, меж каменных одежд! И вы, осколки гальки белой, Из вод направьте взгляд несмелый Между прохладных вежд; Озер багряных мрачная дремота, Будь зеркалом лучистого полета, Что мчит в душе моей святой Георгий! Против костей дракона черных, Против доспеха лишаев позорных, Он подымает чудотворный меч, Ссекая с плеч Все головы хотений черных. И пламень, золотой и величавый, Круженье звезд, огни и светы славы Под звучный скок его коня Слепят меня. Он мчится, благовестник белых стран, Где мраморы сияют, Где в рощах, окруживших океан, Деревья благости благоухают. Он знает тихий тот залив, Где ангелов ладьи качаются и дремлют, Те вечера, что в небеса подъемлют Лучистых островов великолепный взмыв. В том царстве, где сияет Дева, Он - радость пламеносная, и меч Его дрожит, как звук напева, Что зыблется в молитвенной тиши При свете свеч. Святой Георгий светлый, - Как пламя в глубине моей души. Он знает, из каких краев иду я С тяжелым сумраком в мозгу; Как я удары берегу Кинжалов в мысли; как тоскую; Как насмехаюсь над добром; Как жалко силы расточаю; Каким безумием и яростью пылаю В позоре, в гордости, - во всем. Я был труслив, и я бежал От мира, жалкой гордостью объятый, Враждебных знаний пьедестал Я возносил в кипящие закаты; Я припадал к ногам полуночных богов; Но только смерть - царица вечеров, И человеческие все усилья Лишь на заре свои раскинут крылья: Мольбы с цветами засиять хотят, У них с цветами тот же аромат; И солнце ясное, дробясь в воде жемчужной, Рукой спасительной свой проливает свет; Заря сияет нам, как бы совет Содружный. Кто внял ему, - спасется тот От сумрачных грехов из топких их болот. Святой Георгий в броне из огня Домчался свежим утром до меня; Он разогнал ночные тени, Он был прекрасен, юн и смел, И конь его так близко пролетел, Что ринулся я на колени. Как золотой бальзам в меня он влил Свое усилие, свой пыл; Перед его виденьем гордым В его горячие персты Моих печалей я вложил цветы, - И он умчался прочь, меня соделав твердым, И с золотым крестом на лбу - знак от копья - Остался перед богом я. Перевод Г. Шенгели Иная равнина С цветка перелетая на цветок, Рассветные лучи дрожат в листве зеленой, И солнцу губы подставляет истомленный, От поцелуя раскрасневшийся цветок. По склону вниз, искрясь и разбиваясь, Ручей сбегает со ступени на ступень, Сверкает ослепительный слепень, В сиянье синих стекол разбиваясь. Поет листва - светло, звонкоголосо! С минуты на минуту вышина От крыльев зазвенит, а времени колеса Вокруг подсолнухов кружатся дотемна. Перевод Р. Дубровкина Обезумевшие деревни Город Приводят в город все дороги. Со дна тумана, Как высоченный горный кряж, До неба громоздя за этажом этаж, Встает он словно в грезе странной. Там Мостов пружинистая сталь Уносится прыжками вдаль; Там стаи сфинксов и горгон Расселись по верхам колонн; Там хмур и груб строй черных труб; Там острыми углами ввысь Мильоны кровель вознеслись: То исполинский город-спрут Залег В конце земных дорог. Мерцанье алых фонарей Средь мачт и рей Слепит ночную темноту. Они пылают даже днем Пурпурно-золотым огнем, Зато у солнца кляп во рту, И в полдень лик его незрим Сквозь гарь и дым. Река из нефти и смолы Бьет в камень берегов, грызет мостов углы; Сирены в ужасе ревут среди тумана; Сигнальные огни на кораблях горят, Вонзая свой зеленый взгляд В просторы океана. Сотрясая перрон, за фургоном подходит фургон, Тачек визг - словно петель несмазанных стон; Комья мрака, с железных сорвавшись лебедок, Исчезают в подвалах, что пышат огнем, А мосты разводные застыли торчком, Словно виселицы, между мачтами лодок. И огромные медные буквы, вместившие весь окоем, Напролом Продираясь сквозь стены, карнизы и крыши, Как на приступ, стремятся все выше. А там, внизу, стучат колеса, И поезда, один другого тяжелей, Летят к вокзалам, чьи фронтоны остроносы, Как ростры золотых недвижных кораблей. Там рельсы вглубь земли, под спуд, Нырнут - и снова тут как тут: Свиваются в слепящий жгут, И блеск их лют. То исполинский город-спрут. Вот улица - ее разлива Меж монументов буйствует струя - Петляет как змея; Толпа по ней несется торопливо - Неровен шаг, и рук безумен взмах, И ненависть в глазах, - Ловя зубами ускользающее время, И на заре, и в темноте, В смятенье, давке, суете Она куда попало мечет семя Своих трудов, пустой своей заботы, Гирь и весов, дней и часов, Своих контор, зловещих нор, И грузных банков, чьи ворота Грозит сорвать безумия напор. А вдоль реки исходит смрадным чадом - Как будто тряпки старые горят - Коптящих плошек бесконечный ряд. И все вокруг набухло винным ядом. На тротуар за баром бар Струит зеркальный свой угар, Гул потасовок, хмеля пену. Слепая оперлась о стену И предлагает свет в коробочках за грош; Блудят в притонах кража и грабеж; Туман, чудовищный и рыжий, Порой сползает к морю вязкой жижей, И в этот миг Несется к солнцу неуемный крик: Базары, площади, вокзалы С таким неистовством спешат расправить грудь, Что умирающим нет сил глаза сомкнуть, И тщетно ждут они, чтоб тишина настала. Таков он среди дня, - а темными ночами, Взносящими над ним эбеновый свой свод, Среди глухих равнин он издали встает, Как призрачных надежд безудержное пламя; Его желаний жар, его безумий бред Зарницей огненной восходят в небеса, Свет газовых рожков - как звезд бессчетных свет, А рельсов искристая полоса Бежит путем обманчивых побед, Одержанных отвагой и удачей; Как армия, стоят ряды его громад, И даже гарь и чад ночной порой летят Призывом светлым к местности незрячей. Вот он, огромный город-спрут, Чьи огневые щупальца растут В ночную тьму. И в мире все пути не могут не вести К нему. Перевод Ю. Стефанова Поставщик дурных советов Вдоль нищих нив и мокрых риг Он по проселкам колесит, Дурных советов поставщик. На перекрестке за селом, Где путь колдобами изрыт, Юродивая под дождем Его двуколку сторожит. И лошадь в придорожном рву Жует пожухлую траву, И в зябких лужах отражен И на клочки распотрошен Слезливый, серый небосклон... Дурных советов поставщик Является на склоне дня, Стучится в двери горемык. Шныряет он по хуторам, Зловещий гость, он - первый там, Где приключается беда, Где горше, гибельней нужда. Он - тот, кто в сумерках пихнет Калитку и проходит в дом, Где перед мертвым очагом Унынье тощее сидит И в угли стылые глядит. Нашептывая и ворча, Витийствуя и бормоча, И в ухо въедливо жужжа Тому, чьи акры съела ржа, Чьи франки обратились в прах, Все бросить он дает совет И поспешить на звон монет В туманных, дальних городах. Тому, кто помощи не ждет, Кто в час полночный не уснет С погасшей лампою наедине, Нащупывая пальцами в стене Ходы, прогрызенные нищетой, Подсунет он совет простой: Вглядеться в омут - и одним прыжком С дрожащим слиться двойником. Он сбить старается с пути Девчонку с пламенем в крови - Ту, что созрела для любви И грань готова перейти. Он грех умеет раскалять В горниле вкрадчивых речей, Чтоб самка, пробудившись в ней, Осилила жену и мать И в рабство проданная плоть Была мертвей и холодней Кладбищенских камней. Супругов, дружных старичков, Дающих в рост, он подстрекнет Смелее грабить в трудный год Соседей-бедняков; Научит их вести дела, Селенья разорять дотла И прятать деньги в сальный пуховик Иль под комод, чтоб, ползая в пыли, Почувствовать себя на миг Владыками земли. И если вдруг под праздник, в ночь, Невесть откуда поползет пожар С дощатого амбара на амбар, - Он тут! С его подсказки выбран час, Когда повсюду свет погас И колокол церковный спал... За чьим-то домом он стоял В укромной мгле, в глухой тиши, Прикидывая барыши, И по стене беленой тень руки Выписывала темные значки. Он, уходя, нацедит вам Со дна души, взболтнув слегка, Крепчайшей желчи два глотка Со старой злобой пополам; Свидание в глуши лесной Назначит - и подвяжет там Веревку прочную с петлей. Так ездит он по деревням, Когда долгам и платежам Срок вышел, и кругом тупик, - Дурных советов поставщик. Он вечен и неутомим, Нескладный, тощий пилигрим С усталой клячей, что не ржет, С юродивой, что стережет Его двуколку за селом На перекрестке, под дождем. Перевод Г. Кружкова Паломничество Куда бредут крестьяне-старики Под тяжким гнетом страха и тоски В закатный час, по обагренным пашням? С ожесточеньем мельница вертится И, словно обезумевшая птица, Крылами хлопает, сминая ветер злой. И чаек стон издалека плывет, И гулом весь наполнен небосвод. Как будто бьет в ночи набат зловещий. Все в этот час бедою угрожает; В своей повозке Ужас проезжает. То - старый Дьявол обагренных нив. Какой же стариков влечет призыв В полях, одетых в златотканый траур? Уж, верно, порчу насылает кто-то; Тут чья-то, знать, особая забота - Раз каждый колос, как солома, пуст. Ушла вода от жаждущих семян, На выжженных полях пророс бурьян. Уж верно, кто-то шутит с родниками. Особая забота тут видна: Недаром жизнь вся выпита до дна Какой-то жадной, ненасытной глоткой. Куда ж гонимы старики, как плеткой, В полях, одетых в златотканый траур? В апреле здесь страшнейший из злодеев Прошел по нивам, плевелы посеяв, И старики почуяли его. Иные же в те дни видали сами: Он портил рожь, склонившись над ростками, Как буря, был он молний полн. Боясь, чтоб он не возвратился вновь, Чтоб жуткий хохот, леденящий кровь, Не грянул снова, дружно все молчали. Но все же старикам известно средство, Как обезвредить страшное соседство Того, кому подвластен урожай. Куда же старики бредут, дрожа, В полях, одетых в златотканый траур? Сам злобный сеятель, поодаль стоя, Глядит на это шествие немое И скалит зубы, над людьми глумясь. Он знает, что в измученных сердцах Еще таится неизбывный страх Пред грозною нечистой силой, Что стариков, вдыхавших запах серный, Религией связал он суеверной, Сияющей, как полночь цвета ртути, Что суждено им вечно трепетать: Не обесплодит ли он землю-мать, И слать мольбы и чтить его, как бога... К какому ж алтарю ведет дорога В полях, одетых в златотканый траур? Хозяин страшный выжженных полей, Владыка околдованных людей, Что крестятся тайком рукою левой, - Одет огнем и мглой, - стоит упорно, Стоит, прильнув к какой-то глыбе черной, Которая шевелится подчас. Кому могла такая явь присниться? Глаза его как угли, а ресницы Подобны мертвому чертополоху. Почувствовали пленники судьбы, Что он услышал тихие мольбы, Что разгадал он тайные надежды. Еще тесней сомкнув уста, Свершая жертвоприношенье, В знак своего благоговенья Они, не проронив ни слова, В костер из хвороста сухого Живого бросили кота. И кот издох, в мучениях стеня, От боли корчась в языках огня. Понуро побрели они потом К своим домам, продубленным ветрами, Оставив гаснуть жертвенное пламя, Не зная ничего и ни о чем. Перевод В. Шора Песня безумного Сломайте лапки им и спины, Гоните крыс, крыс! И в сумерки просыпьте вниз, Вниз Пшеницы черной с высоты В глубь темноты. Когда мое разбилось сердце, То женщина его взяла И крысам отдала. - Сломайте лапки им и спины! Я часто слышал бег их юркий У очага за штукатуркой: Они там грызли смерть мою. - Сломайте лапки им и спины! Не раз я чувствовал во сне, Как бегали они по мне, Глубь черной раны растравляя, Которой грудь моя больная Разверзлась, сердце отдавая. - Сломайте лапки им и спины! И ветры в черепе моем, Скользнув из-под дверей, гуляют, И крысы, крысы обитают, Там, в мертвом черепе моем. - Сломайте лапки им и спины! Никто не знает ничего. Добро, зло - что скучней его? Там крыс огромных полк проворный; Скажи, просыпешь ты Пшеницы черной Рукою полной с высоты? Перевод Г. Шенгели Грех Там, на холме, где ветер хлещет, Она хрипит, шипит, скрежещет, Грех древний в древних жерновах Перетирая в прах. Она гудит и приседает, Сырой буран ее шатает, Когда осенних облаков Касается угрюмый кров. В глуши забытой, странной, тихой Она огромной паучихой Свивает свой ужасный мост До самых звезд. То мельница грехов старинных. И, шум услышав небывалый, Усталый путник различит, Как сердце дьявола в груди ее стучит. То мрака труд и тьмы бездонной Творится ночью похоронной, Когда надкушена луна И в лужу брошена - небесная облатка Кощунственно осквернена. Мели же, мельница крушений, Зло - и рассеивай в поля, Безмерные, как дождь осенний! Тот, кто соседа обмеряет, От света хоронясь, межу переставляет; Кто сеять нанялся - и сеет, как умеет: Поганый плевел в поле сеет; Кто пробирается разведанной тропой Подбросить яду в водопой; Кто крадется, прикрывшись тьмой, В овин чужой с горящей головней, - Всех перемелют жернова. И еще: Гадатель, знахарь, чародей, Пособник грешных матерей; И те, кто прячут в черной чаще Звериных случек вой смердящий; Кто любит плоть, да так, чтобы, дрожа, Испробовать, как кровь свежа; Кто режет глотки по глухим притонам Ножом, от крови воспаленным; Кто путника подстерегает И смерть вопящую в ночи приберегает, - Всех перемелют жернова. И с ними: Бездельники, во рвах зловонных Брюхатящие девок сонных; Те полюбовники-кретины, Что распаляются от похоти скотины; Те греховодники, что землю разгребают И трупы тащат и терзают; Те старики, для мерзостных затей Кладущие между собой детей, - Всех перемелют жернова. И вот сошлись; для всех как раз - Удобный день, урочный час, С двуколками идут, с ослами, С тележками идут и псами, Все собрались, и стар и млад. Любой ценою каждый рад Свезти свое зерно дурное. Пока с отвесного холма Они сошли - земля сама Несет других: идет волною По венам призрачных дорог Кровь зла, безудержный поток. А мельница вертит - за кругом круг - Крестом своих тяжелых рук, Два ока, два огня лихих Вращая в окнах слуховых. Их свет мелькает и дробится, В глухих углах выхватывая лица: Внизу, во тьме, у межевых столбов, Под злыми ношами шатаясь, Оскальзываясь, спотыкаясь, Бредут работники грехов. Перевод О. Седаковой Мор Смерть себе спросила крови Здесь, в трактире "Трех гробов". Смерть уходит, на прилавке Бросив черный золотой. Кто попросит о прибавке? "Вам на траур и на свечи!" Вышла, бросив золотой. Смерть пошла, качая свечи, Тихим шагом старика Поискать духовника. Вот кюре понес причастье, Рядом - мальчик со звонком - Слишком поздно! - В дом, Где уже царит несчастье, Где уже закрыты окна. Смерть себе спросила крови И теперь пьяна! "Матушка-Смерть! Пощади, пощади! Пей свой стакан не до дна! Матушка-Смерть! Погляди, погляди! Наша мольба на ладонке видна! Матери мы, деревенские тетки, Как бесконечные четки, Тянемся мы, без надежд бормоча, В рваных платках, костылями стуча. И отражаются в старческом взоре Годы и горе. Мы - снедь для могильных червей, Цель для косы твоей!" Полно вам, старухи! Смерть - пьяна. Капли крови, как вина, Ей забрызгали колет, Покрывающий скелет. Пьяные на просьбы глухи. Голова ее качается, На плечах как шар катается. Даром денег Смерть не бросит, Что-нибудь за деньги спросит Здесь, в трактире "Трех гробов", С бедняков. "Матушка-Смерть! Это мы, ветераны (Много нас, много! Болят наши раны!), Черные пни на просеке лесной, Где ты гуляла когда-то с войной! Знаем друг друга мы. В дыме и гуле Ты нам была и видна и слышна: Ты перед нами несла знамена, Ядра катала и сыпала пули. Гордая, строгая, виделась ты На кругозоре гудящей мечты, Быстро вставала на бой барабанов, Первая в битву бросалась вперед... Матушка-Смерть! Наша слава! Оплот! Выслушай нас, стариков ветеранов: Нас огляди, сыновей не губя, - Где малышам постоять за себя!" Полно вам болтать без толку! Разойдитесь втихомолку! Что ей старый ваш костыль! Смерть пьяна; сидит, качается, Голова ее катается, Как в дорожных рвах бутыль. Ей катать бы бочки крови По полям зеленой нови! Посидев у вас в трактире, Погулять желает в мире, Посреди людских племен, Под случайностью знамен! "Матушка-Смерть! Это я, богородица. Видишь, в короне своей золотой Я на коленях стою пред тобой. Я из часовни, с горы, богородица. Вышла тебя попросить за село. Тысячи лет уж прошло, Как в мою душу скорбящую, Перед крестом предстоящую, Горе, как меч беспощадный, вошло. Матушка-Смерть, это я, богородица. Жителям здешним дала я обет Их защищать в дни несчастья и бед... Вот и тебя умолять мне приходится..." Матерь божья! И на слове Благодарны мы тебе. Только Смерть - как не в себе, Снова хочет крови! В отуманенном сознанье У нее одно желанье... Смерть пьяна! Тихих просьб она не слышит! Надоели ей Руки матерей! Смерть пьяна и злобой дышит: Злость ее несется вскачь, Словно мяч, Через мост, Из деревни на погост. "Смерть! Это я - Иисус и твой царь! Создал я сам тебя, древнюю, встарь, Чтоб исполнялся закон Вещей и времен. Мои пригвожденные руки Благословили последние муки. Смерть! Я был мертв и воскрес, Я - манна с небес. На землю сошел я смиренно Вернуть заблудших овец. Я - твой царь и отец, Я - мир вселенной!" Череп к огню наклоня, Смерть сидит у огня, Пьет за стаканом стакан и качается, Полузакрыв глаза, Улыбается. У господа гром, а у Смерти коса! Хочет кто пить, так садись перед ней - Всех угостит из бутылки своей, Сколько вздумаешь, пей, Лишь не проси за детей, за внучат! Каждый пьет на свой лад. И Смерть пила, пила, пила; Христос ушел - она не встала, Подобной дерзостью немало Смущая жителей села. Но дни и дни, опять и вновь (Как будто позабыв о мире) Сидела Смерть у них в трактире И в долг пила без счета кровь. Потом, однажды утром, встала, Худую клячу оседлала; Ей на спину мешок взвалив, Поехала в раздолье нив. И к ней из каждой деревушки Спешили матери-старушки, Несли ей хлеба и вина, Чтоб здесь не зажилась она; Несли ей хлеба и свинины, Большие с грушами корзины, А дети роем - весь приход - Несли ей мед. Смерть странствовала много, много По всем дорогам, Уже без гнева и не строго Оглядывая всех: она Была пьяна. На ней был рыжий плащ убогий С блестящей пряжкой на отлет, И с перьями колпак двурогий, И сапоги, как для болот. Ее заезженная кляча, По грязным рытвинам маяча, Тащилась медленно вперед. И толпы шли за ней в тревоге, Следя, как медлит на дороге Хмельной и дремлющий костяк, Ведущий к далям без зазренья Свой темный ужас. Но не всяк Мог слышать терпкий запах тленья И видеть, как под платьем ей Впивался в сердце рой червей. Перевод В. Брюсова Исход Из здешних мест, за шагом шаг - Мозг отупел, на сердце мрак - Народ по столбовой дороге Уходит прочь, бурьяном сыт, Туманом пьян, дождем укрыт. Нет за душою ничего, А впереди, одета тьмой, Лишь бесконечность столбовой дороги. У всех, на палке ли, в руке ли, Платок с каемкой голубой, Узлом завязанный платок - Устали руки, онемели - У каждого платок, А в нем надежды лоскуток. Народ из здешних мест бредет Дорогой в никуда, вперед. На бесконечности пути Стоит харчевня впереди; Под сводом крыши водят мыши И крысы хоровод; Харчевню лихорадка бьет, Прогнили балки потолка, Крыльцо и стены плесень съела И на ветру окостенела Ослизлой вывески рука. Народ из здешних мест от века боязлив: Крестом невзгоду осенив, Дрожит и цепенеет. Его душа - очаг остылый, В ней головни чадят уныло, Кресты из головней. Народ из здешних мест от века боязлив, И больше нет свечей у алтарей, И статуи в пыли, И ладаном в церквах не пахнет, И лишь порою роза чахнет У гипсовых ступней Христа. Народ из здешних мест боится мглы полей, И мертвой птицы у дверей, И в озере луны двурогой. Здесь люди смотрят косо на людей. Народ из здешних мест топорен, Неповоротлив, непроворен, Безволен, но упрям. Живет он мелочно и скупо И пересчитывает тупо Нужду по медякам. Собак и кошек взяв с собой, И птиц, и птичьи клетки, Чтоб выжить, гнев залив водой, Слезой умывшись едкой, Покинув кров и край родной, Хромой медлительной толпой Народ из здешних мест бредет Дорогой в никуда, вперед. Визжит и воет, ковыляя, Держась за юбки матерей, Орава грязная детей; Глядят, глядят, запоминая, Моргая, старики На свой клочок земли любимой, Которую глодали зимы И сорняки; Шагают парни по дороге, Как плети руки, тяжки ноги, Нет мужества и даже нет Порыва к счастью прежних лет, Нет сил, чтобы ускорить шаг И сжать себя в тугой кулак И выпрямиться для борьбы Со смертью, с яростью судьбы. Народ полей, из здешних мест народ Приучен к бесконечности невзгод. Телеги, тачки с самого рассвета Ползут вперед, Размалывая день-деньской Хребет дороги столбовой; Одни - как ветхие скелеты, На их оглоблях амулеты, Раскачиваясь, дребезжат; Другие жалобно визжат, Как заржавелых ведер дужки; На третьих фонари и побрякушки. За шагом шаг Трудят расхлябанный костяк Усталые, больные клячи. Возница вертится и чуть не плачет. Потом, как будто он В рассудке поврежден, Швыряет наудачу Каменья в небо, где маячит, Как туча, воронье судьбы незрячей. Народ из этих мест в беде И крест несет всегда, везде. По глине, по пескам, минуя реки, рощи, Замучены, понуры, тощи, Бредут стада. Их тоже выгнала бог весть куда Тугая плеть неурожая. О камни спотыкаются бараны, Быки ревут - к ним смерть плывет через туманы, Коровы тащатся, водянкой налитые, Одрябли их сосцы пустые. Из здешних мест народ и скот Бредет дорогой старой, Дорогой, что в ночи ведет Вокруг земного шара. Бредет из дальних из сторон, Сквозь сумрак судеб и времен, Вдоль нив, лугов, селений нищих, Спокойно спит лишь на кладбищах, Спускается из лога в лог По петлям сумрачных дорог, Зимою, осенью, весной, Без отдыха, в мороз и зной, Из никуда и в никуда. А там, вдали, Где дымный небосвод спустился до земли, Там, величавый как Фавор, Днем серый, вечером багряней, чем костер, Далеко щупальца-присоски простирая, Людей из деревень притягивая и вбирая, Одетый в мрамор, в гипс, и в сталь, и в копоть, и в мазут, Ждет город-спрут. Перевод Э. Линецкой Города-спруты Равнина Равнину мрак объял: овины, нивы И фермы с остовом изъеденных стропил; Равнину мрак объял, она давно без сил; Равнину мертвую ест город молчаливо. Огромною преступною рукой Машины исполинской и проклятой Хлеба евангельские смяты, И смолк испуганно задумчивый оратай, В ком отражался мир небесный и покой. Ветрам дорогу преградя, Их загрязнили дым и клочья сажи; И солнце бедное почти не кажет Свой лик, истертый струями дождя. Где прежде в золоте вечернем небосвода Сады и светлые дома лепились вкруг, - Там простирается на север и на юг Бескрайность черная - прямоугольные заводы. Там чудище огромное, тупое Гудит за каменной стеной, Размеренно хрипит котел ночной, И скачут жернова, визжа и воя; Земля бурлит, как будто бродят дрожжи; Охвачен труд преступной дрожью; Канава смрадная к реке течет Мохнатой тиной нечистот; Стволы, живьем ободранные, в муке Заламывают руки, С которых, словно кровь, струится сок; Крапива и бурьян впиваются в песок И в мерзость без конца копящихся отбросов; А вдоль угрюмых рвов, вдоль путевых откосов Железо ржавое, замасленный цемент Вздымают в сумерках гниенью монумент. Под тяжкой кровлею, что давит и грохочет, И дни и ночи Вдали от солнца, в духоте Томятся люди в страдной маете: Обрывки жизней на зубцах металла, Обрывки тел в решетках западни, Этаж за этажом, от зала к залу Одним кружением охвачены они. Их тусклые глаза - глаза машины, Их головы гнетет она, их спины; Их пальцы гибкие, которые спешат, Стальными пальцами умножены стократ, Стираются так скоро от напора Предметов жадных, плотоядных, Что оставляют постоянно След ярости на них, кровавый и багряный. О, прежний мирный труд на ниве золотой, В дни августа среди колосьев хлеба, И руки светлые над гордой головой, Простертые к простору неба, - Туда, где горизонт налился тишиной! О, час полуденный, спокойный и невинный, Для отдыха сплетавший тень Среди ветвей, чью лиственную сень- Качали ветерки над солнечной равниной! Как будто пышный сад, раскинулась она, Безумная от птиц, что гимны распевали, Высоко залетев в заоблачные дали, Откуда песня их была едва слышна. Теперь все кончено, и не воспрянуть нивам; Равнину мрак объял, она без сил: Развалин прах ее покрыл Размеренным приливом и отливом. Повсюду черные ограды, шлак, руда, Да высятся скелетами овины, И рассекли на половины Деревню дряхлую стальные поезда. И вещий глас мадонн в лесах исчез, Среди деревьев замерший устало; И ветхие святые с пьедестала Упали в кладези чудес. И все вокруг, как полые могилы, Дотла расхищено, осквернено вконец, И жалуется все, как брошенный мертвец, Под вереском сырым рыдающий уныло. Увы! Все кончено! Равнина умерла! Зияют мертвых ферм раскрытые ворота. Увы! Равнины нет: предсмертного икотой В последний раз хрипят церквей колокола. Перевод Ю. Левина Душа города Во мгле потонули крыши; Колокольни и шпили скрыты В дымчато-красных утрах, Где бродят сигнальные светы. По длинной дуге виадука Вдоль тусклых и мрачных улиц Грохочет усталый поезд. Вдали за домами в порте Глухо трубит пароход. По улицам душным и скучным, По набережным, по мостам Сквозь синий сумрак осенний Проходят тени и тени - Толпы живущих там. Воздух дышит нефтью и серой, Солнце встает раскаленным шаром, Дух внезапно застигнут Невозможным и странным. Ревность к добру иль клубок преступлений, - Что там мятется средь этих строений, Там, где над крышами черных кварталов Тянутся ввысь на последней мете Башни пилонов, колонны порталов, Жизнь уводящих к огромной мечте? О, века и века над ним, Что так славен прошлым своим, - Пламенеющим городом, полным, Как и в этот утренний час, призраков! О, века и века над ним С их огромной преступною жизнью, Бьющей - о, сколько лет! - В каждое зданье, в каждый камень- Прибоем безумных желаний и гневов кровавых! Сперва - вблизи двух-трех лачуг - священник-пастырь! Приют для всех - собор, и сквозь узор оконниц Сочится свет церковных догм к сознаньям темным. Стена, дворец и монастырь, зубцы на башнях, И папский крест, которым мир овладевает. Монах, аббат, король, барон, рабы, крестьяне, Каменья митр, узорный шлем, камзол и ряса. Борьба страстей: за честь герба, за честь хоругви; Борьба держав... и короли неполновесный Чекан монет хотят прикрыть гербами лилий, Куют ударами меча свои законы И суд вершат на площадях, слепой и краткий. Потом рождается - как медленно! - гражданство: Те силы, что хотят из права прорасти, Народа когти против челюстей правителей... И яростные морды в тени, в подпольях завыванье, Бог весть к какому идолу, сокрытому в туманах, Набаты плавят в вечерах неведомые ярости; Слова освобожденья и надежды - в атмосфере, Насыщенной кипеньем мятежей; Страницы книг, внезапно просветленных, Жгут чувством истины, как Библии когда-то; Герои светлые, как золотой ковчег, откуда Выходят совершенья вооруженными и крепкими; Надежда безумная во всех сердцах Сквозь эшафоты, казни и пожары, И головы в руках у палачей... Городу - тысяча лет - Терпкому долгому городу... Не устает он противиться Страстному натиску дней, Тайным подкопам народов. Сердце его - океан, нервы его - ураган! Сколько стянула узлов эта упорная воля! В счастье сбиратель земель, Сломленный - ужас вселенной, - Всюду в победах своих и разгромах Он остается гигантом. Гудит его голос, имя сверкает, Светы его среди ночи пылают Заревом медным до самого звездного свода, О, века и века над ним! В эти мрачные утра душа его Дышит в каждой частице тумана И разодранных туч: Душа огромная, смутная, подобная этим соборам, Стушеванным дымною мглою; Душа, что скрывается в каждой из этих теней, Спешащих по улицам мрачных кварталов; Душа его, сжатая спазмами, грозная, Душа, в которой прошедшее чертит Сквозь настоящее смутные лики наступающих дней, Мир лихорадочный, мир буйного порыва, С дыханием прерывистым и тяжким, Стремящийся к каким-то смутным далям; Но мир, которому обещаны законы Прекрасные и кроткие, - они Ему неведомы, и он добудет их Когда-нибудь из глубины туманов. Угрюмый мир, трагический и бледный, Кладущий жизнь и дух в один порыв, И день, и ночь, и каждый миг несущий Все - к бесконечности! О, века и века над ним, городом буйным! Старая вера прошла, новая вера куется, Она дымится в мозгах, она дымится в поте Гордых работою рук, гордых усильем сознаний. Глухо клокочет она, подступая к самому горлу Тех, кто несет в груди уголь желанья Громко крикнуть ее, с рыданьями кинуть в небо. Отовсюду идут к нему - От полей, от дальних селений, Идут испокон веков, из незапамятных далей Нити вечных дорог - Свидетели вечных стремлений: Этот живой поток - Сердца его биенье. Мечта, мечта! Она превыше дымов Отравленных вознесена, И даже в дни сомненья и уныний Она царит над заревом ночей, Подобно купине, пылающей звездами И черными коронами... Но что до язв? То было и прошло... Что до котлов, где ныне бродит зло? - Коль некогда сквозь недра туч багровых, В лучах изваянный, сойдет иной Христос И выведет людей из злой юдоли слез, Крестя огнем созвездий новых! Перевод М. Волошина Порт Все к городу стремятся океаны! Огромный порт его - зловещий лес крестов: Скрещенье рей и мачт на фоне облаков. Его огромный порт сквозь дым и мглу маячит, Где солнца красный глаз струями сажи плачет. Его огромный порт весь полон кораблей, Дымящих в темноте незримо для людей. Его огромный порт весь мускулист от рук, Затерянных в сети причалов и канатов. Его огромный порт гудит весь от раскатов Цепей и молотов, стальной кующих звук. Все к городу стремятся океаны! И легких волн беспечный бег, Зеленых гребней пенный снег - На кораблях приносят мир огромный, Чтоб град всосал его своею пастью темной. Восток, и тропики, и белый льдистый норд, Безумьем схвачены, плывут в широкий порт; Все числа алчные, чьи сердцу снятся суммы, Все изобретенья, все яростные думы, Что мощный человек поит, растит в себе, - Все тянутся к нему, к его огню, к борьбе. Он сотрясается от пыла споров страстных; Над ним сияние плывет богатств всевластных; И моряки его эмблему, кадуцей, На красной коже рук наивно вытравляют, Когда закаты мраком одевают Простор океанических зыбей. Все к городу стремятся океаны! О Вавилон, возникший наконец! Народы смешаны в единый стук сердец; Наречья слиты воедино; И город, как рука, раскрывшая персты, Весь мир сжимает, подчинив хребты, Смирив пучины. О, эти доки, полные до крыш! Леса, и горы, и пустыни, Там, как в сетях, плененные отныне В зиянье ниш! О, эти глыбы вечности: металлы И мраморы - сиянья и венцы; О, сумрачные мертвецы, Немые жертвы этой бури алой! Все к городу стремятся океаны! Всегда свободные моря, Что держат сушу в равновесье полном, Моря, где жив закон, что толпам дан и волнам, Где вечно токи вод чертят простор, горя; Моря и волны их сплошные, Что разрушают стены скал И, в блеске пенных покрывал, Вновь растворяются в родной стихии; Моря, в которых каждый вал То веет нежностью, то злобы полон дикой, Моря, тревожащие красотой великой Их лика. Все к городу стремятся океаны! И порт раскинулся в мучительных огнях, Что с кранов в высоте роняют рдяный прах. И порт щетинится зубцами башен спящих, В чьих недрах - вечное теченье вод хрипящих. И порт отяжелел от глыб, где взор горгон Сплетеньем черных змей, как нимбом, окружен. И порт - как сказочный, в нем смутно сквозь туманы Под бушпритом судов богинь белеют станы. И порт - торжественен: он укротитель бурь Меж молов мраморных, прорезавших лазурь. Перевод Г. Шенгели Статуя Он - глыба мрамора, да имя на табличке. Живот горой, крутая челюсть, лоб литой, Тяжелый лик, угрюмой злобой налитой, Кулак, что всех и вся расплющит - по привычке. И перекресток, где параден каждый дом, Откуда он глядит упорно-гневным взглядом В рассветные огни, мерцающие рядом, Под стать ему - идет одним сплошным углом. Он был временщиком, которым правил случай, Но, силой вознесен, не расставался с ней, В минувшем задушив зерно грядущих дней, Взывавших к нам трубой пугающе-певучей. Был гнев его страшней закона в оны дни, И голоса льстецов о нем вещали миру. А он мечтал страну построить по ранжиру, Подмяв любителей трусливой болтовни. В нем сумрачная мощь угрюмо клокотала. Он был то скрытен, то презрительно жесток. Возвысясь в полный рост, он делал все, что мог, - Но только на разбой его всегда хватало. Он жизни жить мешал, маяча перед ней. Спаситель королей и собственной особы, Он наслаждался страхом заговоров, чтобы, Плетя их, по ночам душить еще верней. И вот теперь он здесь надежно занял место. Злопамятен и строг, он мстить не перестал. И до сих пор еще готов гротескным жестом Отстаивать свой сейф - массивный пьедестал. Перевод Геннадия Русакова Города-спруты Равнина Равнину мрак объял: овины, нивы И фермы с остовом изъеденных стропил; Равнину мрак объял, она давно без сил; Равнину мертвую ест город молчаливо. Огромною преступною рукой Машины исполинской и проклятой Хлеба евангельские смяты, И смолк испуганно задумчивый оратай, В ком отражался мир небесный и покой. Ветрам дорогу преградя, Их загрязнили дым и клочья сажи; И солнце бедное почти не кажет Свой лик, истертый струями дождя. Где прежде в золоте вечернем небосвода Сады и светлые дома лепились вкруг, - Там простирается на север и на юг Бескрайность черная - прямоугольные заводы. Там чудище огромное, тупое Гудит за каменной стеной, Размеренно хрипит котел ночной, И скачут жернова, визжа и воя; Земля бурлит, как будто бродят дрожжи; Охвачен труд преступной дрожью; Канава смрадная к реке течет Мохнатой тиной нечистот; Стволы, живьем ободранные, в муке Заламывают руки, С которых, словно кровь, струится сок; Крапива и бурьян впиваются в песок И в мерзость без конца копящихся отбросов; А вдоль угрюмых рвов, вдоль путевых откосов Железо ржавое, замасленный цемент Вздымают в сумерках гниенью монумент. Под тяжкой кровлею, что давит и грохочет, И дни и ночи Вдали от солнца, в духоте Томятся люди в страдной маете: Обрывки жизней на зубцах металла, Обрывки тел в решетках западни, Этаж за этажом, от зала к залу Одним кружением охвачены они. Их тусклые глаза - глаза машины, Их головы гнетет она, их спины; Их пальцы гибкие, которые спешат, Стальными пальцами умножены стократ, Стираются так скоро от напора Предметов жадных, плотоядных, Что оставляют постоянно След ярости на них, кровавый и багряный. О, прежний мирный труд на ниве золотой, В дни августа среди колосьев хлеба, И руки светлые над гордой головой, Простертые к простору неба, - Туда, где горизонт налился тишиной! О, час полуденный, спокойный и невинный, Для отдыха сплетавший тень Среди ветвей, чью лиственную сень- Качали ветерки над солнечной равниной! Как будто пышный сад, раскинулась она, Безумная от птиц, что гимны распевали, Высоко залетев в заоблачные дали, Откуда песня их была едва слышна. Теперь все кончено, и не воспрянуть нивам; Равнину мрак объял, она без сил: Развалин прах ее покрыл Размеренным приливом и отливом. Повсюду черные ограды, шлак, руда, Да высятся скелетами овины, И рассекли на половины Деревню дряхлую стальные поезда. И вещий глас мадонн в лесах исчез, Среди деревьев замерший устало; И ветхие святые с пьедестала Упали в кладези чудес. И все вокруг, как полые могилы, Дотла расхищено, осквернено вконец, И жалуется все, как брошенный мертвец, Под вереском сырым рыдающий уныло. Увы! Все кончено! Равнина умерла! Зияют мертвых ферм раскрытые ворота. Увы! Равнины нет: предсмертного икотой В последний раз хрипят церквей колокола. Перевод Ю. Левина Душа города Во мгле потонули крыши; Колокольни и шпили скрыты В дымчато-красных утрах, Где бродят сигнальные светы. По длинной дуге виадука Вдоль тусклых и мрачных улиц Грохочет усталый поезд. Вдали за домами в порте Глухо трубит пароход. По улицам душным и скучным, По набережным, по мостам Сквозь синий сумрак осенний Проходят тени и тени - Толпы живущих там. Воздух дышит нефтью и серой, Солнце встает раскаленным шаром, Дух внезапно застигнут Невозможным и странным. Ревность к добру иль клубок преступлений, - Что там мятется средь этих строений, Там, где над крышами черных кварталов Тянутся ввысь на последней мете Башни пилонов, колонны порталов, Жизнь уводящих к огромной мечте? О, века и века над ним, Что так славен прошлым своим, - Пламенеющим городом, полным, Как и в этот утренний час, призраков! О, века и века над ним С их огромной преступною жизнью, Бьющей - о, сколько лет! - В каждое зданье, в каждый камень- Прибоем безумных желаний и гневов кровавых! Сперва - вблизи двух-трех лачуг - священник-пастырь! Приют для всех - собор, и сквозь узор оконниц Сочится свет церковных догм к сознаньям темным. Стена, дворец и монастырь, зубцы на башнях, И папский крест, которым мир овладевает. Монах, аббат, король, барон, рабы, крестьяне, Каменья митр, узорный шлем, камзол и ряса. Борьба страстей: за честь герба, за честь хоругви; Борьба держав... и короли неполновесный Чекан монет хотят прикрыть гербами лилий, Куют ударами меча свои законы И суд вершат на площадях, слепой и краткий. Потом рождается - как медленно! - гражданство: Те силы, что хотят из права прорасти, Народа когти против челюстей правителей... И яростные морды в тени, в подпольях завыванье, Бог весть к какому идолу, сокрытому в туманах, Набаты плавят в вечерах неведомые ярости; Слова освобожденья и надежды - в атмосфере, Насыщенной кипеньем мятежей; Страницы книг, внезапно просветленных, Жгут чувством истины, как Библии когда-то; Герои светлые, как золотой ковчег, откуда Выходят совершенья вооруженными и крепкими; Надежда безумная во всех сердцах Сквозь эшафоты, казни и пожары, И головы в руках у палачей... Городу - тысяча лет - Терпкому долгому городу... Не устает он противиться Страстному натиску дней, Тайным подкопам народов. Сердце его - океан, нервы его - ураган! Сколько стянула узлов эта упорная воля! В счастье сбиратель земель, Сломленный - ужас вселенной, - Всюду в победах своих и разгромах Он остается гигантом. Гудит его голос, имя сверкает, Светы его среди ночи пылают Заревом медным до самого звездного свода, О, века и века над ним! В эти мрачные утра душа его Дышит в каждой частице тумана И разодранных туч: Душа огромная, смутная, подобная этим соборам, Стушеванным дымною мглою; Душа, что скрывается в каждой из этих теней, Спешащих по улицам мрачных кварталов; Душа его, сжатая спазмами, грозная, Душа, в которой прошедшее чертит Сквозь настоящее смутные лики наступающих дней, Мир лихорадочный, мир буйного порыва, С дыханием прерывистым и тяжким, Стремящийся к каким-то смутным далям; Но мир, которому обещаны законы Прекрасные и кроткие, - они Ему неведомы, и он добудет их Когда-нибудь из глубины туманов. Угрюмый мир, трагический и бледный, Кладущий жизнь и дух в один порыв, И день, и ночь, и каждый миг несущий Все - к бесконечности! О, века и века над ним, городом буйным! Старая вера прошла, новая вера куется, Она дымится в мозгах, она дымится в поте Гордых работою рук, гордых усильем сознаний. Глухо клокочет она, подступая к самому горлу Тех, кто несет в груди уголь желанья Громко крикнуть ее, с рыданьями кинуть в небо. Отовсюду идут к нему - От полей, от дальних селений, Идут испокон веков, из незапамятных далей Нити вечных дорог - Свидетели вечных стремлений: Этот живой поток - Сердца его биенье. Мечта, мечта! Она превыше дымов Отравленных вознесена, И даже в дни сомненья и уныний Она царит над заревом ночей, Подобно купине, пылающей звездами И черными коронами... Но что до язв? То было и прошло... Что до котлов, где ныне бродит зло? - Коль некогда сквозь недра туч багровых, В лучах изваянный, сойдет иной Христос И выведет людей из злой юдоли слез, Крестя огнем созвездий новых! Перевод М. Волошина Порт Все к городу стремятся океаны! Огромный порт его - зловещий лес крестов: Скрещенье рей и мачт на фоне облаков. Его огромный порт сквозь дым и мглу маячит, Где солнца красный глаз струями сажи плачет. Его огромный порт весь полон кораблей, Дымящих в темноте незримо для людей. Его огромный порт весь мускулист от рук, Затерянных в сети причалов и канатов. Его огромный порт гудит весь от раскатов Цепей и молотов, стальной кующих звук. Все к городу стремятся океаны! И легких волн беспечный бег, Зеленых гребней пенный снег - На кораблях приносят мир огромный, Чтоб град всосал его своею пастью темной. Восток, и тропики, и белый льдистый норд, Безумьем схвачены, плывут в широкий порт; Все числа алчные, чьи сердцу снятся суммы, Все изобретенья, все яростные думы, Что мощный человек поит, растит в себе, - Все тянутся к нему, к его огню, к борьбе. Он сотрясается от пыла споров страстных; Над ним сияние плывет богатств всевластных; И моряки его эмблему, кадуцей, На красной коже рук наивно вытравляют, Когда закаты мраком одевают Простор океанических зыбей. Все к городу стремятся океаны! О Вавилон, возникший наконец! Народы смешаны в единый стук сердец; Наречья слиты воедино; И город, как рука, раскрывшая персты, Весь мир сжимает, подчинив хребты, Смирив пучины. О, эти доки, полные до крыш! Леса, и горы, и пустыни, Там, как в сетях, плененные отныне В зиянье ниш! О, эти глыбы вечности: металлы И мраморы - сиянья и венцы; О, сумрачные мертвецы, Немые жертвы этой бури алой! Все к городу стремятся океаны! Всегда свободные моря, Что держат сушу в равновесье полном, Моря, где жив закон, что толпам дан и волнам, Где вечно токи вод чертят простор, горя; Моря и волны их сплошные, Что разрушают стены скал И, в блеске пенных покрывал, Вновь растворяются в родной стихии; Моря, в которых каждый вал То веет нежностью, то злобы полон дикой, Моря, тревожащие красотой великой Их лика. Все к городу стремятся океаны! И порт раскинулся в мучительных огнях, Что с кранов в высоте роняют рдяный прах. И порт щетинится зубцами башен спящих, В чьих недрах - вечное теченье вод хрипящих. И порт отяжелел от глыб, где взор горгон Сплетеньем черных змей, как нимбом, окружен. И порт - как сказочный, в нем смутно сквозь туманы Под бушпритом судов богинь белеют станы. И порт - торжественен: он укротитель бурь Меж молов мраморных, прорезавших лазурь. Перевод Г. Шенгели Статуя Он - глыба мрамора, да имя на табличке. Живот горой, крутая челюсть, лоб литой, Тяжелый лик, угрюмой злобой налитой, Кулак, что всех и вся расплющит - по привычке. И перекресток, где параден каждый дом, Откуда он глядит упорно-гневным взглядом В рассветные огни, мерцающие рядом, Под стать ему - идет одним сплошным углом. Он был временщиком, которым правил случай, Но, силой вознесен, не расставался с ней, В минувшем задушив зерно грядущих дней, Взывавших к нам трубой пугающе-певучей. Был гнев его страшней закона в оны дни, И голоса льстецов о нем вещали миру. А он мечтал страну построить по ранжиру, Подмяв любителей трусливой болтовни. В нем сумрачная мощь угрюмо клокотала. Он был то скрытен, то презрительно жесток. Возвысясь в полный рост, он делал все, что мог, - Но только на разбой его всегда хватало. Он жизни жить мешал, маяча перед ней. Спаситель королей и собственной особы, Он наслаждался страхом заговоров, чтобы, Плетя их, по ночам душить еще верней. И вот теперь он здесь надежно занял место. Злопамятен и строг, он мстить не перестал. И до сих пор еще готов гротескным жестом Отстаивать свой сейф - массивный пьедестал. Перевод Геннадия Русакова Заводы Стеклом полупустых глазниц уставившись устало В пропахшую селитрой гладь канала, Что по прямой ведет куда-то прочь, На берегах, где вечно хмарь и ночь, Ревут, в предместиях глухих Со всею слезной нищетою их, Махины корпусов фабричных. Ряды громад гранитных и кирпичных, И километры закопченных стен, Без перерыва и без перемен. В тумане завершают каждый куб Зубцы железок и громоотводов По краю труб. Уставясь темью окон симметричных Поверх предместий, куда-то прочь, Гудят, гудят и день, и ночь Махины корпусов фабричных. О ржа кварталов, смоченных дождем! И женщины, прикрытые тряпьем, И кариозность сквериков, где скоро На грудах шлака и отвалах сора Дотлеет рахитическая флора. На перекрестках - настежь двери в барах, Где медь, где блеск зеркал уныло-старых, Где погребцы, бутылей жаркий ряд, И где горят От спирта отсветы на тротуарах, Где пышут пинты, странные по виду, Воздвигнуты на стойке в пирамиду, И пьяницы, к прилавку привалясь, Пьют с хлюпаньем, не тратя лишних фраз, Кто эль, кто виски - дымчатый топаз. А в глубине предместий городских, Где все пропахло нищетою их, Где только скука, скудость и потери, Где злоба метит всех по одному И бьется в двери, Где вор у вора рад украсть суму, Гремят, не затихая ни на миг, Под ропот выдохов глухих, Меха заводов симметричных - громад гранитных и кирпичных. Там где искрятся крыш стеклянные пролеты, Всему владыкой пар, плененный для работы: Стальные челюсти дымятся и жуют, И глыбы молотов молотят, По наковальням золото куют. И печи, у стены, в неверном освещенье - Неистовей зверей в минуту укрощенья. А дальше - пальцы пристальных ткачих, Бесшумно, не промедлив ни на миг, Ткут полотно, и нити в легкой дрожи На трепетанье паутин похожи. И передач горизонтальный бег Ремнями опоясывает цех, И промельк бешеных маховиков Под стать крылам безумных ветряков, Раскрученных порывом без помех. Скупое солнце бледно протекло В отдушину, сквозь жирное стекло, Которое лоснится как от пота. Гремит работа. Автоматично и без слов Рабочий выверить готов Тиктаканье отлаженного хода, Как на часах вселенского завода, Чьих шестерен зубчатки-жернова С разгона рвут, безумию в угоду, Людские бесполезные слова. А там, во тьме, ударов гул и гуд Тяжелой глыбой в воздухе встают, На высшей точке замирая вдруг - И разом стены грохота осели, И на мгновенье стихло все вокруг, Хотя свистков отчаянные трели И крики все настойчивей и злей Вздымаются у дальних фонарей, Чей дикий свет отскакивает к тучам И обдает их золотом летучим. Вон, опоясав ночь стеною теней, Стоят громады сумрачных строений. Вот порты, доки, вот мосты и маяки, Вокзалов сумасшедшие гудки. А там, вдали, - других заводов крыши. Там чаны, топки, кузницы, где дышат Нефть и смола, где плавка пышет Снопами искр, их отраженным жаром, Обдав полнеба ревом и пожаром. Вдоль старого канала без конца, Над всею безоглядностью убогой Проездов, над мощеною дорогой, И день, и ночь, и каждый миг, Под стоны выдохов глухих Стоит в предместьях городских Гул корпусов фабричных, гранитных и кирпичных. Взойдет рассвет - и минуть рад Обросший сажею квадрат. Настанет полдень - так и тот Слепцом в тумане побредет. И лишь когда закончен круг работ, В конце недели тяжко тьма падет, Затихнет гул, всегда готовый взмыть, Как молот, брошенный под наковальней, - Затлеет в дымке золотая нить, Пророча приближенье ночи дальней. Перевод Геннадия Русакова Биржа Как торс, где слиты камень и металл, Здесь монумент во славу злата встал. Чуть ночь умрет и ближе дня начало - Ширь перекрестка, залитого алым, Где каждый день на день резни похож, Охватит дрожь. Открылись банков ранние окошки, Где золото развешено по крошке, И к ним, раскинув паруса, плывет Летучая флотилия банкнот. Но оживленье только нарастает: Спускается на улицу, влетает В жилище и бесчинствует в домах, Будя безумье, гордость или страх. Но монумент молчит: полудня не пробило, Чтоб ожила его неистовая сила. Тут столько грез, как рыжие огни, Сшибутся пламенем, - везде одни они, В разгуле дикой суетни! Тут вновь, чудовищна и лжива, Удавки заплетет нажива. Она сначала походя, украдкой, Дохнет по лицам жаркой лихорадкой, Потом окрепнет, загремит: Уже скрипят под ней ступени, Ужесточилось нетерпенье, И неотступностью томит Надежда, жаждущая чуда, На дне воронки, полной гуда, Где все грохочет и дымит, И вор вора зовет на бой. Сухие рты, горящий взгляд, пугливые движенья И миллионов - в голове - круженье, И страхом все вокруг равны. Тут спешку в смелость обряжают И тем других опережают, Доверив суть афер своих Лишь тайне книжек записных, Молясь, чтоб выжгло молоньей Хотя б страну у края света. Кипит химер несметный рой. А шанс - то здесь, то рядом где-то. То по рукам, то сорвалось, И всюду торг, обман и злость, И воздух цифрами пропах: Прут из портфелей, из бумаг, Укрыты, взбиты, перерыты, Дуреют в этой кутерьме. Вот суммы двинулись устало Вал против вала - И все пропало. К исходу месяца - подсчитывать потери. Числом самоубийств их в полной мере Упьется смерть, и славу крахам Воздаст размахом Никчемно-пышных похорон. Но в тот же день, в угрюмые часы, Горячка вновь попрет со всех сторон, И восстановится теченье Привычного ожесточенья. Себе польстить, простить, себя предать, - Но чтоб другому яму подгадать. А ненависть, как ровный звук мотора, Гудит меж тех, кого задушит скоро. С уверенностью высшей правоты Тут грабят тех, чьи сундуки пусты, тут честь и ложь друг другом помыкают, Тут клочья родины с торгов пускают, И рвется к золоту сквозь этот пыл и срам Всечеловеческий бедлам. Тут золото - прекрасней замков в тучах, Приманка россыпей из миражей летучих, К которым вздеты миллионы рук - Ночные зовы, жесты страстных мук. Вселенская молитва без ответа, Дошедшая сюда со всех пределов света! Тут слитки золота на золоте литом, Громадных состояний обороты, Рождаемые алгеброй расчета. Жить - в золоте! Есть-пить - на золотом! Но, яростней мечты о царстве золотом - Соблазн игры: ее везений тайных, Всегда бессмысленно случайных, По воле прихотей слепых Способных все поправить вмиг; Играть и жить по милости удачи, В единственном желаньи новизны; Тут похоть и безумье сплетены; Сошлись в одно, цепляясь друг за друга, Законы разрушенья и испуга - Чтоб только будущее виделось иначе. Как торс, где слиты камень и металл, Где, скрытое от глаз горячей глубиною, Трепещет сердце бедное, земное, - Встал монумент - во славу злата встал. Перевод Геннадия Русакова Восстание На улице топот и стук, И плечи, и спины, и лес угрожающих рук, Рванувшись в хаос и безумье, Мятутся, как в бурю. Надежда и злоба мешаются в шуме, И ярость, и ненависть в криках кипят; Огней круговерть И мрачный кровавый закат. На улице смерть, Мечтой порожденная, кроется в дыме, Вздымается башнями штурмовыми. На улице смерть - это тысячи кос, на убийства готовых, И раны, и стоны, и множество тел безголовых. Орудий чудовищных гром И уханье пушек глухих за углом Рыданьям и крикам отчаянья вторят. Высоких часов городских циферблаты Разбиты. Теперь им навеки Уже не поднять свои веки, И время уже не идет - Прервал его ярый народ, Голодный и гневом объятый. Клокочет в любом человеке Безумство; восставший плебей Взлезает на груды камней, И крови горячечной реки По венам несутся быстрей. И ярость народа Так велика, Что миг упоенья хмельней, чем века, Друг друга сменявшие в скуке, пока Мятеж не взрывает столетья и годы. И все вековые мечты О мире добра, красоты В грядущем без горя и зла Для тех, кто душою чисты, Вся боль, что подспудно росла И кровь потаенно томила, На волю все вырвалось вдруг Оружием в тысячах рук, Пылая с неистовой силой. И вспыхнули радости яркие флаги Над пиршеством крови, потопом отваги; Восставшие мчатся ордой, как хмельные, По мертвым телам опьяненно бегут; Солдаты штыки выдвигают стальные, Но где же тут правда? неправда где тут? Они подвигаются хмуро вперед, Где бурно бунтует огромный народ, Себя увенчавший, мольбы презирая и стоны, Короной побед, золотой и кровавой короной. Когда наступил уже вечер глубокий, Среди темноты запылали жилища и доки, Там в черных каналах кровавый пожар отражен, И в дымном величье колеблется он. Огромные тени подсвеченных башен На город легли; облик города страшен. Огня погребального мечутся руки средь ночи, Бросая во тьму золотые лохмотья и клочья, И в корчах немыслимых рвутся горящие крыши К ночным облакам, все страстнее, все выше. В старинную ратушу, где магистрат Всем городом правил столетья подряд, Где шквал мятежей усмирял он сурово, Толпа ворвалась, разбивая засовы, Срывая замки, все круша, словно -зверь; Стальные шкафы распахнулись теперь, Там кипы законов пылились до срока, Чтоб пламя лизало их в ласке жестокой. Уходит минувшее в дыме и гари; Чернь грабит подвалы в разгульном угаре; Бросают за трупами труп в старый ров, Телами заваленный весь до краев. Под свист витражи со святыми отцами Осколками сыплются на пол во храме; Вверх дном все поставлено в каждой капелле, Христос изможденный висит еле-еле, Он, призрачно бледный, поник головой, Как встарь, окровавив свой крест золотой. Алтарь сокрушив, топчут склянки елея; В ходу кулаки, и проклятия злее; Во гневе плюют на фигуры святых, И в нефе огромном, что словно притих, Как снег, осыпаются на пол облатки, И толпы их топчут, несясь без оглядки. Под взорами звезд средь ночного простора Сверкают рубины убийств и разора. Увенчанный пламенем алым, Красуется город костром небывалым; К далекому морю под ветром померкшего дня Все ниже он клонит корону огня. Сплетаются гнев и несчастья, Безумства, и муки, и страсти Так буйно, что, кажется, недра дрожат, Пространства горят, Дымы разлохмаченно, остервенело летят, Холодные выси от края до края метут. Убить, чтоб воскреснуть моложе стократ! Победы иль беды за дверью старинной, Иль жизнь, иль погибель - теперь все едино! И разве не движет Землей роковая Великая сила, что дышит во всем Извечно, повсюду, и ночью, и днем, Зеленой иль красной весной расцветая?! Перевод Ю. Денисова Искания Лаборатории, музеи, башни Со сфинксами на фризах, и бесстрашно Глядящий в бездну неба телескоп. Клинки лучей, прошедшие сквозь призму, Откуда брызнул Свечений драгоценных дивный сноп; Огромные кристаллы; тиглей ряд, Где плодоносным пламенем горят Соцветья атомов, чьи превращенья - Венок чудес; тончайшие сплетенья Пружин и рычагов; приборы - существа, Похожие на насекомых стройных... Все дышит жизнью страстной, беспокойной В пылу борьбы за тайну вещества. То строится науки зданье, Стремящейся сквозь факты в даль познанья. О, сколько времени низверглось в бездну лет!.. О, сколько здесь тревог и упований было; Каких умов огонь усталость погасила, Дабы забрезжить мог уверенности свет! А заблужденья!.. А темницы веры, В которых разум воздуха лишен!.. И на горе, вверху, победы возглас первый, Что ропотом толпы мгновенно заглушен! Вот жар костров, орудия позора, Распятий лес, костей на дыбе хруст, - С бескровных лиц глядят безумья взоры, Но слово истины летит с кровавых уст! То строится науки зданье, Стремящейся сквозь факты в даль познанья. Вооруженный взгляд, не знающий преград, Идет в глубины - к атомам, к светилам, К началам всем, к вершинам и могилам, И дело движется на лад: Огромная вселенная до дна Обшарена пытливыми глазами, Как солнца жаркими руками Морей холодных взрыта глубина. Здесь каждый действует с упорством смелым В потоке общих дум, удач и неудач, Один лишь узелок развязывая в целом, Составленном из тысячи задач. Все ищут, к истине вплотную все подходят, Все правы - но единственный находит. А он!.. О, из какой прекрасной дали Он шествует, неся великий свет! Какою пламенной любовью он согрет! Какие ум его надежды волновали! Как часто, как давно трепещет он, Тому же ритму подчиненный, Что и закон, Победно им провозглашенный!.. Как скромен он и чист перед вещами! Как он внимателен, едва лишь мрак Подаст ему желанный знак И шевельнет губами! Как он стремительно, прислушавшись к себе, В зеленой чаще жизни настигает Нагую истину, и миру возвещает Ее, подобную судьбе! Когда такие же - и большие, чем он, - Своим огнем земную твердь расплавят И высших тайн врата скрипеть заставят, Минуя ночи, дни, стенаний миллион, К небытию во мраке обращенных, Угасшие порывы укрощенных И разъяренных океанов рев, - Тогда сумеет простодушный гений Упорных, гордых, вольных поколений, Как острый шпиль, вонзить в небесный кров Луч постиженья всех миров. И вознесется перед нами зданье Единого и полного познанья. Перевод Ю. Александрова К будущему О род людской, твой путь в небесные глубины Лежит среди светил, но кто б сумел из нас Ответить, что за вихрь потряс Твою судьбу за век единый! Прорвавшись в высоту, сквозь облачный шатер, И самых дальних звезд разоблачив убранство, Из ночи в ночь и вновь из одного пространства В другое странствует неутомимый взор. Меж тем как под землей, где дремлют вереницы Бесчисленных годов, где целые века Пластами залегли, пытливая рука, Нащупав их, на свет выводит из гробницы. Стремление во всем отдать себе отчет Одушевляет лес существ прямостоящий, И человек, сквозь все проламываясь чащи, Свои права и долг извечный познает. В ферменте и в пыли, аморфной и инертной, И в атоме есть жизнь; и все заключено В несчетный ряд сетей, которые дано Сжимать и разжимать материи бессмертной. Искатель золота, мудрец, артист, герой - Все в ежедневный бой вступают с Неизвестным. Благодаря трудам их розным иль совместным Мы мироздание осознаем собой. И это вы одни лишь, О города, Как сила грозная, которой не осилишь, Восстали навсегда Среди равнины И среди долины, Сосредоточивши достаточно людей, Кипенья рдяных сил и пламенных идей, Чтоб лихорадкою и яростью священной Зажечь сердца у всех смиренных И надменных, Кому лишь удалось, Открыв закон миров, в себе увидеть ось Вселенной. Господень дух вчера еще был духом сел. Враждебный опыту и мятежу, все клятвы Он рабски блюл. Он пал, и по нему прошел Горящий воз снопов, как символ новой жатвы. На обреченное погибели село Со всех сторон летят разрухи ветры злые, А город издали последнее тепло Старается извлечь из этой агонии. Где золотилась рожь, маховики стучат. По крыше церкви дым драконом вьется черным, Мы движемся вперед, и солнечный закат Уже не кажется причастьем чудотворным. Проснутся ль некогда поля, исцелены От ужасов, безумств и зол средневековья, Садами светлыми, сосудами весны, До края полными цветущего здоровья? В подмогу взяв себе и подъяремный скот, И ветер, и дожди, и солнца дар нетленный, Построят ли они свой новый мир - оплот, Спасающий людей от городского плена? Иль станут, навсегда былых богов изгнав, Они последними подобиями рая, Куда в полдневный час придет мечтать конклав Усталых мудрецов, дремоту поборая? Покуда ж к прошлому сжигая все мосты, Жизнь стала радостью безумно-дерзновенной. Что долг и что права? Лишь зыбкие мечты Твои, о молодость, наследница вселенной! Перевод Б. Лившица Призрачные деревни Рыбари Вязкой желчью мутнеет река, И сплошною плывут вереницей Гнили мерзостной вороха, И луну усопшую, мнится, Поспешили зарыть в облака. Фонари с плоскодонок над зыбью пустынной Старых высветили рыбаков, И горбами встают у бортов Их упрямо склоненные спины. Эти люди вчера, чуть взялось вечереть, Для ночного странного лова В воду бросили черную сеть Средь реки в немоте суровой. Там, незримы, на дне терпеливо Человечьи злосчастия ждут, Караулят земную поживу - Их изловит настойчивый люд, Почитая свой труд восхваленья достойным В свете звезд неспокойном. Полночь пробили колокола, Ноша звуков легла, тяжела. Полночь долго и гулко бьет Ночь осеннюю всю напролет, Тяжела полночная мгла. Сонный мир деревень неподвижен, Сонно бродит лень среди хижин, Сонны очерки ив и орешин, Ветер дальше помчался, поспешен, Ни возглас не слышим, ни лист не колышим По лесам в эту полночь глухую, В прахе роющуюся вслепую. В одиночку, забыв о собратьях В этих братских занятьях, Машинально, не глядя во мрак, Тащит сети каждый рыбак: Тот гребет из ячеек пустых на борту Не рыбешек - свою нищету; А другой зачерпнул без вины Ил хворобы своей с глубины; Тот открыл свои верши, Чтоб разжиться надеждой умершей; А иному бросать в свой баркас по нраву Не улов, а души растраву. На борту этих лодок немых, Где фонарный огонь притих, Лабиринт копая кровавый Сквозь войлок тумана дырявый, Скрыла смерть пеленой тишины Рыбарей, что безумью верны. Огорожены толщей тумана И друг другу вблизи не видны; Руки падают, утомлены; Их сгубил этот труд недреманный. Неужели они в этой тьме не кричали, Утешая друг друга в печали? Нет, застыв в безразличье глухом, Выгнув спины дугой над бортом, Оставались они, заслонив огоньки, Неподвижны среди реки. Словно глыбы мрака, стоят, Но стремится упрямый взгляд, Роясь в мороси ноздреватой, К своду горнему, где сокрыт, Притягательный, как магнит, Рой созвездий крылатый. Ловят, черные, черную жуть, Уготован им скорбный путь, В этой тьме под звон колокольный Сами губят свой жребий юдольный, И осенняя полночь сырая Душу точит, в слезах обмирая. Перевод А. Парина Мельник Столетний мельник с ветхой, черной Забытой мельницы, - он был Схоронен глухо, как и жил, Среди растительности сорной В кругу покинутых могил. А почва, что горбатой грудой Над ямой свежею ждала, Казалась пеплом и цикутой; Метался ветер, стыла мгла, И тощий пес бродил, хромая, Меж покосившихся оград, Уныло морду поднимая На догорающий закат. Звеня, терзала грунт лопата, - Блестящий зуб кромсал и грыз, И комья прыгали куда-то В ночную бездну, вниз... И солнце падало покорно, Кровавя небосвод - Могильщик действовал проворно, Как всполошенный крот. Лопата бешено скакала В его руках. Но яма все-таки зияла И ширилась впотьмах, И жуть из мрака наплывала, Впивался в душу страх. Ведь на селе никто Не дал гвоздей, чтоб сбить убогий гроб. Не провожал никто, Когда усопшего несли. Не подошел никто, Чтоб осенить крестом огромный лоб. Не захотел никто В могилу кинуть горсть земли. Пред этим мертвецом в рогоже, Чья жизнь была селянам не нужна, Которого всегда, похоже, Сопровождала ненависть одна, Могильщик сам в какой-то миг Все одиночество свое постиг. Там, на холме вечеровом, Безвестно жил старик угрюмый Наедине с пытливой думой; Дышал в просторе ветровом В согласии с полетом бурь, С дыханьем Севера суровым, Гонящим облачную хмурь К закатам серным и багровым... Он чутким сердцем слушал тьму И золото ночей бескрайных, Шептавших запросто ему О звездах, о великих тайнах, Не приоткрытых никому. Старейшие не помнили, когда Он поселился на отшибе, На исполинской серой глыбе Холма, И жил, вперяя в никуда Свой взор, следящий знаки молний, Каким-то исступленьем полный Безбожного ума. Никто бы не узнал о том, Что смерть пришла в крылатый дом И повлекла жильца к могиле, - Когда бы крылья, что с трудом Взносились в утренней мольбе, Вдруг не застыли, став крестом На завершившейся судьбе. Могильщик видел зыбь растущей тени, Безликой, как толпа, И что деревня тает в отдаленье, Как на ладони снежная крупа. Враждебная неясность этой дали Холодными касаньями плела Сеть ужаса и яростной печали, До той секунды, как могильщик вдруг Почуял рядом чащу цепких рук, Швырнул невесть куда лопату, Рванулся опрометью прочь, Перемахнул через ограду И канул в ночь. Заполненная тишиной, Казалась яма необъятной, Бездонной трещиной земной, Казалась пастью почвы жадной, Глотавшей прах и перегной. Лишь ненасытная равнина Дохоронила мертвеца, Чья жизнь была с ней так едина До самого конца.