серьез- 582 ные изменения. Варварское государство централизовано, но оно еще не пропитало все поры общества. Феодальная раздробленность как власть на местах восполняет этот пробел и подготовляет переход к абсолютизму. Затем под давлением частного предпринимательства государственная власть слабеет, возникают конституционные парламентские монархии и республики. Такова линия закономерности. Но в ее пределах бывают колебания мощи и масштаба государственной власти. Тотальное огосударствление - одно из таких колебаний. Оно, как мы уже сказали, метод, применяемый для преодоления трудностей и решения сложных задач. Этот метод не связан с определенной формацией. Для его применения есть только одна предпосылка: деспотический характер государства. При наличии этой предпосылки метод тотального огосударствления может накладываться на любую формацию и в любую эпоху. В самом деле, азиатская деспотия существовала и в царствах Древнего Востока, и в государствах восточного средневековья, да и в новое время. Что же, была это все одна и та же формация? Конечно, нет: формации сменялись, а метод оставался. Ясно, что были какие-то причины укоренения этого метода именно в первую очередь в странах Востока. Возможно, была это сила инерции, привычка к традиции, коренившейся в истории древних царств - этой эпохи величия захиревших затем государств. Ведь и в сознании европейцев прочно осела память о величии Римской империи, и эту империю пытались копировать Карл Великий, правители "Великой Римской империи германской нации", императоры Византии, Наполеон, Муссолини. На протяжении четверти тысячелетия татарского ига Россия была подключена к кругу восточных государств и переняла от них немало черт азиатской деспотии. Они отчетливо проявились в русском абсолютизме - особенно ярко при Иване Грозном, но и в дальнейшем, даже при европеизаторах Петре I и Екатерине II. Поэтому не надо удивляться, что эти черты вновь обнаружились в России после революции 1917 года. Удивительно было бы обратное. Диктатура номенклатуры хотя и возникла в XX веке, но она то явление, которое Маркс назвал "азиатским способом производства". Только способ этот - действительно способ, метод, а не формация. Как и в царствах 583 Древнего Востока или у инков Перу, этот метод "социализма", метод тотального огосударствления наложился на существовавшую там социально-экономическую формацию, на имевшиеся общественные структуры. Ничего большего этот метод не мог сделать, ибо не формация зависит от метода, а метод обслуживает формацию.. На какую формацию в России 1917 года был наложен метод огосударствления? На ту, которая там тогда существовала. Мы ее уже характеризовали: это феодальная формация. Не было в России никакой другой основы. Феодальная основа была, однако, ослаблена ударами антифеодальных революций 1905-1907 годов и февраля 1917 года, а также заметным ускорением развития капитализма в экономике страны после 1907 года. Как глубоко зашел кризис феодальных отношений в стране, показало свержение царизма в Февральской революции 1917 года. Но феодальные структуры в России были, очевидно, еще крепки. Ответом на кризисную ситуацию явилась реакция феодальных структур. Мы уже отмечали, что к методу тотального огосударствления прибегают для решения трудных задач. К нему и прибегли для спасения феодальных структур. Только не исторически обанкротившаяся аристократия России сделала это. Сделали другие силы, которые хотя и не хотели власти дворянства и царизма, но еще больше стремились не допустить развития России по пути капитализма и создания парламентской республики. В обстановке, когда капитализм закономерно начал побеждать феодальные структуры, борьба против капитализма и радикальная ликвидация буржуазии вели не к некоему "социализму", а к сохранению феодальных структур. Почему этот в общем-то совершенно очевидный вывод представляется неожиданным? По двум причинам. Первая - психологическая. Советская пропаганда твердит, что в октябре 1917 года в России произошла пролетарская революция и было построено новое, никогда еще в истории не виданное социалистическое общество. И правда: революция была, а возникшее общество действительно отличается от общества и в царской России, и в странах Запада. К тому же общество это хотя предсказаниям Маркса не соответствует, но в целом, как мы видели, сформировано в духе социалистических' учений об огосударствлении. Отсюда делается заключение, что и вправду это социа- 584 диетическое общество, может быть, и, малопривлекательное, но, вероятно, прогрессивное, так как новое. В этом рассуждении, как видим, подсознательно принимается на веру, что "социализм" - это формация, причем, поскольку такой еще не было, формация будущего. Вопрос об "азиатском способе производства" вообще опускается: что вспоминать о древних восточных деспотиях! Поэтому и кажется неожиданным: при чем здесь феодальные структуры? Вторая причина - историческая. Как же заподозрить ленинцев, профессиональных революционеров, марксистов, борцов против царизма, власти помещиков и буржуазии, в том, что они спасали феодальные устои общества? Ответим на эти вопросы. В октябре 1917 года после большевистского переворота правительство Ленина приняло декреты о мире и о земле. С социалистическими преобразованиями они^не имели ничего общего. Мир был нужен тогда России при любом строе, а декрет о земле осуществлял земельную программу не большевиков ("социализация земли"), а эсеров - распределение земель между крестьянами, то есть типичную меру антифеодальной революции. 11. ОКТЯБРЬСКАЯ КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ Мы говорили в начале книги, что Октябрьская революция не была пролетарской. Добавим теперь: в ней содержался элемент продолжения антифеодальной революции. Однако этот элемент - передача земли крестьянам - оказался временным; он был ликвидирован 15 лет спустя сталинской коллективизацией сельского хозяйства. Октябрьская же революция, нанеся столь неэффективный третий удар по феодальным структурам, открыла вместе с тем эру старательного уничтожения всех капиталистических, то есть антифеодальных элементов в России. Она оказалась, таким образом, объективно не продолжением антифеодальной революции. А чем же? Давайте решимся высказать правду: ленинский переворот 1917 года-это не "Великая Октябрьская социалистическая революция", а Октябрьская контрреволюция. Именно она явилась поворотным пунктом в истории русской антифеодальной революции. Именно после нее было сведено на нет все достигнутое в борьбе против застарелых феодальных структур в России. Как иначе, если не как контрреволюцию, можно рассматривать октябрьский пере- 585 ворот 1917 года, заменивший в России рождавшуюся демократию диктатурой? Разве не показали последовавшие десятилетия, что победила реакция, а не прогресс? Через пару дней после переворота, в конце 1917 года, русская поэтесса Зинаида Гиппиус откликнулась на это событие пророческим стихотворением: Какому дьяволу, какому псу в угоду, Каким кромешным обуянный сном Народ, безумствуя, убил свою свободу И даже не убил - засек кнутом! Смеются дьяволы и псы над рабьей свалкой, Смеются пушки, разевая рты, И скоро в прежний хлев ты будешь загнан палкой, Народ, не уважающий святынь. Так и произошло. Советские историки заунывно твердят, будто в октябре 1917 года было свергнуто некое "правительство помещиков и капиталистов". А ведь это ложь, в действительности ленинцы свергли революционное правительство двух социалистических партий: социалистов-революционеров (эсеров) и социал-демократов (меньшевиков); никакая иная партия в правительство не входила. Избранное населением страны Учредительное собрание, в котором абсолютное большинство составляли представители этих же социалистических партий, было разогнано ленинцами. Была создана тайная политическая полиция ЦК, и установлен режим государственного террора. Была ликвидирована свобода печати. Согласившиеся вначале войти в ленинское правительство левые эсеры уже через 4 месяца покинули его, а еще через три месяца демонстративно подняли восстание в Москве - как безнадежный крик протеста против наступившей реакции. Затем началась гражданская война. Советская пропаганда представляет гражданскую войну как продолжение революции. Перекидывается мостик от ленинского лозунга "Превратить войну империалистическую в войну гражданскую" к гражданской войне в России. А ведь мостика нет. Придя к власти, Ильич трепетал перед перспективой гражданской войны. "Мы не хотим гражданской войны... Мы против гражданской войны",- твердил он [61]. Гражданская война все-таки пришла: не как продолжение Октября, а как первое движение сопротивления против установившейся диктатуры номенклатуры. Это движе- 586 ние было не однородным. В нем участвовали и монархисты: могло ли быть иначе в феодальной стране? Но, судя по документам Белого движения, в нем преобладало стремление вернуть то, что было достигнуто к 1913 году. Многие в движении сопротивления хотели не реставрации абсо--лютизма, а дальнейшей либерализации в стране. Заметную роль играли социалисты: эсеры и меньшевики. Когда советская пропаганда изображает гражданскую войну как столкновение "сил революции" - большевиков и "сил реакции" - их противников, она лжет. Противники большевиков выступали за восстановление того, чего добилась антифеодальная революция в России, за новый созыв разогнанного Учредительного собрания, то есть за продолжение этой революции; большевики под лозунгом "диктатуры пролетариата" и "военного коммунизма" боролись за ликвидацию достигнутого антифеодальной революцией, то есть за феодальную реакцию. 12. ФЕОДАЛЬНАЯ РЕАКЦИЯ Мы произнесли слово "реакция". В самом деле, что общего с прогрессом имеет диктатура номенклатуры? Не надо давать сбить себя с толку якобы "марксистскими" рассуждениями, будто все, направленное против капитализма, прогрессивно. Именно Маркс и Энгельс так не рассуждали. Уже в "Манифесте Коммунистической партии" основоположники марксизма подчеркивали прогрессивность капитализма по сравнению с феодализмом и с едкой насмешкой отмежевывались от "феодального социализма". Но написали они в этой связи следующее: "Чтобы возбудить сочувствие, аристократия должна была сделать вид, что она уже не заботится о своих собственных интересах и составляет свой обвинительный акт против буржуазии только в интересах эксплуатируемого рабочего класса... Аристократия размахивала нищенской сумой пролетариата как знаменем, чтобы повести за собою народ. Но всякий раз, когда он следовал за нею, он замечал на ее заду старые феодальные гербы и разбегался с громким и непочтительным хохотом" [62]. Точно таким же методом действовали и марксисты-ленинцы, только в случае своей победы они, как уже сказано, вешают замок на границу - чтобы народ не разбегался. Капитализм в России был еще слаб: и об этом писали 587 ворот 1917 года, заменивший в России рождавшуюся демократию диктатурой? Разве не показали последовавшие десятилетия, что победила реакция, а не прогресс? Через пару дней после переворота, в конце 1917 года, русская поэтесса Зинаида Гиппиус откликнулась на это событие пророческим стихотворением: Какому дьяволу, какому псу в угоду, Каким кромешным обуянный сном Народ, безумствуя, убил свою свободу И даже не убил - засек кнутом! Смеются дьяволы и псы над рабьей свалкой, Смеются пушки, разевая рты, И скоро в прежний хлев ты будешь загнан палкой, Народ, не уважающий святынь. Так и произошло. Советские историки заунывно твердят, будто в октябре 1917 года было свергнуто некое "правительство помещиков и капиталистов". А ведь это ложь, в действительности ленинцы свергли революционное правительство двух социалистических партий: социалистов-революционеров (эсеров) и социал-демократов (меньшевиков); никакая иная партия в правительство не входила. Избранное населением страны Учредительное собрание, в котором абсолютное большинство составляли представители этих же социалистических партий, было разогнано ленинцами. Была создана тайная политическая полиция ЦК, и установлен режим государственного террора. Была ликвидирована свобода печати. Согласившиеся вначале войти в ленинское правительство левые эсеры уже через 4 месяца покинули его, а еще через три месяца демонстративно подняли восстание в Москве - как безнадежный крик протеста против наступившей реакции. Затем началась гражданская война. Советская пропаганда представляет гражданскую войну как продолжение революции. Перекидывается мостик от ленинского лозунга "Превратить войну империалистическую в войну гражданскую" к гражданской войне в России. А ведь мостика нет. Придя к власти, Ильич трепетал перед перспективой гражданской войны. "Мы не хотим гражданской войны... Мы против гражданской войны",- твердил он [61]. Гражданская война все-таки пришла: не как продолжение Октября, а как первое движение сопротивления против установившейся диктатуры номенклатуры. Это движе- 586 ние было не однородным. В нем участвовали и монархисты: могло ли быть иначе в феодальной стране? Но, судя по документам Белого движения, в нем преобладало стремление вернуть то, что было достигнуто к 1913 году. Многие в движении сопротивления хотели не реставрации абсо-.лютизма, а дальнейшей либерализации в стране. Заметную роль играли социалисты: эсеры и меньшевики. Когда советская пропаганда изображает гражданскую войну как столкновение "сил революции" - большевиков и "сил реакции" - их противников, она лжет. Противники большевиков выступали за восстановление того, чего добилась антифеодальная революция в России, за новый созыв разогнанного Учредительного собрания, то есть за продолжение этой революции; большевики под лозунгом "диктатуры пролетариата" и "военного коммунизма" боролись за ликвидацию достигнутого антифеодальной революцией, то есть за феодальную реакцию. 12. ФЕОДАЛЬНАЯ РЕАКЦИЯ Мы произнесли слово "реакция". В самом деле, что общего с прогрессом имеет диктатура номенклатуры? Не надо давать сбить себя с толку якобы "марксистскими" рассуждениями, будто все, направленное против капитализма, прогрессивно. Именно Маркс и Энгельс так не рассуждали. Уже в "Манифесте Коммунистической партии" основоположники марксизма подчеркивали прогрессивность капитализма по сравнению с феодализмом и с едкой насмешкой отмежевывались от "феодального социализма". Но написали они в этой связи следующее: "Чтобы возбудить сочувствие, аристократия должна была сделать вид, что она уже не заботится о своих собственных интересах и составляет свой обвинительный акт против буржуазии только в интересах эксплуатируемого рабочего класса... Аристократия размахивала нищенской сумой пролетариата как знаменем, чтобы повести за собою народ. Но всякий раз, когда он следовал за нею, он замечал на ее заду старые феодальные гербы и разбегался с громким и непочтительным хохотом" [62]. Точно таким же методом действовали и марксисты-ленинцы, только в случае своей победы они, как уже сказано, вешают замок на границу - чтобы народ не разбегался. Капитализм в России был еще слаб: и об этом писали 587 Маркс и Энгельс, нехотя вынужден был признать это Ленин. Однако быстрое экономическое и культурное развитие России в годы, предшествовавшие первой мировой войне, размывало феодальные структуры. Этому способствовала неумная политика царского правительства: неудачная война с Японией, отказ от столыпинской реформы, бессмысленная смена министров, распутинщина; наконец, вступление в непосильную для страны мировую войну. Не в результате деятельности "профессиональных революционеров", а в ходе ослабления феодальных структур в России были нанесены удары двух антифеодальных революций. Феодальная монархия была свергнута, к власти пришла коалиция социалистических партий, предстоял созыв Учредительного собрания для определения будущего политического строя России. В этот момент свергнуть созданное революционное левое правительство, установить диктатуру, задушить только что завоеванные свободы, ввести режим государственного террора, возродить полицейщину и цензуру и начать старательно затаптывать все элементы свободного рынка - силы, взрывающей феодализм,- какой же это прогресс? Это реакция. А затем последует сталинщина с систематическим массовым истреблением и монопольной властью консервативного класса новой аристократии - номенклатуры. Это подтверждение того факта, что в стране победила реакция. Буржуазная? Нет, буржуазия была раздавлена. Значит, феодальная реакция. Но ведь не было в среде ленинских "профессиональных революционеров" сознательного стремления поддержать шатавшиеся феодальные структуры? Конечно, не было. Однако в политике, и тем самым в истории, важны не личные мнения, а объективные результаты действий. Американская революционерка Эмма Голдман, вожделенно бросившаяся в Россию, чтобы участвовать в революции, уныло написала в своей книге "My disillusionement in Russia" ("Мое разочарование в России"): "Ленин садится на место Романовых, императорский кабинет скрещивают Советом народных комиссаров, Троцкого назначают военным министром, и рабочий становится военным генерал-губернатором Москвы. Такова, по сути, большевистская концепция революции, как ее переводят в реальную практику... В своем безумном властолюбии коммунистическое государство постаралось даже усилить и углубить те идеи и взгляды, для сокрушения которых пришла революция" . Вероятно, что-то от этой объективной тяги к реставра- 588 ции отражалось в подсознании ленинцев. Недаром к ним с такой легкостью стали примыкать люди из феодального лагеря. Маршал Советского Союза Тухачевский был князем, придворный сталинский писатель Алексей Толстой - графом, царский полковник Шапошников был до глубокой старости начальником советского генштаба. Граф Алексей Алексеевич Игнатьев, бывший российский военный атташе во Франции, вернулся в Москву и опубликовал затем свои мемуары "50 лет астрою". Он действительно на протяжении полустолетия делал военную карьеру так, словно никакой революции и не бывало: при царе он был полковником, при Керенском - генерал-майором, а в Советской Армии стал генерал-лейтенантом. В конце сороковых годов я бывал у него дома, в маленьком кабинете с огромной, расчерченной зигзагами фронтов военной картой на стене и выцветшей фотографией Жоффра с дарственной надписью. Граф - высокий, седоусый и веселый - гордился тем, что дом, в котором его поселили, был расположен напротив зданий ЦК партии, но большевиком он не сделался, а продолжал нести военную службу в государстве, мало отличавшемся, с его точки зрения, от царской империи. Все эти и многие другие детали - лишь отдельные зримые проявления закономерного хода исторического процесса: от революции к реакции и затем к реставрации в несколько измененной форме. Так было с английской революцией, с Великой французской революцией, с рядом других менее драматичных революций. Так произошло и с русской революцией. Да почему она стала бы исключением? Недоумевать надо было бы, если бы так не произошло в России. И в России действовали - не могли не действовать! - общие для разных стран закономерности развития антифеодальной революции с ее приливами и отливами, с порой весьма длительными интервалами между волнами революции, крушащими и разрушающими феодальные структуры. Феодальная реакция после октября 1917 года была неосознанной. Однако Ленин близко подходил к ее осознанию, ибо отчетливо видел реальное положение в стране. В соответствии с этой реальностью он оценивал характер общественных структур в России после октября 1917 года. Вот данная Лениным весной 1918 года классификация "элементов различных общественно-экономических укладов, имеющихся налицо в России": 589 " 1) патриархальное, т. е. в значительной степени натуральное, крестьянское хозяйство; 2) мелкое товарное производство (сюда относится большинство крестьян из тех, кто продает хлеб); 3) частнохозяйственный капитализм; 4) государственный капитализм; 5) социализм" [64]. Первый элемент относится к сохранившимся еще остаткам дофеодального уклада; второй - к феодальному укладу; третий и четвертый - к капиталистическому; пятый Ленин именует "социалистическим". Ленин не оставляет никаких сомнений относительно того, какой элемент преобладает: "Ясное дело, что в мелко-крестьянской стране преобладает и не может не преобладать мелкобуржуазная стихия; большинство, и громадное большинство, земледельцев - мелкие товарные производители" [65]. Это верно: после октябрьского переворота в Советской России преобладало феодальное мелкокресть-янское хозяйство, которое так и не начало сколько-нибудь заметно развиваться по намеченному Столыпиным пути развития капиталистических фермерских хозяйств. Совершенно логично Ленин считал предстоящим историческим этапом не социализм, а капитализм. Только стремился он не к частновладельческому капитализму, а к государственному, то есть к применению метода огосударствления. В этом вопросе Ленин категоричен. "Государственный капитализм экономически несравненно выше, чем наша теперешняя экономика" [66],- пишет он. "Государственный капитализм был бы гигантским шагом вперед" [67]. И даже: "Государственный капитализм для нас спасение" [68]. Под "государственным капитализмом" Ленин подразумевал следующее: "В настоящее время осуществлять государственный капитализм - значит проводить в жизнь тот учет и контроль, который капиталистические классы проводили в жизнь. Мы имеем образец государственного капитализма в Германии. Мы знаем, что она оказалась выше нас" [69]. Итак, выше Советской России и образцом для подражания была для Ленина в 1918 году кайзеровская Германия, страна с феодальной монархией, но с более развитыми, чем в России, капиталистическими отношениями. А "гигантским шагом вперед" был бы для Советской страны государственный капитализм. Так Ленин сам признает, что и 590 после Октябрьской революции Россия по своей социально-экономической структуре - страна феодальная. Казалось бы, стратегическая линия в такой обстановке ясна: поддержать освобождающееся от феодальной зависимости крестьянство и вместе с ним бороться против главного врага - феодальных структур. Однако Ленин неожиданно провозглашает другой лозунг: главным врагом он объявляет "мелкобуржуазную стихию", то есть крестьянство, а о феодальных структурах помалкивает. Ленин поучает: "...наш главный враг - это мелкая буржуазия, ее навыки, ее привычки, ее экономическое положение" [70]. Но ведь эта "мелкая буржуазия" - подавляющее большинство населения страны. Вдобавок Ленин причисляет к врагам и собственно буржуазию, и "пресловутую "интеллигенцию"..." [71], и даже "самых крайних революционеров" [72]. Да кто же его друзья? Это некие "сознательные пролетарии" [73]. А в 1918 году всех пролетариев - "сознательных" и несознательных - в России было меньше 2% населения. Впрочем, Ленин имел в виду даже не это ничтожное меньшинство, а совсем уж малую величину - своих "профессиональных революционеров". Эти "сознательные пролетарии" имели в своих руках лишь один инструмент - государство и соответственно лишь одно средство - принуждение. Правда, в том же 1918 году вышла в свет написанная Лениным накануне Октября книга "Государство и революция", повторяющая Марксовы тезисы об отмирании государства. Но органически присущая номенклатуре жажда монопольной власти толкала ленинцев вопреки идеологии к твердому решению использовать^ свой единственный инструмент - государство, чтобы и в изоляции обеспечить свою диктатуру. Мы видим: пусть не под влиянием социалистических утопий и уж тем более не из осознанного желания возродить "азиатский способ производства", а из чисто практических соображений, но ленинцы встали на путь тотального огосударствления. Их политические расчеты опирались на ясно для них видимые феодальные структуры русского общества. Стремление же полагаться во всем на государство, то есть на характерное для феодализма внеэкономическое принуждение, и уничтожать ростки капиталистических отношений с неизбежностью привели к феодальной реакции. Надо еще раз подчеркнуть: Ленин не хотел феодальной реакции, он серьезно задумывался над возможностью стро- 591 ro контролируемого развития капитализма в России - будь то в форме государственной или, позже, нэповской. Но главным оставались для него именно контроль и управление, осуществляемые политбюрократией через государство, то есть диктатура номенклатуры. По сравнению с либерал изировавшимся царским режимом с конституцией, думой, многопартийной системой это была реакция - шаг назад, в глубь феодализма. Ничего в этом не изменяет и то, что ленинцы не сознательно, а объективно поддерживали и сохраняли феодальные структуры. Правильно писал Маркс: "Как об отдельном человеке нельзя судить на основании того, что сам он о себе думает, точно так же нельзя судить о подобной эпохе переворота по ее сознанию" [74]. Никакая общественно-экономическая формация не была создана сознательно - все они сложились стихийно. Это только в советском анекдоте археологи находят в пещере первобытного человека его надпись: "Да здравствует рабовладельческое общество-светлое будущее всего человечества!", в действительности люди не проявляют такой прозорливости, и общество складывается стихийно. Сформулируем вывод. Диктатура номенклатуры - это по социальной сущности феодальная реакция, а по методу - "азиатский способ производства". Если идентифицировать этот метод как социализм, то диктатура номенклатуры - феодальный социализм. Еще точнее, это государственно-монополистический феодализм. Но реальный социализм - не высшая ступень феодализма, а, наоборот, реакция феодальных структур общества перед лицом смертельной для них угрозы капиталистического развития, ибо повсюду в мире именно это развитие разрушает основы феодальных обществ. Мы уже упоминали термин Джиласа: "промышленный феодализм". Вряд ли стоит так именовать диктатуру номенклатуры. Она устанавливается обычно в индустриально слаборазвитых странах. Тот факт, что эти страны участвуют затем в общем для всего нашего мира процессе индустриализации, не специфичен для реально-социалистического строя. Однако термин, сформулированный Джиласом, может быть с пользой применен для характеристики той разновидности реального социализма, которая возникла в про-мышленно развитых странах. К ней и перейдем, .i 592 13. ОБЫКНОВЕННЫЙ ФАШИЗМ Летом 1946 года я приехал в Нюрнберг в качестве переводчика на процессе главных немецких военных преступников. Это была моя первая поездка за границу. Выросшие и воспитанные под колпаком советской пропаганды, мои коллеги и я впервые столкнулись с реальностью другого мира. Мир этот оказался раздвоенным: с одной стороны - рождавшаяся в западных зонах оккупации новая Германия да и Америка, ощущенная нами через разговоры с американцами, их газеты, фильмы, все поразительно новое, неожиданное; с другой стороны - развертывавшаяся в материалах процесса реальность нацистского рейха, тоже нас поразившая, только не новизной, а удивительным сходством с привычной нам советской жизнью. Были, конечно, и отличия: частные предприятия, хорошие квартиры, благоустроенный быт. Но в остальном, в главном, все было у немцев при Гитлере так же, как у нас при Сталине: гениальный вождь; его ближайшие соратники; монолитная единая партия; партийные бонзы - вершители человеческих судеб; псевдопарламент; узаконенное неравенство; жесткая иерархия; свирепая политическая полиция; концентрационные лагеря; назойливая лживая пропаганда; слежка и доносы; пытки и казни; напыщенная военщина; до духоты нагнетенный национализм; принудительная идеология; социалистические и антикапиталистические лозунги; болтовня о народности - в общем, очень многое. Сходство доходило до смешного: оказалось, что оба - Гитлер и Сталин -приказали себя именовать "величайшим полководцем всех времен" (Сталин добавил "и народов"). Зато совсем не смешно было нам тогда узнать, как Сталин, представляя Берия нацистским руководителям, пояснял: "Это - наш Гиммлер",- ведь мы читали документы и о том, что творил Гиммлер. Очевидное сходство советского социализма с немецким национал-социализмом и подобными ему структурами в других странах, привычно называемыми фашизмом, буквально бросалось в глаза. Так возник термин "тоталитаризм" для обозначения всех таких обществ, независимо от их взаимоотношений друг с другом. Большой вклад в дело изучения этого явления XX века внесла Ханна Арендт (Hannah Arendt) своей вышедшей в 1951 году книгой "Происхождение тоталитаризма" [75]. 593 Во второй половине 50-х годов в западной политологии повеяли новые ветры. Научное понятие "тоталитаризм" было объявлено пропагандистским порождением "холодной войны", а очевидные черты сходства между структурой нацистского и советского "социализмов" - случайными и во всяком случае поверхностными совпадениями в форме, не затрагивавшими якобы в корне различного существа обществ. Такой вывод аргументировался в основном тем, что-де обе системы явно противоположны: одна - правая, другая - левая; нацизм, фашизм и им подобные - порождение монополистического капитализма, а советская система при всех ее досадных бюрократических недочетах - социалистическая и, следовательно, прогрессивная; и вообще все отдельные и нетипичные черты сходства были проявлением сталинизма, а он канул в безвозвратное прошлое. Помню, с каким изумлением я читал в Москве в спец-хране Ленинской библиотеки эти рассуждения западных авторов. Ведь в самом Советском Союзе все больше людей начинали серьезно задумываться над поразительным сходством систем-близнецов. Эти размышления выплеснулись наружу с показом в 1966 году документального фильма советского кинорежиссера Михаила Ромма "Обыкновенный фашизм". Мне довелось встречаться с Роммом. Талантливый человек, доживавший свои последние годы (он умер в 1971 году), не захотел, видимо, остаться в истории советской кинематографии только как творец культовых фильмов "Ленин в Октябре" и "Ленин в 1918 году". Для своего, как он думал, последнего фильма Ромм подобрал из немецкой кинохроники гитлеровского времени кадры, поражавшие сходством с советской реальностью. Зал отвечал горьким смехом на показ этих кадров, сопровождаемый голосом Ромма, задумчиво читавшего свой комментарий. Рассказывали, что Ромм был вызван тогда на заседание Секретариата ЦК, где Суслов задал ему вопрос: "Михаил Ильич, почему мы вам так не нравимся?" Фильм быстро исчез с экранов, а в прессе появились рассуждения: вот-де бывают такие фильмы, что не поймешь - не то они про фашизм, не то про нас. Но поскольку такое обвинение само свидетельствовало бы о нежелательном сходстве, решено было дело не раздувать. Термин же "обыкновенный фашизм" прочно вошел тогда в обиход. Советская оккупация Чехословакии осенью 1968 года, почти совпавшая с 30-летием гитлеровской оккупации осенью 594 1938 года, придала этому ^понятию особую жизненность. Размышления о близости между советским социализмом и фашизмом вызывались в СССР не только фильмом Ромма. Когда после разрыва Тито со Сталиным советская пропаганда объявила коммунистическую Югославию фашиствующим государством, когда то же самое произошло с полпотовской Кампучией, а о режиме Мао стали полуофициально говорить как о фашистском, люди в СССР не преминули заметить столь легкую взаимозаменяемость понятий "реальный социализм" и "фашизм". Номенклатурное начальство понимало, что чем детальнее рассматривать структуру и функционирование нацистского режима, тем явственнее будет становиться сходство. Поэтому, несмотря на всю антифашистскую риторику, в СССР почти не было опубликовано исследований о национал-социализме. Между тем материала гитлеровских трофейных архивов было в СССР предостаточно; не считая той немалой части, которую наглухо запрятали в архивы органов госбезопасности, немецкими материалами были заполнены Историко-дипломатический архив МИД СССР в Москве и Военно-исторический архив в Серпухове. Один из моих университетских учителей, профессор-германист Зильберфарб пытался создать в Московском университете Центр документации по истории германского империализма и фашизма: это не было разрешено. Если и номенклатура, и ее подданные видят сходство между реальным социализмом и национал-социализмом, почему же это сходство не устранят? Именно потому, что оно не внешнее, а глубинное. Если бы содержание было разным и только отдельные формы случайно оказались бы схожими, их можно было бы безболезненно изменить. Нельзя их изменить, только если сходство формы является органическим выражением общности самого существа обоих режимов. Прав марксизм, констатируя, что форма неотделима от содержания и является формой данного содержания. ' Конечно, можно скопировать форму: Венера Милосская изваяна из мрамора, но ее можно отлить в бронзе или вылепить из глины. Однако ведь Муссолини или Гитлер не копировали преднамеренно большевистский режим: этим занимаются приходящие к власти коммунисты, а не фашистские вожди. Последних сходство их режимов с большевистским тоже, наверное, весьма смущало, но и они побороть это сходство не могли: оно было органическим. 595 Нет, не выдерживает критики утверждение, будто никакого тоталитаризма нет. Можно называть общества и политбюрократические диктатуры XX века тоталитаризмом, социализмом, обыкновенным фашизмом - как угодно. Важно то, что все эти общества составляют единую группу, противостоящую современному обществу парламентской демократии. Явственно выкристаллизовывались основные черты тоталитаризма, по которым можно безошибочно идентифицировать тоталитарное общество. Главная черта - это возникновение в обществе нового господствующего класса - номенклатуры, то есть полит-бюрократии, обладающей монополией власти во всех сферах общественной жизни. Этот класс старается сохранить в тайне не только свою структуру и привилегии, но и самое свое существование. Внешним признаком возникновения номенклатуры служит создание партии нового типа; сердцевина номенклатуры выступает в форме политического аппарата этой партии. Соответственно устанавливается однопартийная система, при которой просто есть только одна партия или же формально существующие другие партии являются лишь марионетками аппарата правящей партии. Государство становится главным аппаратом классовой диктатуры номенклатуры. Все решения государства лишь повторяют ее решения и указания; на все ключевые посты в государственных органах, а также в профсоюзных, кооперативных, общественных и других организациях назначаются партаппаратом номенклатурные чины. Это диктатура номенклатуры. На этой основе возникают более мелкие, но тоже характерные черты - от вождя, окруженного культом личности, тайной полиции и лагерей вплоть до искусства "социалистического реализма". 14. ПРОМЫШЛЕННЫЙ ФЕОДАЛИЗМ Значит, нет никакой разницы между тоталитарными обществами? Конечно, есть, как есть разница и между обществами плюралистическими. Даже между странами - участницами Варшавского Договора и СЭВ всегда были различия, а если добавить сюда социалистические страны, не вошедшие в советский блок,- Китай, Югославию, 596 Албанию^ Северную Корею, то различия бросаются в глаза. Теперь мы привыкли к этому. А в 30-40-х годах, когда ленинистская разновидность тоталитаризма была только в СССР и его подопечной Монголии, еще казался убедительным тезис, будто немецкий национал-социализм и итальянский фашизм являют собой некую противоположность строю в Советском Союзе. Между тем никакой противоположности не было. А различие было: Конечно, национал-социализм и фашизм тоже не были идентичными, даже идеология у них была разной; вначале была между ними вражда, чуть не приведшая их в 1936 году к военному столкновению. Однако в целом они действительно составляли в рамках тоталитаризма группу, отличную от СССР и последовавших по его пути стран. Только сущность этого отличия состояла не в отношении к марксизму, а в уровне развития. Германия и Италия были промышленно развитыми странами. Соответственно фашистская и нацистская номенклатуры не стали убивать курицу, несшую золотые яйца военно-промышленному комплексу: они не стали отнимать предприятия у владельцев, а удовольствовались своим полным контролем над экономикой. В этом смысле к национал-социализму и фашизму действительно можно применить термин "промышленный феодализм". Все-таки феодализм? В Германии и Италии? Да, именно там. Не будем забывать, что эти две страны превратились в национальные государства только во второй половине прошлого века. Значит, всего лишь 120 лет назад они преодолели структуру периода феодальной раздробленности, и не легко, а по формуле Бисмарка - "железом и кровью". Психологически она и поныне не исчезла. Германия - федеративное государство: в каждой ее земле - свой диалект, малопонятный для немцев из других земель; по давней традиции обитателям каждой земли приписывают свой особый "земельный" характер; все еще существует понятие "ганзейские города" (Гамбург, Любек, Бремен). Очень сходно и в Италии. Живыми памятниками средневековья остались в Италии государства Ватикан и Сан-Марино, а в германских странах - княжество Лихтенштейн. Насколько и здесь хронологически близки времена феодальных порядков, напомнило мне празднование 80-летия одного из моих немецких знакомых. В речи на ^анкете его сын сказал: "Когда ты родился, мир здесь 597 '1 выглядел еще иначе. Всюду правили императоры, коро* | ли, князья, как много веков назад. Именно твое по* коление пережило нелегкий переход к современному миру". Естественно, что этому переходу и здесь - в Германии и Италии - сопротивлялись феодальные структуры.. И здесь на время восторжествовала реакция этих структур-Сначала в Италии, формально оказавшейся в лагере победителей первой мировой войны, а фактически до крайности ? ослабленной. Затем в Германии, где Веймарская республи- | на была ненамного прочнее республики Керенского | в России 1917 года; экономический кризис 1929-1930 годов подорвал ее последние силы. Феодальная реакция выступила и в Западной Европе в форме тоталитаризма, только не коммунистического интернационалистского, а националистического. Это различие, производившее впечатление в 20-30-е годы, постепенно сглаживалось: сталинская номенклатура все больше отходила от ленинского интернационализма к русской великодержавности, а оккупация значительной части Западной Европы и союз с другими государствами "оси" ограничивали радикальный шовинизм гитлеровцев. Экстраполируем эти сближающиеся линии. Такая экстраполяция дает все основания высказать предположение: если бы не было второй мировой войны, сходство между режимами в СССР, германском рейхе и фашистской Италии было бы сейчас еще более очевидным. Это одно и то же явление, реакция отживающих, но еще живучих феодальных структур на наступление современного мира. Почему мы не сознаем, что тоталитаризм - это прорыв феодального прошлого в наше время? Потому что многие люди, в том числе на Западе, привыкли к непрестанному повторению, будто мы живем в эпоху "позднего капитализма", на смену которому идет-де светлое будущее - социализм. Этим прожужжали все уши, и люди забывают, что жужжание это продолжается с давних времен. Почти полтора века назад Маркс и Энгельс в "Манифесте Коммунистической партии" поучали, что "буржуазия неспособна оставаться долее господствующим классом общества... Общество не может более жить под ее властью, т. е. ее жизнь несовместима более с обществом... Таким образом, в буржуазном обществе прошлое господствует над настоящим" [76]. Более 65 лет назад, в июле 1919 года, Ленин прори-: 598 дал: "...Этот июль - последний тяжелый июль, а следующий июль мы встретим победой международной Советской республики,- и эта победа будет полная и неотъемлемая" [77]. Вот такую и ей подобную болтовню люди принимают всерьез и привыкают к ней. А на деле прав Карл Маркс, только не в крикливой мелодекламации "Манифеста...", а в своем произведении зрелых лет, где он излагал, как сам подчеркивал, "результат добросовестных и долголетних исследований". Процитируем еще раз слова из предисловия Маркса "К критике политической экономии": "Ни одна общественная формация не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает достаточно простора, и новые, высшие производственные отношения никогда не появляются раньше, чем созреют материальные условия их существования в лоне самого старого общества" '". Проблема нашего времени состоит не в том, что капиталистическая формация уже исчерпала себя, а в том, что феодальная формация еще не полностью исчерпала все возможности продлить свое существование. И она делает это, выступая в форме тоталитаризма - этой "восточной деспотии" нашего времени: реального социализма, национал-социализма, фашизма, классовой диктатуры политбю-рократии - номенклатуры. Все это и есть "обыкновенный фашизм", реакция отмирающих феодальных структур, которая болтает о "светлом будущем", а олицетворяет мрачное прошлое человечества. 15. ИСТОРИЧЕСКАЯ ОШИБКА ЛЕВЫХ Идентичность реал-социализма, национал-социализма и иных разновидностей "обыкновенного фашизма" достаточно очевидна. Почему же приходится о ней писать как о чем-то новом? Только потому, что в определенных кругах Запада принято или игнорировать, или же без каких-либо серьезных аргументов отвергать эту очевидность. Речь идет не о коммунистах - их позиция известна и неудивительна, а о настоящих левых и не в последнюю очередь - о социал-демократах. Хочу сразу подчеркнуть: я отнюдь не намерен нападать на социал-демократию. Она сыграла важную роль в создании современного западного общества. Демократическим социалистом был и мой отец, памяти которого я посвящаю эту книгу. В 1917 году он был председателем Совета и Го- 599 юродской ^ума в своем городе - Туле, и теперь,, спустя семь десятилетий, я с интересом читаю о его деятельности в те бурные месяцы [79]. Именно поэтому я и отвлекаюсь здесь от своей темы, чтобы без обиняков сказать социал-демократам и другим левым об их ошибке в подходок диктатуре номенклатуры. Историческая ошибка левых состоит в том, что они считают ленинские партии и устанавливаемые' ими диктатуры левыми. А в действительности они не левые. Верно: большевики, а затем и другие компартии отпочковались от социал-демократических партий в качестве их радикального крыла. С самого начала они твердят, будто они и есть левые, а все остальные, включая, разумеется, социал-демократов,- правые различных степеней. К претензии ленинцев и сталинцов на то, что они-де - полюс левизны, привыкли все, даже их противники. Так возникла упомянутая выше версия, будто бывает тоталитаризм правый, а бывает и левый. К правому относят национал-социалистов, фашистов и т. п., а к левому - коммунистов. Между тем никаких оснований для такой версии нет. Да, гитлеровское движение было антимарксистским, но это не доказательство, что оно правое. Мы уже отмечали, что Ленин, хотя и провозглашал марксизм догмой, но в ряде важных вопросов занял антимарксистскую позицию; ни то, ни другое не свидетельствует о его левизне. Да он и прямо выступал против "детской болезни левизны в коммунизме". В качестве первого аргумента в пользу того, что национал-социалисты были правыми, ссылаются на финансовую поддержку их партии крупным капиталистом Фрицем Тиссеном. Но партию большевиков финансировал крупный московский капиталист Савва Морозов, а в годы первой мировой войны - германский генеральный штаб; немалые суммы поступали также от ограбления банков, так называемых "экспроприации". Что тут "левого"? Как второй аргумент приводится тот факт, что фашизм и национал-социализм сохранили рыночное хозяйство в Италии, Германии и оккупированных ими странах. Мы уже сказали о причине такого курса: фашистско-нацист-ская партбюрократия хотела использовать немедленно наличие развитого промышленного производства, а. не экспериментировать. Контроль же над экономикой был' 600 в руках их государства. Но ведь и Ленин после акономи-' ческой .катастрофы "военного коммунизма" взял аналогичный курс, провозгласив в марте 1921-.сода нэп - возрождение рыночного хозяйства при сохранении, как тогда говорилось, "командных высот" в руках Советского государства. Да, несколько лет спустя нэп был ликвидирован Сталиным. Но мы не знаем, какую экономическую политику повел бы Гитлер, если бы не начал войну через 6 лет после своего прихода к власти. А в ходе войны гитлеровское руководство ничего не меняло в экономике - даже не распустило колхозы на оккупированной вермахтом советской территории. Те, кто принял коминтерновский тезис, будто национал-социалистическое правительство было марионеткой немецких капиталистов, должны ответить на вопрос: почему же тогда эти капиталисты обязаны были выполнять 4-летний экономический план гитлеровского правительства, а не наоборот? Партия Гитлера называлась "Национал-социалистическая немецкая рабочая партия"; ее провозглашенной целью было построение "немецкого социализма", то есть, выражаясь сталинскими словами, "социализма в одной, отдельно взятой стране", Германии. Партия вела пропаганду против "плутократов". В чем же тут принципиальное отличие от ленинской партии, которое заставило бы одну отнести к правым, а другую - к левым? Может быть, в корне различен был социальный состав НСДАП и КПСС? Нет. В обеих "рабочих" партиях руководство было с самого начала поставлено перед проблемой недостаточного притока рабочих в партию и никогда не было в состоянии решить эту проблему [80]. Это относится и к другим партиям "нового типа". Так, в правившей в ГДР партии СЕПГ немногим больше '/з составляли рабочие с производства, а среди покинувших партию - почти 80% были рабочими[81]. Взглянем на социальное происхождение вождей партии. Ленин был дворянином и интеллигентом. Гитлер - сыном мелкого чиновника, рабочим, солдатом. А их соратники? Троцкий происходил из богатой семьи. Жена Ленина Крупская была дворянкой. Так что большевистские вожди стояли на социальной лестнице выше Геринга, Гесса, Геббельса. Неверно делать отсюда вывод о том, что большевистское руководство было правым, а нацистское - левым, но обратный вывод тоже неверен. Просто между КПСС и НСДАП не было разницы по социальному составу -ни в партии, ни в номенклатурной верхушке. 601 С какой точки зрения ни подойти, нет признаков того, что ленинцы и сталинцы - левые, а гитлеровцы и муссо-линиевцы - правые. Они одинаковы. Если они не левые, то что же: и те и другие - правые? Тоже нет. Левые, правые, центр - все это политические категории плюралистического общества. А в классическом тоталитарном обществе ни левых, ни правых, ни центристов нет. Есть только "генеральная линия" господствующего класса - политбюрократии; все несогласные с ней считаются преступниками и подвергаются каре. Так обстояло дело в СССР и других странах реального социализма до начала кризисов их режимов, так было при национал-социализме и прочих разновидностях "обыкновенного фашизма". Характерно, что деление на левых и правых в советском обществе наметилось сразу после того, как при Горбачеве в этом обществе возникли элементы плюрализма, то есть отхода от тоталитарной системы. Партии фашистов, коммунистов, национал-социалистов не левые и не правые - они тоталитарные, иными словами, они попросту хотят власти. Только не той, по их мнению, жалкой власти - с оглядкой на конституцию, законы, парламент, свободную прессу, профсоюзы, которую на время, от выборов до выборов, получают государственные деятели парламентских демократий. То-талитаристы хотят тотальной, диктаторской власти, не заискивающей перед капризными избирателями, а управляющей покорными подданными. В этом причина откровенного презрения Ленина и других тоталитаристов к "буржуазной демократии" и "парламентскому кретинизму", отсюда их желание не делать карьеру в плюралистической системе, а сломать эту систему и заменить ее "диктатурой пролетариата" или "принципом фюрер-ства". Пока тоталитарные партии действуют в условиях плюрализма, они прикидываются левыми, рабочими партиями. Но это мимикрия, основанная на расчете, что рабочих можно будет использовать для захвата власти, в деле же свержения существующего строя поддержку можно найти именно в левых, а не в правых кругах. На словах они и после захвата власти и установления своей диктатуры продолжают числиться "левыми" и "революционерами", борющимися против "старого мира". Но на деле тоталитарная диктатура политбюрократического класса является более суровой и действительно более тотальной, 602 чем военная диктатура правого толка, хотя, конечно, и такие диктатуры грубо нарушают права человека и должны сойти с исторической арены. С проблемой западных левых, оказавшихся в СССР не в качестве туристов или членов делегаций, а в качестве постоянных жителей, мне довелось соприкоснуться. Одним из них был Владимир Дмитриевич Казакевич, дворянин, который, будучи эмигрантом в США, возненавидел "американский империализм", сотрудничал в просоветской русскоязычной газете и в конце 40-х годов вернулся в СССР вместе со своей женой - американкой Эмили. Впервые я его увидел тогда же, у Гульянца, заведующего отделом печати США в Советском Информбюро. Одетый в модный американский костюм, Казакевич весело иронизировал по поводу американских порядков, а Гульянц с парой своих сотрудников похохатывали, с завистью глядя на соотечественника, которому посчастливилось более четверти века прожить в США. Через 8 лет я снова его встретил: мы оба работали в Институте мировой экономики и международных отношений АН СССР. Казакевич поблек, обносился и над США уже не смеялся. Он жаловался мне: "Я всегда был левым. В Америке я мог показать это в своих статьях и докладах. А вот как здесь показать свою левизну?" И правда, это было невозможно. Он пытался переломить себя, подладиться, написал в стенгазету статью с призывом повышать трудовую дисциплину в институте. Но ткань тоталитарного общества неумолимо выталкивала Казакевича. С ним предпочитали не иметь дела: бывший эмигрант, жил в США, жена американка,- лучше держаться от них подальше. Да и сам он внутренне все больше тяготел не к русским, а к выходцам с Запада: бывшим советским шпионам Маклину, Берд-жесу, безымянному американцу, который работал у нас в институте под псевдонимом Стюарт Смит. Их объединяла ностальгия по брошенному, прежде столь ненавистному, а теперь манящему, но уже недосягаемому миру. Другой случай из того же института. К нам был прислан американский ученый по имени Морис Галперин. И он был в США левым, просоветским. Больше того, Галперин мне прямо сказал: "Я не могу вернуться в США, против меня там возбуждено дело о шпионаже". Этот вообще не смог вытерпеть жизни в Советском Союзе и добился того, что его отправили на Кубу. "Какая здесь всюду отсталость,- говорил он мне.- На что похожи здешние инсти- 603 т туты! Масса людел, а -никаких возможностей серьезной ,J работы. Нет, в Америке иначе!" Не знаю, как сложилась его судьба: остался он на Кубе или сумел вернуться в США. Ничто не излечивает так радикально от -симпатий к обществу реального социализма, как жизнь в нем. И, конечно, ни в каком случае социал-демократы не смогли бы оставаться в этом обществе социал-демократами. Во всех без исключения странах, где устанавливалась диктатура номенклатуры, социал-демократические партии были ликвидированы: или путем прямого запрета партий и физического истребления демократических социалистов, как в СССР, или же путем поглощения социалистических партий коммунистическими, как в ГДР, Польше. Номенклатура считала и считает демократических социалистов врагами. Не скрывал этого Ленин; Сталин объявил социал-демократов "социал-фашистами", которых надо разгромить даже прежде, чем собственно фашистов. Враждебность номенклатуры к демократическим социалистам не ослабла и в послесталинские времена. Важным доводом в пользу военной интервенции в Венгрии в 1956 году послужило воссоздание там социал-демократической партии во главе с Анной Кетли. В конце 1984 года во Франции были опубликованы сделанные членом политбюро французской компартии Жаном Канапа записи бесед меж-ДУ руководством КПСС (Брежнев, Суслов, Пономарев) и ФКП в связи с событиями в Чехословакии 1968 года. Брежнев прямо объяснил французам, что "опасность для социализма" в дубчековской Чехословакии состояла в "возможности превращения КПЧ в социал-демократическую, т. е. буржуазную партию"[82]. Именно это рассматривалось как основание для военного вторжения. Брежнев заявил генеральному секретарю ЦК ФКП Вальдеку Роше: "Мы сделаем все, чтобы избежать крайних мер. Но если события будут развиваться в том же направлении и съезд (КПЧ.- М. В.) выльется в "мирную" контрреволюцию, превращающую КПЧ в социал-демократическую партию и ликвидирующую социалистические завоевания, тогда..."[83] Мы знаем, что он имел в виду. Таково подлинное отношение тоталитарных "социалистов" к социал-демократическим партиям. Таково же оно и к каждому отдельному члену этих партий. Бесчисленны примеры расправы номенклатурных режимов с демократическими социалистами, как только эти режимы 604 в них не нуждаются. Каждому социал-демократу я посоветовал бы прочитать книгу самиздата воспоминаний Екатерины Олицкой о ее многолетних скитаниях по советским тюрьмам и лагерям [84] только за то, что она была социалисткой. Историческая ошибка западных левых по отношению к режиму номенклатуры полна драматизма. Она то и дело ставит левых в незавидное положение адвокатов номенклатурной реакции. Это не приносит левым на Западе никаких лавров сегодня и грозит лечь на них тяжелым грузом в будущем. 16. ПРОВЕРКА РЕШЕНИИ ЗАДАЧИ Наш учитель физики в школе советовал всегда проверять решение физической задачи путем прикидки: разумен полученный ответ или нет? Проверим по этому методу наши выводы и в данном случае. Какая система была в России при Николае II? Феодальная. А через 8 месяцев после его отречения? Та же самая: так быстро социальные системы не меняются. Какая система сменяет феодальную? Капиталистическая. Боролись большевики за победу капитализма? Наоборот, они боролись за поражение капитализма. Значит, большевики боролись объективно за сохранение феодальной системы? Выходит так. Победили большевики в этой борьбе? Победили. Значит, обоснованно предположение, что при большевиках феодальная система сохранилась? Да. Какая система, по советской идеологии, должна прийти на смену капитализму? После краткого переходного периода диктатуры пролетариата - реальный социализм как длительная эпоха истории. Предусматривает учение Маркса установление такой формации? Нет. А создание "общенародного государства" после диктатуры пролетариата? Тоже нет. Значит, советская пропаганда молчаливо признает, что в итоге Октябрьской революции возникли общество и государство, противоречащие предсказаниям Маркса? Выходит так. Можно высказать гипотезу, что за этими названиями скрывается другой - или феодальный, или капиталистический - строй? Можно. Какой формой принуждения характеризуются феодализм и капитализм? Феодализм - внеэкономическим принуждением, капитализм - экономическим. А какое принуждение существует йри реальном социализме? Внеэкономическое, как при 605 феодализме. Значит, возможно, что за реальным социализмом скрывается скорее всего феодализм? Получается так. Но ведь "профессиональные революционеры" Ленина не ставили себе сознательно задачу цементировать феодальные структуры? Нет. А ставили себе люди в прошедшие века сознательно задачу создать или цементировать ту или иную формацию? Тоже нет. Значит, отсутствие осознанной цели поддержать феодализм против развивающегося в стране капитализма еще не доказывает, что этого не было сделано? Не доказывает. А как надо было в этой ситуации поступить, чтобы поддержать феодализм? Устранить развивающийся капитализм. Поступили так большевики? Да. Но ведь при феодализме должен быть феодальный господствующий класс? Должен. Состоит он обязательно из рыцарей или помещиков? Да, если феодалы мало зависят от центральной власти. А если существует мощное централизованное государство, как в восточных деспотиях? Тогда господствующий класс состоит из правящих именем монарха бюрократов, которые эксплуатируют непосредственных производителей через аппарат государства. Какой класс правит в Советском Союзе и в других странах реального социализма? Класс политбюрократии - номенклатура, то есть тот класс, который логически и должен править при государственно-монополистическом феодализме? Да, именно тот. Логическая проверка показывает: все сходится, ошибки в решении задачи не видно. Диктатура номенклатуры - это реакция феодальных структур, расшатанных капитализмом, но пытающихся спастись методом тотального огосударствления. "Реальный социализм" - это государственно-монополистический феодализм. 17. ДРЕВНИЙ "НОВЫЙ КЛАСС" Мы констатировали: социализм - не формация, а метод. Но важно понять и другое: этот метод связан не с. существованием какой-либо определенной формации, а с существованием государства. Этим и объясняется загадочный, на первый взгляд, феномен возникновения бюрократических деспотий с господствующим классом политбюрократии в различных странах в совершенно разные эпохи. Поскольку государство существует и сейчас, так же как существовало на. Древнем Востоке, метод этот приме- 606 ним сегодня так же, как и тогда, тысячелетия назад. Использованию государства для тотального порабощения общества положена только одна граница: замена деспотического государства демократическим, то есть таким" руководящие органы которого свободно избираются населением и следовательно от него зависят. Так что не надо поддаваться предрассудку, что не мо-жет-де возникнуть в наши дни такой же порядок правления, как во времена фараонов. Вполне может, и ступенчатая пирамида с мумией Ленина в Москве служит лишь наглядным напоминанием о такой возможности. Разумеется, как и все в истории, метод бюрократической деспотии окрашивается колоритом эпохи и страны, в результате чего возникает впечатление различия. Но оно ложно: отбросив колорит, проанализируйте метод - и убедитесь, что он один - ив Древней Ассирии 25 веков назад, и в государстве инков Перу пять веков назад, и в Советском Союзе в нашем веке. Понимание сущности феномена, которому Маркс стыдливо дал название "азиатский способ производства", важно, может быть, в первую очередь потому, что оно освобождает нас от нелогичной картины некоего раздвоения исторического пути развития человечества на первом этапе классового общества - на застойный деспотичный Восток и динамичный индивидуалистический Запад. Пример Японии показывает, что страны Востока могут быть чрезвычайно динамичными в своем развитии; пример Сингапура и Гонконга свидетельствует о том, что даже колониальный статус не может подавить подобный динамизм. То, что многие страны Востока живут веками в условиях застойности и деспотизма, вовсе не показатель врожденности таких черт. Скорее наоборот: эти черты ряда восточных обществ - не причина, а логическое следствие векового применения там метода тотального огосударствления общества и правления политбюрократии. Ибо применение этого метода, создавая в момент перехода к нему впечатление скачка, ведет затем с неизбежностью к болотной застойности в обществе, монопольно управляемом деспотической бюрократией. Помню, как один вдумчивый дипломат из страны третьего мира удачно сравнил метод реального социализма с автомашиной, у которой есть только первая скорость. Пока не доказано противное, есть все основания считать, что общая линия развития человеческого общества едина для всех народов, независимо от места их поселения 607 на нашей планете. Природные условия и ряд-других фак..^ торов придают неповторимый кйлорит каждому обществу и могут благоприятствовать применению тех или иных методов, но они не способны изменить закономерные этапы в жизни общества точно так же, как и в жизни отдельного человека. Подобно человеку, общество может погибнуть уже в детстве, но это не отменяет закономерности, что за детством следует юность, затем молодость, зрелость и, наконец, приходит старость, неизменно завершающаяся смертью. Обстоятельства жизни и смерти различны, этапы жизненного пути одинаковы. Социально-экономические формации во всех обществах - на Западе и на Востоке, на Севере и на Юге - сменяют одна другую в строго определенной последовательности. Пусть неточны и поэтому не очень удачны их марксистские названия: рабовладельческая, феодальная и капиталистическая формации, дело не в названиях, а в сущности. Сущность же действительно состоит в поэтапном переходе от внеэкономического к экономическому принуждению. В первой ("рабовладельческой") формации основную массу непосредственных производителей составляют полностью зависимые и бесправные люди (называются ли они прямо рабами или существует "всеобщее рабство"); во второй ("феодальной") формации - это полусвободные люди, имеющие определен- -ные права; в третьей ("капиталистической")-это свободные и полноправные люди, которые по вольному найму трудятся, чтобы заработать себе на жизнь. Линейная экстраполяция указывает, казалось бы, на общество будущего как на систему, при которой свободные и полноправные люди не будут вообще нуждаться в работе. Возможно, что наступающая компьютерная эра и сделает такое осуществимым. Только не стоит пускаться в столь радостные прогнозы: ведь линейная экстраполяция через детство, юность и молодость вряд ли предсказала бы человеку старость и смерть, тем не менее жизнь кончается именно этим. Метод тотального огосударствления накладывается на формацию. Не ущемляя ее сущности, он меняет характер процесса принятия решений: этот процесс концентрируется в руках господствующей политбюрократии, использующей механизм государства для полного контроля над всеми сферами жизни общества. Превратившаяся в господствующий класс политбюрократия осуществляет от имени суверена тотальное управление, но осуществляет его 608 в условиях данной формации и, следовательно, в определяемой этими условиями форме. Маркс побоялся признать, что "азиатская формация"- не азиатская и, главное, не формация, а метод тотального огосударствления, то есть как раз метод, пропагандировавшийся социалистическими утопиями. Чтобы избежать признания этого факта, Маркс предпочел даже отойти от своего взгляда на историю как на единый путь развития всего человечества и провозгласил раздвоение на "азиатский" и "античный" способы производства. Затем Ленин и Сталин вообще изъяли "азиатский способ производства" из марксистского учения: они поняли, что реальный социализм оказался лишь одним из случаев возникновения "азиатского способа производства", то есть применения метода тотального огосударствления на основе существующей формации. Как всегда при применении этого метода, господствующим классом при реальном социализме оказалась политбюрократия, в данном случае назвавшая себя номенклатурой. В начале главы мы поставили вопрос: новый ли класс номенклатура? Вот мы и пришли к ответу. Конкретно номенклатура - класс новый, возникший в нашем веке. Но по сути своей это очень древний класс, который уже многократно создавался в разные эпохи в качестве господствующего класса там, где применялись метод тотального управления обществом и его эксплуатация силой государства. 18. БУДУЩЕЕ НОМЕНКЛАТУРЫ Антиноменклатурные революции в Восточной Европе поставили этот вопрос в практическую плоскость. В предшествующей главе мы отметили быстрое паразитарное перерождение, то есть старение класса номенклатуры. Старость - последний этап жизни всякого организма, в том числе социального. Значит, историческая продолжительность жизни номенклатуры уже невелика. Невелика она, разумеется, в историческом масштабе. Смешно повторять наивные прогнозы 1917-1919 годов о том, что большевистская диктатура падет через пару не- 609 дель или месяцев. Но не следует бросаться и в противоположную крайность: соглашаться с пропагандой номенклатуры, что царствию ее не будет конца. Всему на свете бывает конец, не увернуться от него и номенклатуре. Как всегда, к этому концу ведут два пути: эволюционный и революционный. Эволюционный путь - это перерастание диктатуры номенклатуры в посленоменклатурный строй, то есть л-ибе-рализация политического режима в стране, становление современной рыночной системы хозяйствования с тремя секторами - частным, кооперативным и государственным, отказ от колхэзно-совхозной барщины и переход к современному машинк-зированному фермерскому сельскому хозяйству. Это путь, не связанный с материальными и человеческими жертвами. Однако такой наиболее предпочтительный путь, к сожалению, не гарантирован. Мои номенклатурные читатели согласятся, что ни они сами, ни их руководство не готовы пойти по этому пути, а полагаются на силу. Следовательно, необходимо рассмотреть варианты, при которых номенклатуре придется встретиться с силой. Не стоит фантазировать сейчас о том, как именно это произойдет; действительный ход событий наверняка окажется несколько иным, и сегодняшние предсказания будут потом читать со снисходительной улыбкой. Но одно можно сказать уже сегодня. Народные революции приходят, не спрашивая советов постороннего наблюдателя. Они приходят в отчаянии, в гневе, как стихийный взрыв. Рассуждать о том, что желательно, а что нет,- бесполезное занятие. Самым кровопролитным и разрушительным путем к устранению диктатуры номенклатуры была бы война. Будет она? Пока у обеих сторон существует способность ко второму удару, ядерная война - самоубийство. Как номенклатурные политбюрократы, так и западные политики - отнюдь не камикадзе, поэтому ядерной войны не будет, как не было химической и бактериологической войны, несмотря на наличие соответствующего оружия. Но мировая война с применением обычных видов вооружения возможна. Соотношение сил в таком конфликте убеждает, что он неминуемо окончился бы поражением Советского Союза. Хотя СССР, несомненно, располагает большой военной мощью, ни этой мощи, ни ресурсов страны не хватит, чтобы победить в войне против Западной Европы и Америки при необходимости держать значительные силы на Дальнем Востоке. Но не надо этим успокаиваться. Задача в том, чтобы не допустить такого развития событий. Этого можно добиться только одним способом: подтолкнуть номенклатуру к пути мирной эволюции. Поскольку уговорить ее не удастся, надо создать ситуацию, в которой собственные эгоистические интересы номенклатуры заставили бы ее предпочесть мирный путь как наименьшее зло в необратимом историческом процессе своего ухода от власти. И правда: номенклатурщикам намного приятнее будет уехать к своим заблаговременно вывезенным капиталам в Швейцарию, нежели оказаться во власти толпы своих освободившихся подданных. Будем надеяться, что номенклатура сделает разумный выбор. 19. ПОСЛЕ НОМЕНКЛАТУРЫ - СВОБОДА Нужно ли надеяться? Не станет ли в России после ухода номенклатуры еще хуже: гражданская война, анархия, терроризм, хаос и одичание, и в итоге - новая диктатура? Не станут ли люди с ностальгией вспоминать о временах правления номенклатуры, как вспоминали в годы моего детства о царских временах? Все тоталитарные режимы стараются создать такое представление и у своих подданных, и за границей. Они запугивают не только туманной угрозой, что, как говаривал Троцкий, уходя, хлопнут дверью, но главное - тем якобы хаосом, который-де последовал бы за их исчезновением. Исторический опыт не подтверждает этих угроз. Национал-социализм в Германии и Австрии, фашизм в Италии, франкизм в Испании, вассальные тоталитарные режимы в малых странах Западной Европы - все они сменились демократиями. После разгрома тоталитаризма родилась демократия в Гренаде. Даже советская оккупация не удержала от такого же развития малые страны Восточной Европы: власть номенклатуры там или пала, или резко ослаблена. Ничего удивительного в этом нет. Повторим в послед- 611 пий раз: диктатура номенклатуры - это феодальная реакция, строй государственно-монополистического феодализма. Сущность этой реакции в том, что древний метод "азиатского способа производства", метод огосударствления применен здесь для цементирования феодальных структур, расшатанных антифеодальной революцией. Архаический класс политбюрократии возрождается как "новый класс" - номенклатура; он устанавливает свою диктатуру, неосознанным прообразом которой служат теократические азиатские деспотии. Так в наше время протянулась стародавняя реакция, замаскированная псевдопрогрессивными "социалистическими" лозунгами: сплав феодализма с древней государственной деспотией. Как бы этот сплав ни именовался - национал-социализмом, реальным социализмом, фашизмом,- речь идет об одном и том же явлении: тоталитаризме, этой чуме XX века. Совершенно естественно, что феодальная реакция исторически недолговечна.Там, где феодальные структуры были слабее, а капитализм более развит - в Германии, Италии и других странах Западной, а теперь и значительной части Восточной Европы,- эта реакция уже потерпела крах. В более отсталых странах с еще крепкими феодальными структурами она живет и поныне, но ей также не уйти от гибели. В конечном итоге именно поэтому режимы государственно-монополистического феодализма так хотят распространиться на весь мир. В этом они видят единственный путь к самосохранению. Вот почему столь органично возникает в их политике странный феномен оборонительной экспансии. Чингисхан со своими ордами так же стремился к "последнему морю", покоряя все более развитые государства, опасные ему именно своей развитостью. Вряд ли можно ожидать спокойного одряхления государственного феодализма и постепенного его погружения в историческое небытие. Погружение будет драматичным. Но оно неотвратимо. Часто меня спрашивают, почему я ушел от номенклатуры. Ведь я там не бедствовал, меня не преследовали - зачем же было в 50-летнем возрасте все бросать и уходить на Запад? Именно знакомство с номенклатурой, сознание того, что это сила реакции, что жизнь идет к концу, а я нахожусь на исторически безнадежно проигравшей стороне, и определило мой выбор. Все мы исчезнем, превратимся в ничто, и останется на Земле только историческая па- 612 мять о нас. Как горько, если эта память будет такой же, как о приспешниках Гитлера и Муссолини! На смену тоталитаризму, диктатуре номенклатуры закономерно приходит не какое-нибудь выдуманное идеологами общество, а парламентская демократия. Она приходит со всеми своими благами и проблемами, солнечными и теневыми сторонами, как органически рожденное, развитое общество нашей эпохи. Живя ряд лет в Западной Германии - парламентской демократии, родившейся после падения тоталитаризма, я знаю: будут и тогда в обществе и обиженные, и недовольные, будут и несправедливости - всякое будет. Но все люди станут жить неизмеримо лучше и материально, и духовно, чем при диктатуре номенклатуры. Плюралистическое общество парламентской демократии надежно это гарантирует. Когда-то и оно постареет, и возникнет из него другое общество будущего. Мы его не знаем, оно придет в иные века. Но одно можно сказать уже сегодня: это общество не будет порождением основоположников марксизма и "отцов" номенклатуры. Ибо мир наш - неуверенно, иногда скачками, порою на время отступая назад,- движется не от свободы к рабству, а от рабства к свободе. ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ 9 1. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 19, с. 27. 2. "Программа КПСС". Москва, 1986. 3. Курсивом выделены страны, где "пролетарские революции" происходили без оккупации войсками СССР или его союзников. 4. И. Сталин. Соч., т. 3, с. 186-187. 5. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 35, с. 278-279. 6. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 44, с. 381. 7. Там же, с. 379. 8. Там же. 9. См. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 3, с. 662-663. 10. Там же, с. 468. 11. Там же, с. 583. 12. Там же, с. 585. 13. Там же, с. 583. 14. Там же, с. 171. 15. Там же, с. 174. 16. Там же, с. 169. 17. Там же, с. 179. 18. Там же, с. 176-177. 19. Там же, с. 256. 20. Там же, с. 601. 21. См. Г. Андреев. "Какую Россию уничтожили большевики". "Континент", No 42, с. 258, 261 и след. 22. "История Монгольской Народной Республики". М., 1967. 23. "Коммунист", 1984, No 16, с. 88-103. 613 22. "История Монгольской народной республики", М., 1967. 23. "Коммунист", 1984, No 16, с. 88-103. 24. Там же, с. 88. 25. Там же, с. 89. 26. Там же. 27. В. И. Ленин. Поля. собр. соч., т. 38, с. 145. 28. "Коммунист", 1984, No 16, с. 89. 29. Там же, с. 90. 30. Там же, с. 91. 31. Там же, с. 92. 32. Там же, с. 93. 33. Там же. 34. Там же, с. 95. 35. Там же, с. 96. 36. Там же, с. 92. 37. Там же, с. 94. 38. Там же, с. 92. 39. См. G. F. Achtninow. Die Macht im Hintergrund. Grenchen, 1950. 40. См. H. Achminow. Die Totengraber des Kommunismus. Eine So-ziologie der bolschewistischen Revolution. Stuttgart, 1964. 41. См. М. Djilas. "Kann der Westen die Sowjetunion bezwingen?". In: "Ostblick", Munchen, Dezember 1985, S. 11. 42. J. Droz [Hrsg.]. Geschichte des Sozialismus. Bd. I-III, Frank-furt/M.-Berlin-Wien, 1974. 43. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 13, с. 7. 44. Ср. И. Р. Шафаревич. "Социализм как явление мировой истории". Париж, 1977. 45. См. "Geschichte des Sozialismus", Bd. II, S. 43-45. 46. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 13, с. 7. 47. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 25, ч. II, с. 354. 48. См об этом: К. W. Wittvogel. .Oriental Despotism. New Haven-Lole, 1976, p. 381. 49. См. Marx. Das Kapital. Hamburg, 1890-94, Bd. 1, S. 104, Bd. 3, 1. 50. См. Wittfogel, op. cit., pp. 387-388. 51. См. Энциклопедический словарь ГРАНАТ, изд. 7-е, т. 28. 52. См. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 26, с. 57. 53. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 39, с. 70-71. 54. К. Marx. Formen, die der kapitalistischen Produktion vorhergehen. Berlin [Ost], 1972, S. 11. 55. Ibid., S. 15. 56. Ibid., S. 19. 57. Ibid., S. 4-5. 58. ВДИ. 1940, No 1. 59. CM. G. Orwell. Nineteen Eighty-Four. Penguin Books, 1972, pp. 200-202. 60. К. Wittfogel. Oriental Despotism. A copmparative Study of Total Power, New Haven and London, 1957. 61. Ленин. Полн. собр. соч., т. 35, с. 53. 62. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 4, с. 448. 63. Emma Goldman. My Disillusionment in Russia. NY 1970, p. 258- 259. 64. Ленин. Полн. собр. соч., т. 36, с. 296. 65. Там же. 66. Там же, с. 299. 67. Там же. 68. Там же, с. 255. 69. Там же. 70. Там же. 71. Там же, с. 205. 614 72. Там же, с. 264. 73. Там же. лп/п я 74 Маркс К. К критике политической экономии. М., ivw_c. о. 75. Hannah Arendt. The Origins of Totalitarianism. Harvest/HBJ Book. 76. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 4, с. 435, 439. 77. Ленин. Полн. собр. соч., т, 39. с. 89. 78. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 13, с. 7. 79 См. "Октябрь в Туле. Собрание документов". Тула, 1У5/, с. d0, 156, 213, 218, 222, 264, 313, 316; А. Ложечко. Григории Каминский. м., ^О^С^^Ьае! H. Kater. The Nazi Party. A Social Profile of Members and Leaders, 1919-1945. Cambridge, Mass., 1983. 81. См. "Neues Deutschland", 09.01.1986. 82. Kremlin-PCF. Conversations secretes, Pans, 1У84, p. oa. 83 Ibidem, p. 71. См. также р. 52-56. . . 84: См Е. Олицкая. Мои воспоминания, тт. 1-11, Франкфурт/М., 1971.