с тобой - случайность, Арсеньев грустно улыбнулся. - Что ж, говорят, молчание тоже немалый талант, - с раздражением буркнул Фитилев, - Ты им овладел в совершенстве. - Я молчал потому, что боялся - в рожу ему надаю, - с обидой выговорил Арсеньев. - Руки чесались с подлецам расправиться! - Ну, ну, так уж и драться! Одно понятно: Подсебякин - личность дрянная. У честных людей бывают слабости, но подлецы с виду всегда безупречны. Фитилев попыхтел потухшей трубкой - Что ж, как говорится. "Счастью не верь, а беды не пугайся. Беда вымучит, беда и выучит" Подождем движения вод. Я помогу тебе. Кстати, у нас, стариков, дружба ценится, видать, дороже... Скажи, хочешь работать по судоподъему? Ты хороший водолаз, сам тебя учил, знаю. И расчеты осилишь. Англичане говорят: "После падения с лошади лучше всего встать и немедленно снова сесть в седло". Умно! Понял? - Еще как! Постой, постой, поднимать затонувшие суда - это интересно! - Одно помни, больше так не ошибайся. Твое военное звание - старший лейтенант? - Так точно, товарищ капитан-лейтенант! - Ну, а студеноморские льды, товарищ старший лейтенант? - И со льдами расправимся! - Вот это люблю! Не сдавай позиций. А то некоторые, осердясь на вшей, да и шубу в печь! Арсеньев первый раз за весь вечер рассмеялся. - Спасибо, Василий Федорович, батя... - Полно, полно! Мужчины обнялись и расцеловались. - Вот уж не ждала от вас нежностей! - удивилась неожиданно вошедшая в кабинет Ефросинья Петровна. - Целуются, словно барышни. И пить ничего такого не пили... Идите в столовую, Наташенька беспокоится. - Ладно, старуха, не твое дело. Бывает, и без водки поцеловаться можно. Спокойной ночи, Серега. Иди, иди. Он ласково выпроводил из дверей Арсеньева и долго сидел, попыхивая трубкой. ГЛАВА ВОСЬМАЯ НА КОРАБЛЕ ПОЯВИЛИСЬ ПРИЗРАКИ Море шумит. По морским просторам лениво катятся волны. Летают чайки. Распластав крылья, чайки кружат в воздухе, высматривая добычу. Иногда птицы смело садятся на неподвижный корабль. Они привыкли к безмолвной громаде. Пронзительно гомоня, чайки усаживаются по закраинам палуб, влетают через разбитые иллюминаторы в пустые помещения, пестрят на, мачтах, на высоких надстройках. Мертво и пустынно на заброшенном лайнере. Стальной остов стойко отражает яростный натиск волн, но непогоды потрепали корабль: остались без стекол иллюминаторы, спасательные шлюпки, подвешенные на металлических балках, разбиты, погнуты железные стойки и поручни трапов. ...Вечереет. Но до темноты еще далеко. С запада упрямо наползают дождевые тучи. Порывистый ветер гонят к берегу крутую зыбь, сердито срывая пенистые гребни. Наталкиваясь на борт затонувшего гиганта, волны взлетают кверху и шумно отступают. Мимо железного острова одно за другим идут рыбацкие суда, добычливо загруженные рыбой, и кажется, вот-вот их зальет волной. На ветру паруса молодецки выпятили грудь. Суда спешат в спокойную воду, за надежный волнолом из каменных глыб. Позади всех ныряет в волнах небольшой парусно-моторный бот "Медуза". На корме сгрудились четверо рыбаков в непромокаемой одежде и зюйдвестках. Ветер швыряет в людей тяжелые морские капли. - ...Озолотить обещал, если к завтрему свинцового кабеля привезем. - Человек за рулем подставил спину налетавшим брызгам; они горохом забарабанили по твердой, как жесть, мокрой парусине. - Ванюшка Хомяк - тот, что утильсырье на базаре скупает. Зеленая палатка, против почты, - добавил рулевой, когда бот снова вышел на волну. - Спешка! - бабьим пронзительным голосом откликнулся бородатый мужик. - Видать, выгодное дельце, сукин кот, обтяпать хочет, вот и спешка. А не обманет? - Пусть попробует... Пять кусков обещал. - Рулевой приподнялся. - Не зевай, ребята, подходим. Поравнявшись с затонувшим кораблем, он ловко повернул мотобот и с подветра подвалил к ржавому корпусу. Стало тихо, как в гавани. Трое рыбаков с пустыми мешками в руках враз перемахнули на палубу. Корабль, погруженный в море на четырнадцать метров, все же выглядел величаво. Главная палуба выступала над водой: над ней подымались этажи надстроек. - Рыбу сдашь, вали домой спать, - распорядился Миколас Кейрялис, тот, что стоял за рулем. - Завтра, как выйдешь в море, сразу за нами. Понял? А главное - не трепись. - Понял, чего там... - Да смотри осторожней. Справишься один? - Справлюсь. - Фамилии не забудь счетоводу перечесть. Пусть запишет, не то пропадут денежки. Доказывай потом. Затарахтев мотором, бот отвалил от борта. Трое на затонувшем корабле медленно двинулись по палубе. - Смотри-ка, маяк зажгли... - Бородатый показал на красный огонь. - Соли налипло черт те што! - Он остановился, вынул грязный платок и вытер лицо. - Жрать охота: видать, время позднее. - За мной, ребята, - нетерпеливо командовал Миколас. - Нечего прохлаждаться. Поработаем. Гм... Потом закусим. У меня шнапс припасен. - Он чувствовал себя уверенно, не первый раз попадает он на это затопленное судно. Стуча сапогами, приятели поднялись по трапу на спардек, повозились с тугой, разбухшей от сырости дверью и скрылись в надстройке. В пустых, просторных помещениях шаги отдавались глухим эхом. Компаньоны протопали по застекленной прогулочной палубе, спустились вниз. В курительном салоне зажгли "летучую мышь". Фонарь прицепили на позеленевший медный крючок, служивший когда-то вешалкой. Одну из стен салона, отделанного полированным деревом, украшал большой камин. В кормовом простенке уцелел витраж из цветных стекол с изображением старинного парусника. В углу одиноко стоял исковерканный и облупившийся белый с золотом рояль. Возле камина была приставлена грубо сколоченная лестница. Миколас поднялся к потолку и стал безжалостно орудовать ломом: деревянная облицовка разлеталась щепками. - Нашел, ребята! - радостно закричал он, ощупывая что-то руками. - Тут он, кабель, целым пучком идет. Клянусь Иезусом, с одного салона заказ выполним! Миколас опять принялся со скрежетом отворачивать филенки. От усердия у него вылезла из штанов нижняя рубаха. Доски с шумом падали на пол. Бородатый Федя раскуривал огромную самокрутку. У него толстые уши и маленький нос с густыми складками на переносице. Увидавшему Федю первый раз казалось, будто он задрал кверху нос, как злая собака верхнюю губу. Третий, Юргис, молодой и бледнолицый, с модной кудлатой прической, сорвал изящные, старой бронзы бра над камином, а теперь пробовал пальцем клавиши разбитого рояля: звуки получались жужжащие, расслабленные. - Миколас, - лениво позвал он, сдвинув густые черные брови. - Если снять струны - и на базар? Тут для мандолины и для гитары басовитых много. Как думаешь, сколько дадут? - К черту! - закричал сверху Миколас. - Дороже себе станет. В два дня не снимешь. А ты, Федя, брось курить, помогай. Ругаясь тонким, плачущим голосом, Федя принялся крошить сухое дерево. Свинцовых жил обнажалось все больше и больше. На паркетном полу появились тяжелые мотки; филенки продолжали падать. А скучающий Юргис вынул карманный радиоприемник. Зазвучала музыка. Юргис стал перебирать ногами в зеленых брючках. На его чахлом лице появилось глупое и самодовольное выражение. В разбитое стекло иллюминатора проникали яростный шум моря и хриплое дыхание ветра. Иногда от сильного удара волны тяжелый корабль содрогался. Ветер со свистом врывался в щели. С размеренной точностью по стенам салона проползал багровый отсвет маячного огня. Желтый язычок пламени в закопченном фонаре тянулся кверху, а тени в салоне на стенах шевелились. - Страховито, - по-бабьи пропел Федя, - будто нечистый играет или еще что... В море-то на мелкой посуде не того, неспокойно, - добавил он, почесывая под рубахой. Каждый раз, когда корабль вздрагивал, приятели прерывали работу и оглядывались. Страшно в непогоду на затонувшем корабле... x x x - Открылся маяк Песчаный, прямо на курсе! - закричал старпом Ветошкин. Антон Адамович Медоиис вытер платком рот после очередной жертвы, принесенной морскому богу, и, закутавшись в плащ, вышел на мостик. Он волновался. Это был его первый рейс. Ему не приходилось выходить в море дальше внешнего рейда. Правда, рейс был короткий, всего несколько часов, и старший помощник не раз бывал в здешних местах, но капитан всегда волен сомневаться. Маленькой букашкой полз по морю буксир "Шустрый". Ветер злобно свистел и бросал охапками соленые брызги на мостик. Откуда-то из темноты наступали непонятные, беспокойные волны с накипью светящейся пены. Они яростно бились о корпус. Медонис с опаской смотрел на черную воду. Нет, море не его стихия! Опасное занятие. Куда спокойнее сидеть в конторе, разбирать аварии и задавать вопросы: "Почему вы не сделали то? Почему не предусмотрели этого?" Мало ли возникает вопросов у сидящего за канцелярским столом человека, да еще начитавшегося разных справочников, где сказано, как надо поступать по правилам хорошей морской практики... Антон Адамович с трудом подавил новые гнетущие позывы тошноты. И Мильду он не взял с собой только потому, что боялся уронить себя в ее глазах. Неприятное дело - морская болезнь. - Проверьте характеристику, возьмите секундомер, - распорядился Медонис, так и не рассмотрев маячного огня. Бинокль дрожал в его руках. Но ничего проверить не удалось. Внезапно начавшийся дождь накрыл маячный огонь. - Посвистайте! Скорее! - волнуясь и коверкая слова, сказал Антон Адамович. Потянулись нудные сигналы: "Осторожнее", "Я ничего не вижу", "Осторожнее", - и так без конца. Прошло еще полчаса. Дождь, дождь... Раздался тревожный голос вахтенного. Он указывал на что-то неразличимое из-за ливня. Антон Адамович остановил машину. Стало тише. Неестественно громко стучали струи дождя. Внезапно совсем близко оглушительно взревела сирена. У Медониса похолодело внутри и подкосились ноги. Он дал машине ход назад, даже не подумав, что нарушает правила, и в ужасе ждал, что будет. Перед глазами возникло черное пятно. Оно принимало все более отчетливую форму: появился мохнатый, расплывчатый огонь на мачте, труба, мостик... Пятно превратилось в огромное судно. Нависая высоким бортом над "Шустрым", шлепая по воде полуоголенным винтом, оно медленно отвернуло борт с красным фонарем. Еще минута - и потоки дождя снова скрыли чужой корпус. Сквозь дождь тускло отсвечивали ходовые огни. - Разминулись благополучно, - поеживаясь, сказал старпом Ветошкин, - но могло быть иначе. Проклятый слон, там забыли про сигналы! Спят, что ли, на вахте? - Я говорил, надо поставить локатор, - плаксиво пожаловался Антон Адамович. Нервы у него отказывали. - Локатор! - презрительно фыркнул Ветошкин. - У этой бандуры наверняка есть локатор. Однако, как видите, не помогло. Медонис немного успокоился. Значит, все правильно, и буксир когда-нибудь придет по назначению. Черт, а ведь он едва уговорил капитана порта назначить его на "Шустрый"! Медониса угнетало предчувствие несчастья: то ли волна захлестнет судно, и оно пойдет как топор на дно, то ли разъяренный громадный вал все смоет с палубы, унесет в море и мостик и капитанскую каюту; он и ощущал-то себя посторонним предметом, по недоразумению попавшим на корабль. Медонис пугался каждого удара волны. Он не верил самому себе, не верил в свои знания. Словом, его капитанство подвергалось тяжким испытаниям. Все, что Медонис постиг в "инкубаторе", на краткосрочных судоводительских курсах, перевернулось, встало дыбом. Предложи кто-нибудь решить простенькую навигационную задачку - ее не одолеть ему. Он был счастлив, что сейчас никто не может заставить его решать задачки. Терзаясь и проклиная свое первое плавание, Антон Адамович утешался тем, что его ждет. "Я взял в руки свою судьбу, - рассуждал он. - Как только найду дядюшкин ящик и достану сокровища, немедленно в Швецию!.." Команда буксира присматривалась к капитану. За короткое время трудно определить, чем человек дышит. Но моряки народ понятливый, они сразу смекнули: с капитаном что-то неладное. Очевидно, он на отходе перехватил лишку спиртного и мучается. Плохо, конечно, но что поделаешь! Буксир "Шустрый" бросало на волне, переваливало с боку на бок. Это доводило капитана до белого каления. Стараясь не показать слабости, он, широко и неловко расставляя ноги, хватаясь за все по пути, спустился с мостика. Поручни, соленые от морской воды, липли к рукам. В капитанской каюте было неуютно. По полу разлита вода, вперемежку с окурками - конфеты: Медонис любил сладости. Билась и стучала распахнутая дверка шкафа. Желтые "штатские" ботинки Антона Адамовича проворно ездили по каюте. Позвякивал ручкой металлический чайник, колебалась на крюках одежда. Все предметы двигались из угла в угол, как бы переговариваясь на разные голоса. Иногда движение и шум на минуту приостанавливались, но, повинуясь неодолимой силе, тотчас возобновлялись. Капитан лежал на диване с восковым лицом и не мог дождаться, когда кончатся его мучения. Пусть судно идет хоть к черту на рога! Пусть все рушится, только бы прекратилась тянущая внутренности качка!.. Но охота, как говорят, пуще неволи. Курс ведет на затонувший корабль. Как только Медонис вспоминал про дядюшкину шкатулку, ему становилось легче. Что бы ни было, а дело прежде всего. Он должен увидеть лайнер своими глазами. Старпом уверял, что сейчас под правым бортом лайнера как у Христа за пазухой. Никакой качки. Но что это? Антон Адамович насторожился. Ботинки остановились у дивана, занавески повисли перпендикулярно палубе, качать стало меньше. Свистнула переговорная труба. Медонис проворно вытащил пробку. - Подходим к "утопленнику", - раздался голос Ветошкина. Словно пружиной Медониса вытолкнуло на палубу. Со свету он не сразу понял, что к чему. Перед ним постепенно вырастал темный силуэт огромного судна. Под бортом великана совсем не качало, было тихо, как в заводи. Старпом оказался прав. Антон Адамович сразу почувствовал себя лучше. - Я осмотрю корабль, - сказал он. - Надо прикинуть, много ли здесь работы. Завтра велено подать заявку на уголь. А вам разрешаю сходить в порт, и через три часа быть здесь. Антон Адамович знал, что многим не терпится на берег: их жены уже приехали подыскивать комнаты в городке - работа предстояла долгая. Слава богу, ему не надо беспокоиться. В Ясногорске нашлись знакомые, и Мильда сняла небольшую квартирку с отдельным входом. - Есть через три часа обратно! - обрадовался старпом, хотя жены у него не было: он радовался за других. Подсвечивая фонариком, Медонис перелез через поручни. Буксир отошел сразу, мгновенно растворившись в темноте. "Вот теперь я опять человек, - сказал себе Антон Адамович, чувствуя под ногами неподвижную палубу. - Сегодня особенный день - первый шаг к богатству". У Медониса все еще кружилась голова. "Может быть, это нервы? Я так долго ждал. Сегодня мой праздник". Антон Адамович предусмотрительно захватил бутылку коньяку. В левый борт корабля, как в скалистый берег, шумно била волна. Говорят, морские волны приходят неизвестно откуда и уходят неведомо куда. Нет, для Медониса все было ясно. Волны шли из Швеции и разбивались о железный борт. Корабль отзывался на яростные удары утробным гулом, похожим на вздохи какого-то гигантского животного. Вокруг все стонало и скрипело. Изо всех углов неслись таинственные, пугающие звуки. На всяком корабле без света невесело, неуютно, а уж в такую погоду... Маяк на мысе Песчаном озарял кровавыми вспышками надстройки с остатками белил, трубы и мачты. x x x В это время в каюте "люкс" готовился пир. На письменном столе лежали открытые консервные банки, колбаса, хлеб. На почетном месте красовалась бутылка водки. Коптящий фонарь "летучая мышь" освещал каюту. Окна были плотно занавешены обрывками бархатных шторок. Приятели закончили работу. Они не без удобства расположились на ломаных стульях и сняли парусиновые куртки. Порыв ветра неожиданно распахнул дверь. Рыжебородый Федя кинулся и проворно прихватил ее за ручку. - Неймется проклятому! - ругался он. - В такую темень огонь беспременно заметят с берега. - И тогда мы лишимся оптовой базы, - с живостью поддакнул Кейрялис, - ты прав, Федя! Собеседники замолкли. Кейрялис, прижав буханку к груди и что-то напевая, принялся усердно резать хлеб. - Ты веришь в загробную жизнь, Федя? - ни с того ни с сего спросил он у бородатого. - Загробную? - Лицо мужика сразу стало серьезным. - С чего это тебя на мертвых потянуло? - Знаешь, Федя, - Миколас положил нож на стол, - мертвые всякого человека притягивают. Ты и я - все мертвыми будем. Узнать бы, как и что после смерти. - Помрешь, тогда и узнаешь. - Интересно бы заранее знать. Вот, к примеру, я в тюрьме слышал, будто чайки - это души моряков, погибших в кораблекрушениях. Поэтому эта птица от моря никуда. Над этим утопленником, - он пристукнул ногой об пол, - тучами чайки летают. Небось внизу мертвецов не один десяток. На палубе бесновался ветер. Непогода разыгралась вовсю. Кейрялис посмотрел на притихших компаньонов. - Выпьем по маленькой. - Он принялся разливать водку. - Выпьем, и мертвые нам будут не страш... - Он замолк и судорожно глотнул слюну. Явственно послышались шаги. Кто-то шел по палубе. Бутылка в руке Миколаса дрогнула, водка полилась мимо. Дверь распахнулась, на пороге стоял Антон Адамович. - Приятного аппетита, друзья, - окинув всех быстрым взглядом, сказал он. - Простите за беспокойство. Я думал, эта развалина необитаема. Приятели молча переглянулись. Уж чего-чего, а гостя они не ждали. - Спасибо, гражданин начальник, - выдавил Миколас. - Разрешите сесть? - Медонис, не дождавшись ответа, примостился на сложенные в углу мешки. - Давайте знакомиться. Я сегодня приехал из области в творческую командировку. Литератор. Пишу очерки преимущественно из жизни преступного мира... Кажется, я не ошибся? - Он выразительно посмотрел на торчавший из мешков кабель. - Мы не воры, - хмуро возразил Миколас. - Корабль ничейный... Сколько лет гниет добро, вот мы... - Он надел кепку и тут же снял ее. - С точки зрения международного права и высшей юриспруденции вы правы, - вежливо откликнулся Медонис. - Но социалистическая мораль все равно не оправдает вас. Расхищение государственной собственности, а государственная собственность везде, - он развел руками. - Короче, гражданин, - тонким, плачущим голосом прервал рыжебородый. - Что вам нужно? Антон Адамович окинул Федю оценивающим взглядом. - Литовцы здесь есть? - не отвечая, по-литовски спросил Антон Адамович. Он как бы и не заметил угрозы. - Я литовец, - откликнулся Миколас. - У меня мать литовка, - сказал Юргис. Федя продолжал с недоверием и беспокойством рассматривать незнакомца. - Разве так литовцы встречают гостей? У нас в Каунасе это делают иначе, - укоризненно покачал головой Антон Адамович. - Мы, литовцы, всегда поддерживаем друг друга. Я, как католик... - Виноват, гражданин начальник, я совсем упустил из виду национальный вопрос, - смягчился Миколас. - Садитесь за стол, подвиньтесь, товарищи, освободите нашему гостю место. - Он подал Медонису стакан. - Я тоже верю в непорочное зачатие и святую троицу. - Ну, ребята, за ваши успехи! - Медонис причмокнул губами. - В такую погоду грех не выпить. Через час литровая бутылка опустела. Водка располагала к откровенности. Потом перешли на коньяк, появившийся из кармана незваного гостя. Антону Адамовичу пришла мысль, что без помощника ему не обойтись, и он стал присматриваться к приятелям. Он болтал без конца, подливая собеседникам. Бородатый Федя и молодой Юргис скоро охмелели. Бросив на голые панцирные сетки кроватей грязные куртки, пропахшие рыбой, они мгновенно заснули. - Теперь покурим и о деле поговорим, - ласково сказал Антон Адамович, выйдя вместе с Миколасом из каюты в широкий коридор. Он успел разглядеть, что пиджак Миколаса стар, потрепан, и решил, что именно такой человек ему и необходим. За пиршеством он узнал, что Миколас сидел в тюрьме за кражу. "По-видимому, советского в нем ничего нет", - соображал Медонис. Советские люди всегда его пугали. Вряд ли он мог доверить тайну кому-либо из команды буксира. А Миколас? Что ж, Миколас, - схема этого человека проста: за деньги он согласится на все. Мораль его расплывчата. Несомненно, ее сдерживают только рамки уголовного кодекса, да и то не всегда. Он жаждет подчиниться сильной воле. И внешность подходящая: простоватое лицо, маленький нос, близко поставленные глаза. Но соображает быстро, а это важно. "Однако куда он ведет меня, этот каторжник?" Протяжно запела дверь. Они вошли в огромный пустой зал. Антон Адамович зажег фонарик и провел по углам - нелишняя предосторожность на таком судне. "Что за черт! - удивился он. Знакомые витражи с изображением средневековых кораблей бросились в глаза. - Да ведь это курительный салон. Вот и камин. Здесь стояли кресла. На этом месте когда-то сидел я, а напротив - занятный старик в патентованном шведском жилете". Антона Адамовича отвлекли воспоминания, и он немного помолчал. - Вот что, Миколас, - пыхнув в темноте сигаретой, наконец, заговорил он, - я вижу - ты хочешь заработать. Бери, закуривай. Медонис сунул ему сигарету. - Так точно, гражданин начальник, не против. - Миколас с наслаждением затянулся. - Американская, - определил он. - Я буду говорить прямо, как католик католику. - Антон Адамович взял Миколаса за пуговицу. - Тебе я верю. Но смотри, будь настоящим человеком, не то что эти парнокопытные. Ты понимаешь, о ком я говорю? В одной из затопленных кают, - он показал пальцем вниз, - остался ящичек с драгоценностями. Я приехал за ними. Одному мне не справиться. Предлагаю вступить в дело. Риска никакого, денег получишь много. Рассказывать незнакомому человеку о драгоценностях рискованно, но Медонис был уверен, что действует наверняка. Миколас не сразу ответил. Он взвешивал все. Ветер не утихал. Глухо шумело море. Слышно было, как в наветренный борт грохали волны. Брызги залетали в салон через иллюминатор. - Что я должен делать? - осторожно спросил литовец. - Все, что я прикажу. "Черт возьми, как здесь неуютно! - Медонис поежился. - Ветер шумит совсем как на представлении вагнеровской оперы. Что-то он долго думает, этот каторжник". - Сколько я получу? - Половину. - Антон Адамович с облегчением вздохнул. "Все идет правильно. Жалкий пескарь схватил приманку". - Несколько дней - и деньги в кармане. Еще есть вопросы? - Вопросов нет, но я должен предупредить, гражданин начальник: не думаете ли вы, что я буду нырять, как ловец жемчуга? Это отпадает: плавать я не умею. Без водолаза нам не обойтись. - Вопрос по существу, молодец Миколас! - похвалил Антон Адамович. - Но не беспокойся: водолаз - я. - Он ткнул себя пальцем в грудь. - Несколько лет готовился к этой операции, все предусмотрено. - Где водолазный костюм! А помпа, шланги? Все стоит денежек, и достать не так просто. - Я привез акваланг, новый прибор для подводного плавания. Шланги, скафандр и разные там водолазные помпы - отжившая техника. Мне не хватает плана с номерами кают. - Акваланг? Не слыхал. А что за каюта, вы знаете помер? - спросил Миколас, чуть-чуть поторопившись. - Ты, я вижу, умен, с одного намека понимаешь, - фыркнул Антон Адамович. - Правильно говорят, что человек - существо разумное, но... безнрав-ствен-ное, - и он погрозил пальцем. Миколас сконфуженно захихикал. - Ну, так что ж, друг, согласен? - причмокнув губами, спросил Медонис. - Согласен, гражданин начальник. - Если так, давай говорить серьезно. Распределим обязанности... Коньяк всегда вызывал у Антона Адамовича желание пофилософствовать. - Хочу тебе посоветовать: никогда не жалей товарищей, думай только о себе. Топи всех, кто тебе мешает. - Антон Адамович не удержался, вынул из кармана записную книжку в гладком кожаном переплете и вспомнил оберштурмбанфюрера. Давно это было, и так не похоже на теперешнее. Может быть, то было сном? Нет, оберштурмбанфюрер существовал, его рукой занесены четкие строки в эту книжку. Он зажег фонарик. На страницах выступили буквы. "Помогай сам себе, тогда всякий поможет тебе. Вот принцип любви к ближнему. Сострадание - величайшее бедствие человечества", - прочитал Актом Адамович. - Будь сверхчеловеком, мой друг. - Он положил руку на плечо Кейрялису. - Ты знаешь, что это значит? Миколас отрицательно мотнул головой. - О-о!.. Сверхчеловек - это, это... - Медонш: не нашел слова. - Например, у нас сверхчеловек не признает очереди, шагает мимо людей, будто их нет. Если может, он шагает по человеку. Из всех людей он замечает только себя, ну, и еще тех, кто ему нужен. Ты понял, мой друг? Все хуже, а ты лучше. Для тебя главное - ты и деньги. На лице Миколаса выразилось удивление. "Что за птица? - размышлял он. - Пропагандирует, а что - неизвестно". Туманные речи незнакомца несколько его поколебали. - Ты слышал что-нибудь о Фридрихе Ницше? - Не слыхал что-то... А вы не оттуда, гражданин, не с той стороны? - насторожился Миколас. - Политикой не занимаюсь, - Антон Адамович сразу отрезвел, - меня интересуют только деньги. - Тогда пойдет! А то тут всякие ездят... - Пиши заявление, - с важностью предложил Медонис, - зачислю тебя матросом. Будешь сыт, обут, и деньги будут на карманные расходы. Я капитан буксира "Шустрый". Понял? Миколас хлопнул себя по бедрам, с восхищением посмотрев на Антона Адамовича. x x x Морские часы в кабинете начальника аварийно-спасательного отряда отбили склянки; два двойных удара - десять часов. Ярко горела дневным светом лампа под низким абажуром. За столом сидели два морских офицера. - Работы много, - сказал капитан второго ранга Яковлев. - Тебе, Василий Федорович, повременить придется с пенсией. Ты ведь двадцать четыре утопленника на ноги поднял - так ведь? - Правильно, Иван Федорович, а что с того? - Говоришь, совсем на покой собрался? - Все готово. Чемоданы уложены. Еду на родину, в Онегу. Года подошли. Мужчина за пятьдесят лет что зрелая груша, - каждый день с дерева готова упасть, - пошутил он. - Отмочил! Такой груше, как ты, не скоро еще срок придет! А я думаю, юбилей надо сначала отпраздновать. Фитилев удивленно посмотрел на командира отряда. - Какой такой юбилей? - Поднимешь двадцать пятый корабль - будет юбилейный! - Яковлев подмигнул и вынул из стола пачку чертежей. - Большой объект на примете, как раз по тебе. - Он внимательно посмотрел на водолаза. - Так как насчет юбилея? - Да уж не знаю, как быть... - Василий Федорович развел руками. - Старуха ругаться станет. А что за корабль, Иван Федорович? - Я вижу, ты согласен, старый вояка. - Командир отряда понимающе улыбнулся. - Признаюсь, другого от тебя не ждал. Командование нам поручило поднять "Меркурий", - с ноткой торжественности в голосе пояснил он. - Вот это здорово! - восхищенно отозвался Василий Федорович. "Что-то ты быстро согласился, дружок", - отметил про себя Яковлев. Он прекрасно знал Фитилева. Восемнадцать кораблей они подняли вместе. Если старик решил что-нибудь, отговорить трудно. А здесь уложил чемоданы, совсем собрался в свою Онегу - и вдруг сразу полный назад. "Гм... Ну, посмотрим..." - Начальником судоподъемной группы назначаю тебя, Василий Федорович, - сказал он. - Поднять корабль приказано в этом году. Надо торопиться: каждый день дорог. Предлагаю завтра приступить к подготовительным работам. Подумай, кого взять к себе заместителем. - Благодарю за доверие. - Фитилев поднялся и крепко пожал руку капитану второго ранга. - Я согласен, но... - он немного замялся, - уважь и ты старика. - Я слушаю, Василий Федорович. - У меня зять - капитан дальнего плавания, из торгового флота. Военное звание - старший лейтенант, в прошлом - командир подводной лодки. Грудь в орденах. Между прочим, - Фитилев оживился, - "Меркурий" - это его работа: он потопил. А сейчас ушел со своего корабля... временно. - Капитан-лейтенант замялся. - Огорчили его на службе, очень огорчили... А знающий человек. Водолазную школу окончил, сам его обучал... Так вот, Иван Федорович, его бы ко мне. - Гм... Придется мобилизовать. Значит, это он пустил ко дну лайнер? Интересно, интересно! А он-то согласится? - Согласен. - Ладно. Я подумаю, говори позывные. - Арсеньев, Сергей Алексеевич. - Хорошо. - Чиркая карандашом по блокноту, Яковлев кивнул головой. - Объектик-то неплохой, Василий Федорович? - Интересный корабль. Такой на ноги поставить лестно. По городу много разговоров о нем. Конечно, все больше сказки... - А что именно? - Стоит ли повторять-то? - Фитилев запыхтел трубкой. - Ну вот, например, говорят, что души погибших моряков на нем собираются. - Водолаз хитро улыбнулся. - Недаром чайки его любят... Будто по ночам иногда видят огни на корабле. - Это уж чистая мистика, - рассмеялся командир отряда. Взяв бинокль, он подошел к окну и отдернул занавеску. - Вот твой "Меркурий". - Он поймал темный остов в окуляры. - Стоит как всегда. Что это? - удивился он. - Огонек, или мне кажется? - Огонь, - подтвердил и Фитилев, - простым глазом вижу. - Исчез, - передавая ему бинокль, сказал Яковлев. - Ну-ка, посмотри хорошенько. Странно, очень странно!.. А как задувает с моря, а? Смотри-ка на деревья. Шторм. - Он прислушался к завываниям ветра. - Я думаю, все скоро выяснится. А сейчас уточним один вопрос. - Он снял с полки модель большого пассажирского парохода. - Каким способом вы предпочитаете поднять корабль? ГЛАВА ДЕВЯТАЯ ХУДОЖНИК НАХОДИТ СВОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ Остров - это часть суши, окруженная со всех сторон водой, по крайней мере так говорится в школьных учебниках географии. Разные бывают острова. Одни возникают бурно, их выносят на поверхность грозные вулканические силы - это высокие каменистые скалы. Иные, наоборот, медленно намываются течениями и волнами. Они низменны, песчаны и скучны. В теплых морях встречаются коралловые рифы и атоллы - их веками строят моллюски; они невысоки, но очень опасны для мореплавателей. В холодных широтах встречаются ледяные острова - севшие на мель обломки глетчеров. Налетев на ледяной остров, судно ломается так же просто, как на каменных утесах. Затонувший корабль - тот же остров. Маленькая точка, укол на морской карте. Но остров остается островом, даже если он из железа и невелик. "Значит, я создал новый остров. Оригинально! Раньше мне никогда не приходила подобная мысль", - думал Арсеньев, склонившись над столом. Сергей Алексеевич вот уже три дня работал на затонувшем великане. Он был занят расчетами больших металлических пластырей - без них поднять "Меркурий" невозможно. Торпеды, выпущенные в ту памятную апрельскую ночь, основательно разворотили стальное брюхо. Есть простой и надежный способ подъема: закрыть пробоины, плотно пригнав пластыри к обшивке, и откачать из корабля воду. Раз уж взялся поднимать, надо делать это во всю силу. По-другому Арсеньев не мог работать. Его всегда удивляло равнодушие людей к своему труду. Он пытался понять, почему иной раз грунтует матрос борт: знай ляпает краской по ржавчине - и ничего, будто так и надо. Нет нужды, что работа впустую. Только бы старпом или боцман не заметили. А спрашивается, почему? Разве матросу зарплату убавят, если он не торопясь ржавчину счистит? Так почему же такое безразличие к своему, народному? Этого Арсеньев понять не мог. И сейчас он копался в справочниках, расспрашивал опытных водолазов. Засыпая, думал о корабле, а поутру, со свежей головой, прикидывал заново. Ему хотелось поскорей увидеть плоды своих трудов. Арсеньев чувствовал себя спокойно и уверенно: Фитилев не связывал его инициативы. Мы почти всегда склонны доверять самим себе гораздо больше, чем другому. Фитилева в этом нельзя было обвинить. Еще два-три дня, и расчеты будут готовы. Подъем корабля, если палуба осталась над водой, - задача не такая уж сложная. Другое дело, когда он весь скрыт в воде и лежит на боку или вверх килем. Тогда требуется больше труда, умения, смекалки. Но и сейчас хлопот по горло: слишком велико судно, а заявки на бензин и материалы для пластырей должны быть через два дня на столе у командира отряда. Так приказал дорогой тестюшка Фитилев. Арсеньев проверил сделанные расчеты, сунул линейку в футляр и с наслаждением потянулся. На сегодня довольно. Три дня не уходил с парохода и работал не разгибаясь. Одно нехорошо: на этом корабле многое делалось вопреки традициям. Здесь все не так, во всем один беспорядок: какой только мусор не валяется на палубе, чего только не навешено по бортам! Нужно и не нужно, а все режется, вывертывается, выламывается. Мертво сидевший на грунте "Меркурий", казалось, не мог вызывать в капитанской душе обычных чувств. И все же это был настоящий корабль. Душа заядлого моряка не могла быть спокойной, если на его глазах ранили, терзали, царапали поверженного скитальца океанов. Он возмущался, делал матросам замечания, спорил с Фитилевым. Но капитан-лейтенант был другого мнения. Он, словно прозектор, привык работать на трупах. А если у трупа невзначай рассечь сухожилие или отхватить палец, не все ли равно! А вот каюта пришлась Арсеньеву по душе. Раньше, когда на корабле были немцы, здесь жил старший помощник капитана. Каюта была окрашена светлой эмалью, от времени пожелтевшей. Сергей Алексеевич отмыл грязь, привез банку цинковых белил и с удовольствием покрасил свое жилище. Теперь каюта сверкала белизной, и Арсеньеву казалось, будто он живет на обычном судне. Мебель отчистил шкуркой и покрыл лаком. На столе поставил две карточки в металлических рамках - жены и дочери. И еще тут стояла теперь медная пепельница в виде ганзейского корабля с распущенными парусами. Кто-то из моряков нашел ее в одной из кают и подарил Арсеньеву. Не корабль и не пепельница тронули сердце моряка. На кургузом борту ганзейца было выгравировано изречение по-латыни: "Navigare necesse, vivere non necesse". "Плавать - обязательно, жить - не обязательно", - повторял Арсеньев в минуты грустных раздумий. Человек, сказавший эти слова, неистово любил море и свой корабль. На одной из стен висела карта Студеного моря, возле нее - барометр. Новая работа захватила Арсеньева. И все же временами на него нападала тоска по настоящему кораблю. Есть своеобразная болезнь: ностальгия - тоска по родине; наверно, схожая болезнь охватывает моряков, лишенных возможности плавать, - тоска по кораблю. Когда Арсеньев вспоминал о холодных льдах, в его душе словно зажигался огонек. В свободные минуты он открывал заветные тетради, чертил схемы, перечитывал старые записки, составлял таблицы. Иногда ночь проходила в поисках. А бывало и так: едва заснув под утро, он вдруг, словно от толчка, просыпался, вскакивал с постели и наскоро записывал неожиданно пришедшую мысль. Ну, конечно же, он не мог забыть льды: это было невозможно! И сейчас, взглянув на карту, Арсеньеву еще раз захотелось проверить свою формулу проходимости льдов. Ведь как странно! Казалось, вопреки логике основная закономерность природы студеноморских льдов стала ему ясна не где-нибудь, а здесь, на затонувшем корабле, в самом как будто неподходящем месте. Догадка осенила внезапно, когда Арсеньев писал в Архангельск Малыгину. Он тогда с радостью ощутил в себе напряжение всех сил, его охватила сладостная дрожь - предвестница прозрения. И сразу все решилось само собой, из цифр возникли формулы. Арсеньев в тот вечер работал как одержимый - исписал несколько страниц. И когда пришла глубокая ночь, он не чувствовал усталости. Природа приоткрыла ему свои тайны. Некоторые считают, что вот такое состояние творческого подъема и есть высшее наслаждение человека. Неправильно. Разве удовлетворение было бы так велико, не знай человек, для чего он творит, ради чего напряжена его мысль? Главное в другом: Арсеньев сознавал, что его труд необходим идущим вперед людям. Пусть это пока самый маленький вклад. Но теперь можно действовать смелее, найденная закономерность - ключ к ледовым прогнозам. "Несомненно, - повторял он свои выводы, - проходимость льдов прямо пропорциональна коэффициенту выноса и обратно пропорциональна температурному коэффициенту". Вот и сейчас он опять вынул линейку. Все сошлось. Щеки пылали, глаза блестели. Арсеньев окончательно решил послать свои вычисления научному сотруднику исследовательского института Тумановой. Она в прошлом году читала его работу. Вчера Арсеньев написал Тумановой большое письмо, просил высказать свое мнение и надеялся, что она не задержит с ответом. Арсеньев курил, курил, будто в табачном дыму хотел увидеть прошлое. Зверобойный промысел... Бесконечные белые просторы... Медленно движется торосистый лед, подгоняемый ветром... На льдах черные точки - тюлени. Слышались знакомое скрежетание стального корпуса о лед, мягкие толчки, удары. Как все это привычно для Арсеньева, как плотно вошло в жизнь!.. Но сейчас июль, ярко светит солнце, и не Студеное, а Балтийское море перед глазами. Арсеньев тяжело вздохнул и долго сидел неподвижно в облаке папиросного дыма. И вспоминалась ему лодья холмогорского морехода. На корме стоял высокий бородатый мужик в меховой одежде и разглядывал вздыбленные льды. Лодья медленно шла раздвигая тупым носом торосы... "А что, если построить настоящую поморскую лодью, - думал Арсеньев, - и на ней проплыть вдоль северных берегов Сибири? Тогда для всех станет ясно, мог ли древний мореход добраться до Берингова пролива. Осадка лодьи в какой-нибудь метр-полтора позволит плыть вблизи берегов, под парусом и на веслах, при любом ветре. Льды сидят в воде гораздо глубже, чем лодья, и они не смогут подойти близко к берегу. И по волокам такая лодья пройдет". Сердце Сергея Алексеевича вздрогнуло в предчувствии чего-то радостного, большого - так было всегда, если приходила интересная идея. В нем билась пружинистая исследовательская жилка. Как заманчиво: можно блестяще решить спор, доказав, что в давние годы поморы без затруднения плавали вдоль северных сибирских берегов! А как интересно пройти по древнему пути русских мореходов! Могут быть ценные находки на волоках. И обойдется такая экспедиция недорого. Деревянную лодью с успехом могут построить курсанты мореходного училища. Судоводители войдут в команду. Желающих найдется много, только кликни. Комсомол должен заинтересоваться. "Закончу подъем, напишу предложение, - решил Арсеньев. - Поход во льдах обязательно должен быть совершен". У борта раздался тонкоголосый свисток. - Эй, гам, на топляке! - крикнул кто-то. - Примите конец. Лево, больше лево! - сердито добавил тот же голос. - Не видишь, в борт сейчас врежемся! Почувствовав еле заметный толчок, Арсеньев по привычке выглянул в иллюминатор. Круглые окна каюты выходили вперед, на носовую палубу. Очень удобно, особенно когда судно в море. К борту прислонился буксир "Шустрый". Арсеньев хотел было разнести в пух и в прах незадачливого шкипера. Надо смотреть, не спать на мостике, вовремя подкладывать кранцы. К судну швартуешься, не к причалу, в борту каждая вмятина в копеечку обходится. Вспомнив, что корабль все еще сидит на грунте с двухэтажными пробоинами и одна лишняя вмятина ничего не решает, он махнул рукой. Сверху, из каюты Арсеньева, носовая палуба представляла собой печальную картину. Ржавчина разъедала корабль, как экзема. По белой краске надстроек расплывались пятна и ржавые потоки. Ржавчина выступала на поручнях, контрфорсах. На первый взгляд - разрушение, смерть. Однако на палубе царили жизнь и созидание. Слышались удары топора, постукивание молотков, звон пилы. Настойчиво тарахтел компрессор на железных колесах с широкими ободьями. Десяток матросов сколачивал небольшие деревянные заплаты с мягкими парусиновыми подушечками по краям. По палубе извивались шланги, провода. На веревке, протянутой поперек судна, размахивали на ветру брезентовыми рукавами водолазные рубахи. Такелажники вооружали талями стропы для спуска тяжестей. Качальщики безостановочно крутили маховики воздушных помп. Внимание! Под водой идет работа. У поручней стоял только что поднявшийся со дна водолаз, товарищи отвинчивали гайки шлема. В море сверкнул еще один медный колпак. С буксира через поручни на палубу лайнера перебрался бравый на вид моряк, с тремя золотыми полосками на рукавах, в ярко начищенных ботинках, по возрасту - ровесник Арсеньеву. "Наверно, капитан буксира", - подумал Сергей Алексеевич. Он слышал, как моряк спросил у высокого матроса в засаленном ватнике, перепоясанном ремнем: - Товарищ, где тут дорога к начальнику? Матрос перестал затесывать брус, воткнул топор и смахнул с носа каплю пота. - Идите на корму, батя в библиотеке. У другого борта ответственный за спуск мичман проверил, как сидит на водолазе манишка, хорошо ли привязаны калоши, и отошел к железной лестнице, опущенной одним концом в море. Матросы у воздушной помпы с ярко-зелеными маховыми колесами ждали команды. Водолаз, тяжело стуча калошами, прошагал по палубе. Держась за поручни, сошел на две ступеньки трапа. Вот ноги у него уже в воде. - Воздух! - скомандовал мичман. - Есть воздух! - отозвались качальщики. Ярко-зеленые маховики завертелись. Мичман надел водолазу шлем, закрепил гайки, завинтил иллюминатор. Еще раз внимательно все осмотрел и хлопнул ладонью по медной макушке. На языке водолазов это значит: "Все хорошо". Блестящий шлем медленно ушел в море. Мичман еще некоторое время приглядывался к пузырькам воздуха, бурлящим на поверхности, определяя, как действует клапан. Арсеньева увлекла дружная работа. Его потянуло на палубу. "Посмотрю на пластырь номер восемь, - подумал он, - как будто его заканчивают". Он спрятал бумаги в стол и распахнул дверь каюты. К югу раскинулся низкий, поросший зеленью берег, белели домики приморского городка. Из портовых ворот медленно выползал рыболовный тральщик. Он обошел входной буй и взял курс на затонувший корабль. В ясную погоду моряки не боятся "утопленника", он даже удобен, как примета, зато в туман... О-о, в туман он несет гибель, его обходят далеко! На горизонте, в морских далях, курились пароходные дымки, их было много, там идет большая дорога Балтики. Новый теплоход, весь белый, вспенивал воду совсем близко: что-то знакомое показалось Арсеньеву в его очертаниях... Заколотилось сердце. Нет, этот под голландским флагом - "Луиза", порт приписки Роттердам. Как хотелось Арсеньеву быть на мостике живого, движущегося судна! Он невольно вздохнул и спустился на палубу. У пластыря Арсеньев задержался. Ему показалось, что матросы плохо просмолили мягкую прокладку. Отрезав кусочек парусины, торчащий с края, Арсеньев долго мял в руках и нюхал ее. - Вот что, ребята, - нахмурив брови, сказал он, - этот пластырь оставим как есть, а для другого парусину в два слоя кладите. И смолить надо гуще. Понятно? - Есть, товарищ старший лейтенант, в два слоя! - весело отозвались матросы. - Понятно. И смолить гуще! Внимание Сергея Алексеевича привлек чей-то хрипловатый голос, распевавший песню. "На буксире", - догадался он. Приехала из Берлина Коричневая форма Измерила наши животы И установила норму. Измерила наши животы, Продкарточки выписала И назначила нам кормиться На полтора гроша. Вахтенный матрос "Шустрого" Миколас Кейрялис усердно надраивал медный колпак на главном компасе, сиявший маленьким солнцем. Уже нельзя свиней резать, - тянул матрос, - Нужно идти к старшине Разрешения просить Придется рябой уж каждый день По два яичка класть, А петушку, бедняге, Цыплят выводить. Арсеньев пошел дальше, на самый нос корабля, где высился над палубой паровой брашпиль. Огромные цилиндры и поршни могли удивить всякого. "Музейный экспонат, такие теперь не делают", - думал он, взбираясь по брашпильному трапу. Пролетавшая чайка пронзительно что-то прокричала ему в самое ухо. Арсеньев успел разглядеть подвижную белую головку, хищный клюв и черные быстрые глаза птицы. Возле брашпиля возился моторист, позванивая ключами о зубчатое колесо. Сергей Алексеевич вспомнил: Фитилев распорядился приготовить брашпиль к работе с помощью сжатого воздуха. С буксира "Шустрый" матросы дружно выгружали на корабельную палубу ящики с гвоздями, бочки, бухты пеньковых и стальных тросов, скобы, болты, компрессоры, электросварочные аппараты. ...Большой читальный зал с паркетом и окнами в медных переплетах был уставлен водолазным оборудованием. На стенах висели таблицы. Василий Федорович усердно наставлял молодых водолазов. Его лицо покраснело, наушники прилипли к коже. В одной руке Фитилева микрофон, в другой - сигнальный конец. В углу напротив стоял водолаз в полном облачении. Его рубаха, вздутая пузырем, стянута посередине веревкой. - Козолупенко, тебе говорят, опускайся на дно, понял? Дави головой на золотник, нажимай, говорю! - кричал Фитилев в микрофон. Воздух с шипением выходил из клапана; водолаз сразу "похудел", сморщился. - Стоп! Теперь пошел наверх! Скафандр водолаза снова раздулся. - Сигнал опять позабыл. Эх, Козолупенко, Козолупенко, горе с тобой! Водолаз дернул за веревку поздно, зато сильно. Фитилев не удержался и, опрокинув стул, ринулся к нему. - Тише, чертяка! Мичман! Отвинти Козолупенко иллюминатор. Пусть отдохнет. У другого водолаза Фитилев попробовал, как привязаны калоши. - Молодец, Линьков, - сказал он весело, - похвально! Фитилев прошелся вдоль развешанной на крючках водолазной одежды, с пристрастием смотрел, как положены заплаты. - Худо, худо! - ворчит он, ковыряя заплаты обломанным ногтем. - Чья рубаха? - У Фитилева грозно зашевелились усы. - Твоя, Поморцев! Что?! - Так точно, моя, товарищ капитан-лейтенант, - вытянулся матрос. - Э-хе-хе, - кряхтит Фитилев, - за такую работу... - Вы заняты, товарищ начальник? - Медонис приоткрыл дверь. - Мне бы на одну минутку. Разрешите? - Что там у вас? - Василий Федорович обернулся. - Одну минутку разрешаю. Что? - Разрешите представиться, товарищ капитан лейтенант. Капитан буксира "Шустрый" Медонис. - Он щелкнул каблуками. - Три дня как прибыл, но вас увидеть не мог: я на корабле, а вы на берегу хлопочете, я на берегу, а вы на корабль уехали. Так есть. Теперь будем вместе работать. - Что? Новый капитан? А где Федор Терентьевич? Почему сменили? - зашевелил усами Фитилев. - Я давно его знаю. И он наше дело знает. Умница! Что? - Да, Лихачев превосходный человек, - покорно согласился Медонис. - Поэтому его назначили капитаном на большое судно. Сейчас он на пути в Мексику. Выдвижение, так сказать, опытных кадров. А я с вами. - Ежели так, что ж, я не против, - заметил Фитилев недовольным тоном. - А жаль Федора Терентьевича! Ну, будем знакомы. - Он протянул руку. - Медонис, Антон Адамович. - Вы, что же, какой национальности будете? - прищурил глаз Фитилев. - По-русски не совсем, я бы сказал, гладко говорите, и фамилия. Что? - Я литовец, - с достоинством ответил Медонис. - Наша родина - маленькая страна, но мы любим ее всем сердцем. - Как же, как же, Антон Адамович, похвально. - Фитилев наморщил крупными складками лоб. - Простите меня, голубчик: видите - подготовка кадров, - он кивнул на матросов. - Времечко будет, поговорим. - Это я должен извиниться, - улыбаясь, возразил Медонис. - Оторвал вас от дела. Считал свой приятной обязанностью представиться, товарищ Фитилев. - Скажи-ка, Козолупенко, - Василий Федорович повернулся к Антону Адамовичу спиной, - ежели тебе воздуху не хватает, какой сигнал подашь, а? "Невежа, - закрывая дверь, думал Медонис, - примитивный человек. Подожди, сволочь, постоишь у меня руки по швам!" На палубе с правого борта нагишом лежали несколько матросов, загоравших после вахты. И они не понравились Антону Адамовичу. "На этом судне развернется соревнование, - стукнул он кулаком о планшир. - Они будут соревноваться со мной, не зная, кто вызвал их, не зная даже, что они соревнуются. Я человек-невидимка. На всякий случай надо поменьше попадаться корабельному начальству на глаза. Осторожность никогда не мешает! - Медонис скривил рот в усмешке. - Забавно, ничего не скажешь, и выгодно для меня". Медонис не знал, с кем столкнет его здесь судьба, но в превосходстве своем не сомневался. "Сколько же мне предоставил времени господин случай? - раздумывал он. - Пока они только готовятся. Рассчитывают, подвозят снаряжение. Идут слухи о двух месяцах. Посмотрим. Собственно говоря, мои дела не так уж плохи. Надо отыскать подходящий компрессор для зарядки акваланга сжатым воздухом. Пожалуй, здесь опасно. Навлечешь подозрения: то да се. Ну что ж, поеду в Кенигсберг... Тьфу, тьфу, в Калининград! Не дай бог так оговориться вслух!.. Интересно, как выглядит город? Неужели я не разыщу план расположения кают по палубам? Должен же он быть у водолазов. Моя палуба - самая нижняя, это я помню. Но если не будет плана, предстоит обыскать несколько десятков кают. Под силу ли это одному человеку? Нет, не под силу, - решил он. - Даже если есть акваланг, времени уйдет много. С планом это просто. Опоздал я немного. Приехать бы мне на месяц раньше! Но я свободен в своих действиях - вот мое преимущество". Затонувший корабль не казался Медонису таинственным и страшным, как несколько дней назад. Сейчас корабль ожил. Веселые молодые моряки поселились в каютах "люкс". Ничего, что роскошные ванны не действовали, зато сюда, до верхней палубы, даже в шторм не попадала вода. Салоны и рестораны превратились в склады водолазного имущества, а на корме, там, где был раньше зимний сад, моряки поставили дизель-динамо. По ночам вахтенные стали зажигать высоко, на грот-мачте, электрическую лампу. А в туманные дни Фитилев распорядился предупреждать об опасности проходящие корабли частыми ударами в колокол. Но пока туманов не было. Светило яркое солнце, над головами сияло безоблачное небо. Когда дул ветер, волны били в борт и шумели, словно прибой в скалах. А чайки уже избегали садиться на оживший корабль. Небольшой буксирчик капитана Медониса стал ежедневно приходить к "островитянам". Он привозил почту, пополнял продовольственные запасы, увозил и привозил людей отряда. В напряженном труде дни проходили незаметно. Вечером и ночью маяк на песчаной косе подмигивал морякам большим рубиновым глазом. ГЛАВА ДЕСЯТАЯ СОХРАНЯЙТЕ ТРАДИЦИИ, ИБО МЕРТВЫХ БОЛЬШЕ, ЧЕМ ЖИВЫХ В самый разгар работ на затонувшем корабле Сергей Алексеевич получил телеграмму от Малыгина. Александр Александрович сообщал, что через несколько дней приезжает в Калининград на совещание, и просил Арсеньева встретить его на вокзале. Это было неожиданно и радостно. Когда подошел назначенный день, Арсеньев с утра поехал в город в тесном вагончике местного пассажирского поезда. В подарок другу он захватил медную пепельницу - парусник. Случилось так, что в соседнем вагоне ехал Антон Адамович с женой. Антон Адамович прилип к окну; он волновался перед встречей с городом. Навстречу бежали гладкие асфальтированные дороги, деревья с белыми кольцами на стволах. Как и тогда, в те дни, по шоссе мчались машины. Сквозь перелески то справа, то слева просвечивали зеленевшие поля. Поезд пересекал луга, врывался в старые дубовые леса. Промелькнула поляна; на ней загорелые парни играли в футбол. Поезд останавливался на маленьких станциях и шел дальше. Неожиданно перед глазами Антона Адамовича проплыл разрушенный, заросший травой дот... По проселку пылили на велосипедах две девушки в ярких кофточках. Иногда Антон Адамович отрывался от окна и обращался к Мильде с какими-то пустячками, шутил, смеялся... В долине закраснели сотни островерхих черепичных крыш, потонувших в зеленом море. Антон Адамович замолчал. Ротенштейн, Марауненхоф. Домики маленькие, уютные. Поезд теперь мчался по городу. Мелькнули оранжереи ботанического сада. Тоннель под бывшей площадью Адольфа Гитлера... Поезд идет в глубокой выемке, пересекает улицы, стучит колесами по мосту через старый Прегель. Два рыбных тральщика стоят у причала. Буксирчик, пыхтя, тянет по реке ярко-желтую баржу с огромными цифрами на рубке. Вдали виден элеватор. Здесь еще много развалин. Город как бы раздвинулся, стал просторнее. Мелькнул склад железного лома. Во дворике железнодорожной сторожки две женщины красили железную кровать в голубой цвет. Громыхая и раскачиваясь, поезд подкатил к Южному вокзалу. Медонис ни разу до этих пор не сделал попытки побывать в знакомом городе. Сначала его сдерживала необходимость получить пропуск, а потом мучил страх. Ему казалось: стоит появиться Эрнсту Фрикке на улицах Кенигсберга, и его сразу же кто-нибудь узнает. Даже сейчас он чувствовал себя неспокойно. Арсеньев и супруги Медонисы, так и не встретившись, вышли из вагонов и очутились под стеклянной крышей перрона. Они разъехались в разные стороны на такси. Наконец-то Медонис снова увидел Кенигсберг! Он сказал жене, что хочет посмотреть на виллу, с которой у него связаны приятные воспоминания. Вилла стояла целой. В саду играли малыши, на деревьях созревали яблоки. Ворковали голуби, гудели пчелы, собирая урожай с цветущих лип. Ох эти липы! В этом месяце они стали желто-зелеными. Цветы, похожие на желтый пух, усыпали ветви. Мильда удивилась: "Ну что так долго рассматривать самый обыкновенный дом, да еще когда счетчик такси без устали отбивает копейки!" На длинной и прямой улице с отлично сохранившимися особняками и тенистыми каштановыми деревьями внимание Антона Адамовича привлекло заброшенное бомбоубежище. На большой прямоугольной насыпи, поросшей травой, торчали квадратные отдушники из цемента. На местах были стрелы, сходящиеся у цементного входа со следами старой опалубки. Медонис умилился и, оставив Мильду в машине, проник в черный провал. В бомбоубежище Медонис пробыл считанные секунды, а потом долго со смущенным видом вытирал ноги о зеленую траву. Очутившись на Парадной площади, Антон Адамович подвел Мильду к бетонированной щели бункера коменданта Кенигсбергской крепости. Здесь подписал капитуляцию генерал Отто Ляш. Мильде хотелось посмотреть, как выглядит его последняя квартира, но Медонис не решился спуститься в бункер, зато он показал Мильде могилу великого философа Эммануила Канта, приютившуюся у разрушенного кафедрального собора. Изрядно поколесив по городу, Антон Адамович вернулся к королевскому замку. "Ну что ж, - подытожил он свои наблюдения, - прямо надо сказать, обозреватели из Западной Германии здорово привирают". - Город как город, - бормотал он вслух. - Если и остались разрушения, то они естественны. Новые красивые дома. Много восстановлено старых. Много строится. Просто, порядок! Зелени больше, чем раньше. По существу, скопление развалин только в старом городе. Удивительное дело! Кенигсберг среди городов России - десятая спица в колеснице. Но вот смотри, Мильда, все же было разбито вдребезги, а теперь? А это не пропаганда - настоящие дома, школы, больницы. Словом, воскресший город. Тут, видно, много рук трудилось. Дикие рощицы, самовольно возникшие на пустырях, еще больше красили город. Медониса гитлеровский режим научил быть двуличным. Игра ему удавалась. У Мильды искренность мужа не вызывала сомнений. А в нем дружно уживались как бы два человека: один говорил, другой размышлял. - Ну, а это антиквариат, - указал он на остатки крепостных стен, поросших живой, зеленой бахромой. - Скоро от крепости останется груда камней. Вот тебе, Мильдуте, главный бриллиант в прусской короне! Когда я видел эту крепость в последний раз, старушка еще держалась. Отсюда немецкие рыцари покоряли пруссов и литовцев, моя Мильдуте. Наш бедный, маленький народ храбро оборонялся. Но что он мог сделать против могучей силы немцев! Теперь проклятая твердыня разрушена... - декламировал с наигранной радостью Антон Адамович. - А там был университет, - повернулся он вправо, - осталась одна коробка. Напротив университета - бункер генерала фон Ляша. Антон Адамович окинул взором сглаженные временем, густо поросшие травой и кустарником холмы из кирпича и щебня. Они занимали целый квартал. Здесь был центр Кенигсберга. Мысли Медониса вертелись возле одного: найдет ли он спрятанные дядей сокровища, если даже план будет в его руках? Действительно, сложностей предстоит немало. Многие развалины разобраны, и на их месте теперь новые дома или скверики. Черт возьми, придется поработать! Но дело стоящее. Дядя - старый педант. Если он начертил план, то, наверно, при любых перестройках можно найти приметы. "Интересно, - вдруг задал он себе вопрос, - найду ли я в этих развалинах остатки ресторана "Кровавый суд"? - Мильдуте, постой здесь, дорогая. - И Антон Адамович исчез за изглоданным куском кирпичной стены. "Есть, нашел!" - обрадовался он, отыскав среди кирпичей вход в подвалы. Но забраться туда Антон Адамович побоялся. "Еще увидит кто-нибудь, - думал он, - донесет, могут быть неприятные разговоры. Да и на самом деле, чем можно объяснить повышенный интерес к старым развалинам? Во всяком случае, гестапо не упустило бы случая поближе познакомиться с таким исследователем". Антон Адамович не хотел навлекать на себя подозрений. Именно поэтому, отправляясь в Калининград, он взял с собой Мильду. За последнее время она стала ему изрядно надоедать. Он часто бывал с ней груб. Но Мильда, казалось, ничего не замечала. Ее нежная, раздражающая кротость порой вызывала в нем злобу. "Но вот интересно, - прикидывал он, - здесь был еще один вход. Каменная узкая лестница в подвалы. Несколько шагов отсюда. Но сколько? В какую сторону?" Пристально вглядываясь, он принялся вышагивать во дворе замка среди зарослей сорняков. Целые горы кирпичей. Антон Адамович остановился и, механически отшвыривая ногой щебенку, размышлял: "Где могут быть входы? Где спрятаны сокровища? А может быть, их здесь вообще нет?" От этой мысли его бросало в жар и в холод. "Дядя в ту ночь, - мучительно вспоминал он, - перед отъездом, был в известке, пыли, паутине. Несомненно, он прятал свои драгоценности в подземелье. Да, конечно, они здесь! И я их найду, хотя бы пришлось все перебрать по кирпичику". Медонис долго прохаживался взад и вперед по двору крепости, что-то бормоча себе под нос. Он то останавливался, шевеля губами, то стремительно бросался к какому-нибудь обломку. Наконец он вернулся к заждавшейся его Мильде, взял ее под руку и обошел вокруг разрушенного замка. Западное крыло, там, где помещалась церковь Святой троицы, сохранилось лучше. Все остальное - руины. На крепостных башнях по самому верху выросли ярко-зеленые березки, а на одной из башен темнела маленькая сосна. Антон Адамович то и дело прищелкивал языком и с самым глубокомысленным видом качал головой. Но если кто-нибудь подумал, что он сожалеет о старом королевском замке, тот ошибся бы. Медонис не придавал ровно никакого значения подобным вещам. Глупости, все это для тех, кто всерьез принимает громкие лозунги: Отечество, Родина... Он космополит, сверхнационалист. Деньги, те, что открывают двери в любой стране, твердая валюта - вот чему поклоняется Антон Адамович! "Мало ли у нас осталось каменной дребедени, - думал он, - накладные расходы для государства. Только слюнтяи могут умиляться, глядя на эти развалины". В общем он пришел к выводу: если сокровища спрятаны в замковых подземельях, искать их - дело не безнадежное. Но надо торопиться. Время может стереть и оставшиеся приметы. Он закурил, настроение стало лучше. По какому-то движению мысли Антон Адамович опять вспомнил дядю: "Вот кто сходил с ума от всех этих древностей! Последние свои годы он и дня не мог прожить без старого замка. Для него все здесь сохраняло какое-то особенное значение. Что сказал бы он, увидев эти камни! Да, вот она, жизнь человеческая! Не так давно дядя ходил здесь, о чем-то беспокоился, мечтал. Чудак!" Размышления Медониса прервали ребячьи голоса. Из развалин вылезли двое подростков, засыпанных с ног до головы кирпичной пылью и известкой. Один держал в руках веревку и лом, другой нес лопату. Это озадачило и насторожило Антона Адамовича. Здесь производятся раскопки? Проклятье! - Кто вас послал сюда, молодые люди?- осторожно спросил он. - Нас? Нас никто не посылал, мы сами. Мальчики с опаской поглядели на незнакомца. "Учитель, - решили они, - а может, директор школы. Теперь жди лекцию об опасностях, подстерегающих нас в развалинах". - Что же вы здесь делаете? - уже смелее допрашивал Антон Адамович. - Ищем янтарную комнату, - с вызовом ответил мальчик с веревкой и ломом в руках. - Зачем?.. Разве ее не нашли еще? - Да вы откуда взялись? - с иронией осведомился паренек с лопатой. - В городе все знают: целая комиссия ищет. Про янтарную комнату в газете даже писали. - А больше ничего не ищут? - всполошился Медонис. - Может быть, нашли что-нибудь? Сокровища какие-нибудь, драгоценности? А вы из комиссии? Подростки переглянулись. - Мы-то нашли, - сказал школьник с ломом и веревкой, - посмотрите. - Он вынул из-за пазухи обломок мраморной руки. - И еще, - он пошарил в карманах, потер что-то о штаны, и на его ладони Антон Адамович увидел монетку. - Старинная! А Юрка Семечкин из восьмого "Б" голову святого отрыл. Мать отобрала. Теперь голова на буфете стоит... А только мы не из комиссии. Те сами по себе. Разве они ищут? Они книгу пишут. Пойдем, Алеха, - обернулся он к товарищу. Мальчики отправились в сторону, где виднелись остатки главных замковых ворот. - Ребята! - крикнул им вдогонку Медонис. - А кроме вас, еще кто-нибудь тут копает? - Есть некоторые, - не оборачиваясь, ответил мальчик с лопатой. - И сейчас один старикан ковыряется. Он тоже сам по себе. А еще пацаны в войну здесь играют. Антон Адамович с раздражением выплюнул сигарету. Ясно! Надо торопиться: каждый потерянный день уменьшает шансы. - Пойдем, Мильда. Нам надо устроиться в отеле. Возьмем хороший номер с ванной, - объявил он, поддерживая жену и осторожно ступая по острым обломкам, - отдохнем. Отсюда совсем недалеко есть превосходный "Парк-отель". Вот он! - Медонис показал на высокое, шестиэтажное здание. - Хороший ресторан, кафе. Кухня "Парк-отеля" славилась не только в Пруссии. Отелю повезло: он сохранился. Супруги шли по берегу королевского пруда, среди развалин, по старинной улице без домов. Антон Адамович продолжал болтать, расхваливая достоинства отеля. Но по мере приближения к отелю энтузиазм Медониса стал утихать. Что-то непохоже на отель! У подъезда мусор, железный лом. Двери обшарпаны, окна не мыты. Ну, конечно, как могло быть иначе? "В здании "Парк-отеля", - сказали ему, - общежитие строительных рабочих". И управдом явно не на высоте. - Ничего, Мильдуте, в городе есть несколько других отелей. Мне хвалили "Москву". Поедем туда. Только сначала посмотрим на озеро и форт Дердона - нам по пути. - Это достопримечательность? - спросила Мильда и с удовольствием согласилась. Она очень любила осматривать достопримечательности. Когда Мильда была с мужем в Вильнюсе, она замучила его, показывая всякие древности. Дорога вела прямо к озеру. Что это была за улица, Медонис так и не смог догадаться. Хинтертрагхейм, пожалуй. Действительно, понять было трудно. Здесь не сохранилось ни одного дома. "Черт возьми, - недоумевал Антон Адамович, - почему русским понадобилось оставить эти места в неприкосновенности? Прямо заповедник какой-то! Вокруг заново построили город, а здесь могильники. Может быть, действительно создан заповедник? Наглядное пособие по итогам войны, так сказать. Все может быть. Русские всегда были оригинальны". Дорога шла среди холмов. Высокие травы, густые кустарники, яркие цветы скрывали от глаз дело рук человеческих. Жаркие дни после дождей всколыхнули природу, наступила пора буйного цветения. В кустах пели птицы. Мильда принялась рвать цветы. Медонис стоял на дороге и с удивлением рассматривал синие васильки, неизвестно как заронившие семена в развалины. - Зимой это выглядит иначе, представляю, - хмуро сказал он. - Сколько цветов! Что здесь было, Антанелис? - спросила Мильда, возвращаясь с огромным букетом. - Центр города, - мрачно ответил Медонис. - И это сделали русские? - К сожалению, англичане, - помедлил Антон Адамович. Двойная жизнь давила Антона Адамовича. Ему казалось: поделиться с кем-нибудь - и сразу станет легче Он хотел было поговорить с Мильдой по душам, немного пооткровенничать, но тут же остановил себя. "Осторожнее, никогда не доверяй женщине, особенно той, с которой близок. Все несчастья и провалы происходят от женщин", - вспомнил он слова инструктора из разведшколы. - Да и великий Ницше относился к ним не очень-то почтительно: "Идя к женщине, не забудь захватить плеть". Не отпуская руки жены, он подошел к приземистой круглой башне из красного кирпича, напоминавшей шахматную ладью. Форт выходил на Врангельштрассе, теперь Кавалерийскую улицу, как прочитал Медонис на табличке. Деревья окружали крепость густым зеленым кольцом. Живые струйки дикого винограда растекались по стенам. Бурливая речушка вливалась из озера в крепостной ров. "А что там?" Медонису захотелось посмотреть форт с тыловой стороны. Раньше туда не пускала охрана. Он потянул Мильду к горбатому мостику. Форт был окружен рвом. Другой мост, побольше, вел к воротам крепости Их тяжелые створы с глазками были настежь распахнуты. Они перешли и этот мост, очутились во дворике. Еще одни железные ворота. Над ними распростер крылья ржавый орел. Крепостные стены пронизаны сотнями бойниц. Одна из стен особенно выщерблена пулями и осколками мин. На другой сохранились едва различимые надписи по-немецки. "Мы никогда не сдадимся", "Могущество народа - в мудрости его вождя", - разобрал Медонис давно забытые слова. Все вокруг заросло яркой зеленью, и разрушения в крепостных стенах были почти незаметны. В воздухе стало свежее. Деревья зашелестели, по их ветвям прошел ветерок, от моря потянулись тучи. Они тяжело, медленно плыли на город, закрывая небо. Ветер, бесшабашный морской разбойник, быстро набрал силу; он шумно сгибал вершины лип и каштанов. Темное, набухшее тучами небо внезапно сделалось враждебным. Но Медонису не хотелось прерывать осмотра. Они вернулись на Кавалерийскую улицу. Около главных ворот крепости стояло несколько машин защитного цвета. - Могу я увидеть начальника? - спросил Антон Адамович, подойдя к группе беседующих у ворот мужчин. Он долго не решался заговорить, но любопытство, наконец, взяло верх. - Пожалуйста, я директор. Что вам угодно? - Что здесь такое сейчас? - Антон Адамович с недоверием посмотрел на потрепанный гражданский пиджак директора. - Продовольственный склад. - Да? - удивился Медонис. - И только? - Отвоевалась крепость. Теперь здесь лук, картошка и сгущенное молоко. - И можно посмотреть казематы? - Кто вы такой? - поинтересовался директор, разглядывая Медониса. Вспыхнула молния, пронизав небо пучком извилистых толстых и тонких нитей. Гром разорвал тишину. Заклубилась во дворе пыль. Ветер срывал листья. Они летели, кувыркаясь в воздухе. Крупные капли зашумели в зеленых ветвях, застучали по крышам, по древним камням крепостного двора. - Мы с женой литовцы, - сказал Антон Адамович, глядя, как раскачиваются огромные деревья. - Приехали в Калининград к вам в гости. Мне здесь тоже пришлось повоевать с фрицами. Хотелось бы посмотреть, что внутри. - Пожалуйста, - пожал плечами директор, - пойдемте. У входа в подземные казематы в стене виднелась гранитная доска с надписью. Антон Адамович остановился и прочитал: "На башне этого форта 10 апреля 1945 года советские войска водрузили знамя Победы над Кенигсбергом, завершив разгром фашистского гарнизона". - Я тоже один из тех, кто сражался в Кенигсберге, - заметил директор. - Ну и дождь, до нитки в минуту вымочит! - Было слышно, как тяжелые капли шлепали по лужам. Спустившись в подземелье по винтовой лестнице с каменными ступенями, Антон Адамович потянул носом и сразу почувствовал, что здесь хранится картошка. Это были последние запасы прошлого года. На рынке давно появилась молодая, а из этих черных и сморщенных клубней в разные стороны торчали щупальцами бледные ростки. Подземелье содержалось чисто, сводчатый потолок и низкие стены были побелены известкой. Они обошли подвалы, и Антон Адамович убедился, что войной здесь и не пахнет. Странно, но его это как-то задело: в крепости - и вдруг картошка! Он был разочарован и обижен. Во дворе у других дверей Медонис увидел еще одну короткую надпись, высеченную на мраморной доске: "Здание состоит на государственном учете и охраняется законом". Ниже черной краской от руки добавлено: "Э 331". Как хорошо стало на крепостном дворе! Дождь кончился, ярко светило солнце. Небо улыбалось голубыми просветами. Ветер гнал куда-то на восток последние тучки, сбросившие дождевой груз. Посветлели умытые деревья, и трава стала ярче и зеленей. - Наша погодка, калининградская, - усмешливо сказал директор: - Третий раз сегодня дождь... и солнышко. Антон Адамович долго тряс ему руку, рассыпаясь в благодарностях. Но думал про себя: "Ты еще постоишь у меня навытяжку, сволочь! Вспомнишь, что был директором крепости". Прямо от красной крепостной стены начинался низкий каменный заборчик, очень широкий и массивный. Он тянулся по берегу озера. Налево виднелся небольшой мыс, красиво обрамленный каменной загородкой. Несколько любителей-рыболовов неподвижно сидели и стояли по берегу с длинными удочками. Вокруг озера сквозь деревья проглядывали веселые домики. По воде скользили две лодки. - Антанелис, как замечательно пахнут липы! - шепнула Мильда. - Как-то особенно сильно пахнут, слышишь, милый! С листьев еще падали последние дождевые капли, желтая осыпь лилового цвета покрывала дорожку. - После дождя они всегда пахнут сильнее, - буркнул Медонис Трамвай четвертый номер вез их к гостинице "Москва". На повороте у здания Балтрыбтреста трамвай свирепо заскрежетал. Мильда закрыла уши. - Штрафовать надо за нарушение покоя и порядка в городе! - возмутился Антон Адамович. Но вот театр произвел на него большое впечатление. Он был еще в лесах. Какие мощные колонны! Супруги вышли на остановке у памятника Шиллеру и со всех сторон осмотрели превосходное новенькое здание. В вестибюле гостиницы "Москва у окошка дежурного администратора, не заметив сакраментальной надписи: "Свободных мест нет", Медонис достал из кармана паспорт. - Мне комнату на двоих, - сказал он. - Если есть - с ванной. Стоявшие и сидевшие в вестибюле переглянулись. - Что вы, товарищ! В городе открывается совещание работников рыбной промышленности. Все номера заняты. Нам даже пришлось временно выселить некоторых граждан. - Дежурная показала на людей, со скорбными лицами сидевших в креслах. - К вечеру мы поставим дополнительные койки. Может быть, тогда, - бодро закончила она. - Вам ясно, товарищ? - Нет, неясно. Я труженик моря, это моя жена. Нам нет места. И в то же время в превосходном "Парк-отеле" - общежитие. Это бесхозяйственность! Дежурная строго взглянула на надоедливых клиентов. Звякнул телефон. - Свободных мест нет, - сказала она и положила трубку. Антон Адамович еще раз окинул взглядом скопившуюся в вестибюле публику с чемоданами и вспомнил про акваланг. Баллоны он тоже носил в чемодане. "Надо найти компрессор и зарядить, без этого не доберешься до дядюшкиных планов в проклятой каюте!" Мысли Медониса снова вернулись к затонувшему кораблю. - Пойдем пока смотреть город, - сердито предложил он Мильде. Внешне он был спокоен, но в нем клокотало бешенство. С кресла в углу вестибюля поднялась плотная фигура и двинулась к выходу. Антон Адамович с Мильдой перешли улицу и остановились у окна книжной лавки. Карл Дучке мигом очутился рядом. Как всегда, он был с сигарой во рту. Шляпа сдвинута набекрень. Антон Адамович почувствовал легкое прикосновение и спросил с деланной улыбкой: - Лаукайтис, это вы? - Да, это я... Дорогая пани, - сказал Дучке, глядя на Мильду, - я на минуту похищу у вас мужа. Не возражаете? В ответ Мильда улыбнулась. - Иди в зоопарк, - прошептал Дучке, оглядываясь. - У клетки зубра встретимся. Немедленно, сейчас. Жену оставь здесь, - он показал на кафе-мороженое, приютившееся рядом с книжной лавкой. ...Клетку зубра Медонис искал недолго. Дучке-Лаукайтис стоял, облокотившись на ограду, и, казалось, внимательно рассматривал огромного серого быка. Вокруг - ни души. - Куда ты запропастился? Я ищу тебя со вчерашнего дня, - злым голосом спросил Дучке, перекатывая во рту сигарету. - Шеф передал приказ. - Приказ?! - Тебя удивляет? На днях в порт приходят военные корабли. Они простоят считанные часы. Нас интересует одна деталь... Бык, вытаращив выпуклые глаза, приблизился к ограде. Он спокойно что-то жевал. Дучке понизил голос. - Особенно нас интересуют приспособления на палубе. Здесь все записано. - Он сунул смятую бумажку в карман Медониса. - Гляди, он смотрит на нас, - показал Дучке на зубра. - Твой буксир может в любое время зайти в порт, ведь так? - Так, - подтвердил Медонис. - Но у меня на руках важное дело. Скоро начнется откачка корабля. Буксир может понадобиться каждую минуту. Без разрешения начальства я никуда... Будут неприятности, навлеку подозрение. Если бы знать точно день, тогда можно устроить. Слова Медониса убедили Дучке. - Ладно, - согласился он, барабаня толстыми пальцами по железной балке ограды, - я приду еще раз. Скажи твой адрес. - Ищи меня на буксире "Шустрый", - предложил Медонис. Адрес он предпочел не сообщать. - Хорошо, найду. - Дучке выпустил облако дыма. - Но будь готов, я могу появиться в любую минуту, - добавил он и нехорошо усмехнулся. - Чуть не забыл! - спохватился Дучке. - Шеф велел спросить у тебя о ценностях, спрятанных в Кенигсберге. Нам стало известно... - Что вам стало известно? - отрезал Медонис. - Ценности? Если бы я знал о них!.. - В нем закипала ярость: "Мне могут помешать. Кто-то протягивает лапу к моей собственности. - Он сжал кулаки. - Ну нет, от меня вы ничего не узнаете!" - Ей-богу, этот бык подслушивает! - сказал Дучке, отходя от клетки. - Цум Тейфель, проклятый бык! x x x На втором этаже гостиницы, в одном из номеров с окном, выходящим прямо на ворота зоопарка, Арсеньев пил крепкий чай вместе со старыми друзьями. Кроме Сергея Алексеевича, в гостях у Малыгина был капитан Тимофей Иванович Федотов. Когда-то все трое вместе учились и работали на севере. Стол украшали кусок нежной розовой студеноморской семги (любимая рыба Арсеньева, Малыгин не забыл), лимон, разрезанный на кружочки, и бутылка старого коньяка. - Подсебякину здорово попало! - посасывая лимон и морщась, говорил Александр Александрович, - команда за тебя. Он бы и рад отступиться, да поздно. Я помню, отец рассказывал про охотника, который медведя за уши поймал. Руки устали, а медведя ни к себе оборотить, ни выпустить. Так и здесь. Котов до секретаря обкома дошел, все начистоту выложил. И парторг поддержал, боцман-то твой. Секретарь обкома крупно говорил с начальником пароходства. - Малыгин лукаво поглядывал на Арсеньева. - Я, Серега, не пророк, но могу сказать: пересмотрят твое дело, по-другому все повернется. В общем наша взяла, хоть и рыло в крови! - пошутил он. - А помнишь, какие ты мне письма писал? Забыл совсем, Серега: неприятное дело. - Малыгин озабоченно посмотрел на друга. - Слышал, будто та, научный сотрудник Ольга Туманова, на твоем материале кандидатскую диссертацию написала... - Так ведь она студеноморских льдов не видела! Что за нескладица! И со мной в самом главном не согласна была, - удивился Арсеньев. У него сразу заныло сердце. - Не видела? Не понимала? А капитанам советы дает, как во льдах плавать. Говорят, она баба хитрая. Узнала, что твои дела пошатнулись, вот и решила из чужой сети рыбку поймать. На Арсеньева эта неожиданная весть подействовала, словно удар электрическим током. Кто-то взял да и воспользовался твоим трудом. Да как же так?! - Очнись, Серега, - тронул его за руку Малыгин. - Найдем на нее управу, друг. А пока мы зимой на зверобойку сплаваем. Это уж как пить дать. Подымешь свой "Меркурий" - и задерживаться здесь нечего. В чужом приходе худо пономарить. За подарок большое спасибо, - осматривая пепельницу-парусник, сказал он. - "Плавать - обязательно, жить - не обязательно". Мастер-то философом был... Погоди, погоди, и подпись есть: "В. Кюнстер!" Да ведь это тот немец, знакомый мой. Тимоша, - обернулся он к Федотову, - послушай-ка. Ехал я вчера с вокзала, развалины в глаза бросились. И еще на пригорке крепость-развалюху видел, около нее трамвай поворачивает. Неужто королевский замок? Вместе с Серегой ехал. Я спросил, да он не знает, сам здесь недавно. - Он самый, - ответил Федотов. - Главная крепость тевтонских рыцарей в Пруссии. Тринадцатый век. Скоро совсем разрушится. Туда ей и дорога! - А мне жалко, - сказал Арсеньев. - Замок немецкий народ строил. Это история. Сберечь бы! И кафедральный собор... - Что замок, - возразил Федотов, - книг много сгорело!.. - Об этом и говорить больно, - сразу отозвался Сергей Алексеевич. - Город у вас красавец! Кабы я жил не в Архангельске, к вам бы перебрался, - сказал Малыгин, еще держа в руках пепельницу. - Но, как известно, Архангельск всем городам город! Вот зелени у нас маловато. А Калининград, как в лесу, только одно место, будто плешь, просвечивает. Дай-ка, Серега, папиросу. Видать, не в почете у вас старый центр. Все трое помолчали, попыхивая огоньками в незаметно вошедшей в комнату темноте. - Это пустяк, - нарушил тишину Федотов. - Два-три года, и закроем лысину. Еще похорошеет Калининград. Сделано-то уже не в пример больше. Сам подсчитай. Если сложить в длину калининградские улицы, выйдет восемьсот километров. Улиц, заметь, а не развалин. Вспомнишь сейчас, сколько субботников да воскресников... Школьники цветы сажали, соревновались, чья клумба красивее. Кенигсберг, мрачный оплот пруссачества, место, где сам воздух, казалось, был пропитан духом милитаризма, превратился в обычный наш город с добрыми советскими традициями! - За процветание Калининграда, - поднял рюмку Малыгин, - и за калининградцев! И опять замолкли друзья. Каждый думал о своем. Из ресторана, расположенного этажом ниже, послышались гулкие удары барабана, завывание труб и пронзительный голос певицы. - Оглохнуть можно, - сердито сказал Малыгин. Песня кончилась, но тишина длилась недолго. Из зоопарка донесся печальный львиный рев. Отчаянно заскрипел трамвай. Внизу опять заработал барабан. - Выпьем за дружбу, товарищи! - неожиданно громко сказал Малыгин. - За морскую дружбу, где нет ни обмана, ни подлости. В комнате стеной стоял дым. Два раза Малыгин выносил пепельницу с окурками. В репродукторе соседнего номера кремлевские куранты пробили полночь. ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ "ЖЕНЩИНА МНЕ БОЛЬШЕ НЕ НУЖНА" Жаркий солнечный день. Таких даже в июле не много на Балтике. Штиль. Море гладкое и блестит, словно покрытое целлофаном. В каюте командира судоподъемной группы стекла в прямоугольных иллюминаторах опущены, дверь распахнута настежь. И все-таки парит. Вода не умеряет зноя. В открытые иллюминаторы вместе с тоскливыми вскриками чаек врывались веселые человеческие голоса, постукивание топоров и бойкое стрекотание компрессора. Каюта пропахла застоявшимся табачным дымом, резиной и столярным клеем. Хозяин каюты Фитилев сидел за письменным столом в полосатой тельняшке с наспех отрезанными рукавами и внимательно перечитывал страницы в объемистой папке. Синий, видавший виды парусиновый китель с блеклыми орденскими колодками висел справа от него на большом гвозде. На табуретке пристроился старший лейтенант Арсеньев. Несмотря на жаркий день, он в черной парадной форме, новую фуражку с ослепительно белым верхом держал в руке. Василий Федорович занимал на затонувшем корабле обширные капитанские апартаменты - кабинет и спальню. Когда-то это были отменные каюты, отделанные ореховым деревом, с удобной, красивой мебелью. Сейчас от прежнего великолепия осталось немного: письменный стол, кресло, маленький круглый столик в углу, а в спальне остов широченной кровати. Капитанская каюта растеряла все свои удобства. С водворением Фитилева она обогатилась другим содержанием - правда, несколько необычным, но зато вполне отвечающим вкусам нового владельца: самое ценное и дефицитное из водолазного скарба нашло там свое место. Кроме того, в каюту перекочевало немало слесарного инструмента. Капитан-лейтенант питал давнюю слабость к молоточкам, сверлам, плоскогубцам и всякого рода ключам. Вместе с гайками, клапанами, резиновым клеем и новым скафандром он хранил у себя ворох первосортной обтирки и стеклянную посуду с какими-то особо ценными маслами. Тут же находились небольшая чугунная печка и несколько грубых табуреток. В холодные, серые дни, когда на море буйствовал пронизывающий ветер, Фитилев топил чугунку, кипятил воду и, обжигаясь, пил крепкий чай. Посапывая трубкой-носогрейкой, Василий Федорович перелистал еще несколько страничек. - Изрядно, голубок, доклад хороший, - одобрил он, поставив на последнем листке свою подпись и закрывая папку. - Снабженцам передай, пусть присылают весь бензин, весь до последней бочки, - в четверг начнем генеральную откачку. Не забудь про резервные мотопомпы. Скажи, капитан второго ранга Яковлев обещал. - Есть, не забуду, - отозвался Арсеньев. - А ты мне объясни, Василий Федорович, - спросил он чуть погодя, - лодью построить много ли времени нужно? - Лодью? Какую лодью? - не сразу понял командир. - Поморскую, деревянную. Фитилев сдвинул очки на лоб, с удивлением посмотрел на зятя, помолчал, потом улыбнулся. - За три месяца можно вчетвером отгрохать всем на удивление! - А ты, Василий Федорович, сумел бы? Фитилев пригладил сначала правый ус, потом левый. - Гм... Что в молодые годы учено, того не забудешь. Ладно, после об этом, а сейчас бензин да мотопомпы. Закончишь дела в отряде, загляни домой. Расскажешь моей старухе, что и как. Обратно не торопись. Билеты в театр или кино достанешь - иди. Пусть Наталья посмотрит, развеется. Переночуешь, ежели что, дома. Одним словом, не торопись. - Какой же театр, Василий Федорович? Наталье в родильный пора. Арсеньев встал и надел фуражку. - Делай как знаешь, - отозвался Фитилев. - Иди, голубок, желаю успеха! Сколько раз под воду спускался? - неожиданно спросил он. - Много, - ответил Арсеньев. - Да, прошло времечко, когда я тебя, салагу, учил, - весело взглянул на зятя Фитилев. x x x - Разрешите отходить, товарищ старший лейтенант? - встретил Арсеньева капитан буксира. - Отходите. - Отдать концы! Эй, Попов, шевелись! Боцман, возьми багор! - командовал Антон Адамович. - Прямо руль! Медонис приобрел удалый вид старого морского волка - фуражка лихо заломлена, на шее болтается бинокль. - Как руль? - кричит Медонис. Он высунулся по пояс в окно, наблюдая за медленно отдаляющимся корпусом затонувшего корабля. - Руль прямо! - донеслось из ходовой рубки. - Лево руль! - Есть лево руль. - Матрос торопливо перебирал рукоятки штурвала. Старпом Ветошкин нажал кнопку тифона: раздались два коротких гудка. Антон Адамович двинул до отказа ручку телеграфа. Арсеньев почувствовал содрогание корпуса, глухие удары винта и машинально посмотрел за борт: не болтается ли какая-нибудь дрянь? Привычка. Буксир быстро набирал ход, разгоняя невысокие волны по спокойному морю. - Голубок! - раздался хрипловатый голос с мостика лайнера. - Сергей Алексеевич! - Над планширом возникла отливающая коричневыми тонами лысина Фитилева. Медонис с едва заметным поклоном сунул в руки Арсеньева медный, горевший на солнце рупор. - План на картонке, что свечкой закапан, у начальства не забудь! - приставив ко рту ладони трубочкой, кричал Фитилев. - Он с пометками, я там помпы расставил. Что? Понял? С моими пометками. Другой экземпляр отдай, если спросят. Слышишь? - Есть, - отозвался в рупор Арсеньев. С буксира был виден весь корабль. Если не присматриваться, затонувший гигант мог сойти за тяжело груженное судно, чуть накренившееся на правый борт. Выглядело оно весьма величественно. Высокие мачты, две огромные трубы. Над верхней палубой высились этажи пассажирских надстроек. Снаружи надстройки, окрашенные когда-то белой краской, были густо пересыпаны оспинами ржавчины. Коричневая лысина над планширом верхнего мостика исчезла. Буксир, оставляя за собой пенный полукруг, развернулся и взял курс на узкую щель входных ворот порта. Небольшой кораблик с птичьего полета казался бы насекомым с усами-волнами, расходящимися в стороны. Антон Адамович раздумывал, искоса поглядывая на Арсеньева. Он даже не предполагает, этот Арсеньев, какие богатства скрыты в груде железного лома! Каюта Э 222... А ведь план у него в портфеле! Господин случай подарил разжалованному капитану миллионное дядюшкино наследство. Но он его не получит: законный наследник близко! Антон Адамович ухмыльнулся и стал вспоминать, по какому случаю попал в немилость капитан Арсеньев: многое он слышал от Подсебякина, они недавно познакомились в ресторане "Нерунга". Медонис воспринял все несколько своеобразно. "Капитан теплохода "Воронеж", - думал он, - откусил от чужого пирога". Слишком пристрастными показались ему суждения Подсебякина. "Пострадал из-за бабы, ха-ха!" (Антон Адамович даже посочувствовал.) Мамашкина ему не понравилась: он не любил слишком высоких. Сложена неплохо, но тяжеловата. "Черт возьми, из-за рюмки коньяка лишился капитанства и очутился на затонувшем корабле! Ха-ха, капитан затонувшего корабля! Заботливый тесть пригрел под своим крылышком: наверное, больше нигде не берут". "А выпить, видно, капитан Арсеньев не дурак..." И тут Антона Адамовича осенило. Он опять стал внимательно разглядывать Арсеньева. Зеленый обрывистый берег, густо поросший деревьями и кустарником, быстро приближался. Арсеньев оказался несловоохотливым и всю дорогу промолчал, уставившись на спокойную, без единой морщины поверхность моря. Он с удивлением посмотрел на Медониса, когда буксир пересек линию створа и пошел прямо на отмель к черно-белому бую. Отражение поплавка-великана заплясало под бортом, но Медонис спохватился и вышел на фарватер. В порту Антон Адамович, увлеченный своими мыслями, едва не напоролся на швартовную бочку. Но и здесь как-то обошлось благополучно. Торопливо приткнувшись к стенке, он не стал дожидаться, пока матросы положат сходни на берег. - Товарищ Ветошкин, - спрыгнув на причал, приказал он старшему помощнику, - ты останешься на вахте. Меня срочно вызывает начальство. Антон Адамович долго стучал в дверь своего домика. Наконец она приоткрылась, выглянуло сонное личико Мильды. - Все спишь! Смотри: располнеешь, - обнимая жену, пошутил Антон Адамович. - Скоро одиннадцать. Я тороплюсь... - Я всю ночь не спала, - пожаловалась Мильда, оправляя халатик. - Читала новую книгу и плакала. Посмотри эту страницу, Антанелис, и ты сам... - Не читал, но говорят, неслыханная дрянь, - перебил Медонис. - Я читаю книги, где автор признает твой ум, а поучений не терплю. Но довольно об этом. Настал решающий момент, Мильда. Ты должна показать, на что способна умная женщина, если она любит. Приведи себя в порядок. Познакомишься с одним русским офицером и пригласишь его домой. Антон Адамович был возбужден, что с ним редко случалось. - Пригласить незнакомого офицера? - удивилась Мильда. - Для чего, Антанелис?! - Мне надо поговорить с ним в домашней обстановке. Разопьем бутылочку, понимаешь? У него план затонувшего корабля, а там разрисована каждая каюта. В одной из кают - целый чемодан драгоценностей. Не беспокойся, только спортивный интерес, - пояснил он, заметив на лице жены растерянность. - Ведь мы собирались преподнести подарок нашему правительству. Просто я не хочу остаться в дураках. Как католик, я... - Ну и приглашай его сам. - Мильда даже немного отодвинулась от мужа. Что-то в нем сегодня было чужое и пугающее. - Мне некогда. Ты литовка, Мильда, и должна помочь. Почему нас должны обставлять русские?! Они и так прижимают наш народ. - Медонис отвел глаза в сторону. Все же он чувствовал себя неловко. - Этот трезвенник, Мильда, должен с тобой выпить, пока меня нет... Иначе он не покажет план. - Познакомиться, пригласить домой, пить с ним без тебя... Этого ты хочешь? - спросила Мильда. "Вот сейчас Антанелис рассмеется; поцелует - и все недоразумения развеятся, - надеялась молодая женщина. - Но разве так шутят?" - Я так хочу. - Антон Адамович посмотрел на Мильду. Спокойный пристальный взгляд. И она поняла: он все предлагает совершенно серьезно. "Черт с ней! - решил Антон Адамович. - Довольно притворяться! Осталось несколько дней, и я - в Швеции. - Медонис бросил на жену быстрый взгляд. - Надоела мне ее любовь, пресная, как лепешка на соде. Как бы там ни было, а если повезет с розыском дядюшкиного наследства, Мильду придется бросить". - Я ничего не понимаю, Антанелис, - на глазах Мильды выступили слезы. - Это чудовищно! По-твоему, я должна... - Понимай как знаешь, - строго сказал Антон Адамович, - но старший лейтенант Арсеньев должен быть сегодня у нас в гостях. Мне некогда. На буксир грузят водолазное имущество. Остальное объяснит Миколас, он будет ждать тебя на Приморской, у ателье "Люкс". Знаешь? Рядом киоск с водами. - Антанелис, это выше моих сил! - Мильда в отчаянии протянула к мужу руки. - Не можешь? - зло спросил Антон Адамович, поднявшись с дивана. - Да от тебя ничего и не требуется особенно - посидеть, поговорить с человеком, нужным для дела. Ну, состроить ему глазки. Это делают все женщины с малых лет до тех пор, пока у них не выпадут зубы. Помни, Мильда, ты моя жена! Нас венчали в костеле! Голос Медониса был спокоен и даже ласков. Это испугало Мильду. Медонис понял, что одержал победу. Он вышел из дому, снисходительно кивнув жене. На крыльце его дожидался Миколас. У Антона Адамовича в потайном карманчике хранились три маленькие капсулы с черными цифрами, полученные еще в Кенигсберге. Человек оберштурмбанфюрера Фолькмана дал ему три ампулы и для собственной надобности. Он сказал тогда: "Номер один - это нокаутирующее средство: приняв таблетку, человек теряет сознание на двадцать четыре часа. В капсуле номер два - мгновенно действующий яд, а здесь таблетка, восстанавливающая силы. Не спутайте: середина смертельна". "Сейчас мне нужна капсула номер один, - Думал Медонис. - Но двадцать четыре часа - это много". Он вынул из прозрачной трубочки белую таблетку и ножом разделил ее пополам. - Возьми это, Миколас. x x x "Как же мне поступить? - тем временем соображала Мильда. - Может быть, Антанелис прав? Он так загорелся своим спортом. А тут эти драгоценности. Но почему так грубо? "Ты литовка, я литовец, ты должна мне помочь". Выходит, что из-за этого плана я должна унижаться перед каким-то офицером. И Антанелис как будто не против?!" Мысль эта обожгла сердце. "Как он смел! - вскинула она голову, но тут же ее опустила. - Боже, а вдруг Антанелис обидится и уйдет от меня?.." Мильда всей душой любила мужа. Каждое его слово было законом для нее. Даже когда он потребовал венчаться в костеле, Мильда согласилась. "Он меня очень любит, хочет крепче привязать к себе", - решила она тогда, зная, как огорчится отец, когда узнает об этом. Повенчались они тайно. Мильда порвала с комсомолом. Она ни разу не осмелилась бы сказать мужу: "Антанелис, сегодня я иду на собрание". Она считала преступлением отнять у него хотя бы один свой вечер. Если бы он заставил вышивать ризу для приходского ксендза, она бы согласилась. Иногда ей казалось, что Антанас холоден, далек от нее мыслями. Но тут же она находила тысячи уважительных причин и оправдывала мужа. Сегодняшний разговор застал ее врасплох. Впервые в ее сердце заползло сомнение: "Любит ли он меня? Что-то в нем сегодня было чужое. Если бы можно было посоветоваться с папой, но он далеко. Что же делать?" Наконец она смирилась: если Антанас так хочет... Посмотрев на часы и тяжело вздохнув, она начала одеваться. x x x Духота. Воздух в городе неподвижен и горяч. От каменных зданий пышет жаром. Рослые каштаны с необъятными темно-зелеными кронами в изнеможении опустили покрытые пылью листья. У киоска фруктовых вод, спрятавшись в тень, беспокойно топчется Миколас Кейрялис. Он без шляпы, в синем рабочем костюме из плотной ткани со множеством карманов, прошитых белой строчкой. Матрос Кейрялис стал чем-то вроде денщика у капитана Медониса. По его поручению он бегал на базар, помогал Мильде убирать квартиру и даже мыл посуду, не отказывался от любых поручений, все делал весело, с охотой. Правда, Миколасу не совсем были понятны рассуждения Антона Адамовича, что-де матрос Кейрялис должен прислуживать капитану только потому, что они оба литовцы. Однако свои сомнения Миколас держал про себя и сумел заслужить доверие. Миколас то и дело поглядывал на небольшой двухэтажный домик с черепичной крышей, затянутый зеленой гривой дикого винограда. На парадной двери виднелась вывеска золотыми буквами по черному полю: "Аварийно-спасательная служба. Отряд Э 26". На улице пусто. В этом маленьком городке все свободные от работы спасаются на пляже, в прохладной морской воде. От нетерпения и от нечего делать Миколас пьет газированную воду и следит за всем, что попадает ему на глаза. Вывалив шершавый язык, пробежала рыжая собака. За ней промчался верхом на палочке загорелый мальчишка в коротких штанишках. На конце палочки - серебристая ракета. Сотрясая киоск фруктовых вод, проехал грузовик, и все вокруг наполнилось едкой гарью. Миколас допивал стакан воды с вишневым сиропом, когда увидел в конце улицы стройную фигуру Мильды, и двинулся ей навстречу. - Почему так долго? Я думал, все пропало... Почему так долго, Мильдуте? - спрашивал он озабоченно. - Каждую минуту старший лейтенант мог уйти. Гражданин начальник нас бы не поблагодарил. - По-вашему, я должна прибежать сюда в халате? - с досадой проговорила Мильда. Ей было неприятно, что Миколас все знает. - Где старший лейтенант? - В душе она еще надеялась, что все это шутка; она обязательно должна встретить мужа, Антанелис передумает. Он не заставит ее приглашать незнакомого человека в дом. - Старший лейтенант Арсеньев должен выйти из этих дверей. Смотрите, - шепотом произнес Миколас с таким выражением, будто ждал что-то страшное. - Вы пришли как раз вовремя, - продолжал он торопливо. - Смотрите, их двое. Арсеньев повыше, плотный, снял фуражку, вытирает лоб. Они прощаются. - Вижу, - отрезала Мильда. - Вы мне больше не нужны. Миколас с удивлением посмотрел на Мильду. Всегда скромная, тихая, а сейчас! Арсеньев перешел улицу, остановился у киоска. - Прошу без сиропа. - Арсеньев с жадностью выпил.- Еще один, пожалуй, - сказал он, пододвинув стакан девушке. - Ну и духотища сегодня! - Идите на море, искупайтесь, - ответила продавщица, с улыбкой посматривая на его черный пиджак. - Вы так тепло одеты. - Сама она была в легком платьице с курортным декольте. - Вы правы. Воспользуюсь вашим советом, - рассеянно ответил Арсеньев. "Каково Наташеньке сейчас одной! - думал он. - Может быть, она уже в больнице? (Арсеньев неделю не видел жены.) Нет, тогда дали бы знать на корабль. Через час я буду дома. Окунусь раза два - и все! Ну, Сергей, скоро у тебя будет сын, непременно сын!" Арсеньев улыбнулся так счастливо, что пожилая женщина, проходившая мимо, с удивлением посмотрела на него. Она даже обернулась ему вслед и смотрела, пока его крепкая фигура не скрылась за углом. "В лотерею "Волгу" выиграл, не иначе!" - решила женщина. Пляж был рядом. Городок выстроился на берегу. От моря его отделяли густые заросли кустарника и огромные каштаны. Плотная зеленая стена скрывала море. Завернув за угол, Арсеньев сразу очутился на пляже. Желтые, красные, зеленые купальники, костюмы, разноцветные полосатые зонты, яркие платья женщин, сверкающий на солнце белый песок и неоглядная морская синь создавали удивительно радостное сочетание красок. Арсеньев снял башмаки - и обжег босые ноги. Утопая в мягком горячем песке, он стал пробираться к воде, обходя раскинувшиеся на солнце тела, бело-розовые, золотистые, бронзовые. Две маленькие девочки с красными бантами и в красных штанишках ковыряли лопатками песок. Рядом двое мужчин, покрыв головы газетами, играли в шахматы. Под зонтом молодая мать грудью кормила малыша. И тут же веселая компания глотала холодное пиво из отпотевших бутылок. Две белотелые женщины казались на песке густой сметаной. Они лежали неподвижно, спрятав под платками лица. "Торопятся загореть, - мимоходом определил Арсеньев. - Каково будет им ночью!" Сотни людей бродили по берегу - одни туда, другие сюда, громко взвизгивали плескавшиеся в море дети; двое юношей пронесли на плечах легкую байдарку. "Тюленья залежка на льду!" Арсеньев рассмеялся нелепой мысли. Море совсем обессилело от жаркой истомы. Словно нехотя, оно шевелилось чуть-чуть, беззвучно трогая морской песок. На горизонте в легкой дымке пятнышком виднелся "Меркурий". Вдоль берега прошел быстроходный катер, впереди бурлил слепящий глаза венок из белой пены. Терпко пахло йодом, горячей смолой, немного розами. Арсеньев приглядел свободное местечко рядом с пожилым толстяком под красно-белым зонтом. Толстяк с сигарой во рту и в огромных дымчатых очках, уже загоревший под цвет скорлупы грецкого ореха. Арсеньев быстро разделся, немного смущаясь своей бледной кожи. - Товарищ, - проговорил он, разгл