музейными восковыми фигурами, - они оживают вместе со своим временем и своим делом. А главное, в книгах Ильина - даже самых ранних - уже видна та целеустремленность, которая особенно четко проявилась в его "Рассказе о великом плане". И прошлое и настоящее - для него ступени, которые ведут в будущее. --- Конец двадцатых и начало тридцатых годов были трудным периодом в жизни Ильина. С каждым годом все больше захватывала его литературная работа, хоть и нелегко было сочетать ее с поглощающей много времени химией. И все же он долго не сдавался, надеясь, что рано или поздно ему удастся так наладить жизнь, чтобы одна работа не мешала другой. Ведь вот удалось же композитору А. П. Бородину служить одновременно двум божествам - музыке и химии. Мы знаем имена замечательных художников, которые были вместе с тем инженерами и учеными, знаем имена ученых, которые были поэтами. Но чем дальше, тем все труднее становилось даже самым талантливым людям совмещать занятия искусством и наукой. Тот, кто серьезно работал в одной из этих областей, оставался дилетантом в другой. Бородин был редчайшим исключением. Может быть, именно поэтому образ Бородина, смелого искателя новых путей в музыке и в химии, был особенно дорог Ильину. Недаром в зрелые годы он - вместе со своей женой Еленой Сегали - посвятил жизни Бородина-композитора и Бородина-химика большую повесть [12]. Не только по этой повести, но и по другим книгам Ильина видно, что искусство и литература увлекали его так же, как наука и техника. И все же в конце концов ему пришлось сделать выбор между научной и литературной работой. Вернее сказать, выбор сделала за него тяжелая хроническая болезнь легких. Это она лишила его возможности работать в химической лаборатории Технологического института, в котором по окончании курса он проходил аспирантуру. Года два после этого он все еще не хотел расстаться с химией: работал в должности инженера на Невском стеариновом заводе, проектировал первый в России завод искусственных эфирных масел, который и был построен по его проекту. И в те же самые годы он писал свои четыре книги по истории вещей - да еще и пятую с причудливым заглавием "Сто тысяч почему" и не менее загадочным подзаголовком "Путешествие по комнате". Если в его истории часов и письменности речь идет о многих веках и странах, то в этой книге говорится всего лишь об одной комнате. И тут оказывается, что наша комната со всей ее простой и обычной обстановкой - это целая страна, по которой очень интересно путешествовать. У каждой из окружающих нас вещей - своя история, свой возраст, своя родина. "Вот у вас на столе вилка и нож. Они всегда вместе, будто брат и сестра. А знаете ли вы, что нож, по крайней мере, на пятьдесят тысяч лет старше вилки? Нож был еще у первобытных людей, правда не железный, а каменный, а вилкой стали пользоваться всего лет триста тому назад. Люди знают, когда и кем изобретены телефон и электрическая лампочка, а спросите их: давно ли придумано зеркало, носовой платок, давно ли стали мыться мылом?.. На эти вопросы очень немногие ответят" {Кавычки здесь и в дальнейшем означают выдержки из книг М. Ильина. В тех случаях, когда цитаты даны из других источников, на это указывается особо в тексте или в примечаниях. (Прим. автора.)}. Вещи менялись, совершенствовались, странствовали по свету, переходя от народа к народу, из страны в страну, прежде чем дошли до нас. Любопытные сведения о вещах даются в книге "Сто тысяч почему" не в виде занимательной смеси, которою иногда развлекают читателей журналы в часы досуга. У Ильина они неразрывно связаны с историей быта и нравов различных эпох. "Путешествие по комнате" учит внимательнее вглядываться в окружающую обстановку и глубже вдумываться в те простые повседневные явления, которые многие из нас только называют, не давая себе труда разобраться в их сущности, - например: почему дрова в печке трещат, почему мыло моет, бывает ли у огня тень и т. д. В этой книге, как и в других, Ильин стремится показать читателю, насколько интереснее, шире и глубже становится мир обыкновенных вещей, если смотреть на них понимающим взглядом. Работа над "маленькой энциклопедией", состоящей из первых пяти книг, требовала от Ильина не только поисков предельно ясного стиля, но и овладения очень большим и разнообразным материалом, относящимся к разным векам и странам. Так жил он и работал, деля свое время между заводской лабораторией иписьменным столом, пока болезнь не принудила его оставить город, а затем и завод. В сущности, от болезни зависели почти все перемены и повороты в его внешней жизни. И если наконец ему довелось целиком отдаться литературным трудам, то и этим он был обязан своему старому врагу - болезни. Именно тогда, отказавшись от работы на заводе, он и взялся за книгу, окончательно определившую его дальнейший путь. --- Покинув Ленинград, Ильин поселился в городе-парке, который в то время назывался Детским Селом, а теперь носит имя Пушкина. Небольшой городок с широкими улицами и тенистыми бульварами, с двухэтажными и одноэтажными, деревянными, а кое-где и каменными домами производил бы впечатление провинциального города - скорей губернского, чем уездного, - если бы за его опрятными, мощеными улицами не открывались величественные парки с дворцами екатерининской эпохи и если бы старое Царское Село не было озарено славой поэта - царскосельского лицеиста. Жизнь здесь была неторопливая и спокойная. Тишину нарушало только дребезжание извозчичьих пролеток, цоканье копыт по булыжнику да гудки паровозов со станции, находящейся в самом городе. Ильин жил здесь в уединении, обложенный горами книг, набранных для очередной работы. Ясные дни он проводил в парке, не разлучаясь и там с книгой. Всю жизнь любил он часы тишины и душевного покоя, наполненные бодрой и сосредоточенной работой. Смолоду мечтал жить среди природы. И вот все это нежданно-негаданно пришло к нему и принесло с собой новые силы для работы и борьбы с болезнью. Вместе с ним поселилась в Детском Селе, охотно отказавшись от городской обстановки, его молодая жена, писательница Елена Александровна Сегал. Я часто приезжал к ним из Ленинграда на целый день, а иной раз и с ночевкой. Мы обсуждали с Ильиным замысел книги, которую он собирался написать. Впервые после исторических тем он взялся за самую современную: о первой пятилетке. По первоначальному замыслу это был всего только небольшой очерк о только что опубликованных цифрах пятилетнего плана. Предназначался он для детей и носил название "Цифры-картинки". Есть, мол, на свете книжки с цифрами и есть книжки с картинками. А вот на днях появилась книжища в 1680 страниц, где за каждой цифрой скрывается картинка или, вернее, картина того, что будет у нас построено за пять лет. Одна цифра - это паровозы, другая - пароходы, третья - тракторы, автомобили и т. д. И за всеми этими цифрами можно уже ясно разглядеть множество будущих заводов, фабрик, совхозов, электростанций - целые союзы электростанций, - новые железные и шоссейные дороги, новые каналы, озера, новую с (рану. Очерк имел успех. Но для Ильина это было только началом работы. Его воображению уже рисовалась книга о великом социалистическом строительстве. Отдельные картинки сливались в большую картину. Написать на ту же тему очередную агитационную брошюру, пользуясь цифрами государственного плана и цитатами из газет и речей, было бы делом нехитрым. Такую книжку для юношества уже поспешило выпустить одно из ленинградских издательств. А Ильин взял на себя задачу потруднее. Ему хотелось, чтобы книга о пятилетке раскрывала самую сущность планового хозяйства, противопоставляя ему анархию, бесхозяйственность и расточительство мира частной собственности и наживы. Очерк "Цифры-картинки", положивший начало этой работе, дал ей и верное направление. Рассчитанный на младших школьников, он требовал от автора настоящих находок: простого, остроумного, кристаллически-ясного замысла и такого же четкого построения всей книги. В процессе работы возраст предполагаемого читателя значительно повысился. Но оттого, что книга была первоначально задумана для младших ребят, она только выиграла в живости и простоте языка, в наглядности изложения, ничуть не теряя серьезности. Приступая к работе, Ильин отчетливо сознавал, какие трудности и опасности могут встретиться ему в пути. Так легко потонуть в материале, во множестве цифр и превратить книгу опятилетке в некий каталог будущих заводов, фабрик, электростанций и т. д. А если и удастся избежать этой опасности, то не менее трудно справиться с другой. Можно рассказать очень хорошо, стройно и понятно о великом плане, но от этого книга еще не станет увлекательной, то есть такой, которую брали бы по доброй воле и не отрываясь дочитывали до конца. Ведь у нее нет даже самого простого, но сколько-нибудь интригующего сюжета, который заставляет читателя глотать страницу за страницей в ожидании развязки. Уж не придумать ли для книги какой-нибудь условный сюжет, как это делают многие популяризаторы, не верящие в занимательность своего материала и потому пытающиеся придать ему остроту псевдобеллетристической приправой? Но такой лукавый путь никогда не приводил к созданию увлекательной книги. Великий английский поэт Вильям Блейк говорил: "Здоровая пища добывается без сети и западни" [13]. Это вполне применимо к познавательной книге. Ильин никогда не думал привлечь внимание к своим книгам какими бы то ни было приманками. Как поэт, он верил, что читателя не может не взволновать то, что волнует его самого. Он напряженно вглядывался в материал, стараясь увидеть в нем будущее строение своей книги. Пятилетка. Первый в мире многолетний план строительства, план одновременной перестройки огромной страны. Разве сама по себе - безо всяких посторонних украшений и нарочито придуманного сюжета - эта тема недостаточно увлекательна? Показать читателю всю стройность и последовательность пятилетнего плана, перспективу преодоления всех преград и трудностей, встающих на пути, - вот главная задача книги, как ее определил для себя Ильин. Так он и строит свой рассказ о пятилетке. Он вводит читателя, как хозяина, во все подробности небывалой по размаху стройки, решает с его участием важнейшие задачи, обсуждает с ним, где и какие заводы, фабрики, электростанции надо построить, где провести новые железнодорожные пути, отдает ему, как хозяину, полный отчет в том, сколько у нас добывается угля, нефти, железа и что нужно для того, чтобы довести добычу до тех цифр, какие указаны в плане пятилетки. Читатель должен чувствовать себя ответственным участником этого большого, всенародного дела. Даже для каждого школьника находится посильная задача. Обращаясь к ребятам - будущим хозяевам страны, - Ильин пишет: "Устраивайте экспедиции, составляйте подробные карты. На этих картах отмечайте все, что может пригодиться для пятилетки. Попросите старших товарищей и учителей помочь вам, поучитесь у них определять минералы... Вы вряд ли отличите кусок руды от простого камня. А это надо уметь разведчику. И одних книг для этого мало. Тут нужно самому посмотреть и потрогать..." --- В своей книге Ильин показывает, какие неисчерпаемые возможности открывает людям социалистический труд, социалистический порядок. До сих пор не было страны, где бы так дружно и согласованно трудились в едином строю работники самых разнообразных специальностей. Научные институты во главе с Академией наук, заводы, шахты, нефтяные промыслы, электростанции, железные дороги, авиация и пароходства - все помогают друг другу, все делают общее дело. Масштабы этой взаимопомощи Ильин показывает на очень убедительных примерах. Книгу "Рассказ о великом плане" он писал в 1929 году. Но и в ней уже идет речь о будущих мощных комбинатах заводов, о союзах электростанций. В главе "Электрическая страна" Ильин говорит: "Со временем мы все комбинаты свяжем общей электрической сетью. В первую очередь мы протянем электрические провода из Днепростроя в Донбасс. Днепрострой и Донбасс дружно возьмутся за руки. Когда у Донбасса будет нужда в токе, ему поможет Днепрострой. Когда Днепрострою нужен будет ток, ему поможет Донбасс. А это будет случаться каждый год. Весной, когда на поверхности земли разливаются реки, подземные воды тоже начинают буянить - заливать шахты. День и ночь работают электрические насосы - откачивают воду. Остановить насосы - зальет. Мудрено ли, что в это время Донбассу не хватает своего тока, нужен ток до зарезу. А на Днепре в это время половодье, высокая вода, работают все до единой трубины, тока хоть отбавляй. Вот тогда-то и поможет Днепр Донбассу, пошлет ему ток для насосов. А когда вода спадет, когда турбинам не хватит воды и днепропетровским заводам не хватит энергии, тогда с Днепростроя дадут знать в Донбасс: - Помогайте! ...Но это только начало. Будет время, когда мы всю страну сделаем электрической". В примечании к посмертному изданию "Рассказа о великом плане", вышедшему в 1959 году - почти через тридцать лет после первого, - говорится: "Опыт социалистического строительства полностью подтвердил правильность мысли, которую здесь высказывает М. Ильин. Создание мощных энергетических систем, в которых электростанции как бы подают друг другу руки, соединяются в единое кольцо, сделало работу больших электростанций с очень мощными котлами и турбинами не только выгоднее, но и надежнее (временное прекращение работы одной крупной станции не нарушает нормальной работы всей системы)". Подобные же примечания сделаны в посмертном издании к тем страницам "Рассказа о великом плане", где говорится о будущем освоении пустошей и целинных земель, о строительстве каналов, соединяющих реки. Заглянуть в будущее позволило автору книги о первой пятилетке внимательное изучение государственного плана, в котором можно было уже увидеть основные направления будущего преобразования страны. --- Очень немногих примечаний, добавлений и поправок потребовали бы сейчас те главы "Рассказа о великом плане", в которых говорится о богатейшей в мире капиталистической стране, лежащей за океаном. Страна эта является антиподом нашей не только потому, что находится в противоположном полушарии, но и по всему своему строю и укладу. Беглыми, но характерными чертами изобразил в своей книге Ильин некую "Сумасшедшую страну", где творятся такие нелепости, до которых не додумались бы и салтыковские пошехонцы. Здесь жгут зерно вместо топлива, выливают в реку тысячи галлонов молока, оставляют в земле целые урожаи картофеля, тратят сырье и энергию на изготовление вещей, которые никому не нужны. Во всем этом нет ни малейшей выдумки или преувеличения. Все факты взяты из показаний самих американцев - из их статистических материалов, из трудов крупных экономистов. Но это было более тридцати лет тому назад. Что же, изменилась Америка за эти годы? Да, конечно, но не к лучшему. Ее политика стала более авантюрной, опрометчивой и суетливой, экономика - еще менее устойчивой. Кажется, что будто сегодня, а не в конце двадцатых годов были написаны строчки, в которых Ильин прямо-таки с азбучной {Недаром эта книга Ильина вышла в Америке под заглавием "Азбука новой России" ("New Russia's Primer, New York and Boston, 1931). (Прим. автора)} простотой и наглядностью показывает сущность безумной и азартной игры, носящей название "конкуренция". "Для того чтобы иметь как можно больше денег, - пишет Ильин, - фабрикант старается поменьше платить тем, кто на него работает. Но ведь рабочих во много раз больше, чем фабрикантов. Кто главный покупатель товаров? Те люди, которые работают на фабриках, в магазинах, на железных дорогах, на сельскохозяйственных фермах. И чем меньше они получают денег за свой труд, тем меньше они в состоянии покупать. Что же получается? Получается, что в стране лишние товары, а покупать их некому... В газете появляется статья: - Ешьте больше мяса! Это стараются мясоторговцы. Другая газета убеждает: - Ешьте больше хлеба! Третья газета настаивает: - Пейте больше молока!.. - Покупайте велосипеды! - Покупайте вечные перья! - Покупайте никелированные кровати! Игра идет все азартнее и азартнее. Цель игры - получить кошелек покупателя. Этот кошелек один, а желающих его получить много. Если человек будет покупать карандаши, у него не хватит денег на вечное перо. И вот люди, которые делают вечные перья, становятся заклятыми врагами людей, которые делают карандаши. Воюют не только карандаши с перьями, воюют туфли с сапогами, сапоги с велосипедами, велосипеды с автомобилями, автомобили с железными дорогами..." "Нефть воюет с углем, лес с металлом, земледелие с промышленностью, город с деревней. Все воюют против всех". Примечательно, что это острое, но правдивое изображение американской действительности не помешало "Рассказу о великом плане" получить признание нью-йоркского "Клуба лучшей книги за месяц" (тогда это еще было возможно!). --- Помню, задолго до окончания книги я как-то сказал Ильину, что она может встретить широкий отклик во всем мире, если только удастся найти пронизывающую всю книгу внутреннюю фабулу, которая держала бы читателя в напряжении от первой главы до последней, Я сказал это и тут же подумал: уж не хватил ли я через край? Так далеко было от этой скромной комнаты на одной из окраинных улиц тихого Детского Села до "всего мира". Да и сам Ильин не принял моих слов всерьез. Он решил, что это не более чем педагогический прием - желание поддержать его в трудную минуту. Прежние книги Ильина имели у читателей успех, но были популярнее своего автора, которого еще не успела как следует заметить критика. И вот наконец большая работа над совсем небольшой по объему книгой была закончена. Книга пошла в печать. Первые отзывы критики были не слишком благоприятны. Но, по счастью для авторов, первые отзывы редко бывают окончательным приговором. Вскоре "Рассказ о великом плане" случайно попал в руки одному из самых неутомимых и неравнодушных читателей - Алексею Максимовичу Горькому. Горький "читал и смеялся от радости" {"Литературный современник", 1936, Э 8, стр. 9-12. (Прим. автора.)}. "Очень радует меня успех "Рассказа о великом плане", - писал он Ильину из Италии, - огромное значение имеет этот успех" {Письмо из Сорренто от 29 июня 1932 г. (Прим. автора.)}. По поручению Алексея Максимовича книга была послана в Нью-Йорк профессору Каунтсу, который перевел ее на английский язык. Вслед за тем она вышла в Англии, Франции, Германии, Чехословакии - более чем в двадцати странах. Разумеется, этот успех объясняется не только достоинствами книги, но и тем огромным интересом, который вызвал во всем мире наш пятилетний план. "У Москвы есть план" - так прямо и называлась книга в английском издании. Но по-настоящему горячо ее встретили наиболее прогрессивные круги в Европе, в Китае, в Японии. Ромен Роллан писал Государственному издательству в 1932 году: "Эта книга - маленький шедевр, и было бы хорошо, если бы ее перевели на все языки. Ни одна книга не передает так ясно и общедоступно великое значение героической работы Советского Союза..." --- Не меньшим успехом пользовалась у нас и за рубежом книга Ильина "Горы и люди". Горький назвал ее "поэмой о настоящем" {Предисловие А. М. Горького к книге "Горы и люди", Изд-во детской литературы, М. - Л. 1936. (Прим. автора.)}. А вслед за этими двумя книгами стали издаваться и переиздаваться у нас и во многих странах более ранние книги Ильина: "Солнце на столе", "Черным по белому", "Который час?", "Как автомобиль учился ходить", "Сто тысяч почему" и другие. У Ильина явилась возможность отдохнуть и основательно полечиться. Несколько месяцев в 1931-1932 году он провел в горах Шварцвальда, где среди снегов его грело южное солнце. В этом горном санатории Ильин немного поздоровел и окреп, а затем снова взялся за работу. Он задумал новую большую книгу о том, как человек научился мыслить. Тема книги была подсказана Алексеем Максимовичем Горьким. Ему книга и посвящена. На подготовку к работе ушло много месяцев, если не считать нескольких лет, которые Ильин ранее посвятил истории материальной культуры. В сущности, все, что он писал до тех пор, вело к большой книге о Человеке. В предыдущих его книгах было рассказано о тех простых и основных завоеваниях человечества, которые теперь никого не удивляют. Человек не довольствовался светом солнца, луны и звезд и сам научился добывать свет. Человек определял время по солнцу, но этого ему было мало. Он придумал часы, где стрелкой стала солнечная тень, и перепробовал множество способов измерять время, ибо - "все, что продолжается сколько-нибудь времени, может быть мерой времени, как все, что имеет длину, может быть мерой длины. Только после длительных поисков человек изобрелпружинные часы. Достоинство пружины Ильин определил несколькими словами: "Главное ее свойство - упрямство". Но, пожалуй, величайшим из достижений человека было то, каким теперь он овладевает в первом классе школы: он научился писать. Для этого ему понадобились не месяцы, а века. И вот появляется книга - в продолжение многих столетий рукописная и, наконец, печатная. Человеческая мысль вырвалась на широкий простор. Но кто же он такой, сам-то Человек, который создал весь этот мир вещей? Его биографию дает читателю объемистая книга - вернее, две книги {Впоследствии обе книги составили один том, содержащий три части. - С.М.} - "Как человек стал великаном", написанные М. Ильиным в сотрудничестве с Еленой Сегал. Первая книга начинается как сказка о некоем загадочном великане. Руки его поднимают любые тяжести и простираются очень далеко, ноги могут пробежать в день тысячи километров. Он летает выше и быстрее птиц, плавает и ныряет дальше и глубже всяких рыб, видит далекое и даже невидимое, слышит, что говорят на других материках. Такой великан существует на самом деле. Это - современный человек. Но прежде чем стать великаном, человек должен был стать _человеком_, пройти "школу-тысячелетку", - вернее, "многотысячелетку ". Несмотря на сказочные образы и обороты речи, первая книга серьезно и обстоятельно рассказывает о том, как труд сделал человека из обезьяноподобного существа. Точно так же, как и в других книгах Ильина, научные сведения здесь не излагаются, а претворяются в живые образы. Вот будущий великан только учится ходить. Вот впервые спускается "с верхнего яруса" девственных лесов, где он жил до того, на землю. Тут ноги первобытного человека, которым уже не приходится цепляться за стволы и ветви деревьев, освобождают его руки для работы. Человек переселяется из лесу в речные долины. Откуда же нам известны детство и юность героя книги? Об этом говорят следы. Но следы не ног, а рук: камни, найденные в речных долинах, камни-орудия, которые имеют такую форму, какую могла им придать только человеческая рука. "Самые древние из каменных орудий - это камни, оббитые с двух сторон ударами другого камня". У человека нет таких орудий для работы, данных природой, как у бобров, умеющих валить деревья острыми, крепкими резцами, или как у рыжих лесных муравьев, орудующих ножницами, которыми снабжена их голова, и лапами-лопатами, которые копают и отбрасывают землю. "К двадцати пальцам и тридцати двум зубам, которые человек получил от своих предков, он добавил еще тысячи самых разнообразных - длинных и коротких, толстых и тонких, острых и тупых, колющих, режущих, бьющих - пальцев, резцов, клыков, когтей, кулаков". Это дало ему столь значительные преимущества в состязании с другими живыми существами, что угнаться за ним стало невозможно. И тут сам собой приходит на память вопрос, который часто задают дети: "Не смогут ли когда-нибудь муравьи или бобры догнать человека, если только человек не будет разрушать их построек? И не может ли так случиться, что, скажем, через миллион лет муравьи будут читать свои муравьиные газеты, работать на муравьиных заводах, летать на муравьиных самолетах и слушать по радио выступления муравьев?" На этот вопрос мы находим исчерпывающий ответ в самой книге. Может показаться странным, что две книги, вышедшие под общим названием "Как человек стал великаном", так различны по своему объему. Первой книге, охватывающей большой период времени, уделено гораздо меньше страниц. Почему же так неравномерно распределен материал? А потому, что в первой книге речь идет о детстве Человека, о его первобытном состоянии, когда он развивался медленно, оставляя мало памятников - следов своей жизни и работы. К тому же обе книги посвящены одной главной теме: как человек научился мыслить. А мыслить по-настоящему, отличая воображаемое от действительного, он учился очень долго. Для этого понадобились тысячи и тысячи лет. Первые обобщенные понятия об окружающем дались ему еще труднее, чем самые первые орудия. Прошло много веков, прежде чем из отдельныхпредставлений о камнях, с которыми ему приходилось иметь дело, у него возникло понятие о камне вообще. "Все камни тверды, значит, камень - твердая вещь. Ни один камень не заговорил, значит, камни не говорят. Так появляются первые зерна науки - понятия о вещах". Та же способность обобщения понадобилась людям для того, чтобы осознать последовательность и периодичность времен года. "После зимы бывает весна". Нас с вами этим не удивишь... Но для наших предков смена времен года была одним из первых научных открытий, которое они сделали после долгих наблюдений". Любопытно, что наряду с рассказом о возникновении и развитии общих понятий, основанных на непосредственных наблюдениях над природой, в книге говорится о том, как постепенно обобщались и мифологические представления наших отдаленных предков. "Человек перестал думать, что в каждом животном обитает дух. Всех духов зверей заменил в его представлении лесной бог, обитающий в чаще. Земледелец перестал верить, что духи есть в каждом снопе. Для него все духи хлеба соединились в богиню плодородия, которая заставляет произрастать колосья. Эти боги, которые пришли на смену прежним духам, уже не живут среди людей. Знание все дальше и дальше вытесняет их из человеческого жилья. И они переносят свое жилище туда, где еще не бывал человек: в темные священные рощи, на лесистые вершины гор. Но человек идет и туда. Знание освещает лесные дебри, разгоняет туман, лежащий на горных склонах. И боги, изгнанные из своего нового прибежища, возносятся на небо, опускаются на морское дно, скрываются в недрах земли - в подземном царстве. Все реже появляются боги среди людей. Из уст в уста переходят сказания о том, как боги спускались на землю, для того чтобы принять участие в сражении, в осаде крепости... Так все дальше и дальше проникал человеческий опыт, все шире делался светлый круг, заставляя богов отступать из близкого в далекое, из настоящего в прошлое, из этого мира в "потусторонний мир". --- В сущности, многовековая борьба за расширение "светлого круга" и есть основная сюжетная линия обеих книг, объединенных общим заглавием. Это не популярное изложение истории культуры, а полная все нарастающего драматизма поэма о рождении человеческой мысли - той силы, которая и сделала человека великаном. Люди столетиями отвоевывают у неведомого пядь за пядью. Темный мир мифических чудовищ и богов отступает перед растущим сознанием. Кровля храма становится первой астрономической вышкой, гончарная мастерская и кузница - лабораториями, где сама работа будит мысль, рождая новый опыт. Человек учится наблюдать, вычислять, делать выводы. "У этой древней науки было мало сходства с нашей теперешней. Она была еще очень похожа на магию, от которой ей не так-то легко было отделиться. Люди не только наблюдали звезды, но и гадали по ним. Изучая небо и землю, они молились богам неба и земли. И все-таки туман понемногу рассеивался". Однако и дальше путь мысли не был гладким и ровным. Старые поверья еще долго сопротивлялись новым взглядам на мир. Да и сама мысль часто попадала в тупик, терялась в дебрях противоречий. --- Пути развития мысли тесно связаны в обеих книгах с путями истории. Эпоха следует за эпохой. И все чаще мелькают на страницах этих книг - особенно второй - исторические даты: "Уже не пять, а четыре тысячи лет осталось до нашего времени..." "Уже не четыре тысячи лет, а двадцать восемь веков остается до нашего времени..." Кажется, будто четко и гулко бьют часы истории. Как ни бегло изображена в книге та или иная эпоха, все же она предстает перед читателем в своих характерных чертах и даже в красках. А быстрая смена эпох позволяет нам отчетливо представить себе основные направления человеческой мысли в их развитии. Однако повествование нередко замедляется, останавливаясь на подробностях быта и даже на характеристике отдельных лиц - философов, путешественников. Это бывает там, где пути развития мысли делают рывок вперед или крутой поворот в сторону, а то и назад. Таков, например, рассказ о Египте тех времен, когда разделение труда привело к обмену, а обмен, постепенно расширяясь, заставил людей общаться со своими соседями. Море, которое раньше разделяло племена, стало их соединять. "Вокруг открывался огромный, беспредельный мир. Но сторонники старого упорно отстаивали древние стены, древние верования, которые возникли еще тогда, когда египтяне жили в тесном, маленьком мире". Люди в Египте уже начали признавать не только своих богов, но и чужих и даже вселенского бога, покровителя всех народов. Египетский фараон Эхнатон построил новому богу храм и сложил во славу его гимн, в котором были такие слова: "Прекрасен восход твой, о владыка веков! Лучи твои озаряют все человечество..." Так три тысячи триста лет назад, "еще во времена Эхнатона... на стенах египетских храмов впервые появилось слово "человечество". Казалось, это было знаменьем новой эпохи. Но не все видели так далеко, как Эхнатон. У него было много врагов, у этого царя, который жестоко преследовал сильных и знатных, а приближал к себе чужеземцев и "маленьких" - так тогда называли незнатных людей. После его смерти власть опять оказалась в руках жрецов и знати. Эхнатона объявили преступником. Каменотесы счищали его имя со стен гробниц и храмов". И в одной из следующих глав книги, где речь идет о зарождении науки в древней Греции, мы тоже видим пример тех зигзагов и петель, которые образует на своем пути человеческая мысль. --- Действие происходит в городе Милете на западном побережье Малой Азии. Здесь, на перекрестке дорог, вместе с бойкой торговлей идет живой обмен новостями, новыми веяниями и взглядами. С первых же строк мы оказываемся в многолюдной гавани греческого торгового города, каким он был двадцать пять столетий тому назад. "Потолкаемся среди людей. Тут говорят на всех языках. Тут сталкиваются и смешиваются все наречия, обычаи, верования. Вот среди шума и говора раздаются звуки флейт и громкие крики. Это финикийские моряки по случаю своего прибытия славят бога Мелькарта. Они пляшет под звуки флейт, подпрыгивают, катаются по земле. А рядом греки с далеких островов Эгейского моря вытащили на песок свой корабль и разводят огонь, чтобы принести жертву морскому богу Посейдону... море перемешало и людей и богов. Чего только не услышишь, не увидишь, странствуя по свету! Как разноречивы сказания о богах!.. Жители Милета - деловые люди - купцы, мореплаватели. Они давно уже стали сомневаться в старых сказках о богах и героях. Ведь если послушать бродячих певцов, так выходит, что все знатные ведут свой род от богов. Но коли так, то почему же боги не заступились за свое потомство, когда милетские купцы и ткачи, матросы и грузчики расправлялись со знатью?.." В книге, охватывающей целые столетия, автору приходится дорожить не только каждою страницей, но и каждою строкой. И все же у него оказалось достаточно досуга, чтобы окунуться в самую гущу разноплеменной толпы в Милетской гавани и прислушаться к народным толкам и пересудам. Но это не досужие, не праздные строки, призванные служить своего рода беллетристическим антрактом в истории развития человеческой мысли. Они возвращают жизнь далекой эпохе и вместе с тем показывают, какую важную роль сыграл этот шумный приморский город, лежавший на перекрестке торговых путей, в ломке старых, уже отживающих свой век верований. Недаром именно здесь, в Милете, родились два человека, по справедливости считающиеся родоначальниками древнегреческой философии: Фалес и его ученик Анаксимандр. Из стран, чья культура была старше греческой, - из Египта, Вавилона, Финикии, - Фалес вынес на родину много мыслей и знаний, накопленных столетиями. Но главная заслуга его в том, что "он сумел по-новому взглянуть на вещи... Там, где для вавилонских жрецов была богиня водной пучины Тиамат, он увидел вещество - воду. Где для них был бог бездны Апсу, он увидел пространство... Для него Солнце не было больше богом. Он говорил, что Солнце - "землистое", оно составлено из того же материала, что и Земля. И Луна тоже по природе землистая... Это как будто небольшая поправка - слово "кто" заменить словом "что" и, вместо того, чтобы спрашивать: "От кого произошел мир?" - задать вопрос иначе: "Из чего произошел мир?" Ио этой поправки было довольно, чтобы наука пошла дальше своим путем, все больше удаляясь от религии". Мореплаватель Фалес полагал, что мир произошел из воды. Все вещи из воды возникают и в воду обращаются. Как ни наивно было это утверждение, в нем заключалось зерно истины: мир материален, материя не может появиться из ничего и не может исчезнуть. Анаксимапдр пошел дальше своего учителя. Он не верил его утверждению, что Земля качается на волнах океана, как плоский, круглый плот. Он лишил Землю какой бы то ни было опоры и представил ее себе висящей в беспредельном пространстве. "Он еще не знал, - говорится в книге, - что Земля - шар. Она казалась ему отрезком колонны - ведь надо же было дать земному диску какую-то толщину. Но эта колонна не поддерживала свод и не опиралась на фундамент. Беспредельное! Нам трудно представить себе бесконечное пространство. Мы до сих пор говорим о небесном своде, о небесной тверди, как будто небо - это крыша над нашей головой. А две с половиной тысячи лет назад люди не только так говорили, но так думали, так видели. Какая же нужна была смелость, чтобы отвергнуть то, что видят все, чтобы сказать: мир безграничен, у него нет пределов ни в пространстве, ни вовремени!" И вот спустя несколько лет ученик Анаксимандра - Анаксимен решительно отказался от его дерзновенной догадки о том, что Земля висит в беспредельности. Самое понятие о беспредельности так устрашило его и других учеников Анаксимандра, что они стали снова строить - конечно, только в своем воображении - твердый небесный свод, огромный хрустальный шар, который вращается вокруг Земли вместе со звездами, вбитыми в него, как золотые гвозди. Звезды неподвижны, а Солнце, Луна и планеты носятся осенними листьями между Землей и небом. Этот отказ оробевших учеников от замечательной находки учителя характеризуется в книге метким сравнением. Ученики Анаксимандра, говорится там, "торопились снова воздвигнуть хоть какие-то стены вместо разрушенных". Птенец старался забраться обратно в разбитую скорлупу. Таких птенцов, которые, испугавшись открывшегося перед ними простора, пытались залезть с головой в разбитую скорлупу, можно найти немало в истории науки - не только древней, но и более поздней. Вряд ли имя Анаксимена осталось бы в истории, если бы он ограничился на своем веку идеей "хрустального" неба. Нет, он был пытливым мыслителем и вслед за Фалесом и Анаксимандром задумывался над вопросом: что такое материя, что такое первое вещество, из которого все возникает. Он долго ищет ответа, наблюдает окружающий мир, воду, небо, облака, радугу, лучи солнца, вслушивается в шум ветра и приходит к заключению, что все на свете образуется из воздуха. В главе "Наука принимается раздвигать стены" учение Анаксимена излагается так: "Частицы воздуха то сходятся ближе, то расходятся. Это движение частиц породило и Землю, и Солнце, и звезды. Это движение вечно. Оттого-то мир и вечно изменяется". "Взор ученого, - говорится в этой главе, - впервые начинает проникать в глубь вещества. Давно ли людям казалось, что песчинка - самая маленькая из вещей? И вот Анаксимен догадывается, что есть такие маленькие частицы, которых не увидишь и глазом. Рушится еще одна стена. За нею открывается простор Малого мира. И человек... идет в Малый мир, чтобы найти там ключ к Большому миру вселенной". Книга о том, как Человек научился мыслить, и в дальнейшем так же наглядно показывает юным, да и многим взрослым читателям, каким трудным и противоречивым путем шла наука, искавшая ключи к тайнам Малого и Большого мира. Она то находила крупицы истины, то теряла их, то шла вперед, то отступала. Невольно вспоминаются слова Маркса: "В науке нет широкой столбовой дороги, и только тот может достигнуть ее сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по ее каменистымтропам" {К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. 23, Госполитиздат, М. 1960, стр. 25. (Прим. автора).}. Все круче, все недоступнее становились тропы по мере развития и усложнения научной мысли. --- В популярных очерках по истории философии обычно указываются даты рождения и смерти философов и краткие сведения об их жизни. Более подробные биографии даются чаще всего в книгах, посвященных отдельным мыслителям. В книге "Как человек стал великаном" мы видим попытку сочетать то и другое. Наука здесь неотделима от биографии тех, кто ее создавал. Кажется, будто они сами излагают свои теории и ведут страстный спор между собой. Но это не значит, что автор в книге отсутствует или только регистрирует разнообразные, часто противоречащие одно другому учения. Нет, стараясь возможно точнее рассказать о роли того или иного ученого в истории науки, он не остается нейтральным. Для него наука не склад готовых теорий и гипотез, а поле непрестанных битв, в исходе которых он и сам кровно заинтересован. Да и читатель не остается равнодушен, если становится участником научного спора. Следя за поединками мысли, он учится разбираться в столкновении взглядов, в борьбе направлений. О событиях, происходивших две-три тысячи, а то и больше лет тому назад, в книге говорится так, будто это было вчера, словно нет этой толщи времени, сквозь которую так трудно разглядеть людей и обстановку отдаленных эпох и стран. Вот глава, название которой напоминает нам длинные заголовки из старинных романов: _"Читатель попадает в избранное афинское общество и участвует в разговоре на злобу дня"._ Но книга "Как человек стал великаном" чужда каких бы то ни было суррогатов беллетристики. С документальной, строгой точностью изображены в ней реальные лица: сам хозяин дома - стратег Перикл, которого в Афинах зовут олимпийцем, хозяйка дома Аспазия, одна из самых просвещенных женщин своего времени, принимающая живое участие в философских и политических беседах, великий ваятель Фидий, драматург Еврипид. Собрались они на этот раз для того, чтобы послушать философа Анаксагора, рассказывающего о вселенной и о тех мельчайших частицах вечной материи - "семенах вещей", - из которых, по его учению, все на свете состоит. И хозяева и гости - ученики мудрого Анаксагора. "Они возлежат на ложах, расставленных полукругом. К ложам придвинуты низкие столы. В кубках темнеет вино, корзины полны виноградом. Мы видим, как то один, то другой из беседующих меняет положение тела: опирается локтем на подушки, оборачивается к соседу. Их губы шевелятся, нам даже кажется, что мы слышим вопросы и ответы. Но мы можем только догадываться, о чем они говорят". Здесь нет даже и попытки придумать для участников пира произвольные, сомнительные по точности реплики. Это подорвало бы доверие к документальному рассказу. И тем не менее, читая эту главу, мы представляем себе блестящий философский пир у Перикла так же отчетливо, как изображенную ранее пристань в Милете, где покачиваются на причале "чернобокие корабли", или рыночную площадь в Афинах, где сидящий на ступеньках в тени крытой галереи путешественник Геродот беседует с бывалым капитаном, только что вернувшимся из дальнего плавания. --- Побывав в гостях у любимца и вождя афинского народа Перикла, в обществе его прославленных соотечественников, чьи имена не забыты и до сих пор, неподготовленный читатель может, чего доброго, вообразить, будто никакие житейские невзгоды и волнения не мешали этой горсточке самых передовых и просвещенных людей своего времени мирно беседовать на пирах о сущности материи, о тайнах мироздания. Но достаточно перевернуть несколько страниц книги, чтобы увидеть, как вокруг этого островка философской мысли бушует жизнь, полная противоречий, борьбы и страстей. Возвращаясь под утро по безмолвным улицам Афин к себе домой, Анаксагор вглядывается в серп луны, в звезды и размышляет о бесчисленных мирах, рассыпанных в небесном океане. Из раздумья выводит его шум просыпающегося города. Еще впотьмах подымаются те, "кто добывает свой хлеб собственными руками". Зажигает масляную лампадку сапожник, берутся за работу ткачи, гончары, печники, оружейники. Рабы в кузницах раздувают огонь горна. Рабыни во дворах мелют на скрежещущих ручных мельницах зерно. По дорогам плетутся в город крестьяне с мешками зерна на спине или с корзинами винограда на концах коромысла. Афины достигли в эту пору вершины своего могущества. Процветают торговля, ремесла, искусства. Утвердилась власть демократии. Каждый из свободных граждан, чьи отец и мать родились в Афинах, имеет право участвовать в Народном собрании, где решаются важнейшие дела государства. В городе возводятся великолепные храмы, воздвигаются статуи, до сих пор считающиеся высокими образцами искусства. В гавани теснятся многочисленные корабли. Но уже явственно проступают те черты времени, которые ведут к упадку афинской демократии. Афиняне гордятся своей свободой, но эта свобода основана на рабовладении. А такой строй развращает и самих рабовладельцев. В главе книги "Путь ведет в тупик" наглядно показана изнанка, оборотная сторона рабовладельческой демократии. В книгах Ильина по истории материальной культуры предельную наглядность обеспечивало слову само содержание книг. Героями их были вещи, и эти зримые герои как бы иллюстрировали текст. В истории человеческой мысли добиться конкретности и зримости - хотя бы даже в меньшей степени - значительно труднее. Но автор книги "Как человек стал великаном" и на этот раз не отказывается от своей манеры говорить языком образов, ибо они больше дают воображению читателя и дольше остаются в памяти, чем отвлеченные и обобщенные понятия. Мы снова на улицах Афин. Навстречу нам идет человек, у которого на лбу можно различить клеймо с надписью: "Я убегаю, держи меня!" Человек этот никуда не бежит, но он может убежать. Потому-то предусмотрительный хозяин и отметил своего раба несмываемым клеймом. Рабов продают и покупают в Афинской республике, как вещи. Их включают в инвентарь при продаже мастерской. Живые "вещи", живые орудия труда, наделенные сознанием, очень выгодны владельцам, но только сладить с ними не всегда легко. "Молот не может выйти из повиновения и ударить по голове хозяина, который с ним плохо обращается. Наковальня не может ночью убежать из кузницы и спрятаться в лесу. А человек может! И вот начинается война... между одушевленным орудием и рабовладельцем. Рабы восстают. Рабы убегают из мастерских, из каменоломен, из рудников... Беглого раба сажают в тюрьму, похожую на ящик, где нельзя разогнуть спину и вытянуть ноги... И это делают афиняне, те самые афиняне, которые так любят свободу и так восхищаются гармонией человеческою тела! Они не понимают, какую опасность таит в себе рабство для них самих, для свободных..." Прежде всего, чтобы захватить новых пленных, нужны войны. Немало афинских граждан погибает в битвах на суше и на море. Число рабов в Афинах растет, а "свободных" становится все меньше. Хозяева охотнее пользуются трудом рабов, чем наемных работников. И многие свободные граждане Афин слоняются без работы по рынкам и улицам, с ненавистью поглядывая на богатых бездельников. Со свойственной ему афористичностью автор по этому поводу говорит: "Вот что такое свобода, построенная на рабстве: одних она делает безработными, других - бездельниками". Безработные нередко довольствуются тем, что за участие в Народном собрании им платят по три обола. В другие дни, когда нет заседаний, можно получить деньги, причитающиеся неимущим гражданам на театр, и "променять трагедию Эсхила на что-нибудь более сытное". И уж если особенно повезет, можно вытянуть счастливый жребий и попасть в присяжные на суде или заняться вымогательством, угрожая доносами своим согражданам. Многие из "свободных" даже не ищут работы. Труд давно уже не пользуется в Афинах почетом. Он считается делом рабов. По этому поводу в книге говорится так: "Труд сделал людей людьми, а они стали презирать труд. Руки научили голову думать. А она стала смотреть на них свысока. Даже мудрейшие люди не проверяют свои мысли опытом. И это мешает науке идти вперед". Глубокое падение нравов, все растущая ненависть рабов к рабовладельцам и нищих, голодных граждан к богатым - вот что определяет это время, которое впоследствии изображалось как блестящий век Перикла, Фидия, Еврипида, Анаксагора. Говоря об этой эпохе, часто упускают из виду царившую в Афинах нищету, вынуждавшую граждан покидать свою прекрасную родину, восстания, кровопролитные войны, голод и чуму, не пощадившую и самого "олимпийца" - Перикла. --- Если история народов и государств хранит на своих страницах пятна крови и следы слез, то история научной мысли должна быть, казалось бы, совсем чистенькой, ничем не запятнанной. Ведь речь в ней идет, так сказать, о духовной сфере человеческой жизни. Такой мирной и опрятной подавали нам эту историю многие популярные книги прошлого, преследовавшие единственную цель - внушить широкому кругу читателей, особенно юношеству, любовь и уважение к науке. Правда, авторы не обходили молчанием разногласий между великими мыслителями различных толков, - но ведь, как говорится, - "сколько голов, столько умов"!.. Впрочем, в любой из этих книг неизменно упоминались и "жертвы науки". Но слова эти звучали для нас в юности как-то слишком книжно и торжественно. Оба слова будто сливались в одно, и вместе они казались нам каким-то застывшим и привычным термином. М. Ильин и его соавтор взялись за нелегкое дело - дать тому же читателю, на которого рассчитывали и прежние научно-популярные книги, четкое представление о путях развития мысли, о непрестанной борьбе теорий и взглядов, которая объясняется отнюдь не тем, что у некоторых мыслителей был дурной характер, а гораздо более глубокими причинами. Авторы книги о Человеке-великане попытались рассказать кратко и просто, - однако не избегая при этом встречающихся на пути науки противоречий, - о множестве учений, которые вели между собою непрестанный спор чуть ли не с самого зарождения научной мысли. Книга не только показывает преемственность учений, но и раскрывает их социальную и политическую сущность, их зависимость от времени и места. Вот почему в эту историю мысли так часто врывается жизнь со всеми ее бурями, трагедиями, войнами, восстаниями, тюрьмами и казнями. Без картины упадка рабовладельческой демократии в Афинах трудно было бы понять подлинную сущность учения такого, например, философа, как Сократ. В это время люди теряют веру в старых богов, бессильных помочь им в бедствиях ("У каменных богов каменное сердце"). Не верят они и в разноречивые суждения современных им философов. Недаром в театре Диониса публика покатывается со смеху, глядя на сцену, где подвешен в корзине некий мыслитель, занятый изучением облаков. Зрители узнают в этом смешном герое Аристофановой комедии известного всем философа Сократа. Но это карикатурное изображение передает только одну подлинную черту Сократа: оторванность от жизни философа, целиком погруженного в себя, в свои мысли. Изучением облаков, как и природы вообще, Сократ никогда не занимался. Напротив, он считал науку о природе никому не нужной, так как она, по его воззрению, не может принести людям счастье. В главе, посвященной Сократу ("На ложном пути"), авторы имеют дело с очень сложной и полной противоречий фигурой. По старым популярным книгам мы знали Сократа как бескорыстного и непреклонного борца за истину, которая была ему дороже самой жизни. В этом есть, конечно, доля правды. Сократ и в самом деле был бескорыстен и желал людям блага. В эпоху падения нравов он пытался разбудить в своих согражданах совесть. Во времена, когда все стали сомневаться во всем, даже в человеческом разуме и в его способности найти истину, Сократ неустанно ищет ее, но ищет не в изучении природы, как это делали его предшественники - Фалес, Анаксимандр, Анаксимен, Анаксагор и его младший современник Демокрит, а в познании души человека, в "познании самого себя". "...Этот босоногий старик в поношенном плаще", похожий с виду "на Силена... пузатого, плешивого, курносого божка", пристает ко всем встречным на улице с наставлениями. Люди заняты своими делами, им не до него, а он настойчиво твердит им: "Подумайте о своей душе... Хоть раз подумайте не о своем, а о себе..." Гораздо более внимательных слушателей находит Сократ среди юношей из богатых и знатных семейств. Он ведет с ними долгие беседы, задавая им вопросза вопросом и таким образом обучая их логике и диалектике. Юношам-аристократам по душе мысли философа о том, что прежде в их "отечестве жилось лучше. Торговля развратила людей. Ремесла и науки не дали им счастья... Так не лучше ли вернуться назад, к заветам предков - суровых земледельцев и воинов?" Эти молодые люди полностью разделяют его убеждение в том, что простой народ - ткачи, кожевники, гончары - не могут управлять государством. Юные воспитанники Сократа считают идеальным государством враждебную Афинам Спарту, где еще сохранились "строй и вера отцов". Они подражают спартанцам в одежде, в манерах и горячо сочувствуют им в то время, когда Спарта ведет с их отечеством войну. Есть среди учеников Сократа и такие, что вступают в тайные сношения с неприятелем. И тут читателю становится ясно, какие глубокие противоречия таит в себе идеалистическое учение Сократа. Патриот Афин, старый солдат, сражавшийся за их свободу, он желает успеха врагам отечества - спартанцам. Философ, проповедующий стремление к правде и справедливости, он, и сам того не подозревая, воспитывает будущих предателей и злодеев. Убедиться в этом пришлось и ему самому. После победы Спарты в Афинахвосстанавливается "строй отцов". К власти приходят аристократы. Среди тридцати тиранов, правящих страной, первые места занимают ученики Сократа Критий и Харикл. Тираны жестоко расправляются со сторонниками демократии. А многих казнят попросту ради того, чтобы присвоить их имущество. Самому Сократу бывшие его ученики запрещают под страхом смертной казни вести беседы с юношами. Гораздо больше великодушия проявляет к своим противникам афинская демократия, когда она снова возвращается к власти. Но Сократу не прощают вины. Его судят за то, что своей философией он развращает юношество и создает какое-то новое божество ("божественный внутренний голос"). Мужественная смерть Сократа, не пожелавшего просить о пощаде и спокойно осушившего чашу с ядом, возвеличивает его в глазах потомства как человека, но нисколько не оправдывает его учения. Да, в сущности, этому учению вынесла свой нелицеприятный приговор сама жизнь задолго до того, как судьи приговорили Сократа к смертной казни. Он видел, к чему его привели многолетние усилия. "Ему казалось: достаточно объяснить людям, что такое справедливость, и они станут справедливыми. Но Кригий и Харикл хорошо знали, что такое добро, а творили зло. Они и его, Сократа, сделали пособником своих злодейств: ведь это он их воспитал!.." Трагедии Сократа в книге посвящено всего несколько страниц, но при всей своей краткости эта глава приводит читателя к важному выводу: "...Мы судим о мыслителях не по их душевным достоинствам и недостаткам, а по тому, помогали они человечеству идти вперед или мешали". Этот вывод дает надежный ключ для оценки многих учений, о которых идет речь на дальнейших страницах книги. --- Перед нами проходит целая вереница мыслителей разных веков. Но их не смешаешь друг с другом. У каждого свое запоминающееся лицо, своя судьба, свои воззрения на мир. Различна и обстановка, в которой они живут и творят. Философские системы не возникают в пустоте. Мы видим эпоху, которая породила каждого из создателей этих систем, ощущаем воздух, которым они дышали. Вот перед нами Платон, любимый ученик Сократа - "мечтательный и угрюмый юноша, вечно погруженный в свои думы". Потомок афинских царей, он враждебно относится к восторжествовавшей в Афинах демократии. Трагическая смерть его учителя Сократа, жестокая несправедливость судей, приговоривших к смерти "благороднейшего из людей", - все это глубоко потрясло Платона в ранней молодости. "Странной, двойной жизнью живет Платон. Он ходит, смотрит, слушает, разговаривает с людьми. Но его душа не здесь, его взгляд обращен внутрь. Он словно продолжает беседы с учителем. Умерший учитель кажется Платону живым, а живые люди - призраками. Сон и явь словно поменялись местами. Как в страшном сне, все вокруг заколебалось. Рушатся древние обычаи, верованья, законы. Власть в руках тех, кого Платон считает "чернью". За что же ухватиться? Где найти опору?.." Читая страницу за страницей, мы видим этого мятущегося человека, который ищет разгадку сущности мира и в то же время создает в своем воображении проект "идеального" государства с аристократическим кастовым строем, где во главе стоят философы. Окружающий мир кажется ему только тенью, отбрасываемой каким-то другим миром, совершенным, вечным и неизменным, доступным не зрению, а умозрению. "...Платон не похож на отшельника... Он хочет не только в воображении, но и на деле по-своему исправить мир, который сам же считает призрачным". Он то едет в Сиракузы, где тщетно уговаривает тирана построить "идеальное" государство, то возвращается в Афины для того, чтобы в своей Академии, в тени платанов, беседовать с учениками о нетленном мире идей. Он говорит им о том, что на земле ничто не вечно. "Даже крепкий дуб и тот засохнет и сгниет когда-нибудь, но понятие о дереве не подвержено ни разрушению, ни гниению. Можно стереть треугольники, начертанные на песке, но идея треугольника останется. Время не властно над идеями... Они вне времени и вне пространства". Ученики Платона жадно ловят каждое его слово. Но даже и в их среде находится один непокорный, задающий учителю вопросы, которые уже таят в себе острую критику учения об идеях и понятиях. Этот ученик - Аристотель - спрашивает: "Как же может форма существовать отдельно от вещей? Ведь не может быть чаши отдельно от серебра. И какой смысл удваивать все предметы, говорить, что есть эта чаша и есть "чаша вообще", что есть эти деревья и есть "деревья вообще" в каком-то другом, нездешнем мире? Разве это может нам помочь понять, что такое дерево, почему оно вырастает из семени, почему оно приносит плоды?" Так, излагая различные философские учения, автор - там, где это только возможно, - оспаривает и опровергает теорию одного мыслителя, пользуясь острыми доводами философа другого направления. Это освобождает книгу от того излишнего и подчас назойливого вмешательства, которым нередко злоупотребляют популяризаторы философских систем. И в то же время основная линия книги "Как человек стал великаном" совершенно отчетлива. На всем своем протяжении книга убеждает читателя в том, что по-настоящему обогащали науку о мире и расширяли кругозор человека только те философы, которые считали началом всего материю и черпали свои знания из наблюдений над природой. Мы видим, как на этот путь вступает бывший ученик Платона, великий философ древности Аристотель. "Умудренный долгими размышлениями, он идет в леса и поля, чтобы видеть, слушать, ощущать. Его глаза, так долго смотревшие в книги, стали умнее. Они теперь увидят то, чего не видели раньше". И с каждым новым своим наблюдении Аристотель делает далеко идущие выводы. ".. - Зерно не похоже на колос. Но в нем есть что-то такое, что заставит его превратиться в колос". Такое же незримое движение происходит в яйце, откуда выходит птенец. "Как в зерне есть возможность колоса, так в природе заключена возможность всех вещей, всех существ. Человек творит сознательно, придавая серебру форму чаши. Природа творит бессознательно..." Здесь, как и во всей книге, даются не одни лишь конечные выводы философа, но и весь сложный, часто извилистый путь развития его мысли, который и приводит к тому или иному решению задачи. Видя перед собой весь ход рассуждений ученого, легче понять, где именно заключена ошибка, которая влечет за собой неверный вывод. После долгих наблюдений Аристотель приходит к мысли о том, что все в природе - от камней, глины и земли до живых существ - можно расположить снизу доверху как бы по ступеням высокой лестницы. В самом верху - человек, высшее творение природы. "...Но разве человек - последняя ступень? Разве не может быть еще более совершенного, еще более сознательного существа? Аристотелю кажется, что он видит то, к чему природа стремится. Она стремится стать тем, что всего совершеннее: самой мыслью, самим Разумом". Таким образом, шаг за шагом, книга показывает, как великий мыслитель и зоркий наблюдатель природы, смолоду доказывавший невозможность существования души без тела, незаметно для самого себя свернул на старую дорогу, по которой когда-то пытался вести его Платон. "...Аристотель то находит, то теряет правильный путь... Стараясь собрать воедино всю греческую мудрость, он то и дело соединяет несоединимое - Платона с Демокритом, старую религию с новой наукой, идеализм с материализмом. Но, даже и ошибаясь во многом, Аристотель остается самым большим мыслителем античного мира". --- Все сильнее разгорается борьба между двумя основными философскими направлениями. Все отчетливее определяются и сами эти направления - идеалистическое и материалистическое. Страницы книги, посвященные спорам между сторонниками обоих течений, помогают читателю яснее увидеть истоки той борьбы, которая не прекращается с древних времен до наших дней. Вот спорят между собой философ Демокрит и его наиболее непримиримый противник Платон. В небольшой главе "Два лагеря" мы слышим не только авторский голос, но и подлинные голоса обоих мыслителей. И это придает повествованию особую убедительность. Платон скупал и сжигал книги Демокрита. В споре с ним избегал называть его имя, не желая способствовать все растущей славе его учения. Очевидно, философов, подобных Платону, - а вернее, его самого, - имел в виду Демокрит, говоря о людях, которые придумывают "сказки" об ином мире: "Некоторые люди, не зная, что смертная природа подлежит уничтожению, ииспытывая бедствия в жизни, проводят свою жизнь в беспокойстве и страхах, сочиняя лживые сказки о загробной жизни". А Платон в свою очередь писал об учении Демокрита: "Многие... считают это учение самым мудрым из всех. Вот почему юношипренебрегают религией и говорят, что не существует богов, верить в которых приказывает закон. Вот в чем причина революций". Эти слова звучат не как логический довод, а как обвинение, брошенное озлобленным противником. Мыслитель, считавший этот мир только призрачной тенью другого, прекрасного мира идей, был не прочь расправиться самыми реальными крутыми мерами с последователями Демокрита. Он писал: "Одних надо казнить, других - бичевать и заключать в тюрьмы, третьих - лишать гражданских прав, четвертых наказывать нищетой и изгнанием из пределов государства". Из этой гневной тирады сам собой напрашивается вывод, который мы находим в книге: "...Видно, Платон не очень-то полагался на силу своих слов. Оттого-то грозил он противникам не только загробной карой, но и тюрьмами, пытками, казнями на земле". Не без основания видел Платон в Демокрите своего опаснейшего противника и подрывателя веры в богов, а в его учении - причину революций. Демокрит был одним из первых последовательных материалистов. Он отрицал даже Высший Разум, без которого еще не мог обойтись Анаксагор. Недаром этот старый философ не принял в свое время молодого Демокрита в круг своих ближайших друзей и учеников. "Демокрит считал, что мир вечен. А если мир вечен, если движение не имеет начала, то есть ли смысл говорить о начале безначального?" Вместо бесплодных поисков этого "начала безначального" Демокрит направил все свое внимание на то, чтобы понять строение материи. Еще до него многие греческие философы говорили о мельчайших частицах, из которых состоит материя. У Анаксимена это были воздушные частицы, у Анаксагора - "семена вещей". "Все ближе и ближе подходили исследователи природы к мысли об атомах. И вот, наконец, милетский философ Левкипп и его последователь Демокрит создали великое учение о вечном движении атомов во вселенной". Движением атомов Демокрит объяснял строение всего существующего. Правда, эту теорию неделимых атомов (слово "атом" и значит "неделимый") мы относим теперь к первым шагам науки. Но это были смелые шаги, и направление их было верное. Нам даже трудно представить себе, что две с половиной тысячи лет тому назад Демокрит говорил о том, что вселенная бесконечна, и видел в ней множество миров, находящихся в вечном движении. Он даже пытался объяснить возникновение жизни на Земле и утверждал, что человек произошел от древних животных, из которых выжили самые приспособленные - "уцелели благодаря хитрости, или храбрости, или быстроте ног, охранявшей их породу". Учение Демокрита касалось и происхождения человеческого общества, возникшего в борьбе с природой. "Искусства и открытия - не дар богов. Учителем людей во всем без исключения была нужда. Людей соединила общая борьба с дикими зверями. Но скоро и между людьми началась борьба... Чтобы люди не обижали друг друга, пришлось установить законы... Так создавалось все в мире - и земля, и солнце, и море, и горы, и люди, и человеческие законы - не волей богов, а неизбежным течением причин и следствий". Глубокое понимание закономерности явлений не мешало, однако, Демокриту оставаться сыном своего времени. Он не был свободен от многих предрассудков - верил в дурной глаз, вещие сны и предзнаменования. Сторонник рабовладельческой демократии, он учил: "Пользуйся рабами, как ты пользуешься своими руками или ногами". И тем не менее он шагнул далеко в будущее, намного опередив виднейших мыслителей древнего мира. Страницы, посвященные в книге Демокриту и его учению, написаны так горячо и взволнованно, будто дело касается не отдаленной эпохи, а совсем недавнего прошлого. Читая их, ясно понимаешь, как должно было поражать это учение современников философа. Нужно было обладать огромной силой воображения, чтобы угнаться за полетом его мысли, проникавшей в мир звезд и в мир атомов. "Земля мчалась, кружась, в пустоте. Ей встречались на пути огромные камни - обломки других миров. Эти камни, врываясь в наш мир, начинали вращаться вместе с ним. Они-то и образовали светила: солнце, луну, звезды. И чем дальше они были от земли, чем быстрее вращались, тем горячее становились... ...Светила неслись, и их движение было таким быстрым, что они горели и не могли погаснуть. А впереди были другие миры, другие светила. Здесь нельзя было найти два одинаковых мира, как нельзя найти двух одинаковых людей. Один мир был мрачный, темный, без луны и без солнца. В другом - ярко светили два солнца, а ночью всходила на небо вереница лун. Одни миры расцветали, как плодовые деревья весной. Другие увядали, словно от холода осени. Миры сталкивались между собой и боролись, как борются люди. Побеждал тот мир, который был больше. А меньший рассыпался вдребезги. Но из обломков создавались новые миры, новые земли и солнца..." Какой фантастической поэмой кажется нам то, о чем говорил Демокрит. А между тем в его мыслях, высказанных почти двадцать четыре века тому назад, наряду с догадками, которые кажутся современной науке наивными, было немало такого, что задолго предвосхищало будущие великие открытия. Тут и движение Земли, Луны, звезд, и другие солнца, кроме нашего, и целые вереницы лун {Как ныне известно, у Юпитера 12 спутников, у Сатурна - 9 спутников, Урана - 5. (Прим. автора.)}, и бесконечное пространство, и гибель старых миров, и возникновение новых. И тот же закон вечного движения царит в другом мире - в мире атомов. --- Казалось бы, человечество должно было подхватить гениальные догадки Демокрита и других великих философов-материалистов и пойти по указанной ими дороге дальше. Но история, а вместе с ней и наука редко идут прямыми и последовательными путями. Вслед за античным миром, который привел к расцвету искусства и науки, наступает глухая и мрачная пора средневековья. Туман суеверия, рассеянный первыми лучами знания, снова сгущается. Зародившаяся еще в глубокой древности химия пошла по пути алхимии, физика - по пути метафизики, философия превратилась в богословие. Мир в представлении схолаcтов становится застывшим и неподвижным - полной противоположностью тому миру, который открыл еще в древности Демокрит. Самое имя Демокрита забыто, а если и упоминается, то лишь в речах и писаниях невежественных врагов его учения. Древних философов изучают одни только богословы, да при этом исключительно для того, чтобы опровергать и поносить великих мыслителей, которых уже несколько столетий нет в живых. Об античной философии, которая вся сплошь объявлена греховной, никто бы не знал, если бы ее не цитировали церковные книги. Византийский монах, летописец IX века, попросту называет Демокрита "окаянным". В книге "Как человек стал великаном" периоду средневековья уделено гораздо меньше места, чем античному миру. Но и в этих нескольких главах уместился большой подлинный материал: свидетельства современников, выдержки из летописей, западноевропейских и русских, цитаты из церковных книг и даже целый роман - о трагической любви Абеляра и Элоизы. Эта эпоха, как и все другие, о которых рассказывает автор, окрашена своим особенным стилем, языком, колоритом. Несколько строк из главы "О последних римлянах" показывают нам античный мир в развалинах: "Италия опустошена. Многие города разрушены, другие исчезли совсем, сровнены с землей, как будто их не было... Зарастает сорными травами незасеянное поле. В буйные заросли превращается виноградник, оставленный без заботливого ухода. Земля не хочет пустовать, она по-своему залечивает раны. В развалинах лежит вилла римского сенатора. Из ее обломков, из розового и белого мрамора, из колонн и фронтонов полудикие пришельцы строят свою деревню, воздвигают стены укреплений. В кипарисовой роще гуляет на свободе топор. И кипарисовые дрова пылают на очаге в закопченной хижине. На улице готской деревни дети играют обломками статуй. И матери заворачивают младенцев в обрывки римских тог и туник". Науке нет больше места в этом мире, даже в Афинах и в Александрии, не говоря уже о лесных чащах Галлии и Германии. Не стало Академии, основанной Платоном и просуществовавшей девять веков. Последние философы разогнаны. В Александрии буйная толпа сожгла библиотеку храма Сераписа. Наука, которую теперь называют "служанкой богословия", скитается по тем монастырям, где ей дают пристанище. Греховными считают и поэзию, и пластические искусства античного мира. Среди духовенства редко встречаются грамотные люди. Но бывают и тут исключения. Какой-нибудь монах в глухом монастыре старательно переписывает вместе с житиями святых стихи Вергилия или древние саги, которые были сложены еще бардами-язычниками. Взволнованно, будто речь идет о недавних днях, рассказывает глава "Человечеству угрожает опасность" о том, как во время татарского нашествия гибли древние русские книги. "Когда приближался враг, книги сносили со всего города и из окрестных сел в каменные соборы. Как их берегли всегда, эти рукописи, в которых каждая страница сверкала золотом и пламенела пурпуром! Их защищали от малейшей царапины, одевали в прочные переплеты, обтянутые кожей, с медными бляшками и наугольниками, с застежками и замками. Эти драгоценные книги валялись теперь кучей на каменном полу церквей. Но и здесь их настигал огонь. Пестрые страницы, любовно разукрашенные терпеливым переписчиком, в один миг свертывались трубкой и вспыхивали темным, багряным светом". "Обмелели реки познания, пересохли источники мудрости..." --- Когда-то люди моего поколения читали в юности книгу известного популяризатора науки Н. А. Рубакина. До сих пор я с благодарностью вспоминаю сборник его рассказов под общим заглавием "Мученики науки". В книге было много мучеников, а науки, говоря по совести, маловато. В этом не было вины широко образованного и талантливого автора. Просто в те времена считали, что в книгах для чтения можно давать детям и юношам только слабые растворы научных знаний. Помню еще одну популярную книгу, где речь шла о таком серьезном предмете, как молекулы и атомы. Но и те и другие именовались для простоты одним словом: "частицы". К чему, мол, ребятам точные знания и строгая научная терминология? Ведь они еще не живут, а лишь готовятся жить, не учатся по-настоящему, а только готовятся к будущему восприятию знаний. В наше время такая точка зрения показалась бы по меньшей мере старомодной. Темпы жизни уже не те, что были. Наши дети должны почувствовать и усвоить новые темпы и в школе, и дома, и в книге. Это не должно вести к излишнему напряжению сил и нервов у ребят. Не вредит же им бодрый ритм спортивных упражнений. Я даже думаю, что вялый, замедленный темп в прохождении школьных предметов зачастую утомляет ребят именно своей вялостью, отсутствием целеустремленности, перегрузкой школьных программ при недостаточной нагрузке ума и воображения. Мы воспитываем наших детей и юношей в твердой уверенности, что они станут наследниками всех богатств, накопленных современной культурой, а эти богатства будут еще приумножены к тому времени, когда наши ребята станут взрослыми людьми. Можем ли мы не учитывать все возрастающих скоростей в развитии науки и техники? По счастью, у нас есть немало педагогов и писателей, глубоко сознающих свой долг перед будущими хозяевами страны. Такое чувство долга, ответственности никогда не изменяло М. Ильину, касался ли он истоков науки или последних ее достижений. И самый большой его труд - книга о Человеке-великане написана серьезно, без малейшей скидки на возраст. Доступность ее не достигается ценою упрощения научной и художественной задачи, а, напротив, делает эту задачу во много раз сложнее, ибо, как известно, чем трудней приходится автору, тем легче его читателю. Как и в старой книге Рубакина, в этих рассказах о науке много страниц уделено мученикам, которые пали жертвою косности и воинствующего невежества. Нельзя по достоинству оценить величие их подвига, не представив себе со всей отчетливостью, в чем заключалось то дело, за которое они положили свои жизни. Среди них и греческий мудрец V века до нашей эры Сократ; и автор книги "Утешение философией", римский ученый V-VI вв. нашей эры Боэций, которому отрубили голову на плахе по приказу готского короля Теодориха; и замечательный испанский врач эпохи Возрождения Мигель Сервет, сожженный на костре за то, что он "проник в глубь человеческого тела", исследуя кровообращение в легких (малый круг кровообращения), и выступал против церковных догматов. Биографии этих подвижников различных времен неотделимы от биографии самой науки. Так же неразрывно связаны их судьбы с наукой в книге "Как человек стал великаном". Пусть юный читатель узнает из нее, чего стоили человечеству истины, которые теперь кажутся такими бесспорными. Любой нынешний школьник носит в своем ранце или портфеле книги, за которые еще триста лет тому назад его бы неминуемо сожгли на костре вместе с еретическими учебниками. Ведь в одном из них прямо говорится, что Земля вращается вокруг своей оси да еще и вокруг Солнца! Когда-то великого ученого, революционера научной мысли Джордано Бруно держали целых восемь лет в Свинцовой тюрьме Венеции и подвергали жестоким пыткам за то, что он осмелился утверждать, будто Солнце и звезды вращаются вокруг своей оси и что все тела вселенной находятся в непрерывном движении, непрерывном изменении. А когда суд инквизиции убедился в том, что Джордано Бруно не отречется от своей "ереси", он вынес такое милостивое и смиренное решение: "Передать брата Джордано в руки светской власти, дабы она поступила с ним по возможности кротко и без пролития крови". Это значило: сжечь на костре живьем. Светская власть сразу поняла, чего хочет от нее духовная. 17 февраля 1600 года Джордано Бруно был торжественно сожжен в Риме на Площади Цветов в присутствии многотысячной толпы, пятидесяти кардиналов и самого папы. Что же дало в свое время Сократу силы выслушать, не дрогнув, приговор суда, а потом спокойно осушить чашу цикуты и с мужеством ученого наблюдать, как разливается по его жилам яд, как стынет и коченеет его тело? И какое нечеловеческое терпение и стойкость нужны были Мигелю Сервету и Джордано Бруно, чтобы пламя и дым костра не могли вырвать из их уст отречения, которого так упорно добивались от них палачи. В тюрьме, на костре и на плахе их поддерживали непоколебимая вера в свою правоту и гневное презрение к судьям в сутанах, которым Джордано Бруно бросил на суде такие слова: - Вы произносите свой приговор с большим страхом, чем я его выслушиваю! --- Ильину и его соавтору не удалось написать третью - заключительную - книгу о Человеке, книгу, которая должна была "довести этот труд до нашего времени - до первой в мире страны социализма". Рано оборвавшаяся жизнь Ильина не дала осуществиться этим замыслам. Он мечтал не только о том, чтобы довести эту книгу до нашего времени, но еще о большем - о том, чтобы "заглянуть и в будущее - в то время, когда человечество станет властелином природы, разумным хозяином планеты, когда на всей земле исчезнут эксплуатация и порабощение. И все же на своем веку Ильин успел сделать немало. По крупице собирал он материал, чтобы показать в своих книгах-поэмах силу творческой мысли, возможности которой безграничны. Таков был Ильин - поэт, публицист, ученый. Человек слабого здоровья, он отличался сильной волей, мужеством и горячей любовью к жизни, ко всему живому. Недаром он писал мне накануне операции, всего за несколько дней до своей кончины: "Если бы даже сегодняшний день был моим последним днем, я сказал бы: я благодарен жизни за то, что она мне дала". 1961  ^TО ЖИВЫХ И МЕРТВЫХ ДУШАХ^U {В основу этой статьи положено выступление на II Съезде советских писателей. (Прим. автора.)} Пушкин никогда не был слишком щедр на украшения, на различные поэтические тропы и фигуры. В одной из своих заметок он пишет: "...Прелесть нагой простоты так еще для нас непонятна, что даже и в прозе мы гоняемся за обветшалыми украшениями. Поэзию же, освобожденную от условных украшений стихотворства, мы еще не понимаем. Мы не только еще не подумали приблизить поэтический слог к благородной простоте, но и прозе стараемся придать напыщенность..." [1] Эти слова Пушкина следует помнить прозаикам и поэтам - особенно тем, кто берет на себя нелегкую задачу писать книги для детей. Таким литераторам и вовсе не пристало щеголять "обветшалыми украшениями" в прозе и "условными украшениями" в стихах. Вот что говорит о своей работе над книгами для детей Лев Толстой. "Работа над языком ужасна, - надо, чтобы все было красиво, коротко, просто и, главное, ясно..." [2] "...Я изменил приемы своего писания и язык... Язык, которым говорит народ и в котором есть звуки для выражения всего, что только может желать сказать поэт, мне мил... Язык этот, кроме того, - и это главное - есть лучший поэтический регулятор. Захоти сказать лишнее, напыщенное, болезненное, - язык не позволит... Люблю определенное, ясное, и красивое, и умеренное, и все это нахожу в народной поэзии и языке, и жизни..." [3] "Кавказский пленник" - это "образец тех приемов и языка, которым я пишу и буду писать для больших..." [4] Для Л. Н. Толстого детская повесть была не только важной педагогической задачей, но и новым испытанием своей силы, своего писательского мастерства. Требования, которые предъявлял он к себе, работая над повестью для детей, должны стать напутствием каждому литератору, пишущему детскую книгу. Если такому великану, как Л. Толстой, работа над языком детской книги казалась _"ужасной"_, то какой же труд должен затратить каждый из нас, живущих в эпоху, когда задачи детской литературы непомерно возросли, а читателями ее стали все дети нашей великой страны. Мы привыкли к слову "миллионы" и порой даже не представляем себе по-настоящему, на какую вышку поднимаемся каждый раз, беседуя с этой бесчисленной армией юных читателей, среди которой скрываются, пока еще не узнанные, величайшие люди будущего. Мы не должны забывать, что своими книгами воспитываем не просто "маленьких мужчин" и "маленьких женщин", как называла своих юных героев и героинь старинная американская писательница Луиза Олькотт, а создателей нового общества, борцов за правду и справедливость. Чтобы выполнить свое ответственное назначение, наша литература для детей должна быть большой литературой, подлинным искусством, говорящим на языке живых образов. Читатель не знает, как были написаны те или иные повести, рассказы или стихи, легко или трудно, за долгий срок или короткий, в сомнениях или в счастливой уверенности, что все идет хорошо. Да, в сущности, читателю, особенно юному, и дела нет до этого. Но велик ли капитал, вложенный автором в свой труд, можно безошибочно определить по силе и глубине воздействия книги на читателя, по длительности оставленного ею впечатления, по ее способности влиять на поступки и характеры тех, кому она адресована. Этот авторский капитал заключается в богатстве жизненных наблюдений, в продуманных и выношенных мыслях, в смелом и верном воображении, в запасе живых и непосредственных чувств, наконец, в целеустремленной воле, направленной к тому, чтобы что-то в жизни сдвинулось с места, изменилось к лучшему. Но не следует забывать, что воспитательная задача художественной литературы, если ее понимать узко и бедно, приводит только к унылой назидательности, к скучному дидактизму, с которыми так боролись Белинский, Чернышевский, Добролюбов, Горький. Все они предостерегали авторов детских книг от опасной обособленности, нарочитой детскости, от лжепедагогических тенденций, ведущих к схеме, трафарету, к навязчивой и скучной морали. О такого рода литературе Белинский говорит с негодованием и презрением. "Чем обыкновенно отличаются... повести для детей? - Дурно склеенным рассказом, пересыпанным моральными сентенциями. Цель таких повестей - обманывать детей, искажая в их глазах действительность. Тут обыкновенно хлопочут изо всех сил, чтобы убить в детях всякую живость, резвость и шаловливость, которые составляют необходимое условие юного возраста, вместо того, чтобы стараться дать им хорошее направление..." [5] Добролюбов говорит о тех же книжках: "Такая пища и не вкусна и не питательна". Навязчивую моралистическую сентенцию "детских" повестей он насмешливо называет "нравоучительным хвостиком" {Н. Добролюбов, "Избранные волшебные сказки" и "Сказки Андерсена". - Публикация в "Журнале для воспитания". (Прим. автора.)}. Салтыков-Щедрин зло издевается над этим "конфектно-нравственным направлением" и пишет, что оно "до тех пор будет душить юные поколения, пока будут существовать на свете так называемые детские повести" {М. Салтыков-Щедрин, Рецензии сороковых годов. - Полное собрание сочинений, т. I, Огиз, 1941, стр. 349. (Прим. автора.)}. Значит ли это, что всякая повесть, написанная для детей, адресованная непосредственно юному читателю, и в самом деле душит подрастающее поколение? И если это так, то как же быть с читателями того возраста, которому еще недоступна литература для взрослых? Ответ на этот вопрос дала сама жизнь. Льву Толстому удалось написать для детей младшего возраста целую повесть с полноценными, подлинно толстовскими характерами, с напряженным сюжетом, с поэтическими картинами природы, с точным чувством эпохи, - и все это уместилось на двадцати с чем-то страницах. По краткости, по силе воздействия на читателя, по сложной и богатой простоте эту повесть - "Кавказский пленник" - можно назвать настоящим рекордом мировой детской литературы. В ней нет никакого "нравоучительного хвостика". А между тем повесть высокопоучительна и даже тенденциозна - в том смысле, как толковал это слово Энгельс, когда писал: "...я думаю, что тенденция должна сама по себе вытекать из положения и действия без того, чтобы на это особо указывалось..." {Из письма Ф. Энгельса Мине Каутской 26 ноября 1885 г. (Прим. автора.)} По-настоящему воспитывает та книга, где автор не взбирается на кафедру, чтобы поучать читателя, пользуясь его малолетством, а в полную силу своих чувств, радуясь и страдая, живет в созданной им реальности. Искусство - не благотворительность. Оно не может отделываться жалкой мелочью нравоучений, переходящей из кармана в карман. Для того чтобы дать читателю много, надо отдать ему все, что у тебя есть. И не надо нам никаких скидок на детскую литературу! Мы не кормим детей худшими продуктами, чем взрослых. Требование простоты и ясности в детской книге не должно вести к упрощению мыслей и обеднению чувств. У детской литературы есть, конечно, особые задачи, свои методы, свои пути. Об этом с достаточной убедительностью говорит Лев Толстой в приведенной мной цитате. Но интересно и поучительно подметить, какие именно книги из литературы для взрослых присваивают наши дети. "Детство" и "В людях" Горького написаны не для детей, но они сталикраеугольным камнем нашей детской библиотеки. Недаром сам Алексей Максимович писал А. С. Макаренко: "Мне хотелось бы, чтобы осенними вечерами колонисты прочитали мое "Детство" [6]. А ведь это книги сложные, до предела насыщенные реальностью, и какой реальностью - тяжелой, терпкой, безжалостной! Мрачность этих повестей правдива, оптимизм их выстрадан. Может быть, именно поэтому-то повести и дошли до читателей-подростков. Дошли и прорезали в их сознании нестираемую борозду. Что же особенно пленяет подростков в автобиографической повести Горького? Почему они считают ее такой интересной? Сами того не сознавая, они поддаются обаянию смелости, с которой автор отдает себя на суд читателя, не прихорашиваясь и не стараясь приукрасить среду и обстановку, поддаются обаянию честности, с которой автор показывает все трудности роста. Это приближает к ним героя, делает его - по словам самого Горького - "таким же человечком, каковы они" [7]. Связь писателя и читателя лежит не на поверхности. Надо глубоко врезаться в жизненную реальность, чтобы проникнуть по этой траншее в душевную глубину тех, для кого книга пишется. Это относится в равной мере и к литературе для взрослых, и к детской литературе. Глубина у книг может быть разная. Суровое "Детство" Горького не имеет ничего общего с праздничным "Детством Никиты" Алексея Толстого. Но и в "Детстве Никиты", несмотря на всю легкость и безбурность этой поэтической книжки, тоже есть своя глубина - лирическая. И этот потайной ход так же неуклонно ведет к сердцу читателя зрелого и юного. Самые различные книги о росте человека, о том, как постепенно открывается ему мир, вызывают жадный интерес у ребенка, у юноши, который сам растет и готовится жить. "Белеет парус одинокий" В. Катаева и "Ленька Пантелеев" Л. Пантелеева - повести, непохожие одна на другую, они отличаются друг от друга по характеру дарования авторов, по событиям, по времени и месту действия. И, однако же, они делают общее дело - показывают, как нелегко и непросто расти и становиться человеком. А вместе с жизнью героев перед читателем раскрываются и большие страницы истории нашего общества, народа, страны. Со всей щедрой откровенностью обращается к читателям Аркадий Гайдар, подводя итоги своему отрочеству и юности в книге "Школа". Эта повесть - почти автобиография, но и другие книги Гайдара питаются из того же источника - сказочно-реалистической были. Создавая образы героев, он прежде всего, сам не думая об этом, создает образ автора, почти автопортрет, такой привлекательный для юного читателя. Серьезность сочетается в нем с веселой удалью, опыт боевого солдата революции, каким был Гайдар уже в двадцать лет, - с юношеской изобретательной выдумкой, которая превращает его отношения с ребятами в игру, полную тайн и неожиданностей. У писателя с читателем свои отношения, как у добрых знакомых, у близких товарищей. А такие отношения возможны лишь тогда, когда автор - настоящая личность со своей походкой, голосом и улыбкой и когда читатель в каждой новой книге встречает и узнает этого раз полюбившегося ему человека. К чести нашей литературы надо сказать, что на "Улице младшего сына" появляется все больше жилых, согретых живым теплом домов. Ребята охотно идут в гости к А. Гайдару, В. Катаеву, Б. Житкову, Л. Пантелееву, К. Чуковскому, С. Михалкову, Л. Кассилю, В. Каверину. Они хорошо знают, кого встретят, переступив порог каждого из этих домов, чей голос услышат. Все больше у нас книг, надолго запоминающихся, открывающих для читателя какую-то еще неведомую ему реальность, свой особый мир. Как различны по своим задачам, складу, почерку книги Ильина и Ефремова, но и те и другие по-своему открывают перед читателем неведомые миры. Нельзя прочитать и забыть книгу уральских сказов П. Бажова, ее причудливую, богатую и суровую поэзию, где героем является и сам Урал - земной и подземный, и его замечательные мастера-умельцы: рудобои, литейщики, чеканщики, камнерезы. Читатель, который пустится в путь по следам М. Пришвина, по-новому ощутит приход весны, иными, более зоркими глазами увидит жизнь родного леса,рост каждого деревца, вырвавшегося из-под густой, подавляющей его тени, глубже поймет связь земли и человека. Для того чтобы привить читателю точную и тонкую наблюдательность и памятливость, а вместе с тем дать ему высокое, романтическое ощущение мира, много сделал Константин Паустовский. Это один из лучших пейзажистов в нашей литературе. Но при этом он умеет чувствовать не только место, но и время - дальнюю историческую перспективу и сегодняшний день с его планами и работами, уходящими в будущее. Все эти успехи и удачи хочется особенно отметить потому, что наряду с такими своеобразными книгами у нас еще не вывелись повести, пьесы, рассказы, которые, что называется, движутся косяком, то есть все скопом выезжают на одном и том же псевдоконфликте, на одних и тех же псевдогероях. Например, самый способный в классе мальчик - он же девочка - непременно оказывается "индивидуалистом" и подлежит исправлению. А заодно с ним должны исправиться папа, мама, тетя, дядя, бабушка, а иной раз и дедушка, - в зависимости от того, насколько широка эта эпидемия "исправления" Поэтому нельзя не порадоваться тому, что все чаще складываются у нас в литературе для детей отчетливые творческие индивидуальности. Вот, например, Николай Носов и Юрий Сотник. Оба они пишут о школьниках, и обоих принято считать юмористами. Но тем не менее это совершенно различные писательские дарования. Ю. Сотник - по преимуществу автор короткого рассказа, очень законченного и сюжетного. Он не столько говорит о характерах, сколько об отдельных типических чертах ребят. Однако, несмотря на то, что его герои обрисованы только общим контуром, читатель с доверием относится к ним потому, что основные положения в этих маленьких историях чаще всего жизненны, убедительны, да к тому еще и забавны. Веселые - даже, как говорят дети, "смешные" - повести Н. Носова счастливо минуют мели голой моралистики, хотя герой его самой популярной книги Витя Малеев в конце концов выучивается решать задачи, а его товарищ Костя Шишкин благополучно возвращается в заброшенную им школу и отказывается от намерения сменить школьную парту на цирковую арену. Юмористический тон повествования не лишает книжку какой-то своеобразной серьезности. Открытие, которое совершает Витя Малеев, впервые самостоятельно решив задачу, - это не только открытие Вити, но и самого автора. Не так-то легко показать, отчего непонятное становится вдруг понятным, как соображение зависит от воображения. Достаточно было Вите нарисовать на курточке у мальчика из арифметической задачи два кармана, а на переднике у девочки один карман, чтобы сразу догадаться, что 120 орехов надо разделить на 3 части. Директор школы, наставляющий маленького прогульщика Костю Шишкина на путь истинный, не казался бы таким живым, умным и хорошим человеком, если бы после нравоучительного разговора не заинтересовался, каким именно способом дрессирует мальчик свою собаку. Мало того, директор даже дает ему кое-какие полезные советы, как лучше обучить неспособного к арифметике щенка Лобзика. А как по-настоящему волнует и трогает сцена, в которой Костя пытается доказать тете Зине, что он и в самом деле помнит, как прощался с ним уходивший на фронт отец, когда ему, Косте, было всего несколько месяцев. Это соединение юмора, лиризма и памятливой зоркости бытописателя позволяет всем нам многого ждать от Николая Носова. Сейчас появилось немало книг о судьбах ребят, и главная удача этих книг в том, что сквозь судьбы отдельных мальчиков и девочек видны большие сдвиги в истории нашей страны, чувствуются идеи, направляющие всю нашу общественную жизнь. Казалось бы, судьба Вани Солнцева - сына полка из повести В. Катаева - не слишком обычна. Но как типически верно ведут себя даже в исключительных обстоятельствах самые разные советские люди, одинаково одетые в шинели бойцов. С незапамятных времен существовали детские повести об осиротевшем ребенке. Это были жалобные, печальные книги. А повесть Катаева, при всей ее суровой правдивости, оптимистична насквозь. Навсегда остаются в памяти многочисленные приемные отцы Вани Солнцева - разведчики, артиллеристы, серьезно обдумывающие в перерыве между двумя боями, на какой манер мальчика постричь - "под гребенку, под бокс или с чубчиком", и заботливо обучающие его обматывать ногу портянкой и затягивать по форме ремень. Такие эпизоды, написанные рукой мастера со всей меткостью, звонкостью и точностью, присущей Катаеву, весят гораздо больше, чем многоречивые рассуждения о том, что в Советском Союзе нет сирот. Не всегда надо много писать, чтобы сказать много. Всего несколько страничек короткого рассказа Л. Пантелеева "На ялике" - и перед нами встает не только образ белобрового мальчугана, который перевозит пассажиров под градом осколков через Неву, заменив погибшего отца-лодочника, но и вся эпоха ленинградской обороны, годы смертельной опасности и высокой решимости. Но и повесть В. Катаева, и рассказ Л. Пантелеева еще относятся ко временам Отечественной войны, когда не только каждый день, но и каждый час был полон героических эпизодов. Найти в мирной жизни, в наших повседневных делах и трудах то романтическое, что может увлечь юного читателя, как увлекала его повесть о войне, - задача более сложная и не менее почетная. Мне вспоминается забавный разговор, который был у меня с ребятами одного из московских дворов. Я спросил их, во что они играют. - Воюем, - ответил мальчик лет шести-семи. Но и без его ответа можно было догадаться, что он только что участвовал в жарком сражении, - уши его пылали, а на щеке была свежая царапина. - Ну, стоит ли вам, ребята, играть в войну! - сказал я полушутя. - Ведь народ у нас против войны. Играйте лучше в мир. - Ладно, - смущенно и нерешительно сказал мальчик. Я видел, что он несколько озадачен моим советом. И в самом деле, через минуту он догнал меня и спросил: - Дедушка, а как это играют в мир? Тут уж смутился я. И правда, не так-то легко придумать мальчишескую "игру в мир" [8], которая бы не уступала по своей увлекательности игре в войну. Однако и после войны в нашей детской литературе появилось несколько книжек о мирной трудовой жизни, сумевших заинтересовать читателей. Особенно следует остановиться на повестях из быта колхозных ребят, так как еще совсем недавно в этой области у нас почти не было сколько-нибудь заметных книг. Однако их редкость и малочисленность не должны снижать наших требований к ним, ибо только подлинно художественная, правдивая и смелая книга может обогатить читателя наблюдениями, мыслями, чувствами, стремлениями. Идея повести или романа может быть выражена рассудочно - и тогда она никого не убеждает - или, напротив, поэтически. Сюжет может развиваться прямолинейно или во всем жизненном многообразии. И было бы ошибкой полагать, что книга для детей должна - в отличие от книги для взрослых - идти по линии наименьшего сопротивления, стараясь привести читателя как можно скорее к выводам, хотя бы даже самым полезным и поучительным. Скороспелые выводы скоро забываются, не оставляя в душе никакого следа. Казалось бы, сколько важных вопросов затронуто в книге А. Мусатова "Дом на горе". Тут говорится и о глубокой связи сельской школы с жизнью колхоза, и об истинном содержании юношеской дружбы, строго принципиальной, но вместе с тем сердечной и чуткой, и об отношениях внутри семьи, а главное - о том, как должны воспитываться с юных лет будущие мастера урожая, новаторы сельского хозяйства. И все же, несмотря на весь этот клубок животрепещущих вопросов, книга гораздо меньше увлекает, волнует и трогает читателя, чем, например, повесть "Стожары" того же Алексея Мусатова. В чем же тут дело? Должно быть, в том, что "Дом на горе" построен почти на голой схеме, и до последней страницы (а их более трехсот) автору так и не удается "обжить" его. Читателям повести не о чем задуматься, нечего решать, потому что автор решил за них все вопросы заранее. Столкновения героев напоминают ту условную борьбу, где борцы предварительно сговариваются, кому и в какую минуту лечь на обе лопатки. Черты характера, приданные положительным персонажам, - не более чем "знаки различия". То, что Костя Ручьев горяч и Паша Кивачев добр, почти не сказывается на сюжете. А каждую фразу, произнесенную героями, подсказывает им автор, как суфлер из будки. Так неподготовленно и неестественно звучат они в устах мальчиков и девочек. Двое подростков, Костя и Варя, связанные той особенной дружбой, которая, может быть, является предвестьем первой любви, встречаются после долгой разлуки. Костя во весь опор скачет на горячем коне встречать Варю. И вот в лирическую минуту, когда они вдвоем едут по родным местам, любуясь закатом, Варя спрашивает: "Слушай, Костя, а почему ты о самом главном молчишь?" Читатель вправе подумать, что Варя хотела бы услышать о том, как скучал без нее Костя. Но Костя Ручьев догадливее читателя. - Это ты о чем? О просе, что ли? - наугад спросил мальчик. - Ну, конечно! - говорит ему в ответ мусатовским голосом Варя. В "Стожарах" мы гораздо больше верим чувствам А. Мусатова и его героя. Трудный, угловатый, но честный и крупный характер Саньки Коншакова - это не грим, отличающий его от других действующих лиц. Становление этого характера - главная линия всей повести. Каждую ошибку героя читатели переживают всерьез и вместе с ним горько сожалеют, что по его собственной вине пшеницу "коншаковку", названную так в память его погибшего отца, довелось вырастить не ему, Саньке Коншакову, а его товарищам. Основная тенденция повести "Стожары", ее идейный призыв щедро отдавать силы родному краю, родному колхозу потому-то и воспринимаются так естественно и всерьез, что окончательный вывод из этой истории делают вместе и автор, и герой, и читатель повести. Пожалуй, еще более детскую, а в то же время и более "взрослую" книжку о колхозных ребятах написал Сергей Антонов. Его маленькая, веселая и энергичная повесть "Зеленый дол", словно играя, движется от эпизода к эпизоду. Все в ней радует и забавляет, как этого требовал от детской книжки Горький. Забавна первая встреча городской девочки Лели с колхозным пареньком Петькой. Петя любезно предлагает Леле сесть верхом на его коня, у которого "между ушей свисают черные космы, и от левого уха отстрижен треугольный кусок". Леля отказывается. - Мне не сесть: высоко... - Садись, подсажу. - Я бы села, да у меня ноги грязные. Я его запачкаю. - Ладно, чего там. Все равно чистить. Очень смешон и трогателен брат Петьки - маленький Димка, за солидность прозванный "Димофеем". Занимательны все таинственные происшествия, связанн