аже точно сказать -- семи) условий, чтобы припертый к стене президент переступил через себя. Перечислим эти условия. Во-первых, мир переживал великую депрессию, она бесперебойно генерировала все новые и новые пополнения люмпенской армии Гитлера. Не было сил и у Запада, чтобы серьезно вмешаться в политическую и -- что еще важнее -- психологическую войну в веймарской Германии. Во-вторых, без боя сдалась немецкая либеральная интеллигенция. Она не смогла организовать мощное демократическое контрнаступление, единственное, что способно было остановить Гитлера. Она не сумела привлечь на свою сторону, мобилизовать, если угодно, интеллигенцию мирового сообщества. Лучшие умы человечества так до самого конца и не осознали, что угроза фашизма вовсе не локальна, что надвигается не только диктатура в Германии, но мировая война. На план этой войны, черным по белому изложенный в "Последнем броске на Восток", то бишь в "Майн Кампф" Адольфа Гитлера, до первых выстрелов смотрели как на бред безумца. В-третьих, все без исключения веймарские парламенты оказались "гнилыми". В них никогда не формировалось устойчивое большинство. Его заменяли хрупкие, практически неработоспособные коалиции, взлетавшие на воздух при первом серьезном кризисе. Беспомощность представительной власти -- главного символа демократии -- подорвала авторитет обеих. В-четвертых, влиятельным советникам президента Гинденбурга -- и это стало еще одним прямым следствием дискредитации парламента -- удалось убедить его в преимуществах "просвещенного" авторитаризма перед недееспособной демократией. Было введено прямое президентское правление. Республика разрушила собственную институциональную основу. 149 В-пятых, ни одно из трех авторитарных, по сути, правительств, назначенных президентом между 1930 и 1933 гг., не сумело приостановить экономический распад и психологический хаос, характерные для Великой Депрессии. Интеллектуальные ресурсы страны истощились. В распоряжении правительства были одни лишь старые, не оправдавшие себя идеи. Новыми и не опробованными были только идеи Гитлера. В-шестых, германские денежные мешки, финансировавшие его предвыборные компании, остались верны Гитлеру до конца. В-седьмых, наконец, ему удалось сколотить большую националистическую коалицию, единый правый фронт. Интеллектуальные и издательские ресурсы Националистической партии Альфреда Гуген-берга и таких мощных организаций, как "Стальной шлем" и "Пангер-манская лига" (аналоги современных российских "белых" и "коричневых" консерваторов) были поставлены ему на службу. День, когда в результате раскола между социал-демократами и Народной партией Густава Штреземана рухнуло последнее коалиционное правительство, -- 27 марта 1930 г. -- иногда рассматривается как день падения Веймарской республики. Но это поражение не было окончательным и бесповоротным. Если б хоть одно из перечисленных выше обстоятельств приняло иной оборот, вся связка могла разрушится, и не видать бы Гитлеру канцлерства, как своих ушей. Но каждому из семи звеньев хватило прочности, и через три года президентское правление сменилось фашистской диктатурой. Годится ли эта модель для нашего анализа и прогноза? Поскольку веймарская гипотеза до сих пор подтверждалась в сегодняшней России дословно, я думаю, что да. Если так, те же самые семь условий определяют шансы Жириновского. Пять из семи, можно считать, уже у него в кармане. Развал экономики, равнозначный Великой Депрессии. Слабость либеральной интеллигенции. Веймарский парламент. Советники, убеждающие президента, а заодно и раздраженное этим парламентом общественное мнение в преимуществах "просвещенного" авторитаризма. Коалиционное -- если не по названию, то по сути -- веймарское правительство, работающее в условиях жесточайшего интеллектуального дефицита. И, наконец, поддержка денежных мешков -- как российских, так и зарубежных. Но вот два условия, первое и последнее, еще не выполнены, и определенности на их счет нет. Слава Богу, ни великой, ни даже заурядной депрессией мир сейчас не страдает. Следовательно, возможность и ресурсы для серьезного вмешательства в российскую психологическую войну у мирового сообщества имеются. Отсутствует, как мы видели, другое -- трезвое понимание характера и масштабов угрожающей ему опасности, без чего никакие ресурсы не спасут. Тем не менее -- никто не сказал, что это чисто субъективное препятствие неустранимо. Пусть не очень большая, но сохраняется вероятность, что мир все-таки поднимет перчатку, брошенную ему русским фашизмом. Не создан пока в России и единый правый фронт, и способность Жириновского хотя бы на время привлечь под свои знамена "белых", "красных" и "коричневых" консерваторов остается проблематичной. 150 Более того, как давно уже понял читатель, пока у оппозиции нет oQty единительной идеологии, сплотиться -- задача для нее почти неразрешимая, а вокруг Жириновского -- тем паче. Как посмотришь -- ну, никому не по пути с Владимиром Вольфо-вичем! Может ли разделить его антимусульманский пафос евразиец Александр Проханов, проповедующий славяномусульманское единение как основу будущей Российской империи? Может ли вынести его антикоммунистическую риторику Геннадий Зюганов, официальную идеологию которого Жириновский величает "сатанинским злом", да еще вдобавок -- можно ли оскорбить "патриота" ядовитее? -- "запущенным в Россию с Запада"? Простит ли его либеральные шалости такой патологический враг демократии, как Игорь Шафаревич? Согласится ли с его самоубийственным "броском на Юг" умнейший из оппозиционных идеологов Сергей Кургинян? Смирится ли с его неарийским отчеством Александр Баркашов? Переварят ли его "колониальную" политическую философию ортодоксальные наследники Льва Гумилева, для которых русские лишь на одну четверть славяне, а в остальном -- те же "черные"? И самое, возможно, главное: кто из этих в высшей степени амбициозных честолюбцев добровольно примет роль второго плана в "партии лидера"? Тут тысяча вопросов, ответа на которые пока нет. Положение "одинокого волка" на оппозиционном Олимпе может смешать Жириновскому все карты, и он, не сомневаюсь, это понимает. Чтобы преодолеть эту роковую политическую изоляцию, нужны меры поистине чрезвычайные. Как, например, инспирированная им в феврале 1994 г. амнистия для октябрьских мятежников. Расчет, надо полагать, был на Александра Руцкого, на то, чтобы сделать его не столько соперником, сколько важнейшим фактическим союзником. Пусть, используя свой символический авторитет и генеральские ухватки, экс-вице-президент консолидирует всю разношерстную оппозиционную публику. А там -- посмотрим... Конечно, в таких комбинациях есть риск. Но, как мы уже знаем, ядерный Робин Гуд- парень рисковый... Итак, шансы на победу у Жириновского пока не стопроцентные. И все же не случайно именно с него я начал портретную галерею лидеров оппозиции и именно его портрет постарался нарисовать наиболее подробно. Думаю, что точно так же поступил бы на моем месте известный московский психиатр, президент Российской психоаналитической ассоциации Арон Белкин, написавший в своей книге о Жириновском: "Стать хозяином России -- для него лишь начальный, предварительный этап. Трамплин, который позволит перейти к главному -- продиктовать условия всему беспокойному, запутавшемуся в противоречиях миру и навести в нем, наконец, порядок"119. Теми же глазами смотрит на моего героя и Егор Гайдар: "Жириновский как президент -- мысль апокалипсическая... Это была бы самая серьезная угроза мировой цивилизации за всю ее историю"120. Нет, он еще не президент. Но Россия и мир должны, наконец, понять, что перед ними тот самый человек, который может еще раз доиграть до конца трагический веймарский сценарий. Глава шестая "Последний солдат империи". Александр Проханов и московская "партия войны" Хочу предупредить читателя: картина, которая возникает из анализа идей и высказываний Проханова и его однопартийцев, может произвести поначалу странное, чуть л и не комическое впечатление. В Москве, однако, никто над Прохановым не смеется. Даже те, кто потешается над Жириновским. Почему? Потому что Проханов -- главный редактор центрального органа российской "партии войны", своего рода "Нью-Йорк Тайме" непримиримой оппозиции (знаменитой газеты "День", после октябрьского мятежа сменившей имя на "Завтра")? Потому что он -- один из самых зловещих кардиналов русского евразийства, самый, без сомнения, красноречивый в стране проповедник имперской идеи? Отчасти. Но есть и более веские причины. Он неколебимо уверен в победе оппозиции. Его проекты больше, чем проекты Жириновского, отвечают требованиям той искомой объединительной идеологии, которая сплотит все разнокалиберные партии реваншистов. И наконец, в отличие от Владимира Вольфовича, он свой человек на Олимпе оппозиции, и там он представляет ее главное течение, а не побочное русло. Кто написал для августовских путчистов 91 --го года их скандально известное "Слово к народу"? Проханов. А кто публично отрекся от "кукольного путча", когда он провалился? Тоже Проханов. Он мог изменять падшим звездам оппозиции, но отклонялся неизменно вместе с ее генеральной линией. Ни на шаг не отпуская от себя "патриотического" читателя, вел его не туда, куда тому хотелось бы пойти, но туда, куда, по мнению Проханова, идти ему следовало. Согласно знаменитому британскому философу Эдмунду Берку, это и есть исчерпывающее определение политического лидера. В Москве одно время упорно циркулировали слухи, главным образом среди бывших литературных коллег Проханова, что никакой он не вождь оппозиции, а просто человек, обремененный большой семьей, которую легче по нынешним временам прокормить, зная, где лежит ключ к сердцу -- и к карману -- военно-промышленного комплекса. Так ли это? Едва ли. Слишком уж серьезную для озабоченного семьянина игру затеял этот человек. 152 В склонности к эстрадным эффектам Александр Андреевич ничуть не уступает Владимиру Вольфовичу. Всегда играет на публику, обожает ее эпатировать. С годами -- все больше. Только его стихия -- не живое, на митинге, а печатное слово. Зато в камерных аудиториях и в интеллектуальном споре Жириновскому до него далеко. Под властью моноидеи Еще в конце 91-го он публично исповедовался в антикоммунизме, писал о "разрушении империи свирепым Интернационалом", о "белом движении, изрезанном лезвиями красного террора", о "коммунистической квазиимперии". И тут же, не переводя дыхания, признавался, что до самого Августа "патриотическое движение уповало на союз с РКП, на ее структуру, организационный опыт ее искушенных лидеров, на ее связь с рабочими и крестьянством"1. Парадокс? Но то еще были цветочки. В конце 92-го антисталинист Проханов ошеломил либеральную публику в Колумбийском университете, провозгласив себя сталинистом. В Москве антифашист Проханов шокировал либеральную прессу, объявив, что если для возрождения империи понадобится фашизм, он проголосует за фашистов. Что означают все эти парадоксы? И парадоксы ли это, эпатаж ради эпатажа? Ничуть. Просто Проханов -- человек моноидеи. Обыкновенные люди могут любить свободу, стихи, природу, родину, наконец. Проханов влюблен в империю. Империя -- его романтическая мечта, его страсть, его земля обетованная. И что хорошо для империи, хоть белой, хоть красной, хоть сталинской, хоть фашистской -- то хорошо и для него. Правильно, законно, оправдано. Он готов простить Сталину или Муссолини все -- и свирепый террор, и коварство, и манию величия -- за то, что были они властелинами державы, железными государственниками. Подозреваю, что Проханову очень нравятся эпитеты, которые подбирал для него единственный пока что биограф и апологет, а также заместитель по должности Владимир Бондаренко: "великий авангардист", "герой русского национального сопротивления", "последний солдат империи". Для обоих это высший комплимент. "Уверен, -- развивает его Бондаренко, -- таким же он был бы и сто лет назад, верно служа ГосударюИмператору, таким он будет при любой власти... В этом смысле он не идеолог, не политик, и больший плюралист, чем все нынешние демократы"2. Ну, насчет плюрализма заместитель, кажется, пошутил. Человек моноидеи не может быть плюралистом. Разве лишь в том смысле, что ему все равно, какому императору служить -- Николаю, Иосифу или Бенито. Плюрализм означает свободу, а не службу. А Проханов к идее свободы глух. Вот как бывают люди без музыкального слуха, так и у него нет слуха к свободе. Более того, он уверен, что на самом деле никакой свободы не бывает, что это выдумка врагов империи, 153 Должен признаться, что понял я это не сразу. Еще в декабре 1991 г. я вполне серьезно спорил с Прохановым. Я думал тогда, что у нас есть точка соприкосновения -- величие поднимающейся изпод обломков военной империи свободной России. Ну, не может же человек желать Страх,только страх, ничего, кроме страха своей стране гибели! А никакой другой исход просто невозможен, если начнет сбываться мечта о возрождении империи. Я чувствовал себя готовым отразить любой довод, какой только мог быть против этого выдвинут, потому что опирался на многократно проверенные и давным-давно доказанные факты. Империя в конце XX века -- анахронизм, мечты о ней опоздали на столетие. Разве крушение Российской империи в 1917-м было исторической случайностью, результатом германских или еврейских, или большевистских козней? И разве было случайностью крушение империи советской три поколения спустя? Нет же, конечно! Основанные на подавлении свободы, они были крепки и монолитны в свое время, но стали внутренне непрочны, неустойчивы в современном мире. Что будет, если вполне безумное на пороге третьего христианского тысячелетия намерение восстановить империю начнет осуществляться? В случае неуспеха приведет оно к гражданской войне, сеющей смерть и ненависть между русскими и украинцами, русскими и грузинами, русскими и татарами. Но еще гибельнее стал бы в этом случае успех. Он неизбежно обернется новой вспышкой глобальной ядерной конфронтации, которой истерзанная страна просто больше не выдержит. Я просил Проханова, а потом и Владимира Бондаренко объяснить, почему они не считают возможным выходить из этого страшного тоннеля, где оказалась запертой Россия, вместе с украинцами, с грузинами, с американцами, наконец? Вместе с миром, а не против него? Зачем объявлять себя наследниками царей и большевиков, когда наконец-то открылась возможность жить своим умом -- без самодержавного кнута, без крови и террора? Жить с другими народами как равные с равными? Я оказался непростительно наивным, ожидая, что в ответ на мои аргументы собеседники выдвинут свои и дальше дискуссия пойдет обычным путем. Разговор, который я, точности ради, воспроизвожу по газетным публикациям, принял совершенно иное направление. "Мы с вами давнишние оппоненты, -- отвечал мне Проханов. -- Удивительное у вас ощущение мира как царства организованной свободы. Я ощущаю мир как непрерывную борьбу, как огромный, гигантский конфликт, в котором заложены тысячи других конфликтов. Япония нависла над русским Дальним Востоком. Политизированный ислам устремился сквозь республики Средней Азии на Нижнюю и Среднюю Волгу. Германия смотрит на Балтику, на остатки кенигс-бергских соборов. Америка по-хозяйски рассаживается в обеих [наших] столицах -- в коридорах власти, в банках и военных конструкторских бюро... Ныне и Россия -- не Россия, и Москва -- не столица, но 154 за летящими обломками... высветляется идея Евразии, отрицающая Америку, размыкающая змеиные кольца, что захлестнули российского Лаокоона и его сыновей... Распад СССР -- это наползающие враждебные континенты, сламывающие хребет Евразии. Будто тектонические могильные створки хотят сомкнуться над шестой частью суши. Мы переживаем геополитическую трагедию. Мы -- опрокинутая, побеждаемая, плененная цивилизация, попавшая в петли, раскинутые цивилизацией чужой, совращенная манками, уготовленными над волчьей ямой"3. Если вы не знаете, что такое моноидея, то вот он, прекрасный образчик, перед вами. Человек не слышит вопросов, не улавливает смысла сделанных ему возражений. Словно бы погруженный в транс, от твердит свое, не столько даже мысли при этом высказывая, сколько давая выход теснящимся в его воображении видениям. Его словно бы действительно душат, ему как-будто и вправду переламывают хребет. Жизнь -- трагедия. Мир полон неразрешимыми коллизиями, кругом -- враги. На этом, мне кажется, и произросла имперская моноидея -- на неизбывном, не подчиняющемся разуму страхе. Как смешно пошутил один из его соратников, "если у кого-то комплекс неполноценности или зависти, у Проханова свой комплекс -- военно-промышленный". Но ведь и правда, бряцание оружием -- хорошая защита от страха, а непроницаемые имперские границы -- надежное укрытие от враждебного, со всех сторон наступающего мира. Военная империя -- самая точная проекция задавленного страхом сознания. Сказав о Проханове, что он "не хочет, чтобы Россия повторила путь Византии"4, Бондаренко помог мне уловить еще одну причудливую, скажем так, особенность мироощущения нашего с ним общего героя. Сначала я подумал, что это просто неудачный образ: ну, не в XIII же веке мы, в самом деле, живем, когда за каждым кустом могла мерещиться тень завоевателя! Но потом, сверившись с многочисленными текстами, понял -- нет, сказано абсолютно точно. Истории для Проханова не существует, время не значит для него ничего. Тринадцатый, девятнадцатый, двадцать первый век -- какая разница? Геополитические трагедии вечны и неисчерпаемы, и не исчезают со сменой эпох враги. Они все так же непримиримы и беспощадны и так же вездесущи -- не только "наползают" со стороны, но и проникают сюда, к нам, используют демократический камуфляж, который скрывает их "трансцедентную чуждость" и делает их "своими" в глазах большинства, как и то, что они ходят по той же земле5. Мне трудно разобраться, откуда идет этот страх и почему он отлился у Проханова именно в имперскую идею. Может быть, как и у Жириновского, все началось с раннего детства -- родился на окраине империи, на чужой земле, которую он, русский, с болезненным упорством хотел считать своею, а взгляд на мир воспринял от старообрядцев, среди которых рос -- раскольничья вера больше имеет дело с жестоким и коварным дьяволом, чем с милосердным Богом. Но объяснять, как формируются такие характеры и такое мироощущение, больше пристало психоаналитикам. Наша задача -- добраться до рационального стержня прохановской моноидеи. 155 Снова приходит нам на помощь Владимир Бондаренко. Я не знаю точно, какую роль играл он в редакции газеты "День". Простого партийного пропагандиста, искренне увлеченного теориями шефа? Политко-миссара, приставленного к увлекающемуся Проханову лидерами "партии войны"? В любом случае под его пером моноидея обрастает неким подобием рациональных аргументов. Давайте вчитаемся. "Естественное право" "Еще со времен Великого Новгорода и древнего Киева живет в русском народе одержимость идеей государственности... При сменах общественных формаций, при перемене господствующих классов видоизменялась, но вновь оживала идея... Вот почему газета "День" активно публикует монархистов и коммунистов, русских предпринимателей и православных священников, эмигрантов и генералов. Это не идеологическая путаница. Это четкая и взвешенная идеология государственного самосознания. [За последний год] государственная идея у Проханова, наконец, обрела и фундаментальную основу, объединяющую все наши народы вокруг русского центра -- концепцию евразийства. К этому шел Александр Проханов годами, если не десятилетиями... Да, Проханову изначально присуще имперское русское сознание, и значит -- отсутствие национального эгоизма. Народы региональные, не имперские, обычно более заражены шовинизмом, ярко выраженным национальным эгоизмом. Имперское сознание означает отсутствие любых расовых комплексов. Думаю, что только в случае ликвидации у русских имперского сознания (если такое случится) мы выработаем наконецто русский национальный эгоизм, ставя интересы своего этноса выше всего остального... Я уверен, или же мы вновь сыграем роль объединителя народов, укрепившись на евразийских пространствах, или же, осознав себя народом региональным, выстроим более узкое, но и более национальноэгоистическое, может и шовинистическое, православное государство"6. Видите, какая ловкая конструкция? Хотите избавиться от русского шовинизма, зараженного "расовыми комплексами", -- не посягайте на наше право иметь империю. Плохо не будет никому, включая и тех, кого мы себе подчиним. Мы ведь не то, что все другие народы, страдающие "национальным эгоизмом". Русский народ, оказывается, с младых ногтей ("со времен Великого Новгорода и древнего Киева") "одержим идеей государственности". Имперское чувство для него естественно, как дыхание. Это у других оно -- порок, а у русских -- добродетель. Так что, если вы нарушите его естественное право на империю, пеняйте на себя: в ответ получите, называя вещи своими именами, нацизм. Давайте все же себя перепроверим. Нам сказали: имперская политика -- но без "национального эгоизма" и "расовых комплексов". Как ее представить себе реально? Не будет еврейских погромов и других разновидностей преследования инородцев. Это, конечно, большой подарок. Но ведь собирать-то империю все равно придется вопреки воле и желанию украинцев, грузин, татар Муссолини -- голубь мира? 156 ч всех прочих, все равно придется ломать их сопротивление. Без тотального насилия тут ну никак не обойтись. И без "отрицания Америки", о котором походя проговорился Проханов, тоже. Не согласится же мир спокойно наблюдать, как реваншисты превращают Россию в ядерную Югославию. Короче, предстоит тяжелая кровавая конфронтация, война -- как внутри страны, так и с миром. Оттого и называю я последователей Проханова, одержимых имперской идеей, московской "партией войны". Не следует, разумеется, искать каких-то серьезных документов с изложением моделей имперской политики. И Бондаренко в своих рассуждениях о национальной исключительности русского народа сказал максимум того, что мог и хотел сказать. В задачу его как заместителя излишне откровенного главного редактора входило лишь одно: прикрыть шефа от последствий его собственного неосторожного красноречия. Поэтому все, что касается практического содержания имперской идеи, придется нам, увы, восстанавливать самим по косвенным упоминаниям и случайным оговоркам. Бондаренко, правда, за собой следит. Он никогда не ляпнет, подобно Проханову, что "идея Евразии отрицает Америку". Напротив, он будет старательно доказывать прямо противоположное: идеи Проханова лишены всякой агрессивности, они чисто оборонительные, защитные, и несут они мир, а не войну. "Это идеология спасения нации, может быть, высшая из всех существующих идеологий"7. И даже еще доверительнее: "Проханов видит в евразийской идее, рожденной блестящими русскими философами в эмиграции, далее продолженной в трудах Льва Гумилева -- возможность дальнейшего мирного и плодотворного объединения народов Азии и Европы... Евразийское сопротивление, инициатором которого в России стал Александр Проханов -- это реальная попытка сохранить Россию как имперский организм... Его национализм -- это национализм имперского человека, национализм без расового признака, без запаха крови"8. Если перевести эту публицистически взволнованную речь на язык общепринятых политических терминов, как раз и получится, что Бондаренко имеет в виду имперский национализм, но только Муссолини, а не Гитлера. По этому поводу, впрочем, и сам Проханов высказывался в беседе со мной совершенно недвусмысленно. Когда я заметил, что его план корпоративного имперского национализма напоминает программу Муссолини, он безоговорочно это подтвердил: "Да, это программа Муссолини... это программа перехода от жестких структур к мягким, пластичным. У Муссолини не было возможности прийти к демократии потому, что это все слишком быстро кончилось"9. Четверть века, в течение которых дуче правил Италией -- это слишком мало? Да и демократия помянута всуе. В чем другом, но в стремлении к демократии заподозрить Муссолини никак нельзя. Он ненавидел демократию как отжившую форму политического устройства, на смену которой во всем мире идет тоталитаризм. Он гордился тем, что основал тоталитарную империю одним из первых. Но это все мелочи, интереснее другое. Зачем вообще брать Муссолини за образец? Он проиграл вчистую. Его программа привела не к возрождению великой Италии, но к полному и безоговорочному 157 провалу. Что может дать такой ориентир? А между тем, как я обнаружил, Проханов был далеко не единственным из вождей московской "партии войны", испытывающим странную тягу к этому историческому имени. Могу объяснить это только как бессознательную попытку и невинность соблюсти, и капитал приобрести. Просто для этих людей расизм Гитлера чересчур одиозен. А "национализм имперского человека" Муссолини отчетливых ассоциаций не вызывает. Ненависть к Гитлеру не выветрилась еще из народной памяти. А что знает русский народ о Муссолини? Вовсе же без такой крупной фигуры обойтись нельзя, идеология требует опоры на образ Великого Учителя. Отсюда и попытки сотворить из Муссолини символ имперского национализма с человеческим, скажем так, лицом -- без кровавых излишеств и расовых комплексов. Возможно, впрочем, что это наследственное. Еще эмигрантские отцы-основатели русского евразийства испытывали в свое время к Муссолини влеченье, род недуга. Его политические идеи явно их вдохновляли, в особенности, когда были созвучны их собственным. Муссолини ведь тоже провозгласил спасение нации "высшей из всех существующих идеологий". Но как, вспомним, выглядело это "человеческое лицо" вблизи? Муссолини начал с агрессии против собственного народа. Он беспощадно раздавил оппозицию, ввел свирепую цензуру, установил государственный контроль над промышленностью и профсоюзами и провозгласил корпоративное государство -- под руководством фашистской партии. Когда экономика страны начала разваливаться, он попытался укрепить зашатавшуюся диктатуру союзом с Гитлером и серией агрессивных войн. В 1935 г. его армии вероломно вторглись в Эфиопию, в 1936-м -- в республиканскую Испанию, в 1939-м -- в Албанию, в 1940-м- в Грецию и Францию, в 1941-м --в СССР. Какое же смятение умов должно царить в сегодняшней Москве, если все это можно спокойно выдавать за эталон перехода "к мягким, пластичным структурам"! Фашизм есть фашизм. С расовыми комплексами или без них, несет он войну, а не мир, агрессию, а не оборону, гибель нации, а не ее спасение. Не бывает имперского национализма без запаха крови. Для западной публики это азбука. Москве, похоже, эту ясность понятий еще предстоит выстрадать. Поразительно, как живуча имперская идея. Два поколения спустя после того, как разгромленные империи первой "оси" сдались на милость победителя, она снова отчетливо слышна в мировой политике. Пока что, как это было в 1920-х, пробавляется ею главным образом политическая периферия, маргинальные оппозиции. Но ей этого явно недостаточно. Ее интеллектуалы пытаются осмыслить причины эпохального поражения старой евразийской "оси", ее политики готовят планы строительства новой, переходя потихоньку, по довоенному календарю, на уровень 1930-х. "Карфаген должен быть разрушен" Имперская идея, не хуже любой другой, создает поле взаимного притяжения для своих последователей. 158 Одно из таких имперских движений, кажущихся безнадежно маргинальными, сумело-таки одержать в 1979 г. решительную победу в Иране. Тегеранские муллы не умеют смотреть дальше своего узкоконфессионального горизонта. С трудом воспринимает российское ухо образцы фундаменталистской политической риторики, такие, например, как воззвание имама Хомейни: "Те, кто внимает Западу и иностранцам, грядут во тьму, а святые их -- истуканы... Отвернитесь, отвергните все, что завораживает вас на Западе и умаляет ваше достоинство. Обратитесь к Востоку!"10. В Прохановском же "Дне" такие публикации появлялись регулярно. Впрочем, зря я, наверное, взялся решать за читателей "Дня". Кого-то из самых прилежных могла, наоборот, заворожить средневековая ярость антизападной риторики и проповедь ксенофобии. Хомейни ведь почти буквально повторяет неистового патриарха Иоакима, проклинавшего иностранцев и Запад в допетровских соборах Москвы! Но вот кого уж точно эти проклятья не могут устраивать, так это политический штаб нового имперского движения, европейскую "новую правую" -- интеллектуальную верхушку современного западного неофашизма. Разве построишь на такой основе новую евразийскую "ось"? Как это так -- "отвернуться от Запада"? Не разъединять, а сомкнуть необходимо Восток и Запад! Но -- старый наш вопрос -- как? На чем? На какой общей платформе могут соединиться интересы восточнйх фундаменталистов, западных неофашистов и первой среди равных -- московской "партии войны"? Ведь именно эта партия и только она способна в случае успеха вернуть имперской идее реальный политический вес. Если новая "ось" не сможет опереться на разрушительный потенциал ядерной сверхдержавы, что заставит мир с нею считаться? Можно, конечно, считать, что таким цементирующим фактором служит сама сверхзадача, то самое, на чем сломали себе зубы могущественные империи старой "оси": ведь снова речь идет о грандиозном повороте истории вспять к темным векам средневековья, где не существовало бы даже самого понятия индивидуальной свободы. Но это где-то там, далеко впереди, это слишком абстрактно, чтобы служить компасом в повседневной жизни, в которой все три течения расходятся так сильно, что и рукой не дотянуться. Мусульманский фундаментализм проповедует всемирную исламскую империю. Московский реваншизм пестует идею возрождения великой русской империи. А европейской "новой правой" и та, и другая нужны лишь как материал для "оси". И все же обнаружилась точка, в которой будущие союзники могут сойтись самым естественным для каждого способом, а кстати и лозунг, так же органично объединяющий усилия всех. Нашел их признанный интеллектуальный лидер европейской "новой правой" Ален де Бенуа. Друг и единомышленник Проханова, часто гостивший в "Дне". "Евразия против Америки" -- вот эта точка. "США -- враг человечества, Карфаген, который надо разрушить", -- вот этот лозунг11. 159 Ни малейших шансов самостоятельно подняться на политическую поверхность Вербуя европейская "новая правая", однако, не имеет. Поэтому заключить союз с Проха "ПОрТИЮ ВОИНЫ" новым, а через него и с московской "партией войны", для нее -- императив, Оттого-то и зачастили в Москву де Бенуа и его ассистент, проповедник "континентальной автаркии"12 бельгиец Роберт Стойкерс. Оттого и основали они в Москве -- вместе с одним из помощников Проханова Александром Дугиным -- новый журнал "Элементы", именующий себя "Евразийским обозрением" и отваживающийся печатать такое, от чего и прохановские газеты воздерживались. Например, добрые слова в адрес Генриха Гиммлера и его СС. Де Бенуа и сам регулярно публикуется в России. Его подробные инструкции, по-видимому, ставят целью хоть немного образовать в национал-социалистическом духе неотесанную российскую публику, да и самих лидеров "партии войны". "Если коммунизм в России дискредитирован, а капитализм будет дискредитирован в самом ближайшем будущем, что же произойдет в России?" -- спрашивает де Бенуа. И втолковывает читателю: "Здесь только национал-патриотические силы могут дать оригинальный, новый и глубокий ответ... при условии, что выйдут за рамки двух дискредитированных моделей"^. Вы не знаете, как парировать либеральные обвинения в шовинизме? Есть рецепт и на этот случай. "Когда русские национально-патриотические силы обвиняются в том, что они шовинисты, вы имеете полное основание отвечать вашим противникам, что самая шовинистическая нация -- американская, поскольку они думают, что их собственная модель самая лучшая... Это самый настоящий шовинизм, доведенный до планетарных пропорций"14. Глухота к идее свободы делает его подопечных легкой добычей оппонентов. Но и эту, непреодолимую, казалось бы, для фундаменталиста трудность можно обойти. Де Бенуа дает Проханову предметный урок -- учит манипулировать этим чуждым словом: "Русским патриотам нужно не отрицать самую идею свободы, узурпированную сегодня либералами, но предложить иное понимание свободы -- идею свободы всего русского народа, взятого в целом. Индивидуум не может быть свободен, если не свободен народ, к которому этот индивидуум принадлежит. Именно по этой причине русские должны категорически отказаться от помощи Запада, так как смысл ее в том, чтобы осуществить отчуждение русских, русского народа от их собственной свободы"15. Именно поэтому, добавляет он, "если бы я был русским патриотом, я прекрасно мог бы стоять в одном ряду с русскими коммунистами... и никогда бы не смог встать в один ряд с русскими либерал-демократами, поскольку они хотят для России американского будущего"16. Точно так же, понимает читатель, решал подобные сложные дилеммы Йозеф Геббельс. Итак, объединительный клич найден. Подмена индивидуальной свободы "свободой нации" одинаково устраивает каждого из потенциальных членов новой евразийской Оси, при всей их разношерстности. Против "корпоративной", т.е. национал-социалистической структуры экономики никто из них не возражает. И, наконец, в том, что Кар160 раген должен быть разрушен, тоже сходятся все. Поистине, как объяснил английский единомышленник Проханова Патрик Харрингтон, "фундаменталисты самых различных народов прекрасно понимают друг друга"17. Остановка за малым: как разрушить Карфаген? Тот исторический Карфаген, которому де Бенуа уподобляет сегодняшнюю Америку, вошел в поговорку благодаря отчаянному упорству и пламенной риторике Катона Старшего. Однако, чтобы покончить с Карфагеном, понадобилось и нечто большее. В частности, понадобились для этого Идеология нового Котона... легионы могущественной Римской империи, выдержавшие три кровопролитные Пунические войны. А где разрушителям нового Карфагена взять такие легионы? И кто пожелает сегодня проливать кровь во имя их фантасмагорических планов? Ответ нетрудно предугадать. Конечно, Россия. "Если она сможет восстановить гармонию своего коллективного бытия (читай: империю. -- А.Я.)... не подражая западным моделям"18. Уже сейчас, полагает де Бенуа, "чрезвычайное оживление, царящее сегодня в СССР, делает из него страну открытых возможностей"19. И прежде всего -- возможности превратиться в ядерный таран, способный в четвертой Пунической войне разрушить стены нового Карфагена. Для этого, естественно, необходимы некоторые "духовно-культурные" усилия. Тем более, что после крушения коммунизма в России "в духовно-культурном плане самыми бедными и обездоленными являются сегодня отнюдь не народы Востока"20. И де Бенуа, генерал без армии в Европе, видит свою святую обязанность в духовном окормлении этого слепого гиганта. Он не сомневается, что новая имперская Россия в долгу не останется, она "покажет всем европейцам выход из ложных альтернатив, в которых они замкнулись"21. Идеология нового Катона, таким образом, ясна. Необходим теперь лишь практический план кампании. А для этого нужен уже не идеолог, а стратег, новый, если угодно, Сципион. Тут, однако, у европейских правых некоторые затруднения. Не то, чтобы кандидата в новые Сципионы вообще у них не было. Бельгиец Жан Тириар вполне на эту роль подходил. Беда лишь в том, что даже для Бенуа он, деликатно выражаясь, немножко слишком правый. Коротко говоря, покойный Тириар был человеком с нацистским прошлым, который остался этому прошлому верен. Но если для самого де Бенуа здесь и могут быть какие-то проблемы, то Проханову и Дугину такая щепетильность не по карману. И они отважно открывают первый же номер журнала "Элементы" планом новой Пунической (мировой) войны, заимствованным из книги Тири-ара "Евро-Советская империя от Владивостока до Дублина" и выносят на обложку журнала карту этой будущей империи. Книга вышла в 1981 г., но, по-видимому, показалась публикаторам нисколько не устаревшей. б Заказ 1058 161 Тириар был знающим геополитиком и опытным писателем. Беспощадный критик бывшего СССР, он предрек распад советской империи еще до начала перестройки. Вот его логика: "Не война, а мир изнуряют СССР. В сущности, Советский Союз и создан и подготовлен лишь для того, чтобы воевать. Учитывая крайнюю слабость его сельского хозяйства... он не может существовать в условиях мира"22. Поэтому "геополитика и геостратегий вынудят СССР либо создать Европу, либо перестать существовать как великая держава"^. Из-за "катехизисного характера современного коммунизма" и "умственной ограниченности" своих лидеров на создание Европы СССР оказался неспособен. Следовательно, он был обречен. ... и стратегия нового Сципиона Вообще-то, посылка Тириара допускает вовсе не два, как он постулирует, но три возможных следствия. Кроме войны и утраты статуса, военная империя может еще быть радикально реформирована, может стать гражданской великой державой. Пример любимого Тириаром Третьего Рейха, трансформированного в ФРГ, бьет, казалось бы, в глаза. И аналогичная метаморфоза послевоенной Японии тоже. Но для Тириара, как понимает читатель, этой третьей мирной альтернативы не существует, точно так же, как не существует ее для Проханова. Похоже, что это вообще родовая черта мышления фундаменталистов. Странным образом число вариантов в их сценариях никогда не превышает двух. В нашем случае -- если не империя, то гибель. Что у де Бенуа на уме, у Тириара на языке. Он рассчитывает, что гибели Россия все же избежит, но не ради себя самой -- он ценит ее как боевой таран, способный вышибить Америку из Евразии, изолировав, унизив и лишив статуса мировой державы. Он убежден, что Россия "унаследовала детерминизм, заботы, риск и ответственность Третьего Рейха... судьбу Германии. С геополитической точки зрения СССР является наследником Третьего Рейха"24. И поэтому "ему ничего другого не остается, как, двигаясь с востока на запад, выполнить то, что Третий Рейх не сумел проделать, двигаясь с Запада на Восток"25. Прошлое полно ошибок. Тириар сурово критикует Сталина -- за "концептуальную неполноценность", но порицает и своего кумира -- Гитлера. Естественно, не за зверства нацизма, "с геополитической точки зрения" такие пустяки несущественны, но за неправильную стратегию войны. "Гитлер проиграл войну не в России, он проиграл ее уже в тот день, когда согласился на испанский нейтралитет (и отказался от Гибралтара, и в дальнейшем не придавал должного значения Североафриканскому фронту). Победу Рейх должен был добывать на Средиземном море, а не на Востоке"26. План четвертой Пунической войны, предложенный Тириаром, предназначен исправить ошибки обоих диктаторов -- и на этот раз окончательно добить Америку. Вот как он разворачивается. "СССР выиграет первый этап войны против США. Этот блиц-этап будет напо 162 линать наступление немцев в мае -- июне 1940 г., а также молниеносное продвижение японцев в течение первых месяцев войны на Тихом океане. Ближайшими целями русского наступления будут захват Гибралтарского пролива, затопленной или разрушенной Англии -- единственного надежного союзника Вашингтона, и Суэцкого канала... После достижения этих целей начнется война на износ, которую СССР не сможет выиграть без активной поддержки промышленности и населения Западной Европы"27. Однако, СССР не получит такой поддержки, "если захочет навязать Европе свой порядок и повторит ошибку Гитлера, создавшего немецкую Европу. Хозяева Кремля стоят перед историческим выбором между созданием Европы русской или Европы советской. Советская Европа-это Европа интегрированная, русская Европа -- это Европа оккупированная"28. Но что, в сущности, выбирать, если вывод очевиден? "СССР выиграет затяжную войну, если создаст настоящую, хорошо интегрированную Евро-Советскую империю, которая будет простираться от Владивостока до Дублина и Рейкьявика"29. Вот и все. На бумаге новый Карфаген уже разрушен. Осталось выполнить план. За работу, товарищи! А работа непростая: железом и кровью возродить империю, способную зажать в своих тисках оба континента. Вот зачем европейской "правой" нужен Проханов. Вот зачем соблазняют они его видением грандиозной, небывалой евразийской державы. Но они, в отличие от него, не Умрем за Гибралтар? эпатируют публику. Там, где он экзальтирован, они смертельно серьезны. То, что для него романтическая греза, для них предмет точного и жесткого планирования. Они угадали его главную слабость. Естественно, что Россия гражданская, не имперская, ориентированная на интересы собственного народа, им ни к чему. Такая Россия не сможет и не захочет таскать для них из огня каштаны, исполняя чуждую ей миссию. Зачем России Гибралтарский пролив или Суэцкий канал? И с Америкой ей тоже делить нечего. Свободная Россия преспокойно уживется с ней на одной планете -- как равная с равной. Для европейских фашистов такая Россия была бы крушением последней надежды. Они не только дразнят и соблазняют, и подстрекают Проханова, играя на его романтической одержимости идеей империи и на его глухоте к идее свободы. Они его вербуют, они дают ему задание -- любой ценой превратить Россию в боевой таран, в ядерный кулак, в пушечное мясо, пригодное для захвата Гибралтара. Убедить русскую "патриотическую" интеллигенцию, что старое, традиционное противостояние России и Запада, на котором она выросла, отжило свой век, что не разговоры надо разговаривать, а идти войной на новый Карфаген. 163 Александра Дугина, бывшего члена "Памяти", а ныне главного редактора "Элементов", де Бенуа уже нанял. Дугин уже говорит голосом Тириара: "Европа вместе с Россией против Америки... Понятия "Запад" в нашей концепции не существует. Европа здесь -- геополитическая антитеза Западу. Европа как континентальная сила, как традиционный конгломерат этносов противопоставляется Америке как могущественнейшей ипостаси космополитической, вненациональной цивилизации"30. Дугин уже декларирует, что "за сохранение нашей империи, за свободную Евразию надо сражаться и умирать"31. А Проханов? Он тоже готов послать своих детей умирать за Суэц-кий канал и разрушение Карфагена? Он тоже принял слегка перефразированный римский постулат, вдохновляющий Дугина: пусть погибнет Россия, но стоит империя?.. Глава седьмая Национал-большевики. Александр Стерлигов и Геннадий Зюганов И по внешности, и по характеру, и, должно быть, по вкусам люди эти -- антиподы. Лед и пламень, как говорил Пушкин. Если принять эту метафору, лед представляет в нашей паре, несомненно, Зюганов. Медлительный, невозмутимый, холодноватый. Рядом с ним Стерлигов -- легкий, щеголеватый, хлестаковского склада -- выглядит удачником, человеком, который успеха в жизни всегда добивался играючи. Молодого читателя может смутить, что два абсолютно несопоставимых по нынешним своим весовым категориям персонажа представлены здесь в связке. От сегодняшнего Стерлигова, лидера заштатного Русского Собора, которого даже на собственной его территории резво обходит какой-нибудь Юрий Скоков, до сегодняшнего Зюганова, солидного думца, всерьез лелеющего президентские претензии и уже давно входящего в первую десятку самых влиятельных российских политиков, -- как до луны. Этому читателю я напомню, что еще летом 92-го связка Стерлигова с Зюгановым вызвала бы не меньшее недоумение -- только по причине прямо противоположной. Ибо как раз Стерлигов был тогда человеком на белом коне, самым многообещающим, казалось, лидером "непримиримой" оппозиции. А Зюганов -- куда ему, он был лишь одним из многих отставных партийных бюрократов, мельтешивших в ту пору на дальних задворках российской политики. Оттого и сопредседательствовал он в Русском Соборе и во Фронте национального спасения, что отчаянно пытался хоть как-то вынырнуть на поверхность. Лишь теперь, задним числом, знаем мы, что ему это удалось. А чем хуже Стерлигов? Кто сказал, что это не удастся ему? История коварна, и поэтому не стоит в разгаре смуты списывать в музей восковых фигур вчерашних вождей: кто знает, когда и как удастся им снова выплыть? В сегодняшнем респектабельном Зюганове нелегко распознать того яростного вождя "непримиримых", идеи которого ничуть не отличались от взглядов Стерлигова. Но тем более, значит, опасно забывать: как бы ни играла судьба со Стерлиговым, дело его живет. Зюганов, как и большинство профессиональных партийных чиновников брежневской эры, из крестьян. Стерлигов -- персонаж столичный. 165 Только крайняя нужда могла свести и сделать единомышленниками элегантного генерала КГБ и степенного крестьянского сына из орловской глубинки, дослужившегося к пятому десятку до поста члена Политбюро Российской коммунистической партии -- уже после того, как оба выпали из политической тележки. Однако есть между ними и глубокое внутреннее родство. В отличие от Жириновского или Проханова, заведомых аутсайдеров, вошедших в высокую политику, собственно ниоткуда, из безликой массы населения империи, Зюганов со Стерлиговым представляют слой, который по-английски называется "ultimate insiders". Они -- люди системы. Оба выросли в высокой политике. Или, если угодно, в атмосфере интриг и бюрократической конспирации, которая сходила за политику в советской Москве. Идеи, вдохновляющие Жириновского и Проханова, -- идет ли речь о российских танках на берегах Индийского океана или об Америке, вышвырнутой из Евразии, -- смелы, масштабны и даже, если хотите, романтичны. В чем-в чем, но в бесцветности их не упрекнешь. В противоположность им идеи героев этой главы отражают лишь их угрюмое бюрократическое прошлое. В них и следа нет эмоциональной одержимости Проханова или динамичного авантюризма Жириновского. Зато есть ядовитый конспиративный дух, канцелярская мстительность и чиновничий цинизм того слоя, в котором сделали они свои карьеры. Оба вышли из старого мира, и от обоих веет всеми ароматами старых коридоров власти. Вот почему нам интересна эта связка. Она приблизит к нам психологию вчерашней элиты, рвущейся на авансцену сегодняшней политики. Сошлись они в феврале 1992 г. в Оргкомитете Русского национального собора, объединительной "патриотической" организации, с большой помпой, как помнит читатель, возвестившей городу и миру, Русский Собор что ей удалось "огромное национальное достижение -- стратегический союз красных и белых"1. Как мы уже знаем, в личном плане никакого союза у Стерлигова с Зюгановым не получилось. Уже к осени 92-го разругались они насмерть. Это, впрочем, лишь доказывает, что оба -- прирожденные лидеры и никому не позволят оттеснить себя на вторые роли. Став лидером Российской коммунистической партии и сопредседателем Фронта национального спасения, Зюганов переиграл Стерлигова. Но покуда длился их медовый месяц, он видел в стерлиговском "национальном достижении" большой, можно сказать, всемирный смысл. "Наша объединительная оппозиция, -- говорил он еще летом 1992-го, -- сложилась только потому, что и красные и белые прекрасно понимают, что последняя трагедия России превратится во вселенский апокалипсис"2. Циник усмотрел бы во всей этой затее с примирением непримиримого лишь оппортунистическую уловку бывших коммунистов, оставшихся не у дел и пытающихся пристроиться под "красно-белым" зонтиком. Куда-то же приткнуться им надо было. В конце концов, обоим только чуть за пятьдесят, оба полны еще энергии и амбиций, оба привыкли к крупномасштабному руководству. И никакой другой пер 166 спективы эти амбиции удовлетворить, кроме как возглавить "патриотическое" движение, у обоих нет. В пользу цинической версии говорило бы и то обстоятельство, что никаким "преодолением исторического раскола", как рекламировал свой Русский Собор Стерлигов, никаким "стратегическим союзом" на самом деле и не пахло. Одни слова, одни попытки выдать желаемое за действительное. "Перебежчик" Илья Константинов, например, уж на что был заинтересован в повышении акций оппозиции, но и он помпезные заявления Стерлигова категорически опровергал: "Тот блок оппозиционных сил, который мы сейчас имеем, создан по тактическим соображениям -- подчеркиваю -- именно по тактическим"3. Я понимаю Константинова. Действительно, можно было утонуть в массе конкретных вопросов, по которым "патриотам" просто невозможно было договориться с коммунистами. "Я изучал, -- говорит Константинов, -- программные документы всех движений объединенной оппозиции, и как только заглядываешь в те части программы, где речь идет о долгосрочных мерах, сразу обнаруживаешь противоречивые подходы. Нужна ли приватизация? Если нужна, то какая? Допустима ли частная собственность? Если допустима, то какова ее доля? Какая политическая форма государства предпочтительнее -- республика или монархия? Если республика, то президентская или парламентская, если монархия, то конституционая или нет?"4. Какой уж там "стратегический союз", когда так прямо "белые" и декларируют: "Мы садимся сейчас за один стол и участвуем в одних акциях не потому, что нам этого хочется, а потому, что иначе нельзя избавиться от антинародного и антинационального режима"!5 Как видим, версия циника как-будто подтверждается. И все же я думаю, что прав он был бы только отчасти. На самом деле все намного сложней. Номенклатурный бунт Ни Зюганов, ни Стерлигов, собственно, и не были марксистами, то есть "красными" в точном значении этого слова. Зюганов признался мне в октябре 91 --го, когда мы с ним долго и, как мне тогда казалось, откровенно беседовали в подвале "Независимой газеты", что у него в брежневские времена были очень серьезные неприятности идеологического свойства. Его даже исключали однажды из партии. Стерлигов тоже, надо думать, не от хорошей жизни уволился из КГБ и перешел на административную работу в Совет Министров. Оставались бы у него в родимом ведомстве виды на продвижение, едва ли он махнув бы на них рукой. Короче говоря, еще в старой советской системе оба довольно рано достигли потолка и вполне отчетливо осознали, что дальше -- или, точнее, выше -- ровно ничего им не светит. И не засветит, если не произойдет какой-то капитальной перетряски, которая одним ударом вышибет вон их засидевшееся и разучившееся ловить мышей начальство -- и откроет им путь наверх. А еще короче -- они тоже были своего рода бунтовщиками, бюрократическими, так сказать, диссидентами. Конечно, они никогда не вступили бы в конфронтацию с руководством и тем более не пошли 167 бы в тюрьму из-за каких-нибудь прав человека или хотя бы "социализма с человеческим лицом", как поступали настоящие диссиденты. В выборе между конституцией и севрюжиной с хреном они безоговорочно предпочитали севрюжину. Но и ее одной было им мало. Не только бунтарские действия, но и мысли тоже непременно требуют какого-то идеологического обоснования. Надо же как-то объяснять хотя бы жене и друзьям, самому себе, наконец, почему эта система, выпестовавшая тебя и сообщившая тебе первоначальное ускорение, стала вдруг нехороша. Рядовой обыватель может в таких обстоятельствах к высоким обобщениям и не подниматься. Он скажет: вот как мне не повезло, попались тупые, обленившиеся начальники. Люди же ранга Стерлигова или Зюганова удовлетвориться таким объяснением не могли. Хотя бы по долгу службы оба обязаны были внимательно наблюдать за происходящим, а значит, не могли не знать, что их маленькая личная драма повторяется повсеместно, перерастая в драму политическую, государственную. С высоты их положения нельзя было не видеть, что дело не в плохих начальниках, а в системе. Она загнивала на их глазах, превращалась в политическое болото, постепенно засасывавшее все живое вокруг. Она была с головы до ног неестественна, неорганична, протезна. Но чтобы ее отвергнуть, нужно было противопоставить ей чтото другое. Где, однако, могли искать это "что-то" высокие чиновники этой самой системы? Уж не в тех ли либеральных западнических идеалах, которые вдохновляли вольных диссидентов и вообще интеллигентную публику? Нет, это все для них было чужое, опасное, враждебное. Уж во всяком случае -- по ту сторону от севрюжины с хреном. "Мы пойдем третьим путем" Если посмотреть надело с этой стороны, легко понять, что выбора у них на самом деле никакого не было. Только в "патриотическом" движении могли эти люди найти идеологическую опору. И если они действительно к нему присоединились, то произойти это должно было давно, еще в брежневские времена6. Только оно открывало перед ними третий путь -- между марксизмом и демократией. И только на этом пути можно было, с одной стороны, убрать с дороги осточертевшее ортодоксальное начальство, а с другой -- оставить в целости ту иерархическую авторитарную структуру власти, в которой чувствовали они себя, как рыба в воде. И не так уж много, могло им тогда казаться, для этого требовалось. Всего лишь убедить свое номенклатурное окружение, что в его собственных интересах возродить родной отечественный авторитаризм прежде, чем чуждая им демократическая идея овладеет массами. Что лучше "сверху" освободиться от антипатриотического марксизма, заодно с опостылевшим партийным руководством, нежели ждать подъема демократической волны "снизу", которая всю систему просто разнесет. Если и была в такой операции сложность -- могли они тогда думать -- то скорее идеологическая, пропагандистская, то есть как раз по их части. Так вывернуть, перекрасить, переодеть отечественную 168 авторитарную традицию, чтобы она стала казаться воплощением "исгинно русской" демократии и гуманизма. Чтобы царская автократия выглядела отныне не глухой бюрократической казармой, какой увековечила ее классическая русская литература, но светлым прибежищем свободы и высокого патриотизма. Конечно, спорить с русскими классиками было трудновато. С Герценом, например, который однажды описал императорский двор как корабль, плывущий по поверхности океана и никак не связанный с обитателями глубин, за исключением того, что он их пожирал. Ну как, скажите, выдать такую картинку за списанный с натуры портрет отечественной демократии? Но наши начинающие национал-большевики бесстрашно принялись за дело, полные энтузиазма -- и, разумеется, презрения к собственному народу, глубоко одурачивать который им было не впервой. А вот политическую сложность, которая их подстерегала, они, кажется, недооценили. Не успев встать на ноги, национал-большевизм встретил жесткое сопротивление сверху. Партийное начальство чувствовало себя вполне уютно со своим "социалистическим выбором". И никаких посягательств на него не допускало. Как запоздало жалуется Стерлигов, "за симпатии к идеям третьего пути расстреливали, сажали в лагеря, исключали из партии, снимали с работы"7. И снизу пошло сопротивление. Те, кого этот бывший высокопоставленный жандарм сам же в эти лагеря сажал, вся ненавистная ему не меньше, чем начальство, либеральная интеллигенция, ни о каком "третьем пути" слушать не хотела и продолжала верить, что, как провидчески писал столетие назад Герцен, "без западной мысли наш будущий собор остался бы при одном фундаменте"8. Этого двойного сопротивления новоявленным национал-большевикам было не одолеть. Брежневская, а затем и горбачевская система их отторгла. Единственным утешением, которое у них оставалось, было сказать жене, друзьям и самим себе, что их совесть чиста. Не они предали родную партию, а она предала их-и родину. Так что циник, подозревающий их, коммунистов с большим партийным стажем, в беспринципном оппортунизме, был бы неправ, Оппортунистами они как раз были высоко принципиальными. И "красно-белыми" стали задолго до того, как это оказалось модно и безопасно. У Стерлигова и у Зюганова был, в отличие от "патриотов", большой политический и административный опыт. Они достаточно пошатались по коридорам власти. И большевистская закалка, как бы ни хотелось им от нее откреститься, тоже в них сильна. Не нужно было объяснять им, что выработка Тех же щей, да пожиже влей единой идеологической платформы "непримиримой оппозиции" потребует времени. Власть же надо было брать немедленно, покуда она, как им казалось, валяется под ногами. Потому-то и поторопились они провозгласить "стратегический союз". Чисто по-ленински объяснил это поспешное решение Зюганов: "Мы обязаны отложить идейные разногласия на потом и прежде всего добиться избрания правительства народного доверия"9. Другими словами, берите власть, пока не поздно, и "только потом решайте все остальные вопросы"10, Многих интеллигентных "патриотов" шокировала такая откровенная беспринципность. Им все-таки нужно было хотя бы для самих себя 169 прояснить позиции. Во имя чего брать власть? И что с ней делать, когда мы ее возьмем? Никакого "потом", справедливо опасались они, не будет. Первые же политические декреты определят курс новой власти, а далее любое отступление от него будет чревато такой дракой между "красными" и "белыми", не говоря уже о "коричневых", внутри нового правительства, которая неминуемо обернется самоубийством и для него, и вообще для страны. Так что не одному Константинову хотелось считать коалицию исключительно тактической и временной . Можно себе представить, как раздражало лидеров это интеллигентское чистоплюйство, однако они старались сохранять терпение. "Слов нет, нам следует говорить о стратегических разногласиях внутри оппозиции, но не следует, придя к власти, торопиться их решать, -- мягко поучал Стерлигов. -- Если у нас есть согласие о первоочередных мерах, мы в первую очередь и должны ими заняться и, стало быть, вне зависимости от партийных пристрастий, должны на определенное время законсервировать те социальные институты, которые немедленно докажут свою жизнеспособность"11. Логика у национал-большевиков, что в брежневские, что в послеав-густовские времена, была одна: спихнуть начальство и занять его место. А "социальные институты" --другими словами, систему, в которой они знали все ходы и выходы -- трогать совершенно необязательно Но нельзя же вождям открыто признаваться, что они планируют новую перестройку "под себя"! Под их своекорыстную логику было подведено хитрое идейное обоснование. "Ни сейчас, ни в ближайшие годы Россия не в состоянии выбрать модель ее будущего государственного и экономического устройства. Семьдесят лет ей вдалбливали интернационалистские коммунистические ценности, а теперь вот уже семь лет насаждают в ней космополитические демократические идеалы. Наше общество засорено чуждыми ему понятиями и представлениями, и потому никакие референдумы истинных интересов народа не выявят". И вывод: "Любые радикальные реформы в переходный период необходимо запретить"12. Если читателю эти глубокомысленные рассуждения кажутся хотя бы отчасти резонными, то пусть он перенесется мысленно в послевоенную, еще не успевшую прийти в себя Германию. Впрочем, нет, Германия -- слишком "западная" страна для нашего сравнения. Возьмем лучше разбомбленную Японию1945-1948 гг. -- ничего "восточное" просто не бывает. И вот раздается требование запретить любые радикальные реформы и законсервировать старую систему, которая привела ее к тотальному поражению. Японскому народу, видите ли, две тысячи лет "вдалбливали" изоляционистские и милитаристские ценности, а теперь вот уже три года насаждают в нем вообще неизвестно что! Разве даже нам, вчуже, не ясно, что в этом случае Япония никогда не стала бы той страной, какой знаем мы ее сегодня? Разве не очевидно, что если и были в Японии и уж тем более в Германии политики, выступавшие с подобными проектами, то даже имена их давно забыты? Общественное мнение отвергло их сразу, сочтя либо безумцами, либо карьеристами, ослепленными жаждой власти. А таких людей нигде, кроме России, никто не принимает всерьез... Переходный период с сохранением важнейших элементов систе 470 мы, сковавшей страну по рукам и ногам, и без "радикальных реформ", развязывающих эти путы -- это что-то вроде жареного льда. Выполните эти условия национал-большевизма -- и система, покачавшись недолго, просто вернется туда, где была. Только на месте Андропова окажется какой-нибудь Стерлигов, а на месте Брежнева -- Зюганов. Вот и вся перестройка. Стоило ли ради этого России мучиться смертной мукой? Чтобы наш анализ не показался слишком поверхностным, поговорим все же под"ПерВООЧереДНЫе Робнее о позитивной программе национал-большевизма. Хотя бы о тех "перво-мерЫ" очередных мерах", ради которых его вожди готовы были "отложить свои идейные споры на потом". Предположим, что "правительство народного доверия" действительно заняло подобающие ему кабинеты и приступило к работе. Как же оно действует? И что получается в результате? Проблемы -- все те же. Инфляция, которая, подобно раковой опухоли, пожирает самую способность страны заниматься экономической деятельностью и вдобавок ежеминутно грозит перейти в гибельную гиперинфляцию. Многомиллиардный иностранный долг, который ведь надо каждый месяц выплачивать, чтобы не оказаться изгоем в мировом сообществе. И экономическая депрессия. И угроза массовой безработицы. И забастовки. Словом, что перечислять -- головная боль существующего правительства всем хорошо известна. Разве что прибавится центробежный марш автономий и регионов. Ведь побегут же все из России, как побежали после большевистского переворота в октябре 1917-го. Естественно было бы для национал-большевиков действовать по старым фамильным рецептам, тем более, что и проблемы во многом совпадают. Как выходили из своего трудного положения большевики? Они отказались платить царские долги, чем на долгие годы обрекли страну на международную изоляцию и гонку вооружений; кровавым террором остановили марш разбегающихся регионов; бесцеремонно ограбили подавляющее большинство населения страны, ее стомиллионное крестьянство, и за счет его крови и разорения одолели экономический спад. В конечном счете они создали насквозь милитаризованную, приспособленную для войны, а не для мирной жизни, индустриальную систему, того самого искусственного, протезного монстра, против которого Зюганов со Стерлиговым и бунтовали. Впрочем, ни из чего не следует, что эта перспектива способна их устрашить. Поэтому поставим вопрос по-другому: что из этих рецептов может реально использовать "краснобелое" правительство? У него ведь нет старого стомиллионного крестьянства, чтобы снова спустить с него шкуру. И нет старой Красной Армии, чтобы силой навязать свою власть разбежавшимся республикам. Остается не так уж много."Навести порядок" в ценах, вернув тем самым страну в эпоху голодных очередей, пустых магазинов и бушующего черного рынка. Да, еще отказаться платить внешние долги. Но сейчас все-таки не 1917-й, Запад не разделен на воюющие группировки, судьба россий 171 ской демократии важна для него первостепенно, и ключ к ней в его руках. Разрыв в этой ситуации с Западом означал бы стократное усугубление кризиса.И уже не изоляция и гонка вооружений, как в прошлом, стала бы следствием, а тот самый "Вселенский апокалипсис", который сам Зюганов неосторожно упомянул в одном интервью. У Сталина, по крайней мере, было зерно, которое он мог выбрасывать на мировой рынок по демпинговым ценам, вымаривая голодом собственное крестьянство. У Брежнева была нефть, на которой его режим мог паразитировать десятилетиями. У "красно-белого" правительства не будет ни того, ни другого. Даже запасного фонда для стабилизации российской валюты не будет у него, как только оттолкнет оно Запад. Ничего на самом деле не будет, кроме амбиций и ядерных ракет. Так что же в итоге? Хроническая африканская нищета с единственной альтернативой -- либо окончательно развалиться на составные части, превратившись в ядерную Югославию, либо, интег-рировавшись по фашистскому сценарию Жириновского, трансформироваться в ядерную Уганду и промышлять шантажом богатых стран Запада. Можете вы себе представить большее унижение для России ? Все это, однако,, сейчас уже история, хоть ФУНКЦИЯ и ^WBHW. и "стратегический союз", и 7 ^ "первоочередные меры". Подталкивая оп-СОВременнОГО позицию к немедленному взятию власти, мрп^пш.пкзпмгмп национал-большевики оказывали ей меднеооольшев зм дежью услугу, что и засвидетельствовало годом позже сокрушительное поражение октябрьского мятежа. Так не слишком ли велика честь для обанкротившихся политиков -- подробно рассматривать их неосуществившиеся намерения и планы ? Найдут они в себе силы для нового захода -- вот тогда и поговорим. Что ж, с этим можно было бы согласиться, если бы речь шла только о политике одной из оппозиционных группировок. Но национал-большевики интересны для нас вовсе не как политики. Действительно интересны и опасны они как пропагандисты психологической войны. В этом деле они профессионалы. Десятилетиями специализировались они на борьбе с западническими идеями либеральной интеллигенции. Они знают свой предмет и умеют разрушать -- в особенности в эпицентре цивилизационного землетрясения. И уж эту-то роль выполняют ^ исправно, независимо ни от какой политической конъюнктуры. Функция национал-большевизма на современном этапе русской истории, как я ее вижу, состоит в том, чтобы, взяв российскую интеллигенцию на испуг, разрушить ее традиционную западническую ориентацию. Еще в брежневские времена, когда было для них первостепенно важно выработать общий язык для "красных" и "белых", попытались они реанимировать старый скомпрометированный в глазах интеллигенции "коричневый" миф о жидо-масонском заговоре против России, переформулировав его в новый "красно-белый" миф о заговоре западных спецслужб. Слишком мала сегодня аудитория, которую можно пронять легендами о "сионских мудрецах" и прочим репертуаром дремучей "Памяти". Совсем другое дело -- реально существую-172 щие спецслужбы, на которые проецируется недавнее всемогущество отечественного КГБ. Что такое власть спецслужб, знает и самый непросвещенный человек в России. Так почему бы не постараться сделать "агента влияния" современным эквивалентом "врага народа"? Этот миф дал толчок к рождению новых, а те, в свою очередь, обросли новейшими... В результате составился целый свод, который, экономя силы читателя, я постараюсь изложить в максимально сжатой форме. -- Запад не может жить на одной планете с Россией как "великой и единой державой"13, являющейся к тому же "стержнем геополитического евразийского пространства"14; -- поэтому он поставил перед собой цель "уничтожить российскую государственность и культуру, навязать стране не свойственный ей образ жизни"15; -- он реализует -- и даже частично реализовал -- свой замысел с помощью глобальной сети хорошо законспирированных спецслужб, руководствующихся "концепцией разрушения"16; -- спецслужбы насадили в Кремле послеавгустовский режим, который может рассматриваться не иначе как оккупационный; -- поэтому непримиримая оппозиция ему становится священным долгом всех русских патриотов; -- это национально-освободительное движение призвано установить в России "свойственный ей образ жизни" и политический строй, принципиально отличный от "чуждой нам западной демократии", "позволяющей получать властные мандаты тем, кто ловчее других орудует языком и имеет мощную поддержку в прессе"17; -- Россия, а вовсе не Запад, является родиной "народной", т.е. подлинной демократии, вероломно замолчанной отечественной классикой и западной историографией; -- возрождение России (это как бы шпиль, венчающий всю сложную постройку) возможно лишь под знаменем тотальной борьбы с Западом и агентами его влияния внутри страны. Все эти мифы в совокупности и составляют "третий путь" -- пропагандистское ядро современного национал-большевизма, альтернативу как коммунистическому интернационализму, так и космополитической демократии. В очень еще сырой, можно сказать, черновой форме весь этот мифологический набор был уже представлен в "Слове к народу", с которого начали путчисты в августе 1991 года. Ошибается тот, кто думает, что в случае их победы восторжествовала бы идея коммунистического реванша. В действительности мятежники расчищали дорогу для идеологии "третьего пути" и ее пророков. Я понимаю, что трудно внушить не только западному читателю, но и многим трезво-мыслящим людям в России серьезное отношение к национал-большевистской пропаганде.Такая наивность, такая откровенная чепуха -- даже несолидно с нею Стоит ли с ними спорить? спорить, тем более ее опасаться. В нормальных обстоятельствах так же, наверное, думал бы и я. Дело, однако в том, что обстоятельства 173 сегодня ненормальны, и не только в том тривиальном, бытовом смысле, какой чаще всего вкладывается в эти слова. Если вспомнить, монументальные попытки поссорить русскую интеллигенцию с Западом уже дважды предпринимались в современной истории России. Во времена "официальной народности" при Николае 1 и снова -- столетие спустя, во времена "космополитической" кампании при Сталине. Но ни в первый, ни во второй раз цель не была достигнута, хотя все средства, способные изменить настроения в обществе, были пущены вход. Но момент был выбран неподходящий. Не было, в наших терминах, веймарской ситуации. Традиции, опиравшиеся на мощный монолитный фундамент имперской цивилизации, не поддались. Сейчас -- иное. Сейчас Россия переживает не просто ломку -- распад вековой имперской цивилизации и связанный с ним глубочайший кризис всех традиционных ценностей. Интеллигенция оказалась в эпицентре бури. Почва вздыблена, незыблемые ценности, выработанные многими поколениями на протяжении столетий, вымываются. Никогда еще она не была так растеряна, неуверенна, уязвима. В особенности -- молодежь. Если когда-нибудь было время сломать, наконец, традиционную приверженность русской интеллигенции к западным, т.е. либерально-демократическим ценностям, время это -- сегодня. Вот почему третья по счету попытка разрушить ее вековую европейскую ориентацию, предпринимаемая сегодня националбольшевиками, представляется мне такой опасной. Весь литературный антураж "третьего пути" мы, конечно, сейчас не осилим. Ограничимся лишь тем вкладом, который внесли в него наши герои. "Патриотическое" издательство "Палея" специализировалось на серии брошюр под общим названием "Жизнь замечательных россиян", задуманной как современные жития святых. Святые эти особого чина: и Зюганов, и Стерлигов попали в их число, а вот Андрей Сахаров -- нет. Тот, кому это Ностальгия бывшего жандарма показалось бы непонятным, мог получить разъяснения от самого Стерлигова прямо в тексте его "Жития". "Ретивый правозащитник Сахаров так прямо и предлагал -- либо сбросить на Союз несколько изобретенных им водородных бомб, либо превратить весь евразийский материк в сырьево-трудовую колонию, которая обеспечивала бы жизнь "избранных" там, за океаном. Великий гуманист, что ни говори -- недаром его высоко ценили и в Вашингтоне, и в Тель-Авиве"18. Одного этого абзаца достаточно, чтобы не оставалось ни малейшего сомнения: "святой" этот -- нераскаявшийся жандарм. Можно, в отличие от большинства людей в стране и в мире, не чтить Сахарова как праведника, можно не соглашаться с его мыслями и действиями -- на то и свобода мнений. Но эти абсурдные обвинения, сам этот лающий тон -- все с головой выдает причастность автора к организации, обязанной по долгу службы преследовать и пытать Сахарова. Так что ностальгические пассажи Стерлигова -- вроде того, что "КГБ ошельмовали"19 или "во времена Андропова мы, сотрудники КГБ, за 174 щищали народ от преступников"20 -- выглядят в этом смысле явным перебором. Вместе с другими комментариями, разбросанными в "Житии", это замечание наглядно свидетельствует, что Александр Николаевич Стерлигов, оказавшись в лидерах Русского Собора и претендуя на первые роли в России в качестве лидера, полностью сохранил жандармскую ментальность. Намек на "избранных" в Вашингтоне и Тель-Авиве, которым якобы служил Сахаров, направлен, конечно же, против евреев. Стерлигов, однако, не колеблется отлучать от лика России и единокровных соотечественников: "Русский -- без национальной души, без веры предков, о таких Достоевский говорил "не православный не может быть русским". А уж прямо служащий Антихристу тем более"21. Легко представить, какой страной станет Россия, следуя "третьим путем". Но каков молодец! Посвятив лучшие годы жизни политическому сыску, сделав карьеру в организации, которая на протяжении десятилетий растлевала и коррумпировала православную церковь -- теперь, не моргнув глазом, берет на себя роль борца с Антихристом и защитника "веры предков"! Плохи были бы дела нового национал-большевистского мифа, если бы творили его только люди, вроде Стерлигова. Они компрометировали бы его одним своим присутствием. Но дело спасают другие лидеры движения. Зюганов и тем более "перебежчики" -- Михаил Астафьев или Второе издание мифа XX века Сергей Бабурин -- выглядят на фоне Стерлигова просто космополитами. Они не опускаются ни до вульгарного антисемитизма, ни до кощунственно-опереточной "борьбы с Антихристом". Ни при каких обстоятельствах, я думаю, они не стали бы тревожить память Сахарова саморазоблачительными обвинениями. Да и не нужна им, по правде говоря, эта "коричневая" примесь. Новый миф прекрасно выстраивается из двух легенд: старой "красной" (об агрессивном западном империализме) и новой "белой" (о предательском партийном начальстве, вступившем в преступный сговор с коварными западными спецслужбами). Представляя народу одну из первых редакций нового мифа, Геннадий Зюганов начинает издалека. Оказывается, еще "в середине 60-х гг. за океаном была сформулирована доктрина, которая не называлась ни "перестройкой", ни "радикальными реформами", нет; это была программа разрушения СССР, великой и единой державы изнутри"22. Ясно, что реализовать эту "концепцию разрушения"23, сидя там, за океаном, спецслужбы не могли. Нужен был рычаг в Кремле. Но какой? Не зашлешь же резидентов на высшие посты великой и единой державы. Не допустят этого Стерлигов и его коллеги. Но западным интриганам повезло. Резидентура сложилась сама по себе, и вот как это произошло: "Когда у нас партийное руководство стало стареть и дряхлеть, вокруг Брежнева и всей его компании появилось очень мно 175 го прилипал... тот же Арбатов, тот же Яковлев"24. Естественно, "на этих дрожжах всходило новое племя угодливых компрадоров, которые, по сути дела, вкусив с западного стола, предали национально-государственные интересы"25. Предатели верно служили "тем, кто сформировал концепцию разрушения"26. Прекрасно понимая, что "нашу страну нельзя разрушить, не уничтожив КПСС"27, они сделали все, чтобы поставить во главе партии своего человека, такого же угодливого компрадора, как они сами. И преуспели в этом. "Таким вот главным агентом влияния, президентом-резидентом оказался, к несчастью, Горбачев. Внешне привлекательный, а по сути аморальный и подлый... единственный в мире Нобелевский лауреат, который подпалил собственную державу"28. Тут, правда, в плавном течении повествования обнаруживается у Зюганова некоторый провал. Как же все-таки удалось "прилипалам" протолкнуть на самый верх партийной иерархии такого "президента-резидента"? Как допустил такое беззаветно боровшийся с преступниками Андропов? Мало того, сам же первый этому способствовал? Ну хорошо, допустим, Андропов был болен, а "Брежнев и вся его компания" утратили бдительность по дряхлости. Бывает. Но тогда уж вовсе непонятно, куда смотрели Стерлигов и его братья-чекисты? Онито были в расцвете всех своих жандармских сил! Чего же они стоили, если не смогли разоблачить такой заговор? В своей версии мифа это скользкое место пытается прикрыть сам Стерлигов. Он беседует с журналистом и получает от него удобнейший пас: "Александр Николаевич, я понимаю, что в госбезопасности уже при Андропове работали люди компетентные -- не побоюсь этого слова: интеллектуалы. Так что же, неужели аналитики из вашего бывшего ведомства не могли просчитать еще в 85-86 гг., к чему, в какую пропасть ведет нас Горбачев со своим проамериканским окружением? Неужто не знали они о масонской начинке всех этих Яковлевых, Арбатовых, Шеварднадзе?" Только кажется, что это вопрос на засыпку. Ответу Стерлигова готов: "Беда не в некомпетентности органов безопасности. Дело гораздо сложнее. Ни ЦК, ни тем более Совмин важнейшей информации от этого ведомства не получали, ибо -- Комитет Госбезопасности был подчинен непосредственно -- и только -- генсеку КПСС"29. Иначе говоря, писать-то они доносы писали, но получается, что на собственную голову. Однако и здесь не все вяжется. Горбачев стал генсеком в 85-м, а заговор-то существует, как нам объяснили, с середины 60-х! И "новое племя угодливых компрадоров" взошло на каких-то там дрожжах уже при Брежневе. Так что одно из двух: либо КГБ ничего не знал о заговоре (а это разрушает его собственный миф), либо никакого заговора не было. Подвела хронология. Запутались. Придется еще поработать. Смешно? Но не забудем: убойная сила мифа зависит не от того, что он в себе несет, а от того, кто ему внимает. Человек, имеющий более или менее внятное представление об истории, сочтет его просто сказкой, не слишком складной и мало занимательной. Объяснять распад великих империй интригами стало неприлично еще в XVIII веке, Эдвард Гиббон, писавший свою шеститомную историю распада Римской империи в 1780-е, с презрением отзывался о таком поверхност 176 ном подходе. XX век был свидетелем распада полудюжины империй, О войнах и революциях, сопровождавших эти исторические катаклизмы, написаны тома. А для одного из величайших в этом ряду событий достаточно оказалось заговора каких-то спецслужб, интриг Арбатова и двуличия Горбачева? Но миф рассчитан на другую аудиторию. Он адресован поколениям людей, отрезанных от мировой политики и науки, только понаслышке знающих о крупнейших событиях века. И в первую голову "патриотам", приученным мыслить в терминах конспирации и заговора (в газете "День" был даже специальный "конспирологиче ский" раздел). Ни профессиональный жандарм Стерлигов, ни партийный профессионал Зюганов вовсе не собираются спорить с Гиббоном. Они не пишут историю. Вслед за Альфредом Розенбергом они создают второе издание мифа XX века. Так что последуем дальше за Геннадием Зюгановым, которого мы перебили на самом интересном месте. "Я хочу обратить ваше внимание на основные направления усилий по разрушению нашей страны... Первое... создать мнение -- мировое и внутри страны -- что это империя, что это хищная империя, ее надо обязательно разрушить. Второе -- доказать, что СССР не был архитектором Структура заговора победы в Великой Отечественной войне, а такой же злодей, как и фашисты. Третье- взвинтить гонку вооружений, тем самым деформировать подорванную войной экономику и не позволить выполнить социальные программы, где реализуется сущность и привлекательность образа жизни советских людей. Четвертое -- разжечь национализм, национально-религиозный экстремизм. И обратите внимание на пятый пункт, он ключевой -- с помощью агентов влияния захватить прежде всего средства массовой информации и разрушить коллективистский характер бытия России"30. Вот, оказывается, какая интересная жизнь у этих западных спецслужб! Они плетут заговор, тратят, обратите внимание, деньги налогоплательщиков, хотя для достижения их целей никаких усилий вообще не требуется! Хотите убедиться? Нужен ли был заговор? Пункт первый. "Создавать мнение", что СССР -- хищная империя. Зачем? Достаточно было послушать сообщения из Афганистана или Эфиопии, чтобы тотчас убедиться в этом. Что делали советские войска в этих далеких странах? Какие национальные интересы защищали? Во имя чего проливали кровь? И как работало это на "сущность и привлекательность образа жизни советских людей"? Пункт второй. Победа победой, но ведь факт, что СССР оказался единственным из членов военной антифашистской коалиции, кто и после войны продолжал агрессивную, хищническую политику. Окку пировав пол-Европы, он силой удерживал свою власть на оккупированных территориях, а в 70-е распространил свою экспансию на Африку и Центральную Азию. Это тоже факты. Что еще доказывать? Пункт третий. Если спецслужбам хотелось задушить СССР непосильными военными расходами, то и это было им любезно обеспечено. В решающей степени -- агрессивной политикой самого Советского Союза, который пытался навязать миру гнилой, чего и Зюганов не отрицает, государственный "социализм". Пункт четвертый. Достаточно хоть немножко знать обстановку и настроения в "республиках-сестрах" (особо -- на Украине, особо -- в Прибалтике, особо -- в Закавказье и т. д.), чтобы понимать, как мало могли они зависеть от чьего бы то ни было внешнего влияния. Да и вообще: если народ не расположен бороться за независимость, кто и как может его на это поднять? По этому пункту хотелось бы объясниться чуть подробнее. Называть естественное стремление народов к свободе "национальным экстремизмом" -- естественный способ самовыражения и саморазоблачения для всех империалистов. К этому способу прибегали в свое время идеологи всех распадающихся империй: англичане по отношению к индийцам, французы -- к алжирцам, голландцы -- к индонезийцам. Положительный пример, которым национал-большевики любят колоть глаза Ельцину -- президент де Голль. Между тем именно к де Голлю -- после того, как он настоял на независимости Алжира -- обращались с бешеными инвективами французские империалисты, настойчиво требуя ответа на провокационный вопрос: "исходя из каких полномочий президент расчленил французский народ?" Замените здесь "французский" на "русский", и вы услышите вопрос, которым атакует Ельцина национал-большевик Стерлигов31. Пункт пятый. Хоть это и ключевой, по мнению Зюганова, пункт, но он оказывается у него самым слабым. Захватили, разрушили... Кто? Как? По Зюганову, журналисты, подчинившиеся "агентам влияния" и первому -- Александру Яковлеву, главному тогда партийному идеологу. "Яковлев развил бурную деятельность, рекрутировал десятки журналистов, удобных и подобострастных... Состоялись встречи, были даны установки нигилистического и разрушительного толка"32. Интересно, как профессиональный аппаратчик утрачивает способность воспринимать события иначе, нежели сквозь призму бюрократической интриги. Для него спущенные сверху "установки начальства" решают все. Но ведь и Егор Лигачев тоже "развил бурную деятельность" и тоже давал журналистам "установки" -- позитивные и констуктив-ные. Отчего же им последовало лишь меньшинство журналистского корпуса? Лигачев-то ведь тоже был не последним человеком в партии! Почему Зюганову не приходит в голову, что у журналистов было свое, человеческое и гражданское отношение к большевистской империи? Или, может, он просто вслух об этом не говорит? И вообще, действительно ли он, как пишет -- так и думает? Действительно верит в заговор как в главную причину распада Советского Союза? Но тогда как же объясняет он для себя крушение Оттоманской или Австро-Венгерской, а затем и Британской, Португальской, Французской, Бельгийской, Голландской империй? Тоже чьими-то происками? 178 Я понимаю, что, как и все советские граждане, националбольшевики жили в замкнутом пространстве, варились в своем котле, безнадежно отгороженные от мира, который все это время стремительно развивался. Я понимаю, что они все еще, по сути, живут в прошлом веке, когда все перечисленные выше империи, включая Российскую, были в силе и славе и казались самим себе нерушимыми и вечными. Они не знают, насколько болезненным и пугающим был, скажем, распад Британской империи для англичан или Оттоманской для турок, как виделся в этом англичанам и туркам конец света -- и как все же они излечивались постепенно, изживали боль, входя вместе со всеми другими народами в новый, современный мир. Но Россия, которой, как никогда, нужно спешить, учиться, наверстывать упущенное -- чем она-то виновата в том, что национал-большевики опоздали на столетие и что у них просто выхода другого нет, кроме как пытаться повернуть время вспять? Особенность советского государства, отличавшая его от остальных имперских монстров, состояла в том, что оно было тоталитарным, т.е. пыталось при помощи Стерлигова и его коллег контролировать не только поведение, но и мысли своих подданных. Это делало государство всемогущим. Только одно было у него уязвимое место, и находилось оно, как ни парадоксально, на самой вершине пирамиды власти. "Государство вождя" Даже в постсталинской, в посттоталитарной своей фазе советская империя все еще была организована по "фюрерскому" принципу, оставалась анахроническим "государством вождя". Уже и фюреры ее безнадежно измельчали, уже и необходимое для существования такого государства харизматическое лидерство истощилось, уже произошла в нем "рутинизация харизмы", как назвал это в свое время Макс Вебер, но и в 1980-е генсек КПСС все еще оставался, как свидетельствует Стерлигов, вождем империи, единственным человеком, обладавшим в ней всей полнотой достоверной информации. Зюганов начинает отсчет распада советской империи с момента, когда "партийное руководство стало стареть и дряхлеть"33. Он прав. "Государство вождя", как рыба, гниет с головы. Всесильное, покуда фюрер в силе, оно неотвратимо слабеет вместе с ним. И ничего нельзя с этим поделать. Проблема преемственности власти не может быть решена в таком государстве ни по монархическому принципу наследственности, ни по принципу постоянно возобновляемого демократического мандата на власть. "Государство вождя" всегда стоит перед дилеммой: либо гниение, либо государственный переворот. История доказала это тысячу и один раз. И вот теперь именно это изобретение Муссолини и Сталина, эту предельно бесперспективную фюрерскую диктатуру националбольшевики намерены навязать России -- как национальный идеал, как патриотическую альтернативу демократии. Вот их аргументы. "Наши отцы и деды, лишь умывшись кровью репрессий и Великой 179 Отечественной войны, примирились между собой. На обломках Российской империи возник СССР, государство вождя, которое по своему духовно-нравственному типу соответствовало Российской народной монархии"34. В этой "народной монархии" царь, оказывается, "назначал только губернаторов, распоряжался армией и полицией. Формы общественной жизни являлись различными формами собраний, будь то крестьянская община, казацкий круг, офицерское и дворянское собрание. Сочетание коллективистских и монархических форм отличало и отличает на сегодняшний день Россию. И поэтому государство вождя выдержало жуткий удар фашистской военной машины, оно обладает огромной степенью прочности"35. "Российское общество должно быть избавлено от нынешней демократии. Новая Россия станет страной, где есть подлинное самоуправление и где действует сильная центральная власть. Она откажется от чуждой нам западной системы выборов... Наш новый парламент будет составлен по образцу Земского собора. Он включит в себя представителей крупных трудовых коллективов и всех сословий общества. Я уверен, что именно такая система демократии отвечает интересам народа"36. "Нам, славянам, нужно -- необходимо! -- создавать свое международное сообщество, объединяться в нем с исторически и географически неотделимой от нас Азией, со странами третьего мира, среди которых еще вчера у нас было столько друзей, партнеров и союзников... У нас всегда находились люди, которые считали, что есть третий путь -- жить надо так, как можно жить только в России, без оглядки на утопические рецепты [марксизма] и на порядки в иных землях... Наша идейная платформа притягивает сегодня всех тех, кто разочарован как в коммунистической, так и в демократической идеологии"37. Что ни шаг, то ухаб, что ни фраза, то неустранимое противоречие. Политика Русского Собора состоит в возвращении России к подлинной демократии. И при этом его платформа притягивает всех, кто разочарован в демократической идеологии. Новая Россия будет страной подлинного самоуправления. А вот парламент ее будет составлен по образцу Земского собора -- бесправного, совещательного, никогда не игравшего никакой роли в принятии политических решений, да и вообще не для того созывавшегося. Идеал политического устройства -- "демократия народных собраний", а одновременно и "государство вождя", отрицающее какую бы то ни было демократию. Точь-в-точь как у Зюганова: первым долгом западные службы старались создать "мнение, что Россия -- империя", но при этом "у нас империя, монархия была народной монархией"38. Еще труднее совместить историческую картину, которую рисуют национал-большевики, с реалиями российской истории. Куда исчезла дикая российская бюрократия, с такой потрясающей силой описанная Гоголем и Толстым? Куда девалось трехсотлетнее крепостное право (благословленное тем же Земским собором) вместе с жесточайшими крестьянскими бунтами? Зачем понадобилась великая ре 180 я*к. форма 1861 г., попытавшаяся обуздать всевластие коррумпированной бюрократии и помещиков? Откуда взялась в "народной монархии" революция 1917-го, опять-таки потерпевшая поражение в отчаянной попытке избавить страну от тотального бюрократического насилия? А сталинские репрессии, кровью которых "умылись", по выражению самого Зюганова, наши отцы и деды, они-то как могли случиться в СССР, если он тоже по своему "духовно-нравственному типу" так соответствовал "народной монархии"? Откуда все эти напасти в благостной "монархическиколлективистской" народной демократии, какой изображают нам скорбную, трагическую, полную страданий и стремления к свободе русскую историю национал-большевистские мифотворцы? Как велико искушение объявить все эти тексты бессмыслицей, бредом, а их авторов -- ограниченными, невежественными людьми, толком не понимающими даже того, что выходит из-под их пера! С точки зрения академической, все их мифы и впрямь полны откровенной чепухи. Но разве гитлеровская идеология "Народного государства" не была, с этой же точки зрения, безграмотным бредом? А завоевать немецкую интеллигенцию в веймарской ситуации это ей, тем не менее, не помешало... МАСКИ ИМПЕРИИ В апреле 1995 г., в ознаменование десятилетия перестройки, редакции трех видных московских газет собрали "круглый стол". Примечателен он оказался не столько тем, что на нем говорилось, сколько тем, что прошло мимо внимания участников диспута. "Егор Лигачев глубоко убежден, что движение к капитализму -- движение бесперспективное", -- оповестили читателей "Московские новости". Эка невидаль! Что, интересно, другое ожидали услышать от престарелого ветерана имперской бюрократии? Гораздо более знаменательно, что либеральные оппоненты Егора Кузьмича, такие закаленные спорщики, как Явлинский или Гайдар, покорно дали втянуть себя в заведомо бесплодную дискуссию по поводу вопроса, давно и окончательно мировой практикой решенного. Явлинский напомнил, что "эфективная экономика -- это экономика, построенная преимущественно на частной собственности и конкуренции", Гайдар -- что социализм не способен "решить задачу устойчивого индустриального развития"... Школьные прописи! А ведь встреча посвящена была истории. Впервые за последнее десятилетие сошлись лицом к лицу представители обоих великих лагерей, на которые раскололась страна еще два столетия назад -- западники со сторонниками "особого пути России". И собрались они не для предвыборной политической потасовки, но затем, чтобы осмыслить исторические итоги экстраординарной эпохи. Пришли не одни экономисты, но и люди весьма сведущие в российском прошлом, умеющие мыслить о нем с большой глубиной и проницательностью: Гавриил Попов и Рой Медведев, Вячеслав Никонов и Федор Бурлацкий, Юрий Любимов и Анатолий Са-луцкий. Казалось бы, сам печальный финал десятилетия должен был подтолкнуть их к обсуждению проблемы действительно фундаментальной: как мы дошли до жизни такой? Что, с неба на нас свалилась в 1985 году перестройка? Как же понять ее смысл вне исторического контекста? Даже близкое прошлое, охватываемое злополучным социалистическим экспериментом, не дает ответа на все вопросы. Ведь раскол российских элит, точной моделью которого стал и сам этот апрельский "круглый стол", длится на 182 протяжении уже семи поколений, и именно он определяет характер и впрямь неповторимого пути России в мире. Да вот не получилось такого разговора. Один Никонов упомянул, что "России надо преодолеть не наследие последних 70 лет, а тысячелетнюю традицию авторитарной власти". Но подхвачено это замечание не было, и потому осталось абстракцией. Тысячелетние традиции авторитарной власти были у всех европейских и тем более азиатских стран. Но это не помешало Англии и Франции преодолеть их еще в прошлом столетии. Германия и Япония, хоть и с опозданием, но тоже полвека назад с ними разделались. И только России не удалось до сего дня преодолеть ни раскол своих политических элит, ни "тысячелетнюю традицию". Проблема, стало быть, в том, почему именно она, в отличие от всех других великих индустриальных держав, одна, в компании отсталого аграрного Китая, так и не стала -- ни в прошлом столетии, ни в нынешнем -- нормальной страной? Как случилось, другими словами, что именно Россию по-прежнему регулярно сотрясают политические катаклизмы, вздергивая страну на дыбы и превращая ее политические элиты в непримиримых врагов? На мой взгляд, ответ на этот фундаментальный вопрос однозначен: военная империя. Это она сделала монархическую Россию прошлого века жандармом Европы и она же заставила ее после коммунистической метаморфозы стать оплотом авторитарной реакции в современном мире. К этому, собственно, и сводилась традиционная роль России в мировой политике на протяжении двух последних столетий, начиная с 1815г. И эта роль оставалась за ней и при капитализме, и при социализме, и под властью царей, и под властью коммунистических олигархий. Если так, то суть конфликта последнего десятилетия состоит в освобождении России от военной империи. Сразу вспоминается хрестоматийное замечание Маркса, что не может быть свободен народ, угнетающий другие народы. Военная империя, по самой своей природе, -- образование феодальное, пережиток средневековья. --Она изначально ориентирована на территориальную экспансию, а не на благополучие своих граждан, на поддержание военной мощи, а не гражданской экономики. Ее функция -- война, а не мир. А война требует единоначалия и уставной дисциплины. У) Впервые Россия восстала против этого проклятия в 1917 г., решительно отрекшись от имперского статуса и объявив себя демократической республикой. Силы новорожденной демократии, однако, были ничтожны в сравнении с мощью имперского реванша, опиравшегося на пятисотлетнюю традицию. На протяжении нескольких лет республика была сокрушена, империя реставрирована и ее традиционная роль в мировой политике восстановлена. Но для этого ей пришлось сменить маску. Вчерашний жандарм Европы стал знаменосцем всемирной пролетарской революции. Драматическая смена имперской маски вызвала не менее драматическое перераспределение ролей в мировой политике. Жандармские функции были перехвачены реставраторами империй в Германии и в Японии -- те самые функции, которые как раз и исполняла Россия, когда призрак коммунизма только еще бродил по Европе. 183 Смена маски военной империи означала мировую войну, смертельно опасную для самой России. Несчитанные жертвы потребовались от страны для отражения угрозы, которую создала для нее империя. Чтобы выстоять, потребовалась помощь того самого демократического Запада, сокрушить который должна была пролетарская революция. Но это не помешало военной империи, не успевшей еще даже залечить страшные раны, сразу повернуть штыки против вчерашних союзников. Хотя что обвинять ее в этом? Оставаясь реликтом средневековья в современном мире, ничего другого, кроме войны, делать военная империя просто не умела. Полувековая осада Запада, известная под именем холодной войны, кончилась для империи полным крахом. Созданная для войны, от войны она и погибла. Во второй раз на протяжении одного столетия открылась перед Россией возможность стать нормальной современной страной. Снова, как и в 1917-м, провозгласила она себя демократической республикой. Сбросить феодальные цепи, душившие ее свободу, расколовшие ее элиты и изувечившие ее историю -- в этом, я думаю, был действительный смысл и главный итог перестройки. Однако страдания, причиненные распадом империи, огромны. Имперская традиция могущественна. Жить без империи страна не умеет. Она чувствует себя осиротевшей, несчастной, обрубленной. Не успев сбросить феодальные вериги, она снова погибает от тоски по ним. И нет никаких гарантий, что и эта, вторая за столетие, попытка освободиться не кончится тем же, что и первая -- сменой имперской маски. Как велика вероятность, что в один прекрасный день империя возродится и снова приступит к тому единственному, чем только и может она заниматься -- наглядно показал и этот юбилейный "круглый стол". Ни один из его участников -- а среди них были отважные люди, в том числе бывшие диссиденты, -- даже по имени не назвал эту смертельную для России опасность. Зациклились на споре с отставными вождями имперской бюрократии по каким-то замшелым темам. О том, что весь смысл последнего десятилетия заключался в освободительном восстании против феодальной военной империи, не впомнили даже те, кто против нее воевал. Могущество имперской традиции так велико, что мысли о реванше не оставляют даже либеральную часть политического спектра -- от Горбачева до Явлинского. Конечно, п