---------------------------------------------------------------
     Любая   публикация   или   какое  бы  то  ни  было  другое
коммерческое использование данного произведения возможно только
с письменного согласия авторов.
    copy; Copyright (с) Дмитрий Громов, Олег Ладыженский.
    E-Mail: f_oldie@guru.cit-ua.net
---------------------------------------------------------------


                                               В пути я занемог.
                                               И все бежит, кружит мой сон
                                               По выжженным полям...
                                                                      Басе


     Я познакомился с покойным Ильей Аркадьевичем на  последнем  заседании
городского клуба фантастов. Там как раз бурлил  апофеоз  побиения  камнями
очередного наивного автора, только что отчитавшегося  и  теперь,  с  тихой
улыбкой  мазохиста,  внимавшего  критике.  Когда   новый   прокурор   стал
протискиваться к трибуне, я, пользуясь случаем, стрельнул у него  сигарету
и направился к выходу. Вообще-то  я  не  курю,  но  это  был  единственный
уважительный  повод  дождаться  раздачи  дефицитных  книг  на   лестничной
площадке, а не в зале судилища.
     Обнаруженный мною на ступеньках человек пенсионных лет держал в руках
незажженную "Приму" и явно не собирался доставать спички.
     - Я так понимаю, что вы тоже не курите,  -  улыбаясь,  сказал  он,  и
через пять минут беседы я не  перешел  с  собеседником  на  "ты"  лишь  по
причине разницы в возрасте.
     Илья Аркадьевич  оказался  милейшей  личностью,  а  также  владельцем
прекрасной библиотеки, старавшимся не обсуждать книги, а читать их. В этом
наши интересы полностью совпадали. Еще через  два  часа  я  шел  к  своему
новоиспеченному  знакомому  пить  чай,  локтем  прижимая  к  боку   честно
заработанные тома.
     Библиотека Ильи Аркадьевича превзошла мои самые смелые ожидания. Я  с
головой зарылся в шелестящие сокровища, изредка выныривая для восторженных
междометий и отхлебывания непривычно терпкого  зеленого  чая.  Обаятельный
хозяин, щуря веселые голубые глаза, отнюдь не умерял моих порывов,  и  под
конец вечера я с  необычайной  легкостью  выцыганил  у  него  до  вторника
совершенно неизвестное мне издание Мацуо  Басе,  размноженное  на  хорошем
ксероксе и заботливо переплетенное в бордовый бумвинил.  Если  учесть  при
этом, что темой моей самодеятельной монографии было  "Влияние  дзэн  школы
Риндзай на творчество Басе в лирике позднего  японского  средневековья"...
Широко, конечно, сказано - монография, но все-таки... Вот  так,  на  самой
теплой ноте, и закончилась первая из трех моих  встреч  с  покойным  Ильей
Аркадьевичем,  и  поздно  теперь  впадать  в   привычную   интеллигентскую
рефлексию, твердя никчемные оправдания... Поздно. Да и незачем.


     Вернувшись домой, я опустился в кресло, и не успокоился до  тех  пор,
пока не перевернул последнюю страницу выданного мне томика. Если вы умеете
глядеть на книжные полки, как иные глядят на фотографии старых  друзей,  -
вы поймете меня. А одно хокку я даже выписал на огрызке тетрадного  листа.
Потому что в предыдущих изданиях, вплоть до академического тома Токийского
университета, я не встречал таких строк:

                         К чему мне эти минуты,
                         Продлившие осенний дождь?..
                         Еще одна цикада в хоре.

     На следующее утро я вновь внимательно перечитал  сборник.  Два  новых
хокку были выписаны, на сей раз в блокнот. К концу недели я знал, что ни в
одном отечественном или зарубежном издании, зарегистрированном в  каталоге
Бергмана, этих строк нет. Получив подобную информацию, мне оставалось либо
обвинить Илью  Аркадьевича  в  самовольном  вписывании  стихов,  вероятно,
личного сочинения, либо  признаться,  что  годы  моего  увлечения  пропали
впустую, либо... На третье "либо" у меня просто  не  хватало  воображения.
Первых двух было достаточно, чтобы считать себя идиотом. Ведь не мог же я,
в конце концов, считать гостеприимного пенсионера скромным замаскированным
гением. Пришлось остановиться на многоточии...


     Когда во вторник я ворвался к Илье Аркадьевичу олицетворением бури  и
натиска, весь мой азарт был моментально сбит коротеньким монологом:
     - Не суетитесь,  дорогой,  мой,  и  позаботьтесь  запереть  за  собой
дверь... Если бы я умел писать такие стихи, в авторстве которых вы желаете
меня скоропалительно обвинить, то сейчас,  скорее  всего,  я  ехал  бы  за
Нобелевской премией, а Бродский занимал за мной очередь. Так  что  давайте
вернемся к нашей теме, но дня через три-четыре.  Когда  вы  поостынете.  А
пока возьмите с полки пирожок. В виде вон того сборничка. Да-да,  левее...
И  когда  будете  наслаждаться  парадоксами  бородатого  любителя  вина  и
математики, то не забудьте обратить внимание на 265-ю и 301-ю рубаи. Потом
можете, если хотите,  запросить  каталог  Бергмана  или  любой  другой,  и
обвинить меня также в подражательстве Омару Хайяму, в числе прочих.
     Я послушно взял предложенного мне Хайяма и позаботился прикрыть дверь
с той стороны.
     Каталог подтвердил то, в чем я уже  не  сомневался.  Названные  рубаи
никогда не издавались. А в 167-й косвенным образом упоминалась Нишапурская
Большая  мечеть  Фансури.  Построенная   через   семь-восемь   лет   после
предполагаемой  смерти  Омара  Ибрагима  Абу-л-Фатха  ан-Нишапури.   Более
известного под прозвищем Хайям.


     В назначенный день я пришел к Илье Аркадьевичу, готовый  продать  ему
душу и сжечь его на костре. Одновременно. И он понял это.
     - Скажите, дорогой мой, вы можете занять мне пять рублей?
     Я машинально извлек помятую пятерку.
     - А пять минут?
     - Вот видите. А я могу. Только не смотрите на меня так понимающе. Это
не каламбур и не бред параноика. Я действительно могу занять  пять  минут.
Вам. Графоману из клуба. Мацуо Басе и Франсуа Вийону. Кому  угодно.  Я  не
знаю, откуда на мне эта ноша, и  мне  все  равно,  поверите  вы  или  нет.
Впрочем, вру - не все равно. И пригласил я вас  не  случайно.  Старость  -
паскудная вещь, молодой человек, особенно если  по  паспорту  я  ненамного
старше вас. Но за все надо платить. Поразившее вас хокку стоило  мне  пяти
лет жизни. Хайям - почти год. Видите угловой томик Ли Бо - лет шесть.  Так
что уже почти пора. Почти.
     Если вы хорошо пороетесь на полках, вы отыщете стихи, не вошедшие  ни
в один сборник, не значащиеся ни в одном каталоге. Их писали в  мгновения,
в подаренные секунды, куда я втискивал свои годы, сжимая их до пяти минут.
Что поделаешь, на большее сил не хватало...  Но  мне  казалось,  что  игра
стоит свеч, что искусство требует жертв - а оказалось, что  жертв  требуют
все. Одни жертвы ничего не требуют.
     Я видел, как вы берете книги в руки. Вы мне подходите,  дорогой  мой,
это наивно, глупо, но я  скоро  умру,  и  пора  задуматься  о  наследнике.
Наследнике всего, что у меня есть, и креста моего в том числе. Не  спешите
ответить. Идите домой, подумайте, спишите все на  маразм  старого  идиота,
выпейте водки и забудьте. Но если списать не удастся - тогда приходите.  Я
буду ждать. Всего хорошего, молодой человек. Поверьте, мне непривычно  так
обращаться к почти сверстнику, но иначе это выглядело бы нелепо... Идите.


     Всю неделю я  бродил  кругами  возле  его  квартала,  проклиная  свою
впечатлительность и мягкотелость. Любая попытка сосредоточиться на  словах
Ильи Аркадьевича вызывала тошноту и головокружение.  Я  взрослый  человек,
без пяти минут кандидат, без пяти... Без пяти минут. Взаймы.
     На восьмой день я зашел в знакомый двор.
     Два красномордых детины в ватниках курили подле обшарпанного голубого
автобуса. Морщинистые старушки любопытно  разглядывали  черные  с  золотом
ленты  на   немногочисленных   венках,   их   глазки   неприлично   сияли.
Родственники, соседи, да минует  нас  чаша  сия,  пьем  без  тоста,  чужие
люди...  Я  кинулся  по  лестнице.  Меня  пропускали,  сторонились,  сзади
слышалось: "Который?.. этот самый... Родня?  Нет...  да  пусть  подавится,
кому эта макулатура надобна..."
     В старом кабинете с занавешенным зеркалом никого не  было.  На  столе
стояла чашка недопитого  чая,  рядом  лежало...  Рядом  лежало  завещание,
придавленное тяжелым пресс-папье. Библиотека завещалась мне. В здравом уме
и трезвой памяти. Или наоборот. Мне. И желтый листок  с  пятью  небрежными
иероглифами и коряво записанным переводом.

                       Кто строил храм, тот умер.
                       Ветер столетий пронзает душу.
                       Падаю в мох вместе со снегом.

Популярность: 18, Last-modified: Thu, 05 Feb 1998 07:42:34 GMT