Песни Шираза (Персидская народная поэзия в переводах А.Ревича) ---------------------------------------------------------------------------- М., "Художественная литература", 1987 OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru ---------------------------------------------------------------------------- ПЕСНИ ШИРАЗА Шираз - это самое сердце Ирана. Почти тысячу километров надо проехать на юг от столицы, чтобы попасть в этот уютный город, воспетый в стихах и легендах. На полпути к нему еще встретится Исфаган с неповторимыми голубыми и кремовыми куполами мечетей, качающимися минаретами, со множеством мастерских-магазинов чеканки по металлу. Там вырос недавно металлургический завод, детище советско-иранских экономических связей. Чем дальше на юг, тем чаще будут попадаться памятники домусульманского древнего Ирана. Сначала впечатляющая своими размерами усыпальница основателя иранского государства Кира (Куроша, ум. в 530 г. до н. э.), сложенная из огромных каменных глыб, и совсем недалеко от Шираза - Персеполис, величественный комплекс дворцов, построенных на обширной площадке, как будто выровненной бульдозерами у подножья крутой горы. По преданию, Персеполис был разрушен Александром Македонским, но и сейчас, двадцать три века спустя, огромные входные ворота, двадцатиметровые колонны, стены, украшенные барельефами, и парадная лестница вызывают восхищение высоким искусством древних иранских скульпторов, безмерным трудом каменотесов. Еще час пути по извилистой горной дороге - и за небольшим перевалом взору открывается Шираз, который иранцы с древних времен называют городом роз и соловьев. Роз действительно много, они наполняют ароматом центральную улицу и окраины, где в цветах утопают гробницы великих средневековых поэтов Саади и Хафиза. А соловьев в Ширазе уже не услышишь, разве только в университетском парке или в знаменитой померанцевой роще. Да и о пернатых ли говорят иранцы? Ведь для них соловьи - это поэты и народные певцы, создатели поэтического фольклора. Впрочем, неверно было бы думать, что за пределами Шираза или, скажем, всей провинции Фарс люди живут без песен. На рисовых полях Гиляна, в горах Хорасана, в степях центральной части страны в любое время года можно услышать, как пастух или одинокий путник на ослике изливает в песне тоску, а вокруг него - ни души... Но в Фарсе, откуда пошло название всей страны - Парс (Персия), народные традиции сильнее, фольклор разнообразнее и голоса певцов, по-видимому, звонче. Не случайно поэтому именно здесь песен записано больше, чем в других краях этой большой страны, здесь же, в Ширазе, они издаются. Вот почему и новое издание на русском языке персидского фольклора - это прежде всего песни Шираза, хотя, конечно, в книге есть песни, сложенные в других провинциях Ирана. Народная поэзия Ирана веками развивалась в тесной взаимосвязи с классической литературой. Порой не только читатель, но и исследователь не может точно сказать, какие элементы пришли в письменную поэзию из фольклора и какие, наоборот, из поэзии попали в фольклор. И в фольклоре и в литературе мы встречаем имена и образы Фархада, Лейлы, Меджнуна, Юсефа и других; сюжеты народных четверостиший пришли к Омару Хайяму и, по-новому им осмысленные, обогатили фольклор. Классическая литература Ирана давно и широко представлена русскому читателю. Отметим лишь, что основную роль в развитии и совершенствовании литературы на языке фарси играли представители народов, говоривших на этом языке,- персов и таджиков. Вот почему эту литературу по справедливости называют персидско-таджикской. Лучшие поэты X-XV веков отшлифовали литературный язык и основные литературные жанры - эпос и лирику, их жанровые формы - робаи, газель, касыду, масневи и другие. Фирдоуси (940-1025), автор эпической поэмы "Шах-наме", призывал народ на борьбу против иноземного господства, воспевал героизм защитников родины, борцов против угнетения. Омар Хайям (1040-1123) в своих четверостишиях провозгласил гимн разуму, познанию природы и жизни общества, боролся с лицемерием власть имущих. Саади (1184-1292) в дидактических произведениях "Бустан" и "Гулистан" создал реалистические картины жизни своего времени, выступил против тирании и насилия, хотя в ряде случаев проповедовал смирение перед судьбой (эти мотивы совпали по времени с монгольским нашествием). Хафиз (ум. в 1389 г.) дал миру газели, в которых утонченная лирика сочеталась с идеями жизнеутверждающего гуманизма и резкого протеста против религиозного ханжества. Многие другие поэты этого периода внесли в сокровищницу персидско-таджикской литературы иные идеи, сюжеты, жанровые формы. Персидско-таджикская литература - это огромное духовное богатство, которое было по достоинству оценено классиками западноевропейской и русской литературы. Не случайно дань глубокого уважения ей отдал Гете, который под влиянием ее написал свой знаменитый "Западно-восточный диван" и заслуги некоторых иранских поэтов в развитии мировой литературы, может быть и незаслуженно, ставил выше своих. И А. Пушкину, как известно, были "Гафиза и Саади... знакомы имена". И не только имена. Пушкин хорошо знал и ценил их творчество. Духом Востока, образностью персидской литературы проникнуты многие его произведения. Классическую поэзию Ирана серьезно изучал Л. Толстой. Особенно нравились ему рассказы и изречения Саади на моральные темы. Некоторые из них он использовал при составлении своих "Русских книг для чтения". Увлечение Хафизом надолго завладело А. Фетом, который оставил прекрасные переложения его газелей. Наконец, "Персидские мотивы" С. Есенина по своему духу и лиризму связаны с хафизианой, хотя называет поэт имена Фирдоуси, Хайяма и Саади. Высокая художественность персидско-таджикской литературы во многом объясняется ее богатыми источниками. Среди них можно назвать письменную древнеперсидскую литературу, так называемую шуубитскую поэзию, созданную поэтами-иранцами на арабском языке в VIII-IX веках, и, конечно, устное творчество, широко распространенное среди народов, живших на территории иранских государств с древних времен. Оно, как и фольклор многих других народов Востока, изучено значительно хуже, чем письменная литература. Одной из причин этого было нескрываемое пренебрежение к своему фольклору самих иранцев, которые долгое время называли народные песни "пустыми словами", "бессмыслицей". Хотелось бы подчеркнуть, что значительно раньше европейских и тем более иранских ученых к изучению поэтического фольклора обратились русские востоковеды. Профессор Петербургского университета В. А. Жуковский еще в 1889 году опубликовал переводы записанных им колыбельных песен {Жуковский В.А. Колыбельные песни и причитания оседлого и кочевого населения Персии.- Журнал министерства народного просвещения, 1889, январь, 1-34.}, а спустя некоторое время издал большое исследование народной поэзии с персидскими текстами, переводами, комментариями {Жуковский В. А. Образцы персидского народного творчества. СПб., 1902.}. Эти публикации показали, что с давних времен в Иране рядом с классической традицией жила и развивалась устная поэзия, отражающая жизнь, мысли и чувства простых людей города и деревни. Среди записанных В. А. Жуковским песен было немало сатирических строк, которые он сравнивал с куплетами парижских бульваров времен Великой французской революции. В. А. Жуковский был первым русским ученым, который к народному творчеству иранцев отнесся с большим вниманием, увидел в нем неиссякаемый источник, из которого персидская литература черпала простые, но яркие, запоминающиеся образы, легкий юмор, языковые богатства. Дальнейшее знакомство с фольклором Ирана показало, что самой распространенной его поэтической формой является добейти (четверостишие). Русский ученый А. А. Ромаскевич, впоследствии профессор Ленинградского университета, во время своих поездок по южному Ирану сумел записать четыреста четверостиший, переводы которых вместе с персидским текстом и транскрипцией были опубликованы {Ромаскевич А. А. Персидские народные четверостишья, ч. I. ЗВОРАО, т. 23, вып. III-IV, 1916, с. 318-347; ч. II. ЗВОРАО, т. 25, 1921, с. 145-228.}. Ученый считал, что происхождение этой поэтической формы восходит к далекому домусульманскому прошлому. В самом деле, в "Авесте" - священной книге зороастрийцев {Зороастрийцы, или огнепоклонники - исповедники зороастризма, древней религии Ирана до VII в. Основателем ее был Зороастр (Заратуштра).} - часть стихов состояла (по Ромаскевичу) из ряда четырехстрочных строф, причем каждая строка (стих) содержала в себе одиннадцать слогов. Такова же поэтика и народных четверостиший. Спустя четверть века, то есть уже в 30-х годах, когда иранцы занялись своим фольклором, крупнейший поэт и филолог-стилист Малек ош-шоар Бахар подтвердил доисламские истоки народных четверостиший, добавив к этому, что они по своему метру напоминают силлабику стихов последнего доисламского периода Сасанидов. Конечно, параллельное развитие классической литературы и фольклора не могло не сказаться на метрической системе народной поэзии. Со временем фольклор, как и письменная поэзия, воспринял аруз, просодию арабского происхождения, по которой стих образуется путем определенного чередования коротких и долгих слогов. Но и отступлений от строгостей аруза в поэтическом фольклоре было сколько угодно, тем более что добейти не декламируются, а поются. При пении же исполнитель имеет большую возможность свободно обращаться с поэтическим размером. В одиннадцатисложном добейти третья строка, как правило, содержит не одиннадцать, а тринадцать слогов. А иногда, хотя и редко, встречаются более длинные стихи или совсем короткие, в семь слогов. То, что народные четверостишия не укладываются в рамки аруза, по-видимому, и является одной из причин, по которой иранцы никогда не называют их "робаи" {Робаи - в арабоязычной, персоязычной и тюркоязычной поэзии четверостишие, как правило, философского содержания, написанное по законам аруза. Распространенная форма стихотворения, имеющего своего автора.}, хотя они с робаи имеют много других общих признаков. Прежде всего, четверостишия, как и робаи, вполне самостоятельные произведения, содержащие законченную мысль. Даже в тех случаях, когда иранские фольклористы пытаются из отдельных четверостишии составить своего рода песню на определенную тему и озаглавливают их "Одиночество", "Верность", "Разлука", "Чужбина", каждое четверостишие такой песни продолжает жить своей жизнью, остается самостоятельным и независимым от соседних. С робаи совпадает и порядок рифм: а а б а или а а а а. Правда, в больших фольклорных сборниках, изданных в Иране в 60-70-х годах, отдельно помещаются так называемые "добейтихайе масневи", то есть четверостишия с парной рифмой. Их меньше, но достаточно много. Добейти можно отнести к лирическому роду поэзии. Четверостишия эти не только излагают факт или событие, но выражают и отношение к нему, дают оценку. Исполнители их, чаще всего безвестные певцы, пели о любви, о красоте возлюбленной, о радости свидания с ней, о страданиях от неразделенной любви, о неисполнившихся желаниях, о верности и, наоборот, о неверности любимой. Главные герои любовных песен - молодые люди, юноши и девушки. Их мысли, чувства и переживания - вот основное содержание песен-четверостиший. Вместе с тем народные четверостишия в полной мере насыщены бытовым материалом, в них отчетливо слышны разнообразные жизненные обстоятельства, грустные мотивы, обусловившие их возникновение. Во многих песнях безвестные сочинители жалуются на горькую судьбу и одиночество, на препятствия в любви, возникающие на почве социального неравенства. Мысль о том, что для бедного человека закрыты все пути, а богатому все доступно, проходит через многие народные песни. Пришла весна, цветут сады, пора цветы срывать, Алеют девичьи уста, пора их целовать, Алеют девичьи уста, душистой пахнут амброй, Да, очевидно, богачам достанутся опять. Так же, как и на Руси, в Иране с давних времен существовал отхожий промысел. Молодые люди уходили из своих селений на заработки, чтобы как-то помочь семье. В родных местах они оставляли друзей, возлюбленных и близких, а на чужбине сталкивались с жизнью, полной лишений. Человек, попавший в непривычную для него среду, неустроенный и бесприютный, подолгу оставался чужим для окружающих, остро переживал это состояние. Так рождались отдельные четверостишия, а потом циклы песен, которые иранцы называют "гариби" - "чужбинные". В них бедный человек вдали от родины горько сетует на презрительное и грубое к себе отношение. Чужбина! Где радость? Увы, далека. Ну разве на миг здесь оставит тоска? К чужим попадешь - полетят пух и перья, Так птицы всей стаей клюют чужака. Солдатская служба для простого иранца - время нелегких испытаний. В персидском фольклоре нет длинных песен о солдатчине, как в русском. Но отдельные четверостишия, в которых нашли отражение тяготы военной службы, встречаются достаточно часто. Судя по содержанию, большая часть из них относится к XIX веку, когда велись междоусобные феодальные войны, и к 20-30-м годам нашего века - ко временам борьбы Реза-шаха Пехлеви за укрепление центральной власти в стране. Есть записи и очень поздние: "Под звон велосипедного звонка// ко мне мой милый катит из полка" и другие. Любопытно, что солдатские четверостишия довольно часто исполняются женщинами, которые воодушевляют своих любимых перед боем и выражают готовность помочь им или в самых нежных словах и выражениях утешают раненых, оплакивают убитых. Все отдам я за стан и осанку твою, За оружье твое жизнь свою отдаю, Мне сказали: идешь ты сражаться с Насером {*}, Стану птицей, чтоб друга увидеть в бою. {* Имеется ввиду Насер-хан Кашкайский, отряды которого в 1929 г. выступили против других племен юга Ирана на стороне правительственных войск Реза-шаха.} На простых иранцев, создателей поэтического фольклора, значительное влияние оказывал и продолжает оказывать ислам. Ряд добейти утверждает мусульманские обычаи, поддерживает исторически сложившиеся традиции. Однако чисто религиозных песнопений в иранском фольклоре крайне мало. Если в прошлом веке бродячие дервиши в какой-то мере способствовали распространению песен религиозного содержания, то с исчезновением дервишей исчезли и песни, в которых восхвалялись деяния пророка и шиитских имамов {Шиитский имам (шиизм - особая ветвь ислама) - наследственный, из рода Мухаммеда и его зятя Али, глава мусульманской общины и мусульманского государства.}. В то же время простые люди часто обращаются к Аллаху, пророку Мухаммеду, имаму Али за помощью в разрешении трудных жизненных дел. Они верят в неотвратимость судьбы и в предопределение неба, которое, как видно из песен, временами посылает человеку не только удачу, но и несчастья, страдания и беды. И тут уж певец не выдерживает и проклинает и небо, и того, кто создал его, и даже Коран с его предписаниями. С крыши тайком на тебя я гляжу, дорогая, Взял я Коран, на тебя ворожу, дорогая, Если Коран нагадает в любви неуспех, Мигом его разорву я за лжу, дорогая. В иранских публикациях фольклора попадаются четверостишия, к которым, по-видимому, прикоснулась рука вдумчивого народного поэта, возможно, часть из них прошла обработку более опытных исполнителей. Именно в них содержатся поистине философские раздумья о смысле жизни, о бренности бытия, вполне атеистические рассуждения об отсутствии потустороннего мира. Они утверждают, что человек должен стремиться к добру, что земные богатства - всего лишь расплывчатая тень и что единственное, на что может рассчитывать человек после смерти, - это на камень, который положат ему под голову по мусульманскому обычаю. Коротко о художественных особенностях добейти - самой распространенной формы поэтического фольклора. Их отличает своеобразная композиция и система выразительных средств, не свойственных письменной литературе или редко в ней употребляемых. Прежде всего, многие народные четверостишия построены по принципу так называемого двучленного параллелизма: запев - картинка или сценка из миря природы - сменяется картинкой или сценкой из жизни человека. Запев, как правило, является эмоциональным вступлением, символом; он готовит слушателя к восприятию той мысли о человеке, ради которой создано четверостишие. Так, запев с упоминанием о красной розе готовит слушателя к тому, что речь пойдет о девушке; после запева "На вершине горы пять детенышей льва" поется о раненом воине, который сражался как лев. Часто третий стих добейти, подчеркивая важность сказанного во второй строке, представляет собой по форме ее повторение, своеобразную словесную инверсию. Я далеко, мой путь далек. Где дом мой? Где семья? Но если брошу я тебя, пускай ослепну я, Но если брошу я тебя, уйдя в страну чужую, Пусть брачным ложем станет мне могильная земля. Некоторые четверостишия, подобно русской частушке, исполняются в виде живого диалога: двое исполнителей - обычно юноша и девушка - как бы состязаются в остроумии между собой. Один начинает песню, другой заканчивает ее, отвечая на поставленный вопрос. Исполнитель или неизвестный автор четверостишия часто начинает его с обращения к людям, к Аллаху, к единоверцам, а иногда к коню или к ворону с черной головой. Как известно, персидские поэты-классики, особенно поэты суфийского направления, отождествляющие бога со вселенной, широко пользовались самой причудливой символикой как художественным приемом. В отличие от письменной литературы народная поэзия совершенно не признает абстрактных символов. Вся символика фольклорной лирики связана с образами природы, животного и растительного мира. Девушка - цветок, стройный кипарис, свет луны, звездочка на небе, голубка, куропатка. Юноша - сокол, румяное яблоко, сахарный тростник. Подобные образы есть и в письменной поэзии, но восходят они к народному творчеству. Слагатели песен персонифицируют явления природы, растения, животных, обращаются с ними как с разумными существами. Сам певец или его лирический герой уподобляет себя или ту, к которой он обращается, предметам живой или даже неживой природы: "я - рыба", "я - белая птица", "я - фисташковое дерево", "мы - зерна в одном гранате", "мы два сросшихся кипариса", "ты - маленькая голубка, а я сокол", "если ты - жемчуг, то я - янтарь", "если ты - серебро, то я - золото". В персидской народной поэзии эти олицетворения и уподобления обретают неповторимую красоту и образность. Сотни лет переходит из уст в уста, а теперь уже из одного фольклорного сборника в другой вот это четверостишие: Любовь моя, любовь, везут мой прах в Керман, Вновь стану глиною, пригодной на кальян, И вылепят кальян, и, может быть, закурит Из сердца моего какой-нибудь шайтан. Весь комплекс взаимоотношений человека и природы был глубоко и на высоком поэтическом уровне разработан Омаром Хайямом и нашел блестящее художественное воплощение в его робаятах. Но то, что мы с аналогичным явлением сталкиваемся в народных четверостишиях, отнюдь не говорит об их письменном происхождении. Скорее Омар Хайям очень хорошо знал образ мышления своего народа и прекрасно владел всеми средствами выражения чувств, которые широко применялись в фольклорной поэзии. Если говорить не об образах, а в целом о языке народных песен, то в основе их лежит разговорная речь. Лексика преимущественно бытовая, и слова, выходящие за пределы бытовой тематики, встречаются редко. Самостоятельных лирических песен в персидском фольклоре немного. Поэтому и в настоящем сборнике они занимают место самостоятельного приложения к четверостишиям. Если учесть еще, что не только четверостишие, но и каждый бейт (двустишие) содержит законченную мысль, то можно сделать вывод о том, что лирические песни во многих случаях представляют собой лишь подборку четверостиший или бейтов на определенную тему. В разделе песен публикуется целый ряд колыбельных, которые иранцы повсеместно называют "лалайи", потому что "ла-лай" - это припев, полностью соответствующий русскому "баю-бай". Надо полагать, иранские колыбельные, как и колыбельные других народов, зародились из обычных причитаний, произносимых в ритме качающейся колыбели. Поэтому размер их бывает самым раз- личным, а рифма, как правило, парная, самая простая и подходящая к этой разновидности фольклорной лирики. Колыбельные щедро называют предметы быта и домашнего обихода, звучат живо и образно, проникнуты лиризмом и нежностью. Изливая душу в колыбельной песне, женщина чувствует себя не только матерью, но и женой, хозяйкой дома. Значительно чаще упоминается в колыбельных сын, нежели дочь. Это обстоятельство - отголосок общественного, семейного и правового положения женщины в Иране. Детский фольклор в Иране, как и всюду на земле, носит характер забавы, развлечения, пронизан весельем, шутками, остротами. Обращение к явлениям природы для детей так же естественно, как обращение к людям. Играя во дворе, на улице, они приветствуют первый дождь, весеннее теплое солнышко. И если в русском фольклоре мы чаще встречаем: "Дождик, дождик, перестань", то в иранском чаще, наоборот: "Дождик, дождик, полей, как из ведра". Как говорится, где что важнее... Произведения детского фольклора созданы на основе живого разговорного языка. Одной из самых распространенных композиционных форм детских песен является диалог и прямая речь. Никаких правил в поэтическом размере не соблюдается, рифмой во многих случаях служат звукоподражания и междометия. К обрядовому фольклору относятся свадебные песни, широко распространенные на юге Ирана, особенно в Ширазе и его окрестностях, где они имеют свое название, мало известное жителям северных провинций - "васунак". Как правило, они исполняются женщинами, чаще всего сестрами жениха. Песня поется едва ли не в течение всего свадебного обряда. Готовится ли свадебная одежда жениха, отправляется ли он в баню, красит ли хною стопы и ладони - для каждого действия есть в песне свои бейты; специальными стихами воспеваются жениховы подарки невесте, церемония украшения комнаты новобрачных зеленью и цветами, отъезд невесты в дом жениха. Свадебные мотивы то грустны, то веселы, в целом же свадебные песни исполняются медленно, торжественно, наделяют невесту высокими достоинствами, а жениха величают не иначе, как "князь-жених". Молодые в песнях необычайно красивы, роскошно одеты. Магическое назначение свадебной песни - выдать желаемое за действительное. К обрядовым следует отнести песенку "Рамазан", которую распевают подростки в месяц поста после захода солнца, когда, по мусульманским обычаям, разрешается есть и веселиться. Ребята ходят по дворам, восхваляют славный месяц рамазан и заодно выпрашивают у зажиточных крестьян еду и сладости. По содержанию и манере исполнения эта песня сильно напоминает рождественские колядки, что исполнялись в старину на юге России, на Украине. Еще больше с колядками схожи песни иранских ряженых, вестников иранского Нового года (Новруза). В красных рубахах, с черными от сажи физиономиями, приклеенными усами и бородами они останавливают прохожих, поздравляют с праздником, поют веселые песенки, стараются ободрить и развеселить каждого. Они и в наше время появляются на улицах дней за пять до Новруза, который отмечается в Иране в день весеннего равноденствия, 21 марта. Почти все формы поэтического фольклора, включая четверостишия, иранцы чаще всего называют обобщающим словом "таране", что значит "песня". Таране осознаются как общее достояние народа, говорящего на персидском языке, они долго живут в среде людей труда и в городе, и в сельской местности, передаются от поколения к поколению, подвергаются исполнителями бесчисленным переделкам. Вариативность - обязательный признак фольклорных произведений - в большой мере свойственна и персидскому поэтическому фольклору. Вопросы хронологии и периодизации персидского поэтического фольклора еще не изучены, поэтому сейчас трудно определить, к каким временам относятся те или иные песни и четверостишия. Но судя по тому, что в них встречаются и реалии далекого прошлого - лук и стрелы и реалии сегодняшних дней - велосипед, предметы европейской одежды, можно сделать вывод, что фольклор находится в постоянном развитии, живет жизнью народа, которому принадлежит. Песни и четверостишия всегда кочевали и до сих пор продолжают кочевать из провинции в провинцию, и происхождение их не поддается точному географическому определению. Это хорошо видно из того, что одни и те же четверостишия в различных печатных изданиях представляют фольклор Фарса - юга Ирана и фольклор Хорасана - северо-востока Ирана - районов, отстоящих друг от друга на многие сотни километров. Народное творчество иранцев, как и фольклор других народов, совершенно анонимно и, в отличие от литературы, представляет собой коллективное творчество. Однако это не означает, что личность, индивидуальное начало не в силах оказать на него влияния. На юге Ирана, например, в конце прошлого века и начале нынешнего широкую известность приобрели слагатели и исполнители песен (добейти) Бакер, Мохайя и особенно Фаиз из Даштестана (ум. в 1907 г.). В его песнях и четверостишиях слышится жалоба на разлуку с любимой, тоска по ушедшей молодости. Среди анонимных добейти его строки выделяются большей художественностью, силою чувств, оригинальностью мысли. В Ширазе время от времени появляются лубочные издания Фаиза - небольшие литографические тетрадочки, продающиеся за гроши. Большой известностью пользовался певец Мехди. Народная фантазия внесла в рассказ о его жизни много чудесного и изукрасила ее почти сказочными подробностями. Из отдельных добейти и преданий видно, что Мехди смолоду был обручен с красивой девушкой по имени Ниса. Но ее родители нарушили сговор и отдали дочь за богатого. От горя Мехди превратился в скитальца и, как обезумевший Меджнун, переходил из деревни в деревню, изливая в песнях свое неутешное горе. Все добейти, в которых упоминается Ниса, с полным основанием приписываются ему. Последние по времени поэтические переводы иранского фольклора публиковались на русском языке в конце 60-х годов {Медресе любви. Персидская народная поэзия. М., Художественная литература, 1969; Робаят. Персидские народные четверостишия. М., Наука, 1969.}. Настоящая книга даст возможность широкому кругу читателей познакомиться со всем многообразием иранской народной поэзии. В этом ему помогут выразительные переводы Александра Ревича, убедительно передающие глубину и особенности фольклора, его образность, лирическую тональность, простоту и в то же время богатство персидского языка, каким пользуются иранцы за пределами письменной литературы. А. Шойтов ЧЕТВЕРОСТИШИЯ Белая птица, лети поскорее в мой дом, Вволю тебя напою, напитаю зерном, Где б ни была ты, в каком бы краю ни гнездилась, Помни всегда о потерянном сердце моем. x x x Кораном я клянусь, любой его строкой, Я на красу твою глядел бы день-деньской, И если б не враги меня подстерегали, Повсюду бы как тень бродил я за тобой. x x x На крышу ты взошла и на меня глядишь, Смеешься надо мной: мол, я кудрями рыж, Гори они огнем, те огненные пряди, Из-за тебя я стал бродячим, как дервиш. x x x О мой стройный, о высокий мой, на ком Виден шахский знак, в любой ты входишь дом, Внятен голос твой всем людям, всякой твари, Ведь язык и птиц и рыб тебе знаком. x x x Двух барсов вижу на горе крутой, Раздался выстрел, слышу плач и вой. Гуляйте, братья, все уйдем однажды, Останется кирпич под головой. x x x По грязи милая ступает босиком, Горит моя душа и голова огнем, Чтоб обувь ей пошить, свою содрал бы кожу, Обул бы я ее и проводил бы в дом. x x x Была я как буква "алеф", буквой "даль" стала ныне, Была я как сахар сладка, стала горче полыни, Была я как роза меж роз, не дал счастья Аллах, И стала теперь я засохшей колючкой в пустыне. x x x О, сколько сидеть на горе, ожидая, Когда же распустится роза младая? Ведь знаю: лукава она, неверна, Чего же я жду и на что уповаю? x x x Клялась мне в верности любимая моя, Клялась, что никого не выберет в мужья, Неделя минула - она ушла к другому, О, клятвы женские, всевышний им судья! x x x В каждом городе тысячи дев, как цветов на лугу, Сотни юных красавиц встречаю на каждом шагу, Почему ж в моем сердце безумном тоска и смятенье, Почему я мучений разлуки избыть не могу? x x x Ты пришла к роднику, я, взглянув, изнемог, дорогая, Ты с кислинкой была, как лимоновый сок, дорогая, Ты с кислинкой была, а теперь стала сладкою ты, Это я превратил тебя в сахар-песок, дорогая. x x x Выпив из рук злоумышленных яд, я погиб, Сердце отдав неразумной в заклад, я погиб. Горе! Я встретил злодейку себе на мученья, В этих мученьях я сам виноват. Я погиб. x x x Во сне со мною милая была, Сидела рядышком, была мила, С любовью обнимала, вопрошала: Здоров ли я и как идут дела. x x x Пусть будет золото в твоих руках, мой милый, Пусть минут горести тебя и страх, мой милый, И коль тебя сардар не пустит из полка, За это пусть ответ несет Аллах, мой милый. x x x О пышногрудая, о стройная моя, Коль ночью не придешь, сей мир покину я, Коль ночью не придешь, пока петух не крикнет, Убежище мне даст могильная земля. x x x Что ты солонку несешь, когда на сердце боль? Вместо бальзама ты сыплешь мне на сердце соль. Ты всю солонку на рану мою опрокинул. Лучше исчезни. Доколе страдать мне? Доколь? x x x Я далеко, мой путь далек. Где дом мой? Где семья? Но если брошу я тебя, пускай ослепну я. Но если брошу я тебя, уйдя в страну чужую, Пусть брачным ложем станет мне могильная земля. x x x Тебя я вижу вдалеке, но радости - пустяк, Ты далеко, к тебе рукой не дотянусь никак. Когда ты уходил, гордец, то не взглянул ни разу, Я много бы могла сказать, но голос мой иссяк. x x x Устреми свой взгляд на небо, там Аллах, Не дай бог тебе быть верной на словах, Не дай бог моих соперников приветить И развеять наше счастье в пух и прах. x x x На плоской крыше ты стоишь, в душе твоей цветок. О, если б я у ног твоих рассыпать злато мог! Что золото, что серебро! Они так мало стоят. Готов я голову сложить за прах у милых ног. x x x В путь собираешься, мой херувим, я убит, Родинкой, видом твоим неземным я убит, Плавно колени согнув, ты неспешно садишься, Высокомерием шахским твоим я убит. x x x Что ж, уходи, уходи! Ненавижу тебя! Я от тебя отвернусь и унижу тебя. Думаешь, я одинок? У меня есть цветок, Он ароматней. Уйди! Я не вижу тебя. x x x Бог тебе судия, уходи же во имя Творца, Хоть бы ты захворал и здоровья не знал до конца, Хоть бы ты захворал на чужбине по воле Аллаха, И куда бы ни глянул, стал тотчас же черен с лица. x x x Прекрасно дерево, чья крона в сто ветвей, Прекрасен юноша улыбкою своей, А юноша-бедняк, измученный нуждою, Чем так на свете жить, уж умер бы скорей. x x x У меня две любимых, на каждой одежда цветная, Соловьихе подобна одна, куропатке - другая, Соловьиху решил я поймать, потянулся рукой, Но она упорхнула, и где куропатка, не знаю. x x x Всегда я нежною была, покорною судьбе, Мечтала я, душа моя, прислуживать тебе, Ты повелел меня прогнать из твоего жилища. Неужто не достойна я прислуживать тебе? x x x Я на ладони любимой гвоздику посею, Стану ее поливать, буду нянчиться с нею, Стану ее поливать, срок придет - буду рвать Сколько хочу, потому я ее и лелею. x x x Ай, умница моя, чей стройный стан высок, Зачем на сердце мне надела ты замок? Пускай хоть сто дождей прольется за неделю, Не смоет страсть мою стремительный поток. x x x Исчезнет солнце за горой, и догорит закат, И стройная моя придет в мой дом, в мой темный сад, Одной рукою обниму ей шею, а другою Прижму к устам ее ладонь, вдыхая аромат. x x x Господи, полнится сердце тоской, Здесь мне не хочется стать на постой, Место другое найдем для ночлега, Здесь я совсем потеряю покой. x x x Любимая моя, мой ангел дорогой, Сладкоречивее я не встречал другой, Меня любовь к тебе бодрит на этом свете, Где я довольствуюсь лишь хлебом да водой. x x x Три вещи приносят влюбленному вред: Собака в дому, свет луны и сосед. Собаке дам кость, а соседу монету, И, может быть, туча прикроет нам свет. x x x О, доколе, любовь моя, быть нам в разлуке, доколе? Обижаться, мириться, заламывать руки доколе? Всем на свете влюбленным давно уж в любви повезло, Быть мне горьким скитальцем, испытывать муки доколе? x x x Ты зеленым бутоном была в те года, дорогая, Ты ребенком была, так была молода, дорогая, Как тебя я берег, сколько сделать старался добра, Ты другому досталась, увы, навсегда, дорогая. x x x Очей любимых мой коснулся взгляд, Как нежной розы - лунный снегопад. Погонщики! верблюдов поднимайте, Пред нами дальний путь и сто преград. x x x Зеленое дерево под крутосклоном, Плоды его сладки, подобно цитронам, Все матери, чьи сыновья далеко, Мечтают о дереве этом зеленом. x x x Нет сна моим глазам, чего-то ждут, мой брат, Нет отдыха рукам, удел их - труд, мой брат, Дай на твое лицо мне вволю наглядеться, Ведь скоротечен мир, как бег минут, мой брат. x x x Нас нельзя разделить, друг без друга мы - прах, Пуст мой дом без тебя, в нем брожу, как впотьмах. Сядь-ка рядом со мною по правую руку, Как надежен сей мир, знает только Аллах. x x x При солнце подруга стирает белье, Мерцают, как звездочки, очи ее, Слепят их лучи, так пошли же хоть тучку, Яви, о господь, милосердье свое. x x x Подружка продаст на рынке алычу, А груши по цене, доступной богачу. К ней очередь стоит: бери любой, кто хочет, Но мне всегда отказ, а я их так хочу! x x x Богач в смиренника не превратится, Нарядом благородство не гордится, Сто лет ячмень в пшеницу превращай, Из ячменя не вырастет пшеница. x x x О боже! Где же ночь, где мрак и тишь? Разбитых стекол клеем не срастишь, Осколки стекол - малые сиротки, Покойного отца не воскресишь. x x x О стройная моя! Как роза твой наряд, Вздыхая, за тобой брожу все дни подряд. Вкусить твоих плодов моя душа желала, Другого, не меня, ты в свой пустила сад. x x x Подошел я к ручью, там явилась ты мне, дорогая, Предо мной нагишом ты плескалась в волне, дорогая, Помнишь, ты не хотела однажды мне дать поцелуй, А теперь невзначай вся явилась ты мне, дорогая. x x x Уйду, за мной в слезах помчишься вслед, родная, Ты будешь вспоминать меня сто лет, родная. Нет, не найти тебе столь верного, как я, Хоть проживи сто лет, пройди весь свет, родная. x x x На тропе твоей сяду, судьбу загадаю: Если вестник придет, о тебе разузнаю, Если вестника я не дождусь, значит - все, В ночь придет ко мне жар, а к утру я истаю. x x x Звезды в тучах, ночник мой давно уж погас, Всех подряд не могу я любить на заказ, Взяв суму, на тот свет я ушел бы из дому, Да поселится здесь нечестивец тотчас. x x x Красотка, не сиди среди пустого зала, Не надо рвать цветы там, где шипов немало, И помни, если ты желаешь стать моей, Там, где полно врагов, ты лучше б не бывала. x x x Примешан мед к твоим устам, любовь моя, Как тонкая лоза твой стан, любовь моя, Позволь тебя поцеловать до боли в сердце, Чтоб эта боль осталась тая, любовь моя. x x x Где милый, не знаю, скорблю об утрате, Видать, он далеко, в чужом велаяте, В мечеть Шахчерах загляну я, а вдруг Туда он придет, и увидимся кстати. x x x Жизнь отдам за эту шаль, ах, как бела! В этой шали, столь заметной, ты пришла, Шла ты затемно, пришла ко мне без страха, И тому, кто породил тебя, хвала! x x x Жизнь за твои насурьмленные очи отдам, Руки свои я к твоим прижимаю грудям, Если меня ты однажды тайком поцелуешь, Старший твой брат ничего ведь не сделает нам. x x x Лунным ликом твоим я клянусь, ты - луна, Ухожу, а душа моя болью полна, Ухожу и не знаю, вернусь ли обратно, Твой привет принесет мне лишь птица одна. x x x Была я у ручья, а как пришла домой, Уже ушел мой друг с дорожною сумой. Пускай его родню Аллах накажет смертью, Ведь уходил мой друг рыдая, сам не свой. x x x О девушка! Тебя могу сравнить с луной, Как буковка "алеф", изящен стан прямой, Могу тебя назвать шахиней всех красавиц За родинку твою над нежною губой. x x x О девушка! За голос твой я голову отдам. Ты так влечешь, что за тобой хожу я по пятам, Стремлюсь к сиянью черных глаз, к блестящим черным прядям, К ладоням маленьким твоим, к босым твоим стопам. x x x Заброшу я аркан, пройду к тебе, как джинн, За полог пронырну, залезу в паланкин, Пускай хоть сотня львов тебя оберегает, Но я твой поцелуй сорву хотя б один. x x x Дева, за кудри твои душу я отдаю, Сменишь ты веру, приму я и веру твою. Если в безводной степи обернешься тюльпаном, Стану дождем я и вволю тебя напою. x x x Сидеть бы мне с тобой бок о бок за столом И волосы твои чесать бы гребешком, Я волей неба стал богаче Сулеймана В тот день, когда привел тебя в мой отчий дом. x x x Жизнь отдам за пунцовые губы твои, Нет на свете безумнее нашей любви, От любви захмелел я, лишился рассудка, А погибну - виновной себя назови. x x x Помогите! - молю. У любви я в неволе, Мое доброе имя развеяно в поле, Если горе свое я открою горе, Неживая гора зарыдает от боли. x x x Ты ткешь ковры, они пестры. Аллах тебя храни! Как ловки быстрые персты, Аллах тебя храни! О белогрудая моя! На тех коврах цветистых Узоры редкой красоты, Аллах тебя храни! x x x Подружке нужен муж-богач, она глядит вполглаза, Ее ушам недостает сережек из алмаза, Меня не станет обнимать, ей ни к чему бедняк, Ей снится сказочный жених из города Шираза. x x x Если б каламы повсюду рука находила, Если бы в море из рек изливались чернила, Если бумажными стали бы листья дерев, Их бы для жалоб любовных, увы, не хватило. x x x Я встретил черноокую у ивы, Лишь гурии и пери так красивы, Глаза - как две звезды, а лик таков, Что вмиг померкнет месяц горделивый. x x x Приветствую тебя, о зернышко граната, Жизнь за тебя отдам, ты мне дороже брата, Из сотни одного я выбрала тебя, Не предавай меня, храни мне верность свято. x x x Хочу я стать твоим рабом, подруга, В проулке стану за углом, подруга, Дождусь, когда из бани ты пойдешь, Чтоб лечь у ног твоих ковром, подруга. x x x На тебя хоть разок поглядеть бы мне, право, мой друг, Но взглянуть на тебя не имею я права, мой друг, Сколько раз я тебя целовала бы, ясный, как месяц, Но у ангела смерти недобрая слава, мой друг. x x x Два-три дня, как пришлось мне покинуть Джахром, Пальмы, речку соленую, дом за бугром. Тот, кто нас разлучил, пусть оглохнет, ослепнет, Пусть он станет немым, пусть убьет его гром. x x x Мир твоей голове и платку на кудрях, Твои зубы - везир, а уста - падишах, К ним припасть - вот мечта твоего Мухаммеда, А потом пусть хоть жизни лишает Аллах. x x x О черноокая моя, ты кормишь малыша, На миг от люльки оторвись, ах, как ты хороша! Коль хочешь ты, чтоб твой малыш до лет преклонных дожил, Пусти меня в свою постель хоть раз, моя душа! x x x Нежной четой голубей ворковали мы враз, Вместе летали и спали, а врозь - ни на час. Сделай, Аллах: пусть не знает удачи охотник, Тот, что поймал голубка и доставил в Шираз. x x x Я встретил девушку, стройней на свете нет, А шея белая, как день, как ясный свет. В благословенный день, в веселый день Новруза, Мне довелось сорвать невинный вешний цвет. x x x Что побледнела ты? Мой ангел, что с тобой? Что так печалишься, о друг мой дорогой? Не надо горевать. Бесплотной тенью станешь. Новруза день придет, вернется милый твой. x x x Одета в алое, еще стройней ты стала, Тянусь к твоим устам, в них сладости немало, Заворожен тобой, я пьян, как от вина, Горю я, как шашлык на угольях мангала. x x x Гляжу на шелк твоей чадры - спирает дух в груди, Гляжу на красоту шальвар - постой, не уходи! Какой-то пришлый богатей увел мою подругу, Неужто ты еще живой, мой бедный друг Мехди? x x x Чадру моей милой Нисы, нечестивец, порвал он, Обидою сердце мое поразил наповал он. Топор мне скорее! Я всю их семью изрублю! Чадру моей милой порвав, смерть свою отыскал он. x x x Подруга нежная, сродни луне, пришла, В шелках и бархате она ко мне пришла, Я так хотел хотя б во сне ее увидеть, Она же наяву, а не во сне пришла. x x x Ты шахиня красавиц, из всех мне одна дорогая, Среди множества звезд лишь одна ты - луна, дорогая. Ростом ты коротышка, а знаешь, мой друг, почему? Просто ты - моя жизнь, коротка, как она, дорогая. x x x Мне лучистая, светлая ночь при луне не нужна, Мне краса моей милой в далекой стране не нужна, Сколько раз я слыхал, что в разлуке любовь - как отрава, Что ж, любовь эта вместе с разлукою мне не нужна. x x x Я горю, как шашлык, потому что ты где-то вдали, Я - как птица слепая в просторах безводной земли, Я - как птица слепая, которая ищет источник, Как безумный Меджнун, опаленный тоской по Лейли. x x x Жизнью моей не клянись ты, что всех я милей, Жизнью моей не клянись, что я краше лилей, Жизнью моей не клянись: вдруг умру ненароком, Совесть замучит тебя после смерти моей. x x x Пока не воротишься, не улыбнусь никому И клятвы не дам никому и ничьей не приму, Пока не воротишься, милый, платка не надену, Не стану сурьмиться и даже глядеть на сурьму. x x x В твоей большой руке была я так мала, Зажатая в перстах послушная игла. Когда за мной пришел бедняга ангел смерти, Не знал он, что к тебе навек я приросла. x x x Звезды ночные явились, но сон не идет, Жду у пролома ограды всю ночь напролет, Утро настало, и на небе солнце сияет. Сколько мне ждать тебя, милая? День или год? x x x Ты там, я здесь, и на душе смятенье и тревога, Терпенья много у тебя, а у меня немного. Я за терпение твое и жизнь отдать могу, Мне впору голубем летать у твоего порога. x x x К несчастью, выпало мне угодить в Джахром, Там на торгах любви хоть покати шаром, И если я еще в Джахроме побываю, Лишь пальмы тощие мне вспомнятся потом. x x x Из-за тебя, моя любовь, покину мир земной, Уйти в могилу я готов, хочу найти покой, Придешь на кладбище ко мне и сядешь на могилу, Где я под ворохом цветов хочу найти покой. x x x Сакине окружает стена крепостная. Что делать? Под суровой охраной моя дорогая. Что делать? На запоре врата, ключ у старого Заля в руках, Как пройти в абрикосовый сад? Уж не знаю, что делать. x x x Весной на полянах тюльпаны цветут - не уйдешь, А летом пора приниматься за труд - не уйдешь, И осенью надобно жать и косить, снова - в поле, Зимой время спать, отъедаться - и тут не уйдешь. x x x Благословен восход и пробужденья миг В объятиях твоих, о, как тот миг велик! На ложе сяду я, покров твой поцелую И лепестками роз осыплю нежный лик. x x x Ты разоделась, милый друг, сегодня в пух и прах, С тобою сесть - сойти с ума, храни меня, Аллах! Вконец меня свели с ума три вещи драгоценных: Шаль из Кашмира, шелк златой и кудри на висках. x x x Сюда бы Азраил не сунул нос, Когда б к ее гранатам я прирос, Припав к ее устам, я жизнь бы отдал, К ногам бы сполз вдоль падающих кос. x x x На твоей тюбетейке красивый узор, За другого выходишь душе вперекор, Твой родитель тебя отдает за богатство. Разве выйти за бедного - это позор? x x x Ай, дорогой мой, дорогой, ты знаешь, сколько раз Струились слезы из моих забывших отдых глаз? Мне все толкуют: "Не горюй. Вернется твой желанный". Цветами ложе устелю тебе в тот светлый час. x x x Дай халат, напишу-ка я несколько строк, И пошлю моей милой заветный листок, Если здесь, на земле, не смягчу ее сердца, Напишу на тот свет, пусть читает Пророк. x x x Ты прижмись хоть плечом, - ах, как ты мне люба! - Вдень мне в ухо кольцо, раз такая судьба, Поведи меня сразу на рынок Шираза, Закричи во весь голос: "Кто купит раба?" x x x Дай мне руку скорей, как она моим пальцам желанна! Если брошу тебя, пусть отвергну я святость Корана, Если брошу тебя, если нового друга найду, Пусть ослепну совсем, пусть я стану добычей шайтана. x x x Я ночью позднею к тебе приду, дружок, Просуну палец в щель, приподниму крючок, А если разбужу родных и домочадцев, Скажу, мол, странник я, забрел на огонек. x x x Давай помиримся, забудем обо всем, Давай, как брат с сестрой, усядемся вдвоем, Ведь жизнь так коротка и так судьба превратна, Еще - не дай господь! - в разлуке мы умрем. x x x Так лоб трещит, что меркнет свет, кому же я поплачусь? Покроет щеки желтый цвет, кому же я поплачусь? О, если б мог я положить лоб на колени милой! Но лоб трещит, а милой нет, кому же я поплачусь? x x x Как хорошо, что в эту ночь я у тебя ночую. Как птица, под стрехой твоей найти приют хочу я. Не хмурься, друг мой, не гневись, коль скажет гость не то, Бог знает, где мне завтра спать, куда я откочую. x x x Приди и напои меня водой, Приди к постели в час последний мой. Приди и напои меня шербетом, И в смертный час я обрету покой. x x x Проснись до зари, благовоньями кудри омой, А черные очи подмажь синеватой сурьмой, И если желаешь приятное сделать Аллаху, Меня не забудь, в лучшем виде явись предо мной. x x x Юноша, стройный цветок, посиди со мной рядом, Не уходи на далекую пажить со стадом, Не уходи на далекую пажить, себя изнуришь, Господи, если я лгу, пусть побьет меня градом. x x x Идет мой друг ко мне на луг от городских ворот, Меня неверной он зовет, но все наоборот. Я на неверного дружка пожалуюсь Аллаху: Подружку новую завел бессовестный урод. x x x Ты стройна, моя нежная, свет моих глаз, Ты мой сахар египетский, чистый алмаз, Посиди, посиди со мной рядом, подруга, Ты украла мой сон, мне б уснуть хоть на час. x x x Заверну в твой переулок, постучусь в твой дом, Кликну: "Выгляни скорее, жду я за углом". Если скажут мне соседи: "Спит твоя подруга", - Над тобой кружиться стану белым голубком. x x x По горам на скакуне моем лечу я, Повидать плутовку юную хочу я, Если с милою поладим мы во всем, За ночь двести переходов проскачу я. x x x Мой двоюродный брат, мой укропный цветок, Что же вечером ты не придешь на порог? Если я тебе молвлю недоброе слово, Можешь в грудь, не колеблясь, всадить мне клинок. x x x О вестник, отправляйся в путь, лишь дали скроет мрак, Возьми кольцо с моей руки, как мой заветный знак, Возьми кольцо с моей руки, вручишь на месте другу, Об этом может знать Аллах, но знать не должен враг. x x x Дивный сад у любимой, не то что другие сады, Здесь врата на запоре, ключа потерялись следы. Но послушайте, люди, ведь это же новое чудо, Здесь еще и цветы не цвели, а созрели плоды. x x x Не гонись за газелью, которая ведает страх, Что тебе куропатка, бывавшая прежде в силках? Лучше ты излови соловья, развеселую птицу, Но такого, какой не бывал в человечьих руках. x x x Ты как цветок, когда из цветника идешь, Как сахар ты, когда от тростника идешь, Но для меня ты всех прекрасней и тогда, Когда с базара ты, слегка устав, идешь. x x x Подруга скрытная моя, ответь, когда придешь? Подруга горьких дней, скажи мне: впредь когда придешь? Ты вовлекла меня в тюрьму, но ты ответь мне все же, Пока не вышел срок мне умереть, когда придешь? x x x Древо я посадил на горе, чтоб в тени Прохлаждаться под кроною в жаркие дни, Налетел ураган, древо вывернул с корнем, И теперь мне в награду лишь хвори одни. x x x Мой край - все степь да степь, ей края нет, Я весел был по молодости лет. Куда ушли вы, годы молодые? Вам нет возврата, ваш потерян след. x x x Ты в торговый приморский Минаб укатил, Сам себя измотал, я осталась без сил. Ради прибыли, ради чужого богатства Сердце верной подруги ты в прах превратил. x x x Мой друг, мой ивовый листок, с тобой моя душа, На очи черные твои гляжу я, не дыша, И если за руку меня возьмешь и поцелуешь, Кто скажет нам, что ты хорош, а я нехороша? x x x Твой дом у дороги на бойком находится месте, Не счесть у тебя ухажеров. Скажи мне по чести, Зачем тебе я? Не лови мое сердце в силки. Пускай ты - Ширим, тут Фархадов отыщется двести. x x x Девочка, сыр твой овечий так вкусно запах, Сорок косичек лежат у тебя на плечах, Ты всех молочных зубов до сих пор не сменила, А уже блещет любовное пламя в очах. x x x Не приходишь и вести не шлешь никакой, Где б ты ни был, клянусь я твоей головой: Жду тебя, у меня есть два спелых граната. Видно, жил средь неверных и сам стал такой. x x x Робкая козочка, ну подойди же, дай руку! Держишь калам и письмо, ты ведь знаешь науку. Держишь калам ты в руке, на коленях письмо. О, неужели ты пишешь про нашу разлуку? x x x Мой алый, белый цвет, о цвет мой золотой! Мой миленький дружок, возьми меня с собой, Возьми меня с собой в далекую дорогу, Чтоб не был ты один, возьми своей рабой. x x x О стройная моя, мой друг, увы, тебя здесь нет, Стучусь в твой дом, напрасен стук, увы, тебя здесь нет, Куда бы я ни заглянул, твой образ предо мною, Моих друзей собрался круг, увы, тебя здесь нет. x x x Мне сесть бы на коня, чтоб молод конь был тот, Чтоб масть буланая, подтянутый живот, Хлестнул его хлыстом - и мчись по белу свету, Чтоб милую найти, чей рот и речь как мед. x x x Перед тобой, Аллах, с мольбою предстаю, Пусть встретим на пути мы черную змею, Сперва пускай меня, безмозглого, ужалит, Потом пускай - ее, неверную мою. x x x Господи, с жизнью расстаться нехитрая штука, А расставаться с любимой - вот тут закорюка, Сердце - с любимой, а сам ты - в далеком краю, В путь без любимой идти - это адская мука. x x x Сердце безумное стало безумным вдвойне, Лекарь пришел, стало хуже, к несчастию, мне, Лекарь мне снадобье дал от любви безнадежной, Снадобье в кровь превратилось, и сердце в огне. x x x Не стану розы рвать, шипы уколят вдруг, Не стану ни за что любить чужих подруг, Не стану никогда цветы левкоя нюхать, Левкоем душится моей любимой друг. x x x Прохладный ветерок, ты улетай чуть свет, В далекий Алншир мой отнеси привет, Скажи любимому, что ждет его подруга, Ведь пролетят года - и молодости нет. x x x Подруга, которая пялит глаза, не нужна мне, Подруга вертлявая, как стрекоза, не нужна мне, Подруга, которая верит любой клевете, Достойна презрения и за глаза не нужна мне. x x x Странно: дева придет на порог, а меня уже нет, Расцветет в чистом поле цветок, а меня уже нет, Расцветет в чистом поле цветок, а сорвать не придется, Дева стройная явится в срок, а меня уже нет. x x x Что делать? Ведь юность уйдет, не воротишь потом. Судьба переехала счастье мое колесом. Откуда мне знать, что вся жизнь пролетит, как неделя? Вот старость пришла, руки-ноги связала жгутом. x x x Твои очи горят, как тюльпан у межи, Ты связала барашка, скорой развяжи! Развяжи-ка веревку на шее барашка! Ну чего от меня тебе надо, скажи? x x x Сказала ты: "Дождись весны, все будет в свой черед". Весна уже давно пришла, а сердце ждет и ждет. Для всех весна - желанный срок, веселье, дни Новруза, А для влюбленного весна - возлюбленной приход. x x x Аллах велик! Теперь мой дом на улице твоей, Я в крепких узах кос твоих, они прочней цепей, Готов я утренний намаз, полдневный и вечерний Творить под аркою твоих изогнутых бровей. x x x Сердцу в чужие силки не попасть, В нем лишь к тебе негасимая страсть, Ты же затем мое сердце терзаешь, Чтобы его не хотели украсть. x x x Ветерок, неси скорее мой платок Прямо к любящей подруге на порог, А стрелу из моего тугого лука В сердце недругу направь, мой ветерок! x x x О моя милая, стал я рабом твоих глаз, Если ты мойщица мертвых, умру хоть сейчас. Если обмоешь меня камфарою и нардом, Саван порву, на лицо твое гляну хоть раз. x x x Ай, подруга, украла ты волю мою, Ты поешь, твой напев за версту узнаю, Ты моя госпожа, хоть води по базару И кричи во все горло: "Раба продаю". x x x Я гранатом бы, зернышком маленьким стала сама, Жертвой стала б тому, кто плечист, чья осанка пряма. Говорят мне: зачем он тебе? Лучше бросить такого. Как же бросить его? Если брошу, сойду я с ума. x x x Тяжело умирать, смерть любимой узреть тяжелей, Мне бы голову недруга в петле узреть поскорей, Мне бы этому недругу голову напрочь снести, Мне бы голову милой узреть на подушке своей. x x x Ах, сколько звездочек, глядят они с небес, Не сетуй, брат, на мир, где радостей в обрез, Не сетуй, брат, на мир, где все лишь тень - не боле, Глядишь - богатства нет, а там и мир исчез. x x x В черных кольцах кудрей, о любимая, ты как Лейла, Рук турчанки нежней твои руки, а грудь столь бела. О газель, чьи пьянящие очи горят под бровями, Ты надежду и сердце у друга совсем отняла. x x x Бестолковому вестнику не доверяй никогда, Невзначай он такое устроит, что прямо беда. Тот, кто сам очумел от любви, - ну какой же он вестник? Если он и доставит послание, то не туда. x x x Было нам по четырнадцать, или мы были моложе, Были с белою розой и алою розою схожи, Луг цветами пестрел, и зеленые травы взошли, Мы частенько вдвоем на цветочном покоились ложе. x x x Мы с тобой проводили счастливые дни, Мы нарвали цветов, нам присесть бы в тени, Мы нарвали цветов, только не было тени, От любви нет лекарства, лишь муки одни. x x x Изведал я немало бед из-за тебя, Душа моя отвергла свет из-за тебя, Ты так позорила меня и унижала, Весь мой позор, - тут спору нет, - из-за тебя. x x x К тебе я, стройная моя, примчался, На щечке родинку любя, примчался, Слыхал, что хочешь родинку продать, Ведь можно опоздать, и я примчался. x x x Тебе я розу подарил, ты аромат вдохни, Спрячь эту розу на груди, под шалью сохрани, Пойдешь тропинкою степной, не будешь одинока, Беседуй с розой, только шаль немного распахни. x x x Боже правый, душа винограда желает, А в супруги красотку что надо желает, Я ее и не тронул, и вдруг - ростовщик, Взять с меня ее долг - вот досада! - желает. x x x Любимая моя, любимая моя! Ты чашу верности разбила, ай, змея! Скажи, ну как же ты не сохранила верность? Ведь с самых юных лет тебе был предан я. x x x Чтоб ты, небо, ослепло! Тобою погашен мой свет, Соловья ты из сада украло, потерян и след, Соловья ты из сада украло и заперло в клетку, Нет в саду соловья, соловьиного пения нет. x x x Любимая, во мне обида и укор, Я прикипел к тебе душою с давних пор, Пусть посулит судьба мне лучших сто красавиц, Все будет влечь меня твой чародейный взор. x x x Любимая моя скосила взор слегка, Тайком берет кальян лилейная рука. Воды ей розовой подайте вымыть руки, Поскольку не люблю я запах табака. x x x Овца с ягненком на горе крутой... Сказали мне, что болен милый мой, Гранатов, яблок прихвачу с собою И поутру пойду к нему домой. x x x Любимая забилась в уголок, Как исцелить меня, ей невдомек. Лекарствами больных врачует лекарь, Свидание идет влюбленным впрок. x x x Хочешь, чтоб я полюбила тебя, дорогой? Скот не гоняй, а займись-ка работой другой. Если тебе так по нраву житье гуртоправа, Ты поищи-ка другую и дай мне покой. x x x Твой путь далек, твой дом в далекой стороне. Мне не забыть тебя, скорей сгорю в огне. Ждала бы я тебя всю жизнь до самой смерти, Будь я уверена, что сам ты верен мне. x x x Созвездья в небе надо мной лучатся этой ночью, Земные долы предо мной ложатся этой ночью. Избавь от мук меня, Аллах, уж лучше умереть, Чем с милым другом навсегда прощаться этой ночью. x x x Я все гляжу туда, где твой остался дом, Мои персты тебе пусть будут гребешком. Что мне паломники, стремящиеся в Мекку? Я за тобой весь мир готов пройти пешком. x x x Должен печаль испытать настоящий мужчина, В нашей юдоли владычат беда и кручина, Если ты вправду мужчина, сходи на погост, Глянешь, во что даже львов превращает кончина. x x x О господи! Мой дух так занемог теперь, Возлюбленный мой друг, увы, далек теперь, Богатый урожай вы соберете, люди, Я столько слез лила, течет поток теперь. x x x Я встретился с хмельной красавицей, чей рот Был словно сахарный, был сладок, словно мед, Отдай я Хиндустан и все его богатства, За них мне не купить бровей вот этих свод. x x x Совсем я обнищал, я стал бедней раба, Я был из золота, стал медным, о судьба! Где взять мне новую кабу, чтоб нарядиться, В глазах людей позор - дырявая каба. x x x Мы были как зерна в одном колоске, Мы были как волны в единой реке, Мы оба клялись, но какой же неверный Учил тебя клятвы писать на песке? x x x Моя малютка слезы льет: течет из глаз вода, Со мной бедою поделись, не плачь, иди сюда, Со мной бедою поделись, возьму я часть поболе, Ты для большой беды мала, а мне легка беда. x x x Пасу я стадо на горе крутой И слышу голос милой за горой. Живи сто лет, хоть ты уносишь разум И вечно нарушаешь мой покой. x x x Под пятницу мне милая приснилась, В субботу вестник оказал мне милость, Во вторник ждал я милую весь день, А в среду роза без шипов явилась. x x x О Бакер, рановато лежать тебе в яме, Где тебя муравьи обглодают с червями, О Бакер, ты недавно был свежим цветком, Рановато тебе истлевать под цветами. x x x - Перегоняем скот зимою и весной, Что привезти тебе, скажи, цветочек мой? - Не надо ничего, ты только будь здоровым, Ну башмаки купи, коль будешь ты с деньгой. x x x Душа моя, приди, с тобой навек я слит, Приди скорей в мой дом, он без тебя скорбит, Приди скорей в мой дом, приди в мои объятья, Ну что стыдишься ты? Теперь какой уж стыд? x x x Я всем сердцем желаю сидеть с тобой рядом, Прикасаться к гранатам, ласкать тебя взглядом. Говорят, что в саду твоем спелы плоды. Как мне быть? Нет надежды владеть этим садом. x x x Срослись мы корнями, совсем кипарисы-двойнята, Но ствол раздвоился, ах, что за печаль и утрата! Я веткой к тебе не могу дотянуться никак, И ты не склонишься ко мне, как бывало когда-то. x x x В степь караванной ухожу тропой, Одна ты будешь дома, ангел мой, Но ты об одиночестве не думай, Душа моя останется с тобой. x x x Если будет мне милая сердцем и нравом близка, Станет голос мой звонок, куда веселее звонка, Пусть ее голова возлежит у меня на коленях, Пусть под камнем могильным покоится вражья башка. x x x Когда же пройдут эти дни, нет конца им и края, В ушах каблучки моей милой стучат, не смолкая. О боже! Пускай на глазах моих выстроят мост, Быть может, однажды пройдет по нему дорогая. x x x Вижу голубя я в вышине голубой сегодня, Вижу землю и прах под моею стопой сегодня, Видел сон я, недобрый, тревожный такой, сегодня И предвижу, родная, разлуку с тобой сегодня. x x x У меня две подружки, и каждая ликом мила, Все различье - одна высока, а другая мала, Жизнь отдам я за ту, за вторую, что ростом поменьше, Та, что ростом повыше, к несчастью, такая пила! x x x Во-первых, я люблю кушак твой и халат, А во-вторых, тебя - от головы до пят. А в-третьих, я люблю сидеть с тобою рядом, А прежнюю любовь давай отправим в ад. x x x Подруга прежняя моя, где ты теперь? Душе добавила ты горечи потерь. О, если бы я знал, что будешь ты моею, Дворец из золота построил бы, поверь. x x x Были б деньги, я тогда б жениться мог, Взял бы юную красотку, видит бог, И на теплую нагую грудь супруги Опустился бы, как с неба голубок. x x x На крышу вышла ты и подмигнула мне, Разбила сердце мне, сожгла меня в огне, Но с божьей помощью тобою овладею, Хоть ты звездою стань в небесной вышине. x x x Голубоглазая, ай, как твой взор хорош! Корзину ты взяла, как видно, в сад идешь, Идешь с корзиной в сад, тогда уж в мой зайди-ка, Разбей мне голову - мне мука невтерпеж. x x x Ты на крыше стоишь, ты и впрямь настоящий цветок, Пред тобой бы рассыпал я золото, если бы мог. Что там золото! Что там, мой друг, серебро! Жизнь и душу кладу у твоих обожаемых ног. x x x Два яблока, два апельсина пошлю тебе И два граната в цвет рубина пошлю тебе, А если буду знать наверно, что держишь слово, Я сердце собственное выну, пошлю тебе. x x x Был в саду я, любимая, жаль, что тебя там не встретил, Шел к тебе я, какая печаль, что тебя там не встретил, Сколько писаных было красавиц в том райском саду, Жаль, в такую забрался я даль, а тебя там не встретил. x x x Боже, что же мне делать с душой одержимой моей? Позабыла покой, рвется вслед за любимой моей, Не нужны ей другие цветы, аромат их волшебный, Только к розе стремится, ни с чем не сравнимой, моей. x x x Луна моя в полночной дали, где ты? Душа - как в черном покрывале. Где ты? В груди моей живет тоска-печаль, О спутница моей печали, где ты? x x x Еду в Керман я подругу узреть наяву, Чтобы в душе моей выполоть грусть, как траву, Сяду с любимою рядом, найду ее губы, Сердцем воспряну, бутон поцелуя сорву. x x x На плоскую крышу подруга идет моя, Меня вдалеке любовь узнает моя, Я вижу ее, я чувствую, боже правый, Беседу с ее душою ведет моя. x x x Ну что же ты, красавица моя? Неужто не узнала? Это я! Взгляни, твой верный друг домой вернулся, Давно ушедший в дальние края. x x x Ты - как цветок, дай запах твой вдохнуть, Дай мне вдохнуть, приди ко мне на грудь, У сердца есть всего одно желанье: Прошу тебя, моей женою будь. x x x Скатертью стол мне покрой, дорогая, Завтрак поставь предо мной, дорогая, Кубок мне дай твоих сладостных уст, Дай мне напиток хмельной, дорогая. x x x О небо, слезы лей во мрак сегодня ночью, Уехал друг, мне горько так сегодня ночью, Ах, как мы плакали, рыдали как вдвоем, Теперь мы врозь все ночи, как сегодня ночью. x x x Куда ты, красавица, сердце мое унесла? Куда ты исчезла? Утрата моя тяжела. Прекрасная и сладкогубая! В день, как вернешься И сердце отдашь мне, скажу я: "Аллаху хвала!" x x x За голову твою, мой друг, свою отдам, Луна ты иль звезда, увы, не знаю сам, Но с помощью Творца моей ты скоро станешь, Хоть на небо взойди, тебя найду и там. x x x Закуталась Ниса в атласный свой наряд, И украшения как звездочки горят, Сидит красавица с надменным мужем рядом, За ней, как за луной, служанки-звезды в ряд. x x x Я пустыню верхом пересек в этот вечер, Я увидел прекрасный цветок в этот вечер, Чтоб ослеп я! Ведь это подруга моя! И ее не узнать как я мог в этот вечер? x x x Ты изменила мне, и в том сомнений нет, Я понял: верности в тебе и тени нет, Собака, та за хлеб и ласку благодарна. Неужто повод я давал к измене? Нет! x x x О красный мой цветок, о белый мой цветок! Из сотни юношей лишь ты меня привлек, Из сотни юношей лишь ты принес мне горе, Не вспомнил обо мне, не написал двух строк. x x x Волк овечку темной ночью уволок, Распусти косу и выйди, мой дружок, А проснутся ненароком домочадцы - Скажешь: нищий приходил, мол, на порог. x x x Ворон черноголовый и ширококрылый, Все на родине, мы на чужбине постылой, Ворон черноголовый, крылами взмахни, Полети и привет передай моей милой. x x x Шахиня всех девиц, краса вселенной всей, Ты сладостно поешь, совсем как соловей, Ты в чащах юности - прекраснейшая роза, Не мажешься сурьмой, однако всех милей. x x x Я голову твою благословляю ныне, Ты сердце радуешь, скорбящее в пустыне, И если навсегда ты клятву сохранишь, Считай, что вольную ты дал своей рабыне. x x x Опять весна пришла, и я от солнца пьян, Как старый бактриан, ведущий караван, На всех верблюдах груз за двести манов весом, Один я налегке, несчастный бактриан. x x x Эх, обзавелся бы я кобылицей Масти соловой, с крутой поясницей, Плетью б хлестнул и - как вихрь - по следам Сладкоречивой моей, яснолицей. x x x Стократно салам! Куропатка хмельная моя! Шутя, ты платок носовой унесла у меня, Шутя унесла, но теперь уж храни его свято, К тебе мое сердце привязано с первого дня. x x x В златотканой чадре ты на крыше стоишь, мое диво, Твоя шея и лик - все достойно любви, все красиво, Твоя шея и лик безупречны, не знают пороков, Есть один лишь порок у тебя: неверна ты и лжива. x x x Ни пред кем не открою души в чужедальном краю: Ну кого я там встречу, кто понял бы душу мою? Друг один у меня сокровенный - замочек на сердце, Ключ давно я запрятал, его никому не даю. x x x Та черноглазая, что глазки строит мне, Дала мне с ранних лет беды вкусить вполне, Еще я был юнцом, мальчишкой желторотым: Она меня зажгла - с тех пор горю в огне. x x x Прекрасна ты, мой свет, как серна на скале, О, станом тонкая, ты куришь наргиле. Бессонные глаза совсем ты сна лишила, Так обними ж меня, раз держишь в кабале. x x x От унынья и горести сердце во прахе опять, Тяжело на душе, и ношу я печали печать, Никаких нет желаний во мне, никаких упований, У дворцов есть желанья. Что могут руины желать? x x x На проклятую жизнь я махнул бы рукой, Но нельзя, дорогая, расстаться с тобой, Мое сердце с любимой, как быть мне - не знаю, Как же в путь мне пойти без моей дорогой. x x x Погляди-ка, что небо со мной сотворило, Горе мира всего мне оно подарило, Горя в мире, увы, - как в пустыне песку, Горсть в лицо мне швырнула недобрая сила. x x x Красотка, мне беда и срам с ней вместе - от тебя, За годом год теряю счет бесчестий от тебя, За годом год и день за днем я жду тебя напрасно, Но ни привета нет, увы, ни вести от тебя. x x x Мысль моя в бирюзовой стране, о Аллах, От любви я сгораю в огне, о Аллах, Страшно мне, что однажды умру на чужбине, Кто же саван там сделает мне, о Аллах. x x x Облачна ночь, тучи черные, как воронье, К милой иду, я сережки купил для нее, Если она надевать не захочет сережки, Станет кровавою раною сердце мое. x x x У всех подружки есть. Одни, о боже, мы. Кто на базар идет в дрянной одеже? Мы. Все в платье щегольском, ну впрямь молодожены, На нищих в рубище, увы, похожи мы. x x x Лишь взгляну я - горю от любви и тоски, дорогая, Разрывается сердце мое на куски, дорогая, Я схватил бы в охапку тебя и умчал далеко, Раз тебя не хотят мне отдать по-людски, дорогая. x x x Золотые сапожки куплю - пригодится. Не пойдут ли в посланники рыба иль птица? Если да, то отправлю я их за тобой, О красотка, когда соизволишь явиться? x x x Красавица, забыла ты о боге, Совсем, видать, ушла с моей дороги, Ты держишь пса. Откуда знать ему, Свой или посторонний на пороге? x x x Твои пальцы сродни сердоликам, алмазам сродни, То ли сладкие, то ли соленые - губы твои, Дай к рубиновым этим губам прикоснуться губами, Неужели их черви источат, съедят муравьи? x x x Словно два голубка на балконе, мы жили на свете, Пили влагу, клевали зерно, беззаботны, как дети. Всемогущий Аллах! Накажи тех, кто ставит силки, Голубок мой в далекой степи угодил в чьи-то сети. x x x Позапрошлую ночь я, как водится, спал, Снилось мне, что владыкою мира я стал, Снилось мне: твои губы нашел я губами, А проснулся - все губы себе искусал. x x x Мне надо бы ночь и луну, что еще? Красавицу надо жену, что еще? На нежную, в родинках, грудь мне прилечь бы, Прилягу - и тут же усну, что еще? x x x Сына муллы мне в друзья, чтоб он был грамотей, Книгу любви, чтобы мог прочитать без затей, А как помру я, как в землю останки зароют, Чтоб он с молитвой стоял над могилой моей. x x x По ущельям пойду я, по гребням высот, Ткань возьму, пусть подруга рубаху сошьет, Ну а если откажется шить мне рубаху, Запалю-ка огонь, пусть весь мир он сожжет. x x x Взгляни, подруга, полночь настает, На ветке соловей хмельной поет, Он тайну сердца поверяет розе, Никто их и водой не разольет. x x x На высокой горе плач и стоны, похоже, Как, скажи, без тебя я возлягу на ложе? Если буду лежать на пуху и шелках, Все равно стану плакать и сетовать тоже. x x x Ты уехал далеко, уехал в чужие края, В растревоженный улей душа превратилась моя, В растревоженный улей душа превратилась. Что делать? Ты хотел, чтоб была погребенною заживо я. x x x Вечно зелен твой сад, в нем листва пожелтеет едва ль, Как стеклом, ты изрезал мне сердце, неужто не жаль? О друзья, о родные мои, берегите друг друга: Ангел смерти - булыжник, а жизнь человека - хрусталь. x x x О черный бактриан, хвала твоим горбам, На них воздвигнуть я готов хоть целый храм, А если к вечеру придем к моей любимой, Злаченый бубенец тебе в награду дам. x x x Мой свет, есть у тебя отец и мать? Иль нет? А братец старший есть? - хочу я знать. - Иль нет? Ты сладкий поцелуй дала мне на балконе, Об этом будешь ли ты вспоминать? Иль нет? x x x Девчонка, тьма юнцов тебе бежит вослед, Все влюблены в тебя, тобой пленен весь свет, Как яхонты твои уста, а брови - змейки, Твой лик сама краса, и вся ты самоцвет. x x x Если боль моя останется со мной, Я боюсь, что жизнь расстанется со мной, Если боль мою поведаю утесам, Бехистунская скала подымет вой. x x x Покуда живем, дорогая, мы можем вполне Быть вроде светильника и мотылька на огне, Один из нас будет подобен Мусе в час намаза, Второй же - совсем как метельщик в дрянной чайхане. x x x Сидеть бы рядом, взять бумагу в руки, Калам бы взять, писать бы без докуки. Калам сломался, вихрь унес листок, Неужто мы дошли до строк разлуки! x x x Снег лежит на горе, над обрывом, на самом краю, За страданья любимой кровавые слезы пролью, Я совсем как старик, непослушны мне руки и ноги, Так разлука состарила тело и душу мою. x x x В степи, слыхать, уже весна давно, Как от тюльпанов, от крови красно, Скажите матери моей родимой: Сарбаз один, а недругов полно. x x x Глаза любимой - звезды среди тьмы, Как будто закупила воз сурьмы, Две жизни получу я от Аллаха, Коль свидимся с ней в сновиденье мы. x x x От женщины всегда измены ждем, Коварства тьма в созданье неземном, Она нам спутница на полдороги, А так всю жизнь идет своим путем. x x x Мусульмане, я вспомнил отчизну свою, Кто же вспомнил меня в том счастливом краю? Кто б ни вспомнил меня, брат ли, старый родитель, Будь он счастлив, ему я хвалу воздаю. x x x Удивительное свойство у людей: Тех, кто отбыл, забывают поскорей. Кто уехал на чужбину, тот - как умер, А помрет - хоть в поле прах его развей. x x x Груз - верблюду, мне - боль продохнуть не дает, Стонем оба, шагая вперед и вперед, Стонет он, потому что замучен поклажей, Мне ж до милой брести не один переход. x x x Если в доме вдова, значит, в страхе семья, Жалит злюка, что твой скорпион и змея, Жаришь кур ей, барашка, печешь баклажаны, Все мертвец на уме: что, мол, ваши мужья! x x x Был я молод. Где юность? Промчалась она, Был в чести я, и эти прошли времена, Было время, с тобой мы друг друга любили, Но промчалась и эта пора, как весна. x x x До Кермана я сделал поля сплошь тюльпанной поляной, Спрятал сочное яблоко я на дороге тюльпанной, Если мимо пройдешь, слушай, яблоко это не тронь, Я на кожице ножиком вырезал имя желанной. x x x Шел я как-то в лесу, о небесная сила! Двух девиц у дорожного встретил развила, Ту, что спереди шла, захотел я обнять, Та, что сзади, сама мне на плечи вскочила. x x x Ты теперь, моя пери, в другой стороне, Ты ушла, я горю, словно чурка, в огне, Ты мне алую розу дала на прощанье, Ты исчезла, а роза, как память, при мне. x x x Дорогая моя, дорогая, совсем я зачах, Погляди мне в глаза, ведь они утопают в слезах, Если ты, дорогая моя, не придешь к изголовью, Мне с постели злосчастной не встать, в том свидетель Аллах. x x x Нужна мне только ты, а так подруг полно, Лишь роза мне нужна, шипов вокруг полно, Лишь роза мне нужна и тень ее куста, А от забора тень найти не мудрено. x x x - Долог путь, хром ишак, мрак темней и темней, В этих вьюках стекло, так боюсь я камней!.. - Почему о своих ты заботишься стеклах, А тяжелые камни швыряешь в людей? x x x Мне на голову змей свалился, но каков! - Не просто змей, как змей, а в тысячу голов. Весь, весь искусан я, и только ты, родная, Противоядье дашь от чертовых зубов. x x x Ты не пей из ключа известкового, мерзость - вода, Не женись на такой, что глядит и туда и сюда, Можешь целых сто лет сторожить у ее изголовья, Труд напрасный, она тебе будет неверной всегда. x x x - О высокая, о сладкоустая, ты из Кермана, Что возьмешь ты за два поцелуя, скажи без обмана? - Стоит мой поцелуй, сколько весь Самарканд с Бухарой, Вот цена поцелуя, а ты что решил: полтумана? x x x Мой друг пасет овец, ах, как мы далеки, Пойду я вслед за ним за горы и пески, Как бешеный верблюд, он по степи блуждает, А я теперь в тоске, и сердце - на куски. x x x Ты ушел на три дня, скоро тридцать пройдет, Ты зимой уходил, а теперь Новый год, Ты сказал, что придешь на исходе недели, Сам возьми посчитай, ведь не сходится счет. x x x О братец мой, судьба неблагосклонна, В ее установлениях нет закона, Голубки, куропатки - у других, А мне досталась старая ворона. x x x На крыше ты стоишь, внизу - я, как всегда, Ты знатен и богат, а мой удел - нужда, Ты - стройный кипарис, краса и гордость сада, А я у ног твоих - текущая вода. x x x Я печалюсь о доме родном, об отце, На чужбине живу я, тоска на лице, Ничего нет хорошего здесь, на чужбине: Поначалу любовь, но неверность в конце. x x x Не вижу я милой моей вот уж сколько недель, Быть может, она превратилась в степную газель? Всю степь я, все земли прошел... Может быть, она в море, Ныряет, как рыбка, подальше от наших земель? x x x Тяжело мне, так сердце сдавила чужбина, Цепь на шею накинула злая судьбина, О Аллах, будь любезен, сними эту цепь, Ведь чужбина меня засосет, как трясина. x x x Сердце мое не считает союз наш зазорным, Хочет оно, чтоб мы были подобны двум зернам, Чтобы мы зернами были в гранате одном, Розою и соловьем, этой розе покорным. x x x Не говори другим: "Люблю", любимая моя, А если скажешь, пусть тебя язвит в язык змея, Совсем ослепни и сиди незрячей под забором, Коль станет кто-нибудь другой тебе милей, чем я. x x x Пусть будет на моем пути колючих сто ветвей, Сто скорпионов и фаланг, сто ядовитых змей, Пусть будет тысяча преград, сто стражей с батогами, Я засветло еще дойду к возлюбленной моей. x x x С неба смотрит на землю ночная звезда, Не печалься, мой брат, мир таков, как всегда, Не печалься, мой брат, богу будь благодарен За рассветы, закаты, жару, холода. x x x С легким сердцем я шел из Кермана в Шираз, Шел в Шираз - я пылал, возвращаюсь - погас. Пусть горит весь Шираз, шел туда я с любимой, Одиноким, увы, возвращаюсь сейчас. x x x Ты по улице этой прошла, ну зачем? Сердце горечью вновь обожгла, ну зачем? Ты опять обнажила старинную рану, А она ведь почти зажила. Ну зачем? x x x Этой ночью уйду я в безлунную тьму, Пожелтел я с тоски, собери мне суму, Ничего ты не можешь мне дать на дорогу? Что же, запах твой нежный с собою возьму. x x x Уста я твои узнаю и за тыщу шагов, Уста твои манят меня, словно сладость плодов, Уста твои - это Кааба, а сам я паломник И за ночь сто раз приложиться к святыне готов. x x x Сидит бок о бок, повернула лик: Целуй, мол, а иначе шум и крик. Раз поцелую - мало, два - ей мало, Не даст мне передышки ни на миг. x x x Я стадо коз пригнал издалека, Марьям явилась посреди лужка И говорит: "Послушай, в сердце жажда, Дай поцелуй мне вместо молока". x x x Пусть умрет тот, чью боль не утешит подруга, Кто на ложе страдает один от недуга, Боже, тот пусть умрет, чья подруга в тоске, А ему самому не приходится туго. x x x Коль я в тягость тебе и немил, ухожу, Коль тебе я хоть раз нагрубил, ухожу, Оставайся в дому со своими родными, Я останусь бездомным, как был, - ухожу. x x x Ай, стройная, всех ты на свете стройней, Не мучай, о сладость моя, пожалей, Ведь так ты меня и до смерти замучишь, Раскаешься ты после смерти моей. x x x Хусейн сказал: букетом роз был я, Привязан к дорогой всерьез был я, О клятвы женщин! Так и не пришла, Когда больной, один, как пес, был я. x x x Я у дома любимой томился снаружи, До рассвета дрожал в переулке от стужи, Не явилась неверная. Брошу ее! А не брошу - пусть стану язычника хуже. x x x Сердце жаждет, чтоб шахской охраны сардаром я стал, Чтоб колодезным воротом рядом с чинаром я стал, Ведь неплохо, чтоб новым колодезным воротом был я, Чтоб луной верховодить подобно Стожарам я стал. x x x Я хочу вкруг тебя совершать, как планета, свой путь, Быть сурьмой вкруг прекрасных очей, подведенных чуть-чуть, Пусть моя голова меж грудей твоих пуговкой ляжет, Я хочу обвивать, словно уж, твою нежную грудь. x x x Посею перец на горе крутой И стану поливать его водой, Цветы посею, а порой цветенья Сорву любой бутон, цветок любой. x x x Пока не вернешься, нарядный платок не возьму, Забуду улыбку, забуду духи и сурьму, О милый, клянусь головой самого падишаха, Мне нужен лишь царский скакун, а ишак ни к чему. x x x Уводят милую, ведь власть у них в руках, Что сделать я могу, ведь я не падишах, Ни власти у меня, ни права нет, ни денег, Пускай накажет их всевидящий Аллах. x x x Все с подругами. Кто одинок - это я. Среди множества роз нерасцветший цветок - это я. Все надели одежды из тканей цветных и узорных, Кто в отрепьях, как дервиш, кто так же убог - это я. x x x Сам на себя взгляни, мой милый голубок, На голову себе горстями сыпь песок, Уж если за меня калым платить не можешь, Мужскую шапку скинь и нацепи платок. x x x Пока на ногах я, отправлюсь в небесную даль, Ведь здесь, на земле, убегу от печали едва ль, Я сел на корабль, чтоб скорее уплыть от печали. Отплыли. О горе! И здесь у кормила печаль. x x x Красавица моя, берись за дело, Горн раскали, как ювелир, умело, Ты - самоцвет, расплавь меня в огне. Отлей для самоцвета перстень смело. x x x Наши сердца, дорогая, стучат вразнобой, Ты улыбаешься - слезы я лью пред тобой, Сердце влюбленного - словно шашлык на жаровне, Ты не обугли его, над жаровней постой. x x x Мне от милой привет, две гвоздики прислала она, Чтобы сердцу покой подарить и терпенье сполна. Аи, моя ненаглядная! Сделала доброе дело! Мало ей, что стройна, высока, так еще и умна! x x x Розу возьми у любимой и запах вдохни, В кудри свои эту розу скорее воткни, Если в кудрях твоих роза не будет держаться, Между бровей положи и шнурком затяни. x x x О правоверные, я мусульманин и сам, Здесь я приезжий, попал по случайности к вам, В городе вашем ни в ком я радушья не встретил, Дома иначе, ведь жил я царевичем там. x x x У каждой скважины в зурне - свой звук, собратья, Свое лекарство есть на всяк недуг, собратья, Моя любимая убить готова друга, Но с божьей помощью спасется друг, собратья. x x x Стройная, из-за тебя стал я темен умом, Ты повелела, чтоб я не совался в твой дом, Ты повелела: ступай, мол, в мечеть, там твой угол, Сам я в мечети, а сердцем я в доме твоем. x x x Быть жертвой мне твоих сурьмой черненных глаз, Ты не сдержала клятв, в былом связавших нас. Как смотришь ты в глаза? Неужто же не стыдно? Быть может, ты в стране неверных родилась? x x x Ай, че