ера, должны и в "веймарской" России составлять заметный процент. Ни сам Владимир Вольфович со своим немногочисленным тогда окружением, ни тем более его оппоненты, воспитанные на противостоянии коммунизму, а вовсе не гитлеризму, -- никто из них тогда, в 1991 году, эту его истинную функцию не понимал. Но что с того? Исторические сценарии имеют свойство раскручиваться помимо намерений и воли главных действующих лиц. Когда во время многолюдного митинга на Тракторном заводе в Челябинске в июне 1991 года будущие избиратели хором кричали Жириновскому: "А мы все равно будем голосовать за Ельцина!", он спокойно им ответил: "Голосуйте. Вы хотите еще раз дать ему и другим шанс. Но они "Я снова к вам приеду" уже доказали свою беспомощность, свою некомпетентность, управляя вами. Через пять лет будут новые выборы, и я снова приеду к вам. А вот они уже не приедут, им нечего будет вам сказать"3. 116 И ведь как в воду глядел! Из шести тогдашних кандидатов в президенты четверо и впрямь канули в политическое небытие. Уцелели на национальной сцене лишь Жириновский и Ельцин. Но пяти лет еще не прошло, и большой еще вопрос -- приедет ли в Челябинск Ельцин в июне 1996-го. А вот Жириновский, который на 15 лет моложе соперника, заверил меня, что не преминет приехать и напомнить тракторостроителям свой ответ. Теперь, я думаю, каждый принял бы эти его слова всерьез. А до декабря 1993 г., до выборов в Думу, его и слушать бы не стали. Феноменальный успех Жириновского не то чтобы забылся, но перешел в разряд анекдотов, которыми разбавляются суховатые политические комментарии. Все дружно сошлись на том, что это фигура случайная, эфемерная: еще немного попаясничает, а потом окончательно надоест всем и исчезнет. Запад же вообще пребывал все это время в счастливом неведении. Там просто игнорировали феномен Жириновского, словно бы июньской сенсации никогда и не было. Поразительно, но даже в самом обстоятельном американском исследовании возможных исходов московского кризиса ("Россия 2010" Даниела Ергина и Тана Густафсона), опубликованном два года спустя после его фантастического дебюта, Жириновский упомянут лишь вскользь, посвящены ему всего четыре строчки, и даже в них авторы умудрились все перепутать, обозначив его партию как ответвление "Памяти". Я не говорю уже о более поверхностных работах, как, скажем, "Черная сотня" Уолтера Лакера, где Жириновский представлен обыкновенным уличным скандалистом, непонятно чем обаявшим миллионы избирателей. Декабрьские выборы опровергли старую мудрость о снарядах, не падающих дважды в одну воронку. Русский Гитлер вовсе не исчез с политической сцены. Мало того, он окреп, его электорат вырос в два с половиной раза (с 6 до 15 миллионов). И даже сама российская Конституция, столь дорогая сердцу президента Ельцина, не имела шанса пройти на референдуме без поддержки Жириновского: из 58 процентов отданных за нее голосов 24 принадлежали ему. Ельцин и Жириновский -- дистанция между ними казалась неизмеримой. А теперь Владимир Вольфович может публично заявлять на каждом углу, что он лучший друг президента, что он постоянно гостит у него на даче в Завидово, что они играют в шашки и после этого вместе парятся в бане. И никаких попыток пресечь это неприличное амикошонство зарегистрировано не было. Что должно это означать, кроме того, что Ельцин не может позволить себе роскошь бросить открытый вызов своему бывшему -- и будущему -- сопернику? Да, похоже, что роли действительно переменились. Мысль, что этот человек и в самом деле может стать президентом России, уже не кажется дикой. Вскоре после выборов в Думу даже были предложены поправки к только что принятой Конституции, предусматривающие либо отсрочку, либо вообще отмену новых президентских выборов. Уже сам ранг выступивших с этой идеей политиков (Михаил Полторанин, Владимир Исаков -- председатели парламентских комитетов) дает представление о глубине охватившей их паники. 117А вот западные аналитики теперь вступили как раз в ту самую фазу постижения проблемы, в которой до декабря 93-го пребывали их российские коллеги. Теперь уже они объявляют успех Жириновского случайным и эфемерным -- в один прекрасный день он просто развеется, как дым. Существует, оказывается, лаг между российским и западным восприятием феномена Жириновского, и это очень опасно. Если он сохранится, то к трезвому осознанию угрозы на Западе придут как раз к июню 1996-го -- к новым президентским выборам. А тогда может оказаться поздно предпринимать что бы то ни было. Как поздно было предпринимать что-либо по поводу феномена Гитлера после января 1933-го, когда он ошеломил мир, в один день сделавшись канцлером Германии. Одинокий волк На московском оппозиционном Олимпе, куда вознесли Жириновского выборы 1993-го, он в сущности очень одинок. Начните разговор с любым из лидеров российской "патриотической" оппозиции --хоть с "белыми" националистами Сергея Бабурина, хоть с "красными" империалистами Геннадия Зюганова или с "коричневыми" штурмовиками Дмитрия Васильева, даже с бывшим министром безопасности в теневом кабинете самого Жириновского, "национал-большевиком" Эдуардом Лимоновым -- и ни один не удержится от брезгливой гримасы при упоминании его имени. Для "коричневых" он, естественно, неприемлем уже по причине своего подозрительного отчества. "Владимир Вольфович, -- высокомерно заявил в беседе с журналистами тот же Васильев, -- любит называть себя русским, но, говоря откровенно, никакой он не русский. Если бы он был честен, то перестал бы скрывать свою национальность". Но и сверх того; "коричневые" считают Жириновского не более чем авантюристом без собственной политической философии -- как изящно формулирует Васильев, "без глубинного понимания всемирного сионистского заговора"4. Даже Лимонову, восхищающемуся Жириновским как политиком ("это его и наше несчастье, что он нерусский"), с ним не по пути: "нет, не пустим мы его [в президенты националистической России]. Нельзя. Владимир Вольфович, талантливый, дорогой -- нельзя! Это же совсем будет извращение. За то, что вы отказываетесь от своей нации- пусть вас мучит совесть, а ее -- стыд за вас. Сами разберетесь. Но человек, в течение нескольких лет сменивший три идеологии, доверия не заслуживает"5. Коммунисты не переносят Жириновского, конечно, совсем по другим причинам. Да и как, право, любить им человека, публично заявляющего, что "сейчас -- мы в бане. Мы смываем эту коросту... эту заразу, то сатанинское, что было запущено в центр России с Запада, чтобы отравить страну, подорвать ее изнутри -- через коммунизм"6. А у "белых" на него -- свой зуб. Один из крупнейших идеологов этого движения с репутацией самого коварного сказал мне в порыве откровенности: "Не сомневайтесь, Жириновского мы уберем!" 118 жжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжж Никто не любит Владимира Вольфовича! Ну, а в противостоящем "патриотам" либеральном лагере его просто единодушно презирают -- за вульгарность, за полуобразованность, за претенциозность, за неинтеллигентность и, конечно, за откровенный ультраимпериализм. Даже перешедший сейчас в оппозицию Гавриил Попов, человек достаточно циничный, говорит, что все его базисные идеи означают войну7. Да и как, на самом деле, может нормальный европеец относиться к политику, который на всех перекрестках клянется в верности плюрализму и многопартийной системе, без ложной скромности рекомендует себя "человеком с космическим мышлением, как минимум, с планетарным"8, и тут же, не переводя дыхания, заявляет: "Я за авторитарный режим"9? Но выше всех разногласий, выше презрения -- страх. И для "патриотического", и для либерального лагеря Жириновский воплощает в себе угрозу, которую их лидеры затрудняются точно сформулировать (обвинения в неарийском происхождении и в идеологической всеядности не в счет), но чувствуют всей кожей. Даже Леонид Кравчук, бывший президент Украины, в публичных дискуссиях со своими строптивыми парламентариями использовал имя Владимира Вольфовича как пугало: "Вы хотите, чтобы вместо России Ельцина нам пришлось иметь дело с Россией Жириновского?" Страшное подозрение, что несмотря на всю их браваду, на пороге стоит Россия Жириновского, парализует и "патриотов", и либералов, затуманивает их мышление и лишает свободы маневра. Но и Владимир Вольфович не любит никого. Его положение в сегодняшней России -- классическая ситуация аутсайдера, самозванца, если угодно, всегда возникающего в пучине смуты словно бы ниоткуда -- в момент, когда силы, борющиеся за власть, теряют доверие электората. Зачем ему такие союзники? Подобно Гитлеру, Жириновский высокомерно отвергает все претензии и конвенции "истеблишмента" -- и либерального, и "патриотического", всех, кого фюрер презрительно именовал "парламентскими фокусниками, критиканствующей партийной сволочью"10. Подобно Гитлеру, бесцеремонно вторгается он в их святая святых, ломая все общепринятые правила игры и не уставая демонстрировать, что король, мягко выражаясь, голый. Он обращается непосредственно к публике -- через голову "партийной сволочи". И при всем своем презрении к парвеню, истеблишмент -- как либеральный, так и "патриотический" -- страдает от мучительной неуверенности в лояльности публики к этим самым правилам игры, так откровенно попираемым самозванцем. Три маленьких примера того, как Жириновский решает "проклятые" вопросы российской политики, демонстрируют это лучше, нежели любые рассуждения. Вот первый пример. Все лидеры оппозиции одинаково яростно протестуют против возвращения Японии островов ЮжноКурильской гряды. Они собирают многолюдные митинги протеста. Они произносят в парламенте речи. Но метят при этом исключительно в прави 119 тельство и президента, чтобы заставить их изменить официальную позицию России. Жириновский поступает по-другому. Он обращается напрямую к японцам: мало вам Хиросимы и Нагасаки? Хотите пережить еще одну ядерную катастрофу? Нет? Так забудьте про острова11. И все,вопрос закрыт. Другой пример связан с последствиями афганской войны. Оппозиция протестует против задержки советских военнопленных, которые, предположительно, содержатся в Пакистане. Оппозиционные парламентарии опять-таки атакуют Кремль, грозно требуя, чтобы он усилил дипломатический нажим на Карачи. А у Жириновского совсем другой план: "Я вызову посла Пакистана и дам ему 72 часа. Если через 72 часа наши ребята не будут в Шереметьеве, я пошлю тихоокеанский флот к берегам Пакистана. И он для начала сметет с лица земли Карачи. Это для начала, а потом и все другие города Пакистана, и мы встретимся с нашими друзьями индусами в Ганге"12. Это правда, что в таком "политическом решении" нет ни такта, ни даже элементарного здравого смысла. Но в провинциальных российских аудиториях заглатывают его, не поперхнувшись. Более того, встречают овацией. Российский Гитлер дает отчаявшимся, не уверенным в себе, махнувшим рукой на правительство людям именно то, что им нужно -- он воскрешает в них полузабытое ощущение государственной мощи за их спинами. Мы всех заставим считаться с собой! Достаточно поманить униженных, затравленных нуждой и преступностью россиян в это их старинное убежище от всех мыслимых невзгод -- напомнить о величии сверхдержавы, крикнуть: "Россияне, гордый народ, двадцать первый век все равно будет нашим!"13 -- и у них расправляются плечи, и можно вести их в огонь и в воду, не говоря уже об избирательных участках. Удивительно ли, что на этом красочном фоне все остальные лидеры оппозиции выглядят вялыми болтунами? Третий пример. Босния. Ультиматум НАТО. Российская оппозиция опять скандалит в парламенте. А Жириновский едет в Белград. Он заявляет от имени сверхдержавы, что бомбардировка авиацией НАТО артиллерийских позиций сербов вокруг Сараево будет рассматриваться как объявление войны России. И что вы думаете? Немедленно задвигались ржавые механизмы российской дипломатии. И президент Ельцин смиренно послал своего представителя к открытым противникам своего режима, сербам -- и добился от них того, чего не удалось добиться Западу за два кровавых и унизительных года замешательства: сербы снимают осаду Сараево. Кто еще среди лидеров оппозиции был бы способен говорить в чужой стране от имени России, да так, чтобы ему кричали "ура!" на площадях? Зюганов? Стерлигов? Бабурин? Васильев? Лимонов? И уж тем более -- не Гайдар, не Явлинский, не Шахрай, не Попов и не любой другой лидер противостоящего "патриотам" лагеря. Достаточно поставить этот вопрос, чтобы стало совершенно ясно: на президентских выборах 96-го у Ельцина не будет сильных соперников -- кроме Жириновского. 120 Если б меня попросили суммировать в одной фразе отличие Владимира Вольфови-ЯлеОНЫЙ ча от толпь1 истеблишментарных оппози "" ционеров, я процитировал бы его собст-РООИН Гуд венный символ веры: "Надо сплачивать нацию на базе внешнего врага"14. Не то, чтобы эта идея была чужда "патриотическим" политикам, чьи инвективы против "внешнего врага" -- будь то "мондиализм", или просто Запад, или "всемирный сионистский заговор" -- ничуть не слабей по непримиримой ярости заявлений Жириновского. Даже, пожалуй, покруче. Разница в том, что для них проповедь вражды к миру -- идеология, а для Жириновского -- практическая политика. Они заняты пропагандой в психологической войне, а он делом. Может быть, это только слова -- что он приступит к завоеванию Юга и к ядерному шантажу Запада на следующий день после того, как его изберут президентом? Нет. Я говорил с этим человеком, и у меня нет ни малейшего сомнения, что он исполнит все, что обещает. Тем более не могут усомниться в нем многолюдные толпы на митингах. Ведь он вкладывает в каждое слово такую искреннюю силу убеждения, такую веру, такую мощь излучает его несомненная хариз-ма! Он бесконечно убедителен, особенно для людей, не искушенных в профессиональной политической демагогии. Им и в голову не приходит, что это может быть обман. Страх истеблишментарных политиков закономерен. Народ и впрямь может уверовать, что "последний бросок на юг", к нефтяным полям Ближнего Востока, и ядерный шантаж Запада есть кратчайший путь к преодолению российского кризиса. Почему же нет? Вспомним, как на президентских выборах Жириновский обещал избирателям накормить страну за 72 часа. Как? "Очень просто: введу войска в бывшую ГДР, полтора миллиона человек, побряцаю оружием, в том числе ядерным -- и все появится"15. Этакий новоявленный Робин Гуд с ядерными ракетами: ограблю сытый Запад -- и накормлю голодных в России. А новая Хиросима? А "стирание с лица земли" Карачи? А превращение Турции в Стамбульскую губернию Российской империи? Все ссылки на международное право, на общепринятые законы политической игры звучат жалким лепетом. Для Робин Гуда, как для всякого разбойника, нарушение всяких правил и есть главное правило. И именно на этом собрал он в 1991 г. шесть миллионов голосов, а в 1993-м -- пятнадцать. Это наивные западные политики могут уверять себя и своих избирателей, что ядерный кошмар, полвека нависавший над нами, кончился и мир отныне свободен от угрозы мгновенного самоуничтожения. На самом-то деле, по крайней мере до 2003 года, сверхмощные советские СС-18 могут быть в любой момент перенацелены на любой объект на Западе. И Жириновский это знает. Он рассчитывает стать президентом России задолго до истечения этого срока. А с этого момента все договоры станут пустыми бумажками. "Такой я вижу Россию.--У нее будет самая сильная в мире армия, войска стратегического назначения, наши ракеты с многозарядными ^ 121 установками. Наши боевые космические платформы, наш космический корабль "Буран" и ракеты "Энергия" -- это ракетный щит страны. Полная безопасность, у нас нет конкурента"16. Что с того, что конвенциональный Ельцин обещал нацелить зги ракеты на мировой океан? Жириновский не намерен исполнять его обещания, когда станет президентом. Он вообще не намерен придерживаться ни одной международной конвенции, основанной на "ядерном паритете" или "взаимном сдерживании". "Сдерживание" занимает его ничуть не больше, чем Гитлера -- судьба Локарно. В отличие от конвенциональных политиков, российских или западных, он готов рисковать взаимным уничтожением. Именно эта его готовность к смертельному риску, эта полная свобода от морали или политических условностей и развязывает ему руки в конвенциональном мире. Он может делать то, на что никогда не решится ни один истеблишментарный политик, запутавшийся, по мнению Жириновского, в паутине международных договоров, оторвавшийся от реальности ядерного века и не способный поэтому использовать убийственный политический потенциал оружия, которым он располагает. И когда оппоненты думают припереть его к стенке обвинениями в элементарном шантаже, они просто не понимают, что Жириновский, подобно Гитлеру, творит совершенно новую политическую вселенную, где царит обнаженное насилие и побеждает решимость рисковать не только собственной судьбой, но и судьбою мира. В эту новую вселенную, точно отражающую состояние его страны -- состояние тотального цивилизационного коллапса -- Жириновский намерен втиснуть весь остальной мир. Это президенты западных стран, упоенные победой в холодной войне, могут толковать о "новом мировом порядке". Как их предшественники после первой мировой войны не приняли в расчет феномен Гитлера, опрокинувший все их реформы и планы, -- так и они забывают сегодня о феномене ядерного Робин Гуда. А Жириновский между тем уверен, что самим фактом своей безнадежной конвенционально-сти они сдали ему все козырные карты. И потому может он блефовать в свое удовольствие, брать их на слабо, взрывая условности цивилизации. Он заговорите ними на своем, никогда ими не слыханном языке. Во сколько вы оцениваете Токио? -- спросит он. А Карачи? А Лондон? А ЛосАнджелес? Сколько готовы вы заплатить, чтоб я не стер их с лица земли ракетами и боевыми космическими платформами? Сомневаетесь? Хотите проверить? С чего начнем? Именно таким, похоже, будет Новый порядок, который Владимир Вольфович, вопреки всем расчетам западных политиков, навяжет миру, едва переступит порог Кремля как президент ядерной сверхдержавы, И что самое интересное, он будет совершенно уверен в своем праве. Ибо цель его -- воссоздание "предательски разрушенной" Российской империи -- не только справедлива, но и священна, с его точки зрения. И границы он уже точно определил, в каких должна она быть воссоздана, чтобы Новый порядок утвердился прочно и никаким врагам не удалось "погубить нацию окончательно"17. Для этого тесны границы 1914-го, несмотря даже на то, что включали они, как мы с вами по122 мним, Польшу и Финляндию. Тесны даже границы 1865 г., включавшие, сверх того, и Аляску. Нет, покуда новая Российская империя не встанет "ногою твердой" на берегах Индийского океана и Средиземноморья, не включит в себя мусульманские земли -- и нефть! -- Ближнего Востока, -- ее нельзя будет считать воссозданной, а только это "сразу решает все проблемы, потому что мы обретем спокойствие"18. И карту новую он уже вычертил. "Мы обретаем четырехполосную платформу. Когда мы будем опираться на Ледовитый океан с севера, на Тихий океан с востока, на Атлантику через Черное, Средиземное и Балтийское моря и, наконец, на юге огромным столпом мы обопремся о берега Индийского океана, -- то мы обретем и спокойных соседей. Дружественная Индия. Тихая спокойная русско-индийская граница"19. Это на юго-востоке. А на юго-западе -- такая же тихая и спокойная граница с "дружественным Ираком". Ну, а все, что между Ираком и Индией -- Афганистан, Турция, Иран, Пакистан, Саудовская Аравия и Эмираты -- наше, как залог того, что мы "обезопасили себя раз и навсегда"20. И как эта новая империя будет устроена, он уже продумал: "Господство русского языка, русского рубля, главенствующее место рус" ской армии, как наиболее боеспособной... и это исторически естественно, не какая-то выдумка, не фантазия. Это реальность"21. Запомним последнее слово. Даже не читавшим, а только слышавшим о "Майн Кампф" приходит в голову эта параллель. Сопоставление же текстов создает эффект поистине головокружительный. Начнем хотя бы с той же проблемы границ. Двойники "Требование восстановления этих границ -- политическая бессмыслица и притом такая, которая по своим размерам и последствиям равна преступлению... Требование вернуться к границам 1914 г. вполне соответствует узости кругозора нашего буржуазного мира. Полета ума для будущего у этого мира не хватает. Он живет только в прошлом"22. "Интересы нашего будущего требуют величайших жертв, независимо от соображений политической мудрости, ради одних этих жертв надо поставить себе действительно достойную цель"23. "Мы будем неуклонно стремиться к тому, чтобы наш немецкий народ получил на этой земле такие территории, которые ему подобают... мы сознательно переходим к политике завоевания новых земель в Европе"24. Только слово "немецкий" и дата -- 1914 год-не позволяют ошибиться в авторстве. Да еще направление "последнего броска": Гитлер планировал двигаться не на юг, как Жириновский, а как раз на восток. "Когда мы говорим о завоевании новых земель в Европе, мы, разумеется, можем иметь в виду только Россию и те окраинные государства, которые ей подчинены"25. Остальное совпадает полностью: мотивы, аргументы, пафос. Рассказывают даже, что первоначально Гитлер намеревался свою книгу назвать "Последний бросок на Восток". 123 И по Гитлеру, и по Жириновскому земли, подлежащие колонизации новой великой империей, населяют варвары, недочеловеки, не способные ни к государственной самоорганизации, ни к созданию своей культуры. Народы эти обречены на вечную вражду и ненависть друг к другу, на постоянную войну -- покуда не войдут в состав новой империи, которая призовет их, наконец, к порядку. В обоих случаях великая империя, будь то германская или русская, выступает спасительницей цивилизации, избавляет мир от вечного сидения на пороховой бочке. Говорит Гитлер: "Сама судьба указует нам перстом... Не государственные дарования славянства дали силу и крепость русскому государству. В течение столетий Россия жила за счет именно германского ядра в ее высших слоях. Теперь это ядро истреблено. Место германцев заняли евреи. Но как русские не могут собственными силами скинуть ярмо евреев, так и евреи не в силах держать в своем подчинении огромное государство. Оно неизбежно обречено на гибель. Конец еврейского господства будет также концом России как государства. Судьба предназначила нам быть свидетелями такой катастрофы, которая лучше, чем что бы то ни было подтвердит безусловную правильность нашей расовой теории"26. Говорит Жириновский:"Мы стоим на юге, но он рыхлый, он огнедышащий, он бунтующий... Все это -- не стабильно. Все это -- в состоянии открытой войны, враждебности. И поскольку эти народы часто воевали, у них уже -- кровная месть, они уже не могут успокоиться, будут воевать всегда... война на Ближнем Востоке -- она не закончится, и в конечном счете может стать причиной третьей мировой войны. Поэтому последний бросок России на юг еще и исключит третью мировую войну. Это не только решение внутренней проблемы России и успокоение народов этого региона от Кабула до Стамбула. Это решение и глобальной задачи планетарного значения"27. Мечта Жириновского -- "чтобы любой взвод русских солдат мог навести порядок на любом пространстве!"28 Если же великий народ смалодушничает, гибель его неминуема. Жириновский искренне убеждал меня, например, что без воссоздания великой империи и ликвидации этнической государственности нерусских народов "русские везде станут национальным меньшинством, медленно утичтожаемым, это будет медленное убийство русской нации... Если мы пойдем таким путем, русский народ погибнет"29. У Гитлера находим идентичный пассаж: "Право на приобретение новых земель становится не только правом, но и долгом, если без расширения своих территорий великий народ обречен на гибель"30. И к рассуждениям Жириновского о невозможности оставаться мировой державой, потакая "малым народам", находим у Гитлера точную рифму: "Мы ни в коем случае не возьмем на себя роль защитников пресловутых "малых народов". Наша роль -- роль солдат своего собственного народа. Германия либо будет мировой державой, либо этой страны не будет вовсе"31. Лишнего ни один из двойников на себя не берет: он -- всего лишь исполнитель великого замысла Бога, или природы, от чьего имени как бы и действует. Каждому народу суждено свое место на земле и в истории. Если этот порядок нарушается, его необходимо восстановить. Жириновский, правда, -- пока -- не решается так открыто и высокомерно прокламировать этот примитивный расизм, как это делал Гитлер: "В особенности, если дело идет не о каком-нибудь негритянском народце, но о великом германском народе, которому мир обязан своей культурой"32. Но и он уже приближается к этому: "С миром ничего не случится, если даже вся турецкая нация погибнет... Никакой турецкой культуры нету... Мы должны понять, наконец, кто принес цивилизацию в этот мир"33. Да, представителям "высшей расы" не нужно специально обосновывать свое презрение к "черным", неважно, кого под ними понимать -- африканцев, как Гитлер, или мусульман, как Жириновский, виртуозно эксплуатирующий закипающую в России расовую ненависть к южным народам. И так же свободно, оказывается, можно заменить в этих концепциях один избранный народ, "принесший цивилизацию в этот мир", другим: для Гитлера это были арийцы, для Жириновского, естественно, -- русские. "И на этом новом пространстве -- до берега Индийского океана все будут говорить по-русски... тюрко-язычные и фарсиязычные, славяне и греки, курды и арабы... Индийский океан -- а дальше на север бескрайние просторы России. И гарнизоны русской армии, как маяки, предупреждающие об опасности браться за оружие"34. Что же это -- плагиат? Но когда оригинал настолько общедоступен, плагиатор старается избежать хотя бы явных, дословных совпадений. Поэтому вполне вероятной кажется другая версия: воспроизводясь в полном объеме, исторический сценарий выводит на сцену двойника, который несет те же идеи и выражает их в тех же формулах. И это страшнее. Значит, в германском нацизме не было ровно ничего уникального. Значит, он -- естественный продукт распада имперского сознания. И значит, "веймарская" Россия -- это не только моя метафора. А ведь смелая, согласитесь, мысль -- установить свое господство на Ближнем Востоке. И не только смелая, но и вполне резонная. Соединить тюменскую нефть на севере России с иранской и ближневосточной -- и все, дело сделано. Не нужно даже идти войной против Запада -- он Три ответа Зсладу и так окажется в наших руках. Диктуя ему монопольные цены на нефть, мы и так завладеем его богатствами. Угрожая при малейшем неповиновении перекрыть нефтепроводы и арестовать танкеры, мы и так становимся хозяевами его судьбы. Трогательные картины "замирения" на континенте, во вторую очередь, а прежде всего -- именно эта точно выстроенная перспектива служит конечной целью "последнего броска". Ну, а Запад? Что ж, так и будет он сидеть, сложа руки? Так и будет беспомощно наблюдать, как перерезают ему жизненные артерии? Это хороший вопрос. Но Жириновский к нему готов. Не сомневайтесь, у него в запасе есть несколько сильных ответов. Прежде всего, говорит Владимир Вольфович, наш ядерный щит наготове. Помните "наши ракеты с многозарядными установками"? 125 "Наши боеые космические платформы"? Так он все это и называет: "ракетный щит страны". Этот щит обеспечит нам невмешательство Запада, что бы мы ни вытворяли на юге. Именно в этом смысл туманной и полуграмотной его фразы: "Единственно, кому бы это могло не понравиться -- Америке, но она не станет вмешиваться. Слишком тяжел другой вариант развития событий для нее, если она вмешается, слишком много отрицательных последствий будет, если она станет препятствовать установлению южных границ России"35. Называя вещи своими именами, Владимир Вольфович открыто рассчитывает на новый Мюнхен. На то, что в последний момент Америка, а следовательно Запад, так же предадут Турцию в каком-нибудь 1997-м, как за полвека до этого Англия и Франция предали Чехословакию. А вы уверены, что какое-то западное правительство пойдет на смертельный риск из-за Пакистана и Турции, не говоря уже о фунда-менталистском Иране? Если сейчас они этого не понимают, то тогда уже обязательно поймут, что имеют дело с ядерным Робин Гудом, которого угроза взаимного уничтожения не остановит. Ведь и без всякого щита: что делали великие европейские державы, когда армии Гитлера захватывали одну европейскую страну за другой? Да ровно ничего. Отсиживались за линией Мажино. А до того? Англичане не принимали Гитлера всерьез ни в 1930-м, когда его партия впервые набрала 20 процентов голосов на выборах, ни в 1933-м, когда он стал канцлером, ни в 1937-м, когда они уступили ему в Мюнхене Чехословакию, ни даже в сентябре 1939-го, когда он ворвался в Польшу. Все это время сэр Уинстон Черчилль, который в одиночестве кричал о смертельной опасности, нависшей над Британией, ходил у сограждан в поджигателях войны. Только в мае 1940-го, когда армии Гитлера вторглись во Францию, когда их собственный экспедиционный корпус был прижат к Ламаншу и беспощадно разгромлен в Дюнкерке, поняли, наконец, англичане, что Британия и впрямь на краю гибели, и поджигатель войны Черчилль чудесным образом превратился в спасителя отечества. Вот эти характерные черты западной ментальности -- нежелание смотреть в глаза опасности, уверенность.что чем страшнее, тем менее она вероятна, -- это и есть козырный туз Владимира Вольфовича. Он уверен, что Запад так и будет отсиживаться за этой своей невидимой психологической стеной, покуда не станет слишком поздно вмешиваться в российскую политическую битву. Что поймет он реальную угрозу, лишь когда уже будет крепко взят за горло. Принимает Жириновский в расчет и более тонкие материи. Ориентируя свой геополитический план на юг, а не на запад, Жириновский аппелирует к тревогам и опасениям самого Запада, к его собственному страху перед распространением исламского фундамента-лизма и фанатизма. "Разве пан-исламистские идеи способствуют улучшению миропорядка? Разве они не представляют угрозу для человечества?"36 -- невинно спрашивает Жириновский. И продолжает: "Большинству человечества выгодно, чтобы был рассечен мусульманский мир. Нужно исключить мусульманскую опасность... Со всех точек зрения поход русской армии с выходом на берег Индийского океана и Средиземного моря -- это... исключение 126 возможной войны между Ираном и Ираком, между Афганистаном и Таджикистаном, между Пакистаном и Индией... Наконец, мы предотвратим термоядерную войну" (между Израилем и арабами?)37 Слепому, короче, ясно, что "плюсы при осуществлении данной операции значительно перевешивают минусы"38. И это не оригинальная спекуляция. Жириновский опять вторит Гитлеру. Тот тоже, как известно, эксплуатировал страх Запада перед коммунизмом. И тоже изображал свой "бросок на Восток" как великую историческую миссию, предначертанную судьбами Германии и мировой цивилизации. Тогда Запад клюнул на эту приманку. И то же, не сомневается Жириновский, произойдет и сейчас. "Россия только сделает то, что [ей] предначертано, выполнит великую историческую миссию, освободит мир от войн, которые начинаются всегда на юге... Это чисто российский вариант, он выработан самой ее судьбой, иначе не сможет развиваться, погибнет сама Россия... взорвется и уничтожит всю планету. Этого допустить нельзя. Поэтому нужно всем договориться, что Россия должна установить свои границы в новом регионе"39. Однако не во всем Жириновский вторичен по отношению к Гитлеру. Есть у него собственные, принципиальные, как он считает, геополитические открытия. Сводятся они к тому, что новый передел мира выгоден не только Западу в целом, но и каждой великой державе в отдельности. Всем сестрам по серьгам: у любой из них есть естественная сфера влияния, свой колониальный хинтерланд, свой, одним словом, юг. Туда они могут "бросаться" сколько угодно, Россия не станет вмешиваться, если они не будут препятствовать российскому "броску". Именно это новый фюрер называет "региональным сотрудничеством по принципу север -- юг"40. Давайте честно признаем, обращается он к великим державам, что XX век ничего хорошего миру не принес. Давайте согласимся, что распад колониальной системы, холодная война и конфронтация сверхдержав, не говоря уже о двух мировых войнах, были временной аберрацией. Давайте договоримся перевести стрелку исторических часов на столетие назад, к временам до первой мировой войны, и переделим мир снова -- теперь-уже навсегда. Без псевдогуманистических иллюзий, без фальшивой заботы о судьбах "малых народов", которым сама судьба предназначила быть нашими колониями, то бишь губерниями. Переделим -- и интересы великих, т. е. в первую очередь ядерных держав практически никогда и нигде не будут пересекаться, А это в свою очередь исключит возможность ядерного конфликта. "Нужно договориться, и пусть это будет мировой договор, что мы разделяем всю планету, сферы экономического влияния и действуем в направлении север -- юг. Японцы и китайцы -- вниз на Юго-Восточную Азию, Филиппины, Малайзию, Индонезию, Австралию. Западная Европа -- на юг -- африканский континент. И, наконец, Канада и США -- на юг -- это вся Латинская Америка. И это все на равных. Здесь нет ни у кого преимуществ... Поэтому расклад по такой геополитической формуле был бы очень благоприятен для всего человечества... Был бы установлен и мировой порядок в целом"41. Понадобится Соединенным Штатам что-нибудь сделать с Кубой, 127 Франции с Ливией, а японцам ну хоть с Сингапуром -- пожалуйста! Всем -- карт бланш, Россия и бровью не поведет. Но уж если ей понадобится выкрутить руки, скажем, Турции или Ирану, то и вы, господа хорошие, не лезьте. Не ваше собачье дело, дипломатическим языком выражаясь. "И экологически мы бы тоже спасли планету. Меньше летало бы самолетов. Ведь сейчас из Стамбула летят в Африку, а они могли бы лететь в основном к нам, на север, и здесь получить то, что нужно"42. И уже тем более каждая великая держава получит "то, что нужно" для спокойствия. Даже Германия, которую Жириновский подозревает в тайных, еще с давних времен сохранившихся намерениях: и она "получит возможность восстановить Восточную Пруссию за счет территории Польши -- части ее. Может быть, часть Моравии от Чехии. И немцы успокоятся, больше не будут двигаться никуда на Восток"43. Жириновский ведет себя точь-в-точь как дьявол -- запугивает, н6 одновременно и соблазняет. Так же, как он обещал своей стране накормить ее за 72 часа, обещает он миру тишь да гладь, да Божью благодать, да еще, в случае нужды, и помощь... "Но лишь при одном условии -- сперва Россия получает то, что ей надо... и последнее слово будет за русскими"44. Вот теперь, когда геополитический план Жириновского очерчен достаточно подробно, и поговорим: насколько он реален? Я думаю, у читателей вряд ли могут быть сомнения в том, что хотя в общих чертах Последнее слово план этот заимствован у Гитлера, тем не менее он очень тщательно и грамотно адаптирован к геополитическим реалиям ядерного века. Здесь узнается почерк стратегов советского Генштаба. Владимир Вольфович предвидит главные вопросы и возражения, которые могут возникнуть у его оппонентов, и вполне как будто бы убедительно на них отвечает. План по-своему строен, и в нем, по существу, нет логических прорех. Недостатки плана -- те же, что были у Гитлера, т. е. скорее экзистенциальные. Целое поколение российской молодежи должно будет стать пушечным мясом во имя расширения империи и завоевания нефтяных полей Ближнего Востока. Запад есть Запад. Но Восток -- есть Восток. Смертельный вызов 800-миллионному мусульманству, естественно, вызовет ответный огонь гигантского, по сути, всемирного джи-хада и терроризма. Не для того же, в самом деле, боролись столько лет палестинцы эа свою автономию, чтобы оказаться еще одной российской провинцией! А террористический потенциал афганского или иранского фундаментализма? Вместо того, чтобы успокоить огнедышащий, по собственной оценке Жириновского, Юг, российский "бросок" раздует вселенский пожар, толкнув умеренных мусульман в объятия фундаменталистов. Но даже принеся эти неслыханные жертвы, Россия не расцветет. Она без остатка растворится в мусульманском море. Чтобы удержать его в берегах, она неминуемо должна будет превратиться в 128 жандарма Центральной Азии и Ближнего Востока, положить все силы на исполнение полицейских и карательных функций в чуждом ей культурном мире. Значит, и ее внутриполитическое устройство придется организовать соответственно -- по полицейскому, тоталитарному принципу. Режимы Гитлера и Сталина побледнеют в сравнении с Новым порядком Жириновского. Он принесет с собою не только гибель русской культуры, но в конечном счете и национальное самоубийство. Выбрать Жириновского президентом -- первый шаг России к пропасти. Но все эти роковые экзистенциальные последствия Нового порядка, как в случае с Гитлером, проявятся, лишь когда сделать ничего уже будет нельзя. Как мы знаем из исторического опыта, свернуть с этого погибельного пути с таким президентом она уже больше не сможет. Скольких уже убедил Жириновский, что "последний бросок на Юг, выход России к берегам Индийского океана и Средиземного моря -- это действительно задача спасения русской нации"45? Что никакого другого пути спасения нет? Скольким внушил, что "все наши действия в направлении Юга хорошо продуманы, у них есть геополитическое, национальное, идеологическое обоснование"? Скольких заставил поверить, что "нас поймут во всех столицах мира"46? Обезумевший национализм XX века опять пытается навязать свои условия еще не успевшему залечить старые раны миру. Откуда берутся такие политики? Как формируется в их умах эта фатальная для их страны, а быть может, и для планеты политическая философия, подчиняющая их себе, как рабов? И интеллектуальная база, на которой зиждется план Жириновского, то, что он сам называет его "идеологическим обоснованием": каковы они на самом деле? Сначала попытаемся прояснить жизненные условия, в которых формировались этот характер и эта философия. Интимные вопросы были неуместны в нашем политическом диспуте с Владимиром Вольфовичем в июне 1992 г. Пришлось обратиться к другим источникам. "Я был каким-то лишним..." Есть две более или менее полные биографические справки. Явная ангажированность одной компенсируется откровенной ироничностью другой. Первая, можно сказать, официальная, т.е. авторизованная и опубликованная в партийном журнале "Либерал", написана партийным журналистом С.Плехановым. Автор второй, иронической биографии -- независимый журналист В. Назаров. Я также побывал в Институте Азии и Африки (бывшем Институте восточных языков Московского университета), где с 1964 по 1970-й учился Жириновский, беседовал с его бывшими сокурсниками и с руководителями института. Наконец, у нас есть и нашумевшая книга самого Жириновского, построенная по образцу "Майн Кампф" -- смесь исповеди, автобиографического трактата и партийной программы. Родился Владимир Вольфович 25 апреля 1946 г. на окраине советской империи, в Алма-Ате, столице Казахстана. Первые 18 лет, которые он там провел, оставили в его психике глубокую травму. 5 Заказ 1058 129 Скажем сразу: как в "Майн Кампф", в автобиографии Жириновского преобладает мотив жалобы на жизнь. И так же, как у Гитлера, концентрируется эта жалоба вокруг двух сюжетов: бедности, неудач и разочарований ("в результате я понастоящему так и не полюбил никого. И впоследствии, на протяжении всей моей жизни я так и не встретил ту необходимую мне любимую женщину"47) -- и национального вопроса ("национальный гнет я испытывал с самого детства"48). Ни одного светлого воспоминания о своих ранних годах наш герой не сохранил: "У меня с детства было ущемление во всем... я рос в такой обстановке, где не было никакой теплоты, ни с чьей стороны -- ни со стороны родственников, ни со стороны друзей и учителей. Я был каким-то лишним всегда, мешал всем, был объектом критики"49. Маленький Жириновский был шестым ребенком в семье, родившимся после трех сестер и двух братьев, о которых -- никто еще не разгадал этой загадки -- ни его биографы, ни он сам не сообщают нам ровно ничего. Как, впрочем, и об отце. Первый ответ Жириновского о его этническом происхождении ("Мама -- русская, а отец -- юрист") вошел в анналы советского анекдота. Надо полагать, вопрос это для него болезненный, и о нем поэтому надо говорить отдельно. Но Бог с ним, с отцом. Он умер еще до рождения сына. Однако, и с живыми братьями и сестрами Жириновский не дружит. И вообще ни с кем не дружит. И никогда, как он сам с некоторым надрывом признается, не дружил: "Мне не везло в жизни, потому что близкого друга, я считаю, не было... такова уж была моя судьба, что я по-настоящему не испытывал ничего ни в любви, ни в дружбе"50. И не потому, что не хотел, наоборот, очень хотел, но просто не умел -- ни дружить, ни любить: "Мне так хотелось влюбиться в кого-то, но не получилось, не смог я"51. Даже его "первые попытки вступить в половой акт были неудачны"52. Далее следует подробное изложение неудачного опыта, которое мы с вами, читатель, пожалуй, опустим. И действительно, трудно представить себе кого-то рядом с Жириновским -- не только на политической арене, но и в личной жизни (хотя у него есть жена и сын). Я сначала подумал, встретившись с ним, что это мое субъективное впечатление. Но оказалось, что и соратники по партии воспринимают его точно так же. "Он очень одинокий человек", -- сообщает Эдуард Лимонов53. "Как человек он очень и очень одинокий", -- подтверждает бывший министр культуры в его теневом кабинете Сергей Жариков54. Нужда и одиночество -- подробности, роднящие Жириновского и Гитлера. "Всю жизнь нищета, -- жалуется Владимир Вольфович. -- У меня не было денег ни на что"55. Правда, еда, хоть и скудная, в доме была, работать в детстве не приходилось. Гитлеру, который остался сиротой в возрасте, когда Жириновский еще учился в школе, пришлось труднее. Он вспоминает это время как годы "тяжелого горя и лишений... я сначала добывал себе кусок хлеба как чернорабочий, потом как мелкий чертежник, я жил буквально впроголодь и никогда не чувствовал себя сытым"56, 130 Еще интересней -- и важнее, -- что и на того, и на другого лишения оказали одинаковое психологическое воздействие -- они привели к раннему и острейшему пробуждению имперского национализма. Вину за голодное и безрадостное детство оба возложили не на окружающих и даже не на социальнополитический строй в стране, где они росли, а на нацию, ее населявшую. Гитлер -- немец, родившийся в Австрии, -- проникся идеей, что "упрочение немецкой народности требует уничтожения Австрии"57. Жириновский -- русский, или наполовину русский, родившийся в Казахстане -- взрастил в себе точно такую же ненависть к Казахстану. А заодно, конечно, и ко всем остальным национальным республикам Средней Азии."Я сам родился в Средней Азии", -- горячился он, доказывая мне, что "мы считали это Россией, а не Средней Азией. И жили там (первоначально) одни русские, и русские несли цивилизацию"58. Но их унизили, сделали гражданами второго сорта. Этническая государственность сделалась в его глазах источником всех бед. В том числе и его личных. С младых ногтей он страдал, чувствуя себя "периферийным русским", одним из тех, кого превратили в квалифицированную обслугу "коренных наций", сосредоточивших в своих руках землю, ее продукцию, распределительные функции и власть59. И с детства в нем рос протест против того, что "на земле хозяйничает казах, азербайджанец, грузин... а русского, фактом своего рождения отринутого от обладания землей, в любой момент могут сдвинуть с насиженного места ветры вражды". Русских в национальных республиках он называет "гастарбайтеры"60. Я знаю многих русских, родившихся в республиках СССР, моя жени выросла на Кавказе, я сам провел детство в Средней Азии, но никогда не встречал, по крайней мере, во времена, описываемые Жириновским, такой обнаженной остроты имперского мироощущения. Детские обиды не забылись, они стали основой его мироощущения, а затем и политической философии. И когда говорит он сегодня, что Казахстан должен "вернуться в Россию на правах губернии", означает это лишь одно: в той империи, которую он намерен воссоздать, гражданами второго сорта будут казахи. Русские будут в ней хозяевами. И то же самое имеет он в виду, излагая свой взгляд на боснийских мусульман и их право на национальное самоопределение (Словения, январь 1994 г.): "А кто такие эти мусульмане? Я их в упор не вижу. Пусть будут Великая Хорватия и Великая Сербия"61. Так и Гитлер уже в отрочестве содрогался от мысли, что "в несчастном союзе молодой германской империи с австрийским государственным призраком заложен зародыш мировой войны и будущего краха"62. Правда, он вовсе не считал австрийцев нацией. Для него это была лишь искусственно отделенная от молодой империи часть ее народа. Совсем иное дело -- Казахстан, другая, по существу, страна, населенная другим народом. Жириновский же считает его исконной частью России, на том основании, что в прошлом веке территория эта была завоевана и колонизована царской армией -- и оказалась частью империи. Его, Владимира Вольфовича, родной империи, которой на этом же основании принадлежат и Финляндия, и Польша, и даже Аляска, и уж тем более Прибалтика. В последующие годы не произошло ничего, что могло бы смягчить 131 юношескую фрустрацию. В надежде "выпрыгнуть за пределы уготованного ему социального статуса", прорваться в политику, Жириновский приехал в Москву. Где же, как не в сердце его империи, мог он этого добиться? Стоял год 1964-й, год свержения Хрущева, начала эры политической стагнации. Для Жириновского, однако, этот год принес единственную, пожалуй, в его жизни -- до участия в президентских выборах -- грандиозную удачу. Он попал (как впоследствии выяснилось, случайно) в привилегированный Институт восточных языков Московского университета. Но и здесь оказался он одинок. Элитарные институты были в те времена оккупированы московской "золотой молодежью". Естественно, что "выходец из бедной семьи, обитавший в общежитии, кое-как сводивший концы с концами благодаря скромным переводам от матери, не мог рассчитывать на то, чтобы подружиться с бонвиванами"63. На четвертом курсе произошло событие, о котором Жириновский рассказывает так туманно, что без расшифровки и не понять. Элитарные институты, в особенности готовившие специалистов для работы за рубежом, были не только заповедниками бонвиванов, но и кузницей кадров для КГБ. За одинокими малообеспеченными провинциалами, как Жириновский, охотились специально. Их можно было завербовать за небольшую прибавку к стипендии, не говоря уже об обещании прописки и жилья в Москве, на которое они покупались практически все. К невоздержанным же на язык применялись еще более простые методы. Сам Жириновский сообщает следующее: "Уже в январе 68-го года -- первый политический удар. Мне не утверждают характеристику для поездки переводчиком на один месяц со спортивной делегацией в Турцию -- как политически неблагонадежному"64. Удар действительно сильнейший, и последствия он должен был иметь катастрофические: как минимум -- исключение из университета, но еще вероятнее -- арест. С "политически неблагонадежными" в СССР никогда не церемонились. С Жириновским же, судя по его собственным словам, произошло нечто совершенно невероятное. "Я приложил максимум усилий, чтобы мне все-таки утвердили характеристику. В апреле 1969 г. я впервые поехал в капиталистическую страну"65. Что же это были за такие чудодейственные усилия? И где, интересно, он их прикладывал? Любому, кто хоть скольконибудь знаком с обстановкой в Московском университете (я сам закончил его в 1953-м), абсолютно ясно, что произошло. Парня завербовали. И в Турцию он поехал уже в этом качестве. Первый блин оказался комом. В Турции с Жириновским произошли какие-то загадочные неприятности, ему даже пришлось посидеть в тюрьме (чего он, как сразу догадывается читатель, до сих пор не простил туркам). Но все материалы, связанные с этим приключением, почему-то исчезли из его личного дела. Там не осталось ни характеристики, добытой такой дорогой ценой, ни объяснительной записки, которую полагалось написать по возвращении. Вообще ничего, пусто. Ясно, что искать эти материалы нужно не в университетском архиве, а в той организации, которая его в "капиталистическую страну" посылала. 132 Карьера оборвалась, не успев начаться. Для турок Владимир Вольфович стал нежелательным иностранцем. Он не мог туда ездить, а значит не мог и работать по специальности -- ни в системе МИДа, ни КГБ, который пустил его в "свободное плавание", как это тогда называлось, т.е. временно потерял к нему интерес. "Опять не повезло. Постоянно какие-то удары судьбы, постоянно", -- комментирует Владимир Вольфович66. Он еще пытался как-то барахтаться, поступил на работу в Комитет защиты мира, окончил вечернее отделение юридического факультета МГУ. Но все это никуда не вело. Прорыв в политику не состоялся. Как пишет его официальный биограф, "тусклая бескрылая жизнь тянулась десятилетиями"67. И он, похоже, с этим смирился. "Долгие годы, -- повествует тот же источник, -- он обретается на амплуа юрисконсульта издательства "Мир". К сорокалетнему рубежу подходит без какихлибо достижений -- ни дачи, ни машины сносной... Если б не перемены, начавшиеся после 1985 г., Жириновскому, как и миллионам подобных ему средних интеллигентов, была уготована незавидная судьба, а венцом жизненного пути оказалась бы стодвадцатирублевая пенсия плюс огородный участок размером в шесть соток"68. Но не было бы этих неудач -- не было бы, наверное, и Жириновского-лидера. До сих пор многим кажется неправдоподобным -- как это из тусклого, ничем не примечательного сорокалетнего чиновника мог вдруг вылупиться самый популярный оппозиционный политик страны? Но после знакомства с его биографией многое проясняется. Всю жизнь человек копил в себе горечь нереализованных амбиций. От полного обид и унижений детства до рухнувших надежд на карьеру и "бескрылой жизни", из которой для него не было выхода, -- все это привело его в состояние сплошной, наглухо закупоренной фрустрации. При Брежневе на ;кот товар не было спроса. Перестройка создала для него рынок. "Мое -- мое и твое -- тоже мое" Разумеется, брежневский режим заставил фрустрировать все население империи, и в особенности -- интеллигенцию. Однако страдания Жириновского не были похожи на переживания большинства интеллигентов. Те не могли смириться с несвободой, с полицейским режимом, с однопартийной диктатурой и преступлениями партии. Империю они воспринимали как одно их самых отвратительных проявлений этой диктатуры. У Жириновского же с годами выработался особый, не свойственный этому большинству взгляд на советскую империю. Прежде всего, ого ненависть к ней была не гражданственной, а личной: это империя обрекла его на прозябание, отняла перспективу, разбила все честолюбивые мечты. И наложилась эта глубоко личная обида на еще бо-пее ранние переживания, на связанное с обстоятельствами детства чувство национальной ущемленности. Поэтому его ненависть относилась не к империи как таковой, но лишь к ее мистифицированной советской форме, когда "коренные нации" забывают свое место, а русские перестают быть хозяевами на собственной земле. 133 В этом причудливом сплаве детских обид и дорогих сердцу мыслей -- зародыш всех политических концепций, которыми Владимир Вольфович ужасает одних и воспламеняет других. И главной среди них -- концепции колониальной империи. Ни на минуту не задумавшись, он подтвердил это в нашей беседе: -- Вы, значит, оправдываете колониализм и колониальную политику? -- Конечно оправдываю, а что? Вы не поняли, куда пришли что ли?.. Все было нормально с колониями, хорошо было, правильно было. -- То есть ваше представление об империи включает в себя понятие колоний? -- Конечно. Это нормально69. Должно было, однако, пройти время, чтобы Жириновский понял это свое отличие от ординарных либералов, бунтовавших вместе с ним в 1989 г. Хотя В.Назаров, его второй биограф, и не докапывался до биографических истоков этих его расхождений и последующего сближения с имперской элитой, он, в общем, точно передал политическую траекторию Жириновского. "Вначале он предпринял попытку сблизиться с демократами, ходил на их собрания, митинги. Но, видимо, сообразил, насколько нелепо выглядит рядом с умными, интеллигентными, воспитанными людьми. И конечно же смертельно обижало Жириновского, что они не только не собирались дискутировать с ним, но и руки старались не подать. Понял -- чужие. Вот тогда-то послушайте, как заговорил этот либеральный демократ... Из интервью литовской газете "Республика": "Прибалтика -- это русские земли. Я вас истреблю. В пограничной зоне Смоленской области начну копать ядерные отходы, и вы, литовцы, будете умирать от болезней и радиации. Русских и поляков вывезу. Я -- господь, я -- тиран! Я буду иг^ рать, как Гитлер..." Подобными выступлениями Жириновский приобрел мощных покровителей среди руководителей КПСС, КГБ, "ястребов" из союзного и российского парламентов"70. И сразу же всплыл первый курьезный парадокс в феномене Жириновского, проливающий неожиданный свет на всю его дальнейшую карьеру. Как мы помним, он стоит на том, что нет ровно ничего дурного в том, чтобы, "побряцав оружием, в том числе ядерным", пограбить зажиточных соседей. Он планирует "бросок" на Юг, предполагающий беззастенчивый захват десятков государств Центральной Азии и Ближнего Востока. Здесь для него не существует понятий легитимно-сти, собственности или права: "весь мир должен считать, что раз России так надо, то это хорошо"71. Здесь есть лишь ядерный кулак бывшей супердержавы, есть готовность нагло шантажировать соседей, есть убежденность, что они не посмеют, когда дойдет до дела, пойти на смертельный риск взаимного уничтожения. И этого достаточно. А вместе с тем, начиная еще с юношеских его воспоминаний, во всех рассуждениях сквозит совершенно иное представление о праве и собственности. В них Жириновский показывает себя отчаянным легитимистом, для которого право собственности священно, ненарушимо и неизменно. Принадлежали когда-то Российской империи Казахстан, Финляндия или Аляска? Принадлежали. Следовательно, и сейчас принадлежат. Ибо собственность вечна и неотчуждаема. 134 Казалось бы, между двумя этими взглядами на собственность -- пропасть. Неримиримое противоречие. Согласовать между собою две эти яростно опровергающие одна другую максимы -- неприкосновенность собственности и право на грабеж -- немыслимо. Но в том-то же все дело, что это парадоксальное совмещение как раз и составляет ядро политической философии Жириновского. Более того, ровно никакого парадокса для него здесь нету. Просто в одном случае речь идет о его имперской собственности (и здесь он безусловный легитимист), а в другом -- о чужой (и здесь он откровенный грабитель). Этот образ мышления не нов. Для средневековых баронов и императоров само собою разумеющимся было так думать -- и продолжалось это столетиями. Но даже тогда, в темные века, вслух такие мысли предпочитали не высказывать. Их не возводили в ранг политической философии, не упоминали в высоких договорах. Только мир, стоящий по ту сторону закона, -- мир преступников и люмпенов --позволял себе открыто их провозглашать. Что мое -- мое, что твое --тоже мое: афоризм, как мы знаем, из законов ГУЛАГа. Логика блатного, извращенная ментальность люмпена, поправшего все конвенции цивилизованного мира, -- вот корни официальной имперской политики Жириновского. Этот же логический парадокс составлял ядро политической философии Гитлера. Как и у Жириновского, базировалась она на двух, хотя и родственных, но разных постулатах: о воссоединении немцев под сенью Третьего Рейха и о праве великой нации завоевывать и насиловать другие. Та же, короче, люмпен-философия: что твое -- тоже мое. Тогдашние европейские политики не имели о ней ни малейшего представления, потому-то и удалось Гитлеру так их запутать. Пытаясь предотвратить новую мировую войну, готовы были они согласиться с первым постулатом Гитлера. Несмотря даже на то, что он предполагал оккупацию суверенной Австрии и аннексию чехословацких Судет, населенных немцами. В глазах западных политиков, в этих акциях присутствовала хотя бы тень легитимности. Можно было представить Гитлера наследником Бисмарка, завершающим воссоединение немцев. Но за пределами их воображения оказалась люмпенская логика Гитлера, видевшего в этом воссоединении лишь прелюдию к реализации второго постулата -- к открытому насилию и грабежу других народов, ничего общего с немцами не имевших. Западные политики просто не могли ничего подобного себе представить. Однако феномен Жириновского включает в себя не только личность этого человека, какой бы она ни была, как и феномен Гитлера не исчерпывался характером, идеями и устремлениями фюрера. Лидером национального масштаба и того, и другого сделали миллионы уверовавших в них людей. Нет ничего удивительного в том, что такой могучий отклик нашли личные обиды, перехлестывающие у Жириновского через край: его слушали люди, пережившие аналогичные драмы, не меньше него обиженные и разочарованные. Но как могли они принять эту разбойничью философию? Почему согласились пойти за человеком, открыто призывающим к насилию и грабежу? 135 Такое же тяжелое недоумение вызывали и немцы -- великий, культурный европейский народ, мгновенно усвоивший извращенную люмпенскую логику своего фюрера, его грабительский двойной стандарт. Что произошло с тогдашним народом Германии, а теперь происходит и с русским народом? Почему? По существу это тот же самый вопрос, который мы уже рассматривали в несколько видоизмененной форме: почему великие имперские державы, подобные России или Германии, не могут самостоятельно трансформироваться в демократии. Дети подземелья Самое трагическое следствие затяжных драматических кризисов -- люмпенизация массового сознания. Столько всего сваливается на голову! Внезапный коллапс империи (и сопровождающее его унизительное чувство зависимости от внешнего мира); разрушение экономики (попросту, не на что становится жить); распад самой стабильной из единиц всякого общества -- семьи (сотни тысяч родных внезапно оказываются по разные стороны новых государственных границ); беспомощность власти, хаос, чудовищное увеличение преступности. И все -- одновременно! Это страшное потрясение. Оно вызывает моральную деградацию общества -- и в элитарных слоях, и в менее культурных, одинаково. Достойные люди, привыкшие дорожить своим положением, мнением окружающих, превращаются в люмпенов -- если и не по образу жизни, то по образу мыслей. Людей, которые говорят, как Жириновский, думают и чувствуют, как он, сегодня в России много. Счет действительно идет на миллионы. И пока длится кризис, усугубленный политической нестабильностью и стремительной социальной поляризацией, их будет становиться все больше. В особенности за счет тех, кто, подобно самому лидеру, родился на территориях нерусских республик или испытал натиск предприимчивых "черных", т.е. нерусских южан. Это и есть те самые избиратели, которые, ощутив в нем родную душу, проголосовали за Жириновского в июне 91-го и снова -- в декабре 93-го. Западные обозреватели успокаивают публику, шокированную исходом парламентских выборов в России: не надо паники, далеко не все, голосовавшие за Владимира Вольфовича, думают так же, как он. Многие лишь выразили таким способом протест против катастрофического ухудшения жизненных условий, угрозы безработицы, взрыва организованной преступности, и всех других кризисных явлений. Но ведь точно те же аргументы были в ходу и у русских обозревателей в период кратковременной паники летом 1991 г. И демократические политики, надо полагать, утешали себя теми же соображениями, что их и обезоружило -- и позволило Жириновскому преподнести им два с половиной года спустя драматический сюрприз. Наверное, и вправду какая-то часть избирателей проголосовала за Жириновского, не разделяя его взглядов, а как бы "назло" тем, в ком она видит виновников кризиса, хотя и не совсем понятно, что это ^б уточнение нам дает: так ли уж важно, в конце концов, по каким мотивам выбирают люди Жириновского -- или Гитлера, -- если он получает таким образом мандат на власть? Но и прямых, убежденных сторонников у Владимира Вольфовича достаточно, не надо тешить себя иллюзиями. Кризис углубляется -- и явления люмпенизации прогрессируют. Два голосования за Жириновского дают нам уникальную возможность измерить скорость этих процессов. За два с половиной года непрерывного кризиса она, оказывается, набрала внушительные обороты. Люмпенизированное сознание полностью солидарно со своим лидером в том, что все беды России -- от "черных". И оно тоже готово на все ради немедленного чуда, и так же жаждет насладиться унижением своих врагов. Оно уже сейчас готово к внезапному "броску" в прекрасное будущее -- к самоутверждению и благополучию за чужой счет. Это оно устами Жириновского высказывает свои затаенные мысли: "Мы живем в коммуналке. Русские врачи, русские инженеры. Мучаемся. Казах получает отдельную квартиру -- только потому, что он казах. Квартиры -- им, работа -- им, поездки -- им... Дискриминация русских, национальный гнет повсюду, подавление везде-в экономике, в культуре, в юриспруденции... Мы изувечили нашу страну"72. Не у одного Жириновского детские обиды, зависть, оскорбленная гордость переросли в имперскую политическую философию. Разве что разрабатывать стройные геополитические планы дано не всем. "Разбой нацменов"73 оправдывает любые ответные меры. "Это я видел мальчиком, как начиналось. У меня был внутренний протест заложен в душу. Приезжаю в Москву и что вы думаете, опять вижу нацменов. Живу в общежитии -- они там вовсю гудят, шикуют: деньги, вино, девочки"74. Только у люмпена в ушах могут звучать райской музыкой беспардонные заявления Жириновского: "Если я буду президентом, я долги отдавать не буду"75. Как заметил еще в 1991 г. в "Известиях" советский историк Виктор Кувалдин, "в считанные дни превратившись из неизвестного политика в звезду первой величины, он наглядно показал, какой опасный потенциал таится в российском обществе"76. Когда Жириновский, ликуя, заявляет: "Сотни россиян целуют мне руки"77, -- это как раз тот нечастый случай, когда он говорит чистую правду. Похоже, что Владимир Вольфович -- единственный из нынешних российских Чем ХУЖе политиков, кто действует не вслепую. Он / точно знает, из кого состоит его массовая тем лучше политическая база, и сознательно строит свою стратегию в расчете на нее. И он -- единственный, кому кризис, беспрерывно генерирующий новых люмпенов, торит дорогу к власти. Мы встретились с Жириновским в начале июня 1992 г. в штабквартире его партии в Рыбниковом переулке и проспорили больше часа. С политической философией Жириновского и с его люмпенской психологией знаком я был задолго до нашей встречи и на дополни137 тельную информацию не рассчитывал. Другое интересовало меня: как будет он защищать свои позиции в интеллектуальном, философском, если угодно, споре, где нельзя выпаливать первое, что взбредет на ум, как на митинге или в интервью, но приходится слушать возражения собеседника и хоть как-то на них реагировать. На митингах достаточно темпераментно выкрикнуть:"Америка, отдай Аляску!", или "Финляндия принадлежит России!", или "Не забывайте о нашем последнем оружии -- ядерном шантаже!" И все, никто не спросит, как это сделать практически -- заставить Америку распрощаться с Аляской, или присвоить далеко не беззащитную страну, или вынудить другие державы покориться шантажу. И в интервью нетрудно оставить за собой последнее слово. Мне дали как-то прослушать записанный на пленку диалог Жириновского с одним датским журналистом. Там был пассаж о 30 миллионах турецких курдов: стоит нам немножко помочь им, и мы возьмем Турцию голыми руками. Владимир Вольфович повторил это несколько раз, а журналист ограничился тем, что вежливо записал услышанное... Не переспросил: почему же в этом случае не курды составляют большинство населения в этой стране? Общая численность известна -- на момент, когда проходила эта беседа, она составляла 56 миллионов человек. И известно, что 90% из них -- турки. 30 миллионов турецких курдов, откуда они взялись? Никто никогда не попросил Жириновского объясниться. Да и вообще до нашей встречи никто с Жириновским всерьез не спорил. Над ним потешались, о нем рассказывали анекдоты. Его без конца цитировали -- кто со смехом, а кто и восхищаясь его смелостью и находчивостью. После августовского путча, с которым он поначалу солидаризировался, москвичи плевали ему в лицо. Казаки грозились его выпороть. В Минске, был случай, его и вправду побили. Во время кремлевского шоу в ночь с 12 на 13 декабря 1993-го, когда он гоголем прохаживался между столиками, грозя пальцем оцепеневшим демократам, мне запомнились глаза знаменитой актрисы Натальи Фатеевой -- огромные, полные смертельного ужаса. Все было. Кроме серьезного спора. Никто никогда, насколько я знаю, не пытался поговорить с ним, как говорят с политиками -- серьезно и подробно, нащупать интеллектуальную основу движущих им убеждений, разглядеть, что же у этого айсберга там, в подводной части. Я пришел к нему за этим. Жириновский меня разочаровал. В подводной части у него не обнаружилось ничего, кроме плохо переваренного мифа имперского либерализма, уже второе столетие бродящего в русской националистической среде, -- что я и попытаюсь показать в дальнейшем. Но я был полностью вознагражден за потраченное время одним совершенно уникальным, неслыханным чистосердечным признанием. Ничего подобного я не ожидал. Что бы я ни думал о нем раньше, но все же не мог предположить, что он не станет камуфлировать свое политическое родство с опустившейся, деградировавшей, морально искалеченной частью советского общества. Я не сомневался, что он будет отпираться, уходить от прямого ответа, но хотелось посмотреть, сколько изворотливости при этом проявит. Ну не признается же, право, даже самый бесшабашный из американских демагогов, что он представляет, скажем, торговцев наркотиками и их потерявших чело138 веческий облик клиентов из городских трущоб и что его прямой интерес, следовательно, состоит в том, чтобы их ряды из года в год росли! Но я переоценил свою проницательность -- и недооценил Жириновского. С чарующей прямотой он признался: да, он опирается на люмпенство. И -- да, он рассчитывает на дальнейшую деградацию своего народа. Вот соответствующий фрагмент нашего диспута, зафиксированный в стенограмме. --Давать людям такие обещания легко. Есть громадная люмпени-зированная масса, которая на это клюнет. --Вот и клюнет! -- Но ведь не все население страны люмпенизировано. Есть и люди, сохранившие здравый смысл. -- Есть. Они голосуют против, но их будет меньшинство. -- Но пока что их значительное большинство. Вы рассчитываете на разложение масс, на их деградацию --Да, да, да! -- Это ваше кредо? То, что страна будет люмпенизироваться? --Да, да, да! -- Ой, да вы же получите такую страшную страну, которая вас проглотит. Вы обещали изменить все за 72 часа, но на семьдесят третьем она же вас съест! -- История покажет. Ну что ж, мы достаточно поговорили о бесспорном сходстве Жириновского и Гитлера, о тождественности их люмпен-ской философии, преемственности их агрессивного национализма, о полном совпадении их социальной и экономической ориентации ("у нас не было социализма, Нет, я не Гитлер, я другой! не будет и капитализма. Нам нужна здоровая экономика"78, -- сказано одним из них, но мысль принадлежит обоим). Пора поговорить и о различиях между ними -- для понимания феномена Жириновского это не менее важно. Жириновский называет свою партию либеральнодемократической. Те, кто считает это полнейшей профанацией, не совсем правы. Он объявляет себя "безусловным сторонником многопартийности"79. Декларирует: "Мы против всякой диктатуры вообще"80. В своей книге пусть тривиально, но вполне грамотно пытается обосновать принципиальную неприемлемость однопартийной системы: "Однопартийный режим сам по себе порочен, потому что нет конкуренции идей... Однопартийная система нежизнеспособна"81. Разве так говорил Гитлер, бесстрашный тоталитарий, искренне презиравший демократию, не говоря уже о многопартийности, и считавший ее "одним из важнейших элементов разрушения государства и общества"82? Гитлер открыто признавался: "Если мы принимаем участие в парламенте, то лишь затем, чтоб взорвать его изнутри и в конце концов уничтожить"83. А Жириновский считает для себя честью быть депутатом. 139 Либеральные критики Жириновского в Москве к этим оттенкам не присматриваются. Они не считают их обозначением политической позиции: нечего тут анализировать, одна пустая риторика, демагогия, предвыборный треп. Российский журналист Виден Люлечник не колеблется: "Жириновский, как Гитлер... не либерал и тем более не демократ. Жириновский -- это война! Война гражданская, война межгосударственная и в конце концов мировая"84. Сказано сильно, но явно без расчета на возможное возражение. Демагогия демагогией, но Гитлер ведь тоже боролся за голоса избирателей, в том числе и симпатизирующих либерализму и демократии, но он никогда и ни при каких обстоятельствах не прибегал, в отличие от своего нынешнего двойника, ни к либеральной, ни к демократической риторике. Сам Владимир Вольфович тем более в такие тонкости не вдается. Только огрызается: "Заявляют, что Жириновский -- современный Гитлер. Ну нельзя же так! Пишите, у Жириновского имперские амбиции. Пожалуйста, это не оскорбление". И заключает: "Обычная политическая борьба. Грязь. А что им еще делать?"85. "Патриоты", как мы уже знаем, считают, что у Жириновского вообще нет никакой идеологии -- ни либеральной, ни фашистской. Эдуард Лимонов, например, иронизирует: "За Владимиром Вольфо-вичем не успеет и самый резвый политолог. Если раньше он менял идеологию единожды в год (активист еврейского движения в конце 80-х... с 1990 г. --либеральный демократ, в 91 --92 гг. --авторитарный популист), то теперь меняет ее раз в сезон"86. Хронология не точна. Если полагаться на цитаты, приведенные тремя абзацами выше, то и к концу 91 -- го Жириновский не чужд был демократии. А в своей книге, изданной ровно через год после этих разоблачений Лимо-нова, он по-прежнему восклицает: "Нужен плюрализм, нужна многопартийность!"87. Нет, ничего не получается ни у "патриотов", ни у либералов с серьезным истолкованием феномена Жириновского, и даже понятно -- почему. И те, и и другие бессознательно отрывают его политическую философию от ее корней в истории русского национализма. И для тех, и для других он -- случайная, изолированная, неведомо откуда свалившаяся на Россию фигура, говоря словами Пушкина -- "беззаконная комета в кругу расчисленных светил". А между тем, как бы ни сбивало нас с толку его ошеломляющее сходство с Гитлером, вырос Жириновский на почве мощной русской традиции. И он куда ближе к историческому славянофильству, нежели все его "патриотические" оппоненты (также, замечу в скобках, как Гитлер был ближе к историческому тевтонофильству, чем современные ему германские "патриоты"). Больше могу сказать. Исследуя эволюцию русского национализма за полтора столетия, я, к своему ужасу, вычислил неизбежный приход Жириновского. Дело было в 1980-е, предугадать имя и прочие подробности я, разумеется, не мог, он же, занятый в то время перекладыванием бумажек в своем издательстве, тем более не подозревал о скорых переменах в своей судьбе. Но место для него уже было предуготовано, нам обоим оставалось лишь немного подождать. 140 Почти три десятилетия назад серьезный американский историк Р.Е.Макмастер порядком намучился с аналогичным парадоксом. Писал он, однако, вовсе не о современности, но о политической философии крупнейшего идеолога русского национализма прошлого века Николая Данилевского. И тем не менее биться Макмастеру приходилось по сути над тем же орешком, какой сегодня не могут разгрызть российские оппоненты Жириновского. Данилевский призывал к имперской экспансии, к последнему "броску на юго-запад", в терминах нашего героя, а по-другому -- к созданию великой "всеславянской" империи, от Ледовитого океана до Средиземного моря, что, естественно, означало европейскую войну. И он же проповедовал то, что назвал я в книге "Русская идея и 2000-й год" имперским либерализмом. "Россия не может занять достойное себя и славян место в истории, иначе как служа противовесом всей Европе", ибо самой судьбой ей предназначено стать "восстановительницею Восточной Римской империи", доказывал Данилевский (88). Но при всем том это был голубой воды либерал. Он считал, что "отсутствие гласности и конституционных гарантий прав человека препятствуют реализации национальной задачи"89. Он негодовал по поводу государственной цензуры и вообще был за всяческую свободу. Объяснить этот парадокс Макмастеру Оказалось не по силам. В 1967 г. он в своей книге "Русский тоталитарный философ"90 поступил примерно так же, как в 1994м Виден Люлечник в своем эссе "Либерал ли господин Жириновский?": исключил из рассмотрения то, что нарушало стройность позиции, феномен русского имперского либерализма испарился. Данилевский означал для исследователя, как и Жириновский для Люлечника, только войну. А между тем именно этот мыслитель вывел тот странный гибрид экспансионизма с изоляционизмом, который после него стал знаменем вырождавшегося славянофильства. Вот вам и соединительное звено между агрессией и либерализмом: изоляционизм по Данилевскому. И по Жириновскому, применительно к сегодняшнему дню. Он же говорит то же самое: став после своего "броска на Юг" гигантской империей -- от Ледовитого до Индийского океана, Россия надежно закроется от мира, "заперев свои границы на замок"91. И тогда сможет позволить себе какой угодно плюрализм и какую угодно гласность. Будучи, в отличие от Жириновского, серьезным, европейски образованным мыслителем, Данилевский вполне солидно обосновывал свои теории. Концепция имперского либерализма исходит из представления, что "политические требования русского народа в высшей степени умеренны, так как он не видит во власти врага и относится к ней с полной от- веренностью"92. Другими словами, политическая оппозиция несовмес--тима с характером русского народа. Если она все-таки появляется, то это "зависит от вторжения иностранных и инородческих влияний"(93). Вывод простой: надо исключить иностранные влияния и элиминировать, сгладить инородческие, а если прибегнуть к менее изящной, но более точной лексике Жириновского -- запереть границы на замок и поставить на место "черных". И вы тотчас убедитесь, что в русском обществе "противогосударственный, противоправительственный интерес вовсе не существует"(94). 141 Зависимость, стало быть, прямая: чем больше изоляционизма во внешней политике и политической дискриминации по отношению к национальным меньшинствам, тем больше либерализма может позволить себе Россия. А уж за настоящим железным занавесом русское правительство может вообще совершенно доверять своему народу. Так учил Данилевский. Политическая индифферентность общества была, по его мнению, признаком великой "исторической нации", которой принадлежит будущее. Но мир, увы, не настолько совершенен, чтобы состоять из одних "исторических наций". Есть и еще две категории государств. Первая -- это бывшие "исторические нации", не сумевшие сохранить свою драгоценную политическую индифферентность. Они постепенно "гниют" и пополняют собой, как Данилевский это обозначил, "этнографический материал" -- низшую категорию народов, лишенных способности к государственной самоорганизации и предназначенных поэтому служить лишь сырьем в строительстве "исторических наций". Европу Данилевский относил к первой категории. Она "гнила", будущее было для нее закрыто. А весь остальной мир был, на его взгляд, этим самым "этнографическим материалом". Единственной "исторической нацией" была для него Россия, и будущее принадлежало ей одной, и святая лежала на ней обязанность -- толково распорядиться "сырьем". Зачем Жириновскому Гитлер, если дома у него был такой превосходный учитель? Еще в 80-е, анализируя рождение и развитие политических доктрин русской националистической философии, я набрел на поразившую меня закономерность: каждая фаза вырождения славянофильства, оказывается, была несколько запоздалым и чуть более либеральным повторением аналогичной фазы вырождения тевтонофильства (95). Раскол "коричневых" Русское либеральное славянофильство 1830 -- 50 гг., впервые обожествившее нацию, лишь на пару десятков лет отстало от взрыва германского тевтонофильства 1810-х. Сменивший его панславизм Данилевского был своего рода либеральной версией империалистического пангерманизма. Первое протофашистское движение ("Союз русского народа") возникло в России, в 1905 г., но оно было лишено элементов либерализма и захлебнулось на русской почве. Я сравнивал, и сам собой напрашивался зловещий вывод: если последним аккордом вырождавшегося тевтонофильства стал гитлеровский мессианизм, то, значит, и Россию могло ожидать -- с разрывом в несколько десятилетий и в либеральной модификации -- прохождение той же трагической фазы. На чем же держится эта роковая связь? Истории было угодно, чтобы две великие державы с глубоко укорененной имперской ментальностью и феодальноавтократической традицией опоздали со своей либерализацией в XIX веке. По разным причинам. Германия -- из-за не преодоленной до последней трети столетия раздробленности, Россия -- как раз наоборот: из-за мерт 142 аящей деспотической централизации. Это был все более явный анахронизм, и обе великие страны вошли в XX век как воплощение политической отсталости. Обе смертельно ревновали к опередившему их Западу. Обе искали кратчайшие пути, чтобы вырваться вперед, и вынуждены были работать в догоняющем режиме. Обе попытались в ошеломительном "броске" достичь неведомой им либерализации -- Россия в 1917-м, Германия в 1918-м. Обе оказались не готовыми к ней. И обе провалились в тоталитарную яму. Однако в ярости своей националистической реакции Германия опять на несколько десятилетий опередила Россию, где затянувшийся интервал псевдоинтернационализма отсрочил переход "Русской идеи" в последнюю, "коричневую", фазу. Отсрочил, но не отменил. То, чего я так опасался е 80-х и о чем мир, загипнотизированный холодной войной с коммунизмом, так упорно не желал слышать, все-таки произошло. В рядах сегодняшней "патриотической" оппозиции, как мы знаем, сколько угодно наследников Гитлера -- и "Союза русского народа". Я уже называл их лидеров и идеологов, но повторить не мешает. Это вождь "Памяти" Дмитрий Васильев, евангелием которого стали "Протоколы сионских мудрецов", это бывшие его ученики, вышедшие из лона той же "Памяти", -- Александр Баркашов, герой бойни 4 октября, Николай Лысенко, лидер "Русского легиона", ныне депутат Государственной Думы, Александр Дугин, эстетствующий проповедник фашистского евразийства, связной европейской "новой правой" в Москве. Вот уж они точно копируют Гитлера -- вместе с его принципиальным антисемитизмом и фанатической верой во "всемирный сионистский заговор". Это -- "коричневые" консерваторы, фашисты скорее германской, нежели русской закваски, оторванные от отечественной националистической традиции. Их идеологические корни уходят не дальше "черной сотни" 1905 г. Они страшноваты, но не слишком опасны: шансов возглавить массовое движение в России у них, я думаю, нет. Совсем другое дело Жириновский, унаследовавший от Данилевского как имперскую спесь и милитаристский экспансионизм, так и либеральный пафос. Конечно, он тоже "коричневый", конечно, его политическая технология, методы пропаганды в борьбе за массы, даже техника партийного строительства заимствованы у Гитлера. Когда Сергей Путин, заведующий идеологическим отделом Либеральнодемократической партии России, заявляет, что "ЛДПР -- партия лидера. Есть Жириновский -- есть партия, нет Жириновского -- нет партии"96, он просто по скромности своего образования не подозревает, что принцип "партия лидера" сформулирован был впервые Гитлером. И назывался он в оригинале "принципом безусловного авторитета вождя", по-немецки Fuehrerprinzip ("деградации роли вождя мы не допустим")97. То же самое и с другим гитлеровским принципом, взятым на вооружение Жириновским: "Будущее нашего движения больше всего зависит от фанатизма и нетерпимости, с какими его сторонники защищают свое учение"98. Оттого-то и уклоняется, надо полагать, Владимир Вольфович от серьезного диалога, от философского и исторического спора, предпочитая скандальные монологи с трибуны и хлестаковские интервью. 143 Оттого, я думаю, ускользнул он и от телевизионного диспута со мною, который предложила ему газета "Московские новости" в январе 1994 г. "Авторитет вождя", как черт от ладана, шарахается от логического анализа. Политик он хорошо обучаемый и первой нашей встречи не забыл. Да, соблазнительно бесплатное телевизионное время, но как бы не обошлось себе дороже: очень сильно может пострадать "фанатизм движения", если на глазах у изумленных почитателей их кумир перейдет от монолога к диалогу. Зато во всем остальном Жириновский совершенно от Гитлера независим, ибо все остальное заимствовал он у Данилевского. Читал он внимательно его труды или знаком с ними понаслышке (что вероятнее), но главное в них усвоил прекрасно. Это те самые идеи, которые, наложив-шись на имперские страдания его собственной юности, придают его речам огромную убедительность. Именно вековая националистическая традиция объясняет ту готовность, с какой проглатывают каждое слово "патриотические" массы. Тем и отличается Жириновский от Васильева или Баркашова, что он глубоко и тонко чувствует эту традицию и говорит своим слушателям то, что они хотят от него услышать. Долгожданные слова Они хотят слышать, что "черные" -- не более, чем "этнографический материал", или "племена", в популярном изложении их вождя. Только обезумевшие коммунисты могли обращаться с ними, как с "историческими нациями". "Напринимали в институты полуграмотных и неграмотных совсем жителей аулов. Приезжают в город, кошмы трясут, чего только в этих кошмах нет. Люди совсем другой культуры, а их втягивают в городскую жизнь"99. Массы хотят слышать, что "племена" совсем по другому устроены, нежели мы, русские -- историческая нация. "Там все территории спорные, -- уверяет их Жириновский, -- там вечно воюют. Афганистан, Иран, Ирак, курды"100. Он даже меня пытался убедить, что "на Кавказе не было государств, там было дикое пространство"101. И вовсе не было это предвыборной риторикой. Ручаюсь, что Владимир Вольфович совершенно искренне верит во всю эту расистскую чепуху, включая государственную неполноценность мусульман. Настолько искренне, что голос его временами возвышается до поистине гитлеровского пафоса. Он говорит об окончательном решении мусульманского вопроса. Более того, он убежден, что "черные" и сами "ждут окончательного решения проблемы"102. Еще больше хотят слышать "патриотические" массы о нашем превосходстве над "племенами". И Жириновский исполняет это желание: "Россия -- платформа, буфер, стена, оперевшись на которую каждый народ сможет спокойно существовать и не претендовать на создание своего " великого" государства... Уберите Россию как стабилизирующий фактор -- и там война"103. Да, такую уж роль назначила судьба русскому народу, -- и это уже словно бы сам Данилевский нам говорит, чудесным образом воскресший: быть "сдерживателем, чтобы исключить столкновения меж 144 ду христианами и мусульманами, между тюрко-язычными и фарси-язычными, между шиитами и сунитами... Поэтому Россия должна спуститься и выйти на берег Индийского океана. Это не моя блажь. Это -- судьба России. Это -- рок. Это подвиг России. Мы должны это сделать, ибо у нас нет выбора. Наше развитие требует этого. Как ребенок, переросший какой-то костюм, должен надеть новый"104. Но зато, когда создадим мы эту гигантскую "закрытую" империю, когда захлопнемся от мира на замок, спокойно, под прикрытием своего "ракетного щита", наблюдая, как Запад постепенно превращается в подлежащий освоению "этнографический материал", -- вот тогда сможем мы позволить столько плюрализма и многопартийности, сколько душа пожелает. И как ни странно, это тоже хотят слышать "патриотические" массы. Они не хуже других. Они тоже хотят жить, как люди. Если на то пошло, они -- "историческая нация". И у них своя гордость. Тут ведь, по сути, то же самое, что и с собственностью: презирая свободу "племен", себе они в ней отказывать не желают. Вот чего не в состоянии понять "коричневые" консерваторы --наследники Гитлера. И вот что выстрадал в своем одиноком детстве -- и интуитивно подхватил в русской националистической традиции -- имперский либерал Жириновский, наследник Данилевского. Нет сомнения, у этой идеологии тоже есть свои противоречия. Были они у Данилевского, есть и у Жириновского -- те же самые, что у учителя. Но относятся они скорее к области моральной, нежели геополитической. Как совместить, например, "свободу" для подчиненных империи народов, которой требует их либерализм, и "колониальный" статус, которого требует их империализм? Вот, скажем, Жириновский заявляет: "Мы все должны жить свободно в этом регионе -- от Кабула до Стамбула"105. Или: "Здесь на юге мы создадим равные условия для всех народов"106. Как, однако, связать это с отчаянным его презрением к "черным", не говоря уже о том, что "колонии -- это хорошо"? Спросите об этом Владимира Вольфовича, и он, я уверен -- может быть, не сразу, но если его хорошенько потрясти, -- ответит, что для "черных", для неспособных к государственной самоорганизации "племен", колониальный статус и есть свобода. Свобода от племенной вражды, от кровной мести, от нескончаемых войн -- свобода, купленная ценой подчинения России. И "равные условия для всех народов" -- тоже формула не бессмысленная. Действительно, для имперской нации все ее "свободные" колонии равны -- как все граждане равны перед законом... Только законом для них будет Россия Жириновского. Русскому читателю, редко имеющему возможность следить за развитием американской дискуссии о России, будет, надеюсь, интересно, как поворачивается она после выхода Владимира Вольфовича на авансцену российской политики. Вклад в американскую дискуссию В последнее время драматически упало доверие к посткоммунистической России. Весной 1994 г. 64% американцев, 77% немцев и 80% японцев заявили, что "совершенно не до 145 веряют России". Этот взрыв негативизма Жириновский имеет полное право отнести на свой счет107. Торжественное начало российской демократии, Ельцин на танке, романтическое видение общей победы над "империей зла" -- все, практически, забыто. Безразличие и раздражение занимают место радостного сочувствия. Общественное мнение полностью запутано. Если эти настроения закрепятся, даже импотентная веймарская политика помощи России вполне может лишиться массовой под" держки, а уж запоздавшая на несколько лет кампания по спасению новорожденной демократии от националистической контрреволюции тем более станет затеей безнадежной. К сожалению, аналитики в последнее время скорее сгущают туман, нежели рассеивают его. Нет между ними согласия даже по главному вопросу: будет ли "Россия Жириновского" представлять угрозу национальной безопасности Соединенных Штатов? Прозвучал одинокий тревожный голос престарелого Никсона. "Те, кто полагает, -- предупреждал он, -- что из-за своих проблем Россия не должна более рассматриваться как великая держава, забывают неприятную, но неопровержимую истину: Россия -- единственная страна, способная уничтожить Соединенные Штаты. И поэтому остается она наивысшим приоритетом нашей внешней политики"108. Зато молодые редакторы вашингтонского журнала "Нью Рипаб-лик" придерживается иной точки зрения, которую они без ложной скромности называют "Наш рецепт": "Да, Россия простирается на целый континент и имеет много ядерного оружия. Но, оставляя в стороне безумие Жириновского, не существует обстоятельств, при которых оно может быть использовано против нас. Ее деморализованная армия неспособна представить угрозу для западного оппонента, а ее ржавеющее вооружение может быть сброшено со счета"109. Наверняка можно розыскать в старых архивах номера какогонибудь лондонского журнала за 1930, примерно, год, а в них -- статьи тогдашних молодых редакторов, заявляющих, что "оставляя в стороне безумие Гитлера", потенциальная угроза германской армии (тогда еще и вправду ничтожно малой, лишенной современного вооружения и совершенно деморализованной скандальными политическими неурядицами) может быть спокойно "сброшена со счета". Это было мнение многих европейцев -- даже после того, как "безумие Гитлера" стало законом в Германии, -- продолжавших разоблачать Уинстона Черчилля как поджигателя войны. Но что даст нам такое доказательство? Разве отступит перед ним это бравое и тупое невежество? Что до самого Владимира Вольфовича, то он прекрасно осведомлен о прискорбном состоянии русской армии и ее вооружений. Он уверен, что армия вырождается, "просиживая сроки своей службы в казармах, в глубинах России, не зная, где враг"110. Только в отличие от редакторов "Нью Рипаблик" и в полном согласии с Гитлером, здраво оценивает мобилизационный потенциал националистической контрреволюции. Ибо знает, что нужно для возрождения армии -- "цель, задача... Наши вооруженные силы могут возродиться только в результате боевой операции". Он верит, что именно его последний бросок на Юг и "возродит российскую армию", тем более что "это будет способ выживания нации в целом"111. 146 И "ржавеющие вооружения" его не особенно огорчают. У него нет ни малейшего сомнения, что гигантский военнопромышленный комплекс, оставшийся России в наследство от советских времен, может быть возрожден в ходе националистической контрреволюции еще быстрее, чем армия, и вполне способен на протяжении месяцев превратить страну в гигантскую боевую машину, оснащенную по последнему слову техники. А заодно снабдить современным вооружением курдов (чтобы подорвать изнутри Турцию), азербайджанцев (чтобы расколоть Иран) и пуштунов (чтобы развязать гражданскую войну в Пакистане). Конечно, Жириновский может ошибаться, и Россия не консолидируется вокруг его "броска на Юг", как консолидировалась Германия вокруг гитлеровского "броска на Восток" (и на Запад). И все-таки "ржавеющее вооружение" едва ли дает основание американским политическим стратегам сбрасывать со счета феномен Жириновского. 15 миллионнов голосов, отданных за Владимира Вольфовича, наглядно продемонстрировали скорость процесса люмпенизации российского общества -- свидетельство того, как быстро созревает для на-циалистической контрреволюции, с Жириновским или без него, еще одна великая имперская нация. Как подчеркивают Ергин и Густафсон, одна из главных опасностей в процессе демократической трансформации заключается в "проигравших, нашедших свой политический голос"112. Владимир Вольфович определенно звучит так, словно бы он и стал этим найденным голосом. Для многих участников дискуссии привычно думать, что суть российского кризиса в экономике, а не в политике и тем более не в сфере социальной психологии. Перед нами же политический лидер, намеревающийся возглавить великую державу, не имея за душой какой бы то ни было экономической программы. В его книге нет ни слова об экономической реформе. Дешевая водка -- кажется, это была единственная заявленная им экономическая акция. Как и Гитлеру до него, Жириновскому глубоко чужда мысль о том, что имперский кризис вообще может быть разрешен внутри страны и средствами экономики. И при всем том его партия набирает больше голосов, нежели ее соперницы, озабоченные преимущественно экономикой. Похоже, что ущемление имперской гордости и жажда реванша начинают преобладать в сознании люмпе-низированных масс над переживаниями бедности и неустроенности. Для российских оппозиционных лидеров совершенно необычна связность и последовательность идей Жириновского. Другие, как, скажем, Николай Лысенко, могут ненавидеть "черных" дома и вполне белых американцев за границей. Или, как Александр Дугин, евреев дома и "мондиализм" за рубежом. Но что; спрашивается, общего у московских евреев с "мондиализмом"? У Владимира Вольфовича объект один -- везде: "черные". Их он ненавидит одинаково -- в Москве и в Казахстане, в Боснии и в Турции. Именно эта ненависть и становится железной осью, скрепляющей его внутреннюю и внешнюю политику. И его избиратели, идентифицирующие "черных" с торговцами на местном базаре и преступным миром, чистосердечно разделяют эту его расистскую ненависть. Это новая струя в общем течении европейского неофашизма. Жириновский предлагает российским люмпенам сделать выбор между ним и "коричневыми" консерваторами с их традиционным антисемитизмом. 147 Знаменательно, что даже такой опытный политик, как Никсон, не заметил этого различия. Он усомнился в президенских шансах Жириновского именно из-за того, что Владимир Вольфович не убежденный антисемит. "Для Гитлера антисемитизм был верой: для Жириновского -- это циничная попытка эксплуатировать популярный предрассудок"'13. Такова, к сожалению, мощь стереотипа, что Никсон даже не спросил Жириновского о его отношении к "черным" и из-за этого так и не узнал, что у Владимира Вольфовича тоже есть своя вера, ничуть не менее истовая и далеко ведущая, чем у Гитлера. Наконец, есть еще один стереотип, пожалуй, для нас более опасный. В формулировке Ергина и Густафсона звучит он так: "Сегодня Россия занята не столько своим международным влиянием и властью, сколько внутренней реконструкцией"114. Даже в самом худшем из их сценариев будущего, который они называют "Русский медведь", "политические репресии не основаны на классовой ненависти и воинствующей идеологии и поэтому не перерастают в демоническую ста-линистскую истерию"115. Что касается внешней политики, то "как бы ни был он агрессивен в пределах бывшего Советского Союза, "Русский медведь", хотя и не дружелюбен, не имеет глобальной миссии и не обязательно агрессивен за этими пределами"116. Как и редакторы "Нью Рипаблик", Ергин и Густафсон оставляют в стороне "безумие Жириновского", т.е. националистическую контрреволюцию, способную питаться расовой ненавистью -- ничуть не менее демонической, чем классовая. Жириновский ясно показал всем, кто хочет видеть, что если мы действительно позволим ему овладеть Кремлем, "Русский медведь", ни в коем случае не ограничится "пределами бывшего Советского Союза". Его амбиции и его миссия глобальны. Непостижимо, как могли американские ученые, тесно связанные с нефтяными компаниями, просмотреть во всех своих сценариях, что главной целью "Русского медведя" как раз и будет нефть? И не только где-нибудь в Казахстане, но именно в районе жизненно важных интересов Запада -- на Ближнем Востоке. И впрямь, как подчеркивают сами авторы, "сюрпризы случаются там, где люди уверены, что они никогда не случатся"117. Завершая свою ироническую биографию Владимира Вольфовича, В. Назаров пишет: "Даже если сам Жириновский исчезнет завтра в пучине бурной политической жизни в СНГ, "феномен Жириновского" не уйдет со сцены вместе с Владимиром Воль-фовичем. Его место вполне может занять Просчитаем шансы другой -- более умный, более интеллектуальный, более сдержанный, русский по национальности. От предшественника он унаследует лишь фашистскую программу да имидж своего парня. Он придет и скажет: "Не верьте им. Верьте мне. Только я знаю выход из тупика". И тут уставший от невзгод россиянин вполне может заглотить крючок"118. Я думаю, Назаров неправ. Не так-то просто создаются репутации национального масштаба. 1990 -- 91-е революционные годы, когда Жириновский создавал свою, были в этом отношении уникальны. С другой стороны, более умных, более интеллектуальных, более сдер148 ханных и русских по национальности сегодня пруд пруди в оппозиционной Москве. Чем плохи, скажем, Николай Лысенко или Сергей Бабурин, Александр Проханов или Геннадий Зюганов, Виктор Аксючиц или Александр Стерлигов? Каждый из них идеально отвечает описанию Назарова. И ни один не идет в сравнение с Жириновским. Почему? Да именно потому, что ни у кого из них нет люмпенской бесшабашности, несдержанности, бестактности, неинтеллигентности и харизмы Владимира Вольфовича. И, добавим, феноменального сочетания либерального пафоса Данилевского с политической технологией Гитлера. Боюсь, что именно эти качества, а вовсе не сомнительное отчество, определят шансы Жириновского в предстоящие годы. Впрочем не только они. Судя по всему, Россия сейчас где-то в 1930 г. по веймарскому календарю. Есть смысл вспомнить, что происходило в Германии в те последние роковые три года, прежде чем правительство возглавил Гитлер. Быть может, это приоткроет наше будущее. Успех партии Гитлера на выборах 1930-го был ощеломляющим. Но он вовсе не означал, что через три года вождь нацистов автоматически станет канцлером. Президент Гинденбург, потомственный аристократ и фельдмаршал, между прочим, терпеть не мог рвущегося к власти уличного демагога и капрала. Понадобилось сложнейшее переплетение нескольких ( можно д