Андре Шенье. Ямбы


     Перевод с французского Геннадия Русакова *






     "В его строке -- свинец. В его горячих венах
     Неистовая желчь течет".
     А я двенадцать лет в долинах сокровенных
     Копил стиха блаженный мед.
     Придет моя пора -- и я раскрою улей,
     И подтвердит мой каждый слог:
     Не мщение, не злость в меня глагол вдохнули.
     Когда-то страстный Архилох,
     Обманутый в любви двурушничеством тестя,
     Могучим ямбом прогремел.
     Мне ни к чему Ликамб, я не для этой мести
     Строку оттачивать умел.
     Я не метал громов из мелочной гордыни.
     Мне лишь отчизна дорога.
     А снизойдет к ней мир -- и желчь во мне остынет.
     Мой гнев -- законности слуга.
     Мне против грязных гидр, на страх Питонам черным
     Огнем и сталью потрясать.
     Безжалостно давить, давить гадюк тлетворных --
     Чтоб человеку жизнь спасать.






     Кому ты, Пантеон, распахиваешь своды
     И раскрываешь купола?
     Что так слезлив Давид, кому несет в угоду
     Кисть, что божественной слыла?
     О небо! О судьба! Поверить ли фортуне?
     О гроб, залитый морем слез!
     А как небось Барер стенает на трибуне --
     Аж пафос в клочья, на износ!
     Ну, шуму по стране! Набат, сердца пылают,
     Негодованье души жжет.
     Вот якобинцы им рыданья посылают.
     Бриссо, который не солжет,
     Твердит, что углядел, как в смраде испарений
     Свернулся пеленою мрак:
     Клубилась кровь и слизь каких-то испражнений,
     Рожденных мерзостью клоак.
     А это к праотцам зловещей, грязной тенью
     Душа Марата отбыла...
     Да, женская рука и впрямь во дни цветенья
     Такую жизнь оборвала!
     Доволен Кальвадос. Но эшафот в накладе:
     Петле за сталью не поспеть.
     Кинжал и Пелетье успел туда ж спровадить...
     С Маратом есть о чем жалеть:
     Он, как никто, любил чужую кровь, страданья.
     Скажи "подлец" -- в ответ кричат
     "Бурдон!" и "Лакруа!"... Достойные созданья...
     Но первым все же был Марат.
     Да он и был рожден под виселичной сенью,
     Петли надежда и оплот.
     Утешься, эшафот. Ты -- Франции спасенье.
     Тебе Гора вот-вот пришлет
     Героев на подбор -- шеренгой многоликой:
     Лежандр (его кумир -- Катон),
     Заносчивый Колло -- колодников владыка,
     За ними Робеспьер, Дантон,
     Тюрьо, потом Шабо -- переберешь все святцы:
     Коммуна, суд и трибунал.
     Да кто их перечтет? Тебе б до них добраться...
     Ты б поименно их узнал.
     С отходной сим святым, достойным сожалений,
     Пришел бы Анахарсис Кло,
     А может, Кабанис, другой такой же гений --
     Хотя б Грувель, не то Лакло.
     Ну, а по мне, пускай надгробные тирады
     Произнесет добряк Гарат.
     Но после ты их всех низвергни в темень ада --
     Долизывать Марату зад.
     Да будет им земля легка в могильном мраке,
     Под сенью гробовой доски:
     Глядишь, тогда скорей отроют их собаки --
     Растащат трупы на куски!

     Гражданин Архилох Мастигофор






     Я слышал -- изменив холодному презренью,
     Разгорячились вы всерьез,
     Когда вам "Монитер" дурацкое творенье
     Глупца Барера преподнес.
     Труды педанта вас вконец разволновали,
     А стыд и страх ввели во грех,
     И вы его при всех фракийцем обозвали, --
     Мол, перепортил женщин всех.
     К тому же говорят... Но я-то полагаю,
     Что честь, краса в глазах молвы
     Любым наветам вас всечасно подвергают...
     Однако, сказывают, вы
     Хоть шепотом, но все ж по адресу подонка
     К фигурам, истинно мужским,
     Добавили "подлец", "сутяжная душонка"
     И пару слов, подобных им.
     Вам это не к лицу. Пусть он таков, но все же...
     Не дело черни подражать.
     Забудьте их язык. Бесстыдство речи может
     Бесстыдство дела поддержать.






     Безвестность подлости казалась им укрытьем...
     · · · · · · · · · · · · · · · · · ·
     Но колченогий слог карающей эподы
     Их неминуемо найдет.
     Ты, Парос -- диамант, накрытый синим сводом,
     Слепящий зрак эгейских вод.
     В подземной тишине вершит Природа дело,
     Ее работе нет конца.
     Зато из недр твоих выходит мрамор белый
     Для кропотливого резца.
     А чтобы высший срам запечатлели строчки,
     Есть мрамор-ямб, есть сталь в пере.
     Так прокали его, готовь его к отточке!
     Сын Архилоха, встань, Андре!
     Не опускай свой лук -- он устрашенье сброда.
     Пусть, унаследовав твой стих,
     Грядущие века, всесущая природа
     Заголосят при виде их:
     -- У, свора подлецов! Чудовищ! Прокаженных,
     В пылу резни и грабежей
     Привыкших вымещать свой страх на слабых женах,
     Не умертвляющих мужей,
     На нежных сыновьях и на отцах несчастных,
     Уже бессильных их спасти,
     На братьях, чья вина -- в усилиях напрасных
     От братьев муку отвести!
     Жизнь и у вас одна... всего одна, вампиры!
     И вы искупите лишь раз
     Страдания и прах, рыданья и руины --
     Все, проклинающее вас!






     Но вот они живут, а наша скорбь, владыка,
     К тебе в мольбах не прорвалась.
     И лишь поэт, о Бог, могучий в ратной силе,
     Пленен, предсмертно одинок,
     Приладив на стихи пылающие крылья
     Громов, что ты метнуть не смог,
     Откликнулся на зов достоинства и чести,
     Вверяя судьям сатаны
     Лжесудей, чьи суды -- резня на лобном месте,
     Вина -- в отсутствии вины.
     Дай мне, владыка, жизнь! Тогда-то эта свора
     Закрутится от стрел моих!
     И не укрыться им в безвестности позора:
     Я вижу, я лечу, я их уже настиг.






     · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · ·
     На двадцати судах с едва прикрытым днищем --
     Чтоб выбить посреди реки --
     Тех пленников везли в цепях, в последнем сраме...
     И всех Луара приняла:
     Проконсулу Карье, под винными парами,
     По нраву скорые дела.
     Вот этих слизняков, приказчиков разбоя --
     Фукье, Дюма, как на подбор, --
     Где, что палач и вор, равны между собою
     Судья, присяжный, прокурор, --
     У, как я их хлестал, багровых от разгула,
     Когда, вином воспалены
     И похотью томясь, они сидят оснуло,
     Лоснятся, хвастают, пьяны,
     Сегодняшней резней и завтрашним разором,
     Перечисленьем подлых дел,
     И радуются им, и песни тянут хором!
     А для утехи потных тел --
     Лишь руку протянул, лишь губы захотели --
     Красотки вмиг разгонят хмель:
     Поверженных забыв, они из их постели
     К убийцам прыгают в постель.
     Продажный этот пол слепит приманка славы.
     Он -- победителю вприклад.
     Все, кто б ни победил, у женщин вечно правы:
     На шее палачей висят,
     В ответ на поцелуй губами ищут губы.
     Сегодня наглая рука
     Уже не встретит здесь ей недоступных юбок,
     Стальной булавки у соска.
     Раскаяние -- ад, где ищут искупленья.
     Но тут не каются, а пьют.
     Ночами крепко спят, не зная сожаленья,
     И снова кровь наутро льют.
     Неужто же воспеть кому-нибудь под силу
     То, чем бахвалится бандит?
     Они смердят, скоты: копье, что их пронзило,
     Само, тлетворное, смердит.






     Когда войдет баран в пещерный сумрак бойни
     И поглотит его проем --
     Отара, пастухи, последний пес конвойный
     Уже не думают о нем.
     Мальчишки, что за ним, гоняясь, ликовали,
     Красоток разноцветный рой --
     Они его вчера умильно целовали,
     Украсив пестрой мишурой, --
     Не вспомнят про него, когда мягка котлета.
     Что в бездне помощи искать?
     Мне ясен мой удел. Не надо ждать ответа.
     Пора к забвенью привыкать.
     Как тысячу других, отрезанных от мира,
     Назавтра, стадо поделя,
     Разделают меня и выкинут для пира
     Клыкам народа-короля.
     А что могли друзья? Рукой родной и близкой,
     Мой истомленный дух леча,
     В решетку передать случайную записку
     Да золотой для палача...
     Живущий должен жить. Не мучайтесь виною.
     Живите счастливы, друзья.
     Вам вовсе ни к чему спешить вослед за мною.
     В другие времена и я
     Отвел бы, верно, взгляд от страждущих в неволе,
     Не замечая скорбных глаз.
     Сегодня мой черед кричать от этой боли,
     Да будет жизнь светла для вас.






     · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · ·
     Живем и мы. А что ж. Наверно, так и надо.
     Едим и спим в последний час.
     Покуда смерть-пастух выгуливает стадо,
     Пока топор не выбрал нас,
     Тут сплетничают, пьют, мужьям очки втирают,
     Ревнуют, пакости творят,
     За картами сидят и юбки задирают,
     Кропают вирши и острят.
     Вон кто-то шар надул: он прыгает, летучий,
     Набитый ветром, без помех,
     Как речи семисот пошлейших недоучек --
     Меж них Барер ученей всех,
     А рядом мельтешат, острят и колобродят
     Политиканы, болтуны.
     Но заскрипела дверь -- и на порог выходит,
     Среди внезапной тишины,
     Казенный поставщик кормов для тигров-судей...
     Чье нынче выпало число?
     Кто ляжет под топор? И леденеют груди...
     И облегченно: пронесло!
     Бесчувственный глупец, тебе -- назавтра срок!
     · · · · · · · · · · · · · · · · · ·






     Погас последний луч, пора заснуть зефиру.
     Прекрасный день вот-вот умрет.
     Присев на эшафот, настраиваю лиру.
     Наверно, скоро мой черед.
     Едва успеет час эмалью циферблата
     С привычным звоном пропорхнуть,
     За шестьдесят шагов, которым нет возврата,
     Проделав свой недолгий путь,
     Как непробудный сон смежит мои ресницы,
     И прежде чем вот этот стих
     В законченной строфе с другим соединится,
     Наступит мой последний миг:
     Войдет вербовщик душ, посланец смерти скорой.
     Под гоготанье солдатни
     Он выкликнет меня в потемках коридора,
     Где я отмериваю дни,
     Оттачивая строк карающие пики --
     Коплю бессильные слова, --
     И рифма на губах затихнет в полувскрике,
     Запястья стиснет бечева.
     Через толпу друзей по тесноте прохода
     Проволокут меня силком.
     Я был одним из них до страшного прихода,
     Но я им больше не знаком.
     Что ж, я пожил свое. Свобода побуждений,
     Мужская честь и прямота,
     Святые образцы ушедших поколений,
     Блаженства робкая мечта,
     Фемиды грозный лик над кровью преступленья,
     Высокой жалости урок,
     Деянья старины, не знающие тленья,
     Горячность дружественных строк --
     Их в мире больше нет! На что мне жить на свете,
     Где верховодят ложь и страх?
     О трусы, только мы одни за все в ответе!
     Прощай, земля! Прими мой прах.
     Довольно мешкать, смерть! Утишь мои мученья.
     Ты впрямь, душа, погребена
     Под грузом бед? Но жить -- такое наслажденье!
     И жизнь моя еще нужна.
     Кто честен -- тот, судьбой гоним несправедливо,
     Уже готовый в землю лечь,
     Не опускает глаз, и так же горделива
     Его бестрепетная речь.
     Но если не дано изменчивой судьбою
     Мечом потешиться в бою --
     Чернила под рукой, а боль всегда со мною.
     Из них оружие скую!
     И если, Правота, ни помышленьем тайным,
     Ни просто словом невпопад,
     Ни жестом, ни хотя б сомнением случайным
     Перед тобой не виноват,
     И если жжет тебя больнее всякой боли
     Тысячеустая хвала
     Деяньям подлецов, ревнителей неволи, --
     Спаси меня! В разгуле зла
     Я мститель твой, я длань, разящая громами!
     Уйти, не отстреляв колчан,
     Не растоптав в грязи, в стыду, в позоре, в сраме
     Мерзавцев, сеющих обман, --
     Кладбищенских червей, дорвавшихся до тела
     Несчастной Франции? Сюда,
     Мое перо, мой крик, мой гнев -- пора, за дело!
     Когда б не вы -- что я тогда?
     Вы жаркая смола, питающая пламя,
     Хоть факел выгорел до дна.
     Я в муках, но живу, я неразлучен с вами.
     Надежды мощная волна
     Меня несет. Без вас и жизнь -- одна отрава:
     Тоски ощеренная пасть,
     Соратники в ярме, палаческая слава
     Лжеца, палаческая власть,
     Достойных нищета, изгнанников могилы,
     Закона пакостная ложь...
     И в этом жить?! Ну нет! Всегда достанет силы
     Всадить в себя кинжал! Так что ж?
     Неужто никого -- почтить хотя бы словом
     Полегших жертвами резни
     И осушить глаза их сыновьям и вдовам,
     Чтоб окровавленные дни
     Пугали палачей упорством возвращенья,
     Как неизбытая вина,
     Чтоб их нашла в аду трехвостка отомщенья,
     Уже для них припасена?
     Чтоб плюнуть им в лицо, мученье их смакуя?..
     Смерть, не стучись! Я отопру.
     Страдай, гневись, душа, отмщения взыскуя!
     Плачь, Доблесть, если я умру.









     Когда-то страстный Архилох... -- древние греки считали Архилоха (вторая
половина  VII  в. до  н.э.) великим лирическим  поэтом.  Сватаясь  к  дочери
паросского богача  Ликамба, Архилох получил грубый отказ.  В отместку за это
он  осыпал Ликамба оскорбительными стихами,  написанными  новым размером  --
ямбом. Опозоренный Ликамб покончил с собой. (Здесь и далее прим. перев.)




     Давид,    Жак    Луи    (1748--1825)    --    знаменитый    французский
живописец-классицист,  близкий  друг  Робеспьера,  один из  видных  деятелей
Конвента. Его кисти принадлежит картина "Смерть Марата". Прах последнего, по
предложению художника, поддержанному Конвентом, был перенесен в Пантеон.
     Барер де Вьезак, Бертран  (1755--1841)  -- член Комитета  общественного
спасения,  видный деятель Конвента. Известен  своим красноречием, равно  как
экстремизмом своих заявлений  в Конвенте, снискавших ему прозвище  "Анакреон
гильотины". Участник Термидора, позднее эмигрировал в Бельгию.
     Бриссо, Жак  Пьер (1754--1793)  -- видный политический деятель, депутат
Конвента, жирондист. Отправлен на гильотину по решению Конвента.
     Да, женская рука... -- имеется в виду Шарлотта Корде, убийца Марата.
     Доволен  Кальвадос  --  после  убийства  Марата  ходил  слух,  что  оно
организовано жирондистами, укрывшимися в Кальвадосе.
     Пелетье -- Лепелетье  де Сен-Фаржо, Луи Мишель (1760--1793)  --  видный
деятель  якобинцев.  Заколот  роялистом,  так  как  был  в  числе  депутатов
Конвента,  голосовавших за смертную казнь  Людовику XVI.  В январе 1793 года
останки  Лепелетье  перенесены в  Пантеон.  Этот эпизод Великой  французской
революции запечатлен Давидом в картине "Последние минуты Мишеля Лепелетье де
Сен-Фаржо".
     Бурдон  де  ля   Кроньер,  Леонар   (1754--1807)  --   член   Конвента,
враждовавший как с Робеспьером, так и с жирондистами.
     Лакруа -- Делакруа, Жан Франсуа  (1753--1794) -- дантонист, обезглавлен
одновременно со своим знаменитым другом.
     Лежандр,  Луи  (1752--1797)  -- якобинец,  парижский  мясник,  один  из
ближайших друзей Дантона. 9 термидора был среди противников Робеспьера.
     Колло  д'Эрбуа,  Жан  Мари  (1749--1796)  -- видный  деятель якобинской
диктатуры,  член   Комитета  общественного  спасения.   Принимал  участие  в
усмирении мятежа в Лионе, где несколько сот мятежников были расстреляны, так
как Колло считал,  что гильотина работает слишком медленно. В ведении  Колло
находились   каторжные   тюрьмы,   на   что    намекает   Шенье.    Участник
термидорианского переворота. Позднее отправлен на каторгу, где и скончался.
     Тюрьо  де  ля  Розьер,  Жак  Алексис (1753--1829)  -- депутат Конвента,
близкий друг Дантона.
     Шабо  д'Алье,  Жорж  Антуан  (1758--1819)  --  депутат  Конвента,  член
Трибунала.  Автор  работ   по  юриспруденции,  при  Наполеоне  --   участник
разработки гражданского кодекса Франции.
     Анахарсис Кло --  Дю  Валле-де-Грас Клоотс (Кло -- у Шенье), Жан Батист
(1755--1794) -- якобинец, депутат Конвента.  Именовал  себя  "оратором всего
человечества".   Немец   по   национальности,   Клоотс   принял  французское
гражданство. Взял имя Анахарсиса -- в честь скифского философа (ок. VI в. до
н.э.), долгое время  жившего в  Афинах. Казнен по  приговору  революционного
трибунала.
     Кабанис, Пьер  Жан Жорж  (1757--1808)  --  врач и философ, друг Мирабо,
философа-просветителя Кондорсе. Один из  авторов наполеоновской  конституции
VIII года, следующим образом определивший ее суть: "Все  делается для народа
и  во  имя  народа, ничто  не  делается его  собственными руками и  под  его
неразумную диктовку".
     Грувель, Филип Антуан (1758--1806) --  литератор и  дипломат, секретарь
Временного исполнительного  комитета.  В  этом  качестве  зачитывал смертный
приговор Людовику XVI.
     Лакло  --  Шодерло  де Лакло,  Пьер  Амбруаз  Франсуа  (1741--1803)  --
писатель  (автор романа  "Опасные  связи") и политический деятель, якобинец.
Выступал за низложение и казнь короля.
     Гарат   (правильнее  Гара),  Доминик  Жозеф  (1749--1833)  --  адвокат,
профессор истории, в 1793 году  был министром юстиции, затем  внутренних дел
Республики,  после 9 термидора оставил  пост.  Впоследствии стал сторонником
Наполеона, который даровал ему титул графа.
     Архилох Мастигофор --  псевдоним, взятый  Шенье  в честь первого автора
ямбов. Мастигофор (греч.) -- вооруженный бичом блюститель порядка на улицах,
в общественных местах и т.п.




     ...Разгорячились вы  всерьез... -- личность  адресата этого послания не
установлена.




     Ты,  Парос...   --  на  острове  Парос,  в  Эгейском  море,  добывается
знаменитый белый мрамор.




     Карье, Жан Батист (1756--1794) --  якобинец, участник усмирения мятежей
в Нормандии и Бретани.  Назначенный  проконсулом в Нант,  прославился  своей
жестокостью  при расправах  с  мятежниками. Отозванный Робеспьером  в Париж,
вскоре предстал перед  революционным  трибуналом,  который приговорил  его к
смертной казни на гильотине.
     Фукье-Тенвиль,   Антуан   Кентен   (1746--1795)   --   известен   своей
непримиримостью на посту прокурора Республики.  Среди его наиболее известных
жертв  --  Мария  Антуанетта, Малерб,  Дантон,  Демулен. Осужден Конвентом и
обезглавлен.
     Дюма,  Рене  Франсуа  (1757--1794)   --   председатель   революционного
трибунала, сторонник  Робеспьера.  После  осуждения последнего  9  термидора
пытался  выступить против  Конвента, был схвачен  и без  суда  отправлен  на
гильотину.







     АНДРЕ  ШЕНЬЕ  (ANDRE de CHENIER;  1762--1794)  --  французский  поэт  и
публицист. О нем и его творчестве -- в предисловии А. Михайлова. Публикуемые
стихи взяты  из полного собрания сочинений Андре Шенье, вышедшего в Париже в
серии  "Библиотека   Плеяды"   (Andre  Chenier.  Oeuvres  completes.  Paris,
Bibliotheque de la Pleiade, Gallimard, 1950).

     РУСАКОВ  ГЕННАДИЙ  АЛЕКСАНДРОВИЧ (род. в 1938  г.) -- советский поэт  и
переводчик. Автор сборников стихов "Горластые ветры" (1960), "Длина дыхания"
(1980), "Время птицы"  (1985). Переводил с французского  стихи Луи  Арагона,
Алена  Боске,  Жан-Пьера Фая,  с  английского  -- Томаса  Мура, Джона Донна,
Томаса  Кэмпиона,  сонеты современников Шекспира,  с итальянского  -- Тонино
Гуэрры, Чезаре Павезе и др.




     *  АНДРЕ  ШЕНЬЕ  --  Ямбы (Перевод  с  французского  Геннадия Русакова.
Вступление А. Д. Михайлова) // Иностранная литература, 1989, No 7, 145--153.

Популярность: 10, Last-modified: Tue, 24 Apr 2007 07:20:29 GMT