50<sup>o</sup>.
     Если бы ветер был таким же,  как в  начале плавания, я бы достиг берега
еще неделю назад; но ветер держится лишь 5-6 часов в сутки, меньше, чем  под
Касабланкой.  Что же я  так  никогда и не одолею эти 200-300  миль?  Обидно!
Пройти за месяц  2500 миль и столько же потратить на 300 оставшихся! И опять
ни  малейшего дуновения.  Можно  прийти  в  отчаяние!  Я  во  всяком  случае
постепенно становлюсь пессимистом.
     Ведь  надо  же  случиться  такой  глупости! Сорок  четыре дня мой  опыт
проходил  как  следует, словно для  того,  чтобы окончиться  провалом именно
сейчас, перед самым завершением.
     Хоть бы я мог дать весточку о себе! Но  вокруг все пусто.  Ни самолета,
ни корабля! Ну и макулатура же эта "Raft Book", какую чушь она преподносит о
птицах. Если верить всему в ней написанному, можно действительно свихнуться.
     15 часов. Не понимаю еще одной  вещи! Мне бы  сейчас следовало бороться
против  отклонения к  югу, но  даже тот несчастный  ветерок, который  иногда
поднимается,  и  тот   дует   точнехонько   с  юга.  В  чем  дело?   Где  же
северо-восточный пассат? Он упрямо дует с юго-востока.
     Сегодня 45 и день; ровно полтора месяца бедняжка Жинетта обо мне ничего
не знает. Еще один потерянный день. К,  счастью, таких абсолютно безоблачных
дней все же немного, а то у меня, наверное,  давно расплавились бы мозги. На
горизонте собирается внушительная гроза.
     Среда 3 декабря. Все надоело. Ветер,  наконец, снова  северо-восточный,
но довольно слабый. Зато перед этим он некоторое  время дул вообще с запада,
это было уже совсем мило!
     11  часов. Ветер вдруг  поднялся и крепчает. Такого ни разу не было  за
последнюю неделю. Только бы он не утих.
     15 часов. Запасы  пресной  воды значительно  сократились. Хоть бы пошел
дождь. Только не очень большой!
     18  часов. Еще одна птица фрегат; за последнюю неделю я  уже потерял им
счет, а "Raft Book" говорит, что  фрегат не встречается  дальше  100 миль от
берега. Будем надеяться, что это относится именно к данной птице, потому что
если  бы это  касалось и других,  то  я давно  бы  уже был  на суше. У  меня
ужасающее  расстройство желудка, и пить  я хочу как тысяча чертей. О! Сейчас
бы выпить залпом литр холодного молока!
     Четверг  4 декабря. На горизонте ничего нового; все еще ничего. У  меня
начинается истощение организма.
     Сегодня ко  мне залетела бабочка. Утром я видел пролетавшую паутинку. В
конце  концов, принимая  все  это  во внимание, земля  никак не  может  быть
далеко. Но нет ни кораблей, ни самолетов.
     Пятница 5 декабря. Земля может быть в нескольких десятках миль, а  я не
могу ее  достичь  -  нет  ветра.  Я  измучен  и  обессилен кровавым  поносом
настолько, что боюсь даже есть. Если так будет продолжаться, лодка, конечно,
доплывет  до берега,  но  доставит  туда мой труп. Солнце печет, на небе  ни
облачка. Я больше ничего не понимаю и не знаю, где я нахожусь. Моя последняя
просьба: если лодка привезет  мой труп, пусть все-таки  кто-нибудь надает от
моего  имени  пощечин  автору  книги  для  потерпевших кораблекрушение.  Она
создана  только для того, чтобы неудачник, имевший  несчастье ее приобрести,
потерял  последнюю надежду на  спасение.  Например, в этой  книге  написано:
"Значительное число птиц фрегатов свидетельствует о том, что земля находится
примерно в  100  милях". Еще  с неделю назад  я их видел немало и с тех  пор
прошел миль триста. Следовательно, автор бесчестный человек, так как либо он
пишет заведомую ложь, зная, что  это ложь,  либо пишет  о том,  чего  сам не
знает, и о чем  бы  ему лучше совсем не писать. Прошу  отхлестать по щекам и
тех, кто дает описание пассатов. Видно, сами они никогда  здесь  не плавали,
разве что с мотором. Передайте им заодно, что в районе Антильских островов в
ноябре - декабре два дня ветер, а десять дней полный штиль.
     Задача: лодка движется со средней скоростью  100 метров в час.  Сколько
времени  потребуется, чтобы пройти 150  км,  отделяющие меня от земли,  если
таковая вообще существует?
     Во всяком случае я раньше умру,  сгорю на солнце, исстрадавшись от жары
и  голода. Все  сговорилось  против  меня. С  утра под  ужасающим солнцем  я
буквально варюсь в собственном соку. Надо мною ни облачка, а  в каких-нибудь
800  метрах  небо  покрыто густыми  тучами.  Просто  поразительно,  до какой
степени нами овладевает на море мания преследования! Кажется, что все против
нас  и  ничего  не ладится. Мелкие  облака едва  двигаются,  влекомые легким
ветром,  у меня  такое  впечатление,  что они нарочно обходят солнце  вместо
того, чтобы пройти  перед  ним, загородив  меня хоть на мгновение  от  этого
горнила.
     Нет  больше сил!  Если я  и  погибну,  это  случится только потому, что
против меня  ополчились и безветрие  и беспощадное солнце. Вчера вокруг меня
бушевал ливень, но  на  меня не упало ни  одной  капли.  Это  жестоко! Парус
лениво полощется. Несомненно, это  пассат. Что такое  зона  пассатов? Район,
где практически  никогда нет ветра.  Подобное безветрие невозможно объяснить
даже предположением,  что меня занесло  в "зону  бурь", так как в это  время
года  она  передвигается  на 5<sup>o</sup>  северной  широты,  а если  бы  я
находился на этой параллели, я бы  уже был на суше. А тут еще этот кошмарный
понос... Теперь, если будет буря, я ни за что не брошу  плавучий якорь. Будь
что будет! Что  я  наделал! И  почему я не остановился  тогда  на  Канарских
островах?
     Жан-Люк, если я умру, так и не доплыв до земли, издай пожалуйста, книгу
с моими записями,  пусть она напоминает  обо мне Жинетте. Недаром я говорил:
"Если  моряки  утверждают,  что  мне  удастся  переплыть  океан,  это плохая
примета". Средиземное море, Касабланка, Канарские острова - все считали, что
это невозможно, а я все  плыл да  плыл.  А  теперь я погибаю самым плачевным
образом. Ах, как некоторые будут торжествовать!
     Бесполезное  полоскание паруса перед  самым носом...  Сегодня, пожалуй,
самый отвратительный день за все плавание, уж лучше буря! Я  бросил  за борт
световую  шашку, мне хотелось проверить,  сколько времени я буду  ее видеть.
Меня  очень тревожит, что  если до сих пор  даже  в совершенно  безветренную
погоду  где-то вверху был ветер, то  сегодня его  уже нет нигде. Неужели так
будет еще восемь дней? Вот уже 32 дня как я не видел ни одного  корабля и 21
день - ни  одного  самолета. Я в полном отчаянии. Джек говорил: "Нас погубят
ветры, бури, тайфуны!" А я погибаю из-за полного штиля. Если бы я мог сейчас
послать сигнал SOS!
     Увы! Какая насмешка!  Ни  одно облачко  не закрывает солнца, а  ведь их
немало. Ничего не понимаю: в небе появились мелкие  облака, которые  несутся
быстро и  низко, а у меня ни дуновения. Так бывало редко даже  в Средиземном
море. Как я хотел бы сейчас принять ванну!
     Суббота  6 декабря. С севера подул довольно  крепкий ветер.  Это лучше,
чем  ничего.  Сегодня  утром еще  раз  видел  трех  тропических  белохвостов
одновременно:  "До берега 60-80 миль". В конце  концов не может  быть, чтобы
автор книги для терпящих  бедствие ошибался  абсолютно во всем. Итак, завтра
или послезавтра я,  может быть,  увижу  землю. Тем не менее, я хочу выразить
свою последнюю волю, потому что не уверен, доберусь ли до суши живым:
     1. Я хочу, чтобы эти записки послужили основой для книги, все авторские
права на которую завещаю  моей  жене Жинетте Бомбар. За справками об истории
возникновения данного плавания прошу обратиться к... (несколько имен).
     2. Распоряжения, относящиеся к жене и дочери.
     3.  Я считаю своим долгом заявить,  что нельзя допускать,  чтобы авторы
книг   для  потерпевших  кораблекрушение  морально  убивали  тех,  для  кого
предназначена  их  писанина.  Перечисляемые  ими признаки близости  земли  -
сплошная ложь, губящая людей. За свою смерть я считаю также ответственными и
тех, по чьей вине у меня нет радиопередатчика.
     В заключение я хочу сказать, то,  что я  погиб, вовсе не лишает надежды
всех  потерпевших  кораблекрушение.   Моя  теория   верна  и  подтверждается
пятидесятидневным  опытом:  на  большее  человеческих  сил  не   хватает.  И
последнее, желательно, чтобы в программы по астрономии для лицеев и школ был
включен также курс практического мореплавания.
     Воскресенье 7  декабря.  На горизонте все еще ничего не появилось. Но я
не думаю, что до берега очень далеко. (Пошел  более четкий почерк). Я должен
добраться! Хотя бы ради Жинетты, Натали, Рено и Анны. Как это трудно!
     Солнце безжалостно. Хочу пить.  Вода  кончается.  Остается  еще  литров
пять.  А сколько  литров  мне  пришлось  тогда  вылить  за борт!  Рыбы ловлю
немного, но все же  мне хватает. Неужели снова придется пить  морскую воду и
рыбий сок, да еще  при таком поносе? Это поистине ужасно.  Вчерашний сильный
ветер отнес меня на 18 миль к югу, удаляя меня таким образом от Дезирады, от
самого близкого берега. Теперь ветер снова очень слабый. Бог знает что!
     Однако  в  "Морском  справочнике"  говорится:   "Наиболее   сильным   и
регулярным пассат бывает с декабря по март или апрель. В этот период он дует
в  наиболее  северном  направлении,  то  есть  с  востоко-северо-востока  на
северо-восток со средней скоростью около 4 по Бофорту" (Антильские  острова,
том 2, стр. 8).
     Чего  только не  печатают типографии!  Поистине, "бумага все  стерпит".
Если  завтра или  послезавтра  земля не  покажется, я окончательно перестану
что-либо  понимать   и  на  все  махну  рукой.  При  отплытии   примерно  на
15<sup>o</sup>20' я  определял  координаты в 12  часов 10 минут.  Сегодня  я
производил вычисления в 15 часов 10 минут; три часа разницы, значит я должен
находиться  на  60<sup>o</sup>20'  западной  долготы.  Дезирад  находится на
61<sup>o</sup>, то есть на 38 миль западнее... Доминика и остров Мари-Галант
на  61<sup>o</sup>20' и 61<sup>o</sup>12',  то есть на  расстоянии  56  и 49
миль. В чем же дело? Даже при скорости всего лишь в 30 миль  в день завтра я
должен  быть  от них в 28  и 19 милях. А поэтому, если земля не покажется на
горизонте  и послезавтра... подаю  в отставку. Хватит! Мне  это уже надоело.
Бедная моя Жинетта! Она, вероятно, сгорает на медленном огне.
     16  часов  30  минут. Положительно все сговорилось  против меня.  Снова
поднялся ветер, но он  гонит  меня  к  югу. Ну почему мне  так не везет? Что
поделаешь,  на  юг  так на юг.  Тут у  меня  чистое поле  вплоть до  острова
Гренады, до которого 240 миль. Жаль, что дрейф так задерживает движение.
     Все говорит о близости земли... кроме появления самой земли. То там, то
тут плавают кусочки  дерева,  косяк  рыбы,  очень похожей на летучую сельдь,
идет за мной по пятам  -  все это не встречается  на большом  расстоянии  от
берегов. Но я-то хотел бы увидеть сам берег!
     Понедельник 8  декабря. Земля еще не показалась,  зато  снова наступило
безветрие. Я  не могу без горечи  думать, что такой тип, как автор книги для
потерпевших  бедствие, пишет брошюру  для  американского флота и в  ней тоже
ошибается  на  каждом шагу. Автор заявляет,  что лишь  однажды птицу  фрегат
видели  за 300 миль от берега: последнюю из этих птиц я видел в среду, но  с
тех пор я уже прошел более 300 миль.
     В субботу утром я снова видел  сразу  трех тропических  птиц.  В данном
случае  автор категоричен:  три птицы вместе - до  берега 60-80 миль.  Пусть
даже 100! Предположим,  что с  субботы до воскресенья я прошел 40  миль и  с
воскресенья  до понедельника  - еще  40,  это минимум.  В  таком случае  мне
остается 20  миль.  Но...  на горизонте  ничего,  и день снова  обещает быть
беспощадно  жарким.  Сегодня  50-й  день   плавания.  Моя  средняя  скорость
составляет 54 мили в  сутки. Вначале я плыл быстрее, последнее  же время, за
исключением одного дня, я прохожу в среднем по 30 миль в сутки. Снова штиль.
     Чтобы  проплыть  550  миль  до  Канарских островов,  мне  потребовалось
одиннадцать дней.  Теперь мне нужно преодолеть расстояние в пять раз больше.
Значит, на это надо положить 55 дней. В таком случае я должен буду причалить
в субботу.
     У меня осталось мало пресной воды,  а морскую воду я пить не могу из-за
сильного  расстройства  желудка. Рыбы  ловлю очень мало: она меня боится.  В
конце концов черт с ней, мне хватает падающей прямо  в лодку летучей рыбы. В
крайнем  случае  цел неприкосновенный  запас, съем  его и  умру.  Тот,  кто,
основываясь на  моем опыте, будет писать книгу для терпящих бедствие, должен
особо отметить,  что  смена  различных видов птиц  указывает на  приближение
земли, однако земля при этом может находиться еще за сотни миль.
     Если  бы я мог точно определить свои  координаты! Мне кажется, что если
бы я  был  уверен, что точно  знаю, где нахожусь - пусть это даже далеко  от
земли, - мне  было бы легче. По  моему, все пароходные  и авиационные  линии
проходят  западнее  островов,  по  Карибскому  морю;  в таком  случае  ни на
самолеты, ни на суда надеяться нечего!
     Как странно сейчас вспоминать, что однажды был такой сильный ветер, что
я даже бросил плавучий  якорь. Теперь парус поднят, и я  его не  спущу ни за
что. Зато ветра больше нет.  Что делать?  Что  делать, чтобы  выйти из  этой
проклятой неуверенности?
     День обещает быть  невыносимо жарким. Ни одно облачко  не хочет закрыть
солнце.  Что  за невезенье! Вокруг меня дождь, а на  меня не падает ни одной
капли,  вокруг  тучи,  а  надо  мной   безжалостное  солнце;  сейчас  период
регулярных пассатов,  а  у  меня один день - ветер, другой день - ветерок, а
затем два-три дня полного штиля. Я почти не продвигаюсь вперед. Вот уже трое
суток, как я вижу сзади себя зеленое пятно от брошенной мною световой шашки.
И так с субботы 22 ноября две с лишним недели почти полной неподвижности. О,
я  это  запомню!  И  какой  же  я  идиот,  что доверился  книге,  написанной
специалистами! Как жаль, что я погибну, так и не сказав им лично все, что  я
о них думаю. Где же этот пассат "регулярный и наиболее сильный"?!  При такой
погоде живым  мне,  конечно, не добраться до земли, хоть она, должно быть, и
недалеко.
     Мне то и  дело  встречаются  кусочки коры  пробкового дерева.  Но парус
полощет. И это когда мне осталось какие-нибудь 30 миль! Или 1500...
     14  часов  30  минут. Ну вот, все  как  вчера: полный  штиль и обвисший
парус. Даешь пассат! Может  мне кто-нибудь  скажет: ничего, зато это признак
того,  что земля близка. Так покажите мне ее! Но  я и завтра не  надеюсь  ее
увидеть, так как вряд ли сдвинусь с места.
     Прошло уже двое суток с тех пор, как я видел эти пресловутые стаи птиц.
Думаю, что восемьдесят-то миль после этого я прошел. Где же земля?
     16 часов.  Хочется искупаться и  заодно осмотреть  днище лодки.  Она-то
должна  добраться до берега, пусть даже через месяц, если только не помешает
какая-нибудь рыба-меч!
     16  часов 30 минут.  Море взволновалось, значит где-то  есть  ветер, но
здесь у меня пока лишь слабое дуновение.  Жара  и жажда. Господи, продли мне
жизнь хотя бы для того, чтобы я мог выпить залпом два литра молока.
     Мне вспоминается, как я принимал ванны вместо того, чтобы их  выпивать.
Мир все-таки плохо устроен. Там я мог  спокойно по рассеянности  не  закрыть
кран. Здесь моя жизнь зависит от десятка литров воды.
     17 часов. До Доминики меньше 40 миль,  но мне ее никогда не достигнуть:
нет ветра. (Дальше совершенно беспорядочным почерком, какого у  меня не было
никогда, написано: "какой ужасный день впереди!").
     Снова произвожу длинный подсчет, начиная со времени первого определения
координат.
     19 октября - 15<sup>o</sup>, время - 12 часов 15 минут.
     14  ноября,  время  -  14  часов  00  минут:  разница 1  час 45  минут,
41<sup>o</sup>, значит пройдено 1568 миль со скоростью 59 миль в сутки.
     8 декабря,  время -  15 часов  10 минут,  следовательно, я  нахожусь на
59<sup>o</sup>, и пройдено с 14 ноября еще 1044 мили  со скоростью 43,5 мили
в  сутки.  Значит, теперь мне  остается 116  миль. Кстати, такое  расстояние
"устроило" бы и моих знаменитых  птиц, тех, что должны появляться  не  далее
200  -300  миль от  берегов. В  таком  случае, судя  по  карте, земля должна
показаться в среду, в четверг или в пятницу... если будет ветер. Пока что он
едва ощутим.
     Вторник 9 декабря.  15 часов.  Со вчерашнего  вечера  с 7  часов, подул
ветерок.  Хоть бы  он не утих! Солнце все так же безжалостно печет. Всю ночь
меня  преследовали  кошмары. Берега не видно,  и  было  бы  чудо, если бы он
появился, так  как я прошел за это время  слишком  малое расстояние. Сегодня
утром  видел еще  трех  тропических белохвостов,  и  они  кричали.  Если  не
ошибаюсь,  птицы  не  должны  кричать, когда  они находятся далеко от земли.
Придумал  меню  обеда, который я  закажу за  счет  одного  моего  знакомого,
державшего пари,  что мне не доплыть. На всякий случай предусмотрел даже три
варианта:  либо  гусиная печенка с  трюфелями, суфле  из  креветок,  утка  с
кровью,  картошка  "пай",  различные  сыры,  омлет  с  ромом  и  вареньем  и
охлажденные  фрукты  в  шампанском;  либо  омар   "термидор",   куропатка  с
трюфелями,  зеленый  горошек,  различные  сыры, блины  "Сюзетт"  (дюжину)  и
охлажденные  фрукты  в шампанском;  либо,  наконец, салат  из  раков, дюжина
улиток,  заяц по-королевски, паровая картошка или козий бок, различные сыры,
омлет с  ромом и вареньем и ананас в креме из кирша. А вина я выбрал  такие:
мускатель,  поммар  28,  вон-романе 1930  года,  мутон-ротшильд  1947  года,
шато-икем 1929 года, старый кюр и в заключение сигару.

        "АРАКАКА". ПРИБЫТИЕ

     Чудо произошло  опять в среду!  В то утро, помню, мне было очень трудно
встать,  Я просыпался обычно с восходом  солнца, но последнее время  уже  не
спешил окинуть  взглядом  горизонт,  так как был  уверен, что он  пуст,  как
всегда. Поэтому я выжидал лежа, словно ночь еще не кончилась, пока солнце не
поднимется выше и  его лучи не начнут жечь мне  лицо. И на этот раз, часов в
10,  я начал  неторопливо  осматриваться, как  вдруг подскочил,  словно меня
ударило током, и воскликнул:
     - Корабль!
     Действительно,  справа  по борту в  двух  с половиной  милях  от  меня,
пересекая  мой  курс,   шел   корабль.  Это  было  крупное   грузовое  судно
водоизмещением примерно  в 7000 тонн.  Оно двигалось на  небольшой скорости.
Меня, по-видимому, не заметили. Я бросился к гелиографу,  чтобы  обратить на
себя  внимание  отраженным лучом солнца, как дети, пускающие зайчики в глаза
прохожим.
     Через некоторое время, которое мне показалось вечностью, меня заметили,
и судно, изменив курс, направилось в мою сторону.
     Настроение мое мгновенно улучшилось. Я почему-то сразу подумал, что это
судно идет в один из портов Антильских островов и  что земля, следовательно,
близко.  Быстро  поднимаю  мой  маленький  трехцветный  флаг, укрепленный на
конце,  весла.  Какова  же  была  моя  гордость,  когда  я  увидел,  как  на
приближающемся  судне трижды приподнялся  и  приспустился флаг "Юнион Джек":
так приветствуют только военные суда,  встреченные в открытом море. Отвечаю,
размахивая  своим флажком.  Но  вот судно  поравнялось  со  мной, и  капитан
поднимает рупор.
     - Нужна помощь? - спрашивает он по-английски.
     Я отвечаю:
     - Скажите, пожалуйста, точное время и точную долготу.
     - 49<sup>o</sup>50'.
     Разница по сравнению с моими расчетами составляла ровно 10<sup>o</sup>,
иначе говоря 600 миль.
     Оглушенный  этим известием, словно ударом молота по голове, в полнейшем
отчаянии, я схватился за весла и начал подгребать к борту судна, лихорадочно
твердя: "Тем хуже! Я вынес 53 дня! Хватит!"
     Капитан спросил:
     - Хотите подняться на борт?
     Я подумал: "Тем хуже, пусть берут на борт, опыт окончен. В конце концов
53 дня в океане - прекрасное доказательство".
     Поднимаюсь  на  борт  "Аракаки",  большого  грузо-пассажирского  судна,
следующего из  Ливерпуля.  Меня встречает  довольно  полный  и  очень  живой
человек небольшого роста.  На  вид  ему лет пятьдесят. Это капитан Картер из
Ливерпуля. Он тотчас же предлагает:
     -  Мы  вас  доставим  вместе  с  вашей  лодкой  в  Британскую Гвиану, в
Джорджтаун.
     Сначала я  соглашаюсь, но  тут же  вспоминаю о случае с  "Сиди Феррук".
Одновременно  я представляю себе,  как мои друзья, булонские моряки,  скажут
мне:
     - Эге! Ты все-таки не переплыл Атлантический океан!
     И тогда 53 дня жестоких испытаний потеряют всякую  цену. Несмотря на то
что  моя теория  получила  достаточное подтверждение,  для  простых людей  и
особенно для мореплавателей сам факт, что я добрался до берега не на  лодке,
означал бы, что опыт не удался. Для того чтобы  мой  опыт  мог спасать жизнь
людей, нужно было обязательно  с честью довести его до  конца. Какую надежду
породило бы среди моряков его успешное завершение!  Поэтому я тотчас же взял
себя в руки  и  попросил  у капитана  некоторое  время  для  размышлений. Он
предложил мне пока принять душ; я последовал его совету с благодарностью. Из
душевой кабинки  я  совершенно случайно услышал  разговор двух офицеров: "От
этих французов никогда не знаешь, чего ждать!"
     Итак, решение принято: буду  продолжать плавание. Мысленно прикидываю -
при  той  же  скорости мне потребуется еще недели три.  Сегодня 10  декабря,
значит  я  буду  на  твердой  земле  числа  3  января;  в таком  случае  для
определения координат мне нужно книгу "Морские эфемериды" на 1953 год.
     Я еще моюсь под душем, когда ко мне приходит капитан и спрашивает:
     - Вы согласитесь немножко перекусить?
     Сначала отказываюсь, но он настаивает:
     - Вы не можете отказаться от горячего завтрака.
     Первый  завтрак  за  53 дня!  О, я  его  хорошо  запомнил: яйцо, совсем
крохотный  кусочек  говяжьей печенки, ложка капусты и немного фруктов.  Этот
более чем скромный завтрак, который впоследствии  кое-кто ставил мне в вину,
причинил моему желудку самые жестокие мучения за все время плавания.
     После того как я позавтракал и отправил телеграмму жене, мне предложили
осмотреть  корабль.   Навсегда  запомнилась  мне   ослепительная  офицерская
кают-компания  с кожаными  креслами. Стол был накрыт для завтрака. Пассажиры
пользовались подлинно британским комфортом. Глядя на все это, я повторял про
себя: "Еще три недели, еще три недели!" Капитан провел меня в помещение, где
находились  карты. Здесь он  показал  мне точное местонахождение и указал на
отклонения, которые необходимо  будет учесть при приближении к  суше. Он дал
мне  морской  альманах со  всеми необходимыми данными на 1953  год и,  кроме
того,  подарил  изумительное  издание Британского  адмиралтейства  со  своим
посвящением.
     И вот, слегка  покачиваясь, но  все  же еще довольно твердо  ступая,  я
направился к перилам. С борта  уже свешивалась лестница, по которой я должен
был спуститься на "Еретик". Капитан был взволнован. Весь экипаж ободрял меня
и  назначал  мне  свидание на  суше.  Когда я  уже  спускался  по веревочной
лестнице, капитан спросил:
     - Что  я могу для вас сделать?  Мне  это просто необходимо!  Что бы вам
доставило удовольствие, какие у вас желания?
     Я вспомнил, что с самого начала пути не слышал Баха, и ответил, что мне
очень  хотелось  бы  в  рождественскую  ночь  послушать  VI  Бранденбургский
концерт.
     - Если  понадобится, я переверну весь мир, но даю вам слово, что в ночь
под рождество вы услышите этот концерт.
     Буксирная  веревка  брошена.  "Аракака"  ждет,  чтобы  я  отплыл  от ее
страшного винта, который может затянуть мою лодку.
     За это время поднялся небольшой ветер, и я поспешил им воспользоваться.
Поднимаю парус и иду на запад.
     Все это продолжалось часа полтора. "Аракака" снова пускает в ход машины
и под оглушающий вой гудка медленно удаляется, трижды послав мне приветствие
своим флагом.
     Милая  "Аракака", я знаю, что буду жалеть о тебе и  говорить: "Почему я
не воспользовался  этим случаем, очевидно последним?.." Но для успеха  моего
опыта  было совершенно  необходимо, чтобы  я  шел  вперед, чтобы я продолжал
путь.  По  правде  говоря, это было  единственное,  чем я  впоследствии  мог
гордиться.
     Возвращаюсь к своему судовому журналу:
     "Среда 10 декабря. В среду со мной почти всегда что-нибудь случается. Я
только что был на корабле, немного  поел  и плыву дальше. Но увы, я нахожусь
всего лишь на 50<sup>o</sup> и мне остается еще 600 миль, то  есть  при моей
скорости  15-20  дней  пути.  Больше  мужества!  Настроение  улучшилось,  но
специалистам я ничего не прощу!
     Теперь  я могу правильно  определить  свою  долготу.  Как  я  ухитрился
ошибиться  и пометить  время отъезда 12 часами  15  минутами, когда было  не
меньше 13.
     Жинетта знает, что я жив, путешествие продолжается.
     Господь бог преисполнен доброты.
     Это был грузовой пароход "Аракака",  следующий из Ливерпуля  в  Гвиану.
Должен признаться, что я едва не остался на борту".
     В  самом  деле,  увидеть  корабль   в  этой   части   океана  -  случай
исключительный, все говорило за  то, что я мог бы плыть до  самой  земли, не
повстречавшись ни с кем. Если б так случилось, я, очевидно, скоро сошел бы с
ума. Убежденный, что земля совсем близко, я бы все  больше времени проводил,
всматриваясь в  горизонт, утомляя  мозг и глаза,  и с каждым днем все больше
падал  духом.  "Аракака", ты  спасла меня не только тем, что  успокоила  мою
семью, ты спасла меня морально!..  Я знаю теперь, где нахожусь. Больше того,
я  могу теперь определять свою  долготу. Дело в том, что капитан показал мне
среди морских таблиц маленькую табличку, называемую  уравнением времени. Она
давала   ежедневную  поправку,   которую  надо   было  отнимать  от  времени
прохождения  солнца через меридиан. Следовательно, мне было достаточно знать
приблизительно час  прохождения  солнца через меридиан,  чтобы  определить с
точностью  до 60 миль свое местонахождение. Теперь я мог, наконец, плыть как
полагается: часы мои были проверены и "Аракака"  подарила мне  новую батарею
для радиоприемника.
     Откровенно  говоря,  ни  в этот день, ни в последующие  мне не хотелось
рыбы. А кроме рыбы,  у меня ничего не было. Вот первые последствия завтрака,
который я съел на "Аракаке"...
     Позднее,  в Париже, один из крупных специалистов-диэтологов сказал мне:
"Если бы  мы знали, что вы что-то  поели  на этом корабле, мы бы  и гроша не
дали за вашу жизнь!"
     Со  мной  произошло  совершенно   то   же  самое,  что   происходит   с
политическими  ссыльными и военнопленными после освобождения. Я  перенес два
режима питания. До этого завтрака на 53-й день пути я питался ненормально. А
затем я просто  недоедал, питался  недостаточно,  потому что рыба  стала мне
противна. Это  естественно: организм  постепенно привыкает  довольствоваться
гораздо меньшим количеством пищи, чем ему положено. Но как  только ему снова
дают  нормальное  питание,  как  только  он вспоминает, что  это  нормальное
питание  существует,  он сдается, как будто говоря: "Я вернулся в нормальные
условия  и теперь могу немного распуститься". Он подобен спортсмену, который
остановился на  полпути и не в  состоянии  бежать дальше. И  вот тут желудок
приходит в отчаяние... Фотографии доказывают, что за последние 12 дней моего
плавания  после  встречи  с  "Аракакой" я  похудел  гораздо  больше, чем  за
предыдущие 53.
     Я  теперь  точно  знаю,  что  надо  думать  о  книгах  для  потерпевших
кораблекрушение, о советах по навигации, о признаках приближения земли - обо
всех  этих   плывущих  щепках,  бабочках,  паутинках,  мухах  и  птицах.  Не
прогневайтесь,   авторы  вышеупомянутых  книг,  но  птица  фрегат,  которая,
возможно, и  не проводит ночи в  море, во всяком случае  встречается за 1500
миль от земли.  В ваших  книгах также  сказано, что фрегат не ловит рыбу для
собственного  пропитания, а я своими глазами видел, как он хватал в  воздухе
летучих рыб, которых золотые макрели выгоняли из моря.
     Почему  произошла ошибка в моих навигационных  расчетах? В первый раз я
определил свое  местонахождение,  отъезжая от Канарских островов. Море  было
очень неспокойно, и я принял гребень волны за линию горизонта. По счастливой
случайности я правильно нашел широту, но  ошибся временем.  Поэтому я решил,
что нахожусь на 15<sup>o</sup> западной долготы  в 12 часов 15  минут,  а на
самом деле я был там в час  дня.  Отсюда ошибка  в поправке на 45  минут, то
есть  на  10<sup>o</sup>.  Отныне  я  отправлюсь  в  своих  расчетах  не  от
60<sup>o</sup> западной долготы, а от 50, где я нахожусь в действительности.
Таким образом, мне остается пройти еще 700-800 километров.
     Я  хотел достичь  французской земли, тем более, что именно  на западном
побережье французских Антильских островов расположен единственный защищенный
порт. Следовательно,  я  должен был держаться широты  Мартиники  и  только в
крайнем случае, если поднимется северный ветер, отклониться до Барбадоса. Я,
конечно, все-таки рисковал, что меня отнесет южнее этого английского острова
и что придется плыть еще 500 километров до самого континента.
     Через три дня после встречи  с "Аракакой" установилась какая-то нелепая
погода, самая нелепая со времени отплытия. С  утра  опять  был полный штиль,
хотя мохнатые  облака  неслись почти  над  самой  моей  головой.  Однако мое
суденышко не двигалось, и я  целый день бесился, глядя, как быстро они летят
к берегам земли.
     К счастью,  в  тот  день  я не был  одинок:  у меня  появился  спутник,
несколько  стеснительный, но все же спутник. Началось с того, что я  услышал
слева от  лодки громкое сопение. Поворачиваю  голову,  и  вижу,  что  ко мне
плывет  крупный кит.  Вначале  я боялся, что этот  славный  гигант  подойдет
слишком  близко  и, приласкав мою  лодку хвостом, вызовет опасную аварию. Но
кит  оказался  умницей  и  не подходил  ближе,  чем  на  3-4  метра, хотя  и
маневрировал около меня целый день.  Вечером  он  торжественно  удалился,  и
больше я его не видел.
     Тем временем приближалась буря. В час ночи первые большие волны  начали
играть моей скорлупкой. Океан не щадил меня в последние дни пути. До сих пор
я перенес  в общей сложности двадцать штормовых дней, но за это  время  вода
лишь  дважды  наполняла  мою лодку.  А  за  оставшиеся  двенадцать дней  мне
пришлось  "принять ванну"  четыре  раза.  Хорошо еще,  что  я сумел улучшить
технику   осушительных  работ:  как  только  лодка  наполнялась,  я  начинал
вычерпывать воду шляпой, в которую входило 2-3 литра, а  затем уже  завершал
работу  туфлей.  Как  известно, чаще  всего именно  самые  простые  средства
оказываются наиболее действенными в борьбе со стихиями...
     С  какой радостью я  увидел,  что парус, наконец, надулся  так,  словно
хотел  лопнуть! Как приятно было  вновь услышать характерный шум, говорящий,
что лодка идет с  максимальной скоростью приблизительно  в три узла. Лага  у
меня не было, и скорость хода я определял по шуму воды за кормой.
     Чем  больше  миль  оставалось   позади,   тем  больше  я   боялся,  что
какая-нибудь глупость случится со мной у самой цели. Я постоянно помнил, что
достаточно  лишь  одной волны, чтобы  меня  погубить. Это было невыносимо! К
чему  тогда  все  перенесенные  страдания!  На   море  никогда  нельзя  быть
совершенно  спокойным.  И  тем не  менее,  в  моих ушах  до  сих  пор звучит
радостный клич, который я испустил, когда засвистел ветер!
     Я спал  счастливым сном, как  вдруг проснулся  с ощущением,  что вокруг
творится что-то неладное. Вскакиваю и  вижу: около самой  лодки  поверхность
моря  бороздят сверкающие следы огромной рыбы. Кто это, рыба-меч или  акула?
Не знаю. Чудовище ведет себя на этот раз необычно: оно  бросается  на меня и
проходит под самой  лодкой, задевая за нее спиной. Такая игра продолжалась 6
часов. В отчаянии  я  уже  хотел атаковать  непрошеного гостя,  но он  вдруг
исчез, так же внезапно, как и появился.
     На  следующее  утро, хотя в  лодку  за ночь не попало ни одной волны, я
проснулся промокшим. Стало очевидно, что лодка начала протекать. По-видимому
ночной  гость  исцарапал резиновое дно своей грубой,  как наждачная  бумага,
кожей.   Нужно  было  как  можно  скорее  кончать  плавание:  положение  мое
становилось  всерьез  незавидным!  Разумеется,  бортовые  поплавки  остались
нетронутыми и воздух  в них держался великолепно,  но устранить просачивание
воды  сквозь  мельчайшие  царапины  в  дне  было  совершенно  невозможно.  Я
предпочел бы  настоящую  дыру. Через каждые 5  часов,  когда  вода достигала
уровня деревянного настила, мне приходилось ее вычерпывать. Так продолжалось
десяток дней - последние дни пути.
     Птиц становится все больше,  их породы все  разнообразнее.  Наконец, 13
декабря, показалась первая чайка. Я почувствовал себя как дома.
     В тот же день мне представился  случай увидеть и заснять  на кинопленку
фантастическую сцену.  Много дней  около меня летала одна  из самых красивых
морских птиц  - птица фрегат. Иногда она бросалась  вниз,  чтобы схватить  в
воздухе летучую рыбу. Я часто спрашивал себя, каким образом фрегат угадывает
место, откуда его  добыча должна  взлететь в воздух? В тот день  меня словно
осенило: фрегат ловил  летучих рыб  вместе с дорадами. В определенный момент
дорады бросались в  самую гущу стаи. Летучие рыбы в  испуге  выскакивали  из
воды, а дорады  продолжали их преследовать, высоко подпрыгивая над  волнами.
Как только фрегат  видел,  что  охота началась, он падал вниз и  всякий раз,
взмывая  в небо, держал в клюве рыбу. Поднявшись на большую высоту, он вдруг
ронял свою добычу, затем стремительно пикировал, чтобы  очутиться под ней, и
снова подхватывал  рыбу  прямо в широко раскрытый клюв. Так птица фрегат ест
свою добычу налету.
     Но еще  интереснее  было  наблюдать, как летучие  рыбы и птицы мчатся в
воздухе параллельным курсом. С помощью киноаппарата я  попытался запечатлеть
эту удивительную сцену.
        x x x
     Легкий  завтрак,  съеденный  мною  на  борту  "Аракаки",  вызвал  самые
неожиданные  последствия. На следующий день ужасное расстройство желудка, от
которого  я очень  страдал,  почти  прекратилось, хотя следовало бы  ожидать
обратного, потому что и фрукты,  и капуста слабят.  Но другой  результат был
еще удивительнее и главное чувствительнее: только после 10 декабря, когда  я
съел этот пресловутый завтрак, я понял, что такое настоящий голод! Схватки в
животе не прекращаются!  Я  съедаю в день  столько  же, как  и  до встречи с
кораблем,  но  меня  одолевает голодная зевота, чего раньше, в предыдущие 50
дней, никогда не было. По ночам меня преследуют "гастрономические"  кошмары.
Чаще всего повторяется один и тот же  сон - курица с рисом. Почему?! Понятия
не имею!
     20  декабря  я провел в  воспоминаниях обо всех пирушках,  в  которых я
участвовал  после войны, и особенно о  тех,  что были непосредственно  перед
отъездом.  Я  рассчитал,  что  мне  осталось  провести  в море,  если ничего
особенного не  случится, приблизительно столько же дней, сколько я  провел в
Касабланке,  и  теперь, принимаясь за  свой планктон  или  рыбу,  всякий раз
вспоминаю о  том,  что  я  ел  в  соответствующий день  на суше.  Получается
примерно следующее: "Сегодня я завтракаю в  Адмиралтействе: подают жаркое из
зайца. Обедаю у врачей Касабланки: почки под белым вином"...
     Наконец-то,   я   перебрался  на  новую  карту!  Свернув  общую   карту
Атлантического океана, я  обозначил свое местоположение на специальной карте
Карибского  моря.  Поразительно,  до  какой  степени  более крупный  масштаб
создает впечатление, что пройдено большее расстояние.
     В честь перемены карты я бросил в море последнюю  записку в бутылке для
планктона. В  ней  говорилось:  "Опыт  удался,  задача  практически  решена.
Нашедшего записку просят отослать ее... и т. д..."
     Любопытно, попадет ли к адресату хотя бы одна записка, доверенная  мною
океану?
     Я считал, что уже приехал. 21 декабря, к концу дня, за кормой появилась
рыба  метра  в  полтора длиной  с заостренной  мордой  и пастью, вооруженной
внушительными  зубами.  Это барракуда.  Она  посматривала  на меня  так, как
смотрит  лакомка на вкусное  блюдо. Сначала  я  швырнул в нее  мулинетом[1],
удерживая его  за  веревку.  Таким способом я обычно  пугал акул, которые  в
подобных  случаях немедленно  удирали.  Но эта "рыбка"  даже  не  дрогнула и
продолжала преследовать меня с видом, не предвещавшим ничего доброго.  Тогда
я  привязал  свой нож-гарпун  к подводному ружью  и после двух-трех  попыток
глубоко  вонзил его в тело рыбы. Так  закончилось единоборство с барракудой,
храбрости  которой я  отдаю  должное, но  чье жесткое мясо я так и  не сумел
оценить.

     1 Прибор для измерения скорости течения.

     22  декабря  я  проснулся  перед  самым  восходом солнца и  был  крайне
удивлен, когда увидел, что меня только что обогнало большое грузовое  судно.
Я находился как раз на его пути и  было  невозможно меня не заметить.  Решив
послать весточку своим,  я зажег бенгальский огонь, чтобы  вернуть  судно  и
выяснить, почему оно прошло мимо.  Но корабль  медленно уходил все дальше. Я
подумал, что никто  не видит бенгальских огней.  Схватив последний, я бросил
его высоко в  воздух... Он описал длинную блестящую дугу... Корабль повернул
и  пошел  обратно. Приблизиться  к  нему  оказалось гораздо  труднее,  чем к
"Аракаке",  так  как море  было более неспокойным.  Это оказался голландский
пароход,  направлявшийся в Порт-оф-Спейн  на  английском  острове  Тринидад,
самом южном из  Антильских островов. Я хотел  попросить сообщить  на острова
Мартинику  и  Барбадос  о  моем  скором  прибытии.  И,   кроме  того,  взять
какое-нибудь  кушанье, приготовленное  не из  рыбы, чтобы  достойно отметить
рождественскую ночь, если я не высажусь до тех пор на землю.
     Капитан встретил  меня  очень  любезно  и  предложил  мне  чашку  кофе.
Координаты мои подтвердились: я действительно находился на 13<sup>o</sup>50'
северной широты и 58<sup>o</sup>20' западной долготы.
     У нас с капитаном произошел следующий разговор:
     - Как это вы ухитрились пройти мимо и не заметить моей лодки?
     - Мы ее заметили. Мы подошли совсем близко и обошли вокруг, но, не видя
никаких признаков жизни,  подумали, что это  брошенная спортивная  лодка,  и
продолжали путь. Только ваши сигналы заставили нас вернуться.
     - Вы говорите, никаких  признаков жизни! А поднятый парус, спущенный  в
воду  руль, радиоантенна -  разве это  не  признаки  жизни? Вы не обнаружили
меня, пока  я вам сам  не представился.  А если бы я действительно  потерпел
кораблекрушение, лежал там полумертвый  и  не мог даже  позвать  на  помощь?
Неужели вы бы оставили меня погибать?
     Очевидно, капитан об этом просто не подумал. Невероятно" но ему даже не
пришло в голову дать гудок, чтобы посмотреть, не откликнется ли кто-нибудь.
     И пусть  читатель не думает, что  это исключительный случай! Мы  еще  в
Средиземном море заметили, что для  пассажирских  судов  расписание - важнее
всего, важнее  даже жизни потерпевших кораблекрушение. Это  не корабли,  это
морские трамваи.  Они  останавливаются  лишь  в  том  случае, если  пассажир
заметит что-нибудь подозрительное, а иначе трамвай пройдет своим путем.
     Я снова сел в лодку и, отметив на карте свое местонахождение, убедился,
что наступил последний этап. Мне оставалось пройти приблизительно 70 миль на
юго-запад,  чтобы  достигнуть  северного  побережья  острова  Барбадос.  Дул
сильный  ветер,  и, рассчитав свою примерную  скорость, я надеялся  заметить
сигнал маяка на северной оконечности острова  между полночью и  двумя часами
ночи по Гринвичу.  Белый с двойными проблесками свет этого маяка виден на 20
миль.
     За день я очень устал. Прекрасно понимая, что берег еще  слишком далек,
я, словно в надежде на чудо, никак не мог оторвать глаз от горизонта.
     Первую половину ночи я спал довольно хорошо, затем проснулся и встал на
последнюю  вахту. В половине  первого внезапная световая  вспышка  разорвала
небо. Почти тотчас же за ней последовала вторая. Я бросился к хронометру. Не
прошло  и  десяти секунд,  как  новая вспышка осветила  облака.  Впервые  за
последние 65 дней я вновь обрел связь с землей. Это были отраженные облаками
лучи маяка.
     В это время  я должен  был находиться примерно  в 16 милях от  северной
оконечности острова  Барбадос, и  для того чтобы  решать вопрос,  как  лучше
подвести  лодку  к  берегу, в  моем  распоряжении  было еще по  меньшей мере
полсуток. Следовательно,  я  имел  возможность  поспать,  но,  взволнованный
близостью того, во  что  уже перестал  верить, я  продолжал сидеть  на борту
лодки  и  с  глупейшим  видом  взирать  на  регулярные  вспышки,  машинально
отсчитывая секунды. Каждый раз они производили на меня впечатление  чуда. Не
так ли  это было и в самом деле?  Прошло не менее двух  часов,  пока я сумет
окончательно убедить себя, что все это мне не снится.
     Для  тех, кто  впервые  подплывает  к Барбадосу,  его  восточной  берег
совершенно  неприступен.   В  самом   деле,   северная  часть  этого  берега
представляет собой  скалы, о  которые беспрестанно разбиваются волны. Южнее,
параллельно берега тянется цепь рифов протяженностью около мили,  отделенная
от острова узким фарватером. Эта цепь прерывается многочисленными проходами,
но воспользоваться ими может только тот, кто с ними хорошо знаком.
     Именно здесь, в начале XVIII века знаменитый Сэм  Лорд, местный сеньор,
устроил  западню.  Он  посадил  два параллельных  ряда кокосовых  пальм,  на
которых повесил красные  и белые фонари. Корабли,  принимавшие эту декорацию
за вход в  порт, разбивались  о  рифы.  В  тот  же момент  Сэм  Лорд подавал
команду,  и его черные  рабы вырезали весь экипаж,  не оставляя  в живых  ни
одного свидетеля.  Если  кто-либо  из рабов возвращался, не принеся ни одной
головы,  его  тут  же убивали.  Таким образом, в их  беспощадности  Лорд был
уверен.  Груз кораблей  продолжал  увеличивать  его  богатства,  которые  со
временем достигли сказочных размеров.
     Итак,  этот  берег для меня был закрыт. Мне  оставалось  два  варианта:
попытаться причалить у небольшого, длиною в 7  километров участка  северного
берега,  или, обойдя остров,  бросить  якорь с западной стороны  и с помощью
гелиографа вызвать лоцмана из порта Спейгтауна.
     Стало светать, и  я с удивлением заметил, что  нахожусь гораздо ближе к
берегу, чем предполагал. Остров  был  от меня  уже в каких-нибудь 4-5 милях.
Мною овладело волнение, весьма отличное от того, что я испытывал при подходе
к Канарским островам. В самом деле,  шансы на то,  что мне удастся  обогнуть
северную  оконечность  острова,  избежав  смертельной  опасности  восточного
берега,  были настолько же проблематичны, как и мои шансы 3  сентября, когда
мне было, наоборот, необходимо, чтобы мою лодку вынесло на берег.
     Впервые за все это плавание я спустил в воду кили, чтобы встав к  ветру
бортом, успеть обойти самую северную группу скрытых за брызгами скал.
     Адмирал  Соль  предупреждал  меня,  что   мне   следует  быть  особенно
осторожным в момент  подхода к земле. В  свою  очередь я хотел бы, чтобы мой
опыт в этом отношении также пошел на пользу потерпевшим кораблекрушение.
     Друг  мой,  терпящий  бедствие! Когда ты, наконец, увидишь землю,  тебе
покажется,  что все твои несчастья окончены. Было  бы на  самом деле слишком
глупо,  чтобы  земля,  в которой  все твое  спасение,  тебя погубила. Но  не
торопись!  Нетерпение  может  все  испортить.  Останови  лодку,  внимательно
осмотрись  и выбирай. Помни, что "90% несчастных случаев происходит в момент
высадки на землю".  Необходимо, чтобы  ты  нашел  место,  где  море наиболее
спокойно и где берег песчаный, а  не скалистый. Скалы - твоя смерть. Поэтому
обрати  внимание на цвет моря:  белые  барашки,  признаки  сильного  прибоя,
должны  вызвать у  тебя опасения - за  ними скрывается  риф.  Доверяй только
свободным пространствам без подводных скал и водоворотов.
     Обогнув  северную  оконечность острова,  я  стал  подавать  гелиографом
сигналы  фермам и  сахарным заводам, выстроившимся здесь вдоль побережья.  В
этом месте волны не разбивались, но катились внушительным валом. И вдруг мне
стало  очень страшно: я  шел вдоль берега на расстоянии примерно  в полмили,
когда  заметил у самой земли баркас с  пятью мужчинами,  делавший бесплодные
попытки выйти в море. Может быть, меня увидели и спешили ко мне на помощь по
бушующим волнам? Какой  ужас! Падающая волна обрушилась на  баркас, и, когда
вода с него схлынула, людей в нем не было. Я чуть не  сошел с ума. Вероятно,
эти люди  считали  меня в  опасности и теперь  я буду причиной их  смерти! Я
поплыл к ним так быстро,  как мог.  Подойдя поближе, я увидел, что  это были
негры,  рыбаки, которые  меня  совсем не видели и  которые ежедневно, рискуя
жизнью, выходят сражаться с бурным морем. Блуждая среди прозрачных волн, они
высматривали морских ежей и ныряли  за  ними, не обращая внимания на  волны,
хотя их могло выбросить на песчаный пляж за 200 метров отсюда.
     Я находился в 300 метрах от этого пляжа и хотел подвести к  нему лодку.
Мне понадобилось на это больше 3 часов.
     Теперь, когда я обнаружил песчаный берег, опасность для жизни миновала:
я  благополучно привел к  цели свое  суденышко  и все, что на нем имелось. В
особенности  я  оберегал свои драгоценные записи,  которые может быть спасут
сотни жизней.
     Я был очень истощен и  поэтому задача моя была особенно  трудна. Как на
всех песчаных отмелях африканского побережья и Антильских островов сила волн
здесь периодически то увеличивается, то уменьшается; этот период  различен в
зависимости от  типа отмели. Наиболее опасными являются либо  седьмая,  либо
шестнадцатая волна - их надо избегать во что бы то ни стало. В данном случае
самой сильной была седьмая волна.
     Ветер дул сбоку, и я повернул лодку кормой к земле. С третьей  волной я
взял курс на берег. Когда подошла пятая, я  снова развернул лодку и поставил
ее носом, так, чтобы она лучше приняла грозно подвигающийся седьмой вал. Так
мало-помалу  я сблизился с  землей, каждый раз  разворачиваясь перед седьмым
гребнем, который становился все более опасным. Рыбаки  заметили меня, но еще
не осознали  странности  моего  появления  - они не догадывались, что с этой
стороны  моя  лодка  могла приплыть только  от  далеких берегов их  предков.
Вскоре  меня  окружили  три  лодки,  и  началась  беседа  на  фантастическом
английском языке.  Три  негритенка влезли на  борт "Еретика". Впервые за все
время плавания по Атлантическому океану у меня  появился экипаж!  Однако они
мне  доставили немало беспокойства, всюду  лазая, шаря и заглядывая то туда,
то сюда.  Один из них потребовал мои часы,  но обнаружив, что их тиканье еле
слышно,  скорчил  презрительную  физиономию.  Другой  заинтересовался куском
мыла,  который он, казалось,  собирался съесть.  Третий схватил  бинокль, и,
приставляя его к глазам обратной стороной, пытался обозреть горизонт. Я  ему
объяснил, что  бинокль полон  воды. Тогда он принялся  его  трясти, как  это
делают, когда хотят опустошить бутылку до последней капли.
     Как ни велика была моя радость, я все  же начинал серьезно беспокоиться
за  две  вещи:  за удочки и  особенно  за  продукты,  которые  мне  хотелось
доставить нетронутыми  до  первого  полицейского участка.  Но я  был слишком
усталым,  а  поэтому решил  просто  найти двух  трех  свидетелей,  способных
подтвердить целость упаковки моего неприкосновенного запаса.
     "Еретик" все  еще  находился метрах  в  двадцати  от пляжа, который  из
желтого  сделался  черным  от  любопытных. Рыбаки  советовали  мне дождаться
отлива, уверяя, что тогда волна будет значительно меньше. В действительности
же  им хотелось успеть  как  следует  обшарить  мою лодку  до того,  как она
попадет в руки  толпы, ожидающей на  берегу. Но желание вступить на  твердую
землю,  вдохнуть  ее запах, почувствовать  горячий  песок оказалось  сильнее
всего.  За свое судно я  не беспокоился, а непослушный  экипаж измучил  меня
вконец.  Поэтому  я  схватил плавучий якорь,  прыгнул в воду и направился  к
берегу вплавь.  Сотни  собравшихся  бросились  навстречу и  вытянули меня на
сушу. Как только я встал  на ноги, земля подо мной закачалась, но все же это
была земля, и моя радость была так велика, что  я на некоторое время забыл о
муках, причиняемых мне голодом.
     На  одно обстоятельство  я хочу  обратить  особое внимание  потерпевших
бедствие.  Необходимо,  чтобы  первая трапеза ни  в  коем случае  не была ни
слишком  поспешной,   ни   слишком   обильной,  иначе  она  может  оказаться
смертельной. Ты можешь принять все, что тебе  предложат из жидкого, но, брат
мой, остерегайся твердого: это беспощадный враг твоего слабого кишечника. Ты
вырвал свою жизнь у моря, не отдай же ее так просто на земле.
     Узнай, как и я, что тяжелая борьба  с голодом  сменяется тотчас, как ты
ступишь на берег, борьбой против переедания.

        ЗЕМЛЯ

     Итак, я вступил на землю Барбадоса.  Земля оказалась весьма  непрочной,
так как это  был зыбучий песчаный пляж. Как я удержался на ногах, до сих пор
не знаю, но я даже шел по нему, и он мне казался землей обетованной.
     Нелегко мне было уследить  за своими вещами: туземцы смотрели на каждую
мелочь,  словно  это  был  божий  дар  и проявляли пренеприятное  стремление
считать  своим все, что им удавалось  схватить.  Портсигар,  подаренный  мне
женой   капитана  Картера,  был   опустошен  в  одно  мгновение.  Кто-то  из
"встречающих" завладел  моим подводным ружьем, которое,  кстати, было теперь
без стрел, и старался  сообразить, на что можно употребить эту вещь. Когда я
сказал,  что  дарю ему ружье, он  был крайне  польщен. Другой схватил старую
рубашку, а третий объяснил  мне знаками, что мои часы  ему очень нравятся. А
когда  я стал объяснять,  что они у меня одни, он показал на ручной компас и
сказал:
     - Но вот же у вас вторые!
     Какая-то  женщина завладела мылом для морской воды,  уверенно откусила,
но  тут же  скорчила такую гримасу, что сразу стало  видно: это  мыло не так
вкусно,  как обычное.  Между тем  я  мало-помалу  доставал  из  лодки разные
предметы, складывая отдельно  те, что наиболее пострадали от  воды: когда  я
перебирался через песчаную отмель, мое суденышко наполнилось водой до краев.
Когда с помощью  "добровольцев" была вытащена запечатанная банка, на которой
туземцы увидели слово "продукты", казалось все вокруг заголосило:
     "Фуд! Фуд!". [1]

     1 Фуд (англ.) - пища.

     Тут я  с ужасом  понял, что за  всем уследить у  меня  не  хватит глаз.
Каждую  минуту я  ожидал, что  банка с  продуктами будет взломана. Если даже
внутри  все останется нетронутым, все  равно для доказательства моей  теории
это будет катастрофой. Подошел  полицейский и сообщил мне, что до ближайшего
участка три километра. Я должен был  приложить  нечеловеческие усилия, чтобы
проделать весь этот путь пешком. До  сих пор не могу понять, как я дошел. Но
все  же у меня хватило рассудка и сил немедленно засвидетельствовать целость
моего  неприкосновенного  запаса.  Поскольку  для  этого нужны  были  люди с
определенным уровнем интеллектуального  развития, свидетелями стали школьная
учительница (она же по совместительству местный пастор) и полицейский. Затем
я роздал  американские консервы, снискав этим благодарность желудков местных
жителей.
     Позднее меня упрекали за то, что я не  опечатал немедленно свой судовой
журнал,  чтобы  доказать,  что  я  не  подделал впоследствии  свои  расчеты.
По-видимому те,  кто обращается ко  мне с подобными упреками, совершенно  не
представляют, как чувствует себя человек, вступивший на берег после 65 дней,
проведенных в полном одиночестве и почти без движений. Представить это, сидя
дома в пижаме, конечно, нелегко.
     Медленно,  подталкиваемый  со всех сторон туземцами,  останавливаясь на
каждом повороте,  чтобы выпить стакан воды (до такой степени я был обессилен
и так потел), я двигался к полицейскому  участку. Было совершенно  ясно, что
начальник участка, глядя на меня, задумался, с кем он  имеет дело: с крупным
преступником или  с каким-то бесстрашным мореплавателем? На всякий случай, с
великолепной  корректностью британского  полисмена-отца  всякого доверенного
ему человека - он предложил мне чашку чая  и хлеб с  маслом. Началась борьба
против  "излишеств"  питания;  я  довольствовался  чаем,  в который  положил
побольше сахара.
     Улица  представляла  живописное зрелище: здание  полиции было  окружено
многими сотнями людей в  ярких одеяниях, столь популярных среди жителей этих
островов.
     Наконец,  в  11  часов  меня  вызвал  по  телефону сам  полковник Реджи
Мичелин,  верховный полицейский комиссар всей  английской  части  Антильских
островов.  Это,  видимо,  произвело  на  начальника   участка  благоприятное
впечатление и он предложил мне душ.
     Верховный комиссар  полиции сообщил, что за мной заедет машина, которая
отвезет меня в Бриджтаун.
     Около двух часов пополудни я уже был  в  столице  острова. Прежде всего
спрашиваю:
     "Блуждающая нимфа" здесь?
     - Она прибыла  еще 1  декабря,  то есть 23 дня назад, и,  по-моему, уже
отплыла.  Она  должна  заехать  за Энн  Дэвидсон,  которую ждут  на  острове
Антигуа.
     Мне стало ясно, что во  время разговора с капитаном "Аракаки" произошло
маленькое  недоразумение.   Когда   он  меня  спросил,   где  я  рассчитываю
высадиться;  я  ответил:  "На  Антилах".  Англичане  же  называют Антильские
острова Вест-Индией. Поэтому  он подумал, будто я хотел сказать "Антигуа", и
решил, что я собираюсь высадиться именно на этом острове. Значит, меня ждали
там; мои друзья Стэниленды  очевидно решили, что на Антигуа они  встретят  и
меня и Энн Дэвидсон. Однако кто-то из присутствующих сказал: "А мне кажется,
что эта яхта все еще здесь".
     Наконец,  меня  принял  полковник,  типичный  англичанин,  моложавый  и
энергичный.  Здесь  же был и французский  консул  г-н  Коллинс. Не  успел  я
объяснить,   что   через   несколько   дней,   немного  отдохнув,  собираюсь
возвратиться во  Францию, как подъехала машина,  а в ней  трое моих  друзей:
Джон,  Бонни и Винни. Завидев меня,  они испускают радостные вопли  и тут же
объявляют,  что,  если  я соглашусь,  то  смогу  жить  на  их  яхте.  Весьма
довольный, я принимаю это приглашение.
     Вместе  с ними приехал городской врач,  доктор Дэвид Пэйн,  которого  я
попросил   подвергнуть   меня   немедленному  медицинскому  осмотру.   Пусть
результаты  моего путешествия  будут  всем  известны. Тогда я  еще  держался
молодцом: мог стоять,  даже немного  ходить  и подниматься  по  лестнице. Но
через несколько дней начали серьезно сказываться последствия  неподвижности,
длительного  одиночества  и  ненормального  образа  жизни,  который   я  вел
последние месяцы.
     Наконец,  со  всеми  таможенными формальностями  покончено.  С  помощью
нашего милого консула отправляю  несколько телеграмм во Францию. А к 6 часам
вечера  я   уже  на  "Блуждающей  нимфе".  Труднее  всего  бороться   против
"излишеств" питания.  В течение по крайней мере недели я могу позволить себе
лишь  жидкую  пищу.  Я удаляюсь в  свою каюту  в  крайне  нервном состоянии:
совершенно не могу спать. Начинаю возиться с радио: снимаю нейлоновый чехол,
предохранявший его  от  брызг,  тщательно протираю мой приемничек,  чтобы он
прибыл во Францию в полном порядке.
     Около  10  часов  вечера  я  сижу  и  медленно вращаю  ручку настройки,
стараясь  поймать Би-Би-Си,  и  вдруг к  величайшему удивлению моих  друзей,
голос диктора Би-Би-Си объявляет по-французски:
     "Доктор Бомбар, мы получили  телеграмму капитана  "Аракаки". Благодарим
вас за подвиг,  который вы совершаете ради  спасения всех терпящих бедствие.
Мы  знаем, что  сейчас на  своем  "Еретике" вы  плывете  в открытом  океане.
Слушайте  заказанный  вами Бранденбургский концерт  завтра вечером в это  же
время на таких-то и таких-то волнах".
     На следующее  утро радио  Би-Би-Си,  предупрежденное о моем прибытии на
Барбадос,  еще  раз  подтвердило,   что   заказанный   мною  концерт   будет
передаваться этим  вечером. Одновременно я получил еще два известия, которые
были для меня самыми приятными после телеграммы от жены: