ллельного аппарата. - То, что я услышала, до боли похоже на тамошние звонки от русских националистов. Жид, знай свое место!" "Боюсь, что если бы этот разговор состоялся раньше..." "Еще не поздно. Почкму бы тебе не предложить свое перо левому лагерю? Вот уж кому плевать на твою еврейскую идентификацию, а денег - у них со всей миролюбивой Европы." "А как же с моими убеждениями? С моими читателями? С моей совестью, наконец?" "Совесть?.. Дело не в твоей совести, а в понимании. Вспомни хотя бы их окосевшую от антисемитизма министра защиты алии. Я думаю, что тебе следует писать исключительно об этом, разя изо всех сил и левых, и правых, и религиозных сефардов, и полицию." "Но это же... в конечно итоге против нас же. И так мои коллеги в России пишут, что, мол, мы зря бросили прекрасную российскую обитель и маемся ныне, соблазненные и покинутые, в концлагере для "русских". Но ведь и это совсем не так! Большинству, включая нас с тобой, как ни трудно и тошно, но все же на исторической родине без ковычек стократ комфортнее, чем до алии. При всей этой позорной ериде возвращенцев в "благословенную Россию" практически нет. Тем более нет и намека на хоть какой-то переход евреев в православие. Это они выдают желаемое за действительное." "Но и правые не смеют так разговаривать с тобой, Женя! Ты дал их лагерю десятки тысяч голосов, реально укрепил позиции страны, в которой они тебе так нагло отказывают, и ослабил "палестинцев"." "Вот именно! А каков ожидаемый результат, если же я буду с тем же накалом писать об антисемитизме израильского общества? Новые голоса "любимым" лидерам "русских партий"? Стимуляция отъезда молодежи в Канаду и Германию? Ни того, ни другого я себе не прощу..." "Ну, тогда остается только пережить "отлучение от журналистики" и утешится любовью читателя твоей прозы, хотя тебя никогда не примут и в СП." "Других же принимают. Марию Эскину, например. Чем она лучше меня?" - улыбнулся Женя, заранее зная ответ. "Чем? Тематикой, - тут же живо откликнулась Наташа. - Вся востребованная израильская русскоязычная культура, а литература особенно - слащавая фальшивка. Она выросла из местечкового лапсердака. Те, кто пишет на современные темы, - белые вороны. Местный СП - копия тамошнего-тогдашнего. Вотчина вовсе не обезглавленных Берлиозов. Мастерам туда путь заказан." "Зачем же ты посоветовала послать фрагмент моего романа этой непорочной деве Марии?" "В отличие от прочих твоих вещей, эта пока нравится всем. Восторженной рецензии я от нее, конечно же, не жду, но будет очередной читательский отклик." "От автора той повести, что написала она? Ты с ума сошла? Это литература иной цивилизации. Боюсь, что как раз здесь меня ждет отлучение и от литературы" *** Домбровский, как всегда, не ошибся Письмо от девы Марии - новоиспеченного члена (гм!..) Союза писателей, было пространным и свирепым. Стремительно войдя в роль метра, она сочла долгом чутко поправить и направить "начинающего автора" и не стеснялась в высоких выражениях и низких ярлыках. Ее нисколько не смущало, что Евгений послал ей только первую главу - десятую долю романа. Затравка была прочитана, как цельное произведение, монологи героев, как предосудительная позиция самого автора. Всем известно, отмечала писательница, что в Израиле (как, кстати, и в СССР, по авторитетному мнению тамошних и тогдашних членов) не повезло только бездарным и ленивым. В этом никак не может быть вины государства и общества. Зачем тогда писать об униженных и оскорбленных? В буднях-то великих строек, в веселом грохоте огня и звона? И что это героиня у вас выступает голой? Где ваша нравственность? Чему мы учим семью и школу? И с чего вы решили, что она красавица? Мне лично больше нравится другой тип женщины. И что у вас за манера изображать любовь в виде полового влечения?.. "Дура какая-то, - спокойно резюмировала Наташа пространное послание. - По-моему, эта Мария, как, кстати, и я, ревнует тебя к твоей героине. Ты действительно ее уж больно идеализируешь. Но вот уж где высший литературный пилотаж - судить о романе и его автору по первой главе! Это как если бы Тургенев написал о "Что делать?" - бездарный роман о самоубийце на мосту. Наплюй и забудь. Ты же сам говорил, что среди членов людей не встречается..." "Ладно. Не будем множить кармические узлы. Почему бы не предположить, что бедная скромная женщина просто шокирована пассажами моей героини, на которые она сама не способна в силу собственного воспитания и биографии. В конце концов, и тебя покоробила ключевая сцена в..." "Сравнил! Там ты вообще пошел в разнос. Причем чисто по-дилетантски. Кто-кто, а уж я-то знаю с каким "сексуальным гигантом" имею дело! Ты, мой милый, отнюдь не Александр Дюма. Боюсь, что в душе ты еще больший скромник, чем твоя непопрочная, а рискованные сцены пишешь исключительно от комплекса неполноценности. Сам-то такую даму, что ты так страстно изобразил, как бы в жизни назвал? То-то..." "Так я же и назвал! Устами другой героини. Но до этого этой Марии следовало хотя бы дочитать, вот что обидно." "Опять же, не тебе на нее обижаться. Не ты ли повесть этой же писательницы-читательницы с презрением закрыл после первых страниц. Как аукнулось, так и откликнулось, хотя она о твоем мнении так и не узнала." "Почему же? Все, что мы говорим или даже думаем о ком-то, этот кто-то чувствует. Непостижимым пока образом. Но я бы не стал комментировать то, чего не прочел и не осмыслил!" "Ну и написал бы, что ее тебе и читать-то было тошно." "Она меня об этом не просила. Чего бы я ее облаял?.." ЗАКЛЮЧЕНИЕ А жизнь продолжалась. То прекрасная, то удивительная, она превращала завтра в сегодня, сегодня во вчера, плодя все новые и новые Гекубы из рутинных периодов, ставших страницами биографии. Жене как-то ненавязчиво и естественно вернули компьютер. Без обвинений и извинений. Так сказать, метод проб и ошибок - путь познания развитого сионизма. Любимая героиня упорно не желала ни одеваться вообще, ни жить по рецептам непорочных. Статьи Домбровского стали снова появляться, а потом ему вернули и место штатного журналиста. Алекс Беккер вернулся к своей олимовской профессии. Он слыл хорошим агентом. Когда все родственники и знакомые приходили к его попавшим в беду клиентам с цветами, полными слез глазами, а то и за долгами, он приходил с чеком на крупную сумму... Люди, как правило, не очень верили в любой подписанный на непонятном языке договор, а потому искренне удивлялись, что им таки положены их деньги, без суда и унижений. А Алекс просто служил в порядочной израильской компании, где ему тоже честно платили за работу. О тщетном всплеске своей инженерной активности и красавце Давиде с его ухищрениями он старался не вспоминать. Тот же, в свою очередь, поспешил расстаться с совершенно неестественной в его кругу сотрудницей по имени Наташа. И она у нас, между прочим, вовсе не пропала. С балкона не сиганула. Пошарила по объявлениям и безо всякой Батьи, отказавшей ей в рекомендации, устроилась, назло последней, к ее соседке. По той же специальности. Бедный Дуду теперь только сглатывал слюну, когда принюхивался к любимым борщам из-за живой изгороди, разделявшей виллы. Ну и что же? И фрау в дружественной евреям Германии, и гвератаим в не менее родном Израиле ценят "русских" женщин. Ведь все хотят, чтобы в их доме было чисто и вкусно. А наши, к тому же, не только не ленятся, не воруют, не имеют ножа против "оккупантов", но и внешне вполне приличная еврейская публика. Пообщаться с ними хозяйке одно удовольствие. Именно поэтому лучшая половина нашей высокообразованной и культурной алии и трудоустроена на этой ниве еврейского равноправия и справедливости. Чем жена радетеля той же алии Домбровского лучше или хуже? *** Никто из смертных никогда достоверно не знает, что такое настоящая Гекуба. Талантливейщий автор лучшего романа прошлого века, описывая события с участием самого Сатаны, году писал в 1940: "...Да, прошло несколько лет, и затянулись правдиво описанные в этой книге происшествия и угасли в памяти..." Еще бы им не угаснуть, бедный наш Мастер! Еще бы не забыться вечным пакостям СП против мастеров всех времен, если через год началось такое, с такой схваткой вполне земных дьяволов и подвластных им народов, с таким вселенским горем, с такой кровью, мерзостями и трагедиями, что и страшные московские драмы тридцатых годов воспринимались как Гекуба - тоска по утраченному мирному прошлому. Вы до этого всего просто не дожили... Cпаси и сохрани и нас, Всевышний, от повторения такой ошибки. Пусть все, что тут прочитано, и будет самой большой бедой для всех нас, а не Гекубой через несколько несравненно более страшных лет! 01.09.02