и Пал могучий Меджисогвон На песок пред Гайаватой. Благодарный Гайавата Взял тогда немного крови И, позвав с сосны печальной Дятла, выкрасил той кровью На головке дятла гребень За его услугу в битве; И доныне Мэма носит Хохолок из красных перьев. После, в знак своей победы, В память битвы с чародеем, Он сорвал с него кольчугу И оставил без призора На песке прибрежном тело. На песке оно лежало, Погребенное по пояс, Головой поникнув в воду, А над ним кружился с криком Боевой орел могучий, Плавал медленно кругами, Тихо, тихо вниз спускаясь. Из вигвама чародея Гайавата снес в пирогу Все сокровища, весь вампум, Снес меха бобров, бизонов, Соболей и горностаев, Нитки жемчуга, колчаны И серебряные стрелы - И поплыл домой, ликуя, С громкой песнею победы. Там к нему на берег вышли Престарелая Нокомис, Чайбайабос, мощный Квазинд; А народ героя встретил Пляской, пеньем, восклицая: "Слава, слава Гайавате! Побежден им Меджисогвон, Побежден волшебник злобный!" Навсегда остался дорог Гайавате дятел, Мэма. В честь его и в память битвы Он свою украсил трубку Хохолком из красных перьев, Гребешком багровым Мэмы, А богатство чародея Разделил с своим народом, Разделил, по равной части. СВАТОВСТВО ГАЙАВАТЫ "Муж с женой подобен луку, Луку с крепкой тетивою; Хоть она его сгибает, Но ему сама послушна, Хоть она его и тянет, Но сама с ним неразлучна; Порознь оба бесполезны!" Так раздумывал нередко Гайавата и томился То отчаяньем, то страстью, То тревожною надеждой, Предаваясь пылким грезам О прекрасной Миннегаге Из страны Дакотов диких. Осторожная Нокомис Говорила Гайавате: "Не женись на чужеземке, Не ищи жены по свету! Дочь соседа, хоть простая, - Что очаг в родном вигваме, Красота же чужеземки - Это лунный свет холодный, Это звездный блеск далекий!" Так Нокомис говорила. Но разумно Гайавата Отвечал ей: "О Нокомис! Мил очаг в родном вигваме, Но милей мне звезды в небе, Ясный месяц мне милее!" Строго старая Нокомис Говорила: "Нам не нужно Праздных рук и ног ленивых; Приведи жену такую, Чтоб работала с любовью, Чтоб проворны были руки, Ноги двигались охотно!" Улыбаясь, Гайавата Молвил: "Я в земле Дакотов Стрелоделателя знаю; У него есть дочь-невеста, Что прекрасней всех прекрасных; Я введу ее в вигвам твой, И она тебе в работе Будет дочерью покорной, Будет лунным, звездным светом, Огоньком в твоем вигваме, Солнцем нашего народа!" Но опять свое твердила Осторожная Нокомис: "Не вводи в мое жилище Чужеземку, дочь Дакота! Злобны дикие Дакоты, Часто мы воюем с ними, Распри наши не забыты, Раны наши не закрылись!" Усмехаясь, Гайавата И на это ей ответил: "Потому-то и пойду я За невестой в край Дакотов, Для того пойду, Нокомис, Чтоб окончить наши распри, Залечить навеки раны!" И пошел в страну красавиц, В край Дакотов, Гайавата, В путь далекий по долинам, В тишине равнин пустынных, В тишине лесов дремучих. С каждым шагом делал милю Он в волшебных мокасинах; Но быстрей бежали мысли, И дорога бесконечной Показалась Гайавате! Наконец, в безмолвье леса Услыхал он гул потоков, Услыхал призывный грохот Водопадов Миннегаги. "О, как весел, - прошептал он, - Как отраден этот голос, Призывающий в молчанье!" Меж деревьев, где играли Свет и тени, он увидел Стадо чуткое оленей. "Не сплошай!" - сказал он луку, "Будь верней!" - стреле промолвил, И когда стрела-певунья, Как оса, впилась в оленя, Он взвалил его на плечи И пошел еще быстрее. У дверей в своем Вигваме, Вместе с милой Миннегагой, Стрелоделатель работал. Он точил на стрелы яшму, Халцедон точил блестящий, А она плела в раздумье Тростниковые циновки; Все о том, что будет с нею, Тихо девушка мечтала, А старик о прошлом думал. Вспоминал он, как, бывало, Вот такими же стрелами Поражал он на долинах Робких ланей и бизонов, Поражал в лугах зеленых На лету гусей крикливых; Вспоминал и о великих Боевых отрядах прежних, Покупавших эти стрелы. Ах, уж нет теперь подобных Славных воинов на свете! Ныне воины что бабы: Языком болтают только! Миннегага же в раздумье Вспоминала, как весною Приходил к отцу охотник, Стройный юноша-красавец Из земли Оджибуэев, Как сидел он в их вигваме, А простившись, обернулся, На нее взглянул украдкой. Сам отец потом нередко В нем хвалил и ум и храбрость. Только будет ли он снова К водопадам Миннегаги? И в раздумье Миннегага Вдаль рассеянно глядела, Опускала праздно руки. Вдруг почудился ей шорох, Чья-то поступь в чаще леса, Шум ветвей, - и чрез мгновенье, Разрумяненный ходьбою, С мертвой ланью за плечами, Стал пред нею Гайавата. Строгий взор старик на гостя Быстро вскинул от работы, Но, узнавши Гайавату, Отложил стрелу, поднялся И просил войти в жилище. "Будь здоров, о Гайавата!" - Гайавате он промолвил. Пред невестой Гайавата Сбросил с плеч свою добычу, Положил пред ней оленя; А она, подняв ресницы, Отвечала Гайавате Кроткой лаской и приветом: "Будь здоров, о Гайавата!" Из оленьей крепкой кожи Сделан был вигвам просторный, Побелен, богато убран И дакотскими богами Разрисован и расписан. Двери были так высоки, Что, входя, едва нагнулся Гайавата на пороге, Чуть коснулся занавесок Головой в орлиных перьях. Встала с места Миннегага, Отложив свою работу, Принесла к обеду пищи, За водой к ручью сходила И стыдливо подавала С пищей глиняные миски, А с водой - ковши из липы. После села, стала слушать Разговор отца и гостя, Но сама во всей беседе Ни словечка не сказала! Да, как будто сквозь дремоту Услыхала Миннегага О Нокомис престарелой, Воспитавшей Гайавату, О друзьях его любимых И о счастье, о довольстве На земле Оджибуэев, В тишине долин веселых. "После многих лет раздора, Многих лет борьбы кровавой Мир настал теперь в селеньях Оджибвэев и Дакотов! - Так закончил Гайавата, А потом прибавил тихо: - Чтобы этот мир упрочить, Закрепить союз сердечный, Закрепить навеки дружбу, Дочь свою отдай мне в жены, Отпусти в мой край родимый, Отпусти к нам Миннегагу!" Призадумался немного Старец, прежде чем ответить, Покурил в молчанье трубку, Посмотрел на гостя гордо, Посмотрел на дочь с любовью И ответил очень важно: "Это воля Миннегаги. Как решишь ты, Миннегага?" И смутилась Миннегага И еще милей и краше Стала в девичьем смущенье. Робко рядом с Гайаватой Опустилась Миннегага И, краснея, отвечала: "Я пойду с тобою, муж мой!" Так решила Миннегага! Так сосватал Гайавата, Взял красавицу невесту Из страны Дакотов диких! Из вигвама рядом с нею Он пошел в родную землю. По лесам и по долинам Шли они рука с рукою, Оставляя одиноким Старика отца в вигваме, Покидая водопады, Водопады Миннегаги, Что взывали издалека: "Добрый путь, о Миннегага!" А старик, простившись с ними, Сел на солнышко к порогу И, копаясь за работой, Бормотал: "Вот так-то дочки! Любишь их, лелеешь, холишь, А дождешься их опоры, Глядь - уж юноша приходит, Чужеземец, что на флейте Поиграет да побродит По деревне, выбирая Покрасивее невесту, - И простись навеки с дочкой!" Весел был их путь далекий По холмам и по долинам, По горам и по ущельям, В тишине лесов дремучих! Быстро время пролетало, Хоть и тихо Гайавата Шел теперь - для Миннегаги, Чтоб она не утомилась. На руках через стремнины Нес он девушку с любовью, - Легким перышком казалась Эта ноша Гайавате. В дебрях леса, под ветвями, Он прокладывал тропинки, На ночь ей шалаш построил, Постелил постель из листьев И развел костер у входа Из сухих сосновых шишек. Ветерки, что вечно бродят По лесам и по долинам, Путь держали вместе с ними; Звезды чутко охраняли Мирный сон их темной ночью; Белка с дуба зорким взглядом За влюбленными следила, А Вабассо, белый кролик, Убегал от них с тропинки И, привстав на задних лапках, Из норы глядел украдкой С любопытством и со страхом. Весел был их путь далекий! Птицы сладко щебетали, Птицы звонко пели песни Мирной радости и счастья. "Ты счастлив, о Гайавата, С кроткой, любящей женою!" - Пел Овейса синеперый. "Ты счастлива, Миннегага, С благородным, мудрым мужем!" - Опечи пел красногрудый. Солнце ласково глядело Сквозь тенистые деревья, Говорило им: "О дети! Злоба - тьма, любовь - свет солнца, Жизнь играет тьмой и светом, - Правь любовью, Гайавата!" Месяц с неба в час полночный Заглянул в шалаш, наполнил Мрак таинственным сияньем И шепнул им: "Дети, дети! Ночь тиха, а день тревожен; Жены слабы и покорны, А мужья властолюбивы, - Правь терпеньем, Миннегага!" Так они достигли дома, Так в вигвам Нокомис старой Возвратился Гайавата Из страны Дакотов диких, Из страны красивых женщин, С Миннегагою прекрасной. И была она в вигваме Огоньком его вечерним, Светом лунным, светом звездным, Светлым солнцем для народа. СВАДЕБНЫЙ ПИР ГАЙАВАТЫ Стану петь, как По-Пок-Кивис, Как красавец Йенадиззи Танцевал под звуки флейты, Как учтивый Чайбайабос, Сладкогласный Чайбайабос Песни пел любви-томленья И как Ягу, дивный мастер И рассказывать и хвастать, Сказки сказывал на свадьбе, Чтобы пир был веселее, Чтобы время шло приятней, Чтоб довольны были гости! Пышный пир дала Нокомис, Пышно праздновала свадьбу! Чаши были все из липы, Ярко-белые и с глянцем, Ложки были все из рога, Ярко-черные и с глянцем. В знак торжественного пира, Приглашения на свадьбу, Всем соседям ветви ивы В этот день она послала; И соседи собралися К циру в праздничных нарядах, В дорогих мехах и перьях, В разноцветных ярких красках, В пестром вампуме и бусах. На пиру они сначала Осетра и щуку ели, Приготовленных Нокомис; После - пимикан олений, Пимикан и мозг бизона, Горб быка и ляжку лани, Рис и желтые лепешки Из толченой кукурузы. Но радушный Гайавата, Миннегага и Нокомис При гостях не сели к пище: Только потчевали молча, Только молча им служили. А когда обед был кончен, Хлопотливая Нокомис Из большого меха выдры Тотчас каменные трубки Табаком набила южным, Табаком с травой пахучей И с корою красной ивы. После ласково сказала: "Протанцуй нам, По-Пок-Кивис, Танец Нищего веселый, Чтобы пир был веселее, Чтобы время шло приятней, Чтоб довольны были гости!" И красавец По-Пок-Кивис, Беззаботный Йенадиззи, Озорник, всегда готовый Веселиться и буянить, Тотчас встал среди собранья. Ловок был он в плясках, в танцах, В состязаньях и забавах, Смел и ловок в разных играх, Даже в самых трудных играх! На деревне По-Пок-Кивис Слыл пропащим человеком, Игроком, лентяем, трусом; Но насмешки и прозванья Не смущали Йенадиззи: Ведь зато он был красавец И большой любимец женщин! Он стоял в одежде белой Из пушистой ланьей шкуры, Окаймленной горностаем, Густо вампумом расшитой И ежовою щетиной; В головном его уборе Колыхался пух лебяжий; На козловых мокасинах Красовались иглы, бисер И хвосты лисиц - на пятках, А в руках держал он трубку И большое опахало. Краской желтою и красной, Краской алою и синей Все лицо его сияло; В косы, смазанные маслом, И с пробором, как у женщин, Вплетены гирлянды были Из пахучих трав и листьев. Вот как убран и наряжен Встал красавец По-Пок-Кивис, Встал при звуках флейт и песен, Голосов и барабанов И свой дивный танец начал. Танцевал он прежде важно, Выступая меж деревьев - То под тенью, то на солнце - Мягким шагом, как пантера; После - все быстрей, быстрее Закружился, завертелся, Вкруг вигвама начал прыгать Через головы сидящих Так, что ветер, пыль и листья Понеслись за ним кругами! А потом вдоль Гитчи-Гюми, По песчаному прибрежью, Как безумный, он помчался, Ударяя с дикой силой Мокасинами о землю Так, что ветер стал уж бурей, Засвистал песок, вздымаясь, Словно вьюга по пустыне, И покрылося прибрежье Все холмами Нэго-Воджу! Так веселый По-Пок-Кивис Танец Нищего окончил И, окончив, возвратился К месту пира, сел с гостями, Сел, спокойно улыбаясь И махая опахалом. После друга Гайаваты, Чайбайабоса, просили: "Спой нам песню, Чайбайабос, Песню страсти, песню неги, Чтобы пир был веселее, Чтобы время шло приятней, Чтоб довольны были гости!" И прекрасный Чайбайабос Спел им нежно, сладкозвучно, Спел в волнении глубоком Песню страсти, песню неги; Все смотря на Гайавату, Все смотря на Миннегагу, Тихо пел он эту песню: "Онэвэ! Проснись, родная! Ты, лесной цветочек дикий, Ты, лугов зеленых птичка, Птичка дикая, певунья! Взор твой кроткий, взор косули, Так отраден, так отраден, Как роса для нежных лилий В час вечерний на долине! А твое дыханье сладко, Как цветов благоуханье, Как дыханье их зарею В Месяц Падающих Листьев! Не стремлюсь ли я всем сердцем К сердцу милой, к сердцу милой, Как ростки стремятся к солнцу В тихий Месяц Светлой Ночи? Онэвэ! Трепещет сердце И поет тебе в восторге, Как поют, вздыхают ветви В ясный Месяц Земляники! Загрустишь ли ты, родная, - И мое темнеет сердце, Как река, когда над нею Облака бросают тени! Улыбнешься ли, родная, - Сердце вновь дрожит и блещет, Как под солнцем блещут волны, Что рябит холодный ветер! Пусть улыбкою сияют Небеса, земля и воды, - Не могу я улыбаться, Если милой я не вижу! Я с тобой, с тобой! Взгляни же, Кровь трепещущего сердца! О, проснись! Проснись, родная! Онэвэ! Проснись, родная!" Так прекрасный Чайбайабос Песню пел любви-томленья; И хвастливый, старый Ягу, Удивительный рассказчик, Слушал с завистью, как гости Восторгались сладким пеньем; Но потом, по их улыбкам, По глазам и по движеньям Увидал, что все собранье С нетерпеньем ожидает И его веселых басен, Непомерно лживых сказок. Очень был хвастлив мой Ягу! В самых дивных приключеньях, В самых смелых предприятиях -- Всюду был героем Ягу: Он узнал их не по слухам, Он воочию их видел! Если б только Ягу слушать, Если б только Ягу верить, То нигде никто из лука Не стреляет лучше Ягу, Не убил так много ланей, Не поймал так много рыбы Иль речных бобров в капканы. Кто резвее всех в деревне? Кто всех дальше может плавать? Кто ныряет всех смелее? Кто постранствовал по свету И диковин насмотрелся? Уж, конечно, это Ягу, Удивительный рассказчик. Имя Ягу стало шуткой И пословицей в народе; И когда хвастун-охотник Чересчур охотой хвастал Или воин завирался, Возвратившись с поля битвы, Все кричали: "Ягу, Ягу! Новый Ягу появился!" Это он связал когда-то Из коры зеленой липы Люльку жилами оленя Для малютки Гайаваты. Это он ему позднее Показал, как надо делать Лук из ясеня упругий, А из сучьев дуба - стрелы. Вот каков был этот Ягу, Безобразный, старый Ягу, Удивительный рассказчик! И промолвила Нокомис: "Расскажи нам, добрый Ягу, Почудесней сказку, басню, Чтобы пир был веселее, Чтобы время шло приятней, Чтоб довольны были гости!" И ответил Ягу тотчас: "Вы услышите сегодня Повесть - дивное сказанье О волшебнике Оссэо, Что сошел с Звезды Вечерней!" СЫН ВЕЧЕРНЕЙ ЗВЕЗДЫ "То не солнце ли заходит Над равниной водяною? Иль то раненый фламинго Тихо плавает, летает, Обагряет волны кровью, Кровью, падающей с перьев, Наполняет воздух блеском, Блеском длинных красных перьев? Да, то солнце утопает, Погружаясь в Гитчи-Гюми; Небеса горят багрянцем, Воды блещут алой краской! Нет, то плавает фламинго, В волны красные ныряя; К небесам простер он крылья И окрасил волны кровью! Огонек Звезды Вечерней Тает, в пурпуре трепещет, В полумгле висит над морем. Нет, то вампум серебрится На груди Владыки Жизни, То Великий Дух проходит Над темнеющим закатом! На закат смотрел с восторгом Долго, долго старый Ягу; Вдруг воскликнул: "Посмотрите! Посмотрите на священный Огонек Звезды Вечерней! Вы услышите сказанье О волшебнике Оссэо, Что сошел с Звезды Вечерней! В незапамятные годы, В дни, когда еще для смертных Небеса и сами боги Были ближе и доступней, Жил на севере охотник С молодыми дочерями; Десять было их, красавиц, Стройных, гибких, словно ива, Но прекрасней всех меж ними Овини была, меньшая. Вышли девушки все замуж, Все за воинов отважных, Овини одна не скоро Жениха себе сыскала. Своенравна и сурова, Молчалива и печальна Овини была - и долго Женихов, красавцев юных, Прогоняла прочь с насмешкой, А потом взяла да вышла За убогого Оссэо! Нищий, старый, безобразный, Вечно кашлял он, как белка. Ах, но сердце у Оссэо Было юным и прекрасным! Он сошел с Звезды Заката, Он был сын Звезды Вечерней, Сын Звезды любви и страсти! И огонь ее, и чары, И краса, и блеск лучистый - Все в груди его таилось, Все в речах его сверкало! Женихи, любовь которых Овини отвергла гордо, - Йенадиззи в ожерельях, В пышных перьях, ярких красках Насмехалися над нею; Но она им так оказала: "Что за дело мне до ваших Ожерелий, красок, перьев И насмешек непристойных! Я счастлива за Оссэо!" Раз в ненастный, темный вечер Шли веселою толпою На веселый праздник сестры, - Шли на званый пир с мужьями; Тихо следовал за ними С молодой женой Оосэо. Все шутили и смеялись - Эти двое шли в молчанье. На закат смотрел Оссэо, Взор подняв, как бы с мольбою; Отставал, смотрел с мольбою На Звезду любви и страсти, На трепещущий и нежный Огонек Звезды Вечерней; И расслышали все сестры, Как шептал Оссэо тихо: "Ах, шовэн нэмэшин, Ноза! - Сжалься, сжалься, о отец мой!" "Слышишь? - старшая сказала. Он отца о чем-то просит! Право, жаль, что старикашка Не споткнется на дороге, Головы себе не сломит!" И смеялись сестры злобно Непристойным, громким смехом. На пути их, в дебрях леса, Дуб лежал, погибший в бурю, Дуб-гигант, покрытый мохом, Полусгнивший под листвою, Почерневший и дуплистый. Увидав его, Оссэо Испустил вдруг крик тоскливый И в дупло, как в яму, прыгнул. Старым, дряхлым, безобразным Он упал в него, а вышел - Сильным, стройным и высоким, Статным юношей, красавцем! Так вернулася к Оссэо Красота его и юность; Но - увы! - за ним мгновенно Овини преобразилась! Стала древнею старухой, Дряхлой, жалкою старухой, Поплелась с клюкой, согнувшись, И смеялись все над нею Непристойным, громким смехом. Но Оссэо не смеялся, Овини он не покинул, Нежно взял ее сухую Руку - темную, в морщинах, Как дубовый лист зимою, Называл своею милой, Милым другом, Нинимуша, И пришел с ней к месту пира, Сел за трапезу в вигваме. Тот вигвам в лесу построен В честь святой Звезды Заката. Очарованный мечтами, На пиру сидел Оссэо. Все шутили, веселились, Но печален был Оссэо! Не притронулся он к пище, Не сказал ни с кем ни слова, Не слыхал речей веселых; Лишь смотрел с тоской во взоре То на Овини, то кверху, На сверкающие звезды. И пронесся тихий шепот, Тихий голос, зазвучавший Из воздушного пространства, От далеких звезд небесных. Мелодично, смутно, нежно Говорил он: "О Оссэо! О возлюбленный, о сын мой! Тяготели над тобою Чары злобы, темной силы, Но разрушены те чары; Встань, приди ко мне, Оссэо! Яств отведай этих дивных, Яств вкуси благословенных, Что стоят перед тобою; В них волшебная есть сила: Их вкусив, ты станешь духом; Все твои котлы и блюда Не простой посудой будут: Серебром котлы заблещут, Блюда - в вампум превратятся. Будут все огнем светиться, Блеском раковин пурпурных. И спадет проклятье с женщин, Иго тягостной работы: В птиц они все превратятся, Засияют звездным светом, Ярким отблеском заката На вечерних нежных тучках". Так сказал небесный голос; Но слова его понятны Были только для Оссэо, Остальным же он казался Грустным пеньем Вавонэйсы, Пеньем птиц во мраке леса, В отдаленных чащах леса. Вдруг жилище задрожало, Зашаталось, задрожало, И почувствовали гости, Что возносятся на воздух! В небеса, к далеким звездам, В темноте ветвистых сосен, Плыл вигвам, минуя ветви, Миновал - и вот все блюда Засияли алой краской, Все котлы из сизой глины - Вмиг серебряными стали, Все шесты вигвама ярко Засверкали в звездном свете, Как серебряные прутья, А его простая кровля - Как жуков блестящих крылья. Поглядел кругом Оссэо И увидел, что и сестры И мужья сестер-красавиц В разных птиц все превратились: Были тут скворцы с дроздами, Были сойки и сороки, И все прыгали, порхали, Охорашивались, пели, Щеголяли блеском перьев, Распускали хвост, как веер. Только Овини осталась Дряхлой, жалкою старухой И в тоске сидела молча. Но, взглянувши вверх, Оссэо Испустил вдруг крик тоскливый, Вопль отчаянья, как прежде, Над дуплистым старым дубом, И мгновенно к ней вернулась Красота ее и юность; Все ее лохмотья стали Белым мехом горностая, А клюка - пером блестящим, Да, серебряным, блестящим! И опять вигвам поднялся, В облаках поплыл прозрачных, По воздушному теченью, И пристал к Звезде Вечерней, - На звезду спустился тихо, Как снежинка на снежинку, Как листок на волны речки, Как пушок репейный в воду. Там с приветливой улыбкой Вышел к ним отец Оссэо, Старец с кротким, ясным взором, С серебристыми пудрями, И сказал: "Повесь, Оссэо, Клетку с птицами своими, Клетку с пестрой птичьей стаей, У дверей в моем вигваме!" У дверей повесив клетку, Он вошел в вигвам с женою, И тогда отец Оссэо, Властелин Звезды Вечерней, Им сказал: "О мой Оссэо! Я мольбы твои услышал, Возвратил тебе, Оссэо, Красоту твою и юность, Превратил сестер с мужьями В разноперых птиц за шутки, За насмешки над тобою. Не сумел никто меж ними Оценить в убогом старце, В жалком образе калеки Сердца пылкого Оссэо, Сердца вечно молодого. Только Овини сумела Оценить тебя, Оссэо! Там, на звездочке, что светит От Звезды Вечерней влево, Чародей живет, Вэбино, Дух и зависти и злобы; Превратил тебя он в старца. Берегись лучей Вэбино: В них волшебная есть сила - Это стрелы чародея!" Долго, в мире и согласье, На Звезде Вечерней мирной Жил с отцом своим Оссэо; Долго в клетке над вигвамом Птицы пели и порхали На серебряных шесточках, И супруга молодая Родила Оссэо сына: В мать он вышел красотою, А в отца - дородным видом. Мальчик рос, мужал с летами, И отец, ему в утеху, Сделал лук и стрел наделал, Отворил большую клетку И пустил всех птиц на волю, Чтоб, стреляя в теток, в дядей, Позабавился малютка. Там и сям они кружились, Наполняя воздух звонким Пеньем счастья и свободы, Блеском перьев разноцветных; Но напряг свой лук упругий, Запустил стрелу из лука Мальчик, маленький охотник, - И упала с ветки птичка, В ярких перышках, на землю, Насмерть раненная в сердце. Но - о, чудо! - уж не птицу Видит он перед собою, А красавицу младую С роковой стрелою в сердце! Кровь ее едва упала На священную планету, Как разрушилися чары, И стрелок отважный, юный Вдруг почувствовал, что кто-то По воздушному пространству В облаках его спускает На зеленый, злачный остров Посреди Большого Моря. Вслед за ним блестящей стаей Птицы падали, летали, Как осеннею порою Листья падают, пестрея, А за птицами спустился И вигвам с блестящей кровлей, На серебряных стропилах, И принес с собой Оссэо, Овини принес с собою. Вновь тут птицы превратились, Получили образ смертных, Образ смертных, но не рост их: Все Пигмеями остались, Да, Пигмеями - Пок-Вэджис, И на острове скалистом, На его прибрежных мелях И доныне хороводы Водят летними ночами Под Вечернею Звездою. Это их чертог блестящий Виден в тихий летний вечер; Рыбаки с прибрежья часто Слышат их веселый говор, Видят танцы в звездном свете". Кончив свой рассказ чудесный, Кончив сказку, старый Ягу Всех гостей обвел глазами И торжественно промолвил: "Есть возвышенные души, Есть непонятые люди! Я знавал таких немало. Зубоскалы их нередко Даже на смех подымают, Но насмешники должны бы Чаще думать об Оссэо!" Очарованные гости Повесть слушали с восторгом И рассказчика хвалили, Но шепталися друг с другом: "Неужель Оссэо - Ягу, Мы же - тетушки и дяди?" После снова Чайбайабос Пел им песнь любви-томленья, Пел им нежно, сладкозвучно И с задумчивой печалью Песню девушки, скорбящей Об Алгонкине, о милом. "Горе мне, когда о милом, Ах, о милом я мечтаю, Все о нем томлюсь-тоскую, Об Алгонкине, о милом! Ах, когда мы расставались, Он на память дал мне вампум, Белоснежный дал мне вампум, Мой возлюбленный, Алгонкин! "Я пойду с тобой, - шептал он, - Ах, в твою страну родную; О, позволь мне", - прошептал он, Мой возлюбленный, Алгонкин! "Далеко, - я отвечала, - Далеко, - я прошептала, - Ах, страна моя родная, Мой возлюбленный, Алгонкин!" Обернувшись, я глядела, На него с тоской глядела, И в мои глядел он очи, Мой возлюбленный, Алгонкин! Он один стоял под ивой, Под густой плакучей ивой, Что роняла слезы в воду, Мой возлюбленный, Алгонкин! Горе мне, когда о милом, Ах, о милом я мечтаю, Все о нем томлюсь-тоскую, Об Алгонкине, о милом!" Вот как праздновали свадьбу! Вот как пир увеселяли: По-Пок-Кивис - бурной пляской, Ягу - сказкою волшебной, Чайбайабос - нежной песней. С песней кончился и праздник, Разошлись со свадьбы гости И оставили счастливых Гайавату с Миннегагой Под покровом темной ночи. БЛАГОСЛОВЕНИЕ ПОЛЕЙ Пой, о песнь о Гайавате, Пой дни радости и счастья, Безмятежные дни мира На земле Оджибуэев! Пой таинственный Мондамин, Пой полей благословенье! Погребен топор кровавый, Погребен навеки в землю Тяжкий, грозный томагаук; Позабыты клики битвы, - Мир настал среди народов. Мирно мог теперь охотник Строить белую пирогу, На бобров капканы ставить И ловить сетями рыбу; Мирно женщины трудились: Гнали сладкий сок из клена, Дикий рис в лугах сбирали И выделывали кожи. Вкруг счастливого селенья Зеленели пышно нивы, - Вырастал Мондамин стройный В глянцевитых длинных перьях, В золотистых мягких косах. Это женщины весною Обрабатывали нивы, - Хоронили в землю маис На равнинах плодородных; Это женщины под осень Желтый плащ с него срывали, Обрывали косы, перья, Как учил их Гайавата. Раз, когда посев был кончен, Рассудительный и мудрый Гайавата обратился К Миннегаге и сказал ей: "Ты должна сегодня ночью Дать полям благословенье; Ты должна волшебным кругом Обвести свои посевы, Чтоб ничто им не вредило, Чтоб никто их не коснулся! В час ночной, когда все тихо, В час, когда все тьмой покрыто, В час, когда Дух Сна, Нэпавин, Затворяет все вигвамы, И ничье не слышит ухо, И ничье не видит око, - С ложа встань ты осторожно, Все сними с себя одежды, Обойди свои посевы, Обойди кругом все нивы, Только косами прикрыта, Только тьмой ночной одета. И обильней будет жатва; От следов твоих на ниве Круг останется волшебный, И тогда ни ржа, ни черви, Ни стрекозы, Куо-ни-ши, Ни тарантул, Соббикапш, Ни кузнечик, Па-пок-кина, Ни могучий Вэ-мок-квана, Царь всех гусениц мохнатых, Никогда не переступят Круг священный и волшебный!" Так промолвил Гайавата; А ворон голодных стая, Жадный Кагаги, Царь-Ворон, С шайкой черных мародеров Отдыхали в ближней роще И смеялись так, что сосны Содрогалися от смеха, От зловещего их смеха Над словами Гайаваты. "Ах, мудрец, ах, заговорщик!" - Говорили птицы громко. Вот простерлась ночь немая Над полями и лесами; Вот и скорбный Вавонэйса В темноте запел тоскливо, Притворил Дух Сна, Нэпавин, Двери каждого вигвама, И во мраке Миннегага Поднялась безмолвно с ложа; Все сняла она одежды И, окутанная тьмою, Без смущенья и без страха Обошла свои посевы, Начертала по равнине Круг волшебный и священный. Только Полночь созерцала Красоту ее во мраке; Только смолкший Вавонэйса Слышал тихое дыханье, Трепет сердца Миннегаги; Плотно мантией священной Ночи мрак ее окутал, Чтоб никто не мог хвастливо Говорить: "Ее я видел!" На заре, лишь день забрезжил, Кагаги, Царь-Ворон, скликал Шайку черных мародеров - Всех дроздов, ворон и соек, Что шумели на деревьях, И бесстрашно устремился На посевы Гайаваты, На зеленую могилу, Где покоился Мондамин. "Мы Мондамина подымем Из его могилы тесной! - Говорили мародеры. - Нам не страшен след священный, Нам не страшен круг волшебный, Обведенный Миннегагой!" Но разумный Гайавата Все предвидел, все обдумал: Слышал он, как издевались Над его словами птицы. "Ко, друзья мои, - сказал он, - Ко, мой Кагаги, Царь-Ворон! Ты с своею шайкой долго Будешь помнить Гайавату!" Он проснулся до рассвета, Он для черных мародеров Весь посев покрыл сетями, Сам же лег в сосновой роще, Стал в засаде терпеливо Поджидать ворон и соек, Поджидать дроздов и галок. Вскоре птицами все поле Запестрело и покрылось; Дикой, шумною ватагой, С криком, карканьем нестройным, Принялись они за дело; Но, при всем своем лукавстве, Осторожности и знанье Разных хитростей военных, Не заметили, что скрыта Недалеко их погибель, И нежданно очутились Все в тенетах Гайаваты. Грозно встал тогда он с места, Грозно вышел из засады, - И объял великий ужас Даже самых храбрых пленных! Без пощады истреблял он Их направо и налево, И десятками их трупы На шестах высоких вешал Вкруг посевов освященных В знак своей кровавой мести! Только Кагаги, Царь-Ворон, Предводитель мародеров, Пощажен был Гайаватой И заложником оставлен. Он понес его к вигваму И веревкою из вяза, Боевой веревкой пленных, Привязал его на кровле. "Кагаги, тебя, - сказал он, - Как зачинщика разбоя, Предводителя злодеев, Оскорбивших Гайавату, Я заложником оставлю: Ты порукою мне будешь, Что враги мои смирились!" И остался черный пленник Над вигвамом Гайаваты; Злобно хмурился он, сидя В блеске утреннего солнца, Дико каркал он с досады, Хлопал крыльями большими, - Тщетно рвался на свободу, Тщетно звал друзей на помощь. Лето шло, и Шавондази Посылал, вздыхая страстно, Из полдневных стран на север Негу пламенных лобзаний. Рос и зрел на солнце маис И во всем великолепье, Наконец, предстал на нивах: Нарядился в кисти, в перья, В разноцветные одежды; А блестящие початки Налилися сладким соком, Засверкали из подсохших, Разорвавшихся покровов. И сказала Миннегаге Престарелая Нокомис: "Вот и Месяц Листопада! Дикий рис в лугах уж собран, И готов к уборке маис; Время нам идти на нивы И с Мондамином бороться - Снять с него все перья, кисти, Снять наряд зелено-желтый!" И сейчас же Миннегага Вышла весело из дома С престарелою Нокомис, И они созвали женщин, Молодежь к себе созвали, Чтоб сбирать созревший маис, Чтоб лущить его початки. Под душистой тенью сосен, На траве лесной опушки Старцы, воины сидели И, покуривая трубки, Важно, молча любовались На веселую работу Молодых людей и женщин, Важно слушали; в молчанье Шумный говор, смех и пенье: Словно Опечи на кровле, Пели девушки на ниве, Как сороки стрекотали И смеялись, точно сойки. Если девушке счастливой Попадался очень спелый, Весь пурпуровый початок, "Нэшка! - все кругом кричали. Ты счастливица - ты скоро За красавца замуж выйдешь!" "Уг!" - согласно отзывались Из-под темных сосен старцы. Если ж кто-нибудь на ниве Находил кривой початок, Вялый, ржавчиной покрытый, Все смеялись, пели хором, Шли, хромая и согнувшись, Точно дряхлый старикашка, Шли и громко пели хором: "Вагэмин, степной воришка, Пэмосэд, ночной грабитель!" И звенело поле смехом; А на кровле Гайаваты Каркал Кагаги, Царь-Ворон, Бился в ярости бессильной. И на всех соседних елях Раздавались не смолкая, Крики черных мародеров. "Уг!" - с улыбкой отзывались Из-под темных сосен старцы. ПИСЬМЕНА "Посмотри, как быстро в жизни Все забвенье поглощает! Блекнут славные преданья, Блекнут подвиги героев; Гибнут знанья и искусство Мудрых Мидов и Вэбинов, Гибнут дивные виденья, Грезы вещих Джосакидов! Память о великих людях Умирает вместе с ними; Мудрость наших дней исчезнет, Не достигнет до потомства, К поколеньям, что сокрыты В тьме таинственной, великой Дней безгласных, дней грядущих. На гробницах наших предков Нет ни знаков, ни рисунков. Кто в могилах, - мы не знаем, Знаем только - наши предки; Но какой их род иль племя, Но какой их древний тотем - Бобр, Орел, Медведь, - не знаем; Знаем только: "это предки". При свиданье - с глазу на глаз Мы ведем свои беседы; Но, расставшись, мы вверяем Наши тайны тем, которых Посылаем мы друг к другу; А посланники нередко Искажают наши вести Иль другим их открывают". Так сказал себе однажды Гайавата, размышляя О родном своем народе И бродя в лесу пустынном. Из мешка он вынул краски, Всех цветов он вынул краски И на гладкой на бересте Много сделал тайных знаков, Дивных и фигур и знаков; Все они изображали Наши мысли, наши речи. Гитчи Манито могучий Как яйцо был нарисован; Выдающиеся точки На яйце обозначали Все четыре ветра неба. "Вездесущ Владыка Жизни" - Вот что значил этот символ. Гитчи Манито могучий, Властелин всех Духов Злобы, Был представлен на рисунке, Как великий змей, Кинэбик. "Пресмыкается Дух Злобы, Но лукав и изворотлив" - Вот что значит этот символ. Белый круг был знаком жизни, Черный круг был знаком смерти; Дальше шли изображенья Неба, звезд, луны и солнца, Вод, лесов, и горных высей, И всего, что населяет Землю вместе с человеком. Для земли нарисовал он Краской линию прямую, Для небес - дугу над нею, Для восхода - точку слева, Для заката - точку справа, А для полдня - на вершине. Все пространство под дугою Белый день обозначало, Звезды в центре - время ночи, А волнистые полоски - Тучи, дождь и непогоду. След, направленный к вигваму, Был эмблемой приглашенья, Знаком дружеского пира; Окровавленные руки, Грозно поднятые кверху, - Знаком гнева и угрозы. Кончив труд свой, Гайавата Показал его народу, Разъяснил его значенье И промолвил: "Посмотрите! На могилах ваших предков Нет ни символов, ни знаков. Так пойдите, нарисуйте Каждый - свой домашний символ, Древний прадедовский тотем, Чтоб грядущим поколеньям Можно было различать их". И на столбиках могильных Все тогда нарисовали Каждый - свой фамильный тотем, Каждый - свой домашний символ: Журавля, Бобра, Медведя, Черепаху иль Оленя. Это было указаньем, Что под столбиком могильным Погребен начальник рода. А пророки, Джосакиды, Заклинатели, Вэбины, И врачи недугов, Миды, Начертали на бересте И на коже много страшных, Много ярких, разноцветных И таинственных рисунков Для своих волшебных гимнов: Каждый был с глубоким смыслом, Каждый символом был песни. Вот Великий Дух, Создатель, Озаряет светом небо; Вот Великий Змей, Кинэбик, Приподняв кровавый гребень, Извиваясь, смотрит в небо; Вот журавль, орел и филин Рядом с вещим пеликаном; Вот идущие по небу Обезглавленные люди И пронзенные стрелами Трупы воинов могучих; Вот поднявшиеся грозно Руки смерти в пятнах крови, И могилы, и герои, Захватившие в объятья Небеса и землю разом! Таковы рисунки были На коре и ланьей коже; Песни битвы и охоты, Песни Мидов и Вэбинов - Все имело свой рисунок! Каждый был с глубоким смыслом, Каждый символом был песни. Песнь любви, которой чары Всех врачебных средств сильнее, И сильнее заклинаний, И опасней всякой битвы, Не была забыта тоже. Вот как в символах и знаках Песнь любви изображалась: Нарисован очень ярко Человек багряной краской - Музыкант, любовник пылкий. Смысл таков: "Я обладаю Дивной властью надо всеми!" Дальше - он поет, играя На волшебном барабане, Что должно сказать: "Внемли мне! Это мой ты слышишь голос!" Дальше - эта же фигура, Но под кровлею вигвама. Смысл таков: "Я буду с милой. Нет преград для пылкой страсти!" Дальше - женщина с мужчиной, Стоя рядом, крепко сжали Руки с нежностью друг другу. "Все твое я вижу сердце И румянец твой стыдливый!" - Вот что значил символ этот. Дальше - девушка средь моря, На клочке земли, средь моря; Песня этого рисунка Такова: "Пусть ты далеко! Пусть нас море разделяет! Но любви моей и страсти Над тобой всесильны чары!" Дальше - юноша влюбленный К спящей девушке склонился И, склонившись, тихо шепчет, Говорит: "Хоть ты далеко, В царстве Сна, в стране Молчанья, Но любви ты слышишь голос!" А последняя фигура - Сердце в самой середине Заколдованного круга. "Вся душа твоя и сердце Предо мной теперь открыты!" - Вот что значил символ этот. Так, в своих заботах мудрых О народе, Гайавата Научил его искусству И письма и рисованья На бересте глянцевитой, На оленьей белой коже И на столбиках могильных. ПЛАЧ ГАЙАВАТЫ Видя мудрость Гайаваты, Видя, как он неизменно С Чайбайабосом был дружен, Злые духи устрашились Их стремлений благородных И, собравшись, заключили Против них союз коварный. Осторожный Гайавата Говорил нередко другу: "Брат мой, будь всегда со мною! Духов Злых остерегайся!" Но беспечный Чайбайабос Только встряхивал кудрями, Только нежно улыбался. "О, не бойся, брат мой милый: Надо мной бессильны Духи!" - Отвечал он Гайавате. Раз, когда зима покрыла Синим льдом Большое Море И метель, кружась, шипела В почерневших листьях дуба, Осыпала снегом ели, И в снегу они стояли, Точно белые вигвамы, - Взявши лук, надевши лыжи, Не внимая просьбам брата, Не страшась коварных Духов, Смело вышел Чайбайабос На охоту за оленем. Как стрела, олень рогатый По Большому Морю мчался; С ветром, снегом, словно буря, Он преследовал оленя, Позабыв в пылу охоты Все советы Гайаваты. А в воде сидели Духи, Стерегли его в засаде, Подломили лед коварный, Увлекли певца в пучину, Погребли в песках подводных. Энктаги, владыка моря, Вероломный бог Дакотов, Утопил его в студеной, Зыбкой бездне Гитчи-Гюми. И с прибрежья Гайавата Испустил такой ужасный Крик отчаянья, что волки На лугах завыли в страхе, Встрепенулися бизоны, А в горах раскаты грома Эхом грянули: "Бэм-Вава!" Черной краской лоб покрыл он, Плащ на голову накинул И в вигваме, полный скорби, Семь недель сидел и плакал, Однозвучно повторяя: "Он погиб, он умер, нежный, Сладкогласный Чайбайабос! Он покинул нас навеки, Он ушел в страну, где льются Неземные песнопенья! О мой брат! О Чайбайабос!" И задумчивые пихты Тихо веяли своими Опахалами из хвои, Из зеленой, темной хвои, Над печальным Гайаватой; И вздыхали и скорбели, Утешая Гайавату. И весна пришла, и рощи Долго-долго поджидали, Не придет ли Чайбайабос? И вздыхал тростник в долине, И вздыхал с ним Сибовиша. На деревьях пел Овейса, Пел Овейса синеперый: "Чайбайабос! Чайбайабос! Он покинул нас навеки!" Опечи пел на вигваме, Опечи пел красногрудый: "Чайбайабос! Чайбайабос! Он покинул нас навеки!" А в лесу, во мраке ночи, Раздавался заунывный, Скорбный голос Вавонэйсы: "Чайбайабос! Чайбайабос! Он покинул нас навеки, Сладкогласный Чайбайабос!" Собрались тогда все Миды, Джосакиды и Вэбины, И, построив в чаще леса, Близ вигвама Гайаваты, Свой приют - Вигвам Священный, Важно, медленно и молча Все пошли за Гайаватой, Взяв с собой мешки и сумки, - Кожи выдр, бобров и рысей, Где хранились корни, травы, Исцелявшие недуги. Услыхав их приближенье, Перестал взывать он к другу, Перестал стенать и плакать, Не промолвил им ни слова, Только плащ с лица откинул, Смыл с лица печали краску, Смыл в молчании глубоком И к Священному Вигваму, Как во сне, пошел за ними. Там его поили зельем, Наколдованным настоем Из корней и трав целебных: Нама-Вэск - зеленой мяты И Вэбино-Вэск - сурепки, Там над ним забили в бубны И запели заклинанья, Гимн таинственный запели: "Вот я сам, я сам с тобою, Я, Седой Орел могучий! Собирайтесь ж внимайте, Белоперые вороны! Гулкий гром мне помогает, Дух незримый помогает, Слышу всюду их призывы, Голоса их слышу в небе! Брат мой! Встань, исполнись силы, Исцелись, о Гайавата!" "Ги-о-га!"- весь хор ответил, "Вэ"-га-вэ!" - весь хор волшебный. "Все друзья мои - все змеи! Слушай - кожей соколиной Я тряхну над головою! Манг, нырок, тебя убью я, Прострелю стрелою сердце! Брат мой! Встань, исполнись силы, Исцелись, о Гайавата!" "Ги-о-га!" - весь хор ответил, "Вэ-га-вэ!"" - весь хор волшебный. "Вот я, вот пророк великий! Говорю - и сею ужас, Говорю - и весь трепещет Мой вигвам, Вигвам Священный! А иду - свод неба гнется, Содрогаясь подо мною! Брат мой! Встань, исполнись силы, Говори, о Гайавата!" "Ги-о-га!" - весь хор ответил, "Вэ-га-вэ!" - весь хор волшебный. И, мешками потрясая, Танцевали танец Мидов Вкруг больного Гайаваты, - И вскочил он, встрепенулся, Исцелился от недуга, От безумья лютой скорби! Как уходит лед весною, Миновали дни печали, Как уходят с неба тучи; Думы черные сокрылись. После к другу Гайаваты, К Чайбайабосу взывали, Чтоб восстал он из могилы, Из песков Большого Моря, И настолько властны были Заклинанья и призывы, Что услышал Чайбайабос Их в пучине Гитчи-Гюми, Из песков он встал, внимая Звукам бубнов, пенью гимнов, И пришел к дверям вигвама, Повинуясь заклинаньям. Там ему, в дверную щелку, Дали уголь раскаленный, Нарекли его владыкой В царстве духов, в царстве мертвых И, прощаясь, приказали Разводить костры для мертвых, Для печальных их ночлегов На пути в Страну Понима. Из родимого селенья, От родных и близких сердцу, По зеленым чащам леса, Как дымок, как тень, безмолвно Удалился Чайбайабос. Где касался он деревьев - Не качалися деревья, Где ступал - трава не мялась, Не шумела под ногами. Так четыре дня и ночи Шел он медленной стопою По дороге всех усопших; Земляникою усопших На пути своем питался, Переправился на дубе Чрез печальную их реку, По Серебряным Озерам Плыл на Каменной Пироге, И в Селения Блаженных, В царство духов, в царство теней, Принесло его теченье. На пути он много видел Бледных духов, нагруженных, Истомленных тяжкой ношей: И одеждой, и оружьем, И горшками с разной пищей, Что друзья им надавали На дорогу в край Понима. Горько жаловались духи: "Ах, зачем на нас живые Возлагают бремя это! Лучше б мы пошли нагими, Лучше б голод мы терпели, Чем нести такое бремя! - Истомил нас путь далекий!" Гайавата же надолго Свой родной вигвам оставил, На Восток пошел, на Запад, Поучал употребленью Трав целебных и волшебных. Так священное искусство Врачевания недугов В первый раз познали люди. ПО-ПОК-КИВИС Стану петь, как По-Пок-Кивис, Как красавец Йенадиззи Взбудоражил всю деревню Дерзкой удалью своею; Как, спасаясь только чудом, Он бежал от Гайаваты И какой конец печальный Был чудесным приключеньям. На прибрежье Гитчи-Гюми, Светлых вод Большого Моря, На песчаном Нэго-Воджу Жил красавец По-Пок-Кивис. Это он во время свадьбы Гайаваты с Миннегагой Так безумно и разгульно Танцевал под звуки флейты, Это он в безумном танце Накидал песок холмами На прибрежье Гитчи-Гюми. Заскучавши от безделья, Вышел раз он из вигвама И направился поспешно Прямо к Ягу, где сбиралась Слушать сказки и преданья Молодежь со всей деревни. Старый Ягу в это время Забавлял гостей рассказом Об Оджиге, о кунице: Как она пробила небо, Как вскарабкалась на небо, Лето выпустила с неба; Как сначала подвиг этот Совершить пыталась выдра, Как барсук с бобром и рысью На вершины гор взбирались, Бились в небо головами, Бились лапами, но небо Только трескалось над ними; Как отважилась на подвиг, Наконец, и росомаха. "Подскочила росомаха, - Говорил гостям рассказчик, - Подскочила - и над нею Так и вздулся свод небесный, Словно лед в реке весною! Подскочила снова - небо Гулко треснуло над нею, Словно льдина в половодье! Подскочила напоследок - Небо вдребезги разбила, Скрылась в небе, а за нею И Оджиг в одно мгновенье Очутилася на небе!" "Слушай! - крикнул По-Пок-Кивис, Появляясь на пороге. - Надоели эти сказки! Надоели хуже мудрых Поучений Гайаваты! Мы отыщем для забавы Кое-что получше сказок". Тут, торжественно раскрывши Свой кошель из волчьей кожи, По-Пок-Кивис вынул чашу И фигуры Погасэна: Томагаук, Поггэвогон, Рыбку маленькую, Киго, Пару змей и пару пешек, Три утенка и четыре Медных диска, Озавабик. Все фигуры, кроме дисков, Темных сверху, светлых снизу, Были сделаны из кости И покрыты яркой краской, - Красной сверху, белой снизу. Положив фигуры в чашу, Он встряхнул, перемешал их, Кинул наземь пред собою И выкрикивал, что вышло: "Красным кверху пали кости, А змея, Кинэбик, стала На блестящем медном диске; Счетом сто и тридцать восемь!" И опять смешал фигуры, Положил опять их в чашу, Кинул наземь пред собою И выкрикивал, что вышло: "Белым кверху пали змеи, Белым кверху пали пешки, Красным - прочие фигуры; Пятьдесят и восемь счетом!" Так учил их По-Пок-Кивис, Так, играя для примера, Он метал и объяснял им Все приемы Погасэна. Двадцать глаз за ним следили, Разгораясь любопытством. "Много игр, - промолвил Ягу, - Много игр, опасных, трудных, В разных странах, в разных землях На своем веку я видел. Кто играет с старым Ягу, Должен быть на редкость ловок! Не хвалися, По-Пок-Кивис! Будешь ты сейчас обыгран, Жестоко наказан мною!" Началась игра, и дико Увлеклись игрою гости! На одежду, на оружье, До полночи, до рассвета, Старики и молодые - Все играли, все метали, И лукавый По-Пок-Кивис Обыграл их без пощады! Взял все лучшие одежды, Взял оружье боевое, Пояса и ожерелья, Перья, трубки и кисеты! Двадцать глаз пред ним сверкали, Как глаза волков голодных. Напоследок он промолвил: "Я в товарище нуждаюсь: В путешествиях и дома Я всегда один, и нужен Мне помощник, Мэшинова, Кто б носил за мною трубку. Весь мой выигрыш богатый - Все меха и украшенья, Все оружие и перья - Все в один я кон поставлю Вот на этого красавца!" То был юноша высокий По шестнадцатому году, Сирота, племянник Ягу. Как огонь сверкает в трубке, Под седой золой краснея, Засверкали взоры Ягу Под нависшими бровями. "Уг!" - ответил он свирепо. "Уг!" - ответили и гости. И, костлявыми руками Стиснув чашу роковую, Ягу с яростью подбросил И рассыпал вкруг фигуры. Красным кверху пали пешки, Красным кверху пали змеи, Красным кверху и утята, Озавабики - все черным, Белым только рыбка, Киго; Только пять всего по счету! Улыбаясь, По-Пок-Кивис Положил фигуры в чашу, Ловко вскинул их на воздух И рассыпал пред собою: Красной, белой, черной краской На земле они блестели, А меж ними встала пешка, Встал Инайнивэг, подобно По-Пок-Кивису красавцу, Говорившему с улыбкой: "Пять десятков! Все за мною!" Двадцать глаз горели злобой, Как глаза волков голодных, В тот момент, как По-Пок-Кивис Встал и вышел из вигвама, А за ним племянник Ягу, Стройный юноша высокий, Уносил оленьи кожи, Горностаевые шубы, Пояса и ожерелья, Перья, трубки и оружье! "Отнеси мою добычу В мой вигвам на Нэго-Воджу!" - Властно молвил По-Пок-Кивис, Пышным веером играя. От игры и от куренья У него горели веки, И отрадно грудь дышала Летней утренней прохладой. В рощах звонко пели птицы, По лугам ручьи шумели, А в груди у Йенадиззи Пело сердце от восторга, Пело весело, как птица, Билось гордо, как источник. Гордо шел он по деревне В сером сумраке рассвета, Пышным веером играя, И прошел; по всей деревне До последнего вигвама, До жилища Гайаваты. Тишина была в вигваме. На порог никто не вышел К По-Пок-Кивису с приветом; Только птицы у порога Пели, прыгали, порхали, Там и сям сбирая зерна; Только Кагаги с вигвама Встретил гостя хриплым криком, С криком крыльями захлопал, Взором огненным сверкая. "Все ушли! Жилище пусто! - Так промолвил По-Пок-Кивис, Замышляя злую шутку. - Нет ни глупой Миннегаги, Ни хозяина, ни бабки; Тут теперь что хочешь делай!" Стиснув ворона за горло, Он вертел им, как трещоткой, Как мешком с травой целебной, Придушил его и бросил, Чтоб висел он над вигвамом, На позор его владельцу, На позор для Гайаваты. А потом вошел в жилище, Раскидал кругом порога Всю хозяйственную утварь, Раскидал куда попало Все котлы, горшки и миски, Мех бобров и горностаев, Шкуры буйволов и рысей, На позор Нокомис старой, На позор для Миннегаги. Беззаботно напевая И посвистывая белкам, Шел он по лесу, а белки Грызли желуди на ветках, Шелухой в него кидали; Беззаботно пел он птицам, И за темною листвою Так же весело и звонко Отвечали пеньем птицы. Со скалистого прибрежья Он смотрел на Гитчи-Гюми, Лег на самом видном месте И с злорадством дожидался Возвращенья Гайаваты. На спине, раскинув руки, Он дремал в полдневном зное. Далеко под ним плескались, Омывали берег волны, Высоко над ним сияло Голубою бездной небо, А кругом носились птицы, Стаи птиц носились с криком И почти что задевали По-Пок-Кивиса крылами. Он убил их много-много, Он десятками швырял их Со скалистого прибрежья Прямо в волны Гитчи-Гюми. И Кайошк, морская чайка, Наконец вскричала громко: "Это дерзкий По-Пок-Кивис! Это он нас избивает! Где же брат наш, Гайавата? Известите Гайавату!" ПОГОНЯ ЗА ПО-ПОК-КИВИСОМ Гневом вспыхнул Гайавата, Возвратившись на деревню, Увидав народ в смятенье, Услыхавши, что наделал Дерзкий, хитрый По-Пок-Кивис. Задыхался он от гнева; Злобно стискивая зубы, Он шептал врагу проклятья, Бормотал, гудел, как шершень. "Я убью его, - сказал он, - Я убью, найду злодея! Как бы ни был путь мой долог, Как бы ни был путь мой труден, Гнев мой все преодолеет, Месть моя врага настигнет!" Тотчас кликнул он соседей И поспешно устремился По следам его в погоню, - По лесам, где проходил он На прибрежье Гитчи-Гюми; Но никто врага не встретил: Отыскали только место На траве, в кустах черники, Где лежал он, отдыхая, И примял цветы и травы. Вдруг на Мускодэ зеленой, На долине под горами, Показался По-Пок-Кивис: Сделав дерзкий знак рукою, На бегу он обернулся, И с горы, ему вдогонку, Громко крикнул Гайавата: "Как бы ни был путь мой долог, Как бы ни был путь мой труден, Гнев мой все преодолеет, Месть моя тебя настигнет!" Через скалы, через реки, По кустарникам и чащам Мчался хитрый По-Пок-Кивис, Прыгал, словно антилопа. Наконец остановился Над прудом в лесной долине, На плотине, возведенной Осторожными бобрами, Над разлившимся потоком, Над затоном полусонным, Где в воде росли деревья, Где кувшинчики желтели, Где камыш шептал, качаясь. Над затоном По-Пок-Кивис Стал на гать из пней и сучьев; Сквозь нее вода сочилась, А по ней ручьи бежали; И со дна пруда к плотине Выплыл бобр и стал большими, Удивленными глазами Из воды смотреть на гостя. Над затоном По-Пок-Кивис Пред бобром стоял в раздумье, По ногам его струились Ручейки сребристой влагой, И с бобром заговорил он, Так сказал ему с улыбкой: "О мой друг Амик! Позволь мне Отдохнуть в твоем вигваме, Отдохнуть в воде прохладной, - Преврати меня в Амика!" Осторожно бобр ответил, Помолчал и так ответил: "Дай я с прочими бобрами Посоветуюсь сначала". И, ответив, опустился, Как тяжелый камень, в воду, Скрылся в чаще темно-бурых Тростников и листьев лилий. Над затоном По-Пок-Кивис Ждал бобра на зыбкой гати; Ручейки с невнятным плеском По ногам его бежали, Серебристыми струями С гати падали на камни И спокойно разливались Меж камнями по долине; А кругом листвой зеленой Лес шумел, качались ветви, И сквозь ветви свет и тени, По земле скользя, играли. Не спеша, поодиночке Собрались бобры к плотине; Осторожно показалась Голова, потом другая, Наконец весь пруд широкий Рыльца черные покрыли, Лоснясь в ярком блеске солнца. И к бобрам с улыбкой хитрой Обратился По-Пок-Кивис: "О друзья мои! Покойно, Хорошо у вас в вигвамах! Все вы опытны и мудры, Все на выдумки искусны, Превратите же скорее И меня в бобра, Амика!" "Хорошо! - Амик ответил, Царь бобров, Амик, ответил. Опускайся с нами в воду, Опускайся в пруд с бобрами!" Молча в тихий пруд с бобрами Опустился По-Пок-Кивис. Черной, гладкой и блестящей Стала вся его одежда, А хвосты лисиц на пятках В толстый черный хвост слилися, И бобром стал По-Пок-Кивис. "О друзья мои, - сказал он, - Я хочу быть выше, больше, Больше всех бобров на свете". "Хорошо, - Амик ответил, - Вот когда придем в жилище, В наш вигвам на дне потока, В десять раз ты станешь больше". Так под темною водою Шел с бобрами По-Пок-Кивис, Под водою, где лежали Ветви, пни и груды корма, И пришел с бобрами к арке, Что вела в вигвам обширный. Там опять он превратился, В десять раз стал выше, больше, И бобры ему сказали: "Будь у нас вождем отныне, Будь над нами властелином". Но недолго По-Пок-Кивис Мог почетом наслаждаться: Бобр, поставленный на страже В чаще шпажников и лилий, Вдруг воскликнул: "Гайавата! Гайавата на плотине!" Вслед за этим раздалися На плотине крики, говор, Треск валежника и топот, А вода заволновалась, Стала падать, понижаться, И бобры поняли в страхе, Что плотина прорвалася. С треском рухнула и крыша Их просторного вигвама; В щели крыши засверкало Солнце яркими лучами, И бобры поспешно скрылись Под водой, где было глубже; Но могучий По-Пок-Кивис Не пролез за ними в двери: Он от гордости и пищи, Как пузырь, распух, раздулся. В щели крыши Гайавата На него смотрел и громко Восклицал: "О По-Пок-Кпвис! Тщетны все твои уловки, Бесполезны превращенья, - Не спасешься, По-Пок-Кивис!" Без пощады колотили По-Пок-Кивиса дубины, Молотили, словно маис, На куски разбили череп. Шесть охотников высоких Положили на носилки, Понесли его в деревню; Но не умер По-Пок-Кивис, Джиби, дух его, не умер. Он барахтался, метался, Изгибаясь и качаясь, Как дверные занавески Изгибаются, качаясь, Если ветер дует в двери, И опять собрался с силой, Принял образ человека, Встал и в бегство устремился По-Пок-Кивисом лукавым. Но от взоров Гайаваты Не успел в лесу он скрыться; В голубой и мягкий сумрак Под ветвями дальних сосен, К светлой просеке за ними Вихрем мчался По-Пок-Кивис, Нагибая ветви с шумом, Но сквозь шум ветвей он слышал, Что его, как бурный ливень, Настигает Гайавата. Задыхаясь, По-Пок-Кивис, Наконец, остановился Перед озером широким, По которому средь лилий, В тростниках, меж островами, Тихо плавали казарки, То скрываясь в тень деревьев, То сверкая в блеске солнца, Подымая кверху клювы, Глубоко ныряя в воду. "Пишнэкэ! - воскликнул громко По-Пок-Кивис. - Превратите Поскорей меня в казарку, Только в самую большую, - В десять раз сильней и больше, Чем другие все казарки!" Но едва они успели Превратить его в казарку - В исполинскую казарку С круглой лоснящейся грудью, С парой темных мощных крыльев И с большим широким клювом, - Как из леса с громким криком Стал пред ними Гайавата! С громким криком поднялися И казарки над водою, Поднялися шумной стаей Из озерных трав и лилий И сказали: "По-Пок-Кивис! Будь теперь поосторожней - Берегись смотреть на землю, Чтобы не было несчастья, Чтоб беды не приключилось!" Смело путь они держали, Путь на дальний, дикий север, Пролетали то в тумане, То в сиянье ярком солнца, Ночевали и кормились В камышах болот пустынных И с зарей пустились дальше. Плавно мчал их южный ветер, Дул свежо и сильно в крылья. Вдруг донесся к ним неясный, Отдаленный шум и говор, Донеслись людские речи Из селения под ними: То народ с земли дивился На невиданные крылья По-Пок-Кивиса-казарки, - Эти крылья были шире, Чем дверные занавески. По-Пок-Кивис слышал крики, Слышал голос Гайаваты, Слышал громкий голос Ягу, Позабыл совет казарок, С высоты взглянул на землю - И в одно мгновенье ветер Подхватил его, смял крылья И понес, вертя, на землю. Тщетно справиться хотел он, Тщетно думал удержаться! Вихрем падая на землю, Он порой то землю видел, То казарок в синем небе, Видел, что земля все ближе, А простор небес - все дальше, Слышал громкий смех и говор, Слышал крики все яснее, Потерял из глаз казарок, Увидал внизу вигвамы И с размаху пал на землю, - С тяжким стуком средь народа Пала мертвая казарка! Но его лукавый Джиби, Дух его, в одно мгновенье Принял образ человека, По-Пок-Кивиса красавца, И опять пустился в бегство, И опять за ним в погоню Устремился Гайавата, Восклицая: "Как бы ни был Путь мой долог и опасен, Гнев мой все преодолеет, Месть моя тебя настигнет!" В двух шагах был По-Пок-Кивис, В двух шагах от Гайаваты, Но мгновенно закружился, Поднял вихрем пыль и листья И исчез в дупле дубовом, Перекинулся змеею, Проскользнул змеей под корни. Быстро правою рукою Искрошил весь дуб на щепки Гайавата, - но напрасно! Вновь лукавый По-Пок-Кивис Принял образ человека И помчался в бурном вихре К Живописным Скалам красным, Что с прибрежья озирают Всю страну и Гитчи-Гюми. И Владыка Гор могучий, Горный Манито могучий Распахнул пред ним ущелье, Распахнул широко пропасть, Скрыл его от Гайаваты В мрачном каменном жилище, Ввел его с радушной лаской В тьму своих пещер угрюмых. А снаружи Гайавата, Пред закрытым входом стоя, Рукавицей, Минджикэвон, Пробивал в горе пещеры И кричал в великом гневе: "Отопри! Я Гайавата!" Но Владыка Гор не отпер, Не ответил Гайавате Из своих пещер безмолвных, Из скалистой мрачной бездны. И простер он руки к небу, Призывая Эннэмики И Вэвэссимо на помощь, И пришли они во мраке, С ночью, с бурей, с ураганом, Пронеслись по Гитчи-Гюми С отдаленных Гор Громовых, И услышал По-Пок-Кивис Тяжкий грохот Эннэмики, Увидал он блеск огнистый Глаз Вэвэссимо и в страхе Задрожал и притаился. Тяжкой палицей своею Скалы молния разбила Над преддверием пещеры, Грянул гром в ее средину, Говоря: "Где По-Пок-Кивис?" - И рассыпались утесы, И среди развалин мертвым Пал лукавый По-Пок-Кивис, Пал красавец Йенадиззи. Благородный Гайавата Вынул дух его из тела И сказал: "О По-Пок-Кивис! Никогда уж ты не примешь Снова образ человека, Никогда не будешь больше Танцевать с беспечным смехом, Но высоко в синем небе Будешь ты парить и плавать, Будешь ты Киню отныне - Боевым Орлом могучим!" И живут с тех пор в народе Песни, сказки и преданья О красавце Йенадиззи; И зимой, когда в деревне Вихри снежные гуляют, А в трубе вигвама свищет, Завывает буйный ветер, - "Это хитрый По-Пок-Кивис В пляске бешеной несется!" - Говорят друг другу люди. СМЕРТЬ КВАЗИНДА Далеко прошел по свету Слух о Квазинде могучем: Он соперников не ведал, Он себе не ведал равных. И завистливое племя Злобных Гномов и Пигмеев, Злобных духов Пок-Уэджис, Погубить его решило. "Если этот дерзкий Квазинд, Ненавистный всем нам Квазинд, Поживет еще на свете,