по улицам, в других - в ответ на отдельные, очень немногочисленные попытки вооруженного сопротивления" {Ibid., p. 2.}. Эти подробности звучат убедительно и подтверждаются рассказом Гольонета и Моралеса: "Ночь проходит спокойно. Только изредка слышатся отдельные выстрелы. За весь этот славный день не было ни одной жертвы, исключая сотрудника управления безопасности, убитого пулей, когда он с капитаном Местаресом и другими товарищами ехал в автомобиле" {Gollonet у Morales. Op. cit., p. 117.}. Только в старом пригороде Альбайсине, где жил бедный люд, войска встретили сопротивление на узких крутых улочках, запутанных, как лабиринт Рабочие Альбайсина ясно понимали смысл происходящего и вместе с теми, кому удалось бежать из центра города, стали лихорадочно готовиться к встрече мятежников. Повсюду были построены баррикады, а главное, было сделано все возможное, чтобы помешать врагу подняться по главной улице, ведущей к Альбайсину - Каррера-дель-Дарро, а также по очень крутой Куэста-дель-Чапис. В начале этой улицы был вырыт глубокий ров, чтобы воспрепятствовать проезду транспорта. Увидев приготовления, мятежники поняли, что Альбайсин намерен сопротивляться всерьез. Они разместили на Мурсийском шоссе, на высоте, господствующей над этим районом, у церкви Сан-Кристобаль батарею, а другую - на одной из круглых башен Альгамбры напротив Альбайсина. на противоположной стороне речушки Дарро. Поскольку уже спускалась ночь, мятежники решили отложить наступление на Альбайсин до утра. Они только обменялись несколькими выстрелами с республиканцами, в результате чего потеряли двух человек убитыми. Их противники, возможно, понесли большие потери {"Cruzada", p. 288.}. В эту ночь по гранадскому радио было прочитано заявление, якобы подписанное генералом Кампинсом, в котором граждан заверяли, что гарнизон города "готов в любой момент защищать интересы Испании и Республики, выражающей волю народа". Снова грубый обман. Затем Кампинс якобы угрожал суровыми карами тем, кто откажется повиноваться военным властям: "Тот, кто будет упорствовать, отказываясь внести свой вклад в дело сохранения спокойствия в городе, понесет самое строгое наказание по законам военного времени. Я также требую, чтобы любая попытка нарушения порядка доводилась до моего сведения, и заверяю, что мною приняты все меры к тому, чтобы объявление военного положения не отразилось на нормальной жизни города, и потому следует беспощадно карать нарушителей моих приказов" {"Ideal". 21 julio 1936, p. 4}. Теперь "упорствующие" Альбайсина знали, что их ожидает. Вторник, 21 июля 1936 г. На следующее утро обе батареи открыли огонь по Альбайсину. В то же время началась ожесточенная перестрелка между хорошо вооруженными мятежниками-военными, штурмовой гвардией и фалангистами - с одной стороны, и рабочими, которые с крыш и балконов открыли отчаянный огонь из немногочисленных пистолетов и ружей, которыми они располагали. Но, несмотря на упорное сопротивление, мятежникам удалось в нескольких местах прорвать наспех возведенные оборонительные укрепления и схватить многих защитников этого района. Газеты не сообщают данные о потерях, но можно предположить, что они оказались значительными. К наступлению ночи 21 июля Альбайсин еще не сдался {Gollonet у Morales. Op. cit., p. 123; "Ideal", 22 Julio 1936; "Cruzada", p. 288.}. Тем временем полковник Басилио Леон Маэстре занял пост военного коменданта Гранады, заменив таким образом генерала Кампинса. Три дня спустя генерала на самолете доставили в Севилью, судили военно-полевым судом и утром 16 августа расстреляли. Как писала севильская "ABC" 18 августа, Кампинс был казнен потому, что "пытался помешать спасению Испании". На самом деле потому, что он остался верен конституционному правительству. Нам также говорили, что Кейпо де Льяно приказал выставить на один день тело расстрелянного генерала в центре Севильи для всеобщего обозрения {Утверждают, что сын Кампинса, армейский офицер, пытался отомстить за смерть отца, когда узнал о его казни. Один из севильских беженцев рассказывал, что сын генерала пришел в кабинет Кейпо де Льяно. Этот фанфарон-садист сказал: "Ты - достойный офицер, но твой отец пошел на службу к марксистской сволочи". В ответ на эти слова офицер выстрелил из пистолета, но, к несчастью, промахнулся - и Кейпо был лишь легко ранен в руку. Тогда сын генерала Кампинса застрелился. Это держалось в тайне, разгласившему грозила смертная казнь. - "Heraldo de Madrid", 20 octubre, p. 7.}. Леон Маэстре сразу же опубликовал новый приказ, намного более жесткий, чем предыдущий: "Я, полковник дон Басилио Леон Маэстре, военный комендант и в настоящий момент единственный представитель власти в городе и провинции Гранада, призываю всех гранадских патриотов, которые желают видеть Испанию единой, благородной и покрытой славой, выполнять с полной искренностью и серьезной дисциплинированностью все, что я ниже приказываю: 1. Город и провинция будут управляться по законам военного времени, любое преступное деяние подлежит суду военного трибунала. 2. Все, кто позволит себе враждебные действия по отношению к армии или силам общественного порядка, будут судимы военно-полевым судом и расстреляны. 3. Те, кого захватят с оружием в руках или же в течение трех часов не сдадут любое оружие в жандармерию, штурмовую гвардию или полицию, будут судимы военно-полевым судом и расстреляны. 4. Категорически запрещается собираться группами более трех человек, они будут рассеиваться силами общественного порядка без предварительного предупреждения. 5. С момента опубликования этого приказа категорически запрещается движение любого транспорта, за исключением принадлежащего силам общественного порядка. 6. Отменяется право на забастовку, члены стачечных комитетов будут расстреляны. 7. Те, кто совершит акты саботажа любого рода, в особенности направленные против средств транспорта и связи, будут судимы военно-полевым судом и немедленно расстреляны. Подписано в Гранаде 21 июля 1936 года, требует точного и строгого исполнения. Да здравствует Испания! Да здравствует Республика! Да здравствует Гранада!" {"Ideal", 22 julio 1936, p. 1.}. Радио Гранады передало этот приказ, а в дополнение к нему - многочисленные призывы к "лояльности" и "благоразумию" гранадцев. Те, кто в Альбайсине оказывали сопротивление, были недвусмысленно предупреждены, что если они не сдадутся, то будут уничтожены: "Действиям нескольких закоренелых преступников, которые засели в Альбайсине и мешают нормальному течению жизни в Гранаде, будет положен конец. В предсмертной агонии они продолжают безнадежные попытки погубить нашу Испанию. В соответствии с последним законом наши доблестные вооруженные силы и штурмовая гвардия вступили в действие и обложили хрипящего зверя в его логове. Надеюсь, что гранадцы сохранят спокойствие и не воспротивятся нашему намерению вернуть Гранаде тишину ее несравненных ночей. Ваш военный комендант восклицает вместе с вами: Да здравствует Испания! Да здравствует Республика! Да здравствует Гранада!" {Ibid., p. 4.} Среда, 22 июля 1936 г. Ночью 22 июля радио Гранады передало жителям Альбайсина ультиматум: "В течение трех часов женщины и дети должны покинуть свои дома и собраться в установленных местах, мужчины должны стоять в дверях своих жилищ, предварительно сложив оружие на середине улицы и подняв руки, на балконах домов, готовых сдаться, должны быть вывешены белые флаги. В случае неповиновения артиллерия начнет массированный обстрел района после 14.30. Вступит в действие и авиация" {Ibid.}. Вскоре после объявления ультиматума длинные шеренги испуганных женщин и детей начали спускаться по узким улицам Альбайсина к указанным местам сбора. Там женщин обыскивали члены женской организации Фаланги, их допрашивали и отправляли во временный концентрационный лагерь за городом. Мужчины Альбайсина отказались сдаться, видимо, решив, что лучше умереть сражаясь, нежели быть расстрелянными. Скоро перестрелка возобновилась. Пехота и остальные вооруженные отряды мятежников отступили, чтобы дать возможность артиллерии обстреливать район. С воздуха ее поддержали три истребителя, захваченных в то же самое утро, - они приземлились в Армилье, предполагая, что аэродром по-прежнему находится в руках республиканцев {"Ideal", 23 julio 1936, p. 4.}. Истребители кружили над Альбайсином, обстреливая из пулеметов места, где оказывалось особенно упорное сопротивление. Они сбрасывали также ручные гранаты {Ibid.}. Хотя некоторые дома были полностью разрушены артобстрелом и защитники Альбайсина понесли большие потери, "закоренелые преступники" оставались в своих "логовах" до наступления ночи. Но их героическая оборона подходила к концу. Четверг, 23 июля 1936 г. Утром 23 июля снова начался массированный артобстрел, и через некоторое время на балконах и в окнах стали появляться импровизированные белые флаги. Очевидно, что боеприпасы у республиканцев подходили к концу. Солдаты и фалангисты, ожидавшие этого момента, ворвались в Альбайсин. Скоро все было кончено {"Ideal", 24 julio 1936, p. 3.}. Некоторым защитникам посчастливилось выбраться за город, а потом присоединиться к республиканцам возле Гуадикса. Менее удачливых захватили при попытке к бегству, а остальных забрали в их собственных домах. Сотни людей были отправлены в тюрьму, в полицейский комиссариат и другие места заключения, где их подвергли допросам и пыткам. Многие из них вскоре были расстреляны. На следующее утро "Эль Идеаль" сообщила, что сопротивление в Альбайсине подавлено, опубликовала подробный рассказ о том, как выглядел этот район после капитуляции защитников. "Современное оружие оставило в Альбайсине следы своей разрушительной мощи, - писал журналист, - фасады многих домов носят на себе следы прямых попаданий пуль из пулеметов, винтовок, пистолетов, артиллерийских снарядов". Некоторые дома были полностью разрушены. Журналист издевался над героическими усилиями плохо вооруженных рабочих, которые пытались оказать сопротивление хорошо вооруженным войскам. Так "Эль Идеаль" показала свое истинное лицо. Сопротивлению был положен конец. Другие небольшие его очаги были подавлены еще раньше, и к ночи 23 июля мятежники уже могли поздравить себя с тем, что овладели городом с минимальными потерями. Как уже отмечалось, у гранадских республиканцев практически не было оружия. А к тому немногому вооружению, что они имели, не хватало боеприпасов, как явствует из документов мятежников {Упоминая о легкости, с которой мятежники овладели Гранадой 20 июля, Гольонет и Моралес пишут: "Сразу же начали закрывать учреждения экстремистов, Народный дом, редакцию "Эль Дефенсор де Гранада", помещения профсоюза. Нигде никого нет. Только сторожа и привратники. Те, кто строили из себя героев, скрылись. Все оружие, выданное марксистам в предшествующие дни, собрано и большими кучами сложено в официальных учреждениях". "Эль Идеаль" утверждает, что, хотя у рабочих было несколько пистолетов, к ним не было боеприпасов. "Так как существовало подозрение, что в некоторых отделах аюнтамьенто находится оружие из выданного ранее марксистским элементам, сам алькальд (Мигель дель Кампо) в сопровождении нескольких солдат обошел здание. В кабинете юриста в ящике шкафа было найдено большое количество короткоствольного оружия и немного боеприпасов". Трудно поверить, что в ящике шкафа может храниться "большое количество короткоствольного оружия"; к тому же ясно, что найденное оружие (если только оно действительно было найдено) было почти без боеприпасов. Истина - в том, что у рабочих было очень мало оружия и еще меньше боеприпасов. Будь иначе, мятежники понесли бы большие потери.}. Имея лишь несколько винтовок и пистолетов, нельзя было противостоять пулеметам, пушкам, гранатам и прочему военному снаряжению. Гранада попала в руки мятежников потому, что у них было оружие и они умели с ним обращаться. "Сопротивление", подавленное с такой легкостью, не может быть, строго говоря, названо сопротивлением. Это факт неоспоримый, и он подтверждается высказываниями мятежников ("Эль Идеаль" и Гольонет и Моралес). Поэтому мы утверждаем, что последовавшие за этим репрессии были одним из самых жестоких преступлений, совершенных во время гражданской войны. ГЛАВА ПЯТАЯ  РЕПРЕССИИ В ГРАНАДЕ Хотя националисты овладели Гранадой без препятствий и почти без потерь, они понимали необходимость действовать быстро и решительно, чтобы упрочить свои позиции. В Малаге мятеж потерпел неудачу, Гранада была окружена республиканскими территориями. Граница между обеими зонами в первые дни войны проходила примерно так: Гуэхар-Сьерра, Сьерра-Невада, Орхива, Вента-де-лас-Ангустиас, Ла-Мала, Санта-Фе, Лачар, Ильора, Когольос Бега, Уэтор-Сантильян, Беас, Дудар и Кентар. В некоторых местах "красные" находились менее чем в двадцати километрах от города {Gollonet у Moraies. Op. cit., p. 138.}. Следовательно, мятежники в любой момент могли подвергнуться контратаке. Кроме того, было очевидно, что, с точки зрения фашистов, город был полон врагов. Учитывая такое положение, мятежники решили создать новые вооруженные отряды и усилить уже существовавшие, немедленно предпринять "умиротворение" в провинции, арестовать и расстрелять столько противников мятежа, сколько удастся обнаружить или придумать. В связи с созданием новых вооруженных отрядов из Тетуана в Гранаду 25 июля 1936 г. - день Сантьяго - прибыл генерал Луис Оргас Йольди, приземлившийся в аэропорту Армилья на немецком "юнкерсе" {"Ideal", 26 Julio 1936, p. 1; "Cruzada", p, 289.}. 29 июля республиканские самолеты впервые бомбили Гранаду, но бомбежка оказалась неудачной, как и последующие: не был поврежден ни один военный объект {"Ideal", 30 julio 1936; P; 3; Gollonet y Morales. Op. cit., 138-139. p. 138.}. Эти бомбежки фактически сыграли на руку мятежникам, вызвав жертвы среди гражданского населения и разрушения Альгамбры, из чего пропаганда националистов извлекла немало пользы для себя. Кроме того, каждый раз после бомбежки расстреливали несколько заключенных-республиканцев. Поражает неумелость республиканских летчиков, которые не смогли - и, видимо, не пытались - разбомбить такой важнейший объект, каким был завод в Эль-Фарге, производивший порох и боеприпасы. На следующий день после первой бомбардировки, 30 июля 1936 г., крупное подразделение республиканцев-"милисианос" попыталось войти в город через Уэтор-Сантильян. Мятежные войска при поддержке жандармерии, которой командовал лейтенант Мариано Пелайо, отбросили их. При отступлении республиканцы потеряли большое количество убитыми, а также немало вооружения {Gollonet у Morales. Op. cit., p. 138-140.}. Это была единственная серьезная попытка отвоевать город. Если бы Республика провела серьезную военную операцию против Гранады в первые же недели войны, город вряд ли устоял бы. Но после 18 августа 1936 г., когда генерал Варела вместе с гранадским гарнизоном взял Лоху и таким образом восстановил коммуникации между Гранадой и Севильей, эта возможность стала весьма проблематичной. Гольонет и Моралес пишут: "Гранада была в окружении месяц. Его прорвала колонна доблестного генерала Варелы при взаимодействии с гранадским гарнизоном. Генерал, дважды награжденный крестом с лаврами, победоносно прошел через провинции Кадис, Севилью и Малангу. Под его натиском сдавался один населенный пункт за другим, пока он не прибыл в Лоху. Жарким вечером 18 августа в Вента-дель-Пульгар он пожал руку полковнику Леону Маэстре, начальнику гранадской колонны. С тех пор Гранада оказалась связанной со всей остальной освобожденной Испанией... Сразу же было восстановлено железнодорожное сообщение с Севильей, и военный поезд повез в столицу Андалусии образцы боеприпасов, производимых в Гранаде" {Ibid., p. 140-141.}. Рассмотрим теперь положение в военных и гражданских учреждениях, существовавших в Гранаде во время войны, имея в виду, что на практике их функции часто смешивались среди прочего и потому, что многие должности, обычно занимаемые гражданскими лицами, в то время заняли военные. 1. Военная комендатура. Как уже отмечалось, гранадский гарнизон состоял из двух полков, одного артиллерийского и одного пехотного, личный состав которых во время восстания был немногочисленным из-за большого количества отпускников. Когда 20 июля генерал Кампинс был арестован, его должность временно исполнял полковник Басилио Леон Маэстре. 29 июля его место по приказу Кейпо де Льяно занял генерал Антонио Гонсалес Эспиноса, который прибыл на самолете из Севильи {"Cruzada", p. 287-288.}. Напомним, что военная комендатура Гранады подчинялась начальнику военного округа в Севилье, а поэтому после 20 июля настоящим хозяином мятежной Гранады стал Кейпо - "вице-король Андалусии". Естественно, военная комендатура занималась военными операциями, возложив основную ответственность за организацию репрессий на гражданские власти. Это, впрочем, не мешало тому, что военная комендатура, как и другие учреждения, составляла свои списки тех, кого надлежало арестовать и расстрелять. Этим руководил судья Франсиско Ангуло Монтес с помощью сержанта жандармерии Ромачо. Впоследствии Ангуло станет директором гранадской тюрьмы. До сих пор в Гранаде вспоминают, какой жестокостью отличались эти два человека. В первые дни репрессий в военной комендатуре состоялось несколько заседаний военно-полевого суда, на которых были приговорены к смерти десятки республиканцев, в том числе и офицеры гарнизона Феноль и Отерино, которые отказались участвовать в мятеже {Ibid., p. 284.}. Одним из офицеров, не поддержавших мятежников и тем не менее имевший счастье избежать смертного приговора, был Бонифасио Хименес Каррильо. Хименес, который умер в своей родной Галисии четыре-пять лет назад, был другом майора Вальдеса, который - случай почти небывалый - заступился за него. Тем не менее Хименес был приговорен к пожизненному заключению в военной тюрьме {Свидетельство Сесара Торреса Мортинеса, 14 октября 1977 г.}. В ночь с 31 июля на 1 августа перед военно-полевым судом предстал Сесар Торрес Мартинес. Вместе с ним судили двух членов Народного Фронта, которые находились в его кабинете, когда туда ворвались мятежники: Вирхилио Кастилья Кармону, председателя провинциального совета Гранады, и Антонио Руса Ромеро, секретаря комитета Народного Фронта. Вместе с ними судили и профсоюзного деятеля Хосе Алькантару Гарсиа, одного из выступавших на грандиозном митинге 10 июля 1936 г. на стадионе "Лос Карменес", а также адвоката Энрике Марина Форреро и инженера Хуана Хосе де Санта-Крус. Приговор, вынесенный Торресу Мартинесу, вызывает в памяти фарсы Валье Инклана, особенно насыщенную резкой антимилитаристской сатирой пьесу "Рога дона Фриолера". Торреса обвиняли в том, что он, злоупотребляя своей должностью и общественным положением, вместе с другими людьми "участвовал в проходивших по всей Испании приготовлениях к широкому подрывному движению, с тем чтобы при помощи террора насадить в городе новейшие русско-марксистские доктрины; в том, что он распределил оружие среди марксистов; приказывал стрелять в восставшие войска; организовывал колонну, которая должна была отправиться в Кордову, а также в других преступлениях, подсудных военному трибуналу". Показательно, что весь этот нелепый набор обвинений сыграл позже важную роль, когда правые стали выдавать властям неугодных им людей - в их доносах повторялись все те же избитые выражения. Судьи, зная, что почти все обвинения против Торреса Мартинеса ложны, и молчаливо признавая, что губернатор-республиканец не мог действовать иначе, решили не приговаривать его к расстрелу. К тому же в пользу Торреса, как утверждалось, выступил архиепископ Гранады монсеньор Паррадо-и-Гарсиа. И, учитывая в качестве "смягчающего обстоятельства" необходимость "выполнения чужой воли", судьи приговорили бывшего губернатора к пожизненному заключению в военной тюрьме. Торрес Мартинес проведет в заключении восемь лет. Ему повезло больше, чем Кастилье, Русу, Алькантаре, Марину Форреро и Санта-Крусу, которых приговорили к смерти и расстреляли на рассвете 2 августа 1936 г. Согласно свидетельству многих очевидцев, с которыми мы беседовали, военно-полевые суды в Гранаде функционировали только в первые недели войны. Затем они собирались только в исключительных случаях. Арестованных просто стали расстреливать, не затрудняясь созданием даже подобия суда. Проще было отказаться от таких ненужных формальностей. Можно сказать с полной уверенностью, что при этом гранадские мятежники следовали указаниям Кейпо де Льяно, который к тому моменту успел уже расстрелять без суда и следствия сотни рабочих и республиканцев в Севилье {Насколько нам известно, до сих пор не существует подробного исследования репрессий в Севилье. В документе, опубликованном мадридской коллегией адвокатов в конце сентября: 1936 г., говорится, что к тому времени в андалусской столице было убито более 9 тыс. рабочих. См.: "Un importance documento sobre la insurreccion. El Colegio de Abogados de Madrid expone los casos de barbaric fascista que se ban registrado en las poblaciones ocupadas por los facciosos". "Heraldo de Madrid", 30 septiembre 1936, p. 5; Vila-San-Juan. Op. cit., p. 214-215. Автор приводит фотокопию этого документа, опубликованного в "Solida-ridad Obrera", 2 octubre 1936.}. 2. Управление гражданского губернатора. Майор Вальдес был окружен пестрой толпой фалангистов, армейских офицеров, личных друзей, палачей по призванию и их помощников, которые дружно вершили расправу в Гранаде. Среди них был начальник полиции Хулио Ромеро Фунес, ответственный за сотни смертей, которого впоследствии убили знаменитые гранадские партизаны - братья Керо; некий Италобальбо, получивший свою кличку из-за сходства со сподвижником Муссолини; бывший депутат от СЭДА Рамон Руис Алонсо и другие члены "Аксьон Популар", братья Мануэль и Хосе Хименес де Парга; капитан Фернандес, организатор карательных акций в Сьерра-Неваде; Антонио Годой Абельян, богатый гранадский землевладелец и фалангист-"старорубашечник", а также убийцы, известные по кличкам Курносый с Новой площади и Булочник. Некоторые помещения в управлении гражданского губернатора использовались как временные камеры, куда сотрудники Вальдеса запирали "нежелательных лиц", когда их привозили из города. Там происходили ужасные сцены. На допросах часто применялись пытки. В одной из комнат находилось приспособление, называемое "аэропланом": жертвам связывали руки за спиной и за кисти поднимали к потолку так, что плечи выходили из суставов. Привратники здания, с которыми мы разговаривали, постоянно слышали крики пытаемых; некоторые из них стремились покончить с собой, выбросившись из окна в прилегающий к дому Ботанический сад. У Вальдеса в здании был радиоаппарат, установленный там в первые же дни после мятежа, и он постоянно поддерживал связь с Кейпо де Льяно в Севилье. Можно быть уверенным поэтому, что Вальдес, как и военный комендант, постоянно получал приказы непосредственно от "радиогенерала". Когда у Вальдеса "обрабатывали" до конца очередного пленника, его передавали специалистам по "прогулкам". Обычно узники так и не попадали в тюрьму, их отвозили в разные места за городом и там приканчивали или же убивали прямо у кладбищенской стены. Позже мы расскажем об этой группе убийц, которую называли "черным эскадроном". 3. Жандармерия. По сведениям "Истории испанского крестового похода", в Гранаде к моменту мятежа было не более сорока жандармов {"Cruzada", p. 276.}. Подполковник жандармерии Фернандо Видаль Паган, как уже говорилось, остался верен Республике. Главным заговорщиком был лейтенант Мариано Пелайо, спустя некоторое время после мятежа назначенный уполномоченным по охране общественного порядка. Пелайо был человеком смелым, суровым и по-своему придерживающимся определенных правил. К друзьям он относился как друг, с врагами был неумолим, но главным в нем было то, что он был ярым антиреспубликанцем. Жандармы, пользовавшиеся славой отличных стрелков, часто принимали участие в расстрелах на кладбище. 4. Штурмовая гвардия. Этот род вооруженной полиции считали особо преданным Республике, что не помешало, как мы уже видели, местному начальнику штурмовой гвардии капитану Альваресу присоединиться к мятежникам. Многих гвардейцев мятежники в Гранаде расстреляли. Те же, кому удалось избежать гибели, естественно, делали все, что им прикажут, и, возможно в наказание, их часто заставляли участвовать в расстрелах в Гранаде и близлежащих деревнях. 5. Муниципальная полиция. Полицейский комиссариат находился на улице Дукеса (как и в настоящее время), напротив управления гражданского губернатора. Во время репрессий между этими зданиями постоянно сновали люди. В камерах комиссариата заключенные подвергались неслыханным пыткам, о которых нам рассказывали несколько свидетелей, в том числе один масон, до сих пор живущий в Гранаде. Мы уже упоминали Хулио Ромеро Фунеса, начальника полиции, доверенное лицо Вальдеса, одного из наиболее ответственных за репрессии в Гранаде. 6. Фаланга. Перед мятежом в Фаланге насчитывалось немного членов. Но после падения города положение круто изменилось. 22 июля "Эль Идеаль" опубликовала заметку о том, что в Фалангу принимают всех, у кого есть поручительство от ветеранов. Контору по вербовке, расположенную в управлении гражданского губернатора, засыпали заявлениями. "История испанского крестового похода" утверждает, что за несколько дней в Фалангу было принято 900 человек, а Гольонет и Моралес приводят значительно большее число; по их сведениям, всего за 24. часа было принято 2 тысячи новых членов {"Cruzada", р, 289; Gollonet у Morales. Op. cit., p. 165.}. Вновь принятых в партию, согласно существовавшей у фалангистов системе, распределяли в два "эшелона" - члены первого должны были сражаться вместе с военными на фронте, членам второго поручалось осуществлять в тылу деятельность, связанную с материальным обеспечением. Но второй "эшелон" Фаланги занимался и не столь невинными делами. В статье о фаланге, опубликованной 1 сентября 1936 г., "Эль Идеаль" писала: "Второй "эшелон" должен доводить до сведения своей организации все известные им случаи, когда наносится урон Родине и Фаланге". Гранадская Фаланга, что бы ни говорили ее "старорубашечники", несет прямую ответственность за смерть сотен жителей города. В своих преступных действиях она пользовалась помощью капитана Мануэля Рохаса*, печально известного кровавой расправой над андалусскими рабочими в Касас-Вьехас тремя годами раньше, а теперь назначенного начальником фалангист-ских вооруженных отрядов в Гранаде {Когда вспыхнул военный мятеж, Рохас находился в гражданской тюрьме. Его сразу же выпустили на свободу. 17 сентября он вместе с Другими фалангистами посетил Кадис. 18 числа этого месяца севильская "ABC" писала: "Приятной неожиданностью стала для нас встреча с начальником провинциальной организации испанской фаланги в Гранаде, который оказался ни более ни менее как нашим старым добрым другом, капитаном артиллерии доном Мануэлем Рохасом. Он приехал в сопровождении нескольких человек, среди которых находится начальник местной организации Антекеры дон Карлос Морено Луна". Но Рохас не был начальником гранадской Фаланги, он был начальником ее вооруженных отрядов.}. Не подлежит сомнению, что многие в Гранаде вступили в Фалангу после мятежа, чтобы спасти свою жизнь или не имея другого выхода. Но и с этой оговоркой ответственность Фаланги за репрессии отрицать невозможно. 7. Вооруженные отряды "Аксьон Популар". Как уже говорилось, в связи с победой Народного Фронта на выборах в феврале 1936 г. многие (хотя и не все) члены молодежной организации "Аксьон Популар" перешли в Фалангу. В Гранаде, как и в других местах, были предприняты попытки организовать самостоятельные вооруженные отряды "Аксьон Популар", которыми должен был руководить бывший депутат от СЭДА Рамон Руис Алонсо. Но его затея провалилась, так как активисты "Аксьон Популар" влились в Фалангу или другие организации {Свидетельство Нарсисо Пералеса. Мадрид, 23 сентября 1978 г.}. 8. Рекете (вооруженные отряды традиционалистов)*. Им повезло больше, чем "Аксьон Популар". 22 июля 1936 г. в "Эль Идеаль" появилось их заявление о том, что они всячески поддерживают спасительное "движение": "Мы отдаем свои силы на службу армии, то есть на службу Испании, и молим господа и святую богоматерь благословить наши знамена". Всем членам организации было приказано немедленно связаться с главным штабом рекете, "чтобы составить списки и как можно лучше организовать работу". Хотя в Гранаде было немного "красных беретов", они быстро сформировали свой отряд {Gollonet у Morales. Op. cit., p. 166.}. 9. Батальон имени Переса дель Пульгара. Когда в 1491 г. Фердинанд и Изабелла осадили Гранаду, испанский рыцарь Перес дель Пульгар прославился тем, что однажды ночью перебрался через стены крепости и установил надпись "Аве Мария" над главным входом Большой мечети Гранады. Батальон его имени был создан в конце августа 1936 г. Одним из его организаторов был Рамон Руис Алонсо, который в 1967 г. заявил нам: "Батальон был сформирован с тем, чтобы дать политическим заключенным, которым грозил расстрел, возможность искупить свою вину на поле боя или с честью погибнуть под огнем противника. Таким образом, детям этих людей не пришлось бы стыдиться, что их отец - красный". Однако нам представляется более вероятным, что батальон был сформирован потому, что нужны были новые силы, а не потому, что кому-то хотелось "спасти души" "красных". Батальон состоял примерно из 500 человек. Руис Алонсо показал нам фотографию, на которой он запечатлен марширующим перед своими людьми в центре Гранады, когда батальон направлялся на фронт в Алькала-ла-Реаль в провинции Хаэн. Подчиненные Руиса Алонсо не проявляли особого энтузиазма, и однажды ночью большая их часть - возможно, подражая знаменитому герою, имя которого получил батальон, - перешла линию фронта, присоединившись к своим братьям-республиканцам. Вскоре батальон был распущен. 10. "Испанские патриоты". Этот отряд был сформирован генералом Оргасом в конце июля 1936 г. Через несколько дней в нем насчитывалось уже 5175 человек, которыми командовали 29 офицеров и 150 сержантов. Лагерь их расположился на площади для боя быков {"Cruzada", p. 289.}. Поначалу "Испанские патриоты" осуществляли функции муниципальной полиции, принимая, таким образом, участие в гранадских репрессиях, но затем некоторые их подразделения отправились на фронт сражаться вместе с армией. Позже, 29 декабря 1936 г., "Эль Идеаль" объявила, что "Испанские патриоты" присоединились к Фаланге. 11. "Вооруженная оборона Гранады". Эта организация была создана в начале сентября 1936г. В нее входили гражданские лица, непригодные к военной службе по возрасту, состоянию здоровья и другим причинам. Их часто называли "зелеными рукавами" - по цвету нарукавных повязок. Они были должны следить за соседями и доносить о всех действиях левых. "Вооруженная оборона" по примеру Фаланги разделила город на три сектора, в каждом из которых был свой начальник. Он назначал "начальников улиц" и "начальников зон" в своем секторе. В каждом доме Гранады должен был жить хотя бы один член "Вооруженной обороны". Предполагалось, что эта организация возьмет на себя полицейские функции "Испанских патриотов", которые прежде этим занимались, с тем чтобы последние могли уйти на фронт. 6 сентября 1936 г., через несколько дней после образования "Вооруженной обороны", в ней насчитывалось 2086 членов. Кроме того, были поданы 4 тысячи прошений о приеме. Их тщательно проверяли, и всем просителям, которые были замечены до мятежа в малейших симпатиях к левым, отказывали {"Ideal", 6 septiembre 1936, p. 5; Gollonet y Morales. Op. cit., p. 167-168.}. "Вооруженная оборона" несет ответственность за гибель сотен ни в чем не повинных гранадцев, которых нередко убивали из-за личной вражды, зависти, ревности, нежелания платить долги и по другим подобным причинам. 12. Испанский легион. Во время своего короткого визита в Гранаду генерал Оргас понял, что гарнизон, несмотря на усиление его новыми пополнениями Фаланги и других гражданских формирований, не сможет противостоять хорошо организованному нападению республиканцев. Поэтому он решил усилить гарнизон частями профессиональных военных. И снова гранадский аэродром сыграл в этом решающую роль. 3 августа 1936 г. в 10 часов 30 минут в Армилье приземлился трехмоторный "юнкере", который за полтора часа до этого вылетел из Тетуана. На нем прибыли первые 20 человек из 6-го батальона Испанского легиона. Затем последовали другие "юнкерсы", и в тот же вечер по гранадским улицам промаршировала полностью укомплектованная рота, радостно приветствуемая мятежниками и сочувствующими им, которые вздохнули с облегчением, так как присутствие этих войск в городе означало: республиканцам будет теперь гораздо труднее отвоевать его. Легионеры продолжали прибывать и в последующие дни - до тех пор, пока в городе не оказался весь батальон {"Cruzada", p. 289; "Ideal", 4 agosto 1936, p. 1, 3, 4.}. Легионеры принимали участие в боевых действиях против районов в провинции, занятых республиканцами. Особенно важную роль они сыграли во взятии Лохи - важного стратегического пункта на шоссе в Малагу. Это произошло 18 августа 1936 г., когда гранадские войска соединились с частями генерала Варелы. 13. "Регуларес" (туземные войска)*. В результате взятия Лохи была восстановлена автомобильная и железнодорожная связь между Гранадой и Севильей. Через несколько дней Кейпо де Льяно послал в Гранаду солдат-мавров из Марокко. Они сражались на фронте вместе с солдатами гранадского гарнизона и легионерами и, как говорят, отличались особой жестокостью в деревнях провинции. Их присутствие в Гранаде наряду с 6-м батальоном Иностранного легиона значительно усилило позиции мятежников {Gollonet у Morales, Op. cit., p. 141.}. 14. "Черный эскадрон". Мы оставили на конец пресловутый "черный эскадрон", о котором столько писалось в книгах о смерти Гарсиа Лорки и о котором так много вспоминают в Гранаде до сих пор. Следует сразу же уточнить, что это была не какая-то четко оформленная организация, как, например, Фаланга. "Эскадрон" состоял из 15-20 человек, действовавших по своему усмотрению. Как правило, это были очень молодые люди, убивавшие ради удовольствия, и Вальдес предоставлял им широкую свободу действий, стараясь посеять еще больший страх среди гражданского населения. Большинство этих прирожденных убийц были сами из весьма состоятельных семей. Свидетельскими показаниями доказано участие в "черном эскадроне" следующих лиц: Франсиско Хименес Кальехас по прозвищу Пахареро, которому тогда было двадцать лет, - он умер 24 мая 1977 г. в Гранаде, став богатым владельцем деревообделочной фабрики; Хосе Вико Эскамилья, который также умер недавно и владел жестяной мастерской на улице Сан-Хуан-де-Диос {Она была сожжена во время событий 10 марта 1936 г., что еще больше усилило ненависть ее владельца к Народному Фронту. Гольонет и Моралес пишут: "Также была разрушена маленькая жестяная мастерская на улице Сан-Хуан-де-Диос, потому что ее хозяин, сеньор Вико, был фашистом" (с. 36).}; Перикос Моралес, ночной сторож, до мятежа бывший член ВКТ; братья Педро и Антонио Эмбис; братья Лопес Перальта, один из них, Фернандо, покончил с собой после войны; Кристобаль Фернандес Амиго; Мигель Каньядас; Мануэль Гарсия Руис; Мануэль Лопес Барахас; Мигель Оркес, очень молодой человек, которому не было и 20 лет; Карлос Хименес Вильчес (в 1966 г. он служил в гранадском аюнтамьенто); а также лица по кличам Курносый с Новой площади, Ножовщик с Пье де ла Торре, Точильщик, ГГако из Эль-Мотрилья и Булочник. Большинство из них уже умерли, а остальные окружены глубоким презрением, ощутимым в Гранаде до сих пор. "Черный эскадрон" - в частности, именно поэтому он был назван "черным" - действовал по ночам, используя реквизированные автомобили, которые иногда украшались флагом с черепом и скрещенными костями. Клод Куффон очень выразительно описал его методы: "Свои карательные операции "черный эскадрон" называл словом "прогулки". Они действовали настолько шаблонно, что можно говорить о методе. Для человека, взятого палачами на прицел, все начиналось со скрежета тормозов перед дверью его дома, обычно это' бывало глубокой ночью. Потом раздавались крики, хохот, ругательства, топот на лестнице, слышные многим, так как все это происходило в бедных кварталах, где люди живут скученно. Затем кулаки с грохотом обрушивались на дверь. И потом самое ужасное: мать, которая обнимает сына и умоляет мучителей не трогать его, а те отгоняют ее ударами прикладов; жена и дети, плачущие на груди приговоренного, на которую наставлены винтовки. Мужчину, едва одетого, грубо сталкивают по лестнице. Мотор заводится, машина отъезжает. За спущенными жалюзи притаились соседи и соседки, они думают о том, что завтра может настать их очередь. Иногда выстрел раздается за ближайшим углом или прямо на тротуаре перед домом. Мать или жена спускаются, они знают, что найдут мертвое тело. Но если они выйдут слишком быстро, может случиться, что снова прозвучат выстрелы и новые тела упадут на убитого, которого хотели подобрать" {С. Couffon. Op. cit., p. 89.}. Каждое утро на грузовики подбирали тела мертвых или умирающих, которых чаще всего отвозили в больницу Сан-Хуан-де-Диос. Палатой "арестованных раненых" занимался доктор Рафаэль Хофре Гарсиа. Хофре, который умер в 1971 г., рассказывал нам о том, что происходило в больнице в те дни. Часто туда являлись члены "черного эскадрона", силой кого-нибудь уводили, не обращая внимания на протесты медицинского персонала, и убивали свою жертву тут же на улице. Больше всего Хофре запомнилось появление одного жандармского сержанта с явно садистскими наклонностями. Так, однажды он убил отца и сына, помещенных в больницу за несколько месяцев до мятежа. Доктор вспоминает также, как в больницу были доставлены пленные иностранцы, раненные во время известного сражения у оврага Буко, - всех их забрали и сразу же расстреляли, как и четырнадцатилетнего мальчика, раненного и задержанного во время разгрома Альбайсина. Таковы были основные группы и организации, отвечавшие за соблюдение положений военного времени и проведение репрессий против гражданского населения. Учитывая ярость, с которой преследовали всех врагов мятежников, как действительных, так и воображаемых, вполне понятно, что уже через несколько дней после начала событий гранадская тюрьма, расположенная за городом, на Хаэнском шоссе, была переполнена. Сюда, в здание, рассчитанное максимум на 400 заключенных, согнали 2 тысячи человек, которые находились в поистине ужасных условиях. Каждый вечер вслух зачитывались списки заключенных, которых приговорили к смертной казни. Приговоренные проводили свои последние часы в часовне - для этой цели было специально приспособлено помещение в тюрьме - и там могли исповедаться, если изъявляли такое желание. Потом перед рассветом их отвозили в грузовиках на кладбище и расстреливали у стены. Можно представить себе состояние духа заключенных, которые жили в страшной тесноте, скудно питались, спали еще хуже, находились в постоянном страхе перед возможной казнью. Послушаем свидетельство того, кто до мятежа был гражданским губернатором, - Сесара Торреса Мартинеса: "Все это было так страшно, кошмарно, непостижимо, что забыть это невозможно. Морально нас растоптали. Конечно, были там люди особой закалки - такие всегда бывают, конечно, - но в основном все мы пали духом, находились в постоянном страхе, непрекращающейся тревоге. Почти невозможно было сохранить достоинство. Все это было словно в сумасшедшем доме, все полностью перевернулось с ног на голову. Правда, было несколько исключительных случаев. Рассказывали об одном юноше лет двадцати, которого расстреляли. Как раз в тот день мать передала ему дыню. Это правда. Похоже на выдуманную историю, но это истинная правда. И вот, значит, в часовне этот мужчина - хотя он был молод, но уже был настоящим мужчиной - говорит: "Не окажете ли вы мне любезность сходить ко мне в камеру за дыней? Эту дыню послала мне мать, и я хочу съесть ее до того, как меня убьют". Это правда, чистая правда. И он съел дыню в часовне. Я совершенно уверен, что 99 процентов из нас пали духом, абсолютно пали духом. Иначе я не могу объяснить себе, почему мы, тысячи людей, знавшие, что всех нас должны убить, не сделали никакой попытки вырваться оттуда. Даже если бы большая часть нас погибла - ведь все равно умирать! Но на деле в каждом теплилась надежда: а вдруг я не погибну? И страх. Люди были смертельно запуганы. Это для меня совершенно ясно" {Свидетельство Сесара Торреса Мартинеса, записанное на магнитофон 15 октября 1977 г.}. По словам Торреса Мартинеса - и их подтверждает адвокат Антонио Перес Фунес, который был вместе с ним в тюрьме, - большинство служащих в тюрьме были добрыми людьми, они старались сделать все возможное, чтобы с заключенными обращались прилично. Но и эти люди должны были действовать с максимальной осторожностью, так как они сами могли в любой момент стать жертвами мятежников. Торрес Мартинес продолжает: "Сами служащие тюрьмы в большинстве своем были ошеломлены, действительно ошеломлены происходящим. Я говорю за себя и за своих друзей, но в целом тюремные служащие вели себя очень человечно и понимали - может, были исключения, не знаю, - что все ужасно, все это-варварство. Они были потрясены. Они служащие и не могли поступать иначе, если бы они отказались, их бы тоже посадили и расстреляли, но они - во всяком случае, те, кого я знал, - делали все, испытывая настоящую боль. Вообще они все были добры. Да и. нельзя было не сочувствовать: все было так бессмысленно, так чудовищно, так жестоко, что невозможно было, если ты человек, не сострадать". Помимо обычных ночных выводов на расстрел, в тюрьму иногда являлись молодчики из "черного эскадрона" в поисках своей личной жертвы, которую они либо уводили с собой, либо избивали до потери сознания тут же, в камере. Некоторые пытались покончить с собой, как адвокат Вильослада, выступавший в марте 1936 г. на большом политическом митинге на стадионе "Лос Карменес". Он вскрыл себе вены проволокой, но не умер и вскоре был расстрелян. Узники гранадской тюрьмы почти не имели связи с внешним миром, особенно в первые дни репрессий. И потому особенно трагично звучит помещенное в "Эль Идеаль" 8 августа 1936 г. письмо, подписанное группой выдающихся республиканцев, находившихся в тюрьме. В этом послании они протестовали против воздушных бомбежек, в результате которых страдало гражданское население и заложники: "Радио Гранады передало вчера среди других новостей следующее письмо: "Ваше превосходительство сеньор военный комендант Гранады! Мы, нижеподписавшиеся, лично и от имени всех политических заключенных, находящихся в провинциальной тюрьме, сообщаем, что категорически протестуем против воздушных бомбардировок Гранады. Мы выразили наш протест сразу же после первых бомбежек, от которых страдают ни в чем не повинные гражданские лица, непричастные к войне, искалечившей и наши судьбы. Наше возмущение по этому поводу может подтвердить директор этой тюрьмы - мы выражали его неоднократно. Наша боль достигла предела, когда из утренних газет мы узнали о варварском покушении на бесценное сокровище Гранады - Альгамбру - и о новых жертвах. Мы, враги любого насилия и жестокости, выражаем свой протест против убийств и разрушения и посредством этого письма хотим довести это до сведения общественности из тюрьмы, где переживаем тягостные дни, хотя уверенно полагаемся на рыцарские чувства испанских военных. В связи со всем вышеизложенным направляем Вашему превосходительству этот документ, заверенный нашими подписями, доверяя Вашему превосходительству использовать его, как Вы сочтете нужным, в том числе и передать его по радио, чтобы весь мир знал: мы осуждаем подобные действия. Если бы все испанцы прониклись нашими чувствами и на благо Испании прекратилось бы пролитие крови невинных людей! Желаем Вашему превосходительству долгих лет жизни. Гранада, 7 августа 1936 года. Подписи: Франсиско Торрес Монарео, Пабло Касирай Ньева, Хосе Вильослада, Фернандес Монтесинос, Хоакин Гарсия Лабелья, Хосе Мехиас, Луис Фахардо, Мельчор Рубио, Энрике Марин Фореро, Мигель Лосано, Хосе Валенсуэла, Рафаэль Вакеро, Максимилиана Эрнандес, Пласидо Э. Варгас Корпас (и другие - неразборчиво)". Три дня спустя, когда некоторые из подписавших письмо уже были расстреляны, несмотря на их протест против бомбардировок и веру "в рыцарские чувства испанских военных", Мануэль Фернандес Монтесинос, в ужасе от того, что происходило в тюрьме, срочно написал своему брату Грегорио, тоже врачу. Читая эти строки, понимаешь, в каком страшном состоянии находились невинные узники: "Дорогой Грегорио! Пишу тебе под кошмарным впечатлением от того, что здесь происходит уже несколько дней и сегодня ночью опять повторилось: заключенных расстреливают из-за бомбежек как заложников. С теми, кого уведи сегодня, казнили уже 60 человек {Судя по цифрам, приведенным в регистрационной книге гранадского кладбища, между 26 июля и 11 августа на кладбище было расстреляно 180 человек.}. Почему выбор падает на тех или иных - непонятно, но среди расстрелянных есть и находившиеся под предварительным следствием, и не представшие перед судом. Переписка нам запрещена, потому передаю тебе через верного человека этот горестный призыв. Первые казни были столь чудовищны, что мы думали это больше не повторится, но сегодня все повторилось снова {12 августа 1936 г. на кладбище было похоронено по меньшей мере 12 человек.}. Не знаю, о чем просить тебя. Только сообщаю: если так будет продолжаться, мы все скоро один за одним погибнем, и неизвестно, что лучше - умереть сразу же или мучиться этим трагическим ожиданием: чья очередь наступит этой ночью? Сделай что-нибудь, узнай, скоро ли кончится эта мука. Договорись с Диего {Мануэль Гарсиа Монтесинос сообщил нам, что не смог установить, о ком идет речь.}, отыщи дядю Фраскито {Франсиско Гарсиа Родригес, брат отца Федерико и Кончи Гарсиа Лорки.}, пусть они поговорят с Росалесом, ведь он один из руководителей Фаланги. Если будешь говорить с дель Кампо {Мы полагаем, что Фернандес Монтееинос пишет о подполковнике Мигеле дель Кампо, который был алькальдом Гранады после ареста Монтесиноса.}, не давай понять, что я тебе написал. Здесь степень важности заключенного не играет роли, те, чей черед уже настал, ничем особенным не выделялись среди остальных. Достаточно сказать, что среди последних расстрелянных был Луис Фахардо {Советник от Левой республиканской.}. Маме и Конче ничего не говори обо всем этом. Я бы не хотел, чтобы они узнали, в каком ужасном положении мы находимся. Я уже смирился с тем, что никогда больше вас не увижу, и только желал бы, чтобы вы поменьше страдали. Прощай. Крепко обнимаю тебя. Твой брат Маноло. 11.VIII.36 Провинциальная тюрьма" {Сердечно благодарим Мануэля Фернандеса Монтесиноса Гарсиа за то, что он любезно предоставил нам это письмо для опубликования в книге.}. Через пять дней, на рассвете 16 августа, Фернандес Монтесинос был расстрелян. В тюрьме много говорили об одной осведомительнице, известной как Дама (или Тетушка) с веером. Эту женщину, о гнусной роли которой пленники в первые недели не знали, звали Алисия Эрреро Вакеро. Республиканцы направили ее вместе с мужем, Луисом Тельо, из Хаэна в Гранаду как разведчицу, видимо, готовясь организовать народное восстание против националистов. Но Мариано Пелайо из жандармерии, теперь ставший уполномоченным по охране общественного порядка, разоблачил ее и обещал не казнить при том условии, что она будет работать на контрразведку и выдавать левых. С этой целью Пелайо помог ей оборудовать бар на улице Пуэнтесуэлас, Э 11, где скоро начали собираться левые. Они еще не успели понять, в какую ловушку их заманили, как многие из них были арестованы и расстреляны. Адвокат Антонио Перес Фунес, социалист, проведший много лет в заключении, говорил нам, что Тетушка с веером много народу отправила в тюрьму {Свидетельство Антонио Переса Фунеса. Гранада, 1965.}. Среди жертв этой женщины были две девушки по прозвищу "девочки с источника" - дочери дона Хесуса Пейнадо, владельца особняка, находившегося у Фуэнте-де-Авельяно. "Девочки" поддерживали связь с республиканцами, бежавшими в Сьерра-Неваду и часто по ночам спускавшимися к дому Пейнадо и даже заходившими в бар на улице Пуэнтесуэлас. "Девочек" выдала Тетушка с веером, мятежники тут же расстреляли их. В начале октября 1938 г. на имя Тетушки с веером пришел пакет со взрывным устройством. Пелайо, тщательно следивший за ней, перехватил пакет и вскрыл его. Устройство взорвалось, и жандарм лишился руки. 4 октября была проведена акция возмездия - на кладбище расстреляли 60 заключенных. Разумеется, в Гранаде было много предателей, которые старались спасти свою шкуру, занимаясь тем же грязным делом, что и Тетушка с веером. Кроме них, существовали и другие, которых ничто не вынуждало заниматься доносительством, но они получали удовольствие от того, что обрекали на гибель "красных" Однажды к Торресу Мартинесу явился неожиданный гость. "Мне сказали, что Нестарес желает поговорить со мной в зале свиданий. Отказать ему я не мог, не мог сделать то, что сделал Осорио-и-Гальярдо* в тюрьме во время диктатуры - к нему явился некий сеньор, которого он не желал видеть, и тогда он велел тюремщику: "Скажите ему, что меня нет дома; не знаю, как это принято говорить у вас в тюрьме". В общем, я должен был выйти и разговаривать с ним. Он был низкого роста и, как мне показалось, довольно крепкого сложения. Он поздоровался. Зачем он пришел, я не знаю, у него не было никаких причин посещать меня. Может быть, он просто хотел увидеть человека, который был гражданским губернатором до мятежа. Не знаю. Он поздоровался, мы немного поговорили, а потом он завел речь о либерализме, об интеллигенции и об ее ошибках, которые нанесли вред родине. Он сказал, что мы ошибаемся, что служение родине требует полной отдачи и не терпит заблуждений, подобных тому, которые допустил дон Антонио Маура*, сказав однажды, будто бы мыслить - не преступление. "Конечно, это преступление", - заявил Нестарес. Он сказал, что, по его мнению, мозги интеллигенции должны служить родине, то есть родине в его понимании, разумеется. А я, естественно, не мог ему сказать, что мы такие же патриоты, как и он!" Несмотря на суровость по отношению к врагам, капитан Нестарес (тогда ему было около 25 лет) попытался спасти нескольких выдающихся гранадских республиканцев, в частности Хоакина Гарсиа Лабелью, преподавателя административного права в Гранадском университете и руководителя Левой республиканской; советника Фран-сиско Рубио Кальехона, который был гражданским губернатором Хаэна до Торреса Мартинеса; Хесуса Йольде Беро, преподавателя фармакологии в университете; советника Мануэля Салинаса. Все четверо были арестованы в самом начале репрессий, но в середине августа Нестарес вызволил их из тюрьмы, переодел в голубые рубашки и отвез в Виснар, где командовал отрядом фалангистов. Но его усилия оказались напрасными. Торрес Мартинес вспоминает: "15 августа, в день святого Хоакина, Гарсиа Лабелья попрощался со мной, сказав, что благодаря Нестаресу проведет именины дома, а потом поедет в Виснар. Но через несколько месяцев он вернулся в тюрьму. Увидев меня, Лабелья сказал: "Не знаю, не знаю, зачем меня привезли сюда и почему". Естественно, он был встревожен. Он ушел в свою камеру, а через два часа, в восемь или в половине девятого вечера, двери в мою Камеру открыли, и Лабелья пришел прощаться. В ту же ночь его расстреляли. Прощание наше было очень трогательным, нежным. Мы обнимались, оба плакали. У меня к Хоакину Гарсиа Лабелье особое отношение - я ведь был одним из первых его студентов, когда он, совсем еще молодой, начал преподавать в Сантьяго. И с того дня, как он стал моим учителем, нас всегда связывала глубокая, искренняя дружба. Он всегда относился ко мне очень тепло и ласково, а я видел в нем обаятельного, доброго, уравновешенного человека. И вот такой ужасный удар. В ту ночь его расстреляли". В тот же день из Виснара привезли Франсиско Рубио Кальехона. Торрес Мартинес его не видел, но ему сказал об этом Лабелья. Рубио расстреляли на следующее утро. Стоит остановиться на этом эпизоде, так как он показывает, что даже Нестарес, несмотря на высокое положение, которое он занимал среди гранадских мятежников, не мог спасти жизнь тем, кому хотел помочь, особенно если они были республиканцами, занимавшими видные посты в политике или образовании. Кто же не хотел, чтобы Нестарес спас их? Утверждать мы ничего не можем, но в Гранаде называют несколько человек, которые обращались к Вальдесу, выражая недовольство тем, что Нестаресу дозволено покровительствовать врагам, в то время как значительно менее опасных расстреливают у стен кладбища. Поэтому можно быть полностью уверенным в том, что люди Вальдеса подождали момента, когда Нестарес уедет из Виснара, чтобы явиться туда за своими жертвами. Так и иначе, но совершенно точно подсчитано, что из гранадской тюрьмы мятежники вывезли на расстрел более двух тысяч "красных". ГЛАВА ШЕСТАЯ  КЛАДБИЩЕ В ГРАНАДЕ Большинство своих жертв, а также приговоренных к смертной казни мятежники в Гранаде расстреливали у стены муниципального кладбища. Вся прилегающая к нему зона была объявлена запретной с первых же дней мятежа. На дороге к кладбищу был выставлен жандармский пост. Тех гранадцев, которые умерли естественной смертью, провожали в последний путь лишь двое-трое наиболее близких. Гранадское кладбище лежит на отшибе, позади дворца Альгамбра. Грузовики с обреченными на смерть должны были добираться до него, минуя центр города по Гран Виа, а затем проезжая по крутой улице Куэста-де-Гомерес. На вершине холма, где дорога сворачивает влево, в красивом доме жил британский вице-консул Уильям Давенхилл с сестрой Маравильяс. Каждое утро они слышали, как грузовики взбирались на холм, как с шумом переключали сцепление на повороте. Однажды Маравильяс решилась осторожно выглянуть в окно. "Это было ужасно, - говорила она нам в 1966 г. - В каждом грузовике было по 26-30 мужчин и женщин, тесно прижатых друг к другу, связанных, словно свиньи, которых везут на продажу. Через десять минут мы услышали выстрелы и поняли, что все кончено". Есть свидетельства и других иностранцев, живших тогда рядом с Альгамброй. Случайно в момент начала мятежа в Гранаде оказалась группа американских туристов, и среди них Роберт Невиль, хроникер рубрики о бридже в известной газете "Нью-Йорк геральд трибюн". Человек либеральный и сторонник республиканцев, Невиль ежедневно и подробно описывал в своем дневнике впечатления тех дней, с 18 июля, когда он прибыл в Гранаду, и до 12 августа, когда его вместе с остальными американцами самолетом отправили в Севилью. В конце августа 1936 г. Невиль уже прибыл в Нью-Йорк, и тридцатого числа его дневник был полностью опубликован в "Геральд трибюн". Невиль остановился неподалеку от Альгамбры в пансионе "Американа" и каждый вечер виделся со своими соотечественниками из знаменитой гостиницы "Вашингтон Ирвинг", расположенной как раз там, где дорога поворачивает к кладбищу. 29 августа Невиль записывал в дневнике: "Теперь мы уже понимаем значение того всплеска выстрелов, который раздается каждый день утром и поздно вечером. Ясно также, почему мимо "Вашингтон Ирвинг" за несколько минут до начала стрельбы и через несколько минут после нее проезжает грузовик с солдатами. Сегодня мы вчетвером играли в бридж на третьем этаже отеля. Мимо проехало два грузовика. Если смотреть снизу, то кажется, будто грузовики везут солдат. Но сегодня мы смотрели сверху и увидели, что окруженные солдатами люди, сидевшие в глубине каждого грузовика, - гражданские. Дорога, проходящая возле "Вашингтон Ирвинг", ведет на кладбище. Больше она никуда не ведет. Сегодня вновь проехали грузовики с гражданскими. Через пять минут мы услышали выстрелы. Пять минут спустя грузовики вернулись, но гражданских в них не было. Мы поняли: солдаты расстреливали, гражданские были приговоренными к расстрелу". 30 июля Невилю, неизвестно каким образом, удалось побывать на кладбище. Утром того дня республиканцы сбросили несколько бомб, и мятежники объявили, что отныне за каждую бомбу они будут расстреливать пять членов Народного Фронта. Невиль видел на кладбище могильщиков, которые, по его словам, "работали вовсю". Грузовики, приезжавшие на кладбище и уезжавшие с него, видел и другой свидетель - американская писательница Элен Николсон. Она проводила июль у своего зятя Альфонсо Гамира Сандоваля (известного гранадского историка и англофила) на его вилле "Паулина" недалеко от Альгамбры. Гамир был женат на дочери писательницы Асте Николсон. В своей книге, опубликованной в Лондоне в 1937 г. под красноречивым названием "Смерть на рассвете" {Н. Nicolson: Death in the Morning. Loval Dickson, London, 1937.} - она мало известна исследователям гражданской войны, - Элен Николсон описывала свои впечатления в первые полтора месяца гражданской войны. Свидетельство Николсон тем более важно, что, хотя она была открытой сторонницей мятежников, она все же пишет о казнях на кладбище: "В воскресенье 2 августа нас впервые бомбили в 4.30, а затем в 8. Потом мы спустились в халатах на первый этаж завтракать. Помню, что все мы были в плохом настроении, ведь четыре с половиной часа сна - это очень мало во время войны, когда нервы постоянно напряжены. После завтрака мы медленно пошли наверх, и дочь с мужем сказали, что они пойдут к мессе. Я не католичка, и потому отправилась в свою комнату, надеясь поспать часок, но, казалось, в тот день мимо нашего дома проезжало больше военных грузовиков, чем обычно. Они все время гудели и скрежетали, а прислуга во дворе подняла такой шум, что мне не удалось подремать и десяти минут. Кроме того, меня беспокоило засевшее во мне ночью смутное ощущение. Оно было связано с тем, что часа в 2 ночи меня разбудил шум грузовика и нескольких машин, которые поднимались по холму к кладбищу, а спустя немного я услышала выстрелы и автомобили проехали обратно. Потом, со временем, я привыкла к этому шуму - даже слишком привыкла - и стала опасаться только наступления рассвета не только потому, что в это время обычно начинались бомбежки, но и потому, что это было время расстрелов" {Ibid., p. 33.}. В регистрационной книге кладбища, о которой мы еще расскажем, за время с 20 июля по конец сентября, когда Элен Николсон уехала из Гранады, лишь три дня не отмечены похороны расстрелянных. Понятно, какое впечатление произвело на Элен Николсон пребывание в прекрасной Гранаде. Процитируем еще один абзац из ее книги, который ясно дает понять, какие жестокости совершали мятежники на кладбище: "Постепенно казни стали настолько частыми, что это не могло не тревожить и не вызывать отвращения у благоразумных людей. Кладбищенский сторож, у которого было всего-навсего двадцать три сына и дочери, попросил моего зятя, чтобы тот нашел ему какое-нибудь место, куда его жена и двенадцать младших детей, пока еще живших с ними, могли бы переехать. В его сторожке, расположенной у ворот кладбища, стало невозможно жить. Они все время слышали не только выстрелы, но и стоны и жалобы умирающих. Из-за этого их жизнь превратилась в кошмар, и он боялся, как бы это не отразилось на младших детях" {Н. Nicolson. Op. cit., p. 82.}. Роберт Невиль тоже упоминает о кладбищенском стороже. 4 августа он записал в дневнике: "Сегодня сошел с ума кладбищенский сторож, и его пришлось отвезти в сумасшедший дом. Его семья переехала в пансион "Альгамбра" неподалеку от нас. Вчера вечером мы видели тридцать семь человек в гражданской одежде, которых везли на кладбище. Утренняя газета сообщает, что вчера было казнено тридцать человек, пятнадцать из которых были заложниками". Подъехав к кладбищу, грузовики сворачивали налево от входа и останавливались. Официальные казни, то есть казни заключенных, доставленных из тюрьмы, производились у наружной стены кладбища. Отделение, производившее расстрелы, обычно состояло из жандармов, солдат, фалангистов и добровольцев под командованием офицера. Приговоренных строили в две шеренги, первую ставили на колени, и офицер саблей подавал сигнал. Известно, что по крайней мере один раз этим офицером был капитан Нестарес. Хотя в соответствии с законами испанского военно-полевого суда приговоренные к казни должны были стоять лицом к стреляющим, их ставили лицом к стене и убивали выстрелами в спину, даже перед смертью нанося им таким образом еще одно оскорбление {Эту подробность мы узнали в 1966 г. от одного из членов "Испанских патриотов". Его заставили принять участие в одной казни.}. Нам удалось выслушать свидетельство Хосе Гарсиа Аркельядаса, бывшего сторожем на кладбище в первые месяцы репрессий. Он уверил нас, что, хотя официальные казни проводились два раза в день, утром и вечером (это подтверждает точность записей в дневнике Роберта Невиля), к кладбищу в любое время суток подъезжали легковые машины с жертвами, которых привозила "черная эскадра". Поскольку они прибывали не из тюрьмы, у них не было удостоверений личности, обычно лежавших в кармане приговоренных (руки у них были связаны): могильщики потом вынимали удостоверения и передавали в контору, где в регистрационную книгу вносились записи о смерти. Этим объясняется то обстоятельство, что на кладбище в Гранаде похоронено намного больше жертв репрессий, чем официально было зарегистрировано. Послушаем Аркельядаса; когда он вспоминает о тех днях, голос у него дрожит: "Могильщики приходили только в 9 утра, и до этого времени трупы лежали просто так - ведь расстрелы начинались с 6 или даже раньше. Они лежали брошенные, никем не охраняемые. Ворота кладбища были закрыты, их не открывали до 9. Это было ужасно. И так все время. И весь день легковые машины сновали туда-сюда. Они привозили все новых людей, некоторых хватали прямо по дороге на работу, вы этого не знаете, а я-то знаю, я это видел: у кого сверток, у кого узелок с завтраком, так их и хватали. Их ловили на дорогах и запихивали в эти грузовики. Сначала я был там, затем меня призвали в армию. Но при мне все это продолжалось и днем и ночью, это было как поток. Одна машина сюда, другая назад. И так днем и ночью. Женщины, дети на коленях ползают, но они никого не щадили: трах-тах-тах - и конец. Одни говорили: "Да здравствует Республика!", другие говорили: "Да здравствует коммунизм!" Всякое было, не у всех мужества хватало, некоторые на коленях ползали и просили пощады. В первые месяцы их привозили только гражданские, потом и в военной форме, о господи, убивали и все, привозили в машинах и сразу же убивали. Днем и ночью. Это было как поток. Ночью зажигали фары, ставили к стенке, и конец. Вы только представьте, и днем и ночью их привозили то по восемь человек, то по девять, четырнадцать, пятнадцать человек, не сосчитаешь всех, в первое время больше пятидесяти за сутки. Это же был поток. Поток - и днем и ночью, и днем и ночью, и тут же с ними кончали, и крик стоял - особенно страшно кричали женщины, - а мы умираем от ужаса, господи боже мой..." {Свидетельство Хосе Гарсиа Аркельядаса, записанное на магнитофон в Гранаде, 25 августа 1978 г. Другими свидетелями этой беседы были Кайэтано Анибаль, гранадский скульптор (родился в Севилье) и Хосе Кастилья Гонсало, судебно-медицинский эксперт и проректор университета в Малаге, сын Вирхилио Кастильи, председателя муниципального совета Гранады, расстрелянного 2 августа 1936 г.}. Сколько человек погибло у стен гранадского кладбища? Один из могильщиков сказал Джеральду Бренану в 1949 г., что в "официальном списке значилось 8 тысяч расстрелянных" {G. Вrenan. The Face of Spain. Turnstile Press, Londres, 1950, p. 130.}. Но мы полагаем, что такого списка никогда не существовало. В 1966 г. нам удалось посмотреть регистрационную книгу кладбища за 1936-1939 гг., в которую вместе с именами людей, умерших своей смертью, вносились и имена казненных. К сожалению, сделать фотокопию регистрационной книги было невозможно, и потому интересующие нас подробности мы переписали от руки. Цифра, которую мы получили, может слегка отклоняться от истинной из-за естественных при переписке ошибок, но мы думаем, что она близка к правильной. Регистрационная книга, которую мы видели в 1966 г. в конторе кладбища в присутствии одного свидетеля, пропала. Несколько лет назад в контору пришли полицейские и забрали ее. По словам нескольких человек, работавших в гранадском аюнтамьенто, тогдашний алькальд дон Мануэль Перес Серрабона приказал уничтожить ее. В регистрационную книгу, которую мы видели, были внесены записи о смерти 2102 женщин и мужчин, расстрелянных между 26 июля 1936 г. и 1 марта 1939 г. Рядом с именами первых жертв репрессий в Гранаде в графе "причина смерти" стояло "огнестрельная рана" (словно речь шла о несчастном случае), затем эта формулировка сменилась другой - "по приказу военного трибунала". Надо подчеркнуть, что это число было почерпнуто из официального источника, и потому мы вправе утверждать, что на гранадском кладбище было расстреляно по меньшей мере 2102 человека. Из только что приведенного свидетельства Хосе Гарсиа Аркельядаса следует, что на кладбище хоронили также жертв "черного эскадрона", имена которых не вносили в книгу. К этим неизвестным следует прибавить трупы, которые подбирали прямо на улицах Гранады, а затем доставляли на кладбище (иногда, как мы уже говорили, их сначала привозили в больницу Сан-Хуан-де-Диос). Кроме того, надо учитывать, что цифра 2102, извлеченная из регистрационной книги кладбища, не включает расстрелянных и убитых в Виснаре и других селениях, расположенных в окрестностях Гранады. По нашему мнению, число расстрелянных в Гранаде и близлежащих деревнях не может быть меньше 5-6 тысяч. Если же брать в расчет провинцию в целом, учитывая населенные пункты, не сдавшиеся до конца войны, как, например, Баса и Гуадикс, то без сомнения, число это еще намного вырастет. Итак, минимум 2102 расстрела на гранадском кладбище. Судя по регистрационной книге, наибольшее количество казней происходило в августе 1936 г., то есть в первые недели репрессий. За это время в книгу внесено 567 расстрелянных. Из-за казней у могильщиков было много работы, им приходилось не только рыть сотни могил, но еще перетаскивать сваленные у стены трупы в патио Сан-Хосе, в дальнюю часть кладбища, где по распоряжению властей хоронили расстрелянных. Тела хоронили в спешке - по два, по три, без гробов, без крестов, без надгробных надписей. Тем не менее скоро пришлось расширить участок, а по некоторым свидетельствам, это делалось несколько раз. Многие жители Гранады не знали, где находится тело их отца, брата, жениха, похороненных без гробов где-то в углу патио Сан-Хосе. Им было запрещено ходить на кладбище, открыто выражать скорбь и даже официально предписано не носить траур. Сочувствовавших мятежникам иногда приглашали посмотреть на казнь. В 1966 г. в доме британского вице-консула Уильяма Давенхилла я говорил с одним гранадцем, который как о чем-то совершенно естественном сказал мне, что не раз поднимался на кладбище со своими маленькими сыновьями, чтобы те увидели, как "враги Испании расплачиваются за свои преступления". Немногие представители гранадской интеллигенции избежали участи политических руководителей левых, обыкновенных республиканцев, многих сотен рядовых членов различных рабочих организаций, пятнадцатилетних юношей, беременных женщин, целых семей. Те, кому удалось вырваться из гранадского ада, рассказали журналистам в республиканской зоне о том, что они видели и слышали, и скоро в Мадриде узнали о событиях в Гранаде. Так, например, в "Ла Либертад" читаем: "Фашистский террор. Массовые расстрелы в Гранаде. На Гуадикский фронт прибывают многочисленные семьи из Гранады, бежавшие от фашистского террора, который господствует и в андалусской столице. Расстреливают в основном рабочих, но к смерти были приговорены и школьные учителя, один инспектор начального образования и другие представители свободных профессий. Приказы исходят от главы Фаланги, который в своей неуемной жажде крови не останавливается даже перед тем, чтобы расстреливать детей и подростков до пятнадцати лет, дабы - по его собственным словам - "уничтожить красное семя". Фашиствующие молодчики выезжают за город в грузовиках и привозят в город свои будущие жертвы. Выдающихся представителей левых убивают, а потом тащат их тела к церкви и молят бога, чтобы он истребил "красную" заразу" {"La Libertad", 26 octubre 1936, p. 2.}. Казненные, занимавшие высокое общественное положение, пользовались своего рода "привилегиями": родственникам разрешалось хоронить их в семейных могилах. Но сейчас относительно легко можно найти только могилу доктора Мануэля Фернандеса Монтесиноса, алькальда Гранады и шурина Федерико Гарсиа Лорки. Мы уже упоминали Константине Руиса Карнеро, советника от Левой республиканской, главного редактора "Эль Дефенсор де Гранада" и друга Гарсиа Лорки. Руиса Карнеро, республиканца и антифашиста, давно уже взяли на заметку те, кто подготавливал мятеж в Гранаде. Его арестовали в первые часы переворота. Руис был близорук и носил очки с толстыми стеклами - без них он практически ничего не видел. Накануне расстрела его били прикладами и разбили очки, в глаза ему вонзились осколки стекла. Он долго мучился в агонии. На рассвете его втолкнули в грузовик вместе с другими приговоренными, но на кладбище Руис Карнеро был доставлен уже мертвым {Свидетельство Хосе Гарсиа Каррильо, Гранада, 1966 г. Гарсиа Каррильо, большой друг Гарсиа Лорки и Руиса Карнеро, находился вместе с ним в тюрьме. Он чудом избежал гибели. Гарсиа Каррильо, умерший в начале семидесятых годов, предоставил нам фотографию Гарсиа Лорки, которую мы публикуем в книге.}. Блестящего инженера Хуана Хосе де Сайта Крус, тоже уже упоминавшегося нами, обвинили в том, что он заминировал реку Дарро там, где она проходит под улицами Гранады {Н. Nicolson. Op. cit., p. 34: "Аста все повторяла: "Сайта Крус хотел взорвать город, он заминировал русло реки Дарро под улицей Рейес Католикос, главной улицей города. У него нашли бумаги, которые его полностью выдали. У него были очень влиятельные друзья, но его виновность не оставляла сомнений и спасти его не смогли. Для нас, его знакомых, это был ужасный удар". Очевидно, Элен Николсон по политической наивности могла сравниться только со своей дочерью.}. Сайта Крус был создателем великолепного шоссе, которое поднимается на вершину Сьерра-Невады - знаменитый пик Велета. После войны это высокогорное шоссе стало гордостью министерства информации и туризма, приманкой для иностранных туристов. Накануне расстрела он обвенчался в тюрьме со своей давней подругой - цыганкой. Говорят, что он умер "как мужчина". Как мужчина умер и председатель провинциального совета Гранады Вирхилио Кастилья Кармона. Хосе Гарсиа Аркельядас, кладбищенский сторож, свидетельство которого мы приводили выше, говорил с Кастильей за несколько минут до его смерти. На кладбище работал некий Пако Муньос, который раньше ухаживал за садом Кастильи при его доме на Камино-Бахо-дель-Уэтор. "Муньос здесь?" - спросил Кастилья Аркельядаса. "Нет, сеньор, он приходит в девять". "Передай ему братский привет от Вирхилио Кастильи", - и добавил, что идет на смерть. В свидетельстве о смерти, датированном 16 августа 1936 г., написано, что Вирхилио Кастилья "погиб в этом районе 2 числа этого месяца в шесть часов утра от огнестрельной раны". В 1949 г. Джеральд Бренан видел могилу "знаменитого специалиста по детским болезням" {G. Brenan. Op. cit., p. 132.}. Имеется в виду Рафаэль Гарсиа Дуарте, преподаватель кафедры педиатрии в Гранадском университете, президент Академии медицинских наук, очень уважаемый врач, особым почтением он пользовался среди бедняков, которых лечил бесплатно. Вероятно, он был приговорен к смерти за то, что был масоном* (это "преступление" стоило жизни многим гранадцам) {"La Voz", 22 septiembre 1936, p. 2: "Мятежники расстреляли гранадских масонов, предварительно заставив их вырыть себе могилы". В статье, несмотря на большое количество ошибок, утверждается следующее: "В Гранаде были две ложи. Их разгромили, нашли списки членов и всех арестовали. Среди них многие уже отошли от активной деятельности, и почти все они принадлежали к среднему классу".}. Среди других казненных врачей были Хосе Мехиас Мансано, ассистент медицинского факультета университета, и Сатурнино Рейсе Варгас. У Рейеса было одиннадцать или двенадцать детей, он состоял членом социалистической партии и МОПР. Были расстреляны и другие известные профессора. О Хоакине Гарсиа Лабелье, преподавателе кафедры административного права, которого Нестарес не смог спасти, уже говорилось. Не смог Нестарес помочь и Хесусу Йольди Беро, преподавателю фармакологии. Погиб и Сальвадор Вила Эрнандес, преподаватель арабского языка и ректор университета с апреля 1936 г., - мятежники арестовали его в Саламанке, а расстреляли в Гранаде; был расстрелян и Хосе Поланко Ромеро, преподаватель истории Испании, проректор университета, советник, депутат в кортесах от Левой республиканской, а также Пласидо Варгас Корпас, преподаватель педагогического института, и учитель Хосе Ревельес. Были казнены многие адвокаты, лишь немногие спаслись по чистой случайности. Среди расстрелянных - Энрике Марин Фореро, советник от Левой республиканской; Хосе Вильослада, который пытался покончить с собой в тюрьме; Антонио Бласко Диас; Анхель Хименес де ла-Плата; Эдуарде Руис Чена. Упомянем также Мануэля Лупанеса, председателя Народного дома в Гранаде, и потому, естественно, подозрительного для мятежников человека; Хосе Гарсиа Фернандеса, протестантского пастора, и его супругу; Хосе Райю, расстрелянного, как писала газета "Эль Соль" 20 октября 1936 г., "за то, что он был теософом"; Эуфрасио Мартина, журналиста из "Эль Дефенсор де Гранада", и его супругу; муниципального судью Антонио Лафуэнте, человека правых взглядов, но не согласного с фашистскими идеями мятежников; братьев Мануэля, Артуро и Хулио Л орсель; Карлоса и Эваристо Сервилья и их отца, коммерсанта Луиса Арису. Думается, сказанного достаточно, чтобы показать: в Гранаде, как и в остальной "национальной" Испании, интеллигентов, которых причислили к "красным", преследовали с методическим упорством. В разгаре яростных репрессий перепутались все оттенки, мятежники уже не способны были отличить "коммуниста", "анархиста", "социалиста", "синдикалиста" от просто "республиканцев". Все они были "красные", всех надо было уничтожить, они все были врагами славного национального католического крестового похода, который спасет Испанию. Теперь, сорок лет спустя, трудно найти следы тысяч людей, погибших на гранадском кладбище. Через пять лет после расстрелов останки большинства погибших были эксгумированы из безымянных могил, перенесены и захоронены в западной стороне кладбища. Во времена мавров недалеко отсюда высился дворец Алихарес. Когда в 1949 г. Бренан посетил кладбище, один из могильщиков показал ему черепа казненных, пробитые пулями, которыми их добивали. Но в 1965 г., когда мы, перебравшись через ограду, побывали в этом мрачном месте, останки расстрелянных уже были покрыты новыми слоями костей и праха. Бренану тогда сообщили - и это было правдой, - что Федерико Гарсиа Лорку расстреляли не на гранадском кладбище, а в селении Виснар, находящемся в девяти километрах от города. Но прежде, чем проследить путь поэта к гибели, мы должны познакомиться с человеком, который сыграл в этой трагедии главную роль, - с бывшим депутатом СЭДА Районом Руисом Алонсо. ГЛАВА СЕДЬМАЯ  РАМОН РУИС АЛОНСО В самый разгар избирательной кампании 1933 г. в газете "Эль Дефенсор де Гранада" 4 ноября появилась следующая заметка: "Вчера вечером стало известно, что координационный Комитет Союза правых сил произвел замену среди своих кандидатов праворадикальной коалиции: снята кандидатура Альфонсо Гарсиа Вальдекасаса и вместо него выдвинут типографский рабочий Рамон Руис Алонсо. Как сообщают, сеньор Вальдекасас исключен из выборного списка за свои фашистские высказывания на митинге в мадридском театре "Ла Комедиа"" {"Defensor", 4 noviembre 1933, p. 1.}. Кто же он такой - этот типографский рабочий, заменивший Альфонсо Гарсиа Вальдекасаса, одного из тех, кто вместе с Хосе Антонио Примо де Ривера провозгласил основание Испанской фаланги на торжественном акте 29 октября 1933 г.? Кто этот человек, арестовавший в августе 1936 г. Федерико Гарсиа Лорку? Рамон Руис Алонсо родился в начале века в селенье Вильяфлорес, расположенном километрах в сорока от города Саламанка. Его родители, Рикардо и Франсиска, были состоятельными людьми и, судя по рассказам, заядлыми любителями азартных игр {Автор посетил Вильяфлорес в октябре 1977 г.}. Руис Алонсо учился в Саламанке в школе "Мария Ауксилиадора", учрежденной монахами-салезианцами. Даже в 1967 г. он с большой теплотой вспоминал своих наставников. В течение многих лет, по его словам, он возглавлял Ассоциацию выпускников этой школы {Свидетельство Района Руиса Алонсо. Мадрид, весна 1967 г.}. Именно в этой школе он познакомился с Хосе Мария Хилем Роблесом, будущим лидером СЭДА, который впоследствии стал для Руиса Алонсо наставником в его политической деятельности, а позднее даже написал предисловие к его книге "Корпоративизм" {R. Ruiz Alonso. Corporativismo. Salamanca, 1937.}. До самой победы Республики в 1931 г. Руис Алонсо работал чертежником в Мадриде. Жизнь тогда складывалась для него удачно. Положение изменилось при новом, республиканском строе, как он пишет в своей книге "Корпоративизм" (книга насыщена автобиографическими сведениями): поскольку Руис Алонсо не вступил в социалистический профсоюз Ассоциации типографских рабочих, который в ту пору возглавлял Район Ламонеда, он в течение девятнадцати месяцев не мог найти работы по своей специальности. Этой обиды Руис Алонсо не мог забыть и с той поры питал ненависть к социалистам из Народного дома в Мадриде. Он вспоминал этот эпизод несколько раз, выступая в кортесах между 1933 и 1936 гг. {Например, "Diario de Sesiones", 10 mayo 1934, p. 2758-2759; 2261-2262. "Полтора года в Мадриде я не работал. Об этом хорошо знает сеньор Ламонеда, председатель профсоюза печатников. Девятнадцать месяцев без работы по вашей вине" (р. 2752).}, а также отметил в своей книге: "Шесть предприятий... консервативных (?)... католических (?)... правых (?) выбросили меня на улицу, потому что этого требовали главари Народного дома в Мадриде. Какая низость! Я голодал, здорово голодал... и я, и моя семья!" {Ruiz Alonso. Op. cit., p. 132-133.} Поскольку он испытывал ненависть к социализму и коммунизму (в книге он едва ли их различает), ненавидел левые профсоюзы и обладал агрессивным характером, вполне естественно, что его привлек фашизм. Из панегирического исследования, которое Томас Боррас посвятил личности Рамиро Ледесмы {Т. Borras. Ramiro Ledesma Ramos. Editora Nacional, Madrid, 1971.}, мы узнаем, что Руис Алонсо уже в 1933 г. входил в ХОНС - хунту национал-синдикалистского наступления, основанную в 1931 г. Ледесмой Рамиро*. Томас Боррас пишет: "ХОНС располагала собственной "пехотой". Рамиро повезло: один из его сторонников, Рамон Руис, властный, преисполненный боевого духа, оказался весьма подходящим для наступательных действий. Он тщательно отобрал 100 членов ХОНС, разбил их на пятерки и добился от них беспрекословного подчинения. Боевики ХОНС старались отвоевать улицы у вооруженных социалистов. Ударная сила была необходима тогда, когда сторонники марксистского деспотизма (а в Барселоне - марксистско-сепаратистского толка) пытались развязать террор, чтобы парализовать все виды сопротивления и обеспечить легкую победу террористам. Нужно было дать им отпор и победить. Именно Рамиро и Рамон Руис, возглавивший парней, "способных на все", организовали сопротивление разным террористическим группам; они выковали отряды "ударной обороны". Так возникли первые вооруженные отряды молодой возрождающейся Испании. Когда в конце того же года сформировалась Фаланга, Руис де Альда организовал фалангистских боевиков. Руис де Альда и Рамиро, которые оба исповедовали "воинствующий дух жизни", быстро сошлись и договорились о совместных действиях боевых? групп. Рамон Руис и его парни научились ловко набрасывать одеяло на голову жертвы, так что и криков избиваемого почти не было слышно" {Ibid., p. 428.}. Среди самых громких "подвигов" ХОНС в те дни были нападение и грабеж, учиненный в помещении Ассоциации друзей Советского Союза, улица Эдуардо Дато, дом Э 9. Это было утром 14 июля 1933 г. Связав двух руководителей Ассоциации, находившихся в помещении, Венсеслао Росеса Суареса* и Франсиско Сарагосу Гарридо, трое боевиков ХОНС принялись изучать бумаги, а затем уничтожили большинство документов. После этого с прицелом на будущее они захватили картотеку, в которой были сведения о провинциальных и городских объединениях, примыкавших к Ассоциации {"Подвиг" нацистов в мадридском варианте. Три члена ХОНС напали на помещение Ассоциации друзей Советского Союза". - "Heraldo de Madrid", 14 Julio 1933, p. 13.}. Через несколько лет Гильен Салайя описал этот эпизод в присущем ему "бодром" духе: "- Давай сюда картотеку Ассоциации, - потребовал один из парней. Секретарь отдал картотеку (во время этой сцены Росес дрожал как осиновый лист). Трое парней вышли в коридор третьего этажа, где располагалась контора Ассоциации, а затем спокойно и быстро спустились вниз по лестнице; через несколько минут они передали ХОНС картотеку явных и скрытых врагов Испании" {Гильен Салайя. "Эти парни из ХОНС". - "Arriba Madrid", 21 octubre 1933, p. 3.}. Гильен Салайя засвидетельствовал, что главой боевиков был Эухенио де ла Ронда. Хосе Мария Санчес Диана в книге о Рамиро Ледесме {J. M. Sanchez Diana. Ramiro Ledesma Ramos. Biografia politica. Editora Nacional, Madrid, 1975.} назвал имя второго боевика - Хосе Герреро. Из его рассказа можно заключить, что третьим участником налета был Рамон Руис Алонсо: "В Мадриде существовало общество "Друзья России", среди сторонников которого фигурировали наиболее влиятельные представители политических и интеллектуальных кругов Испании. Помещение Ассоциации соседствовало с местом, где встречались члены ХОНС. Это особенно подмывало их разузнать поподробнее о ее деятельности. Ударная группа организации делилась на отряды, которые были разбиты на пятерки. Одним из таких отрядов руководил Рамон Руис {Нет сомнения, что речь идет о Руисе Алонсо. Согласно Санчесу Диана, "Руис Алонсо дезертировал из ХОНС и кончил тем, что стал, как его называли, "дрессированным рабочим" СЭДА, замешанным в грязном убийстве Гарсиа Лорки" (J. M. Sanchez Diana. Op. cit., p. 161, cita 19). Я благодарю Герберта Саусворта за указание на книги Санчеса Дианы и Томаса Борраса, где говорится о деятельности Руиса Алонсо.}. В его задачу входило наблюдение за безопасностью во время манифестаций на площади Испании; в случае нужды этот отряд бросали на помощь членам ХОНС. Но боевиков куда больше интересовали мгновенные и эффектные операции, которые имели бы резонанс" {Sanchez Diana. Op. cit., p. 160-161.}. Участвовал ли Руис Алонсо в нападении на Ассоциацию друзей Советского Союза или нет - в любом случае очевидно, что он ранее большинства других членов ХОНС узнал имена и фамилии "явных и скрытых врагов Испании", обнаруженные в украденной картотеке. Возможно, в ней значился и Федерико Гарсиа Лорка, состоявший членом этой Ассоциации уже в 1936 г.? Мы не можем этого утверждать, однако склоняемся именно к такому мнению. Выше уже отмечалось, что Руис Алонсо и Хиль Роблес быстро завязали знакомство в школе салезианцев в Саламанке. Хиль Роблес входил в состав редакции "Эль Дебате", самой влиятельной католической газеты того времени, которой руководил Анхель Эррера Ориа, один из основателей "Аксьон Популар". Видимо, по его рекомендации Руис Алонсо и получил место в типографии "Эль Дебате". Хиль Роблес угадал в Руисе Алонсо будущего активного члена "Аксьон Популар". Типографский рабочий Руис Алонсо вышел из рядов ХОНС, и осенью 1933 г. его отправили в Гранаду - для работы в типографии газеты "Эль Идеаль". Эта газета (она существует и поныне) была основана в 1931 г. Подобно "Эль Дебате", она находилась под контролем католического издательства, точнее, газетного треста Национальной католической ассоциации пропагандистов, во главе которой был Эррера Ориа. Итак, Рамон Руис Алонсо оказался в андалусском городе. Вскоре он поступил на факультет социальных наук Гранадского университета, окончил его и получил диплом, чем впоследствии похвалялся на заглавной странице своей книги "Корпоративизм". Его "любимым преподавателем", судя по книге, был Антонио Меса Молес, адвокат правых убеждений, широко известный в Гранаде. В университете Руис Алонсо начал изучение корпоративизма политической системы, близкой сердцу Хиля Роблеса, перед которым преклонялся Руис Алонсо. По этой теме он написал дипломную работу, впоследствии переработанную в книгу. В ноябре 3933 г. Руис Алонсо стал кандидатом в депутаты кортесов от СЭДА, чему он был обязан, помимо иных причин, влиянию редактора "Эль Идеаль" и дружбе, которая их связывала {Ruiz Alonso. Op. cit., p. 133.}. В течение двух недель, предшествовавших выборам, кандидат Руис Алонсо выступал на многих митингах СЭДА. Вне всякого сомнения, уже с начала своей политической деятельности Руис Алонсо вызвал враждебность у рабочих, сопровождавшуюся даже угрозами в его адрес. Так, например, в "Эль Дефенсор де Гранада" мы читаем: "Прерванный митинг правых в Альмуньекаре В прошлую субботу вечером Альмуньекар посетили кандидаты правых Ла Чика Дамас и Руис Алонсо с намерением провести митинг. Во время выступления Руиса Алонсо произошли многочисленные инциденты, вызванные тем, что рабочие пытались прервать оратора. Поскольку дело принимало опасный оборот, местные власти решили прервать митинг; более инциденты не возобновлялись" {"Defensor", 14 noviembre 1933, p. 5.}. Несколько дней спустя нечто похожее повторилось в Ланхароне, где выступление Руиса Алонсо на одном из митингов также было прервано {"Defensor", 15 noviembre 1933.}. Благодаря победе правой коалиции в Гранаде Руис Алонсо неожиданно прошел депутатом в кортесы от "Аксьон обрериста", партии рабочих-католиков, принадлежавших к СЭДА. Гордость его не знала границ. Судьба ему улыбнулась, и, оказавшись на вершине успеха, он упивался победой. Вновь избранный депутат приехал в родное селение Вильяфлорес, где в его честь был устроен большой банкет, о котором до сих пор вспоминают его односельчане. Одна улица селения была названа именем Руиса Алонсо и сохранила это название по сей день. Польщенный всем этим, Руис Алонсо во вступлении к книге так описывает свой триумф: "Я не могу забыть... что из типографского цеха Гранады я попал в парламент и что Гранада неистово аплодировала мне, увидев, что благодаря ей я стал одерживать победы". Когда в 1937 г. Хиль Роблес писал предисловие к "Корпоративизму", он в весьма напыщенных выражениях постарался раздуть страдания и заслуги рабочего, поднявшегося до уровня депутата Гранады: "Руис Алонсо вышел из рабочего цеха, из самой гущи народа, страданиями и чаяниями которого он живет. Вынужденный превратностями жизни находиться в среде, значительно более низкой, чем та, которой он заслуживал с рождения, Рамон Руис Алонсо олицетворяет гармонию различных социальных групп, исповедующих христианство. Он не предавался горьким разочарованиям, как некоторые, видя крушение своих замыслов под жестокими ударами судьбы. Руис Алонсо сумел превозмочь личные неудачи, а его душевная боль и переживания принесли щедрые плоды в его апостольском служении обществу" {Ruiz Alonso. Op. cit., p. 15.}. Такие слова мог бы написать и сам Руис Алонсо. Думаю, мы не ошибемся, сказав, что тщеславие, неумеренные претензии и страсть к преувеличениям всегда были основными чертами личности того, кто в августе 1936 г. принимал прямое участие в аресте Гарсиа Лорки. В своей книге Руис Алонсо рассказывает об одном эпизоде, после которого рабочие левых убеждений возненавидели его еще больше. В начале марта 1934 г. в типографию газеты "ABC" приняли одного печатника, не состоявшего в левых профсоюзах. Поскольку речь шла о нарушении коллективного договора, Народный дом, как сказано у Руиса Алонсо, объявил "всеобщую забастовку на неопределенный срок типографских рабочих Мадрида в знак солидарности с товарищами из "ABC", чьи права незаконно ущемлены". Тут-то Руис Алонсо и вспомнил свои собственные раздоры с Народным домом за несколько лет до этого и решил противиться забастовке ("Я был штрейкбрехером!.. Я боролся с забастовщиками!"): он стал работать в типографиях "ABC" и "Эль Дебате". "Началась яростная уличная борьба, доходившая иногда до крайней жестокости. На Гран Виа в грузовик, нагруженный экземплярами "ABC" и "Эль Дебате", бросили три бутылки с зажигательной смесью, которые нам удалось тут же загасить. В одном частном доме мы забрали огнетушители и теперь были готовы ко всему! Через три дня забастовка была подавлена. Народный дом сопротивлялся долго. Очень долго. Забастовочная касса печатников была полна... но и она истощилась. Другие профсоюзы пришли к ним на помощь. Усилия были огромными. Но столь же огромными, нечеловеческими были усилия наших антимарксистских профсоюзов. Я был одним из многих! Так же, как я, поступали многие, оставшиеся неизвестными. Уже тогда речь шла о баррикадах, сиренах, пистолетах, нападениях. Все это мне было по душе" {Ibid., p. 133-134.}. Весьма характерно, что автор этих строк, хотя и представляется "одним из многих", старается при этом создать впечатление, будто он был главным героем событий. Однако это весьма далеко от истины. Как уточнил недавно английский историк П. Престон {P. Preston. La destruction de la democracia en Espana, Turner. Madrid, 1978.}, 7 марта 1934 г. новый министр внутренних дел Саласар Алонсо принял чрезвычайные меры, обещав от имени правительства владельцу "ABC" Хуану Игнасио Лука де Тена поддержать его решение противостоять забастовке. Когда после неудачи, постигшей забастовку, печатники выразили желание вернуться на работу, Лука де Тена отказался их принять. Согласно Престону, конфликт с "профсоюзом печатников показал, до какой степени недавние перестановки в правительстве свидетельствовали о резком сдвиге вправо... Правые были в восхищении от Саласара Алонсо" {P. Preston. Op. cit., p. 183.}. Ясно, таким образом, что и без личной поддержки Руиса Алонсо успех предпринимателям был обеспечен. Однако депутат от СЭДА, опьяненный своим личным вкладом в разгром забастовки, 15 марта в кортесах обрушился на Хулиана Бестейро*, вновь заявив, что профсоюзы только развращают души рабочих. Руис Алонсо был столь преисполнен тщеславием по поводу собственных идеологических открытий и самого факта выступления против Бестейро и социалистов из Народного дома, что он полностью включил свою речь в свою книгу {Ruiz Alonzo. Op. cit., p. 139-142. Речь Алонсо можно прочитать в "Diario de Sesiones", 15 marzo 1934, p. 28.}. Вместе с другим депутатом от СЭДА, Димасом Мадариага, Рамон Руис Алонсо играл заметную роль в дискуссии, которая несколько месяцев спустя привела к отмене в угоду помещикам Закона о муниципальных границах. П. Престон пишет по этому поводу: "Отмена этого закона 23 мая, незадолго до уборки урожая, позволила землевладельцам нанимать португальских и галисийских рабочих в ущерб местным батракам. Сельский пролетариат вынужден был сдать свои позиции под яростным напором правых" {P. Preston. Op. cit., p. 188.}. Немного времени спустя после кровавой расправы с астурийскими шахтерами "дрессированный рабочий" (кажется, это прозвище дал ему Хосе Антонио Примо де Ривера) опубликовал в "ABC" открытое письмо к собственной партии "Аксьон Обрериста". Письмо вызывающее и громогласное, источавшее презрение к политическим методам решения конфликтов и показавшее лишний раз, какое преувеличенное мнение сложилось у Руиса Алонсо о роли собственной персоны как спасителя угнетенных масс. "Открытое письмо к политической партии "Аксьон Обрериста" Депутат кортесов от Гранады дон Рамон Руис Алонсо попросил нас опубликовать следующее письмо: "Ко всем вам, дорогие и мужественные трудящиеся, бывшие до сей минуты моими единомышленниками, обращаюсь я сегодня с открытым письмом, постоянно думая о любви, которой вы меня почтили. Перед вами я был прям и честен, а особенно теперь, когда пришел час выполнить свой долг. Для меня этот час настал сегодня. Было бы преступлением взирать спокойно на революционное движение недавних дней, в котором испанский пролетариат, отравленный политикой, сыграл, к сожалению, весьма примечательную роль. Обращаясь к вам на присущем мне, как всегда, ясном, твердом, искреннем языке, я сегодня со всей откровенностью хочу сказать: политика отравляет рабочего. Она жестока, бездушна, она несет с собой ложь, подсиживание, поножовщину, предательство. Как жаль мне тех рабочих, которые видят в ней свое спасение, при помощи политики жаждут претворить в жизнь священные принципы социальной справедливости! Чем больше страдает наша Испания, тем больше мы ее любим; и она с тоской взывает к нам, - к кому же, как не к нам! - чтобы мы решительно переменили курс и покончили с иллюзиями! Этого просят Испания и рабочие; сегодня я, как рабочий и испанец, слышу голос масс, утерявших путеводную звезду. Развивать, поддерживать политическую партию, пусть национальную и рабочую, пусть антимарксистскую, вкладывать в нее душу и силы мне кажется ошибкой. Я по крайней мере не хочу пятнать свою совесть этим, не хочу услышать в недалеком будущем от честных и чистых помыслами рабочих проклятия за то, что мы, испанские руководители, втягивали их в политику, вместо того чтобы вовлекать их в профсоюзы. Я уважаю - хотя и не разделяю, более того, осуждаю всей душой - принципы тех, кто до сего дня были моими сподвижниками и к которым у меня сохранились самые теплые личные чувства. Я выхожу из "Аксьон Обрериста", отказываюсь от всего, от поста председателя Национального исполнительного комитета, на который вы оказали честь недавно избрать меня, я не согласен оставаться рядовым членом этой партии. Вы понимаете, как горько мне делать этот шаг, мне, отдавшему всю энергию и пыл сердца знамени, которое, как мы вместе поклялись, никогда не будет спущено. Я заявляю публично: мне невыносимо видеть это знамя в лохмотьях, поэтому я сохраню его в своем сердце, и, если когда-то придет час, я отдам ключи от сердца детям и внукам - пусть они вновь поднимут это знамя. Предательство - столько лет, так долго разговаривать с рабочими о политике! Только профсоюзы! Профсоюзы! Профсоюзы! Если рабочему нужна политика, пусть ищет ее в понравившейся ему партии. Классовая борьба несет погибель, и преступно вносить ее в политику. Я никого за собой не тяну. Расколам - нет! Исправлению линии - да! Я ухожу один. Я, рядовой солдат, начиная борьбу, высоко поднимаю свой стальной мен, и пусть раскаявшиеся поцелуют символический крест рукояти, пусть острие вонзится в грудь тех, кто жаждет пробиться наверх по рабочим спинам. Мне не нужны посты и пышные титулы, хватит мне и скромной моей фамилии, сегодня депутат, а завтра - снова простой рабочий, я пройду всю Испанию с идеей любви для всех. Вот в чем я вижу свою апостольскую миссию. Пусть руководители антимарксистских профсоюзов объединят в Национальном трудовом фронте тех соотечественников, кого - с божьей помощью - сумеет поднять на борьбу ваш бывший соратник, ныне прощающийся с вами. Вперед! Превыше всего Испания, а над Испанией - Бог! Мадрид, 16 ноября 1934. Рамон Руис Алонсо" {"ABC", 18 noviembre 1934, p. 26-27.}. "Аксьон Обрериста" без промедления опубликовала ответ в "ABC" на открытое письмо своего бывшего председателя: ""Аксьон Обрериста" и депутат сеньор Руис Алонсо Мы получили от Национального Комитета "Аксьон Обрериста" письмо следующего содержания: "Мадрид, 18 ноября 1934 г. Суровым будет наш ответ на безрассудное и хвастливое послание депутата "Аксьон Обрериста" сеньора Руиса Алонсо, направленное им в адрес партии, из которой он выходит. Да, суровым, но необходимым и поучительным. В эти трудные для Испании и рабочего класса часы нужно давать решительный отпор всяким индивидуалистическим выходкам, попыткам сеять смуты, сбивающим с толку людей. Следует энергично и эффективно пресекать нездоровые устремления карьеристов, которые, думая только о собственном процветании и скорейшей личной выгоде, разрушают все на своем пути. Поведение сеньора Руиса Алонсо можно было бы оправдать и считать до некоторой степени искренним, если бы указанный сеньор вместо публичных обвинений в адрес политики, с театральными эффектами на манер Катилины скромно и незаметно отказался бы от поста, доверенного ему партией, кстати, политического по сути поста, и с верой в новые идеалы, о которых он трубит, занялся бы намеченной им деятельностью. Сообщать всему свету о своих планах спасения угнетенных рабочих, выступая в качестве борца за благородное дело удовлетворения рабочих требований, и одновременно предавать благородное и действенное, подлинно рабочее дело, которое он превратил лишь в пьедестал для своей фигуры, - это насмешка, издевательство, которого не потерпят трудящиеся. Итак, Национальный Комитет "Аксьон Обрериста" с удовлетворением принимает отставку дона Романа Р