лучить землю немедленно, а никогда-нибудь потом. -- Хильтруда на минуту смолкла. -- И зачем я тебе все это рассказываю? Тебе этого не понять. Да и ничем ты тут не поможешь. Ричард подумал о том, что если Хильтруда сделает кое-что для него, то ему, в свою очередь, есть, чем отплатить ей. -- Где сейчас моя бабушка и твой отец? -- спросил он. -- Бабушка сказала, что завтра ты собираешься обратно в Рокстер. Что они задумали? Ищут ли меня монахи? -- А ты что, не знаешь? Тебя ищет не только аббат, но и шериф со всеми своими людьми. Они обыскали Итон и Рокстер, прочесали Эйтонский лес, заглядывали под каждый кустик. Мой отец опасается, что уже сегодня они доберутся до Лейтона, но леди Дионисия успокаивает его. Они подумывали перевезти тебя ночью в Итон, поскольку обыск там уже был, но твоя бабушка уверена, что у людей шерифа работы еще на несколько дней, прежде чем они доберутся до Лейтона. Она говорит, мол, даже если они доберутся сюда, то за дорогой следят ее люди и, стало быть, они всегда успеют переправить тебя за реку и под охраной отвезти в Билдвас. Она считает, что чем дальше ты будешь от Шрусбери, тем лучше. -- А где сейчас моя бабушка? -- спросил Ричард. -- Поехала проверить, как идут дела в Итоне. Отшельник еще ночью отправился обратно в свой скит. Наверное, чтобы никто не заподозрил, что он отлучался оттуда. -- А твой отец? -- В доме его нет, но он недалеко отсюда. Объезжает окрестные деревни. С ним поехал его приказчик. Наверное, они хотят собрать неуплаченные подати. -- Хильтруду мало интересовали поездки ее отца, но ей стало любопытно, что такого мог придумать этот ребенок. Голос ее окреп, в нем появилась надежда, потухшие было глаза заблестели. -- Зачем тебе это знать? что это тебе дает? Или мне? -- Вообше-то я могу кое-что сделать для тебя, нечто очень хорошее, если ты за это сделаешь кое-что для меня, -- вымолвил Ричард, улыбаясь. -- Раз уж их обоих здесь нет, помоги мне убежать, пока они не вернулись. Бабушка проговорилась, что мой пони стоит в здешней конюшне. Я уеду на нем, а ты запрешь дверь на засов, и до самого вечера меня никто не хватится. Хильтруда решительно покачала головой. -- А кто будет виноват? Мне не удастся свалить вину на слуг. А отвечать самой, нет уж, спасибо! Хватит с меня всех моих печалей! -- однако видя, что искра надежды вот-вот готова погаснуть в глазах мальчика, Хильтруда продолжила. -- Впрочем, если бы в итоге решились все мои проблемы, я бы, пожалуй, что-нибудь придумала. За свою свободу я готова на все. Но что толку в твоем бегстве, когда мы с тобой связаны до конца дней своих? Что тут можно изменить? Ричард встал с постели, быстро подошел к подоконнику и сел рядом с девушкой. -- Я открою тебе одну тайну, -- прошептал он ей на ухо. -- Но сперва поклянись мне молчать, покуда я не сбегу отсюда и не окажусь в безопасности. Поверь мне, ты не пожалеешь! -- Пустые обещания! -- недоверчиво вымолвила девушка, повернувшись к мальчику, но увидела в его глазах ничем не прикрытое торжество. -- Брак ведь расторгнуть невозможно, если конечно ты не принц и не ходишь в дружках у Папы Римского. Им нет дела до простых людей, вроде нас с тобой. Мы с тобой еще не разделили ложе, да и случится это еще нескоро, все это так, но если ты надеешься на то, что леди Дионисия и мой отец позволят нам развестись, ты глубоко ошибаешься. Они никогда не откажутся от выгодной им обоим сделки. -- А вот и нет! -- настаивал Ричард. -- Не надо нам никакого Папы Римского! Поверь мне! Обещай по крайней мере молчать, а когда услышишь мои слова, ты и сама захочешь помочь мне. -- Ну хорошо, -- согласилась наконец Хильтруда, скорее успокаивая мальчика, нежели и впрямь поверив, что он знает нечто такое, что может вернуть им желанную свободу. -- Обещаю молчать. Так в чем же твоя тайна? Ричард почти прижался губами к ее уху, так что выбившийся локон ее волос щекотал ему щеку, и тихо-тихо стал говорить, словно и стены в этом доме имели уши. На мгновение Хильтруда замерла, после чего разразилась звонким, счастливым смехом. Она обхватила Ричарда руками и крепко прижала к себе. -- Я сделаю для тебя все, что бы мне это ни стоило! -- воскликнула она. -- Ты честно заслужил это! Глава Одиннадцатая Поверив Ричарду, Хильтруда принялась размышлять над планом побега. Она прекрасно знала этот дом и всех слуг, и поскольку ее послушание ни у кого не вызывало сомнений, ее пускали повсюду и она могла распоряжаться грумами и служанками по своему усмотрению. -- Лучше всего будет дождаться часа, когда тебе принесут обед, а потом унесут посуду. Тогда у тебя в запасе будет больше времени и хватятся тебя очень нескоро. Позади дома у конюшни есть ворота на выгон. Я могу приказать Джехану вывести твоего пони попастись на травке, а то лошадка давно уже застоялась. За конюшней у ворот есть кусты, я спрячу там седло и упряжь. А когда все будут заняты делами по дому, я выпущу тебя с черного хода. -- Но ведь твой отец к тому времени уже вернется, -- засомневался Ричард. -- После обеда он обычно спит. Если он и захочет на тебя взглянуть, чтобы убедиться в том, что птичка по-прежнему в клетке, так это случится наверняка еще до того, как он сядет за стол. Да и для меня так будет лучше. Кто заподозрит меня в пособничестве, если все будут знать, что я, как мне и приказали, провела утро с тобой? Вот будет забава, когда тебе принесут ужин, а птичка-то уже улетела! Даром что окно и дверь заперты! -- вымолвила Хильтруда, воодушевленная своим хитрым планом. -- Наверное, начнется такая ругань! -- сказал Ричард. -- Ведь кто-то же открыл мне дверь. -- А я стану все отрицать. И на кого бы из слуг ни упало подозрение, я буду утверждать, что тот постоянно находился у меня на глазах и после обеда не приближался к твоей комнате. В крайнем случае, -- решительно сказала Хильтруда, -- я скажу, что, наверное, сама забыла запереть дверь, когда уходила от тебя. Ну что отец со мной сделает? Ведь куда бы ты ни сбежал, он будет уверен, что поймал тебя в ловушку, женив на мне. А еще лучше, если именно я принесу тебе обед и унесу тарелки! Тогда никто из слуг не будет виноват. Это будет выглядеть вполне правдоподобно, ведь жене нужно привыкать прислуживать своему мужу. -- А ты не боишься отца? -- спросил удивленный Ричард, с уважением и восхищением глядя на девушку и не очень охотно соглашаясь подвергнуть ее такому риску. -- Боюсь, конечно... То есть, боялась! Но теперь, что бы ни случилось, стоит потерпеть! Мне пора уходить, Ричард. Сейчас в конюшне как раз никого нет. Доверься мне и жди. И не падай духом! А уж я сделаю все, как надо! Когда девушка уже выходила из комнаты, Ричард, все еще размышлявший над ее ободряющими словами и дивившийся произошедшей в ней перемене, словно и не была она столь печальна и подавлена нынче ночью, подавая ему свою ледяную руку, сказал ей с чувством: -- Знаешь, Хильтруда, мне кажется, что моя женитьба на тебе, пожалуй, не самое страшное, что могло со мной случиться. -- И поспешно добавил: -- Но этого и не случилось! Хильтруда сделала все, что обещала. Она принесла Ричарду обед и посидела с ним, ведя ничего не значащую беседу. Такой разговор она могла бы вести с каким-нибудь незнакомцем, который, хоть и неохотно, но принимает ее общество. Проголодавшийся Ричард обращал больше внимания на еду, чем на слова, и ему почти не приходилось притворяться. Если бы кто-нибудь их и подслушивал, он не заметил бы ничего подозрительного. Хильтруда отнесла посуду на кухню и вскоре вновь пришла в комнату Ричарда, предварительно убедившись в том, что все слуги заняты в доме по хозяйству. Из коридора, что вел в кухню, деревянная лесенка, ведущая в крипту, была не видна, так что Ричард с Хильтрудой без особой опаски спустились вниз и выскользнули из дома через черный ход, недалеко от того места, где ночью прятался Гиацинт. Затем под прикрытием конюшни последовал короткий, но стремительный бросок через двор к воротам в частоколе. В кустах мальчик обнаружил принесенные Хильтрудой седло, уздечку и прочую упряжь. Пони радостно подбежал к своему молодому хозяину. У тыльной стены конюшни Ричард поспешно оседлал свою лошадку, вывел ее в поводу через выгон и далее к реке, где можно было скрыться в прибрежной полосе деревьев. Лишь после этого мальчик застегнул подпругу и сел в седло. Теперь, если все пойдет как задумано, его хватятся лишь к вечеру. Хильтруда поднялась из крипты наверх и с невинным видом принялась за домашние дела. Она старалась держаться все время на виду у челяди и вела себя, как подобает хозяйке манора. Дверь в комнату Ричарда она заперла, поскольку даже если дверь забыли запереть по недосмотру и пленник воспользовался этим обстоятельством, то было совершенно ясно, что и у десятилетнего мальчишки хватит ума запереть ее за собой, дабы никто ничего не заметил. Когда пропажу обнаружат, у Хильтруды будет возможность отпираться до последнего, мол, не помнит, заперла ли она комнату. В крайнем случае, признает, что, быть может, и забыла. А тем временем, если все пойдет удачно, Ричард вернется в аббатство и придумает какое-нибудь объяснение тому, почему он без спросу уехал из монастыря, дабы его не считали злостным прогульщиком, который сам накликал столько бед на свою голову. Но это уже забота Ричарда. Свое дело Хильтруда сделала. К несчастью, вышло так, что около полудня грум, который выводил на выгон пони Ричарда, обнаружил, что один из коней прихрамывает, и повел его прогулять на выгоне. Он не поверил своим глазам -- пони исчез! Первая пришедшая ему в голову мысль была о воровстве. Он уже собрался было кричать во весь голос о краже на выгоне, но потом решил вернуться в конюшню и проверить, на месте ли седло и упряжь пропавшего пони, что могло бы придать делу несколько иной оборот. Да и зачем красть наименее ценного из гулявших на выгоне коней? Зачем рисковать и красть среди бела дня, когда воровать ночью куда безопаснее? Пораскинув мозгами, грум кинулся в дом, крича во весь голос, мол, пропал пони жениха, причем с седлом и всей упряжью и не худо бы хозяину проверить, по-прежнему ли молодой лорд находится под замком у себя в комнате. Не желая верить в случившееся, Фулке Эстли бросился в комнату Ричарда. Он обнаружил, что дверь заперта, как и положено, однако комната была пуста. Фулке испустил гневный вопль, заставивший Хильтруду поднять голову, склоненную над пяльцами с вышиванием, однако она с невозмутимым видом продолжала свою работу, покуда отцовский гнев не достиг комнаты, где она сидела. -- Кто это сделал?! Кто заходил туда? Какой дурак, болваны вы этакие, оставил дверь незапертой? Или кто-то выпустил его умышленно? Я найду этого предателя, кем бы он ни был! Отвечайте! Кто относил обед этому сопляку? Слуги, стараясь держаться подальше от разгневанного хозяина, в один голос утверждали, что знать ничего не знают. Служанки мялись, поглядывая друг на друга, однако не торопились выдавать свою хозяйку. Собравшись с духом, который в последнее время значительно укрепился, Хильтруда отложила в сторону пяльцы и твердо сказала, как бы и не собираясь защищаться: -- Отец, вы же знаете, что за обедом ему прислуживала я. Вы же видели, как я выносила посуду. Разумеется, я заперла за собой дверь, насколько я помню... С тех пор никто в эту комнату не заглядывал, сэр. Да и никого туда не посылали. Во всяком случае, я не посылала. -- Вы уверены, мадам? -- прорычал Фулке. -- Или вы заявите мне, что мальчишка никуда не сбежал и сидит сейчас там, где ему положено? Если вы заходили туда последней, то именно вы и виноваты в том, что он удрал. Должно быть, вы забыли запереть дверь! Иначе как бы он вышел? Как можно быть такой глупой? -- Нет, дверь я запирала, -- возразила Хильтруда, но на этот раз уже менее уверенно. -- Ну а если забыла, -- вымолвила она почти сдаваясь, -- хотя я точно помню, что запирала дверь, то не все ли теперь равно? Он ничего не может изменить, да и никто другой тоже. Я не вижу причин так волноваться. -- Она, видите ли, не видит причин волноваться! -- возмутился Фулке. -- Да вы, милочка, не видите дальше собственного носа! Ведь мальчишка побежит прямехонько к своему аббату. Интересную же историю он ему расскажет! -- Рано или поздно Ричард все равно вернулся бы в аббатство, -- смиренно заметила Хильтруда. -- Нельзя же его вечно держать взаперти. -- Да, все так, он вернулся бы, но не сейчас, когда он еще не поставил свою подпись на брачном договоре. И мы не согласовали еще нашу версию случившегося, не заставили его придерживаться ее, не убедились в том, что он окончательно смирился. Еще пару дней и все было бы в порядке, как положено. Нет, я не дам ему уйти просто так! -- мстительно вымолвил Фулке и решительно повернулся к перепуганным грумам. -- Живо седлайте моего коня! Я еду в погоню! Наверняка он поехал в аббатство через Итон. Я его за уши назад притащу! Стоял ясный день, и Ричард не решился открыто ехать по дороге, даже по окраине деревни. Конечно, по дороге он мог бы ехать быстрее, однако слишком велик был риск повстречаться с кем-нибудь из лейтонских крестьян, которые вполне могли схватить его и притащить обратно к Фулке Эстли, дабы выслужиться перед ним. Помимо этого, дорога проходила через Итон. Ричард решил держаться лесной полосы, что шла к западу вверх по реке и тянулась около полумили, постепенно истончаясь и преходя в ряды одиночных дубов, что стояли у самой воды. Далее, ближе к Северну, лежали изумрудно-зеленые луга, совершенно голые, без единого деревца. Здесь Ричарду пришлось держаться подальше от реки и ехать вдоль края Лейтонских полей, где росли редкие кусты, дававшие беглецу хоть какое-то прикрытие. Еще выше по реке, куда и нужно было ехать Ричарду, в излучине Северна раскинулись заливные луга с отдельно стоящими деревьями на небольших повышениях почвы. По счастью, на северном берегу реки находился южный край Эйтонского леса, дававший Ричарду прикрытие на протяжении почти половины дороги до Рокстера. Это означало, что путь выйдет более длинным, однако тут можно было не опасаться погони и не рисковать быть узнанным и схваченным. Как бы то ни было, в Рокстере Ричарду появляться не следовало. Ему оставался единственный путь -- перейти Северн вброд неподалеку от деревни, но вне видимости из манора, после чего выехать на дорогу, идущую по южному берегу, и по ней прямым ходом до города. Места эти Ричард знал хорошо и поехал лесом напрямик, причем так торопился, что даже слетел со своего пони, когда тот провалился ногой в барсучью нору. Слава Богу, мальчик упал на груду опавших листьев и ушибся не очень сильно, а испугавшийся сперва пони быстро успокоился и сам подошел к своему хозяину, готовый продолжать путь. После падения Ричард пришел к выводу, что поспешишь -- людей насмешишь, и весьма предусмотрительно сбавил шаг, покуда не выехал на более открытое место. Ричард не особенно размышлял по поводу своего самовольного отъезда из монастыря, он собирался просто поскорее вернуться и после всех тревог обрести желанный покой, какие бы выволочки и наказания его там ни ожидали. И какими бы разными ни были взрослые, Ричард изучил их достаточно, чтобы понимать, что пропавшего и затем найденного ребенка сперва крепко обнимут, а затем наверняка тут же огреют оплеухой. Если, конечно, оплеуха не опередит крепкие объятия! Однако Ричарда все это не беспокоило. Теперь, когда его насильно лишили класса для занятий, брата Павла и школьных товарищей, и даже строгого взгляда отца аббата, мальчик желал одного -- поскорее вернуться обратно, обрести безопасный кров и умиротворяющий монастырский распорядок дня, который как бы укрывал Ричарда уютным теплым плащом. Если бы мальчик пораскинул мозгами, он мог бы просто поехать на мельницу, что стояла на реке подле Эйтона, либо отправиться в сторожку лесничего. Однако это даже не пришло Ричарду в голову. Он стремился в аббатство, как птица летит к родному гнезду. А помимо монастыря у него не было другого дома, даром что он был лордом Итона. На южном краю Рокстера, сразу по выходу из леса, начиналась хорошая дорога, шедшая до самого брода. Эти две мили Ричард преодолел довольно быстро, однако не настолько быстро, чтобы не привлечь к себе внимание кое-кого из встречных крестьян, которые занимались своими повседневными делами. Он не встретил никого из знакомых и коротко отвечал на приветствия, не задерживаясь. Вот уже показалась прибрежная полоса деревьев у брода, над водой склонились несколько ив, над ними виднелась крыша церкви. Сама же деревня и манор находились в стороне. Ричард осторожно подъехал к деревьям, спешился там и внимательно осмотрел сам брод подле небольшого островка и дорогу, ведущую от деревни к броду. Еще не видя людей, мальчик услышал голоса, замер и прислушался, надеясь в душе, что люди пройдут от брода к деревне и путь за реку будет открыт. То были две девушки, они плескались у воды, болтая и весело смеясь. Ричард услышал и голос мужчины, который тоже смеялся и задорно окликал девушек. Мальчик подкрался ближе и ясно увидел говоривших. Он затаил дыхание и остановился, борясь с отчаянием. Девушки выполоскали белье и развесили его сушиться на низкие кусты, а так как день стоял погожий и в компании молодого человека им было хорошо и весело, они вовсе не торопились уходить. Этих девушек Ричард видел впервые, а вот мужчину он знал очень хорошо, хоть и не помнил его имени. Рыжеволосый мужчина, рослый и бойкий, был не кто иной как Рокстерский приказчик. Именно он со своим дружком, желая выслужиться перед своим лордом и доказать ему свою преданность, схватил Ричарда на краю Эйтонского леса, когда тот возвращался в аббатство. Именно эти здоровенные руки, которые сейчас тискают одну из веселых прачек, бесцеремонно выволокли тогда Ричарда из седла, перебросили его, лягающегося и отбивающегося, через могучее плечо, показавшееся мальчику воистину дубовым, ибо все его отчаянные попытки вырваться оказались тщетными, в то время как другой злодей заткнул Ричарду рот его же собственным капюшоном и связал ему поводом руки. Тою же ночью в полной темноте, когда все порядочные люди давным-давно спали, эти двое преданных слуг перевезли Ричарда в дальний хозяйский манор, подальше от посторонних глаз. Ричард не забыл пережитого им насилия. И теперь этот проклятый детина вновь стоит у него на пути, и Ричард никак не может выйти из укрытия к броду, ибо этот негодяй наверняка его узнает и схватит. Таким образом мальчику не оставалось другого выхода, как спрятаться под деревьями и дожидаться, покуда все трое не натешатся и не уйдут от реки в деревню. Ричард начал подумывать, не поехать ли ему мимо Рокстера по северному берегу, однако деревня стояла слишком близко к реке и все было открыто. Как бы то ни было, он понапрасну терял время, которое, он ощущал это кожей, было на вес золота. В отчаянии грызя ногти, Ричард провел так целый час. Даже когда прачки собрали белье и отправились в деревню, они не спешили, по-прежнему смеясь и болтая с молодым парнем, шедшим рядом с ними. Лишь когда голоса смолкли и у брода никого не осталось, Ричард опасливо выехал из укрытия и направил своего пони в мелкую воду. Ровное песчаное дно постепенно поднималось, переходя в островок, затем снова становилось глубже, -- здесь была цепочка мелких перекатов, где вода была покрыта мелкой рябью и водоворотами. На середине реки Ричард натянул повод и на мгновение обернулся, ибо посреди голого пространства широких заливных лугов он чувствовал себя у всех на виду и совершенно беззащитным. Его было видно здесь на целую милю, -- темная фигурка всадника на фоне переливающихся бледным перламутром зелени и воды. На дороге, по которой приехал он сам, Ричард увидел мчащегося галопом всадника, -- тот был пока еще далеко, но, без сомнения, гнался именно за мальчиком. Всадник на крупном светлой масти жеребце. Это Фулке Эстли гнался за своим сбежавшим зятем! Ричард пришпорил свою лошадку, и та поскакала вперед, разбрасывая в стороны фонтаны брызг. Быстрой рысью Ричард помчался по влажному заливному лугу, направляясь на запад к тракту, по которому до приюта Святого Жиля было около четырех миль, а там уже недалеко и до монастырских ворот. Целую милю Ричард ехал по открытому месту, прежде чем стали попадаться мелкие рощицы, прикрывающие беглеца. Но у мальчика уже не было надежды оторваться от погони, ибо его могли увидеть -- и наверняка увидели! Да и куда было тягаться его маленькому пони с великолепным жеребцом Фулке Эстли. Однако на этого пони Ричард возлагал все свои надежды. Как бы то ни было, мальчик все еще опережал погоню, хотя и потерял большую часть своего преимущества, ожидая у брода. Пришпоривая пони и стиснув зубы, Ричард мчался в Шрусбери, словно за ним гналась стая голодных волков. Местность стала выше, тракт вился среди пологих холмов, поросших редкими деревьями и кустарником, которые скрывали преследователя и преследуемого друг от друга. Однако расстояние между ними неуклонно сокращалось. Когда тракт вышел на открытое место, Ричард обернулся и вновь увидел своего врага, уже ближе, чем раньше. Ричард тут же поплатился за свою невнимательность. Он вновь упал с пони, но на этот раз удержал его за повод, причем сам избежал ушибов и не потерял времени на то, чтобы ловить свою лошадку. Перепачканный с головы до ног и злой на себя, Ричард вновь вскочил в седло и продолжил свою дикую скачку, ощущая взгляд Фулке Эстли, который, словно кинжал, вонзался ему в спину. Хорошо еще, что его пони был крепкой валлийской породы и несколько дней отдыхал, так что ему не было особенно тяжело под таким легким седоком. И все-таки пони стал сдавать. Ричард чувствовал это, но ничем не мог ему помочь. Тем временем показались крайние изгороди Святого Жиля, дорога стала шире и тверже, и теперь мальчик слышал далекий стук копыт у себя за спиной. Здесь Ричард мог бы завернуть в приют, поскольку за прокаженными присматривали монахи из аббатства и брат Освин никому бы его не выдал без позволения аббата. Однако у Ричарда уже не было времени думать об этом и сворачивать в сторону. Пригнувшись в седле, мальчик промчался через Форгейт, каждое мгновение ожидая, что вот-вот его накроет огромная тень Фулке Эстли и его рука схватит пони за повод. Вот уже Ричард свернул за угол монастырской стены и промчался прямо к воротам мимо опешивших работников, что шли домой после своих дневных трудов, мимо ребятишек, игравших с собаками на обочине. Когда Ричард проскочил в ворота, Фулке Эстли находился в каких-нибудь пяти ярдах позади него. Со своего места на хорах Кадфаэль заметил, что на этот раз к вечерне явились несколько постояльцев из странноприимного дома. В церковь пришел Рейф из Ковентри, как всегда тихий и неразговорчивый. Явился даже Эймер Босье, целый день искавший своего беглого виллана. С мрачным видом он молился, видимо, о том, чтобы небо ниспослало ему удачу в его поисках. Глядя на Эймера, Кадфаэль понимал, сколь тяжелы его раздумья, ибо тот хмурился на протяжении всей службы, как человек, пытающийся на что-то решиться. Возможно, его тяготила необходимость сохранить добрые отношения с влиятельными родственниками его матери, что заставляло его поспешить домой, сопровождая тело покойного Дрого, дабы соблюсти соответствующие приличия. А возможно, он размышлял о своем пронырливом младшем брате, вполне способном обойти его во время его отсутствия, претендуя к тому же на определенную часть в отцовском наследстве. О чем бы Эймер Босье ни размышлял, он тоже стал свидетелем случившегося, наравне с монахами и прочими гостями монастыря, когда те после окончания службы вышли из церкви через южную дверь и последовали вдоль западной стены монастыря на большой двор, разбредаясь по своим делам перед ужином. Едва аббат Радульфус вместе с приором Робертом и прочими братьями вступили на большой двор, вечернюю тишину разорвал бешеный стук копыт, раздававшийся за воротами на утрамбованной земле тракта и резко перешедший в звонкий цокот на булыжном дворе, когда в ворота без остановки проскочил черный валлийский пони, а за ним рослый серый жеребец. Всадник на сером коне оказался бородатым мужчиной, -- рослый и плотный, его лицо раскраснелось не то от гнева, не то от спешки, а быть может, и от того, и от другого. Мужчина резко наклонился и схватил за повод храпящего пони, на котором прискакал мальчик. Пони-то он схватил, но никак не мальчика! Тот испуганно завопил, выпустил повод и скорее упал на землю, нежели спешился, по другую сторону от рослого всадника, и словно птичка, летящая к своему гнезду, бросился к ногам аббата, упал лицом вниз и отчаянно обхватил аббата за лодыжки, плача, рыдая и цепляясь за его черные одежды, словно боялся, что его оторвут силой, и словно никто, кроме этого облаченного в черное человека, к которому он прижался как к незыблемой скале, не мог защитить его. На большом монастырском дворе вновь установилась глубокая тишина, которая была столь внезапно нарушена. Аббат Радульфус поднял свой строгий взгляд от маленькой фигурки, прижавшейся к его ногам, и перевел его на взрослого мужчину, что оставил взмыленных лошадей стоять посреди двора и осторожно сделал несколько шагов навстречу аббату, несколько робея перед представителем духовной власти. -- Милорд, -- обратился к нему аббат, -- это нечто, не предусмотренное нашим уставом. Мы не привыкли к столь внезапным визитам. -- Сожалею, что доставил вам беспокойство, милорд аббат. Простите меня, если я поступил против правил, но в этом виноват не я, а Ричард, -- вымолвил Эстли с плохо скрываемым вызовом. -- Это все его глупость. Я никак не хотел беспокоить вас попусту, рассчитывая догнать его раньше и препроводить домой. Сейчас я его возьму и позабочусь о том, чтобы он не тревожил вас и в дальнейшем. Казалось, Фулке Эстли был совершенно уверен в себе, однако он не решался сделать еще пару шагов и схватить Ричарда за воротник. Его останавливал пристальный, немигающий взгляд аббата. Шедшие позади приора Роберта братья смешали свои стройные ряды и вышли на двор, широким полукругом обступив место действия. Они в недоумении глядели на скорчившегося у ног аббата мальчика, который протестующе бормотал нечто неразборчивое, поскольку все еще зарывался носом в складки черной сутаны аббата и не разжимал рук, сомкнутых вокруг его ног. Вслед за братьями подошли и гости монастыря, не менее монахов заинтересовавшиеся столь необычным зрелищем. Кадфаэль настойчиво перемещался по кругу, дабы занять место, откуда ему будет все видно, причем по ходу дела перехватил внимательный взгляд Рейфа из Ковентри и заметил скользнувшую по губам сокольничего улыбку. Не отвечая Эстли, аббат вновь опустил хмурый взгляд на лежавшего у его ног мальчика. -- Замолчи, дитя, и отпусти мои ноги, -- сухо вымолвил он. -- Тебе ничего не угрожает. Встань! Ричард неохотно разжал свои объятия и поднял перепачканное грязью и зеленью лицо, залитое потом и слезами искреннего облегчения, в которых не было, пожалуй, ничего удивительного. -- Отец, не отдавайте меня ему! Я не хочу возвращаться! Я хочу жить здесь, с братом Павлом, хочу учиться! Не гоните меня! Я и не собирался там оставаться! Меня поймали, когда я возвращался в обитель. Я ехал сюда, домой, поверьте мне! -- Вероятно, тут могут быть кое-какие разногласия по поводу того, где твой дом, -- сухо сказал аббат. -- Вот лорд Фулке предлагает проводить тебя домой, а ты утверждаешь, что уже дома. Что касается твоего мнения, то с этим можно и подождать. А вот с вопросом, где ты должен жить, пожалуй, нет. Встань, Ричард, и стой прямо, как положено. -- Аббат наклонился и своей длинной, сухой рукой взял мальчика за руку и резко поднял его на ноги. Впервые Ричард стоял вот так перед аббатом, чувствуя себя весьма неуютно под взором стольких глаз и смущаясь тем, что предстал перед всеми братьями в таком растрепанном и перепачканном виде. Кроме того, ему было стыдно своих слез и заплаканного лица. Он выпрямился и поспешно утер лицо рукавом. Поискав глазами среди монахов брата Павла, он нашел его, и ему стало немного легче. Однако брат Павел не бросился к своей заблудшей овечке, хотя в душе и жаждал этого, но, доверившись аббату Радульфусу, хранил молчание. -- Вы слышали, сэр, чего хочет Ричард, -- сказал аббат, обращаясь к Фулке. -- Вам, без сомнения, известно, что отец мальчика поместил его в монастырь под мою опеку и хотел, чтобы Ричард оставался здесь в обучении до тех пор, пока не повзрослеет. У меня есть должным образом засвидетельствованный документ, подтверждающий мои права на опеку мальчика, и именно отсюда мальчик исчез несколько дней назад. И до сих пор я что-то не слыхал о каких-либо ваших правах на Ричарда. -- Недавно намерения Ричарда изменились, -- громко заявил Фулке. -- Как раз прошлой ночью он добровольно поступил согласно с ними. Я не думаю, что следует позволять ребенку делать все, что он хочет, ибо его старшие родственники лучше знают, в чем состоит его благо. А свои права на Ричарда я вам сейчас растолкую. Ричард теперь мой зять, причем с ведома и согласия его бабушки. Прошлой ночью он вступил в законный брак с моей дочерью. В толпе собравшихся пронесся испуганный ропот и вновь уступил место абсолютной тишине. Аббат Радульфус и бровью не повел, однако Кадфаэль заметил, как обострились черты его лица, и понял, что удар пришелся точно в цель. Леди Дионисия давно мечтала о такой сделке, и, похоже, ее сосед оказался в этом деле далеко не простой пешкой. Если все это время Ричард находился у них в руках, то слова Фулке Эстли вполне могли оказаться не пустым звуком. Ричард же, который замотал головой и открыл рот, дабы все отрицать, встретил строгий взгляд аббата и смущенно опустил голову. Он боялся лгать столь влиятельному лицу, ибо восхищался аббатом и в то же время трепетал перед ним. Да он и не хотел лгать, однако опровергнуть заявления Фулке он не мог, ибо не знал по-настоящему всей правды. Ведь его и впрямь женили на Хильтруде, и простого отрицания тут было явно недостаточно. Ужас охватил мальчика и лишил его дара речи. А что если Гиацинт ошибся? Что если его уверения ложны? -- Это правда, Ричард? -- спросил аббат. Голос его был ровным и спокойным, но в данных обстоятельствах показался Ричарду ужасным. Мальчик не мог вымолвить ни слова, и Фулке нетерпеливо ответил вместо него: -- Это правда, милорд. Он не может отрицать этого. Или вы мне не верите? -- Молчать! -- грозно приказал аббат, оставаясь при этом абсолютно спокойным. -- Пусть ответит Ричард. Говори, мальчик! Имело место это бракосочетание? -- Да, отец, -- выдавил из себя Ричард. -- Только... -- Где? Кто был свидетелем? -- В Лейтоне, отец, прошлой ночью. Все это так, но... Ричард вновь замолк, совершенно подавленный. -- И ты добровольно произнес все положенные по обряду слова? По собственному желанию? Тебя никто не заставлял? Быть может, тебя били? Тебе угрожали? -- Нет, отец. Мне было страшно, но меня не били. Они так давили на меня... -- Его убедили, и он согласился, -- коротко засмеялся Фулке. -- А сейчас хочет пойти на попятный. Он сделал все по обряду, никто не заставлял его. Все было по доброй воле. -- А по доброй ли воле совершил этот обряд священник? Убедился ли он в том, что жених и невеста вступают в брак по своему желанию? Был ли это честный человек? -- Это был честный человек, известный своей святостью, милорд, -- торжествующе сказал Фулке. -- В округе его называют святым. Это был святой отшельник Кутред! -- Но, отец аббат! -- собравшись с духом, отчаянно воскликнул Ричард, решившийся наконец сказать ту правду, что была для него непреложной. -- Я сделал все, что от меня требовали, лишь потому, что они обещали отпустить меня обратно в монастырь. Я произнес слова клятвы лишь потому, что знал, что ничем себя не связываю... Я не женат! Это не было бракосочетанием, потому что... Аббат Радульфус и Фулке Эстли остолбенели, не в силах уразуметь, что значат эти отчаянные слова и молчание мальчика. Однако Ричард уже решился. Если уж надо говорить открыто, при всех, -- значит, так тому и быть! Сжав кулаки и крича так громко, что слова его гулким эхом отозвались среди каменных монастырских стен, он выпалил: -- Потому что Кутред вовсе не священник! Глава Двенадцатая Словно неожиданный порыв ветра пробежал среди собравшихся, начиная с возмущенного фырканья приора Роберта и кончая полунасмешливым шепотом и шушуканьем послушников. Кадфаэлю лучше других было видно, что Фулке Эстли совершенно сбит с толку. Похоже, он лишился дара речи и стоял, тупо глядя на свои руки, словно нечто, что он уже считал своим, выскользнуло из них, оставив его ни с чем. Когда к нему наконец вернулась способность говорить, он вымолвил то, что, казалось бы, от него и ждали, но как-то уж неуверенно, словно охваченный сомнением и паникой. -- Милорд, это бред! Мальчик лжет. Он вам еще и не такое скажет. Разумеется, Кутред священник! К нам его привели монахи из Билдваса, спросите их сами, они подтвердят. Какие тут могут быть вопросы? Это грех, так клеветать на святого человека! -- Так клеветать, разумеется, тяжкий грех, -- согласился аббат Радульфус, сдвинув брови и переводя строгий взгляд на Ричарда. -- Подумай, Ричард, прежде чем повторишь свои слова. Быть может, это просто уловка, имеющая целью остаться с нами, в монастыре. Подумай, ты не будешь за это наказан. Быть может, ты обманулся или тебя ввели в заблуждение? Все это простительно, и об этом я позволю себе напомнить сэру Фулке. Однако если ты, Ричард, не скажешь сейчас правду, тебя сурово накажут. -- Я сказал правду, -- стоял на своем Ричард, гордо подняв подбородок и глядя прямо в глаза аббату. -- Я говорю правду, клянусь! Я сделал то, что от меня требовали, потому что твердо знал о том, что этот отшельник никакой не священник и что совершенный им обряд не будет считаться законным. -- С чего ты это взял? -- гневно воскликнул Фулке, уже оправившийся от своего недавнего смущения. -- Кто тебе это сказал? Милорд, все это детские выдумки. Он лжет! -- Что же, отвечай, -- вымолвил аббат Радульфус, не сводя с Ричарда глаз. -- Откуда ты это узнал? Кто сказал тебе это? Ответить на эти вопросы Ричард никак не мог, не выдав при этом Гиацинта и не наведя погоню на его след. Поэтому как можно вежливее он сказал: -- Отец, я все расскажу, но только вам и не здесь. Пожалуйста, верьте мне, я не лгу! -- Я верю тебе, Ричард, -- сказал аббат к великому облегчению мальчика, которого уже стала бить нервная дрожь. -- Верю, что ты говоришь то, что тебе рассказали, и что ты считаешь это правдой. Однако этот вопрос куда более серьезный, чем ты можешь себе представить, и он требует выяснения. Человек, против которого выдвигается такое обвинение, имеет право сам говорить в свою защиту и убедить нас в своей невинности. Завтра с утра я сам поеду к отшельнику и спрошу его обо всем. Все это можно и должно проверить. Надеюсь, это будет небезынтересно и вам, милорд, дабы убедиться в том, состоялся ли на самом деле обряд бракосочетания. Но я должен предупредить вас, -- твердо добавил аббат, -- что этот брак, даже если он состоялся, может быть расторгнут, поскольку обряд так и не был доведен до конца. -- Что ж, попытайтесь, -- ответил Эстли, выдавая себя с головой. -- Но мы будем стоять на своем. Однако я признаю, что слова мальчика следует проверить, ибо мы не можем оставлять никаких сомнений. -- В таком случае, не соизволите ли вы, сэр, встретиться со мной завтра после заутрени у скита отшельника? Нам обоим следует послушать, что скажет Кутред. Я уверен, что вы совершенно искренне считали этого человека настоящим священником, имеющим право заключать браки и хоронить. Оставим пока этот вопрос, тем более что Ричард утверждает обратное. Давайте просто проверим. На это Фулке Эстли было нечего возразить. Кадфаэль подумал, что у Фулке не имелось причин отказываться от такой проверки, ибо потрясение, вызванное подозрением в обмане, требовало устранить малейшие сомнения. Однако Эстли не удержался от последней попытки сохранить Ричарда за собой и протянул руку к мальчику. -- Я приду на эту встречу, -- сказал он. -- Хочу убедиться, что мальчик ошибается. Но сегодня как мой зять он должен поехать со мной. Рука Фулке легла на плечо Ричарда, но мальчик стал вырываться. Тут уж брат Павел не сдержался, он вышел из толпы и властно притянул Ричарда к себе. -- Ричард останется здесь, -- твердо вымолвил аббат. Его отец доверил мальчика мне, а я его пока не отпускаю. Чей же он зять и муж, нам еще следует выяснить. Фулке вновь побагровел от гнева. Надо же! Он едва не поймал мальчишку, а теперь все идет прахом и так долго готовившаяся его с леди Дионисией сделка того и гляди сорвется. Нет, он не сдастся так просто! -- Не много ли вы берете на себя, милорд аббат, отрицая права родственников? -- вопросил он. Ведь вы не связаны с мальчиком кровными узами. Я уверен, у вас есть свои далеко идущие планы на его землю и имущество. Вам невыгодна его женитьба. Вы хотите держать его тут, при монастыре, чтобы он не знал другого мира и как робкая овечка пошел по предначертанному вами пути, став послушником. А вы завладеете всем его достоянием... Эстли так увлекся своими обвинениями, а все собравшиеся были столь поражены его неслыханной дерзостью, что никто не обратил внимания на человека, который только что появился у ворот привратницкой. Все взоры были устремлены на Эстли, в то время как никем не замеченный Хью Берингар привязал своего коня и спешился у ворот. Сделав десяток шагов по двору, он заметил взмыленных после долгой скачки, но уже подсыхавших, серого жеребца и черного пони. Ими уже занялся грум, который все время поглядывал на толпу, собравшуюся у стены монастыря. Проследив его взгляд, Хью и сам увидел это удивительное зрелище. Лицом к лицу стояли аббат и Фулке Эстли. Они явно не поладили. Брат Павел обнял перепуганного насмерть мальчика. А им был не кто иной, как пропавший Ричард Людел. Аббат Радульфус, с презрением выслушивавший поток оскорблений, первым заметил шерифа. Глядя поверх головы своего дерзкого противника, что при высоком росте аббата не составляло ему никакого труда, он вымолвил, чеканя слова: -- Я уверен, что шериф с должным вниманием отнесется к вашему делу. Ему будет также небезынтересно узнать, каким образом Ричард оказался прошлой ночью у вас в Лейтоне. Так что все ваши претензии изложите шерифу. Фулке резко повернулся на каблуках, едва не потеряв равновесие. Через двор к ним и впрямь шел шериф, его черные волосы сбились на лоб, очи были устремлены на Фулке. -- Вот и отлично, милорд! -- дружелюбно воскликнул Хью. -- Как я посмотрю, вы отыскали и привели назад пропавшего мальчика, которого я так и не нашел у вас в Лейтоне. Я как раз приехал доложить аббату, который является опекуном Ричарда, об очередной своей неудаче. А вы, как выясняется, сделали за меня всю работу, покуда я ездил впустую. Очень мило с вашей стороны! Я учту это обстоятельство при рассмотрении дела о похищении и укрывательстве мальчика. Похоже, не лгала-таки лесная птичка, что пропела мне на ухо, мол, Ричард в Лейтоне, хотя я его и не нашел там и все как один утверждали, что его там никогда не было. Я приехал в Лейтон по тракту всего через полчаса после того, как вы, милорд, уехали оттуда какой-то другой дорогой. -- Шериф перевел взгляд на прижавшегося к брату Павлу мальчика и на его перепачканное лицо, затем остановил взгляд на аббате. -- Как Ричард себя чувствует, милорд, после того как посидел в заточении? Не причинили ли ему вреда? -- Он вполне здоров, -- ответил аббат Радульфус. -- Однако тут есть одна нерешенная проблема. По всей видимости, прошлой ночью в Лейтоне был совершен обряд бракосочетания Ричарда с дочерью сэра Фулке. Ричард пошел на это добровольно, но, по его словам, этот брак не законный, поскольку отшельник Кутред, совершивший обряд, не является священником. -- Что вы говорите! -- удивился шериф и едва не присвистнул. Он повернулся к Фулке, который, прикусив язык, настороженно наблюдал за происходящим. -- А что на это скажете вы, милорд? -- Скажу, что это несусветная чушь. Отшельник появился у нас вместе с монахами из Билдваса. Я не слыхал о нем ни одного худого слова и не верю, что он обманул нас. Мы всецело доверяли ему. -- В этом я не сомневаюсь, -- насмешливо сказал аббат. -- Если он и обманул вас, то вы, столь жаждавшие этого брака, разумеется, ничего не знали об обмане. -- Но Ричард-то, я полагаю, не желал этого брака? -- спросил Хью, усмехнувшись. -- Этого нельзя оставлять, мы должны узнать правду. -- Мы придерживаемся того же мнения, -- согласился аббат. -- Сэр Фулке дал мне согласие встретиться у скита отшельника завтра после заутрени и выслушать объяснения Кутреда. Я как раз собирался послать за вами, милорд шериф, дабы изложить вам суть дела и просить поехать завтра вместе со мной. А со всем этим, -- аббат властным взглядом обвел внимавшую ему толпу, -- надо заканчивать. Если вы, Хью, соизволите отужинать со мной, то услышите обо всем случившемся. Роберт, пусть братья разойдутся. Сожалею, что нынче вечером наш покой был нарушен. Брат Павел... -- аббат взглянул на Ричарда, вцепившегося в рясу монаха и готового держаться за нее до последнего. -- Уведи его, Павел. Умой, накорми и приведи ко мне после ужина. Ему есть, что рассказать мне, о чем он пока умолчал. Пусть все разойдутся, смотреть тут больше не на что. Братья стали послушно расходиться, в недоумении размышляя о том, что нарушило их вечерний распорядок. Разумеется, не обошлось без перешептывания в общей комнате и оживленного обсуждения в последующие дни в час отдыха перед полуденной трапезой. Брат Павел увел своего вновь обретенного подопечного, дабы умыть его и привести в надлежащий вид, чтобы тот после ужина предстал перед аббатом. Эймер Босье, который со злобным удовлетворением взирал на сцену крушения чужих надежд, словно ему самому стало от этого легче, равнодушно повернулся и пошел через двор в странноприимный дом. В эту минуту нечто заставило Кадфаэля обернуться, однако он не увидел того, кого искал глазами. Рейфа из Ковентри нигде не было видно. Кадфаэль сообразил, что тот, видимо, тихонько удалился еще прежде, чем события во дворе достигли своей кульминации. Неужели ему было неинтересно? Неужели он нашел в себе силы отказаться от такого необычного зрелища? Или он услышал нечто важное для себя и не мог ждать? Фулке Эстли все еще медлил, стоя перед шерифом в нерешительности и как бы не зная, что ему делать, -- объяснять, оправдываться или молча уйти. Или все же сказать несколько слов на прощанье? -- Итак, милорд, до завтра, -- коротко сказал он. -- Как и обещал, я приеду к скиту отшельника. -- Вот и отлично! -- вымолвил Хью. -- И вы меня очень обяжете, если известите обо всем его покровительницу. Быть может, леди Дионисия захочет присутствовать при завтрашней встрече. А сейчас, милорд, не смею вас задерживать. Если понадобитесь, я знаю, где вас искать. Ваше счастье, что с Ричардом ничего не случилось, ибо несодеянное зло забывается быстро. Надеюсь, ничего новенького вы не замышляете. Фулке почел за лучшее промолчать. Учтиво поклонившись аббату, он повернулся и потребовал своего коня, после чего сел в седло и неспешно выехал за ворота. Брат Кадфаэль, которого аббат пригласил в свои покои после ужина, по дороге, повинуясь некоему инстинкту, решил заглянуть в конюшню. Черный пони Ричарда спокойно стоял в своем стойле, как следует обтертый и вымытый после тяжелой скачки, а также хорошо накормленный. Однако гнедого жеребца с белой звездочкой на лбу на месте не было, равно как и его упряжи. Похоже, какое-то неотложное дело заставило Рейфа из Ковентри отправиться в дорогу. Умытый, вычищенный и умиротворенный тем, что наконец-то он дома, Ричард сидел на низком стульчике подле аббата и рассказывал свою историю, точнее ту ее часть, которую считал возможным рассказать. Мальчика внимательно слушали. Помимо аббата, Хью Берингара и брата Кадфаэля, приглашенного по настоянию шерифа, у аббата присутствовал еще и брат Павел, все еще опасающийся выпустить своего подопечного из поля зрения. Ричард терпеливо и даже с удовольствием перенес утомительную процедуру, когда его трясли, мыли, скребли и все такое прочее, в результате чего перед аббатом предстал чистенький и сияющий мальчик. В рассказе Ричарда были кое-какие пробелы, и он знал, что ему станут задавать вопросы, однако аббат Радульфус был человек благородного рода и принимал во внимание, что не к лицу порядочному человеку выдавать тех, кто помог ему, и даже тех слуг, что причинили ему вред по приказу своих хозяев. -- Не согласишься ли ты опознать тех двоих парней, что позвали и отвезли тебя в Рокстер? -- спросил Хью. Ричард задумался об искушении отомстить тому рыжему парню за его тумаки и насмешки, однако отверг этот путь как недостойный для благородного человека. -- Боюсь, не смогу, -- сказал он. -- Уже темнело. Шериф не настаивал. -- Кто-нибудь помогал тебе убежать из Лейтона? -- спросил аббат. -- Едва ли ты обошелся своими силами. Ответить оказалось не так-то просто. Скажи он правду в этих стенах, среди друзей, Хильтруде бы это не повредило, однако если об этом когда-нибудь узнает ее отец, девушке не позавидуешь. Лучше уж придерживаться того, что должна была утверждать сама Хильтруда, мол, дверь случайно забыли запереть и он убежал без посторонней помощи. От Кадфаэля не ускользнул легкий румянец на щеках мальчика, когда тот рассказывал эту часть своего приключения, коротко и без прикрас. Впрочем, если мальчик не лгал, ему было чему радоваться. -- Знал бы Фулке, какую скользкую рыбку он поймал! -- усмехнулся Хью. -- Но ты еще не рассказал нам, зачем уехал из аббатства, и о том, кто сообщил тебе, что отшельник обманом выдает себя за священника. Наступил решающий момент. Ричард еще раньше пытался что-нибудь придумать, покуда брат Павел по-свойски учил его уму-разуму, дабы он научился послушанию и порядку и уяснил себе пагубные последствия, проистекающие из пренебрежения ими. Ричард настороженно поглядел на аббата, бросил короткий взгляд на шерифа, чьи поступки как представителя светской власти были куда менее предсказуемы, и искренне вымолвил: -- Отец, я обещал все рассказать вам, и никому другому. Дело в том, что есть один человек, которому мой рассказ может сильно повредить, а насколько я знаю, он этого никак не заслуживает. Я не могу подвергать его опасности. -- Я не требую от тебя нарушать клятву, -- угрюмо сказал аббат. -- Завтра я выслушаю твое признание. Я рад, что ты поступил благородно, и ценю твое доверие. А теперь тебе лучше отправиться в постель, ибо ты нуждаешься в отдыхе. Уведи его, брат Павел! Ричард учтиво поклонился, радуясь, что легко отделался. Однако проходя мимо шерифа, он остановился, словно нечто беспокоило его. -- Милорд, вы сказали, в Лейтоне все отрицали, что я там был. Это понятно, они боялись. Но неужели и Хильтруда тоже? Хью умел быстрее многих сопоставлять факты, но если и догадался о чем-либо, то не подал вида. -- Это ты про дочь Эстли? -- спросил он равнодушно. -- Я не говорил с ней, ее в Лейтоне уже не было. Не было! Значит, ей не пришлось лгать. Должно быть, она уехала потихоньку, как только ее отец отправился в погоню за ним. Ричард учтиво пожелал всем доброй ночи и с легким сердцем отправился спать. -- Его выпустила Хильтруда, это ясно как день, -- заявил Хью, едва дверь за мальчиком затворилась. -- Она такая же жертва, как и он. Теперь кое-что проясняется. Ричарда схватили на краю Эйтонского леса, когда он возвращался в аббатство. И как раз в Эйтонском лесу находятся сторожка лесничего и скит отшельника Кутреда. К отшельнику мальчик не заезжал. Кто как не дочь Эйлмунда явилась около полудня в Шрусбери, вынудив меня срочно поехать в Лейтон, куда я собирался лишь завтра? Откуда у нее сведения, она толком не объяснила, мол, один прохожий крестьянин сказал ей, дескать, видел в Лейтоне мальчика, который вполне может оказаться Ричардом. Скорее всего, Ричард так и не скажет, зачем уехал из аббатства и кто сказал ему, что Кутред не священник. Милорд, мне кажется, что кое у кого, не будем называть его имени, среди наших знакомых есть верные друзья. Надеюсь, они столь же справедливые судьи! Итак завтра, слава Богу, мне не нужно заниматься поисками. Ричард наконец дома, у вас. А сказать по правде, я уверен, что второй человек, которого я искал, никуда не денется. Как бы то ни было, на завтра у нас есть дело. Посмотрим, что это нам даст. Сразу по окончании заутрени они сели на коней и отправились в путь. Аббат Радульфус, Хью Берингар и брат Кадфаэль, который так или иначе собирался заехать в сторожку Эйлмунда, дабы убедиться в том, что тот идет на поправку. Не так уж часто удавалось Кадфаэлю совместить свои, так сказать, служебные обязанности с тем, чтобы удовлетворить свое человеческое любопытство. Своей поездкой Кадфаэль был обязан и Хью Берингару, ибо тот был не прочь иметь лишнего свидетеля с острым глазом, способного заметить малейшие детали и чья помощь могла оказаться неоценимой. Утро выдалось необыкновенно ясное, давешнего тумана как не бывало, тянуло свежим сухим ветерком, гнавшим по лесным тропинкам опавшие листья и красивший мутным золотом те, что все еще держались на ветках. Кроны деревьев горели на первом морозце огненным багрянцем. Кадфаэль подумал о том, что пройдет еще пара недель и не будет у Гиацинта укрытия в лесу от незваных гостей, ибо даже дубы тогда обронят свою листву. Правда, через денек-другой, благодарение Господу, Эймер Босье, наверное, прекратит свои поиски, смирится и уберется восвояси, дабы не потерять своей выгоды дома. Тело его отца давным-давно уже лежало в окованном гробу, и хотя с Эймером было всего двое грумов, ему достался отличный конь Дрого, да и с носильщиками у него не должно быть проблем, ибо их можно было нанять на любом постоялом дворе. Тщетно Эймер обшарил тут все окрестности и выказывал теперь явные признаки раздражения. Таким образом, Гиацинт и не подозревал, сколь близка его долгожданная свобода, которую он, без всякого сомнения, заслужил, ибо кто как не он сообщил Ричарду о том, что Кутред не тот, за кого себя выдает. Гиацинт бродил с Кутредом по дорогам Англии и познакомился с ним задолго до того, как они появились в Билдвасе. И Гиацинт вполне мог знать о своем досточтимом хозяине нечто такое, чего не знал никто другой. Старый густой лес скрывал от их глаз скит отшельника, покуда они не подъехали почти вплотную. Неожиданно деревья расступились, и глазам их открылась небольшая зеленая прочисть, низкая неровная изгородь вокруг огорода и серый каменный домик со следами недавнего ремонта. Дверь в дом была распахнута, как это всегда было у Кутреда, -- заходи кто хочешь. На частично возделанном огороде никто не работал, из дома не доносилось ни звука. Приехавшие спешились у ворот и привязали коней. Должно быть, Кутред находился внутри и молился в одиночестве. -- Вы идите первым, отец аббат, -- сказал Хью, пропуская аббата вперед. -- Здесь скорее ваше право, чем мое. Проходя под низкой каменной притолокой, аббату пришлось пригнуть голову. Войдя, он на мгновение остановился, давая глазам привыкнуть к полумраку, царившему внутри. Через единственное узкое окошко сочился приглушенный утренний свет, ибо скит был окружен высокими деревьями. Очертания предметов обстановки угадывались с трудом, -- узкое ложе у стены, небольшой стол и скамья, несколько горшков, тарелка, чашка и глиняная миска. Через пустой дверной проем, ведущий в часовню, в свете горящей лампады был виден каменный алтарь, однако все прочее скрадывала темнота. Лампада едва теплилась и почти не давала света. -- Кутред! -- крикнул аббат в темноту. -- Где вы? Аббат из Шрусбери приветствует вас именем Господа! Никакого ответа, лишь слабое эхо. Хью вошел следом за аббатом и приблизился ко входу в часовню. Здесь он замер, тяжело дыша. Кутред и впрямь был в часовне, однако он не молился. Отшельник лежал навзничь перед алтарем, ногами к выходу, словно упал или был отброшен, когда направлялся наружу. Полы его рясы задрались, обнажив мускулистые ноги, на груди его виднелось продолговатое темное пятно крови, -- в том месте, куда вонзился кинжал. Лицо отшельника, обрамленное спутанными черными волосами и бородой, было искажено гримасой не то гнева, не то предсмертной муки, -- оскаленные крепкие зубы, глаза полуоткрыты. Руки Кутреда были раскинуты, подле правой кисти на каменном полу лежал длинный кинжал, словно он выпал из руки при падении. Был ли Кутред священником или нет, он уже ничего не мог сказать в свою защиту. Бесполезно было трогать его, ибо, без всякого сомнения, он умер уже несколько часов назад, причем насильственной смертью. -- Помоги ему Бог! -- хрипло прошептал аббат, застывший над покойником. -- Бог милостив к убиенным. Кто же мог решиться на такое? Хью встал перед убитым на колени и потрогал его, -- тело Кутреда уже остыло и стало коченеть. Теперь нельзя было потребовать ответа от отшельника Кутреда и некому было сделать для него что-либо в этом мире, -- на нет и суда нет. -- Он мертв уже несколько часов, никак не меньше, -- сказал шериф. -- Это уже второй убитый у меня в графстве, а я еще и убийцу первого не нашел! Господи помилуй, что за дьявольщина кроется в этом лесу! -- Неужели это связано с тем, что рассказал нам мальчик? -- сокрушенно спросил аббат. -- Неужели кто-то опередил нас, дабы не дать отшельнику говорить в свою защиту и похоронить правду вместе с ним? Я понимаю, они составили целый заговор с этим браком, дабы завладеть землей. Но неужели они зашли так далеко, что решились на смертоубийство? -- Если это и впрямь убийство, -- вслух, но с сомнением заметил брат Кадфаэль скорее для себя, нежели для остальных. Все это время он молча стоял у входа в часовню, внимательно осматривая помещение, которое отлично помнил со времени своего прошлого визита сюда. Обстановка была столь бедной, что он помнил все до мелочей. Часовня была больше жилой комнаты, здесь вполне можно было ходить и даже сражаться. Занята была лишь восточная стена, в которой имелось крошечное квадратное окошко. Под ним находился алтарный камень, на нем стоял резной ларец, на крышке которого покоился серебряный крест, а по обе стороны от него -- два подсвечника с незажженными свечами. На камне перед ларцом теплилась лампада, она стояла прямо перед ним... Но ведь раньше перед ларцом было пусто! Кадфаэлю показалось странным то обстоятельство, что, казалось бы, тут была борьба, но алтарь в полном порядке. Кадфаэль отметил про себя, что пропала всего одна вещь, -- требник в кожаном переплете с витиеватым тисненым орнаментом, тот самый требник, который было бы не стыдно иметь и принцу. Хью встал с колен и отошел ко входу в часовню, осматривая ее вместе с Кадфаэлем. Они были здесь вместе и теперь могли сравнить результаты своих наблюдений. -- У тебя есть основания сомневаться? -- бросил он короткий взгляд на Кадфаэля. -- Насколько я понимаю, Кутред был вооружен, -- сказал Кадфаэль. Хью тоже заметил длинный кинжал, что находился подле правой руки отшельника. Хью не стал его трогать. Убедившись в том, что тело уже коченеет, он вообще не стал тут ничего трогать. -- Когда отшельник упал, он выронил оружие. Это именно его кинжал. И Кутред пролил кровь. На клинке есть следы, причем это не его кровь. Что бы здесь ни случилось, это не был подлый удар в спину. Сомневаться в сказанном не приходилось. Рана была чуть повыше сердца, запекшаяся кровь залила всю грудь. Кинжал, которым закололи Кутреда, был вынут из раны, откуда свободно вытекала кровь. Кинжал же Кутреда, лежавший на полу, был лишь чуть-чуть обагрен кровью, и лишь несколько капель упали с него на каменный пол. -- Вы говорите, что здесь был бой? -- спросил аббат, выходя из своего оцепенения. -- Но откуда у святого отшельника оружие? Даже при встрече с разбойниками святой человек должен уповать не на оружие, но на милость Господню. -- Если здесь и побывал разбойник, то разбойник весьма странный, -- заметил Кадфаэль. -- Он не украл ни серебряного креста, ни подсвечников. Они даже не упали во время борьбы. Разве что он вновь поставил их на место. -- Верно, -- согласился аббат. -- Он убил не для того, чтобы ограбить. Но тогда зачем? Кому понадобилось убивать святого человека, у которого нет ничего своего, кроме алтарных украшений и принадлежностей? Он тихо жил среди нас, и, как говорят, любой мог прийти к нему со своими бедами и тревогами. Кому он помешал? Быть может, тот же человек убил и Дрого Босье? Или, чего доброго, в наших краях уже двое убийц? -- Не будем забывать о слуге отшельника, -- хмуро заметил Хью Берингар. -- Мы так и не нашли его. Я уже думал, что он подался на запад, куда-нибудь в Уэльс. Однако вполне возможно, что он все еще здесь. Кое-кто мог поверить ему и дать убежище. И у меня есть некоторые основания считать именно так. Если он и впрямь тот самый виллан, что сбежал от Босье, то у него были веские основания избавиться от своего господина. А Кутред, который отказался от него, узнав, что приютил негодяя, узнал, скажем, где тот скрывается. Так что у этого парня был повод убить и отшельника. Все это лишь предположения, однако их нельзя оставлять в стороне. Кадфаэль подумал, что ни Эйлмунд, ни Аннет, ни, конечно, Ричард не станут рассказывать о Гиацинте до тех пор, пока Эймер Босье не уедет в свой Нортгемптоншир и пока Гиацинт не сможет выйти из своего убежища и говорить в свою защиту. А здесь лишь он, Кадфаэль, точно знает, где все это время находился Гиацинт и что в скиту отшельника его наверняка не было. За Гиацинта можно было не беспокоиться, но жаль, что в свое время они не позволили Кадфаэлю признаться во всем Хью Берингару. Солнце уже поднялось, его лучи пробивались сквозь листву, освещая распростертое на каменном полу тело. Складки поношенной черной рясы Кутреда были скомканы, словно их смяла сильная рука, посреди темнело кровавое пятно. Кадфаэль склонился и раздвинул слипшиеся складки. -- Здесь убийца вытер свой кинжал перед тем, как вложить его обратно в ножны, -- сказал он. -- Дважды, -- сказал Хью, углядев еще одно такое же пятно, но не столь заметное. Человек действовал хладнокровно, тщательно вытирая орудие убийства, когда дело было сделано. -- Посмотри-ка сюда, на этот ларец, -- позвал Хью Кадфаэля. Он обошел вокруг мертвеца и приблизился к алтарю, затем провел пальцем вдоль крышки ларца, как раз над замком. Там обнаружилась небольшая зазубрина, след от клинка, которым вскрывали ларец. Хью снял с ларца крест и открыл крышку. Та легко подалась. Замок был взломан, ларец пуст. Остался лишь тонкий аромат благородной древесины. Даже пыли внутри не было, ибо крышка закрывалась очень плотно. -- Такое впечатление, что из ларца нечто взяли, -- заметил Кадфаэль. Про исчезнувший требник он пока молчал, хотя ни минуты не сомневался в том, что его отсутствие не ускользнуло от внимания Хью Берингара. -- А вот серебро на месте. Что же такое могло храниться у бедного отшельника помимо серебра, подаренного ему леди Дионисией? В Билдвас он пришел пешком, с одной сумой, какая есть у всякого пилигрима. Правда, у его слуги Гиацинта был еще заплечный мешок. Интересно, этот ларец ему тоже подарила леди Дионисия, или отшельник принес его с собой? Они так увлеклись осмотром помещения, что совсем не обращали внимания на то, что происходило снаружи. Впрочем, оттуда до них не доносилось ни звука. Потрясенные увиденным, они забыли о еще одном человеке, который был приглашен на эту встречу. И вот до них донесся женский голос, он раздавался у них за спиной, из жилой комнаты, -- высокий и надменный. -- Тут нет никакого секрета. Просто спросите у меня. Все трое в тревоге обернулись и увидели леди Дионисию. Ее высокая, стройная фигура заслонила им солнечный свет, из-за которого она сперва почти ничего не видела, войдя со двора в полумрак. Все трое мужчин стояли между ней и распростертым на полу телом отшельника. Таким образом, леди Дионисия не могла видеть ничего особенного, кроме того, что шериф стоит у алтаря над открытым ларцом, подле которого находился крест. Зато это она видела отлично и воспылала гневом. -- Что это значит, милорд? Зачем вы трогаете вещи святого человека? Где Кутред? Как осмелились вы войти сюда в его отсутствие? Вперед выступил аббат, еще более заслоняя своей фигурой лежавший на полу труп. Он попытался выпроводить леди Дионисию из часовни. -- Мадам, вы все узнаете, однако я прошу вас пройти в другую комнату и посидеть там. Подождите минуту, пока мы приведем тут все в порядок. Уверяю вас, мы ведем себя самым почтительным образом. Солнечный свет, проникавший снаружи, вновь померк. Его заслонила массивная фигура Фулке Эстли. Тот встал позади леди Дионисии и мешал аббату вывести ее. Да она и не собиралась уходить, негодуя и возмущаясь. -- Где Кутред? -- настаивала она. -- Знает ли он, что вы здесь? Как вышло, что его нет в скиту? Он никогда не уходит отсюда... Лживые слова замерли у нее на губах, леди поперхнулась. Посреди кучи темных складок за спиной аббата она увидела бледное пятно, -- то была босая нога без сандалии. Глаза леди Дионисии уже привыкли к полумраку, она решительно отвела руку аббата и шагнула вперед. Одного взгляда ей хватило, чтобы получить ответ на все свои вопросы. Кутред был здесь. На этот раз он и впрямь никуда не ушел из своего скита. Благородное лицо леди Дионисии стало серым, приобретя восковой оттенок. В одно мгновение она как-то осунулась. Леди Дионисия испустила отчаянный вопль, в котором было больше ужаса, нежели горя. Отпрянув, она рванулась к выходу и уткнулась в грудь стоявшего позади нее Фулке Эстли. Глава Тринадцатая Леди Дионисия не стонала и не плакала, не из тех женщин она была. Она долго сидела на ложе Кутреда в жилой комнате, -- бледная, с окаменевшим лицом, глядя прямо перед собой на голую каменную стену. Едва ли она слышала тщательно подбираемые слова аббата, который пытался утешить ее, и едва ли обратила внимание на неуклюжие попытки Фулке Эстли, предлагавшего ей свои услуги, в которых она вовсе не нуждалась. Она лихорадочно размышляла о том, что это убийство оставило все ее вопросы без ответа, и вне всякой логики почему-то пришла к выводу, что оно лишь подтверждает наличие духовного сана у Кутреда и что, стало быть, совершенный им обряд бракосочетания является законным и не подлежащим сомнению. Как бы то ни было, она ни на кого не обращала ни малейшего внимания. В своих раздумьях она ушла очень далеко. Все ее прежние замыслы померкли, потеряли значение. Лицом к лицу она столкнулась с картиной внезапной смерти, без исповеди и отпущения грехов, и она не хотела иметь к ней никакого отношения. Кадфаэль прочел это желание у нее в глазах, когда вышел из часовни, где сделал все возможное, дабы уложить покойника в более или менее приличной позе. Смерть отшельника побудила леди Дионисию задуматься о ее собственной смерти, которую она не хотела встретить с душой, отягощенной прегрешениями. Быть может, ее ожидали еще многие годы жизни, однако ей было ясно показано, что смерть не имеет обыкновения ждать и ни у кого не испрашивает позволения. -- Где шериф? -- спросила она наконец, подняв глаза на своего злейшего врага, причем голос ее был лишен какого-либо выражения и, пожалуй, казался даже мягче того голоса, каким она обычно разговаривала с челядью и со своими крестьянами. -- Шериф уехал за своими людьми, чтобы те унесли отсюда покойника, -- ответил ей аббат. -- Если хотите, его отнесут в Итон, ибо именно вы покровительствовали отшельнику. А если это будет для вас слишком мучительно, то в аббатство. Там его похоронят, как положено. -- Вы окажете мне любезность, если возьмете его к себе, -- тихо сказала леди Дионисия. -- Теперь я не знаю, что и думать. Фулке передал мне слова моего внука. Отшельник теперь не может отвечать за себя, да и я тоже. Но я ни минуты не сомневалась в том, что он был священником. -- Я верю вам, мадам, -- сказал аббат. Глаза старой леди постепенно прояснились, с лица сошла восковая бледность. Женщина приходила в себя, возвращаясь в мир реальности после расплывчатых видений Судного дня. Вскоре она вновь встанет лицом к лицу с тем, на что всегда смотрела открытыми глазами, и с прежним упорством и настойчивостью продолжит битву, которую вела изо дня в день. -- Святой отец, если я нынче вечером приеду в аббатство, не исповедаете ли вы меня? -- спросила она, решительно повернувшись к аббату Радульфусу. -- Я буду спать спокойнее, когда покаюсь в своих грехах. -- Разумеется, -- согласился аббат. Леди Дионисия была теперь готова ехать домой. Вокруг нее суетился Фулке, вознамерившийся ее проводить. Надо полагать, он не хотел обсуждать случившееся на людях и желал побеседовать с нею с глазу на глаз. У него не было ее острого ума и тем более ее впечатлительности и воображения. Если смерть Кутреда и бросала кое-какую тень на его репутацию, то никоим образом не отменяла законности брака его дочери и ничем особенным ему лично не угрожала. Размышляя примерно так, брат Кадфаэль наблюдал за тем, как Фулке взял старую леди под руку и повел ее к изгороди, где была привязана ее лошадь, стараясь поскорее увести ее отсюда и избавиться от неприятного ему общества аббата. Уже отъезжая, леди Дионисия натянула повод и оглянулась. К ней уже вернулись прежние ее высокомерие и надменность, -- она вновь была самою собой. -- Я только что вспомнила, -- сказала она. -- Шериф интересовался ларцом, что стоит на алтаре. Ларец принадлежал Кутреду, он принес его с собой. Когда аббат и шериф, прибывший с носильщиками, отправились в свой печальный обратный путь, Кадфаэль бросил последний взгляд на пустую часовню, -- взгляд уже более внимательный, ибо теперь он был один и вполне успокоился. На полу, где лежал покойник, кровавых пятен не было, если не считать нескольких капель крови, упавших с кинжала Кутреда. Отшельник наверняка ранил своего противника, хотя и не очень сильно. Кадфаэль зажег свечу и еще раз подошел к алтарю. В часовне он не обнаружил ничего особенного, да и в жилой комнате, где пол был земляной, тоже трудно было рассчитывать на то, что удастся обнаружить какие-либо следы. Однако на каменном пороге Кадфаэль увидел еще три капли крови. Кровь подсохла, но была хорошо видна. Кроме того, на недавно поставленном во время ремонта левом косяке оказалась смазанная кровавая полоса, как раз на уровне плеча Кадфаэля, где, видимо, прошелся залитый кровью рукав. Стало быть, человек был того же роста, что и брат Кадфаэль, и Кутред ранил его в левое плечо, что часто случается, когда метят в сердце. Кадфаэль собирался поехать к лесничему, однако неожиданно передумал, ибо нечто говорило ему, что нельзя пропустить ничего из того, что произойдет, когда тело Кутреда принесут в аббатство, -- к огорчению многих, а для кое-кого, возможно, и к облегчению, но кое-кому это, возможно, угрожает и опасностью. Вместо того, чтобы ехать короткой дорогой через лес, Кадфаэль поспешно направился в сторону Шрусбери вдогонку за шерифом и носильщиками. Едва они вступили в Форгейт, за ними увязалась толпа любопытствующих ребятишек, за которыми следовала целая свора собак, растянувшаяся по всей дороге. Даже добропорядочные горожане выходили посмотреть, однако держались на почтительном расстоянии сзади, побаиваясь аббата с шерифом, но желая узнать поподробнее, что случилось, и распуская слухи с такой скоростью, с какой плодятся мухи в жаркий летний день. Даже когда кортеж завернул в монастырские ворота, добрые люди из кузницы, с торговой площади и из харчевни собрались подле ворот снаружи и, нетерпеливо заглядывая во двор, продолжали свои бесконечные пересуды. А на большом монастырском дворе как раз в ту минуту, когда туда внесли убитого отшельника, собралась другая похоронная процессия, готовившаяся отправиться в дальний путь. На низкой телеге, которую на первый день пути по хорошей дороге наняли в городе вместе с возчиком, был водружен запечатанный гроб с телом покойного Дрого Босье. Тут же стоял Варин, держа под уздцы двух оседланных коней, а молодой грум занимался укладкой седельных сумок, дабы они не перевешивали одна другую, когда их загрузят. При виде всей этой суеты Кадфаэль с облегчением вздохнул и возблагодарил Бога, ибо понял, что по крайней мере одна из опасностей почти уже миновала, причем даже раньше, чем на то можно было рассчитывать. Эймер наконец решил вернуться домой, где его ждали неотложные наследственные дела. Люди, сопровождающие одного покойника, не могли не остановиться, дабы взглянуть на людей, сопровождающих другого. Даже Эймер, вышедший из странноприимного дома вместе с братом Дэнисом, который провожал похоронную процессию, остановился на высоком крыльце, с удивлением взирая на прибывших. Он был не в силах оторвать глаз от принесенной ноши, покрытой с ног до головы покрывалом. Наконец он решительно сошел с крыльца и направился к воротам, где спешивался Хью Берингар. -- Что случилось, милорд? Еще один покойник? Неужели вы нашли моего беглеца, только мертвого? Эймер не знал, печалиться ему или радоваться, если это и впрямь труп его беглого виллана. Разумеется, для него была важна выгода, которую сулили ему умелые руки Гиацинта, но и жестокая месть принесла бы ему известное удовлетворение, даже сейчас, когда он отчаялся поймать Гиацинта и решил вернуться домой. Аббат Радульфус уже тоже спешился и с неприступным видом наблюдал за происходящим, ибо на невеселые мысли наводила эта зеркальная картина, собравшихся проводить одного покойника и принесших другого. Монастырские грумы, помогавшие спешиваться аббату с шерифом, тоже глядели во все глаза и не собирались уходить. -- Нет, это не ваш беглец, -- ответил Хью. -- Если тот парень, которого мы искали, вообще Бранд. Так оно или нет, его и след простыл. Я вижу, вы домой собрались? -- Хватит тратить время и силы, хотя и жаль оставлять этого негодяя на свободе. Да, я уезжаю. Я нужен дома, там меня ждут дела. Но кого же тогда принесли? -- Отшельника, что недавно поселился в Эйтонском лесу. К нему заезжал ваш отец, полагая, что слуга отшельника мог оказаться тем парнем, кого вы ищете. Но тот уже сбежал и проверить ничего не удалось. -- Да, аббат мне рассказывал. Значит отшельник! Я не стал заезжать к нему еще раз. Что толку, раз парня там уже нет. Эймер с любопытством поглядывал на прикрытое покрывалом мертвое тело. Носильщики опустили носилки наземь и ожидали дальнейших распоряжений. Эймер откинул покрывало с головы мертвого Кутреда. Перед тем как нести покойника в монастырь, монахи расчесали его длинные спутанные волосы и клочковатую бороду. При полном дневном свете Эймеру открылось вытянутое лицо отшельника, его глубоко посаженные глаза с потемневшей теперь кожей на глазницах, прямой римский нос, пухлые губы. Полуоткрытые глаза были мутны. Эймер склонился ниже, словно приглядывался, не веря своим глазам. -- А ведь я его знаю! -- воскликнул он. -- Впрочем, это громко казано. Имени своего он не называл, но я его видел и говорил с ним. Значит, отшельник? Никогда бы не поверил! Волосы у него были тогда подстрижены по-нормандски, борода тоже коротко стриженая, не то что нынешняя мочалка. И одет он был в дорогое дорожное платье, сапоги и прочее, но никак не в это рванье и сандалии. У него также был меч и кинжал, которыми он наверняка отлично владел. Произнося эти слова, Эймер не осознавал, что сказал нечто важное, однако, подняв глаза на шерифа, понял, что это именно так. -- Вы уверены? -- мгновенно спросил его Хью. -- Конечно, милорд. Хотя мы и виделись всего один день. Но я играл с ним в кости и видел, как мой отец играл с ним в шахматы. Я совершенно уверен! -- Где это было и когда? -- Это было в Тейме, когда мы искали Бранда на Лондонской дороге. Мы остановились на ночь в тамошнем аббатстве. Этот человек приехал туда раньше нас. Мы отлично провели вечер, а утром поехали дальше. Точно я уже не помню, но было это примерно в конце сентября. -- Значит, если вы его узнали даже в таком необычном виде, то его мог узнать и ваш отец, не так ли? -- Конечно, милорд. Глаз у отца был острый, еще лучше моего. А отец сидел с ним за шахматной доской, лицом к лицу. Конечно, он узнал бы его. Кадфаэль подумал, что так оно, наверное, и было. Дрого Босье узнал этого человека, когда в погоне за своим вилланом приехал в лесной скит к Кутреду, который еще совсем недавно не был отшельником. Дрого узнал его, и Кутред не дал ему вернуться в аббатство, где он мог бы рассказать о том, что увидел. Даже если Дрого не знал за Кутредом никаких особых грехов, он мог обронить случайное слово, не ведая, чем это грозит, и привести в скит кого-нибудь из тех, кто ищет вовсе не беглого виллана и даже кое-кого поважнее, нежели святой-самозванец. На обратном пути Дрого не уехал дальше опушки Эйтонского леса. Впрочем, он был уже достаточно далеко от скита, чтобы снять малейшие подозрения с отшельника, который, как известно, не имел обыкновения покидать свой скит. Хотя прямых доказательств не было, сама очевидность ситуации не оставила у Кадфаэля никаких сомнений. Некоторое время запечатанный гроб с телом Дрого Босье и только что принесенное тело Кутреда стояли бок о бок. Затем приор Роберт приказал носильщикам отнести покойника в часовню. Эймер Босье закрыл лицо Кутреда и вновь занялся своими приготовлениями к отъезду. Стоило ли отвлекать и задерживать его? Голова его была занята совсем другим. Однако Кадфаэль решился задать неожиданно возникший у него вопрос. -- Что за конь был у того человека, которого вы встретили в Тейме? -- спросил он. Эймер поднял на монаха удивленные глаза, оторвавшись от своих седельных сумок, на которых он затягивал ремни. Он открыл было рот для ответа, но замялся, словно что-то мучительно припоминал. -- Он приехал раньше, чем мы. Когда мы прибыли, в конюшне было два коня. Уехал он тем же утром, причем опять раньше нас. Да, интересно. Когда мы забирали своих коней, в конюшне стояли те же два жеребца, что и вечером. Странное дело! Как это возможно, что такой благородный человек, с виду рыцарь -- и вдруг без коня! -- Возможно, он оставил своего коня в какой-нибудь другой конюшне, -- мгновенно решил эту простую задачку шериф. Однако задачка эта была совсем не такая простая, -- это был ключ к разгадке! Здесь, на монастырском дворе у всех на виду лежали убийца и убитый, -- правосудие свершилось. Но кто же убил убийцу? Наконец похоронная процессия покинула большой монастырский двор, -- Эймер верхом на отцовском светлой масти жеребце, Варин, ведущий на длинном поводе коня,на котором приехал в аббатство Эймер, а также молодой грум, сопровождавший телегу с гробом Дрого. Кадфаэль подумал, что, наверное, на второй день пути Эймер покинет своих еле-еле плетущихся грумов, а сам поскорее отправится домой и вышлет своих людей на подмогу. В отпевальной часовне Кадфаэль видел лицо мертвого Кутреда, -- быть может, его волосы и борода были далеко не в том порядке, в каком были они у рыцаря из Тейма, однако строгая и умиротворенная маска смерти на лице отшельника вполне соответствовала сану почившего святого. Кадфаэль подумал, что едва ли справедливо то, что мертвый убийца выглядит не менее благородно, нежели какой-нибудь паладин из стана императрицы. Хью Берингар уединился с аббатом, так еще и не успев поделиться с Кадфаэлем своими соображениями по поводу свидетельства Эймера Босье, однако замечание шерифа ясно свидетельствовало о том, что его мысли были направлены в ту же сторону и что он пришел к тем же выводам. Наверное, он сперва изложит их аббату Радульфусу. Кадфаэль подумал, что теперь ему следует заняться Гиацинтом, дабы тот мог выйти из своего убежища и снять с себя все подозрения. Разумеется, не стоит рассказывать о том мелком воровстве, к которому ему приходилось прибегать, добывая хлеб насущный, когда он странствовал в одиночку, а также о кое-каком обмане, который оказался необходимым, дабы остаться в живых. Да и Хью не станет вменять ему это в вину. А еще нужно разобраться с духовным саном Кутреда. Впрочем, остались ли тут какие-либо вопросы? Разумеется, не так уж трудно рыцарю превратиться в отшельника, но для того, чтобы стать священником, требуется куда больше времени. Кадфаэль ожидал шерифа в своем сарайчике в травном саду, куда Хью, наверное, не преминет заглянуть после разговора с аббатом. В сарайчике было тихо, уютно и хорошо пахло пряными травами. В последние дни Кадфаэль почти не бывал здесь. А ведь ему хорошенько надо было подумать о пополнении своих запасов, покуда не начались холода, а с ними всяческие простуды и ломота в суставах. Конечно, брат Винфрид отлично управляется на грядках с перекопкой, прополкой и посадками, однако здесь, в сарайчике, ему надо было многому еще научиться. Кадфаэль подумал, что сделает еще только одну поездку, проведает Эйлмунда и сообщит Гиацинту, мол, тот может и должен объявиться и говорить в свою защиту, а потом с огромным удовольствием окунется в работу в своем сарайчике. Хью прошел по дорожке через травный сад и сел на лавку подле своего друга, многозначительно улыбаясь. -- Чего я не понимаю, так это -- зачем? -- вымолвил он после недолгого молчания. -- Кем бы Кутред ни был и что бы ни совершил ранее, здесь он никому не причинил вреда. Что угрожало ему? Что заставило его заткнуть глотку Дрого Босье? Подозрительно, конечно, что он изменил свою внешность и одеяние, а также образ жизни, но преступления тут нет. Что же побудило его пойти на убийство? Какая крайняя необходимость? -- Так я и думал, -- с облегчением вымолвил Кадфаэль и глубоко вздохнул. -- Твои мысли шли тем же путем. Я полагаю, он пошел на убийство вовсе не для того, чтобы скрыть свои метаморфозы от посторонних глаз. Так мне казалось поначалу. Но тут все не просто. -- Ну конечно! Как всегда ты знаешь нечто такое, что мне неизвестно, -- заметил Хью, усмехнувшись. -- А что скажешь о его коне в Тейме? Что это дает? -- Тут важен не конь, а тот факт, что его не было. Что это за рыцарь, который пустился в дорогу без коня? А вот для пилигрима это в самый раз. Что же касается кое-каких сведений, которыми мне давным-давно следовало бы поделиться с тобой, если бы мне позволили, то да, признаю, кое-что есть. Я знаю, где Гиацинт. Против своей воли я обещал молчать, покуда Эймер Босье не прекратит своих поисков и не уберется восвояси. А поскольку он уже уехал, Гиацинт может выйти из убежища и говорить в свою защиту. И ты уж мне поверь, Хью, ему есть что сказать. -- Вот оно как! -- вымолвил Хью, глядя на своего друга без особого удивления. -- Что ж, вполне разумно. Кто осудит его за то, что он скрылся? Ведь он меня не знает, а у меня не было тогда других подозреваемых в убийстве Дрого Босье. Теперь же ему и не в чем оправдываться, все и так ясно. Я вовсе не собираюсь его арестовывать и снимаю с него обвинение. А на барона из Нортгемптоншира я работать не намерен, у меня своих забот по горло. Приведи Гиацинта ко мне, он может пролить свет на кое-какие события, подробности которых нам неизвестны. Кадфаэль уже думал об этом, припоминая, сколь мало Гиацинт рассказал о своем недавнем хозяине. В сторожке Эйлмунда, в кругу друзей он без утайки поведал о своих странствиях и бедствиях, однако всячески воздерживался говорить дурное о Кутреде. Но теперь, когда Кутред мертв и практически изобличен как убийца, Гиацинт, возможно, будет более откровенным, хотя наверняка он почти ничего не знает о его прошлом и тем более о недавнем убийстве. -- И где же он? -- спросил Хью. -- Небось, где-нибудь рядом. ведь это он убедил Ричарда, что тому нечего бояться обряда бракосочетания. Кому как не Гиацинту было знать, что Кутред самозванец? -- Он совсем рядом, в сторожке Эйлмунда, причем с обоюдного согласия лесничего и его дочери. Я как раз собираюсь проведать Эйлмунда. Может, мне следует привезти с собой Гиацинта? -- Нет, лучше я поеду с тобой, ибо не стоит ему появляться на людях, покуда я официальным порядком не отменил его розыск и не объявил, что все обвинения с него сняты и что он может прийти в город и наняться на работу, как всякий свободный человек. Войдя на конюшенный двор, куда он направился, дабы оседлать свою лошадь, Кадфаэль увидел великолепного гнедого жеребца с белой звездочкой на лбу. Конь стоял под любящими руками своего хозяина, словно отливающая медью статуя, довольный тем, что немного размял ноги. Рейф из Ковентри повернул голову и улыбнулся Кадфаэлю краешком рта. Кадфаэль был хорошо знаком с этой его странной улыбкой. -- Опять в дорогу, брат? -- спросил Рейф. -- Похоже, и без того день у тебя выдался нелегкий. -- Не только у меня, -- заметил Кадфаэль, прилаживая седло. -- Однако хочется надеяться, что худшее уже позади. А что у вас? Как ваши дела? -- Спасибо, хорошо. Даже отлично! Завтра после заутрени я уезжаю, -- сказал Рейф, повернувшись к Кадфаэлю лицом, но как всегда сдержанно. -- Я уже известил брата Дэниса о своем отъезде. Несколько минут Кадфаэль молча продолжал заниматься своей лошадью, ибо молчание в разговоре с Рейфом из Ковентри было вполне уместным. -- Если завтра вам предстоит длинная дорога, я думаю, вам может еще до отъезда понадобиться моя помощь, -- вымолвил Кадфаэль. -- Он пролил кровь, -- внезапно сказал монах. Однако видя, что Рейф медлит с ответом, добавил: -- Помимо прочего, в мои обязанности входит лечить недуги и раны. Для этого мне не нужно ничего объяснять. -- Я поранился не сегодня, -- заметил Рейф, улыбнувшись, но уже не так, как прежде. -- Как угодно. В случае чего, я у себя. Если понадоблюсь, приходите. Не стоит пренебрегать раной, с этим шутки плохи. Кадфаэль подтянул подпругу и взял лошадь за повод. Та пошла немного боком, радуясь движению. -- Благодарю, я учту, -- сказал Рейф. -- Но это не задержит меня тут, -- вымолвил он вполне дружелюбно, однако в голосе его чувствовалось грозное предупреждение. -- Разве я вас задерживаю? -- возразил Кадфаэль, вскочил в седло и направил свою лошадь на большой двор. -- Я никогда еще не говорил всей правды, -- признался Гиацинт, сидя у очага в сторожке Эйлмунда. Медный отсвет пламени играл на его лбу и щеках. -- Даже Аннет. О себе-то я рассказал все, даже самое плохое, но не о Кутреде. Я знал, что он был мошенником и бродягой, таким же как я. Но ничего худшего о нем я не знал, поэтому и помалкивал. Один скрывающийся мошенник не выдаст другого. Но вы говорите, что он убийца. Более того, сам убит! -- И ему уже ничем не повредить, -- глубокомысленно заметил Хью. -- По крайней мере, на этом свете. Мне нужно знать все. Где вы с ним сошлись? -- В Нортгемтонском монастыре. Я уже рассказывал Эйлмунду и Аннет, но дело обстояло не совсем так. Кутред тогда не носил одежду пилигрима, у него был темный камзол и плащ с капюшоном. Он носил меч, однако старался не держать его на виду. Разговорились мы, я думаю, совершенно случайно, а может, мне это лишь показалось. Я удивился тогда, как это он догадался, что я скрываюсь от кого-то. Да и сам он не делал секрета, что тоже скрывается. Вот он и предложил действовать вместе, мол, так безопаснее. Тем более, что обоим нам надо было на северо-запад. А насчет пилигрима, это Кутред придумал. Сами видели, и лицо, и осанка у него подходящие. Одежду для него я украл в монастыре, за перламутровой раковинкой тоже дело не стало, а вот медаль Святого Джеймса у Кутреда была своя. Кто знает, может, он имел на нее все права? К тому времени, когда мы добрались до Билдваса, Кутред уже вошел в роль, да и волосы с бородой у него отросли. Так что перед леди Дионисией он предстал во всей красе. И она не знала за ним ничего худшего, чем то, что он согласился сослужить ей службу. Он сказал ей, что он священник, и она поверила. Я-то знал, что Кутред никакой не священник, он и сам говорил это, когда мы были вдвоем, и смеялся над старой леди. А уж зубы заговаривать он был мастер. Леди Дионисия поселила его в скиту рядом с монастырским лесом, чтобы Кутред пакостил там назло аббату. Все эти пакости я взял на себя, Кутред и не знал ничего, но я говорил старой леди, что это все он. Он не выдавал меня, а я его. -- Он предал тебя едва узнал, что тебя ищут, -- сказал Хью. -- Нечего его выгораживать. -- Что ж, я жив, а он нет... -- возразил Гиацинт. -- Зачем я буду наговаривать на него. О Ричарде, вы, наверное, знаете. Я разговаривал с ним всего один раз и, видимо, пришелся ему по душе, так что он, не зная за мной ничего дурного, не захотел, чтобы меня сцапали и вернули старым хозяевам. И мне пришлось подумать о себе. Я далеко не сразу узнал, что мальчика схватили на обратном пути, и мне пришлось прятаться и ждать, покуда выдастся случай поискать его. Кабы не доброта Эйлмунда, которому я столько напакостил, ваши люди, шериф, давным-давно взяли бы меня. Только вы же знаете, я Босье и пальцем не тронул. А после возвращения из Лейтона я из сторожки ни ногой, это вам Эйлмунд с Аннет подтвердят. И о том, что случилось с Кутредом, я знаю не больше вашего. -- Меньше, меньше нашего ты знаешь, -- согласился Хью, с улыбкой поглядев на Кадфаэля. -- Считай, парень, что ты в сорочке родился. Завтра ты можешь уже не бояться моих людей. Ступай спокойно в город и ищи себе работу. Но под каким именем ты намерен жить дальше? Выбирай, чтобы мы знали, с кем имеем дело. -- Как скажет Аннет, -- вымолвил Гиацинт. -- Отныне именно ей до конца жизни придется звать меня по имени. -- Это мы еще посмотрим, -- проворчал Эйлмунд из своего угла по другую сторону очага. -- Надо бы тебе поумерить свою дерзость, иначе не будет на то моей доброй воли. Однако сказано это было вполне добродушно, как если бы Эйлмунд с Гиацинтом уже пришли к взаимопониманию, а ворчание лесничего было не более, чем отголоском прежних споров. -- Я предпочитаю имя Гиацинт, -- сказала Аннет. До сих пор она сидела поодаль, как и положено послушной дочери, подносила чашки и кувшины и никоим образом не вмешивалась в мужские дела. Кадфаэль подумал, что делает это она не из скромности и робости, но потому что уже получила желаемое и была уверена в том, что ни шериф, ни отец, никто, какою бы властью он ни обладал, не отнимет этого от нее. -- Ты останешься Гиацинтом, -- твердо сказала она. -- А Бранд пусть уходит. Аннет сделала разумный выбор, ибо какой было смысл возвращаться или даже оглядываться на прошлое. В Нортгемптоншире Бранд был безземельным вилланом, а Гиацинт будет свободным ремесленником в Шрусбери. -- Ровно через год и один день с того дня, как я найду себе работу, я приду к тебе, Эйлмунд, и испрошу твоего согласия, -- сказал Гиацинт. -- И ни днем раньше! -- И если я увижу, что ты заслуживаешь, ты получишь его, -- согласился лесничий. В сгущающихся сумерках Хью с Кадфаэлем ехали домой, как бывало уже не раз с тех пор, как они впервые сошлись в состязании, разум против разума, и в конце концов к обоюдному удовольствию крепко подружились. Стояла тихая, теплая ночь, утром, должно быть, опять будет туман. Вокруг, словно море, раскинулись мутно синеющие поля. В лесу же пахло влажной осенней землей, созревшими грибами-дождевиками и гниющей палой листвой. -- Что-то я совсем загулял, -- вымолвил Кадфаэль. На душе у него об эту пору года было покойно и грустно. -- Грех это, я знаю. Я избрал жизнь монаха, но теперь не вполне уверен, что смог бы выносить ее без твоей помощи, без таких вот по сути дела краденых выездов за монастырские стены. Да-да, краденых. Конечно, меня и так часто посылают куда-нибудь по долгу службы, но я еще и краду, урывая больше, чем мне причитается. И что еще хуже, Хью, я нисколько не раскаиваюсь! Как думаешь, найдется ли местечко в блаженных пределах для человека, который взялся за плуг, однако то и дело покидает борозду, дабы вернуться к своим овечкам? -- Думаю, овечки в этом не сомневаются, -- сказал Хью, улыбнувшись. -- Ведь этот человек слышит их молитвы. Даже черных и серых овечек, вроде тех, за которых в свое время ты боролся с Богом и со мной. -- Совсем черных овечек очень мало, -- возразил Кадфаэль. -- Больше все в пятнышках, так сказать, в яблоках, вроде твоего длинноногого жеребца. Да и кто из нас без пятнышка? Быть может, именно это и заставляет нас быть терпимыми к другим тварям Господним. И все-таки я согрешил, и согрешил вдвойне, ибо в своем грехе получаю удовольствие. Придется наложить на себя епитимью и всю зиму не выходить за стены обители. Разве что когда за мной пошлют. А потом сразу назад! -- Ну конечно, до первого бродяги на твоем пути! И когда же ты намерен начать? -- Как только нынешнее дело придет к своему благополучному концу. -- Ты говоришь прямо как оракул! -- засмеялся Хью. -- И когда же это произойдет? -- Завтра, -- сказал Кадфаэль. -- Бог даст, завтра. Глава четырнадцатая Когда до повечерия оставалось еще около часу, Кадфаэль вел свою лошадь в конюшню через большой монастырский двор. Он увидел, как из покоев аббата вышла леди Дионисия со скромно покрытой головой и направилась в сторону странноприимного дома. Ее спина была как всегда выпрямлена, поступь тверда и надменна, однако менее решительна, чем прежде. Голова старой леди была чуть склонена, женщина смотрела себе под ноги, а не с вызовом, прямо перед собой. Разумеется, все ее признания останутся тайной исповеди, но Кадфаэль не сомневался в том, что леди Дионисия рассказала все без утайки, ибо она была не из тех, кто делает что-либо наполовину. Она больше не будет пытаться вырвать Ричарда из-под опеки аббата Радульфуса. Старая леди была потрясена слишком сильно для того, чтобы рисковать вновь, покуда время не сотрет память о ее встрече со внезапной смертью без покаяния. Было похоже на то, что леди Дионисия решила заночевать в обители, дабы утром успокоить свою душу и помириться с внуком, который в этот час уже крепко спал, благополучно избежав брачных уз и вернувшись туда, где хотел жить. Его товарищи тоже, наверное, крепко спали, искупив свои грехи и вновь обретя пропавшего было друга. Все, слава Богу, наладилось. Что же касается покойника, лежавшего в часовне, имя которого едва ли было его настоящим именем, то мальчиков он нисколько не тревожил. Кадфаэль довел лошадь до конюшенного двора, освещенного парой факелов у ворот, расседлал ее и как следует обтер. В конюшне все было тихо, -- разве что негромко вздыхал поднявшийся к ночи ветер, да раздавался редкий стук копыт какой-нибудь лошади, переступавшей с ноги на ногу в стойле. Кадфаэль завел свою лошадь, повесил на стену упряжь и повернулся к выходу. И тут он заметил человека, молча стоявшего в воротах. -- Добрый вечер, брат! -- приветствовал его рейф из ковентри. -- Это вы? -- спросил Кадфаэль. -- Не меня ли ищите? Простите, что заставил себя ждать, вам ведь завтра в дорогу. -- Я увидел тебя на большом дворе. Давеча ты сделал мне одно предложение... -- тихо вымолвил Рейф. -- Если еще не поздно, я бы принял его. Не так-то просто оказалось обработать рану одной рукой. -- Идемте, -- позвал Кадфаэль. -- В моем сарайчике нам никто не помешает. Сумерки еще не сгустились до полной темноты. Поздние розы маячили в саду на своих переросших колючих стеблях. Их наполовину облетевшие лепестки ветер гнал по темной земле. За высокой изгородью травного сада было все еще тепло. -- Подождите, сейчас я зажгу лампу, -- сказал Кадфаэль. Несколько минут он потратил на то, чтобы высечь искру, раздуть пламя и зажечь от него свою лампу. Рейф ждал молча и не двигался с места, покуда пламя не разгорелось. Затем он вошел в сарайчик и с любопытством принялся разглядывать ряды кувшинов и бутылей, чашки и ступки, а также висевшие над головой пучки сушеных зелий, которые шуршали на тянувшем от входа сквозняке. Рейф молча снял плащ и выпростал руку из рукава. Кадфаэль поднес лампу поближе и установил ее так, чтобы она освещала неумелую, запятнанную кровью повязку, что была наложена на рану. Рейф настороженно, но терпеливо сидел на лавке у стены, пристально глядя в лицо склонившегося над ним пожилого человека. -- Брат, -- вымолвил он, -- я думаю, мне следует назвать тебе свое имя. -- Зачем? -- возразил Кадфаэль. -- Имени Рейф мне вполне достаточно. -- Тебе, может быть, и достаточно, но не мне. Там, где я получаю бескорыстную помощь, я плачу правдой. Меня зовут Рейф де Женвиль... -- Потерпите, -- остановил его Кадфаэль. -- Повязка ссохлась, сейчас будет больно. Он принялся сдирать повязку, кровь запеклась и задубела, однако если де Женвилю и было больно, он и бровью не повел. Рана оказалась не очень глубокой, но длинной, -- от плеча почти до самого локтя, причем края раны разошлись и одной рукой их никак нельзя было соединить. -- Держите здесь! Ничего страшного, правда останется некрасивый шрам. При новой перевязке вам вновь потребуется посторонняя помощь. -- Когда я отъеду отсюда подальше, у меня найдутся помощники. И никто не узнает, откуда рана. Только ты знаешь, брат. Ты же сказал: "Он пролил кровь". Наверное, тебе известно почти все, однако я могу кое-что добавить. Меня зовут Рейф де Женвиль. Я вассал и, Бог свидетель, друг Бриану Фиц-Каунту, а также преданный слуга своей госпожи, императрицы. За всю свою жизнь я никого не убивал, но тот человек никогда больше не прольет чужую кровь. Ни людей короля, ни на службе у Джеффри анжуйского, куда, как я полагаю, он и собирался отправиться в свое время. Кадфаэль принялся накладывать новую повязку на длинную рану Рейфа. -- Положите правую руку сюда и не двигайтесь. Повязка будет плотной. Кровь сочиться не должна, разве что чуть-чуть. Края раны прижаты. Но по возможности берегите руку в дороге. -- Хорошо, -- согласился Рейф, глядя на плотную повязку вокруг своего плеча, ровную и чистую. -- У тебя легкая рука, брат. При других обстоятельствах я взял бы тебя как свой военный трофей. -- Боюсь, после падения Оксфорда там понадобятся все лекари страны, -- заметил Кадфаэль с грустью. -- Нет, этого не случится. Во всяком случае до тех пор, пока держится армия Бриана. Да и так они вряд ли возьмут Оксфорд. Первым делом я еду в Валлингфорд к Бриану, дабы отдать то, что ему причитается. Кадфаэль укрепил повязку чуть выше локтя и помог Рейфу вновь просунуть руку в рукав рубашки. Когда с этим было покончено, Кадфаэль сел рядом с Рейфом на лавку, глядя ему прямо в глаза. Наступившее молчание было подобно стоявшей вокруг ночи, теплой, тихой и немного печальной. -- Это был славный поединок, -- вымолвил наконец Рейф, глядя в глаза Кадфаэля и как бы сквозь него, словно вновь видел перед собой каменную часовню в лесу. -- Видя, что он без меча, я отложил свой меч в сторону. У него был только кинжал. -- И он уже пускал его в ход, -- заметил Кадфаэль. -- Против человека, который встречал его в прежнем обличье в Тейме и вполне мог разоблачить его. Как это и сделал сын убитого, увидев мертвого Кутреда. Сын так и не узнал, что смотрит на убийцу своего отца. -- Вот оно как! -- А нашли ли вы то, что искали? -- Я пришел за ним, -- мрачно вымолвил Рейф. -- Но я понял вопрос. Я нашел то, что искал. Это было на алтаре, в ларце. Нет, не только золото. Драгоценные камни занимают куда меньше места, их легче нести. Ее собственные драгоценности, которые она так ценит. Ценит даже больше, чем человека, которому их следовало передать. -- Поговаривали, мол, там было какое-то письмо. -- Да, письмо. Оно у меня. Помнишь требник? -- Помню. Дивная работа. Такая книга впору принцу. -- Императрице! У этого требника переплет с секретом, там можно спрятать письмо. Когда императрица и Бриан находились далеко друг от друга, этот требник путешествовал между ними, словно доверенный посланник. Одному Богу известно, что она могла написать своему возлюбленному, находясь всего в нескольких милях от него, окруженная войсками короля в час когда счастье отвернулось от нее. Кому достанет мудрости удержать свой язык и перо в минуту горького отчаяния? Да я и знать не хочу. Бриан получит письмо и прочтет его, ибо оно адресовано только ему. Один уже прочел и пытался использовать письмо в своих целях, -- заметил Рейф. -- Но он уже не в счет. Голос Рейфа дрогнул от сдерживаемых чувств, однако Рейф не потерял своего железного самообладания, хотя Кадфаэль ощущал, что его собеседник, словно летящая стрела, содрогается всем телом из-за переполнявших его чувств преданной любви и жестокой ненависти. Рейф никогда не развернет письмо со сломанной печатью, свидетельствовавшей о подлой измене, -- письмо, которое содержало священное признание женщины мужчине. Кутред посмел вероломно ступить на эту святую землю, и он был теперь мертв. Кадфаэль вовсе не считал, что кара за предательство оказалась слишком жестокой. -- Скажи, брат, это грех? -- спросил Рейф де Женвиль, переборов в себе порыв чувств и вновь успокоившись. -- Что тут сказать? -- вымолвил кадфаэль. -- Обращайтесь к исповеднику, когда доберетесь до Валлингфорда. Скажу лишь одно, было время, когда я поступил бы точно так же. Просьба о том, что миссия Рейфа де Женвиля должна остаться тайной, так и не прозвучала, ибо это подразумавалось само собой. -- Теперь мне куда лучше, чем утром, -- признался Рейф, вставая. -- О твоем совете я не забуду. Уеду пораньше и поеду быстро, ибо свидетели мне ни к чему. Комнату свою я привел в порядок, чтобы она была готова принять другого гостя. Попрощаемся здесь. Храни тебя Бог, брат! -- И вас, -- ответил Кадфаэль. Рейф вышел из сарайчика в сгущающуюся тьму, шагая твердо и почти бесшумно по гравийной дорожке и тем более дальше, по траве. Последние отзвуки его шагов утонули в звуках колокола, звавшего братьев к повечерию. Перед заутреней Кадфаэль заглянул на конюшню. Утро стояло холодное и ясное, в самый раз для поездки верхом.