Шломо Вульф. Повороты - 2
---------------------------------------------------------------
© Copyright Dr Solomon Zelmanov, 2017
Email: solzelmanov@gmail.com
Date: 16 Dec 2017
---------------------------------------------------------------
10.01.15
ДЕВЯТЫЙ ПОВОРОТ -2
В январе 1989 меня вдруг пригласили "провести техучебу" в моем бывшем
коллективе ДВЦПКБ. То есть, как выросший среди них ученый, я читал лекцию
конструкторам.
Здесь уместно вспомнить, что я побывал-таки еще раз и в Комсомольске.
Не помню уже, в каком году и по какому поводу Суркин из одного из институтов
Дальневосточного научного центра АН СССР поехал туда. И я с ним. Некогда
оболганный и практически изгнанный оттуда. Поселили нас в лучшей гостинице,
хотя и не отапливаемой. Было это в начале ноября, когда во Владивостоке
почти лето, а тут только что выпал глубокий снег, чистые еще обильные
сугробы вокруг, все блистает на солнце и около 20 градусов мороза. Но я был
в тулупчике, теплой шапке, в хорошем костюме, при галстуке. В достроенном,
но таком же кондовом и неуютном новом здании некогда моего института, меня
встречают довольно хорошо все, кроме Новикова - враги не меняются. Зато замы
ректора прямо стелются, я же при вероятном заказчике! Я посещаю бывшую
квартиру, где Черенок все облагородил, но все кажется почему-то тесным и
темным, не говоря о дворе и вообще городе моей очередной юности...
Анин зам редактора Горшков и его жена встретили дачными разносолами,
как родного. А ведь никогда и никак не общались семьями до отъезда. А на
работе и вовсе ссорились.
Но особенно тронули Крутиковы - Наташа и Сережа. Встретили и угостили в
своем коммунальном убожестве как ближайшего дорогого друга.
Комсомольск за эти восемь-десять лет было не узнать - новые кварталы
построены вместо пустырей, по которым мы в талый или дождевой периоды
продирались сквозь лужи по мосткам в городскую библиотеку - наше
единственное развлечение. Теперь здесь стоял красный проспект
Первостроителей от вокзала до Амура, словно скопированный с новых районов
Ленинграда. Правда уродливые тамбуры подъездов и входов в магазины
напоминали, где мы есть. В целом же ни в институте, ни в городе, где я
прожил семь лет моей единственной жизни, не тронуло ничто и никто. Было
только одно чувство - благодарности судьбе, что подарила мне Владивосток
вместо всего этого...
Запомнился отлет. Приехали мы с Суркиным в тоже новый и вполне
приличный аэропорт. А там снегопад, все рейсы задерживаются, мой
аэрофлотский блат не помогает. К ночи стало ясно, что ни при какой протекции
против непрерывного снегопада не попрешь, пока он не кончится. Здание
аэропорта запирают снаружи на висячий замок. За стеклянными стенами идет
обильно тихий снег, а мы с Суркиным пьем из стаканчиков водку и закусываем
дефицитным во Владивостоке сыром, которого в Комсомольске вдруг оказалось
навалом, надо же... Так и проговорили с ним всю ночь. А утром для нас
спокойно расчистили весь снег с полосы, мы взлетели и порадовались в теплом
Владивостоке золотой осени и желтым палым листьям вместо мертвенно-белого
снега.
Но вернемся в февраль 1989, предпоследнего года первой жизни.
В самом начале я вижу себя в больнице, где выписывают моего сына после
операции аппендицита. Я долго жду врача отдать кучу книг. Мы добираемся до
троллейбуса, в который и не каждый здоровый втиснется, а потому едем до дому
частником за один рубль до дома. Л?ня скрюченный. Болит и шов, и зуб к тому
же, но держится молодцом.
На работе ношусь с временным трудовым коллективом, в который включаю
способных и полезных людей. Какие-то проблемы с какой-то добавкой к
зарплате, чем недовольна Аня, но еще более она возмущена моим отношением к
внуку - никогда не беру его на руки. А, в самом деле, почему? Ведь хоть и
молодой, а дед все-таки... Получаем письмо от родителей Ани об их планах
обмена Севастополя на Владивосток. А недовольна Вета. Горит ее скрытая до
сих пор мечта о Севастополе. Еще больше она была расстроена, когда эта мечта
потом осуществилась!..
А пока живем вшестером на тех же жалких метрах, что Ядровым кажутся
теплым раем и уютом. Без конца ссоримся с Аней. Как-то настолько, что я
ночью пошел гулять по льду залива - до горизонта и обратно... Пью лимонник,
элеотеракок, женьшень, какой-то золотой корень а усталость дикая, с утра.
Глаза не смотрят. Проходит только от сауны йогов, но ненадолго. Хотя с чего
уставать, если я без конца мотаюсь по семейным делам, а на работе никто
этого моего отсутствия не замечает? А чего замечать, если я и так все
успеваю. Даже статьи в "Известиях" и в местной газете публикую. И рукопись
мне вернула машинистка. Отдал в Дальиздат. Дал экземпляр Ане. Ведет себя
после прочитанного странно - как бы мне не залететь со свободой творчества.
Но потом чуть ли не всем "Иллюзии" понравились. Зять, например, в восторге.
И мне какое-то время нравится. А ведь это единственная моя рукопись, которую
я, в конце концов, без сожаления, даже с омерзением выкинул в мусорный ящик.
Уже в другой жизни. Впрочем, и все прочие рукописи смотрелись здесь
совершенно непотребными, пока не были кардинально переделаны, сменив даже
названия. А вот "Иллюзии" не пригодились. Ни в одной их части. Ни герои, ни
ситуации не заинтересовали меня больше никогда. Странно, не правда ли? Так
горел, заболел от впечатлений, чуть не умер, пока меня принимали за
наркомана и не давали болеутоляющее. Все знакомые в восторге, но - не
пригодилась повесть. До сих пор.
А на работе то тонет, то всплывает мой самый крупный в институте
80-тысячный договор, по которому составлен коллектив. Когда тонет, по лицу
моего врага-начальника Тарабукина разливается швондеровская голубая радость.
Оживает же проект только по воле теперь уже материально заинтересованных
пароходских сподвижников. После целого дня беготни и волнений, при которых я
с трудом держу глаза открытыми, после битком набитого троллейбуса и отказа
двух пустых таксистов везти меня так близко, я дома слышу: "Где ты шлялся?
Где рыба от Людмилы Николаевны?" С горя час гуляю по ночному лесу. На другой
день решаю ходить на работу 15 километров пешком. Выхожу в 5.25, прихожу в
7.05. Оживаю от нагрузки. Натер ногу, еле живой к вечеру добираюсь домой.
Аня меняет гнев на милость, я рвусь в ванну, зять наливает бокал пива,
проваливаюсь в сон. А наутро в электричке новость - повесился мой бывший
сослуживец, маленький улыбчивый человек, всегда встречавший меня фразой "Ну,
рассказывай." Оставил примерно такое же имущество и семью, как у меня.
С 10 февраля езжу в институт на велосипеде. На счетчике более 5000 км.
Цепь без конца дергает и спадает, а что делать? Лучше, чем пешком. Тем
более, что тепло, город сухой и солнечный. Гулять с коляской с Димой по
Академгородку оказалось негде - все разрыто, кругом химия, скамеек нет. К
тому же Митька меня совершенно за деда не признает, а прохожие принимают
меня за молодого папашу.
Между тем, спасая свой договор по вертолетам, я использую тяжелую
артиллерию - приглашаю на техсовет пароходства из Хабаровска двух
гигантов-командиров в шикарной генеральской летной форме. Они видят во мне и
моем проекте богатого заказчика на длительный период, а потому прямо
размазывают по стенке моих вечных оппонентов, и я снова самый богатый в
институте Буратино.
Дома много гуляю с внуком, застуживая на ветру и его, и себя.
И вот при такой лихорадочной многогранной деятельности без конца запись
- страдаю от безделья. 19 февраля впервые в этом году еду на дачу, взяв лыжи
и кучу газет. Лыжи не пригодились, хотя и скользко, но снега мало. Зато
топил камин и вообще дышал кислородом. Раздражала вездесущая соседка Елена
Афанасьевна. А 20 февраля выпал снег и ударил 10-градусный мороз (в
Комсомольске бы в середине февраля такое!..) Так что снова электричка, а на
работе меня вербуют в команду независимого кандидата в депутаты Верховного
Совета на первых в истории страны альтернативных выборах. Конкуренты -
традиционно сменявшие друг друга адмиралы - начальник пароходства и
командующий Тихоокеанским флотом. Ничего себе! И тут я в своем подвале
составляю вопросы этим гигантам на засыпку для встреч кандидатов с
избирателями.
В эти дни мы с Аней сходили в "Уссури" в кино, сидели на балконе-ложе,
как белые люди. И фильм "Монтекристо" с Виктором Авиловым очень понравился,
и домой добрались по оледенелому городу очень быстро, а там ядровое
семейство и примкнувший к ним Л?ня кайфуют без нас - смотрит по телеку
"Сибириаду". Всем хорошо под сиянием лунным, всюду родимую Русь узнаю. И так
хорошо, когда есть чай с шербетом и домашними вафлями.
Как-то в воскресенье мы с Аней поехали на Седанку целевым назначением -
менять лачугу на Кирпичной на особняк в Приморье. Неизвестно на какой
основе, но обсуждаем вопрос покупки дома в Смоляниново. Покончить с научным
периодом моей деятельности и заняться литературой. Как выразилась Аня, синея
от натуги, сидим за письменным столом - ты за одним, я за другим. Как
красиво! Переделкино в миниатюре. Проблема, на что содержать такую
творческую группу и ее иждивенцев?
А дома, не интересуясь источниками своего существования, вытянув 12
ног, все смотрят себе "Рабыню Изауру".
Между тем, не зная о наших с Аней творческих планах, Вещунов из
Дальиздата объявил, что он намерен враз расправиться с нашим творческим
коллективом. По его мнению, ни мои "Иллюзии", ни Анин "Нестандартный сын" ни
к черту не годятся. И мо?, кстати, вовсе не по политическим причинам. Просто
дрянь. А Анино, которое все хвалят, пригодно только для семейного
употребления. Нет, ну какой умный оказался!
Тут я узнаю, что дореволюционные дубовые рамы со стеклами высокого
качества бывшего американского посольства в Дальневосточной республике, а
ныне нашего института его директор из партай-мудрецов Проселков решил
почему-то по всему институту поменять на современные, естественно сосновые и
кривые. Я решил откупить эти снятые рамы для теплицы на моей даче. Заказал
грузовик, ребята мне рамы погрузили. На даче машина так увязла в болоте, что
едва не снесла при рывках весь мой домик.
Март начался с очередной атаки на мой договор. Начальник пароходства
отказался завизировать решение техсовета по нему, оставив меня и мою команду
без денег.
Я бы на его месте еще и не так дал отщепенцу, что не только отказался
стать его пресс-секретарем, да еще открыто поддерживает
кандидата-конкурента. Мне это надо было?.. То еще говно выбрали с моей
помощью вместо привычной и приличной номенклатуры.
То ли на нервной почве, то ли от идиотских фантазий моих "Иллюзий" 4
марта я вдруг заболел чем-то вроде аппендицита, назавтра стало еще хуже.
Пошли в Бассейновую больницу. Там никакого диагноза не поставили и выгнали.
А мне все хуже. Боль невыносимая, и не понять где. Вызываем скорую, везут в
городскую. Уролог предполагает камень в мочеточнике, который он видит на
рентгеновском снимке - висит, мол, и уже ножки свесил. Прыгнешь, он и
сползет. Но рези не проходят. До 7 марта еще работаю, решаю разные проблемы,
скажем, с пропиской на своих жалких метрах Коли, а тут такой приступ, что
уже ни до чего. Ползу в Бассейновую больницу. На этот раз, с диагнозом от
уролога, принимают. Но очень долго оформляют, расспрашивают, подозревают,
что наркоман таким образом дозу вымогает - на ломку похоже. Наконец,
поверили, сделали внутривенный укол, уложили в постель с грелкой. Я в
палате, а потому следующий, ночной приступ снимают быстро. Утром ухитряюсь
сделать зарядку, прыгая с беседки на пятки - раз камень уже свесил ножки. Не
помогает. Новый приступ. Последний. Я обнаглел и без конца убегаю домой -
принять ванну, посмотреть телевизор. Мало того, не вынеся храпа соседа по
палате, я ночью, когда больница закрыта на все замки, через окно, убегаю
спать домой до шести утра. Возвращаюсь тем же путем, прямо к обходу врача -
впереди профессор, позади ассистент с полотенцем на согнутой руке. Свита...
Вот эта самая профессор, которой всей так трепещут и принимала меня так
долго за наркомана. Мне назначают какое-то обследование и лечение.
Она же сосватала меня с местным хирургом-онкологом для диагноза Лене с
его многочисленными таинственными бородавками по всему телу. Тот сказал, что
это атерома, доброкачественная опухоль. Назначил лечение. Не помогло. Через
несколько дней главный врач сменила диагноз - вирусный сколиоз, безобидное
кожное заболевание, не более того, - и выдрала бородавки пинцетом. Везло же
Л?не лечиться одновременно то с Димой, то со мной.
У меня же, в конце концов, так и не нашли ничего. Ни песка, ни камней -
почудился камень с ножками маэстро из городской больницы. Возможно, из-за
моего литературного творчества. Пока писал, так волновался, чуть не умер на
глазах у молодой жены. Особенно ее напугало замечание соседки-врача Любы
Шашкиной - уже отходит. В смысле боль уходит. Но адская боль ушла только в
палате больницы после инъекции наркотика. Песок в моче не нашли.
Диагноз же поставила, как ни странно, моя деревенская сестра Ася -
мужской климакс. Может быть. Из больницы я ухитрялся без конца незаметно для
персонала сбегать на дачу достраивать мои парники.
И соорудил самые роскошные теплицы, какие только видел - из таких-то
рам! Они же были и дверями для входя внутрь - в рост. Крышу сделал из
пленки, защищенной от ветра рыболовной сетью. Это были солнечные мартовские
три дня творческого физического труда, солнца, воздуха и такого покоя, и
счастья, какое, кажется, так и не повторилось. Вообще положительные моменты
моей жизни в этот период связаны в основном с физической нагрузкой - дача и
велосипед на работу и обратно, даже в 10-градусный мороз. Все остальное -
три договора (судоходно-вертолетная система, подъемно-разделительная
платформа и шагайка), участие в выборах в пользу независимого кандидата,
статьи в разные газеты, включая "Известия" вызывали только такую усталость,
что держать глаза открытыми было трудно. Без конца то отменяется, то
восстанавливается один, а то и оба договора с пароходством. Бесконечные
интриги Шеремета противостоят поддержке заместителя начальника пароходства
Луговца и самого министра морского флота, но противники-заказчики не
унимаются, на радость бесчисленным врагам внутри обоих институтов.
В начале апреля звонит директор института Семенихин и говорит, что меня
с моими проектами ждут в Москве не кто-нибудь, а министры морского флота
(Вольмер) и гражданской авиации (Волков).
Дело в том, что на бассейне появился атомный лихтеровоз "Севморпуть",
который новорожденное гражданское общество не пускает ни в один город-порт,
опасаясь локального Чернобыля. А мой проект предполагает его использование в
качество плавпорта-вертолетоносца да еще с самыми новыми и мощными
вертолетами МИ-26 на борту. И только у пустынного берега. Для МГА это просто
подарок - многомиллионный долгосрочный заказ, уникальные вертолеты для ДВ
управления. Все там со мной носятся, как со звездой первой величины. Да и
для ММФ - спасение 140 миллионов рублей, в то время равных долларам, которые
уже уплачены за судно, которое без моей идеи девать некуда, и об этом
депутатский запрос моего ставленника-депутата Шеховцова, победившего самого
Миськова на выборах. И опять же не кому-нибудь, а самому Горбачеву на первом
съезде независимых народных депутатов. И тот будто бы поднял Вольмера и
сказал - решай эту проблему, иначе ты не министр. Ого! Так что я - Семка из
Пинска, он же Соломон из многолетнего рабочего места в подвале с крысами -
без проблем срочно лечу беспосадочным рейсом номер два, отправленный по
личной броне командира отряда - к его-то министру!
Зато в Москве я еду из аэропорта все-таки к Черницким, хотя могу
рассчитывать и на лучшие гостиницы, раз такие люди ждут... Я, как обычно,
спать не могу - в три часа ночи раскладываю на их кухне бумаги и работаю,
готовлюсь к встрече.
В министерстве морского флота мною занимаются начальник технического
управления Орлов и совершенно непредсказуемый (то за меня, то против)
чиновник Романовский. Они привычно для себя составляют "идею приказа"
министра по моему проекту и больше меня волнуются. Не понравилось мне то,
что на совещании у Вольмера откуда-то взялся начальник пароходства Миськов,
которого я числю в своих противниках. Но здесь этот всесильный во
Владивостоке персонаж и рта не раскрыл. Я же вел себя так свободно и
уверенно, что вроде бы победил. Да еще великодушно подарил министру мою
статью о лихтеровозах - первую публикацию такого рода на русском языке -
привет от Дорина!
И чем же я занимаюсь, спрашивается, в столице нашей родины сразу после
такого судьбоносного (о чем мне все говорят, но я не верю) совещания? Ни за
что не догадаетесь. Я ищу Армянский переулок, заходя за справкой даже в
довольно страшное отделение милиции. А нужен мне заочный институт искусств,
где вроде бы учится мой зять, ни дать, ни взять - то есть непонятно, учится
ли вообще или морочит нам с Аней голову, а если учится, то как. Папу в школу
вызывали? А отпрыск, оказывается и вовсе мышей не ловит который год. Ни
одного задания не прислал. Короче, поганой метлы на него нет. Это при
столичном и бесплатном-то образовании.
Наутро я снова спешу в НТУ к Орлову и Романовскому, едва перемещаясь по
безобразной изрытой вдоль и поперек столице. С чиновниками Морфлота едем в
ГосНИИГа согласовывать совместный приказ с авиаторами.
И чем же я занимаюсь в такой судьбоносный для двух министерств день? А
я пробиваю себе билет на самолет в Симферополь, так как у меня вроде бы дела
в Севастополе по другому проекту - подъемно-разделительной платформе,
которую я тоже докладывал у Вольмера для второго атомного лихтеровоза.
"Ломоносов". Получаю записку в кассы и "медаль за наглость". Все это время я
умираю от желания спать, но все равно чувствую себя много лучше, чем на
чужом меридиане. В Москве убивает изобилие народа, в магазины не
протолкнешься. А в гостях надо без конца обсуждать с Черницким вертолетные и
политические проблемы. Для того в основном и принимают меня здесь. Иногда
дохожу к вечеру до полного остекленения.
Наконец, утром я провожаю старика-дачника Сашу с рюкзаком и палкой на
его вокзал, а сам на битком набитых трамвае и троллейбусе еду на аэровокзал,
оттуда к внутреннему, а потому приличному аэропорту Внуково. И на аэробусе
Ил-86 лечу на престижных местах в начале салона в Симферополь. Там я первым
делом на такси еду в агентство Аэрофлота за билетом до Ленинграда. И
электричкой еду в Севастополь, где тоже беру такси до самого домика на
Кирпичной. Севастополь весь в цветах и зелени 8 апреля и, как всегда, после
кошмара городов, отсюда не хочется больше никогда уезжать.
Дома привычная грязь, вонь и бардак, но кормят так вкусно, особенно
воздушными тещиными пирожками, что все прощается. Зато поспать так и не
удается за разговорами.
Я решаю посетить еще одно место, про которое не могу сказать - приехал
домой. Сажусь в приличный междугородний "Икарус" и еду по изумительные
красоты весенней горной дороге в Орлиное. Давно ли сюда можно было добраться
только в кузове грузовика, потом в вонючем, битком набитом пропитанном пылью
автобусе, в который я провожал мою маму. И вот такое цивилизованное
сообщение с селом, где живет моя единственная ближайшая родственница -
сестра, где похоронены мои родители. Ася смотрится бедной закутанной
старухой, как мама в последние годы. Но мне очень рада. После короткой
прогулки в горы по свежей траве, вдыхая вкуснейший горный воздух, мы идем на
кладбище, где могилы с инициалами вместо имен, шифрующими вроде бы
беззащитные могилы от вандалов-антисемитов. Если у них не хватит
соображения, что как раз и инициалы, когда на прочих могилах имена
полностью, и означают, что тут надо сделать что-то плохое...
Ася угощает меня щавелевым борщом, представляет всем встречным, как их
бывшего друга. Какие, к черту у меня могли быть тут друзья?
В тот же день уезжаю-сбегаю в Севастополь. Ася не очень возражает. У
нее свой режим. Какой-то фильм, например, вечером, когда ей вовсе не нужен
получужой брат.
А в Севастополе другая беда. У деда - Бориса Семеновича, тоже свой
режим. Он привык, в свою очередь, ночью громко говорить, ходить по крохотным
комнатам, стучать на машинке. Если это мешает спящему в нише гостю, то ведь
никто его, между нами, сюда не приглашал. Сейчас я не помню, какого лешего
вообще меня занесло в этот Севастополь, с пропуском бегал, селедку им тащил
через всю страну. Командировка? Не смешите меня. Просто денег на договоре
было немерянно по статье "командировки". Кто мог меня в том моем состоянии
интересовать в этом захолустье?. Какое, к черту, ЦКБ "Коралл" с их
вторичными проектами? Но раз я приехал, то сходил к ним, отметил
командировку, побеседовал с какими-то персонажами, ни один из которых никак
не запомнился, взял какие-то проспекты. Они тоже понимают - приехал за
государственный счет на юг, пусть отдыхает. Подписали убытие с открытой
датой и больше встреч не назначали. А потому я тут же вернулся домой, чтобы
хоть днем поспать. Потом обегал все магазины в поисках плавок - хотел
искупаться. Но нигде нет в продаже почти ничего. После никчемного визита к
адвокату Боруле с длительным и страстным обсуждением черт знает, чего, я
опять погибал от желания спать, пока у деда было такое же страстное желание
печатать и напевать - у себя дома - почти до утра.
В результате я опять не могу держать глаза открытыми, моргаю, спасаясь
только купанием в ледяной воде на пустынном в эту пору пляже с топчанами под
ласковым солнышком. Стоим с тещей в очереди, чтобы записаться на май, на
кусок мыла. В этом раю все по талонам. Попадаю в музее на выставку Нади
Рушевой. Запомнились иллюстрации к "Мастеру и Маргарите". Лучше никому не
удались, но ни в одном издании не видел почему-то.
В Ленинград летел тоже аэробусом с непривычным простором и комфортом.
Решил после деда - все. Никаких родственников. Только гостиница. Иначе
просто сдохну от этой пытки бессонницей. Увы, в гостинице ЦНИИМФа полно
народу, какой-то тюменец храпит так, что я среди ночи убегаю в
тюремно-образный двор института и там полтора часа меряю его во всех
направлениях, глядя на здания вокруг. Не верится, что только что была
сплошная зелень Крыма. Тут еще тяжелая зимняя сырость и голые деревья.
Утром, естественно, одна забота - немедленно, пока не поздно, взять обратный
билет до Владивостока. Увы, поздно. Беру до Хабаровска и то только через
неделю. Но с билетом домой уже легче. Еще бы где-то выспаться, наконец! Меня
спасает Яша, единственный мой родственник, который любил меня не изо всех
сил, а просто, как я его. Он поселяет меня в своей запасной квартире во
Всеволожске. Отдельное жилье, в моем распоряжении две комнаты, телевизор,
кухня, сосны и березы по дороге к электричке и по-своему замечательный
воздух пригородов.
Отсюда я еду в город на традиционный сбор - 25-летие моего выпуска в
ЛКИ. Стригусь за 5 рублей, то есть по высшему разряду. Я в своем сером с
искрой костюме, молодой, спортивный, со свежим крымским загаром и только что
от министров. К тому же давно кандидат наук и работаю в большом региональном
институте. К тому же я, единственный из выпуска, имею авторское судно в
металле, строится серия. А то, что здесь этого никто не знает, не имеет для
меня особого значения, знал бы я сам!
Вхожу в родную дверь альма-матер и сразу встречаю Виктора Полякова, с
которым отучился шесть лет, но не перемолвился ни словом, как и с другими
членами их тусовки - еврейской аристократии. Боюсь, что он меня едва узнал.
А я его сразу - заметные ребята. Собираемся в актовом зале, где я сдавал
вступительные экзамены, защищал диплом и диссертацию. Из присутствующих
узнаю одного Букшева, остальных с трудом и после взаимных представлений. И
меня, в бороде-то, узнают немногие. Профессура более узнаваема.
Фотографируемся все на память. Перемещаемся в банкетный зал Политехнического
института на Лесной улице. Начинаются тосты и взаимные приветствия.
Особенно заметны изменения на наших девочках. Первая красавица Галя
Пащенко стала глазастой старой толстой еврейкой, а потому танцую только с
двумя - с более или менее милой Наташей Петровой и вроде бы влюбленной в
меня Раей Киселевой. Тронула интеллигентностью Света Лысенкова, сразу же
пригласившая в гости домой. Впрочем, настойчиво приглашал и Юра Резников,
что меня немало удивило. Особенно обострилось внимание ко мне после моего
выступления. Я же лектор с семилетним стажем, а потому сразу овладел
аудиторией. Не согласившись с предыдущим оратором, перечислившим заслуги и
свершения отдельных однокашников (и не упомянувшим, подлец такой, меня!) я
начал с того, что успехи в карьере еще не все. И спросил: "поднимите руки,
кто из вас дедушка?", гордо подняв ладонь. Женщины возмутились - а бабушка?
И лед словно растаял. И тут я, неожиданно для самого себя, но в духе моих
творческих метаний последних лет, заявил, что вряд ли мы еще встретимся вот
так, потому, что страна, в которой мы все сейчас 15.04.89 пребываем, скоро
исчезнет, как и система, при которой мы привыкли жить. Но Россия останется
вечно. А потому, господа, выпьем за Родину! Не передать, что началось! Меня
приглашали ко всем столам, делились, кто громко, кто шепотом своими
предположениями. То есть я высказал то, что все хотели услышать. Попели
колхозные песни, которые во всем мире близки только нам, обменялись так
никогда и не использованными адресами.
Поскольку было уже поздно ехать во Всеволожск, я поехал к Яше, спал
снова плохо - Рута всю ночь чесалась у меня за головой.
На следующий день было воскресенье. Яша отвез меня во Всеволожск на
своей машине и оставил отдыхать, отсыпаться, делать покупки. Там пошел
сильный снег, ели и сосны были великолепны по дороге на электричку, которая
привычно опоздала на 40 минут. . В Ленинграде та же погода смотрится, как
промозглая сырость и серость.
В ЦНИИМФе я пока никому не нужен. А потому поехал на трамвае на Охту за
покупками. Линолеума, что я сдуру задумал купить для дачи, к счастью, не
оказалось, а то и тащил бы потом через всю страну. Но нет и нужной мне сумки
- отдел закрыт, как и отдел сопутствующих обувных товаров. Зато в соседнем
спортивном универмаге купил деду крючки для рыбной ловли, нам с Леней
велосипедные камеры, педали, тормозные колодки. И за все 15 рублей. Если
учесть, что в этот месяц, судя по недавно полученным документам, я получил
1480 рублей, то даром...
Оттуда я троллейбусом 15, метро и пешком попал в Балтсудопроект, где
меня некогда обласкал вроде бы по диссертации Фрид, как и многие прочие
евреи в том единственном, но важнейшем, как мне казалось, периоде моей
жизни. На этот раз меня принял, причем уважительно, главный конструктор
атомохода Родионов, что двадцать лет меня в упор не видел. Просто ему
известно, что Министр одобрил модификацию первого атомохода и что второй я
предложил переделать с постройки, установив на нем подъемно-разделительные
платформы.
Как ни странно, многоопытные практические специалисты всерьез обсуждали
со мной эту вроде бы бредовую идею. Отвергли только использование
циркулярного насоса атомного реактора, а я так гордился этим решением.
Расстались дружески. После привычной давки в троллейбусе я перекусил в
домовой кухне (беляши, кофе), там же купил с собой бифштексы, единственный в
продаже полусъедобный осетинский сыр. И, отчаянно моргая, едва видя белый
свет (и на меридиан не свалишь, на сей раз...) ввинтился в троллейбус,
спустился в метро, дождался электрички и после получасовой прогулки по
поселку попал домой. А там кино по телевизору, сон с открытым балконом и
лесным чистым воздухом и пением птиц поутру.
На следующий день снова часовое ожидание опаздывающей электрички среди
покорных сограждан, потом неприятный разговор с вечным другом-врагом
Мирошниченко, попытки отправить в Севастополь крем теще и крючки деду с
нескольких почт с массой народа и придирками к превышению веса.
На следующий день едва не опоздал к моему докладу на выездном заседании
научно-технического совета министерства в ЦНИИМФе. Все меня критикуют до
визга, но держусь почти нагло, а это действует отрезвляюще. Даже
Мирошниченко сбавил тон. Отчет мой принят, но я так устал, что пошел спать
прямо в гостинице, где я по-прежнему имею койку. Потом под ледяным
непрерывным дождем добираюсь домой и провожу свободный вечер, заканчивая
никчемный роман, который писал с таким энтузиазмом, чтобы через несколько
лет отправить в мусорный бак, не перечитывая...
Последние два дня в Ленинграде были выходные, а потому посвятил
покупкам всего того немногого, что еще продавалось, то носясь с Яшей на
машине, то совершая полуторачасовую прогулку в соседний поселок в тамошний,
такой же пустой универмаг. Сходил в кино на "Враг мой" в местный клуб.
Весь полет до Красноярска я проспал в ИЛ-86, приняв по Яшиному совету
успокоительное. Будили для обеда с шикарным куском мяса. И снова впал в
забытье. В Сибири был сухой слабый мороз. Я уснул в отстойнике стоя. Потом в
полупустом самолете до Хабаровска пытался спать даже лежа.
Вопреки моим надеждам, в Хабаровском аэропорту меня-победителя никто из
моих коллег-авиаторов не ждал. С трудом устраивают в гостиницу, но билетов
на Владивосток пока нет даже по блату. Переночевав в битком набитой
летчиками комнате, но, проспавши всю ночь (вот это лекарство!), я пошел в
штаб устраивать скандал: не отправить такого гиганта мысли и потенциального
суперзаказчика! Как ни странно, перепугались и отправили на грузовом АН-2.
Через 3.5 часа болтанки, но полета на малой высоте с красотами зимней тайги,
попал, наконец, 26 апреля во Владивосток.
И чего так рвался? Дома толкотня и бедлам, масса тараканов на кухне,
обе семьи толкаются друг о друга. Не до меня. У Лени снова контагиозный
моллюск, в поликлинике его послали к чертям. У Ани жуткие головные боли,
Вета предельно замучена Димой. Но вечером, когда приходит Коля, и все
садятся за стол, все очень мило - подначки да байки. Я стираю, усталый после
работы Коля развешивает на балконе, после чего начинается обратная адаптация
к смене меридиана Всю ночь пью чай на кухне.
Тот самый Жирмунский, что некогда так гнусно выживал Аню из своего
института, лично просит уважаемую Анну Борисовну возглавить, если она не
брезгует, региональный книжный магазин "Академкнига". Только к этому моменту
Аня брезговала уже не только Академией наук СССР и лично академиком, но и
самим Союзом, явно не таким уж нерушимым... Аня не разделяет моего победного
настроения и упорно настаивает на отъезде из этой страны. Куда угодно!
Причем, требует в своем духе - "вне всякого сомнения". Не поедешь никуда?
Тебе и тут хорошо? Тогда я уеду одна...
Впрочем, мне не так уж хорошо. На работе новости. Образован отдел под
очередного удобного начальству монстра - Витьки Бугакова. Он набирает
молодых специалистов, так как все прочие не считают специалистом его самого.
Ну, и меня определяют в этот отдел. Заказов у них пока нет. А я самый
богатый по договорам в институте. Так что я чуть ли не первый человек в
новом научном коллективе. Новая метла всегда какое-то время меня любит.
Поэтому не раздумываю. Хотя в составе отдела тот же пустой фразер
Новосельцев (нынешний заместитель директора ДНИИМФа, между прочим, по
научной работе в кап-России...) и прочие, кто подписывал годами мои отчеты
первой-третьей подписью, не читая, но как авторы...
Я не возражаю - люблю любые перемены.
Пока же вернулся к своему режиму - пользуясь солнечной сухой погодой,
приехал с работы в милый ад сожительства двух семей на велосипеде -. А по
телевизору писатель Васильев рассказывает о тбилисских событиях - с
противоглистной позиции.
После Ленинграда наслаждаюсь Приморьем. Почти как в Крыму. На даче
цветет багульник, порождая праздничное ощущение, не похожее ни на что другое
своим необычным, неопределимым цветом на фоне начинающей зеленеть поросли в
лесу. Я хожу в шортах, приношу воду из родника в овраге, доделываю парник и
заполняю его компостом, оформляю новые грядки, наслаждаюсь воздухом,
солнцем, одиночеством после командировочных волнений. Портит общение с
соседом Славой. У него иное, чем у писателя Васильева и меня, мнение о
Тбилиси - давить надо черножопых, чтобы был порядок в стране. Чувствую себя
в недалеком будущем кандидатом в черножопые. Вот "наши придут" и задавит
меня этот же тихий Слава прямо в моем голубом домике...
В воскресенье 30 апреля впервые в этом году купаюсь в Японском море,
хотя воздух утром 10 градусов. На даче полно народу - все традиционно
используют майские праздники для начала огородного сезона. И я впервые
остаюсь ночевать там, благо еды полно - рыба, блины, сыр, каша. Камин
создает уют в темноте вместе со свечами. На другой день пожалел, что так
звал Аню и Леню. Ей все не мило, а ему и подавно. Конечно, он не хотел
приезжать, а потому вредничает и со всеми ссорится. Только к вечеру,
наработавшись, мы помирились. И уже хочется домой.
А утром дождь, почти снег, ветер, носа не высунешь из квартиры, где без
конца друг на друга натыкаемся. Эта метаморфоза не мешает мне в понедельник
поехать на работу на велосипеде, который барахлит как только может советская
техника на пятом году жизни. Зато на работе мне вручают первую в моей жизни
визитную карточку. На английском языке я доктор философии. Этого мне не
хватало... Зато я теперь ведущий научный сотрудник, в расчетном листке
которого указан месячный оклад 630 рублей! Провожу техучебу для молодых. И
при всем том я не только без машины, но и без велосипеда - только выехал
домой - трр, заело колесо. И так, что пришлось вернуться и воспользоваться
троллейбусом, а это, знаете ли, для более здоровых нервов. Зато ночью видел
такие сны, которые не видал никогда - словно после наркотика.
Запомнилось впечатление от Владивостока после посещения трех лучших в
стране городов. Когда я в центре покупал шербет, дрель, показалось, что тут
гораздо уютнее. Получаю тысячу рублей за проект платформы, отдаю обещанную
сотню консультанту Чебоксарову - доценту-станочнику из ДВПИ, покупаю
спортивные неприлично узкие брюки, бракованные ракетки. Штаны Аня советует
отдать Лизе, которая как сорока на все кидается. А тут новость - ждем в
гости Володю Лантуха. Дача, рассада, все отменяется. Пока дранный и грязный
с гуляния Леня вяло переругивается с Ветой, у нас аврал - куры, пирожки,
уборка. Володя приходит в воскресенье утром - молодой, роскошный,
расторможенный, облагороженный, весь из себя капитализированный, бомонд да и
только. С планами по свободной зоне. Жалуется, что переел на перелете
Бостон-Москва, но Аниной закуской не побрезговал. Выпивши и закусив, пошли
гулять - я в новых --> педерастных брюках, Аня в моих болгарских
вельветовых штанах, в которых на ней не застегивается ширинка, а дети,
беженцы мои несчастные, с коляской - депортация на мыс Чуркин... Проводили
их на электричку. Зато гость при параде - в бостоновом костюме прямо из
Бостона. Влезли на гору. Я его заговорил до полного профессорского шока - на
поезд садился со стеклянными глазами и такой же улыбкой. Договорились завтра
на дачу. А пока Леня с наслаждением оккупировал Лизину-Колину тахту в
гостиной, я занял законное место Аниной грелки. И все забылись.
На другой день - страда на даче. Для меня это ведро сорняков на
квадратный метр, Леня привязывает малину. Едем с сыном в Кипарисово. Там
Колина семья почти в полном сборе. Опять вкусно и много едим. Потом Леня
остается в Кипарисово на рыбалку, а я на свою дачу, ночую, не замерзая даже
под одним вязанным коричневым пледом. Наутро работаю в одних плавках - лето.
А ведь всего-то 9 мая. Отовсюду запах земли, травы и цветов. Аня приезжает
днем одна - куда делся высокопоставленный гость, не совсем понятно, но не с
нами. Другой бы расстроился, а я рад - никто не помешает пахать, пахать и
пахать. В обед пытаемся с Аней поспать в нашем куцем мезонине, но Леня
кидает камни в бочки. А потом соседка Елена Афанасьевна приходит в гости
(вместо профессора...) и рассказывает, какой подлец ее муж академик Жебенков
и что о его мерзостях написали в ответ на ее жалобу из канцелярии Горбачева.
Она со всеми судится.
В пароходстве я неожиданно встречаю капитана второго "Беринга" -
"Чирикова". В отличие от первого капитана, что выгнал меня со своего судна,
которое я для него придумал и выстрадал, а потом, когда выяснилось в
Арктике, что я был прав, даже не подумал извиниться, этот в восторге от
вертолетного способа, много слышал обо мне и разговаривал в высшей степени
почтительно. То же самое он сказал на конференции, где я делаю очередной
доклад. Вот так и живу в этот период - делаю доклады, встречаюсь со
специалистами самого высокого уровня, но волнуют меня совсем иные проблемы.
Сломалась ось переднего колеса у велосипеда, а без него добираться до места
моих эпохальных свершений - в подвал - и обратно - в необитаемую из-за
перенаселения квартиру - мучительно, если вообще возможно. При окладе втрое
больше, чем до защиты я не могу купить себе не то что машину или мотороллер,
но и новый велосипед! Притом, что жена тоже работает. Впрочем, в этот же
период я прицениваюсь к моторке и даже к яхте. И на даче сажаю помидоры,
перчики, новую жимолость, начиная 13 мая день в плавках и заканчивая его же
в ватнике, и вообще замерзаю, ночуя на даче. То поливаю до последней капли в
бочках, то бегаю под проливным дождем в туалет. Утром сбегаю домой с
шикарным букетом сакуры. А там у Ани вдруг прорезалось желание учиться
кататься на запасном велосипеде "Прима", на котором я почему-то не езжу на
работу даже если "Спутник" не на ходу. И ездит, моя бедная дама, по беговой
дорожке полу разбитого стадиона среди разрытого леса - единственное ровное,
без спусков-подъемов пространство в Академгородке.
На работе заканчиваю очередной отчет с моим фальшивым временным
трудовым коллективом: пароходские исполнители получают по нему деньги за
разделы, которые делают институтские. Но зато подпись своих, а потому
пройдет техсовет и будет принят. Одновременно готовлю намеченную на встрече
с министрами программу натурных испытаний. У нее тут же находятся соавторы в
министерстве, причем из самых бездарных, но удивительно наглых чиновников.
Похоже, что (в случае успеха, конечно) мое там не стояло...
Захожу к Ане на работу, нахожу ее в подвале. За решеткой окна сочится
какой-то слизью черная стена. Гуляем с ней по Ленинской улице, на которой
почему-то полно японцев, страстно снимающих наши очереди и пустые прилавки.
А для нас с Аней 21 мая цветет наш сад, солнце, срочной работы уже нет,
а потому пьем чай с цветочными и смородиновыми почками. Сладко спим на
антресолях с открытым в сад окном. Целый день то жаркое солнце, то короткие
сухие звонкие дожди. Дома нас встречает в прихожей красивое, один краше
другого, неприкаянное ядровое семейство, уезжающее "домой". Долго ловим для
них такси на невыносимо вонючей после дачи трассе. Коля изящно зовет машины,
пока я неизящно, чуть ли не под мышкой, из последних сил держу на руках
уснувшего внука.
22 мая по дороге с работы во время предгрозовой погоды (на горизонте
темно-синие тучи с молниями) я засыпаю за рулем велосипеда. В это невозможно
поверить, но проехал целый квартал от кинотеатра "Искра" до виадука с
закрытыми глазами и не свернул под машину. А дома Аня тянет на море и там
впервые в этом году купается. Вода 13 градусов.
Наутро звонит Давыдов - мой "соавтор" из министерства и говорит, что он
не видит необходимости моего участия в эксперименте с МИ-26, который я
готовил полгода и предложил министру. Я выступаю со встречным предложением -
провести эксперимент у нас, без Давыдова и вообще участия министерства и
ГосНИИГА - силами пароходства, на своем лихтеровозе и со своими хабаровскими
летчиками. Как ни странно, пароходству, институту и особенно авиаторам эта
идея очень понравилась. Тут же посылаем в Москву радиограмму. Пароходство
отказывается финансировать министерский эксперимент в Черноморском
пароходстве, да еще без нашего участия. Как раз мой день рождения. Только
собрался домой на велосипеде - дождь. Беру зонт, иду к Ане. Выходит
роскошная дама в новой юбке с черным поясом, в модерных очках, лицо пылает -
прямо с какого-то местного скандала. На Ленинской покупаем торт в гастрономе
и едем домой на электричке, а потом снова вниз на море. А там дождя не было,
пыль, масса машин и шум.
Зато потом несколько дней совершеннейшего лета - солнце, жара, круглые
тучи, теплая чистая вода в море. Не Крым ли сюда переехал - в мае даже в
Севастополе, помню, прятались от ледяного ветра в ямки на Херсонесе.
А уж как хорошо на даче - с первым уже урожаем редиски! Ночью зажигаю
камин и смотрю со стороны на свой дом - пляшущие огни из окон веранды
отражаются в стеклах парников. В Кипарисово получаю капитальную рассаду от
брата моего зятя Кости. Тот еще более странный, чем Коля - когда я пришел,
спал себе прямо на земле. И, судя по всему, не первый раз и не первый час...
Я возвращаюсь домой - на свою дачу. Один. Ночую, с утра все сажу, когда
начинается сухой ливень - даже бочки не наполнил. Зато рассада встала.
Навожу порядок в домике, все вытряхиваю, мою, когда появляются Аня и Леня,
уже поссоренные, раздраженные, городские. Спим на нашем чердачке, потом едим
салат, курицу и чай с халвой. Едем домой до Санаторной, оттуда троллейбусом.
Успеваем как раз к тушению пожара: Аня оставила на плите таз с бельем.
Леней, трудным подростком, очень недовольны в школе. Его реакция на
мнение директора: "Ничего себе, коза!"
А в стране пока какие-то эпохальные события, съезд, Горбачева избрали
президентом СССР (ну, и словосочетание!) единогласно. Я это с кем-то
зачем-то бурно обсуждаю. Делать мне нечего! Мало мне бесконечных переделок
моего никчемного романа, с перепечаткой нового варианта, между прочим...
Мало мне хлопот с окончанием этапа по проекту, шагайки, наконец.
Президент есть, а жизнь становится все хуже. В кондитерской за
конфетами дикая очередь, сделать ключ вместо очередного потерянного Леней
нельзя, нет заготовок. Утюги точно такие же, как тот новый, который тут же
сгорел. Зато книжек полно новых. "Лунный камень", кстати. Так наступает июнь
1989.
Уже первого числа мой лучший сподвижник в пароходстве Коля Дронов
звонит, что начальник пароходства настоял на нашем участии в эксперименте с
МИ-26 в Одессе. Получаю первую зарплату ведущего научного сотрудника - 474
рублей, не считая 120 аванса. С ней прихожу домой, где обычный вечер, все
дома. Задерганная Вета как тень переливается по квартире, Дима где-то
скрипит, Леня то приходит с гуляния, то уходит, огрызаясь на замечания об
уроках, Коля вытянул ноги с тахты, Аня на кухне возится без передышки прямо
с работы, я пытаюсь что-то смотреть по телевизору.
6 июня из министерства морского флота приходит радиограмма, что
руководителем испытаний в Одессе назначен я... То есть наши угрозы
отстранить их и провести все во Владивостоке услышаны. Я тотчас пригласил
моих хабаровских генералов на испытания в Одессу. А на дворе теплынь и
ливень, да такой, что и на троллейбусе добраться домой проблема. Но
добираюсь, и моя фанатично морская жена тут же увлекает купаться. А между
домом и морем жуткая грязь - не обойдешь ни по какому лесу.
В эти дни я без конца даю читать "Иллюзии" разным людям. Как ни
странно, все в восторге. Хотя большинство лицемерить не собирается. Пытаюсь
это напечатать через разные газеты после отказа цензора моему редактору
Вещунову в Дальиздате. И "Пальцы" пытаюсь напечатать хоть главу в газете. Он
в этом случае обещает издать книгу.
Одновременно спешно заканчиваю отчет по лихтеровозу, озабоченный тем,
что один из исполнителей (чиновник пароходства) застрял в Китае в
командировке. Задумал свой эксперимент по забивке свай метанием с вертолета
- по идее моего друга Черницкого. На этот раз, в отличие от уже проведенного
два года назад зимнего эксперимента, метать будем в море. Конечная цель -
строительство временных причалов в Арктике.
Велопоездки домой и на работу омрачает смрадный воздух и разрытые
дороги. Несколько дней пытаюсь купить утюг. Уже два новых перегорели,
испортив розетки дома.
При подготовке к испытаниям как черт из табакерки возникает новый
персонаж по фамилии Малопуро, которого мне навязал в помощники директор
института. С одной стороны, он вроде бы в моей команде, с другой - друг
моего врага в министерстве Давыдова. Наконец, он бывший одессит и потому
уверен, что, в конце концов (естественно, в случае удачи) Одесса нас, так
или иначе, обманет. Она всегда и всех надирает. Евреи, одним словом... Уже
назначен срок испытаний - 25 июня. Между тем со своей арией выступает ЦНИИМФ
- закрыли договор по платформе. Об этом сообщает вроде бы мой сподвижник и
спонсор оттуда Исаков. Мои местные начальники, зарплата которых косвенно
зависит и от этого договора, пытаются огрызаться. Посылаем радиограммы и
звоним в Ленинград и Москву, но столичные пройды все недостижимы - кто на
даче, кто в гостях. С тем я уезжаю на велосипеде домой, а там своя драма -
Леня снова потерял ключ. Чтобы нам с Аней попасть домой, приходится вышибать
дверь ногой. У Лени своя борьба. Некая Алла Прохоровна, которую я сегодня
начисто не помню, портит ему жизнь. Аня и Лиза ее терпеть не могут. Решаем
забрать документы из деревенской 24 школы и перевести нашего оболтуса в
городскую да еще физико-математическую. Хвалит Леню только физрук.
Раздраженные и настроенные отдохнуть на даче, возвращаемся пока домой. Здесь
намечено сегодня капитальная травля тараканов, но как всегда вдруг
появляется Вета, сухонькая, худенькая, маленькая, одни глаза остались -
сдает государственные экзамены. Забирает только что полученную из
Севастополя посылку с чем-то и уходит. Мы же с Леней убегаем на дачу,
оставив в квартире газовый ад. А тараканам плевать - новые наползут от
соседей, весь дом кишит. Ехать в июне на дачу - как в эвакуацию из зоны
военных действий. Но мы с сыном добираемся. В награду 10 июня первая
клубника и жимолость - красота, а не ягоды в естественных условиях. Я кормлю
Леню супчиком из тушенки и отвожу по его просьбе в Кипарисово, где как раз
собрались все птенцы гнезда Петра Ядрова. Играю там с внуком - без взаимного
энтузиазма - я его родственником почему-то так и не чувствую. Возвращаюсь
домой, в Сиреневку, а тут и жена моя на тропинке. Хвалит нашу дачу, собирает
жимолость. Погода прекрасная. А уж спать на чердачке после водочки, да еще с
молодой и любимой женой... Наутро собрались было в Надеждинскую за рассадой
- поезда не ходят. Мертво и страшно стоит коричневой железной глыбой
грузовой состав. Информации никакой. И страшно, что случилась очередная
советская блямба и Чазов с Язовым срочно летят нас спасать, как три года
назад в Чернобыль.
Так и не выяснив, возвращаемся с купленным на станции ведром картошки.
Без конца то работаем, то едим что-то вкусное. Сажаем желтую розу от Елены
Афанасьевны, срезаем первые мои красные розы. С баночкой жимолости едем
нормально домой - в Академгородок. А там следы моего преступления - все
засыпано трупами. До ночи убираем и моем квартиру. Зато дома после дачи так
же хорошо, как на даче после дома.
С испытаниями новая новость. На моем договоре по лихтеровозу полно
командировочных денег. Из них институт может командировать в Одессу моего
главного сподвижника в пароходстве Дронова, но он в конфронтации со своим
начальством. Мы с директором пытаемся его отбить. На следующей неделе
прилагаю титанические усилия, стравливая в мою пользу всех моих врагов между
собой. Пока бесполезно - один из договоров рухнул. Да еще проблема с
билетами до Одессы, не смотря на блат начальника управления гражданской
авиации - самого большого пупа на Дальнем Востоке. Приходится ехать в наш
аэропорт к командиру местного отряда. Это решило вопрос - прямо в Артеме мне
продали билеты. И Дронову разрешили лететь со мной и Малопурой.
Зато после работы - на море, а вода совершенно летняя, и это 13 июня! А
в воскресенье - на дачу, не смотря на проливные дожди. Оттуда привожу
очередной урожай, которому Аня искренне рада. Пока меня не было, приходила
наша красивая пара - Лиза с Колей. И все съели, что увидели.
Наутро очередная коза. Мой исполнитель Мель из пароходства, который
уверял, что у него "почти готовая" главу чуть не два месяца назад,
признается, что к ней и не приступал, так как понятия не имеет, что и как
писать. И это наш куратор, главный специалист в пароходстве по эксплуатации
системы! Пришлось все делать за него самим. От всего этого так моргаю, что
едва вижу дома жену. Решаю ходить только в очках - в темных на улице и в
прозрачных дома и на работе.
Но это не мешает мне на другой день придти в яхт-клуб. Владивосток
после дождей празднично чистый и нарядный, а уж на берегу вообще роскошь -
синее море. белые яхты, голубое небо, яркая зелень. С тренером
договариваемся о приеме Лени в команду, вместо классической борьбы. Ради
воздуха, ради отказа от сомнительного спортлагеря на Де-Фризе, ради самого
сына, который горит этим спортом. Через пару дней тренировок он рассказывает
такие страсти, что я прихожу в ужас, а он - в восторг.
Вета, между тем, сдала на тройку последний госэкзамен - по гигиене. Не
знала чем капиталистическая система здравоохранения хуже брежневской. Знала,
конечно, что много хуже, но вот чем же?.. Зато она 20 июня 1989 окончила
мединститут!
Самый длинный день в этом году я провел, заканчивая отчет. Учитывая все
фокусы ЦНИИМФа и министерства, я адекватно откликаюсь на звонок Бориса
Ивановича Попова - как дела с шагайкой. Я ему не говорю, что пока никак, но
спрашиваю, возьмет ли он меня к себе на постоянную работу. Он отвечает, что
он лично за, но есть совет директоров... Так что надо цепляться за то, что
есть. В гостях хорошо, а дома лучше. После такого фиаско с альтернативой, в
которой я был почти уверен, я сбегаю в четверг на дачу, встречаю на перроне
мою перепуганную жену - читала "Восточный экспресс" Агаты Кристи, увлеклась,
подняла голову, а она в вагоне одна, да еще в туннеле. Мы собираем уже
заметный урожай, едим жимолость с клубникой и сметаной, не считая ужина с
красной рыбой горячего копчения, забираемся на свой чердачок и там так
хорошо вдвоем, с приемничком с классической музыкой и потрескиванием углей в
камине внизу. Уют дополняет легкий дождик своими каплями с деревьев по
близкой железной крыше. Наутро сплошной розово-голубой туман, фейерверк
ромашек и других цветов, оглушающие ароматы в тишине. Но сегодня рабочий
день и надо уезжать. Нарезаем розы, пеоны, ромашки и на электричку. Аня
сходит на Чайке - к ядровому семейству с урожаем, а я с баночкой с ягодами и
ромашками - к Ане на работу, оттуда по скользкой жуткой тропке к себе в
подвал. Подписываю к сдаче отчеты, отдаю все в переплет, а сам по той же
тропке в Дальиздат - отдаю свои рукописи Вещунову и еще кому-то. Возвращаюсь
домой. Пьем шампанское за Вету, за Колю. Они уезжают на клятву Гиппократа. Я
же прощаюсь с женой и ухожу на жутко набитый поезд в аэропорт. Там прусь с
вещами пешком, а вылет задерживается. Потом отстойник почти на час и летим.
То взлет, то посадка. Чита, Новокузнецк, Челябинск, Одесса. Поскольку с нами
этот пройдоха Малопуро, нас встречают с машиной, поселяют в шикарную
гостиницу в Аркадии, на проспекте Шевченко. Сразу еду в центр, попадаю в
страшный развал и разор Нового рынка, где наконец-то заказываю ключи для
своей квартиры во Владивостоке, что там было неразрешимой проблемой. Покупаю
южные плоды - вишни и абрикосы. Знакомлюсь с заочным главным врагом из
министерства - Давыдовым. Он пытается тут же себя поставить во главе
испытаний, но мы с Дроновым не даем. Тошно от самой необходимости иметь дело
с такой откровенной сволочью.
Снова в городе, который когда-то казался мне сказкой, потом (из
Комсомольска) сладкой мечтой, но теперь вижу главным образом обычное
советское убожество при всей буйной зелени и богатстве рынка.
Утром на зарядке в сквере напротив гостиницы поражает гадкий воздух и
гигантская сирень. В холле такие же нереально большие ромашки. Поясняют -
это мутанты. Одесса задета Чернобылем. Поскольку воскресенье, едем с
Дроновым в центр, к Оперному театру, Приморскому бульвару, пьем на
Дерибассовской пиво с соленым арахисом. Мороженное оказалось несъедобным -
выбросили. Трамвай до Пересыпи, оттуда жутко набитый пыльный деревенский
автобус до Крыжановки (это я хотел удивить Дронова некогда изумительным
пляжем на Лузановке). Увы, на сей раз тут желтая жижа, в которой от жары
парятся толпы людей. Одесса... Обратно идем сквозь какие-то санатории, где
нас отгоняют от моря охранники, попадаем к качелям, на которых лихо крутится
невообразимая грация в купальнике с кошельком, заткнутым за поясок плавок.
Все глазеют на нее. Покупаем неприятные беляши с каким-то химическим
напитком. Все дорого и невкусно. В гостинице Малопуро сладострастно
вздыхает: "Ребята! Что за прелесть моя Одесса! Как же я погулял по местам
молодости!.."
Наутро после зарядки и пробежки по запущенному парку Ленина едем с
Дроновым в черноморское пароходство. Закадычных друзей - Малопуры и Давыдова
еще нет. Роскошное здание пароходства, концентрат проходимцев, включая
некогда обокравших нас и на том пролетевших коллег из мореходного училища.
Они представили со своим титутльным листом в министерство наш отчет до того,
как мы с коллегой их Дальневосточного училища обнаружили в нем грубую
ошибку, переделали и послали в то же министерство. Ух, как они на нас
обиделись... Тут же инженеры ГосНИИГА, киношники. Все едем в порт Ильичевск
вдоль каких-то развалин - смотреть площадку для испытаний. Бесконечные
пикировки. На обратном пути такой ливень, что микроавтобус едва выгребает по
лужам. Очень вкусно обедаем в каком-то кафе. Все дорого, но наконец-то
съедобно. Мы с Дроновым не стесняемся пить пиво и почти пьяные возвращаемся
в гостиницу, где сладкая парочка уже что-то делит, демонстративно нас
игнорируя. Давыдов представляет москвичам Малопуру, которого и в
институте-то мало кто знает, как представителя Дальнего Востока на его,
Давыдова испытаниях. Но сил спорить, обижаться, сердиться нет. Наблюдаю эту
возню словно со стороны. Мои хабаровские генералы, в свою очередь, всех
игнорируют - им работать по результатам, им жизнью рисковать. Не до амбиций.
Ко мне относятся подчеркнуто почтительно, что Давыдова бесит. Когда на
другой день начинаются полеты циклопического МИ-26, я уже не стесняюсь
поправлять программу Давыдова, уверяя, что ничего не получится. Но пока
летают без контейнера. Вечером мои летчики приглашают нас с Дроновым в свой
номер "подписать кое-что". А там ящик водки. Это вам не по две кружки пива
на нос накануне. Как ни странно на этом дружном междусобойчике очень толково
все обсуждаем и записываем. Из этого я делаю рапорт на имя министра о
попытке срыва испытаний его представителем.
Подтверждением являются утренние испытания. Контейнер, поддетый
вертолетом за нижние фитинги по схеме Давыдова, опрокидывается с грохотом и
пылью. Я тут же ему замечаю прямо в телекамеру: "Вы такой опытный начальник,
технолог высокого класса. То-то у вас контейнеры кувыркаются на потеху всему
миру." А тут ему еще Малопуро на ухо шепчет о моем рапорте. Монстр тут же
тушуется и просит рекомендаций у нашей группы. А у нас с Дроновым и нашими
летчиками уже готова схема. Трос переделывают, вертолет носит контейнер
нормально, сначала порожний, потом и груженый. Все проходит хорошо, если не
считать, что нас едва не сдуло мощным ветром несущего винта, когда вертолет
ставил контейнер на плашкоут.
В честь удачных испытаний мои летчики продолжают осваивать ящик водки.
На этот раз все мирно беседуют. Подвыпивший Давыдов вдруг мастерски
рассказывает один за другим анекдоты про Брежнева, да так имитирует верного
ленинца, что все падают на койки от смеха. Он приносит мне извинения. И
вообще другой человек. Зато Дронов так упился, что я едва укладываю его
спать.
Среди испытателей и сочувствующих был довольно симпатичный молодой
человек из Мурманска. Он оказался таким же политически озабоченным, как мы с
Дроновым, но со своеобразным уклоном. Мгновенно оценив, кто из нас на кого
влияет, он попросил меня помолчать и напал на несчастного Колю, засыпая его
вопросами о преимуществах капитализма. И напомнил, что люди, подобные мне,
то есть той же непотребной национальности, в свое время убедили людей,
подобных Дронову, то есть недалеких русских людей, в обратном. А потом,
когда закружило-понесло, занесло и вот-вот рухнет все к чертовой матери, их
потомки учат нас жить, а сами спокойно уезжают в благополучный Израиль,
оставляя дураков расхлебывать заваренную чужаками кашу. Все это он говорил
очень убедительно, в духе умных и аргументированных статей в том же ключе в
только что прочитанном мною номере "Молодой гвардии", но без агрессии против
меня лично. Так или иначе, бедный Коля совершенно стушевался и не знал, что
сказать, кроме тех клише, что я успел заронить в его душу. Мурманчанин
грустно сказал, что у Дронова просто нет и не может быть своего мнения, что
я его охмурил, сам не зная, чего хочу. Поскольку все это была горькая
правда, я промолчал...
Весь следующий день пишем акт испытаний в лихорадочном стиле Давыдова,
принятом, по всей вероятности, в министерстве. К шести вечера все готово, и
я отправляюсь просто гулять по Одессе, один. И - ничего из Одессы своей
молодости не узнаю. Подхожу вплотную к училищу, и ничего внутри не
шевелится. А что должно шевелиться, если я жил тут не совсем свободным
человеком, для которого Одесса была отнюдь не родным городом, а местом
службы. Конечно, лучшим, чем, скажем, был бы Норильск, но и не тем городом,
что для Малопуры в пору его молодости.
Ночной город выглядит сказкой, но меня сюда никто не ждет. Да и ничего
не тянет.
На следующий день - и того лучше. Я делаю доклад в ЮжНИИМФе по
закрытому было проекту платформы, причем в присутствии того же моего
заказчика из ЦНИИМФа Пузырева, что две недели назад закрывал тему.
Оказывается, все в порядке, финансирование снова есть. Я снова не
потенциальный безработный, каким чувствую себя много лет подряд, при всех
свершениях и победах.
На Привозе покупаю Ане купальник и сумку, Лене шапку. Пока меряю,
продавщица возмущается: "Топыця тоби в ней чи що?"
Плоды на вкус удивительно пресные. Изобилию их не завидую, вспоминая
свою дачу.
В последние дни, 30 июня, вдруг сообразил, что я живу в Аркадии, у
самых лучших местных пляжей, нашел проход туда сквозь санатории и накупался
в настоящем Черном море. Надо же, делал зарядку в загазованном парке, ездил
битком набитым трамваем и автобусом черт-де куда, когда меня поселили в
лучшем одесском районе. Просто никто не сказал, что в четверти часа ходьбы
такой изумительный пляж с чистой голубой черноморской водой, галечным
берегом, шезлонгами, пивом и вообще для белых людей, так как пройти туда
можно только через дырки в заборе нескольких закрытых для быдла санаториев.
Конечно, еще два дня я делал зарядку только на этом берегу, купаясь с
забытым крымским удовольствием.
И снова взлеты и посадки, аэропорты. В Челябинске 16 градусов, в Чите
27, во Владивостоке 18. В родном аэропорту долго жду автобуса, плачу шоферу
рубль сверху за остановку в Академгородке. И возвращаюсь домой. В рай и ад
на даче, где созрела для сбора ведрами клубника, но без меня все бурно
заросло травой, которую надо срочно убирать. В институте все за меня против
министерства, включая директора Семенихина. Я составляют свой вариант акта
испытаний, который подписывают хабаровчане, чтобы перебить ожидаемую
диверсию Давыдова.
Японское море после Аркадии кажется неуютным - мутное, желтоватое, с
изобилием водорослей, полупресное после прошедших ливней. Не говоря о жутком
состоянии нашего пляжа, по которому носятся машины.
И город уже не радует - не Одесса все-таки, хоть и она не особенно
уютной показалась.
А из меня уже прет новое изобретение - использование подлодочного
перископа для точного наведения вертолета на груз. Как ни странно, не только
в институте, но и в Дальневосточном управлении гражданской авиации эта идея
получает полное одобрение. Командир Хабаровского отряда Нагорный, что
сопровождал меня в Одессу, даже хочет со мной приехать в Комсомольск на
перископный завод, чтобы тут же закупить пару агрегатов и установить их на
МИ-6.
Еще одно событие для меня - покупка в комиссионке импортных электронных
часов с калькулятором и прочими заворотами. Звали их Anitron и жили они у
меня аж до 1991 года, когда вдруг скисли. А грузин из израильской лавочки за
копейки продал мне точно такие же вместо ремонта. А пока что, на родине, я
долго бегаю по институту и расспрашиваю богачей, у которых уже есть такие же
часы, как их настраивать. Прихожу в отчаяние от непонимания. Выручает
Колесов. Тот самый, которого я начисто не помню внешне и который
единственный из Владивостока, где я 13 лет вел такую бурную деятельность,
вспомнил обо мне и разыскал в Израиле, даже поддерживал переписку. Он просто
говорит, что в журнале "Наука и жизнь" видел статью о том, как управлять
такими часами. В технической библиотеке мне тут же находят нужный журнал, и
все становится на место - одной проблемой меньше.
В эти же дни, 6 июля, была встреча с моим давним покровителем в
пароходстве, замом начальника по портам Луговцом. Потом, после
контрреволюции, он стал владельцем золотых приисков. Он позвонил мне в
Израиль и попросил связать его с кем-нибудь. Но с кем, о, Господи, мог я его
связать, если сам имел дело здесь исключительно с разной швалью? Поэтому,
когда он стал заместителем министра транспорта России, то на мои письма не
отвечал. Впрочем, вернемся в 1989 год. А упомянул я о 1991 только потому,
что вовсе не уверен, что решусь описать повороты в моей второй жизни. Больно
все-таки... Итак, мы с Дроновым докладываем Луговцу, как его начальнику, об
испытаниях, предполагая, что скоро из министерства придет какая-нибудь
подлянка. И не зря, кстати, опасаемся. Заодно я рассказываю о моей встрече с
министром в присутствии начальника пароходства Миськова. И тут я впервые
вижу, откуда взялось выражение "глаза на лоб полезли" - у Луговца. Почему, я
так и не понял. Ему тоже нравится идея перископа, как и все мои идеи.
Домой еду в битком набитом душном троллейбусе - почему-то разлюбил
велосипед.
Дома меня встречает загоревшая до черноты Аня (как-то заснула на пляже,
когда я был в Одессе). Перевозбужденный до истерики Леня уходит на море с
соседями Шашкиными, в дочку которых Валю, по-моему, влюблен. Когда мы с Аней
появляемся там же, он уже синий от перекупания, какой-то непривычно длинный.
Мы впервые в этом году плывем с ластами, минуя неприятную прибрежную зону и
оказавшись среди тяжелых океанских волн. Тут я мысленно попросил у Японского
моря прощения за измену. Потому что такой морской прогулки у меня давно не
было. Аня соскучилась без меня, но не по мне, а от рутины. Жаждет перемен.
А что я ей могу предложить, кроме Сиреневки? Уезжаю туда с корзиной и
ведром за урожаем. Наслаждаюсь тишиной и покоем, встречаю с поезда жену. Она
топит камин, просто так, для настроения. И снова мы на нашем чердачке, а по
крыше скребут отросшие ветки, словно кто-то шепчется у нашей брачной
постели... В ночи луч фонарика высвечивает ромашки, розы, яркую листву, но
страшновато. Страдающая недержанием речи соседка Елена Афанасьевна
поторопилась сообщить мне, что по дачам ходят убийцы.
Мой сын в своей яхт-секции впервые дослужился до капитана, чему ужасно
горд. А я горжусь своим сыном, когда он появляется с друзьями - Костей и
Алешей. Все трое жилистые, загорелые, настоящие морские пираты.
Но уже начались туманы с моросью и холодом. Но это, как и подготовка к
драматическому и судьбоносному техсовету, не мешает мне поиграть в бадминтон
с красавицей-дочерью. Так и запомнился этот вечер - Лиза с ракеткой, внук в
коляске, сын в тельняшке, Коля с моим плакатом к техсовету, любимая жена,
терпеливо ждущая нас всех после работы - забыла ключ.
На другой день техсовет. Руководство института, Луговец, ведущий совет,
и начальник технического управления министерства Орлов за меня. Один из
врагов говорит, что самое страшное японское ругательство - вор на пожаре.
Именно так он называет меня и всю нашу команду. Хотя решение принято в мою
пользу, я расстроен и оскорблен. Дома жена угощает меня коньяком. И вообще
вся семья на моей стороне, включая Димочку. Вот взял его на руки, и сразу
что-то разжалось внутри. Но все равно ночь не спал.
Наступает очередная пятница. Электричка снова уносит меня в Сиреневку
сквозь дождь и туман, непогоду и слякоть. Варю ирландское рагу из даров
земли - картошка, цветная капуста, морковь, свекла, в приложение тушенка.
Собираю впервые красную и непривычно огромную черную смородину с новых
кустов, огурцы и помидоры, которых пока нет ни у кого, кроме меня, благодаря
уникальным парникам. Несмотря на дрянскую погоду, приезжает Аня. Как всегда
очень красивая, со своей солнечной улыбкой, нарядная, в голубой кофточке,
свитер завязан за спиной. А у меня перед самым ее приездом странный приступ
- вдруг потемнело в глазах, все поплыло. Пытаюсь ухватить мысль, было ли
такое, и что следует делать. На всякий случай поспешно принимаю ношпу -
лекарство от почечной колики, подышал по Бутейко - отпустило.
Наутро мокро, но тепло. Леня между тем кайфует в Кипарисово - впервые
плавает кролем в озере, Тарзаном лазит по деревьям, ест блины и к нам вовсе
не хочет. Зря я его встречал на станции.
Аня берет с меня слово печатать "Иллюзии" только под псевдонимом. А их
пока никто и не собирается печатать, хотя всем, включая редакторов всех
газет, нравится. Пока мы это обсуждаем, приезжает все-таки недовольный нашим
насилием Леня. И все тут же идет кувырком. Мы спим - он топит камин, полный
дом дыма. Мы на него орем. Мы работаем, он шарахается, орем. Но я учу его
колоть дрова и пилить двуручной пилой. В конце концов, он смиряется с
рабством и вычищает один из парников от травы. И я снова люблю моего
нелепого мальчика. К вечеру пребывание в постоянной сырости становится
невыносимым. Перегруженные добычей плетемся на станцию. А там драма.
Приходит первый поезд - битком, еле двери открыл, а там стена из спин.
Второй немногим лучше, но удалось втиснуться. Выходим не на Санаторной, как
хотела Аня, а на Чайке, как хотел я. В результате она весь вечер дает нам
прикурить, перебирая ягоды.
На другой день после работы встречаю у дома ядрового дядю - Леню с моим
ядровым внуком. Все идем на пляж, где Леня и его маманя поочередно теряют по
ласте, а меня горячо описывает Дима. Боясь моего державного гнева, оба
честно ныряют в траве и мути, естественно, ничего не находят, а я плыву в
остатках. Вета забирает своего ядрового сына, а я с его ядровой бабой иду
через залитый внезапным солнцем лес, потом сквозь сизый дым и грохот шоссе
домой, где мой ядровый зять ест борщ.
!8 июля покупаю себе новые ласты взамен утопленных. В комиссионке вижу
видео приставку за 5500 рублей, что при любых мыслимых заработках нам не по
карману. С новыми ластами плаваем недалеко - уж больно противная погода,
морось, холод. И медуз полно. В эти же дни забираю Ленины документы из 24
школы и отдаю в 23, что вовсе не гладко. В деревенской школе ремонт и никого
нет, а в физико-математической не берут без медицинской карты. И им не
нравится его свидетельство о рождении. Что за отчество такое - Соломонович?
В пароходстве новые интриги - акт приемки всесоюзных испытаний и
решение совместного техсовета пароходства и министерства какому-то Волошенко
не указ. Он составляет на все это разгромный экспансивный отзыв. Все мои
сподвижники, к кому я обращаюсь, говорят со мной почему-то по-хамски. Как
оплеванный добираюсь электричкой домой, а у Лени какие-то свои претензии и
истерики. Тем более, что я смертельно хочу спать там, где его заботы, а Аня
там же хочет читать, а Дима как раз поплакать.
Зато назавтра меня зовут на атомоход "Севморпуть", намеченный на
внедрение моего отчета министром. Долго идем на катере на рейд, входим под
красные консоли, я карабкаюсь наверх в джинсах и рубашке, а все остальные
гости почему-то чуть ли не во фраках. Капитан, тем не менее, зовет на
салонный обед с ликером и кофе. Он там с женой и подчеркивает дружеское ко
мне отношение.
И сподвижники мои вроде сменили гнев на милость. Отзыв намерены послать
всем, включая министра. Но перетрусивший Волошенко его подписать
отказывается - в работе.
Тут приезжает Грановский из ДВ отделения Академии наук с просьбой ко
мне подключиться к их циклопической работе над конкрециями. Тут же
придумываю ему трисек и шагайку для его целей. Прокручиваю ему наш
компьютерный мультик. Он заказывает нашим программистам целевой мультик для
его проекта. Обещает и мне, и программистам заплатить немедленно наличными.
К выходным поспевает жара. Сначала мы используем ее для дальнего
заплыва, а потом на даче, но вместо жары там уже ливень на всю ночь. А нам
так уютно с женой в нашем будуаре с открытым окном под звон капель. С утра
снова жара, сбор ягод - уже не хватает никакой тары. Поэтому особо рады двум
фигурам в ночи. И как Леня и Коля догадались, какой именно электричкой мы
приедем? Все семейство дружно перебирает ягоды, не забывая ими лакомиться.
Аня, тем не менее, почему-то настаивает на идее сменить нашу дачу на другую.
В этот же период, параллельно со всеми проектами, дачей, я еще
занимаюсь ботом, который строю на паях с Шеметовым. У него свой стапель,
готовый корпус, дизель, только отделку добавить и в море! А "Иллюзии" вдруг
так понравились дальневосточному Распутину - "зеленому" писателю, что он
лично пошел хлопотать об издании к начальнику Дальиздата. А тот говорит:
если бы он только о природе написал, так ведь это же черт знает как может
для всех обернуться, его прогнозы...
Между тем акт приемки подписан. Мы победили. Вроде бы... Плюс договор с
Грановским, который он сам принес ко мне в подвал, плюс договор о сваях с
Охотском, глава в договоре о щеповозе с перспективой командировки в Японию.
И чуть не ежедневно сбегаю с работы на дачу, где пошла смородина, вишня,
малина, крыжовник. Запомнился прогноз с тайфуном и наводнением 28 июля, а
Леня на яхте в походе где-то на островах. Приезжаю в клуб, а там никто и не
думает волноваться. Да, прогноз грозный, но до начала шторма они вернутся.
Они же шустрые - один парус тут, второй там.
Тут новое нападение на мою тему - Глав флот, конкурент Орлова и его
техуправления министерства прислал письмо, что испытания в Одессе признаны
провалившимися, договор мой надо закрыть. Звоню вроде бы сотруднику Орлова
Давыдову, но тот на стороне моих врагов и выносит свой вердикт:
вертолетоносцы ни к чему, вертолеты отлично сидят на берегу, а Малопуро
должен все возглавить вместо меня. А тут еще начинается ночное наводнение, а
Лени все нет. Утром мчусь в яхт-клуб. Там полное умиротворение - тишина,
нарядный зеленый город над прозрачной голубой бухтой, уставший, грязный,
мокрый, в чужом красном свитере, но счастливый Леня моет посуду на берегу.
Забираю его домой, а сам на дачу собирать помидоры и крыжовник, делаю в
камине вкуснейшую яичницу, пью кефир, ложусь один спать в будуаре под
сильный дождь и театр у микрофона по приемничку - детектив с комиссаром,
кюре, медсестрой и художником. Все подозреваемые, концовка неожиданная. Весь
последующий день собираю урожай под теплым проливным дождем, уже не обращая
внимания на стекающие по мне струи.
Дома все на рогах - завтра Лизе 25 лет! Аня печет пирожки, которые я на
нервной почве все сжираю. Потом срываюсь и под дождем бегу в замурзанный
поселок к Лениной учительнице английского, которая, единственная, жалеет,
что он уходит из школы. Забираю его документы и возвращаюсь домой, где Аня
так и не отходила от плиты, телевизор что-то орет, я маюсь в нашей
микроскопической спальне. Леня на всех за что-то бурно обижается, потом
ложится со мной и две минуты читает "Три мушкетера", чтобы сделать мне
приятное.
Назавтра званный ужин в честь перехода Лизы с "за двадцать" на "под
тридцать". За столом Колины родители, грузинский коньяк, разносолы в полном
смысле слова. Брудершафт не получился. Получилась неудачная шутка. А какая,
не помню.
Запись в дневнике: Елизавете 25!.. А старость - вот она. Надо же! А уже
и Лене давно за 40. И ничего. Призрачно все в нашем мире бушующем. Где
сегодня все тогдашние друзья и враги, проекты и прогнозы?. Приснилась мне
вся та жизнь, что я тут описываю. И старости нет. Слово есть, а старости
нет...
С 1 августа я в отпуске, получив зарплату около 600 рублей.
Одновременно наступает жара, от которой нет спасения ни на море, ни на даче.
Дома вездесущий внук, толкотня и теснота. Периодически работаю на Чуркине у
Шеметова на нашем общем боте, наслаждаясь изобилием материалов, инструмента
и одиночеством. Дело движется медленно. Занимаемся отделкой то вместе, то я
один. Вокруг крутятся подозрительные, но благожелательные шеметовские
приятели, в которых я подозреваю будущих со-пассажиров на "моем" боте -
сплошные алкаши, "хронь", как он их называет. Сам он парень вроде честный и
трезвый. У меня состояние какого-то странного сна, когда я иду в дранном
трико по мрази этого предприятия пить воду на пришвартованную баржу, потом
вожусь на боте, потом переодеваюсь, чтобы ехать на электричке на дачу. Там
поспевают все новые овощи и фрукты. От жары, мух и комаров нет спасения. И
вкусного воздуха уже нет - к соседям привезли кучу навоза. Жара сменяется
коротким периодом ливней, наводнением - не ходят поезда, вода в море
коричневая и пресная. Зато исчезли медузы, не дававшие купаться. В институте
все устаканилось, отношения ровные, если я вообще появляюсь. Щедро
расплачиваюсь из своего фонда зарплаты с коллегами моего временного
творческого коллектива. Все довольны.
Анин день рождения запомнился ее раздражением против всех, включая
меня. Свое 50-
летие она встретила на работе, а мы с Леней стояли в очереди за чаем и
мылом. За колбасой занимаем с ночи. Вета измучена Димой, у которого то
понос, то зубы, то просто плохое настроение. И все это на фоне жары. Нет
моей дочери покоя ни в Кипарисово, ни в Сиреневке, ни на Академической. Но
больше всего она боится оказаться на Окатовой. Леня то болеет, то ходит в
походы на своей яхте. Я перевожу его в лучшую 23 школу. Никто не сожалеет об
уходе человека из родной школы. Тем более никто не рад его переводу в и без
того переполненный класс новой для него школы.
Запомнилась наша поездка на Шамору. Попасть на Уссурийский залив не
так-то просто с ненадежным транспортом, но тут повезло - с троллейбуса сразу
на 28Э автобус. Там торговые лотки, где можно купить помидоры. Идем к
Лизиному пансионату. Спускаемся по железной со скамеечками лестнице к
крохотному пляжу, расстилаем наш старый плед, достаем пирожки, флягу с
компотом, помидоры. Плаваем с Аней просто так, а с Леней летим среди травы с
маской, любуясь на яркие морские звезды, живых морских ежей и их скелеты, на
разных рыб. Долго наблюдаем за ярко-зеленой морской змейкой. Загораем и
сгораем на ярком августовском солнце. Мы с Леней уходим к Шаморе по берегу,
а Аня решает одна плыть туда же морем - несколько километров! И как я только
мог ее так оставить? В результате мы с ужасом наблюдаем сверху одинокую
крошечную фигурку в огромном синем прозрачном море, далеко от берега, на
который по скалам не забраться, если даже свернуть. Наконец, мы с Леней уже
на пирсе, с которого очень далеко видна одинокая голова в море. Я тотчас
прыгаю и плыву навстречу. Аня перевозбуждена, торопливо рассказывает, как ей
было страшно, когда она осознала, что она одна так далеко от берега и
конечной цели. А вокруг подводные заросли. И впервые рядом нет мужа. И уже
не повернуть назад... Но она и не думает сдаваться. Я влезаю обратно на
пирс, а она продолжает плыть к основному пляжу, как наметила. Но уже совсем
недалеко от берега.
В бесчисленных ларьках зоны отдыха на любой вопрос злобное "нету". Зато
откуда-то примчался микроавтобус, впустил нас и с ветерком домчал до самого
дома.
Следующий заезд на Шамору оказался уже привычно мучительным. Аня
пригласила с нами какую-то Олю. Сначала давимся на 102 автобус, так как
троллейбуса не было. Потом долго стоим на повороте на Шамору, а мимо
проносятся пустые автобусы с развевающимися занавесками. Для нас же нет
ничего, хотя я готов заплатить любые деньги. Наконец, втискиваемся, едем до
пляжа, единственного пока не совсем загаженного, хотя раздевалки
представляют собой уборные свободной посадки. Зато вода чистейшая, песок в
барханчиках. На лодочной станции я пытаюсь взять напрокат лодку, предлагая в
залог деньги. Нельзя без документов. На обратном пути вижу среди голых
купальщиков одетую в черное фигуру моего знакомого откуда-то изобретателя
Юрия Соболя. Он выглядит совершеннейшим бомжем, но вежливый, даже
изысканный. Очень красивая в своем новом красном купальнике и шляпке Аня
угощает его своими несравненными пирожками, которые он поглощает с горящими
глазами. А у нас еще сливы, помидоры и вообще мы благополучные на фоне его
странной неустроенности. На нашу компанию смотрят с опаской.
Потом была грязная бесконечная и тяжелая работа на Мальцевской, где я
без конца ремонтировал бот, не видя никакого результата, но наслаждаясь
свободным физическим трудом и любуясь на город Владивосток с другого берега
Золотого Рога.
Между тем, пароходство отзывает уже переведенные было деньги по моему
договору. Институт борется уже не на моем уровне. Я появляюсь в приемной
директора из своего отпуска такой загорелый, ободранный и лохматый, что тот
говорит, что я похож на грека. Отбиваемся как-то от врагов во всех трех
столицах.
Свое 26-летие мы с Аней встретили после пика хороших отношений. Боюсь,
что в жизни нам не было так хорошо, как в дни, предшествующие юбилею. Зато
на сам день пришелся взрыв отрицательных эмоций.
В конце отпуска наступил период депрессии. Бурный поток
разоблачительной информации - вскрытие империи лжи - отравил воздух всей
страны. Это сочетается с дефицитом мыла, сахара, муки, при толпах народа
вокруг пустых прилавков. К этому добавилось фиаско обоих моих договоров, не
смотря на периодические победы. Страх перед будущим в разваливающейся стране
с ростом национализма, когда во всем виноваты евреи. Страх перед
безработицей. Боюсь возвращаться из отпуска, контактов с моими врагами.
Между тем, откуда-то возник полюбивший шагайку авантюрист Грановский из
Академии наук, обладающий не мерянным кредитом. Несколько минут работы у
компьютера с программистом над мультиком подводного шагающего робота и 1000
рублей мне! За копию моих отчетов по шагайке еще 1600 рублей. Но вот по
главному договору денег пока не дают. Хоть и не отказали.
Лене покупаю аквариум, на заполнение которого он тратит все свои
сбережения. Одновременно он, без внятных объяснений, вдруг бросает яхту и
возвращается к борьбе, но не к своему первому учителю Леониду Федоровичу
Ковалю, а в другой клуб.
1 сентября я поехал с Леней в 23 школу. На обратном пути мы купили ему
брелок, а нам огромный голубой киргизский ковер (кстати, чуть ли не
единственная вещь, сохранившаяся у меня до сих пор с того времени). Дружно
донесли его с почти взрослым сыном до дома. Тут я решил сразу же делать
ремонт, коль скоро будет на полу такая красота. А дома, естественно, Лиза с
Димой. И она, конечно же, обижается, что их снова выгоняют напротив - к
подруге Лиле. "Нигде нас не терпят, - сетует она. - Всем мы с Димочкой
мешаем..." Но мне не до них. Надо убирать квартиру, кормить Леню перед
первым уроком в новом коллективе - в первый раз в новый класс. А потом
белить и красить. Все второпях и на нервах. В результате, когда все кончил,
разболелась спина - вступило. Мне бы остановиться, но я продолжаю - один
втаскиваю стол на ковер, а потом еще смываю с себя известь под горячим
душем, что радикулиту особенно не по нраву. Вот и получаю почти полный
паралич. Звоню Лизе на телефон Лили. Приходит надутая. И так обиженная. Да
еще разбудил. А я помираю, не могу произнести ни слова. Вызывает скорую.
Приезжает та же врач, что и при почечной колике, делает укол анальгина с
димедролом. С тем и уснул, но вставание ночью, любое движение - зажечь свет,
включить воду - боль. На следующий день приезжает бассейновый врач,
выписывает бюллетень, который мне, как отпускнику и не очень нужен. Не
назначает никакого лечения. А оно и не нужно. Хотя целыми днями идет дождь и
на дворе темно как ночью, я ухитряюсь на третий день спуститься по лестнице
и прогуляться под зонтом. А еще через пару дней уже едем с Аней на дачу
собирать урожай - яблоки, помидоры, огурцы, перцы, груши. Грею спину у
камина, натираюсь скипидаром.
В последующие дни Аня, в свою очередь, наконец, в отпуске таскает меня
с собой всюду, не до болезни.
События прошедшего лета с актерствующим министром, испохабленными
испытаниями в Одессе, техсоветом-оскорблением, враждебностью в ЦНИИМФе и
ДНИИМФе, фиаско с ботом и литературными планами убедили меня впервые в
необходимости при первой возможности уехать почему-то в Канаду. Без всяких
на то оснований. Решено оставить Союз, чтобы потом оглянуться без сожаления,
как из Владивостока на Комсомольск - и зачем раньше не уехал? Всякие
иллюзии, что я и мой труд нужен стране, рухнули. Ведь при самом невероятном
внедрении моих проектов все будет извращено, успех кем-то присвоен, неудачи
припомнят мне, как было с "Берингами". Одесский урок пошел впрок. Что же
касается Ани, то она спит и видит себя где угодно, только не на родине. Она
вообще не может понять, за что мне-то тут цепляться, если меня держат годами
в грязном загашнике вонючего подвала фальшивого института с "коллегами" на
уровне Зырянова, Новосельцева, Тарабукина, Бугакова. И дома-то нам нет места
- вшестером на 29 квадратных метрах. Да еще на краю города с неработающим
общественным транспортом. И в магазинах пусто, а на работе по списку делят
тушенку.
Так что решил искать возможность эмиграции, а пока работать не на
страну, а на свою семью с максимально возможным заработком любой ценой.
Но и заработок под угрозой - снова арестован счет моего договора, снова
его не хотят продлевать, снова я и моя команда без зарплаты, снова беготня и
интриги ближайших сотрудников. И одновременно из отдела кадров меня торопят
с фотографией на визу в Японию. Но я уже не хочу на три дня с горсткой
инвалюты на краешек чужой Японии. Я хочу сразу и навсегда в свой Израиль с
правом приезжать там в любой его город, получать зарплату только инвалютой,
свободно заходить только в инвалютные магазины и покупать исключительно
импортные товары.
Но эти мечты и планы шатаются. В газетах без конца публикации, что в
открытом для евреев Израиле никто из нас не нужен. Смакуются подробности
трагедий легковерных иммигрантов, раз и навсегда потерявших при выезде
советское гражданство и попавших в нищету и бесправие на исторической
родине. Еврейские мозги тех, кто искренне хотели послужить Израилю, свиньям
скармливают. Откуда в еврейской стране так много свиней, не сообщается...
Вот в таком настроении, осложненном болью в спине и раздражением против
всего и всех, я встречаю на конференции своих когдатошних друзей, которых
так мечтал принять у себя во Владивостоке. Сначала была телеграмма от
Дубровского, а потом я прочел в списке докладчиков и моего многолетнего
покровителя и руководителя Мирошниченко, и Букшева, и многих других.
Но Мирошниченко демонстративно общается не со мной, а с моими
противниками, остальные мне неинтересны, как и сама застойная конференция с
постылыми докладами, фальшивым кишением страстей и пустыми потугами научных
импотентов. Не выдерживаю, сбегаю на свое рабочее место, где и так делать
нечего, да еще рядом бытовка галдящих маляров, кто-то бродит, заглядывает,
чего это в таком месте кульман?
На другой день мой доклад тоже черт знает о чем и зачем. Впрочем,
никому он изначально неинтересен - кто-то болтает, а местный корифей и гуру
Барабанов откровенно спит. Всем все до лампочки, одному мне неймется.
С Дубровским едем ко мне на дачу. В битком набитой электричке. Да еще я
еле живой от боли в спине. Не думаю, чтобы он вспоминал этот день с
удовольствием. И к морю с ним гуляем - на наш разрытый грязный пляж с желтой
после дождей водой. Нечем мне ни перед кем похвастаться в моем
Владивостоке...
Дома Лиза рассказывает о фиктивной свадьбе своей подруги Иры. Фиктивный
брак за фиктивную прописку. Создание фиктивной семьи в фиктивной стране. Как
решиться, с кем поговорить? Кому поверить?
А пока что в Дворце культуры моряков первая в закрытом городе японская
выставка. Но, как оказалось, не для меня. Какой-то холеный тип, посмотрев
мое удостоверение, сказал, что из ДНИИМФ и так слишком много народа. Прочие
торопливо проходят и выходят с ярким мешочком, как дикари с бусами. Спасаюсь
от обиды на даче, собираю виноград, помидоры и прочее, опаздываю домой из-за
ремонта путей в туннеле - почему-то пропускают только товарные поезда. А
дома моя бедная Анечка плачет от волнения за меня.
22 сентября со второго захода попадаю к мануалисту Филиппову,
совершенно не веря, что можно голыми руками вылечить радикулит, перед
которым пасует медицина с ее физиотерапией и лекарствами. Он долго мнет меня
и ломает, даже ложась рядом на топчан. И все за 6 рублей, такова еще первая
в моей жизни платная медицина. Особого улучшения в спине не почувствовал, но
и хуже не стало, а общее состояние души и тела много лучше. А к вечеру, к
моему полному изумлению и конфузу, чувствую почти полное выздоровление! На
другой день впервые после тяжелого приступа в начале месяца еду на
велосипеде на Шамору. Сначала еду осторожно, готовый немедленно, если
вступит, слезть и поползти домой, но потом все смелее, а боли - и следа нет.
На Шаморе сезон давно закончен. Ветер, заколоченные ларьки, на берегу под
кедами трещат ракушки, от них вонь, море мутное, волны холодные, но купаюсь.
Потом привязываю плавки и тенниску к раме и направляюсь домой - пешком до
перевала, а оттуда - свободный полет, наклоняясь на поворотах. А на трассе
снова подъем пешком и снова спуск. В этот же период обновляю рот - вставляю
массу новых стальных зубов. Издали как молодой, все время хочется улыбаться
не щербатым, как до того. И 25 сентября Вещунов из Дальиздата вручает мне
сборник фантастики с моим первым в жизни напечатанным рассказом "Полость" -
пародия на когда-то захватившую меня в Москве 1970 года мою же повесть
"Войны пока нет". Все прочее он мне возвращает с какими-то аргументами. 26
сентября возвращается боль в спине, но я ее уже не боюсь, еду на работу и
обратно на велосипеде, хотя 12 градусов, а я в шортах. Дома меня встречает
дочь с полным обедом, сын с моей пятеркой по его геометрии, а потом я в ночи
традиционно встречаю с троллейбуса мою жену.
В конце сентября на даче максимальный сбор урожая. Ведрами собираю
помидоры, созрели подсолнухи, даже виноград, кислый, но удивительно
душистый. Поезда уже относительно пустые. Дома вся шайка в сборе, все едят
жареный арахис, мои помидоры и семечки, творог, сметану, мед. Это к вопросу
о наших бедствиях в Советском Союзе за два года до его развала.
На другой день у меня встреча с Поповым, заказчиком шагайки и возможным
работодателем, если я не выдержу борьбы с пароходством и уйду из института.
Он обещает тут же взять меня к себе (капиталистический концерн "Кессон" в
Находке) с сохранением моей тематики, но без контактов с моими врагами.
Обещает совсем другую зарплату и коттедж в Находке, не говоря о
загранкомандировках - в Южную Корею, Японию и Австралию. Пока же он
интересуется, как двигается наш договор, а мне есть, что ему показать. Пока
что отдаю ему экземпляр "Иллюзий" и готовый отчет по вертолетной системе,
как основу для его последующих предложений иностранцам - пемзу с Камчатки,
серу откуда-то и так далее. С фантастическими гонорарами мне и моей команде.
Сейчас трудно сказать, что было бы, если бы я послушался его перед отъездом
в Израиль и остался. Насколько помогла бы ему моя бурная деятельность. Или
помешала? Когда мы с ним расставались, он предложил быть представителем его
концерна в Австралии. Но к тому времени... Что касается Бориса Ивановича
Попова, то по моим последним сведениям года через три после описанных здесь
событий он почему-то покинул свой находкинский Клондайк и перебрался в
Калининград. Боюсь, что совсем не от хорошей жизни. Что поделывал в этот
период его полномочный представитель в Австралии, каким должен был быть я,
вообразить не могу. На мои письма он не ответил...
Но вернемся в еще мирный 1989 год. В конце сентября у меня реальное
событие, соразмеримое с мечтами, но на реальном уровне: я узнаю, что в
магазине "Турист" где-то в особо загаженном районе Владивостока есть самый
дорогой и хороший из советских велосипедов "Старт-шоссе". С моим
велосипедным образом жизни и вечными проблемами с основным велосипедом
"Спутник" (тоже гоночном, кстати), смена веломашины означает не меньше, чем
для нормального человека моего возраста и образования очередная смена
автомобиля. И вот 29 сентября 1989 года я еду по улицам на удивительно
легком и стремительном "Старте" аж за 120 рублей. Но мне недолго остается им
наслаждаться. Во-первых, скоро зима, а, во-вторых, назревает очередная
длительная командировка, на которую у меня на договоре лишние деньги. И виза
в Японию на меня уже в крайкоме. Все хорошо, прекрасная маркиза. Все, да не
все...
Родительское собрание в новой для Лени 23 школе. Я весь из себя
солидный выступаю перед учителями и родителями и привычно надуваюсь
гордостью, пока мне не показывают классный журнал. У всех пятерки, а у моего
балбеса двойки и тройки. Меня просят забрать его по-хорошему обратно. Класс
сильный, элитный, приличные родители сюда детей на машинах привозят и -
такой пассаж! Леню скорее жалею, чем возмущаюсь. Ведь он из почти
деревенской школы. Надо было сразу это учесть и с первого класса не отдавать
- знали же по Лизе, что это за школа! А теперь их в классе 39 человек.
Откуда внимание каждому? А он еще сидит на последней парте, откуда едва
видно доску, сам проверил. Надо бы с ним активнее заниматься дома. А я
вместо этого засобирался в командировку...
Наступает октябрь. Море не подводит. Вода 16 градусов, то есть терпимо,
красивая, чистая. Зато "Старт" уже не радует. У советской продукции не может
быть качества - звездочки проворачиваются, трубки лопаются, все это портит
радость от приобретения лучшего в стране велосипеда. И фотоаппарат я купил
самый дорогой и модерный. А он из стопроцентного заводского брака и ремонту
или замене не подлежит, как потом оказалось. В унисон новые интриги с
договорами. В пароходстве кому-то неймется снова закрыть наш договор. Звоню
Луговцу. Тот спокойно говорит, что приезжает министр, все ему и расскажете.
Директор института Семенихин, узнав об этом, приходит в транс - ему есть что
терять. А вот я не жду ничего хорошего. Ибо министру на свое хозяйство,
включая мои проекты, плевать - он дружбой с Японией занят, потому и появился
у нас, проездом.
Встречаемся в кабинете Семенихина. Кто-то докладывает о прекрасной
работе "Берингов". То есть уже практически подтверждена система, которую я
придумал, обосновал и теперь еще развиваю. Впервые обслужены без проблем
Курилы, о чем до вертолетной системы и не мечталось. Казалось бы, все силы и
средства должны быть направлены на помощь автору и руководителю единственной
в отрасли перспективной темы, на развитие е? успеха. Вместо этого у всех
мерзопакостный тон и презрение именно к автору принципиально новой концепции
мирового судоходства! И все это в присутствии совершенно индифферентного
министра, который в равной мере благосклонно слушает и меня, и косноязыкого
жалкого, но необычайно злобного начальника техотдела пароходства Шеремета. С
совещания выходим с Семенихиным и его заместителем. Директор в шикарном
синем костюме, сшитом на заказ, а я в драных брюках, зашитых как-то
самостоятельно в одесской гостинице. Заходим "ко мне" - в выгородку от
бытовки маляров в вонючем подвале. Я извиняюсь перед директором, что его
некуда усадить. А это ему бы извиниться, что меня держат здесь без хотя бы
сектора восемь лет.
Перед командировкой еще успел съездить на дачу - дособрать урожай,
который уже покрыт инеем. Радуюсь куче - 4 тонны компоста с навозом, -
которую нам привезли по моему заказу на следующий год. Все закапываю,
прикрываю, спасаю от грядущих морозов. По радио все поносят конституцию (как
раз ее день празднуется), Елена Афанасьевна в унисон поносит подлеца
Щебенкова, ее мужа-профессора. А я жарю картошку прямо из земли, делаю салат
из своих с грядки огурцов и помидоров, завариваю чай с веточками смородины и
отчаянно не хочу ни в какую Австралию.
Рано возвращаюсь домой. Аня рада, что я привез столько овощей, что у
нас много денег и что она едет со мной в мою командировку с заездом в
Севастополь (куда от него денешься, хотя совершенно непонятно, кому это
надо).
И вот так намучившие меня тесным проживанием дети нас очень мило
проводили. Мы, наконец, летим с Аней до Хабаровска, а оттуда беспосадочным
ИЛ-62 до Москвы. Лететь восемь часов без движения очень трудно. Периодически
выхожу в коридорчик у входной двери и поднимаюсь десятки раз на цыпочки,
чтобы хоть как-то размяться.
В Москве звоню верному Черницкому, тотчас получаю от Беллы теплое
приглашение и едем на Пресню. Они искренне рады и нам, и нашим подаркам -
рыба и дефицитные дальневосточные консервы. Разговариваю с огромным трудом -
глаза как стеклянные, не могу отвести взгляда от одной точки, чтобы увидеть
другую и думаю только о постели. А она у нас - узкая Сашина тахта для
теледебатов в внешним миром, на которой мы с трудом размещаемся вдвоем с
Аней под одним одеялом. Хотя квартира в центре Москвы, за высоким узким
окном тишина.
Встаю в пять утра, бегу несколько кварталов, благодаря Филиппова за
излеченную спину. Делать мою йоговскую гимнастику неприятно. Воздух хоть и
вкусный московский, родной еще с тех времен, когда я бывал у тети Раи, но
заметно грязный, с запахом гари и химии. Сразу едем с Сашей на завод имени
Миля. Там встречаюсь с руководителями крупнейшего в мире вертолетного бюро,
сплошными евреями. Все обещают полную поддержку на любом уровне
судоходно-вертолетной системе. Для них я - источник заказа на разработку
новых проектов 20-40-тонных грузовых вертолетов на базе МИ-26.
В техническом управлении Минморфлота встречаю в коридоре вездесущего и
всесильного, как выясняется мелкого чиновника из Владивостока Шеремета.
Раскланялись и разошлись, как едва знакомые. У этого человека
противоположное мнение о том же договоре, который так вдохновляет
вертолетчиков. Ему лично проект не дает ничего, кроме лишней головной боли,
а тайное и явное противодействие решительно ничем не грозит, хотя ничего и
не дает.
У Черницких с утра такой же галдеж и толкотня, что сопровождали меня
дома. Поскольку я никому из моих начальников я сегодня не нужен, идем с
женой просто по Москве, начиная поход с улицы 1905 года у метро с памятником
героям Красной Пресни. Выходим из метро на станции Пушкинская, на улицу
Горького к Мосгорсправке. Аня ищет адрес родственницы по имени Бронислава
Зиновьевна. Проходим по Арбату с его художниками и пикейными жилетами. Потом
отчего-то ссоримся у Смоленского гастронома. Это не мешает нам звонить
упомянутой родственнице, но нам в визите к ней отказано.
На следующий день мои работодатели мягко сообщают, что сегодня я им
тоже не нужен. Нужен ли вообще - так вопрос не стоит почему-то. Есть деньги
на командировку через всю страну, есть право решать, куда и на сколько
ехать. Так что объявляется очередной день отпуска. А это в мало кому
доступной столице означает, в том числе, погоню за дефицитом. В данном
случае это курточка для Лени в Детском мире. Стою час, потом решаем обойтись
и снова, уже без ног, гуляем по Москве, фотографируя друг друга и все
вокруг. Зачем? А черт его знает. После короткого отдыха у Черницких в шесть
вечера началась милая булгаковиада. Неестественно быстро, не зная и ни у
кого не спрашивая дороги в чужой запутанной Москве мы попадаем прямо к
проезду дома 302-бис по Садовой у Патриарших прудов, ну, где пожар. Во дворе
валяются обгоревшие стропила из нехорошей квартиры, а стены подъезда
исписаны фанатами Мастера. Не оставляя своего автографа, мы спешим на улицу
Горького, прямо ко входу в единственный в стране театр, где ставят
Булгакова, да еще почти запрещенное "Собачье сердце". Естественно, билеты
раскуплены давным-давно, но у двери стоит мужчина с двумя билетами на
продажу. Но у Ани под пальто только халат, какой театр в нем? Бежим, словно
знаем куда, а магазин "Наташа", что я знаю, как вечно переполненный
покупателями. А сейчас в нем никого! И Ане тут же предлагают именно тот
костюм, который не только ей точно впору, но и нравится. Обе раздевалки в
отделе свободны. Обычно замотанные и свирепые продавщицы - сама любезность,
бегают с плечиками, пакуют Анин халат. И все это с удивительной быстротой,
как и положено в булгаковиаде. В 18.59 мы снова у входа и уже не удивляемся,
что мужчина с билетами ждет нас... Мы садимся в 3-4 места в 11 ряду, а рядом
- пустые кресла! И смотрим изумительный спектакль по замечательной повести.
Спасибо, Михаил Афанасьевич!
На следующий день, 11 октября, обо мне вспоминают. Назначен мой доклад
в НТУ ММФ. Я обедаю с моими врагами - Давыдовым и Романовским. На доклад
вместо приглашенного по моей просьбе Черницкого из милевского бюро приехал
его начальник Рум. С Черницким кто-то из вождей Министерства гражданской
авиации пообещал мне встретиться у него дома сегодня вечером. Мне и моему
сподвижнику из министерства Мирзабели мой доклад нравится. Еще больше ему
нравятся мои быстрые расчеты за столом к следующему докладу о дирижаблях.
Мирзабейли тут же с листка задает докладчику разгромные вопросы, после
которых министр смотрит на меня благосклонно - вертолетам, и моей с ними
теме альтернативы нет.
А Аня, оставленная мною утром одной на Брестской улице, гуляет все это
время по Москве и покупает нам билеты на вечер куда-то на Бабеля. А мы с
Черницким ждем высокого гостя, который и не думал приезжать, а потому билеты
пропали.
Не успела она расстроиться, как мы уже на Ленинградском вокзале у
ночного поезда, и у нас СВ - спальный вагон, купе на двоих, наконец-то
никого вокруг! Я ей ничего заранее не говори