Сергей Аверинцев. Древний урок человечности

---------------------------------------------------------------
     С. АВЕРИНЦЕВ, доктор филологических наук
     ДРЕВНИЙ УРОК ЧЕЛОВЕЧНОСТИ
     Коммунист, 1985, No 10
     OCR: В.Скляров
---------------------------------------------------------------

     Ровно восемь веков назад был  предпринят поход, закончившийся неудачей;
и вот случилось так, что память о нем стала для русской культуры драгоценным
достоянием.
     Все  мы помним  со  школьной  скамьи,  как  горько  пришлось  заплатить
новгород-северскому князю Игорю Святославичу за нежелание делиться с другими
князьями  славой  победы.  Ни  победы, ни  славы не  было,  воины понапрасну
полегли на берегу Каялы, о которой  до  сих пор не известно, что это была за
река, но самое  название которой звучит для нашего уха загадочно  и  грозно,
словно  древнее проклятие. Князь испытал участь пленника, и если  ему все же
удалось бежать, так ведь это тоже не просто ? он бросал  на произвол  судьбы
своих дружинников, товарищей по несчастью.  Ипатьевская летопись повествует,
как он поначалу зарекался от побега: "...Неславнымъ поутемь не имамъ пойти".
Он так много думал о славе,  и  ему не  осталось иного пути  на волю,  кроме
"неславного".
     Что ж, историки разъяснят,  насколько  типичной для эпохи была коллизия
между  личной гордыней феодала, который вел  свою  войну,  предпринимал свой
поход, и долгом полководца, государственного  мужа перед всей родной землей.
Филологи добавят, как подобная коллизия проявлялась то в одной, то в  другой
средневековой литературе,? вспомним хотя бы Беортнота, герцога Эссексского и
героя  эпоса о битве при Мэлдоне, который отказом от переговоров с викингами
и неуместной демонстрацией  заносчивого  великодушия в способе ведения войны
навлек гибель на свою дружину  и беду на свой народ. Все это  неудивительно.
Удивительно другое -  что мы спустя восемь столетий вспоминаем 1185 год  как
одну из самых славных вех нашего исторического предания.
     Слава явилась, хотя совсем не та, о  которой мечтал князь, ? не та, что
добывают для себя, а та, что принадлежит всему  кругу культурной и жизненной
традиции, принимающему  в себя  все новые  и новые поколения. Опыт поражения
князя Игоря был настолько переработан и осмыслен творческой совестью русской
литературы, что это уже имеет отношение к самому важному делу: чтобы сбылась
Россия как явление духовное.
     Вот  рассказ той  же Ипатьевской  летописи об обстоятельствах  пленения
Игоря.  Князь в руках врагов: о  чем он  думает  ? о себе, о своей униженной
гордыне? Нет, о брате  Всеволоде,  которого видит в  самой гуще боя, "крепко
борющася". Им  владеет не ярость  попавшего в  западню  храброго  хищника, а
жалость, тревога за другого. А на  какие мысли наводит его плен?  С чувством
вины припоминает он  горе, которое сам причинил другим, когда в междоусобной
войне отдал на разграбление город Глебов. Казалось бы, что ж тут такого ? во
времена усобиц чуть ли не все так поступали, и весьма вероятно, что поступок
Игоря был лишь ответом на подобные действия Владимира Переяславского.
     С  точки зрения  феодальной этики  все  правильно. Но  нет,  своя  беда
пробуждает у  героя чуткость к чужой беде и к своей вине. Это  замечательная
черта, для  которой едва ли сыщется  аналог в  какой-либо  из  литератур той
эпохи. Как кажется, мы вправе  усмотреть в ней  примету  русского характера.
Когда рыцарь иной страны искал бы в горделивой замкнутости компенсации своей
неудачи, князь Игорь  не боится чувствовать  себя  виноватым, дает страданию
довести себя до точки совести и жалости.

     Для  контраста: такому "зерцалу  рыцарства", как Ричард Львиное сердце,
едва  ли  приходили на ум  за  восемнадцать месяцев плена бедствия безвинных
жертв его войн, в том числе и тех,  которые он вел  против родного отца,? по
крайней мере, предание об этом умалчивает.

     Интонация жалости звучит в "Слове о полку Игореве", как,  пожалуй, ни в
каком  другом  произведении  героического эпоса. Конечно, великая  эпическая
поэзия  во  все времена  и у  всех народов была  совсем не  такой, какой  ее
хотелось  бы видеть завоевателям и хищникам. Вопреки  Ницше  она  в конечном
счете поразительно  мало говорила  о  "добыче и  победе", она  воспевала  не
удачу, а  мужество  и  потому была  внимательна  к  страданию,  перед  лицом
которого мужество осуществляет себя.

     В "Илиаде" Гомера  ни о какой  победе,  собственно,  речи нет; Ахилл до
победы не доживет, и это ему известно заранее:
     Слишком я знаю и сам, что судьбой суждено мне погибнуть
     Здесь, далеко от отца и от матери...

     Исход  войны  увиден  не глазами будущих победителей, а глазами будущих
побежденных:
     Твердо я ведаю сам, убеждаясь и мыслью и сердцем,
     Будет некогда день, и погибнет священная Троя,
     С нею погибнет Приам и народ копьеносца Приама.

     Из  "Песни о  Роланде", с  которой не  раз сопоставляли "Слово  о полку
Игореве", достоянием веков стала не картина того, как бароны Карла  Великого
наводят "христианский" порядок в побежденной Сарагосе, а нечто совсем иное ?
последняя, смертная битва Роланда, вдохновляемая верностью  чести, его слезы
(перед лицом  неминуемого собственного конца) над гибелью боевых товарищей ?
Оливье и Турпена;  пожалуй,  также и  замыкающий поэму плач Карла,  старика,
тоскующего о покое и вынужденного велением долга отказаться от него.
     Героическая  бодрость настоящего эпоса, как  небо от  земли, далека  от
бездумной победительности; это ? общее  положение. Но и на таком фоне "Слово
о полку Игореве" остается явлением уникальным.  У стихии эпического  "плача"
словно открывается новая глубина.
     Ну, кажется, просто к слову  помянуты  речка Стугна и  утонувший  в ней
когда-то,  почти   за   столетие  до  времен  Игоря,  юный  князь  Ростислав
Всеволодович,  и  плакавшая тогда по нему мать ?  все дела давних лет, слезы
высохли и косточки сгнили, ? а уже выстраивается целый ландшафт сострадания:
"Уныша   цветы  жалобою,  и  древо  стугою  к  земли  преклонило...".   Чуть
варьируемая,  эта формула  уже  была введена выше ?  в  надгробном  плаче по
воинам  Игоря,  полегшим на берегу  Каялы.  Повтор придает формуле  характер
рефрена и определяет атмосферу целого, задает особый тон,  созвучный  мелосу
русской  народной   песни  и  мягко  ниспадающему   ритму  плавных  линий  в
древнерусской живописи.
     Когда мы  говорим о теме жалости в "Слове  о полку Игореве", невозможно
не вспомнить плач Ярославны. Его переложениями, отзвуками, отголосками полна
русская  поэзия  двух  последних  веков.   Его  единственная  в  своем  роде
популярность имеет, как всякая  популярность, теневую  сторону.  Сколько раз
эпическое причитание дочери  Ярослава Осмомысла  превращали в чувствительный
романс! Мы вправе посетовать на  бесцеремонность подражателей, насильственно
приближавших плач  Ярославны к  совсем иному  вкусу  ? когда-то салонному  и
сентиментальному, ныне угловатому и резкому. Можно улыбнуться и тому,  что в
разных  поколениях находились  читатели, для которых чуть ли не все  "Слово"
сводилось к плачу  Ярославны.  Однако кривое зеркало по-своему тоже отражает
реальность.
     Во-первых, плачу Ярославны объективно  принадлежит особое место  внутри
художественного целого. Им подготовлено и заранее оправдано бегство Игоря из
плена;  рассудочные соображения  государственной пользы  и  княжеского права
здесь  не  помогли бы ? только слезы Ярославны достаточно чисты, чтобы омыть
бесчестие князя.
     Очень важно, что любовь предстает не  как влюбленность  или страсть, не
как  куртуазное преклонение, но как  жалость  жены  к мужу, во всем подобная
жалости  матери к  сыну.  Поэтому  плач матери  по Ростиславу  (кстати,  что
характерно  для  русской   культуры   чувства,  удостоившийся   специального
упоминания  в "Повести  временных лет", звучит внутри "Слова" как эхо голоса
Ярославны.  А когда нужно перечислить  высшие  радости жизни, которым Яр-Тур
Всеволод предпочел брань, в самом конце, то есть  на самой вершине, помянуты
"свычай и обычай" его жены, прекрасной Глебовны.
     "Свычай  и обычай" ?  тихое, повседневное,  домашнее тепло.  Во-вторых,
плач Ярославны вправду близок самым разным эпохам русской жизни.
     Еще  в  начале  нашего  века  русская  крестьянка, провожавшая  мужа  в
солдатчину, причитала почти теми же словами:

     Подавать буду зычный голос свой
     Далеко на чужую сторонушку,
     В города ли да во украйные,
     Во полки ли да во солдатские...
     Ты подумай-ко, мила ладуша ?
     То кукует ведь не кукушечка,
     А горюет твоя молода жена...


     Воин  и  женщина   ?  тема   общечеловеческая.  У  истоков  европейской
гуманистической традиции  ? несравненный  разговор Гектора и Андромахи в  VI
песне "Илиады". Однако троянская героиня, отговаривая мужа от  участия в бою
(как   и  позднее,  под  конец  поэмы,  оплакивая   его  бездыханное  тело),
собственно,  жалеет не его, а себя самое и сына, перечисляя, какие беды ждут
вдову и сироту без заступника.
     В   "Песни  о  Роланде"  есть  лаконичная  и  строгая,  но  тем   более
вырази?тельная сцена,  когда  невеста героя, узнав  о  его  гибели,  наотрез
отказывается от брака с наследником престола  и тут же падает мертвой; самая
мысль  о жизни без Роланда для  нее несносна. В  этом  много  благородства и
прямоты  и немало гордости.  Но  где в  мировой  поэзии найдем мы такую жену
героя, как Ярославна,  которая рвется обтереть кровавые раны на  теле  мужа,
мгновенно и точно  схватывая своим  воображением,  что тело  это страждет  в
жару? Нешуточность и  конкретность такого проявления деятельной любви даже в
чисто поэтическом  отношении,  не  говоря  о  всех прочих,  превосходит  всю
роскошь языческих персонификаций сил природы, к которым Ярославна обращается
за помощью.
     Когда  на нашей памяти Константин Симонов  написал свое "Жди меня", его
стихи  стали не фактом русской поэзии,  а фактом  русской жизни.  Еще не так
давно  простые  люди  у  нас   говорили  о   супружеской   любви:  "жалеть".
Представление о любви  жены  как о силе жалости, удерживающей воина  на краю
смерти, есть для нашей нравственной традиции необходимость.
     "...Кровавыя его  раны  на  жестоцемъ  его  теле"  ?  эти  слова  можно
повторять снова и снова. Без них и  без всего, что им сродни, Россия не была
бы Россией.

Популярность: 16, Last-modified: Fri, 19 Sep 2008 05:14:32 GMT