еловечески резко и громко, что внутри все рвется на части и исчезает
всякое желание впредь иметь с ним дело.
2 августа мы на ТОФе. После дикой толчеи на вокзале здесь словно оазис
- отделенная от города отвесной черной скалой тишина, чистая теплая голубая
вода, деревянные скамейки. Я прыгаю с высокого пирса вниз головой, чувствуя
себя совсем молодым и здоровым. Мы заплываем очень далеко. С моря
Владивосток так красив, что зарождается сомнение: чего это я так озабочен
письмами и планами. Ведь нам тут так хорошо, а будет еще лучше. Есть
престижная работа и мне, и Ане, сын пойдет учиться в политехнический, дочь
рано или поздно будет нормальным городским врачом. От добра добра не ищут. А
всякие мерзости компенсируются такой благодатью, как Сиреневка и вот это
несравненное море... Плохой климат? Как сказать! А что в Ленинграде или
Комсомольске лучше? Смотри, как морось сменяется солнцем. Так будет и во
всем, с проектами, заработками. Все будет хорошо здесь, а вот там... Там все
может оказаться катастрофически плохо. Еще не поздно ничего не
предпринимать. Придет вызов? В корзину! Уходить отсюда не хочется, но жара
нарастает, асфальт раскаляется. Мы уходим в сторону "Динамо", становимся в
очередь за непривычно дорогим (75 копеек стаканчик) мороженным, которое
продает молодой грустный еврей. Он повторяет с библейской тоской: "Товарищи,
я же просил больше не занимать". На площади напротив стадиона пасутся
лошади. На этом пастораль кончается. Мы возвращаемся из рая в ад толп,
пустых магазинов, дорогого и бедного рынка. После получасовой давки в
раскаленном душном троллейбусе Аня автоматически становится к плите, так как
все хотят. Вечером все идиллически в разных позах смотрим Высоцкого.
Следующий день был какой-то лишний - на дачу я ехать отказался, сходили
на наш пляж - совсем не то, что вчера. И тут, словно ответ на мои крамольные
вчерашние сомнения, звонок от Ходорковского - он получил вызов!! Тотчас буря
подозрений. Мы с Аней обсуждаем причины и следствия. И зачем? Где и кто нам
скажет правду? Кто-то перехватил наш вызов? Какие основания так думать? А
какие - не думать? Снова "здесь" кажется опасным и бесперспективным. Есть
работа? А кто сказал, что она и будет? Разве не висели на волоске мои
договоры чуть не каждый месяц? А быт, который стремительно становится все
хуже. Дача-убежище? А кто сказал, что ее завтра не сожгут - вокруг нас в
Сиреневке уже не одно пепелище. С другой стороны, население-то вовсе не все
бедствует. Кое-кто процветает, ездит на своих "тойетах" и в ус не дует. А
когда я принадлежал к кое-кому? Так ведь и большинство из них не
принадлежали. Пришли иные времена, взошли иные имена. В том числе может быть
и мое...
Собираемся на дачу с ночевкой и прицелом отметить Анин день рождения.
Ей подарили халатик, в котором она такая хорошенькая и молодая, что
упомянуть количество лет, которое ей завтра исполняется, просто нелепо. Они
едут с Ветой по кооперативным магазинам покупать фарш и колбасу. Жара,
солнце, на даче поспели несколько огурцов, колючих, упругих, хрустящих -
какое сравнение с рыночными! Дособираем вишню, а уже поспели первые наши
янтарные сочные сливы, которыми усыпаны два больших дерева с подпертыми
досками ветвями. Малину собираем и тут же съедаем. По приемнику "Голос
Америки" говорит о войне с Ираком и угрозе Израилю. Пока нам не отказали,
это для нас очень серьезно - не отложить ли до разъяснения ситуации.
Впрочем, нас туда еще никто и не приглашал. И, возможно, никогда и не
пригласит.
Праздничный обед у нас на следующий день начался в разгар жары, от
которой можно скрыться только в домике. Вода из бочек израсходована на
полив. Так что даже уникальное жаркое из своей молодой картошки, фасоли и
лука не идет, не говоря о водке. А когда спадает жара, уже спешим на поезд,
нагруженные кабачками и прочим урожаем. Поезд опоздал на час, меня в шортах
прямо заели комары, а на Чайке уже никто не встретил. Семейство очень мило
поздравляет Аню. Дома не жарко.
На следующий день еду на "Спутнике" (для надежности) на Шамору,
наслаждаясь движением и собственной молодостью. Но после славного купания
надо взбираться на перевал, а жара такая, что солнце словно давит на плечи.
Спасает купание в ледяной воде горной речки под мостом. Дома пью холодный
компот стакан за стаканом.
Мне было так хорошо, что тут же уговорил Аню поехать на Шамору вместе.
Довольно быстро добрались, много купались в кристальной воде, загорали,
прикрыв головы полотенцами, раскаленный песок, западный приятный сухой
ветер, дышится просто замечательно. На этот раз невыносимо жарко и дома. Я
еду на "Спутнике" за мороженным. Покупаю двадцать порций. Вечером все при
деле - Леня на велосипеде, Вета и Аня с ракетками, Дима на самокате, а я то
с одним, то с другими. Ночью жара и комары.
Вдруг выясняется, что Ходорковсий получил вызов не на июльскую заявку
по телефону, а по заявке родственников, как когда-то сделал для нас Яша,
много раньше, в марте. Сразу проснулась надежда. Хотя нарастающие там
события... В самое пекло мы собрались, как всегда. Впрочем, на все согласны,
только бы позвали оттуда и отпустили отсюда... На радостях совершаем в
субботу пробег с Леней по магазинам. Постояв в недлинной очереди купили
советские помидоры. Тоже не дешевые, по 1,8 рубля за килограмм, зеленая
вонючая нитратная дрянь. В остальных торговых точках и тире очереди
непонятно за чем. Зато в галантерее повезло - выбросили носки, по две пары
на нос. На почте плачу за разговор с Хайфой и... мне улыбаются. Впервые я
понял, что уезжать вовсе не позорно, а легко и приятно. Все завидуют. Мы
купили по шапочке "Hawker" (разносчик) мне и Лене и в таком веселом виде
втиснулись в троллейбус. Дома узнаем, что за Ветой приезжала Колина сестра
Анюта и они с Димой уехали в Кипарисово. Тут приходит с работы Коля и, узнав
об этой ссылке, заявляет капризно: "А я не поеду!" Наслаждаемся "Собакой
Баскервилей" с Михалковым, Ливановым и Соломиным.
Пишу, как потом выясняется, судьбоносное письмо на родину, в Людиново -
вдруг сохранилось мое свидетельство о рождении. Никогда я там больше не был
после раннего детства, и вот на них надеюсь. Говорят, что без метрик не
пускают в Израиль. Не доказать без них, что Соломон Вульфович не эскимос, а
еврей...
14 августа Аня выходит на работу. Но решила каждое утро купаться.
Заплыли, а над нашей одеждой склонился мужчина. Я ему крикнул над гладкой
водой. Он поднялся, махнул рукой точно как Лантух, и ушел. Я поспешил
проверить, целы ли кошелек, ключи и часы. Все цело. Аня уезжает на работу, я
- на дачу, собираю сливы, огурцы, малину и спешу на поезд. Мое семейство тут
же кидается к корзине. Маленький беленький Димочка совершенно счастливый
сидит с банкой малины в кресле напротив телевизора. Леня берет мешочек со
сливами друзьям.
Едем на дачу с Ходорковскими - Петром и Димой. В поезде мне показывают
вызов, сделанный, оказывается, вообще человеком, который уже давно живет
там. Это совсем другое дело! В Сиреневке жарко, тут же у перрона раздеваемся
до трусов, иду сразу за ключевой водой в родник в овраге. Собираем сливы, а
ведь я уже позвал для этого Ядровых из Кипарисово, а мои нынешние гости не
стесняются - вся земля под деревьями оранжевая от плодов, чего стесняться?
Только проводил их, приезжают сваты. Сливы их мало интересуют, а вот усы
земляники и молочай для коз - дефицит. Уезжают, а я снова на станции.
Приезжает усталая и больная Аночка. Сидит на ступенях крыльца, не замечая
комаров. Приходит в себя только после фирменного чая и покоя в нашем
алькове-палатке напротив открытого в рай окна с ветерком оттуда. Утром
пасмурно, но что-то исчезло в атмосфере, что давило все последние дни.
Настал покой и тишина, хотя воскресенье и должно быть много народа. Собираем
наши первые помидоры, но такие настоящие и душистые после базарных, не
говоря о советских, что плакать хочется от умиления. Начавшийся дождик
разгоняет остатки публики вокруг.
Дома по телевизору событие - приехал во Владивосток Ельцин. Радость-то
какая! Как некогда Горбачев приехал, открыл город и превратил мое уютное
убежище в ад. Вот и в эти дни начался тайфун и сразу погас свет,
остановились троллейбусы. Назло ливням, следующим один за другим, еду на
дачу, иду от станции по колено в ручьях. Домик мой заливает - течет крыша.
Подставляю ведра. Зато поливать ничего не надо и бочки полные. С третьего
раза затопил камин, сварил выкопанную картошку в мундирах, со своими
помидорами и огурцами. Дома уже дали свет и все на месте, даже Аня добралась
нормально. А то пугали наводнением. Но наутро исчезает воздух - какая-то
плотная масса вместо него, вдох не сделаешь для йоги. Дыхание Тихого океана,
которое я как-то оценил на борту "Алексея Косыгина", да еще в сочетании, что
подо мной Курильская впадина, 7000 метров глубиной...
24 августа первый ветер с материка, сразу легче на душе. Аня "ушла на
базу" к 6.30, а потому ее боцманской дудки-побудки сегодня нет, на постылое
море идти не надо, в мутных водах можно не плавать. На даче сжигаю свою
повесть-рукопись "Инна" (как о ней отозвалась с презрением Аня, евреи на
подземных лодках), переписку с редакциями, включая письмо из "Юности", что
"Пальцы" им не подходят. Я еще не знал, что очень даже подошли члену
редколлегии, как отправная идея для "Острова Крым"... настроение дрянь.
Почему-то уже не думаю о том, вызовут ли, отпустят ли отсюда, а вот как
примут там? Аня дома снова усталая и больная - два часа добиралась от базы
до дома. Леня спит на балконе. Наутро в субботу, отупев от безделья,
уговариваю Леню поехать со мной на велосипедах в магазин за трубками. Едем
по новой для нас дороге поверх Второй речки. Через лес и какой-то виадук
попадаем на развороченную Снеговую улицу, но в "Юпитере" трубок нет. Идем по
жуткой улице Жигура в вело клуб - закрыто, причем давно и навсегда. Лезем на
перевал, спускаемся по улице Баляева к Луговой площади. И тут лопается
трубка. А ведь поход задуман именно для такого случая, а до него все было
цело. Вокруг толпы народа, давка в трамвай, а мы идем к Коле на работу - в
кинотеатр "Владивосток". Он выходит к нам в моей одесской рубашке, забирает
к себе уже бесполезный "Старт". Я возвращаюсь на "Спутнике" той же
непотребной дорогой. Дома по "Голосу Америки" новость - умер Сергей
Довлатов, которого мы только-только успели оценить и полюбить.
Воскресенье 26 августа, канун нашего семейного юбилея, провели в бухте
Емара, островок покоя и относительного безлюдья после Шаморы. Вода
зелено-желтая, почти пресная, но Ане тут очень нравится.
На этом кончается мой отпуск. В четверг 30 августа выхожу на работу.
Пусть там меня ждет вся вражеская рать - надоело отдыхать. Впрочем, это от
меня не зависит, ибо делать мне на работе решительно нечего! У меня есть
уютное рабочее место на Бестужева, где никто мне не мешает начать новый
проект, но заказа и близко нет пока. Что же касается по
судоходно-вертолетной темы, с которой я и получаю свою зарплату, то акт
приемки этапа не подписан, продлением (третьим этапом) пока и не пахнет.
Шагайка закончена. То есть ситуация достаточно фантастична - есть
оборудованное рабочее место, зарплата, способность и острое желание работать
до седьмого пота, но я вынужден снова искать пятый угол в чемодане,
срываться на дачу посреди рабочего дня. И ждать окончания зарплатных денег,
а дальше что?
Но я тут же начинаю новую авантюру - конверсию. Приходят ко мне по
приглашению почти незнакомый Батов из пассажирской службы и всегда ироничный
до глумления Кандауров из техотдела. И я им излагаю проект нового договора.
Взять два корпуса устаревших эсминцев, снять с них надстройки, выпотрошить
содержимое, кроме машинного отделения, соединить мостом и сделать
пассажирский туристический катамаран. Кандаурова, как и весь техотдел, я
всегда считал в числе своих врагов, но тут он ведет себя менее агрессивно,
чем обычно. Весь фокус в создании временного трудового коллектива. Кандауров
и Батов будут получать от института добавку к своей неслабой, но всегда
недостаточной зарплате за счет того же пароходства. А это значит, что они
поддержат тему один у главного инженера, а второй в службе эксплуатации.
Надстройку с каютами, ресторанами, бассейнами и прочим я предлагаю заказать
в Японии или Южной Корее. А это для них командировки. То есть личный интерес
я разбудил, а потому договор возможен. Но от надежды до первых денег на
счету проекта проходит несколько месяцев. К тому же, я, инициатор и
руководитель проекта, ни на йоту не верю в его осуществимость. Уже если
такое хамское отношение к судоходно-вертолетной системе после более чем
убедительной практической эксплуатации первых вертолетоносцев, то что
говорить о новых идеях?
Моя альтернативная надежда на средства к существованию - Попов и его
команда. Но Глассман, его представитель во Владивостоке, говорить со мной
отказывается, мало того, мне показалось, что и мой единственный верный
сподвижник Дронов взял холодный тон. Так что второй рабочий день после
отпуска я провел на даче, где быстро набирает обороты урожай огурцов и
помидор, один лучше другого. И истово учу английский. По всем доступным
текстам и магнитофонным записям. По телевизору "Взгляд" с антисемитом
Осташвили и ренегатом Калугиным. Принимаю для стимуляции "золотой корень" От
безделья пытаюсь оживить проект моста через Золотой Рог.
В ночь на 3 сентября Аня зовет Лизу, чтобы помогла ей - сильнейшие
головные боли. Я почему-то не волнуюсь, как обычно в таких ситуациях, но,
когда Аня засыпает, начинаю умирать я - понос, бесконечное мочеиспускание,
боюсь повторения почечной колики. Но утром зарядка, холодный душ, и все
проходит. Бугаков требует план работы на 1991 год. Составляю уже не помню
что, отдаем вверх по команде. Странно, но Бугаков словно что-то знает или
чувствует. Вдруг спрашивает, есть ли уже вызов на эмиграцию. Надо же! Уж с
ним-то я своими планами и не думал делиться.
Во вторник 4 сентября на работе никого - молодежь в колхозе, Бугаков в
отпуске, секретарша Ольга не пришла, я один. Иду на "Берег здоровья" -
бывший дикий гаражный притон, а ныне приличный пляж совсем рядом с
Бестужева. Купаюсь в зеленых, но очень красивого цвета волнах. Я в новых
плавках, настроение почему-то предпраздничное. Снова еду на дачу,
возвращаюсь перегруженный, а дома сенсация - извещение с почты о письме из
Тель-Авива! Это может быть только вызов. Леня в трансе. Все ходят, как во
сне.
Наутро в институте поражает секретарша - она знает, что я уезжаю. Я же
ищу посланные в горзагс мои метрики из Людиново. Дело в том, что здесь нет
горзагса, есть краевой и районные. Я ищу контакт с неким Кочубиевским,
который побывал в Израиле. Надо же хоть приблизительно знать, что нас там
ждет. Даю свое последнее интервью моему постоянному сподвижнику из редакции
какой-то газеты Михасенко. Моим планам он просто завидует. Ходорковский
диктует мне перечень документов, необходимых для оформления отъезда. От нас
должны отказаться Анины живые родители, а о моих надо представить
свидетельства о смерти. Так что пишу в Севастополь и Орлиное. В принципе
Анины родители могут нам отказать в поддержке наших планов. Купаюсь каждый
день около своей работы в бухте Федорова при новой гостинице, где чистый
пляж, раздевалки и вообще цивилизация по сравнению не то что с Чайкой, а и с
Шаморой. Собирал урожай на даче, где в сентябре просто чудесно. Но от всего
этого надо отказываться - дачу продаем. Все вернулось, кроме постоянного
страстного ожидания писем. Уже не жду ни от кого и ничего. Синица уже у меня
в руках. Все. Чтобы хоть чем-то заняться на работе, осваиваю ивритские буквы
по учебнику идиша. Безделье на работе сменяется толчеей дома. Чуть ли не в
полночь звонит заместитель директора института Елисеев с просьбой придти
согласовать план работы на 1991 год. Не дай Бог! При встрече сказал просто,
что скорее всего не буду работать в ДНИИМФе в 1991 году. И все. Елисеев
проявил полное равнодушие. Не будешь, не надо. Другие поработают. Хотя вслух
выразил сожаление.
Объезжаю несколько городских автошкол, мотаясь на велосипеде по
разваленным районам города. Нигде нельзя получить права раньше, чем через
полгода.
12 сентября посещаем Кочубиевского в его роскошной квартире на
Ленинской. И от этой роскоши люди едут в Израиль? Что же тогда говорить нам?
Все люди в этой квартире надменные, презрительные к нам с Аней, бесконечно
чужие. Информации мало. Да, там изобилие, 18 сортов маслин, никакого
дефицита, прекрасный климат, люди живут очень хорошо. У всех, приехавших с
прежней волной, давно хорошие виллы или коттеджи и прекрасные автомашины. Но
вот оно - наше будущее общество. Нам нужно такое окружение? А ведь это и
есть евреи, которых мы до сих пор просто не знали. Если это отношение к нам
сохранится в Израиле, то чего стоят все его преимущества?
Как оплеванные выходим на главную улицу с ее трамваями, мордатыми
американскими моряками визита дружбы в сопровождении что-то клянчащих
аборигенов. Офицеров ограждают представители общественности в штатском. Нас
заедают комары, пока ждем трамвая, а потом автобуса домой.
Приходим в себя только на даче, где все очень ярко - и голубизна неба,
и солнце в комнате и на веранде, и зелень, и красные помидоры на кустах из
Кипарисово. Надо отдать моего лучшего друга в хорошие руки.
В эти дни была встреча с национал-патриоткой по дороге домой с пляжа,
где я был с Ветой и Димой, но они свернули к детскому садику. Я ей
неожиданно для самого себя, тем более для нее сказал в упор: "Ах ты
сволочуга, еб твою мать!" Она потеряла дар речи, все-таки в академическом
институте работает, в очках, между прочим. А я себе пошел дальше, словно и
не здоровался. А вслед мне: "Твое место в Израиле!" Как бы я обиделся
раньше! А теперь - правильно. Там, а твое здесь. Я в обществе изобилия, а ты
- дефицита. Так нам обоим и надо. А она выместила все на Веточке в садике.
Бедная моя дочка рыдает Коле в живот в ванной. Тот идет выяснять отношения.
Елена Афанасьевна находит покупателей на нашу дачу за шесть тысяч
рублей. Всего лишь! За все, с парниками.
17 сентября вижу на столе записку - звонил Попов с интересными
предложениями. Две недели назад я бы тут же заказал разговор с Находкой, но
теперь у меня есть совсем другое предложение, интереснее любого другого. Он
сам звонит еще раз, приглашает на встречу в аэропорту на его пути куда-то.
Поскольку меня еще не отпустили из страны, а заказов на нынешней работе пока
нет, еду на эту встречу. Он действительно предлагает немедленно перейти к
нему на работу в ДальСО, даст мне коттедж на берегу моря в порту Восточный,
буду работать с австралийцами. Очень удивлен, что я не просиял от таких
перспектив, но, услышав, в чем дело, перестал удивляться. Все, кому я говорю
об Израиле, ни на секунду не сомневаются в моем немедленном там признании и
процветании. Вот и Попов грустно сказал: "Конечно, там вам куда интереснее,
чем любое наше предложение здесь..." Тем не менее, встретиться я согласился.
Дома тихо и пусто - Ядровы уехали, так как по Вете всю ночь катался
какой-то шарик, не то барабашка, не то полтергейст. Леня тоже его боится.
Ранним утром еду в аэропорт. По дороге замерз даже в своем всеволожском
пуловере, 12 градусов. Иду сначала в авиаотряд, как ни в чем не бывало,
предлагаю оборудовать станцию электрички прямо рядом с аэропортом. Командир
авиаотряда тут же подписывает, и сам отправит в крайисполком.
Гуляем с Поповым вдоль родного аэропорта. Уже жара, снимаю и ветровку,
и пуловер. Он больше не уговаривает меня остаться, но намерен сделать меня
представителем работающих с ним австралийских фирм в Израиле. Я тут же
соглашаюсь, хотя уверен, что там мне предложат нечто гораздо интереснее. А
пока иду около часа пешком до станции, еду домой. Встречаю Аню. Она
заявляет, что увольняется, надоело работать. Вот кто безоглядно верит в наш
скорый отъезд и не приемлет никаких сомнений. В Москву по дороге в Израиль
она предлагает ехать по тур путевке - вот телефоны. Это на случай, если все
родные и друзья откажут нам в ночлеге. Как оказалось, она почти предугадала
- Марик и Рафа отказались даже попрощаться, но зато Черницкие оказались на
высоте.
А на работе новости только отрицательные. Горисполком отказал моему
сподвижнику оттуда оплатить проект моста, а Дронов говорит, что мои враги
отказываются закрыть второй этап по единственному договору. В принципе, и
хер с ними со всеми. Нужен мне их мост в Израиле? А договор? В конце концов,
Попов мне за шагайку заплатил столько, что хватит на два года без моей и
Аниной зарплат. Плохо, что такими решениями меня выгоняют и с работы, и из
города, а я настроился на отъезд вопреки мольбам остаться... Приходит Дронов
с каким-то ну очень большим начальником из Якутска. Тот просит показать ему
шагайку. Посылаю его к Попову, проект уже не мой, куплен на корню. Он
согласен немедленно ехать в Находку, а я иду купаться, хотя воздух холодный.
Зато вода осенняя - чистейшая, теплая, очень красивая. И я тоже весь светлый
- голубые брюки, серый пуловер, светлые туфли такой же дипломат. И вообще
собираюсь сегодня в театр с женой - на ленинградский спектакль "Любовь до
гроба". А пока у меня встреча с Грановским, на этот раз пустая. Получаю
очередные деньги - 874 рубля, из которых 300 тут же отдаю моей экономистке
за ее главу в отчете.
В пятницу на работе было все то же вынужденное безделье, да еще дождь
за решеткой окна. По дороге на поезд увидел нелепую фигуру Юрия Соболя,
одного из нескольких странных и нелепых личностей, которые меня почему-то
очень любят. Поскольку он, как всегда, голодный и бездомный, я приглашаю его
к себе домой, рассказывая ему о своих планах. Он тут же предлагает Израилю
все свои эпохальные произведения - даром. Но я уже знаком с его творчеством
и представляю, как будут говорить о моих проектах, тоже не безупречных с
точки зрения трезвого эксперта, если я к тому же предложу н его идеи. Но я
его обнадеживаю, обещаю написать, пою чаем и даже провожаю лесом на
электричку. Он садится в отходящий поезд, и тут вдруг гаснет свет, да так,
что ни одного огонька. Даже, о чудо, местная электростанция Академии наук не
светит ни одним окном. Спешу вверх, на трассу встречать Аню, уверенный, что
и троллейбусы не ходят. И точно - стоят два в поле зрения темные. Аня
приезжает на автобусе. А дома нет не только света, но и воды, не работает
радио. Зажигаем свечи, ходим по комнатам с фонариком. За водой наутро я иду
через сопочку в колонку. Аня уезжает на попутном микроавтобусе без дверцы.
Мы с Леней пошли на станцию, так как сверху увидели, что прошла электричка.
Но там объявление - все поезда отменены. Идем обратно, а тут почта! Письмо
от Аси с вложенными печальными документами - оригиналы свидетельств о смерти
моих бедных родителей. Само письмо безнадежно грустное. Казалось бы,
встречались мы с ней в последнее время очень редко, почти всегда расставаясь
к взаимному облегчению, а вот сейчас предстоит разлука навеки... От Аниных
родителей короткое письмо с "вольной" - заверенным нотариусом заявлением,
что материальных претензий к дочери и зятю они не имеют. Поразила
прозаичность происходящей драмы. Поскольку это были последние недостающие
документы, я выбегаю на трассу, ловлю частника и еду в ОВИР, а там, конечно,
закрыто - суббота. Только во вторник. Пытаюсь тут же вернуться на поезде, но
на вокзале такая толпа после всех задержек рейсов, что и подойти невозможно.
Иду на Бестужева, где меня ждет верный "Спутник" и с ветерком возвращаюсь
домой, спасаясь скоростью от тоски. Аня уже дома - у них нет света, и всех
отпустили.
Едем на дачу в последний раз в жизни. У Елены Афанасьевны нас уже ждут
покупщицы - две оторвы, которые зря деньги не платят. Сидим на веранде, пьем
"Уссурийский бальзам", закусываем дарами огорода и сада. Трескотня,
оживленные лица моих ровесниц, на фоне которых моя Аночка - молодая
аристократка, свет во тьме. Все подписываем, и все расходятся. Мы с Аней
отлеживаемся на чердачке, потом собираем остатки огурцов, помидор, физалии,
кабачков, тыквочки. Вечер, тишина, я иду прощаться с садом, подхожу к
каждому дереву и кусту, в который вложено столько труда и души. Прощаюсь с
голубым домиком. Уходим, бросив последний взгляд на мое самое дорогое в
жизни убежище. Тешу себя надеждой, что вот так же прощался некогда с дачей в
Комсомольске, а потом купил вот эту, стократ лучше. Почему бы не
предположить свой дом в Израиле с южным садом, по сравнению с которым даже
сад Софьи Ивановны - север. Выходим с поезда в душистой ночи, идем с
фонариком и топориком, рюкзаком и корзиной. Все прочее имущество на даче
отныне уже не наше. Дома вся семья, включая простуженного Диму, смотрит
телевизор, но встает заглянуть в корзину.
Утром делаю зарядку во тьме, потом, переступая через ноги храпящего на
полу зятя, иду в клетушку будить сына под всхлипы затемпературившего внука.
Во вторник спешу на работу, кому-то звоню, но все мысли об ОВИРе, об
издевательствах в котором слышал столько в Ленинграде. Обнаруживаю пропажу
сберкнижки с шагаечными деньгами, звоню Вете. Та долго ищет и сообщает, что
свою (пустую...) нашла, а где моя, не знает. Пытаясь вспомнить, куда я ее
мог сунуть, спешу в ОВИР, хотя на фоне такой пропажи не до него, не до
отъезда и вообще ни до чего. Настроился сидеть часы в очереди, даже взял что
читать, но меня приняли первым, так как я единственный в очереди в основном
корейцев был ПМЖ - на постоянное место жительства за границу. Меня приняла
майор милиции Юзефа Васильевна Писаренко, милейшая блондинка, которая
разговаривала не просто вежливо, а ласково. К ней в кабинет без конца
заглядывали с улыбками другие милицейские дамы - посмотреть на человека,
едущего навсегда в Израиль. Приняла документы, наметила план действий и
обещала тут же позвонить при решении моего вопроса.
Теперь надо найти сберкнижку. А где. Иду в сберкассу. Там очень
недовольны, что я ее потерял, но обещают что-нибудь сделать. На работе снова
все перебираю и... нахожу книжку в не открываемом сто лет старом блокноте. И
нафиг я ее туда сунул?
Дома масса солнца, тишина. Ядровых нет, Леня делает стенгазету и уроки.
На следующий день необычная жара. Мы фотографируемся на полувизу,
отдельно я и Аня, потом вместе с сыном. Ко мне на работу приходят мои
главные пароходские сподвижники Дронов и Мель. Последний с большим
энтузиазмом предлагает мне новый договор на 1991 год. Я его останавливаю. "И
вызов есть? - пораженно спрашивает он. - И ты, имея возможность уехать, еще
и занимаешься "Севморпутем", терпишь пакости всяких шереметов? Это что - все
остается людям? Да им же ничего не нужно!" Я с ними расстаюсь и спешу в
ОВИР, где мне говорят, что нужно еще свидетельство о браке. В очереди к ней
вижу приятеля Ходорковского, некого Илью Давыдовича. Приглашаю его ко мне в
кабинет. Долго говорим о шагайке, мосте, отъезде. Берется сделать слайды с
картины шагайки. Потом он приглашает меня к себе домой на девятый этаж дома
на Тигровой сопке, где я впервые увидел некогда мою дочь. Угощает меня
омлетом, провожает почти до Ани. Дома Л?ня деловито, без понуканий делает
уроки. Мы собираем книги на продажу - все мои любимые в недавнем прошлом,
где, впрочем, остается и вся моя жизнь - подписные издания Станюковича,
Новикова-Прибоя, Кассиля.
Наутро в институте Елисеев подписывает письмо в пароходство о
расторжении договора. То есть третьего этапа по плану не будет по инициативе
института и с полного согласия руководителя темы. На моем столе записка -
быть в 14.30 у заместителя начальника пароходства Пикуса. Институт, кроме
меня, представляет почему-то мой главный в нем враг Тарабукин. Сидим с ним в
приемной как бедные родственники. После 15 минут против назначенного времени
я встаю и ухожу, но в коридоре меня догоняет сотрудник Меля Белюк и зовет в
кабинет. Там все уже красные и злые - скандал с "Севморпутем", лето красное
пропели, а зимой куда его девать? У меня в отчете, который они до сих пор не
приняли актом, все это указано, но никто, естественно, этот отчет и не думал
читать. Вот красный гигант с надписью на борту Arctic Lighter и безработный.
Стоимостью, между прочим, 150 миллионов долларов, как чуть ли не весь прочий
флот пароходства вместе взятый. Столько месяцев меня злобно игнорировали эти
высокопоставленные дилетанты в галунах, а теперь готовы свое добро утопить,
к стенке поставить, разрезать на металлолом. Но министерство-то требует
найти ему работу! Сутки простоя атомохода больше месячной зарплаты всех
присутствующих, а им плевать.
Узнав, что я на днях уезжаю в командировку в Ленинград, Белюк требуют,
чтобы я сдал билет и доложил министру, а что, он не знает. Сданного еще в
июне отчета он, представитель заказчика, не читал, так как "не верит в это",
а во что "это" объяснить не может. Пикус разыгрывает передо мной благородное
негодование по поводу того, что мои предложения не изучены. Все, что я
докладываю сейчас о сути проекта, для присутствующих новость. Кто-то даже
воскликнул : "Так вот же выход!" Остальные злобно молчат. "Все остается
людям..." Вот этим?
В субботу 29 сентября я начинаю первый week-end без дачи. Исчезли сразу
все заботы - накрывать на зиму клубнику, чинить протекающую крышу домика,
обрезать малину и прочее. Так что иду себе на зарядку, купаюсь в теплой и
очень прозрачной воде, дома делаю генеральную уборку, пользуясь тем, что
никого нет. Делаю сыну гору дранников, которые он съедает за несколько
минут. Идем-едем с ним и с его милой подружкой Валей Шашкиной в уютный
кинотеатр "Бородино", где даже в субботу есть на премьеру билеты, а в фойе
продается мороженное, как в мирное время. Смотрим очень добрый американский
фильма "Кокон" о стариках и НЛО-навтах. Вечером встречаю запредельно
нагруженную Аню. У нее сегодня своя фантастика - зашла в фирменный рыбный
магазин, а там изобилие и нет очереди! Купила красную рыбу горячего
копчения, балык, окунь и прочее. На другой день купаемся уже с женой. Вода
вроде чистая, но чем-то пахнет, а сторож Биолого-почвенного института старый
дядя Саша уверяет, что в море оттуда начались новые и особо опасные стоки.
Мало нам было старых - из всех институтов, о чем без конца кричат газеты.
Пока мы живые, идем с Аней по празднично расцвеченной осенними красками
лесной тропке до 24 школы. Воздух такой, что хочется его просто нюхать, как
духи, небо голубое, солнце и тишина. Так, гуляя, доходим до Седанки,
покупаем на тамошнем рынке петрушку, в гастрономе запакованный в мешочки
виноград, две банки зеленого горошка, который все прочие покупают десятками.
Дома обедаем, спим и готовимся принимать гостей, маленьких, шустрых,
непривычно активных - наш новый круг общения с новыми людьми. Я читаю первый
ответ на мои письма родным и друзьям об отъезде. Ты совершаешь главную в
твоей жизни ошибку, - пишет Дубровский.
А пока собираюсь в командировку в Ленинград, хотя никто меня в нее не
посылал и оттуда не приглашал.
Но раз уже приехал, собирают совещание, где я обязан хоть что-то
доложить. Мои идеи здесь больше решительно никого не интересуют. Гораздо
больше их интригует вопрос, еду ли я в Израиль, коль скоро Богданов уже
уезжает. Первый из ЦНИИМФа. Назначаю с ним встречу у него дома в пятницу. А
пока еду к Яше, где ничего не изменилось. Новая информация об Израиле не
радует. Мы попадаем на пик отъезда. Одновременно на Израиль обрушиваются
десятки, если не сотни тысяч людей, особенно из горячих точек, то есть весь
Кавказ, Средняя Азия, Молдавия и прилегающая к ней часть Украины. Но и из
Ленинграда никогда не было такого потока. Принять такую массу народа без
проблем не может ни одно государство. Так что палатки в пустыне - уже не
предмет антисионистской пропаганды. Естественно, никто не найдет рабочие
места такой прорве народу. Конкурировать с настоящими евреями я не смогу, уж
больно головоногие и решительные. Они и здесь живут лучше всех, в отличие от
меня. И среди них десятки тысяч инженеров вместо меня.
К тому же виза, которую дают в Москве не исключает необходимость как-то
доставать билеты. Проще на поезд прямо из Ленинграда до Будапешта, откуда
ходят самолеты на Тель-Авив.
Посещаю некую контору без вывески на улице Белинского, где Александр
Соломонович Руппо неохотно берет у меня оригиналы моих статей и отчетов,
копии авторских свидетельств (советует дать оригиналы, но у меня их с собой
нет) для бесплатной и надежной (без свирепой таможни) переправки в Израиль.
Ленинград очень изменился за эти месяцы. Около каждой станции метро
почему-то играют оркестры, в метро полно нищих армян, Электричка до
Всеволожска пугающе пустая с выбитыми стеклами. В "моей" квартире живут
молодые родственники Наташи Леша и Лена, но мне тоже выделена комната. Я
осваиваю их видео и весь первый день никуда не еду, смотрю фильм за фильмом,
так как хозяев видео нет дома до девяти вечера. Сходил только на рынок,
замерзая на холодном ветру, пожалел, что не одел перчатки. Вокруг нищета и
убожество, совсем не тот и Всеволожск. Хотя очень вкусный воздух, ели,
березы, кусты, все уже без листвы.
Утром по дороге от метро в ЦНИИМФ через Таврический сад захожу во все
еще чудную пирожковую. На совещании все в меру агрессивны по отношению ко
мне. Всем не нравятся вертолеты, спасшие, между прочим, последнюю навигацию,
что те же хулители признают. Но должен же я своим докладом хоть как-то
мотивировать командировку. Без меня кого бы они так ругали?
Съездил в гостиницу "Москва" - билеты на Будапешт свободны. Давайте
визу и доллары. В кассах на канале Грибоедова взял билеты до Москвы и
обратно, чтобы ночевать только в поездах. Без конца холодный дождь и лужи
повсюду. Прихожу в гости к Богдановым. Живут же советские евреи! Огромная
квартира с анфиладой комнат, да еще в самом центре Ленинграда, на Пестеля, с
видом на Летний сад. Меня лечат от простуды водкой с медом. Полная
информация об отъезде, просьба передать деньги кому-то в Москве. От сырости
и холода я в Ленинграде всегда болею. Да еще всю ночь заедают комары. Они
тут не лесные, а так называемые бытовые - плодятся в подвалах. Их и в
ЦНИИМФовской гостинице полно. Посещаю Дубровских, изменившихся до
неузнаваемости. Сережа очень солидный, матерый. Долго говорим, хотя все, что
говорим, обоим уже неинтересно. Утомил и его, и себя, поспешил раскланяться.
Звоню моему дяде Сене. Он говорит, что в Ленинграде как раз в командировке
мой московский брат Марик.
Утром в воскресенье 7 октября смотрю по видео фильм ужасов про
оборотня. Обедаю с Яшей и Наташей на их кухне. Они - последние настоящие
друзья на родине. Яша сказал, что полузабытый уже американец Слава, наша
единственная многомесячная надежда, кому-то показал мои проекты, и они не
понравились. Как и австралийцам...
На следующий день иду к моей сестре Инне, маленькой и худенькой
художнице. Она показывает мне свои эстампы. Приходят рыжий Марик (как его
называют, в отличие от Яшиного брата - Марика черного) с женой Соней. Ее я
совершенно не помню, встретились бы без третьих лиц, не узнал бы. Отношения
у них с Инной совсем другие, чем со мной - родственником третьего сорта (Яша
для них с Рафой - второго...). Я это чувствую, а потому полный конформизм -
люблю их изо всех сил. Марика отличает удивительная манера предельно ласково
говорить пакости, испытывая при этом наслаждение. Но не ссоримся. Напротив,
они провожают меня на московский поезд.
Сплю в вагоне одетый, в купе холодно. Подняли нас всех в 5.20, а в 6.20
уже Москва с дождем и ветром. Долго ищу голландское посольство на Ордынке
56. Совсем рано, а там уже полно народу. И все какие-то очень дружественные
и симпатичные. Покупаю самую разную литературу об Израиле, учебник иврита с
кассетами, нагрудный моген-давид на цепочке для Лени. Информация прямо
обрушивается на меня. Оказывается, никаких проблем с билетами - отправляют
прямо отсюда группами самолетом до Будапешта и далее. Обстановка свободы,
равенства и братства. Все кидаются к человеку, что только что оттуда. Никто
не подтверждает слухи из советских газет о колючей проволоке вокруг палаток
для иммигрантов на оккупированных территориях. В Израиле масса пустых
квартир, мощная строительная индустрия. Никто не боится и войны с Ираком -
арабы хорошо знают евреев на своей шкуре и напасть не посмеют. Тем более на
страну. под американским зонтиком. Так что там все хорошо.
Завтракаю в буфете ресторана "Москва" у Красной площади. Долго жду
человека, которому должен отдать богдановские деньги. Звоню в Ленинград, что
отдал секретарше. Там согласились. А я иду по привычному в Москве адресу в
Министерство морского флота на Лубянке. На совещание здесь приглашают
представителя гражданской авиации. Оба чиновника, морской (Мирзабели) и
вертолетный (Лаврухин), относятся ко мне очень уважительно и
благожелательно. Рассказываю Мирзабели о совещаниях в пароходстве и в
ЦНИИМФе, об отношении к моим темам. Он тут же обещает все немедленно
рассказать министру.
Я еду отдыхать в Сокольники. Погода уже хорошая, хотя совсем не жарко.
Мне не терпится включить плеер и послушать иврит. Что я и делаю на парковой
скамейке, впервые увидев и услышав свой язык в 54 с половиной года от
рождения. Совершенно новая музыка, кажущаяся волшебной, да еще после
информации о красотах и изобилии в Израиле. Чувствую себя совершенно
счастливым. Но я пока здесь, надо встречаться с другом в Москве. А это Саша
Черницкий, которого я только что честно рекомендовал Лаврухину, как моего
главного консультанта. Саша очень доволен, а его жена Белла и дочь Юля
радуются как дети дорогому торту, который я купил по дороге к ним. Сидим до
позднего вечера, говорим о политике, о сваях, о вертолетных испытаниях с
атомоходом. Уезжаю от него в 11 ночи, еду на метро до вокзала, а тут долго
сижу, наслаждаясь кассетой с израильскими песнями и музыкой. Меняю в кассе
мой плацкартный билет на купейный, а в купе сидит раввин Шима, который так
похож на Яшу, что я к нему обратился, как к давнему знакомому. Он подарил
мне двухтомник истории Израиля. Даром, но при условии, что я не увезу его с
собой, а оставлю следующему неофиту сионизма.
На следующий день навестил Шиму в синагоге. Он показал мне школу,
университет, столовую. Все какое-то запущенное, грязное. В школе бегают
черные шустрые израильские религиозные деятели. Марсиане какие-то...
Я снова прихожу в контору на улице Белинского. Доброжелательный, но не
очень обнадеживающий разговор.
В субботу сижу во Всеволожске, читаю Шимины книги - все наоборот тому,
что я читал об Израиле до сих пор, не веря, впрочем, никогда. Учу счет на
иврите: эхад, штаим, шалош, арба... Смотрим вместе с Яшей по видео
антисоветский фильм "Москва на Гудзоне" с Савелием Крамаровым, уже
американцем. Довольно противный фильм, между прочим. А героини с их животным
сексом вообще мерзость.
Посещаю Анину тетю ее же возраста - Наташу, которой Аня подражала в
детстве. Для этого потребовалось привлечь справочное бюро. По дороге к ней
стоим с Яшей за сыром, занимая в обе очереди на площади Восстания. Мне
досталось полтора килограмма.
Наташа, как оказалось, живет на Кировском проспекте в том же доме (мир
тесен!), где когда-то жил Дубровский. Узкая комната, взрослый сын кушает в
отделенном от комнаты шкафом уголке на проходе из общего коридора.
Ленинградская коммунальная нищета с предметами высокого быта, особенно у
кандидата филологии. Вспоминает мою Аночку, тронута, что я сам разыскал ее,
передает Ане в подарок, естественно, книжку. Меня она не узнала, а я ее, как
ни странно, узнал, хотя видел один раз сразу после нашего брака
("Здравствуйте, я ваша тетя"). Яша ждет меня в машине, потом везет до
Кушелевки.
В оптике на улице Чайковского заказываю очки - две пары. Дальние сразу
покупаю и надеваю - мир удивлен! А ближние мне вышлет Яша. Во всех моих
любимых, некогда изобильных магазинах пусто, почти как во Владивостоке. Но
еще больше народу. Всюду хожу в очках, удивляясь, как красив Ленинград,
Всеволожск. Покупаю в Пассаже Вете подарок - косметичку.
В последний день этой командировки покупаю кассету Газманова со "Свежим
ветром", "Есаулом" и "Путаной". Иду к Яше по широкому бездушному проспекту,
слушаю и почему-то очень волнуюсь от песен, хотя, казалось бы, уже вся эта
страна с ее страстями в прошлом.
Но пока она со мной, вместе с ее Аэрофлотом и переменной погодой, а
потому вылет рейса сначала задерживается на час, а потом самолет пролетает
мимо рейсового Омска в Новосибирск. Я снова оказываюсь на запорошенном
снегом летном поле и в очень хорошо знакомом ледяном аэропорту, где можно
купить только мороженное и радоваться выслеженному и поспешно занятому
креслу. Кругом все та же серая сибирско-кавказско-среднеазиатская толпа,
оглушительные объявления среди черной ночи и носки сидящего рядом солдата.
Полная неопределенность, какие-то неформальные газетки и острое желание
попасть домой, хотя что меня там ждет, кроме все того же безделья, что в
командировке? Но радуюсь, что я сегодня здесь один, а не с Аней после
операции, как некогда. Утром, наконец, начинают уходить самолеты на Омск, но
не наш. Потом и нам объявляют посадку, долго держат в замкнутом накопителе
на ветру, потом ведут по раскисшему снегу к самолету и там, сгрудившись,
чтобы спастись от ветра, все стоят в лужах, а мимо бегают озабоченные девки
в синем. И нам предлагают вернуться в аэропорт - Омск опять не принимает. Но
тут проявляет себя новая демократия. Пассажиры отказываются возвращаться,
отказываются лететь в Омск - прямо в Читу и Владивосток. Сминая синих,
прорываются в салон сначала флотские офицеры, а потом и мы все. У нас даже
не проверяют билеты, садимся кто куда. Тут хоть тепло и уютно. Потом омских
пассажиров (троих!) просят вернуться в аэропорт, а мы поспешно взлетаем,
пока не закрылся и Новосибирск, так как вдруг поднялась такая метель, что
ничего из окна не видно. В Чите солнечно, тепло и сухо. И посадку на
Владивосток объявили, как только мы вошли в здание аэропорта. Снова салон,
снова газеты, снова гул двигателей и стремительно перемещающееся навстречу
солнце. В полдвенадцатого по местному времени я подъезжаю на такси за 10
рублей к подъезду. После Ленинграда, Всеволожска, не говоря о Новосибирске,
во Владивостоке просто рай - сухо, тепло, лето!
И вот 21 октября мы с Аней идем по золото-красному лесу к морю, потом
пляжами до Седанки и вдруг решаем ехать на Шамору, right away! Словно по
заказу подходит пустой троллейбус, на повороте - пустой автобус. Идем в
Ветин "брачный пансионат", спускаемся по полуразбитой железной лестнице к
уютному пляжику в крохотной бухточке. Мы здесь одни, вода сказочно чистая и
душистая. И почти теплая. Но тут мелко, так что мы не плаваем, а просто
бултыхаемся, прощаясь навсегда с любимым Японским морем... Обратно уже
совсем не тот комфорт, битком набитый и автобус, и троллейбус, но дело
сделано - заряд бодрости и счастья от любимого края снова получен. У
подъезда нас давно ждут наши детки без ключа. Мы вкусно и дружно ужинаем и
засыпаем.
И в институте меня ждет приятный сюрприз - подписан акт приемки второго
этапа. Скорее всего, Мирзабели все-таки рассказал министру о ситуации. Или у
самих проснулась совесть после последнего совещания у Пикуса. Так или иначе,
я снова богатый Буратино, деньги на зарплату есть до мая 1991 года. Мне
благожелательно оформляют командировочные документы.
Леня рассказывает, как на уроке физкультуры к нему подошел однокурсник
с крестиком на цепочке и с изумлением увидел на моем сыне такой же
моген-довид! "Ты хоть знаешь, что это такое?" - спросил он. "Конечно, -
ответил Леня. - Это мой, еврейский, символ веры." "А-а-а..."
Как долго я мечтал о таком разговоре! Сбылось. Пусть не для меня, так
хоть для сына.
На другой день захожу к Мелю. Преображенный до неузнаваемости Белюк с
жаром рассказывает как они (кто?) победили Шеремета. И, о чудо! Предлагает
составить план работ по той же оплеванной было теме по третьему этапу на
1991-92 годы. Не знает... После попыток уехать на автобусе возвращаюсь на
работу, переодеваюсь и с еврейской музыкой в китайском плеере на украинском
велосипеде по Владивостоку еду домой. Даже в шортах и майке ехать жарко.
На работе я тщательно разрабатываю шагающий агроробот, который
собираюсь предложить в Израиле. Параллельно шагающий дорожный комбайн. Все
это собираюсь послать тому же Руппо. А пока ко мне приходит представитель
Попова Ванеев из ПримЦКБ, который будет здесь заниматься шагайкой вместо
меня. Его задача - выжать из меня know how, если они есть. Мы сидим с ним
час за часом. Он очень дотошный и энергичный. Иногда мне кажется, что он
задался целью разоблачить меня и мой проект, доказать его
неработоспособность и утопичность. Потом мне кажется, что он вообще не от
Попова, а из другого ведомства - слишком много вопросов о моих планах там, в
военной области. Успокаиваю, что давным-давно не занимаюсь военными
проектами и там не собираюсь вредить любимой родине. Хотя, откровенно
говоря, не только не отказался бы, но тотчас сам предложу свою сгинувшую
куда-то гравитационную подводную лодку. Он о ней ничего не спрашивает, а
потому я успокаиваюсь, что не оттуда товарищ. А может быть, как раз оттуда,
но умнее, чем я предполагал, надеялся, что я сам заговорю о субмарине. Очень
устаю от ежедневного общения с ним. Даже собираюсь звонить Попову, но он сам
исчез так же внезапно, как и появился.
Дома приходит самый симпатичный из наших соседей врач Сережа Шашкин в
моей бороде и просит продать ему "Старт". Поскольку "Спутник" уже обещан
кому-то из Лениных друзей даром, а дамский велосипед уже кому-то отдали, я
обещаю Шашкину оставить "Старт" даром - пусть его принимают за меня, когда
меня уже не будет на этом свете. Потом бесшумно появляется в квартире моя
маленькая изящная дочь. И сразу становится весело. Все говорят, перебивая
друг друга, а неизвестно откуда и куда переливается тенью из кухни в Л?нин
кабинет Коля. Я достаю свои подарки - косметичку Вете и плеер Коле. Оба
очень довольны.
Мы уже меняем нашу квартиру, оставляемую Ядровым, на Севастополь.
Обменщица - мать Аниного директора Лены.
Я прихожу в Дом научно-технической книги для согласования нашей
встречи. Из ареопага тут осталась только Елена Вадимовна. Любы Коршун нет -
у зубного, Анны Борисовны нет - уволилась в связи с отъездом на ПМЖ в
Израиль. Сидим в директорском кабинете, беседуем. Приехать сегодня к нам не
может - проверка. Договорились на завтра. Тут приходит ее муж-офицер и
застает нас вдвоем, о чем я как-то не подумал, пока она не покраснела
внезапно, очень мило смутившись. Видно, не впервой.
С утра у нас шмон и беготня. У Ани болит голова на грани потери
сознания, но участвует в уборке и готовит стол на любой вкус. Директоров у
нас в гостях еще не бывало. Моем и чистим квартиру, чтобы понравилась. Они
появляются в час дня, элегантные, дружелюбные. Все вежливо осматривают. Наша
бедная квартира застенчиво старается понравиться - вся залита ярким осенним
солнцем, сияет чистотой. Стесняясь друг друга, ведем торг. В конце концов,
отдаем в виде доплаты деньги, вырученные от продажи дачи. То есть в 1991 от
нас и следа не останется во Владивостоке... Пьем водку, едим салаты. До
чая-торта дело не доходит, они торопятся куда-то. Переутомленные и
опустошенные мы идем уже в сумерках гулять к институтам. Гора с плеч. Но тут
звонит Вета и заявляет, что не намерена меняться и куда-то уезжать из
родного Владивостока.
Назавтра уже у нас дома уговариваю ее (надо же!) уехать в Севастополь.
Она отказывается и уходит лесом на Зарю, но я догоняю, возвращаю,
соглашается, наконец. Позже узнаю, что это был вовсе не каприз. Девочку
наконец-то освободили от распределения в деревню и пригласили работать в
Краевую больницу, причем собственными усилиями. Мой некогда одноклассник по
Военно-морскому медицинскому училищу, с которым мы три года учились, ели и
спали рядом, став главврачом этой больницы и встретившись со мной случайно
на улице, почему-то брезгливо отказался поддерживать отношения, хотя я
предпринимал попытки. Фамилия у моей Веты не моя, а то мог бы и как раз не
взять, мне назло. По какой причине? В силу каких давних интриг и клеветы?
Этого я так и не узнал. А мне это надо? Но больница элитная, город уже давно
любимый, большая дружная семья любимого мужа рядом - будет их опекать. Ведь
они так привыкли к опеке с нашей стороны! И все это менять на чужой
Севастополь с немощными и, к тому же, непредсказуемо агрессивными стариками?
Вместо того, чтобы наконец-то стать хозяевами квартиры в Академгородке, где
они до нашего исчезновения жалкие приживальщики? Пережить унизительную
абсорбцию в чванном Севастополе, едва ли менее чуждом, чем заготовленный для
нас Израиль? Веточка все это чувствовала. Одно дело съездить в Крым
гостями-туристами, а совсем другое вписаться в его мир специфических
перетертых людей. Ради чего? Ублажить стариков, которые нас всех от мала до
велика едва терпят? Вместо теплоты отношений в Ядровой семье, которая
становится все роднее? Тем более что с местом в Краевой больнице и своей
квартирой, с любимым и любящим трезвым работающим мужем Вете и ее маленькой
семье не больно-то и нужны Ядровы-старшие. Мы же настаиваем, не зная этих
обстоятельств и примеряя на чужую индивидуальность свои закидонские
восприятия действительности в стране, где для Веты и Коли ничего страшного
не происходит... Но она подчиняется чужой (нашей) воле и оставляет родную
квартиру и город в пользу неизвестности в городе, о котором, как мы с Аней
уверены, не может не мечтать не только житель Дальнего Востока, но и
большинство жителей обеих столиц.
Я в творческом отпуску, как выразился Бугаков, то есть могу приходить
на работу, когда хочу и делать там все, что хочу. Аня усиленно занимается с
Еленой Николаевной - соседкой-учительницей английским. Делает домашние
задания, ходит на уроки с Леней.
Мы с ней купаемся уже в совершенно ледяной воде. 28 октября как-никак.
Прошел ровно месяц, как я сдал все документы, а ответа нет. Пришла пора
волноваться.
А тут еще захлопнул сдуру дверь, отдав Ане не тот ключ, а мы все у
институтов с велосипедами - нынешние и будущие их хозяева вместе. Еду
троллейбусом и частной машиной в ночи на Окатовую. Адреса не помню, нахожу
по наитию. Петр Петрович встречает меня с моим внуком на руках. Потом
приходят Вета и Коля с ключом. Коля садит меня на такси. Угрюмый шофер не
отвечает на мои замечания о чем-то. Леня встречает меня на улице, а Аня
вообще на уроке.
Дронов говорит, что открыл Луговцу, моему главному покровителю, мой
секрет. Тот сказал, что надо это осмыслить, но усилий по заключению договора
на третий этап не прекращает, так как у меня еще ничего не решено. В
"Известиях" статья - 18 тысяч переселенцев в Израиль просят вернуть их
обратно в СССР! Я ничего не могу понять. Куда их пропишут? Особенно, если
уезжали из Москвы или Ленинграда. Впрочем, и из Севастополя, да и
Владивостока или даже Комсомольска. Что могут натворить с людьми там, чтобы
такая масса народу просилась в такую страну, которую мечтают покинуть чуть
ли не все ее граждане. Недавно прочел шутку - коммунизм это советская власть
плюс эмиграция всех из страны. "Голос Америки", в свою очередь, уверяет, что
Буш вот-вот нападет на Ирак, а Саддам намерен за это сжечь пол-Израиля. Тоже
красиво. Давыдов говорит, что согласен ждать визы месяцами, а после ее
получения месяцы же ждать, чем там все у них кончится. И не одобряет мое
лихорадочное нетерпение. Тем более, что у меня есть зарплата на обе семьи.
2 ноября идем с Аней по очень яркому лесу на фоне такого же яркого неба
и моря в поход за маслом. Она запомнила мое замечание о гарнизонном
гастрономе на пути к Шаморе и почем-то загорелась пойти именно туда. Я
думаю, только потому, что это далеко, а у моей милой половины всю жизнь
жажда движения. Неважно, с какой конкретной целью, ибо само движение - ее
цель. Выходим из 102 автобуса, набитого что-то уж слишком недоброжелательной
публикой, у Ботанического сада. Сворачиваем в него сквозь пролом в ограде и
попадаем в обычный, к тому же развороченный лес, а из него по такой же
дороге выходим на трассу. Там масса газующих машин, убивающих обаяние
морозного милого дня. Около магазинчика пасутся козы. Масло прямо на
витрине, но с нас требуют паспорта местных жителей. Углубляемся как можно
дальше от этой цивилизации в лес. Кривые дороги с лужами, чья-то заброшенная
палатка с доской-мостиком через ручей. Выходим на перевал, который в
Приморье всегда сулит потрясение новым видом. Вот и тут перед нами долина,
сияющее голубизной озеро, за ними новые сопки в кружевах золотой осени. Мы
не спускаемся к нему, а идем по гребню перевала вверх и оказываемся снова
перед спуском. Отсюда видно уже море, ближе санатории и железная дорога, еще
ближе закопченная зона трассы с ревущими грузовиками и автобусами.
Спускаемся туда, скользя на желтых мокрых листьях со следами измороси. Дома
обедаем и снова кидаем монеты в гороскоп. Неизменно выходит мне блестящее
будущее.
В институт не хожу, ничего не предпринимаю даже по сваям, которые
готовы к испытаниям - есть и деньги на полеты, и вертолеты, и сами сваи с
моими закручивающими их в воздухе стабилизаторами. Надо только оформить
заказ, ехать в аэропорт и так далее. А я поддаюсь Аниному ступору и сижу
дома. Не могут стимулировать меня даже без конца начисляемые мне деньги -
439 рублей за сентябрь, потом 380 за командировку, потом 831 за октябрь. А
ведь давно фактически не работаю! Дронов подписывает у Луговца письмо в
институт о продлении моего договора на третий этап с каким-то неприлично
большим финансированием - в придачу к 25 тысячам, что остались от второго
этапа. То есть, до неизбежных интриг врагов, работой на 1991-92 годы я
обеспечен даже без новых договоров и Попова. Как бы меня это радовало год
назад, не говоря о первых годах в науке! А теперь думаю только о том, где
полувиза и куда исчезли сливочное масло и прочие продукты. Даже хлеба
сегодня не было - делали вафли в нашей вафельнице. Но обеды обильные,
вкусные, много мяса, роскошный борщ, пюре.
Вечером выходим гулять и видим у подъезда нашего Леню, которого
"воспитывают", как они говорят, старшие бездельники, знакомые с детства
соседские мальчишки, ставшие непредсказуемыми зловещими вьюношами. Со мной
они всегда здороваются. Одному из них Леня даже уже подарил моего родного
"Спутника". Я вижу его как-то на спуске на дикой скорости. Есаул, есаул, ты
оставил страну, и твой конь под седлом чужака... В моем распоряжении пока
"Старт", к которому будущий новый хозяин достал трубки.
7 ноября ничто не напоминает праздничной атмосферы. В гастрономе дают
молоко. Занимаю очередь внизу лестницы, долго стою, потом отдаю деньги Елене
Николаевне на случай, если достанется сметана и кефир. Не думали мы, продав
дачу, что будем еще ездить в такой битком набитой электричке, но семейные
обязанности дороже мелких неудобств. Выходим на Угольной и пересаживаемся на
поезд с Чуркина, к нашим детям. Дима меланхолично читает стихи про
позолоченное брюхо, высокомерно не отвечая на мой вопрос, что такое брюхо. В
Кипарисово идем через многолетнюю свалку битого стекла, вдоль улицы с
лающими из каждого двора собаками. Нам готов вечный здесь фронт работ.
Сначала копаю в ватнике, потом в старом пиджаке. Горячая моя жена трудится в
блузке. Кончаем с ней нашу грядку и идем гулять с Димой и собаками к насыпи,
где в грохоте поездов и гари от локомотивов пасутся на колышках два козла с
именами национальных лидеров - Мишка и Борька. В отличие от Веты, родители
Коли воспринимают планы переселения семьи нашей дочери (и их сына) сначала в
Севастополь, а потом в Израиль с горячим одобрением. У милейшего Петра
Петровича даже блестят глаза. Не то от "Агдама", не то от белой зависти к
нам и Коле. Мы сидим так хорошо, что появление нового родственника Максима
Петровича с угрюмым сыном и в совсем не игривом настроении мгновенно вносит
стержень в мои решения отселить отсюда мою дочь. Пока мы с Аней здесь,
великие и могучие, все будет хорошо, а что будет, когда Веточка останется
здесь одна среди всех них?
Почти тут же уезжаем домой, где с удовольствием смотрим "Петровские
ворота". Леня в это же время угорает с Вадиком в кино от мистера Питкина.
9 ноября я совершаю последнюю в этой жизни загородную велопрогулку. До
ближайшего поворота, так как уже летят первые снежинки, а потому лучше
вернуться. И действительно пошел снег, а назавтра уже и мороз 15 градусов.
Из лета в зиму, как это здесь принято. По дороге к Заре снег лежит прямо на
яркой летней зелени. Аня вся в мехах - львовское пальто с лисой,
чернобурковая всеволожская шапка. Я в морском тулупчике и Яшиной шапкой из
лисьих хвостов. Дома уже все Ядровы - у них в квартире около нуля. Сразу
шумно и тесно. Вета хохочет на кухне, Коля спит.
Читаю "Роза о тринадцати лепестках" - первое приобщение престарелого
еврея к иудаизму. А Давыдову, что пришел в ОВИР позже меня, есть полувиза.
Опять опасения, что не выпустят. А он-то никуда и не собирается, пока оттуда
военные сводки. Зачем ему в чужом пиру похмелье? Заказываю валюту на 20
декабря в банке на Ленинской.
На работе узнаю, что "Севморпуть" уходит с бассейна, а потому мой
договор во многом теряет актуальность. Будет плавать из Мурманска на
Дудинку, как обычный контейнеровоз. Мурманску с его ледоколами-атомоходами и
Полярным под боком терять нечего, а на Таймыр вообще плевать. Пусть
взрывается...
Сообщая мне об этом Витька-Япончик, мой непосредственный начальник
впервые не щурится от радости, что у меня облом. Ему просто не до этого.
Дело в том, что он в Южной Корее купил машину и прочие ценные вещи. И вот
его атакуют рэкетиры! Не в кино, а вполне у нас в городе. Он сам теперь
ботает только по фене, описывая сложные структуры преступного мира. Мне он
это излагает с робкой надеждой на мои связи с милицейским начальством со
времен моего репортерства. С тех пор многие считают, что я - человек,
связанный с органами.
Я же начинаю проект для Мирзабели-Лаврухина, лебединую песню, как я
надеюсь. О жилых и бытовых контейнерных модулях для массового переселения
уже совершенно никчемного населения Арктики в пустующие районы на побережье
Приморья с выгрузкой и установкой жилья на болты вертолетами. За считанные
месяцы можно так построить благоустроенные города с приличными модульными
квартирами и с параллельной постройкой для них портов и дорог, предприятий и
прочего обустройства для сотен тысяч людей, живущих сейчас в
античеловеческих условиях в тундре на берегу Ледовитого океана, без работы,
с посещением судна-снабженца раз в год. Мирзабейли заявил, что аннотацию к
моему проекту министр уже послал в Совет Министров.
19 ноября в институт приходит письмо от моего главного врага Шеремета о
прекращении договора - третьего этапа не будет. Аргументация лживая и
примитивная, как всегда у них, учитывая, что мои тексты они для такого
решения не считают нужным читать. Настроение мрачное: в ОВИР решения нет,
так как найдут повод отказать в выезде. И здесь жить не дадут... Все более
пустые полки в магазинах, все более мерзкая ложь по телевизору, Аня всего
этого отчаяния не принимает всерьез. Решение рано или поздно будет, с
пустыми полками жить мы давно научились и питаемся все лучше. На
политических деятелей нормальные люди внимания вообще не обращают. А
самоедство вредно. Следует жить и ждать, учить языки и надеяться на лучшее.
Вот мои жена и сын возвращаются счастливые - с двумя пятерками по
английскому.
И вот наступает 20 ноября! С работы привычно звоню Юзефе Васильевне,
она просит перезвонить через час. Я что-то чувствую по ее голосу, а потому
выдерживаю 55 минут и слышу в трубке: "Положительное решение. К какому числу
готовить документы?"
Почти сразу звонит мой сподвижник в техотделе и говорит о лобби в
поддержку третьего этапа. Я говорю, что ничего не надо! Участие в проекте
переселения народов? Ради Бога, но оттуда, в качестве иностранца. Не здесь.
Если будет больше нечего делать. Но пока я так изголодался по работе, что
продолжаю здесь и сейчас. За окном дождь стремительно переходит в снег. По
дороге на электричку сдаю Ленины часы в ремонт на морвокзале. Гарантия
полгода. Господи, к кому могут быть у меня здесь претензии через полгода? В
поезде домой словно лечу. Они же там еще ничего не знают! А дома никого нет,
некого радовать. Иду выносить ведро просто, чтобы, возможно, встретить Аню.
До этого одалживаю Любе Шашкиной на что-то очень важное 2000 рублей. Она
очень волнуется, лицо идет пятнами, а я достаю спокойно пачку и отдаю ей,
без расписки, без сроков. Нужно? Бери. Аня окликает меня в гастрономе из
очереди за палтусом. Ем копченую горбушу, читаю "Свободное слово", на
которое мне уже наплевать - это уже не ко мне слово. Все слова остались по
ту сторону утреннего звонка.
Приходят замерзшие и несчастные Вета и Коля. Леня приходит в
неописуемый восторг от моей новости. Малыш тоже строил свои планы и мучился
от своих сомнений. Вета рассказывает свой очередной страшный сон: она
приезжает к нам в Израиль, а на пляжах война.
В пятницу я звоню утром Юзефе Васильевне и слышу: "Соломон Вульфович, я
вам все выписала, приходите сейчас." Получаю полувизу с нашими фотографиями.
Это наш промежуточный документ между советским и израильским паспортами. Она
действует полгода, спешить некуда, но и рисковать оставаться в такой стране
тоже не хочется. Вот завтра "наши придут" и захлопнут выход из перестроечной
мышеловки...
От Руппы приходит телеграмма - мои предложения им получены. Это для
меня мост к будущей работе, другого пока нет.
На другой день идем-едем с Аней к нотариусу заверять какие-то копии на
английском. На нас смотрят с изумлением- зачем? Объясняем, что уезжаем.
Совсем. Тишина в очереди. "Надо же! - сокрушается кто-то. - Везет же
людям...Совсем!.." Заходим в Ленину школу, до боли запущенную, парты
облезлые, полы стертые, двери расшатанные. Учительница математики моет в
классе пол. О нашем сыне говорит нехотя, лишь бы отмазаться. У нее для нас
всегда было только два вопроса: зачем влезли в чужой элитный класс и когда
уйдем. Сейчас появилась надежда - Леня уезжает. Совсем. И из элитной страны
тоже. 24 ноября, а почти жарко. Едем в ДНТК за доверенностью. Отношение к
моей давно никому не полезной жене очень теплое и уважительное. По-моему,
даже лучше, чем до увольнения. Мы уже никуда не спешим. Оба в отпуске, все
этапы позади, как хорошо! В очереди за молоком мы единственные, кто шутит.
Наверное, за это нам достаются последние полбаночки сметаны и пять бутылок
кефира.
Смущают газеты, переполненные грозными прогнозами и тут, и там. Боимся,
что что-то произойдет до отъезда. А то и в дороге, без обоих гражданств.
Но пока мы с Аней сдуру снова собираемся в полет - я в командировку, а
она за наш изобильный счет. Куда и зачем? В Москву - оформлять отлет на ПМЖ.
А потом в тот же неприступный Севастополь. Видите ли, нам надо проститься в
Крыму с родными, которым мы сто лет и нафиг не нужны.
Вечером вдруг пошел густой снег, навевая мрачные аэрофлотовские
предчувствия.
На электричке и такси успеваем в аэропорт на час раньше, но улетаем
только в 11 ночи - где-то обледенела полоса. Сдаем обвязанные наши вещи,
гуляем с Аней по площади, едим бутерброды с купленной вчера на рынке красной
икрой, теряем и находим Анины китайские перчатки и вообще чувствуем себя
вольными туристами. Впервые я почти весь перелет проспал. В Москве мы 27
ноября в час ночи. Жутко набитый сонной толпой Домодедово, очереди в платные
туалеты, такие же уже грязные, как недавно бесплатные. Всюду, как и по всей
стране резкие, наглые кавказцы. На городском автовокзале люди спят на
цинковых столах закрытой камеры хранения, как в морге. В городе очень
скользко, сплошной лед на тротуарах, никто и не думает посыпать, как совсем
недавно. На Ордынке заходим в какой-то автобус и получаем талон на очередь
входа в посольство 4342! Нам тут же предлагают тайно купить очередь "иначе
за месяц не успеете". Рискуем отказаться, хотя многие клюют на эти
провокации. Ходят парни с плакатом на груди "Куплю жену". С шести утра до
полдвенадцатого стоим в живой очереди за анкетами. От праздничной приличной
октябрьской еврейской тусовки здесь не осталось и следа - сплошные те же
кавказцы, замученные беженцы из горячих точек (Владивосток еще не подогрели,
слава Богу!..).
Черницкие ждут нас, у них переводим дух и снова едем на Ордынку к 16.00
на перекличку. Выясняется, что мы еже 248-е. Без покупки очереди.
Возвращаемся к нашим единственным друзьям-москвичам. У Ани разболелся глаз -
сидит у Беллы на кухне и промокает его чаем. От смены времени и толп повсюду
мы совсем остекленели.
На следующий день под непрерывный снег с дождем едем на метро,
автобусах туда же, на Ордынку, два часа стоим, зажатые в очереди, говорим,
ругаемся в непривычном и чужом море евреев, раздражающих до отчаяния. Так
вот, оказывается выглядят на самом деле будущие наши соотечественники. Хуже
нынешних... Выясняется, что мы настоящих евреев, собственно, до этого и в
глаза не видели... Наконец, просачиваемся, ждем уже на скамейках у кабинета.
Ванда-чиновница очень благожелательна. Сочувствует мне: "Как вы могли жить с
таким именем и отчеством?" Но мои метрики дубликат ей не нравятся, лучше бы
иметь оригинал. Анины проходят лучше, но почему там не указана
национальность Суры-Ривы Кац? Неужели еврейка? Начинается идиотизм новой
страны нашего обитания.
Зато никаких проблем с билетами на самолет - составили декларацию и
получили дату вылета на Будапешт - 10 января 1991 года. Сдаем в двух
очередях свои дипломы, авторские свидетельства, все, что угодно. Зачем мне
тогда нужен был Руппо? Не знал, что все что угодно можно отправить диппчтой?
Без всякой таможни? Его фирма буклеты об эмиграции в Израиль выпускала. Не
может быть. Тогда просто украл? И именно для этого лгал о таможне?
Лихорадочно вспоминаю, что я ему отдал, кроме оригинала отчета по шагайке,
тоже невосполнимого. А ведь требовал только что отправленных отсюда
оригиналы авторских свидетельств. И контора без вывески и названия...
От Черницких звоню Мирзабели, Лаврухину, договариваемся о встрече в
министерстве. Потом обзваниваю моих родных и знакомых. Броня поздравляет нас
и желает удачи за границей. Рафа хамит и сворачивает разговор. Жалуюсь на
него Марику. Тот вообще уникальный специалист по сладким гадостям: Рафу,
мол, я не понял, и вообще спешу перед отъездом со всеми расплеваться. Ничего
себе! И даже не поинтересовался, откуда я звоню, есть ли у меня крыша над
головой в Москве. Но просит к телефону "Анечку". По-моему, он слышит, что
она посылает его в задницу, так как поспешно бросает трубку. А мы-то
переживали, что не у них остановились, что они обидятся!
Но нам уже на все это плевать! У нас день заслуженного отдыха в столице
нашей родины. Гуляем, на Калининском проспекте пытаемся попасть на
"Унесенные ветром", но не удается. Отправляем Вете письмо с просьбой
заказать нам полет из Владивостока в Москву на 6 января и без обратного
билета!.. Долго стоим в змее-очереди на дурацкий, как все голливудское,
эротический фильм "Свяжи меня" в маленький кинотеатр на Арбате. На Курском
вокзале берем билет до Севастополя. СВ нет, как и нет обратного билета, даже
зимой! Звоним туда и просим взять нам билет до Москвы на месте. Около
немецкого посольства видим такую же толпу, которую только что покинули на
Ордынке... Мелькает мысль, туда ли мы стояли?
Пока я участвую в совещании с Мирзабели и Лаврухиным в министерстве
морского флота и отмечаю там свою командировку, Аня и Юля ходят по
магазинам. Лаврухин рассказывает мне о своем уникальном опыте создания
советского "шаттла" "Буран" и просит поговорить в Израиле о его желании
работать совместно с израильскими специалистами. По моей просьбе звонит в КБ
им. Миля с просьбой прислать на наше совещание Черницкого, но оттуда отказ.
Саша мой, как и я, в своей конторе персона нон грата. Шибко умный... Я прошу
Лаврухина приехать вечером в Черницкому домой (надо же мне оплатить
гостеприимство, тем более такое уникальное на фоне любезностей моих
родственников!) Обещал заехать за ним на работу. В результате встреча
сорвалась, Саша расстроился, но еще больше расстроилась Аня, не знавшая о
моих телодвижениях и взявшая на этот вечер нам билеты на какой-то спектакль
по Бабелю. Она вечно, оказавшись в Москве, думает только о ее театрах.
Едем купейным вагоном в Севастополь. Попутчики очень приличные. Обедаем
гриль курицей, купленной накануне на Тишинском рынке. В Скуратово покупаю к
ней кульки с горячей картошкой, как в мои студенческие поездки. И спим,
наконец-то, без обязанностей и помех. Чем южнее, тем меньше снега, а потом
вообще зелень. Нас встречают по первому разряду - с Мишей на его белой
"волге". Город удивительно чистый и уютный - сколько он выдержит эту
оборону? На Приморском, где мы гуляем с Аней, довольно холодный ветер,
спешим обратно в уютную духоту родной Кирпичной. Конечно, теща кормит нас
своими удивительными борщом и тортом. С тестем идем к адвокату Боруле,
который берется оформить Ветин обмен.
Отношения пока прекрасные - все с подарками. Мы с красной икрой, кетой,
горбушей, а они с яблоками, грушами, абрикосами, давно не пробованной
сметаной и творогом с крымского рынка. У них все по талонам, а потому
дефицит не такой глобальный, как во Владивостоке. Днем мы с Аней стрижемся,
звоним во Владивосток через нашу телефонистку. Вечером идем смотреть нашу
квартиру в Севастополе. Сбылась мечта идиота 1970 года! Едем сказочным
городом в сказочно пустом троллейбусе, удивляясь сопротивлению Веты сюда
переехать. На Малаховом кургане (местный вариант мыса Чуркин, между
прочим...) соседка нашей обменщицы открывает нам квартиру. Обыкновенная
хрущоба, только на одно окно меньше, чем в нашей. Зато вид на зелень и парк
совсем другого измерения. Боруля ожидает подводные камни при прописке. Из
наглухо закрытого для честных людей города выезжает одна бездетная старуха,
а въезжают трое молодых, которые могут, Боже упаси, наплодить тут своих
потомков. Как когда-то нас с Аней и близко не подпустили к легендарному,
могут и нашу дочь не прописать. Если не скроют от властей Диму, самого
опасного потенциального севастопольца. Воссоединение семьи стариков с
внучкой и правнуком запрещено законами державы. Парадокс! Чужая страна,
Израиль, для которой мы все палец о палец за всю жизнь не ударили, на рогах
стоит, чтобы нас с Аней и Леней к себе поселить. А родина, которую дед
защищал, на которую мы четверть века работали - против. Она ненавидела Вету,
когда та претендовала на прописку в 1970, а двадцать лет спустя ненавидит
Диму. И обоих за то только, что на свет посмели родиться.
Составляем письмо от имени Веты в севастопольский горздрав. Аня его
переписывает женским почерком. Надо выжать из нашего визита максимум, хотя
принято считать, что мы приехали просто попрощаться, ибо Бог знает, свидимся
ли еще.
С этой же целью едем "Икарусом" в Орлиное. Там тепло, потрясающий
воздух. Аси дома нет. Собачка тявкает, забравшись поглубже в конуру. На
двери примитивный замочек, на всем налет нищеты и убожества. Пошли с Аней на
кладбище. Долго ищу могилу моих родителей с жалким сварным обелиском и
табличкой-памятником - инициалы вместо имен, чтобы не осквернили могилу.
Наивность - ведь и антисемитам ясно, что что-то тут нечисто - у всех прочих
имена полностью... Но сам факт, что мертвые пытаются спрятаться от живых,
поражает. Аня тактично уходит, позволяя мне тихонько попрощаться навсегда с
самыми дорогими людьми. Осталась только коробочка с камешками с той могилы.
Ася уже дома. Сидим на ее веранде, гуляем, едим яичницу из купленных у
соседей яиц. Своих кур она не разводит, не говоря о прочей живности.
Говорит, что корм не купишь, а готовые яйца покупать дешевле - сколько их
ей-то надо? Рассказываем друг другу анекдоты, смеемся, отчаянно мерзнем и,
по-моему, все ищут предлог поскорее расстаться. Наскоро прощаюсь с моей
нелепой деревенской сестрой. С облегчением отъезжаем и сидим в автобусе с
Аночкой, очень счастливые от общения только друг с другом.
А дома уже нужная справка из горздрава, что врач Ядрова необходима
городу - Борис Семенович "провернул операцию"! Плюс бульон и торт. И веселый
треп на теплой веранде. Отношения хорошие, как никогда.
Рынок в Севастополе ломится от изобилия - фрукты, кулинария, орехи, а в
магазине свежий хлеб, колбаса, сливки, ну, прямо как в мирное время. Зашли в
"Победу" - кинотеатр моей юности. Билеты без очереди, стоимость
доперестроечная, в фойе белые столики и стулья богатого буфета. Может быть,
мы уже там? - шутит моя жена. Здесь. Здесь мы, ибо в полупустом зале гогочут
пьяные парни. И фильм дрянь. Ушли.
Ночной город совершенно сказочный с его плюшевыми елями, изумрудными
газонами, кипарисами, пустотой на улицах, даже страшно сворачивать с главных
магистралей. После Москвы-то! Дома жара - дед не жалеет стране угля.
7 декабря вдруг появляется Ася. Усталая, очень старая, жалкая,
доброжелательная, даже заискивающая. Меня она, как и я ее, по-своему любит.
Просто мы совершенно разные люди, общее между которыми только родство. Мне
ее всегда искренне жаль, но она все воспринимает непредсказуемо и
агрессивно. Все ее высказывания шокируют. И все вместе становится совершенно
невыносимым. Она этого не замечает, а потому меня преследует мысль: неужели
и меня все окружающие воспринимают таким же монстром? Ведь я на нее, в
общем, очень даже похож. Провожаем ее, наконец, до автостанции на рынке,
ставим, как некогда маму, у переднего окна грязного желтого автобуса, чтобы
не укачивалась. И изуродованная характером и судьбой моя единственная сестра
навсегда исчезает из моей жизни... Уныло иду обратно, проклиная себя за
холодный прием. Аня уверяет, что Ася по-своему счастлива. Живет себе для
себя, по своему нехитрому режиму и в общем безо всех этих наших метаний и
забот. От дома до магазина, от телевизора до постели, с минимальными
потребностями и обязанностями. Для нее сегодняшний приезд и то подвиг.
А мы вместе с матерью идем в видео салон Дворца строителей смотреть те
же "Унесенные ветром" о бесконечно чужой истории чужих американцев. Но фильм
сильный, профессиональный и смелый, все в неожиданном ракурсе. Обратно идем
уже в сумерках, мать плохо видит и чуть не падает на проспекте Нахимова.
Потом снова все дружно жуем напротив телевизора.
Едем с Аней в Херсонес, гуляем по кипарисовым аллеям, вдыхая воздух
Крыма, около которого мы побывали, прощаясь с родными. Аня в чужой куртке,
брюках и сапожках, как всегда в Севастополе, на своей административной
родине, очень молодая и красивая. Поднимаемся на Кирпичную по лестнице, на
которой росли Вета и Леня. Дома нас ждет пиво, паштет из индюшиной печени,
суп из индейки, чай с шарлоткой. В "Известиях" известия. Что в стране
кончился авиационный керосин, все рейсы из, например, Караганды отменены. А
как же мы? Туда и, особенно, обратно? Впрочем, всем давно известно, что в
"Известиях" нет правды...
Садимся на вокзале в фирменный поезд безо всяких признаков кризиса.
Мать поражается, как богато мы едем - в мягком купе на двоих! Зеркала,
простор для вещей и одежды, все для белых людей, в которых мы пока ходим.
Начались прощания, слезы Ани и матери, а мы с дедом хохочем: я ему читаю
Баркова "Утехи императрицы". И вообще нам-то с ним чего плакать друг по
другу?.. Не дожидаясь отхода поезда, они уходят домой, где им так хорошо.
Без нас, да и без, кстати, Веты с ее семейством. Так что слухи о Ветиной
жертве - обмене "такого благоустроенного и хорошего Владивостока на
безобразный нищий Севастополь, ради бабушки с дедушкой" - очень
преувеличены. А мы тоже счастливы хоть временно отдохнуть от любого
общества. Едем, пьем без конца чай с пирожками, халвой и прочими дорожными
запасами, подчищая их к Москве почти полностью. Нам так хорошо и уютно в
нашем купе фирменного вагона!
Но вот уже мрачная огромная Москва с ее толпами и толчеей, грохотом и
галдежом. Белла встречает нас хорошо, радуясь корзине орлиных яиц и яблок.
Яша по телефону уверяет меня, что связался с Руппо, и тот сказал, что его
сыновья уже ждут меня в Израиле, возможно, встретят в аэропорту. Не очень
верю, но оснований подозревать вроде нет, кроме сказок о таможне. А может и
правда не знал о диппочте?
Пока же мы снова едем на Ордынку за последними инструкциями. Снова
толпа и давка для прохода во двор. "Господа... Дорогие мои евреи... Да не
лезь ты, в морду дам!." Съездили с Аней в Шереметьево-2 посмотреть на
отправку евреев, на таможню. Ничего страшного, все чинно и официально. Все с
тележками, собаками, детьми, лежачими инвалидами. Нам легче - все молодые и
здоровые, слава Богу.
На другой день уже едем через залитую желтыми огнями Москву из
аэровокзала в аэропорт, что я так всегда любил в командировках, когда все
хлопоты и тревоги позади, и меня везут прямо к трапу самолета домой.
Домой?..
А дома совсем не Севастополь. Минус 21, ветер, наглые таксисты, по 25
рублей с носа до города при тарифе 10 рублей за четверых. Так что ждем
обычного автобуса. Всего по четыре рубля за билет, плюс три за остановку на
Академической. Тащимся с сумками в ночи под мигание желтого светофора на
оледенелой лестнице. Пять утра. Ложусь с внуком. Вету согнали с нашей
постели. Коля тут же улегся на свое место на полу, под столом. Леня не
проснулся на тахте в салоне.
После Севастополя родной город встречает таким контрастом транспортных
безобразий, что жить не хочется. Давка, потом вообще "Освободите машину".
Полпути до города пешком. Зато Елисеев дружески подписывает командировку.
Подаю заявление об увольнении. Все мне подписывают "бегунок" с улыбками. Ни
у кого нет ни единого вопроса, почему это я после 13 лет работы увольняюсь.
Смертельно хочу спать, но домой идти не хочу, что-то сломалось. Вдруг
исчезло все, как и обещал гороскоп под новый 1990 год - дача, работа,
квартира, гражданство. Вместо всего этого талон, на котором написано
94304/90. И еще бумажник с визой въезда в государство Израиль. Получаю в
институте справку, что я ничего ему не должен. Дронов говорит, что Луговец
сказал обо мне министру, а тот будто бы сказал, что лучше бы весь ДНИИМФ в
Израиль уехал... Директор Семенихин встречает меня как родного: "Ну что, уже
иностранец, израильтянин? - поднимается он из-за стола. - При малейшей
возможности мы готовы заключить договор с любым институтом, где вы будете
работать. Совместное предприятие. Вы не возражаете?" Я не возражаю, но вот
что по этому поводу думает "институт, где "я буду работать?". Я пока не знаю
вообще о существовании такого института. Юзефа Васильевна тепло принимает
мою и Анины справки, намечает дальнейший порядок действий. Мы должны
выписаться в домоуправлении из Владивостока, потерять прописку. Я должен
сняться с учета в военкомате - потерять воинское звание. Я должен уплатить
"пошлину" - 1400 рублей за насильственное лишение нас всех советского
гражданства и законно заработанной пенсии. За предательство социалистической
родины в пользу ее сионистского врага.
Мы с Леней едем на Вторую речку за авиабилетами на 6 января 1991 года.
Без очереди с улыбкой нам продают билеты на беспосадочный московский рейс 2,
и без обратного билета, как и мечталось.
В сберкассе оплачиваю лишение гражданства, получаю справку. Родина меня
отпускает - без заработанной пенсии и защиты - за все-то мои подвиги с
вертолетами и прочим. Мне до официальной пенсии еще шесть лет. Это значит,
что по закону при досрочном оставлении работы мне должны платить "выслугу
лет", пособие, составляющее около 80% законной пенсии 180 рублей в месяц. То
есть, останься я в стране и прекрати работать, мне до самой смерти должны
были бы платить по 144 рубля в месяц или 25920 рублей за 15 лет, к 69-летию.
И все эти 4764 доллара по нынешнему курсу у меня родное государство просто
отнимает. И кому, интересно бы знать, отдает? Бомжам? Кавказским бандитам на
их вооружение против русских? У идиотского режима, какой только и может
возглавлять эту страну при любых ее перестройках, революциях и
контрреволюциях, нет других критериев оценки личности, кроме страсти к ее
уничтожению...
Идет бурный процесс паковки. Подушки и одеяла собираем в дачный
спальный мешок - самая, как оказалось, полезная вещь в доме. Простыни - в
чемодан, новый ковер - в целлофановый мешок. Вместо него на стену над
кроватью в спаленке вешаем черный старый ковер, предварительно вытоптанный
на снегу. Отдаем аквариум с рыбками, убираем перегородку и превращаем два
загашника в большую спальню с двумя окнами. Покупаю веревки.
На другой день мечемся по комиссионкам с целью продажи Аниной шубы -
моего ей единственного за совместную жизнь крупного подарка... Нигде ее не
берут - кооперативного производства. Зато принимают на комиссию мой
милицейский тулупчик из Еврейской автономной области и болгарское кожаное
пальто. Шубу хочет купить Бугаков для своей жены, откуда я сделал вывод, что
он столковался с рэкетирами.
Переписываю в домоуправлении свой лицевой счет на Вету, прописываю к
нам Колю, снимаюсь с учета в военкомате.
В "Свободном слове" - моя статья! Впервые с 1917 года не кто-то, а
именно я открыто, на всю страну предлагаю запретить КПСС, как преступную
организацию. Мне это надо? Особенно сейчас, когда я еще в руках у этой самой
вполне правящей в этой стране организации...
Но пока что мне в бухгалтерии института, черт знает за что, начислены
еще две тысячи рублей! Точно по пословице "деньги к деньгам" и по вечной
иронии моей судьбы - хороша Маша, да не ваша. Деньги эти мне так и не
понадобятся.
А вот в банке нам рубли на доллары не обменяли - виза недооформлена.
Звоню в ОВИР. Новые правила - надо сначала сдать советские паспорта. Что я и
делаю 21 декабря и получаю полную визу в законченном виде. Я больше не
гражданин.
По весенней, залитой солнцем Ленинской иду в банк, а там мне не хватает
43 рубля, чтобы обменять 2700 рублей. Прямо, как у Остапа Бендера. Бегу в
ДНТК. Елена Вадимовна верит мне 50 рублей на слово. И вот в одной стопке
складываются червонцы с ленинским барельефом, а во второй (тоненькой...) -
незнакомые зеленые купюры с каким-то стариком в овале. Доллары. На
обзаведение бывшей советской трудовой семьи на новом месте родина от щедрот
своих за мои же рубли дает нам всего... 487 долларов. Говорят, на раз
пообедать в хорошем ресторане. Остальные же свои честно заработанные рубли я
обменять на доллары не имею права. Я могу подпольно обменять их на доллары и
куда-то от таможни спрятать, но таможенники тоже не вчера назначены на свои
посты, знают по богатому опыту, где и как от них прячут их законную добычу.
И своего не упустят. Все советуют рискнуть, но я предпочитаю положиться на
милость победившего коммунизм сионизма, а сбережения оставить дочери,
лишними не будут. Вот и Бугаков дает за шубу мешок денег, с которым я иду
один лесом домой с электрички. Пропала куда-то моя записная книжка со всеми
своими советскими адресами. Сначала испугался, а потом решил - это ли не
знак? Едем с Аней на почтамт у железнодорожного вокзала отправлять наши
книжки в Израиль. Говорят, что нет бумаги, отправить не могут. Иду к
начальнику и вместо жалобной книги от него даю ему две дефицитные книжки.
Тут же нашлась и бумага, и улыбки, и старание. Звоню Кочубиевскому, что
брать с собой. Ничего. Там вам все принесут ватики - те, кто приехал 15-20
лет назад. И на помойке можно подобрать такую одежду и обувь (чистую и
запакованную), какую здесь не купишь и в инвалютном магазине. А на телевизор
и видео там дают специально деньги. Но это совсем не советские
электротовары... Он единственный, от кого я получаю положительную
информацию. Прочие только пугают.
24 декабря с тортом в корзине едем на Чуркин отмечать день рождения
нашего общего внука. За столом едва знакомые нам Костя и Анюта. С Ветой ее
подруга Ира. Вообще-то застолье какое-то искусственное, хотя все стараются
проявить родственные чувства друг к другу. Много фотографируемся. Леня с его
пробивающимися усиками очень красивый. Он впервые в жизни попробовал
шампанское. И так за него страшно. И за Вету, оставляемую в стране, которой
как раз вчера Шеварднадзе на съезде напророчил скорый и полный крах...
С несколькими пересадками добираемся домой - никто из таксистов и
частников не хотят нас везти ни за какие деньги.
В сберкассе проблема. Я хочу снять с моего счета все деньги, а с меня
требуют паспорт. Предъявляю удостоверение министерства морского флота, мой
единственный не сданный почему-то документ. Советуют купить лотерейки.
Покупаю и дарю тем же девочкам, которые поверили моему удостоверению. А вы?
А я к розыгрышу буду уже за границей. Так вы же вернетесь? Не-а... Иду с
чемоданом денег к Елене Вадимовне. Она пишет расписку.
26 декабря буря смешала землю с небом - сплошной поток снега, почти
невидимый за изморосью стекол, ураганный ветер, метель, трассы не видно,
только натужно ревут машины, буксуя в сугробах. И мороз 18 градусов, чтобы
жизнь медом не казалась. Леня пытался уехать - у них культпоход класса в
кинотеатр "Маяк" на "Ревизора", но троллейбус почему-то прошел мимо. Леня
вообще в последнее время учится, как никогда раньше - алгебру решает часами,
сочинения пишет, с Аней на частные уроки исправно ходит. Словно чувствует,
что скоро долго не сможет учиться...
Аню тоже снедает жажда бурной деятельности. А потому мы с ней выползаем
в белое месиво, прем по лесу, карабкаемся по откосу на опасно слепую для
машин трассу. По ней, как ни странно, ходят троллейбусы и автобусы. Пока
идем по ветру, терпимо, хотя моя голова в красной вязаной шапочке замерзает.
Сворачиваем к "нижнему" гастроному, покупаем яблоки, мороженое и хлеб.
Пересекаем улицу и безнадежно стоим на ветру, цепляясь друг за друга на
откосе. Останавливается нам какой-то частный фургон. От благодарности сую
водителю сразу три рубля. Вместо пяти копеек за троллейбус. Дома хорошо,
тепло, даже ветер вроде перестал так грозно выть, как ночью. Леню посылаю
вниз к институтам - в столовую за тем, что там, возможно, дают.
Вечером, пока Аня и Леня на уроке, я слушаю "Голос Америки", что
иммигранты в Израиле живут в передвижных домиках или в палатках, что евреи
из Советского Союза организуют против всего этого массовые митинги. А
советское радио радуется, что иракская армия намерена нарушить суверенитет
Иордании, как некогда Гитлер границы Бельгии и Голландии. Чтобы сквозь ее
территорию всей своей фанатичной миллионной армией с пятью тысячами танков
вторгнуться в Израиль, который, оказывается, в самом узком месте на час
марша пехоты... Страшно, конечно, но сожаления о содеянном нет. Лучше
умереть там, чем жить здесь. Поэтому гораздо больше беспокоит Веточка.
Записываю на магнитофон, как она поет тоненьким голосом "На маленьком
плоту... кто беды мне пророчит..."
Зато на следующий день радость. Захожу наугад в ГУМ, а там продаются (я
не шучу) чемоданы! Небольшие, но хоть новые и вполне приличные. Иду с ними
по городу к электричке, крутясь в сугробах от ураганного ветра, который
вырывает мою удачу из рук. Но поезд только через час, так что иду на свое
пока что никем не занятое рабочее место. С моими бумагами и купленными по
дороге пятью баночками сайры чемоданы уже не такие летучие. Дома Леня
счастлив - последние санки по лесу в его жизни, кажется.
На следующий день вокруг зимняя сказка - блестя на солнце, снег лежит.
Иду в школу, клянчу Лене с собой учебники. Предлагаю книги взамен или деньги
- ни за что.
29 декабря сопровождаю Аню. Вету и Колину сестру Анюту на барахолку.
Едем электричкой. У Ани от отраженного от свежего снега солнца уже розово в
глазах за неполноценными хрусталиками. Вета в Аниной старой мутоновой шубе,
очень маленькая и жалкая. Моя обезьянка, как я ее называл в детстве за
цепкие пальцы. Анюта выглядит, как сказал бы Борис Семенович, обнищавшей
герцогиней - красивая, статная, но очень бедно одетая. Выходим на станции
Геологическая - совершеннейшая деревня. Идем по тропкам на барахолку,
огражденную бетонным забором с кассами, как стадион. Очень все солидно.
Плохо только, что продавцов относительно мало. Купили Вете итальянские
сапоги за 850 рублей. Прицениваемся к "аляскам", но зачем они нам в Африке?
В результате больше ничего не купили, кроме двух трехлитровых банок молока
за 13 рублей и нескольких банок зеленого горошка в поселковом магазине.
Дома приходит Леня со своим "делом" - школьными выходными документами.
Сбылась мечта школы - элитный класс освободился от пришлого плебея. Пакует
свои неважные оценки вместе с тетрадью со своим каким-то важным для него
рассказом.
На другой день, в воскресенье, нам с Аней повезло - на троллейбусном
кольце в "стекляшке" стали сразу в три очереди и купили колбасу, кальмары и
свежемороженую горбушу к Новому году. Спустились к рынку, где купили
говядину за 20 рублей за килограмм. Такие цены. Счастливыми добытчиками
садимся в троллейбус, где все спрашивают, где это мы столько накупили.
Охотно объясняю. Люди выходят на следующей остановке и бегут назад. Какой-то
пьяный говорит в пустоту: "После переворота - поговорим!.." Дома Аня
варит-жарит добычу. Сосед-гость Кузя активно участвует в процессе,
провоцируя куриный суп с кошачьей лапкой. Я болею тяжелой простудой,
принимаю разные лекарства и меры, зная, что ничего не поможет, пока само не
пройдет. Но делаю над плитой даже паровую баню. Всю ночь кашлял. Утром Аня
бурно ссорится с бездельником Леней, который с перепугу вымыл всю лестницу.
Едем с ним по магазинам, покупаю ему новые кроссовки за 140 рублей, то есть
почти даром, так как 8-рублевые некогда суконные ботинки "прощай, молодость"
стоят 200.
В Академгородке сухо, солнечно и тепло. Ожидая Вету с Колей гуляем по
единственному плоскому участку - от горки до помойки и обратно. Приглашаем
Елену Николаевну с ее престарелой собакой Басей к нам на Новый год. А наших
все нет. На всякий случай, очень волнуюсь. Я вообще боюсь неожиданностей к
отъезду. Вместо обещанных пяти часов они появляются в восемь вечера. К
Новому 1991 году все много и вкусно едим, в последний раз вместе на
родине...
В последующие дни, нигде на сегодня не зафиксированные, был отъезд в
Москву. Нас вовремя привезли с комфортом на микроавтобусе за 100 рублей в
аэропорт 6 января. Вета, Коля и Дима недолго провожают нас и, не дожидаясь
посадки, уезжают с тем же микроавтобусом. Если что и утешает в этой ситуации
разделения семьи надвое, так это то, как им будет хорошо в той же
вожделенной квартире в любимом Академгородке, но единственными хозяевами -
без нас! И без необходимости возвращаться на Чуркин.
Мы хорошо летели без посадок и задержек до Домодедово, где я, возясь с
непривычно обширным багажом и загружая его в такси, потянул спину, что мне
совсем ни к чему в переходный период. Черницкие принимают нас радушно. Я
дарю Саше мой почти новый морской тулуп и лисью шапку. 9 января после
зарядки на улице под огромным деревом я стал торопить моих ехать на Ордынку
за билетом, но Аня решила сначала вымыть за нами посуду. Мы опаздываем и
ждем ее с Леней на ночной улице. Она выбегает в белых сапожках, в
расстегнутом осеннем пальто и шапке, очень молодая и красивая. Троллейбус,
метро, Ордынка в последний раз. Толпы нет, очень приличная очередь, быстро
прохожу один во двор "голландского посольства", где в центре на флагштоке
колышется бело-голубой израильский флаг. Никаких билетов нам не дают.
Прибыть во столько-то в Шереметьево-2, где формируется группа. Аня и Леня
ждут меня на улице. Идем к Юделевым, Яшиным родственникам по Наташиной
линии. Заблудились, но по дороге купили яблок, последнюю на родине годовую
книжку-ежедневник. Пошел сильный снег, вокруг очень нарядная зимняя Москва,
величественный Никольский собор. Но совершенно ничего уже не трогает душу.
Наконец, находим нужный адрес. Нас встречает молодой и красивый Яша, потом
новые благожелательные люди. Аня дарит им пальто с лисой. Много общаемся с
Яшей, не поленившимся приехать нас проводить из Ленинграда, в то время, как
равно родные московские братья меня презрительно игнорируют... Я заполняю
ему анкету на вызов в Америку на английском. Мы едем по Садовому кольцу в
троллейбусе к посольству, но сели не в ту сторону, а потому мимо невыносимо
долго тянется за грязными стеклами унылая огромная серая однообразная
Москва. Возвращаемся с нашим тортом к Юделевым, где вкусно едим. Уезжать от
них к Черницким не хочется, особенно Лене. И им мы надоели, а потому раньше
времени мы прощаемся с единственными моими московскими друзьями и на такси
едем в Шереметьево. А там берем тележку, грузим на нее наши пожитки и
втягиваемся в бесконечный круг ожидания прохода через таможню. Приехать
можно было и на несколько часов позже. Последний проход вдоль барьера
высокого стройного Яши по ту сторону границы, а нас уже ведут во внутренний
зал ожидания. Начинается -
ДЕСЯТЫЙ ПОВОРОТ
Сегодня 17 апреля 2017 года. Мы здесь больше 26 лет!
Все, что описано в последних главах, с первых же дней изменилось с
точностью до наоборот. И потом настали уже совсем другие повороты в другой
жизни на другой планете... Вместо Дальнего Востока и неестественного
меридиана - запад. Вместо снежного морозного севера - юг, какого я в жизни
не видел, разве что пару часов в Батуми, с пальмами и цветами в январе.
Вместо дефицита - изобилие, вместо давки в транспорте комфортабельные
автобусы и поезда с кондиционерами, где очень редко есть стоячие пассажиры,
мягкие самолетные сидения, а в чистых туалетах цветы. Вместо квартиры в 29
квадратных метров на две семьи - по трехкомнатной 80-метровой квартире на
нас с Аней и с Леней и на Лизу с Димой, и все в северной столице страны в
Хайфе, ставшей за эту четверть века самым знакомым городом. Только мой
кабинет в нашей квартире по размерам больше Владивостокской спальни вместе с
отделенной Лениной комнатой.
Вместо крохотного Димочки - двухметровый 30-летний качок Дима после
успешного окончания Бецалеля - местной Академии художеств в Иерусалиме, а
вместо подростка Лени - матерый мужчина 40 лет, холостой, свободный садовник
- с нами на просторном закрытом балконе... Вместо моложавой красивой строгой
Ани 77-летняя больная, но надеющаяся на излечение еще привлекательная
приветливая старая дама с которой я почти круглый год ежедневно купался в
море иногда дальше всех. И вместо решительного новатора-делателя проектов,
идей и денег я нынешний - бездельный пенсионер, со слуховыми аппаратами и
искусственными хрусталиками в обеих глазах, читающий и пишущий эти строки
без очков, с мерцательной аритмией сердца, от которой двадцать лет назад
умер Яша, но поддерживаемый израильской медициной на плаву настолько, что на
велосипеде чувствую себя почти совсем как во Владивостоке. По 10 км без
проблем. Плюс ежедневно гимнастика йогов по утрам и тренажеры по 600
движений в парке. И мы оба не нуждаемся ни в каком уходе и материальной
помощи наших детей.
Вместо загаженного пляжа-автодрома, к которому надо было продираться
сквозь свалки и грязь - современный благоустроенный морской берег, куда
можно пройти среди зелени и цветов по нашему любимому, плоскому, как
Ленинград, цветущему и душистому круглый год Бат-Галиму. Купаться в море
тоже можно почти круглый год, как и есть круглый год любые свежие овощи и
фрукты безо всякого труда на даче. Вместо задерганных грубых продавщиц в
пустых магазинах Академгородка - девушки в супермаркетах, по-русски
умоляющие купить что-нибудь из огромного выбора продуктов, а мы уже давно не
покупаем колбасы, никакие, хотя все вкусные и относительно дешевые - не
хочется. Никаких!
Об очередях куда бы то ни было мы почти забыли. Как и об унизительных
сценах в аэропортах. Все аэропорты, что мы посетили за эти годы, были равно
комфортные и роскошные, будь то в Тель-Авиве, Париже, Праге, Риме, Лондоне,
Мюнхене. Самолеты ходят по расписанию, нигде не обледенела полоса. Даже при
туре в Англию в разгар войны из обстреливаемого ракетами Израиля самолет
взлетел точно в назначенный час. Россия в этом плане вспоминается, как
кошмарный сон. Да нам и не нужны самолеты не то, что ежемесячно, но и
ежегодно. Мне и городские автобусы не нужны - с моим "треком" - американским
велосипедом, по сравнению с которым и "старт" не рысак, а уж о надежности
можно и не говорить. Никаких нам тут туманов и вьюг. Почти круглый год
солнце, а если и дожди, то не затяжные и светлые. Все воспринимается внешне,
как рай и подарок от Б-га!..
Но!
Все, что описано в последних главах, изменилось с точностью до наоборот
с первых же дней. Вместо достойной научной работы сначала бутафория на
"стипендию Шапиро" с... врачем-хирургом в качестве моего научного
руководителя. С соответствующим "результатом" моей лихорадочной 3,5-летней
творческой активности. Потом противоестественный, хотя и достаточно
стабильный и доходный труд страховым агентом на велосипеде. Потом невольный
"заслуженный отдых" для полного сил мужчины, так как даже место помощника
рабочего по блату оказалось временным. Потом краткое и уже неестественное
продолжение страховой работы в другом агентстве, но уже почти без всяких
надежд на хоть какой-то заработок... С той только разницей, что и острой
потребности много заработать нет и в помине. Впрочем, когда подвернулась
работа садовником-уборщиком на вилле миллионера, охотно отработал больше
года и тем самым завершил накопления для выкупа из ипотеки квартиры, своей
навсегда!
Вместо престижной и завидной работы товароведом ДНТК с перспективой
быть директором краевой Академкниги для Ани нашлось место "помощницы по
дому" - уборщицы-кухарки в нескольких богатых семьях, откуда запросто могут
выгнать.... Что и было сделано немедленно, после первого же требования
платить по закону, не сказав и доброго слова за самоотверженный многолетний
труд. Как и мне за все мои усилия на всех работах. Спасибо, что всепригодная
Аня тотчас нашла себя в теле маркетинге, расставшись со всеми хозяйками - за
те же деньги. А потом у того же миллионера по израильской специальности...
Из "чужой" страны мы попали в страну "свою", но населенную в основном
народом, который в массе своей нам недоступен. Впрочем, совершенно
закономерно! Я не сумел освоить новый язык, ментальность, не имел дела ни с
одним из новых соотечественников ни по работе, ни по соседству хоть на
каком-то уровне привязанности, не говоря о дружбе. В результате сегодня не
общаюсь ни с кем, даже и по-русски. Из родни (у моих дедов было 8 и 5 детей,
а от них потомс