Игорь Шафаревич. Русофобия (сокр. вариант) (Сокращенный журнальный вариант) 1. ЦЕЛЬ РАБОТЫ Как сейчас течет духовная жизнь нашего народа? Какие взгляды, настроения, симпатии, антипатии - и в каких его слоях формируют отношение людей к жизни? Если судить по личным впе- чатлениям, то размах исканий (и может быть, метаний) необычайно широк: приходится слышать о марксистах, монархистах, русских почвенниках, украинских или еврейских националистах, сторонни- ках теократии или свободного предпринимательства и т. д. и т. д. И, конечно, о множестве религиозных течений. Но как узнать, какие из этих взглядов распространены шире других, а какие лишь отражают мнение активного одиночки? Социологические обследова- ния на эту тему, кажется, не проводятся, да и сомнительно, что они дали бы ответ. Но вот случилось непредвиденное: в 70-е годы произошел взрыв активности именно в этой области. В потоке статей, пере- дававшихся здесь из рук в руки или печатавшихся в западных жур- налах, авторы раскрывали свое мировоззрение, взгляды на различ- ные стороны жизни. Судьба как будто приоткрыла крышку кастрюли, в которой варится наше будущее, и дала заглянуть в нее. В ре- зультате обнаружилась совершенно неожиданная картина: среди первозданного хаоса самых разнообразных, по большей части про- тиворечащих друг другу суждений, обрисовалась одна четкая кон- цепция, которую естественно счесть выражением взглядов сложив- шегося, сплоченного течения. Она привлекла многих авторов, ее поддерживает большинство русскоязычных эмигрантских журналов, ее приняли западные социологи, историки и средства массовой ин- формации в оценке русской истории и теперешнего положения нашей страны. Приглядевшись, можно заметить, что те же взгляды широко разлиты в нашей жизни: их можно встретить в театре, кино, пе- сенках бардов, у эстрадных рассказчиков и даже в анекдотах. Настоящая работа возникла как попытка уяснить себе причи- ны, вызвавшие это течение, и цели, которое оно себе ставит. Од- нако, как будет видно дальше, здесь мы неизбежно сталкиваемся с одним вопросом, находящемся под абсолютным запретом во всем современном человечестве. Хотя ни в каких сводах законов такого запрета нет, хотя он нигде не записан и даже не высказан, каж- дый знает о нем и все покорно останавливают свою мысль перед запретной чертой. Но не всегда же так будет, не вечно же ходить человечеству в таком духовном хомуте! В надежде на возможность хоть в будущем читателя и написана эта работа (а отчасти и для себя самого, чтобы разобраться в своих мыслях). В наиболее четкой законченной форме интересующее нас тече- ние отразилось в литературной продукции - ее мы и будем чаще всего привлекать в качестве источника. Укажем конкретнее, о ка- кой литературе идет речь. Она очень обширна и растет от года к году, так что мы назовем только основные работы, чтобы очертить ее контуры. Началом можно считать появление в Самиздате сборни- ка эссе Г. Померанца1 и статьи А. Амальрика2 в конце 60-х го- дов. Основные положения, потом повторявшиеся почти во всех дру- гих работах, были более полно развернуты в четырех псевдонимных статьях, написанных здесь и опубликованных в издающемся в Пари- же русском журнале "Вестник Русского Студенческого Христианско- го Движения". Разъясняя принципиальный, программный характер этих работ, редакционная статья предваряла: "Это уже не голоса, а голос, не вообще о том, что происходит в России, а глубокое раздумье над ее прошлым, будущим и настоящим в свете христианс- кого откровения. Необходимо подчеркнуть необыкновенную важность этого, хотелось бы сказать, события.." С усилением потока эмиг- рации центр тяжести переместился на Запад. Появились книги Б.Шрагина3 "Противостояние духа" и А. Янова4 "Разрядка после Брежнева" и "Новая русская правая", несколько сборников статей. Близкие взгляды развивались в большинстве работ современных за- падных специалистов по истории России. Мы выберем в качестве примера книгу Р. Пайпса5 "Россия при старом режиме", особенно тесно примыкающую к интересующему нас направлению по ее основ- ным установкам. Наконец, множество статей того же духа появи- лось в журналах, основанных на Западе недавними эмигрантами из СССР: "Синтаксис" (Париж), "Время и мы" (Тель-Авив), "Конти- нент" (Париж), и в западных журналах и газетах. Вот очень сжатое изложение основных положений, высказывае- мых в этих публикациях. Историю России, начиная с раннего средневековья, определя- ют некоторые "архитипические" русские черты: рабская психоло- гия, отсутствие чувства собственного достоинства, нетерпение к чужому мнению, холуйская смесь злобы, зависти и преклонения пе- ред чужой властью. Издревле русские полюбили сильную, жестокую власть и саму ее жестокость; всю свою историю они были склонны рабски подчи- няться силе, до сих пор в психике народа доминирует власть, "тоска по Хозяину". Параллельно русскую историю, еще с XV века, пронизывают мечтания о какой-то роли или миссии России в мире, желание че- му-то научить других, указать какой-то новый путь или даже спасти мир. Это "русский мессианизм" (а проще - "вселенская русская спесь"), начало которого авторы видят в концепции "Москва - Третий Рим", высказанной в XVI веке, а современную стадию - в идее всемирной социалистической революции, начатой Россией. В результате Россия все время оказывается во власти деспо- тических режимов, кровавых катаклизмов. Доказательство - эпохи Грозного, Петра I, Сталина. Но причину своих несчастий русские понять не в состоянии. Относясь подозрительно и враждебно ко всему чужеродному, они склонны винить в своих бедах кого угодно: татар, греков, нем- цев, евреев... только не самих себя. Революция 1917 года закономерно вытекает из всей русской истории. По существу, она не была марксистской, марксизм был русскими извращен, переиначен и использован для восстановления старых русских традиций сильной власти. Жестокости революцион- ной эпохи и сталинского периода объясняются особенностями русс- кого национального характера. Сталин был очень национальным, очень русским явлением, его политика - это прямое продолжение варварской истории России. Сталинизм прослеживается в русской истории по крайней мере на четыре века назад. Та же тенденция продолжает сказываться и сейчас. Освобож- даясь от чуждой и непонятной ей европеизированной культуры, страна становится все более похожей на московское царство. Главная опасность, нависшая сейчас над нашей страной, - возрож- дающиеся попытки найти какой-то собственный, самобытный путь развития - это проявление исконного "русского мессианства". Та- кая попытка неизбежно повлечет за собой подъем русского нацио- нализма, возрождение сталинизма и волну антисемитизма. Она смертельно опасна не только для народов СССР, но и для всего человечества. Единственное спасение заключается в осознании ги- бельного характера этих тенденций, в искоренении их и построе- нии общества по точному образцу современных западных демокра- тий. Некоторые же авторы этого направления высказывают бескомп- ромиссно-пессимистическую точку зрения, исключающую для русских надежду на какое-либо осмысленное существование: истории у них вообще никогда не было, имело место лишь "бытие вне истории", народ оказался мнимой величиной, русские только продемонстриро- вали свою историческую импотенцию, Россия обречена из скорый распад и уничтожение. Это лишь самая грубая схема. Дальше по ходу нашего иссле- дования мы должны будем еще очень много цитировать авторов рассматриваемого направления. Надо надеяться, читатель сможет тогда более ясно почувствовать дух этих работ и тот тон, в ко- тором они написаны. Такая энергичная литературная деятельность с четко очер- ченными взглядами отражает, несомненно, настроения гораздо бо- лее широкого круга: она выражает идеологию активного, значи- тельного течения. Это течение уже подчинило себе общественное мнение Запада. Предлагая четкие, простые ответы на центральные вопросы, связанные с нашей историей и будущим, оно в какой-то момент может оказать решающее влияние и на жизнь нашей страны. Конечно, историю движут не теории и концепции, а гораздо более глубокие и менее рациональные переживания, связанные с духовной жизнью народа и его историческим опытом. Вероятно, то отношение к истории и судьбе своего народа, те жизненные установки, кото- рые важнее всего для нашего будущего, вызревают веками, продол- жают создаваться и сейчас и хранятся где-то в глубинах душ. Но пока все эти черты национального характера, традиции, чувства не нашли выхода в сферу разума, они остаются аморфными и мало- действенными. Они должны быть конкретизированы, связаны с ре- альными проблемами жизни. С другой стороны, четкая, безапелля- ционная, ярко сформулированная схема может захватить на время сознание народа, даже будучи совершенно чуждой его духовному складу - если его сознание не защищено, не подготовлено к столкновению с подобными схемами. Поэтому так важно было бы по- нять и оценить это новое течение в области мировоззрения. Имен- но само течение и породивший его социальный слой будут предс- тавлять для нас основной интерес, а созданная им литература - привлекаться лишь как материал для его анализа. Авторы, которых мы будем цитировать, вряд ли и сейчас широко известны, а лет через 10 их, возможно, никто не будет знать. Но социальные яв- ления, отражающиеся в их произведениях, несомненно будут еще долго и сильно влиять на жизнь нашей страны. План работы таков. Изложенные выше взгляды группируются вокруг двух тем: оценка нашей истории и оценка нашего будущего. Мы разберем их, разделив по этому признаку, в двух следующих параграфах. В оставшейся части работы мы попытаемся понять про- исхождение этих взглядов: какое духовное течение и почему могло их породить? 2. ВЗГЛЯД НА РУССКУЮ ИСТОРИЮ Начать, конечно, надо с обсуждения конкретных аргументов, которыми авторы рассматриваемого направления подкрепляют свои взгляды. Такое обсуждение предпринималось уже не раз, и это об- легчает мою задачу. Приведем краткий обзор высказанных при этом мыслей. Декларируемый многими авторами тезис о "рабской душе" русского человека, о том, что в нем собственное достоинство бы- ло менее развито, чем у жителей Запада, трудно подкрепить каки- ми-либо фактами, Пушкин, например, считал, что соотношение - обратное. Мнениям приезжих иностранцев, видевших в России ази- атскую деспотию, а в ее жителях - рабов, можно противопоставить взгляды других иностранцев, поражавшихся чувству собственного достоинства у русского крестьянина или даже видевших в России "идеальную страну, полную честности и простоты", скорее всего и те и другие очень мало знали реальную Россию. Отношение к власти в московской Руси никак не совпадает с "рабским подчинением". Термин "самодержец", входивший в титул русского царя, не означал признания его права на произвол и бе- зответственность, а выражал только, что он - Суверен, не явля- ется ничьим данником (конкретно - Хана). По представлениям того времени, царь был ответственен перед Богом, религиозным и нравственными нормами, и царю, нарушающему их, повиноваться не следовало, идя, если надо, на муки и смерть. Яркий пример осуж- дения царя - оценка Грозного не только в летописях, но и в на- родных преданиях. В одном из которых, например, говорится, что "Царь обманул Бога". Так же и Петр I прослыл в народе Антихрис- том, а Алексей - мучеником за веру. Концепция "Москва - Третий Рим", сформулированная в начале XVI века псковским монахом Филофеем, отражала историческую си- туацию того времени. После флорентийской унии Византии с като- личеством и падения Константинополя Россия осталась единствен- ным православным царством. Автор призывает русского царя осоз- нать свою ответственность в этом новом положении. Он напоминает о судьбе Первого Рима и Второго (Царьграда), погибших, по его мнению, из-за отпадения от истинной веры, и предсказывает, что Русское царство будет стоять вечно, если останется верным пра- вославию. Эта теория не имела политического аспекта, не толкала Россию к какой-либо экспансии или православному миссионерству. В народном сознании (например, в фольклоре) она никак не отра- зилась. Утверждение, что идея "Третьего Рима" и революционная марксистская идеология XX века составляют единую традицию, при- надлежит Бердяеву, которого, по-видимому, особенно пленило соз- вучие Третьего Рима с Третьим Интернационалом. Но ни он, ни кто-либо другой не пытался объяснить, каким образом эта концеп- ция передавалась в течение 400 лет, никак за это время не про- являясь6 . Никакой специфической для русских ненависти к иностранцам и иностранным влияниям, которая отличала бы их от других наро- дов, обнаружить нельзя. Сильны были опасения за чистоту своей веры, подозрительность по отношению к протестантской и католи- ческой миссионерской деятельности. Здесь можно видеть известную религиозную нетерпимость, но эта черта никак уж не отличает Россию того времени от Запада, уровень религиозной терпимости которого характеризуется инквизицией, Варфоломеевской ночью и 30-летней войной. Сводить всю дореволюционную историю России к Грозному и Петру I - это схематизация, полностью искажающая картину. Это все равно что представлять историю Франции, состоящей лишь из казней Людовика XI, Варфоломеевcкой ночи, гонений на протестан- тов при Людовике XIV и революционного террора. Такая подборка выдернутых фактов ничего не может доказать. Не доказывает она и того тезиса, что революция была специфически русским явлением, закономерным следствием русской истории. И если бы это было так, то как можно было бы объяснить революцию в Китае или на Кубе, господство марксизма над умами западной интеллигенции, влияние коммунистических партий Франции и Италии? К этим аргументам, заимствованным из упомянутых выше ра- бот, прибавлю несколько своих, чтобы обратить внимание на один важный аспект вопроса. 1. Как мало отношение русского допетровской эпохи к власти походило на "рабскую покорность", "стремление думать и чувство- вать одинаково с нею", показывает Раскол, когда второстепенные, не имевшие догматического значения изменения обрядов, введенные властью, не были приняты большой частью нации, люди тысячами бежали в леса, шли на муки и смерть, самосжигание - и за 300 лет проблема не потеряла своей остроты. Интересно сравнить это с похожей ситуацией в классической стране, утвердившей принцип личной свободы и человеческих прав, - Англии, Генрих VIII скро- ил совершенно новое вероисповедание, взяв кое-что от католи- чества, кое-что от протестантизма, да еще несколько раз его пе- рекраивал, так что под конец его подданные уже и не знали хоро- шенько, во что же им надлежит верить. И вот - парламент и духо- венство оказались покорными, большинство народа приняло это со- чиненное из политических и личных соображений вероисповедание. Конечно, в Западной Европе XVI-XVII веков религиозные разделе- ния играли не меньшую роль, чем у нас, но они, по-видимому, больше сплелись с политическими и материальными интересами. Так, Р. Пайпс поражается: "Секуляризация церковных земель (в России XVIII века. - И. Ш.) - пожалуй, самая веская причина Ев- ропейской Реформации - прошла в России так спокойно, как будто речь шла о простой бухгалтерской операции". Немыслимо в России того времени было бы положение, зафиксированное Аугсбургским религиозным миром, выражавшееся формулой "куйус регио, эйус ре- лигио" (чья власть, того и религия), когда вера подданных опре- делялась их светскими властителями. Некоторые из авторов разби- раемого направления считают особенно ярким проявлением рабских черт русского национального характера - подчинение церкви госу- дарству в форме синодального управления Церкви, введенного Пет- ром I. В цитированной книге Р. Пайпса одна глава так и называ- ется: "Церковь служанка государства". А. Шрагин пишет: "Наибо- лее ярко и, так сказать, архитипически7 российская психологи- ческая предрасположенность к единогласному послушанию сказалась в подчинении церкви государству в тех формах, какие оно приняло в синодальный период". Уж им-то - историку и философу - должно быть прекрасно известно, что возникли эти формы подчинения церкви государству в протестантских странах, откуда и были точ- но скопированы Петром I, так что в них нет ничего не только "архитипического", но вообще типичного для русских. 2. Другое любопытное наблюдение связано с точкой зрения, которую высказывает Р. Пайпс. Он считает, что законодательство Николая I послужило образцом для советского, с которого в свою очередь Гитлер якобы копировал законы Третьего Рейха (!), так что законодательство николаевских времен оказывается в итоге источником всех антилиберальных течений XX века. Он прокламиру- ет даже, что значение николаевского законодательства для тота- литаризма сравнимо со значением великой хартии вольностей для демократии! Концепция Р. Пайпса, конечно, является всего лишь анекдотом, типичным, впрочем, для всей его книги, но интересно, что более внимательное рассмотрение этого вопроса приводит к выводам, прямо о б р а т н ы м тем, к которым его тянет. Вся концепция тоталитарного государства (как в монархическом, так и в демократическом его варианте), подчиняющего себе не только хозяйственную и политическую деятельность подданных, но и их интеллектуальную и духовную жизнь, была полностью разработана н а 3 а п а д е, - а не будь она столь глубоко разработана, она не могла бы найти и воплощения в жизни8 . Так, еще в XVII веке Гоббс изобразил государство в виде единого существа, Левиафана, "искусственного человека", "смертного Бога". К нему он относит слова Библии: "Нет на земле подобного ему; он сотворен бесс- трашным; на все высокое смотрит смело; он царь над всеми сынами гордости". А более конкретно, Суверен обладает властью, не ос- новывающейся ни на каких условиях. Все, что он делает, справед- ливо и правомерно. Он может распоряжаться собственностью и честью подданных, быть судьей всех учений и мыслей, в частности и в вопросах религии. К числу главных опасностей для государс- тва Гоббс относит мнения ("болезни"), что частный человек явля- ется судьей того, какие действия хороши и какие дурны, и что все, что человек делает против своей совести, является грехом. Отношение подданных к Суверену, по его мнению, лучше всего вы- ражается словами "вы будете ему рабами". В этом же веке Спиноза доказывает, что к государственной власти вообще неприменимы нравственные категории, государство принципиально не может со- вершить преступления, оно в полном праве нарушать договоры, на- падать на союзников и т. д. В свою очередь любое решение госу- дарства о том, что справедливо и несправедливо, должно быть за- коном для всех подданных. В XVIII веке Руссо разработал демок- ратический вариант этой концепции. Он полагает, что верховная власть принадлежит народу (тоже называемому Сувереном), и те- перь уже ОН образует "коллективное существо", в котором пол- ностью растворяются отдельные индивидуальности. Суверену опять принадлежит неограниченная власть над собственностью и лич- ностью граждан, он не может быть не прав и т. д. От Суверена каждый индивид "получает свою жизнь и свое бытие". Суверен дол- жен изменить "физическое существование" человека на "существо- вание частичное". "Нужно, чтобы он отнял у человека его собственные силы и дал взамен другие, которые были бы для него чужими и которыми он не мог бы пользоваться без содействия других". Что уж тут могло прибавить столь бледное на таком фоне законодательство Николая I ?! Да, можно четко проследить, как эти принципы были заимствованы в России с Запада. Положение о том, что подданные отреклись от своей воли и отдали ее монарху, который может по- велеть им все, что захочет, высказано в "Правде воли монаршей", составленной Феофаном Прокоповичем по поручению Петра. Там поч- ти дословно цитируется Гоббс со всеми основными элементами его теории, как, например, о "договоре", который заключают между собой подданные, отказываясь от своей воли и отдавая ее монар- ху. 3. "Мессианизм", то есть вера некоторой социальной группы (нации, церкви, класса, партии...) в то, что ей предназначено определить судьбу человечества, стать его спасителем, - явление очень старое. Классическим примером, от которого пошло и само название, является содержащееся в иудаизме учение о Мессии (По- мазаннике), который установит власть "Избранного народа" над миром. Такая концепция возникала в очень многих социальных дви- жениях и учениях. Марксистское учение об особой роли пролетари- ата принадлежит к традиции "революционного мессианизма", разви- вавшейся в Европе в XIX веке. Недавнее очень тщательное иссле- дование этой традиции описывает различные ее стадии (Сен-Симон, Фурье) вплоть даже до концепции "Третьего Рима" ("Рома Терцио" у Мадзини), но о России упоминает лишь в самом конце книги в связи с тем, что западный "революционный мессианизм" к концу века захлестнул и Россию. 4. Наконец тезис о том, что революция в России была пре- допределена всем течением русской истории, надо было бы прове- рить на вопросе о происхождении русского социализма, так как без этого ингредиента столь радикальное изменение всего общест- венного и духовного уклада жизни было бы невозможно - что дока- зывают многочисленные прецеденты, хотя бы наше Смутное время. Социализм же, по-видимому, не имел никаких корней в русской традиции вплоть до ХIX века. В России не было авторов типа Мора и Кампанеллы. Радикальное сектантство, которое в Западной Евро- пе было питательной средой социалистических идей, в России иг- рало гораздо меньшую роль, и лишь в исключительно редких случа- ях в еретических учениях встречаются взгляды, которые можно бы- ло бы считать предшественниками социалистических концепций (например, пожелание общности имущества). Там более это отно- сится к попыткам воплотить такие взгляды в жизнь: ничего хоть отдаленно напоминающего "Мюнстерскую коммуну" в России не было. Другой источник, в котором можно было бы искать зародыши социа- листических идей - народные социальные утопии, - тоже не дает ничего, на что могла бы опереться социалистическая традиция. Они поражают своей мягкостью, отсутствием воинственной агрес- сивности. Это осуждение Зла, противопоставление Правды - Крив- де, мечты о "царстве Правды", призывы к братству всех людей во Христе, провозглашение любви высшим законом мира. В Россию социализм был полностью привнесен с Запада. В ХIХ веке он настолько однозначно воспринимался как нечто иностран- ное, что, говоря о современных ему социалистических учениях, Достоевский часто называл их "французский социализм". И осново- положниками движения являются два эмигранта - Бакунин и Герцен, начавшие развивать социалистические идеи только после того, как эмигрировали на Запад. Зато западное общество нового, постре- нессансного типа родилось с мечтой о социализме, отразившейся в "Утопии" Мора, "Городе Солнца" Кампанеллы и целом потоке социа- листической литературы. Таким образом, многие явления, которые авторы рассматрива- емого направления объявляют типично русскими, оказываются не только не типическими для России, но и вообще нерусскими по происхождению, занесенными с Запада: это как бы плата за вхож- дение России в сферу новой западной культуры. Подобных аргументов можно было бы привести гораздо больше, но, вероятно, и этих достаточно, чтобы дать оценку разбираемой нами концепции: ОНА ПОЛНОСТЬЮ РАССЫПАЕТСЯ ПРИ ЛЮБОЙ ПОПЫТКЕ СО- ПОСТАВИТЬ ЕЕ С ФАКТАМИ. Обратим внимание еще на одну черту рассматриваемых нами произведений: их равнодушие к фактической стороне дела, исполь- зование удивительно легковесных аргументов, так что минутное размышление должно было бы сделать для авторов очевидной их не- состоятельность. Например, Померанц приводит в качестве примера того, как русская душа "упивалась жестокостью власти", "Повесть о Дракуле", распространявшуюся в списках в ХVI веке, в то время как она посвящена обличению жестокости, в некоторых списках Дракула называется диаволом. В одной из работ, посвященных кри- тике подобной концепции, указывается на это обстоятельство. Но в появившейся позже самиздатской "антикритике" Померанц заявля- ет, что он и не особенно настаивает на своей трактовке повести. Зато, говорит он, ему был известен один автор, подписывавший свои самиздатские произведения псевдонимом "Скуратов". Так что приверженность русских жестокой власти все равно доказана! Из одного рассуждения Р. Пайпса следует, что он полагает, будто в Московской Руси не существовало частной собственности! В другом месте своей книги он приводит пословицу "Чужие слезы - вода" как доказательство "жестокого цинизма" и эгоизма русских крестьян. По-видимому, он понял ее не как осуждение эгоизма, а как нравственную максиму. Он же утверждает, что в допетровской Руси не было школ и подавляющее большинство служилого сословия было неграмотным. А ведь еще в 1892 году А. И. Соболевский пи- сал: "Мы привыкли думать, что среди русских того времени (ХV-ХVII вв.) было очень немного грамотных, что духовенство бы- ло малограмотно, отчасти безграмотно, что в высшем светском сословии грамотность была слабо распространена, что низший класс представлял безграмотную массу". Он приводит многочислен- ные подсчеты, из которых вытекает, что белое духовенство было поголовно грамотно, среди монахов процент грамотных был не ниже 75, среди землевладельцев не ниже 50, среди посадских - 20, среди крестьян (в ХVII в.) - 15, по всей стране было много "училищ" для обучения грамоте. Как полагает Д. С. Лихачев, уро- вень грамотности в России ХVII в. во всех слоях населения был не ниже, чем на Западе. И вот предрассудок, опровергнутый 90 лет назад, сейчас повторяет ведущий специалист США по русской истории! Особенно много таких мест в работах А. Янова (может быть, по той причине, что он чаще привлекает конкретные аргументы, в то время как другие авторы в основном ограничиваются деклараци- ями), Так, он полагает, что "Архипелаг ГУЛАГ" - постоянный спутник русской истории, периодически в ней проявляющийся, и в качестве даты его предшествующего явления указывает 1825 год. Сначала даже не поймешь, что речь идет о восстании декабристов - попытке вооруженного свержения правительства и убийства царя (а по некоторым планам - истребления всего царского дома), ког- да был убит генерал-губернатор Петербурга Милорадович - а в ре- зультате были казнены 5 человек и около ста сосланы. При том, что в это же время в Испании, Неаполе, Сицилии, Пьемонте и Лом- бардии были совершены такие же попытки военных переворотов (1820-1823 гг.), сопровождавшиеся после подавления такими же казнями. В Англии в 1820 году был раскрыт заговор Тистельвуда, ставивший себе целью убийство членов кабинета. Пятеро руководи- телей заговора были казнены, остальные участники сосланы на ка- торгу в колонии. Так что ничего типичного для русской истории здесь вообще нет. Не "отсталая" Россия, а "передовая" Франция показывала, как надо расправляться с подобными возмущениями! - тысячи расстрелянных после подавления восстания в Париже в 1848 году, десятки тысяч - после подавления Парижской коммуны. Или желая показать, что даже самые на первый взгляд невин- ные русские национальные течения, вроде славянофильства, приво- дят к черносотенству и погромам, он рассматривает для доказа- тельства в качестве последователей славянофилов только Дани- левского, Леонтьева, третьеразрядного публициста начала этого века Шакапова и очень темного интригана В. И. Львова (которого он почему-то называет князем), обер-прокурора Синода во Времен- ном правительстве, эмигрировавшего, потом вернувшегося и под конец вступившего в "Союз воинствующих безбожников". Но если он счел бы, что идеи славянофилов развивал Достоевский - как писа- тель, Соловьев - как философ, Тихомиров - как публицист, А. Ко- шелев, Ю. Самарин и другие деятели эпохи реформ, а позже Д. Ши- пов - как политики, то картина получилась бы совсем другая, в еще при одном подборе - третья. Вот прием, при помощи которого можно доказать решительно все, что желательно! Обсуждая вопрос о приемлемости для России демократической формы правления, Янов отводит указания на некоторые недостатки этого строя тем, что "демократия как политическое изобретение - еще ребенок. Ей не 1000 лет, а едва 200". Трудно себе предста- вить человека, рассуждающего об истории и не слыхавшего о де- мократии в Греции, Риме или Флоренции, не читавшего посвященных ей страниц Фукидида, Платона, Аристотеля, Полибия, Макиавелли! Наконец - уже совсем курьез - Белинского Янов относит к "клас- сикам славянофильства"! За такой ответ школьник получает двой- ку, а пишет это кандидат философских наук и ныне профессор уни- верситета Беркли. Мы поневоле приходим к вопросу, от ответа на который зави- сит все дальнейшее направление наших размышлений: интересует ли вообще истина этих авторов? Вопрос неприятный: существуют "пра- вила игры", согласно которым следует обсуждать аргументы, в не добросовестность и мотивы оппонента. Столь опостылела постанов- ка вопросов: "Кому это выгодно?", "На чью мельницу льет во- ду?.." Но с другой стороны, дискуссия с авторами, которых ни факты, ни логика не интересуют, действительно превращается в какую-то игру. Поэтому прежде чем идти дальше, давайте проверим наши сомнения еще на одном примере: на утверждении, встречаю- щемся почти во всех разбираемых работах, - о жестокости, вар- варстве, специфическом якобы для всей русской истории. Как будто существовал народ, который в этом нельзя упрек- нуть! Ассирияне покрывали стены завоеванных городов кожами их жителей. В Библии читаем: "И предали заклятию все, что в городе, и мужей, и жен, и молодых, и старых, и волов, и овец, и ослов, [все] истребили мечом". (Кн. Иисуса Навина, VI, 20) И о царе Давиде: "А народ живший в нем, он вывел, и положил их под пилы, под железные молотилки, под железные топоры, и бросил их в об- жигательные печи. Так он поступил со всеми городами Аммонитски- ми". (2-я книга Царств, ХII, 31) И светлые, прекрасные эллины во время междоусобных войн уничтожали население целых городов (по их масштабам - госу- дарств): всех мужчин убивали, а женщин и детей продавали в рабство. И так идет через всю Историю: не только в темные сред- ние века, но и в эпоху торжества разума. Кромвель уничтожил треть населения Ирландии, и только восстание в Шотландии поме- шало ему осуществить первоначальный план - покончить с ирланд- цами как нацией. В США благочестивые пуритане истребляли индей- цев, как волков: была назначена плата за скальп. А работоргов- ля, в которой участвовали короли, которую парламенты защищали, ссылаясь на права человека, и которая стоила Африке 100 миллио- нов жизней! А французская революция, число жертв которой неко- торые современники оценивали в 1 миллион - это когда все насе- ление Франции составляло 28 миллионов! И наконец Гитлер! Конеч- но, много жестокости было и в нашей истории, но ведь нужно со- вершенно позабыть о добросовестности, чтобы приписывать русским жестокость как какую-то специфическую черту! Нет, кажется, ни одного из названных выше авторов, который не помянул бы с тор- жеством опричнину! Но современный историк, специально исследо- вавший число жертв опричнины, пишет: "Традиционные представле- ния о масштабах опричного террора нуждаются в пересмотре. Дан- ные о гибели многих десятков тысяч человек крайне преувеличены. По синодику опальных, отразившему подлинные опричные документы, в годы массового террора было уничтожено около 3-4 тысяч чело- век". (Речь идет, конечно, о числе убитых. Голод, эпидемии, на- беги крымцев и бегство от непосильных поборов уменьшили населе- ние Центральной России на сотни тысяч человек.) А в Варфоломе- евскую ночь, близкую по времени, за несколько дней было истреб- лено больше народа (в Париже и провинции). Русскую историю авторы рассматривают исключительно в плос- кости современного сознания, полностью игнорируя требования ис- торизма. А ведь все они - люди с гуманитарным образованием, факты, которые мы выше напомнили, должны быть большинству из них прекрасно известны. Приходится признать, что мы имеем здесь дело не с искренними попытками понять смысл русской истории, не с "историософскими размышлениями". Перед нами деятельность со- вершенно другого типа: это журналистская публицистика, пропа- ганда, стремящаяся внушить читателю некоторые заранее заданные мысли и чувства. Но тогда ее и надо исследовать как пропаганду. А всякая пропаганда имеет определенную цель. Мы приходим к важ- нейшему вопросу: какова же ЦЕЛЬ всей этой литературы, зачем по- надобилось внушать читателям взгляд, согласно которому русские - это народ рабов, всегда преклонявшихся перед жестокостью и пресмыкаюшихся перед сильной властью, ненавидевших все чужое и враждебных культуре, а Россия - вечный рассадник деспотизма и тоталитаризма, опасный для остального мира? Можно было бы и не ломать голову над этим вопросом, если бы мы имели дело просто с эмигрантскими эмоциями. Но дальше мы убедимся, что это не так. Мы просто видим надводную часть айс- берга: то, что рассматриваемая литература в своем большинстве опубликована на Западе, объясняется только тем, что там публи- ковать безопаснее и легче. А сами эти настроения уходят корнями сюда, да и здесь они проявляются, хотя и не так прямолинейно. Ведь надо отдать себе отчет в том, что если эта концепция впи- тается в национальное сознание, то это будет равносильно духов- ной смерти: народ, ТАК оценивающий свою историю, существовать не может. Мы имеем здесь дело с каким-то явлением, которое нас, жителей этой страны, кровно затрагивает. 3. ПЛАНЫ ДЛЯ РОССИИ Ответить на вопрос, поставленный в конце предшествующего параграфа, поможет рассмотрение второй группы взглядов, разви- ваемых авторами интересующего нас направления. Как оценивается сегодняшнее положение страны и какие пути предлагаются на буду- щее. Если верно высказанное нами предположение, что интерес и к Древней Руси, старцу Филофею, Грозному, Пересвету и т. д. опре- деляется не склонностью авторов к историческим исследованиям, а какими-то очень злободневными интересами и чувствами, то оче- видно, что их суждения о современности должны особенно прояс- нить их мотивы. Все высказываемые здесь точки зрения концентрируются в ос- новном вокруг двух положений: опасность, недопустимость влияния русского национального начала на жизнь государства и необходи- мость точно следовать образцу современных западных демократий в построении общества. Авторы очень болезненно и резко реагируют на любые попытки взглянуть на жизнь с русской национальной точки зрения, то есть подойти к сегодняшним проблемам с точки зрения русских духовных и исторических традиций. "...Не национальное возрождение, а борьба за свободу и ду- ховные ценности должна стать центральной творческой идеей наше- го будущего", (Горский, псевдоним.) Тот же автор предупреждает: "Новое национальное сознание должно строиться не на бес- сознательном патриотизме..." (как оно, по-видимому, строилось у 20 миллионов сложивших свою голову в последней войне). Опасным соблазном автор считает размышление о СМЫСЛЕ существования Рос- сии, то есть саму презумпцию ОСМЫСЛЕННОСТИ русской судьбы. С осуждением он говорит: "Русский человек, если он только способен самостоятельно мыслить, до сих пор мучается вопросом: что такое Россия? в чем смысл ее существования? каково ее назначение и место во Всемир- ной истории?" (Интересно, что по смыслу этой фразы сам "Горс- кий" себя к числу "русских людей", не крайней мере "самостоя- тельно мыслящих", не относит!) К анонимным авторам, выступившим в "Вестнике РСХД", э 97 ("Горский" и др.), с большим сочувствием относится Янов. Он считает даже, что будущее России в значительной степени зависит от того, какую политическую ориентацию примет движение "Русско- го Православного Ренессанса". Здесь он различает два направле- ния: одно, близкое ему по духу, к которому относятся упомянутые авторы, он называет "либерально-экуменическим". Трудно вложить в этот осторожный и деликатный оборот речи другое содержание, кроме - безнациональное. Да и в предисловии к другой книге Яно- ва Бреслауер подчеркивает, что симпатии Янова - на стороне КОС- МОПОЛИТИЧЕСКОЙ прослойки советского общества. Нужно как-то наз- вать и другое направление в "Православном Ренессансе", по смыс- лу оно НАЦИОНАЛЬНОЕ, но тут Янов не выдерживает роли профессо- ра, беспристрастно анализирующего интересный социальный фено- мен, его прорывает: оно - "ТАТАРСКИ-МЕССИАНСКОЕ" и угроза "ми- ровому политическому процессу". В этом противопоставлении Янов видит основную проблему современной советской жизни: "решающий водораздел проходит меж- ду националистами и ненационалистами". Излишне оговаривать, что "национализм" имеется в виду не армянский, литовский или ев- рейский, а только русский. И очевидно, по какую сторону водо- раздела стоит автор. Более того, он обвиняет своих противников в том, что если бы реализовались их идеи о будущем России, то там не оказалось бы места АНТИРУССКОЙ ОППОЗИЦИИ! Не берусь су- дить, справедливо ли это обвинение, но уж очень ярко оно де- монстрирует заботы автора. С предельной отчетливостью концепции Янова проявляются в его полемике с самиздатским журналом "Вече", выходившим в нача- ле 70-х годов. Как иллюстрацию "слепого отказа видеть происхо- дящее" цитирует он статью из этого журнала: "Даже проблема гражданских прав в СССР МЕНЕЕ важна в данную историческую мину- ту, чем проблема гибнущей русской нации". Поучительно дать себе отчет в позиции самого Янова. Если эта точка зрения не верна и "проблема гибнущей русской нации" является менее важной, то что же произойдет, если мы сконцентрируем усилия на более важной проблеме, а нация погибнет? (В цитированной статье утверждает- ся, что численность русских сокращается.) За чьи же права тогда бороться? Уж конечно - не за права русских! Наконец эта проблема обсуждается еще раз на более высоком уровне. По поводу одной самиздатской статьи Янов пишет: "Рискуя профанировать метафизический энтузиазм статьи, сформулируем просто ее смысл: человечество квантуется, так ска- зать, не на отдельные индивидуальности, как до сих пор наивно полагало "гуманистическое сознание", но на нации". Однако "профанирование метафизического энтузиазма" здесь совсем ни при чем, то, что делает Янов, называется гораздо про- ще: подмена одной мысли другою. В отрывке из обсуждаемой статьи, который Янов сам приводит перед цитированным выше мес- том, говорится: "нации - ОДИН из уровней в иерархии Христианс- кого космоса.." (выделено мною. - И. Ш.), то есть, если пользо- ваться терминологией Янова, человечество квантуется И НА НАЦИИ. Обратная точка зрения, которой, по-видимому, придерживается Янов, заключается в том, что человечество квантуется ТОЛЬКО НА ОТДЕЛЬНЫЕ ЛИЧНОСТИ, а не на нации. Точка зрения не новая. Чело- вечество, распыленное (или "квантованное") на ничем друг с дру- гом не связанные индивидуумы, - таков, по-видимому, идеал Яно- ва. Но существует и еще более радикальное направление мысли. Вместо того чтобы бороться с национализмом, предупреждать о его опасности - утверждается, что спора и вести-то не о чем, так как НАРОДА ВООБЩЕ НЕТ. Мы уже приводили утверждение: "народ оказался мнимой величиной" ("Горский"). Особенно подробно и с любовью эту мысль развил Померанц: "Народа больше нет. Есть масса, сохраняющая смутную па- мять, что когда-то она была народом и несла в себе Бога, а сей- час совершенно пустая. Народа, в смысле народа-богоносца, источника духовных цен- ностей, вообще нет. Есть неврастенические интеллигенты - и мас- сы. В нашей стране остались только следы народа, как следы снега весной. То, что у нас обычно называют народом, совсем на народ, а мещанство". Итак, если в прошлом у русского народа не было истории, то в настоящем нет уже и русского народа... Эти мысли естественно вытекают из концепций, рассмотренных в предшествующем параграфе. В русской истории авторы не видят ничего, кроме тирании, раболепия и бессмысленных, кровавых су- дорог. Померанц разъясняет: "Так в России вообще делается история. Русский народ тре- пещет и пятится перед грозным самодержцем, который его режет на части, как Иванушку, и спекает заново. Потом, когда спечется - признает хозяина своим и служит верой-правдой". Или в поэтической форме Галич: Что ни год - лихолетье, Что ни враль - то мессия. Если принять этот взгляд, то действительно попытка строить будущее на основе ТАКИХ традиций может кончиться лишь еще одной катастрофой. Мнение одного из авторов, что "Россия не имела ис- тории", другие, может быть, отклонили бы как полемическое преу- величение, но по существу все их взгляды приводят к этому выво- ду: Истории, как того чрева, в котором вынашивается будущее на- рода, Россия, согласно их точке зрения, не имела. На чем же тогда строить будущее этой страны? Ответ дает второй основной тезис, выдвигаемый рассматриваемой нами литературой: на основе чужого опыта, заимствуя как образец современную западную много- партийную демократию. Именно то, что это опыт чужой, не вырас- тающий органически из русской истории, делает его привлекатель- ным, так как дает гарантию, что он не заражен теми ядами, кото- рыми пропитано, по мнению авторов, все наше прошлое. Наоборот, поиски какого-то своего пути неизбежно вызовут, как они полага- ют, цепь новых катастроф. Янов, например, считает это основным вопросом, "который сейчас, как и много поколений назад, разде- ляет русское диссидентское движение - является ли Россия евро- пейской страной, или для нее существует особый, собственный путь развития..." Таким образом, именно ПОИСК собственного пути (конечно, без ограничения его направления, так что, в частности, резуль- татом мог бы оказаться и какой-то собственный вид демократии) здесь отклоняется. Причина в том, что, по мнению авторов, вооб- ще существуют лишь два решения, выбор возможен лишь из двух ва- риантов: современная демократия западного типа или тоталита- ризм. Говоря о том же основном вопроса, что и в цитированном только что отрывке, Янов спрашивает: "Не заключается ли он в поисках альтернативы для европейс- кой демократии? И не приводит ли такой поиск неизбежно даже са- мых благородных и честных мыслителей в объятия авторитаризма, ибо никакой "особой" русской альтернативы демократии в истории до сих пор не было известно. Далее, не ведет ли логика борьбы против демократии (как доктрины и как политической реальности) в конце концов к оправданию самых крайних, тоталитарных форм авторитаризма?" Отметим эту характерную черту, которая будет дальше полез- на для анализа взглядов наших авторов: они предлагают выбор только из двух возможностей или "европейской демократии", или "авторитаризма", да еще в его "самых крайних тоталитарных" фор- мах. Вряд ли реальная жизнь укладывается в столь упрощенную схему. В обществе действовало и действует столько сил: монархи- ческая власть, аристократия, буржуазия и другие сословия, цер- ковь или церкви, корпорации, партии, национальные интересы и т. д. и т. п., что из их комбинаций способен возникнуть (и все время возникает) непрерывный спектр государственных форм, а не те две его КРАЙНИЕ точки, между которыми нам предлагается выби- рать. И часто тот механизм, при помощи которого формируется го- сударственная власть, оказывается далеко не самым важным приз- наком общества. Иначе мы должны были бы признать родственными Римскую империю в "Золотой век Антонинов" и китайскую империю Цинь Ши Хуан Ди с ее всеобщим рабством, круговой порукой и сож- жением книг. В нашем веке однопартийные государства - и совре- менней Югославия, и Кампучия при красных кхмерах, а многопар- тийные - и ЮАР, и Швейцария. Тот строй, который существовал в Англии, когда она победила Людовика ХIV, выдержала четверть ве- ка войн с революционной Францией и Наполеоном, стала "мастерс- кой Европы" и образцом свободного общества, - был столь отличен от современной демократии, что вряд ли разумно объединять их одним термином. Он опирался на очень ограниченное избирательное право. Парламент состоял из лиц, тесно связанных общими интере- сами и даже родством, дискуссии в нем носили технический харак- тер, и демагогия, стремлание влиять на общественное мнение не играли заметной роли. Зомбарт сравнивает его с советом акцио- нерной компании, где обсуждается, как вести предприятие, в ус- пехе которого все одинаково заинтересованы и в делах которого все более или менее хорошо осведомлены. Большинство членов пар- ламента фактически назначалось крупными землевладельцами, а часто места и покупались. И тем не менее суд Истории показал, что этот парламент в какой-то мере получил поддержку народа. Точно так же, как в 1912 году русский народ, по-видимому, еди- нодушно поддержал самодержавную власть, а американский народ во вьетнамской войне, потребовавшей от него сравнительно небольших жертв, отказался поддерживать правительство, выбранное по всем канонам западной демократии. И как оценить, кто в большей мере выразил волю американского народа: партийная машина, выдвинув- шая президентов Кеннеди, Джонсона и Никсона, которые вели вьет- намскую войну, или левые круги, опирающиеся на средства массо- вой информации, которые добились отставки президента и капиту- ляции в этой войне? Здесь возникает очень глубокая проблема. Поиски лучшего пути для выявления воли народа молчаливо предполагают, что та- кое понятие, как "воля народа", существует и всеми одинаково толкуется. А именно это предположение, которое почти не обсуж- дается, требует тщательного анализа. Говоря современным научным жаргоном, народ - это "большая система". Но далеко не всякая большая система обладает свойством, которое можно было бы наз- вать "волей". Например, заведомо им не обладает сколь угодно сложная вычислительная машина; совершенно не ясно, можно ли его приписать живой природе в целом или отдельному виду или биоце- нозу - и только в отношении индивидуального человека или высших животных наличие воли не вызывает у нас сомнения. В реальной жизни народ проявляет себя не путем формулирования своей воли, а восстаниями или подъемом хозяйственной активности, ростом или падением рождаемости, взлетом культуры или распространением ал- коголизма и наркомании, стойкостью и жертвенностью на войне или легкой капитуляцией. Именно бесчисленная совокупность таких признаков и показывает, здоров ли народный организм. Выработать наиболее органичную для данного народа и в данный момент его истории форму государственного устройства - это, конечно, необ- ходимое условие здорового существования народа. Но далеко не единственное и зачастую не самое важное. Что касается демократии западного типа, которую столь нас- тойчиво предлагают разбираемые авторы в качестве универсального решения всех общественных проблем, то в ее современном состоя- нии она вызывает ряд сомнений, которые надо было бы тщательно обсудить, прежде чем рекомендовать ее безоговорочно в качестве единственного решения наших проблем. Назовем некоторые из них. 1. Этот строй, по-видимому, не является таким уж естест- венным. Переход к нему обычно был связан с мучительным и крова- вым катаклизмом: очевидно, необходимо какое-то насилие над ес- тественным историческим процессом. Такова была гражданская вой- на в Англии. Во Франции гражданская война и террор были только началом. Почти столетие после этого страну трясло как в лихо- радке: наполеоновские войны, революции, Вторая империя, Комму- на. У нас попытка введения этого строя в феврале 1917 года не оказалась успешной. В Германии такая попытка, осуществленная в Веймарской республике, в качестве реакция привела к победе на- ционал-социализма. (Такой адепт демократии, как Черчилль, в своих мемуарах высказывает мнение, что судьба Германии была бы иной, если бы в 1918 году была сохранена монархия.) Можно ли сейчас идти на риск еще одного подобного катак- лизма в нашей стране? Есть ли шанс, что она его переживет? А в то же время наши авторы предлагают этот путь с легкостью, кото- рая вызывает подозрение, что такие опасения их совершенно не заботят. 2. Основоположники западной либеральной мысли (например, Монтескье и авторы американской конституции) исходили из кон- цепции ограниченной власти. Эта концепция своими корнями уходит в религиозное средневековое мировоззрение. В эпоху абсолютизма было развито учение о неограниченной власти - сначала о власти неограниченного монарха, а потом о неограниченном народовластии (ср. мысли Гоббса, Спинозы и Руссо, цитированные в предыдущем параграфе). Ограничения власти пытались добиться на основе принципа разделения властей: когда, например, законодательство неподвластно конституционному монарху или судебная власть - во- ле народа. Но чтобы такая система функционировала, необходима сила, ограничивающая все эти власти, а для этого в обществе должны существовать часто незаписанные и даже неосознанные нор- мы поведения, традиции, моральные и религиозные принципы, кото- рые в шкале ценностей занимают более высокое место, чем автори- тет любой власти, так что противоречащие им действия власти воспринимаются как незаконные. Это и есть единственный надежный путь ограничения власти в ее принципе. Отсутствие таких ценнос- тей, стоящих выше авторитета власти, автоматически порождает общество тоталитарного типа. Именно поэтому основанные на неог- раниченном народовластии государства так легко порождают тота- литаризм: в Германии Веймарская республика или во Франции власть Учредительного собрания в 1789-1791 гг. Эта закономер- ность была замечена очень давно. Платон писал, что демократия вырождается в тиранию. Как он, так и Аристотель полагали, что неограниченное народовластие вообще нельзя считать формой госу- дарственного строя. Эдмунд Берк, наблюдавший начальный этап французской революции, писал, что неограниченная демократия столь же деспотична, как и неограниченная монархия. Современные же западные демократии целиком основываются на принципе неогра- ниченного народовластия: любое решение, принятое большинством населения, - законно. (Этот дух уловили и разбираемые нами ав- торы: например, во введении к сборнику "Демократические альтер- нативы" прокламируется "демократия в правовой области", то есть подчинение права решению большинства.) В этом многие либераль- ные критики современной демократии видят признак ее упадка, не- удачу предпринятой 200 лет тому назад попытки построить свобод- ное общество на принципах народовластия. Сейчас, по их оценке, в западном обществе свободы существуют в силу инерции, а не как следствие принципов, на которых это общество построено. 3. Авторы рекомендуют демократию западного типа в качестве альтернативы однопартийному коммунистическому государству. Но способна ли она быть такой альтернативой? Ведь не по волшебству же будет один уклад заменен другим, очевидно, предполагается какая-то конкуренция. А способен ли демократический строй в современной его форме на такую конкуренцию? Все больше западная демократия уступает и уступает своему антагонисту. Если часть человечества, населяющая страны с однопартийной коммунистичес- кой государственной системой, составляла 7,5 процента в 1920 году и 8,5 процента в 1940 году, то в 1960-м она составила бо- лее 45 процентов, а сейчас составляет не меньше половины. И ведь процесс шел только в одном направлении! Давно прошло вре- мя, когда западные демократии были динамичной силой, когда чис- ло стран, следовавших по этому пути, росло, да и другим они на- вязывали свои принципы. Теперь - все наоборот! Из вновь возни- кающих государств почти ни одно не избрало государственный строй западного типа. А в самих западных демократиях все растет число противников их государственной системы. Сторонники же ее обычно прибегают к тому аргументу, что как она ни плоха, ос- тальные - еще хуже. Такой аргумент вряд ли может вдохновить ко- го-либо на защиту этого строя. 200 лет назад так не говорили! Если же привлечь к сравнению античную демократию, то мы увидим, что она - недолговечная форма. 200 лет - это предельный срок ее жизни. Но как раз столько и существует многопартийная демокра- тия в Западной Европе и США. По всем признакам многопартийная западная система - уходящий общественный строй. Ее роль в Исто- рии можно оценить очень высоко: она принесла с собою гарантию внутреннего мира, защиту от правительственного террора (но не от "красных бригад"), рост материального благосостояния (и уг- розу экологического кризиса). Но вернуть к ней все человечество так же безнадежно, как мечтать о возврате к Православному царс- тву или Киевской Руси. История явно перерабатывает этот строй во что-то новое. Можно попытаться повлиять на то, во что и ка- кими путями он будет перерабатываться, но повернуть этот про- цесс вспять - безнадежно. А между тем есть ли у самих-то разбираемых нами авторов определенное представление о той "западной демократии", которую нам предлагают взять или отклонить в готовом виде, не разрешая обсуждать возможные ее варианты и альтернативы? Из их произве- дений как будто следует, что у них это представление весьма расплывчато. Часто кажется, что они имеют в виду классическую форму многопартийной демократии, вроде существующей сейчас в США. (Например, Шрагин и Янов.) Но вот, например, Краснов-Леви- тин9 желает ввести "полное имущественное равенство", а Л. Плющ10 утверждает, что государственное планирование должно сох- раниться вплоть до достижения коммунизма: но ведь таких целей современная западная демократия себе отнюдь не ставит! Более того, Плющ пишет: "Я не понимаю Вас, если Вы не сочувствуете террористам, уничтожающим палачей своего народа, индивидуальный террор амо- рален, если он направлен против невинных людей". Нельзя же предположить у автора такой степени интеллекту- альной недоразвитости, чтобы он не задался вопросом: КТО будет разделять на "невинных" и "виновных"? До сих пор террористы ни- когда не прибегали к третейскому суду, а вершили его сами. Ве- роятно, баскские террористы (пример которых с сочувствием при- водит Плющ), стреляя в полицейского, считают, что он виновен если не лично, то как представитель виновного государства. Но ведь и любой классовый или расовый террор основывается на таких взглядах. Очевидно, здесь мы имеем, правда еще робкую, апологию политического террора, а тогда как это связать с идеалами за- падной демократии? Да и большинство авторов сборника "Демокра- тические альтернативы" высказывают свою приверженность социа- лизму, и заканчивает сборник документ "Российские демократичес- кие социалисты за рубежом". Перед нами, очевидно, какие-то дру- гие демократы: социалистические. Но это уже не современная за- падная демократия, в некая АЛЬТЕРНАТИВА ей, то есть как раз то, против чего так страстно борется Янов. Как же тогда понять его участие в этом сборнике? Если он считает таким решающим аргу- ментом, что "никакой особой русской альтернативы демократии в истории до сих пор не было известно", то не должен ли он был прежде всего обратиться с этим аргументом к своим единомышлен- никам и соавторам по сборнику, ибо ведь уж синтез-то демократии западного типа с социализмом (например, с "полным имущественным равенством") в истории безусловно до сих пор не был известен? Так что, по-видимому, не тяготение к демократии, понимае- мой ими весьма неоднозначно, объединяет этих авторов. А дейс- твительно общее у всех у них - раздражение, возникающее при мысли, что Россия может ИСКАТЬ какой-то СВОЙ путь в истории, стремление всеми средствами воспрепятствовать тому, что народ пойдет по пути, который он сам выработает и выберет (конечно, не при помощи тайного голосования, а через свой исторический опыт). Это мечта о превращении России в механизм, робота, ли- шенного всех элементов жизни (исторических традиций, каких-либо целей в будущем) и управляемого изготовленной за тридевять зе- мель и вложенной в него программой... Демократия же играет роль такой "программы", "управляющего устройства", никак органически со страной не связанного. Так что если сделать фантастическое предположение, что авторы обратились бы со своими идеями к аме- риканцам, то от них они должны были бы требовать безоговорочно- го принятия абсолютной монархии. Та же схема, то же представление о призрачности нашей жиз- ни, являющейся лишь бледным отражением реальной, западной жиз- ни, принимает уже несколько гротескный характер в статье Поме- ранца в сборнике "Самосознание". Трактуя развитие культуры ВСЕХ стран мира, кроме Англии, Голландии, Скандинавии и Франции, лишь как СКОЛОК с культуры этих последних, автор подчеркивает, какие искажения, выпадения целых этапов и слияние нескольких в один при этом происходят. Но не пытается обсудить свою аксиому. А ведь если бы он взял за аксиому, что европейская поэзия - ис- каженное копирование персидской, то, вероятно, должен был бы прибегнуть к еще более остроумным конструкциям, чтобы объяс- нить, почему Фирдоуси, Омар Хайям и Хафиз так искаженно отража- ются в виде Данте, Гете и Пушкина11 . В несколько упрощенной, но зато очень яркой форме все эти вопросы - и планы для будущего России, и их национальный аспект - предстают в теории, которую выдвинул Янов и изложил в ряде статей и в двух книгах. В классическом духе "анализа расстанов- ки классовых сил" он делит наше общество на два слоя - "истеб- лишмент" и "диссидентов". Каждый из них порождает как "левое", так и "правое" течение. Все свои надежды автор возлагает на "левых". "Истеблишментарная левая" (термин автора!) состоит из "партийной аристократии", или "элиты", и "космополитических ме- неджеров". Она нуждается в реконструкции и "модернизации их ар- хаической идеологии", а для этого - в союзе с "самыми блестящи- ми умами России, которые сейчас концентрируются в диссидентском движении", то есть с "диссидентской левой". Для этого необходи- мо преодолеть "эгалитарный и моральный максимализм интеллиген- ции" и "высокомерную нетерпимость интеллектуально и этически ущербного нового класса". Но - и тут автор подходит к централь- ному пункту своей концепции - ЭТОГО ОНИ СДЕЛАТЬ САМИ НЕ В СОС- ТОЯНИИ. "Однако это противоречие зашло так далеко, что его разре- шение невозможно без арбитра, авторитет которого признан обеими сторонами. Западное интеллектуальное общество может служить та- ким арбитром. Оно может выработать точную и детальную програм- му, чтобы примирить все позитивные социально-политические силы СССР, - программу, которая их объединит для нового шага впе- ред..." Вот это и есть секрет Янова, его основная концепция. И чтобы выразить ее понятнее, автор предлагает в качестве модели - ОККУПАЦИЮ: "Это предприятие грандиозной, можно сказать, исторической сложности. Однако оно по существу аналогично тому, с которым столкнулся "мозговой трест" генерала Макартура в конце второй мировой войны12 . Было ли правдоподобно, что автократическая Япония может быть преобразована из опасного потенциального врага в дружелюб- ного партнера по бизнесу без фундаментальной реорганизации ее внутренней структуры? Тот же принцип приложим к России..." Тот слой, на который это "грандиозное предприятие" будет опираться внутри страны, Янов тоже характеризует очень точно, приводя в качестве примера - героя одной сатирической повести. Речь идет о паразите, не сохранившем почти никаких человеческих черт (кроме чисто внешних), вся деятельность которого направле- на на то, чтобы реальная жизнь нигде не пробивалась через прег- раду бюрократизма. Настоящая жизнь для него - это поездки на Запад и покупки, которые он оттуда привозит. Его мечта - при- везти из Америки какой-то необычайный "стереофонический уни- таз". Предположим, что он хочет стереофонический унитаз, - рас- суждает Янов, - правдоподобно ли, что он хочет мировой войны?" Этой картине не откажешь в смелости: духовная (пока) окку- пация "западным интеллектуальным сообществом", которое стано- вится нашим арбитром и учителем, опираясь внутри страны на слой "космополитических менеджеров", снабжаемых за это в изобилии стереофоническими унитазами! Ее можно принять как лаконичное и образное резюме идеологии рассматриваемого нами течения. 4. МАЛЫЙ НАРОД Взгляды, рассмотренные в двух предыдущих параграфах, сли- ваются в единую систему. Более того, в основе их лежит целая философия истории - особый взгляд на характер исторического процесса. Речь идет о том, является ли история органическим процессом, сходным с ростом живого организма или биологической эволюцией, или же она сознательно конструируется людьми, подоб- но некоторому механизму. Иначе говоря, вопрос о том, как восп- ринимать общество - организмом или механизмом, живым или мерт- вым. Согласно первой точке зрения, человеческое общество сложи- лось в результате эволюции "норм поведения" (в самом широком смысле: технологических, социальных, культурных, моральных, ре- лигиозных). Эти "нормы поведения", как правило, никем созна- тельно не изобретались, но возникли как следствие очень сложно- го процесса, в котором каждый новый шаг совершается на основе всей предшествующей истории. Будущее рождается прошлым, Истори- ей, совсем не по нашим замыслам. Так же, как новый орган живот- ного возникал не потому, что животное предварительно поняло его полезность, так и новый социальный институт чаще всего не соз- давался сознательно, для достижения определенной цели. Вторая точка зрения утверждает, что общество строится людьми логически, из соображений целесообразности, на основании заранее принятого решения. Здесь вполне можно, а часто и нужно, игнорировать исторические традиции, народный характер, вырабо- танную веками систему ценностей. (Типично высказывание Вольте- ра: "Хотите иметь хорошие законы? Сожгите свои и напишите но- вые".) Зато решающую роль играют те, кто обладает нужными поз- наниями и навыком: это истинные творцы Истории. Они и должны сначала вырабатывать планы, а потом подгонять неподатливую жизнь под эти планы. Весь народ оказывается лишь материалом в их руках. Как плотник из дерева или инженер из железобетона, возводят они из этого материала новую конструкцию, схему кото- рой предварительно разрабатывают. Очевидно, что при таком взгляде между "материалом" и "творцом" лежит пропасть, "творцы" не могут воспринимать "материал" как таких же людей (это и по- мешало бы его обработке), но вполне способны испытывать к нему антипатию и раздражение, если он отказывается правильно пони- мать свою роль. Выбор той или другой из этих концепций формиру- ет людей двух разных психологических типов. Приняв первую точку зрения, человек чувствует себя помощником и сотрудником далеко превосходящих его сил. Приняв вторую - независимым творцом ис- тории, демиургом, маленьким богом, а в конце концов - насильни- ком. Вот на этом-то пути и возникает общество, лишенное свобо- ды, какими бы демократическими атрибутами такая идеология ни обставлялась. Взгляды, которые мы рассмотрели в двух предшествующих па- раграфах, представляют собой последовательное применение второй точки зрения (общество как механизм) к истории нашей страны. Вспомним, сколько сил потрачено, чтобы очернить историю и весь облик нашего народа. Видно, какое раздражение у авторов вызыва- ет опасение, что наше будущее будет опираться на исторические традиции этой страны. Чуть ли не с пеной у рта доказывают они нам, что демократия западного типа абсолютно чужда духу и исто- рии нашего народа - и столь же темпераментно настаивают, чтобы мы приняли именно эту государственную форму. Проект духовной оккупации "западным интеллектуальным сообществом", разработан- ной Яновым, так и воплощается зрительно в образ России - маши- ны, на сиденье которой весело вскакивает ловкий водитель, вклю- чает зажигание - и машина помчалась. Типично и то, что для на- шего будущего предлагается выбор только из двух возможностей: "демократия западного типа" и "тоталитаризм". Ни рост организ- ма, ни поведение всего живого никогда не основывается на выборе между двумя возможностями, но всегда среди бесконечного числа непрерывно друг в друга переходящих вариантов. Зато элемент вы- числительной машины должен быть сконструирован именно так, что- бы он мог находиться лишь в двух состояниях: включенном и вык- люченном. И необходимый вывод из этой концепции: выделение "творчес- кой элиты" и взгляд на весь народ как на материал для ее твор- чества очень ярко отразился у наших авторов. Приведем несколько примеров того, как они характеризуют отношение своего круга к остальному населению. При этом мы встретимся с такой трудностью - эти авторы характеризуют тот круг, с которым они себя явно отождествляют, различными терминами: интеллигенция (чаще), дис- сиденты (реже), элита, "избранный народ"... Я предлагаю времен- но совершенно игнорировать эту терминологию, а исходить из то- го, что мы имеем пока нам не известный слой, некоторые черты которого хотим восстановить. К вопросу же о том, в каком отно- шении этот слой находится к интеллигенции, диссидентам и т. д., мы вернемся позднее, когда представим его себе конкретнее. Итак, вот как понимает ситуацию "Горский": "...Старое противоречие между "беспочвенной интеллигенци- ей" и народом предстает сегодня как противоречие между творчес- кой элитой и оболваненными и развращенными массами, агрессивны- ми по отношению к свободе и высшим культурным ценностям". Причем в то же время: "Необходимо отметить также, что новая оппозиционная интел- лигенция, при всем ее отрыве от народных масс, представляет тем не менее именно породившие ее массы, является как бы органом их самосознания". Точка зрения Шрагина такова: "Помимо тонкого слоя европейски образованной и демократи- чески настроенной интеллигенции, корни диссидентского движения натолкнулись на толщу вечной мерзлоты". И более того: "Интеллигент в России - это зрячий среди слепых, ответс- твенный среди безответственных, вменяемый среди невменяемых". Итак, "европейски образованная и демократически настроен- ная интеллигенция" созрела для того, чтобы большинство народа объявить НЕВМЕНЯЕМЫМ! А где же место невменяемому, как не в психушке? Наконец взгляд Померанца: "Религия перестала быть приметой народа. Она стала приме- той элиты". "Любовь к народу гораздо опаснее (чем любовь к жи- вотным): никакого порога, мешающего стать на четвереньки, здесь нет". "Новое что-то заменит народ". "Здесь... складывается хре- бет нового народа". "Масса может заново кристаллизоваться в нечто народоподобное только вокруг новой интеллигенции". Концепция элиты, "избранного народа" для автора является необсуждаемым догматом, обсуждается только - где элиту найти: "Рассчитываю на интеллигенцию вовсе не потому, что она хо- роша... Умственное развитие само по себе только увеличивает способность ко злу... Мой избранный народ плох, я это знаю... но остальные еще хуже". На этом пути наши авторы неизбежно должны встретиться с очевидной логической трудностью, так что с нетерпением ожида- ешь, когда же они на нее натолкнутся. Ведь если русское созна- ние так проникнуто раболепием, обожанием жестокой власти, меч- той о хозяине, если правовые традиции нам абсолютно чужды, то как же такому народу привить демократический строй демократи- ческими методами, да еще в ближайшем будущем? Но оказывается, что для авторов здесь и затруднения нет. Просто тогда русских надо сделать демократичными, хотя бы и недемократическими мето- дами. (Руссо называет это: заставить быть свободными.) Как пи- шет Шрагин: "При деспотиях не большинство решает. Конечно, это проти- воречит идеалам демократии. Но и наилучший из идеалов вырожда- ется в утопию, когда он тесен для вмещения реальности". И это заявление, столь поразительное своей откровенностью, не вызвало, кажется, никакой реакции в эмигрантской прессе, так подчеркивающей в других случаях свою демократичность! Перед нами какой-то слой, очень ярко сознающий свое единс- тво, особенно рельефно подчеркнутое резким противопоставлением себя всему остальному народу. Типичным для него является мышле- ние антитезами: творческая элита - оболваненная и развращенная масса избранный народ - мещанство европейски образо- ванная и демократи- чески настроенная интеллигенция - вечная мерзлота вменяемые - невменяемые племя гигантов - человеческий свинарник (последнее - из самиздатской статьи Семена Телегина "Как быть?"). Слой этот объединен сознанием своей элитарности, уве- ренностью в своем праве и способности определять судьбы страны. По-видимому, в существовании такого социального слоя и находит- ся ключ к пониманию той идеологии, которую мы рассматриваем. Этот социальный феномен стал бы, вероятно, понятнее, если бы его можно было включить в более широкие исторические рамки. И действительно, по крайней мере в одной исторической ситуации подобное явление было подробно и ярко описано - в эпоху Великой французской революции. Один из самых интересных исследователей французской рево- люции (как по свежести его идей, так и по его удивительной эру- диции) Огюстен Кошен в своих работах обратил особое внимание на некий социальный, или духовный, слой, который он назвал "Малым Народом". По его мнению, решающую роль во французской революции играл круг людей, сложившийся в философских обществах и акаде- миях, масонских ложах, клубах и секциях. Специфика этого круга заключалась в том, что он жил в своем собственном интеллекту- альном и духовном мире: "Малый Народ" среди "Большого Народа". Можно было бы сказать - антинарод среди народа, так как миро- воззрение первого строилось по принципу обращения мировоззрения второго. Именно здесь вырабатывался необходимый для переворота тип человека, которому было враждебно и отвратительно то, что составляло корни нации, ее духовный костяк: католическая вера, дворянская честь, верность королю, гордость своей историей, привязанность к особенностям и привилегиям родной провинции, своего сословия или гильдии. Общества, объединявшие представи- телей "Малого Народа", создавали для своих членов как бы ис- кусственный мир, в котором полностью протекала их жизнь. Если в обычном мире все проверяется опытом (например, историческим), то здесь решает общее мнение. Реально то, что считают другие, истинно то, что они говорят, хорошо то, что они одобряют. Обыч- ный порядок обращается: доктрина становится причиной, а не следствием жизни. Механизм образования "Малого Народа" - это то, что тогда называли "освобождением от мертвого груза", от людей, слишком подчиненных законам "Старого мира": людей чести, дела, веры. Для этого в обществах непрерывно производят "очищения" (соот- ветствующие "чисткам" нашей эпохи). В результате создается все более чистый "Малый Народ", движущийся к "свободе" в смысле все большего освобождения от представлений "Большого Народа": от таких предрассудков, как религнозные или монархические чувства, которые можно понять только опытом духовного общения с ним. Этот процесс Кошен иллюстрирует красивым примером - образом "дикаря", столь распространенным в литературе эпохи Просвеще- ния: "персидский принц" Монтескье, "гурон" Вольтера, "таитянин" Дидро и т. д. Обычно это человек, обладающий всеми материальны- ми аксессуарами и формальными знаниями, предоставляемыми циви- лизацией, но абсолютно лишенный понимания духа, который все это оживляет, поэтому все в жизни его шокирует, кажется глупым и нелогичным. По мнению Кошена, этот образ - не выдумка, он взят из жизни, но водились эти "дикари" не в лесах Огайо, а в фило- софских академиях и масонских ложах; это образ того человека, которого они хотели создать, парадоксальное существо, для кото- рого средой его обитания является пустота, так же, как для дру- гих - реальный мир. Он видит все и не понимает ничего, и именно по глубине непонимания и измерялись способности среди этих "ди- карей". Представителя "Малого Народа", если он прошел весь путь воспитания, ожидает поистине чудесное существование: все труд- ности, противоречия реальной жизни для него исчезают, он как бы освобождается от цепей жизни, все представляется ему простым и понятным. Но это имеет свою обратную сторону: он уже не может жить вне "Малого Народа", в мире "Большого Народа" он задыхает- ся, как рыба, вытащенная из воды. Так "Большой Народ" становит- ся угрозой существованию "Малого Народа", и начинается их борь- ба: лилипуты пытаются связать Гулливера. Эта борьба, по мнению Кошена, занимает годы, предшествовавшие французской революции, и революционный период. Годы революции (1789-1794) - это пяти- летие власти "Малого Народа" над "большим Народом". Только себя "Малый Народ" называл народом, только свои права формулировал в "Декларациях". Этим объясняется парадоксальная ситуация, когда "победивший народ" оказался в меньшинстве, а "враги народа" - в большинстве. (Это утверждение постоянно было на языке у револю- ционных деятелей.) Мы сталкиваемся с мировоззрением, удивительно близким то- му, которое было предметом нашего анализа в этой работе. Сюда относится взгляд на собственную историю как на сплошную ди- кость, грубость, неудачу - все эти "Генриады" и "Орлеанские девственницы". И стремление порвать все свои связи, даже внеш- ние, связующие с исторической традицией: переименование горо- дов, изменение календаря... И убеждение в том, что все разумное следует заимствовать извне, тогда - из Англии; им проникнуты, например, "Философские письма" Вольтера (называемые иногда "Письмами из Англии"). И в частности копирование чужой полити- ческой системы - английского парламентаризма. Мне кажется, что эта замечательная концепция применима не только к эпохе французской революции, она проливает свет на го- раздо более широкий круг исторических явлений. По-видимому, в каждый кризисный, переломный период жизни народа возникает та- кой же "Малый Народ", все жизненные установки которого ПРОТИВО- ПОЛОЖНЫ мировоззрению остального народа. Для которого все то, что органически выросло в течение веков, все корни духовной жизни нации, ее религия, традиционное государственное устройс- тво, нравственные принципы, уклад жизни - все это враждебно, представляется смешными и грязными предрассудками, требующими бескомпромиссного искоренения. Будучи отрезанным начисто от ду- ховной связи с народом, он смотрит на него лишь как на матери- ал, а на его обработку - как чисто ТЕХНИЧЕСКУЮ проблему, так что решение ее не ограничено никакими нравственными нормами, состраданием или жалостью. Это мировоззрение, как замечает Ко- шен, ярко выражено в фундаментальном символе масонского движе- ния, игравшего такую роль в подготовке французской революции - в образе построения Храма, где отдельные люди выступают в роли камней, механически прикладываемых друг к другу по чертежам "архитекторов". Сейчас мы приведем несколько примеров, чтобы подтвердить нашу догадку, что здесь мы действительно имеем дело с общеисто- рическим явлением. 1. Обращаясь к эпохе, предшествующей той, которую изучал Кошен, мы сталкиваемся с КАЛЬВИНИЗМОМ, оказавшим в форме движе- ния гугенотов во Франции и пуритан в Англии такое влияние на жизнь Европы ХVI-ХVII веков. В его идеологии, особенно у пури- тан, мы легко узнаем знакомые черты "Малого Народа". Учение Кальвина утверждало, что еще до сотворения мира Бог предопреде- лил одних людей к спасению, других - к вечной погибели. Никаки- ми своими делами человек не может повлиять на это уже принятое решение. Избраны лишь немногие: крошечная группа "святых" в греховном, страждущем и обреченном на вечные муки человечестве. Но и "святым" недоступна никакая связь с Богом, "ибо конечное никогда не может соприкоснуться с бесконечным". Их избранность проявляется лишь в том, что они становятся орудием Бога, и тем вернее их избранничество, чем эффективнее они действуют в сфере их мирской активности, откинув попытки понимания смысла этой деятельности. Это поразительное учение, собственно новая религия, созда- вало у "святых" ощущение полной изолированности, противопостав- ленности остальному человечеству. Центральным их переживанием было чувство избранности, они даже в молитве благодарили Бога, что они не такие, как "остальная масса". В их мировоззрении ко- лоссальную роль играла идея эмиграции. Отчасти из-за того, что началу движения пуритан положила группа протестантов, бежавших от преследования в период католической реакции при Марии Тюдор: в состоянии полной изоляции, оторванности от родины они, под влиянием учения Кальвина, заложили основы теологии и психологии пуританизма. Но отчасти и потому, что, даже и вернувшись в Анг- лию, они по своим взглядам оставались эмигрантами, чужаками. Излюбленным образом их литературы был странник, беглец, пилиг- рим. Узкие общины "святых" постоянно подвергались очищениям, отлучениям от общения, охватывавшим иногда большинство общин. И "обреченные", согласно взглядам пуритан, должны были быть под- вергнуты дисциплине их церкви, причем здесь вполне было допус- тимо принуждение. Пропасть между "святыми" и "обреченными" не оставляла места для милосердия или помощи грешнику - оставалась только ненависть к греху и его носителю. Особым предметом обли- чений и ненависти пуританской литературы были крестьяне, поте- рявшие землю и толпами отправлявшиеся в города в поисках рабо- ты, а часто превращающиеся в бродяг. Пуритане требовали все бо- лее и более строгих законов: превозносили порку, клеймение рас- каленным железом. А главное - требовали защиты "праведных" от соприкосновения с нищими бродягами. Именно из духа пуританизма в ХVIII веке возникла страшная система "работных домов", в ко- торых бедняки находились почти на положении каторжников. Литература пуритан стремилась оторвать "святых" от истори- ческих традиций (которые были традициями "людей мира"), для "святых" не имели силы все установленные обычаи, законы, нацио- нальные, династические или сословные привязанности. Это была в самом своем принципе нигилистическая идеология. И действитель- но, пуритане и призывали к полной переделке мира, всех сущест- вующих "законов, обычаев, статусов, ордонансов и конституций". Причем к переделке по известному им заранее плану, Призыв "строить на новом основании" подкреплялся у них знакомым уже нам образом "построения Храма", на этот раз - восстановления Иерусалимского Храма после возврата евреев из пленения. Как утверждает Макс Вебер, реальная роль кальвинизма в экономической жизни заключалась в том, чтобы разрушить традици- онную систему хозяйства. В английской революции его решающая роль состояла в том, что, опираясь на пуритан и еще более край- ние секты, новому слою богачей удалось опрокинуть традиционную монархию, пользовавшуюся до того поддержкой большинства народа. 2. В эпоху, следующую за французской революцией, можно наблюдать очень похожее явление. Так, и 30-е и 40-е годы ХIХ века в Германии вся духовная жизнь находилась под влиянием фи- лософского и политического радикализма: "Молодая Германия" и "левое гегельянство". Его целью было разрушение (как тогда го- ворили - "беспощадная критика" или "революционирование" всех основ тогдашней немецкой жизни: христианства, философии, госу- дарства, общества. Все немецкое переименовывалось в "тевтонс- кое" или "пруссаческое" и становилось объектом поношений и нас- мешек. Мы встречаем знакомые читателю утверждения, что немцы лишены чувства собственного достоинства, что им свойственна не- нависть ко всему чужому, что их история - цель подлостей, что их вообще трудно считать людьми. После Гете, Шиллера, немецкого романтизма Руге писал: "Мы, немцы, так глубоко отстали, что нам еще надо создавать человеческую литературу". Немецкий патриотизм отождествлялся с реакционностью, нао- борот, преклонялись перед всем западным, особенно французским. Был в ходу термин "профранцузский антипатриотизм". Высказыва- лись надежды, что французы опять оккупируют Германию и принесут ей свободу. Модной была эмиграция во Францию, в Париже жило 85000 немцев. Типичным представителем этого направления был Гейне. Предметом его постоянных злобных, часто грязных и от этого уже и не остроумных нападок было, во-первых, христианс- тво. Например, такой художественный образ: "Некоторые духовные насекомые испускают вонь, если их раздавить. Таково христианс- тво: этот духовный клоп был раздавлен 1800 лет назад (распятие Христа?), а до сих пор отравляет воздух нам, бедным евреям". А во-вторых, немецкий характер, культура, история: так, в конце поэмы "Германия - Зимняя сказка" он сравнивает будущее Германии со зловонием, исходящим из ночного горшка. И не потому, что он просто был такой желчный, скептический человек: Наполеона он обожал до идолопоклонства, перед всем французским преклонялся и даже называл себя "вождем французской партии в Германии". 3. В России второй половины ХIХ века те же черты очень от- четливо видны в либеральном и нигилистическом течении. Извест- ный публицист-шестидесятник В. Зайцев писал о русских: "Оставь- те всякую надежду, рабство в крови их". Тому же Зайцеву принад- лежит мысль: "...Они хотят быть демократами, да и только, а там им все равно, что на смену аристократии и буржуазии есть только звери в человеческом образе... Народ груб, туп и вследствие этого пассивен... Поэтому благоразумие требует, не смущаясь величест- венным пьедесталом, на который демократы возвели народ, дейс- твовать энергически против него". Как видим, мысль Шрагина, что при деспотиях решать должно меньшинство, а "принципы демократии тесны для вмещения реаль- ности", была высказана уже тогда. Более того, Достоевский расс- казывает: "Этого народ не позволит", - сказал по одному поводу, года два назад, один собеседник одному ярому западнику. "Так уничто- жить народ!" - ответил западник спокойно и величаво". Замечательно презрительное отношение к своей культуре, та- кое же, как у немецких радикалов 30-х годов, сочетающиеся с преклонением перед культурой западной и особенно немецкой. Так, Чернышевский и Зайцев объявили Пушкина, Лермонтова и Гоголя бездарными писателями без собственных мыслей, а Ткачев присое- динил к этому списку и Толстого. Салтыков-Щедрин, высмеивая "Могучую кучку", изобразил какого-то самородка (Мусоргского?), тыкающего пальцами в клавиши наугад, а под конец садящегося всем задом на клавиатуру. И это не исключительные примеры: та- ков был общий стиль. В "Дневнике писателя "Достоевский все время полемизирует с какой-то очень определенной, четкой идеологией. И когда его чи- таешь, то кажется, что он имеет в виду именно ту литературу, которую мы в этой работе разбираем: так все совпадает. Тут есть и утверждение о рабской душе русского мужика, о том, что он лю- бит розгу, что "история народа нашего есть абсурд" и как следс- твие - "надобно, чтобы такой народ, как наш, не имел истории, а то, что имел под видом истории, должно быть с отвращением забы- то им, все целиком". И цель - добиться того, что народ "засты- дится своего прошлого и проклянет его. Кто проклянет свое преж- нее, тот уже наш, - вот наша формула!". И принцип - что, кроме европейской правды", "другой нет и не может быть". И даже ут- верждение, что "в сущности, и народа-то нет, а есть и пребывает по-прежнему все та же косная масса", - как будто Достоевский заглянул в сочинения Померанца. И наконец, эмиграция, причина которой, согласно этой идеологии, в том, что "виноваты все те же наши русские порядки, наша неуклюжая Россия, в которой поря- дочному человеку до сих пор еще ничего сделать нельзя". Как современны мысли самого Достоевского! "Неужели и тут не дадут и не позволят русскому организму развиться национальной, своей органической силой, в непременно безлично, лакейски подражая Европе? Да куда же девать тогда русский-то организм? Понимают ли эти господа, что такое орга- низм?" Страшное предположение он высказывает: что отрыв, "отще- пенство" от своей страны приводит к ненависти, что эти люди не- навидят Россию, "так сказать, натурально, физически: за климат, за поля, за леса, за порядки, за освобождение мужика, за русс- кую историю, одним словом, за все, за все ненавидят". Тихомиров, прошедший путь террориста вплоть до одного из руководителей "Народной воли", а потом отошедший от этого тече- ния, рисует в своих позднейших работах очень похожую картину. По его словам, мировоззрение тех кружков молодежи, из которых вышли террористы, имело своею основой разрыв с прошлой культу- рой. Прокламировалось ниспровержение всех авторитетов и следо- вание только "своему разуму", что привело, наоборот, к господс- тву авторитетов самых низких и примитивных. Значение материа- лизма и антинационализма поднялось до религиозного уровня, и эпитет "отщепенец" был похвальбой. Идеи этих кружков были столь ограниченны, что появились молодые люди, утверждавшие, что во- обще ничего не надо читать - их прозвали "троглодитами". И действительно, они могли заимствовать в предлагавшейся им лите- ратуре только подтверждение уже заранее известных им идей. В результате развивалась душевная пустота, тоска. Было много слу- чаев самоубийств, "чувствовали, что стоят перед тьмой". Готовы были броситься куда угодно и - бросились в террор. "От них не жди никаких уступок ни здравому смыслу, ни че- ловеческому чувству, ни истории. Это было возмущение против действительной жизни во имя абсолютного идеала. Успокоиться ему нельзя, потому что если его идеал невозможен, то, стало быть, ничего на свете нет, из-за чего стоило бы жить. Он скорее ист- ребит "все зло", т. е. весь свет, все изобличающее его химеру, чем уступит". Такое повторение на протяжении 400 лет и в разных странах Европы столь четкого комплекса идей не может быть случайным - очевидно, мы имеем дело с каким-то очень определенным социаль- ным явлением, возникающим всегда в устойчивой стандартной фор- ме. Можно надеяться, что это наблюдение поможет нам разобраться в той современной проблеме, которой посвящена настоящая работа. Последние века очень сузили диапазон тех концепций, кото- рыми мы способны пользоваться при обсуждении исторических и со- циальных вопросов. Мы легко признаем роль в жизни общества эко- номических факторов или политических интересов, не можем не признать (хотя и с некоторым недоумением) роли межнациональных отношений, соглашаемся, на худой конец, не игнорировать роль религии - но в основном как политического фактора, например, когда религиозная рознь проявляется в гражданских войнах. На самом же деле, по-видимому, в истории действуют гораздо более мощные силы духовного характера - но мы их не способны и обсуж- дать, их не ухватывает наш "научный" язык. А именно от них за- висит - привлекательна ли жизнь людям, может ли человек найти свое место в ней, именно они дают людям силы (или лишают их). Из взаимодействия таких духовных факторов и рождается, в част- ности, это загадочное явление: "Малый Народ". 5. СОВРЕМЕННЫЙ ВАРИАНТ "МАЛОГО НАРОДА" Какие есть основания считать, что этот же феномен "Малого Народа" проявляется в нашей стране? Прежде всего, конечно, та литература, которую мы разбираем. В ней представлен весь стан- дартный комплекс представлений "Малого Народа": вера в то, что будущее народа можно, как механизм, свободно конструировать и перестраивать; в связи с этим - презрительное отношение к исто- рии "Большого Народа", вплоть до утверждения, что ее вообще не было; требование заимствовать в будущем основные формы жизни со стороны, а со своей исторической традицией порвать; разделение народа на "элиту" и "инертную массу" и твердая вера в право первой использовать вторую как материал для исторического твор- чества; наконец, прямое отвращение к представителям "Большого Народа", их психологическому складу. И эти черты выражены в современном нам "Малом Народе" не менее ярко, чем в его пред- шествующих вариантах. Например, нигде раньше не встречался та- кой яркий символ господства "Малого Народа" над "Большим Наро- дом", как модель оккупации, предложенная Яновым. А тонкий образ Померанца: "... место интеллигенции всегда на полдороге... Ду- ховно все современные интеллигенты принадлежат диаспоре. Мы всюду не совсем чужие. Мы всюду не совсем свои", прекрасно пе- редает мироощущение "людей без корней", составляющих "Малый На- род". Часто изречения из литературы современного "Малого Народа" настолько совпадают с мыслями их предшественников, что кажется, будто одни других цитируют. Особенно это поражает при сопостав- лении современного "Малого Народа" с его предшественником 100-120-летней давности, сложившимся внутри либерального, ниги- листического, террористского и революционного движения в нашей стране. Ведь это действительно странно: в литературе современ- ного "Малого Народа" можно встретить мысли - почти цитаты из Зайцева, Чернышевского или Троцкого, хотя в то же время его представители выступают как убежденные западники-демократы, полностью отрицающие идеалы и практику "революционного века" русской истории, относя все это к традиции "русского тоталита- ризма". Так, Зайцев и Шрагин, отдаленные друг от друга веком, со- вершенно единодушно признают, что в отношении всего народа рам- ки демократии "чересчур узки". "Рабство в крови их", - говорит Зайцев, а Померанц повторяет: "холуйская смесь злобы, зависти и преклонения перед властью". И если вдова поэта О. Мандельштама Н. Я. Мандельштам в своих воспоминаниях, осуждая тех, кто уходит от борьбы за ду- ховную свободу, писала: "Нельзя напиваться до бесчувствия... Нельзя собирать иконы и мариновать капусту", а Троцкий (в "Ли- тературе и революции") называл крестьянских поэтов (Есенина, Клюева и др.) "мужиковствующими", говорил, что их национализм "примитивный и отдающий тараканами", то ведь в обоих случаях выражается одно и то же настроение. Когда Померанц пишет: "Интеллигенция есть мера общественных сил - прогрессивных, реакционных. Противопоставленный интеллигенции, весь народ сли- вается в реакционную массу", то это почти повторение (интерес- но, сознательное или невольное?) положения знаменитой Готской программы: "По отношению к пролетариату все остальные классы сливают- ся в одну реакционную массу". Очевидно, что здесь не только совпадение отдельных оборо- тов, мыслей. Ведь если отжать основное ядро литературы совре- менного "Малого Народа", попытаться свести ее идеи к нескольким основным мыслям, то мы получим столь знакомую концепцию "прок- лятого прошлого", России "тюрьмы народов"; утверждение, что все наши сегодняшние беды объясняются "пережитками", "родимыми пят- нами" - правда, не капитализма, но "русского мессианства" или "русского деспотизма", даже "дьявола русской тирании". Зато "великодержавный шовинизм" как главная опасность - это букваль- но сохранено, будто заимствовано литературой "Малого Народа" из докладов Сталина и Зиновьева. Вот еще одно конкретное подтверждение. Шрагин заявляет, что он не согласен, будто сознание нашего народа покалечено об- работкой, цель которой была - заставить стыдиться своей исто- рии, забыть о ее существовании, когда Россия представлялась "жандармом Европы" и "тюрьмой народов", а история ее сводилась к тому, что "ее непрерывно били"13 . "Время, когда это дела- лось, всеми забыто, - говорит он. - Попробовал бы кто-нибудь протащить через современную советскую цензуру эти слова - "жан- дарм Европы", отнеся их хотя бы к русскому прошлому". Но сам же той же странице пишет: "Была ли Россия "жандар- мом Европы"? - А разве нет? Была ли она "тюрьмой народов" - у кого достанет совести это отрицать? Били ли ее непрерывно за отсталость и шапкозакидательство? - Факт". Значит, "время, когда это делалось", - совсем не забыто, прежде всего самим Шрагиным. Сменился только солист - перед на- ми как бы хорошо отрепетированный оркестр, в котором мелодия, развиваясь, переходит от одного инструмента к другому. А в то же время нам-то рисуют картину двух антагонистов, двух путей, друг друга принципиально исключающих. И представляется нам только выбор между этими двумя путями - ибо третьего, как нас уверяют, - нет. Опять та же, хорошо знакомая ситуация! Никогда, ни при каком воплощении "Малого Народа" такая полная убежденность в своей способности и праве определять жизнь "Большого Народа" не останавливалась на чисто литератур- ном уровне. Так, Амальрик уже сравнивает теперешнюю эмиграцию с "эмиграцией надежды", предшествующей 1917 году. И конечно, мож- но не сомневаться, что в случае любого кризиса они будут опять здесь в роли идейных вождей, муками изгнания выстрадавших свое право на руководство. Недаром так упорно поддерживается леген- да, что все они были "высланы" или "выдворены" - хоть и долго обивали пороги ОВИРа, добиваясь своей визы. Другое указание на наличие некоторого слоя, проникнутого элитарными, кружковыми чувствами, не стремящегося войти в кон- такт с основными социальными слоями населения, даже отталкиваю- щегося от них, можно, мне кажется, извлечь из наблюдения над нашей общественной жизнью, из различных выступлений, заявлений и т.д. Я имею в виду ту их удивительную черту, что уж очень часто они направлены на проблемы МЕНЬШИНСТВА. Так, вопрос о свободе выезда за границу, актуальный разве что для сотен тысяч человек, вызвал невероятный накал страстей14 . В национальной области судьба крымских татар вызывает куда больше внимания, чем судьба украинцев, а судьба украинцев - больше, чем русских. Если сообщается о притеснениях верующих, то говорится гораздо больше о представителях сравнительно малочисленных религиозных течений (адвентистов, иеговистов, пятидесятников), чем правос- лавных или мусульман. Если говорится о положении заключенных, то почти исключительно политзаключенных, хотя они составляют вряд ли больше 1 % общего числа. Можно подумать, что положение меньшинства реально тяжелее. Это совершенно неверно: проблемы большинства народа никак не менее острые, но, конечно, ими надо интересоваться; если их игнорировать, то их как бы и не будет. И пожалуй, самый разительный пример - заявление, сделанное нес- колько лет назад иностранным корреспондентам, что детям интел- лигенции препятствуют получать высшее образование (было переда- но по нескольким радиостанциям). В то время как для детей ин- теллигенции, особенно в крупных городах, возможность поступле- ния в высшую школу, наоборот, больше, чем для остальных из-за внушенной в семье установки, что высшее образование необходимо получить, из-за большей культурности семьи, компенсирующей не- достаточный уровень средней школы, из-за возможности нанять ре- петиторов. Каким позором было бы такое заявление в глазах ин- теллигенции прошлого века, считавшей себя в долгу перед наро- дом! Теперь же задача - вырывать своим детям места за счет на- рода. Еще один знак, указывающий в том же направлении, - это "культ эмиграции". То внимание, которое уделяется свободе эмиг- рации, объявление права на эмиграцию "первым среди равных" прав человека - невозможно объяснить просто тем, что протестующие хотят сами уехать, в некоторых случаях это не так. Тут эмигра- ция воспринимается как некий принцип, жизненная философия. Прежде всего как демонстрация того, что "в этой стране порядоч- ному человеку жить невозможно". Но и более того, как медаль от- ношения к здешней жизни, брезгливости, изоляции и отрыва от нее. (Еще Достоевский по поводу Герцена заметил, что существуют люди так и родившиеся эмигрантами, способные прожить так всю жизнь, даже никогда и не выехав за границу.) Насколько эта тема деликатная и болезненная, показывают следующие два примера. 1. На одной пресс-конференции была высказана мысль, что эмиграция все же не подвиг, в уезжают люди, порвавшие духовные связи со своей родиной, которые поэтому уже вряд ли способны внести большой вклад в ее культуру. Опровержения и протесты так и посыпались в западной и эмигрантской печати, по радио... Один живущий здесь писатель написал громадную статью в известную французскую газету "Монд", в которой, в частности, утверждал, что "отрыв от родины" - всегда подвиг и что "мы(?), оставшиеся, благословили уехавших". 2. Выходящий в Париже на русском языке журнал "Континент" в своем первом номере, где предлагается программа журнала и прокламируется его намерение говорить от имени "Континента Вос- точной Европы", публикует статью одного из его организаторов и влиятельного члена редколлегии А. Синявского15 (под псевдонимом Абрам Терц). "Сейчас на повестке дня третья эмиграция", - пишет автор. Понимает он ее широко. "Но все бегут и бегут" - не толь- ко люди, например, она совпадает с тем, что "уходят и уходят из России рукописи". А кончается статья картиной: "Когда мы уезжали, а мы делали это под сурдинку, вместе с евреями, я видел, как на дощатом полу грузовика подпрыгивают книги по направлению к таможне. Книги прыгали в связке, как ля- гушки, и мелькали названия: "Поэты Возрождения", "Салтыков-Щед- рин". К тому времени я от себя уже все отряс. Но они прыгали и прыгали (...). Книги тоже уезжали... Я только радовался, глядя на пачки коричневых книжек, что вместе со мной, поджав ушки, уезжает сам Михаил Евграфович Сал- тыков-Щедрин. Мы уезжали навсегда. Все было кончено и забыто. (...) Даль была открыта нашим приключениям. А книги прыгали. И сам, собс- твенной персоной, поджав ушки, улепетывал Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин". Это какой-то гимн эмиграции, апофеоз бегства: сам автор "все от себя отряс", для него "все было кончено и забыто", но этого мало - бегут не только люди, но и рукописи, книги и даже "улепетывают" великие русские писатели - Русская Литература. И ту же психологию "Малого Народа" мы все время можем наб- людать в нашей жизни. Популярные певцы, знаменитые рассказчики - из магнитофонов, телевизоров, с подмостков эстрады - вдалбли- вают в головы образ русского - алкоголика, подонка, "скота с человеческим лицом". В модном театре с репутацией либеральности идет пьеса из русского прошлого. Понимающая публика тонко пе- реглядывается: "как смело, как остро подмечено, как намекает на современность, действительно - в этой стране всегда так было и быть иначе не может". В кино мы видим фильмы, в которых наше прошлое представляется то беспросветным мраком и ужасом, то ба- лаганом и опереткой. Да и на каждом шагу можно натолкнуться на эту идеологию. Например, в таком стишке, в четырех строках из- лагающем целую концепцию революции: Как жаль, что Марксово наследство Попало в русскую купель, Где цель оправдывает средства, А средства обо...ли цель. Или в забавном анекдоте о том, как два червя - новорожден- ный и его мама - вылезли из навозной кучи на белый свет. Ново- рожденному так понравилась трава, солнце, что он говорит: "Ма- ма, зачем же мы копошимся в навозе? Поползем туда!" - "Тсс, - отвечает мама, - ведь это наша Родина!" Сами такие анекдоты не родятся, кто-то и зачем-то их придумывает! Изложенные выше аргументы приводят к выводу: литературное течение, рассматривающееся в этой работе, является проявлением идеологии "Малого Народа", отражением его войны с "Большим На- родом". Такая точка зрения объясняет все те черты этой литературы, которые мы отмечали на протяжении нашей работы: антипатию к России ("Большому Народу"), Русской истории; раздражение, кото- рое вызывает любая попытка взглянуть на жизнь с русской нацио- нальной точки зрения; настойчивое требование идейно порвать с нашим прошлым и конструировать будущее, не обращаясь к своему историческому опыту. Здесь оказывается особенно уместным образ Кошена: лилипуты ползут на связанного Гулливера, осыпают его отравленными стрелами... Этот вывод порождает, однако, сразу же другой вопрос: из кого состоит этот "Малый Народ", в каких слоях нашего общества он обитает? В настоящем параграфе мы проделаем только подгото- вительную работу, рассмотрев термины, которыми пользуются сами идеологи "Малого Народа", когда они говорят о социальных слоях, с которыми себя отождествляют. Таких терминов, хоть сколько-ни- будь конкретных, употребляется два: "интеллигенция" и "дисси- дентское движение". Безусловно, авторы рассматривавшихся нами работ являются людьми "пишущими" и поэтому относятся к интеллигенции в любом понимании этого слова. Точно так же те, к кому они обращаются, - это читатели самиздата или люди, способные доставать выходя- щие на Западе русские журналы, и, вероятно, также принадлежат к интеллигенции. Поэтому правдоподобно, что наш "Малый Народ" составляет какую-то часть интеллигенции. Однако отождествлять его со всем сословием "образованных людей", например "лиц с высшим образованием", - нет никакого основания. Жизненные взгляды миллионов учителей,