за человек? Как он умер? На этот раз сокольничий уже не был столь равнодушен и безразличен, он прямо-таки сыпал вопросами. -- Мы нашли его труп в лесу, в нескольких милях отсюда. Его ограбили, в спине была ножевая рана. В эту минуту Кадфаэль и сам не понимал, зачем скрытничает, почему прямо не называет имени убитого. Если бы его собеседник спросил, что было бы вполне естественно, Кадфаэль наверняка ответил бы. Однако на этом вопросы кончились. Рейф выразил свое сочувствие по поводу опасностей, грозящих одинокому путнику в лесах пограничных графств, после чего закрыл низкую дверцу стойла, где стоял его конь. -- Я учту это. А вообще-то либо держи оружие наготове, либо езжай по тракту. -- Он отряхнул ладони и направился к выходу из конюшни. -- Ну я пойду готовиться к ужину. Рейф неторопливо вышел наружу, однако направился он вовсе не в странноприимный дом, а завернул в церковь. Такая целеустремленность показалась Кадфаэлю подозрительной, и он, искренне любопытствуя, пошел следом. Он увидел Рейфа из Ковентри, который в замешательстве стоял подле алтаря, поглядывая на многочисленные часовни, открывшиеся его взору в поперечных нефах и переходах церкви, и без долгих объяснений указал ему на искомую часовню. -- Идите сюда, -- позвал он. -- Свод тут низкий, но мы с вами одного роста, так что пригибаться не нужно. Рейф даже не сделал попытки скрыть свои намерения и не протестовал против общества Кадфаэля. Он только пристально посмотрел на него, молча кивнул и последовал за ним. В прохладной, сумрачной часовне он решительно подошел к смертному одру, на котором со свечами в ногах и у изголовья лежало почтительно прикрытое тело Дрого Босье. Рейф отогнул полотно, прикрывавшее лицо покойника. Коротко взглянув на застывшие черты бледного лица, Рейф вновь прикрыл его, при этом былой спешки в его движениях уже не было. Он даже нашел время для выражения простого человеческого страха при виде смерти. -- А вы его часом не знали? -- спросил Кадфаэль. -- Нет, никогда не видел. Упокой, Господи, его душу. Рейф выпрямился над одром и перевел дух. Если и был у него какой-либо интерес к покойнику, то он уже прошел. -- Он барон из Нортгемптоншира, Дрого Босье, -- сказал Кадфаэль. -- Со дня на день сюда должен приехать его сын. -- Ну и ну... Невеселая его ждет встреча. -- Речь Рейфа теперь звучала как бы машинально. -- А много ли у вас гостей об эту пору? То есть, моих лет и моего положения. Если найдется партнер, я бы не отказался после ужина сыграть партию-другую в шахматы. К Дрого Босье Рейф потерял всякий интерес, однако, похоже, был не прочь разузнать о других остановившихся в аббатстве путниках. О путниках его лет и его положения! -- Об этом вам лучше спросить у брата Дэниса, -- уклончиво ответил Кадфаэль. -- А вообще-то теперь у нас затишье. Больше половины комнат в доме пустует. Между тем они, бок о бок, подошли к крыльцу странноприимного дома. Косой предвечерний свет стал уже тускнеть, постепенно переходя в серые сумерки. -- Я вот насчет того убитого в лесу, -- вымолвил Рейф. -- Наверное, ваш шериф уже ищет разбойников, что объявились так близко от города. Может, уже и подозреваемые в этом убийстве есть? -- Есть, -- ответил Кадфаэль. -- Правда, тут еще многое неясно. В наших краях появился один беглый виллан. -- Не подавая вида, что проверяет Рейфа, Кадфаэль добавил: -- Молодой парень, лет двадцати... Нет, не одних лет и положения с Рейфом! И разумеется, тот отнесся к сказанному без всякого интереса. Просто покивал головой. -- Что ж, доброй охоты! -- пожелал Рейф таким тоном, словно ему было совершенно безразлично, виновен Гиацинт или нет. Он просто не хотел вникать в это дело. Рейф поднялся на крыльцо и вошел в дом. Кадфаэль подумал, что за ужином его наверняка будут интересовать все мужчины средних лет. Но кого же он ищет? Как зовут этого человека? Впрочем, Рейф не спрашивал имен, ибо назваться ведь можно как угодно. Как бы то ни было, ищет он вовсе не Дрого Босье из Нортгемптоншира. Глава Восьмая Утром Хью Берингар вместе с шестью верховыми стражниками выехал в Итон. Еще дюжину своих людей он оставил за рекой у тракта, чтобы те тщательно прочесали поля и леса в полосе между Рокстером и Эйтоном. Беглого убийцу следовало бы искать дальше к западу, однако Ричард наверняка находился где-то рядом, поблизости, если он и впрямь собирался предупредить Гиацинта о грозившей ему опасности. Отряд Хью прямым ходом проследовал по тракту от Форгейта до Рокстера, а оттуда короткой дорогой через лес к скиту Кутреда, куда, видимо, направлялся и Ричард в поисках Гиацинта. Судя по рассказу Эдвина, Ричард лишь на несколько минут опередил Босье и наверняка поехал короткой дорогой. И все-таки до отшельника мальчик так и не добрался. -- Мальчик Ричард? -- удивился отшельник. -- Вчера вы меня о нем не спрашивали, только о том человеке. Нет, Ричарда здесь не было. Я отлично помню молодого лорда, упаси его Господь! Понятия не имею, куда он мог подеваться. -- И вы не видали его? Он уже второй день как исчез. -- Нет, не видал. Дверь у меня не запирается, даже ночью, -- сказал Кутред. -- Я всегда здесь, если кто приедет. Если бы мальчик оказался в беде, где-нибудь поблизости, он наверняка прибежал бы ко мне. Но я его не видал. Обе двери скита и впрямь были открыты настежь, так что обстановка жилой комнаты и часовни была видна даже снаружи. -- Если узнаете что-нибудь о мальчике, пошлите известие ко мне или в аббатство, -- попросил Хью. Или сообщите моим людям, которые прочесывают лес. -- Так я и сделаю, -- мрачно ответил Кутред, стоя у изгороди своего огорода и провожая взглядом всадников, направившихся в сторону Итона. Едва заслышав глухой и дробный стук конских копыт по утрамбованной земле двора, Джон Лонгвуд немедленно отъехал верхом от одного из сараев, стоявших чередой вдоль частокола. Его руки и лысина были цвета темного дуба, ибо большую часть времени он проводил под открытым небом, причем в любую погоду, и ни одно дело во владениях Люделов не обходилось без него. С удивлением и любопытством, но никак не с тревогой, он смотрел на подъехавший к воротам отряд Шерифа и двинулся встречать гостей. -- Милорд, что привело вас сюда в такую рань? -- Лонгвуд обратил внимание на экипировку отряда. Ни собак, ни соколов, -- но мечи у пояса, а у двоих даже луки за спиной. Похоже, это уже совсем другая охота. -- У нас тут все в порядке. А что случилось в Шрусбери? -- Мы ищем двух пропавших людей, -- коротко сказал Хью. -- Только не говорите мне, что не слыхали об убийстве, случившемся два дня назад неподалеку отсюда. А тут еще слуга отшельника исчез, причем есть подозрение, что он из беглых вилланов и у него были основания к убийству. Похоже, он опять сбежал. Но это первый из двоих, кого мы ищем. -- Ну конечно, мы слыхали об убийстве, -- с готовностью согласился Лонгвуд. -- Но я думаю, что убийца давным давно унес ноги. С тех пор как он был у нас и взял медовые лепешки, которые леди Дионисия послала Кутреду, о нем ни слуху ни духу. Леди не очень-то жалует его. Я слышал, как она его бранила. Этот парень, конечно, еще тот фрукт! Но я думаю, что мы его больше не увидим. Впрочем, оружия при нем никогда не было, -- сказал он и в задумчивости нахмурился. -- Как знать, может, это и не он убил своего хозяина. Угроза быть схваченным вполне могла заставить его скрыться как можно быстрее. В незнакомых местах его хозяин вряд ли добрался бы до него. Зачем Гиацинту было убивать? Оставаться здесь куда опаснее. -- Никто его пока не обвиняет, -- сказал Хью. -- Но и оправдать нельзя, пока его не нашли. В любом случае, он мне нужен. Однако у нас, Джон, есть и еще один пропавший. Это внук вашей леди -- Ричард. Примерно в то же время, когда произошло убийство, он уехал из аббатства и до сих пор не вернулся. -- Молодой лорд! -- Лонгвуд открыл рот от удивления. -- Это случилось два дня назад, а мы узнаем лишь сегодня! Боже правый, она же с ума сойдет! Как это произошло? Кто увел его? -- Никто его не уводил. Он просто оседлал своего пони и уехал сам, по собственному желанию. Но вот что с ним стряслось, никто не знает. А поскольку один из разыскиваемых подозревается в убийстве, я осматриваю каждый дом и каждый сарай, а заодно мои люди ищут и Ричарда. Я знаю, Джон, вы отличный управляющий, но даже вам не дано знать абсолютно точно, что творится в Итонских закоулках. Однако именно это я намерен выяснить, и не только в самом Итоне, но и во всей округе. Передайте леди Дионисии, что я хочу поговорить с ней. Джон Лонгвуд смиренно наклонил голову и удалился. Хью спешился и подошел к ведущему в дом высокому крыльцу, прикидывая в уме, как поведет себя леди Дионисия, когда выйдет к нему из широкой двери дома. Если она и впрямь до сих пор не слыхала об исчезновении мальчика и впервые услышит это сейчас из уст своего управляющего, ему следует ожидать гневного натиска, усугубленного искренним горем и отчаянием. А если это для нее не новость, то у нее было время подготовиться к представлению гневной сцены. Однако Хью полагал, что старая леди так или иначе выдаст себя. Что же касается Джона Лонгвуда, то его честность была вне всяких подозрений. Если старая леди прячет мальчика, то управляющий не имеет к этому никакого отношения. Никогда бы он не стал плясать под ее дудку, ибо он отлично знает, что является управляющим Ричарда, но никак не управляющим леди Дионисии. Леди решительно вышла на крыльцо, ее юбки развевались, глаза горели огнем. -- Что я слышу, милорд! Это невозможно! Что значит "Ричард пропал"? -- Однако это так, госпожа, -- вымолвил Хью, внимательно следя за выражением ее лица и нисколько не смущаясь тем обстоятельством, что ему приходится задирать голову. Впрочем, даже не стой старая леди на высоком крыльце, шерифу все равно пришлось бы смотреть на нее снизу вверх, ибо леди Дионисия была выше его ростом. -- Его нет с позавчерашнего вечера, когда он покинул монастырскую школу. -- И я узнаю об этом только сегодня! -- возмущенно воскликнула старая леди и воздела руки к небу. -- Два дня назад! Вот как монахи заботятся о вверенных им детях! И сами же не дают мне позаботиться о ребенке, который есть плоть от плоти моей! Если что-нибудь случится с моим внуком, аббат ответит мне. Вся вина целиком ляжет на него. А вы, милорд? Что предпринимаете вы? Ричарда нет второй день, а вы сообщаете мне это с таким опозданием... Леди на мгновение смолкла, но лишь для того, чтобы перевести дыхание. Седая, высокая, грозная, она стояла на крыльце и метала очами молнии, ее благородное лицо раскраснелось от гнева. Понимая, что эта пауза едва ли продлится долго, Хью не преминул воспользоваться ею. -- Был ли здесь Ричард? -- твердо спросил он, бросая своим вопросом вызов ее явно напускному гневу и отчаянию. Леди Дионисия перевела дыхание, но так и осталась с открытым ртом. -- Здесь? -- выдохнула она. -- Нет, сюда он не приходил. Да и стала бы я возмущаться, будь он тут? -- И если бы Ричард приехал домой, вы, разумеется, послали бы известие к аббату, не так ли? -- с невинным видом вопросил Хью. -- В аббатстве о нем беспокоятся не меньше вашего. Уехал он один, по собственной воле. Где же нам в первую очередь его искать, как не здесь? Но вы утверждаете, что его здесь нет и не было. А как насчет пони Ричарда? Не вернулся ли он часом в свою старую конюшню? -- Нет, пони не возвращался. Мне бы сразу доложили, -- ответила леди, гневно раздувая ноздри. -- Я бы всех своих людей послала бы на поиски Ричарда. -- Теперь этим займутся мои люди, -- сказал Хью. -- Однако если вы хотите добавить людей Ричарда, то пожалуйста. Чем больше, тем лучше. Впрочем, мы приехали, похоже, напрасно. Ведь Ричарда здесь нет? -- заметил он, изучающе глядя в лицо леди Дионисии. -- Нет! -- взорвалась она. -- Его здесь нет! И не было! Раз вы говорите, что он уехал по собственной воле, то, возможно, он и не собирался ко мне. Что бы ни случилось с ним по дороге, я во всем обвиняю аббата Радульфуса! Ему нельзя доверять заботу о детях из благородный семей. Вот она, его забота! -- Так я ему и передам, -- с готовностью сообщил Хью и подчеркнуто вежливо добавил: -- А сейчас мне следует продолжить поиски Ричарда, а заодно и разбойника, который убил в Эйтонском лесу одного из гостей монастыря. И вы, госпожа, можете не беспокоиться о том, что я буду пренебрегать своими служебными обязанностями. А поскольку я полагаю, что у вас нет причин ежедневно производить обыск в маноре вашего внука, то, с вашего позволения, я сделаю это сегодня вместо вас. И таким образом вы подадите хороший пример своим соседям и арендаторам. Леди Дионисия окинула шерифа долгим ненавидящим взглядом, затем резко повернулась к Джону Лонгвуду, который с безразличным видом стоял по левую руку от нее. При этом движении ее юбки крутанулись, словно хвост разозленной кошки. -- Отворите мои двери этим господам. Все двери! Пусть они удостоверятся в том, что я не скрываю у себя ни убийцу, ни своего собственного внука. Пусть все арендаторы знают, что я велю им подчиниться приказам этих господ, -- вымолвила она, всем своим видом показывая, что не склонилась перед волей шерифа. -- Проходите, милорд, и ищите, где пожелаете. Хью поблагодарил леди Дионисию самым почтительным образом. Если она и заметила лукавый блеск в его глазах, то об этом можно было судить лишь по ее беглой усмешке. Старая леди повернулась к шерифу спиной и решительно вошла в дом, предоставив Хью заниматься поисками, от которых, как Хью уже почувствовал, едва ли стоило ожидать каких-либо результатов. Тем не менее, это следовало еще проверить, и если старая леди рассчитывала на то, что одно ее приглашение, выдержанное в столь оскорбительном тоне, заставит людей шерифа отступиться и уехать ни с чем, то она сильно ошибалась. Хью принялся за работу -- он заглянул в каждый уголок дома, начиная с прихожей и кончая верхними комнатами, а также обследовал кухни и кладовые, сундуки и бочки в подвале, не забыл и про конюшни, стоявшие вдоль частокола, а также кузницу и погреба. Его люди наведались также на поля и овечьи пастбища, посетили дома всех арендаторов и вассалов, проживающих на земле Ричарда. Однако мальчика так и не нашли. Ближе к вечеру Кадфаэль выехал на лесничеву прочисть. С собою он вез пару костылей, которые смастерил для Эйлмунда брат Симон, -- как раз по мерке лесничего, две толстых, прочных палки, рассчитанные на большую нагрузку. Кость, похоже, срасталась правильно, нога была прямой и не стала короче. Эйлмунд не привык лежать без дела и с большим беспокойством относился к тому, что за его лесными угодьями ухаживают другие. Не особенно радовало его и то, что Аннет ходит за ним, как за малым ребенком. Кадфаэль подумал, что нынешняя беспомощность ее отца дает девушке известную свободу в ее девичьих делах, разумеется, вполне невинных, однако неизвестно, что еще скажет Эйлмунд, когда узнает о них. На подъезде к Рокстеру Кадфаэль встретил возвращавшегося в город шерифа, который целый день провел в седле. Его люди все еще рыскали по полям и лесам, методично прочесывая каждую рощицу, каждый холмик, однако сам Хью направился обратно в замок, дабы выслушать отчеты других своих людей, и если окажется, что поиски не дали никаких результатов, то подумать о том, как их лучше продолжать дальше. -- Нет, у нее его нет, -- крикнул Хью Кадфаэлю, заранее отвечая на вопрос, едва они сблизились на достаточное расстояние, чтобы слышать друг друга. -- Судя по всему, она вообще ничего не знала, покуда я не сказал ей. Впрочем, мне известно, как женщины умеют притворяться. Мы переворошили всю солому в ее сараях, тут бы и мышь не проскочила. Да и черного пони нигде нет. Никто ничего не знает, начиная с Джона Лонгвуда и кончая подмастерьями из кузницы. Ричарда в Итоне нет. Мы обшарили каждый дом и каждый сарай. Священник пустил нас к себе, а потом обошел с нами весь манор, а он человек честный. Кадфаэль угрюмо покивал головой в знак того, что его опасения оправдались. -- Полагаю, этого недостаточно, -- сказал он. -- Стоило бы перетряхнуть и Рокстер. Разумеется, я не считаю Фулке Эстли злодеем, он для этого слишком толст и осторожен, но все-таки. -- Я как раз из Рокстера, -- сказал Хью. -- Трое моих людей остались досматривать до конца, но мне уже ясно, что Ричарда там нет. Мы осмотрели все -- дом, постройки, окрестный лес... И вот что подозрительно, ни леди Дионисия, ни Фулке Эстли особенно не противились обыску. Быть может, потому что искать там было нечего? -- А как же пони? -- спросил Кадфаэль, в задумчивости покусывая губу. -- Где-то же он должен быть. -- Если только второй беглец не уехал на нем за пределы графства, -- мрачно заметил Хью. -- А Ричарда, небось, запер где-нибудь, чтобы не навел на его след. Друзья долго смотрели друг на друга, обдумывая возможность такого поворота событий, поскольку и этого нельзя было полностью исключить. -- Сам посуди, -- продолжил Хью, -- Ричард поехал к нему, не сказав никому ни слова. Что если мальчик и впрямь попал в лапы разбойника и убийцы? Лошадка у Ричарда крепкая, выносливая, для мальчика даже великовата, а вот для слуги отшельника в самый раз. К тому же, Ричард единственный свидетель. Может, оно все и не так, но такое бывало... -- Что верно, то верно, -- согласился Кадфаэль. Однако было в голосе монаха нечто такое, что заставило шерифа спросить его: -- Но ты в это не веришь, не так ли? -- сказать по правде, Кадфаэль и сам еще терялся в догадках. -- Ты о чем-нибудь догадываешься? Я ведь знаю, что твоими догадками пренебрегать нельзя. -- Да нет, Хью. -- Кадфаэль отрицательно покачал головой. -- Мне известно не больше твоего. В данном случае я никого не защищаю, кроме Ричарда. С этим Гиацинтом я и пары слов не сказал, когда он приходил в монастырь с посланием от Кутреда и когда провожал меня в лес к Эйлмунду. Все что я могу, так это смотреть в оба по дороге в Эйтонский лес. И будь уверен, если я что-либо замечу, ты узнаешь об этом раньше, чем кто-либо другой. К добру ли, к худу ли, но да принесут нам Господь и Святая Уинифред какие-нибудь новости! На этом они и простились. Хью поехал в замок, надеясь узнать какие-нибудь новости, накопившиеся за день, а Кадфаэль направился через Рокстер к опушке Эйтонского леса. Ехал он неспеша, ему многое нужно было обдумать. Странное дело, но одно предположение о том, что могло произойти худшее, утвердило монаха в мысли, что этого худшего не случилось, да и не могло случиться! Но самым странным было то, что, отдавая себе отчет в том, что Гиацинта он совсем не знает, в Кадфаэле крепла уверенность в благополучном исходе дела: вот-вот он узнает если не все, то по крайней мере все необходимое. Эйлмунд уже более или менее поправился, бледность прошла, лесничий был рад гостю, так что Кадфаэль с чистым сердцем мог дать ему костыли. Пять дней лежания в четырех стенах оказались для Эйлмунда нелегким испытанием, однако возможность выходить из дома в огород и осваивать новый способ передвижения явно взбодрила его и подняла ему настроение. Когда он вдоволь поупражнялся с костылями, Аннет усадила его за ужин вместе с Кадфаэлем. -- Теперь я со спокойной душой могу возвращаться, -- сказал лесничему Кадфаэль. -- Я вижу, у тебя все в порядке. Кость срослась правильно, нога твоя прямая, как копье. Теперь мне не нужно навещать тебя так часто. Кстати, не заходили ли к вам незваные гости? Сегодня Хью Берингар со своими людьми прочесывал окрестные леса. Вы слыхали, наверное, они ищут слугу Кутреда Гиацинта, его подозревают в убийстве своего бывшего хозяина. Да и мальчик Ричард тоже пропал. -- Мы узнали об этом вчера вечером, -- сказал Эйлмунд. -- А нынче утром тут цепью прошли люди шерифа, они прочесывали лес между рекой и дорогой. Заглядывали под каждый кустик, не пропустили даже мой хлев и курятник. Варден и сам ворчал, мол, глупости это все, но у него был приказ шерифа. Он говорил, мол, к чему тратить время в поисках явно невиновного, но, дескать, шериф обещал спустить с них шкуру, если они пропустят хоть один кустик. А как насчет мальчика? Его нашли? -- Пока нет. Во всяком случае в Итоне его нет. Если это послужит тебе утешением, то леди Дионисии, как и тебе, пришлось согласиться на обыск. Как видишь, перед законом все равны, и простолюдин, и благородная леди. Аннет молча обслуживала стол, приносила то хлеб, то сыр. Ее походка была как прежде легка, лицо безмятежно, лишь при упоминании о Ричарде чело ее омрачила тень сострадания. Трудно было сказать, что кроется за ее спокойствием, однако у Кадфаэля на этот счет были свои соображения. После ужина, несмотря на возражения гостеприимного хозяина, Кадфаэль стал собираться в обратный путь. -- За последние несколько дней я пропустил столько служб, что мне следует поторопиться и успеть хотя бы на повечерие. Я наведаюсь к тебе послезавтра. А ты пока осваивай костыли. Только вот что, Аннет, не давай ему ходить слишком много. А будет спорить, просто отбери костыли. Девушка рассмеялась и пообещала, что так и сделает, однако Кадфаэль заметил, что мысли ее были заняты чем-то совсем другим и что она не присоединила свой голос к голосу отца, когда тот принялся уговаривать Кадфаэля не уезжать так рано. Кроме того, на этот раз Аннет не стала провожать монаха до ворот, но осталась стоять в дверях дома, глядя за тем, как тот садится в седло. Аннет помахала на прощание рукой, когда Кадфаэль, оглянувшись, направил свою лошадь по узкой тропе, вьющейся между деревьями. И лишь когда он исчез из виду, девушка повернулась и ушла в дом. Но Кадфаэль отъехал совсем недалеко. В двухстах шагах от сторожки была небольшая затененная полянка, где он спешился и привязал лошадь, после чего крадучись пошел обратно и остановился неподалеку от сторожки, откуда он мог видеть все, оставаясь незамеченным. Над прочистью сгущались зеленоватые сумерки, стояла глубокая тишина, нарушаемая лишь запоздалой песней лесной птицы. Через несколько минут Аннет вновь вышла из дома и остановилась, оглядываясь и чутко прислушиваясь. Затем, удовлетворившись результатами своих наблюдений, она решительно вышла за изгородь и свернула за угол. Под прикрытием деревьев Кадфаэль двинулся следом за девушкой. Курятник давным-давно был заперт, корова в хлеву. Все свои вечерние дела Аннет закончила еще час назад, покуда ее отец осваивал костыли на поросшем травкой участке прочисти. Видимо, у девушки было еще какое-то неотложное дело, которое надо было сделать до того, как на ночь дверь сторожки запрут на засов. Аннет шла легко и весело. Дойдя до края прочисти, она принялась раздвигать руками подступившие вплотную ветки кустов. Ее каштановые волосы были распущены по плечам, голова немного задрана, словно девушка вглядывалась в темные кроны деревьев, смыкавшиеся у нее над головой и ронявшие в тишине свои увядшие листья, -- эти слезы стареющего года. Аннет ушла недалеко. Пройдя всего сотню шагов вглубь леса, она остановилась под ветвями огромного старого дуба, побуревшая крона которого все еще не облетела. Укрытый тенью деревьев, Кадфаэль стоял совсем близко и видел, как девушка запрокинула голову и тихонько свистнула. Где-то наверху тихо зашуршали листья, послышалось легкое постукивание, словно падали желуди, и наконец весь этот еле слышный шум обернулся спрыгнувшим на землю юношей, ловким и бесшумным, как кошка. Едва юноша спрыгнул на землю, как оказался в объятиях девушки. Стало быть, Кадфаэль не ошибся. Эти двое полюбили друг друга, чему, видимо, немало способствовало то обстоятельство, что Гиацинт сослужил добрую службу отцу девушки. Покуда Эйлмунд лежал дома, у Аннет были развязаны руки и она могла спокойно заниматься своими делами -- прятать здесь беглеца и кормить его. Но что они будут делать теперь, когда лесничий вот-вот встанет на ноги? Честно ли это будет, ставить отца перед фактом нарушения закона? Однако вот они, двое влюбленных -- стоят, обнявшись, искренне, словно дети, и кажется, эти бесконечные объятия не в силах прервать никакой отец, никакой король и никакой закон. Аннет с ее распущенными волосами и босыми ногами, и Гиацинт, стройный и гибкий, исполненный некой тревожной красоты -- чем не два существа, вышедшие из древнего леса, чем не фавн и нимфа из безыскусной, но красивой сказки? Даже сгустившиеся сумерки не могли скрыть сияния их лиц, лучившихся счастьем. Завороженный на некоторое время увиденным, Кадфаэль подумал, что раз уж он зашел так далеко, то отступать некуда. С треском ломая сучья, он выступил из кустов и, не скрываясь, пошел прямо к дубу. Услышав чье-то приближение, Аннет с Гиацинтом, не разжимая объятий, мгновенно отпрянули в тень, словно два оленя, почуявшие опасность. Наконец они увидели Кадфаэля. Бледная как полотно, Аннет тут же вышла вперед и заслонила Гиацинта грудью, однако тот засмеялся, легко приподнял ее за талию и, отставив в сторону, сам вышел вперед. -- Что и требовалось доказать! -- вымолвил Кадфаэль, давая им возможность услышать свой голос и немного успокоиться. Чтобы не пугать их, он остановился в нескольких шагах поодаль, хотя они, видимо, уже поняли, что ничего страшного им не грозит. -- Я не служитель закона. Если вы не сделали ничего дурного, вам нечего бояться меня. -- У меня как-то не хватает духу открыто заявить о своей невиновности, -- мягко сказал Гиацинт. Даже в сумерках Кадфаэль заметил его легкую усмешку. -- Но я никого не убивал, если ты это имел в виду, брат Кадфаэль. Ведь это ты? -- Я самый, -- признал Кадфаэль. Он переводил взгляд с одного встревоженного лица на другое и увидел, что у обоих, похоже, отлегло от сердца и охота убегать пропала. -- Ваше счастье, что люди шерифа не взяли нынче с собой собак. Хью не любит травить собаками людей. Прости, парень, что мой нынешний визит в сторожку заставил тебя дольше обычного посидеть в твоем гнездышке. Надеюсь, ночуешь ты с несколько большими удобствами. Тут юноша с девушкой улыбнулись, все еще настороженно озираясь, но промолчали. -- Ну и где же ты прятался, покуда тут были люди шерифа? Собравшись с духом, Аннет решительно выступила вперед, ее распущенные волосы колыхались облаком. -- Если уж тебе так хочется знать, -- вымолвила она, улыбнувшись, -- то покуда Вилли Варден сидел у нас дома за столом и потягивал эль, а его люди шуровали в нашем курятнике и на сеновале, Гиацинт прятался под топчаном Эйлмунда, -- сказала она, подходя вплотную к Кадфаэлю и держа Гиацинта за руку. -- Ты, небось, думал, что мой отец ничего не знает о моих делах? Что все это я? Так вот ничего подобного! Он знал все с самого начала, во всяком случае, с тех пор как начались поиски Гиацинта. А теперь, когда ты обнаружил нас, не лучше ли будет нам пойти в дом и всем четверым подумать, как быть дальше и как выпутываться из этой истории? -- Сюда они больше не заглянут, -- с уверенностью сказал Эйлмунд, взявший на себя роль председателя на этом необычном собрании. Лесничий возлежал на том самом топчане, под которым от людей шерифа прятался Гиацинт. -- А если и заглянут, то мы узнаем об этом заранее. Да и зачем им перепроверять одно и то же место? -- Ну, разумеется, -- согласился Кадфаэль. Кому придет в голову, что ты прячешь убийцу? -- вымолвил он, надеясь, что его поймут правильно. -- Какой там убийца! -- воскликнул Эйлмунд. -- Я сразу понял, что это не так. Да и тебе пора бы это уяснить. И это не просто слепая вера, у меня есть доказательства. Хотя и вера, сам понимаешь, далеко не последнее дело. Сам посуди, когда той ночью ты уехал от нас и обнаружил в лесу покойника, он был мертвым уже больше часа, не так ли? -- А то и все два, если это тебе поможет, -- добавил Кадфаэль. -- Ты уехал от меня, когда Аннет вернулась в дом, закончив свои вечерние дела. Помнишь, я еще ворчал на нее, мол, ходила она слишком долго, больше часа? Ее можно понять, она бегала на свидание вот с этим парнем. Чем бы они там ни занимались, надеюсь, ты догадываешься, что они вовсе не спешили. Короче говоря, эти двое были в лесу в миле отсюда, от нас с тобой, и туда же Аннет, спустя два часа, вернулась. Так вот там, в лесу, их встретил Ричард, и Аннет привела этого парня ко мне, как раз минут через десять после твоего отъезда. Никого он не убивал, поскольку все это время был вместе с моей дочкой, а потом и со мной. И той ночью он спал в моем доме. Так что его и близко не было рядом с тем убитым человеком, и мы с Аннет готовы поклясться в этом. -- Так почему же ты... -- начал было Кадфаэль, но осекся на полуслове, сообразив, что собрался задать глупый вопрос. -- Нет, не отвечай ничего! Я и так все понял. Туповат я что-то стал. Если бы ты пошел к Хью Берингару и все выложил ему, ты снял бы с Гиацинта обвинение в убийстве, но, хотя один Босье мертв, со дня на день в аббатстве ожидают другого. Может, он уже и прибыл. Судя по словам грума, Босье-сын ничем не лучше своего отца, а уж этот грум знает, что говорит. Я вижу, ты, Эйлмунд, повязан по рукам и ногам. Гиацинт сидел прямо на полу у ног Аннет, обняв руками свои колени. -- Я не собираюсь возвращаться туда, -- вымолвил он спокойно, но голос его был полон отчаянной решимости. -- Ну хватит, хватит! -- мягко остановил его Эйлмунд. -- Ты же понимаешь, Кадфаэль, что, когда я пустил его к себе в дом, ни о каком убийстве вообще не было речи. Просто я приютил у себя беглого виллана, у которого были веские причины сбежать от своего хозяина и который оказал мне неоценимую услугу. Этот парень пришелся мне по душе и, в любом случае, я не желал прогонять его. А потом, когда до нас дошли слухи об убийстве, я не переменил своего решения, поскольку был уверен, что Гиацинт тут совершенно не при чем. И как тут было мне идти к шерифу, к аббату или к кому бы то ни было? Просто невозможно! И теперь мы имеем у себя на руках этого парня и нам нужно как-то позаботиться о его безопасности. Глава Девятая Как-то само собой разумеющимся считалось, что Кадфаэль целиком и полностью находится на их стороне и является их соучастником. Да и как могло быть иначе? Налицо были доказательства непричастности Гиацинта к убийству Дрого Босье, которые можно было смело предъявить Хью Берингару, полагаясь на его справедливость. Однако сделать это было невозможно, не подвергая юношу опасности, от которой он один раз спасся, но едва ли убережется вторично. Хью Берингар, как и всякий другой человек, отвечал перед законом, и если Босье-сын пронюхает о том, где прячется Гиацинт и у кого, то юношу едва ли спасет обыкновение шерифа смотреть на некоторые вещи сквозь пальцы. -- Честно говоря, мы могли бы незаметно вывезти тебя из графства, скажем, в Уэльс, -- вымолвил Кадфаэль с некоторым сомнением. -- Нет! -- твердо отказался Гиацинт. -- Не желаю я больше бегать. Я буду скрываться здесь столько, сколько потребуется. Сперва я тоже подумывал бежать в Уэльс, но потом переменил решение. -- Почему? -- спросил Кадфаэль. -- Тому есть две веские причины. Во-первых, потому что пропал Ричард, а именно он спас мне жизнь, предупредив меня, и я у него в долгу до тех пор, пока не буду знать, что с ним все в порядке и что находится он там, где должен находиться. А во-вторых, потому что я хочу быть свободным здесь, в Англии, а именно -- в Шрусбери. Я намерен, когда смогу, работать в городе, зарабатывать себе на жизнь, жениться, наконец. -- Он с вызовом поднял свои светло-карие очи на Эйлмунда и улыбнулся. -- Если Аннет, конечно, пойдет за меня! -- Сперва тебе не худо бы спросить у меня, -- строго заметил Эйлмунд, однако всем было ясно, что мысль о замужестве дочери была для него не в новинку и не вызывала особых возражений. -- Так я и поступлю, когда придет время. Но пока я ничего не могу вам предложить. Поэтому давайте подождем и будем держать это в уме, -- сказал юноша, просияв. -- А кроме того, я должен найти Ричарда. И я его найду! Этим я займусь в первую очередь! -- А что ты можешь сделать? -- спросил Эйлмунд. -- Что такого, чего не сделал Хью Берингар со своими людьми? Ведь тебя самого ищут и того гляди схватят! Сиди-ка ты, парень, тихо и носа не высовывай, покуда Босье-младший не решит, что охота на тебя обходится ему слишком дорого. А в конце концов так оно и будет. Теперь он стал хозяином манора, и дома у него забот полон рот. Похоже, темперамент Гиацинта и впрямь был необыкновенно подвижен. Теперь юноша вновь застыл и сидел в своей напряженной манере, в любое мгновение готовый к действию. Отблески пламени из очага пылали на его челе и щеках, из-за чего те из бронзовых стали золотыми. Да и Аннет, сидевшая у стены на лавке, была, похоже, из того же теста. Лицо ее было неподвижно, однако глаза сияли, словно яркие сапфиры. Девушка слушала, как говорили мужчины, и не вымолвила ни слова, разве что иногда касалась рукой плеча Гиацинта для большей уверенности. Однако если кто и сомневался насчет своего будущего, то отнюдь не Аннет. -- Ричард повернул домой сразу, как предупредил тебя? -- спросил Гиацинта Кадфаэль. -- Да, -- ответила вместо него Аннет. -- Гиацинт хотел проводить его до опушки леса, но тот отказался. Он вообще не хотел уезжать, покуда Гиацинт не скроется. Пришлось пообещать ему. Ричард поехал обратно по тропе, а мы, как отец уже сказал, пришли к нему в сторожку и ничего по дороге не заметили. Наверняка с Ричардом случилось что-нибудь подле Итона и виной тому его драгоценная бабушка. Но к ночи Ричард собирался поспеть в аббатство. -- Так считают все, даже Хью Берингар, -- заметил Кадфаэль. -- С утра он был в Итоне и перевернул там все вверх дном, однако Ричарда там не оказалось. Думаю, что Джон Лонгвуд, да и кое-кто из челяди не промолчали бы, кабы видели Ричарда. Леди Дионисия дама, конечно, грозная, но Ричард -- лорд Итона, и именно он их будущий хозяин, а не она. Если даже они не осмеливались сказать открыто, в присутствии старой леди, то наверняка сказали бы у нее за спиной. Нет, Ричарда там не было. Время вечерни давным-давно миновало. Даже если бы Кадфаэль выехал немедленно, все равно к повечерию он уже не успевал, но он все еще медлил, обдумывая сложившуюся ситуацию, в которой Гиацинту, похоже, не оставалось ничего лучшего, как ждать, продолжая скрываться от людей шерифа. Спасибо и на том, что Гиацинт оказался непричастен к убийству. Однако следовало позаботиться о том, чтобы юноша не попал в лапы Босье. -- Ради Бога, скажи мне, парень, чем ты насолил своему лорду в Нортгемптоншире, что он так взъелся на тебя? -- спросил Кадфаэль Гиацинта. -- Ты что, и впрямь избил управляющего? -- Да, -- с готовностью признался юноша, при этом в его глазах сверкнули красные искорки. -- Это случилось после жатвы. Одна девушка подбирала колоски на убранном хозяйском поле. А от этого управляющего девушкам спасу не было, если застанет какую-нибудь в одиночку. Я оказался рядом случайно. У него была палка, и он бросил ее мне в голову, когда я пошел на него. Он меня сильно ушиб, но я разложил его на камнях и так отделал, что мало не показалось. Тут уж мне не оставалось ничего другого, как податься в бега. Терять мне было нечего. Землю моего отца Дрого забрал себе в счет уплаты долга. Это случилось два года назад, когда отец был уже при смерти. Я работал и на нашей земле, и на хозяйской, а долги все росли. Дрого давно взъелся на нас из-за того, что я, дескать, возмущаю против него его вилланов... Но все, что я делал, было лишь в защиту их законных прав. Даже вилланам закон гарантирует жизнь и личную неприкосновенность, но для Босье закон не писан. Да Дрого бы шкуру с меня спустил за своего управляющего. И повесил бы, если бы не видел выгоды в том, чтобы сохранить мне жизнь. Он давно ждал такого случая. -- А чем таким ты был ему выгоден? -- спросил Кадфаэль. -- Я мастер по коже. Ремни всякие, упряжь, кошельки и тому подобное. Когда Дрого отобрал у меня землю, он предложил мне оставить дом взамен на то, чтобы всю свою работу я отдавал ему. Я отказался и с тех пор стал его вилланом. Но тогда я занимался тиснением с позолотой по коже. Однажды Босье захотел войти в расположение к графу и заставил меня сделать переплет для книги, предложенной тому в подарок. А потом августинский каноник из Хангтингтона увидал мой переплет и сделал заказ на переплет своих старинных рукописей, а потом субприор из Нортгемптона тоже пожелал переплести заново свой любимый служебник. И пошло-поехало. Платили они хорошо, однако я не получал вообще ничего. Дрого просто наживался на мне. Поэтому-то он и не желал убивать меня. Да и сыну его, Эймеру, я нужен по той же причине. -- Если все твое ремесло у тебя в руках, -- одобрительно заметил Эйлмунд, -- то ты можешь зарабатывать где угодно, лишь бы подальше от этих Босье. Наш аббат мог бы сделать тебе большой заказ, да и многие городские купцы не отказались бы от твоих услуг. -- Ну а где и как ты встретился с Кутредом? -- спросил Кадфаэль с любопытством. -- Это было в монастыре, в Нортгемптоне. Я заночевал там, но побоялся заходить в сам монастырь -- кое-кто знал меня в лицо. Сидя вместе с нищими у ворот, я просил подаяния. А когда еще до рассвета я собрался уходить, как раз уезжал и Кутред, ночевавший в странноприимном доме. -- При этих словах мрачная усмешка тронула губы Гиацинта, он опустил свои смуглые веки. -- он предложил мне странствовать вместе. Из милосердия, наверное. А быть может, чтобы я не стал воровать, добывая себе пропитание, и не пал бы еще ниже, чем прежде. -- Столь же внезапно юноша открыл глаза и посмотрел прямо в лицо Эйлмунду. Усмешки его как не бывало. -- А теперь вам пора узнать обо мне самое плохое, -- продолжил Гиацинт. -- Я не хочу ничего скрывать от вас. Я пришел в этот мир нищим, готовым на все, я мог бы стать и бродягой, и разбойником, я воровал, добывая себе пропитание. И перед тем как вы приютите меня вновь, вы должны узнать все и хорошо подумать. Аннет уже все знает. -- Голос юноши при этих словах стал мягче. -- И у вас есть право знать тоже. Я все рассказал ей в ту самую ночь, когда брат Кадфаэль приехал сюда в первый раз. Кадфаэль припомнил его неподвижную фигуру, когда тот, сидя на земле, терпеливо ждал, а потом скороговоркой шепнул девушке: "Я должен поговорить с тобой!", и как Аннет вышла из дома и затворила за собой дверь. -- Дело в том, что именно я, -- Гиацинт говорил, тщательно обдумывая слова, -- именно я запрудил канаву кустами, так что вода затопила твои посадки, Эйлмунд. Именно я подкопал берег канавы и завалил ее землей, так что олени смогли пройти на делянку. Именно я повредил Итонскую изгородь, так что овцы пробрались на ясеневую плантацию. Я действовал по приказу леди Дионисии. она хотела, чтобы я стал занозой в теле монастыря, покуда аббат не согласится отдать ее внука. Именно поэтому она приютила у себя Кутреда и меня как его слугу. Тогда я еще никого из вас не знал и ни о чем не задумывался, просто я не хотел перечить леди, которая кормила и поила меня и предоставила надежное убежище. Я сожалею, что все эти мои дурные поступки привели к несчастью. В конечном итоге это я виноват, что старая ива упала на тебя, Эйлмунд, и ты сломал ногу, хотя я эту иву не подпиливал, она сама рухнула. Теперь, Эйлмунд, ты знаешь все, -- закончил Гиацинт. -- И если ты намерен спустить с меня шкуру, я не стану мешать тебе. А если прогонишь, уйду. -- Тут Гиацинт протянул руку к Аннет и тихо добавил: -- Но недалеко! Наступило тягостное молчание. Не говоря ни слова, двое мужчин глядели на Гиацинта. Аннет с тревогой смотрела на них, ожидая приговора. Однако никто не возмущался, никто не прерывал признания юноши. Его правдивые слова оказались подобными кинжалу, его смирение граничило с заносчивостью. Если Гиацинту и было стыдно, то по его виду сказать этого было нельзя. Однако было ясно, что ему трудно говорить перед отцом и дочерью, которые оказались так добры к нему. Если бы он не признался сам, Аннет наверняка бы промолчала. Но он не просил снисхождения и не искал себе оправданий. Он был готов принять любой приговор. И можно было не сомневаться, что этот гордый юноша жестоко раскаивается в содеянном. Эйлмунд заворочался, поудобнее приваливаясь спиной к стене, и глубоко вздохнул. -- Ну ладно, -- вымолвил он. -- Даже если ты свалил на меня дерево, ты же меня и вытащил из-под него. Но если ты считаешь, что из-за нескольких глупых выходок я выдам беглого виллана, ты меня плохо знаешь. Я надеюсь, что нынешних угрызений совести тебе хватит на всю оставшуюся жизнь. А кроме того, ты ведь мне больше не пакостил, поскольку, как я слыхал, с тех пор в лесу не было никаких происшествий. Сомневаюсь, что в итоге леди осталась довольной. Успокойся и оставайся там, где ты есть. -- Говорила же я, -- радостно сказала Аннет, -- что ты не станешь требовать око за око. Я молчала, поскольку верила, что он сам во всем признается. А брат Кадфаэль знает теперь, что Гиацинт не убийца и признался во всех своих проступках. И никто из нас теперь не предаст его. Никто! Однако Кадфаэлю стоило серьезно подумать, как быть дальше. Разумеется, предавать Гиацинта никто не собирается, но его поиски продолжаются и эти леса могут вновь прочесать. А кроме того, Хью, продолжая поиски Гиацинта, потеряет время и не сможет найти настоящего убийцу. И как бы Дрого Босье ни попирал права других, он имеет право на защиту своих прав со стороны закона. Покуда же Хью гоняется за мнимым убийцей, он не делает никаких шагов к поиску настоящего. -- Доверьтесь мне и позвольте рассказать все Хью Берингару, -- попросил Кадфаэль, глядя на потухшие лица своих собеседников. -- Я поговорю с ним с глазу на глаз... -- Нет! -- громко воскликнула Аннет, властно положив руку на плечо Гиацинта. -- Ни за что! Мы же доверились тебе! Ты не должен предавать нас! -- Ну что ты? Какое тут предательство? Я давно знаю Хью, он не станет просто так за здорово живешь выдавать хозяевам беглого виллана. Для него справедливость выше закона. Позвольте мне сказать ему, что Гиацинт невиновен и предоставить ему доказательства. Нет нужды говорить ему, откуда я все это знаю и где находится Гиацинт. Хью поверит мне на слово. Тогда он прекратит свои поиски и оставит нас в покое, покуда Гиацинт не сможет сам открыто рассказать обо всем. -- Нет! -- воскликнул Гиацинт и одним движением вскочил на ноги, глаза его пылали желтым огнем страха и протеста. -- Ни слова шерифу! Знай мы, что ты сразу побежишь к нему, мы бы тебе ни слова не сказали. Хью Берингар шериф, и он обязан стоять на стороне Босье. Ведь и у него есть свой манор и свои вилланы. Неужели ты веришь, что шериф станет на сторону виллана и пойдет против моего законного хозяина? Да меня тут же бросят к ногам Эймера и похоронят заживо в его темнице. -- Клянусь тебе! -- Кадфаэль обратился за помощью к Эйлмунду. -- Поговорив с Хью, я сниму с этого парня все обвинения. Хью поверит мне на слово и прекратит гоняться за Гиацинтом, а его люди займутся чем-нибудь другим. Ему же и Ричарда еще надо искать! Эйлмунд, ты же отлично знаешь Хью Берингара и едва ли сомневаешься в его честности. Все было напрасно. Эйлмунд знал шерифа далеко не так хорошо, как Кадфаэль. Лесничий отрицательно покачал головой. Шериф он и есть шериф, слуга закона, а длань закона тяжела, особенно для бедного безземельного крестьянина. -- Я знаю, Хью человек здравомыслящий и честный, -- согласился Эйлмунд. -- Но я не доверю жизнь этого парня ни одному из слуг короля. Нет, Кадфаэль! Оставь все как есть, никому ничего не рассказывай, покуда Босье-сын не уберется восвояси. Короче говоря, все трое были против. Кадфаэль сделал все возможное, пытаясь растолковать, что им самим будет спокойнее знать, что Гиацинта больше не ищут, что все обвинения с него сняты, что у шерифа освободились люди и он может направить их на поиски настоящего убийцы Дрого Босье, а также на поиски пропавшего Ричарда и еще разок прочесать лес, где пропал мальчик. Но эти трое предъявили Кадфаэлю свои доводы и твердо стояли на своем. -- Если ты все расскажешь шерифу и если даже он поверит тебе, то Босье-то все равно остается, -- настаивал Эйлмунд. -- Старый грум доложит Эймеру о том, что их беглый виллан прячется где-то в этих лесах. И убийца Гиацинт или нет, даст Эймеру шериф своих людей или нет, Эймер продолжит поиски, да еще и с собаками. Нет уж, никому ничего не говори. Подожди, пока Босье уедет. А там уж мы и сами разберемся. Обещай, что так и сделаешь! Обещай молчать! Что тут было делать? Кадфаэль сдался. Люди доверились ему, и он никак не мог обмануть их доверие. Кадфаэль глубоко вздохнул и пообещал молчать. Было уже совсем поздно, когда он наконец встал и отправился обратно в обитель по ночной дороге. А ведь он давал обещание и Хью Берингару, тогда не представляя еще себе, как трудно будет выполнить его. Кадфаэль обещал шерифу, мол, если что-нибудь узнает, то Хью услышит это раньше кого-либо другого. В такой формулировке изощренный ум нашел бы для себя лазейку, однако смысл слов, сказанных тогда монахом, едва ли допускал какую-либо двусмысленность. И теперь Кадфаэлю приходилось нарушать свое слово. Во всяком случае до тех пор, покуда Эймер Босье не сдастся и, подсчитав свои расходы на поиски беглого виллана, не сочтет их чрезмерными, покуда не примет решение вернуться домой и окунуться в радостные заботы, связанные со свалившимся на голову наследством. Кадфаэль уже покидал дом лесничего, когда у него мелькнула одна мысль, и он обернулся, дабы задать Гиацинту последний вопрос. -- А как же Кутред? -- спросил он. -- Ведь вы жили вместе. Принимал ли он участие во всех безобразиях, учиненных в Эйтонском лесу? Гиацинт угрюмо посмотрел на монаха, его желтоватые глаза были широко раскрыты от удивления. -- Да как он мог? Он ведь из скита никуда не уходит. На следующий день около полудня на большой монастырский двор въехал Эймер Босье вместе со своим молодым грумом. Брат Дэнис, попечитель странноприимного дома, немедленно распорядился отвести Эймера к аббату Радульфусу, ибо тот никому не хотел перепоручать печальной обязанности сообщить сыну о смерти отца. Аббат справился с этой обязанностью весьма деликатно, чего впрочем, похоже, вовсе не требовалось. Лишившийся отца сын сидел молча, осмысливая случившееся и вытекающие из этого следствия. Прикинув в уме что и как, Эймер наконец вполне приличным образом выразил свое горе, однако было совершенно ясно, -- голова его целиком занята мыслями о грядущих переменах в его жизни, чего трудно было не прочесть и на его крупном, но не таком грубом, как у отца, лице, на котором почти не было заметно следов горя. Тем не менее чело Эймера было хмурым, ибо смерть отца принесла ему многочисленные хлопоты, -- нужно было сопровождать в Босье гроб с покойником, а кроме того, наилучшим образом использовать время, которое он еще может оставаться в Шрусбери. Аббат Радульфус уже заказал Мартину Белкоту, городскому плотнику, деревянный гроб для Дрого Босье. Однако гроб пока не заколачивали, поскольку Эймер Босье наверняка захочет в последний раз взглянуть на отца и попрощаться с покойником. Выйдя, наконец, из раздумья, Эймер глухим голосом, однако с заметным интересом спросил: -- Не поймал ли отец нашего беглого виллана? -- Нет, -- ответил аббат, и если даже не одобрил подобного вопроса в такую минуту, то не показал вида. -- ходили слухи, что некий юноша обретался где-то поблизости, но нет никакой уверенности, что он именно тот, кого вы ищете. Никто не знает, куда он теперь подевался. -- Ищут ли убийцу моего отца? -- Еще как ищут. Шериф поднял на ноги всех своих людей. -- Надеюсь, заодно ищут и моего виллана. Закон обязывает вернуть мне мою собственность. Конечно, беглый виллан это мелочь, но мелочь для меня весьма ценная. Я бы дорого заплатил, чтобы не дать ему уйти от погони. Эймер цедил слова сквозь зубы. он был высок и плечист, так же как и его отец, однако не был еще таким плотным и грузным, да и черты лица его были не такими крупными. Но его глубоко посаженные глаза были того же неопределенного цвета и казались совершенно пустыми. Ему было лет тридцать, и теперь, похоже, он с удовольствием примеривался к своему новому положению. В его голосе явственно стали проступать властные нотки. Он уже говорил о "своей собственности". Несомненно, то обстоятельство, что со смертью отца он стал собственником, никак не прошло мимо его внимания. -- Я хотел бы поговорить с шерифом насчет того парня, что называет себя Гиацинтом. Не доказывает ли факт его бегства, что он и есть разыскиваемый Бранд? И не он ли убил моего отца? На нем и без того немало преступлений, и я не намерен оставлять их безнаказанными. -- Это дело светских властей. Меня это не касается, -- с холодной вежливостью ответил аббат Радульфус. -- Улик против Гиацинта нет, так что вопрос об убийце остается пока открытым. Однако его ищут. Если вы соизволите пройти со мной, я провожу вас в часовню, где лежит тело вашего отца. Эймер застыл над открытым гробом, стоявшим на задрапированном одре, однако даже в свете высоких свечей, помещенных в ногах покойного и в голове, лицо Босье-сына не претерпело каких-либо существенных изменений. Склонив голову, он взирал на мертвого отца и хмурился: скорее поглощенный мыслями о предстоящих хлопотах лорд, нежели убитый горем и горящий жаждой мщения за подлое убийство сын. -- Я весьма сожалею, что одного из наших гостей постигла столь печальная участь, -- вымолвил аббат. -- Мы помолимся за упокой его души, но это все, что мы можем сделать. Остается надеяться, что справедливость в конце концов восторжествует. -- Вот именно! -- согласился Эймер, но с таким видом, словно его мысли были направлены совсем в другую сторону. -- Делать нечего, мне придется возвращаться домой, чтобы похоронить отца. Но я не могу уехать прямо сейчас. Нельзя так сразу прекращать поиски. Кроме того, мне нужно съездить в город и заказать вашему плотнику внешний гроб, обитый свинцом, чтобы его можно было запечатать. Конечно, отца можно было бы похоронить и здесь, но всех мужчин в нашем роду по традиции хоронят в Босье. Моя мать все равно будет настаивать на этом. Все это Эймер вымолвил с весьма озабоченным видом. Однако свой отъезд домой он решил отложить на несколько дней, дабы продолжить поиски своего беглого виллана. Аббат Радульфус не мог отделаться от ощущения, что даже стоя над гробом убитого отца, Эймер не столько горит жаждой отомстить убийце, сколько схватить беглеца. Вышло так, что вскоре после полудня, идя через большой двор, Кадфаэль увидел, как Эймер садится в седло. Кадфаэль впервые увидел Босье-сына и остановился, чтобы присмотреться к нему. У монаха не было сомнений в том, что перед ним не кто иной, как сын Дрого Босье, -- сходство было очевидным, хотя черты сына были сильно сглажены. Маленькие бесцветные глаза, терявшиеся в глубоких глазницах, были столь же злыми, а его обращение с конем, когда он садился в седло, было куда более "человеческим", нежели его обращение с грумом. Едва оказавшись в седле, Эймер хлестнул плетью по руке грума, что держал ему стремя, а когда Варин резко отскочил в сторону от удара, конь испугался и попятился, тряся головой и всхрапывая, всадник огрел грума плетью по спине, причем без всякой злобы или гнева, и было ясно, что у него это обычное дело при обращении со слугами. В город с собой Эймер взял лишь молодого грума, причем поехал на отцовском жеребце, который хорошо отдохнул, однако уже застоялся. Нечего и говорить, что Варин лишь обрадовался такому повороту дела, поскольку знал, что теперь у него будет несколько часов спокойной жизни. Варин повернулся и собрался было пойти на конюшню, но Кадфаэль остановил его и усадил рядом с собой на ступеньки крыльца. Варин повернулся, и Кадфаэль увидел темнеющий на глазах свежий синяк, пока еще желтый, как старый пергамент. Причем старый синяк на скуле все еще не зажил окончательно. -- Я тебя не видел уже два дня, -- сказал Кадфаэль, осматривая старую рану, а заодно и новый синяк. -- Пойдем со мной в сарайчик, я снова займусь тобой. Думаю, твоего хозяина пару часов не будет, так что можешь вздохнуть спокойно. Посмотрим, как идут у тебя дела, хотя я вижу, старая рана заживает. -- Они взяли свежих коней, а мне оставили двух других, -- сказал Варин и замешкался. -- Ну да подождут немного. Варин охотно последовал за Кадфаэлем, -- несчастный, постаревший раньше времени человек, решивший расслабиться в отсутствие своего господина. Внимая свежим ароматам трав и слушая тихое шуршание уже высохших, грум сидел в сарайчике и блаженствовал, позволив монаху осмотреть и промыть свои раны. Когда Кадфаэль завершил все свои процедуры, грум вовсе не торопился возвращаться на конюшню. -- Сынок-то гоняется за Брандом еще пуще своего батюшки, -- сказал он, с грустью покачивая головой и сожалея о несчастьях своего бывшего соседа. -- Его раздирают два желания -- повесить Бранда и заставить его работать на себя до конца дней своих. Причем ему все равно, убил ли он его отца или нет. Не больно-то они с отцом ладили. Этого в их семейке не водится, все ненавидят друг друга. -- А велика ли семья? -- заинтересовался Кадфаэль. -- У Дрого осталась вдова? -- Несчастная женщина, он высосал из нее все соки, даром что она родом из куда более благородной семьи и имеет могущественных родственников. Они, пожалуй, могли бы найти ей партию и получше. А у Эймера есть еще младший брат. Не такой, слава Богу, буян и насильник. Этот и соображает, и с людьми помягче. -- Оба брата не женаты? -- У Эймера была жена, но такая чахлая. Бедняжка умерла совсем молодой. А неподалеку от Босье живет одна богатая невеста, и оба брата имеют на нее виды. Не на нее, конечно, а на ее земли. С одной стороны, Эймер наследник, однако Роджера там могли бы и предпочесть старшему брату. Но теперь уже вряд ли. Невеселый был выбор у той невесты -- выбирать, какой из двух братьев Босье лучше, но было ясно, что у Эймера есть веская причина н задерживаться долго в Шрусбери, рискуя в противном случае потерять богатую невесту. Кадфаэля эти новости обрадовали. Новоявленному владетельному лорду было и впрямь опасно оставлять у себя за спиной смышленого соперника в лице младшего брата, который наверняка не преминет воспользоваться отсутствием старшего. Все это Эймер должен был держать в уме, занимаясь в порыве мщения поисками Гиацинта. Кадфаэль как-то не мог называть его Брандом, поскольку выбранное юношей имя Гиацинт подходило ему как нельзя лучше. -- Интересно, куда подевался Бранд? -- спросил Варин, вновь возвращаясь мыслями к беглому юноше. -- Его счастье, что они дали ему время уйти подальше, хотя, конечно, никто этого делать не собирался! Сперва они думали, что такой искусный ремесленник наверняка подастся в Лондон, и больше недели потратили впустую на поиски по южным дорогам. Мы добрались аж за Темзу, когда один из наших людей, выехавший позже нас, сообщил, что Бранда видели в Нортгемптоне. Дрого решил, что раз уж Бранд подался на север, то двинет потом к западу, в Уэльс. Интересно, добрался ли он туда? За границу-то Эймер не сунется. -- И больше никаких известий о Бранде не было? -- спросил Кадфаэль. -- Нет, больше ни слуху, ни духу. Ведь мы рыскали по местам, где никто его не знает в лицо. Да и люди очень неохотно помогают в таких делах. Наверняка Бранд назвался другим именем. -- Без особой охоты Варин встал, собираясь уходить. -- Надеюсь, ему повезет. Даром что Босье клянут его, парень-то он славный. Брат Винфрид сгребал в саду опавшие листья. Этой мокрой осенью они раньше срока облетели зеленым дождем, не успев приобрести свою соответствующую сезону цветную окраску, и гнили теперь в траве. Когда Варин ушел, Кадфаэль остался один, и заняться ему было нечем. Тем больше было у него оснований просто посидеть и подумать, да и молитва-другая оказалась бы совсем не лишней, -- и о мальчике, который умчался невесть куда на своем черном пони, дабы исполнить свою безумную и благородную миссию, и о безрассудном юноше, которого ричард собирался спасти, несмотря на все старания ненавидящего его хозяина. У Кадфаэля не было времени на раскаяние и отпущение грехов, ибо этот юноша остро нуждался в милосердии. Из раздумья монаха вывел удар колокола, звавшего к вечерне, и Кадфаэль с радостью последовал его зову, -- прошел через травный сад, пересек большой двор и направился к южному входу в церковь, намереваясь пораньше занять свое привычное место. За последние несколько дней он пропустил слишком много служб, и ему было необходимо вновь почувствовать свое единство с братьями. К вечерне всегда приходили миряне из Форгейта, -- богомольные старушки, жившие в монастырском доме призрения, пожилые супруги, радовавшиеся лишнему поводу занять свой досуг и повидать в церкви своих знакомых, а также постояльцы странноприимного дома, воротившиеся в аббатство после дневных забот. Кадфаэль слышал, как ходят люди по другую сторону от алтаря. Он заметил, что со стороны монастыря в церковь вошел Рейф из Ковентри и занял место, откуда мог видеть всех пришедших, -- за алтарем, ближе к хорам. Преклонив колени в молитве, он внимательно смотрел по сторонам. Держался он совершенно спокойно, лицо его было непроницаемо, однако это лицо было для него скорее щитом, нежели маской. Стало быть, он пока еще не уехал в Уэльс. Из гостей аббатства он единственный, кто пришел к вечерне. Эймер Босье, наверное, был еще занят хлопотами в городе, либо мотался где-нибудь по окрестным полям и лесам в поисках своего беглого виллана. Наконец вошли монахи и заняли свои места, за братьями проследовали послушники и ученики. Кадфаэль с горечью подумал, что одного из мальчиков здесь не хватает. Но о Ричарде не забыли. Покуда его здесь нет, у этих мальчиков не будет душевного покоя. После окончания службы Кадфаэль решил задержаться и следил, как вереница братьев-монахов и послушников потянулась к выходу. Разумеется, сама церковная служба была великолепна и несла утешение, однако были свои прелести и в наступившей после нее тишине, когда смолкли последние отголоски звучавшей под сводами музыки, -- одиночество в такой час наполняло душу благостью, обязанной то ли никнущему голубиному свету, то ли некоему душевному просветлению, побуждая душу подняться и навеки разлиться в одном из углублений под церковными сводами, подобно тому, как капля становится морем, попадая в надлежащий сосуд. Было самое подходящее время для проникновенной молитвы, в которой так нуждалась душа Кадфаэля. И особенно ему хотелось помолиться о Ричарде, -- где он теперь, одинокий, напуганный?.. -- Свои мольбы Кадфаэль обратил к Святой Уинифред, -- валлиец, он обратился к валлийской святой, которую он глубоко чтил и считал ее почти своей близкой родственницей. Сама Святая Уинифред приняла свои муки, едва выйдя из детского возраста, и она не допустит, чтобы случилась беда с каким-либо ребенком. Когда Кадфаэль подошел к алтарю, брат Рун, которого Святая Уинифред не так давно излечила от тяжкого недуга, занимался тем, что снимал нагар с благовонных свечей, стоявших у алтаря. Молодой монах был целиком поглощен своей работой, однако обернулся к подошедшему Кадфаэлю, глянул на него своими аквамариновыми глазами, которые, казалось, излучали некий внутренний свет, после чего улыбнулся и удалился. Нет, юноша не задержался, дабы закончить работу после того, как Кадфаэль совершит свою молитву, не спрятался в темном уголке, дабы подслушивать, -- он ушел совсем, молча, быстрым шагом, хотя и прихрамывая, ушел, дабы освободить гулкое поднефное пространство, внимающее молитве Кадфаэля и препровождающее ее выше. Кадфаэль встал с колен умиротворенным, не отдавая себе отчета и не задаваясь вопросом -- почему. За стенами храма уже смеркалось, однако здесь, у алтаря Святой Уинифред, свет лампады и благовонных свечей еще хранил островок чистого сияния посреди обволакивающих мир сумерек, и это сияние согревало, подобно теплому плащу, накинутому на плечи, когда во внешнем мире царят холода. Теперь Кадфаэль был уверен, что ему будет оказана милость и что Ричард найдется, где бы он ни был, что он получит свободу, если находится в заточении, и излечится, если болен. С чувством исполненного долга Кадфаэль покинул алтарь Святой Уинифред и, обогнув общий алтарь, направился к выходу, готовый терпеливо и страстно ожидать проявлений обещанной ему милости. Проходя через главный неф, Кадфаэль заметил Рейфа из Ковентри, который только что встал с колен, и, казалось, тоже в одиночестве вершил свою торжественную и какую-то очень сокровенную молитву. Тот узнал в Кадфаэле монаха, с которым беседовал в конюшне, и слабо, но вполне дружелюбно улыбнулся ему, -- эта улыбка быстро сошла с его губ, однако во взгляде его осталась приязнь. -- Добрый вечер, брат! -- поприветствовал он Кадфаэля. Оба они были примерно одного роста и теперь шаг в шаг направились вместе к южному выходу из храма. -- Надеюсь, ты извинишь меня, -- сказал Рейф, -- за то, что я заявился в храм в сапогах и при шпорах, не отчистив их дорожной грязи. Но я приехал поздно, и у меня не было времени привести себя в надлежащий порядок. -- Это не так уж и важно, -- заметил Кадфаэль. -- Здесь вас всегда ждут. Ведь далеко не каждый из наших постояльцев захаживает в храм. В последние два дня меня не было в монастыре и я не видел вас. Как идут ваши дела в наших краях? -- Во всяком случае, лучше, нежели у одного из ваших гостей, -- ответил Рейф, бросив короткий взгляд в сторону часовни, где лежал мертвый Дрого Босье. -- Правда, я не могу сказать, что отыскал то, что мне нужно. Пока не отыскал! -- Его сын уже здесь, -- заметил Кадфаэль, проследив взгляд Рейфа. -- Он прибыл нынче утром. -- Я видел его, -- откликнулся Рейф. -- Как раз перед вечерней он вернулся из города. Судя по всему, он вернулся ни с чем. Кажется, он ищет кого-то, не так ли? -- Именно так. Он ищет молодого человека, о котором я вам уже говорил, -- сухо ответил Кадфаэль, приглядываясь к своему собеседнику, когда они проходили мимо освещенного общего алтаря. -- Да-да, помню. Как бы то ни было, он приехал с пустыми руками, и никакой бедолага не был привязан к его стремени. Похоже, Рейфа совершенно не интересовали молодые люди, равно как и все семейство Босье. Его мысли были устремлены в какую-то другую сторону. Рейф неожиданно остановился подле стоявшей у алтаря кружки для пожертвований, сунул руку в свой поясной кошель и вынул горсть монет. Одна из них упала на пол, однако Рейф не сразу наклонился за ней, а сперва опустил несколько штук в кружку. Вышло так, что Кадфаэль наклонился первым, поднял монету с каменного пола и принялся разглядывать ее на ладони. Если бы они не стояли подле освещенного свечами алтаря, Кадфаэль наверняка не заметил бы в монете ничего необычного. Обыкновенный серебряный пенни, самая ходовая монета. Однако этот пенни был не совсем такой, как его собратья, какие попадали в монастырскую кружку для пожертвований. Он был совсем новый, н затертый, не вполне четкой чеканки, а также на вес казался легковатым. Вокруг небольшого креста на реверсе было отчеканено имя чеканщика, -- нечто вроде "Сигеберт". О таком чеканщике Кадфаэль и слыхом не слыхивал. Перевернув монету, Кадфаэль не увидел знакомых профилей ни короля Стефана, ни покойного короля Генри, -- профиль был несомненно женский, в чепце и в короне. Едва ли имелась необходимость в идущей по кругу надписи -- "Матильда Влад. Англ.", то есть официальное имя императрицы и ее титул. Похоже, ее монета содержала меньше серебра, чем было положено. Кадфаэль поднял глаза и увидел, что Рейф смотрит прямо на него, на губах его играла легкая улыбка, в которой было больше иронии, нежели удивления. Некоторое время они смотрели друг другу в глаза. -- Ты все понял, -- вымолвил наконец Рейф. -- Но это должно было открыться лишь после моего отъезда. И все же, эти деньги кое-чего стоят, даже здесь. Приходящие к вам нищие не откажутся от них лишь по той причине, что они отчеканены в Оксфорде. -- И совсем недавно, -- добавил Кадфаэль. -- Да, совсем недавно. -- Мой непростительный грех заключается в моем любопытстве, -- продолжил Кадфаэль, отдавая Рейфу монету. Тот принял ее и с мрачным видом опустил в кружку вслед за прочими. -- Но не беспокойтесь, я не болтун. И преданность честного человека я никогда не обращу против него. Просто я сожалею о нынешних распрях и о том, что благородные люди убивают друг друга, причем обе стороны полагают, что истина находится на их стороне. Не опасайтесь меня. -- Неужели твое любопытство не распространяется далее? -- удивился Рейф, и голос его стал мягче. -- Ты не хочешь узнать, что делает здесь человек, вроде меня, столь далеко от места битвы? Впрочем, я уверен, ты о многом догадываешься. Наверное, ты полагаешь, что я один из тех умников, кто сообразил вовремя убраться из Оксфорда? -- Нет, -- возразил ему Кадфаэль. -- Такого у меня и в мыслях не было. Такое не для вас! Но вот зачем такой осторожный человек, как вы, подался на север во владения короля? Уж и не знаю... -- Как видим, не такой уж и осторожный, -- возразил Рейф. -- Так о чем же ты догадался? -- Есть у меня одна мысль, -- мрачно и спокойно сказал Кадфаэль. -- До нас дошли известия об одном человеке, который покинул Оксфорд не по своей воле, но был послан с неким поручением, когда в этом был какой-то смысл. Человека послала его госпожа, но сокровища, что он вез, у него украли. И ушел он, видимо, не очень далеко, так как неподалеку от Оксфорда нашли его запятнанную кровью лошадь, имущество всадника пропало, а сам он как сквозь землю провалился. -- С каменным лицом Рейф внимательно слушал Кадфаэля, лишь едва уловимая улыбка иногда блуждала на его устах. -- И я вот думаю, что человек, вроде вас, вполне мог отправиться в наши северные края на поиски убийцы Рено Буршье. Глаза Кадфаэля и Рейфа из Ковентри встретились, мужчины как бы молча согласно кивнули друг другу. -- Это не так, -- вымолвил наконец Рейф с твердой решимостью. Затем он глубоко вздохнул, словно сбрасывая с плеч некое оцепенение, охватившее его в этой долгой паузе. -- Прости, брат, но ты ошибся на мой счет. Я не ищу убийцу Рено Буршье. Мысль, конечно, хорошая, я был бы даже не прочь, если бы так оно и было, однако это не так. С этими словами Рейф из Ковентри направился к выходу из храма и окунулся в ранние сумерки, а брат Кадфаэль молча последовал за ним, ни о чем его больше не спрашивая. Он умел отличать правду от лжи. Глава Десятая Примерно в тот самый час, когда брат Кадфаэль и Рейф из Ковентри вышли после вечерни из храма, Гиацинт выскользнул из сторожки Эйлмунда и направился к реке через чащу леса. Целый день он просидел в четырех стенах, поскольку в округе вновь объявились люди шерифа, которые прочесывали лес, и хотя прошли они стороной, ибо главной их целью были поиски на дальних полях, да и знали Эйлмунда слишком хорошо для того, чтобы вторично предпринимать обыск в его владениях, они вполне могли заглянуть к нему просто так, по-соседски, и расспросить на всякий случай, не заметил ли он в лесу что-либо представляющего для них интерес. Не очень-то нравилось Гиацинту сидеть день-деньской взаперти, и тем более прятаться. К вечеру ему стало совсем невмоготу, однако как раз в это время люди шерифа возвращались после своих поисков обратно в город, намереваясь возобновить их с утра. И лишь после этого у Гиацинта появилась возможность заняться своими собственными поисками. При всех своих страхах и опасениях на свой счет, Гиацинт ни на минуту не забывал о Ричарде, который столь самоотверженно бросился ему на помощь и вовремя предупредил о грозившей ему опасности. Кто бы мог подумать, что мальчик сам попадет в беду? Да и что могло угрожать ему в его собственном лесу, в краю, где живут его люди? Разумеется, во взбудораженной войной Англии было немало разного рода бродячих разбойников, однако вот уже четыре года как война обходила стороной это графство, наслаждавшееся миром и покоем, которые только снились графствам, лежавшим южнее, да и город Шрусбери находился всего в семи милях. Кроме того, местный шериф был молод и энергичен, и более того, его уважали и любили в народе, насколько это вообще возможно для шерифа. Чем больше размышлял Гиацинт, тем тверже становилась в нем уверенность в том, что единственной грозившей Ричарду бедой была угроза леди Дионисии женить его, дабы завладеть двумя соседними манорами. Гиацинт знал, что старая леди не будет стесняться в средствах, он и сам уже побывал в роли исполнителя ее злой воли. Как бы то ни было, наверняка леди Дионисия приложила руку к исчезновению мальчика. Известно, что шериф побывал в Итоне, обыскал там все закоулки и не нашел ни мальчика, ни кого-либо из челяди, кто мог бы заронить хотя бы тень сомнения в искренности негодования леди Дионисии. Однако помимо Итона у нее не было других владений, где она могла бы спрятать мальчика и пони. Впрочем, Фулке Эстли вполне мог войти с ней в сговор, так как в свою очередь вынашивал планы прибрать к рукам Итон, равно как старая леди имела виды на Рокстер и Лейтон. Однако Рокстер уже подвергся тщательному обыску, и без всякого результата. Судя по тому, что Аннет удалось выведать у возвращавшихся в город людей шерифа, утром поиски будут продолжены. И все-таки люди шерифа не добрались еще до Лейтона, что находился в двух милях ниже по реке. И хотя сами Эстли предпочитали жить в Рокстере, дальний манор Лейтон тоже принадлежал им, и об этом не следовало забывать. Таким образом, Гиацинт не мог придумать ничего лучшего, для начала своих поисков, но попробовать явно стоило. Если Ричард попался в руки кого-либо из людей Эстли или из тех своих челядинцев, что желали выслужиться перед старой леди, то похитители вполне могли почесть за лучшее спрятать мальчика в дальнем Лейтоне, нежели держать его где-либо поблизости от Итона. Более того, если старая леди и впрямь вознамерилась женить своего внука, то в ее распоряжении были не только методы запугивания, но и возможность действовать обманом и уговорами, дабы сломить волю упрямого ребенка. А еще ей нужен был священник. Но Гиацинт достаточно хорошо знал Итон, чтобы понимать, что отец Эндрю человек честный и ни за что не пойдет на такое дело. А вот Лейтонский священник, который мало был знаком с обстоятельствами дела, вполне мог оказаться более сговорчивым. Как бы то ни было, все это следовало проверить. Даром что Эйлмунд всячески отговаривал Гиацинта и советовал ему не высовывать носа из сторожки и не рисковать собой, -- но даже он в конце концов согласился с Гиацинтом и одобрил его намерения, которые сперва называл полным безумством. Аннет же не отговаривала юношу, она лишь заботливо снабдила его черным отцовским плащом, сильно поношенным и великоватым для Гиацинта, но зато позволяющим скрыться в темноте. К плащу она добавила темный капюшон, чтобы прикрыть лицо. Ниже по течению реки, за мельницей и рыбными прудами, где стояли домики живших там работников, между лесом и излучиной реки раскинулись заливные луга. Там было еще относительно светло, легкий туман стелился по зеленой траве и вился вдоль русла, словно серебристая змея. Однако на северном берегу, ближе к Лейтону, лес вновь подступал к реке, местность становилась выше, поднимаясь к подошве холмов Рекина, так что Гиацинту сперва не оставалось ничего другого, как использовать редкие укрытия на лугу. Когда луг наконец кончился и начался лес, Гиацинт смог идти быстрее, держась опушки леса, где было еще достаточно света, проникавшего с открытого луга. Юноша двигался крадучись, в абсолютной тишине, чутко прислушиваясь к ночным звукам, которые могли бы предупредить его об опасности. Гиацинт прошел уже больше мили, когда до его слуха донеслись какие-то подозрительные звуки. Он застыл на месте, прислушиваясь. Сзади раздавалось какое-то тихое позвякивание, словно то была конская упряжь. Затем слабое шуршание веток, словно кто-то ехал лесом, -- и вдруг, в этом не было сомнения, приглушенный голос, вроде бы с вопросительной интонацией. Стало быть, их несколько, -- иначе зачем вообще разговаривать? Они едут верхом, причем так же, как и Гиацинт, держатся опушки леса, в то время как куда проще было ехать лугом. Всадники в ночном лесу, которые не менее Гиацинта обеспокоены тем, чтобы их никто не заметил, и едут они туда же, -- в сторону Лейтона. Прислушавшись, Гиацинт уловил приглушенный стук копыт по усыпанной опавшими листьями земле. Так и есть, вдоль опушки едут всадники, -- там посветлее, однако они не спешат и скрытность передвижения для них явно важнее всего. Крадучись, Гиацинт отошел поглубже в лес и притаился в темноте, давая всадникам миновать его. Сумеречного света оказалось вполне достаточно, чтобы юноша увидел едущих как смутные тени, но более или менее отчетливо, -- всадники ехали один за другим. Сперва прошествовал высокий стройный жеребец, похоже, светло-серый; в седле сидел грузный мужчина, -- бородатый, с непокрытой головой, капюшон его был откинут на спину. Гиацинту была хорошо знакома эта фигура и осанка, этого человека он уже видел на похоронах Ричарда Людела. Интересно, зачем это Фулке Эстли ночью едет из одного своего манора в другой, причем скрытно, -- не по дороге, а лесом? Да и куда ему ехать, как не в Лейтон? Позади Фулке Эстли на коренастой лошадке ехала явно женщина, которая не могла быть никем иным, как его дочерью, пресловутой Хильтрудой, -- той самой, что так не нравилась Ричарду и показалась ему совсем старой. Ну что же, стало быть, цель их поездки была совершенно ясна. Надо полагать, что если Ричард находится у них в руках, они намерены как можно скорее женить его. Покуда в Итоне и в Рокстере производили обыск, они выжидали, но теперь, когда поиски, похоже, перемещаются в сторону Лейтона, ждать больше нельзя. Они, конечно, рисковали, но желанная цель была теперь так близка, что они были готовы добиться ее во что бы то ни стало. В конце концов, потом они могли даже отпустить Ричарда обратно в аббатство, поскольку тогда никто и ничто, помимо церковных властей, не могло бы разорвать его брачные узы. И если дело обстоит именно так, то что можно предпринять? У Гиацинта не было времени для того, чтобы бежать в сторожку Эйлмунда и послать Аннет в замок или в аббатство или чтобы самому отправиться в город, да откровенно говоря, ему не очень-то и улыбалось лезть на рожон и рисковать своей свободой. Но этого от него и не требовалось, -- все равно не успеть. К тому времени, когда подоспеет подмога, Ричарда уже успеют женить. Но, возможно, еще не поздно попробовать отыскать Ричарда и выкрасть его у них из-под носа. Эти двое явно не спешат, а леди Дионисия, надо полагать, еще находится на пути в Лейтон, -- тоже, наверное, скрытно. А как же священник? Где они возьмут священника, который согласится на такое дело? Без священника им никак нельзя. Находясь теперь чуть в глубине леса, где было потемнее, Гиацинт поспешно двинулся вперед, не особенно заботясь о скрытности. Поскольку эти двое ехали еле-еле, он вполне мог обогнать их и решил, если понадобится, выйти на тракт, рискуя повстречать еще кого-нибудь. На его счастье здесь проходила тропа, которая шла слишком близко к тракту, из-за чего Фулке Эстли не поехал по ней. Со всех ног Гиацинт припустил по этой тропе, его стремительный бег по ковру влажных опавших листьев был совершенно бесшумен. Выбежав на открытое место, откуда тропа спускалась с холма к деревне, до которой оставалось еще около мили, Гиацинт снова повернул к реке, перебегая от одной рощицы к другой и теперь уже твердо зная, что обогнал Эстли. Он пересек ручей, что сбегал с холмов Рекина и впадал здесь в Северн, и побежал дальше вдоль реки. Язык леса доходил здесь почти до самого берега, и, находясь под прикрытием деревьев, Гиацинт впервые в жизни увидел низкий частокол манора Лейтон и длинную крышу за ним, четко чернеющую на фоне серого неба при отраженном от воды сумеречном свете. Гиацинту повезло, что со стороны реки деревья подступали почти вплотную к частоколу. Перебегая от дерева к дереву, Гиацинт добрался до большого дуба, ветви которого свешивались на другую сторону частокола. Юноша проворно взобрался на дуб и присмотрелся к тому, что творилось за преградой. Он оказался с тыльной стороны дома, разглядывая крыши амбаров и конюшен, которые образовывали как бы вторую изгородь. Очевидно, жилая часть дома, кухни и вход с крыльцом находились со стороны фасада. Отсюда же входа не было, разве что в крипту. Гиацинт обнаружил одно-единственное окно, да и то было закрыто ставнями. Под самым окном находилась небольшая хозяйственная пристройка. Крыша ее была довольно крутой, но зато нижний ее край был совсем невысоко от земли. В задумчивости Гиацинт глядел на это окно и пристройку, прикидывая в уме, насколько крепко заперты ставни. Добраться до окна ему казалось не таким уж и трудным делом, а вот с тем, чтобы залезть в дом, было, похоже, куда сложнее. Однако, видимо, лишь зады дома не находились под наблюдением, и вряд ли стоило сомневаться в том, что с единственного входа в дом глаз не спускают. Держась за сук, Гиацинт повис на руках, после чего спрыгнул на землю в темном углу между амбаром и конюшней. Как бы то ни было, это ночное путешествие по ночному лесу избавило Гиацинта от одного из главных опасений, -- Ричард никуда не пропал, он здесь, причем жив и здоров, накормлен и напоен, а возможно, его здесь даже всячески ублажают, рассчитывая на его добровольное согласие жениться. Ублажают его, разумеется, всем, чего душа пожелает, кроме как столь желанной свободы. Для Гиацинта сознание всего этого было большим облегчением. А теперь надо бы вытащить Ричарда отсюда! На сумеречном дворе было совершенно пустынно. Гиацинт выскользнул из тени и, переходя от одного темного места к другому, двинулся вдоль дома, покуда не завернул за его восточный угол. Над его головой оказались не закрытые ставнями окна, откуда лился слабый свет. Гиацинт притаился в тени крыльца, ведущего в крипту, и прислушался к доносившимся сверху голосам, намереваясь теперь выведать все тайны, которые скрывала эта ночь. Дальше, за углом фасада, находился главный вход, где горел установленный на стене факел, -- об этом юноша догадался по колеблющемуся свету, который падал перед ним на утрамбованную землю. Тихо переговариваясь и двигаясь почти бесшумно, там ходила лейтонская челядь. Вот со въезда на двор донесся глухой перестук копыт. Гиацинт сообразил, что это прибыла невеста со своим отцом, и подумал, что едва ли девушке все это так уж нравится и что несчастна она ничуть не меньше Ричарда. Гиацинт сообразил, что грумы вот-вот поведут лошадей в конюшню, которая была как раз рядом с Гиацинтом, о чем он догадался, услышав всхрапывание и перестук копыт переминавшихся с ноги на ногу лошадей, застоявшихся в стойле, и поспешно двинулся обратно, на зады дома. Его отступление отлично прикрыла пристройка к крипте. Спрятавшись за пристройкой и затаившись во тьме, Гиацинт услышал, как один из грумов повел лошадь в конюшню. Покуда он проходил мимо, Гиацинт не смел пошевелиться, хотя все его существо рвалось к действию. Однако грум справился со своими обязанностями довольно быстро, -- видимо, хотел поскорее лечь в постель, ибо время было уже позднее. Гиацинт услышал, как хлопнули ворота конюшни и поспешные шаги стихли за углом дома. Лишь после этого он смог покинуть свое убежище и еще раз осмотреть темный дом в надежде увидеть что-либо еще, что упустил из виду прежде. В щель между тяжелыми ставнями единственного закрытого в эту теплую ночь окна пробивался слабый свет. Приглядевшись, Гиацинт заметил небольшое круглое пятнышко света, который лился из дырки, получившейся из-за того, что в одной из досок на стыке ставней вывалился сучок. Зачем жечь свет и закрывать ставнями окно в задней комнате, как не для того, чтобы держать там человека, которого никто не должен был видеть? Да и само окошко было очень маленьким. Разумеется, хозяева манора приняли все меры к тому, чтобы их пленник не сбежал и чтобы никто его здесь случайно не увидел. И все-таки надо было попытаться. Подпрыгнув, Гиацинт ухватился руками за край обшитой дранкой крыши пристройки и, подтянувшись, залез наверх и подполз к каменной стене дома. Он прислушался, но вокруг было тихо, -- юноша проделал все столь бесшумно, что, похоже, никто ничего не заметил. Затем Гиацинт осторожно пополз вверх по скату к самому окну. Ставни оказались тяжелыми и очень прочными. Они были заперты изнутри, ибо, когда Гиацинт попытался раздвинуть их руками, они стояли как влитые. У него не было никаких инструментов, да и имей он с собой их полный набор, едва ли ему удалось бы открыть эти ставни. Они стояли намертво и никак не поддавались. Должно быть, они имели тяжелые засовы, которые надежно запирались изнутри. Гиацинт явно терял время. В конце концов, Ричард был мальчиком настойчивым, упрямым и весьма сообразительным, и если бы у него была возможность убежать из этой тюрьмы, он давным-давно сделал бы это. Гиацинт приложил ухо к узкой щели, но ничего не услышал. Внутри все было тихо. Теперь он даже засомневался, не напрасно ли теряет время, которое было так дорого и убегало с каждым мгновением. Рискуя быть обнаруженным, юноша постучал пальцем по ставням, затем, приложив губы к дырке от сучка, в которую пробивался свет, громко свистнул. На этот раз Гиацинт услышал какой-то вздох, затем раздался шорох, словно кто-то заворочался, встал, сделал несколько неверных шагов и остановился, похоже, терзаясь тревогой и сомнениями. Гиацинт постучал снова. -- Ричард, это ты? -- спросил он. Снова легкие шаги, и вот уже мальчик прильнул к окну. -- Кто это? -- быстро прошептал он прямо в дырку. -- Кто там? -- Это я, Гиацинт! Ричард, ты один? Я не могу войти к тебе. С тобой все в порядке? -- Нет! -- возмущенно и вместе с тем жалобно прошептал мальчик, и это его возмущение ясно свидетельствовало о том, что на самом деле с ним все более или менее в порядке. -- Меня не выпускают! Талдычат одно и то же, добиваясь, чтобы я согласился жениться. Хильтруду приведут нынче ночью, они хотят заставить меня... -- Знаю, -- вздохнул Гиацинт. -- Но мне тебя отсюда не вытащить. А за шерифом посылать, боюсь, уже поздно. Если бы завтра, а сегодня никак не успеть. -- Меня не выпустят, пока я не соглашусь, -- с горечью в голосе прошептал Ричард. -- Я уже почти согласился. На меня давят, и я не знаю, что делать. Боюсь, если буду отпираться, они упрячут меня куда-нибудь подальше, потому что им известно о повальных обысках в округе. -- Голос мальчика, сперва воинственный, теперь упал, выдавая отчаяние. Не так-то просто десятилетнему мальчику противостоять напору взрослых, у которых он находится в руках. -- Бабушка говорит, мол, если соглашусь сказать все необходимые слова, то получу чего только ни пожелаю. Но я не хочу жениться... -- Ричард... Ричард... -- повторил Гиацинт несколько раз, ибо Ричард замолк. -- Послушай-ка! Чтобы женить тебя, им нужен священник, а отец Эндрю на это ни за что не пойдет. Значит, кто-то другой. Скажи ему, что тебя женят насильно. Кстати, ты не слыхал, что за священник? -- В голове у Гиацинта родилась одна идея. -- Кто должен женить тебя? -- Я слыхал, что отцу Эндрю они не доверяют, -- прошептал Ричард, немного успокоившись. -- Бабушка приедет с отшельником, который и соверщит обряд. -- Отшельник Кутред? Ты не ошибаешься? -- От удивления Гиацинт повысил голос, позабыв об опасности. -- Да, Кутред. Это точно, я слышал. -- Вот это да, Ричард! -- Гиацинт снова припал губами к дырке. -- Слушай же! Если ты откажешься, то к тебе зайдут, поговорят с тобой, а потом запрячут куда подальше. Лучше уж тебе согласиться. Доверься мне! Сделай, как я говорю, это единственный способ сорвать их планы. Поверь, тебе нечего бояться, ты не обременишь себя женой! Ты в полной безопасности! Короче, делай, как я говорю, и будь паинькой, соглашайся на все. Пусть думают, что ты сломался. Может, они вообще вернут тебе пони и отпустят в аббатство, полагая, что добились своего и что сделанного не воротишь. Как бы не так! Будь спокоен, они отстанут от тебя, причем надолго! Ты уж мне поверь. Согласен? Решайся быстрее, а то они скоро придут. Ты согласен? -- Да! -- выдохнул наконец Ричард после некоторого раздумья, но не удержался от возражений. -- Но как это может быть? Почему мне ничто не грозит? Гиацинт снова припал к дырке и прошептал ответ на вопрос мальчика. Услышав короткий, но бурный взрыв смеха, Гиацинт понял, что до Ричарда дошли его слова, он понял их смысл. И вовремя! Потому что Гиацинт услышал скрежет открываемой двери, а также голос леди Дионисии, притворно-ласковый, полу-просящий и полу-угрожающий. -- Приехала твоя невеста, Ричард, -- громко и твердо сказала старая леди. -- Хильтруда уже здесь. Ты будешь с ней ласков и обходителен, чем доставишь удовольствие всем нам, не так ли? Должно быть, при первых же звуках снимаемых запоров Ричард отошел от окна, ибо его слабый голос прозвучал теперь в некотором отдалении: -- Да, бабушка. -- Почти безвольный, через силу, но все-таки согласный! -- Вот и хорошо, мой мальчик! -- с удовлетворением, но все еще настороженно, вымолвила леди Дионисия. Это было последнее, что услышал Гиацинт, ибо в следующее мгновение он сполз вниз по скату крыши и спрыгнул на землю. Довольный своей ночной вылазкой, юноша неспеша пошел домой, в сторожку лесничего. Спешить теперь было некуда, и он мог позволить себе легкую прогулку, размышляя о том, что охота на него самого еще не закончена. Главное, мальчик жив и здоров, сыт, ухожен и не отчаялся. И хотя пока он находится в положении пленника, ему ничто не угрожает, -- ни сейчас, ни в будущем. Наступит час, и Ричард еще посмеется над своими тюремщиками! В самом веселом расположении духа Гиацинт бесшумно шагал по ковру из опавших листьев сквозь тихую прохладную ночь, пахнувшую поднимавшимися с заливных лугов туманами. Встала луна, однако столь бледная, что едва освещала сероватые сумерки. К полуночи Гиацинт будет уже в безопасности, в сторожке Эйлмунда. А с утра Аннет найдет способ сообщить Хью Берингару, где тому следует искать пропавшего подопечного брата Павла. Когда все было кончено и Ричард, хоть и неохотно, сделал все, чего от него требовали, он ожидал, что в ответ на его уступчивость его хотя бы выпустят из его маленькой комнаты, которая служила ему тюрьмой, -- пусть даже весьма удобной. Он не был настолько наивен, чтобы надеяться на то, что ему предоставят полную свободу. Он хорошо понимал, что некоторое время ему еще придется притворяться послушным и сдерживать распирающий его смех. Прежде чем ему позволят вернуться в мир, его тюремщикам нужно будет еще сговориться и приготовить какую-нибудь правдоподобную историю о том, как Ричард пропал и как нашелся. Разумеется, они в один голос станут утверждать, что женился Ричард по доброй воле, да и кому как не им было известно, что мальчику уже поздно протестовать и что сделанного не вернешь. Однако один Ричард знал, что на самом деле не совершилось ничего непоправимого. Он слепо верил Гиацинту, полагая его слова непреложной истиной. Как бы то ни было, за свое послушание Ричард рассчитывал на кое-какие поблажки. В продолжение обряда бракосочетания он старался сохранять вид совершенно смирившегося человека, ибо даже тень улыбки могла выдать его с головой. Напротив, -- он послушно произнес все слова, которые от него требовались, и даже взял Хильтруду за руку, когда ему велели сделать это. Причем он ни разу не взглянул на нее до того, как услышал ее глухой, мягкий голос, повторявший ту же, что и он, клятву. Лишь в эту минуту он впервые усомнился в добровольности ее замужества. До сих пор эта мысль как-то не приходила ему в голову, и он бросил короткий взгляд на девушку. В конце концов, она была не так уж и стара, не так уж высока и всем своим видом не столько угрожала ему, сколько сама напоминала жертву. Более того, она была не так уж и дурна собой, если бы не выглядела такой печальной и подавленной. В сердце мальчика неожиданно появилось сочувствие к Хильтруде, которую, похоже, силой выдавали замуж за него, равно как и его силой женили на ней. Однако в итоге он не услышал ни слова благодарности за свое послушание. Леди Дионисия лишь подозрительно поглядела на него и с мрачным видом изрекла: -- В конце концов, ты вел себя как должно, положившись на тех, кто действует во имя твоего блага. Ведите так себя и впредь, сэр! А теперь, Ричард, пожелай доброй ночи своей жене. Завтра ты познакомишься с ней поближе. Так Ричард и поступил. Наконец его оставили в покое, одного, а комнату вновь заперли. Впрочем, к нему прислали слугу, принесшего еду с праздничного стола, который был накрыт в доме для всех остальных. В задумчивости мальчик сел на кровать, размышляя обо всем случившемся нынче ночью и о том, что его ждет завтра. О Хильтруде же он и думать забыл, едва она вышла из комнаты. Ричард был наслышан о таких браках. Если тебе всего десять лет, то тебе все равно не позволят жить вместе со своей женой, покуда не повзрослеешь. А пока ты находишься с ней под одной крышей, от тебя требуется всего-навсего быть с ней вежливым и внимательным, однако вскоре она отправится в дом своего отца до того времени, когда решат, что ты вырос достаточно для того, чтобы находиться вместе с ней и разделить с ней ложе. Теперь, когда Ричард всерьез задумался о своем положении, он понял, что положение женатого человека скорее всего не даст ему никаких привилегий, -- его бабушка, как и прежде, будет помыкать им, считая его безответным ребенком, будет приказывать ему, что делать, а чего нет, бранить его, когда он ей надоест, а чего доброго, еще и бить. Короче говоря, лорду Итона надлежало самому искать способ обрести желанную свободу и вырваться из рук своей бабушки. Да и не очень-то он ей теперь нужен, ибо сыграл уже свою роль в достижении ее цели, -- завладеть соседними землями. А раз так, то, почувствовав себя в безопасности, она вскоре может и отпустить исполнителя своей воли на все четыре стороны. Ричард поплотнее завернулся в одеяло и заснул. Его сон нисколько не тревожило то обстоятельство, что за поздним ужином собравшиеся, возможно, говорят о нем и обсуждают, что делать с ним дальше. Ричард был еще слишком молод и по-детски слишком верил в хорошее, чтобы допустить тревоги в свои сновидения. Утром Ричард обнаружил, что дверь в его комнату по-прежнему крепко заперта. Слуга, который принес мальчику завтрак, разумеется, не дал ему возможности убежать, -- впрочем, Ричард и не пытался, ибо знал, что все равно далеко не уйдет и что ему по-прежнему надлежит притворяться послушным мальчиком, рассеивая все возможные подозрения. Когда леди Дионисия, сняв запоры, вошла в комнату Ричарда, то скорее по привычке, а не из притворства, он встал при ее появлении и подставил щеку для поцелуя. Бабушкин поцелуй оказался ничуть не холоднее, чем прежде, и в это мгновение в Ричарде проснулись теплые родственные чувства, в которых он никогда не отдавал себе отчета и которые так редко проявляла его бабушка. К горлу мальчика подступил комок, на глаза навернулись слезы, словно проснулось нечто долго спавшее в его душе. В конце концов, бабушка не сделала ему ничего плохого. Леди Дионисия глядела на внука сверху вниз, причем довольно ласково. -- Итак, сэр, как вы чувствуете себя сегодня утром? Намерены ли вы и дальше быть послушным мальчиком и делать все, чтобы доставить мне удовольствие? Если так, то нам обоим будет очень хорошо. Начали вы отлично, так и продолжайте. И как не стыдно было вам так долго отказываться! Ричард опустил голову и глядел в пол. -- Да, бабушка, -- смиренно вымолвил он, однако тут же спросил. -- А можно мне сегодня погулять? Мне надоело сидеть тут взаперти, словно все время на дворе стоит ночь. -- Посмотрим, -- ответила старая леди, однако по ее тону Ричард ясно понял, что это означает отказ, хотя в этом отказе ей не было никакой выгоды, разве что показать Ричарду свою власть над ним. -- Еще не время, вы еще не заслужили, сэр. Сперва как следует уясните себе, в чем состоит ваш долг, а потом уже получите свободу. Ничего плохого тут с вами не делают, у вас все есть, так что будьте довольны, покуда не заслужили лучшего обращения. -- Но я же согласился! -- воскликнул Ричард. -- Я сделал все, что мне велели, и хочу, чтобы вы выполнили свои обещания! Это нечестно держать меня взаперти, нечестно и подло! Я даже не знаю, что сталось с моим пони! -- С пони все в порядке, он стоит в конюшне, -- быстро ответила леди Дионисия. -- За ним ухаживают так же, как за другими лошадьми. И лучше бы вам следить за своими манерами при общении со мной, сэр, а не то как бы вам не пришлось пожалеть об этом. Видимо, в вашем аббатстве учат детей дерзить старшим, но во имя вашего же блага вам следует оставить эту привычку. -- Я и не думал дерзить! -- возразил Ричард, остывая. -- Просто я хочу увидеть солнце, выйти на свежий воздух, а не сидеть здесь, не видя ни травы, ни деревьев. Да и скучно мне здесь, без компании... -- Будет вам и компания, -- пообещала леди Дионисия, ловя внука на слове. -- Я пришлю вам вашу жену, чтобы она составила вам компанию. Я хочу, чтобы вы лучше узнали друг друга, ибо завтра Хильтруда уезжает с отцом в Рокстер, а вы, Ричард, -- грозно произнесла она, пристально глядя на мальчика, -- поедете со мной в ваш собственный манор, дабы занять там подобающее вам место. И надеюсь, вести вы себя будете соответственно, не так, как в школе, ибо теперь вы человек женатый и состоятельный. Итон принадлежит вам, и там ваше место, и, надеюсь, вы будете говорить то же самое, если кто-нибудь надумает задавать вам вопросы. Все ли вам ясно, сэр? Ричард все отлично понял. Ему предлагают солгать и сказать неправду брату Павлу, а быть может, и самому аббату Радульфусу, заявив им, что он по собственному желанию сбежал домой и женился без всякого принуждения на девушке, которую выбрала для него бабушка... -- Да, бабушка, -- смиренно вымолвил мальчик, усмехаясь в душе и лелея в сердце свою тайну. -- Вот и хорошо! А теперь я пришлю сюда Хильтруду и посмотрю, как вы встретите ее. Вам обоим следует попривыкнуть друг к другу. Леди Дионисия снизошла даже до того, что поцеловала внука, покидая комнату. Впрочем, ее поцелуй напоминал скорее некий толчок губами, нежели настоящий поцелуй. Она вышла, шурша своей длинной юбкой, и Ричард услышал, как она вновь заперла комнату на засов. Из беседы с бабушкой он понял одно, что его пони находится в лейтонской конюшне и что если ему удастся добраться до своей лошадки, то он сможет сбежать хоть сегодня. Однако вскоре, как и обещала леди Дионисия, пришла Хильтруда, и вся неприязнь к ней, сколь она ни была незаслуженной, вновь вернулась к Ричарду и наполнила его детское сердце гневом. На его взгляд Хильтруда годами своими принадлежала поколению его матери, которую мальчик едва помнил. Однако девушка вовсе не была такой уж дурнушкой, -- у нее была чистая, светлая кожа и большие карие глаза, и хотя ее прямые волосы имели какой-то неопределенный, мышиный цвет, они были густыми и пышными, аккуратно заплетенными в толстую длинную косу. Выглядела девушка какой-то затравленной и совершенно несчастной. Некоторое время она стояла, прислонившись спиной к двери, и глядела на Ричарда, который, свернувшись калачиком, лежал на своей постели. -- Тебя приставили ко мне как сторожевую собаку, -- неприязненно заметил Ричард. Хильтруда прошла через комнату к окну, села на подоконник и посмотрела на мальчика тоже без особой приязни. -- Я знаю, что не нравлюсь тебе, -- вымолвила она без грусти в голосе, но довольно твердо. -- Да вообще-то и не за что. Но из тех же соображений ты не нравишься мне. Однако, похоже, ничего тут не поделаешь, мы теперь связаны... Но почему? Почему же ты согласился? Ведь сама-то я дала согласие выйти за тебя замуж лишь потому, что была твердо уверена: ты находишься под присмотром монахов и до брака дело никогда не дойдет. А ты как последний дурак сам попался им в руки! И теперь лишь Господь Бог в силах помочь нам! -- Голос девушки упал и она мягко добавила: -- Впрочем, тут нет твоей вины, ведь ты совсем еще ребенок. Что с тебя взять? Да мне и не за что не любить тебя, ведь я тебя совсем не знаю. Просто мне не мил такой брак еще больше, чем тебе. Раскрыв рот и онемев от удивления, Ричард смотрел на Хильтруду широко раскрытыми глазами. Он увидел ее такой, какой она была на самом деле, -- живой, решительной, готовой постоять за себя, и ни в коем случае не глупой. Ричард медленно сел на кровати и опустил ноги на пол. -- Значит, ты и не хотела выходить за меня? -- Замуж за ребенка? -- спросила девушка, не жалея его самолюбия. -- Да никогда! -- Так зачем же ты согласилась? -- Ричард был слишком возмущен слабоволием Хильтруды, чтобы обижаться на ее замечание по поводу его малолетства. -- Если бы ты отказалась и твердо стояла на своем, мы оба были бы спасены. -- Я согласилась потому, что мой отец не терпит, когда ему перечат. Он сказал мне, что для других женихов я уже слишком стара и что если я не выйду за тебя, то он отправит меня в монастырь и я до конца дней своих останусь старой девой. А этого я боюсь больше всего на свете. Я рассчитывала на то, что аббат глаз с тебя не спускает и ничего у них не получится. А теперь мы сидим тут вдвоем и не знаем, что нам делать. Ричард дивился тому, как изменилась эта девушка прямо у него на глазах, став энергичной, живой, такой же, как он сам. -- А чего бы ты хотела? -- почти заискивающе спросил он Хильтруду. -- Если бы ты могла выбирать, что бы ты предпочла? -- Я предпочла бы выйти замуж за юношу, которого зовут Эврард, он ведет учет в маноре моего отца и служит управляющим в Рокстере. Я тоже нравлюсь ему, приятно это тебе или нет. Но Эврард младший сын в семье и у него нет своей земли, а к безземельным женихам мой отец совершенно равнодушен. Правда, у Эврарда есть богатый дядя, который любит его и, не имея своих детей, вполне может завещать свой манор Эврарду, однако это не устраивает моего отца. Он желает по