олностью поддержал цели Народного Фронта и отверг ложный патриотизм испанских националистов, он отдавал себе полный отчет в том, что о своих политических взглядах следует высказываться с большой осторожностью. Из письма к Саласару следует, что Багария задал Лорке также прямой вопрос о фашизме и коммунизме и поэт, ответивший на вопрос письменно, стал беспокоиться о том, к каким последствиям это может привести. Саласара, который, как и Багария, был постоянным сотрудником "Эль Соль", он просил оказать такую услугу: "Мне бы хотелось, чтобы ты, если сможешь, причем так, чтобы Багария этого не заметил, изъял бы вопрос и ответ, которые написаны от руки на отдельной странице, страница 7 (bis), потому что это дополнение к интервью; это вопрос о фашизме и коммунизме, опубликование которого в настоящий момент мне кажется лишним, тем более что ответ на вопрос вытекает из всего сказанного выше" {Письмо поэта Адольфо Саласару воспроизведено Марио Эрнандесом в специальном, посвященном Гарсиа Лорке, номере журнала "Тгесе de Nieve", Madrid. 2а eroca, Э 1-2 (diciembre 1976), p. 51 en "Obras Completas", v. II, p. 1187.}. Мы полагаем, Марио Эрнандес совершенно справедливо утверждает, что, изымая из интервью ответ на вопрос Багарии (в котором он, несомненно, высказался в пользу левых), Гарсиа Лорка, верный своему принципу полной независимости, хотел избежать впечатления, будто он придерживается конкретной политической программы. А отмечая, что "ответ на вопрос вытекает из всего сказанного выше", поэт, вероятно, имел в виду свои высказывания по поводу искусства для искусства и испанского национализма, которые достаточно ясно выражали его политические и общественные симпатии. Заключая эту главу, хотим подчеркнуть, что, по нашему мнению, политическая позиция Лорки была близка к социализму либерального толка. Происходя из состоятельной семьи и сознавая те большие преимущества, которые давало ему материальное благополучие, Федерико, уже в первых своих произведениях (Impresiones у paisajes, El maleficio de la mariposa, Libro de poemas) выступавший на стороне жертв социальной несправедливости, по меньшей мере не мог не быть человеком левых взглядов, врагом фашизма и, конечно, убежденным сторонником Народного Фронта. Однако все это вполне согласуется с тем, что он не вступил ни в одну политическую партию и выказывал полнейшее равнодушие к механизму политической жизни (трудно было бы, например, представить себе Лорку членом какой-нибудь парламентской комиссии) {Об отражении социальных взглядов Лорки см. несомненно лучшую работу на эту тему, глубокое и лаконичное исследование замечательной испанистки: Marie Laffranque. Puertas abiertas у cerradas en la poesfa у el teatro de Garcia Lorca, en Federico Garcia Lorca, edicion Ildefonso-Manuel Gil, p. 249-269. См. также статью: J. Lechner. El compromise en la poesia espanola del siglo XX, Universidad de Leyden, 1968, v. I, p. 77-79.}. Мы считаем, одним словом, что Федерико Гарсиа Лорка мог бы поставить свою подпись под следующими словами Антонио Мачадо, вместе с которым он подписал несколько манифестов: "Если говорить о теориях, я не марксист, никогда им не был и, вероятно, никогда не буду. Мое мировоззрение развивалось не по пути, идущему от Гегеля к Карлу Марксу. Может быть, потому, что я слишком романтичен, или же потому, что на меня оказало чрезмерное влияние мое идеалистическое образование, но у меня не вызывает особых симпатий главная идея марксизма: я не могу поверить, что экономический фактор, важность которого я признаю, является самым существенным в человеческой жизни, бытии и главным движителем истории. Я, однако, ясно вижу, что Социализм, поскольку он представляет форму сосуществования людей, основанную на труде, на предоставлении всем равных возможностей, чтобы трудиться, и на ликвидации классовых привилегий, является необходимым этапом на пути к справедливости; я ясно вижу, что это великая задача человечества в нашу эпоху, и все мы тем или иным образом должны внести свой вклад в ее решение" {Цит. по: Jose Marfa Valverde. Antonio Machado, S glo XXI. Madrid, 1975, p. 291-292.}. ГЛАВА ВТОРАЯ  ПОЭТ ВОЗВРАЩАЕТСЯ В ГРАНАДУ В письме, которое Гарсиа Лорка написал Адольфу Саласару в начале июня 1936 г. по поводу интервью, данного Багарии, он упоминал о своем намерении ненадолго съездить к себе на родину: "Я еду на два дня в Гранаду, чтобы попрощаться с родными. Я поеду в автомобиле, а поскольку решение было внезапным, я не успел тебе о нем сказать". Родители Федерико в это время были в Мадриде, поэтому можно предположить, что поэт имел в виду свою сестру Кончу, которая была замужем за Мануэлем Фернандесом-Монтесиносом*, и троих ее детей. Но почему Федерико надо было "прощаться" с ними? Вероятнее всего, потому что он в те дни еще собирался поехать в Мексику, где Маргарита Ксиргу играла в его пьесах, а Саласару было известно о его планах. Действительно, в апреле 1936 г. Лорка заявлял представителям прессы о предполагаемом путешествии в Мексику с заездом в Нью-Йорк. В Мексике он должен был встретиться с Маргаритой Ксиргу и выступить с лекцией о поэзии Кеведо ("Я буду говорить о Кеведо, потому что Кеведо - это Испания") {Интервью, данное Гарсиа Лоркой Филипе Моралесу: "Conversaciones literarias. Al habla con Federico Garcfa Lorca" "La Voz", 7 abril 1936, en "Obras Completes", v. II, p. 1076-1081; la cita en p. 1081.}. Нам неизвестно, состоялась ли поездка в Гранаду в начале июня (скорее всего, нет), но нам представляется совершенно несомненным, что в течение всего этого месяца он колебался, ехать или не ехать в Мексику. Брат поэта Франсиско Гарсиа Лорка говорил Хуану Ларреа в 1951г., что в июле 1936г. Федерико "носил билет в кармане и в Гранаду он поехал, чтобы попрощаться с родителями" {Неизданное письмо Хуана Ларреа Марио Эрнандесу от 10 февраля 1978 г.}. Две последние недели в Мадриде Федерико прожил очень напряженно и, без сомнения, охваченный растущей тревогой. 3 июля журналист Антонио Отеро Секо провожал его в суд в Буэнависту, что в мадридском районе Саламанка, где поэт должен был уладить последние формальности, связанные с неожиданно поданным на него иском. По дороге в суд Федерико рассказал Отеро: "Ты просто не поверишь, настолько это нелепо, но тем не менее это правда. Недавно, к моему удивлению, мне пришла судебная повестка. Я ничего не мог понять, и, сколько ни старался вспомнить, я никак не мог понять причины вызова в суд. Я пошел туда, и знаешь, что мне там сказали? Так вот, всего-навсего что некий сеньор из Таррагоны, которого я, кстати говоря, совершенно не знаю, выдвинул против меня обвинение из-за моего "Романса об испанской жандармерии", опубликованного восемь лет назад в "Цыганском романсеро". У этого сеньора, видно, внезапно взыграло чувство возмездия, мирно спавшее столько времени, и он потребовал моей крови. Я, естественно, подробно объяснил прокурору, зачем и почему я написал стихотворение, рассказал, что я думаю о жандармерии, о поэзии, о поэтических образах, о сюрреализме, о литературе и еще бог знает о чем. - И что же прокурор? - Он оказался человеком умным и, само собой, был удовлетворен моими объяснениями" {Antonio Otero Secо. Una conversacion inedita con Feclerico Garcia Lorca. Indice de las obras ineditas que ha dejado el gran poeta. "Mundo Grafico", Madrid, 24 febrero 1937, en "Obras Completas", v. II, p. 10S8-1090; la cila en p. 1088-1089.}. Два дня спустя родители Федерико возвратились в Гранаду. Федерико провожал их вместе с бывшим своим школьным учителем Антонио Родригесом Эспиносой, который впоследствии писал: "5 июля 1936 г. родители Федерико Гарсиа Лорки уехали в Гранаду, чтобы, как обычно, провести лето в своей усадьбе... Проводить их на вокзал пришли друзья, был там и Федерико - он тоже провожал родителей. Я спросил его, почему он не едет с ними, он ответил: "Я договорился прочитать друзьям свою пьесу "Дом Бернарды", которую сейчас заканчиваю; я привык выслушивать их мнение о моих новых вещах"" {Отрывок из неизданных воспоминаний Антонио Родригеса Эспиносы, приведенный во французском переводе: Marie Laffranque Federico Garcia Lorca, Seghers, Paris, 1966, p. 110. Мари Лафранк любезно предоставила нам испанский текст этой цитаты.}. Через несколько дней Федерико ужинал у своего друга Карлоса Морла Линча. Там же был Фернандо де лос Риос, который был "явно обеспокоен" политической обстановкой. "Народный Фронт разваливается, - говорил он, - а фашизм набирает силу. Не стоит обманывать себя. Положение крайне серьезное, нас ожидают тяжелые времена". Карлос Морла записал в своем дневнике, что в тот вечер Федерико изменила его обычная жизнерадостность. "Но сегодня Федерико говорит мало, вид у него отсутствующий, мысли витают где-то далеко. Он не такой, как всегда: сияющий, блестящий, остроумный, полный веры в жизнь и бурлящего оптимизма. Под конец он тихо говорит слова, давно ставшие его кредо: "Я член партии бедняков". Но в этот вечер он - словно думая вслух - добавляет: "Я член партии бедняков, но... добрых бедняков". И не знаю почему, но я не узнаю его голоса, словно, произнося эти слова, он говорит издалека" {Carlos Morla Lynch. En Espana con Federico Garcia Lorca. Aguilar, Madrid, 1958, p. 491-492.}. Марсель Оклер в книге о Гарсиа Лорке описала тревожные дни, предшествовавшие гражданской войне; дни эти были полны дурных предзнаменований. Хосе Кабальеро рассказал французской писательнице, как однажды, беспокоясь о Федерико, которого давно не видел, он пришел к нему на улицу Алькала: "Еще немного, и ты нашел бы меня мертвым, - сказал ему поэт, увлекая его в темную часть комнаты (жалюзи были опущены, несмотря на то что был полдень) и показывая ему над притолокой след от пули. - Ты был в этой комнате? - Нет, но если бы я здесь был? И он рассказал Пепе, что запретил своей служанке выходить на улицу, она пекла хлеб дома... Он прятался, скрывался от друзей, не подходил к телефону и только изредка навещал семью Морла" {M. Auclair. Vida у muerte de Garcia Lorca. Ediciones Era, Mexico, 1972, p. 322-323.}. На другой день Федерико сидел в баре с Сантьяго Онтаньоном, Пако Иглесиасом, Рафаэлем Родригесом Рапуном и Хасинто Игерасом, когда пронесся слух, что горит театр "Эспаньол". "Федерико отказался пойти туда, объясняя это привычной фразой: "Не хочу я этого видеть!" А потом добавил: "На мне голубая рубашка. Еще за фашиста примут!" Вцепившись в руку Онтаньона, он твердил дрожащим голосом: "Бедные рабочие, бедные рабочие!" Онтаньон проводил его на улицу Алькала. Больше он его никогда не видел" {Ibid., p. 326-327.}. В субботу 11 июля Лорка с несколькими друзьями, среди которых был и депутат социалистической партии от Эстремадуры Фульхенсио Диес Пастор, ужинал у Пабло Неруды. Диес Пастор был крайне озабочен политической ситуацией, и Федерико беспрестанно задавал ему вопросы. "Я еду в Гранаду!" - воскликнул поэт. "Оставайся лучше здесь, - ответил Диес Пастор. - Нигде тебе не будет спокойнее, чем в Мадриде". Позже Агустин де Фокса, писатель-фалангист, давал поэту тот же совет: "Если хочешь уехать, езжай в Биарриц, а не в Гранаду". На что Федерико ответил: "А что я буду делать в Биаррице? В Гранаде я работаю" {М. Auclair. Op. cit., p. 324-325.}. В воскресенье 12 июля в девять часов утра четверо фалангистов убили лейтенанта штурмовой гвардии Хосе Кастильо* в ответ на убийство одного из своих товарищей. Положение становилось взрывоопасным {Hugh Thomas. La guerra civil espanola. 2 vols., Grijalbo, Barcelona, 1978, I, p. 230-231.}. Вероятно, именно в этот вечер Федерико читал "Дом Бернарды Альбы" у доктора Эусебио Оливера. Среди слушателей были также друзья поэта Хорхе Гильен, Гильермо де Торре, Педро Салинас и Дамасо Алонсо. Последний будет потом вспоминать, что, когда гости выходили из дому, разговор шел "об одном из многих писателей, посвятивших себя политической деятельности", и Федерико воскликнул: "Как это обидно, Дамасо! Теперь он больше уже ничего не напишет! (Здесь, по словам Дамасо Алонсо, пропущена одна фраза.) Я никогда не стану политиком. Я революционер, потому что все настоящие поэты - революционеры. Ты согласен со мной? Но политиком я никогда не буду, никогда!" {Damaso Alonso. Poetas espanoles contemporaneos. Credos, Madrid, 1978, p. 160-161.} Следует предположить, что эти слова, назойливо повторяемые теми, кто утверждает, будто Лорка был аполитичен, говорят только о решении поэта не вступать в какую бы то ни было из существовавших тогда в стране политических партий {Мы согласны с тем, как комментирует эти слова поэт Хосе Луис Кано: "Несомненно, он хотел сказать, что у него не было призвания политика, профессионального политика, и что он решил не принуждать себя к политической деятельности. Должности и общественная деятельность его не интересовали". - "Desde Madrid. Jose Luis Cano nos en via este articulo en que recuerda los 25 anos de la muerte de Federico Garcia Lorca...", Gaceta del Fondo de Cultira Econdmica, Mexico, # 84 (agosto 1961).}. Через несколько часов, в три часа ночи 13 июля, был схвачен и убит Кальво Сотело*. "Зловещая дата", - записывал в своем дневнике в тот день Морла Линч. "Федерико не приходил, и нас удивляет его отсутствие. Мы его не видели уже несколько дней, но вряд ли он уехал в Гранаду" {Morla Lynch. Op. cit., p. 493-494.}. Однако в то самое время, когда Морла Линч делал эту запись в дневнике, Федерико был уже на пути в Гранаду. В сведениях о последнем дне, проведенном поэтом в Мадриде, много пробелов и противоречий. Не оставляет сомнений то, что большую часть этого дня Федерико провел со своим другом Рафаэлем Мартинесом Надалем. Он зашел за Федерико около двух часов и повел обедать к себе домой. После обеда они на такси поехали в Пуэрта-де-Йерро, в пригород, и там внезапно Федерико решил в тот же вечер уехать в Гранаду. Он воскликнул: "Рафаэль, эти поля скоро покроются трупами. Решено. Я еду в Гранаду, и будь что будет". Мартинес Надаль рассказывает, что они тут же поехали в агентство Кука за билетами на поезд, а потом вернулись на улицу Алькала собирать вещи Федерико {Rafael Marlines Nadal. El ultimo dia de Federico Garcia Lorca en Madrid. Residencia. Revista de la Residencia de Estudiantes, numero commemorative pub'licado en Mexico, D. F. (diciembre 1963), p. 58-61. Мартинес Надаль воспроизвел свою статью в качестве предисловия к книге "El publico de Garcia Lorca", Seix Barral, Barcelona, 1978, p. 13-21.}. Мартинес Надаль не упоминает о том, что в тот вечер поэт посетил своего любимого учителя из Фуэнте-Вакерос Антонио Родригеса Эспиносу, который в своих воспоминаниях писал: "Вечером 13 числа того же месяца (то есть июля. - Авт.) он пришел в девять часов, позвонил и, когда служанка открыла ему, спросил: "Дон Антонио дома?" - "Да, сеньор". - "Скажите ему, что пришел дон Омобоно Пикадильо"*. Так как я уже привык к его розыгрышам да к тому же узнал его по голосу, я вышел и сказал: "Что тут делает этот бессовестный дон Омобоно?" - "Он желает всего-навсего на время облегчить ваш кошелек на двести песет... В половине одиннадцатого я уезжаю в Гранаду; приближается буря, и я еду домой, где в меня не ударит молния". Не ошибся ли Антонио Родригес Эспиноса в том, что разговор этот происходил вечером 13 июля? Этого утверждать мы не можем, но, поскольку приведенные им детали точны, склоняемся к тому, чтобы поверить в истинность его рассказа. Мартинес Надаль не упоминает еще об одном прощальном визите, который - на этот счет не может быть сомнений - Лорка нанес в тот вечер: Федерико заходил в Ресиденсия-де-Сеньоритас на улице Мигель Анхель, дом Э 8, где жили его сестра Исабель и дочь Фернандо де лос Риоса Лаура. Мартинес Надаль ждал в такси, пока он прощался с ними {Свидетельство Лауры де лос Риос и Исабель Гарсиа Лорки (Мадрид, сентябрь 1978).}. Потом Мартинес Надаль проводил его на вокзал и помог ему устроиться в спальном вагоне. Тогда и произошла следующая сцена: "Кто-то прошел по коридору вагона. Федерико резко повернулся спиной к двери и вытянул обе руки, выставив рожками мизинец и указательный пальцы. - Чур меня! Чур меня! Чур меня! Я спросил его, кто это. - Депутат из Гранады. Скверный человек, он приносит несчастье. Явно взволнованный и огорченный, Федерико вскочил. - Знаешь, Рафаэль, ты иди и не стой на перроне. Я закрою занавески и лягу, чтобы этот мерзавец не видел меня и не приставал с разговорами. Мы быстро обнялись, и я впервые ушел с вокзала, не дождавшись отхода поезда Федерико, не слушая, как бывало всегда, до самого отъезда его смеха и шуток". Уже в семидесятые годы Рафаэль Мартинес Надаль и Марсель Оклер уверяли нас, что этот скверный человек, "который приносит несчастье", был не кто иной, как Рамон Руис Алонсо, "дрессированный рабочий" из СЭДА. Но недавно Мартинес Надаль любезно уточнил, что твердой уверенности в этом у него нет. "Я не видел лица этого человека, да если бы и видел, это ничего бы не изменило. Я не был знаком с этой впоследствии столь печально знаменитой личностью, а Федерико его имя не упоминал. Он только сказал: "Депутат СЭДА от Гранады..." Дело в том, что в качестве предисловия к своей книге "Читатели Гарсиа Лорки" я взял статью, которую опубликовал в юбилейном номере "Ресиденсия" (Мехико, 1963). По просьбе дона Альберта Хименеса я опустил в фразе Лорки слово "СЭДА". Дон Альберта опасался, что это слово еще более затруднит распространение этого номера "Ресиденсия" в Испании. (Однако дважды два - четыре... а потому, сложив все факты, получаешь, что речь идет о Рамоне Руисе Алонсо; во всяком случае, у меня именно так получается.)" {Письмо Рафаэля Мартинеса Надаля автору, 19 декабря 1977 г.} Дважды два действительно четыре, и все же таинственный человек, который ехал в поезде с Лоркой, никак не мог быть Районом Руисом Алонсо, так как он в это время, пострадав в автомобильной катастрофе, находился в Гранаде. Подробности этого происшествия, случившегося тремя днями раньше, изложены в конце главы, посвященной этому персонажу {См. главу 7.}. Мы не знаем, кто был тот "депутат СЭДА", который возвращался в Гранаду ночью 13 июля. Во всяком случае, это был бывший депутат, так как за несколько месяцев до того все члены СЭДА из Гранады потеряли свои места в кортесах {См. главу 3.}. Мартинес Надаль всегда утверждал, хотя это и не так, что Федерико выехал из Мадрида в ночь на 16 июля 1946 г. Между тем гранадская пресса сообщила о приезде Гарсна Лорки утром четырнадцатого, из чего вытекает, что он должен был выехать из Мадрида ночью тринадцатого. 15 июля "Эль Дефенсор де Гранада" опубликовала в центре первой страницы сообщение о приезде поэта: "Гарсии Лорка в Гранаде Со вчерашнего дня в Гранаде находится поэт дон Федерико Гарсиа Лорка. Знаменитый автор "Кровавой свадьбы" предполагает пробыть недолгое время в своей семье". Редактор "Эль Дефенсор де Гранада" Константине Руис Карнеро (он тоже пал жертвой репрессий) был большим другом Федерико. Вполне можно предположить, что Руис Карнеро сам написал эту заметку, повидавшись с поэтом. Поезд из Мадрида обычно прибывал в Гранаду в 8.20 (по сведениям местных газет), и потому 14 числа у друзей было достаточно времени, чтобы повидаться. Кроме того, привлекает внимание одна маленькая, но важная подробность: по словам газеты, поэт предполагал провести в Гранаде "недолгое время", а не все лето. От кого могла бы газета получить такие сведения, как не от самого Федерико? Ясно, что поэт по-прежнему собирался встретиться с Маргаритой Ксиргу в Мексике, после того как проживет несколько дней или недель с близкими в Гранаде, и об этом он сказал Руису Карнеро. Исходя из этих фактов, мы уверены, что 14 июля Лорка уже был в Гранаде. 16 июля католическая газета "Эль Идеаль" поместила в своей "Светской хронике" - разумеется, с меньшим воодушевлением, чем "Эль Дефенсор", - заметку о прибытии поэта: "В Гранаде находится гранадский поэт Федерико Гарсиа Лорка" {"El Ideal", Granada, 16 Julio 1936, p. 6.}. А 17 июля либеральная газета "Нотисиеро Гранадино" известила на первой странице: "В Гранаде вместе со своими родными находится знаменитый поэт, наш дорогой земляк Федерико Гарсиа Лорка" {Об отъезде поэта из Мадрида см.: "Lorca у el tren de Granada", "Triunfo", Madrid, 8 abril 1978, p. 26-27.}. Итак, всем было известно, что поэт вернулся в Гранаду. В ту Гранаду, где очень скоро он окажется под дулами винтовок. ГЛАВА ТРЕТЬЯ  ГРАНАДА ВО ВРЕМЯ ПРАВЛЕНИЯ НАРОДНОГО ФРОНТА. ЗАГОВОР В провинции Гранада, как и в других аграрных районах Испании, правые в течение нескольких недель, предшествовавших февральским выборам 1936 г., приложили много стараний, чтобы воспрепятствовать Народному Фронту - иногда с помощью силы - проводить свою избирательную кампанию. Они раздали оружие своим приверженцам, и многие алькальды не дали открыть Народные дома. В телеграмме от гранадского парламентского меньшинства в адрес председателя Совета, опубликованной в "Эральдо де Мадрид" 7 февраля, излагаются некоторые из этих фактов: "Считаем своим долгом довести до сведения Вашего Превосходительства следующие факты, которые свидетельствуют о незаконных действиях властей: по-прежнему закрыты Народные дома в Гуэхар-Сьерре, Монтехикаре, Виснаре, Ланхароне, Салобренье, Берчулесе, Кортесе, Граэне, Пиносе-дель-Вальг, Пиносе Хениле, Беналуа-де-Куадиксе, Торре Карделе, Касшаресе, Куаль-аре-де-Баса и во многих других местах нашей провинции. В Пуэбле-де-Дон-Фадрике, Альбандоне и Гуэхаре запрещаются любые собрания и митинги левых, а наши комитеты пропаганды становятся объектом преследований. Прибегаем к помощи Вашего Превосходительства, уверенные в Вашем чувстве справедливости. Фернандо де лос Риос, Хосе Поланко, Эмилио Мартинес Херес". В воскресенье 16 февраля 1936 г. Испания направилась к избирательным урнам. В Гранаде, как и в других городах страны, выборы прошли довольно спокойно, если не считать минутного замешательства в одном из десяти избирательных муниципальных округов, когда некий Сабаньон, сторонник правых, разбил урну {"Defensor", 17 febrero 1936, p. 4.}. Провинциальные выборы в Гранаде в отличие от муниципальных сопровождались постоянными столкновениями, и "Эль Дефенсор де Гранада" подробно описывает махинации некоторых касиков во время выборов. Так, например, в деревушке Гуэвехар многих избирателей заставили пойти к избирательным урнам под угрозой оружия {"Defensor", 19 febrero 1936, p. 4.}; подобные же случаи использования силы были отмечены в Мотриле, Альпухаррасе и в других местах, где население экономически полностью зависело от крупных землевладельцев {"Defensor", 17, 18, 19 febrero 1936.}. Когда собрались кортесы нового созыва, депутаты гранадского меньшинства изложили в палате много других аналогичных фактов {О дебатах в кортесах по поводу выборов в Гранаде см.: Javier Tusell. Las elecciones del Frente Popular. Cuadernos para el Dialogo, Madrid, 1971, II, p. 143-151.}. Окончательные результаты выборов дали Народному Фронту во всей стране незначительное численное преимущество. Наиболее достоверными считаются следующие цифры: Народный Фронт 4 700 000 Национальный фронт 3 997 000 Центр 449 000 Баскские националисты 130 000 {*}. {* Gerald Brenan. El laberinto espanol. Ruedo Iberico, Paris, 1962, p. 225.} Оценивая результаты выборов, надо иметь в виду, что в соответствии с избирательным законом 1932 г. количество мест в кортесах не зависело прямо пропорционально от количества голосов, поданных за большинство, так как победившая партия автоматически получала некоторое преимущество. И потому в феврале 1936 г. Народный Фронт получил 267 мест в новых кортесах, а правые только 132 места, как и в ноябре 1933 г. правые получили намного больше мест, хотя за них было подано меньше голосов, чем за все левые партии, вместе взятые {G. Brenan. Op. cit., p. 225-226.}. 21 февраля 1936 г. "Эль Дефенсор" и "Эль Идеаль" опубликовали окончательные результаты выборов. Правые победили, получив десять мест, что обеспечивало им большинство от Гранады. Количество избирателей в провинции Гранада 333 263 Количество поданных голосов 248 598 Франсиско Гонсалес Карраскоса (Аграрная партия) 148 649 Мануэль Торрес Лопес (СЭДА) 148 304 Хосе Фернандес Арройо (СЭДА) 148 196 Наталио Ривас Саньяго (независимый) 148 171 Хулио Морено Давила (СЭДА) 148 168 Рамон Руис Алонсо (СЭДА) 148 074 Гонсало Муньос Руис (прогрессист) 147 889 Франсиско Эррера Ориа (СЭДА) 147 792 Мельчор Альмагро Санмартин (прогрессист) 147 291 Хосе Мария Араусо де Роблес (традиционалист) 145 934 Эмилио Мартинес Херес (Народный Фронт) 100 013 Фернандо де лос Риос (Народный Фронт) 99 749 Хосе Поланко Ромеро (Народный Фронт) 99 005 Ссылаясь на то, что эти результаты не отражают истинные настроения населения Гранады, которое подвергалось непрерывному давлению со стороны правых, депутаты Народного Фронта вскоре (как только соберутся кортесы нового созыва) потребуют аннулировать результаты этих выборов (то же самое произойдет и в Куэнке). Хотя результаты парламентских выборов оказались неудовлетворительными для левых сил в Гранаде, Народный Фронт тем не менее уже имел контроль над муниципальными советами. 20 февраля 1936 г., сразу же после смены правительства, губернатор Торрес Ромеро был смещен со своей должности. Этот пост на следующий день был занят Аурелио Мартильей Гарсиа дель Кампо {"Ideal", 21 febrero 1936; "Defensor", 22 febrero 1936.} - подполковником инженерной службы, адвокатом, журналистом и членом партии Мартинеса Баррио* Республиканский союз*. Аналогичным образом муниципальный совет вынужден был в полном составе подать в отставку, и в тот же день 20 февраля в его состав вошли депутаты-республиканцы, смещенные со своих должностей правительственным указом в 1934 г. Их возвращение к власти в 1936 г. было воспринято народом Гранады с большим энтузиазмом, хотя средние классы отнеслись к этому настороженно. В кратком выступлении на церемонии открытия возрожденного муниципального совета временно исполнявший обязанности алькальда Константине Руис Карнеро (редактор газеты "Эль Дефенсор де Гранада", блестящий и полный иронии политический журналист, близкий друг Гарсиа Лорки, которого гранадские правые считали "нежелательным элементом" и расстреляли после начала мятежа) так выразил радость, царившую в тот момент в городе: "Сеньоры советники! Граждане Гранады! Я только временно занимаю этот пост, но хочу послать взволнованный привет всей Гранаде. Мы снова вернулись после отсутствия, к которому нас вынудили. Это не инаугурация новой власти - это возвращение к ней. Мы просто снова приступаем к исполнению наших обязанностей. Народ победил, и республиканская законность восстановлена. Шестнадцать месяцев тому назад мы, избранные народом советники, были произвольно смещены со своих должностей вовсе не потому, что якобы растратили общественные фонды, а потому, что мы - республиканцы. Поэтому нас изгнали, и в этом зале стали заседать советники-"штрейкбрехеры", которые до этого пренебрегали своими обязанностями. Они стали здесь играть насущными интересами города в своих целях. Но сейчас я хочу призвать всех к миру и порядку. Я прошу всех сохранять спокойствие, быть крайне ответственными, потому что Республика должна стать символом спокойствия и ответственности. В этот торжественный момент мы заявляем всему городу, что будем блюсти его интересы, разрешать его проблемы и добиваться его процветания. И мы хотим сказать народу Гранады, что мы вернулись в этот зал еще более убежденными республиканцами, чем были раньше, и всегда готовы защищать Республику. Народ Гранады! Будем трудиться во имя Гранады и Республики!" {"Defensor", 21 febrero 1936.} Но при ситуации, сложившейся тогда в Гранаде, искренний идеализм Руиса Карнеро и его коллег был неминуемо обречен. Крайнее возмущение сторонников Народного Фронта поведением правых в ходе избирательной кампании и выборов в Гранаде достигло высшей точки 8 марта 1936 г., когда на стадионе "Лос Карменес" состоялся грандиозный политический митинг. По данным "Эль Дефенсор", возможно, преувеличенным, там собралось 100 тысяч человек. На митинге выступали Фернандо де лос Риос, снова ставший министром, руководитель ВСТ* Район Гонсалес Пенья, гранадский адвокат коммунист Хосе Вильослада и гранадский профсоюзный деятель Хосе Алькантара Гарсиа. После окончания митинга его участники устроили демонстрацию. Пройдя по главным улицам города - по Авенида де-ла-Република (ныне Авенида Кальво Сотело), Гран Виа, Пуэрта Реаль и улице Рейсе Католикос, - они направились к резиденции губернатора, где вручили петицию, в которой среди других пунктов требовали аннулирования результатов выборов в Гранаде. После этого демонстранты разошлись {"Defensor", 9 marzo 1936.}. В Гранаде такой большой демонстрации левых еще никогда не бывало, и нетрудно представить себе, какое впечатление она произвела на католически настроенные средние слои города. На следующий день после митинга на стадионе "Лос Карменес", в понедельник 9 марта, в Гранаде произошло несколько столкновений между фалангистами и сторонниками Народного Фронта. Вечером группа вооруженных фалангистов открыла огонь по многочисленному собранию трудящихся и их семей на площади Кампильо, в результате несколько женщин и детей было ранено. Профсоюзы решили действовать немедля, и с полуночи того же дня в Гранаде была объявлена двадцатичетырехчасовая забастовка {"Defensor", 10 marzo 1936.}. В вышедшем на следующий день, утром 10 марта, номере "Эль Дефенсор" было опубликовано воззвание к рабочим Гранады от руководителей НКТ* (15 тыс. членов), ВСТ (10 тыс. членов), Коммунистической партии (1500 членов) и от партии синдикалистов {Цифры взяты из "Historia de la cruzada espanola", director literario Joaquin Arraras. Ediciones Espanolas, Madrid, 1941, vol. Ill, tomo XI, p. 272 (в дальнейшем: "Cruzada").}. В документе излагались причины забастовки, а также содержалось требование распустить правые организации, сместить с занимаемых должностей все "подрывные" элементы в армии. Забастовка усугубила и без того напряженное положение, и в тот день произошли беспорядки, до сих пор невиданные в этом городе. 11 марта "Эль Дефенсор", опубликовавшая подробную информацию о событиях прошедшего дня, сообщала, что рабочие начали с того, что сожгли здание комитета фаланги на Куэста-дель-Соль, дом Э 3. Это было в половине десятого утра. Некоторое время спустя другая группа подожгла театр "Исабель Ла Католика", который долгие годы играл значительную роль в культурной жизни города. В четверть одиннадцатого было разгромлено кафе "Колон", пользовавшееся репутацией "буржуазного". Из стульев и столов сложили костер, а потом подожгли и само здание. Другое кафе, "Ройаль", постигла та же судьба и, несомненно, по той же причине. Вероятно, именно в это время правые, воспользовавшись беспорядками, начали стрелять с балконов и крыш. Как писала "Эль Дефенсор", вооруженные противники республиканцев целый день стреляли по рабочим и полицейским. Затем было сожжено здание католической газеты "Эль Идеаль", которую сторонники Народного Фронта в Гранаде ненавидели. Типографские машины были разбиты, здание было облито бензином и подожжено, а наряд штурмовой гвардии в количестве двадцати человек во главе с сержантом не вмешался в происходящее. "Эль Дефенсор" писала, что им "помешали действовать" окружившие их женщины, но это утверждение не кажется слишком убедительным. Более вероятно, что стражи порядка строго придерживались указания губернатора любыми средствами избежать жертв среди рабочих. Пока горела "Эль Идеаль", ярость толпы испытали на себе другие дома. Скоро огонь охватил здания "Аксьон Популар" и "Аксьон Обрериста" - рабочей организации СЭДА, шоколадную фабрику "Сан Антонио", принадлежавшую одному из руководителей "Аксьон Популар" Франсиско Родригесу Гомесу {5 июля 1935 г. Родригес Гомес, возмущенный статьей, опубликованной в "Эль Дефенсор де Гранада", ворвался в дом редактора этой газеты, Константине Руиса Карнеро, оскорбил и ударил его. См. "Defensor", 6 Julio 1935, p. 1.}, а также несколько магазинов, хозяева которых придерживались правых взглядов. Не избежал той же участи и павильон "Теннисного клуба" Гранады, ставший в глазах рабочих символом богатой буржуазии города. Понятно, что такое уничтожение собственности пробудило ненависть в определенных кругах гранадской буржуазии. И она проявилась после мятежа: не случайно в действиях "эскадронов смерти" часто принимали участие сыновья самых состоятельных семей города. В конце дня были подожжены две церкви в Альбайсине: монастырь Сан-Грегорио-эль-Бахо и церковь Эль-Сальвадор, от которой остались одни стены. Кто несет ответственность за эти акты вандализма? Этого мы не знаем, но не исключено, что это было делом рук провокаторов. "Эль Дефенсор" отмечала, что пожарные не смогли подъехать к церкви, так как их обстреливали на узких и крутых улочках Альбайсина. Поджоги могли принести немедленную политическую выгоду правым, поскольку ответственность за это возлагалась на Народный Фронт и вызывала к нему ненависть средних слоев. Добавим, что на следующий день "Эль Дефенсор" опубликовала призыв комитета Народного Фронта к трудящимся Гранады, предостерегая левые партии от проникновения в них "провокаторов, находящихся на службе реакции". Во всяком случае, точно известно, что, когда в июле 1936 г. мятежники захватили город, некоторые из прежде наиболее громкоголосых "красных" выступали уже одетые в свой истинный цвет - в фалангистский голубой. В связи со стрельбой, происшедшей 10 марта, было арестовано более 300 человек, а при домашних обысках, предпринятых полицией, было найдено много огнестрельного оружия {"Defensor", 12 marzo 1936.}. Кроме того, власти по всей провинции Гранада в связи с мартовскими событиями реквизировали около четырнадцати тысяч единиц оружия, преимущественно винтовок, и отдали их на хранение в артиллерийские казармы - впоследствии ими воспользовались мятежники {"Cruzada", p. 280.}. Тот факт, что многие почувствовали необходимость вооружаться, красноречиво говорит о том, насколько обострилась ситуация в Гранаде. Гранадский гарнизон не вмешался в события 10 марта, но доподлинно известно, что военный губернатор Элисео Альварес Аренас в течение дня посетил гражданского губернатора и заявил, что выведет войска на улицу, если забастовка не кончится, как было объявлено в тот же вечер {A. Gollonet Megias у J. Morales Lopez. Rojo у azul en Granada. Granada. Prieto, 1937, p. 41-43 (далее: Gollonet у Morales Op cit.).}. Вскоре после 10 марта Альварес Аренас был смещен со своей должности, возможно, из-за этого демарша. Он вернулся в Гранаду 22 января 1937 г., то есть через пять месяцев после начала мятежа, и был принят как почетный гость города. Как писал автор официальной хроники Гранады, "его достойное поведение во время постыдных событий в марте 1936 г. помогло избежать разрушения города ордами красных" {Candido G., Ortiz de Villajos. Crdnica de Granada en 1937. Il Ano Triunfal. Granada, 1937, p. 116.}. Преемником Альвареса Аренаса стал генерал Льянос Медина, сторонник правых, "готовый поддержать во главе гранадского гарнизона любую попытку спасти Испанию" {Gollonet у Morales. Op cit. 47.}. В связи с событиями 10 марта был также смещен со своей должности гражданский губернатор Аурелио Матилья. Его пост занял Эрнесто Вега, тоже член Республиканского союза. Гольонет и Моралес описывают его как "верного последователя масонских и еврейских руководителей, которых в Гранаде представлял Алехандро Отеро, и губернатору было приказано слепо повиноваться ему" {Ibid., p. 47-48.}. Всем было ясно, что после 10 марта примирение правых и левых в Гранаде будет трудно достижимым, чтобы не сказать невозможным. Ультраправые Гольонет и Моралес так оценивают последствия того дня: "Революционная борьба в марте оставила на городе глубокий след. Улицы в течение многих дней казались вымершими. На них появлялись только наряды органов общественного порядка и группы рабочих, которые преследовали тех, кто носил воротничок и галстук. Видимо, этот признак мужества и достоинства был несовместим с распущенностью марксистов" {Ibid., p. 37.}. Через четыре дня после событий в Гранаде правительство распустило Фалангу и взяло под стражу ее руководителей {Stanley G. Payne. Falange. A History of Spanish Fascism. Oxford, University Press, Londres, 1961, p. 100.}, в том числе и Хосе Антонио Примо де Риверу*. До выборов 1936 г. Фаланга была малочисленна, а ее насильственные методы борьбы вызывали неприязнь католической буржуазии. Но после победы на выборах Народного Фронта средние слои, разочарованные неспособностью СЭДА защитить их интересы, стали придерживаться более радикальных взглядов. Ряды фалангистов и средства, предоставляемые правыми этой партии, соответственно быстро выросли. Герберт Р. Саутворт пишет: "Для испанских фашистов настал момент перелома. В Испании впервые сложилась благоприятная обстановка для развития фашизма. Консервативные элементы были напуганы успехом Народного Фронта и в сорок восемь часов лишились веры в эффективность тех политических группировок, которые прежде защищали их интересы. Католическая молодежь, еще несколько дней назад встречавшая каждое появление Хиля Роблеса на людях криками: "Вождь! Вождь! Вождь!", теперь покидала католические молодежные организации, молодежную организацию "Аксьон Популар" и впервые с интересом и восхищением стала прислушиваться к фашистской "диалектике кулаков и пистолетов", потому что их "родина" и "чувство справедливости" были попраны победой левых" {Herbert Rutledge Southworth. The Falange: An Analysis of Spain's Fascist Heritage, en Spain in Crisis, ediciun de Paul Preston, The Harvester Press, Hassocks, Sussex, Inglaterra, 1976, p. 1-22; la cita en p. 9.}. Другой историк испанского фашизма, Стенли Пейн, приводит свидетельство бывшего руководителя Фаланги в Севилье Патрисио Гонсалеса де Каналеса: "После февральских выборов я уже был твердо уверен в победе Фаланги, потому что мы увидели, как традиционные правые, до этого наш самый сильный противник, были разбиты и ошеломлены. Поражение правых сослужило нам великую службу - к нам перешла их самая боевая молодежь. Кроме того, мы были абсолютно уверены в провале Народного Фронта из-за отсутствия в Нем организованности и явно антинациональной позиции, противоречившей чувствам большинства испанцев" {S. Payne. Op. cit., p. 95.}. Нельзя сомневаться в том, что беспорядки 10 марта 1936 г. в Гранаде сблизили Фалангу с гранадским средним классом. В этом процессе сыграло роль еще одно важное событие: 3 марта 1936 г. кортесы аннулировали результаты февральских выборов. 1 апреля 1936 г. "Эль Дефенсор" опубликовала подробное сообщение о прениях в кортесах, инициатором которых стал Фернандо де лос Риос. В итоге результаты выборов были аннулированы, и за это проголосовало большинство в кортесах. Газета подчеркивала, насколько взбешены были этим правые депутаты, многие из которых покинули зал заседания еще до голосования, а также сообщала своим читателям о том, что новые выборы назначены на 3 мая. 15 апреля гранадские республиканцы, воодушевленные отменой результатов выборов, устроили банкет в честь "Эль Дефенсор", на котором выступали советник от Левой республиканской* Франсиско Рубио Кальехон, преподаватель Гранадского университета Хоакин Гарсия Лабелья и редактор "Эль Дефенсор" Константине Руис Карнеро. Правые, ненавидевшие эту газету, не забыли этот банкет: впоследствии многие из присутствовавших на нем, в том числе и трое выступавших, были расстреляны. В апреле Национальный фронт - коалиция правых обнародовала свой избирательный список: один "независимый националист" (генерал Хосе Энрике Варела), пять членов СЭДА (Хосе Мария Перес де Лаборда, Авелино Паррондо, Франсиско Эррера Ориа, Хулио Морено Давила и Рамон Руис Алонсо) и четверо фалангистов (Хулио Руис де Альда, Мануэль Вальдес Ларраньяга, Аугусто Баррадо Эрреро и Раймундо Фернандес Куэста). Четверо последних в то время находились в тюрьме, откуда они могли выйти в случае избрания вследствие закона о парламентской неприкосновенности {"Эти четверо находятся в тюремном заключении, и Примо де Ривера желает им обрести свободу в результате победы на выборах" ("Crazada", p. 272).}. Объединившись в избирательном списке с фалангистами, СЭДА потеряла те жалкие остатки респектабельности, которые она еще сохраняла до этого в глазах некоторых республиканцев. Как и следовало ожидать, проведение избирательной кампании Национального фронта наталкивалось на постоянные трудности. Его кандидаты получали письма с угрозами, а иногда подвергались прямым нападениям. Их пропаганда подвергалась цензуре по приказу властей Народного Фронта. Хиль Роблес утверждал, будто бы губернатор оказывал давление на кандидатов Национального фронта, вынуждая их снять свои кандидатуры на том основании, что их участие в выборах вызовет серьезные беспорядки {Jose Maria Gil Robles. No fue posible la paz, Ariel, Barcelona, 1968, p. 558.}. Как бы то ни было, члены Национального Фронта понимали, что у них нет никакой возможности победить на выборах. Когда были опубликованы результаты выборов, стало ясно: почти все, кто голосовал за правых, воздержались от участия в них; как писала "Нотисиеро Гранадино" 8 мая, ни один из кандидатов Национального фронта не получил больше 700 голосов. Таким образом, сложилась совершенно неестественная ситуация: Народный Фронт получил не только десять мандатов в кортесах, обеспечивающих большинство, но и три места, принадлежавшие меньшинству {"Noticiero Granadino", 5 mayo 1936, p. 1. "Борьба свелась... к тому, что три места меньшинства оспаривали два социалиста, один коммунист, один член Левой республиканской, два члена Республиканского союза и сеньоры Барриоберо, Ортега-и-Гассет и Санчес Рока". Избраны были Рикардо Корро Мончо (Левая республиканская), Антонио Претель (коммунист) и Франсиско дель Торо (социалист).}. Несколько лет спустя в официозной "Истории испанского крестового похода" отмечалось: "Последняя попытка сопротивления в легальных рамках провалилась. Враг хочет только войны - войны со всеми ее последствиями" {"Cruzada", p. 272.}. Было бы ошибкой, однако, приписывать провал Национального фронта на выборах в Гранаде только давлению со стороны левых. Народный Фронт находился у власти, и вполне естественно, что майские выборы оказались для левых более благоприятными, чем для правых, особенно в сельских районах, где касики уже не могли по-прежнему запугивать крестьян и принуждать их голосовать за список правых. Нет сомнения в том, что сразу же после провала на выборах некоторые бывшие гранадские депутаты начали плести заговоры против Республики. Среди них был, по его собственному признанию, Рамон Руис Алонсо {Ramon Ruiz Alonso. Corporativismo. Salamanca, 1937, p. 249-250.}. Политическое и общественное положение в Гранаде стало очень неустойчивым, отношения между гражданскими и военными властями ухудшались с каждым днем. Судя по всему, правительство, зная об антиреспубликанских настроениях некоторых офицеров гранадского гарнизона, поручило губернатору Эрнесто Веге следить за действиями военных, вызывавших подозрение. Они быстро почувствовали, что за ними ведется правительственная слежка. Бега был смещен со своего поста 25 июня 1936 г. {Gollonet у Morales. Op. cit., p. 47-53; "Cruzada", p. 274.} На следующий день из Хаэна прибыл новый губернатор Сесар Торрес Мартинес. Он родился в 1905 г. и был одним из самых молодых губернаторов в Испании. В первые два года существования Республики он был направлен в Альмерию и Авилу. Торрес Мартинес - галисиец, адвокат без практики, искренний католик, член Левой республиканской и близкий друг Касареса Кироги - был гражданским губернатором Хаэна с апреля 1936 г. За день до прибытия в Гранаду ему из Мадрида позвонил помощник секретаря Касареса Кироги Оссорио Тафаль. "Послушай, Сесар, - сказал он, - мы посылаем тебя в Гранаду. Вега уходит в отставку, там творится бог знает что, и тебе придется распутывать это дело" {Свидетельство Сесара Торреса Мартянсса, 15 октября 1978 г.}. Приехав в Гранаду, Торрес Мартинес, естественно, обнаружил, что в городе царит беспорядок. Даже в муниципальном совете не было согласия: в течение нескольких месяцев левые советники никак не могли прийти к решению, кто же возглавит совет и станет алькальдом. Они сумели договориться лишь 10 июля 1936 г., когда в конце концов алькальдом был избран социалист Мануэль Фернандес Монтесинос, муж Кончи Гарсиа Лорки, сестры поэта {"Ideal", 11 julio 1936; "Defensor", 11 julio 1936.}. Монтесинос занимал этот пост всего лишь десять дней. Он был арестован в своем кабинете сразу же после начала мятежа, а четыре недели спустя его расстреляли. Из-за отсутствия единства в муниципальном совете Торрес Мартинес (у которого в Гранаде было очень мало знакомых {Торрес Мартинес нам сообщил, как, прибыв в Гранаду, он обнаружил, что почти все депутаты не находятся в городе, за исключением его друга Хосе Поланко Ромеро, также члена Левой республиканской, и депутата-коммуниста Претеля.}) вынужден был бороться почти в одиночку, при том что в городе уже несколько недель бастовали трамвайщики и мусорщики, а это весьма затрудняло жизнь города {17 июня 1936 г. мадридская "Ла Вос" сообщала о забастовке мусорщиков в Гранаде под заголовком: "НКТ обвиняет социалистов в тирании". В газете говорится о "серьезной опасности для населения, так как на улицах образовались огромные кучи мусора, распространяющие невыносимое зловоние".}. Он сумел с этим справиться. Затем, узнав, что в некоторых деревнях провинции левые препятствуют священникам служить мессу и звонить в колокола, он снова вмешался и разрешил этот вопрос. Торрес, рассказ которого о том, как Гранада попала в руки мятежников, мы приведем далее, пробыл в городе до начала мятежа всего двадцать пять дней. Разумеется, этого времени было мало, чтобы понять, что в действительности происходило вокруг. 1 июля 1936 г., после трех с половиной месяцев вынужденного молчания, снова начала выходить "Эль Идеаль". В рамках, установленных цензурой и диктуемых осторожностью, газета с достаточной ясностью выразила свои политические цели, заявив среди прочего: "Снова наступил момент, когда еще не поздно присоединиться к тем, кто взял на себя почетную задачу вызволить страну из нынешнего трагического положения. Есть еще время поддержать тех, кто борется за традиционные испанские принципы, за порядок, при котором дух поставлен на высшую ступень иерархии" {"Ideal", 1 julio 1936, p. 1.}. Редакторы "Эль Идеаль" прекрасно знали, что заговор против Республики уже очень окреп. Какую роль играла в нем гранадская Фаланга? Поскольку Хосе Антонио Примо де Ривера находился в тюрьме, гранадским фалангистам было трудно поддерживать связь с центральной организацией своей партии. Однако к концу апреля 1936 г. некоторым из них удалось побывать в мадридской тюрьме "Модело" и получить там инструкции. Хосе Росалес рассказал нам: "Наш центр сожгли, и Фаланга полностью распалась. Тогда гранадский руководитель Фаланги поручил это дело мне. Мы, Хосе Диас Пла и я, Рамон Руис Алонсо, Энрике де Итурриага и кое-кто еще, поехали в Мадрид за новыми инструкциями, так как Фаланга совсем развалилась. Мы повидали Хосе Антонио в тюрьме, и он приказал мне, нам приказал идти к нему домой. Тогда в Фаланге главным был некий Андрее де ла Куэрда - его убили, или не знаю, что с ним произошло, но больше я о нем никогда не слышал, - и этот Андрее де ла Куэрда сказал: "Не беспокойтесь, мы пошлем вам в Гранаду уполномоченного", и прислал нам Хосе Луиса де Арресе" {Свидетельство Хосе Росалеса, записанное на магнитофон в Гранаде 26 августа 1978 г.}. Арресе приехал в Гранаду в конце мая и с помощью Хосе Росалеса следующим образом распределил посты в местной организации {"Crucada", p. 275.}: "Руководитель провинциальной организации - Антонио Роблес Хименес, Руководитель вооруженных отрядов - Хосе Вальдес Гусман, Секретарь провинциальной организации - Луис Херардо Афон де Рибера, Казначей провинциальной организации - Антонио Росалес Камачо, Руководитель городской организации - Хосе Диас Пла, Секретарь городской организации - Хулио Альгуасиль Гонсалес". Арресе снова приехал в Гранаду 25 июня, чтобы принять окончательные меры в связи с участием Фаланги в военном мятеже, который, как ему было известно должен был скоро начаться {Ibid.}. Хосе Вальдес Гусман взял на себя задачу организовать людей, отвечающих за "порядок", то есть создать отряды из гражданских лиц, которые выступят в поддержку военного мятежа против Республики. Как пишут Гольонет и Моралес, "благодаря своим обширным связям ему нетрудно было за несколько дней найти желающих помочь в благородном деле". Те же авторы продолжают: "Сначала были назначены руководители по районам, которым вменялось в обязанность вербовать новых членов Фаланги. Каждый руководитель такой группы поддерживал связь только с подчиненными ему фалангистами и с сеньором Вальдесом. С этого дня начались почти ежедневные собрания групп, на которых руководители обменивались впечатлениями и организовывали гражданскую поддержку мятежу. Через несколько дней уже насчитывалось около четырехсот бойцов первого эшелона, готовых пойти в бой" {Gollonet у Morales. Op. cit., p. 99.}. "История испанского крестового похода" утверждает, что в Гранаде Фаланга насчитывала тогда 575 членов, из них 300 бойцов первого эшелона {"Cruzada", p. 275.}. С уверенностью можно сказать, что это - количество членов Фаланги по всей провинции, так как маловероятно, чтобы в столице было более 400 членов до начала гражданской войны. Руководителями районных или секторных организаций, назначенными во время второго визита Арресе в Гранаду, были Энрике де Иттуриага, Сесилио Сирре и Хосе Росалес. Из названных выше руководителей Фаланги особо следует отметить Хосе Вальдеса Гусмана, потому что именно он возглавил управление гражданского губернатора в Гранаде 20 июля 1936 г., когда мятежники овладели городом. Вальдес родился в Логроньо в 1881 г. Его отец был генералом жандармерии, и сын тоже выбрал военную карьеру: он участвовал в войне в Марокко 1918-1923 гг. Серьезно раненный, Вальдес вынужден был провести семь месяцев в госпитале в Севилье. В 1929 г. он оперировался по поводу язвы двенадцатиперстной кишки и до смерти, последовавшей в 1939 г., страдал болями в желудке или кишечнике. С установлением Республики в 1931 г. Вальдес был назначен в Гранаду военным комиссаром - то есть начальником администрации гранадского гарнизона - и занимал эту должность до мятежа. В то время как между 1931 и 1936 гг. гражданские и военные губернаторы постоянно менялись в Гранаде, Вальдес оставался в этом городе в течение пяти лет. Это позволило ему не только хорошо познакомиться с офицерами гарнизона, но и со многими гражданскими, в основном среди правых. Можно быть уверенными, что Вальдес знал город и политическое положение в нем досконально {Эти подробности взяты из краткой биографии Вальдеса, опубликованной "Эль Идеаль" 25 июля 1936 г.}. Как мы видим, Вальдес был одновременно "старорубашечником" (ветераном) Фаланги и офицером, имевшим большой опыт административной деятельности, что позволяло ему служить эффективным связующим звеном между двумя группами, участвующими в заговоре, - военной и гражданской. И это в значительной степени делает понятной ту важную роль, которую он играл во время подготовки мятежа, объясняет, почему он после 20 июля 1936 г. занял столь ключевой пост в городе. Позволим себе маленькое уточнение. Можно с уверенностью сказать, что Вальдес, хотя он и состоял в Фаланге с момента ее основания и Хосе Луис де Арресе назначил его руководителем фалангисгских вооруженных отрядов, в глубине души не был безоговорочным приверженцем идей Хосе Антонио Примо де Риверы. Марсель Оклер, а затем Хосе Луис Вила-Сан-Хуан пришли к этому выводу после разговора с одним из высокопоставленных руководителей Фаланги Нарсисо Пералесом, находившимся в Гранаде, когда начался мятеж {М. Auclair. Op. cit., p. 341; Vila-San-Juan, Op. cit., p. 258.}. Мы тоже встречались с Пералесом, который рассказал нам о своей первой встрече с Вальдесом за день или два до мятежа: "Я познакомился с Вальдесом в баре на Гран Виа де-лос-Рейес-Католикос. Кажется, бар назывался "Хан-дилья", но точно не помню. Человек он был очень сухой, неприятный. Дело Фаланги было для него чуждым, хотя он и принадлежал к руководству Фаланги - Арресе назначил его руководителем вооруженных отрядов. Я ему говорю: "Я здесь по целому ряду семейных обстоятельств, - объясняю ему, - но вообще-то я должен быть в курсе событий, я, мол, такой-то", - и называю себя. И тогда он мне говорит: "Да, да", но недоверчиво. А потом: "Вы поддерживайте связь, - представляете, говорит мне на "вы", это у нас было делом неслыханным. - Поддерживайте связь с Аурелио Кастильо, он вам передаст мои указания". Это значит, что он меня - основателя Фаланги, обладателя серебряной пальмовой ветви Хосе Антонио (а их, знаете ли, было очень немного), человека, который занимал значительные посты в Фаланге, в том числе даже был, хотя и недолго, руководителем организации в провинции Вальядолид, в общем, вы понимаете, - меня он отдает под начало чужаку, причем из традиционных правых. Тогда я решил пощупать, как он в смысле идеологии. Я заговорил о национал-синдикализме, о революции и т. д. А он обрезал меня: "Послушайте, мне этот ваш национал-синдикализм до тошноты надоел, а у меня и так желудок больной, да будет вам известно". Показательно, верно? И я сказал себе: "Что же это за человек? И как только фалангист может говорить такое? Но к кому обратиться, как сказать, что он не имеет права быть фалангистом?" {Свидетельство Нарсисо Пералеса, записанное на магнитофон в Мадриде 23 сентября 1978 г.} У молодого гранадского поэта Луиса Росалеса тоже было столкновение с Вальдесом незадолго до мятежа. Луис тогда приехал из Мадрида, и его брат Хосе попросил его отнести пакет с секретными бумагами Вальдесу, который жил на улице Сан-Антон. Члены Народного Фронта в Гранаде не знали Луиса - он несколько лет учился в Мадриде и приезжал в Гранаду только на каникулы. Поэтому было меньше риска, что его задержат с опасными бумагами, чем если бы речь шла о его братьях. Но когда он пришел к Вальдесу, тот принял его очень холодно, ясно показывая, что не доверяет ему, делая вид, что не понимает его. Луис, взбешенный, швырнул пакет на стол и ушел. "Моя несообразительность, столь не подобающая подпольщику, вызвала у Вальдеса презрение ко мне, а резкость моих выражений - его вражду" {Эти подробности и цитата взяты из Marcelle Auclair. Op. cit., p. 386-390.}. Как мы увидим впоследствии, этот случай, которого Вальдес не забыл, сказался, возможно, на аресте и казни Федерико Гарсиа Лорки. Хосе Росалес рассказывал нам о встречах с Вальдесом и другими заговорщиками в последние недели перед мятяжом. Они проходили иногда в квартире Вальдеса, иногда в кафе и барах, а бывало, и за городом или в близлежащих селениях. Группа один раз собиралась также в пустой квартире в доме Э 29 по улице Сан-Исидро, принадлежащей Антонио Росалесу {Свидетельство Хосе Росалеса, Гранада, 1967 Антонио Росалес предложил Хосе квартиру в своем доме.}. Несколько раз заговорщики едва не попали в руки полиции, имея при себе документы, пистолеты и другие улики. Видимо, республиканцы довольно быстро заподозрили Вальдеса. "У нас были трудности с оружием. Только у Вальдеса было тридцать пистолетов, которые он хранил у себя дома. Незадолго до восстания Народный Фронт установил постоянное наблюдение за его домом на улице Сан-Антон. Однажды этих ищеек заметили, как раз когда у сеньора Вальдеса собрались несколько его друзей-заговорщиков. Другого выхода, как выйти на улицу, не было, выходить все равно было надо. Но до этого двое или трое из собравшихся разогнали ищеек... Мы предполагали, что у Вальдеса могут произвести обыск, и потому всю важную документацию спрятали в надежном месте. А чтобы спрятать оружие, пришлось вместе с соседом по дому выдумать одну штуку. Сеньор Медина, который жил на третьем этаже, забрал все пистолеты и сложил в корзину. Если бы обыск начали с него, он спустил бы корзину на веревке из окна, выходящего во двор, ее приняли бы на втором этаже, и таким образом правительственные агенты были бы обведены вокруг пальца" {Gollonet у Morales. Op. cit., p. 102-103.}. Из всего сказанного можно сделать вывод, что, несмотря на тесную связь Вальдеса с братьями Хосе и Антонио Росалесами, первый занимал гораздо более важный пост среди гранадских заговорщиков. Говорить, будто братья Росалесы были "всемогущими" руководителями гранадской Фаланги или что Хосе Росалес был ее "верховным главой", как это иногда утверждается {Claude Couffon. Le crime a eu lieu a Grenade..., en A Grenade, sur les pas de Garcia Lorca. Seghers, Paris, 1962, p. 70 у 98; Jean-Louis Schonberg. Federico Garcia Lorca. L'homme-L'oeuvre. Plon, Paris, 1956, p. 111, nota.}, может только тот, кто плохо понимает тогдашнее распределение ролей среди мятежников в Гранаде. Действительно, Хосе Росалес был руководителем сектора (как Сесилио Сирре и Энрике де Итурриага), а его брат Антонио - казначеем провинциальной организации, однако эти посты не могут идти ни в какое сравнение с должностями Вальдеса, который одновременно был руководителем вооруженных фалангистских отрядов Гранады, военным комиссаром, а впоследствии и гражданским губернатором. Братья Росалесы в отличие от Вальдеса были гражданскими лицами, а Фаланга, и этого не следует забывать, никогда не могла бы добиться успеха без мятежа военных. Мы настаиваем на этих оттенках потому, что, как мы увидим, семья Росалес окажется глубоко втянутой в перипетии ареста и убийства Гарсиа Лорки. Роль Вальдеса в гранадском заговоре стала еще более значительной после того, как 10 июля 1936 г. правительством был смещен начальник гарнизона генерал Льянос Медина. Льянос с момента своего прибытия в город активно участвовал в заговоре против Республики. В начале июля его посетил Кейпо де Льяно*, который информировал его о "ходе заговора" {"Cruzada" p 276.}. Правительство, видимо, узнав об этом совещании, приняло решение немедленно перевести на другое место Льяноса, нанеся таким образом заговорщикам неожиданный удар. "Гранада, - говорится в "Истории испанского крестового похода", - потеряла главу восстания" {Ibid.}. Новый начальник гарнизона генерал Кампиис Аура вступил в должность 11 июля {Ibid.}. У Кампинса был блестящий послужной список {Подробности о карьере Кампинса взяты из "Noticiero Granadino", 11 julio 1936, p. 1.}, и, как быстро поняли офицеры-заговорщики, он оказался убежденным республиканцем. Сети заговора плелись за его спиной, и впоследствии мы увидим, что он не отдавал себе отчета в этом до тех пор, пока не стало слишком поздно. Среди других мятежных офицеров Гранады необходимо упомянуть полковника Басилио Леона Маэстре, который командовал пехотным полком Лепанто (300 человек), пехотного майора Родригеса Боуса и в особенности полковника Антонио Муньоса Хименеса, командовавшего 4-м артиллерийским полком (180 человек) {Сведения о численности гранадских полков взяты из "Cruzada", р. 276.}. Леон Маэстре, Родригес Боусо и Муньос Хименес опирались на других офицеров-антиреспубликанцев, среди которых надо особо выделить молодого пехотного капитана Хосе Мария Нестареса Куэльяра. Нестарес был другом Хосе и Антонио Росалесов и, так же как эти двое и Вальдес, был фалангистом-"старорубашечником". Когда в феврале 1936 г. Народный Фронт пришел к власти, Нестарес был капитаном штурмовой гвардии* в Гранаде {Gollonet у Morales. Op. cit., p. 37.}, и, кажется, поначалу новые власти не сомневались в его лояльности. Однако во время беспорядков 10 марта 1936 г. Нестарес во главе подразделения штурмовых гвардейцев был послан сдерживать фалангистов {"Defensor", 11 marzo 1936.} и повел себя так, что его отстранили от должности {Gollonet у Morales. Op. cit., p. 37.}. Опыт, накопленный Нестаресом на командных постах в штурмовой гвардии, очень пригодился ему, когда спустя несколько месяцев начался мятеж. Как же бывший начальник полиции мог не знать, кто в Гранаде враг фашизма, враг Испании Фердинанда и Изабеллы? Тем более если учесть, что тогда в Гранаде, как в большой деревне, все друг друга знали. В первый же день мятежа в городе, 20 июля 1936 г., Нестарес возглавил управление общественного порядка и стал, безусловно, одним из тех, кто несет наибольшую ответственность за репрессии в Гранаде. Вот что пишут о его деятельности Гольонет и Моралес: "Активное содействие первым гражданским властям оказал уполномоченный по общественному порядку капитан Хосе Нестарес Куэльяр. Хорошо зная подрывные элементы среди населения и будучи очень энергичным человеком, он в первые же дни провел необходимые мероприятия для задержания экстремистов, замешанных в революционном заговоре" {Gollonet у Morales. Op. cit., p. 208.}. В конце июля 1936 г. Нестарес принял командование фалангисгским отрядом в Виснаре, деревне, расположенной в девяти километрах на северо-восток от Гранады у подножия Сьерры-де-Альфакар. Мы еще вернемся к Не-старесу и Виснару. Чтобы закончить список основных заговорщиков в Гранаде, упомянем еще Мариана Пелайо из жандармерии. Начальник гранадской жандармерии подполковник Фернандо Видаль Паган был верен республике, и Пелайо плел заговор за его спиной. Он был человеком суровым, решительным и энергичным и внес значительный вклад в подготовку мятежа. Мы перечислили главных участников заговора в Гранаде. Когда город будет захвачен мятежниками, они покажут себя беспощадными ко всем, кого они считали врагами традиционной и католической Испании. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ  ГРАНАДА ПОД ВЛАСТЬЮ МЯТЕЖНИКОВ Военный мятеж начался в пятницу 17 июля 1936 г. выступлением небольшой группы офицеров гарнизона Мелильи, которые при поддержке войск Испанского легиона* быстро овладели городом. То же самое произошло в гарнизонах Сеуты и Тетуана, и к полуночи мятежники контролировали всю территорию протектората*. Они тут же стали готовиться к высадке на полуостров {Hugh Thomas. Op. cit., I, p. 229-243.}. Рассмотрим теперь развитие мятежа, имея в виду главным образом Гранаду. Суббота, 18 июля 1936 г. В первые же часы 18 июля генералы Франко и Оргас овладели главным городом на Канарских островах - Лас-Пальмас*. В 5 часов 15 минут утра по радиостанциям, расположенным на Канарских островах и Марокко, было передано известное обращение Франко, в котором он возвестил о начале национального движения и предложил примкнуть к нему всем испанцам-"патриотам" {Ibid., p. 243.}. Несколько часов спустя правительство сообщило по радио испанскому народу, что в Марокко начался антиреспубликанский мятеж, но на материке все спокойно {Ibid., p. 244.}. Заявление это было передано так поздно, что гранадские газеты не смогли опубликовать его. К тому же журналисты не имели возможности связаться с Мадридом по телефону, так как по приказу правительства телефонная связь была прервана. Единственным признаком того, что происходит нечто необычайное, была заметка, помещенная в "Эль Идеаль" на первой странице: "По не зависящим от нас причинам мы не смогли получить обычную информацию. Поэтому настоящий номер состоит только из восьми страниц". На четвертой полосе газета писала, что накануне в городе усилены меры безопасности. "Чрезвычайные меры по охране порядка, предпринятые в городе за последнее время, вчера были еще усилены в некоторых официальных учреждениях. На улицах патрулирует штурмовая гвардия. Один из наших редакторов посетил утром гражданского губернатора, чтобы выяснить, насколько циркулирующие слухи соответствуют правде, однако сеньор Торрес Мартинес ограничился заявлением о том, что в городе царит абсолютное спокойствие". Несмотря на заверения правительства, далеко не все было спокойно на полуострове. Более того, в то самое утро генерал Кейпо де Льяно захватил севильский гарнизон. Кейпо, оказавшийся в столице Андалусии в качестве генерал-директора корпуса карабинеров, практически без всякой помощи арестовал командующего военным округом генерала Вилья Абрилье и командира полка и, имея в своем распоряжении всего лишь сотню солдат и пятнадцать фалангистов, к вечеру того же дня контролировал центр города. К тому времени к нему присоединились жандармерия и артиллерийская батарея, обеспечившие ему полный успех. Захваченным врасплох безоружным рабочим не оставалось ничего иного, кроме как отойти в бедные кварталы и возвести баррикады в ожидании помощи от правительства {Hugh Thomas. Op. cit., p. 245-247.}. В течение всего 18 июля Мадрид продолжал передавать по радио туманные сводки новостей, в которых, по сути дела, не признавалось, что в стране начался настоящий военный мятеж. В правительственных кругах столицы, хотя там республиканцы контролировали положение, царило замешательство. Правительство, казалось, не могло решить, к каким мерам прибегнуть, и вообще не осознавало всю серьезность сложившейся ситуации. Много времени было потеряно в результате нерешительности, и вплоть до 19 июля власти упорно отказывались вооружить народ. Более того, председатель совета министров Сантьяго Касарес Кирога объявил, что любой руководитель, который посмеет это сделать, будет расстрелян. Этот приказ, выполненный большинством гражданских губернаторов, в том числе и в Гранаде, во многом обеспечил успех мятежников в первые дни после их выступления {Hugh Thomas. Op. cit., p 243-244.}. В конце концов в 7.20 вечера 18 июля правительство вынуждено было признать, что Кейпо де Льяно объявил военное положение в Севилье, но при этом настаивало на том, что ситуация уже нормализовалась: "Отдельные военнослужащие оказали неповиновение властям, но правительственные войска подавили мятежные выступления. К настоящему времени в столицу (Севилью, - Авт.) в качестве подкрепления с возгласами "Да здравствует Республика!" вошел кавалерийский полк. Остальные провинции Испании по-прежнему верны правительству, которое полностью контролирует положение" {"Ideal", 19 julio 1936, p. 2.}. Ровно полтора часа спустя радио Севильи передало первую из многочисленных речей Кейпо де Льяно, которые впоследствии стали постоянными, поражая бездарным риторическим пафосом, кровожадным фанатизмом и нагромождениями пропагандистской лжи. В первом радиовыступлении Кейпо де Льяно утверждал, будто военный переворот победил во всей Испании, кроме Мадрида и Барселоны, что в этот самый момент расквартированные в Африке войска высаживаются на полуостров, военные колонны наступают на Гранаду, Кордову, Хаэн, Эстремадуру, Толедо и Мадрид и что "сволочь" - это слово стало у него излюбленным при обозначении тех, кто не поддерживал мятежников, - "будет переловлена, как крысы" {"Cruzada", p. 183.}. В своем радиодебюте Кейпо намеренно исказил истинное положение вещей. В тот момент мятеж, если говорить о материке, имел в Андалусии лишь частичный успех, в Севилье, Кордове и Кадисе сопротивление республиканцев было подавлено, Малага по-прежнему оставалась в руках Народного Фронта, а в Гранаде еще не произошло никаких изменений {Hugh Thomas. Op. cit., p. 247-248.}. Первая речь Кейпо вызвала замешательство среди гранадского гражданского населения и в гарнизоне. В 1936 г. Гранада не была еще центром военного округа и согласно воинской административной иерархии подчинялась Севилье. Естественно поэтому, что военный мятеж в этом городе не мог не вызвать конфликтной ситуации среди гранадских офицеров. Именно это и произошло. Генерал Кампинс, который к 17 июля находился в Гранаде всего шесть дней, был верен Республике. Но он, судя по всему, был человеком политически наивным, не отдавал себе отчета в том, что происходит вокруг него, твердо веря в лояльность своих офицеров, хотя едва их знал. Как пишут Гольонет и Моралес, утром 18 июля генерал Кампинс собрал офицеров гранадского гарнизона, чтобы сообщить им, что: "Министр разрешил ему принять меры, которые он сочтет нужными, чтобы "помешать офицерам, сочувствующим бунтовщикам, присоединиться к мятежникам". Он же со своей стороны будет непреклонен с теми, кто попытается выступить "против законно установленной власти". Но он "уверен", что ни один начальник или офицер гранадского гарнизона не будет помогать восставшим и каждый "сумеет выполнить свой долг" {Gollonet у Morales. Op. cit., p. 80.}. Те же авторы отмечают, что в течение всего 18 июля в управлении гражданского губернатора царила лихорадочная деятельность. Торрес Мартинес несколько раз совещался с руководителями профсоюзов и левых партий. Кроме того, Торрес Мартинес постоянно поддерживал связь с генералом Кампинсом. Сам Торрес рассказывал нам: "С момента смерти Кальво Сотело, когда обстановка начала накаляться, мы постоянно поддерживали связь, то есть в некоторые дни мы разговаривали по телефону по три-четыре раза. Он и сам приходил в управление гражданского губернатора три или четыре раза за эти дни, может быть, два или три, но по телефону мы говорили с ним постоянно" {Свидетельство Сесара Торреса Мартинеса, записанное на магнитофон 15 октября 1977 г. Все последующие высказывания Торреса Мартинеса взяты из этой же магнитофонной записи.}. Торрес Мартинес вспоминает, что Кампинс (с которым он не был знаком до приезда того в Гранаду) слепо доверял лояльности своих офицеров по отношению к Республике: "Не знаю, какие заверения получил Кампинс от своих полковников, потому что этого он мне не сообщал. Однако было ясно, что генерал Кампинс убежден: гарнизон не восстанет, если только не начнутся беспорядки, народ не выйдет на улицы, в Гранаде не начнется серьезная заваруха. И так он думал до самого конца. Мне он говорил, что отвечает за свои войска, если только мы гарантируем, что народ не нарушит пределы предписанного законом порядка". Мы уже говорили, что, выполняя приказ Касареса Кироги, Торрес Мартинес, как и другие гражданские губернаторы, не пошел навстречу требованиям раздать народу оружие, чтобы он мог подавить военный мятеж. Факт этот совершенно достоверен. Его следует подчеркнуть особо, чтобы противопоставить истину лживым измышлениям мятежников, стремившихся тем самым оправдать свои репрессии в Гранаде - чуть ли не самые варварские во всей Испании. Мы не только не нашли ни одного доказательства того, что гранадские власти раздавали народу оружие; напротив, все очевидцы, с которыми мы беседовали, - а их много - порицают гражданского губернатора за то, что он повиновался приказам Касареса Кироги. Но самым убедительным доказательством отсутствия оружия у рабочих служит то, что они не смогли оказать настоящего сопротивления военным, когда в городе вспыхнул мятеж. Говорит Торрес Мартинес: "Да, я несколько раз говорил по телефону с Касаресом. Он мне заявил, что ни в коем случае нельзя раздавать оружие, что мятеж будет подавлен дней за восемь и вооружать народ при таких обстоятельствах - безумие. Кроме того, все руководители республиканских и левых партий, с которыми я совещался, были с этим согласны. Кампинс убедил нас в том, что мы можем положиться на него в отношении гарнизона и что нет никаких оснований вооружать народ. Все были удовлетворены, так как считали, что все идет хорошо, и никто не просил меня вооружать народ. Да и кроме того, мог ли я отобрать оружие у военных и передать его народу, если, как генерал Кампинс уверил меня, офицеры подтвердили свою верность правительству? И еще. Если бы оружие было роздано, кто среди гражданского населения сумел бы применить его со знанием дела в случае мятежа?" Торрес Мартинес и руководители Народного Фронта были убеждены и в том, что гранадская штурмовая гвардия под командованием капитана Альвареса, насчитывавшая сто пятьдесят хорошо вооруженных и обученных человек, выполнит свою задачу по охране законно установленной власти. Торрес Мартинес продолжает: "Когда теперь, a posteriori, я размышляю, как мы могли быть уверены в штурмовой гвардии, я говорю себе: как же мы могли не быть в ней уверены, если это была единственная сила, сформированная Республикой и абсолютно верная ей? Это был корпус, созданный Республикой. А значит, не было ни малейшего сомнения в том, что у нас там были друзья, как и в том, что командиры гвардии должны быть нашими сторонниками, иначе их не назначили бы на эти должности. К тому же капитан, командовавший штурмовой гвардией, капитан Альварес, прибыл в Гранаду после того, как Нестареса отстранили от командования; ведь останься Нестарес во главе гвардии, нам и в голову не пришло бы поручать охрану законной власти в городе силам штурмовой гвардии. Это наверняка, потому что Народный Фронт предупредил бы нас: "Осторожнее, это враг, это фалангист, он связан с национальным движением, он поднимет мятеж". Но об Альваресе никто из Народного Фронта не сказал мне, что он не вызывает доверия, никто мне о нем такого не говорил". Губернатор Гранады твердо верил также в лояльность жандармерии. Этот корпус, как и штурмовая гвардия, подчинялся гражданским властям, а не военным, и Торрес Мартинес, бывший до этого гражданским губернатором в нескольких провинциях, никогда не имел с ним каких-либо затруднений. К тому же разве подполковник Фернандо Видаль Патан, командовавший жандармерией, не заявлял ему о своей лояльности? "Никто из Народного Фронта не говорил мне, что я не должен доверять штурмовой гвардии. Правда, Народный Фронт с подозрением относился к жандармерии. Я же думал иначе, я думал, что именно жандармерия окажется верной правительству. У них ведь такая строгая дисциплина, они так привыкли повиноваться приказам, и я никогда не поверил бы, что они восстанут против Республики. И действительно, почти нигде в Испании они не примкнули к мятежу". Но горькая правда заключалась в том, что в Гранаде в обоих этих корпусах были офицеры-фашисты, участвовавшие в заговоре против Республики. Капитан Альварес оказался предателем. А за спиной Видаля Патана его подчиненный лейтенант Мариано Пелайо готовил мятеж среди своих коллег. В ночь с 18 на 19 июля мало кто из гранадцев спал спокойно. Радио Гранады передавало правительственные сводки новостей и речи местных представителей Народного Фронта, в то время как радио Севильи уверяло, будто восставшие военные одерживают одну победу за другой по всей стране. Что произойдет в Гранаде? Поднимется ли гарнизон против Республики? С такими беспокойными мыслями ожидали гранадцы наступления следующего дня. Воскресенье, 19 июля 1936 г. На следующий день в Гранаде было получено официальное подтверждение, что Севилья находится в руках Кейпо де Льяно. Заголовки первой страницы "Эль Идеаль" оповещали: "Правительство предупреждает, что военный мятеж начался", и ниже: "Оно утверждает, что мятежом охвачены только Марокко и Севилья". Практически это означало, что положение гораздо серьезнее, чем признавалось правительством. "Эль Идеаль" не могла получить какой-либо информации по телефону или по телетайпу, а потому, чтобы держать в курсе своих читателей о происходящем в стране, газете приходилось пользоваться бюллетенями новостей, которые правительство передавало по радио. К тому же "Эль Идеаль" проходила через цензуру. Но несмотря на скудость достоверной информации, никто уже не мог сомневаться, что в Испании началась гражданская война. Ранним утром "Эль Идеаль" взяла интервью у губернатора. Он утверждал, что, по имеющимся у него сведениям, в Гранаде все абсолютно спокойно. "В Гранаде царит полный порядок... приняты все меры, чтобы избежать его нарушения", - заявил Торрес Мартинес {"Ideal", 19 julio 1936, p. 2.}. Однако в это время мятежники уже завершали свои приготовления. Как сообщает "История испанского крестового похода", в 4 часа утра полковник Антонио Муньос из артиллерийского полка посетил полковника пехотного полка Басилио Леона Маэстре, чтобы уточнить тактику восстания. Но у них возникли разногласия относительно некоторых деталей, и переговоры между офицерами-мятежниками продолжались весь день 19 числа и часть 20-го {"Cruzada", p. 284.}. Так же, в "Истории...", указывается, что в 11 часов утра у генерала Кампинса состоялся срочный телефонный разговор с правительством. Ему надлежало направить колонну, чтобы овладеть Кордовой, которая находилась под контролем мятежников во главе с полковником Каскахо. Кампинс вызвал обоих полковников и приказал им готовиться к выступлению. Перед Муньосом и Леоном Маэстре встала непредвиденная трудность. Если бы они последовали распоряжениям правительства, то сил гарнизона, и так уже сократившихся из-за большого количества летних отпусков, могло не хватить, чтобы обеспечить победу мятежников в Гранаде. Муньос и Леон Маэстре решили прибегнуть к уловкам, и в течение всего дня обманывали Кампинса с помощью различных предлогов: то офицеры упорствуют и не хотят покидать Гранаду, то требуется время для проверки материальной части... {Ibid., p. 279.} Как раз в 11 утра в помещении Левой республиканской состоялось собрание, о котором нам рассказал один из присутствовавших там, доктор Хосе Родригес Контрерас: "Было воскресенье. Я узнал об этом, а может быть, мне специально сообщили, хотя я и не был членом Левой республиканской, потому что с тех пор, как распалась старая радикально-социалистическая партия, я не входил ни в какую партию. Я сидел дома, оказывал посильную помощь, выступал как советник, но не был членом никакой партии. Так вот, мне сообщили о собрании, возможно, это был Пако Эскрибано, местный секретарь Левой республиканской, мой клиент и близкий друг. Кажется, это он сказал мне, чтобы я приходил. И я пошел. Было 11 часов утра. Собралось все руководство Левой республиканской. Присутствовал алькальд, Фернандес Монтесинос, был также Вирхилио Кастилья, председатель провинциального совета. Торреса Мартинеса, губернатора, не было, нет, его точно не было. И вот я обратился к Монтесинвсу и говорю ему: "Знаешь, пора принять меры немедленно, вы сидите сложа руки, ведете себя как глупцы, как безвольные и бессильные люди, а все это очень серьезно". Он отвечает: "Да погоди, посмотрим..." "Нет, - говорю я, - нет, обязательно надо принимать меры, потому что и я и вы, и вы и я, все мы знаем (да и все в Гранаде знают), кто возглавит мятеж, если он начнется: это Мариано Пелайо (он тогда был лейтенантом жандармерии), капитан Фернандес, капитан Нестарес и кое-кто еще". "Да вот, понимаешь..." - отвечает. И все сомневаются, сомневаются, сомневаются, а я говорю: "Послушайте, этой ночью мы еще можем всех их арестовать, и дело с концом, и никакого мятежа не будет, хотя Севилья в руках мятежников". Но они меня не послушались" {Свидетельство доктора Хосе Родригеса Контрераса, записанное на магнитофон в Гранаде 23 августа 1978 г.}. После полудня капитан Нестарес посетил пехотные и артиллерийские казармы, стараясь убедить обоих командиров и офицеров-заговорщиков, что надо немедленно брать инициативу в свои руки. Его визиты были замечены и доведены до сведения Торреса Мартинеса, который сразу же позвонил Кампинсу, чтобы спросить, почему Нестарес зачастил в казармы. Торрес, измученный противоречивыми указаниями из Мадрида, поступавшими в течение всего дня, получил от не менее усталого Кампинса ответ, что он постарается узнать, в чем тут дело. Кампинс позвонил в артиллерийские казармы, но снова получил весьма расплывчатые объяснения {"Cruzada", p. 279-280.}. Тем временем, как и следовало ожидать, среди рабочих нарастало беспокойство. Из сообщений по радио стало ясно, что борьба идет уже по всей стране. Но, вероятно, рабочие еще верили в лояльность гранадского гарнизона, потому что приняли решение сформировать свою колонну, чтобы освободить Кордову, и попросили Мадрид оказать им в этом помощь. Через некоторое время подполковник жандармерии Фернандо Видаль Паган, который, как мы уже говорили, был лоялен к Республике, получил телеграмму из Мадрида, в которой ему предписывалось вооружить эту колонну оружием, хранившимся в арсенале артиллерийского полка. Но Муньос, командир артиллерии, решил не выпускать из своих рук ни одной винтовки. Снова последовали звонки из Гранады в Мадрид, и наоборот. Наконец в 9 часов вечера Кампинс решил лично направиться в казармы. Там он собрал офицеров и приказал им, чтобы они передали оружие жандармерии. Затем он вернулся в комендатуру, так и не узнав - до сих пор! - о том, что полковники предали его. Вечером Видаль Паган получил от правительства новые инструкции, которые подтверждали приказ изъять оружие из артиллерийского арсенала. Видаль Паган возложил исполнение этого поручения на лейтенанта Мариано Пелайо, которого он явно ни в чем не подозревал {Ibid., p. 280-281.}. С этого момента положение республиканцев в Гранаде начало резко ухудшаться. Понедельник, 20 июля 1936 г. В 1.30 ночи 20 июля Пелайо явился в артиллерийскую казарму с правительственным приказом на выдачу 3 тысяч винтовок для колонны, готовившейся выступить на Кордову. Военные-заговорщики, решив не выполнять этот приказ, снова сообщили Кампинсу, что оружие до сих пор не готово {Ibid., p. 281-282.}. Эту ночь майор Вальдес провел в военной комендатуре: "Эта ночь не прошла бесплодно для сеньора Вальдеса и других командиров и офицеров, которые участвовали в разговоре. Речь шла о ситуации, которая сложилась в Испании, а также о том, как следует объявить военное положение в Гранаде. Все согласились, что действия гражданских отрядов будут более эффективными, если они будут действовать согласованно с войсковыми частями... В понедельник в 7 часов утра сеньор Вальдес отправился в автомобиле в артиллерийские казармы" {Gollonet у Morales. Op. cit., p. 105-106.}. Там были уточнены детали восстания. Несколько минут спустя майор Родригес Боусо из артиллерийского полка был послан полковником Муньосом узнать, каковы планы капитана Альвареса из штурмовой гвардии. Хотя мы не знаем, что именно говорилось на этой встрече, однако точно известно, что Альварес сразу же пообещал свое содействие {"Cinzada", p. 280-282.}. Это был переломный момент, потому что поддержка штурмовой гвардии означала, что победа мятежников практически гарантирована. Торрес Мартинес нам заявил: "Я говорю, что если бы штурмовая гвардия воспротивилась мятежу, если бы она не примкнула к мятежникам, то, по-моему, мятеж в Гранаде не увенчался бы успехом. И далее более того. Я думаю, что, если бы штурмовая гвардия, ее командиры не связали бы свою судьбу с людьми, о которых мы говорили (а тогда об их встречах и договоренности мы, само собой, не знали), если бы военные не были уверены, что штурмовая гвардия поддержит их, они бы не вышли на улицы. Они не вышли бы из казарм потому, что у них ведь было мало сил: кажется, их было не более 200 человек". Но штурмовая гвардия присоединилась к мятежникам, и те уже в первые часы 20 июля знали, что могут без труда овладеть городом. Было очевидно, однако, что действовать надо быстро, так как существовала и другая вероятность: рабочие, пусть даже без оружия, выйдут на улицы и просто благодаря своему численному превосходству сметут мятежников. Поэтому и было решено, что войска выйдут из казарм около 5 часов вечера. В тот вечер с гражданским губернатором Торресом Мартинесом собрались некоторые из республиканских руководителей, среди них Вирхилио Кастилья, председатель провинциального совета, и Антонио Рус Ромеро, секретарь комитета Народного Фронта. Там же был и полковник жандармерии Фернандо Видаль Паган, который дал Торресу слово быть верным Республике. Около 4.30 вечера кто-то позвонил Русу Ромеро. "Войска построены во дворе артиллерийских казарм, - сообщили ему. - Скоро они выступят, надо что-то предпринять" {Свидетельство Торреса Мартинеса.}. Торрес Мартинес, который тут же соединился по телефону с Кампинсом, прекрасно помнит эти мгновения: "Когда 20-го числа мы сказали ему, что, как нам сообщили, войска готовы выступить из артиллерийских казарм, он мне лично ответил по телефону, что это невозможно, что ничего подобного быть не может, что он об этом не оповещен, а военные дали ему слово не выступать, что он выезжает в артиллерийские казармы и не позже чем через полчаса позвонит мне и опровергнет наши сведения". Кампинс не позвонил, и Торрес Мартинес никогда больше его не видел. Когда Кампинс прибыл в артиллерийские казармы, он был поражен, увидев, что полк действительно построен во дворе и готов выйти на улицы. Вместе с военными было около 60 гражданских лиц, в большинстве своем фалангисты под командой Хосе Вальдеса. Тут же возникла неизбежная стычка между Кампинсом и полковником Муньосом. Надо думать, что Кампинс, узнав, что его подчиненный, которому он верил, плел заговор у него за спиной, был совершенно ошеломлен. Кампинса, все еще не верящего своим глазам и пришедшего в отчаяние от того, что пехотный полк, жандармерия и штурмовая гвардия тоже присоединились к мятежникам, арестовали, а затем отвели в пехотные казармы. Там он тоже увидел выстроенный во дворе полк. Затем несчастного генерала под конвоем доставили в военную комендатуру, где принудили подписать подготовленный мятежными офицерами приказ, которым в Гранаде объявлялось военное положение. "ПРИКАЗ. Я, дон Мигель Кампинс Аура, бригадный генерал и военный комендант города, довожу до сведения: Параграф 1. В связи с воцарившимся вот уже три дня на всей территории страны беспорядком, бездействием центрального правительства и с тем, чтобы спасти Испанию и Республику* от нынешнего хаоса, объявляю с этой минуты военное положение на всей территории провинции Гранада. Параграф 2. Все представители власти, которые не предпримут все возможные меры по сохранению общественного порядка, будут отстранены от занимаемых должностей и понесут личную ответственность. Параграф 3. Те, кто с целью возмущения общественного порядка, устрашения жителей какого-либо населенного пункта или осуществления возмездия социального характера употребит взрывчатые или горючие вещества или же использует любые другие средства или орудия, достаточные для причинения серьезного ущерба, организации аварий на железных дорогах или на средствах наземного или воздушного сообщения, будут наказаны по всей строгости действующих законов. Параграф 4. Те, кто без соответствующего разрешения будут производить, хранить или перевозить горючие или взрывчатые вещества, а также те, кто хранят их в законном порядке, выдадут их или обеспечат ими без достаточных гарантий лиц, которые впоследствии употребят их для совершения преступлений, поименованных в предыдущем параграфе, будут арестованы и приговорены к тюремному заключению на максимально установленный законом срок {От 4 до 12 лет тюремного заключения.}. Параграф 5. Те, которые не будут подстрекать к нарушению военного положения, объявленного согласно параграфу 1, а спровоцируют нарушение этого приказа или будут поощрять сделать это, будут арестованы и приговорены к тюремному заключению на максимально установленный законом срок {От 4 месяцев до 6 лет тюремного заключения.}. Параграф 6. Ограбление с применением силы, запугивание граждан, осуществленное двумя или более правонарушителями в случае, когда кто-либо из них вооружен и если в результате нападения пострадавший будет убит или ему будут причинены увечья, карается смертной казнью. Параграф 7. Все, кто располагает оружием или взрывчатыми веществами, должны передать их в ближайший жандармский участок или военный пост до 20 часов сегодняшнего дня. Параграф 8. Группы более трех человек будут рассеиваться с применением силы самым непререкаемым и решительным образом. ЖИТЕЛИ ГРАНАДЫ, во имя мира, который ныне нарушен, во имя порядка, во имя любви к Испании и Республике, во имя восстановления законов призываю вас сотрудничать в деле сохранения порядка. Да здравствует Испания! Да здравствует Республика!" {"Ideal", 21 julio 1936, p. 1.} Рассказывая о том, как готовился приказ, Гольонет и Моралес утверждают, будто Кампинс возражал по многим пунктам и внес в документ многочисленные поправки, которые в основном относились к мерам наказания, в результате чего они получились до нелепого умеренными {Gollonet у Morales. Op. cit., p. 91.}. Но поскольку Кампинс был фактически пленником мятежных офицеров, нам представляется невероятным, чтобы он смог вносить какие бы то ни было поправки в текст, явно составленный задолго до ареста генерала. Согласно "Истории испанского крестового похода", опубликованной через два года после окончания войны и через пять лет после появления книги Гольонета и Моралеса, приказ с патриотическим лозунгом "Да здравствует Республика!" отражал замешательство генерала Кампинса {"Cruzada", p. 286.}. Более вероятно, что он отражал стремление военных-фашистов ввести в заблуждение народ Гранады, заставив его поверить в первые критические часы мятежа, что армия поднялась на защиту Республики, а не для того, чтобы разрушить ее. И действительно, когда в 5 часов вечера войска вышли на улицы, население не сразу смогло разобраться в происходящем. Многие верили, что солдаты покинули казармы для защиты Республики и сохранения общественного порядка. Гольонет и Моралес пишут: "Несколько экстремистов стоят на углу и наблюдают, как проходят войска. Они растерянны. Ничего подобного они не ожидали. Кто-то говорит, будто войска выведены из казарм генералом, чтобы они разгромили фашистов. И группа революционеров приветствует солдат, подняв левую руку со сжатым кулаком" {Gollonet у Morales. Op. cit., p. 112-113}. В "Истории испанского крестового похода" с сарказмом, который прорывается каждый раз, когда речь заходит о республиканцах, описывается следующая сцена: "Далее красные, вообразившие, что армия вышла "брататься с народом", приветствуют проходящие войска. Но скоро они поймут свою ошибку. Войска атакуют толпу и полчища красных, ошеломленных и ничего не понимающих. Они в панике кидаются вверх по Каррера-дель-Дарро к Пасео-де-лос-Тристес, стараясь спастись. Одни взбираются по крутым переулкам и ищут прибежища на Пласа Ларга, другие в страхе прячутся под сводами Арко-де-лас-Пегас или под благородными стенами Санта-Исабель-ла-Реаль" {"Gruzada", p. 284.}. Покинув двор артиллерийских казарм, одна батарея направилась к центру города и установила орудия на площади Кармен перед главным входом в муниципальный совет, а также на Пуэрта Реаль - основной магистрали Гранады - и на площади Тринидад позади здания гражданского губернатора {"Ideal", 21 julio 1936, p. 2.}. Другая батарея поднялась по шоссе к Эль-Фарге с тыльной части города с тем, чтобы "занять стратегическую позицию, обеспечивающую господство над городом" {Gollonet y Morales. Op. cit., p. 112.}. Перед казармой штурмовой гвардии на Гран Виа остановился грузовик с солдатами, и "гвардейцы встретили их с распростертыми объятиями и криками "Да здравствует Испания!" {Ibid., p. 112.}. Как видно, капитан Альварес, который в то утро дал слово майору Родригесу Боусо выступить вместе, успел уговорить большинство своих офицеров поддержать мятежников. Тем временем другое артиллерийское подразделение направилось на аэродром Армилья, расположенный в нескольких километрах от Гранады на шоссе Мотриль. Мятежники овладели аэродромом, не встретив сопротивления, так как почти все расквартированные там офицеры бежали {Ibid., p. 120-121, "Gruzada", p. 285.}. Великолепная взлетная полоса Армильи сыграет важнейшую роль в гражданской войне, позволив мятежникам поддерживать связь с Севильей и остальной мятежной Испанией. В то же время аэродром послужит базой для самолетов, бомбивших позиции республиканцев. Другая группа захватила завод взрывчатых веществ в Эль Фарге, расположенный в 4 километрах от Гранады на Мурсийском шоссе. Эль Фарге был крупнейшим в Андалусии заводом взрывчатых веществ, и для мятежников было очень важно овладеть им как можно быстрее. Сопротивление, которое встретили мятежники, было быстро подавлено, а о "чистке", проведенной там, до сих пор вспоминают в Гранаде. Во время войны Эль Фарге будет производить большое количество взрывчатых веществ для мятежников, и он сыграет решающую роль в развитии событий. Весть о том, что войска вышли на улицы, немедленно достигла гражданского губернатора, вместе с которым в то время были Вирхилио Кастилья, Рус Ромеро, подполковник жандармерии Видаль Паган. Торрес Мартинес вспоминает: "Мы ждали звонка Кампинса, но он, само собой, не позвонил. Пока мы ждали, нам стало известно, что войска вышли на улицы. В тот момент мы не знали, присоединился к ним Кампинс или нет". Здание управления гражданского губернатора охранял наряд штурмовой гвардии из 20-25 человек под командой лейтенанта Мартинеса Фахардо, с которым Торрес Мартинес поговорил сразу же после того, как узнал, что артиллеристы выстроены во дворе казарм: "Мы дали приказ гвардейцам, находившимся внизу, чтобы они нас защищали и стреляли. Даже если войска окажутся у самых дверей здания, было сказано им, они все равно должны стрелять". Незадолго до 6 часов в полицейский комиссариат, расположенный на улице Дукеса в двух шагах от здания управления гражданского губернатора, прибыл капитан Нестарес. Полиция немедленно примкнула к мятежникам {Gollonet у Morales. Op. cit., p. 113.}. Когда Нестарес приехал в комиссариат, шестеро республиканцев из Хаэна, которые в то утро находились в Гранаде с официальным приказом на выдачу им динамита, загружали свою машину взрывчаткой. Поняв, что полицейские примкнули к мятежникам, "экстремисты" открыли по ним огонь, в ходе перестрелки они были ранены, а затем арестованы {Ibid., p. 113-114.}. Они станут первыми жертвами гранадских репрессий: их расстреляли у стены кладбища 26 июля 1936 г. Через несколько минут после стычки в комиссариате у дверей здания управления гражданского губернатора появилось отделение артиллеристов, возглавляемых капитаном Гарсиа Морено и лейтенантом Лаинесом и поддерживаемых Вальдесом с его фалангистами. К ним присоединился Нестарес, ожидавший их прибытия в комиссариате. Через несколько минут подошло еще отделение пехотинцев с пулеметами {Ibid., р. 114.}. Штурмовые гвардейцы, которым во главе с лейтенантом Мартинесом Фахардо было поручено охранять гражданского губернатора, увидев такое количество вооруженных людей, поняли, что всякое сопротивление бесполезно. Или, может быть, Фахардо тоже был участником заговора? Как бы то ни было, гвардейцы, наверняка знавшие, что их начальник капитан Альварес, а также и другие подразделения присоединились к мятежникам, не выполнили приказов Торреса Мартинеса. Они не стали стрелять, и мятежники прошли в здание, не встретив ни малейшего сопротивления. Тут же они вошли в кабинет губернатора на втором этаже. "Больше всего мы были поражены, - вспоминает Торрес Мартинес, - когда увидели, что наши солдаты, штурмовые гвардейцы, которые должны были нас защищать, первыми навели на нас винтовки, а затем арестовали". Единственным, кто оказал сопротивление мятежникам, был Вирхилио Кастильяон вынул пистолет, но тут же был обезоружен. Подполковник жандармерии Видаль Паган проявил такое благородство, которого Торрес Мартинес не может забыть: "Когда гвардейцы навели на нас винтовки, а затем в кабинет вошли военные, по-моему, среди них был Вальдес, да, Вальдес, и еще другие, подполковник Видаль сказал: "Я разделю судьбу гражданского губернатора, я хочу разделить с ним его судьбу". Дело не в том, что он лично был привязан ко мне: он хотел показать, что остался верен своему слову защищать Республику". Видаля Нагана, Кастилью и Руса Ромеро отвели в полицейский комиссариат, а Торреса заперли в его личных апартаментах в том же здании. Между тем На площадь Кармен, где мятежники установили пушку, из здания городского совета вышли городские полицейские и заявили о готовности выполнять приказы командира артиллеристов. Несколько служащих, находившихся в здании, сумели бежать через задний ход, но сам алькальд Мануэль Фернандес Монтесинос был арестован в своем кабинете, а его полномочия сразу же взял на себя подполковник пехоты Мигель дель Кампо {Gollonet у Morales. Op. cit., p. 115-116.}. Одновременно с этим другое подразделение под командованием майора Росалени и капитанов Миранда и Сальватьерра заняли здание гранадского радио, находившееся на Гран Виа напротив казарм штурмовой гвардии {Ibid., p. 116.}. В 6.30 вечера Росалени прочитал перед микрофоном приказ, подписанный Кампинсом. Затем чтение этого документа повторялось каждые полчаса {"Ideal", 21 julio 1936, p. 1.}. К наступлению ночи 20 июля весь центр Гранады был в руках мятежников. Сотни "революционеров", "марксистов" и прочих "нежелательных элементов" оказались в тюрьме или в полицейском комиссариате. В Гранаде сгущалась атмосфера ужаса. Никакого сопротивления мятежникам оказано не было, а на следующий день "Эль Идеаль", отмечая, что большое количество гражданских лиц сразу же предоставило себя в распоряжение военной комендатуры, сообщала, что "все убедились в абсолютном спокойствии, с которым были заняты официальные учреждения, а также полном отсутствии сопротивления, что исключило необходимость насилия". Она же писала: "В медицинские учреждения не поступило ни одного раненого, несмотря на то что кое-где в городе раздавались выстрелы. В некоторых случаях они были вызваны мерами против тех, кто отказывался подчиняться требованию поднять руки, проходя