Я думал, - это божий трон. Всего хватает мне, но мало В кармане звонкого металла. Есть у меня богатство дум, Восторги духа, здравый ум, Жена любимая со мною. Но беден я казной земною. Я перед богом день и ночь. С меня он глаз не сводит прочь. Но дьявол тоже неотлучен: Мой кошелек ему поручен. Он мой невольный казначей. Я ел бы пишу богачей, Когда бы стал ему молиться. Я не хочу, а дьявол злится. Итак, не быть мне богачом. К чему ж молиться и о чем? Желаний у меня немного, И за других молю я бога. Пускай дает мне злобный черт Одежды, пищи худший сорт, - Мне и в нужде живется славно... А все же, черт, служи исправно! x x x - Что оратору нужно? Хороший язык? - Нет, - ответил оратор. - Хороший парик! - А еще? - Не смутился почтенный старик И ответил: - Опять же хороший парик. - А еще? - Он задумался только на миг И воскликнул: - Конечно, хороший парик! - Что, маэстро, важнее всего в портретисте? Он ответил: - Особые качества кисти. - А еще? - Он, палитру старательно чистя, Повторил: - Разумеется, качество кисти. - А еще? - Становясь понемногу речистей, Он воскликнул: - Высокое качество кисти! ВИЛЬЯМУ ХЕЙЛИ О ДРУЖБЕ Врагов прощает он, но в том беда, Что не прощал он друга никогда. ЕМУ ЖЕ Ты мне нанес, как друг, удар коварный сзади, Ах, будь моим врагом, хоть дружбы ради! МОЕМУ ХУЛИТЕЛЮ Пусть обо мне ты распускаешь ложь, Я над тобою не глумлюсь тайком. Пусть сумасшедшим ты меня зовешь, Тебя зову я только дураком. ЭПИТАФИЯ Я погребен у городской канавы водосточной, Чтоб слезы лить могли друзья и днем и еженочно. ИЗ "ПРОРОЧЕСКИХ КНИГ" Книга Тэль x x x Известно ль орлу, что таится в земле? Иль крот вам скажет о том? Как мудрость в серебряном спрятать жезле, А любовь - в ковше золотом? I В долине дщери Серафимов пасли своих овец. Но Тэль, их младшая сестра, блуждала одиноко, Готова с первым дуновеньем исчезнуть навсегда. Вдоль по течению Адоны несется скорбный ропот, И льются тихие стенанья, как падает роса. - О ты, бегущая вода! Зачем твой лотос вянет? Твоих детей печален жребий: мгновенный смех и смерть. Ах, Тэль - как радуга весны, как облако в лазури, Как образ в зеркале, как тени, что бродят по воде, Как мимолетный детский сон, как резвый смех ребенка, Как голос голубя лесного, как музыка вдали. Скорей бы голову склонить, забыться безмятежно И тихо спать последним сном и слышать тихий голос Того, кто по саду проходит вечернею порой. Невинный ландыш, чуть заметный среди смиренных трав, Прекрасной девушке ответил: - Я - тонкий стебелек, Живу я в низменных долинах; и так я слаб и мал, Что мотылек присесть боится, порхая, на меня. Но небо благостно ко мне, и тот, кто всех лелеет, Ко мне приходит в ранний час и, осенив ладонью, Мне шепчет: "Радуйся, цветок, о лилия-малютка, О дева чистая долин и ручейков укромных. Живи, одевшись в ткань лучей, питайся божьей манной, Пока у звонкого ключа от зноя не увянешь, Чтоб расцвести в долинах вечных!" На что же ропщет Тэль? О чем вздыхает безутешно краса долины Гар? Цветок умолк и притаился в росистом алтаре. Тэль отвечала: - О малютка, о лилия долин, Ты отдаешь себя усталым, беспомощным, немым, Ты нежишь кроткого ягненка: молочный твой наряд С восторгом лижет он и щиплет душистые цветы, Меж тем как ты с улыбкой нежной глядишь ему в глаза, Сметая с мордочки невинной прилипший вредный сор. Твой сок прохладный очищает густой янтарный мед. Дыша твоим благоуханьем, окрестная трава Живит кормилицу-корову, смиряет пыл коня. Но Тэль - как облако, случайно зажженное зарей. Оно покинет трон жемчужный, и кто его найдет? - Царица юная долин! - промолвил скромный ландыш, - Ты можешь облако спросить, плывущее над нами, Зачем на утренней заре горит оно и блещет, Огни и краски рассыпая по влажной синеве. Слети к нам, облако, помедли перед глазами Тэль! Спустилось облако, а ландыш, головку наклонив, Опять ушел к своим бессчетным заботам и делам. II - Скажи мне, облако, - спросила задумчивая Тэль, - Как ты не ропщешь, не тоскуешь, живя один лишь час? Но час пройдет, и больше в небе тебя мы не найдем. И Тэль - как ты. Но Тэль тоскует, и нет ответа ей! Главу златую обнаружив и выплыв на простор, Сверкнуло облако, витая над головою Тэль. - Ты знаешь, влагу золотую прохладных родников Пьют ваши кони там, где Лува меняет лошадей. Ты смотришь с грустью и тревогой на молодость мою, Скорбя о том, что я растаю, исчезну без следа. Но знай, о девушка: растаяв, я только перейду К десятикратной новой жизни, к покою и любви. К земле спускаясь невидимкой, я чашечек цветов Касаюсь крыльями, и фею пугливую - росу Молю принять меня в прозрачный, сияющий шатер. Рыдает трепетная дева, колени преклонив Перед светилом восходящим. Но скоро мы встаем Соединенной, неразлучной, ликующей четой, Чтоб вместе странствовать и пищу нести цветам полей. - Неужто, облачко? Я вижу, различен наш удел: Дышу я тоже ароматом цветов долины Гар, Но не кормлю цветов душистых. Я слышу щебет птиц, Но не питаю малых пташек. Они свой корм в полях Находят сами. Я исчезну, и скажут обо мне: Без пользы век свой прожила сияющая дева, Или жила, чтоб стать добычей прожорливых червей?.. С престола облако склонилось и отвечало Тэль: - Коль суждено тебе, о дева, стать пищей для червей, Как велико твое значенье, как чуден твой удел. Все то, что дышит в этом мире, живет не для себя. Не бойся, если из могилы червя я позову. Явись к задумчивой царице, смиренный сын Земли! Могильный червь приполз мгновенно и лег на влажный лист, И скрылось облако в погоне за спутницей своей. III Бессильный червь лежал, свернувшись, на маленьком листке. - Ах, кто ты, слабое созданье? Ты - червь? И только червь? Передо мной лежит младенец, завернутый в листок. Не плачь, о слабый голосок! Ты говорить не можешь И только плачешь без конца. Никто тебя не слышит, Никто любовью не согреет озябшее дитя!.. Но глыба влажная земли малютку услыхала, Склонилась ласково над ним и все живые соки, Как мать младенцу, отдала. И, накормив питомца, Смиренный взгляд спокойных глаз на деву устремила. - Краса долин! Мы все на свете живем не для себя. Меня ты видишь? Я ничтожна, ничтожней в мире всех, Я лишена тепла и света, темна и холодна. Но тот, кто любит всех смиренных, льет на меня елей, Меня целует, и одежды мне брачные дает, И говорит: "Тебя избрал я, о мать моих детей, И дал тебе венец нетленный, любви моей залог!" Но что, о дева, это значит, понять я не могу. Я только знаю, что дано мне жить и, живя, любить. Тэль осушила легкой тканью потоки светлых слез И тихо молвила: - Отныне не стану я роптать. Я знала: друг всего живого не может не жалеть Червя ничтожного и строго накажет за него Того, кто с умыслом раздавит беспомощную тварь. Ко я не знала, что елеем и чистым молоком Червя он кормит, и напрасно роптала на него, Страшась сойти в сырую землю, покинуть светлый мир. - Послушай, девушка, - сказала приветливо земля, - Давно твои я слышу вздохи, все жалобы твои Неслись над кровлею моею, - я привлекла их вниз. Ты хочешь дом мой посетить? Тебе дано спуститься И выйти вновь на свет дневной. Перешагни без страха Своею девственной ногою запретный мой порог! IV Угрюмый сторож вечных врат засов железный поднял, И Тэль, сойдя, узнала тайны невиданной страны, Узрела ложа мертвецов, подземные глубины, Где нити всех земных сердец гнездятся, извиваясь, - Страну печали, где улыбка не светит никогда. Она бродила в царстве туч, по сумрачным долинам, Внимая жалобам глухим, и часто отдыхала Вблизи неведомых могил, прислушиваясь к стонам Из глубины сырой земли... Так, медленно блуждая, К своей могиле подошла и тихо там присела, И услыхала скорбный гул пустой, глубокой, ямы: - Зачем всегда открыто ухо для роковых вестей, А глаз блестящий - для улыбки, таящей сладкий яд? Зачем безжалостное веко полно жестоких стрел, Скрывая воинов бессчетных в засаде, или глаз, Струящий милости и ласки, червонцы и плоды? Зачем язык медовой пылью ласкают ветерки? Зачем в круговорот свой ухо втянуть стремится мир? Зачем вдыхают ноздри ужас, раскрывшись и дрожа? Зачем горящий отрок связан столь нежною уздой? Зачем завеса тонкой плоти над логовом страстей?.. Тэль с криком ринулась оттуда - и в сумраке, никем Не остановлена, достигла долин цветущих Гар. Книга "Бракосочетание неба и ада": x x x Ринтра ревет, потрясая огнями В обремененном воздухе. Тучи голодные носятся низко Над бездной. Некогда, кроток душой, По опасной тропе Праведный шел человек, Пробираясь долиною смерти. Розы цветут, Где росли только тернии, И над степным пустырем Поют медоносные пчелы. Так над бездной тропа расцвела, И река и ручей На скалу, и на камень могильный, И на белые груды костей Влажной, красной земли нанесли. И тогда отказался злодей От привычных тропинок покоя, Чтоб ходить по опасной тропе И того, кто кроток душой, Выгнать снова в бесплодные степи. И теперь перед нами змея Выступает в невинном смирении, А праведный человек Буйным гневом бушует в пустыне, Там, где ночью охотятся львы. Ринтра ревет, потрясая огнями В обремененном воздухе. Тучи голодные носятся низко Над бездной. МИЛЬТОН Три отрывка из поэмы I На этот горный склон крутой Ступала ль ангела нога? И знал ли агнец наш святой Зеленой Англии луга? Светил ли сквозь туман и дым Нам лик господний с вышины? И был ли здесь Ерусалим Меж темных фабрик сатаны? Где верный меч, копье и щит, Где стрелы молний для меня? Пусть туча грозная примчит Мне колесницу из огня. Мой дух в борьбе несокрушим, Незримый меч всегда со мной. Мы возведем Ерусалим В зеленой Англии родной. II Ты слышишь, первый соловей заводит песнь весны - Меж тем как жаворонок ранний на земляной постели Сидит, прислушиваясь молча, едва забрезжит свет. Но скоро, выпорхнув из моря волнующейся ржи, Ведет он хор веселый дня - Трель-трель, трель-трель, трель-трель, - Взвиваясь ввысь на крыльях света - в безмерное пространство. И звуки эхом отдаются, стократ отражены Небесной раковиной синей. А маленькое горло Работает, не уставая, и каждое перо На горле, на груди, на крыльях трепещет от прилива Божественного тока. Вся природа, Умолкнув, слушает. И солнце на гребне дальних гор Остановилось и глядит на маленькую птичку Глазами страха, удивленья, смиренья и любви. Но вот из-под зеленой кровли свой голос подают Все пробудившиеся птицы дневные - черный дрозд, Малиновка и коноплянка, щегол и королек - И будят солнце на вершине от сладостного сна. А там уж снова соловей зальется щедрой трелью, Защелкает на все лады с заката до утра. И всюду - в рощах и полях - с любовью, с изумленьем Перед гармонией его умолкнет птичий хор. III Ты замечаешь, что цветы льют запах драгоценный. Но непонятно, как из центра столь малого кружка Исходит столько аромата. Должно быть, мы забыли, Что в этом центре - бесконечность, чьи тайные врата Хранит невидимая стража бессменно день и ночь. Едва рассвет забрезжит, радость всю душу распахнет Благоухающую. Радость до слез. Потом их солнце До капли высушит. Сперва тимьян и кашка Пушистая качнутся и, вспорхнув На воздух, начинают танец дня И будят жимолость, что спит, объемля дуб. Вся красота земли, развив по ветру флаги, Ликует. И, глаза бессчетные раскрыв, Боярышник дрожит, прислушиваясь к пляске, А роза спит еще. Ее будить не смеет Никто до той поры, пока она сама, Расторгнув пред собой пурпурный полог, Не выйдет в царственном величье красоты. Тогда уж все цветы - гвоздика, и жасмин, И лилия в тиши - свое раскроют небо. Любое дерево, любой цветок, трава Наполнят воздух весь разнообразной пляской. Но все же в лад, в порядке строгом. Люди Больны любовью... АФОРИЗМЫ ИЗ "ПОСЛОВИЦ АДА" В пору посева учись, в пору жатвы учи, зимою пользуйся плодами. Гони свою телегу и свой плуг по костям мертвецов. Дорога избытка ведет к дворцу мудрости. Расчетливость - богатая и безобразная старая дева, за которой волочится бессилие. Тот, кто желает, но не действует, плодит чуму. Разрезанный червь прощает свою гибель плугу. Погрузи в реку того, кто любит воду. Дурак видит не то самое дерево, что видит мудрый. Тот, чье лицо не излучает света, никогда не будет звездой. Вечность влюблена в творения времени. У занятой пчелы нет времени для скорби. Время безумия может быть измерено часами, но время мудрости никаким часам не измерить. Всякая здоровая пища добывается без сети и западни. Вспомни число, вес и меру в голодный год. Никакая птица не залетит слишком высоко, если она летит на собственных крыльях. Высший поступок - поставить другого впереди себя. Если бы дурак был настойчив и последователен в своей глупости, он стал бы мудрым. Глупость - мантия плутовства. Стыд - мантия гордости. Тюрьмы построены из камней закона, публичные дома из кирпичей религии. Гордость павлина - слава божия. Похоть козла - щедрость божия. Гнев льва - мудрость божия. Нагота женщины - дело рук божьих. Избыток скорби смеется. Избыток радости плачет. Львиный рык, волчий вой, рев бушующего моря и разрушительный меч - частицы вечности, слишком великие для людского глаза. Лисица винит западню, а не себя. Радости оплодотворяют. Скорби рождают. Пусть мужчина носит львиную шкуру, женщина - овечье руно. Птице - гнездо, пауку - паутина, человеку - дружба. Себялюбивого, улыбающегося дурака и надутого, хмурого дурака пусть считают мудрыми, чтобы они послужили розгой. То, что ныне доказано, некогда только воображалось. Крыса, мышь, лисица, кролик следят за корнями; лев, тигр, конь, слон - за плодами. Водоем содержит; фонтан переполняет. Одна мысль заполняет бесконечность. Всегда будь готов высказать, что у тебя на уме, и негодяй будет избегать тебя. Все, во что можно поверить, есть подобие истины. Орел никогда не терял понапрасну так много времени, как тогда, когда согласился учиться у вороны. Лисица промышляет для себя сама, но бог споспешествует льву. Думай утром. Действуй в полдень. Ешь вечером. Спи ночью. Тот, кто позволил вам обмануть себя, знает вас. Как плуг следует за словами, так бог вознаграждает молитвы. Тигры гнева мудрее, чем клячи наставления. Жди яда от стоячей воды! Ты никогда не будешь знать достаточно, если не будешь знать больше, чем достаточно. Прислушайся к упреку дурака! Это для тебя королевский титул. Глаза огня, ноздри воздуха, уста воды, борода земли. Слабый храбростью силен хитростью. Яблоня не спрашивает у бука, как ей расти, лев у коня, как ему охотиться, Благодарный пожинает богатый урожай. Если бы другие не были дураками, мы были бы ими. Душа чистого наслаждения никогда не может быть загрязнена. Когда ты видишь орла, ты видишь частицу гения. Подыми голову! Как гусеница кладет яйца на лучшие листья, так священник налагает проклятие на лучшие радости жизни. Создание маленького цветка есть работа веков. Проклятие бодрит, благословение расслабляет. Лучшее вино - старое, лучшая вода - свежая. Молитвы не пашут; хвалы не жнут. Радости не смеются, печали не плачут. Голова - возвышенное, сердце - пафос, половая сфера - красота, руки, ноги - пропорции. Что воздух птице, что вода рыбе, то презрение - презренному. Ворона хотела бы, чтоб все на свете было черным, сова - чтобы все было белым. Если бы лев слушался совета лисы, оп был бы хитрым. Усовершенствование создает прямые дороги, но кривые дороги без усовершенствования есть дороги гения. Лучше убить ребенка в колыбели, чем питать неосуществленные желания. Где нет человека, природа бесплодна. Истину нельзя рассказать так, чтобы ее поняли; надо, чтобы в нее поверили. Довольно! - или слишком много. ИЗ "ПРОРИЦАНИЙ НЕВИННОСТИ" {* Мною переведена большая часть двустиший Вильяма Блейка, озаглавленных "Прорицания невинности". Точный порядок их не установлен. В разных английских изданиях они печатаются в различной последовательности. Это дает и мне право расположить их в том порядке, который представляется мне наиболее естественным и разумным. - С. И.} В одном мгновенье видеть вечность, Огромный мир - в зерне песка, В единой горсти - бесконечность И небо - в чашечке цветка. Если птица в клетке тесной - Меркнет в гневе свод небесный. Ад колеблется, доколе Стонут голуби в неволе. Дому жребий безысходный Предвещает пес голодный. Конь, упав в изнеможенье, О кровавом молит мщенье. Заяц, пулей изувечен, Мучит душу человечью. Мальчик жаворонка ранит - Ангел петь в раю не станет. Петух бойцовый на дворе Пугает солнце на заре. Львиный гнев и волчья злоба Вызывают тень из гроба. Лань, бродя на вольной воле, Нас хранит от скорбной доли" Путь летучей мыши серой - Путь души, лишенной веры. Крик совы в ночных лесах Выдает безверья страх. Кто глаз вола наполнил кровью, Вовек не встретится с любовью. Злой комар напев свой летний С каплей яда взял у сплетни. Гад, шипя из-под пяты, Брызжет ядом клеветы. Взгляд художника ревнивый - Яд пчелы трудолюбивой. Правда, сказанная злобно, Лжи отъявленной подобна. Принца шелк, тряпье бродяги - Плесень на мешках у скряги. Радость, скорбь - узора два В тонких тканях божества. Можно в скорби проследить Счастья шелковую нить. Так всегда велось оно, Так и быть оно должно. Радость с грустью пополам Суждено изведать нам. Помни это, не забудь - И пройдешь свой долгий путь. Дело рук - топор и плуг, Но рукам не сделать рук. Каждый знает, что ребенок Больше, чем набор пеленок. Та слеза, что наземь канет, В вечности младенцем станет. Лай, мычанье, ржанье, вой Плещут в небо, как прибой. Ждет возмездья плач детей Под ударами плетей. Тряпки нищего в отрепья Рвут небес великолепье. Солдат с ружьем наперевес Пугает мирный свод небес. Медь бедняка дороже злата, Которым Африка богата. Грош, вырванный у земледельца, Дороже всех земель владельца. А где грабеж - закон и право, Распродается вся держава. Смеющимся над детской верой Сполна воздается той же мерой. Кто в детях пробудил сомненья, Да будет сам добычей тленья. Кто веру детскую щадит, Дыханье смерти победит. Игрушкам детства - свой черед, А зрелый опыт - поздний плод. Лукавый спрашивать горазд, А сам ответа вам не даст. Отвечая на сомненье, Сам теряешь разуменье. Сильнейший яд - в венке лавровом, Которым Цезарь коронован. Литая сталь вооруженья - Людского рода униженье. Где золотом чистейшей пробы Украсят плуг, не станет злобы. Там, где в почете честный труд, Искусства мирные цветут. Сомненьям хитрого советчика Ответьте стрекотом кузнечика. Философия хромая Ухмыляется, не зная, Как ей с мерой муравьиной Сочетать полет орлиный. Не ждите, что поверит вам Не верящий своим глазам. Солнце, знай оно сомненья, Не светило б и мгновенья. Не грех, коль вас волнуют страсти, Но худо быть у них во власти. Для всей страны равно тлетворны Публичный дом и дом игорный. Крик проститутки в час ночной Висит проклятьем над страной. Каждый день на белом свете Где-нибудь родятся дети. Кто для радости рожден, Кто на горе осужден. Посредством глаза, а не глазом Смотреть на мир умеет разум, Потому что смертный глаз В заблужденье вводят вас. Бог приходят ярким светом В души к людям, тьмой одетым. Кто же к свету дня привык, Человечий видит лик. ИЗ КНИГИ "ВЕЧНОСУЩЕЕ ЕВАНГЕЛИЕ" Христос, которого я чту, Враждебен твоему Христу. С горбатым носом твой Христос, А мой, как я, слегка курнос. Твой - друг всем людям без различья, А мой слепым читает притчи. Что ты считаешь райским садом, Я назову кромешным адом. Сократ милетов идеал Народным бедствием считал. И был Кайафа убежден, Что благодетельствует он. Мы смотрим в Библию весь день: Я вижу свет, ты видишь тень. ----- Уж так ли кроток был Христос? В чем это видно, - вот вопрос. Ребенком он покинул дом. Три дня искали мать с отцом. Когда ж нашли его, Христос Слова такие произнес: - Я вас не знаю. Я рожден Отцовский выполнить закон. Когда богатый фарисей, Явившись втайне от людей, С Христом советоваться стал, Христос железом начертал На сердце у него совет Родиться сызнова на свет. Христос был горд, уверен, строг. Никто купить его не мог. Он звал хитро, ведя беседу, - Я духом нищ - за мною следуй! Вот путь единственный на свете, Чтоб не попасть корысти в сети. Предать друзей, любя врагов, - Нет, не таков завет Христов. Он проповедовал учтивость, Смиренье, кротость, но не льстивость. Он, торжествуя, крест свой пес. За то и был казнен Христос. Антихрист, льстивый Иисус, Мог угодить на всякий вкус, Не возмущал бы синагог, Не гнал торговцев за порог И, кроткий, как ручной осел, Кайафы милость бы обрел. Бог не писал в своей скрижали, Чтобы себя мы унижали. Себя унизив самого, Ты унижаешь божество... Ведь ты и сам - частица вечности. Молись своей же человечности. ИЗ ВИЛЬЯМА ВОРДСВОРТА ЛЮСИ I Какие тайны знает страсть! Но только тем из вас, Кто сам любви изведал власть, Доверю свой рассказ. Когда, как роза вешних дней, Любовь моя цвела, Я на свиданье мчался к ней, Со мной луна плыла. Луну я взглядом провожал По светлым небесам. А конь мой весело бежал - Он знал дорогу сам. Вот наконец фруктовый сад, Взбегающий на склон. Знакомой крыши гладкий скат Луною озарен. Охвачен сладкой властью сна, Не слышал я копыт И только видел, что луна На хижине стоит, Копыто за копытом, конь По склону вверх ступал. Но вдруг луны погас огонь За крышею пропал. Тоска мне сердце облегла, Чуть только свет погас. "Что, если Люси умерла?" - Сказал я в первый раз, II Среди нехоженых дорог, Где ключ студеный бил, Ее узнать никто не мог И мало кто любил. Фиалка пряталась в лесах, Под камнем чуть видна. Звезда мерцала в небесах Одна, всегда одна. Не опечалит никого, Что Люси больше нет, Но Люси нет - и оттого Так изменился свет. III К чужим, в далекие края Заброшенный судьбой, Не знал я, родина моя, Как связан я с тобой. Теперь очнулся я от сна И не покину вновь Тебя, родная сторона - Последняя любовь. В твоих горах ютился дом. Там девушка жила. Перед родимым очагом Твой лен она пряла. Твой день ласкал, твой мрак скрывал Ее зеленый сад. И по твоим холмам блуждал Ее прощальный взгляд. IV Забывшись, думал я во сне, Что у бегущих лет Над той, кто всех дороже мне, Отныне власти нет. Ей в колыбели гробовой Вовеки суждено С горами, морем и травой Вращаться заодно. КУКУШКА Я слышу издали сквозь сон Тебя, мой давний друг. Ты - птица или нежный стон, Блуждающий вокруг? Ложусь в траву, на грудь земли, И твой двукратный зов Звучит так близко и вдали, Кочует меж холмов. Привет любимице весны! До нынешнего дня Ты - звонкий голос тишины, Загадка для меня. Тебя я слушал с детских лет И думал: где же ты? Я за холмом искал твой след, Обшаривал кусты. Тебя искал я вновь и вновь В лесах, среди полей. Но ты, как счастье, как любовь, Все дальше и милей. Я и сейчас люблю бывать В твоем лесу весной, И время юности опять Встает передо мной, О птица-тайна! Мир вокруг, В котором мы живем, Виденьем кажется мне вдруг. Он - твой волшебный дом. АГАСФЕР Без конца моя дорога, Цель все так же впереди, И кочевника тревога День и ночь в моей груди. Многопенные потоки, Пробежав скалистый путь, Ниспадают в дол глубокий, Чтоб умолкнуть и заснуть. Стая туч, когда смирится Гнев грозы и гул громов, Шлемом сумрачным ложится На зубчатый ряд холмов. День и ночь косуля скачет По скалам среди высот, Но ее в ненастье прячет От дождя укромный грот. Зверь морской, что в океане Крова мирного лишен, Спит меж волн, но их качанья Он не чувствует сквозь сон. Пусть, как челн, грозой гонимый, Пляшет ворон в бурной мгле, - Рад он пристани родимой На незыблемой скале. Робкий страус до заката По пескам стремит свой бег, Но и он спешит куда-то В сень родную - на ночлег... ЗЛАТООКИ Я шел неведомой тропой, Как тучка в небе, одинокий. И вдруг у ног моих толпой Зашелестели златооки. В тени листвы у синих вод, Нарядный, зыбкий хоровод. Как звезд бесчисленных огни Сверкают, в путь сливаясь млечный, Над краем озера они Бежали цепью бесконечной И все, качая головой, Плясали резвый танец свой. Кружились волны невдали В лучах, но блеском и задором Их элатооки превзошли... Глядел я долгим, жадным взором, Не зная сам, как много дал Мне их нежданный карнавал. Как часто, часто с этих пор, Когда грущу я одинокий, Вдруг ослепят духовный взор, Дрожа, волнуясь, златооки. Вновь сердце радости полно И пляшет с ними заодно! ИЗ САМЮЭЛЯ ТЕЙЛОРА КОЛЬРИДЖА ЛЬЮТИ Я над рекой блуждал всю ночь, Милый призрак гнал я прочь. Нет, образ Льюти, не зови, В душе у Льюти нет любви! Сиянье зыбкое луны И звезды дрожащий след Колебала грудь волны, Но сильнее падал свет На белеющий утес, Скрытый сумраком ветвей... Так белел меж темных кос Лоб возлюбленной моей... Нет, лживый призрак, не зови. В душе у Льюти нет любви! Я видел: медленно к луне Тучка бледная плыла. Вот просветлела в вышине И, тая в радужном огне, Лик луны заволокла. О, как теперь напоена Янтарным пламенем она! Так Льюти я ищу с тоской И, встретив, радуюсь минуте И бледной мертвенной щекой Я пью румянен нежный Льюти... Нет, лживый призрак, не зови В душе у Льюти нет любви! Но тучка дальше плыть должна. Зачем так скоро, о, побудь! Но, видно, тучка не вольна, И снова, пепельно-бледна, Она плывет в далекий путь... Так медленно отходит прочь Все печальней, Все бледней. Она скользит в глухую ночь, Как души мертвых в мир теней. Так суждено мне без тебя, О Льюти, в скорби изнемочь, Томясь, тоскуя и любя! Там - высоко во тьме ночной - Я вижу дымку, пар сквозной Бледней тончайших облаков - Как бы зефиров легкий рой, Резвясь на воле ночью ясной, Унес вуалевый покров С груди покойницы прекрасной. Ведь девы также умирали От нежной страсти и печали... Нет, лживый образ, не зови - В душе у Льюти нет любви! Чу, с обрыва ком за комом Вниз летит при каждом шаге, Будто гул, рожденный громом, Глухо тонет в сонной влаге. Два стройных лебедя в тиши Проснулись, зыбля камыши. О птицы снежные, как пышно Скользите вы в лучах луны, - Как будто музыке неслышной Движенья плавные верны. Всю ночь блуждайте вы вдвоем В лучах луны, а спите днем! Я знаю сад, где Льюти спит. Беседка милую таит. В саду жасмины пахнут сладко, Над ложем свищет соловей. О голос ночи, мне б украдкой На миг проникнуть в глубь ветвей, Как ты, незримый гость ночей! Там дышат груди молодые, Вздымаясь тихо в сладком сне, Как эти лебеди речные На тихо зыблемой волне! Нет, лживый призрак, не зови - В душе у Льюти нет любви! О, если б Льюти снился сон, Что я лежу пред ней, безгласный, Ее жестокостью сражен, Но все ж, как призраки, прекрасный. Я рад бы смерти, чтоб во сне Вздохнула Льюти обо мне... ИЗ ДЖОРДЖА ГОРДОНА БАЙРОНА ПЕСНЬ ГРЕЧЕСКИХ ПОВСТАНЦЕВ О Греция, восстань! Сиянье древней славы Борцов зовет на брань, На подвиг величавый. К оружию! К победам! Героям страх неведом. Пускай за нами следом Течет тиранов кровь. С презреньем сбросьте, греки, Турецкое ярмо, Кровью вражеской навеки Смойте рабское клеймо! Пусть доблестные тени Героев и вождей Увидят возрожденье Эллады прежних дней. Пусть встает на голос горна Копьеносцев древних рать, Чтоб за город семигорный Вместе с нами воевать. Спарта, Спарта, к жизни новой Подымайся из руин И зови к борьбе суровой Вольных жителей Афин. Пускай в сердцах воскреснет И нас объединит Герой бессмертной песни, Спартанец Леонид. Он принял бой неравный В ущелье Фермопил И с горсточкою славной Отчизну заслонил. И, преградив теснины, Три сотни храбрецов Омыли кровью львиной Дорогу в край отцов. К оружию! К победам! Героям страх неведом. Пускай за нами следом Течет тиранов кровь. СТАНСЫ Кто драться не может за волю свою, Чужую отстаивать может. За греков и римлян в далеком краю Он буйную голову сложит. За общее благо борись до конца, И будет тебе воздаянье. Тому, кто избегнет петли и свинца, Пожалуют рыцаря званье. РАССТАВАНИЕ Помнишь, печалясь, Склонясь пред судьбой, Мы расставались Надолго с тобой. В холоде уст твоих, В сухости глаз Я уж предчувствовал Нынешний час. Был этот ранний Холодный рассвет Началом страданий Будущих лет. Удел твой - бесчестье. Молвы приговор Я слышу - и вместе Мы делим позор. В толпе твое имя Тревожит любой. Неужто родными Мы были с тобой? Тебя называют Легко, не скорбя, Не зная, что знаю Тебя, как себя, Мы долго скрывали Любовь свою, И тайну печали Я также таю. Коль будет свиданье Дано нам судьбой, В слезах и в молчанье Встречусь с тобой! ИЗ "ЕВРЕЙСКИХ МЕЛОДИЙ" x x x Она идет во всей красе - Светла, как ночь ее страны. Вся глубь небес и звезды все В ее очах заключены, Как солнце в утренней росе, Но только мраком смягчены. Прибавить луч иль тень отнять - И будет уж совсем не та Волос агатовая прядь, Не те глаза, не те уста И лоб, где помыслов печать Так безупречна, так чиста. А этот взгляд, и цвет ланит, И легкий смех, как всплеск морской, - Все в ней о мире говорит. Она в душе хранит покой, И если счастье подарит, То самой щедрою рукой! x x x Ты плачешь - светятся слезой Ресницы синих глаз. Фиалка, полная росой, Роняет свой алмаз. Ты улыбнулась - пред тобой Сапфира блеск погас: Его затмил огонь живой, Сиянье синих глаз. x x x Вечерних облаков кайма Хранит свой нежный цвет, Когда весь мир объяла тьма И солнца в небе нет. Так в глубину душевных туч Твой проникает взгляд. Пускай погас последний луч - В душе горит закат. СОЛНЦЕ БЕССОННЫХ Бессонных солнце - скорбная звезда, Твой влажный луч доходит к нам сюда. При нем темнее кажется нам ночь. Ты - память счастья, что умчалось прочь. Еще дрожит былого смутный свет, Еще мерцает, но тепла в нем нет. Полночный луч, ты в небе одинок, Чист, но безжизнен, ясен, но далек!.. x x x Не бродить нам вечер целый Под луной вдвоем, Хоть любовь не оскудела И в полях светло, как днем. Переживет ножны клинок, Душа живая - грудь. Самой любви приходит срок От счастья отдохнуть. Пусть для радости и боли Ночь дана тебе и мне, - Не бродить нам больше в поле В полночь при луне. О СЛАВЕ Перед тобою - Марциал. Его сатиры ты читал. Тебе доставил он забаву. Воздай же честь ему и славу, Доколе жив еще поэт. В посмертной славе толку нет! НА ПОСЕЩЕНИЕ ПРИНЦЕМ-РЕГЕНТОМ КОРОЛЕВСКОГО СКЛЕПА Клятвопреступники нашли здесь отдых вечный: Безглавый Карл и Генрих бессердечный. В их мрачном склепе меж надгробных плит Король некоронованный стоит, Кровавый деспот, правящий державой, Властитель бессердечный и безглавый. Подобно Карлу, верен он стране, Подобно Генриху - своей жене. Напрасна смерть! Бессилен суд небес! Двойной тиран в Британии воскрес. Два изверга извергнуты из гроба - И в регенте соединились оба! ТОСТ ЗА ДВОИХ Да здравствует король - Храни его, о боже. И дерзкий претендент Да процветает тоже! Я пью за них двоих, Не зная, кто ж на троне: Законный ли король Иль претендент в короне. НА СМЕРТЬ ПОЭТА ДЖОНА КИТСА Кто убил Джона Китса? - Я, - ответил свирепый журнал, Выходящий однажды в квартал. - Я могу поручиться, Что убили мы Китса! Кто стрелял в него первый? - Я, - сказали в ответ Бэрро, Саути и Мильмэн, священник-поэт. - Я из критиков первый Растерзал ему нервы! ЭПИГРАММА НА ВИЛЬЯМА КОББЕТА Твои, Том Пэйн, он вырыл кости, Но, бедный дух, имей в виду: К нему ты здесь явился в гости - Он навестит тебя в аду. НА САМОУБИЙСТВО БРИТАНСКОГО МИНИСТРА КЕСТЛЬРИ 1 О Кестльри, ты - истый патриот. Герой Катон погиб за свой народ, А ты отчизну спас не подвигом, не битвой Ты злейшего ее врага зарезал бритвой! 2 Что? Перерезал глотку он намедни? Жаль, что свою он полоснул последней! 3 Зарезался он бритвой, но заранее Он перерезал глотку всей Британии. ЭПИТАФИЯ МИНИСТРУ ПИТТУ Два слова "ложь" и "ложе" так похожи Об этом говорит судьба иных вельмож. В парламенте преподносил он ложь. В аббатстве он покоится на ложе. В ДЕНЬ МОЕЙ СВАДЬБЫ Новый год... Все желают сегодня Повторений счастливого дня. Пусть повторится день новогодний, По не свадебный день для меня. ЭКСПРОМТ Озарен ее взглядом, Мир окажется садом, Снова рай мы увидим земной. Будет новая Ева - У запретного древа. Кто откажется быть Сатаной! ИЗ ПЕРСИ БИШИ ШЕЛЛИ ЗИМА Тоскует птица о любви своей Одна в лесу седом. Шурша, крадется ветер меж ветвей, Ручей затянут льдом. В полях живой травинки не найдешь. Обнажены леса. И тишину колеблет только дрожь От мельничного колеса. ЛЕТО И ЗИМА I Был ослепительный июньский день. Тревожить воду ветру было лень. На горизонте громоздились кучи Плавучих гор - серебряные тучи. И небосклон сиял над головой Бездонною, как вечность, синевой. Все радовалось: лес, река и нивы. Поблескивали в роще листья ивы. И шелестела в тишине едва Дубов столетних плотная листва... II Была зима - такая, что с ветвей Комочком белым падал воробей. Закованные в ледяные глыбы, В речных глубинах задыхались рыбы. И до сих пор не замерзавший ил В озерах теплых, сморщившись, застыл. В такую ночь в печах пылало пламя, Хозяин с домочадцами, с друзьями Сидел и слушал, как трещит мороз... Но горе было тем, кто гол и бос! МУЖАМ АНГЛИИ Англичане, почему Покорились вы ярму? Отчего простой народ Ткет и пашет на господ? Для чего вам одевать В шелк и бархат вашу знать, Отдавать ей кровь и мозг, Добывать ей мед и воск? Пчелы Англии, зачем Создавать оружье тем, Кто оставил вам труды, А себе берет плоды? Где у вас покой, досуг. Мир, любовь, семейный круг, Хлеб насущный, теплый дом, Заработанный трудом? Кто не сеет - жатве рад, Кто не ищет - делит клад, И мечом грозит не тот, Кто в огне его кует. Жните хлеб себе на стол, Тките ткань для тех, кто гол, Куйте молотом металл, Чтобы вас он защищал, Вы, подвальные жильцы, Лордам строите дворцы, И ваши цепи сотней глаз Глядят с насмешкою на вас. Могилу роет землекоп, Усердный плотник ладит гроб, И белый саван шьет швея Тебе, Британия моя! x x x - Ты слышишь Азиолы тихий зов? Она блуждает в тишине лесов, - Сказала Мэри. Мы сидели с ней, Не зажигая свеч. А я, предположив, что речь Идет о некой путнице докучной, Спросил: - Кто это Азиола? - И меня Обрадовало то, что кличкой звучной Не женщину зовут, чья болтовня Нарушить бы могла покой наш краткий. А Мэри, отгадав мои догадки, Произнесла с улыбкою слова: - Нет, это просто серая сова. ИЗ ДЖОНА КИТСА КУЗНЕЧИК И СВЕРЧОК Вовеки не замрет, не прекратится Поэзия земли. Когда в листве, От зноя ослабев, умолкнут птицы, Мы слышим голос в скошенной траве Кузнечика. Спешит он насладиться Своим участьем в летнем торжестве, То зазвенит, то снова притаится И помолчит минуту или две. Поэзия земли не знает смерти. Пришла зима. В полях метет метель, Но вы покою мертвому не верьте. Трещит сверчок, забившись где-то в щель, И в ласковом тепле нагретых печек Нам кажется: в траве звенит кузнечик. СЛАВА Дикарка-слава избегает тех, Кто следует за ней толпой послушной. Имеет мальчик у нее успех Или повеса, к славе равнодушный. Гордячка к тем влюбленным холодней, Кто без нее счастливым быть не хочет. Ей кажется: кто говорит о ней Иль ждет ее, - тот честь ее порочит! Она - цыганка. Нильская волна Ее лица видала отраженье. Поэт влюбленный! Заплати сполна Презреньем за ее пренебреженье. Ты с ней простись учтиво - и рабой Она пойдет, быть может, за тобой! СТИХИ, НАПИСАННЫЕ В ШОТЛАНДИИ, В ДОМИКЕ РОБЕРТА БЕРНСА Прожившему так мало бренных лет, Мне довелось на час занять собою Часть комнаты, где славы ждал поэт, Не знавший, чем расплатится с судьбою. Ячменный сок волнует кровь мою. Кружится голова моя от хмеля. Я счастлив, что с великой тенью пью, Ошеломлен, своей достигнув цели. И все же, как подарок, мне дано Твой дом измерить мерными шагами И вдруг увидеть, приоткрыв окно, Твой милый мир с холмами и лугами. Ах, улыбнись! Ведь это же и есть Земная слава и земная честь! ОСЕНЬ Пора туманов, зрелости полей, Ты с поздним солнцем шепчешься тайком, Как наши лозы сделать тяжелей На скатах кровли, крытой тростником, Как переполнить сладостью плоды, Чтобы они, созрев, сгибали ствол, Распарить тыкву в ширину гряды, Заставить вновь и вновь цвести сады, Где носятся рои бессчетных пчел, - Пускай им кажется, что целый год Продлится лето, не иссякнет мед! Твой склад - в амбаре, в житнице, в дупле. Бродя на воле, можно увидать Тебя сидящей в риге на земле, И веялка твою взвевает прядь. Или в полях ты убираешь рожь И, опьянев от маков, чуть вздремнешь, Щадя цветы последней полосы, Или снопы на голове несешь По шаткому бревну через поток. Иль выжимаешь яблок терпкий сок За каплей каплю долгие часы... Где песни вешних дней? Ах, где они? Другие песни славят твой приход. Когда зажжет полосками огни Над опустевшим жнивьем небосвод, Ты слышишь: роем комары звенят За ивами - там, где речная мель, И ветер вдаль несет их скорбный хор. То донесутся голоса ягнят, Так выросших за несколько недель, Малиновки задумчивая трель И ласточек прощальный разговор! x x x Четыре разных времени в году. Четыре их и у тебя, душа. Весной мы пьем беспечно, на ходу Прекрасное из полного ковша. Смакуя летом этот вешний мед, Душа летает, крылья распустив. А осенью от бурь и непогод Она в укромный прячется залив. Теперь она довольствуется тем, Что сквозь туман глядит на ход вещей. Пусть жизнь идет неслышная совсем, Как у порога льющийся ручей. Потом - зима. Безлика и мертва. Что делать! Жизнь людская такова. x x x Чему смеялся я сейчас во сне? Ни знаменьем небес, ни адской речью Никто в тиши не отозвался мне... Тогда спросил я сердце человечье: Ты, бьющееся, мой вопрос услышь, - Чему смеялся я? В ответ - ни звука. Тьма, тьма кругом. И бесконечна мука. Молчат и бог и ад. И ты молчишь. Чему смеялся я? Познал ли ночью Своей короткой жизни благодать? Но я давно готов ее отдать. Пусть яркий флаг изорван будет в клочья. Сильны любовь и слава смертных дней, И красота сильна. Но смерть сильней. СОНЕТ О СОНЕТЕ Уж если суждено словам брести В оковах тесных - в рифмах наших дней, И должен век свой коротать в плену Сонет певучий, - как бы нам сплести Сандалии потоньше, понежней Поэзии - для ног ее босых? Проверим лиру, каждую струну, Подумаем, что можем мы спасти Прилежным, слухом, зоркостью очей. Как царь Мидас ревниво в старину Хранил свой клад, беречь мы будем стих. Прочь мертвый лист из лавровых венков! Пока в неволе музы, мы для них Гирлянды роз сплетем взамен оков. СОНЕТ Тому, кто в городе был заточен, Такая радость - видеть над собою Открытый лик небес и на покое Дышать молитвой, тихой, точно сон. И счастлив тот, кто, сладко утомлен, Найдет в траве убежище от зноя И перечтет прекрасное, простое Преданье о любви былых времен. И, возвращаясь к своему крыльцу, Услышав соловья в уснувшей чаще, Следя за тучкой, по небу скользящей, Он погрустит, что к скорому концу Подходит день, чтобы слезой блестящей У ангела скатиться по лицу. ДЕВОНШИРСКОЙ ДЕВУШКЕ Девушка с фермы, куда ты идешь И что ты несешь в корзинке? Ты - сельская фея, ты сливок свежее. Не дашь ли хлебнуть мне из крынки? Люблю я, мой друг, зеленый твой луг И склоны с блуждающим стадом. Но быть бы вдвоем нам в местечке укромном, Два бьющихся сердца - рядом! Завешу я шалью твоей деревцо, И, лежа в лесу на опушке, Мы будем смотреть маргаритке в лицо С душистой зеленой подушки! [ЧИТАЯ ЧАПМЕНОВСКОГО ГОМЕРА] Не по одной я странствовал земле, И многим царствам отдал я поклон. Я обошел на быстром корабле Те острова, где правил Аполлон. И слышал о краях, где правил он - Слепец с глубокой думой на челе. Но только Чапмен в ясном хрустале Мне показал Гомеров небосклон. ИЗ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА У МОРЯ Бей, бей, бей В берега, многошумный прибой! Я хочу говорить о печали своей, Непокойное море, с тобой. Счастлив мальчик, который бежит по песку К этим скалам навстречу волне. Хорошо и тому рыбаку, Что поет свою песню в челне. Возвращаются в гавань опять Корабли, обошедшие свет. Но как тяжко о мертвой руке тосковать, Слышать голос, которого нет. Бей, бей, бей В неподвижные камни, вода! Благодатная радость потерянных дней Не вернется ко мне никогда. ДОЧЬ МЕЛЬНИКА У мельника славные дочки. И так мне одна дорога, дорога, Что я бы хотел ее щечки Коснуться, как эта серьга. Меня бы укрыла волнистая прядь, И милую шейку я мог бы ласкать. Вокруг ее нежного стана Хотел бы я быть пояском, Чтоб сердце ее непрестанно Со мной говорило тайком. И знал бы я, верно ли бьется оно, То нежной печали, то счастья полно. И я бы хотел ожерельем На белой груди ее стать, Чтоб с грустью ее и весельем Вздыматься и падать опять. И я бы мечтал об одном, об одном - Чтоб снять забывали меня перед сном. ОРЕЛ Вцепившись в голый горный склон Когтистыми руками, он Стоит, лазурью окружен. Он видит, вдаль вперив свой взор, В морщинах волн морской простор, И громом падает он с гор. ИЗ РОБЕРТА БРАУНИНГА В АНГЛИИ ВЕСНОЙ Быть сегодня в Англии - В этот день апреля! Хорошо проснуться в Англии И увидеть, встав с постели, Влажные ветви на вязах и кленах В маленьких, клейких листочках зеленых, Слышать, как зяблик щебечет в саду В Англии - в этом году! А после апреля - в начале мая Ласточки носятся не уставая. И там, где цветет над оградою груша, Цветом своим и росой осыпая Поле, поросшее клевером, - слушай Пенье дрозда. Повторяет он дважды Песню свою, чтобы чувствовал каждый, Что повторить он способен мгновенье Первого, вольного вдохновенья. И пусть еще хмурится поле седое, В полдень проснутся от света и зноя Лютики - вешнего солнца подарки. Что перед ними юг этот яркий! ФЛЕЙТИСТ ИЗ ГАММЕЛЬНА I Гаммельн - в герцогстве Брауншвейг, С Ганновером славным в соседстве. С юга его омывает река Везер, полна, широка, глубока. Приятней нигде не найдешь уголка. Но многие слышали в детстве, Что пять веков тому назад Испытал этот город не бурю, не град, А худшее из бедствий. II Крысы Различных мастей, волосаты и лысы, Врывались в амбар, в кладовую, в чулан, Копченья, соленья съедали до крошки, Вскрывали бочонок и сыпались в чан, В живых ни одной не оставили кошки, У повара соус лакали из ложки, Кусали младенцев за ручки и ножки, Гнездились, презрев и сословье и сан, На донышках праздничных шляп горожан, Мешали болтать горожанам речистым И даже порой заглушали орган Неистовым писком, И визгом, И свистом. III И вот повалила толпа горожан К ратуше, угрожая. - Наш мэр, - говорили они, - болван, А советники - шалопаи! Вы только подумайте! Должен народ Напрасно нести непомерный расход, Безмозглых тупиц одевая В мантии из горностая! А ну, поломайте-ка голову, мэр, И, ежели вы не предложите мер, Как справиться с грызунами, Ответите вы перед нами! Обрюзгших и пухлых лентяев долой С насиженных мест мы погоним метлой! При этих словах задрожали Старшины, сидевшие в зале. IV Молчало собранье, как будто печать Навеки замкнула уста его. - Ах! - вымолвил мэр. - Как хочу я бежать, Продав этот мех горностаевый! Устал я свой бедный затылок скрести. Признаться, друзья, я не вижу пути От крыс и себя и сограждан спасти... Достать бы капкан, западню, крысоловку?.. Но что это? Шарканье ног о циновку, Царапанье, шорох и легонький стук, Как будто бы в дверь постучали: тук-тук. - Эй, кто там? - встревоженный мэр прошептал, От страха бледнея, как холст. А ростом он был удивительно мал И столь же немыслимо толст. При этом не ярче блестел его взгляд, Чем устрица, вскрытая месяц назад. А впрочем, бывал этот взор оживленным В часы, когда мэр наслаждался зеленым Из черепахи варенным бульоном. Но звук, что на шорох крысиный похож, В любую минуту вгонял его в дрожь. V - Ну что же, войдите! - промолвил он строго, Стараясь казаться повыше немного. Тут незнакомец в дверь вошел. Двухцветный был на нем камзол - Отчасти желтый, частью красный, Из ткани выцветшей атласной. Высоко голову он нес. Был светел цвет его волос, А щеки выдубил загар. Не молод, но еще не стар, Он был стройней рапиры гибкой. Играла на губах улыбка, А синих глаз лукавый взор Подчас, как бритва, был остер. Кто он такой, какого рода, Худой, безусый, безбородый, Никто вокруг сказать не мог. А он, перешагнув порог, Свободно шел, и люди в зале Друг другу на ухо шептали: - Какая странная особа! Как будто прадед наш из гроба Восстал для Страшного суда И тихо движется сюда - Высокий, тощий, темнолицый - Из разрисованной гробницы! VI И вот не спеша подошел он туда, Где мэр и старшины сидели, И с низким поклоном сказал: - Господа, Пришел толковать я о деле. Есть у меня особый дар: Волшебной силой тайных чар Вести повсюду за собою Живое существо любое, Что ходит, плавает, летает, В горах иль в море обитает. Но чаще всего за собой я веду Различную тварь, что несет нам беду. Гадюк, пауков вызываю я свистом, И люди зовут меня пестрым флейтистом. И тут только каждому стало заметно, Что шея у гостя обвита двухцветной Широкою лентой, а к ней-то Подвешена дудка иль флейта. И стало понятно собравшимся в зале, Зачем его пальцы все время блуждали, Как будто хотели пройтись поскорее По скважинам дудки, висевшей на шее. А гость продолжал: - Хоть я бедный дударь, Избавил я хана татарского встарь От злых комаров, опустившихся тучей. Недавно Низама я в Азии спас От страшной напасти - от мыши летучей. А если угодно, избавлю и вас - Из Гаммельна крыс уведу я добром За тысячу гульденов серебром. - Что тысяча! Мы вам дадим пятьдесят! - Прервал его мэр, нетерпеньем объят. VII Флейтист порог переступил, Чуть усмехнувшись - оттого, Что знал, как много тайных сил Дремало в дудочке его, Ее продул он и протер. И вдруг его зажегся взор Зелено-синими огнями, Как будто соль попала в пламя. Три раза в дудку он подул. Раздался свист, пронесся гул. И гул перешел в бормотанье и ропот. Почудился армий бесчисленных топот. А топот сменился раскатами грома. И тут, кувыркаясь, из каждого дома По лестницам вверх и по лестницам вниз - Из всех погребов, с чердаков на карниз Градом посыпались тысячи крыс. Толстые крысы, худые, поджарые, Серые, бурые, юные, старые, - Всякие крысы любого размера: Крупный вор и жулик мелкий, Молодые кавалеры - Хвост трубой, усы как стрелки, - Крысы-внуки, крысы-деды, Сыроеды, крупоеды, - Все неслись за голосистой Дудкой пестрого флейтиста. Прошел квартал он за кварталом. А крысы вслед валили валом, Одна другую обгоняя. И вдруг бесчисленная стая Танцующих, визжащих крыс Низверглась с набережной вниз В широкий, полноводный Везер... Одна лишь смелая, как Цезарь, Часа четыре напролет Плыла, разбрызгивая воду. И, переплыв, такой отчет Дала крысиному народу: - Едва лишь флейта зазвучала, Как нам почудилось, что сало Свиное свежее скребут И яблоки кладут под спуд. И плотный круг сдвигают с бочки, Где заготовлены грибочки, И нам отпирают таинственный склад, Где сыр и колбасы струят аромат, Вскрываются рыбок соленых коробки, И масла прованского чмокают пробки. На тех же бочонках, где масло коровье, Все обручи лопнули - ешь на здоровье! И голос, приятнее в тысячу раз Всех ангельских арф и лир, Зовет на великое празднество нас: "Радуйтесь, крысы! Готовится пир Всех ваших пирушек обильней. Отныне навеки становится мир Огромной коптильней-солильней. Всем, кто хочет, можно, дескать, Чавкать, хрупать, лопать, трескать, Наедаться чем попало До отказа, до отвала!" И только послышались эти слова, Как вдруг показалась громада - Прекрасная, гладкая голова Сверкающего рафинада. Как солнце, она засияла вблизи, И шепот раздался: "Приди и грызи!" Но поздно!.. Уже надо мной Катилась волна за волною.... VIII Экая радость у граждан была! Так они били в колокола, Что расшатали свои колокольни. Не было города в мире довольней. Мэр приказал: - До ночной темноты Все вы должны приготовить шесты. Норы прочистить, где крысы кишели. Плотники! Плотно заделайте щели, Чтобы не мог и крысенок пролезть, Духу чтоб не было мерзостной твари! Вдруг появился флейтист на базаре. - Тысячу гульденов, ваша честь! IX - Тысячу гульденов? - Мэр городской Ошеломлен был цифрой такой. Было известно ему, что казна В городе Гаммельне разорена. Столько рейнвейна и вин заграничных На торжествах и обедах публичных Выпили дружно мэр и старшины... Тысяча гульденов? Нет, половины Хватит на то, чтоб наполнить вином Бочку, огромную с высохшим дном! Можно ли тысячу гульденов даром Бросить бродяге с цыганским загаром, Дать проходимцу, который притом В город явился, одетый шутом?.. Мэр подмигнул музыканту: - Мы сами Видели нынче своими глазами - Крысы погибли в реке, как одна, И не вернутся, конечно, со дна. Впрочем, мой друг, городская казна Что-то за труд заплатить вам должна, Скажем - на добрую пинту вина. Это совсем неплохая цена За то, что минутку Дули вы в дудку. А тысячу мы посулили вам в шутку. И все же, хоть после бесчисленных трат Бедный наш город стал скуповат, - Гульденов мы вам дадим пятьдесят! X Весь потемнел владелец дудки. - В своем ли, сударь, вы рассудке? К чему вся эта болтовня! Довольно дела у меня. К обеду я спешу отсюда В Багдад, где лакомое блюдо Готовит мне дворцовый повар. С ним у меня такой был сговор, Когда я вывел из притонов Под кухней стаю скорпионов. Я с ним не спорил о цене. Но вы свой долг отдайте мне! А если со мною сыграли вы шутку, Звучать по-иному заставлю я дудку!.. XI - Да как ты смеешь, - крикнул мэр; - Мне ставить повара в пример! Как смеешь, клоун балаганный, Грозить нам дудкой деревянной. Что ж, дуй в нее, покуда сам Не разорвешься пополам! XII Снова на улицу вышел флейтист, К флейте устами приник, И только издал его гладкий тростник Тройной переливчатый, ласковый свист, Каких не бывало на свете, - Послышалось шумное шарканье, шорох Чьих-то шагов, очень легких и скорых. Ладошки захлопали, ножки затопали, Звонких сандалий подошвы зашлепали, И, словно цыплята бегут за крупой, Спеша и толкаясь, веселой толпой На улицу хлынули дети. Старшие, младшие, Девочки, мальчики Под флейту плясали, вставая на пальчики. В пляске Качались кудрей их колечки, Глазки От счастья светились, как свечки. С криком и смехом, Звонким и чистым, Мчались ребята За пестрым флейтистом... XIII Мэр и советники замерли, словно Их превратили в стоячие бревна. Ни крикнуть они, ни шагнуть не могли, Будто внезапно к земле приросли. И только следили за тем, как ребята С пляской и смехом уходят куда-то Вслед за волшебником с дудкой в руке. Вот уже с улицы Главной к реке Манит ребят говорливая дудка. Мэр и старшины лишились рассудка. Вот уже Везера волны шумят, Пересекая дорогу ребят... Руки тряслись у старшин от испуга, Свет в их глазах на мгновенье померк... Вдруг повернула процессия с юга К западу - к склонам горы Коппельберг. От радости ожили мэр и старшины: Могут ли дети дойти до вершины! Их остановит крутая гора, И по домам побежит детвора. Но что это? В склоне открылись ворота - Своды глубокого, темного грота. И вслед за флейтистом в открывшийся вход С пляской ушел шаловливый народ. Только последние скрылись в пещере, Плотно сомкнулись гранитные двери. Нет, впрочем, один из мальчишек не Мог Угнаться за всеми - он был хромоног. И позже, когда у него замечали Близкие люди улыбку печали, Он отвечал, что с той самой поры, Как затворились ворота горы И чудная дудка звучать перестала, Скучно в родном его городе стало... Он говорил: - Не увидать Мне никогда страны счастливой, Куда от нас рукой подать, Но где земля и камни живы, Где круглый год цветут цветы Необычайной красоты. Где воробьи простые краше, Чем яркие павлины наши, Где жала нет у мирных пчел, Где конь летает, как орел, Где все вокруг не так, как дома, А ново, странно, незнакомо... И только показалось мне, Что в этой сказочной стране Я вылечу больную ногу, Скала закрыла мне дорогу, И я, по-прежнему хромой, Один, в слезах, побрел домой... XIV О горе Гаммельну! Богатый Там начал думать над цитатой, Что, как верблюду нелегко Пролезть в игольное ушко, Так и богатым в рай небесный Не проползти тропинкой тесной... Напрасно мэр гонцов и слуг Послал на сотни верст вокруг С такою трудною задачей: Где б ни был этот шут бродячий, Найти его и обещать Вознаграждение любое, Коль в город он придет опять И приведет детей с собою... Когда же мэр в конце концов Узнал от слуг и от гонцов, Что и флейтист исчез без вести, И детвора с флейтистом вместе, Созвал он в ратуше совет И предложил издать декрет: "Пусть ведают стряпчие и адвокаты: Там, где в бумагах проставлены даты, Должно добавить такие слова: "Столько-то времени от рождества И столько-то времени с двадцать второго Июля - то есть со дня рокового, Когда отцвела, не успевши расцвесть, Надежда народа всего городского - В году от рождества Христова Тысяча триста семьдесят шесть". А путь последний детворы - От набережной до горы - Старшины города и мэр Потомкам будущим в пример Иль в память совести нечистой Назвали Улицей Флейтиста. Ни двор заезжий, ни трактир Здесь нарушать не смеют мир. Когда ж случится забрести На эту улицу флейтистам И огласить окрестность свистом, - Дай бог им ноги унести! А на колонне против скал, Где некогда исчезли дети, Их повесть город начертал Резцом для будущих столетий. И живописец в меру сил Уход детей изобразил Подробно на стекле узорном Под самым куполом соборным. Еще сказать я должен вам: Слыхал я, будто в наше время Живет в одной долине племя, Чужое местным племенам По речи, платью и обрядам, Хоть проживает с ними рядом. И это племя в Трансильвании От всех отлично оттого, Что предки дальние его, Как нам поведало предание, Когда-то вышли на простор Из подземелья в сердце гор, Куда неведомая сила Их в раннем детстве заманила. XV Тебе ж, мой мальчик, на прощанье Один совет приберегу: Давая, помни обещанье И никогда не будь в долгу У тех людей, что дуют в дудку И крыс уводят за собой, - Чтоб ни один из них с тобой Не мог сыграть плохую шутку! ИЗ ДАНТЕ ГАБРИЭЛЯ РОСCЕТТИ БАЛЛАДА Джон с войны пришел домой Изнуренный и больной. - В нашем доме радость, Джон: Сын женой твоей рожден. - Рад я, мать, но обо мне Не спеши сказать жене. Я устал, хочу я спать. На полу стели мне, мать! Лишь полночный грянул звон, Душу богу отдал Джон... - Что за стук, о мать моя, Там за дверью слышу я? - Дочка, плотник к нам пришел. Чинит лестницу и пол. - Что за пенье, мать моя, Там за дверью слышу я? - То церковный причт и хор Мимо нас идут в собор. - А теперь хочу я знать, Отчего ты плачешь, мать. - Дочка, горю не помочь. Джон скончался в эту ночь. - Мать, на кладбище вели Отвести еще земли. Нужно место нам двоим С третьим - мальчиком моим! ИЗ РОБЕРТА ЛЬЮИСА СТИВЕНСОНА ВЕРЕСКОВЫЙ МЕД Шотландская баллада Из вереска напиток Забыт давным-давно. А был он слаще меда, Пьянее, чем вино. В котлах его варили И пили всей семьей Малютки-медовары В пещерах под землей. Пришел король шотландский, Безжалостный к врагам, Погнал он бедных пиктов К скалистам (sic! - М.Б.) берегам. На вересковом поле, На поле боевом, Лежал живой на мертвом И мертвый - на живом. ----- Лето в стране настало, Вереск опять цветет, Но некому готовить Вересковый мед. В своих могилках тесных, В горах родной земли, Малютки-медовары Приют себе нашли, Король по склону едет Над морем на коне, А рядом реют чайки С дорогой наравне. Король глядит угрюмо: "Опять в краю моем Цветет медвяный вереск, А меда мы не пьем!" Но вот его вассалы Приметили двоих Последних медоваров, Оставшихся в живых. Вышли они из-под камня, Щурясь на белый свет, - Старый горбатый карлик И мальчик пятнадцати лет. К берегу моря крутому Их привели на допрос, Но ни один из пленных Слова не произнес. Сидел король шотландский, Не шевелясь в седле. А маленькие люди Стояли на земле. Гневно король промолвил: - Пытка обоих ждет, Если не скажете, черти, Как вы готовили мед! Сын и отец молчали, Стоя у края скалы. Вереск звенел над ними, В море катились валы. И вдруг голосок раздался: - Слушай, шотландский король, Поговорить с тобою С глазу на глаз позволь! Старость боится смерти. Жизнь я изменой куплю, Выдам заветную тайну! - Карлик сказал королю. Голос его воробьиный Резко и четко звучал: - Тайну давно бы я выдал, Если бы сын не мешал! Мальчику жизни не жалко, Гибель ему нипочем. Мне продавать свою совесть Совестно будет при нем. Пускай его крепко свяжут И бросят в пучину вод - А я научу шотландцев Готовить старинный мед!.. ----- Сильный шотландский воин Мальчика крепко связал И бросил в открытое море С прибрежных отвесных скал. Волны над ним сомкнулись. Замер последний крик... И эхом ему ответил С обрыва отец-старик: - Правду сказал я, шотландцы, От сына я ждал беды. Не верил я в стойкость юных, Не бреющих бороды. А мне костер не страшен. Пускай со мной умрет Моя святая тайна - Мой вересковый мед! ИЗ А. Э. ХАУСМЕНА КТО ЭТОТ ГРЕШНИК? Кто этот грешник юный в наручниках стальных, И чем он так разгневал попутчиков своих? Видно, вправду он виновен, если терпит град угроз... Нет, ведут его в темницу за преступный цвет волос. Человечество позорит непристойный этот цвет. За него могли повесить поколенья прежних лет. От петли иль живодерни вряд ли ноги бы унес Тот, кому дала природа ненавистный цвет волос. Не жалея сил и денег, красил голову злодей Или волосы под шляпой скрыть пытался от людей. Но с него сорвали шляпу, и тотчас же на допрос Был доставлен нечестивец, скрывший цвет своих волос. Верно, ждут его в неволе невеселые деньки. Там для рук его довольно приготовлено пеньки. Иль долбить он будет камень в зной палящий и в мороз, Лихом бога поминая за проклятый цвет волос.. ИЗ РЕДЬЯРДА КИПЛИНГА x x x На далекой Амазонке Не бывал я никогда. Только "Дон" и "Магдалина" - Быстроходные суда - Только "Дон" и "Магдалина" Ходят по морю туда. Из Ливерпульской гавани Всегда по четвергам Суда уходят в плаванье К далеким берегам. Плывут они в Бразилию, Бразилию, Бразилию. И я хочу в Бразилию - К далеким берегам! Никогда вы не найдете В наших северных лесах Длиннохвостых ягуаров, Броненосных черепах. Но в солнечной Бразилии, Бразилии моей, Такое изобилие Невиданных зверей! Увижу ли Бразилию, Бразилию, Бразилию, Увижу ли Бразилию До старости моей? x x x Если в стеклах каюты Зеленая тьма, И брызги взлетают До труб, И встают поминутно То нос, то корма, А слуга, разливающий Суп, Неожиданно валится В куб, Если мальчик с утра Не одет, не умыт, И мешком на полу Его нянька лежит, А у мамы от боли Трещит голова, И никто не смеется, Не пьет и не ест, - Вот тогда вам понятно, Что значат слова: Сорок норд, Пятьдесят вест! x x x Есть у меня шестерка слуг, Проворных, удалых. И все, что вижу я вокруг, - Все знаю я от них. Они по знаку моему Являются в нужде. Зовут их: Как и Почему, Кто, Что, Когда и Где. Я по морям и по лесам Гоняю верных слуг. Потом работаю я сам, А им даю досуг. Даю им отдых от забот - Пускай не устают. Они прожорливый народ - Пускай едят и пьют. Но у меня есть милый друг, Особа юных лет. Ей служат сотни тысяч слуг, - И всем покоя нет! Она гоняет, как собак, В ненастье, дождь и тьму Пять тысяч Где, семь тысяч Как, Сто тысяч Почему! x x x Горб Верблюжий, Такой неуклюжий, Видал я в зверинце не раз. Но горб Еще хуже, Еще неуклюжей Растет у меня и у вас. У всех, Кто слоняется праздный, Немытый, нечесаный, грязный, Появится Горб, Невиданный горб, Косматый, кривой, безобразный. Мы спим до полудня И в праздник и в будни, Проснемся и смотрим уныло, Мяукаем, лаем, Вставать не желаем И злимся на губку и мыло. Скажите, куда Бежать от стыда, Где спрячете горб свой позорный, Невиданный Горб, Неслыханный Горб, Косматый, мохнатый и черный? Совет мой такой: Забыть про покой И бодро заняться работой. Не киснуть, не спать, А землю копать, Копать до десятого пота. И ветер, и зной, И дождь проливной, И голод, и труд благотворный Разгладят ваш горб, Невиданный горб, Косматый, мохнатый и черный! x x x Кошка чудесно поет у огня, Лазит на дерево ловко, Ловит и рвет, догоняя меня, Пробку с продетой веревкой. Все же с тобою мы делим досуг, Бинки послушный и верный, Бинки, мой старый, испытанный друг, Правнук собаки пещерной. Если, набрав из-под крана воды, Лапы намочите кошке (Чтобы потом обнаружить следы Диких зверей на дорожке), Кошка, царапаясь, рвется из рук, Фыркает, воет, мяучит. Бинки - мой верный, испытанный друг, Дружба ему не наскучит. Вечером кошка, как ласковый зверь, Трется о ваши колени. Только вы ляжете, кошка за дверь Мчится, считая ступени. Кошка уходит на целую ночь, Бинки мне верен и спящий: Он под кроватью храпит во всю мочь - Значит, он друг настоящий! x x x Я - маленькая обезьянка, Разумное существо. Давай убежим на волю, Не возьмем с собой никого! В коляске приехали гости. Пусть мама подаст им чай. Уйти мне позволила няня, Сказала: - Иди, не мешай! Давай убежим к поросятам,