Давида  поразило величие  страны,  которую  словно заново породил  этот
город - преобразил из азиатской Московии в европейскую империю. После Сены и
Темзы  морской  простор  Невы  подчеркивал величие  России  по  сравнению  с
Францией и Англией. В отличие от  Москвы, Петербург символизировал равенство
российской и европейской культур.  По этому городу, как по Лондону  и Парижу
хотелось просто ходить и ходить, произвольно сворачивая с улицы в улицу. Гид
пояснил,  что символ города  -  трезубец  Нептуна.  И  три прямые магистрали
великого города  сходились к  золотому  шпилю  Адмиралтейства,  возникавшему
поэтому в поле зрения достаточно часто. Это не давало заблудиться в огромном
городе.   На   Дворцовой  площади  гид   долго  водил  своих  гостей  вокруг
Александрийской колонны, рассказывая, зачем и как  строили из цельного камня
этот  столп и  постамент-волну, на  которой  стоял памятник  Петру Великому,
Медный всадник. Николай первый был на вставшем на дыбы коне - единственная в
мире конная  статуя  на двух крохотных опорах-копытах. Дла этого всадник был
пустотелым.  Между царями  высилась  громада  богатого Исаакиевского собора,
который  "мешал  пустоголовому  царю догнать  полноголового"  - такова  была
структура  памятников  и   репутация  этих   правителей   России   в  глазах
современников.  Днем бесконечным каскадом впечатлений  следовали музеи, а по
вечерам  чередой  шли  бесчисленные спектакли  в  богатых театрах.  Гид  был
отличным синхронным переводчиком,  подражал интонациям драматических актеров
и  даже тихонько пел  на  иврите  вместе с тенорами  и  басами  в Мариинском
театре.
     И все <i>это</i> Наташа сменила на...- думала Батья. - Как можно?.. А что и на
что сменим мы, если нас вынудят покинуть свою страну?..
     ***
     "Как зовут  твоего гения?  -  не  слезал  Давид  со своей  непостижимой
догадки. - Не Алекс, случайно?" "Алекс, а что? - у Мирона сел голос. - Ты же
никогда не интересовался?.." "А теперь  вот интересуюсь.  Нельзя?  А фамилия
его  не  Беккер  ли,  случайно?" "И что теперь? -  Мирон  обиженно  сопел  в
мобильник. - Я тебе больше  не нужен? Ты для этого поехал в Россию?" "Поехал
я не для этого,  но  ты не зря так изумлялся моей интуиции. Короче говоря, я
вычислил твоего  Беккера. Только вот зачем ты  мне  сказал, что он в Израиле
никто? Он  у  нас, оказывается на  престижной секретной  работе и очень даже
преуспел. Я не знаю,  кто  босс  Беккера, но  мне  бы на его  месте очень не
понравилось, что он имеет с нами дело. Что ты  думаешь  по этому поводу, а?"
"Тут ты можешь быть совершенно  спокоен, - наконец, пришел в себя Мирон. - Я
достоверно знаю, что он не только не работает по специальности сейчас,  но и
никогда не  был  при каком-то деле,  не  считая этих фокусов с  теплицами  и
стипендиями. Работает таким-то  агентом  в такой-то  фирме  и  ровным счетом
никому как инженер не интересен.  Если  этот факт - секрет  для твоих  новых
российских  визави,   то  это  их  проблемы.  Ты  что,  побывал  в  таком-то
институте?" "Наоборот. Я узнал, что нам  лучше иметь  дело с Беккером, чем с
его  бывшими  коллегами  -  обычными  надутыми  импотентами  вроде  наших  и
амери-канских.  Так  ты ему за все про  все обещал тысячу долларов в месяц?"
"Он сам поставил такое условие. И что?.." "Ничего... Тысячу, так тысячу." "А
как теперь  я?" "Что  ты так всполошился?  В  конце  концов, ты пока  в этот
проект и шекеля своего не вложил. Что тебе терять? Сиди и жди." "А откуда же
ты  узнал?.." "Случайные  встречи, воспоминания чужой  молодости, Мирон. Аль
тид'аг - не беспокойся. Шалом."
     ***
     "Здесь  Петр Великий  проводил  свои  знаменитые  первые  ассамблеи,  -
дождался,   наконец,  гид  окончания  разговора  с   Израилем.  -  На   этих
балах-совещаниях  про-верялась  пригодность  самых  высокопоставленных  лиц.
Главное правило гласило: говорить не по бумажке, а своими словами, дабы дурь
каждого была видна всякому..."
     "А когда ты  соберешься в  Израиль?  - агрессивно перебил его Давид.  В
последнее  время ему без конца  встречались  евреи,  твердо отказавшиеся  от
самой  мысли  об  алие  -  восхождении на  родину.  -  Или тебя тоже  Россия
устраивает  больше?"  "В   Израиль?   -  снял  очки  гид.  -  Я  предпочитаю
путешествовать транзитом.  Без  переса-док." "Без...  чего?" "Простите...  я
сверюсь со  словарем... Нет,  я сказал правильно." "Правильно  на иврите, но
непонятно по сути."  "А! Я понял. Так вот. Сегодня из Израиля евреи бегут  в
Канаду,  Америку, Чехию, Германию. И я хочу в Прагу. Накоплю  доллары, куплю
там домик. И  поселюсь. Зачем же мне для этого пересад-ка в Израиле?" "Алия,
-  строго  сказала  Батья, -  сегодня  намного  превышает иери-ду.  Ежегодно
приезжает..." "И прекрасно. Это не мои проблемы. Только  я бы на вашем месте
поинтересовался, кто приезжает,  и кто уезжает. Приезжают беженцы с липовыми
еврейскими документами,  те, кому на родине жрать  нечего, а  на вашу страну
наплевать.  А   уезжают  чистокровные   евреи  в  любом  поколеньи,  которые
стремились к вам  всей душой, те, кто ради воссоединения  с вами бросил все,
те, ради кого  ваша  страна собственно и создавалась..  И, спустя  несколько
лет, именно им с вами  оказалось очень неуютно. Те, кого я встречал в Чехии,
вас вспоминают  с  ужасом  и  отвращением."  "И ты будешь нас  с  Батьей так
вспоминать? За что? Мы тебе мало платили?" "Я вас вообще вспоминать не буду.
Я живу  пока не в  вашей, а  в своей стране, работаю. Вы мне за это платите.
Каждый из нас на своем месте. Если мне сегодня  в Чехии нравится больше, чем
в России, то это мой каприз свободного  гражданина  мира, без навязанных мне
идеалов, корней  и принципов.  Разонравится -  вернусь.  Ради этого у нас  и
произошла контрреволюция. Она породила не совсем то, что меня устраивает, но
дала мне право выбора места под солнцем." "Знаешь, сколько олим процветают в
своей еврейской стране?  Кстати, ты сам бывал в Израиле? Или судишь о нем по
словам  неудачников?"  "Бывал.  Встречал и тех, и  других. Здесь тоже многим
евреям стало хорошо. И русским. И азербайджанцам. А мне тут хуже, чем мне же
в Чехии." "Далась  тебе эта  Чехия! Бывали мы  и там. Куда  ей  до Израиля!"
"Возможно.  Только мне в  Праге понравилось  больше." "А голос крови?  Ты же
еврей?" "По всем обозримым линиям."  "Так твое место у нас!"  "Нет, господа!
Вы  заняли  там  и свое, и мое  место. И меня  вы  на мое законное место  на
исторической  родине  никогда  и нипочем  не пустите.  Здесь я еврей и  этим
горжусь. С тем и перееду в  Прагу. А ваши бывшие земляки, после многолетнего
общения с  вами  - законченные  антисемиты. Я не  хочу становиться юдофобом.
Ладно! Итак, Петр Великий  считал, что любой государственный чиновник должен
прежде  всего знать  то  дело,  на  которое  он  царем  поставлен...  Вы  не
слушаете?"

        ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
        ЧЕЛОВЕКООБРАЗИЕ
        1.
     "Шалом.   Я  говорю  с   господином  Алексом   Беккером?"  "Да."   "Мне
рекомендовали к вам обратиться  наши с вами общие московские  друзья Лидия и
Серж..." "Этого  не может быть!" "Как это?" "У меня  нет никаких  московских
друзей. И немос-ковских тоже. Шалом."
     Короткие гудки посреди делового разговора Давид слышал не часто.
     Он нажал кнопку повторного вызова.
     "Меня зовут Давид Зац, - веско  сказал он. - Я неделю назад вернулся из
турис-тической поездки  в Россию. И  там,  на  улице  такой-то  встретился с
Лидией и..."  "Этого не было. А если и было, то  не  имеет ко  мне  никакого
отношения.  Я  уже объяснил это вашему  референту по-русски,  господин Давид
Зац. Готов повторить вам лично  по-английски.  У  нас с  вами нет и  быть не
может общих друзей. тем более московских. Коль тув - всего доброго."
     "Мирон. Твой  гений... ну, этот Беккер...  Он  психически как? Здоров?"
"Вполне? А что?" "Я пытался с ним разговаривать, а он... Мирон, если ты  еще
раз бросишь трубку, то со мной можешь больше..."
     Идиоты  какие-то эти русские!  Неприручаемы, как их  степные  и  лесные
волки. И еще жалуются, что не могут найти себя в нашем мире! И мы же, видите
ли, заняли  в нашем Израиле их законное место!  Неслыханная наглость.  Но...
выхода нет.  Оформление нефтеносного участка  дна идет полным ходом, но  мои
права  еще не  абсолютны. Кроме того, начерта мне  этот участок,  если Мирон
переориентирует  этого психа  на другого заказчика. Я никогда в жизни так не
рисковал! Придется взять себя в руки и смирить гордыню.
     Давид вздохнул и поднялся из-за стола.
     ***
     "Алекс, - сказал он в мобильник.  - Я уже у  подъезда вашего  дома. Да.
Давид Зац. Я тот самый инвестор, о котором вам говорил Мирон." "В этом вашем
качестве я  готов иметь с вами дело, - снизошел Алекс Беккер  до разговора с
миллионером. - А то... друзья, да еще общие... Да еще в Москве!  Пятый этаж,
направо."
     "Позвоните Сержу и  Лидии и сами спросите,  считают ли они нас с  женой
своими  друзьями! Я приехал  к вам домой только потому, что мне хотелось  бы
приобщить и вас к числу своих друзей."
     "Давайте к делу, - буркнул  Алекс. -. Что вам непонятно в моем проекте.
Мирон сказал, что  экспертиза..." "Вы не возражаете, если мы обойдемся далее
без...  маклера?"  "То  есть я  передаю  свой  проект  непосредственно  вам,
господин Зац?" "Вот именно!"  "На тех же условиях? С подписанием  у адвоката
договора?"  "Нет-нет!  О каком договоре вы  говорите?  О тысяче  долларов  в
месяц?" "Пожизненно." "Но проект может дать такой эффект, что даже несколько
процентов  означают для  вас..." "Простите. Никакие проценты от прибыли меня
не  интересуют. Это ваше  блюдо  я  уже ел.  С приправами  из  теплой дружбы
семьями. После реализации моей идеи оказывалось, что то ли прибыли вообще не
получено, то ли она есть,  но моего "друга" нагрел  компаньон, а виноват  я,
который этого проходимца и в глаза не видел. И прочие шалости, на которые вы
все так горазды. Итак, мои условия: при любой прибыли от проекта, хоть сотни
миллиардов, вы обязуетесь платить мне одну тысячу  долларов в месяц! Одну! В
месяц.  Но  -  платить.  Кто  бы  вас  ни  нагрел,  подставил,  ограбил  или
переубедил, что моя идея плоха, а его хороша. При нулевой прибыли от наших с
вами усилий  мне - тысяча  долларов в  месяц.  При убытках  - то же самое. И
никакой дружбы семьями или воспоминаний о моей  молодости, которая уж вас-то
совершенно не касается.  Вы мне договор и чек-аванс на три месяца, а я вам -
know how. И все мои последующие идеи. Я буду честно  работать на вас  до тех
пор, пока я вам нужен. Но вы будете мне платить и после того, как я вам буду
больше не нужен. Если эти условия вам подходят, едем тотчас к <i>моему</i> адвокату
и подписываем договор. Вашему адвокату я изначально не верю. Это мы тоже уже
ели! Ваши доверенные лица могут  присутствовать при подписа-нии договора, но
я буду подписывать только то, что посоветует мой адвокат."
     "Но это же... Вы  сами через пару лет,  когда станет  ясно,  что проект
сулит басно-словные прибыли, подадите на  меня в суд и ославите на весь мир,
что я вас огра-бил!"  "А мы оговорим  и  этот вариант. Мол, сторона такая-то
при любых прибылях совместного предприятия претензий не имеет. Как и  другая
сторона,  если проект вылетел  в трубу."  "Так ведь  ни один  суд  в мире не
поверит, что вы в здравом уме могли подписать миллиардную сделку с такой для
вас  прибылью!" "Подпись есть подпись." "А моя совесть?.."  "А  вот  этим мы
вообще  объелись. Колом в горле  у меня стоит ваша честь  и совесть. У  всех
разная,  но равно грязная."  "Я не  подпишу такого неравноправного договора.
Моя репутация..." "Бросьте, Зац! Если вас  что и  смущает, так это опасность
терять по двенадцать тысяч долларов в  год, если у вас ничего не  получится.
Впрочем,  для  вас,  скорее  всего, вообще  непривычно  четкое обязательство
что-то кому-то платить, а не урвать на халяву. Не подпишете? Я звоню Мирону.
Этот найдет  другого. Менее "совестливого"... А никого не найдет, и не надо!
Мне не привыкать."
     ***
     <i>Ваши бывшие земляки, после многолетнего  общения с вами, выглядят в той
же Чехии законченными антисемитами</i>, - вспомнил Давид, набирая номер телефона
своего врача.
     "Ицик... Да. С сердцем что-то. Нет.  Я боюсь тронуться  с места. Срочно
выезжай.  Диктую  адрес..."  "Как  тебя  туда  занесло,  Дуду?  Старайся  не
шевелиться. Жди."
     ***
     "Так плюнь ты на него, Дуду, и не теряй здоровья, - Батья едва пришла в
себя после рассказанного. -  А эту Наташу я завтра же рассчитаю. Одна свора!
Возьмем арабку. Еще нехватало  - перед русскими  унижаться!" "Я не разрешаю.
Во-первых,  Наташа тут совершенно ни при чем. Во-вторых, постой... А не  это
ли мост  между мною  и  этим  Алексом? Ты с ней говорила о  наших московских
встречах?" "Пыта-лась..." "Что значит, пыталась?"  "Она тактично,  но твердо
сворачивала разговор." "Зачем же она тогда давала телефон Лидии и передовала
ей с нами  письмо?" "Не знаю. Она  с тех пор сильно изменилась. Изо всех сил
старается  сохранить прежний  тон,  но так смотрит... словно я ее  собираюсь
ударить..." "Странно. И  с каких это пор?" "После смерти ее соседки. Марины,
что  работала  у  Дрорит." "Эта... та  дура,  что выскочила  с  балкона вниз
головой из-за машканты? О которой была заметка в  гезете? Гос-поди! Да у нас
пол-страны живет в долг, все должны  кому-нибудь  и  живут  себе припеваючи.
Только в казино просаживаем по всему миру несколько миллиардов в год. Вот уж
действительно -  чуждая нация!  Ладно, я  сам поговорю  с  Наташей."  "Я  не
хочу..." "Батья! Она старше  меня на пятнадцать  лет." "Все равно не надо. Я
умею с ней разговаривать. Я ей поставлю условием..." "А если мы пригласим ее
с мужем в гости.  На мацей-шабат. Как друзей. Как мы сидели  с ее друзьями в
Москве." "Ты с ума  сошел! В Москве мы не пили вино со своей  служанкой и  с
журналистом  этих  "русских" газет. Нашел друзей!"  "Батья.  Мне  нужен  это
Алекс.  Любой  ценой. И с максимальным  ко мне доверием. Ради этого  я готов
взять  к  себе в мисрад кого и  кем  угодно.  И она  не будет  больше  нашей
служанкой. Если  я не приручу  Беккера, миллиарды уплывут  к другому."  "Его
проект такой серьезный?" "Неужели я стал бы так унижаться  из-за чего-нибудь
другого? Мои эксперты  в один голос, не сговариваясь,  считают проект Алекса
исключительно   прибыльным.  А  государственная  поддержка!   Ведь  нефтяная
независимость Запада от арабов это и наша независимость. У Европы и  Америки
нет  иных  причин  терпеть  арабов,  кроме  их  нефти.  А  тут  мы  даем  им
альтернативу. А нефтедоллары в казну Израиля! Это  же станет основанием  для
создания на Ближнем Востоке еврейского Кувейта."  "Ну,  так дай этому дураку
его  тысячу долларов и дело с  концом. Начерта  нам с  ним  дружить?" "Я  же
сказал тебе!  Мне нужны с этим  человеком дружеские  отношения, чтобы он  не
перебежал к конкурентам, как только те  пронюхают,  чего он  стоит со  своим
проектом. А путь к взаимному доверию лежит  через тех, кому он  верил  до...
как они это называют в своих газетах, интеллектуальной катастрофы советского
еврейства."  "Но если ты подпишешь с ним договор, как он того требует, то он
и так твой." "Во-первых, не в моих правилах платить хоть шекель, не говоря о
долларе до  первого  чека на  мой  счет  от любого  мероприятия.  Что значит
платить  впрок? Да еще  пожизненно. А если он проживет сто двадцать  лет? По
двенадцать  тысяч в  год,  это чуть ли не  миллион долларов!" "Брось! Они не
живут столько. Загляни на любое кладбище. При той дряни, что они ели и пили,
чем они дышали всю свою поганую жизнь, твой  дурак проживет максимум еще лет
пять-десять. Подписывай,  Дуду, и  не  трогай  Наташу.  Где  я  найду  такую
исполнительную?"   "Ты   сама  сказала  -  арабку."  "Да,   они  тоже  очень
старательные и не строптивые. Но только  Наташа уж точно не придет на работу
с ножом  или обвязанная  взрывчаткой... Русские всем  плохи, но они хоть  не
террористы." "Можно подумать,  что у нас без конца взлетают на воздух виллы.
Я  сам найду  арабку-христианку. Эти не взрывают  своих  хозяев. А  Наташу я
попробую приручить. Договор  договором, а в  таком огромном  деле  нужен  не
просто исполнитель, а личный друг... Нет. Я сказал - нет! Это уж мое дело."
        2.
     "И как ты это объясняешь?  Все  было бы  логичным при той  же разнице в
возрасте, но  если бы старше был он,  а не  ты."  "Н-не знаю... Отвез в свой
мисрад в отеле, познакомил  с сотрудниками.  Я  думала, он мне предложит там
убирать.  Я бы тут  же  согласилась.  Не видеть его отпрысков, не слышать их
голосов и  музыки. И вообще легче, хотя тоже два этажа и полно помещений. Но
он зачем-то  спросил, знакома  ли я с компьютером. Тут  же  утешил,  что это
достаточно просто освоить  и поручил меня  своей сотруднице. Я действительно
сразу все поняла, даже эта дама изумилась и  спросила, как давно я знакома с
программой. На работу на  виллу он велел мне  больше не приходить. А когда я
спросила,  выдаст  ли  мне письмо  об увольнении,  чтобы  я  могла  получать
пособие,  и  компенсацию,  то тут  же  сказал, что я  не  уволена,  а просто
переведена  на другую работу."  "И что  это  за работа, Ната?" "Я не поняла.
Пока меня учат азам компьютерной техники. Дали вот  эти книжки." "Так что...
мне  придется потесниться?"  "А  вот  и  нет.  Завтра нам привезут "Пентиум"
такой-то."  "Не  может  быть!  Это  же!..  Я  начинаю  волноваться  за  свое
супружество. Шутки шутками... А эта его Тами, она что совсем уродина, что он
ищет ей замену среди дам нашего возраста?" "Что ты! Просто  красотка.  Ты бы
от нее пришел в восторг. В твоем вкусе. Кстати, ты что, нарочно  путаешь  их
имена? Она не Тами, не Рути, а Батья." "Какая разница!.. А он сам?" "Ну... и
он очень даже хорош. Рост, вес, глаза,  волосы. Не ты, одним словом." "Шутки
в сторону,  но  я..." "Погоди.  Добивать так добивать. Он спросил, есть ли у
меня права. Тут же  позвонил учителю  вождения  и я  уже взяла за счет фирмы
первый урок." "А  машину  мы где возьмем?" "Он даст." "Подарит?  Машину?  Ты
шутишь?" "Он сказал, что все его сотрудники  имеют авто  от фирмы." "Так  ты
теперь сотрудница фирмы?"  "Выходит так..." "И с каким окладом?  Надеюсь, не
меньше,  чем тебе  платила Батья  за  твои  шницели и мытье  полов?"  "Втрое
больше..." "С ума сойти... А я  тебе  тогда зачем?" "Ты  мне в  этом плане и
раньше был  незачем, Женечка. Будешь жить спокойнее. За новую книгу  сядешь.
Кстати,  Давид сказал,  что готов  спонсировать  любую  твою новую книгу.  И
отдаст  перевести  на  иврит  уже  выпущенные книги."  "Все это звучит,  как
нечто... И  как ты  сама объясняешь  метаморфозу.  Подобное  человекообразие
совершенно  несовместимо  с образом господина Заца в романе,  который мы так
трудно переживаем  в  последние годы, не так ли?" "Не знаю пока. С  ним  это
после  Москвы. Они там, как оба уверяют, подружились с Лидочкой и Сережей, а
потому..."  "А мы-то при  чем?  Мы даже не  переписываемся уже много лет!  И
нафиг им московские интеллигенты без связей и  денег? Такие как твой Дуду не
проявляют человекообразия и не разбрасываются ставками белых людей по такому
мелкому случаю, как московское затолье. Для подобной конверсии этим монстрам
надо сильно  наступить на хвост..." "Давид в последнее  время  сам  не свой.
Батья  - воплощенная патока, но смотрит  на  меня  прямо волком..." "Слушай,
Наточка...  А  так ли  мы  далеки  от  истины  в своих  шуточках  по  поводу
сексуальных домогательств? Ты вполне  еще можешь понра-виться,  а что в этом
случае следует делать мне со своими свежеотрощенными рогами?" "Не смешно..."
"Тогда что это все значит?" "Еще не знаю. Но думаю, что в эту субботу станет
яснее. Мы с тобой приглашены на ужин на "моей" вилле. В семь вечера Дуду сам
заедет за нами." "И ты уже согласилась?" "А как я откажу?" "Минуй нас прежде
все печалей..."  "И  особенно  барская любовь. К гневу  я как-то всегда была
готова."
        3.
     "Грубая работа, господин Зац. И ничего у вас  не получится.  Я к вам не
поеду." "Но  почему?" "Скажем,  у меня на субботний  вечер  личные  планы. Я
человек свобод-ный,  холостой. Меня человек ждет. Дама."  "Возьмите  и ее  с
собой." "Вы  меня не поняли, адони. Меня ждет дама,  а не собака, на которую
можно  надеть намордник  и  взять  на  поводок.  Эта подобного  обращения не
понимает. Русская, знаете ли, женщина.  С  норовом.  И вас любит еще меньше,
чем  я,  как это ни странно."  "Но  ваши друзья юности..." "Это их проблемы.
Меня это никак не касается. Если у меня будет настроение с ними встретиться,
то это произойдет в узкой компании. Без посторонних, понятно?"
     О! Как же я его сделаю, - скрипнул зубами Давид, - когда  он мне больше
не  будет нужен! Никакой договор не поможет. Мой  Цви  умеет обходить  любые
договоры... Ты у меня и пятой своей тысячи долларов не увидишь, шит! Надо же
так  нагли-чать... Мало того,  я на тебя  еще  и в  суд подам. Хороший юрист
всегда найдет, за что. Сегодня же попрошу Цви загнать в договор занозу. Чтоб
ты у меня не  только ничего не получил, а  все, что до меня имел, отдал  мне
же...  Над кем издеваться вздумал! Ты  будешь, Алекс,  всю  жизнь вспоминать
этот наш разговор. Ладно. Пока что надо настрополить  этих двух олим, как их
там, Джека и Натали, чтобы повлияли на это чудовище с его know how.
     ***
     "Я  бы  предпочла  ужин  с  вами  в  ресторане,  -  Наташа  так  сильно
волновалась,  что  Давид  едва  узнал  ее  голос.  -  Мы  заплатим  половину
стоимости." "Но  почему не у нас? - подключилась Батья. - Твой муж  против?"
"Мне  бы...  не хотелось...  А  почему  нельзя  нам... поговорить,  да?..  в
ресторане?" "Я согласен, - у Давида  пока не было иного  выхода  кроме,  как
идти  на  все  условия.  -  В каком вы  с  Джеком предпочитаете?"  "На  ваше
усмотрение, - подал голос Евгений. -  Мы полагаемся на ваш вкус, - потеплел,
наконец, и голос Наташи. - Спасибо вам."
     ***
     "Мы  словно снова  в  Москве  с вашими друзьями, -  сияла  своей  яркой
улыбкой  Батья, когда первые порции вина растопили лед и "русские" перестали
смущаться, бравировать и переглядываться. - Не передать, с какой теплотой мы
вспоминаем  ваших друзей. И  как  благодарны тебе, Натали,  что ты дала  нам
адрес Лиди  и  Сер-жа. Я  никогда в жизни не испытывала такой сердечности со
стороны   едва   зна-комых  собеседников."  "Удивительная  раскованность   и
искренность, -  подхватил Дуду. - А уж рассказ Лидии  о ее первой встрече  с
Сержем!.."  "Моего  мужа так поразила твоя фотография  того времени, что  он
совсем забыл  обо  мне, - хохотала Батья.  - Ты  же была просто голливудская
звезда, Лиз Тейлор! Недаром он теперь занялся твоим устройством..."
     "А о чем вы в основном пишете? - перевел Давид разговор с опасной темы.
- Небось, о непонимании чуткой русской души черствыми сабрами и старожилами,
о деградации олим-ученых  вместо их интеграции? Я  как-то прочел в "Ха-арец"
пе-ревод из "русской" газеты. Нелепость на нелепости. Того же мнения об этой
пуб-ликации придерживаются и ученые-олим, которые работают в моей фирме. Они
давным-давно  стали  нормальными израильтянами, отдыхают  в Альпах и  забыли
свои галутные комплексы.  Все, кто захотел, вписались в наше общество. Вы не
согласны?"  "Я не  пишу  на  эту тему, - уклончиво ответил  Женя. - В  конце
концов,  у  каждого свое везение и своя биография  в  Стране."  "А о  чем вы
пишете? И почему вообще мы тут говорим по-английски, если мы все израильтяне
и  ваша  жена,  Джек,  прекрасно говорит на иврите?"  "Я не освоил  языка, -
смутился Евгений Домбровский. -  Так случилось, что мне  не пришлось  жить и
работать среди ив-ритоязычных." "А кем вы работали в галуте?" "Журналистом."
"В газете  с тиражом тридцать  миллионов, -  небрежно добавила Наташа, и  их
собеседники  замерли с вилками  у  рта.  - Он был  спецкором в Чернобыле и в
Фергане, в  Таллине и в  Тирасполе.  Вам эти названия  о чем-то говорят?" "В
России все цикло-пическое... - задумчиво сказал  Дуду. -  Но...  но тридцать
миллионов..." "Ежедневно, - добивала Наташа. - Его газета экспортировалась в
сорок стран мира, включая всю Европу и Штаты. На статьи Евгения Домбровского
ссылался Рональд Рейган! Это был журналист высшей лиги. На уровне Александра
Бовина."  "Это  тот толстый господин, - пояснила Батья, который сначал ругал
Израиль, а потом поселился здесь в качестве посла и полюбил нас почти так же
крепко, как и Арафата. В ос-новном за мирный процесс Осло." "Я знаю. Джек, а
о чем вы пишете здесь?" "О том же Осло и его последствиях." "С правой или  с
левой точки зрения?" "С правой." "Ага. Значит, вы считаете, что поселились в
очередной великой  державе, которая должна внушать не доверие, а  страх всем
соседям? Что можно утопить в крови весь арабский  мир ради кучки религиозных
фанатиков, решивших основать очередное еврейское поселение  на чужой земле?"
"Я не считаю  поселенцев фана-тиками, а  землю,  на которой они живут, чужой
для   евреев."  "Для  вас  есть  хоть  один  авторитет  в  нашей  культуре?"
"Например?" "Ну,  скажем Амос Оз,  израиль-ский писатель с  мировым именем."
"Предположим..."  "Так  вот  он  подчеркивает,  что  когда  еврейским  народ
вернулся в свой дом, он не застал его пустым. Если бы мы нашли здесь римлян,
которые изгнали  нас отсюда  две тысячи лет назад,  то  у  нас была бы  хоть
историческая  "сатисфакция": они изгнали  нас,  а  мы  -их. Но  мы встретили
здесь... местных  жителей,  которые благодаря  встрече с нами приобрели  вид
народа."  "Не народа, а сброда, - возразил  Женя. - До  начала первой алии в
Эрец-Исраэль жили никакие не арабы,  а турки  арабского, еврейского и прочих
происхождений.  Население было  настолько мизерным,  что Марк  Твен и  Бунин
описывают Палестину нищей пустыней. Когда евреи  стали превращать  безлюдный
край в цветущий сад, появились рабочие места для арабов окрестных стран. Так
что еще неизвестно, кто был дома, а кто навязался в незванные  сожители. Нет
документов  о захвате  евреями в Палестине арабских земель,  так как таковых
здесь  не было и быть не  могло. Были турецкие  и британские,  которые евреи
законным образом  <i>покупали</i>.  Документально доказано другое:  после законного
международ-ного   раздела  Палестины   евреи  признали   право   арабов   на
предоставленную им часть, а те - нет! И до сих пор не согласны жить <i>вместе</i> с
нами ни на соседней  улице,  ни  за  любым забором.  Только <i>вместо</i> нас, но с
нашим имеществом в качестве военного трофея. В этом я вижу корень конфликта,
а  не  в  поселениях,  ни  одно  из  которых не  построено,  кстати,  вместо
какого-либо  арабского  села.  Зато  арабы  всегда  строили  свои  города  и
возводили свои мечети не рядом, а вместо чужих городов и святынь".
     Дуду даже вспотел от возмущения. Опровержение любимого классика и  гуру
наг-лым пришельцем было неожиданным и оскорбительным.
     "А  что вы думали по  этому  поводу двенадцать лет  назад, когда жили в
Москве? - глухо  произнес  он. - У  вас  были  такие же оправдания  политики
насильственного   поселенчества   на   оккупированных   территориях   вашего
стратегического союзника?  Или  вы  считали  это попранием  суверенных  прав
дружественного палестинского народа?" "Я тогда только постигал азы сионизма,
-  тотчас  смутился  бывший   борец  идеологического  фронта  партии  с  его
пером-штыком. - И ничего по этому  поводу не думал." "А  Дуду в  эти же годы
охранял поселенцев  от  палестинцев  и  наоборот,  -  брала реванш Батья.  -
Возвращал захваченные сирийцами Голанские высоты, изгонял Арафата из Ливана,
выполнял специальные задания за границей. Как вы думаете, кто из нас сегодня
имеет больше прав на авторитетное мнение?" "Мне  кажется, - хотя Наташа  еще
смущалась в  присутствии своих хозяев в такой  неестественной ситуации,  как
дружеский ужин на равных, но не в ее правилах было оставлять  мужа наедине с
любым противником, -  что, официально  предоставив нам гражданство,  Израиль
дал  нам равные с вами  права  судить о его  политике и влиять на нее своими
голосами... Или мы живем по Оруэллу, когда все равны, но Дуду равнее  Жени?"
"Чем  вы  и  поспешили  воспользоваться,  -  лицо  Батьи наконец-то  приняло
привычное жесткое  выражение  вместо  сладкой  патоки, из которой  оно  было
слеплено  по настоянию грозного супруга, до  беспримерно  наглого  замечания
служанки. - И навязали нам тот кошмар, который настал после победы правых на
выборах!"  "Это не  совсем так,  -  спасал положение Давид.  - Наташа права,
что..." "Я  чувствую, что с некоторых пор она для тебя  теперь навеки  будет
права! - совсем  потеряла контроль над собой вышколеленная вроде бы  супруга
миллионера и  генерала. - Но и  я остаюсь  при  своем  мнении: <i>у  нас украли
страну</i>!  Увели из-под  носа,  угнали,  как  незастрахованный автомобиль.  Мы
больше у себя дома ничего не  значим и  не решаем. И  вот  теперь  и в своей
семье я..."
     "Подождите,  - воскликнул Евгений. -  По-моему  там  очередной  кошмар.
Общий для верных и неверных. Давайте-ка подойдем к телевизору..."
     Все столики в ресторане, кроме того, за которым был такой острый  спор,
были уже пусты - посетители молча стояли у экрана.
     "Где?"  - тихо  спросил Женя  у старика в  кипе.  "Иерусалим,  -  глухо
ответил он. - В самом сердце нашей столицы. Они пришли туда с детьми, как мы
сюда, - он кив-нул на  перепуганных ребятишек, жмущихся к бледной женщине. -
Пришли счаст-ливыми семьями, а их превратили... в мясную лавку..."
     Экран  словно  был  забрызган   кровью.   От  него  шел  смрад  горелой
человеческой  плоти и  дымящих  пластиковых столов. Это был  точно  такой же
ресторан,  в  кото-ром сейчас ужинали  супруги Зац и Домбровские,  пока  еще
имеющие цельный  человеческий облик.  "Хамасовец  мог  войти и  сюда,  чтобы
оставить нас всех четве-рых в виде фрагментов," - сказал Женя.
     Умный  Давид кивнул,  оглянулся и  вдруг,  сбив в ног двоих официантов,
бросился к  открытым дверям.  Там  он схватил  входящего мужчину  в  голубой
куртке и  выле-тел с ним  наружу.  На веранде  шла борьба,  визжали женщины,
завывала  полицей-ская сирена. В свою очередь, Женя схватил под руки Батью и
Наташу и  затолкал их в ближайшее помещение. Это был мужской туалет. Высокий
худой парень, что в поэтической позе раскачивался  с  носков на  пятки перед
писсуаром, дико огля-нулся на возникших перед ним дам.
     "Что   там   случилось?  -  ворчливо  спросил  кто-то  из  кабинки.   -
Ограбление?"  "Тер-акт,  -  едва  вымолвил  Женя.  -  на  веранде  бандит  с
бомбой..." "Э-этого нам только тут нехватало,  - прокряхтело из кабинки. - А
почему ничего не с-с-лышно? Н-никакого взрыва." "Его уже обезвредили, - Женя
оставил  вцепившихся  друг в друга  женщин на  попечение  высокого  парня, у
которого на  нервной  почве началась икота,  и осторожно приоткрыл  дверь. В
ресторане было полно  полиции.  Давид и мужчина в куртке стояли рядом  перед
женщиной-офицером, проверявшей их документы. Снаружи мигали  уже три машины.
Давид улыбнулся Жене и махнул рукой: "Все в порядке. Я ошибся. Слава Богу, я
ошибся." "В  следующий раз, -  у "террориста" была разбита губа,  - когда ты
надумаешь ошибиться, бей кого-нибудь другого! И лапай тоже кого-то еще, а не
меня..." "Я решил, что у тебя на поясе бомба. Покрой куртки прямо для этого.
Прости  меня..."  "Скоро мы все будем кидаться  друг  на  друга, - с  трудом
улыбнулся мужчина, держась за губу и глядя в телевизор. - Но лучше так,  чем
-  так.  Если  бы там  оказался  такой,  как  ты,  уцелели  хоть  дети. И не
оборвалась бы нить жизни нескольких семей..."  Они  пожали друг  другу руки.
"Это  не ХАМАС убивает сегодня  евреев,  - сказал "террорист".  -  Это Буш с
Путиным! Если бы они официально объявили раиса международным преступником, а
наши   действия  против  него  -   анти-террористической  операцией,  мы  бы
арестовали и судили главарей палестинцев, а арабский мир и пикнуть не посмел
бы. Но  лидеры  великих  держав придуриваются, что тут  равно  виноваты  обе
стороны! И тем самым  намеренно или  нет провоцируют большую  войну, главная
цель  которой - уничтожить Израиль и половину евреев на Земле. Только ничего
у   них   не   выйдет."  "Выйдет.  На  этот  раз   выйдет,   -  вступила   в
импровизированный митинг женщина  с детьми. - Я читала, что Иордания вот-вот
взорвется, там придут к власти палестинцы и пригласят к себе многомиллионную
армию Саддама  Хусейна, которая  тут же вторгнется в нашу страну. А с другой
стороны -  Египет. С  третьей - Сирия  с Ираном. На этот раз нам крышка, так
как Россия  и Америка будут только азартно наблюдать эту войну  с безопасных
трибун,  как футбольный  матч. Они  уже  всех  наших  врагов накачали  своим
оружием, пока играли в  дружбу с нами.  И пока  мы тут грызли друг  друга по
нашей привычке  взаимно ненавидеть только  евреев..." "Пусть  вторгнется,  -
прокряхтел  знакомый голос. - Я о Саддаме.  Две-три нейтронные бомбы - и его
воинство будут гнить по всем дорогам. А Иордания без хашимитского короля уже
никакое не  суверенное  королевство,  а  реально  существующее  Палестинское
государство. Вытеснить туда всех  наших  палестинцев - к своим - будет самое
время!" "Две-три вакуумные бомбы - и нет плотин на Тигре и  Ефрате, а заодно
и  Багдада,  -  сказал  мужчина  в  подозрительной  куртке.  -  С  бункерами
диктатора,  до  безобразия похожими  на  отсеки утонувшей  русской подводной
лодки." "И  еще  две вакуумные - на  Асуанскую плотину!"  "И пару нейтронных
бомб на  Каир...  - неслось  со  всех  сторон.  -  Лишь бы Америка  и Россия
остались на трибунах. Тогда уж точно крышка арабам, а не нам!."
     "Вот  вам  результаты  правой пропаганды,  -  ворчал  Давид, когда  все
вернулись  к столикам,  как ни  в чем  ни бывало. - Словно неясно, что любой
атомный удар по арабам немедленно легимитирует  их атомное вооружение против
нас."  "Нужна им легимитация! - возразил Женя. - Ну,  продолжаем ужин? Хотя,
откровенно говоря, на фоне этого экрана..."
     "Нет-нет! Никаких нам больше ресторанов,  - вскочила Батья. - Доужинаем
дома. Натали! Ты поедешь только  со мной, в нашей машине. Я не хочу с  тобой
расста-ваться! Такое пережить... Я была уверена, что, если сама и уцелею, то
уж мужа больше никогда не увижу... А ты  садись в  свой авто, Джек, и следуй
за  нами. Если отстанешь...  Дай  твой мобильник.  Сейчас я тебе  наберу мой
номер. Натали! А ведь наши мужчины показали себя с самой лучшей стороны. Они
настоящие изра-ильтяне, правда?"
     "А как же  насчет украденной страны?" "Бред такого-то! Этот  скандалист
любит  взрывные  фразы. А мы любим стереотипы. Один дурак сказал, а  миллион
умных  сделали  из его фразы целую  идеологию, правда? Прости меня..."  "Бог
простит всех вас, -  по-русски  пробормотала  Наташа, - и то по безраничному
милосердию сво-ему!  Я же лично давно всех и  за все простила. Так мне легче
жить  не  свете.  Нет  более  бессмысленного  и  изнуряющего  чувства,   чем
ненависть..."
        4.
     "Как... Наташа? Ната Гольдман?.. Простите, я..."
     Никогда не приходите неожиданно к бывшим друзьям через десятилетия!.. С
род-ными  или  друзьями  надо  либо   стареть   вместе,  рядом,  постепенно,
естественно,  ли-бо не встречаться вовсе.  Особенно это касается женщин, тем
более  тех, что оста-лись в ярких воспоминаниях и сияют со старых фотографий
своей несравненной юностью и все сокрушающей красотой...
     Алекс   так   отпрянул,   когда   она  представилась,  что  сама  затея
неожиданного   втор-жения   показалась   дикой,   а   ситуация   непоправимо
безобразной.  Наташа привыкла к комплиментам  со  всех сторон, как прекрасно
она  выглядит. И считала это мнение  справедливым. Она и выглядела для своих
лет замечательно.  А потому смело пошла на встречу с молодостью. Но Алекс-то
ее запомнил двадцатилетнюю. Старуха, что улыбалась ему в дверях  имела черты
той  самой  Наташи, и  от этого она  была  стократ  старше  и страшнее,  чем
посторонняя пожилая женщина.
     "П-простите,  - спохватился он. - Или... Я  не знаю... Женя,  если я не
ошибаюсь?" - старый мужчина выглядит не  так вопиюще уродливо, в  него можно
даже присталь-но вглядываться.  Как Саша в Евгения, как Наташа в Алекса. Да,
постарел, но со своей  благородной сединой и бородой выглядит, пожалуй, даже
интереснее, чем на том  крымском  берегу.  Старость, как  ни странно, многим
мужчинам к лицу.
     Импозантный старик посторонился, пропуская своих сверстников в довольно
при-лично обставленную, по олимовским, естественно,  меркам, квартиру. Здесь
был  весь  джентльменский  набор свежего ватика  - репатрианта,  иммигранта,
пересе-ленца, как угодно, но прошедшего за десять  с лишним лет определенный
путь из никого в кого-то с соответстующим доходом и достатком.
     Все  расселись  в салоне,  Алекс  в  кресле,  Домбровские  - на диване,
несколько на-пряженно  рассматривая  друг друга и не решаясь  начать беседу.
Наташа робко улыбнулась Саше, и тот вдруг как бы заново узнал ее и просиял -
последнее,  что  исчезает при гарантированном всем  нам несчастьи, именуемом
старостью, это улыбка, которая и делает пригожую женщину красавицей.
     "Я  рад вас  видеть, друзья, -  начал хозяин. - И не удивляюсь, что  вы
меня  разыскали только  сейчас, хотя могли и раньше, за  сорок-то  лет нашей
разлуки! Дело  в Давиде Заце, не так  ли?"  "Не совсем  так...  мы давно..."
"Нет. Ни давно, ни недавно вы обо мне и не вспоминали,  пока  вам не поручил
меня... приручить  Зац. Мне  это ясно. И я даже готов вам  в  этом помочь. В
конце концов, он ничем не хуже других. Итак?"
     "Речь  идет не  о приручении, - Женя густо покраснел  от  справедливого
подозрения. - Просто он считает твой проект слишком серьезным для него лично
и  для  Страны,  чтобы  начинать  его  с  демонстративно  недоброжелательным
человеком.  Вот  он  и   решил  через  нас  попытаться  установить  с  тобой
доверительные отношения... и..." "Боже, какой язык,  Женя! Хуже нет говорить
с   журналистом.  Сплошные  штампы.  Ты  что,  вообще  не   умеешь  говорить
по-русски?" "Если тебе неприятен наш визит..." "А вы этого с первого взгляда
не заметили? Странно! Ты же писатель. Душелюб и людовед. Как же ты не понял,
что я  вас  не звал, так как по  вас за  сорок лет нашей  разлуки так  и  не
соскучился.  Да,  я знаю,  что  ты стал великим журналю-гой,  а тут  даже  и
писателем." "Плохим  писателем?" -  уже  встала Наташа.  Евгений тоже встал,
весь  дрожа. Его не часто прогоняли из гостей. "Почему  же, плохим? -  Алекс
тоже встал. - В Израиле трудно выделиться в этом отношении. Даже те, кто там
писал отлично, тут пишут дрянь. Впрочем, твоя  проза мне  лично нравится. Во
всяком случае больше, чем журналистика." "Спасибо за теплый прием, - Женя не
решился  протянуть  бывшему  другу руку.  - Надеюсь,  что наша  встреча была
послед-ней..." "А вот мстить мне вовсе необязательно. Зацу передайте, что он
может начи-нать  мой проект  с  более доброжелательным  человеком, скажем, с
тобой. Но никто не  гарантирует, что от  этого будет  лучше." "До  свидания,
Саша, -  едва  произнесла Наташа уже  в дверях.  - Прости  нас. Мы  выглядим
действительно  не  лучшим  образом.  Без  звонка, вот  так, к незнакомому, в
сущности, человеку... Ты прав, что нас выставил!"
     "Да не выставлял я вас! - бросился к ним мезантроп. - Вернитесь. Просто
этот  тип достал меня  своей  "дружбой". Получил  в подарок проект,  который
тянет  на мил-лиарды. Так ему этого мало!  Ему надо,  чтобы за наглый грабеж
его не  просто... не только благодарили, но  и искренне любили! Беспредельна
же ты, наглость изра-ильская..."
     "Мы тоже так думали, - Женя вернулся на свое место на  диване, а Наташа
отошла к серванту, разглядывая фотографии. На одной из них она узнала себя с
Лидочкой  в  Крыму  и  стала тихо  плакать, с отвращением  глядя на  то, как
морщится  в  зеркале  ее  старое лицо. -  Но  недавно мы вместе  с его женой
ужинали в ресторане  таком-то,  а  там  едва  не  произошел теракт. И  мы  с
Давидом,  не  сговариваясь, защитили  наш-их  женщин.  Я  увидел его другими
глазами, Саша. И  поэтому, когда  он мне  потом откровенно рассказал  о  его
проблеме с  твоим проектом, я вызвался  ему  помочь."  "И  как  он  все-таки
обрисовал тебе проблему?" "Нет взаимопонимания, а потому у него нет должного
доверия  и к  тебе.  И  хочется начать  проект, и боязно, что ты его  как-то
подведешь." "Наташа, а ведь он умеет говорить-по-человечески, если захо-чет,
- засмеялся Алекс. - Ладно, простите и вы  меня. Выпьем с  горя,  что мы тут
так все  озверели, что  все оказалось рассованные  по разным карманам у этих
зацев,  хотя  и."  "У  зацев есть определенные  преимущества по сравнению  с
такими же  богатыми людьми в той же  России, - сказала Наташа. - Да, у моего
хозяина Давида  и его семьи  вилла,  но более, чем скромная, по  сравнению с
поместьями, которые я вижу по  телевизору у нуворишей  на нашей родине. Едят
они то же. что и  мы - ведь в мои обязанности входило питание его семьи, а я
их  приучила к  моей южной  еврейско-украинской  кухне.  Они все практически
непьющие  - бар ломится от нераспечатанных бутылок. Никакого разврата  - мои
хозяева и их дети такие же скромные, как наши дети. Ни порнухи по телевизору
или  видео, ни наркотиков. Вполне здоровый образ жизни. Богатство их создано
собственным трудом. Давид без конца учится бизнесу, вникает во  все тонкости
каждого проекта,  читает  на  четырех языках. Его состояние  - не  результат
ограбления других, а продукт собственных  усилий. Поэтому никакого криминала
в  дележе  собственности   и  никаких  личных   вооруженных   сил   -  армии
телохранителей. Так  за  что  же  их  так  активно отторгать  и  презирать?"
"Такого-то российского миллионера, - добавил Женя, - смертельно испугались в
Израиле только  потому, что он тут же  выстроил себе дворец, нанял  стражу и
стал всячески демонстрировать свое богатство и право на исключительность.  А
Дуду,  что  его  вдесятеро  богаче,  живет  безо  всякой охраны  в  одной из
израильских  вилл,  которые  новые русские презрительно именуют курятниками,
сам водит умеренную машину. Зацы километрами гуляют пешком вдоль берега моря
для здоровья, без телохранителей. Они оба служили на самых  опасных участках
нашего вечного фронта и своих детей  добровольно отдают  в боевые части  для
службы  со  смертельным  риском. Почему же  нам  не пристало с ними искренне
дружить?  Стыдно  было  бы  служить какому-нибудь  Б.,  хоть  он  и  депутат
российской Думы."
     "Ну,  напали! Приготовились, да? Да я  же  не  спорю. Достойнейший  сын
земли своей, ваш Дуду... Ну и имя придумали... попугайское, для генерала-то!
Только вот беда, я  лично не верю  в равные, человеческие отношения с ним! С
ними такого не бывает. И никогда не будет."
     "Можно подумать, что в Союзе у тебя были подобные отношения с теми, кто
выше тебя по  социальной лестнице." "А  я и  там ни с  кем из вышестоящих не
дружил. От таких всегда зависишь. А зависимость исключает душевность. Вот мы
с вами  в юности дружили, так это были  нормальные отношения... Кстати,  как
там... Лидия? Вы  с  ней  поддерживали отношения? Я, как  вы знаете,  с  тех
пор..." "Так Дуду  с  женой у  них недавно гостили в Москве. Он тебе что, не
говорил?" "Наш пострел везде поспел...  Это вы  ему  напели о моем романе  с
Лидочкой?"  "Самое интересное, что он прямо там,  в Москве, как-то вычислил,
что Саша, о котором она рассказывала  за столом, и есть ты. Мы ему здесь это
только подтведили." "А что же  Лида им говорила  о некоем Саше? Как  у  него
увели  невесту?"  "Она  ему   рассказывала  что-то  об  уникальных  рыбацких
способностях ее нынешнего мужа, Сергея - сказал  Женя. - Я не всегда понимаю
генеральский  английский."  "А  иврит?" "Так  и не  освоил.  Я же работаю по
специальности  - русский  журналист. Иврит почти не  понадобился."  "А  он?"
"Кто?"  "Сережа этот?  Не  собирается сюда на ПМЖ?"  "С  чего вдруг? Они оба
русские." "Денег не хватает превратиться в еврея?" "Не знаю, - Наташа так  и
не  присела,  переходя  от  окна к серванту  или  за спину мужа, -  мы редко
общались  все это время. Сама  не знаю, как меня угадал черт  дать Давиду  и
Батье координаты Лиды. Но  они  там,  судя по всему, нашли общий язык." "Так
кто же теперь ее Сережа?" "Коммерсант средней руки." "Понятно.  Крыша,  свои
бандиты против чужих, бронированный "мерседес" и билеты на Канары..."
     "Ладно,  не стану  вас  подводить, - Алекс достал  с полки  потрепанную
папку  и  разложил  на  столе эскизы. -  Вот  схема глубоководной  добычи  и
транспортировки нефти и  газа.  Известные комплексы  позволяют это делать  с
глубин до  километра.  При этом каждая  платформа  стоит  миллиарды, так как
должна работать в фиксированной точке открытого моря с добывающими колодцами
в радиусе до  сотен метров. У меня возможна добыча с любой глубины в радиусе
десятки  километров  от  поверхностного  или  подповерхностного  накопителя.
Добывающие  элементы не стационарны, а  способны  перемещаться  между донным
промежу-точным накопителем и основным,  не только  не расходуя энергии, но и
заготав-ливая  ее  впрок."  "Позволь, как  это  без затрат  энергии?  Вечный
двигатель?" "Имен-но  этот вопрос мне  задают при любой встрече, так как мои
собеседники заранее уверены, что имеют дело с невеждой или идиотом." "Но это
естественно,   при   та-ком   неожиданном   заявлении!"    "Наоборот,    это
противоестественно,  если  встреча произошла не  на  пляже, а  с  человеком,
представившим  свою  биографию,  из   кото-рой  следует,  что  у  него  есть
соответстующие образование и опыт. Тем  более, этот вопрос  противоественнен
для профессионала-журналиста вообще  и знакомого  со мной, в частности." "То
есть я могу об этом написать?" "Почему нет? Я пока перед вашим Зацем никаких
обязательств не имею.  Далее,  к основному накопителю протянут с берега  вот
такой плавучий  трубопровод,  не  зависящий  от рельефа и  подвижек  дна при
землетрясении. Он ремонтопригоден и легко доступен для осмотра, в отличие от
донных  трубопроводов." "Так откуда же энергия  у  вот  этих..."  "Челночных
танкеров? Очень просто. Энергия их обусловлена тем, что..."
     ***
     "Ты так доверяешь нам, что рассказал все детали проекта?  Почему же  ты
их  скрыл  от Заца?" "Ничего из  этого я от него  не скрывал." "А чего же он
тогда опасается? Чего  ради так добивается  дружбы и особого доверия? Почему
не забыл о тебе и  не  поручил своим инженерам разработку проекта? Контракта
нет.  В силу своей  поря-дочности?" "Вот уж  чего  я  пока  ни у кого тут не
замечал! Просто он знаком с теми,  кто уже поступал  со мной именно так. Они
тут  же  споткнулись  на  деталях,  имеющих  с  подобных  проектах  решающее
значение. Только автор знает, где главный подводный камень. А без этого идея
смертельно больна и гроша ломаного не стоит!" "И ты не  хочешь ему говорить,
как это вылечить?"  "Не только не хочу.  Не могу. Я сам знаю только диагноз.
Именно за то, чтобы уточнить его и  назначить  правильное лечение, я и прошу
обеспечить  мне  уверенность  в  постоянной  работе,   которую  дает  только
стабильная зарплата. А  он уверен, что я знаю абсолютно все.  И что рано или
поздно проговорюсь. Ваш праведник божий платить мне вообще  ничего не хочет!
Хитрит. Вас  подсылает, ко мне подлизывается. Надеется, что  я  ему,  все по
дружбе выложу, а он,  как  в одном старом  индийском кино,  с улыбкой  вдруг
скажет: "Одну маску снимаем..."  И - уже без улыбки: "Другую на-де-ва-ем!.."
И плакали мои надежды на более или менее стабильную старость.  "А ты уверен,
что  именно  Давид Зац  способен  на  такую подлость? -  похолодела  недавно
обласканная  и обнадеженная  Наташа.  -  Ведь  он  и  мне  изменил работу  и
зарплату.  Что же мне теперь - ждать смены его  масок?"  "Если  вы так и  не
оправдаете его надежд  на мое  к нему  безоглядное  доверие, непременно! Они
просто не могут иначе." "Кто - они? И кто - мы?" "Мы - не знаю, не встречал.
А вот они - это они! Их суть  - бесчеловечность. И они не  могут иначе. Да и
не хотят. Так что можете пересказать ему честно весь разговор. Поверит - вам
повезло.  Миссия  выполнена.  А  не поверит - увидите вторую маску. А то и в
обоих случаях.  Если  тут  же потеряет  ко мне  интерес.  Впрочем, он  мужик
хитрый. Может и поиграть еще с нами. Со всеми."

        ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
        БЕСЧЕЛОВЕЧНОСТЬ
        1.
     Оставляя   на  лестнице  мокрые   следы,  Алекс   добрался  наконец  до
единственной в мире двери с табличкой "Мишпахат Беккер" - семья Беккер, хотя
никакой семьи в  общем смысле слова  тут никогда  не было. Было уютное жилье
довольного  своим одиночеством холостяка. Здесь он был единственный хозяин и
самый  дорогой  гость. Здесь никто не мешал ему  заниматься  своими делами и
жить так,  как  ему хочется. Никто  и ни  от чего не отвлекал,  некому  было
нарушать близкие и дальние планы. Живи и радуйся.
     Но  вся  беда была  в том,  что  не было никаких дел,  планов, занятий.
Дорогой  современный  компьютер, купленный  и освоенный для  рассылки  своих
проектов по всему миру, стоял зачехленный уже  около  года.  Никто так  и не
откликнулся  на  циклопическое  количество  посланий  по   всем  мыслимым  и
немыслимым  адресам.  Личная  переписка  по   такой  удобной  и  безотказной
электронной  почте заглохла сама  собой  через  какие-то полгода радостей  и
дискуссий. Телевизор с дигиталь-ными наворотами около года радовал изобилием
возможностей. Но  передачи на родном  языке были  однообразными,  новости  и
проблемы - чуждыми.  Сучнее  и  отвратительнее  их  были только американские
боевики, сочиненные  дебилами  для  дебилов.  Включение  их  причиняло почти
физическую  боль  - с бесконечными  вопросами к выпавшему из вертолета трупу
"Ты  в  порядке?" и стрельбой по  всем направлениям  после долгого кошачьего
концерта  с  нацеленными  друг  на друга пистолетами. От  этих фильмов Алекс
возненавидел Америку еще  сильнее, чем реально  наблюдаемый Израиль. На всех
каналах, на разных  языках, одна и та  же пошлая  реклама. Те же бесконечные
фильмы  с  одинаково  запрокинутыми  псевдо-женскими  лицами  партнерш,  что
исправно  приседают  над  изнывающими от  фаль-шивой  страсти то белыми,  то
черными  партнерами,   занятыми   сосредоточенной   пальпацией  силиконового
чудовища  на  потных   маслатых  коричневых  телах,  отдаленно  напоминающих
женские. Какую же  надо  иметь  чудовищную фантазию,  чтобы  возбудиться  от
подобной эротики!.. При возникновении на экране такого шедевра  современного
мирового кино  Алекс  тут  же  переключался  на  что угодно,  но  услужливое
воображение  немедленно  вызывало  в  памяти  Лидочку в  пору  их  короткого
студенческого  счастья, милую  естественность  реальной женщины  вместо всей
этой мрази.
     Короткая  эйфория  с  видео  окончилась тем же -  знакомые  фильмы  уже
выглядели  породией на самих  себя, а незнакомые  поражали американоподобным
примити-визмом свободного киноискусства новой России. Всех же прочих  стран,
что  от-почковались от Союза словно не существовало  ни  в телевидении, ни в
видео-продукции. Вот жила-была на свете некая страна на окраине с населением
больше  Франции  и  Бенилюкса  вместе  взятых -  и нет.  Ни  литературы,  ни
искусства, ни продукции. Одна независмость  от  всего,  чего  раньше  было в
достатке...
     Книжные  полки до  потолка, которыми он так гордился,  сегодня вызывали
зубную  боль. Открыть Тургенева,  Достоевского,  Пикуля,  Семенова  для него
означало пог-ружение  в эмоции,  несовместимые с миром,  в котором он обитал
сегодня, пусть и в немыслимом до  эмиграции комфорте. Любимые  герои Ирвинга
Шоу  и Агаты Кристи тотчас перевоплощались в живых иностранцев и иностранок,
с которыми было связано столько мерзкого. Они больше не были людьми, которым
можно  было  сопереживать.  Это были существа  из  какого-то  параллельного,
враждебного мира.  Они  вели свой  образ жизни  и жили в  своей, недоступной
Алексу стране, как  он некогда жил  в своей. Их страсти  больше  не вызывали
сочувствия благодарного читателя  западной литературы. Напротив, он невольно
злорадствовал: вам, гадам, тоже плохо на душе...
     Тщательно  заперев  за  собой входную дверь,  Алекс  раскрыл  промокший
насквозь  зонтик, развесил  на  плечиках  такую  же  мокрую  куртку, включил
масляную  батарею   отопления,  чтобы  снять   промозглую   сырость  зимнего
израильского жилья  с бетон-ными  стенами и прозрачными  окнами  рамами.  На
батарею же он поставил хлю-пающие туфли.
     Позади была унизительная деловая встреча. Конкуренты раскритиковали его
договор, представив агента Беккера жуликом, и сдержанные приветливые клиенты
встретили  его на  естественном накале. Каждое  слово подвергалось сомнению,
каждая цифра  - демонстративному пересчету. Через  два часа крика и женского
плача ("Мы же не воруем, поймите! Эти деньги нам достаются  такой ценой, что
страшно даже рассказать. А вы...") и угроз ("Я завтра же сообще прямо вашему
управляющему.  Пусть  знает,  кого они  держат  на  работе!"),  сменившимися
извинениями  ("Вы  тоже должны  понять.  Нам  такое  рассказали...")  Алекс,
оказав-шись  под  дождем, долго  не мог понять, где он и как  найти дорогу к
остановке автобуса. С годами его некогда острый ум и чутье начали подводить.
На горной  улице к  тротуару выходили  только облицованные камнем  обрывы, а
сами дома  были на высоте  третьего этажа. Поднявшись туда,  он долго не мог
найти  за мечущейся на ветру густой  черной  листвой  табличку  с  названием
улицы,  чтобы  сориентироваться  по  карте.  Номера  домов,  как  назло,  не
освещались. Не стоит  и говорить, что нигде не видно  было ни души. А  дождь
обрушился как раз когда  он уже шел к остановке. Потоки воды несли по склону
улицы  мусор  и  платиковые  бутылки  мимо  навеса,  под  которым  ежился  и
заслонялся от  ветра зонтом  заподоз-ренный в обмане агент.  Машины  неслись
мимо, обдавая  его веером брызг из-под колес. Автобус вылетел из-за поворота
и тоже промчался было мимо, но водитель во-время спохватился, тормознул, дал
задний ход и распахнул  единственному  пассажиру двери. На выходе дождь  шел
еще  сильнее.  К  тому  же  здесь, у  моря, был  такой ветер, что  без конца
выворачивал  наизнанку  зонтик,  пока не  сломал две спицы.  Пальмы  крутили
где-то  в  небе  своими  павлиньими  хвостами  и  упруго  гну-ли  казавшиеся
пористыми  шершавые  серые стволы. С них летели по воздуху полу-тораметровые
сухие  листья  и с грохотом  падали  на  мусорные ящики. Цветущие  эвкалипты
распространяли прянный запах и мотали черными в ночи гривами.
     И вот он дома! Переодеться  в сухое  в такой промозглой комнате - пытка
холодом. Батарея прогреет гостиную  на градус-два в лучшем случае через час.
Бесконечные четырнадцать градусов в декабре-январе были так же непереносимы,
как тридцать в июле-августе.
     Он  надел  меховую безрукавку,  вскипятил  чай и погрузился  в  кресло,
придвинув  батарею  вплотную  к   немеющим  от  холода  ногам.  Делать  было
решительно нечего, а спать не хотелось. Оставалось только включить последние
известия, потом по-скакать по удивительно однообразным каналам.
     С  утра же предстояла очередная пытка безделием до самого вечера, когда
воз-вращались  с  работы клиенты и  можно было  иммитировать  хоть  какую-то
деятель-ность.  Бесконечные часы надо было как-то прожить. Открывать проекты
было  еще больнее, чем просто слоняться по комнатам... После  расписанных по
минутам  десятков лет  всей  жизни  подобное существование  было  похоже  на
пожизненное заключение,  тщательно  продуманное  в  своей  жестокости.  Даже
созданный уют вокруг становился уже невыносимым.
     Пока же надо  было  как-то спасаться  от холода.  Можно  забраться  под
перину в свитере, но  лучше снова выйти на улицу и согреться движением, пока
батарея сделает свое дело.
     За окном он видел ночную улицу, на мокрый асфальт которой втягивалась и
втя-гивалась бесконечная цепочка слепящих  фар. Нетерпеливые водители нервно
си-гналили друг другу, то и дело переходя на крик.
     Это бронуновское движение  миллионов машин сразу по  всей Стране делало
ее призрачной и такой же бессмысленной, как все эти будни. Автомобили стояли
и неслись повсюду, они были неизбежным злом.  Но еще хуже  был холод.  Алекс
надел теплые  носки,  сунул ноги в резиновые сапоги, натянул ветровку поверх
ме-ховой безрукавки, с которой  расстаться  не  было сил. Потом оглянулся на
иска-леченный  зонтик,  который следовало выкинуть  сразу  - все равно  надо
завтра покупать новый, третий в  этом  сезоне -  и вышел под слабый  дождь с
истеричными порывами мокрого  ветра с моря. После нескольких  минут движения
застывшая в жилах кровь стала снова горячей и текучей.
     На зимней  Набережной в такой час было пустынно.  Это вам не в августе,
когда горожане со всех сторон съезжаются сюда глотнуть воздуха, который вряд
ли холоднее, чем в душных  квартирах, к  тому  же  мокрый и пахнет баней, но
хоть  подвижный. Нет,  подумал он, лето  все-таки еще хуже. У  него давно не
было сравнений типа это лучше  того. Напротив -  то еще хуже этого... Россия
еще хуже Израиля, а потому следует жить тут, а не там. Не следует жаловаться
на  жизнь -  будет еще  хуже.  Причем так,  что  нынешние неприятности будут
вспоминаться,  как  сладкий сон.  Надвигалась  старость  -  без  сбережений,
госпенсии и семьи.
     Море неистово билось в  прибрежные плоские камни. Как и  небо,  он было
черным  на  фоне ярких  фонарей,  а  белые барашки только  подчеркивали  его
мертвенную черноту. Дальнее  мелководье делало  здесь волны одноообразными и
низкими, какими-то неморскими, как в иных приморских городах, а потому таким
же искус-ственными, как  и все остальное.  Летом вода этого квази-моря  была
неизменно неприятно зеленой, горячей и мутной, вызывающей  у Алекса такое же
глухое  раз-дражение,  как  квази-яблоки  и квази-помидоры.  Как  и  вся эта
квази-жизнь на такой же квази-родине.
     Навстречу  спешила  одинокая  энергичная  фигура.  Если что и  отличало
местную публику любого пола и  возраста, то  это  вечная подвижность  лица и
тела, страсть к развитию любого  события. Алекс поздно  узнал прохожего и не
успел  уставиться в  море  или  шмыгнуть  в  заросли.  Нет-нет, это  был  не
террорист,  не хулиган. Друг это был. Половинкин по фамилии. Земляк,  знаете
ли, и бывший ученый  муж, к тому же,  черт бы нас всех побрал.  Некогда,  на
заре  перезрелой  ульпанской молодости,  Валерий  еще  по  какому-то там  по
отчеству  Половинкин  даже симпатизировал  Александру такому-то  Беккеру. Но
потом произошло непоправимое: Алексу дали стипендию Шапиро, а Валерию - нет,
не дали, обошли, не оценили, не признали таким же ценным ученым, как Беккер.
Дали  одному вместо другого?  Вовсе  нет. И специальности разные, и связи не
пересекались. Но один тут же, прямо на этой же Набережной, люто возненавидел
другого  - из зависти. И  началось невообразимая фантасмогория,  психиатрия,
инфантильный  идиотизм.  Почтенный  профессор   Валерий   уже  без  отчества
Половинкин издали кричал  везунчику: "Ты куда идешь?  За стипендией  Шапиро?
Возьми меня с собой? Не подхожу?!"
     И, задрав хвост, сворачивал в сторону.
     Когда эта стипендия  естественным образом кончилась, как  разваливается
любая  откровенная  синекура,  оба  как-то встретились  на  равных:  Валерий
продавал какой-то чудо-продукт,  а Алекс то, что навязывал до сих пор. Но  у
Валерия это дело  не  пошло. Вернее, сначала пошло, а потом настала, как и у
большинства    скороспе-лых    соискателей    стремительного    процветания,
непроходимость. Проклятущий же  счастливый соперник снова удержался в седле.
А  поскольку первый и главный  вопрос нашей публики  "Ты работаешь?"  жаждет
печального ответа "Увы...", то, постоянно  слыша  другое, Валерий немедленно
впадал  в  тихую  истерику:  "Ясно.  Значит, ты  и  на  родине  был  склонен
обманывать себе подобных, а тут просто нашел себя!"
     При таких теплых и дружеских  отношениях любая встреча не сулила ничего
хоро-шего. Оба фальшиво разулыбались, хотя узнав друг друга, сделали сходное
неу-ловимое   движение  как-то  незаметно   разойтись  разными  курсами.  Но
воспитание  победило  и  разговор состоялся:  "Как ты?" "Прекрасно!  А  ты?"
"Лучше  не бывает."  Алекс  обреченно ожидал  гадкой  реплики  ехидствующего
интелектуала и настраи-вал себя свести все к шутке, по обыкновению.
     Но после  бесконечного  балансирования между слепой надеждой  и  зримым
отчаянием с Дуду и Мироном, после болезненной встречи с Натой и Женей, после
наконец, гнусного  вечера и  сломанного  зонта  у  него  пропало  настроение
упраж-няться в подначках.  Поэтому на пробное "А ты все так  же?.." он вдруг
ответил: "Нет!  Я уже  не хочу с  тобой говорить,  кретин. А потому  иди  ты
нах... и больше никогда ко мне не подходи."
     Валерий же, словно только и ждавший подобного развития давних дружеских
от-ношений,  тотчас  влепил  Алексу  такой  удар  в  ухо,  что  черное  небо
раскололось в  его глазах  зеленым  лучом, за которым, оказывается, вовсе не
надо охотиться в тропиках.
     Какое-то время шум  прибоя  заглушался  хриплыми  выкриками  и  звуками
оплеух,  которыми   обменивались  двое  стариков.   Потом  они  сцепились  и
покатились  по  морскому  песку,  намытому  на  финский  тротуар, с  твердым
намерением сбросить  хоть одного еврея в  Средиземное море.  Вся  застарелая
ненависть  к  окружающему  их  обществу  нашла,  наконец,  выход в  реальном
носителе  зла,  которого  каждый  стремился  уничтожить.  Но  тут  раздались
непонятные  гортанные  крики. Двое мо-лодых людей,  уклоняясь  от кулаков  и
зубов озверелых  оппонентов,  растаскивали этих непонятных русских, которые,
скорее  всего, не  поделили  какую-то  добычу. На арабском и на  иврите  они
пытались  успокоить рычащих олим, пока те,  как-то оба сразу, не  очнулись и
одинаково стыдливо замерли  в нелепых позах, в которых их застало прозрение.
Прибой с демонстративным  равнодушием  бился в двух шагах от места сражения.
Арабы  удалились,  смеясь  и  оглядываясь.  Не   говоря  ни  слова,   бывшие
респектабельные  москвичи,  что словно специально встретились  во вре-мени и
пространстве для идиотской дуэли, побрели в разные стороны,.
     Без  конца сплевывая красную слюну  и прикладывая пальцы к глазу, Алекс
снова опоздал свернуть в сторону от очередного  сверстника. Тот вечно кричал
издали: "На море идешь? Молодец! Так держать!" Или: "Ты на автобус? Подожди,
скажи  сначала, как дела? Ну, счастливого пути."  Теперь  он  заорал издали:
"Уже с прогулки? Отстрелялся? Молодец твой отец - на полу спал и не упал." И
залился счастливым смехом от остроумной  шутки. К собеседнику он, к счастью,
никогда не приглядывался, следуя известному правилу: успей выразиться, а как
и перед кем, неважно. Так что эта встреча прошла без продолжения драки, хотя
Алекс закипал от идиотского дружеского общения сильнее, чем от брани врагов.
     Сдирая  дома грязную ветровку и  полные песка сапоги, он радовался, что
наконец стало жарко, что он вспотел. В зеркале в ванной он долго разглядывал
набрякшую  губу, едва открывающийся  глаз и в кровь разбиты кулаки. Господи,
как же я поеду на завтрашнюю встречу? - подумал он и сразу за этим: - Что же
я натворил  с Валерием? Ведь не о камни же так разбил себе костяшки рук?  Не
осознавая,  что он делает,  как был в трусах и майке, не чувствуя холода, он
разыскал в старой  книжке давно забытый номер, прошел к телефону и  с трудом
сказал: "Привет. Ты в порядке?" Прямо, как в  голливудских боевиках, криво и
болезненно  усмехнулся он. "Не  беспокойся, -  прошепелявил профессор. - Мне
давно  было  пора  сменить этот зуб...  А как  ты?"  "Хорошо. Размялись.  Я,
наконец, хоть  согрелся на  этом долбанном юге..."  "А я молодость вспомнил.
Последний раз дрался в  девятом  классе. Захочешь  снова  погреться, приходи
завтра туда же в то же время. Спокойной ночи."
     В ухе  стреляло,  глаз  совсем заплыл. Зато исчезли  мысли  о сорванной
встрече.  О  чем  горевать?  Позавчера он попал в заброшенный  дом в  старом
городе.  Некогда роскошная  мраморная  лестница,  зияющая  шахта  лифта  без
кабины, потолки метров под  пять и лицо потасканной женщины  за  приоткрытой
дверью.  "Из  какой-какой  компании? - перспросила  она  и  крикнула  вглубь
квартиры: - Бора! Тут от Мони Сапожкова пришли." "Гони его к еканной матери,
- прорычал Боря. - А то я сам выйду..."
     Алекс даже не обиделся. После этого беспардонного проходимца оставалось
то,  что называется выжженной землей. Кто знает, что лучше: получить по роже
от профессора  Половинкина, или нарваться  на  оболваненных  бывших клиентов
неубиенного Мони?
     Звонок телефона отразился в  здоровое ухо  с потолка.  Тотчас  возникло
привычное  предчувствие -  отменили очередной договор, недели, а то и месяцы
усилий  на   смарку.  Профессиональный   провал  воспринимался  вне  научной
деятельности.  Подвох  со  стороны  Мирона  или  Заца  был  давно  привычной
данностью.
     Но это было все-таки связано с изобретением. Правда, незапатентованным.
     "Я к тебе претензий не имею, - непревычно  взволнованно произнес всегда
подчеркнуто  уравновешенный  пляжный  приятель,  прозванный   одноклубниками
Брателло -  за  удивительную  толлерантность в бесконечных  спорах. - Но они
подали на меня в суд." "Кто? - не сразу  понял Алекс,  все  еще  находясь во
власти своих посторонних предчувствий. - И почему на  тебя?" "Потому что это
произошло  в  моей  машине. Теперь он  в коме и не исключено,  что...  самое
худшее..."
     Наконец,  до  изобретателя  дошло,  что  впервые  в  Израиле  произошло
внедрение  его идеи  -  подключить  через  повышающий  трансформатор ток  от
автомобильного   аккумулятора   к  "забытой"   на  заднем   сидении   сумке.
Телеремонтник Брателло  без  конца  жаловался на умельцев, залезающих  в его
оставленную на  улице машину.  Алекс и  решил проучить  вора. Судя по всему,
проучил...
     "Как  это произошло? - тупо спросил он,  прикидывая, какие беды  теперь
грозят ему  лично. - Где?"  "Там же. Сплошные арабы и  мизрахим, -  в голосе
вальяжного  и незлобивого Брателло проявился  гнев неукротимого Ури. - У них
какой-то  прибор, превращающий  стекло в  сплошную крошку... После  чего вор
влез  в салон  и схватил сумку  не  одной рукой,  после чего его  бы  просто
дернуло, а двумя. Ток прошел через жизненно важные органы. как мне сказали в
госпитале. А бесчисленные родственники  наглеца меня едва не линчевали прямо
в реанимации. Спасибо, что я успел  заскочить в туалет и там запереться." "А
полиция?"  "Полиция установила, что  сумка  была специально "заминирована" и
что  наше...  мое  деяние  подпадает  под  определение...  как  это  там  на
иврите..." "Позволь, а ты  что, звал  этого араба  в  свою  машину и  просил
трогать  твою сумку?" "Они  говорят, что  это неважно. Я заведомо подготовил
взрывное  устройство  против человека. Мой адвокат  с  трудом добился, чтобы
меня выпустили из камеры, где было  полно арабов, откуда-то узнавших, за что
меня  посадили." "Они вместе не сажают,"  - неуверенно усомнился  Алекс. "Не
знаю. Возможно, это не арабы..."
        2.
     "Шалом, Мирон! Рад слышать тебя." "Ну, приручил  без меня моего гения?"
"Все в процессе. А что?" "А то, что я бы на твоем месте  послал его к чертям
и забыл. Вместе  с его совковыми  амбициями и неестественным в наших широтах
досто-инством."  "А как же наш  проект века, мой участок дна?"  "Ты  его уже
купил?"  "В процессе."  "Забудь." "Почему?" "А вот это  я тебе  скажу  после
того,  как получу  обязательства,  что  ты  меня еще раз не отдвинешь так же
бесцеремонно, как с Бек-кером." "Никуда я тебя не отодвигал, Мирон. Я ведь с
ним ничего не подписывал. А  если подпишу, то в твоем присутствии и с  твоей
долей."  "От его  тысячи долларов в  месяц?" "Не стоит  так со мной шутить."
"Прости. Это  совковое хамство вообще заразительно." "Итак?" "Альтернативная
энергия.  В топливный бак автомобиля заливается чистая вода и подключается к
катализатору. Вчетверо больше  километров на  литр." "Очередной гений?" "Вот
именно!   И  очень  покладистый.   Заранее   согласен  на   любые   условия.
Встречаемся?" "Нет." "Поче-му?" "Мирон, я тебя не узнаю. С каких пор ты впал
в  детство? Да  я со школьных  лет  читал об этих проектах. Еще  в 1912 году
нефтяным  экспертам продемон-стрировали катер,  что  ходил по Великим озерам
три часа с пустым баком и  труб-кой за борт. Патент был тут же скуплен  и не
то тут же уничтожен, не  то хранится в лучшем из сейфов.  У меня нет  резона
его покупать еще раз." "Мой патентовед..." "Верю. Хороший парень. Знает свое
дело и ни разу нас не подставил. Но  даже если это абсолютно ново, то ничего
у нас не получится. Там,  где задеты коренные интересы  нефтебизнеса, всегда
будет стена любому изобретению. Монополии готовы смириться с новыми  членами
своего  клуба,  каким я  пытаюсь  стать с  помощью  Беккера,  но  никогда не
позволят рисковать  своим рынком, как  таковым. На все пойдут. В наше  время
дешевле  твоего очередного  гения случайно  машиной задавить, чем перекупать
патент.  Твои же  слова,  Мирон!"  "А если  мы  будем  тайно производить его
эссенцию, добавлять ее в воду для иммитации запаха бензина и заливать в баки
машин  на  наших бензоколонках?" "Бизнес для  мелких  жуликов. Тайное тут же
станет явным с соответствующим сроком в тюрьме. Нет, это не для нас с тобой.
Впрочем, и я все больше склоняюсь к отказу и от Беккера. Коль скоро я ему до
конца  не  верю,  вкладывать такие  деньги  -  безумие.  Мои люди ищут  иное
приложение каптала. Бог с ней,  с нефтью." "А государственные  интересы?" "А
ты  предложи Беккера прямо премьеру. На самом что ни на есть государственном
уровне." "Не устал насмехаться?  Ему-то какое дело до этих интересов? Больше
будет получать в  месяц?"  "Вот  и я о том же. С  чего  бы  мне быть  святее
главных  раввинов?  Пока  мне  казалось, что Беккер даст  мне  миллиарды,  я
говорил о политике. Высокие национальные интересы  прекрасны, как  неоценима
подлива  к  основному  блюду - к  миллиардам.  Наоборот  у меня  никогда  не
получалось."  "Но, насколько я  понимаю, у тебя  одна проблема  с Алексом  -
договор. Подпиши. И он будет честно работать. Это очень порядочная публика."
"А если  ничего  не выйдет? Если  проект  с  червоточиной?  А  если появятся
конкуренты с таким же проектом на месторождении рядом, но с трубопроводом не
к нам, а в  Ливан или в Грецию? Начерта тогда мне его честная или бесчестная
работа?" "Ты теряешь тысячу  дол-ларов в месяц!" "Я похож  на фраера? Проект
лопнул,  а  я плач<b>у</b> и пл<b>а</b>чу?  Плохого же ты мнения  обо мне." "Так что же? Я
могу идти  с Алексом  к  другому?" "На  его условия не пойдет никто. Платить
деньги за  кота  в мешке  противно  человеческой природе." "Так  мы уже  без
тебя?"  "Погоди  еще месяц-другой.  Надо еще  подумать. Тут  завелся  у него
адвокат, из олим. Жутко эрудированный.  Моего Цви  разгадал, представляешь?"
"Цви? Нет, не представляю." "Так вот, этот умелец, без лицензии,  к тому же,
мы проверили,  нашел занозу в  проекте договора и, мало того,  сказал твоему
Алексу,  что  мы  заранее  готовим  обман.  Тот  вообще  отказался  со  мной
разговаривать.  И с моими доверенными  лицами  тоже." "А кто эти доверен-ные
лица?"
        3.
     Эти доверенные лица больше никому не доверяли.
     После короткого звонка от Алекса Наташа долго не могла  придти  в себя,
напор-тачила на  компьютере. Совсем недавно такой ласковый малый бос  наорал
на нее  и  пригрозил  выгнать,  если снова ошибется  в  адресе, по  которому
отправила важное  письмо.  Поскольку благосклонность большого боса по  имени
Дуду  не  успела  рас-пространится  так  далеко,  чтобы  дать  ей  квиют   -
индульгенцию на любое качество  работы,  которую имеет соцсектор Израиля, то
угроза была более, чем реальной. На вилле  у тех же скороспелых друзей Батьи
и Дуду пахала уже другая служанка. Так что настроение было премерзкое.
     У  Жени  было ничуть  не  лучше.  Он обратился  к Дуду  с инициативой -
написать  большую  статью  в  свою  газету  о  проекте Заца-Беккера, получил
милостивое согла-сие и разразился двумя полосами - о Гекубе для арабов после
восхождения  новой нефтезвезды на Ближнем  Востоке.  А  в  стране-то свобода
печати! Через неделю  на  те же две полосы  была  статья профессора, доктора
геолого-минералогических  и  прочая, и  прочая. Широко  известный в  научных
кругах авантюрист  Алекс Беккер, резал  правду-матку  профессор,  сумел-таки
облапошить  доверчивого  сабру и предложить  прожект,  пригодный только  для
юмористичесого  приложения  к  той  же  газете, где  безграмотный  журналист
Домбровский... И  тому  подобное.  Статья была  запальчивая, околонаучная, с
бесчисленныеми  "первое,  второе,  третье",  ссылками  на  мировые  нефтяные
журналы  и с  цифрами, опровергающими с  порога саму  идею.  Автору  проекта
профессор посоветовал завести себе Интернет, чтобы держать руку на пульсе, а
не  пользоваться  советскими иллюзиями  многолетней  давности. Доктор всяких
наук  применил  известный  прием: не  зная  сути проекта, он,  по  названию,
придумывал свою версию идеи и ее  же  страстно и  уничтожающе  критиковал. В
частности,  он  тщательно рассчитал энергозатраты на  челночные танкеры и на
базе  этого  высмеял  тезис  из  статьи Жени,  что последние  не  только  не
потребляют энергии,  но  и  заготавливают  ее  впрок при  работе  комплекса.
Досталось  и трубопроводу.  Были  описаны  современные  донные  коммуникации
повышенной  прочности  и   приведена  их  цена.  Из  экономических  расчетов
следовало, что проект убыточный, а цена нефти превысит цену золота.
     Обе статьи не открыл ни один читатель. Им была в равной мере до фени  и
та,  и  другая  точки зрения,  но  главный  редактор  не  преминул поставить
Домбровскому глубочайший клистир с последним предупреждением: не лезь  туда,
где ты ничего не понимаешь! А то...
     Вдобавок бедный  Женя  получил втык от  самого Алекса - начерта написал
статью  вообще? Ты же сам  разрешил, отбивался  он,  на что получил: заставь
дурака  богу  молиться...  И  кое-что  еще,  и  кое-что  другое,  о  чем  не
рассказать, о чем сказать нельзя, как пелось в той  студенческой  туристской
песенке, что  некогда так  весе-лила  их  обоих.  Еще с Лидочкой и  еще  без
Сергея...
     Настроение  Алекса  можете   себе  представить,  если  учесть,  что  на
словоохотливого профессора ему наплевать, а вот на другое -  извините... Зац
с Мироном, случайно узнал хитроумный Беккер, раскопали хорошо  ему знакомого
коллегу-умельца и тот доводит проект до кондиции. Естественно, без тени доли
самого Алекса...
     ***
     Где  выход? -  мучительно  думал  Алекс, лихорадочно  продолжая чертить
танкер-челнок. За окном без конца крутила метель, стекла забивал мелкий злой
снег.  Как  всегда  в этом районе  родного города,  пахло  гарью.  И  грызла
привычная гнусная беспомощность.
     Через месяц надо сдавать проект заказчику, а старшего лейтенанта запаса
флота Беккера, командира  минно-торпедной части противолодочного корабля как
назло  призывают  на  переподготовку.  А  это  означает минные постановки  и
торпедные стрельбы, житье  в кишащей тараканами узкой каюте на старой ржавой
посудине, несущейся в сером пенном просторе в составе никчемной эскадры. Тот
же месяц, что  он должен был потратить  на  судьбоносные  решения у  родного
кульмана,   ему    предстоит   провести   среди    замордованных   матросов,
садистов-старшин, юных офицеров,  рядом с которыми  он, пожилой "партизан" в
мятой форме - нонсенс и чужак в кают-компании. Месяц, выпавший из жизни, как
такой же внезапный призыв  в колхоз на срочную шефскую помощь селу,  как все
прочие  идиотские  мероприятия, мешающие  творческому  труду -  единственной
радости его холостой жизни...
     Остается  только  выжать как  можно  больше  от  оставшихся двух  часов
рабочего   дня.   Алекс  старается  успеть  зафиксировать  на  ватмане  свои
творческие  задумки на  период после возвращения с флота,  торопливо  делает
эскизы и накалывет их на кульман. Все проблемы и загадки, все козы и забитые
заказчиком  гвозди  -  на потом. На  тот  короткий  период, когда ему  дадут
спокойно поработать. Сейчас же ни  в коем случае не отвлекаться. Если бы еще
резинка  была  нормальная,  та,  японская,  которая   вчера  вдруг  упала  и
бесселедно  сгинула,  хотя  он  исползал в  поисках весь  пол.  А  советская
мгновенно разлохамачивается  и оставляет след отечественного карандаша после
кончившегося кохинора,  хоть три насквозь. Одно название - этот ватман. Мало
конструктору   заморочек  с  проектом,   еще  эти  технические  проблемы   с
единственным  инструментом  - карандашом  и резинкой.  А  тут  еще без конца
звенит в ушах...
     Телефон звонил методично и упорно.
     "Алекс, - сладко мурлыкал Мирон в  вернувшемся  из сна мире. - Не очень
отвлек  тебя? Как здоровье? Как дела? Слушай. На словоохотливого  профессора
нам наплевать,  а  вот на другое - извини...  Ты не знаешь случайно Букера?"
"Знаю, - упало сердце  у Беккера. -  Мой бывший коллега.  Нас  вечно  путали
из-за  сходства  фамилий.  Он-то  при  чем?" "А  вот  при чем. Зац  случайно
раскопал  это  жемчужное зерно в навозной куче алии, как  я  тебя. И  тот не
только готов довести наш с тобой проект до  кондиции, но и заявляет, что это
вовсе не твоя, а его идея. Откуда я знаю? Он так говорит. Конечно, он тотчас
согласился  на  условия  Заца,  от  которых   ты   так  упорно  отказывался.
Естественно, без тени нашей с тобой доли в движении проекта... Скажи мне вот
что.  Он  действительно толковый специалист? Чем он занимался в  Союзе?" "Во
всяком  случае  не  челноками. Этот проект у  меня  зародился  здесь. Там он
просто был никому не нужен - при переполненной нефтью Сибири-то! О моей идее
Букер  мог узнать только от  вас с  Давидом." "От Заца. Без  меня.  Меня они
точно так же отодвинули. Но я повторяю главный вопрос. Он может?... Я имею в
виду,  его знаний  хватит сделать все вместо тебя? Или  твоя  исключительная
квалификация?.."  "Ничего исключительного  у  меня  нет. Зная  know  how, он
вполне  может меня заменить.  У  нас не  держали  дилетантов.  Он  знающий и
по-своему  уникальный  специалист." "Ты  мне  много  раз говорил, что только
автор знает,  где главный  подводный  камень. А  без этого  идея  смертельно
больна  и гроша ломаного не стоит!" "В теории он много  сильнее меня... Но я
не завидую ни ему, ни твоему Зацу. Букер не имеет  моего опыта практического
проектирования. Не понял? Я  имею  в виду  уникальную способность  истинного
автора решать внезапно  возникающие проблемы по  мере их  появления.  Это не
предусмотрено никаким know how.  Боюсь, что без меня у  них получится то же.
что у Александра Семеновича Рокка..." "Что  еще за  Александр Семенович?  Ты
мне о нем говорил?" "Не важно."  "Вместо  новых загадок, скажи-ка мне лучше,
как ты  можешь доказать, что  это  твоя  оригинальная  идея? Ну,  заявки  на
патент,  как мы с  тобой знаем, нету. Но хоть  черновики, если не чертежи? Я
свяжусь со своим адвокатом..."
     "Бесполезно, Мирон. Он просто заявит, что я еще там знал об  "его идее"
и здесь ее предложил, а именно  они  с Зацем  и уличили меня  в краже... Но,
повторяю, в случае релизации моего проекта без меня их... да и нас всех ждет
страшная катастрофа." "Это все так пугают... когда нечего больше сказать. Но
мне-то ты можешь признаться  - это на самом деле  не его идея, Алекс? Потому
что, если..."
     Лучше бы  я  остался  в  своем сне,  задыхался  Беккер. Отбыл  бы  свой
воинский  долг и вернулся к кульману с промокашкой вместо ватмана. Зато  без
вечного страха оказаться без вины виноватым.
     Он  поспешил  к письменному  столу,  где  лежали  листики-напоминания о
деловых встречах. Как он мечтал навеки забыть обо всем этом со своей тысячью
долларов в месяц! Пора очнуться и тянуть привычную лямку бытия, вернуться от
призрачной надежды на жизнь к реальному выживанию любой ценой.
     Бедный, бедный Букер, горько подумал он... Не понимает, что чужие кости
- самый ненадежный  фундамент. Поматросит тебя тот же  Зац  и бросит. Сказал
бы, хоть, что вместе  рождали  проект, встретились бы, я бы  тебе разъяснил.
Теперь  ты пропал.  А не  нарушай заповедей. Не  воруй.  А воруешь, так хоть
делись. А я? Что я... Без радости любовь была, разлука будет без печали.
     Став  Гекубой,  весь  период   борьбы   с  Зацем   и  безумных   надежд
воспринимался как нечто безвозвратно потерянное.
        4.
     Впрочем, еще неизвестно, что такое настоящая Гекуба. Когда вам кажется,
что жизнь катится черт знает куда  и настроение -  полный швах, запишите эти
впечатления в дневник  и прочтите свои записи года через  три-четыре. И  вам
будет казаться, что никогда  вам не было так  хорошо. В данном случае, когда
теракты следовали один за другим, а общество скалилось со всех  сторон, Жене
казалось,  что все плохо. Он просто не был оптимистом, а потому не знал, что
худшее - впереди. Это узнаешь только тогда, когда настает будущее,  которого
не было только вчера и которое, став прошлым, само становится Гекубой...
     В сентябре, как всегда внезапно, позвонил Ури Бен Цвит.
     "Женя? Это Женя? - разрывался от восторга энтузиаст. - Вы - видели?! Вы
ви-де-ли?  Ну..."  "Теракт?  -  обреченно  спросил Евгений,  оторвавшись  от
компьютера,  где  он  как раз сладко  описывал альковные  приключения  своих
любимых  героев  в полузабытом мире по  ту  сторону реки  Ордынка.  -  Много
жертв?" "Д-де-сят-ки ты-сяч!! - захлебывался антитеррорист. - Наконец-то!"
     Поехала-таки,  решил  Домбровский.  А толку-то?  Еще  мощнее  доставать
будет. "И где? - дипломатично уточнил он. - В Тель-Aвиве?" "Вы что?  Вы... о
Боже!  действительно ничего  не знаете? -  задохнулся Ури от редкого счастья
оказаться  первооткрываетелем  истины.  -  В Нью Йорке!! Они  разбомбили  им
Манхеттен!! Они уничтожили их самые главные небоскребы  -  рухнул сам символ
экономического  могущества  властелина  мира!!  Они  размазали  Пентагон  по
Вашингтону!  Они  летят на  Белый  Дом!  На  Капитолий,  на  все их  атомные
электростанции..." "Кто? Русские?"  "Какие русские? Арабы!! Наши  палестинцы
напали  на Америку! Уже взяли  на себя ответственность. Террористы-смертники
захватили десятки самолетов с сотнями пассажиров и бросают их на любые цели.
Живые  зажигательные бомбы.  Взрыв, пожар - ужас!!  Тысячи  убитых и десятки
тысяч  раненных, разгром центра мировой  цивилизации!! Наконец-то!"  "Ури...
Погодите, - с маньяком, свихнувшимся от  голливудских триллеров надо даже по
телефону говорить осторожно,  уговаривал  себя Женя. От его бешенной энергии
уже  звенело в ушах. - Кто вам это сказал?" "Кто?  Ящик." "Какой еще ящик? -
так  называли  в  Союзе  секретные  предприятия.  -  Вам  кто-то возвонил из
России?" "Женя, вы  журналист или  кто? Весь мир смотрит сейчас в ящик, а вы
куда? Так  что вы обо всем  этом думаете?" "Это...  эти новости показали  по
телевизору? Когда?" "И сейчас показывают. Вы включите, а я вам тут  же снова
позвоню. Я вас понимаю. В это  поверить невоз-можно!! Как я  рад! Наконец-то
они проснутся и дадут нам расправиться..."
     По телевизору  действительно шел какой-то бездарный боевик. Самолет без
конца врезался в небоскреб, пробивал его насквозь, вылетал огненным облаком.
Потом этот кадр повторялся. На улице, похожей на нью-йоркскую, люди смотрели
на этот коллаж и бездарно изображали ужас и беспомощность. Режиссер явно был
не  из  лучших.  Диктор  комментировал  происходящее.  Примитивный  рутинный
триллер, понял Женя. Специально для людей с интеллектом Ури. Сейчас появятся
крупным  планом  чудовищные литые челюсти  Шварцнегера,  и  супермен схватит
террористов за глотки.
     Но  не  было  ни великолепного  Арнольда,  ни  грустного Сильвестра, ни
прыгучего  Джики.  На  экране  клубились  дым   и  пыль,  бежали  обожженные
окровавленные,  покрытые  пылью   и  пеплом  люди.  Наконец,  и  необозримый
небоскреб  совершенно  неправдоподобно провалился в преисподню. Явный макет,
не более того. Жене надоела эта белиберда, и он переключил на русский канал.
"...После  чудовищного теракта в Нью-Йорке и Вашингтоне," - спокойно  сказал
диктор на родном языке.
     И пошли уже знакомые кадры из только что охаянного триллера.
     Этого не может быть... Но это -  правда, успел подумать  Евгений, когда
телефон  взорвался  знакомым звонком  -  Ури  умел  заряжать  своей  ядерной
энергией даже линии связи. Полно, да не он ли инициировал эти теракты  своим
воображением, ужаснулся, но не удивился Женя. От такого станется...
     "Ну! - ликовал голос  в  трубке. -  Понятно, что теперь будет?"  "И что
же?"  "Как?!  Теперь  Америка,  да и весь мир нападет на  врагов современной
цивилизации!  На Палестину! На  Арафата! Мы  будем на острие общей мести  за
гибель наших лучших друзей.  Женя, простите, но я тороплюсь. Я пишу об  этом
статью. Не выключайте, пожалуйста, ваш E-mail. Через... двадцать минут я вам
такое сброшу!!"
     "Это не ХАМАС  убивает сегодня евреев,  - вспомнил Домбровский сцену  в
рес-торане после "атаки террориста".  -  Это  Буш с  Путиным!  Если  бы  они
официально    объявили    раиса    террористом,    а    наши    действия   -
антитеррористической  операцией,  мы  бы   арестовали  и   судили   главарей
палестинцев, а арабский мир и пикнуть не посмел  бы. А лидеры великих держав
придуриваются, что тут  равно  виноваты обе стороны!  И  тем самым намеренно
провоцируют  большую  войну,  главная  цель которой -  уничтожить  вместе  с
Израилем половину евреев на Земле."
     Звонок снова полоснул по нервам.
     "Женя!  -  не выдержал  Ури. - Так  что вы все-таки думаете? Что теперь
будет?  Я  с  минуту  на  минуту  жду  сообщения  о разгроме  инфраструктуры
Автономии, ареста Арафата и..." "Ждите,  - спокойно сказал  Женя. - Если вам
делать  нечего." "То-есть... Вы  полагаете,  что  Америка простит Арафату...
уничтожение финансового сердца своей страны?!" "Назначат другого  виновного.
Больше всех  от  этого  действа  достанется  нам.  Теперь  от нас  потребуют
немедленно  уступить Арафату.  И вообще  во  всем,  в  конце концов, обвинят
Израиль. Дескать заобижал арабов,  вот они и озверели." "Вы соображаете, что
вы говорите? Мы - ближайший стратегический..." "Я  не силен в стратегии, но,
как  журналист,  чувствую  реалии." "Да  палестинцы сейчас  с  ума сходят от
радости,  что  сгорели и  погреблены  заживо  тысячи  американцев.  И  каких
американцев  - деловой  элиты  страны! Этот восторг  наших  врагов  показали
крупным планом на весь мир. Тетка в очках и платке клокотала, как индюшка от
счастья,  что искалеченные люди  задыхаются под развалинами во тьме, пыли  и
смраде, без всякой надежды на помощь,  а их родные об этом знают и сходят  с
ума от своей беспомощности!  На глазах  всего мира палестинские дети воют от
счастья, что тысячи их американских сверстников остались сиротами и выражают
желание скорее стать террористами-смертниками, а вы..." "Они скажут, что это
результат оккупационной политики сионистов,  что  восторг  их толпы - коллаж
произраильских СМИ,  а на самом деле  палестинцы в массе умирают  от скорби.
Лживый  раис немедленно выразит  соболезнование  и  понимание американцам от
имени своего  многострадального народа. И ему тут же  охотно поверят, что бы
он  ни   произнес.  Поймите,  антисемитизм  -   наследственное   психическое
заболевание..."  "Вот  для  лечения  таких  болезней  и применяется  шоковая
терапия. Это  ли не шок?  Это хуже  Пирл Харбора. Японцы напали  на военных,
которые для того и существуют,  чтобы погибать в бою.  А тут - на брокеров и
девушек из бесчисленных  буфетов на всех ста  этажах. А  циничное разрешение
обреченным  пассажирам  авиалайнеров попрощаться с  родными по мобильнику? А
злорадное равнодушие к жизни  этих пассажиров!  Японцы с гордостью  признали
атаку  своей победой, а  все мусульмане уже заявили о своей  непричастности.
Японцы-камикадзе были  солдатами  и  воевали  только  против  солдат, а  эти
трусливые  твари... Нет,  Женя. на  этот  раз  чутье вас подвело! У власти в
Израиле стоят  решительные люди. Момент  для удара настал. Уже через час-два
вы  поймете, что прав я.  Гордая  Америка никогда  не простит арабам  такого
позора."
     Через час-два не произошло ничего.
     В ушах звенело от американского патриотизма. Тошнило от лобызаний между
собой нынешних чемберленов. Левые  интеллектуалы Израиля еще  более страстно
рвались к ноге  Арафата, продолжавшего свое  черное дело.  Америка поспешила
дистантироваться от Израиля и заверить арабов в  своей неизменной  дружбе, а
агрессивный ислам объявила гуманнейшей из религий и своим духовным партнером
в  борьбе  с  абстрактным  терроризмом.  Наложившие  было  в  штаны   лидеры
стран-бесов  тут же возопили,  что  международным террористом они считали  и
считают только  Израиль, а их новоявленные партнеры по коалиции против  черт
знает  кого  немедленно  согласились, что  взрывать израильских  детей  у их
дискотеки можно и нужно, ибо это акт войны, к тому же, против тех, кого бить
всегда  надо, чтобы  спасать...  На  этот  раз  -  спасать  святотатственную
коалицию  убийц и  убитых. Политики,  каждый  в  своих целях,  лихорадочно и
цинично   спешили  использовать   американскую  трагедию.   Россия  получила
благословение  на  замочку  уцелевших было чеченов,  Пакистан  легимитировал
исламскую атомную бомбу. Иран был спешно прощен за все и льстиво приглашен в
коалицию -  читай против Израиля.  Наконец,  сбылся и самый  наглый  вариант
сценария абсурда -  на борьбу с  террористами позвали самого Арафата. А  тот
сказал  -  только  вместо  сионистского  образования.  И  дядя  Сэм  тут  же
согласился. Дались ему эти  евреи - без  нефти-то!  Арафат  засучил  рукава,
празднуя очередную победу безумия над  разумом. И все  тут  же стало на свое
место.
     Американцам  еще выковыривать и  выковыривать из  рухнувших небоскребов
фраг-менты тел своих ни в чем не повинных граждан, а политикам - решать свои
проблемы за счет жертв новых катастроф в Израиле и в Америке.
     Впрочем,  возможно  все,  а  невозможное  просто  требует  чуть  больше
времени,  чтобы  стать  возможным. В принципе, возможно вступление России  в
НАТО и ее  распространение на  восток до последеющего  вступления туда же  и
Японии.  После чего стремительно набирающий  сметроносную мощь Китай уже  не
Китай...
     Менее возможна переориентация Запада с арабской нефти на российскую.
     Еще менее  возможно,  с  той  же  целью  лишения  исламского  скорпиона
ядовитого  жала,  осуществление  проекта   Алекса   Беккера,  естественно  и
ненавязчиво ставшего до того проектом Давида Заца.
     Возможна  поимка  авторов  американской  трагедии  и  демонстрация   по
телеви-дению их  казни на электрических стульях. Возможны еще более жестокие
теракты,  как месть  новых  монстров  за  этот киносеанс  -  отравление  или
заражение  чумой  водоемов  в приличных странах.  При  таком-то  откровенном
флирте последних с бесами, почему бы и нет?
     Еще  более  возможен поворот всей чудовищной  коалиции против  единного
врага - едва различимого  на карте  мира Израиля и атомный ответ последнего,
как  акт  героического  самоубийства - современной  Массады.  Возможны после
этого погромы евреев по всему  миру с тотальной гекубой тех, кому бежать уже
некуда. .
     Пока же подтверждались прогнозы  Домбровского. Миллиарды были потрачены
на пыль и дым при перетряске заросших  травой  советских еще развалин  самой
нищей  центрально-азиатской страны. Назначенный автором теракта  тысячелетия
Бин-Ладен  бесследно исчез.  Арафат снова распоясался и подставил свой народ
под  израильские  танки,  вызывая  гнев  в  Америке  против  этих  несносных
израильтян,  унижающих целый  народ  из-за  каких-то  сотен своих взорванных
сограждан. Хотя все видели, что танки работали  не по прямому назначению, а,
как  всегда, "для ужаса". С лучших в мире  вертолетов прицельно  разрушались
пустые оффисы. А по нашим улицам лилась  реальная еврейская кровь, к которой
человечество  привыкло  давно  и  охотно.  Поэтому Америка  запросто сдавала
Израиль под  аплодисменты  Европы  и России, как до  того предала верную  ей
десятки лет Югославию.
     А  наши  левые и правые хищно  жрали  друг друга. На переднем крае этой
битвы за еврейские умы был Евгений.
     На свою голову!..
     Затихший   было   Ури   разразился   серией  статей  на  личном   сайте
Домбровского. В своей манере он требовал  сделать из Рамаллы копию Грозного,
выселить  всех  арабов  ко  всем  чертям (без  уточнения),  а  потом  судить
архитекторов  Осло, арабских  и еврейских  на  одной скамье.  Он  не  только
предугадывал  смертный приговор,  но и  красочно описал  всех  подсудимых на
одной перекладине с синими высунутыми языками. Если против такой позы лидера
мировой палестинской  революции вроде  бы никто  не  возражал, то все прочие
дрыгуны - герои публицистического триллера  почему-то сильно возмутились.  А
сам Женя,  который спокойно помещал в  свой гайд-парк любой левый или правый
бред, и не  думал о гибельных  последствиях. Он полагал, что  Интернет,  как
кольт, уравнял всех в  правах. Что в сети, как на заборе, можно безнаказанно
воспроизвести и стихи поэта, и неприличные слова.
     Резкий  телефонный  звонок  прозвучал рано утром  в самый  канун Нового
года.
     "Откройте дверь, - резко прозвучало в трубке. - Полиция."
     Как в кино, в его квартиру решительно вошли трое рослых молодых людей в
штатском -  двое  мужчин и женщина. В них  не было ничего угрожающего, кроме
иврита, который Женя мгновенно начисто забывал, если волновался. С трудом он
понял,   что   речь   идет   именно   о  художествах  храброго   Ури.   И  о
подстрекательстве к убийству политических деятелей на  личном сайте Евгения.
Кто-то  где-то решил,  что праздник демократии  в Интернете  затянулся и что
неправильных  пора урезонить. Тех, кто  идет не в  струе контролируемых  кем
надо  средств  массовой информации.  На  сеть  были  втихаря  распространены
подзаконные акты 1995 года,  когда кто-то убил лидера правильного лагеря,  а
во всем обвинили подстрекателей из лагеря нехорошего.
     "Дело   Домбровского"   вполне   могло   стать   отличным   юридическим
прецедентом. Чтобы правым впредь жизнь медом не  казалась, а левые сохранили
фактическую информационную власть над страной.
     Прекрасная   стать   ворвавшихся  стражей  подчеркивала  их  физическое
примущество перед пожилым  евреем  среднего для своего поколенья ростом. Они
сунули  в нос  подследственному  небрежно  написанную  на иврите  бумагу, из
которой он понял  только, что это все-таки не налет, а законное  вторжение в
его "дом-крепость".
     С  этого момента все  здесь больше ему  не  принадлежало. Мужчины стали
деловито рыться  в  бумагах, изымая заграничный паспорт, чековую и  записную
книжки, дискеты со статьями, перепиской и литературными произведениями, даже
его частный дневник  - более интимный  и доверенный собеседник Домбровского,
чем сама  Наташа. Женщина  развязно шныряла по шкафам,  проверила всю  обувь
преступника,  усевшись для  этого прямо на пол. Несколько секунд она изучала
портреты  Эйнштейна  и  лидера правых  по прозвищу Ганди, невинно спросив  у
Жени, кто это. Поскольку Домбровскому было запрещено трогаться  с места,  он
вытянул шею, не понимая, о ком именно спрашивает красивая  представительница
власти. "Ивжен,  - строго  сказал главный. - Не слышишь? Кто это?"  "Это или
это?" "Этого мы хорошо знаем, - снисходительно пояснил тот о Ганди. - Кто  у
тебя  тип с высунутым языком?" "Эйнштейн." "Я тебя не спрашиваю его фамилию.
Кто он?" "Лауреат Нобелевской премии." "О!.." Портрет не  конфисковали. Зато
по-хозяйски полезли  под стол, отсоединили процессор и приобщили его к делу.
Наполнив вещественными доказательствами две коробки и пошныряв  по спальне и
кухне, вошедшие удалились так же стремительно, как и ворвались.
     Самыми страшными были  часы  до возвращения с работы Наташи. Она  сразу
поняла по лицу  мужа, что в доме беда и облегченно вздохнула, узнав  правду.
Слава Богу, не с детьми, не с ним самим, а всего лишь с компьютером.
     Зато  у Жени  "началась ломка",  как  у  любого,  кого внезапно  лишают
любимой привычки.  Особенно  обидным  было  вторжение в  душу  - доступ кого
попало в  общение Жени с самим собой - в дневник, в черновики его повестей и
рассказов.  Евгению казалось что  его без конца насилуют. При этом владельцу
сайта как-то не приходила в голову мысль об аналогичных муках левых лидеров,
которые, как ни странно,  тоже  люди и имеют собственные души. И этим  душам
тоже не сладко после вторжения в  их жизнь неукротимого гиганта сионизма Ури
Бен-Цвита. Женя привык  к свободе  слова в Израиле  и полагал, что на  любое
публичное  выступление  у всех  задетых  есть  право ответить  тем  же -  не
более...
     Естественно, Новый год  был испорчен. Трахнутый по самое сердце Женя  с
горя  разругался  с  ни  в  чем  не повинной  Наташей,  отказался  открывать
шампанское и вставать с постели к моменту речи российского  (а какого же еще
в Новый-то год?) президента. В результате Наташа честно встретила все дважды
- по московскому  и израильскому  времени, чекнулась с бутылкой и одна пошла
гулять  среди  веселых голосов  из по-летнему  открытых  "русских" окон.  На
берегу  моря было  особенно  многолюдно и весело. Пахло  шашлыками,  хлопали
пробки,  из  роскошных машин неслись русские  песни. Преуспевшая часть  алии
праздновала  свой,  январский  Новый  год,  оставив  еврейский, сентябрьский
пейсатым и прочим марокканцам.
     Между  тем, в ивритоязычной,  естественно, левой газете на другой  день
появилось  короткое и невнятное сообщение об успешном пресечении отделом  по
борьбе с  компьютерной преступностью противозаконной деятельности  одного из
русских коллег по перу.
     После недолгого колебания редактор вручил Жене письмо об увольнении.
     Без компьютера Женя не мог кому-то предложить свои статьи. Впрочем, это
и  не имело  никакого  смысла.  Если штатные журналисты русских газет что-то
получали,  то напиши он сейчас хоть  шедевр, перепечатанный завтра  по всему
миру,  гонорар  был  бы такой же, как за истеричное  письмо выжившего из ума
ветерана - нуль.
     В  квартире,  которую до налета Домбровские считали  своей,  на  месяцы
наступила  тишина.  Без  Интернета, словаря  и  редактора,  музыки,  архива,
записных книжек, диктофона и дневника жизнь словно  потеряла смысл. По утрам
жена  уходила  на  работу,  а  муж,  как  тысячи  прочих  бедолаг  на  земле
обетованной,  часами слонялся  без дела,  включая  и выключая  осточерчевший
телевизор, открывая газету, где уже не могло быть его статьи.
     Главное же -  исчезли  самые любимые собеседники - герои его повестей и
романов.
     Ни  к чему  были  творческие  находки, постоянно  озарявшие его мозг  и
требующие  немедленной  фиксации на  хардиске. "Полная пустота",  как  любят
выражаться  классики  современной  русской   литературы   по   обе   стороны
Шереметьево-2... Попытки  вернуться к бумаге и авторучке только подчеркивали
значимость потери!
     "Самое страшное, однако, - обиженно морща лоб, торопливо записывал Женя
авторучкой  в свой  дневник  пятилетней давности, -  это  осознание  мною на
собственной шкуре враждебности общества,  защитником  которого  я чувствовал
себя задолго до эмиграции  и все годы  после алии. За  полтора часа обыска и
пять часов  допроса  из меня  начисто испарились флюиды  сионизма, которые я
активно генерировал и которыми  так щедро  делился с читателями. Еврейство в
одночасье потеряло своего истового и искреннего аппологета."
     Закончив  это самоедство, он вдруг почувствовал острую нежность к своей
нелепой  крохотной  стране,  к ее  яркой зелени, доброму крикливому  народу,
библейским холмам,  игрушечным городам и уютным автобусам.  Один из них  как
раз был  на экране  телевизора в  искореженном виде. Диктор  давал бездушные
комментарии по поводу рутинного уже теракта. Из обгорелых обломков  выносили
трупы солдат и солдаток,  а  с крыши  соседнего дома, как  бою гладиаторов с
трибун Римского Колизея, аплодировали израильские арабы.
     Любое раздражение по отношению к своему народу показалось  ему мелким и
подлым. Все  это,  хорошее  и  плохое,  и  счастье,  и Гекуба -  мое! Такое,
которого не было и  быть не могло там, на фактической родине, где меня вроде
бы  ценили.  Ощущение  сопричастности,  вытеснив  ожесточение  и отчуждение,
пришло откуда-то  извне так внезапно что стало жутко,  словно при проявлении
полтергейста. Чтобы  отогнать  наваждение,  он  провел  рукой  по лицу  и  с
изумлением  ощутил  влагу от  слез  на  ладони и  их  соленый  вкус во  рту.
Захотелось тут же кинуться к письменному столу и написать что-то в защиту...
Но для  кого написать? Читатели Домбровского  не только были давным-давно  с
ним согласны, но  и оказались правее даже  неистового  Ури.  Их уже ничем не
удивишь. Для европейцев? Им-то что до нашей  Гекубы? Русским? Они еще больше
французов зомбированы  примаковскими построениями: "бедные арабы -  жестокие
оккупанты". Что может  сделать даже и нормальный, не раздираемый внутренними
голосами, маленький храбрый Давид против сотни Голиафов?
     Размышления  прервал  долгожданный звонок  от  тех, на  кого он  сейчас
только и  мог  надеяться.  Пожилой бородатый активист  самой правой  партии,
естественный   союзник,   начал   разговор  в  самом   дружественном   тоне,
посочувствовал жертве произвола властей, пообещал акции протеста в защиту.
     "Вы что, почти не  говорите на родном языке?  - вдруг резко  сменил тон
собеседник.  - Евгений Домбровский, написавший "Выход из  тупика",  не знает
иврита! Теперь мне понятна ваша путанница в терминологии. Слово "палестинцы"
вы пишете  без ковычек,  а также употребляете слово "территории",  говоря  о
своей  Родине  -  Эрец Исраэль.  После  этого остается  только  сомневаться,
считате ли  вы  вообще  Израиль  своей  родиной. Сколько  лет вы в  стране?"
"Двенадцать, - пролепетал великий публицист. - А вы?" "Неважно.  Я тут очень
давно, и для  меня не существует никаких "палестнцев", а есть арабы, которых
следует как можно раньше изгнать из  моей земли." "Каждая точка зрения имеет
право..."  "Нет!  Не  каждая!  Называя   Иудею  "территориями",  человек,  в
удостоверении личности  которого написано иегуда - еврей - теряет  право так
называться. Вам следует определиться, уважаемый, с кем  вы, с евреями  или с
их гонителями. Произносить слово "палестинец"  в приличном обществе  так  же
недопустимо, как  "жид" в нашей  с вами бывшей стране,  а слово "территории"
для меня звучит в газете, как "еб твою мать". Вы не имеете права выступать в
печати от  имени  евреев,  не  будучи  таковым в душе.  Думаю, вы  совершили
ошибку, переехав  в нашу страну. Когда мы боролись  за  наше право совершить
алию, вы благополучно служили  властям. А теперь строите из  себя патриотов.
Но вас  с  головой выдает  ваш просоветский язык  и брезгливое  отношение  к
нашему языку,  к нашей вере, к  нашим традициям,  ко всему, что делает еврея
евреем. Мне противно говорить с вами, Домбровский. Прощайте."
     "Кто  это был?  -  спросила  Наташа,  как всегда  слушавшая разговор  с
пара