Шломо Вульф. На своей земле

---------------------------------------------------------------
     &copy Copyright Shlomo Wulf = Dr Solomon Zelmanov 04-8527361
     Haifa, Israel, 2001
     Email: solzl@netvision.net.il
     Date: 25 Aug 2001
     All rights reserved by Dr.Solomon Zelmanov
---------------------------------------------------------------


         * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. АЛЬТЕРНАТИВА * 


        Глава первая. Миролюбище поганое


        1.
     Замирая  от предчувствия  беды,  я бежал  к  своей мастерской.  Осколок
пробил  тонкую  стену  и  пролетел  над  мачтами  "Арабеллы".  Боюсь, что  я
обрадовался этому  больше, чем  если  бы  он  на глазах миновал мою  голову.
Ракета могла  влететь и в спальню, где  по случаю жары мы c  Изабеллой спали
под  одними протынями. Более того,  в  любой  момент следующая может попасть
куда угодно, коль скоро позволено обстреливать наше поселение, как фронтовую
полосу.  С той только разницей,  что, по моим  пред-ставлениям, там все-таки
должны быть "землянки наши в три наката", населенные вооруженными мужчинами,
способными  ответить  на  огонь, а  не  мирными  жителями в  детских  садах,
теплицах, синагоге. Никому  не пришло  бы на ум разместить  на  фронте и мою
мастерскую с моделью для участия в аукционе в Париже. На нее ушло восемь лет
кропотливого ювелирного труда. Все свои надежды я связываю с "Ара-беллой"...
Если ее  достойно  оценят, то я  -- доктор Зиновий  Мрым стану в один ряд  с
лучшими морскими  моделистами мира.  Даже  мои рутинные  крейсера  и  галеры
пользуются устойчивым  спросом. Эта моя работа не только  худо-бедно  кормит
нас все эти годы, но и позволяет жить  в относительном душевном комфорте  на
своей еврейской земле. Самое  страшное в Израиле, по-моему, -- разочарование
в Стране и евреях. Жители поселений хоть от этого гарантированы.
     Все  это  промелькнуло  в  моем  мозгу,  пока  я  со страхом и радостью
оглядывал свое детище. Странно все-таки устроен человек --  он охотнее верит
опасности, угрожаю-щей его имуществу,  чем страху  за себя  и своих близких.
Вот и я сразу после  взрыва  помчался не в соседний коттедж, где жили  семьи
моих сыновей-близнецов, а к своей модели. И теперь безоглядно радовался, что
ничего не было повреждено, лишь засыпано цементной пылью.
     Осколок  криво  и  нагло торчал из  противоположной стены, демонстрируя
мне, что  со  мной,  евреем  в своей стране, можно  сделать все,  что только
взбредет погромщику на ум. Так как власти не на моей стороне!..
     Я взял лупу и склонился  над моделью. Капитан Питер Блад  требовательно
смотрел на меня своими синими  глазами,  светящимися на  бронзовом  лице. Он
недоумевал, как  можно позволить так безнаказанно обстреливать наш  корабль.
Решительный  ка-нонир  Огл  выглядывал в открытый  бортовой  порт  с  тем же
выражением лица.  И сама бесстрашная Арабелла, стоя  на полуюте, откуда, как
известно,  лучше  всего  наблю-дать  морские   сражения,  подняла   на  меня
недоумевающие  карие  глаза: "На вас на-пали, сэр, -- строго сказала она. --
Неужели  вы этого не заметили?"  Я  ясно видел  фи-гурки людей на баке моего
красного  фрегата с  позолоченной скульптурой на носу, блеск медных пушек  в
открытых портах. Мне  даже показалось,  что на его  борту  вы-точенные  мною
пираты успели  подготовиться к предстоящему  бою  --  убрали лиш-ние  паруса
натянули  над  шкафутом  веревочную  сеть для  защиты от падающих  обло-мков
рангоута.
     Еще  дрожащими  руками  я  осторожно сметал нежной  кисточкой пыль.  Ее
фрагменты выглядели чудовищно  на  выдраенной до блеска  палубе флагманского
корабля эскад-ры капитана Блада -- ученика великого флотоводца де-Ретера.
     Осколок злорадно таращился  на меня из треснувшей стены, а из отверстия
напротив плясало  восходное  солнце,  отраженное  в  поверхности  моря.  Это
сосуществование  в  одном пространстве  мира и войны,  жизни и смерти  давно
стало сутью нашего бытия.
     Жизни и смерти?.. Смерти?  Кого? До меня,  наконец, дошло: если осколок
влетел сю-да, то  на том же расстоянии от эпицентра находились и живые люди,
ни один из ко-торых не был мне чужим...
     Я выбежал  из  мастерской  и,  как  всегда при моей комплекции,  тяжело
побежал  к  до-му.  Изабелла, пошатываясь,  шла  мне навстречу.  "Кто-нибудь
пострадал?" -- я уже ви-дел по ее лицу,  что да. "Вика, -- сказала она чужим
голосом. -- Насмерть. Даже не ста-ли вызывать амбуланс. Осколком в висок."
     Я  только таращился, не в силах осознать  случившееся. Вика  была женой
Ицика -- ближайшего друга Ромы, одного из  моих сыновей...  Представить, что
кто-то   мог  намеренно  убить  такое  безобидное  и  милое  существо,  было
невозможно.  За восемь лет, что  она  жила рядом, я ни разу не слышал, чтобы
она  подняла на  кого-то голос.  Была ли она  вообще дома, можно было только
догадываться. В то же время,  вся семья Ицика держалась только на ней. Когда
Вика, как и  прочие наши  женщины на-шего поселения, работавшие в гостинице,
потеряла  заработок,  она  тут  же  где-то  взя-ла  подряд  на  изготовление
искусственных цветов, проявляла чудеса фантазии и  вкуса и вечно была занята
своими тюльпанами.
     "Где Рома?" -- спросил я просто чтобы  что-то сказать. "С ними, -- чуть
ли  не враж-дебно  взглянула на  меня  жена.  -- Где  же ему еще быть?  Не в
мастерской же." "А дети?" "С Фирой и Семой."  "Кто обещал приехать?" "Только
Таня.  Она  уже  в пути." "Ты  сказала  ей,  что  дорога  к  нам  без  конца
простреливается?" "Она  ответила, что ничем не лучше нас. Если ездим мы,  то
проедет  и  она."  "По  радио сообщили об  об-стреле?" "Да.  Им с  вертолета
разбили  какой-то блок-пост, предупредив о налете за-ранее. Все  как обычно.
Все играют  в войну, кроме нас." "С  кем Таня едет?"  "Со своим старым-новым
мужем."  "Как его  звать?" "Кажется, Феликс." "Надо бы  их встретить." "Нет.
Поедут с ближайшим конвоем." "Таня не станет ждать конвоя. Я еду." "А что от
тебя  толку? В последнее время они совершенно  обнаглели." "У меня хоть есть
пистолет. А что у  них, жителей пока еще мирной  Хайфы?" "Таня,  --  сказала
Изабелла  в  мобильник.  --  Где вы уже?" "Миновали  Ашдод. А как  вы  там?"
"Позво-ните нам, как только приедете на границу. Мы с Зямой вас..." "Нет! --
услышали  мы  незнакомый мужской  голос.  --  Ни  в коем  случае. Только что
передали по радио, что они  обстреляли автомобиль из гранатомета. Мы проедем
только за танком, а вы не высовывайтесь." "Белочка, Феликс прав, -- добавила
Таня. -- С вас и так хватит по-терь. Мы дождемся конвоя. Обещаю."
     Над нами  с грохотом пролетел  вертолет, направляясь  к едва  видному в
летнем мареве городу Газа. Там поблескивали стекла спокойно идущих по улицам
машин. Они к вертолетам над своей головой давно привыкли, как и к разрушению
оставлен-ных террористами построек. Нефтедоллары неисчерпаемы -- построят со
временем  новые  блок-посты  и казармы.  Израиль, к возмущению  всего  мира,
"неадекватно  ре-агирует  точечными  авианалетами""  на  очередной  терракт.
Мировые  телерепортеры охотнее  показывают  троих  поцарапанных арабов среди
ужасающих руин, чем еврей-ский город с убитыми и искалеченными.
     Так  это  же  просто  везение,  братцы, спели  бы палестинцы,  знай они
Высоцкого, те-перь я спокоен, кого мне бояться?..
     Мы вошли в дом переодеться в траур. Изабелла уже подмела осколки стекла
на кух-не.  Пробитые  трисы  празднично подмигивали блеском  моря, ворчащего
прибоем  под самыми нашими окнами, сразу за изумрудом лужайки. У дома  Ицика
молча  стояли  люди.  Мы прошли туда  же.  Митингов давно  не было. Все было
сказано. Очередная  смерть вызывала уже  не столько гнев и  тревогу, сколько
отчаяние,  граничащее  с ту-пым  безразличием. Соседи  посторонились,  и  мы
прошли в  комнату. Вика лежала с  аккуратной белой повязкой на голове. Нигде
не было видно ни крови, ни разрушений.  Словно этот осколок был  контрольным
выстрелом профессионального  киллера. Рома  сидел у  ее изголовья  вместе со
вдовцом. Увидев меня, он хотел  встать,  но лицо его  вдруг  исказила жуткая
улыбка,  после  чего он  опустился  на табурет  и охватил голову  руками.  В
рабочем уголке Вики весело светились заготовки для цве-тов. У нее все всегда
было по полочкам.
     В тишине нагло запел мой мобильник. Я выхватил его из кармашка  и нажал
кнопку.
     "За  нас не  беспокойтесь,  -- неприлично звонко кричала  Таня.  -- Нам
целую дивизию придали!" "Почему?" -- глупо спросил я, стесняясь самого факта
разговора  в  таком  месте  и в  такой  час.  "Так тут к  вам  само  главное
миролюбище едет. Выразить свои искренние соболезнования."
     Она  не сказала, кто именно  едет, но  все почему-то  поняли  и начался
возмущенный гомон. Даже Рома снова поднял голову, а Ицик беспомощно и громко
заплакал...
     Здесь   необходимо   не  столько   лирическое,   сколько   политическое
отступление.
     Я  по  природе человек  незлобивый, флегматичный и, сколько себя помню,
толстый, рыхлый  и более чем мирный. Мой  избыточный рост и  вес создали мне
еще  в школе такую репутацию, что меня не особенно задирали. То  же было и в
армии. Все  знали, что если меня всерьез  обидеть,  то  мой кулак мягкий, но
тяжелый.  Мир для  меня  всегда был лучше  ссоры.  Именно  таким я приехал в
Израиль  и тут же  определил  свое  политическое пристрастие  к лагерю мира.
Поскольку  славная КПСС отбила у меня охоту вступать в  любую партию,  я был
беспартийным  активистом  партии энергии.  Все это продолжалось до  тех пор,
пока поток  умелой пропаганды заменял мне реа-лии. Потом я стал внимательнее
приглядыватья к  своим  кумирам.  И  чем  больше  я  их расшифровывал, тем в
больший  гнев  приходил  от  их  бессовестной лжи и лицемерия.  Сначала  это
коснулось того, что меня тогда больше всего интересовало -- трудо-устройства
академаим. Но потом они, казалось, вообще закусили удила и пошли вразнос уже
в  деле  урегулирования  отношений  с  палестинцами.  Здесь  реальность  так
контрастировала  с  их  политикой, что  для меня  слово  "миротворец"  стало
синонимом "демагога", а  лидер  некогда любимой партии выглядел монстром. Он
достоверно знал, что 85% палестинцев за войну с поголовным уничтожением всех
израильтян  и что арабский национализм страшнее даже нацистского. И, тем  не
менее, действуя по  принципу эффективности  чудовищной лжи, навязывал  моему
народу  мысль о его  вине перед всегда  нападавшими на нас арабами. Поэтому,
мол, им надо немедленно отдать пол-Израиля. Когда это  удалось, "миротворцы"
взялись за остальное, включая мой дом.
     И вот я ждал встречи с одним из них...


        2.</b>
     Со стороны дороги послышался нарастающий гул  моторов. Навстречу конвою
про-несся  вертолет,  выискивая  снайперов.  В  раскрытые  ворота  поселения
влетели нес-колько машин и микроавтобусы с прессой.  Танк и два джипа прошли
вдоль  прово-лочного заграждения  и  повернули оружие  в  арабскую  сторону.
Телеоператоры   запол-нили   комнату,   торопливо   снимая    смерть.    Они
перекрикивались, советуя друг другу выгодные ракурсы.
     Миросеятель   и  его   свита  вылезали  из  своих  машин   и  принимали
политические позы.
     Вертлявый  человечек  показывал  им  дорогу к  нужному  дому.  Изабелла
выступила  вперед.  "Ты   господин   такой-то?  --  спросила  она.   От   ее
потустороннего взгляда миро-хранитель  остановился и попятился. --  И именно
ты посмел приехать выразить другу моего сына соболезнование? Пошел вон..."
     Привычный ко всему депутат горько улыбнулся,  блеснув очками, и пошел к
толпе, собиравшейся на предстоящую встречу.
     Кто-то  крепко взял меня под руку. "Зяма, --плакала Таня. --  Как жалко
Вику... Надо же, нашли кого убивать..." "Беллу уже видела?" "Не надо пока...
Но я ею горжусь! А миролюб-то каков! Любой другой на его месте провалился бы
сквозь  землю.  Ладно, пойду  его  послушаю.  А  то вдруг  никто не  решится
возразить!" "Я с тобой."
     "Весь наш  народ, -- светил  он очками  в  небо,  --  скорбит  вместе с
родственниками  по-койной. Наша  партия,  в  то же  время, подтверждает свое
неизменное  мнение: убий-ство совершили  не  палестинцы, а  наши  близорукие
правители,  которые,  играя на  патриотизме  еврейского народа,  провоцируют
наших соседей на  теракты  самим фак-том существования  поселений,  подобных
вашему!  Элементарное   чувство  ответ-ственности  должно  продиктовать  вам
решение о добровольном переселении ваших семей в безопасную зону. Я понимаю,
что  бесполезно  говорить  вам  о  чувстве спра-ведливости  и  гуманизма  по
отношению к  завоеванному нами народу. Но вспомните -- мы, евреи, когда  нас
держали  в  подчинении  англичане,  тоже  боролись за  свое осво-бождение  с
оружием  в руках. Вместо того, чтобы попусту тратить силы на негодо-вание по
поводу   агрессивного  поведения  наших  партнеров   по  мирному   процессу,
бо-рющихся  за свою независимость доступными им методами, нам следует прежде
все-го сделать главный шаг на пути к нормализации  обстановки: ликвидировать
посе-ления, предоставить все сооружения  в  распоряжение тех, на  чьей земле
они постро-ены и продолжать мирно жить в Кфар-Сабе, Нетании, Ор-Йегуде..."
     "А  спросить можно? --  спросила  в  тишине  Таня. Монстр  с удивлением
смотрел на голубоглазую блондинку -- не из Европы ли дама, что стоит рядом с
высоким седо-власым джентльменом  при  галстуке.  Но  его успокоило, что  та
говорила  на иврите  с едва  заметным  русским акцентом.  Он  снисходительно
кивнул и вытер платком высокий лоб. --  Какой вред где-либо в мире причиняют
окружающему населению  фермы,  выращивающие  не марихуану,  а  первоклассные
цветы  и  помидоры?  В  чем видит  ваш  партнер  по мирному  процессу угрозу
палестинцам от существования курортной гостиницы на берегу моря, если  на ее
территории не  установлены  системы  залпового огня, нацеленные  на  Газу? И
какая  гарантия,  что  тот  же  партнер не  воспринимает Ор-Йегуду  таким же
ущемлением своей независимости, как и это поселение?"
     Журналисты с интересом снимали эффектную даму крупным планом. Ее визави
слу-шал  невнимательно.  Все  эти  соболезнования,  политические  склоки  на
публике и го-рячность  его  оппонентов давно ему  осточертели. Как и вся его
деятельность,  с  кото-рой  он  просто  не  мог  свернуть, не  потеряв  свою
политическую  нишу  и  все связанное с  ней  в этой нелегкой  жизни.  Он  не
воспринимал  всерьез ни свои, ни чужие доводы, достоверно знал, что  Арафат,
конечно, сукин сын и  мерзавец, враг евреев и прочее, но какое это все имеет
значение?  В  конце  концов, уборщик на пляже,  сметая  на  совок  вчерашнюю
блевотину, вовсе  не обязан ее нюхать. Работа есть работа. Не  почетная и не
позорная.  У  этого  известного  всему  миру  человека  миротворчество  было
работой. А люди,  подобные  этой довольно привлекательной  особе,  были  ему
отвратительны своей неприличной в наше время искренностью. Надо ее поставить
на место, поду-мал он. И сделать это надо самым убедительным образом...
     "Прости...  геверет, ты  что,  здесь живешь?" "Нет,  я живу в  Хайфе. И
здесь потому, что  именно тут вы с Арафатом убиваете моих  друзей."  "Но  по
национальности  ты..."  "...такая  же   израильтянка,  как  и  ты,  господин
экс-министр. И это, пожалуй, един-ственный случай за последние  десять  лет,
когда я этого стыжусь. Ибо держать на свободе в Израиле таких израильтян как
ты -- позор для моей страны." "А за что же, по-вашему, меня... нас всех, кто
вас в  <i>нашем</i> Израиле не устраивает, держать  в тюрь-ме?"  "Как это за что? В
любой  стране  ее гражданин, проявивший открытое сотрудничество с  врагом во
время войны, немедленно отправляется на скамью под-судимых. Даже если у него
хватает наглости приехать полюбоваться на свою не-виную жертву."
     "Весь  мир, -- взорвался потный волосатый тип  из свиты миротворца,  --
поражается  бессердечию  поселенческих   чудовищ,   которые  приносят  жизни
собственных жен и детей  на  алтарь своей  фашистской идеологии -- оккупации
другого народа!" "Зяма, -- вдруг  обратилась  ко мне  Таня. -- Ты  здесь чем
занимаешься?" "Судомоделизмом, -- растерялся я. -- Готовлю модель к выставке
в  Париже." "А  кто  же тогда занимается  оккупацией  суверенной Палестины и
угнетением  ее  свободолюбивого народа? Ты?"  "Я? -- удивился  смуглый худой
поселенец.  -- Мне саженцы и удобрения никак не  за-везти.  Урожай тюльпанов
под угрозой. Голландцы выставят такую неустойку... А дорога простреливается.
Три грузовика вернулись..." "Ага, значит и не ты... -- Таня окинула взглядом
пришибленную случившимся несчастьем толпу более чем свое-образных фашистских
оккупантов. --  Ясно.  Тут  не  обошлось  без пятой колонны, как  ты  как-то
выразился,  господин депутат. Скорее всего,  -- обратилась  она  по-русски к
женщине, державшей  за руку  девочку  лет  пяти, -- это  все-таки ты.  Вот и
ребенка привела сюда, на алтарь своей фашистской идеологии? -- Дама из свиты
лихорадочно переводила миролюбу слова его настырной оппонентки. -- Тебе что,
больше делать тут  нечего, как угнетать родной этому господину  палестинский
народ? Ты именно для этого приперлась в <i>его</i> страну  из <i>своей</i> России?" "Да вы
что! -- всплеснула  та  руками, а  девочка едва  удержала на поводке недавно
подаренного ей щенка. -- Какой фашистской? Это там нас фашисты выпихивали --
убирайтесь в свой Израиль. А тут я в гостинице работаю, белье меняю, стиркой
занимаюсь. Мне всякой политикой... Так сейчас никто к нам не едет,  господин
министр..." "Экс-министр, -- злорадно по-правила ее Таня. --  Попятили гада.
Только его сословию что плевок в лицо, что Божья роса, один хер." Придворная
дама  растерянно сморгнула при последнем  слове, но мироделец важно  кивнул.
Чего-чего, а  уж мата  он от  "русских" наслушался, и  не  даром... Нет, эта
особа что-то уж слишком разоралась! Надо же, прямо профессион-альная работа.
Интересно, кто это ее подослал?..
     "Ну  что  мне с тобой делать,  господин экс? -- продолжала Таня. --  Ни
одного  открове-нного оккупанта, хоть  убей. Заняты,  знаешь  ли,  люди.  На
фашистскую идеологию  и попрание прав мирного палестинского народа у них  ну
просто суток нехватает."
     "А  как относится  миссис..."  --  по-английски  произнесла  обвешенная
аппаратурой  по-джарая седая дама из  телефургона. "Бергер, -- представилась
Таня  и продолжила на хорошем  английском: -- Я не состою ни в  какой правой
партии. Своим партийным  билетом  я  считаю теудат-зеут."  "Что,  простите?"
"Документ, что удостоверяет мое израильское гражданство."
     Я громко переводил этот диалог на  иврит  и русский. Седая дама  подала
Тане руку: "Меня зовут Ингрид Бернс. Би-би-си. Что вы думаете о..."
     Но миротворец  не  достиг бы таких  вершин  в  своем  ремесле, если  бы
позволил кому-то долго дискутировать вне его единственно правильного мнения.
"Насилие со сто-роны  палестинцев, -- веско сказал он, -- будет ужесточаться
и не прекратится, пока с нашей стороны сохранится насилие поселенчества! Сам
факт  вашего  здесь  присут-ствия  --   это  наше,  израильское  насилие.  И
палестинский народ, борющийся за свое освобождение от израильской оккупации,
никогда  не смирится с вашим присут-ствием на его земле! Женщину, которую вы
сегодня хороните, убили вы сами!"
     От этой фразы, казалось, пошатнулись пальмы. Даже щенок взвизгнул.
     "Жаль  только,  что тебя  не похоронят  чуть  раньше, --  почти  весело
сказала ему Таня, и все вокруг вздрогнули, а потом заулыбались. -- Вместе  с
твоим братаном из Газы."
     А  вот  это уже  не  по  правилам,  обрадовался он. Нет,  никто  ее  не
подсылал. Ни один профессионал ни из одной партии после выстрелов на Площади
Царей такого себе не позволяет. Да это же момент истины! Наконец-то...
     Но... но вокруг же поселенцы.  И они все вооружены... Перед его глазами
всплыла  ка-ртина Делакруа "Свобода на баррикадах".  Шутки  шутками,  а  вот
рванет такая на себе тельняшку, поднимет кахоль вэ лаван (израильский флаг),
а  какой-нибудь  Гав-рош   возьмет  и  выстрелит.  Нет,  так  играть  мы  не
договаривались!..
     "Я подам на  тебя  в суд, геверет Бергер, -- побелел, втягивая голову в
плечи,  миролюб, --  за  подстрекательство  к  убийству." "Смотрите,  как он
боится умереть от еврейской пули! -- несло Таню. -- И правильно. Не арабы же
его обидят. А подстрекаешь ты к этому сам. Какой бы Авишай тебя  ни шлепнул,
я приеду на похороны и заявлю при всех, что ты -- самоубийца. Я же тебя сама
тут  не пристрелю, не бойся. Я гиюр  прошла,  а  по  Галахе  жизнь  человека
священна. Даже такого, как ты."
     Ингрид  Бернс  лихорадочно  кивала,  когда  ей  переводили  эти  слова.
Криминальный  диалог  сняли  на  несколько  видеокамер.  Миролюб затравленно
оглянулся,  отряхнул-ся,  как  попавший  в  дерьмо пес, и заспешил  к  своей
машине. Улыбающиеся танкисты захлопнули люк.
     "Делать им нечего, -- сказала Таня прикипевшей к ней англичанке. -- Где
появляется  эта свора, палестинцы тише  травы.  Да  они скорее  своего раиса
пристрелят,  чем так-ого полезного им  еврея...  Другое дело наших  кончать.
Нет, ну как же он от нас сига-нул, а Ингрид? Вы это покажите на своем канале
--  кого  именно  боятся  наши  левые. А то  они  себя  неизменно выставляют
народными заступниками."


        3.

     "А вы сами не боитесь, миссис Бергер, -- сказала Ингрид, --  что с вами
сделают то, что с убийцей  Рабина?" "Не боюсь.  В прошлой жизни мне еще и не
такое  грозило. Что же  касается мирохранителя, то я его  просто припугнула,
чтобы меньше нагличал. Никто его не убьет." "Но Рабина-то убили." "Рабин был
личность.  А этот...  наглый и мелкий пакостник. От него сегодня практически
ничего не зависит. Кому он ну-жен!" "Вы несправедливы к господину такому-то,
--  англичанка явно  волновалась. --  Он искренне хочет  мира и дружбы между
родственными семитскими  народами. Не  его вина, что все так  обернулось..."
"Он,   --   возразил   я,   --  опытнейший   политик,   а  не  дитя   малое.
Высокообразованный человек, общепризнанный интеллектуал!  Он прос-то не  мог
не  знать того, о чем пять лет кричал посол России в Израиле Александр Бовин
--  арабским лидерам не нужен  мир! Им с самого момента  образования Израиля
нужна только  война. Он не может искренне верить  международному террористу,
ко-торому до Осло был закрыт доступ в Штаты. Там что, наивные люди управляли
великой  державой?  Арафата обожали только Брежнев и его  придурки по  всему
миру. Его "благородство" по достоинству оценил и Кувейт. Так  что вести себя
так, как  лидеры  наших  левых  могут только  холодные политиканы."  "Но  не
убивать  же  их за это?" "Конечно. Куда  логичнее  и  гуманнее  убить  Вику,
которая прожила бы до  ста  двадцати, не посели  наши  миротворцы рядом с ее
домом вооруженных террористов. До них тут было почти тихо..."
     Мы  шли от площади, где  был митинг, к морю по  нарядной  лестнице мимо
давно уже  пустой столовой  и двухэтажных  домиков-бунгалло под  бамбуковыми
крышами  --  об-ширной,  уютной и некогда  процветавшей  гостиницы. Я увидел
Амирама Эйделя -- одного  из  основателей  поселения и пригласил его принять
участие в  нашей  прогулке.  Это был высокий  восьмидесятилетний  красавец с
молодыми  глазами, проженный солнцем типичный халуц-первопроходец.  А уже на
песке пляжа  нас  нагнал  щуплый блондин лет тридцати, который  представился
по-русски: "Владимир Сырых, такая-то телекомпания, Москва."
     Волны набегали на  чистый плоский  песчаный пляж,  окаймленный поросшим
куста-ми обрывом. Море приветливо искрилось, чуждое человеческим страстям. В
пейзаже вокруг ничто не располагало  к злобе  и насилию. Когда я сказал это,
Амирама словно прорвало.
     "Еще  за два года  до образования Израиля, -- сказал он,  -- здесь было
еврейское   посе-ление  Кфар-Даром,   разрушенное  потом  египтянами.  И  до
Шестилетней  войны  дей-ствовал  египетский   оккупационный  режим,   против
которого никто и  не  думал  про-тестовать. Египту было бы достаточно одного
процента своих военных расходов для  абсорбции  так  называемых  беженцев на
своих просторах. Но их держали в  лагерях в нищете специально для  инкубации
сидаимов-смертников против  нас. Только при нас тут появилась промышленность
и  началась  ирригация,  без  которой  в  этой  пустыне  немыслимо  сельское
хозяйство. Так  тут  появились все те, кто сегодня нас убивает за то,  что в
1967 мы вернулись сюда к себе домой..."
     От волнения он не справился с дыханием и остановился, махая рукой перед
своим лицом. Его оппоненты терпеливо ждали, когда старик придет в себя.
     "То есть вы думаете, -- спросил  Владимир, --  что палестинцам вряд  ли
поможет ваш  уход отсюда,  как призывает этот левый  лидер?" "До  Норвежских
соглашений, -- отве-тил Амирам, -- тут никто ни в кого не  стрелял. Не  было
даже  такого  понятия  "кон-вой".  Конечно,  арабы безобразничали,  такой уж
народ, но оружие им дали наши левые. И людей, умеющих с ним обращаться, тоже
привезли к нам из Туниса они же. И сразу начались претензии к нам. А до того
здесь работали сотни  палестинцев,  кор-мили свои семьи.  Я  их  никогда  не
обманывал, и  они ко мне относились хорошо, пока их не  накачали против нас.
Теперь  вместо  них  у  меня  работают   тайландские  рабочие.  Трудолюбивые
спокойные ребята. Разве что  собак иногда у нас похищают,  это их лакомство.
Но о разбое и речи нет. Вот и судите сами, господа хорошие, кто  выиграл  от
Осло?"  "А все-таки,  если  вы  уйдете?..  --  настаивал Владимир Сырых.  --
Получите  компенсацию из международных фондов, откроете такие же  теплицы  в
Негеве. А  тут будут вести  ваше  дело другие хозяева.  Тайландцев  отправят
домой,  пригласят  на  их  место арабов  и..." "И  будут, в  лучшем  случае,
выращивать марихуану,  пока не ис-тощатся мои патентованные импортные почвы!
Это  же не  огород, это сложнейшее  производство, если  мои тюльпаны  теснят
местные у них на родине, в Амстердаме. Рабочая сила тут дело десятое. Важнее
агротехника, связи, саженцы,  транспорт, включая грузовые самолеты. О чем вы
говорите! Во всем арабском  мире они не найдут  второго  Амирама Эйделя. И в
еврейском  тоже...  И  ни в  каком Негеве я не восстановлю своего дела. Да и
времени для этого мне уже не отпущено.."
     "Вот я была в Египте, -- сказала Таня. -- Поезжайте туда и  вы, это тут
рядом, и посмотрите, как распорядилась израильским  наследством с 1979  года
самая  солидная арабская  страна. Все занесено  песком. И здесь будет  то же
через пять-десять лет после евреев. Там,  куда приходят евреи, все цветет, а
куда приходят арабы -- все горит! Победи они ЦАХАЛ и  перережь всех  евреев,
включая русских  вроде меня, ничего им тут не  обломится, кроме  бесконечных
кровавых разборок  с  последующим загниванием захваченной  промышленности  и
дисперсией населения  куда попало. Это к богатым  и умелым евреям под  крыло
лезут  со всех  сторон липовые арабские "беженцы". А утвердись тут Арафат со
своим ворьем и их  звериными законами -- ни одного не заманишь. А вы, Володя
и Ингрид, спите  и видите,  как  бы  вместо единственной на  Ближнем Востоке
процветающей западной демократии здесь поско-рее  появилась  наркореспублика
мирового значения. Вам что, Сирии и Колумбии мало?"
     Иностранцы  переглянулись.  Им тоже  впервые пришлось  услышать  о себе
голую пра-вду.  Каждый из  них был очень известным и уважаемым в своем кругу
обозревателем, гордящимся своей объективностью.
     "Мы ничего  такого  не  хотим, -- горячо возразила  англичанка.  --  Мы
просто не  можем  видеть, когда  сильный  угнетает слабого,  когда из  танка
стреляют  по  ребенку  с  рогаткой!"  "Вику сегодня  утром  убил ребенок  из
рогатки?!" "Ее убил тот, у кого ваши застрелили ребенка  с рогаткой. У этого
кольца нет ни начала, ни конца! Войну надо остановить любой ценой. В этом, а
не в создании наркореспублики,  наша цель. Отличительная черта демократии --
либерализм, способность поступиться своими интересами в пользу  мира. Смелым
и позитивным шагом со стороны Израиля был бы отказ от поселений, передача их
территории  и   имущества  палестинцам.  Только  это  позволило  бы  Израилю
требовать от них ответных шагов и достигнуть перелома, который..." -- Ингрид
уже  вошла  в свою  роль праведника и защитника  прав человека, чем искренне
гордилась. До сих пор  здесь, в Израиле, ее логику встречали куда  с большим
пониманием, чем на родине.
     "А разве возвращение на Ближний Восток и вооружение израильским оружием
де-сятков тысяч арафатовских террористов, -- возмутился я, -- не было смелым
либераль-ным шагом? Разве Рабин не поступился при этом безопасностью страны?
И  что же? Каких ответных шагов мы смогли  "потребовать"  от другой стороны?
Какого  перело-ма мы достигли? Ракетных обстрелов наших домов  в  ходе новой
интифады,  но  уже  не  населения,  а  целой  армии.  Им  террор милее любых
инициатив! Два израильских лидера были один за другим вышвырнуты  народом на
свалку истории  за эти необратимые уступки. А вам все мало. Хотя  достаточно
просто  взглянуть на  экран и сравнить  их  оскаленные морды с  лицами наших
солдат, чтобы понять, с кем именно мы воюем. Вы все  за мир? Отлично. Вот  и
подайте нам пример -- вы в Ольстере, а вы  -- в Чечне. И уже потом лезьте  к
нам с советами."
     Оба вершителя чужой судьбы тут же дружно помрачнели.
     "Не надо ссориться, -- коснулась моей руки Ингрид. --  Я тут, чтобы мои
телезрители  знали правду.  И что  же  я вижу  отсюда  без бинокля? Вон там,
рядом,  как  сказала  Танья,  Египет.  А  вон  --  Газа.  И  тут,  посредине
естественной   арабской  непрерывности,   это  поселение.   Зачем  вам  этот
раздражитель?"
     До  сих  пор  это  был  убийственный  аргумент.  Везде,  но не на  этом
неестественном своей пустынностью благоустроенном  пляже. У Ингрид появилось
ощущение  сюр-реальности ситуации. Как  во сне, когда уже ясно, что это сон,
пора проснуться, а пробуждения  все нет. Она уже со страхом ждала очередного
прозрения от этой странной оппонентки, которая  присела на корточки, победно
улыбаясь снизу вверх.
     "Я вам,  --  стала она рисовать  пальцем на песке, --  приведу  сходный
пример. Вот  вам тот  же  Египет,  за ним  -- родная вам до  самолетной боли
Ливия,  а вот  тут  нечело-вечески  близкий вам Ирак. Еще  помните,  что там
делали  ваши  летчики?  Ага.  И  в  этакой мирной  и  естественной  арабской
непрерывности  торчит,  как прыщ  на  ислам-ской  заднице,  наш Израиль. Вот
недоумки в ваших странах и вопят -- нафиг нам всем этот вечный раздражитель?
Давайте начнем с  поселений, а потом и всю эту жи-довскую страну сковырнем с
карты мира, так?"
     А  ведь  это  действительно  так,  подумали   одновременно  русский   и
англичанка.   У  нас  общество  ждет  конца  Израиля  не  со  страхом,  а  с
любопытством и нетерпением...
     "Мира и спокойствия это вам не  принесет," --  начал я, но меня перебил
Амирам Эйдель: -- "Мы  бы  давно исчезли,  если бы  слушали ваших советов. А
потому держите  их при себе, господа. Особенно вы, русские, -- навис  он над
щуплым Сырых. -- Уж вы-то все возможное и невозможное сделали, чтобы нас тут
не было. А мы вот есть. И лучших из вас, связавших свою судьбу с евреями, --
он кивнул на Таню, -- приняли тут как родных. И поселениям  быть, как бы  вы
ни скулили  и  ни рычали.  А будете  и дальше кусать,  как сегодня, получите
через своих палестинцев  наш ответ. За Вику  мы сто бандитов уложим. Но моей
землей им не владеть."
     "Напрасно вы так, -- сделал вид, что обиделся Вова. -- Мы сегодня вовсе
не Советский Союз. У  меня в Израиле десятки друзей, еще по  Москве. И убита
сегодня, между прочим, наша бывшая соотечественница. Ваша боль -- наша боль.
И наш  президент сказал..." "...а сам,  --  перебил  я,  -- атомные  бомбы и
ракеты  Ирану и  Ираку помогает делать. Сирию с  Ливией перевооружает. А  те
ведь  не только не скрывают намерения нас  уничтожить --  афишируют! А ну-ка
продай  мы  Чечне  пару боеголовок и пришли  специалистов по их доставке  на
Васильевский спуск? Поверили бы  русские  и ваш президент  в наши  дружеские
чувства?"
     За спором мы  не заметили, что ушли вдоль пляжа далеко  за  блок-пост и
очнулись  только  тогда, когда со склона  ссыпались шестеро  драных арабских
подростков с об-резками стальных труб в руках.  Они пошли на нас, всем своим
видом  выражая  угрозу.  "Кто вы? --  на  иврите  спросил  один  из них.  --
Поселенцы?" "Что вы! -- сев-шим голосом ответил перепуганный насмерть Сырых.
--  Мы иностранные коррес-поденты. Из России и Англии. Мы  ваши друзья." "Он
тоже? --  ткнул герой  палес-тинского споротивления трубой в  живот  Амирама
Эйделя.  --  Ну-ка,   аба   (отец),  скажи  мне  что-нибудь  по-русски   или
по-английски." "Я тебе, подонок, скажу по-арабски," -- добавил что-то старик
и тотчас свалился от удара трубой по голове.  Таня проводила какие-то приемы
самбо с напавшим на нее подростком, я врезал кулаком в удиви-тельно холодную
наощупь  рожу, Ингрид  и  Владимир судорожно  вцепились в  свою  аппаратуру,
которую у них  вырывали.  Но тщетно.  На  Сырых дико заорали, и  он  покорно
выпустил  из  рук  свое  имущество.  Ингрид  рыдала,  сидя  на  песке,  тоже
ограбленная, а на  меня замахнулся  трубой  тот же главарь, что оглушил  или
убил  ста-рика-поселенца. Я  подставил  голую руку, понимая, что это меня не
спасет,  когда ос-каленное лицо  моего торжествующего врага  вытянулось, а в
белых от  злости глазах  замерцал ужас. Он медленно  присел и  нежно положил
свою  трубу на песок. Его друзья так  же робко опустили рядом видеокамеры, с
заискивающей улыбкой глядя на что-то за моей спиной.
     Я оглянулся. К нам не  спеша  шли  двое магавников (бойцов  пограничной
охраны). Ни слова не говоря, светлоглазый сержант сделал неуловимое движение
автоматом, и главарь с воем завертелся в песке.  Остальные бросились бежать,
но запрыгали  и  по-падали от  беспощадной  очереди  из  автомата по  ногам.
Сержант что-то говорил в мобильник. На пляже появился джип, а за ним военная
санитарная  машина. До меня не сразу дошло, что спрашивает  сержант: "Она  с
вами или с ними?"
     Оказалось, что речь идет о Тане, стоявшей с трубой в руке. "Да я просто
у него отняла оружие, -- сказала она,  и все заулыбались вслед за  ней. -- А
теперь вот руки не разжимаются.  Можно  мне  этого гада  хоть разок по башке
огреть? -- шагнула она к главарю, судорожно разевающему рот на песке. -- Это
же он ударил Амирама." "Нельзя, -- по-русски сказал ей сержант. -- Я его уже
наказал.  Драться  он  долго  не  сможет.  Теперь их  надо отправить  в  наш
госпиталь."
     "Как   вас  зовут?"  --  Ингрид  Бернс   лихорадочно   снимала  грозных
израильтян, благо-дарно им  улыбаясь. "Я Дим Шустер, -- сказал сержант. -- А
он Фарид Ферро." "Фа-рид?  -- удивился Владимир.  -- Он араб?" "Он  друз, --
сказал Дима.  -- Но и арабы быва-ют на нашей стороне." "Я от вас в восторге!
-- спешила Ингрид. -- Вы -- герои."
     "Представляю,  как она будет все это комментировать, --  сказал  Амирам
Эйдель с уже перевязанной головой. -- Они все тут нам  сюсюкают,  а включишь
телевизор -- все  наоборот  тому,  что на  самом  деле  было." "Как  вы себя
чувствуете? -- заботливо заглядывала ему  в глаза Таня. -- Я решила, что вас
вообще убили." "Я с ними прожил всю жизнь,  -- ответил он. -- Когда отбиться
невозможно, надо тут  же притвориться единственно хорошим для них -- мертвым
евреем.  А  ты  просто чудо,  Танья!  Как  ты  двоих  сбила  с ног  и одного
разоружила..."
     Подростки,  стеная  и обливаясь слезами, ковыляли  в санитарный фургон.
Главарю надели  наручники, остальных даже не связывали. Мы залезли в джип  и
покатили к поселению. Я решил,  что мне показалось, когда  над  моей головой
пропела пуля. Но с  вышки  блок-поста в сторону арабской деревни  простучала
пулеметная очередь...
     Под самыми окнами моего коттеджа джип высадил  нас и умчался. Навстречу
бежали перепуганные Феликс  и Изабелла.  Моих  сыновей-близнецов Ромы и Семы
нигде  не было  видно.  Из поселения слышался  плач. Там  шли похороны, и мы
заспешили к лестнице, когда с той стороны пляжа, где только что был наш бой,
появилась вих-ляющая в  песке легковая машина. "Зямочка,  -- первой заметила
опасность моя жена, бросившись мне на шею, словно стремясь заслонить. -- Нас
убивают!.."
     У развернувшейся на полном ходу "зубару" распахнулась дверь. Араб стоял
на коле-нях на заднем  сидении и целился в нас из гранатомета.  Черная труба
окуталась дым-ком,  и на  нас  полетело нечто  стремительно  раздувающееся в
воздухе, мгновенно зас-лоняя своим вибрирующим корпусом весь белый свет...


        Глава вторая. Эрец-Исраэль


        1.
     "Ничего не понимаю,  -- услышал я  дрожащий голос Тани. -- Промазал он,
или граната была неисправная?" "И неисправная меня бы кокнула, -- поднимался
с  песка  Феликс. --  Летела прямо  мне в лоб!" "И мне, -- уже смеялся я. --
Однако  где они? Сквозь песок  провалились?" "Мне не так интересно, где они,
-- встала с песка моя жена, отряхивая джинсы, -- как <i>где мы</i>?"
     Только  теперь я  осознал невероятное -- коттедж  над нами был  не мой.
Вообще  не  коттедж,  а   роскошная   вилла  с  теннисным  кортом  и  буйной
растительностью  вокруг строения. За  ней угадывались  такие же виллы,  а на
западе, вроде бы за египетской границей, серо-голубыми облаками громоздились
небоскребы, каким позавидовал бы и Тель-Авив. В Газе за эти мгновения кто-то
тоже выстроил  роскошный белый город. Только море и пляж были точно те же --
с  серыми пятнами огромных медуз  в  песке  и  ленивыми  волнами,  неизменно
катящимися здесь только с севера.
     Британский  и  русский журналисты  лихорадочно  снимали все  вокруг  на
видеокамеру,  опасаясь, что  сейчас все  вернется, и в  эти  миражи никто не
поверит. Амирам Эйдель воздевал руки к небу, повторяя: "Нес, нес (чудо)!"
     Моя "Арабелла"!  -- пронзила  меня  первая  мысль. И вторая  --  где же
теперь Рома и  Сема? И -- где же Израиль?  Или это и есть Израиль, но на том
свете?

        x x x
     "Не бывает такого взрыва, --  обескураженно оглядывал между тем сержант
Дима  место  нашего  исчезновения,  -- что  не  оставил  бы  никаких  следов
человека, а тут было семе-ро! Должно быть как минимум то же, что осталось от
террористов  после  моего  вы-стрела!  Ничего  не  понимаю,  хаверим." "Хуже
другое, -- мрачно сказал  Фарид, моргая  круглыми восточными глазами. -- Нам
никто не поверит, что тут вообще были люди, что они подверглись нападению из
вон  той машины, что у палестинцев в ней был гранатомет.  Те тут же завопят,
что заблудилась мирная семья с грудным младенцем, которую сожгли кровожадные
магавники."
     Машина  чадила  на   песке,  изредка  вспыхивая  взрывами  боеприпасов.
Бензобак вы-горел  в первые же секунды.  Выяснить, кто в ней был, предстояло
экспертам.
     В  вернувшемся санитарном фургончике рыдали подростки. От своих ран они
до того только поскуливали. Было ясно,  что догорали  в том костре вовсе  не
чужие  им  люди.  И  почему,  с  тоской  подумал  Дима,  лучшая  часть  моей
единственной жизни проходит неизменно под чад  таких костров?  И что меня бы
ждало, останься мы в России? Те же костры,  но из чеченцев и моих товарищей,
только что вместо Фарида был бы какой-нибудь Саид из Казани...

        x x x
     "Это она!  -- бушевало миролюбище, услышав в  своей машине палестинскую
сводку новостей о последних событиях на пляже. -- Как ее там? Бергер? Вот уж
кого следует немедленно судить! Она побудила МАГАВ сначала обстрелять мирных
рыбаков-по-дростков, а потом сжечь машину  их родных с новорожденным. Это же
фанатичка! Типично  фашистская рожа. Белокурая  бестия...  Наверняка послана
экстремистами,  чтобы убить  меня, а если  случая не предоставится  -- из-за
иностранных  журналистов, --  то  напасть  на  палестинцев  и спровоцировать
обстрел  поселения  при нас." "Мы правильно сделали, что  сразу  уехали,  --
поддакнул потный референт. -- И  эта особа нагло считает себя израильтянкой!
Нам  следует  поддержать  законопроект  об  огра-ничении  въезда  в  Израиль
этнических русских... Эта  жуткая дама  явно не  имеет к еврейству  никакого
отношения."  "Что там? Ее,  надеюсь,  арестовали? --  перегнулся  миротворец
назад  к  придворной  даме с  приемником.  -- Что  ты  молчишь?"  "Они...они
говорят, что эта женщина исчезла. Вместе с известным поселенцем-экстремистом
Амирамом Эйделем,  тем  толстым судомоделистом, еще  какими-то двумя олим и,
главное, с журналисткой из Би-би-си и с русским из такой-то телекомпании..."
"Они  их  спрятали! --  задрав очки  к  небу, кричал  монстр. --  Поняв, что
натворила эта Бергер, ее просто спрятали. Узнаю почерк КАХа. Поселенцы везде
ведут  себя  как  литовцы  после  войны  --  в  пользу  "лесных братьев".  А
иностранные   журналисты  теперь  их  заложники.  Надо  немедленно   сделать
заявление. Свяжи меня с радио..."

        x x x
     "Там  говорят...  по-английски,  --  прошептала Ингрид  Бернс, когда мы
приблизились к ограде  виллы. -- Ни слова  на иврите или арабском.  Пожалуй,
это  не  американцы,  а скорее валлийцы." "А о чем они  говорят? -- еще тише
спросил  Феликс. Он был  больше  всех обескуражен  случившимся. -- Я не могу
разобрать  ни слова."  "Они  обсуждают  кого-то из  своих знакомых  и  бурно
ссорятся,."  --  светили синие глаза Тани.  В противоположность своему мужу,
она просто купалась в экстремальной ситуации.
     Амирам был потрясен больше  всех. "Это не Израиль, -- с болью  повторял
он.  --  Мы попали в  будущее,  где наша страна  кем-то  завоевана  и заново
отстроена. Я  знаю эти места всю свою  жизнь. Единственно, что меня утешает,
что  это  и не  Палестина  Арафата.  У арабов не может быть  таких городов."
"Почему? -- впервые обрел голос Феликс. -- А Эмираты?  А  Кувейт?" "Там есть
даровой  источник  благосостояния  и жесточайшая  монархия,  не способная, в
отличие от обычной хунты, разворовать практически все. А арафатовская власть
-- "малина", как говорите вы "русские". Тут ни гроша не останется, не то что
такое построить."  "Англичане  вернулись? -- пред-положила  Ингрид Бернс. --
Хотя у нас  совершенно иная  градостроительная куль-тура..." "А это  чья? --
Володя Сырых растерял  всю свою респектабельность. -- Русская?" "Вот уж нет,
-- невесело улыбнулась Таня. --  Ни тебе деревянного забора, ни мусорных куч
с мухами, ни проселков с лужами. Нет, Вовочка, не наша это  с то-бой родина.
Чужбина это..."  "А на что же она похожа?" "Я  знаю,  --  вслушалась куда-то
ввысь  Изабелла. -- Мы  с вами все-таки на  родине.  На исторической родине.
Нигде больше разговор двоих не  слышен за сто метров. Особенно если  говорят
на иврите  и  оба  одновременно."  "Где? --  оживился  Амирам. -- Пошли туда
скорее.  Барух-ха-Шем!  (Слава Богу).  Если  люди  здесь  громко говорят  на
иврите, то Израиль еще никем не завоеван!.."
     "Вы кого-нибудь ищете, господа? -- над живой изгородью появилась голова
пожи-лого мужчины в панамке.  -- Я могу вам помочь?" "Англичанин" говорил на
чистом иврите, но с непривычным акцентом. "Спросите, какое сегодня число? --
Сырых  час-то  моргал  на  незнакомца,  который,  в  свою  очередь, тревожно
вглядывался  в стран-ную  группу людей  у своих  владений. --  И  какая  это
страна?" Но человек в панамке уж догляделся до Тани и вовсю ей улыбался. Ну,
и  она  ему --  тут  за  ней  никогда  не  заржавеет.  "Хавер, а  хавер,  --
затараторила она.  -- Мы тут кино  снимаем,  про прошлое,  ясно?  И  по ходу
действия, по сценарию, перепили кцат. Вот режиссер, -- она показала на меня,
-- совсем о..., -- почему-то перешла она на русский, но  ее новый  обожатель
радостно закивал и захихикал. -- Так вот этот  дурной режиссер  уверяет, что
мы пере-селились в будущее, понятно?  Скажи  ему, Бога ради,  какое  сегодня
число?"
     Он снял  зачем-то панамку, вытер пот и назвал сегодняшнее число. "А год
какой?" Он назвал наш  текущий год. "А страна какая?" -- заорал я, так Таней
отрекомен-дованный,  что  терять мне было  уже нечего. "Как  какая? -- начал
все-таки волноваться  хозяин виллы. -- Эрец-Исраэль, какая  же еще?"  "А там
что  за  город?  --  допрашивал  его  я-идиот, показывая на  небоскребы.  --
Хан-Юнес?"  "О городе  с  таким  названием  я не слышал,  -- снова надел  он
панамку,  оглядываясь  на  женский  голос  из  своего  сада.  --  Там  Ямит.
Восточный, -- добавил он неуверенно. -- А вы откуда?"
     "Вот что, любезные, -- возникла женская голова рядом с панамкой. -- Шли
бы  вы  отсюда с вашими вопросиками  куда к другим. А то у  меня  ротвейлер.
Спущу, рады не будете." "Спусти,  спусти, -- рассердилась Таня. -- Это  наше
любимое лакомство." "А, так вы корейцы? -- рассиялась женщина, заметив среди
нас Феликса  и ради него тут же сменив  гнев на милость. --  Надо же,  а как
хорошо  на  иврите  говорите... За-ходите. Чего  через  забор  говорить?" "А
ротвейлер? --  засмущался Феликс,  -- Я  не  ко-реец. Я  евреец.  Я  собак с
детства боюсь." "Как  тебя  зовут?  -- таяла хозяйка,  спеша к  калитке.  --
Заходи, Феликс. И все заходите. А собак я сама боюсь. У нас только кошка."

        x x x
     "То есть  ты  видел собственными глазами, -- офицер  строго  смотрел на
сержанта  Ди-му, расстроенного  непонятным  инцидентом, -- что эти  арабские
подростки сами напа-ли  на иностранных журналистов, Амирама Эйделя, еще двух
поселенцев  и эту  гос-пожу  Бергер?" "Я услышал  крики,  и мы  поспешили  к
пляжу." "И  там  на израильтян напали палестинцы, так?"  "Этого  я не видел.
Когда  мы  подошли,  Амирам  лежал  на  песке  с  разбитой головой,  толстый
поселенец ударил вот этого кулаком в лицо, а Бергер так их кидала, как и мне
слабо."  "Ага,  --  обрадовался  депутат.  --  Что  я  вам  ска-зал?  У  нее
специальная подготовка. Это почерк КАХа,  наша партия  в  этом уве-рена.  Ее
надо немедленно допросить!" "Разыщи мне ее сначала, -- огрызнулся офицер. --
А  еще лучше англичанку с  русским. А  ты что  скажешь?  --  обратился  он к
бледному гла-варю подростков. -- Кто на кого напал?" "Мы шли  ловить рыбу, а
они..."  "Это ваши удочки?"  -- спросил  Дима, поднимая  трубу. "Минутку, --
горел миролюбец.  --  Сколько тебе, хамуд (симпатичный  ты  мой)?" "Мне?  --
улыбнулся  подпорченный  Димой  хамуд.  --   Скоро   семнадцать."   "А  им?"
"Тринадцать,  пятнадцать,  шестнадцать,  а  вот  ему  вообще  двенадцать  --
показывал симпатяга на невинных младенчиков, уже без обрезков  труб в руках,
с  надутыми МАГАВом губками. -- Мы  им  ничего  плохого не делали, адони,  а
они..."  "Начала  женщина  с  белыми  волосами?"   --  вкрадчиво  подска-зал
представитель лучшей части мирового еврейства. "Нет-нет! Та сразу испугалась
и только прятала за спину свою камеру. Начала желтоволосая." "А-га! -- прямо
подскочил  на песке миролюбчик.  -- Заметь,  кацин (офицер),  начала  именно
Берг-ер..."  "Правильно, -- загалдели сориентировавшиеся невинные овечки. --
Они все ее называли мадриха (вожатая)." "Кто называл? -- вызверился Дима. --
Англичанка?  Русский? Амирам?"  "Помолчи,  самаль  (сержант), --  прикрикнул
офицер. -- Тебе еще придется отвечать  за пули  в их ногах. Сколько раз тебе
говорили -- по детям не стре-лять?" "Детки больше меня ростом..."  "Они были
безоружными! -- зашелся в исте-рике мирохранитель. -- Ты хотел бы быть на их
месте, даже и с трубой против автомата? Тебе мало того позора, которым МАГАВ
и  ЦАХАЛ  покрыли нашу страну,  стреляя из  танковых  орудий по палестинским
детям,  вооруженным камнями и бутыл-ками?.."  "В бутылках, -- потемнел лицом
Дима,  -- у них  не йогурт,  господин  депутат. От такой бутылки у  нас трое
"позорников" сгорели в своем джипе." "Неважно, -- пре-рвал спор следователь.
--  Итак,   Бергер   как-то   задела  самолюбие   этих   подростков,  что-бы
спровоцировать их  на драку  в присутствии иностранных корресподентов, так?"
"Этого  я  не видел, -- угрюмо ответил Дима. -- Я видел, что они уже ударили
старика по голове, а она..." "Она отняла у них трубу, разве не так? Кто тебя
просил, самаль, -- наседал депутат, -- разрешения прикончить этой трубой уже
искалеченного  тобой ма-льчишку? Бергер или не Бергер?" "Бергер, -- неохотно
признался сержант Дима. -- Но я не разрешил." "Наконец, хоть слово правды. И
она при этом  была  вооружена,  а  он,  --  прорыдал  депутат,  показывая на
главаря, --  корчился от боли на песке, после того, как  ты его  изуродовал.
Знаешь  ли  ты, что врач сомневается,  будет  ли этот мальчик иметь детей  в
будущем?"  "Тебя  не  смутило,  -- продолжал  офицер,  --  что  Бергер  была
достаточно искусна,  чтобы разоружить тех, кого ты  посчитал бандитами?" "Ей
да-леко  за пятьдесят. Так  что они напали на старика, двух пожилых женщин и
пожилого  мужчину... --  начал было Дима, но депутат перебил его криком:  --
Зачем ты снова  врешь?  Мы  же  только  что выяснили, что  напали  не они, а
наоборот!!" "Так куда они делись? -- прервал  миросеятеля офицер. --  Что ты
видел?"  "Мы  оставили  их  вот здесь. Машина  с террористами появилась  вон
оттуда..." "С какими террористами? --  даже  затопал ногами депутат. -- Весь
мир знает, что это были родители этих ребят, котор-ые ехали по своим делам с
грудным  ребенком, когда  им  сказали,  что  ты  расстрелял  их  детей!  Они
бросились умолять хотя бы о праве  перевязать их раны..." "И выстре-лили  по
людям из  гранатомета, -- безнадежно опустил голову  Дима. -- Я не знаю,  --
закричал он,  --  где  воронка и осколки от гранаты. Я понятия не имею, куда
делись поселенцы, журналисты и Бергер. Я видел только, что в дверях "зубару"
появилось дуло с  подствольным гранатометом. И сам послал ракету по  машине,
но они выстре-лили раньше, клянусь."  "А потом?" "А потом... -- тихо  сказал
"русский" сержант. -- Потом я ничего не понял. Ни взрыва, ни людей..."



        2.

     На  вилле  царило  оживление.  Присутствующие  разбились по  интересам.
Феликсом завладела хозяйка, Таней -- хозяин, Изабеллой  --  лысый энергичный
друг хозяина, мною, как обычно,  никто, а Амирама увлек в уголок импозантный
старик,  похожий  на  него  самого.  Что же  касается  журналистов, то  они,
перебивая друг  друга,  азартно  спорили,  без  конца  переключая  программы
телевизора. Мне оставалось только под-сесть к старикам.
     "Нет-нет,  -- хлопал  Амирама по  колену  седой  Арье.  -- Конечно,  мы
упустили гораздо лучший свой шанс в начале тридцатых годов. Если вы таким же
путем попадете еще в какое-нибудь измерение, кроме наших двух, вы в тамошнем
Израиле, возможно, встретите все шесть миллионов евреев, погибших в  печах и
во рвах  в наших с  вами измерениях. Виноваты во всем мои земляки-англичане.
Они яростно препятствовали  иммиграции в Эрец-Исраэль практически обреченных
европейских   евреев.   Поэтому  я  считаю  моих  бывших   соотечественников
соавторами  Катастрофы. Судя  по  тому,  что  рассказываешь ты,  Амирам,  мы
оказались  умнее вас не после Шестидневной войны,  когда у власти у вас  уже
утвердились  те,  кого  ты  называешь  левыми. Ни  при каких обстоятельствах
преемник   Бен-Гуриона  Леви  Эшколь   не  мог  позволить   себе   выглядеть
националистом,  изгнавшим  арабов  из  нашей страны.  Тем более, что, как ты
говоришь, Москва всячески  подталкивала Египет к войне, уверяя,  что Израиль
способен лишь на провоцирование  конфликта  между великими державами."  "Нас
было менее двух с половиной  миллиона  человек...  --  заметил  Амирам. -- А
русские  наградили  Насера своим  высшим  орденом, врученным  лично  лидером
Советского Союза, тем самым поощряя его на агрессию." "Правильно, --  кивнул
Арье. --  И  ваше общество было  уже расколото по нескольким признакам. Да и
геройский Моше Даян,  хоть и был, как ты говоришь, в  своей партии инородным
телом,  впитал,  как  говорится, с молоком матери-Аводы  галутные  комплексы
еврейской вины перед кем  угодно." "И он имел куда меньше  веса, чем  скажем
Зяма (я вздрогнул) Аронович... Моше Даян, будучи в зените всемирной славы, в
ответ на реплику министра  иностранных дел  Абы Эвена "А кто он  такой, Моше
Даян, чтобы не позволить арабам вернуться из Иордании?" не пригрозил громкой
отставкой,  а утерся. Губер-натор Самарии и  Иудеи Хаим  Герцог  за обещание
палестинцам здесь  своего  госу-дарства  не был  отправлен в отставку. И  на
Америку не было особых надежд.  Она тогда увязла во Вьетнаме  и ни за что не
выступила бы на нашей стороне всей  своей мощью." "То есть, -- решилcя я, --
момент истины наступил для вас?.." "Через  неделю после провозглашения нашей
независимости, когда  Бен-Гурион, находясь  в состоя-нии тяжелейшей войны  с
арабскими  странами,  приказал  какому-то   офицеру  расстре-лять  судно   с
французским   оружием   для   штурмовавших  Иерусалим   подразделений  своих
политических соперников!" "Корабль назывался "Альталена", -- глухо произ-нес
Амирам, -- а ретивый офицер, будучи потом лидером нашей страны..." "Так вот,
расстрел евреями еврейского судна, --  продолжал Арье, -- показал  обществу,
кому  оно  доверило  было  страну.  Офицер   был  арестован  после   первого
пристрелочного выст-рела, "Альталена" причалила,  оружие  с нее  и с четырех
таких же судов попало по назначению.  Потом  мы получили вообще гору оружия,
отказавшись от линии Кремля." "От кого?" "Американцы переправили нам танки и
пушки  из  Италии.  Нас  поддержала оружием также Югославия,  помнившая, что
творила арабская  дивизия СС на  ее земле. Досрочные  выборы принесли  успех
правительству национального  единства во  главе с  Бегиным. Министрами стали
даже коммунисты,  но, тем  не менее, как-то спало разграничение граждан юной
страны  по  секулярному  признаку и прек-ратились издевательства в армии над
религиозными.  Одновременно  отпал вопрос  о возвращении  бежавших  арабов в
Эрец-Исраэль." "Наши, -- заело Амирама на ином "моменте истины", -- отвергли
после  победы в Шестидневной  войне меморандум  Юваля  Нейемана о депортации
арабов  Газы в военные лагеря египтян на Синае..." "А мы нет!  Где подкупом,
где угрозой, но мы  избавились от арабов  в  Самарии, Иудее, на  Голанах и в
Газе. Тем самым исчезли два ваших фронта в нашем тылу." "А мы вернули арабов
даже в Калькилию, положив их руку на свое горло -- в 15 кило-метрах от моря.
У нас  в  кнессете арабский  депутат называет начальника генераль-ного штаба
своей  страны убийцей  --  и  ничего!"  "Тогда понятно, почему ваш Израиль в
огне. У нас первого  палестинца можно встретить только за Иорданом. Мы имеем
единый еврейский Иерусалим. У нас  нет ваших проблем и с арабами  Галилеи --
вся последующая политика не оставила им ни  малейшей надежды на равноправие,
коль  скоро  равноправием евреев и  не пахло ни в  одной  арабской стране, и
вынудила их уехать  в другие страны, а у  вас они -- третий фронт уже внутри
Израиля.  Держать  поголовно  враждебных  арабов в  Эрец-Исраэль  то же, что
поселить в приличной семье пьяного дебошира  и всячески его  опекать  вместо
того, чтобы выставить его взашей и предоставить самому решать свои пробемы."
"Как Шарикова в барской квартире профессора Преображенского?" -- обрадовался
я. Арье недоуменно поднял  брови. "Подожди ты со своими русскими аналогиями.
А потом? -- у Амирама просто горели глаза  от  зависти  к  умным  евреям. --
Арабы смирились? А русские?" "Под-держка Советского Союза несколько  месяцев
сохраняла  свою инерцию. До европей-ского общественного мнения тогда как раз
только дошел весь кошмар  Катастрофы. Америка настороженно приглядывалась  к
флирту  наших  левых  со  Сталиным,  но после "Альталены" повернулась  к нам
лицом. Мы  стремительно набирали боевой вес  и опыт и  все последующие  годы
могли позволить себе  на каждый выстрел  из винтовки отвечать  из танка,  на
каждый   артиллерийский  снаряд   --   налетом   на   прези-дентский  дворец
страны-агрессора,  на  каждый  вторгшийся  к  нам  самолет  --  уничтожением
аэродрома, с  которого  он взлетел,  неважно где."  "И Россия это тер-пела?"
"Как только в СССР осознали,  что новой союзной республики или там еще одной
страны народной демократии  из нас не получилось, там резко сменился тон,  а
вскоре  начался такой  антисемитизм,  что  они,  в ответ на депортацию наших
арабов, "наказали" своих евреев высылкой из  страны. Тем самым они наградили
нас  огром-ной алией  -- около  двух  миллионов  человек! С тех  пор  мы все
немного знаем русский язык." "А Америка почему не выступила в защиту арабов,
как  в  нашем  измерении?"  "На  Западе тоже началась  волна  антисемитизма.
Поэтому  здесь   наша  семья.  Америка  и  прочие   страны  потеряли   массу
специалистов. Но было поздно. Мы уже встали на ноги и могли постоять за себя
без внешней помощи.  Сегодня Израиль владеет каждым третьим патентом в мире.
А вы?"
     Амирам покраснел и сжал свои огромные кулаки.
     "И  сколько теперь,  --  спросил он,  --  у  вас  евреев?"  "Пятнадцать
миллионов. У нас  прекрасная рождаемость  и  самый  высокий  в мире  уровень
жизни. Средний  прирост населения  три  с половиной процента в  год."  "Наши
умники  утверждают, что для та-кого  населения у нас нет  воды. Вы построили
опреснительные  установки?" "Зачем нам  эти  проблемы с солевыми  отходами и
затратой энергии?  Мы пошли по  древнему  пути мудрого Соломона  и построили
запруды  на  пути  каждого  дождевого  стока  с гор.  И  из  каждой  провели
трубопровод в свой подземный резервуар. У нас выпадает пятнадцать миллиардов
кубометров  воды в год."  "Странно,  --  сказал  я. --  Я  читал, что у  нас
десять."  "Количество  осадков  в  Эрец-Исраэль, -- строго сказал  Арье,  --
всегда зависело от благочестия  евреев и их отношения к дарованной им земле.
Может  быть, у нас  с этим делом чуть лучше... Но  мы воду и импортируем.  В
зависимости  от  того,  что   выгоднее."  "Везете  танкерами   из   Турции?"
"Танкерами?  Н-нет, такой проект, насколько я  знаю, не  рассматривался. Что
можно привезти? Да еще из Турции? Нена-дежно и дорого. Гораздо  дешевле вода
из Нила." "Я не понял..." "У нас с Египтом мир. Трубопровод дает нам столько
воды, сколько нам надо для Негева  и Газы. Егип-ту эта труба дает столько же
валютных доходов, как Канал."  "Мир? Без Синая?" "Без четверти Синая. Больше
нам и не надо. Мы не претендуем на их Суэцкий канал и вообще на чужую землю.
Район же Ямита указан еще в записках Наполеона, как еврейские поселения." "А
Голаны? Сирия? Ливан?"  "Мир.  После бомбардировки Дамаска на сорок  лет  на
севере мир.  Де-факто. Нас это вполне устраивает." "Иран?" "Шахская династия
--  наши  друзья  и  союзники."  "А  аятоллы?"  "Вы  имеете  в  виду  ученых
богословов? Нам-то какое до них дело?" "А Ирак?" "Север этой страны отошел к
независимому  Курдистану,  с нашей  помощью, юг --  болотным  арабам,  а что
происходит в  Багдаде,  если  вас  интересует  именно  этот город, я  вообще
понятия  не  имею." "То  есть  на границах  спокойно?  Никто не гибнет? И  в
Израиле никто ничего  не взрывает?" "Пытались  сначала.  На  каждый  взрыв в
нашем  городе,  мы  ор-ганизовывали  два  вдвое  мощнее  в  столице  страны,
поддержавшей  данную банду. Палестинцев  стали  бояться  там как  чумы." "Но
такое  жесткое   противостояние,  по  всей  вероятности,  чревато  огромными
жертвами?" "Конечно. С 1967 по 1980 год мы потеряли более тысячи наших людей
убитыми  и  около  трех  тысяч ранеными." "Зато арабы..."  "Естественно.  Их
потери  превысили  семь  тысяч человек убитыми."  "А...  после  1980  года?"
"Насилие сведено практически к нулю." "А как мировое сооб-щество, -- спросил
я, -- реагировало на эти ответные взрывы и прочее?" "Очень жес-тко. Особенно
Франция. Там даже формировался легион из местных арабов." "И?"  "Мы потопили
два судна  с  легионерами на пути  из  Марселя. Остальные  тут  же повернули
обратно." "А Франция? Это же ее граждане?" "Объявила нам бойкот на пять лет.
Пережили. К тому времени мы уже теснили саму Францию на европейских рынках."
"С кем из арабских стран у вас сейчас вооруженное противостояние?" "Только с
Ливией. Но мы держим их на прицеле  с воздуха и с моря." "Остальные страны с
вами торгуют?" "Нет."  "Бойкот?" "Нет. Просто нам они не интересны. Перечень
их товаров, включая нефть, которую  мы нашли под  дном моря у наших берегов,
мы  сами предлагаем на мировой рынок."  "А рынок труда? -- Амирам смор-гнул.
--  Много  палестинцев работает  в  Израиле?" "Ни  одного.  Еще в 1976  году
кнес-сет принял закон  о  запрещении  использования в Еврейском  государстве
нееврейской рабочей силы. В результате арабы вовсе исчезли из нашей страны."
"В  лагеря беже-нцев?"  "Понятия не  имею. Нам  они  не  нужны. Франция  для
французов, Израиль для евреев. Если Франции нужны арабы, как дешевая рабочая
сила или из политических соображений  -- это ее проблемы. Нам нужны евреи. А
евреи  не желают жить рядом  с людьми с менталитетом арабов. Поэтому  у  нас
была большая алия из Штатов."  "Но изгнанные арабы  бедствуют?" "А нам какое
дело?  Почему мы должны няньчить наших врагов? В  мире  бедствуют не  только
палестинцы. Кто, где и о ком заботится? Мы тоже бедствовали, пока не освоили
эту страну. Пусть точно так же строят киб-буцы и города  на Синае.  Огромная
территория.  Из  Нила  можно  провести еще  не один трубопровод. Десять  лет
упорного  труда --  и  у них  будет  все.  Мы  им мешать  не  будем."  "А...
помогать?" "У них есть  Аллах.  Он и поможет.  Мы помогаем евреям  по  всему
миру." "А как  ООН  восприняла этот... расистский закон?" "Очень плохо.  Нас
навсегда выгнали из ООН."  "И?"  "Мы сэкономили  на этом миллиарды шекелей."
"Израильская  общественность  смирилась  с  такой  плохой  репутацией  вашей
стра-ны?"  "Не  смирилась.  На  выборах  сторонники  этой линии  никогда  не
набирают более 60 процентов голосов. Нам  этого достаточно. Угодить гоям все
равно  невозможно.  С любой  репутацией  мы в их глазах вечно виновны. Самим
фактом нашего рождения  еврейской матерью." "То  есть национальный  лагерь у
вас потеснил либералов, левых так сказать?" "А у нас в национальном лагере и
левые, и правые... Левые у нас, как и в любой стране, на защите прав наемных
работников.  С отказом от  иностранной рабочей силы  хозяевам стало труднее.
Евреи незаменимы на  рынке труда, им легче бастовать. А правые, как и всюду,
за свободу  капитала, что  иногда тоже необходимо. Но и  им приоритет своего
производителя тоже милее экономической зависимости  от мнения Европы.  Но вы
вкладываете в эти понятия, как я вижу, иной смысл?" "У нас сложилось так, --
пояснил я,  -- что  левыми  считаются  те, кто за передачу палестинцам части
Израиля, а правые -- те, кто против." "Ничего не  понимаю. У  вас есть люди,
которые  готовы  отдать...  часть  Израиля?  А  зачем  же  тогда  евреи  его
отвоевывали и осваивали? У нас одна из самых маленьких стран на свете. Какая
же ее часть  оказалась лишней? И  кому  отдавать?" "Палестинцам."  "Не может
быть! За что? За сотни  миллиардов нефтедолларов?" "Если  бы! За  обещание в
нас больше не стрелять и не взрывать наших детей. Обещание, которого они так
ни разу и  не выполнили.  Но хотят  наши территории."  "И  какие?" "Самарию,
Иудею, Газу." "Так вот что  у вас оказалось лишним! -- побагровел Арье. -- И
сторонники этой политической  линии не в  тюрьме или  в  сумасшедщем  доме?"
"Недавно  они  составляли большинство  в  кнес-сете."  "То есть  большинство
евреев  хочет  отдать врагу Израиль?! А  кто  из гоев, где  и  что обещал им
взамен?"  "Ничего и нигде,  кроме всемирной  паранойи поддержки арабов  в их
стремлении  покончить с Израилем." "А, так ваши  левые рассчитывают  войти в
проарабское правительство Израиля?" "Не думаю..." "Я бы мог  понять лю-дей с
таким складом ума, если бы они  находились на содержании у арабов. Среди нас
всегда  находились  евреи  годные  для юденсрата. Но  меня изумляет  иное --
откуда взялись безумцы, что отдают за них голоса?"
     Мы с Амирамом стыдливо потупились. И что мы могли ответить?..

        x x x
     "А  ты чем  занимаешься,  Танья? --  между тем спрашивал хозяин виллы с
красивым именем Цви (Олень). -- Наверное, крупная актриса?" "Я скорее мелкая
уборщица, -- весело ответила Таня. -- Впрочем, до эмиграции в Израиль я была
в Ленинграде доктором технических наук."  "Доктором... В какой области?"  "Я
получила  ученую степень  за проектирование  глубоководных  лодок."  "Вашему
Израилю  не нужны под-водные лодки?" "Я понятия не имею, чего не нужно моему
любимому  Израилю. Зато я знаю, что нужно и чего не  нужно  хозяйке виллы, у
которой я работаю. Ей надо, чтобы  было чисто, постирано, поглажено, вкусная
еда  на столе во-время. А не нужно ей этим заниматься самой, коль скоро в ее
страну приперлась я,  и мне больше нечем зарабатывать  себе на  помаду.  Все
очень  просто. Можно  подумать,  что  твоя  жена  са-ма убирает эту  виллу."
"Конечно сама, если не считать бесчисленных  роботов. Евр-еям всегда претила
черная работа.  С  отказом от нееврейской  рабочей  силы у  нас  начался бум
автоматизации и  механизации. Роботы строят дома и дороги. Если бы  моя жена
наняла себе в уборщицы доктора наук, с ней бы перестали здороваться соседи."
"Ужас какой! Я же у вас с голоду сдохну! А я так люблю вкусно покушать!" "Ты
будешь работать в Ямите --  там  огромный судостроительный центр." "Ты с ума
сошел! Я за десять лет забыла, чем отличается цистерна  главного балласта от
джаку-зи и клапан вентиляции от биде. А пенсию хоть вы мне дадите?" "Пособие
по  без-работице?  Оно  равно минимальной  заработной  плате." "Я о пенсии."
"Кому?"  "Мне. Мне скоро шестьдесят." "А... сколько же тогда  у  вас  живут,
если  в шестьдесят  так  выглядят?" "Живут  у  нас хорошо,  но недолго. Пока
работают. А потом человеку дают пенсию, которую он может заткнуть себе... То
есть  на  нее  можно  едва запла-тить  за квартиру. Издевательство это, а не
пенсия."  "Кому...  за  квартиру?  Разве  вы  живете  не  в  своих  домах  и
квартирах?" "Живем  мы в основном в  чужих квартирах.  Съемных или  взятых в
кредит у  банка по машканте.  Если  во-время  не  уплатишь, тебя  не  просто
вышвырнут  на улицу, но  и  отнимут нажитое  добро  за  долги." "Позволь, но
строить бесплатное жилье для олим  всегда было прерогативой сионистов. У вас
у власти не сионисты?" "Боюсь, что в этом плане у нас у  власти строительные
подряд-чики, которым  ваша механизация страшнее любого террора. Поэтому  они
практику-ют   неквалифицированный   труд  палестинцев  в   мирное  время   и
иностранных рабочих при  обострении  ситуации.  И тем и другим можно платить
так мало, что евреям в этой отрасли просто не выжить." "Но такая ситуация не
только  парализует  технический  прогресс  в  жилищном  строительстве, но  и
развращает  самих  евреев,   которые  стано-вятся  как   бы  высшей  кастой,
невольными  рабовладельцами."  "Кабланам  это выгод-но, банкам,  дающим  нам
изначально  невыплачиваемую  ссуду  --  тем более, а  особен-но --  коренным
израильтянам по  отношению к олим --  с тех можно драть несусветную плату за
съем жилья, оставляя последним жалкие крохи непостоянной зарплаты на  прочие
нужды.  Соответственно  строятся симпатии  в  обществе.  Мы  не воспринимаем
евреями старожилов, а они нас." "Танья, это не  сионизм! Это не евреи у вас,
а   карикатурные   жиды-кровопийцы.   У   нас   каждого   репатрианта   ждет
благоустроенная, а то и обставленная, если он так  заранее просит, квартира,
а  также телефоны и  адреса государственных бюро  по трудоустройству. Только
поэтому мы уже  собрали в Стра-ну две трети евреев со всего  мира. А сколько
собрали вы?" "Около миллиона  за десять лет, включая в основном "русских"  и
"эфиопов". Тех вывозили самолетами в процессе военной операции." "Чернокожие
евреи?..  Интересная  мысль. Еще  бы  мил-лионов сто "китайских евреев"  для
букета... Какая отчетность для  неподражаемого  в обоих мирах Сохнута! А что
привлекло советских  евреев?"  "Не столько привлекло сюда,  сколько отвлекло
оттуда. После развала СССР..." "СССР развалился? Ты  шутишь?" "Как карточный
домик.  Все республики получили независимость и  право на свою  национальную
исключительность  внутри каждой Эстонии.  И всюду лишни-ми оказались  всякие
неэстонцы, включая, естественно, евреев.  Впрочем, русским в  нацреспубликах
было ничуть не лучше, а огромная и довольно нищая Россия..." "Нищая! Нам  бы
такие просторы  и  минеральные ресурсы!  Ну  и?"  "Посткоммунисты  разрешили
евреям  уехать.  Мы и  кинулись. Чуть  ли  не  все  сразу,  пока  власти  не
пере-думали. Вместе со мной приехали в один месяц сорок тысяч олим. Нет-нет,
нас не выгоняли. Наоборот. Но накопилось столько обид... Да не напрягайся ты
так, Цви. Да, я лично  по национальности чисто русская, в девичестве Татьяна
Алексеевна  Смирнова,  коренная  ленинградка.  Мы  с  мамой  чудом  пережили
блокаду.  Когда я  училась  в  Корабелке, полюбила еврея,  с  которым  потом
драматически  рассталась,  но за  период  нашего  короткого счастья  столько
прочла  легального  и  нелегального,  что  стала большей сионисткой, чем все
евреи вокруг  вместе взятые. Он  меня  потом  бросил..."  "Тебя?  Танья,  ты
шутишь..." "Увы. Но следующий мой роман был снова  с евреем. Я стала Бергер.
Мой  муж оказался замечательным человеком,  но,  как гово-рится,  сердцу  не
прикажешь. Уже в Израиле я встретила свою первую любовь и -- вон он флиртует
с твоей женой... собака." "Феликс и был твоей первой любовью?" "И последней,
Цви, так что ты зря так распускаешь  хвост." "А Изабелла и Зиновий?" "О, это
такая  история... Не  для нежных ушек рафинированного валийского еврея.  Так
или  иначе, мы с белкой в одночасье стали  как-то как сестры.  И с  тех  пор
дружим  семьями.  Вот я и мужа поменяла -- а  белка  все  моя!"  "Я  был  бы
счастлив,  если бы ты решила снова..." "Фиг тебе. Я рокировку делаю только в
одну сторону  --  время, назад!" "Я шучу.  Моя Цвия..."  "Ничего себе! У вас
прямо оленье стадо какое-то. Я тоже шучу, Олежек. Я вообще обожаю  еврейские
имена, особенно ивритские." "Ладно, поскольку вы понятия не имеете, как сюда
попали и как выбраться обратно, поговорим о твоей работе в Эрец-Исраэль..."

        x x x
     "Я  все-таки не  поняла,  Феликс, что  значит "ученый  секретарь"?  Что
институт у вас был вроде знаменитого Гротонского центра у Бостона, ясно. Что
ты в нем занимал одну из высших должностей, я тоже уяснила. Но что конкретно
ты исследовал или проектировал?" "Я  координировал работу ученых, подгововку
к защите,  утвер-ждение  в ВАКе..." "Что-то  вроде менджемента?" "Не  думаю.
Этим занимался  дире-кторат." "Тогда о какой координации ты говоришь? Короче
говоря, что ты сам уме-ешь делать? Что ты лично разработал и внедрил? У тебя
есть публикации и патен-ты?" "Только вместе с  другими авторами. Я готовил к
публикации монографии..."  "Что  с тобой,  Феликс?  Когда ты  смущаешься,  я
просто теряю голову..." "У вас тут у всех  такой хороший взгляд, что соврать
просто  невозможно... Ничего я  не  умел и не умею  делать, кроме  установки
бойлеров, чему научился уже в Израиле. А там я  был одним из бюрократических
паразитов.  А  патент...  Господи...  Это  был   Танин  патент,  который  мы
присвоили..." "О! Я слышала о советской  бюрократии. Бойлеры? Ты хочешь этим
и тут заниматься?"  "Я  бы хотел  получать  тут  пенсию." "Такой  молодой  и
здоровый  мужчина?"  "Нам с Таней под шестьдесят. И Изабелле  с Зиновием так
же. Я устал от жизни, Цвия.  Меня уже ничего не интересует. Бойлеры? Если  я
что-то на свете ненавижу больше, чем террористов,  так это  мою работу. Таня
--  свою, Белла -- свою." "А Зяма?" "Зяма наоборот. У него маленькое частное
дело.  За морские модели неплохо платят по всему миру, и он тратит на каждую
месяцы, а  на  главную --  годы. Представляешь, что он испытал, когда снаряд
взорвался вот в этом самом дворе, но в другом измерении, вот тут, а вон там,
где  у  вас  бассейн,  была его мастерская,  его фрегат  "Арабелла"..."  "Он
смоделировал корабль капитана Блада?" "Не только  корабль, но  и персонально
всех   героев   Сабатини.  Он  их  всех  разместил   на  палубе  "Арабеллы",
представляешь? Даже полковника Бишопа на  забортной до-ске. Он  работает над
фигурками с  микроскопом. У каждого свое выражение лица!" "Как интересно!  Я
обожаю капитана Блада. Мне  он снится с детства. Как  ты дума-ешь, я уговорю
Зяму продать модель мне, если вы найдете способ общаться  между измерениями.
Знаешь, куда я его поставлю? Пойдем, я тебе покажу..."
     "Эй-эй! --  всполошилась  Таня.  -- Ты куда это  его без меня  уводишь,
корова?  Я  тут  хоть  и  на  птичьих  правах,  а  за  себя постоять еще  не
разучилась. И ты хорош, Фелька, тут же в спальню разогнался. Прямо при жене.
Горбатого могила исправит, так?"  "Я хотель, --  с трудом перешла на русский
все  понявшая Цвия,  -- только показаль  ему место,  где  я хотель поставить
модель "Арабеллы" Я ничего больше не хотель, Та-нья!".
     При  слове   "Арабелла"  меня   подбросило.  Я  совсем  забыл  с  этими
потрясениями о своем корабле  и его экипаже! Как  это,  в сущности, подло...
Тут же меня перекинуло в мыслях на  Рому и Сему,  которых я  скорее всего не
скоро увижу.
     "Аль тид'аг! (не беспокойся), -- сказал Арье. -- Уже завтра вы будете в
Технионе. Я уже созвонился с профессором Маркишем  из лаборатории конверсий.
Не исключено, что с вашей помощью он не только найдет способ вернуть вас, но
и установит кон-такт с параллельным миром.
     "Отсюда в Хайфу идет автобус или поезд?  -- спросила Таня. -- Интересно
посмотреть свой дом в чужом городе..." "Я вам дам машину, -- сказал Моше. --
Поедете по Рац-Галиму (бегущему по волнам). У  вас есть такая трасса?" "Я не
поняла,  --  ответила Таня.  -- У нас несколько главных  дорог вдоль страны.
Новая строится прямо на грани "зеленой черты". А вы что имеете в виду? Через
Самарию и  Иудею, коль скоро они ваши?"  "Теперь мы не поняли, --  подошел к
нам  друг Цви по имени Боаз,  оставив по  такому случаю свою тихую беседу  с
моей женой. -- Что значит "зеленая черта"? Между чем и чем?" "Между Израилем
и Палестинской  автономией, --  я вдруг сам  осознал нелепость этого понятия
внутри суверенной  страны.  -- Именно  по  ней  левые  хотят  отделиться  от
палестицев." "Государственная граница? -- допытывался Арье. -- Разве  она не
проходит по Иордану?" "Проходит. Но внутри нашей территории... -- неуверенно
мямлил я  под подозрительными взглядами независимых израильтян, --  есть еще
одна граница. С той частью Эрец-Исраэль, что мы добровольно  уступили арабам
по Норвежским соглашениям." "Норвежским? И что, Норвегия подала вам пример и
сама уступила  часть своей  территории Швеции или России? Или у арабов  мало
своих  территорий, на  которых можно поселить палестинцев? Быть может, арабы
прирезали  вам взамен часть Иордании?" "По-моему, наоборот," -- покраснел я,
как будто это я  отдавал еврейские земли за просто так. "Правые были против,
-- поспешно добавила Изабелла,  видя  мое смущение и изумление хозяев виллы,
-- но Израиле полно  левых  евреев,  охваченных комплексом  вины за изгнание
арабов  с их земель в 1948 и 1967  годах." "О каком изгнании вы говорите? --
Арье даже поднял  руки над головой. -- В 1948 году на нас напали.  Как раз с
целью нашего изгнания и уничтожения. Не мы на них, а они на нас. В той войне
мы победили точно та же, как победили сотни других народов,  создавших  свои
государства  в  других войнах. С  нашей стороны никакой  агрессии  не  было.
Напротив,    полвека   поголовно   враждеб-ное   нам   арабское   население,
недвусмысленно вело против нас вооруженную борьбу всеми доступными  бандитам
средствами  и  с  любыми  союзниками,   включая  нашего  смертельного  врага
Гитлера... И  это население не было нами изгнано,  а временно ушло из  наших
городов -- только для  обеспечения  свободы  действия  своих  армий. С какой
стати   вообще  можно   было   пускать   арабов   обратно,   а   не  выгнать
задержав-шихся?" "Левые и  американцы  считают,  что эта  земля принадлежала
арабам до нашей первой алии."
     "Американцы! --  бушевал Арье. -- А кому принадлежала <i>их</i> земля до янки?
При  всей  агрессивности  диких  индейцев,  они  не посмели причинить  им  и
тысячной  доли  того  ущерба,  который  нанесли нам  арабские  соседи.  Один
хевронский погром унес сто-лько еврейских жизней, сколько, пропорционально к
населению Штатов, не убили  все индейцы  за  всю историю  их  противостояния
американцам! И кто из них уступает Филадельфию или Канзас краснокожим? И это
при их-то  просторах!  А  ваш Израиль  можно пересечь  пешком  за два часа у
Калькилии. Это -- страна?" "А палестинцам и этого мало, -- вступила Таня. --
Это  они  уже  имеют,  но только наращивают давление."  "И  что же  при этом
говорят левые?" "Что во всем виноваты поселенцы." "То есть сами израильтяне?
Что  мы,  как  и  американцы,  австралийцы,  и канадцы -- в  конечном  итоге
поселенцы?" "При  разделении Израиля  на еврейский и арабский, -- пояснил я,
--  внутри  арабского анклава остались поселения,  еврейские села и города."
"Военные  форты, как  во времена освоения Америки? Очень разумно." "Если бы!
Совершенно   мирное  население,  женщины,   дети,   заводы,   теплицы,   моя
мастерская..."
     "Нас защищает армия, --  добавила Изабелла, -- которую за это без конца
третируют арабозащитники." "Оставленные в Израиле арабы?" "Естественно и они
тоже. Эти почти поголовно на стороне наших врагов. Но активнее всех на ЦАХАЛ
нападают левые  евреи."  "Что значит нападают? А суд  куда смотрит?  Печать,
телевидение?"  "У   нас  все  средства  массовой  информации  контролируются
левыми."
     "Ужасно, -- резюмировал Арье.  -- Срочно к профессору Маркишу. Пора нам
навести у вас порядок, пока не наступила Вторая Катастрофа..."


        3.

     Микроавтобус был удивительно похож на те, что бегают и по нашей стране.
Арье  подогнал его к  воротам  своей виллы, распахнул дверцу  и  показал мне
рукой на  во-дительское место: "Прошу. Я надеюсь,  ты водишь машину?"  "Я-то
вожу, -- не мог  я поверить, чтобы  чужим людям давали такую  роскошь просто
так. -- Но у меня нет ни документов на машину, ни вашего ришайона (прав). Да
и  дороги я  не знаю.  В своем Израиле  мне каждая  развязка как родная, а в
вашем..."  "Аль тид'аг, -- похлопал  он меня по плечу. -- Магнитная карточка
на  саму машину воткнута вот сюда.  Доста-точно  ею провести,  и на  дисплее
появятся мои  данные.  Ею же ты платишь за бензин. А водительских прав у нас
давным-давно нет." "Как  это нет? Я шесть  раз сдавал..." "У  нас считается,
что  самоубийцы  -- явление редкое, а нормальный  человек не сядет за  руль,
пока не будет уверен, что он умеет водить. Кто из вас этого не умеет?"  "Все
умеем, -- оглянулся я на своих друзей. -- Но как насчет трассы? Небось у вас
она  про-ложена  через  какой-нибудь  Хеврон  с  Рамаллой, к  которым  мы  и
приближаться не  решались."  "Самария и Иудея -- наши природные заповедники.
Самые лучшие  зем-ли,  леса, искусственные  озера. Кто же их посмеет портить
хайвеем? Там только подъездные дороги, да  и то по возможности на эстакадах.
А  на  Хайфу прямо  из Ямита идет  Рац-Галим. Это стоит посмотреть.  Одно из
наших чудес света! Выезжай  вон на ту дорогу,  где мелькают машины, и едь до
поворота  на Рац-Галим.  Увидишь  фирменную  стеллу  --  человек с  факелом,
бегущий  по  волнам.  А далее  -- прямо, без поворотов  --  до  самой Хайфы.
Счастливого пути, хаверим!"
     Было  раннее утро.  Мы успели отлично выспаться  в  уютных комнатах для
гостей и теперь располагались по своему вкусу в просторной мощной "хонде". Я
сел за руль,  порасспросил об управлении и тронул с места. Обычный  автомат,
но сама дорога  имела  что-то  вроде резинового покрытия  вместо асфальта. В
добавление к отличным рессорам, такая дорога создавала полную иллюзию полета
низко над землей. Мы все таращились вокруг на вроде бы привычную, но гораздо
более пышную зелень, бога-тые дома, незнакомые марки машин навстречу. Трасса
к Амиту шла вдоль моря. Незаметно для себя я выжал сто, потом сто пятьдесят.
Огромный город стремительно надвигался, заблестели  зеркальные стекла витрин
по обе стороны дороги и такие же стекла высотных зданий причудливой формы. Я
заметил  впереди  бегущего  человека  с факелом  и  перестроился на  дорогу,
уходящую... прямо в море! Я даже сбросил скорость, беспомощно оглянувшись на
моих  спутников. "Вперед,  Зяма,  -- сказала  воз-бужденно  дышавшая  мне  в
затылок  Таня. -- Неужели ты не понял?  Это  трасса по дамбе  вдоль  берега,
чтобы  не  отчуждать  полезную  землю.   Никаких  тебе   спусков,  подъемов,
серпентина, туннелей,  мостов, огибания предприятий, военных  баз,  ферм или
садов.  Я как-то читала,  что такой проект всем хорош, да  только он угробит
флору и фауну в прибрежных водах. Оказалось, враки?"
     Но это была не  дамба. Ослепительно белое  ажурное  свайное  сооружение
появилось впереди и стремительно приближалось. Вокруг нас уже катили голубые
волны, а берег отодвинулся.  Ямит развернул панораму мегаполиса и  уплывал в
дымку  по мере того,  как мы вылетели на Рац-Галим и на  самом  деле  словно
понеслись по  волнам. Из машины не  было  видно  не только  свай, но и перил
бесконечного моста  -- только  море по обе  стороны черной трассы  с сотнями
несущихся  машин,  автобусов,  грузовиков.  Ширина  ее  напоминала  взлетную
полосу. Мои пассажиры замерли  от мерцания розовых восходных бликов на живой
синеве, ровного пения морского ветра в окна под шелест шин по резине и плеск
волн о сваи.
     Впереди показался и стал вырастать,  словно раздуваясь, первый город на
сваях -- мотели, рестораны, пляжи, парк, портовые  сооружения,  даже военные
корабли в закрытой бухточке. И снова ровная как стрела черная полоса с белой
разметкой  перед глазами. Мелькнул  указатель  "Ашкелон", потом  "Ашдод".  Я
держал скорость  сто  пятьдесят, и меня обгоняли  почти  все. Пару раз  Таня
пыталась  подзуживать меня  не  плестись, но  я ее уже  в этом  плане знал и
игнорировал. Она тоже  знала, что такого  флегматика не  заведешь и затихла,
блаженно жмурясь  на неземную красоту  вокруг.  Очередная развязка  была  на
траверсе  Тель-Авива,  который  оказался  еще   внуши-тельнее   нашего.   Он
бесконечно тянулся справа,  пока  не  появился  поворот на  Герци-лию. Машин
стало меньше, я чуть прибавил газу и с недоверием посмотрел на сколь-знувшую
за двести пятьдесят стрелку. Представляя, как легко забыть о  скорости и как
трудно потом вспомнить  в реанимации, как ты о ней  забыл, я тут же отпустил
газ.  А справа уже засинели за волнами горы -- первый признак приближения  к
Хайфе.  Потом  взметнулась  гора  Кармель, показался поворот,  в  который  я
вписался,  пролетая  над  пляжами и  тут же  ныряя  в  бесконечный  туннель,
вглядываясь  в указатели. "Вон он! --  крикнул Амирам. --  Технион." Туннель
внезапно  оборвался  ослепительным  све-том,  потянулись  сосны  и  строения
кампуса.  Немного поплутал, мы нашли нужный  факультет,  взлетели на седьмой
этаж автостоянки,  вышли,  спустились  на лифте-площадке на землю и вошли  в
здание лаборатории.
     Нас  уже  ждали.  Профессор Маркиш, чем-то  похожий на  меня  толстяк в
странного покроя  просторной рубашке с косым воротом, сразу заговорил с нами
по-русски,   весь  горя   от   любопытства.  Вокруг   толпились   сотрудники
лаборатории. Нас расса-дили по специальным креслам, надели на головы шлемы с
антенами внешней  связи,  пристегнув руки к подлокотникам. "Хоть бы  сначала
пожрать  дали,  --  шепнула  мне  Таня  с  соседнего  кресла.  --  Во  жлобы
новоизраильские..." "Обжора, --  весело отклик-нулась Изабелла. -- Тут  идет
вопрос  о  нашем  возвращении, а ты..." "А что я там  забыла? -- огрызнулась
Таня. --  Тут по крайней мере никто в меня не стреляет... И миролюбы  дурные
не водятся."
     Процедура скачивания  информации  из наших  мозгов длилась недолго. Нас
тут  же  проводили в  кафе, журналистов  сдали с рук  на руки многочисленным
коллегам, а нам профессор Маркиш вручил по кредитной карточке и предложил не
стесняться в расходах на жилье и покупки. "Этого вам  хватит месяца на  три.
За это время я на-деюсь вас вернуть домой, -- уверенно сказал он, словно всю
жизнь путешествовал по мирам и измерениям. -- Пока же  вы наши самые дорогие
гости. В  отличие от олим, вас опекать не нужно. Иврит выше всяких похвал, а
страну вы знаете не хуже нас. Если  вы выберете своей  резиденцией Хайфу,  я
советую остановиться в нашей  старой  и солидной гостинице Дан-Панорама. Вот
вам  по  мобильному телефону,  чтобы я не  терял  с вами  связи.  Леhитраот,
хаверим."

        x x x
     "Вам всем пора  понять, -- строго говорил  чиновник все  той  же  кучке
"фашистских  оккупантов", что  и  составляли  личный  состав  замордованного
чужими  и своими поселения,  -- что покрывать  преступников  бесполезно.  Мы
достоверно знаем, что  вы  прячете  подстрекательницу  по фамилии Бергер. Не
хотите  ее выдавать,  не  надо.  Но зачем вы  захватили журналистов? Чем они
перед вами виноваты? Чего вы требуете в обмен на их свободу?"
     Поселенцы таращились на начальника и  молчали. До этого  каждого из них
вызывали в мисрад  (контору)  и сначала  стращали, а потом умоляли  сказать,
куда девался до того вездесущий энтузиаст Амирам, моделист с женой, их гости
и, главное,  русский с англичанкой,  об исчезновении которых  уже  орал весь
мир. Созданный СМИ образ поселенца стал  удивительно напоминать в репортажах
чеченского садиста. Коллеги Ингрид Бернс из  Би-би-си уже предположили, что,
если   когда-либо  и   найдут  бедную   бесстрашную  женщину,  то  только  в
разумлектованном  виде  --   голова   отдельно.  Из  России  прилетели  трое
решительных парней  с  видеокамерами,  заявив  по  прибытии, что  заранее не
доверяют израильским властям, а потому намерены лично провести журналистское
расследование  исчезновения Владимира  Сырых и требуют для  начала  посетить
изверга-магавника  Диму  в  военной  тюрьме. Заодно  они  смотались  в  Газу
снимать, как Арафат припадает  губами  к ранам  искалеченных подростков  под
завы-вания женщин в белых платках и стрельбу танзимников в голубое небо. Тут
же жгли одни флаги и яростно размахивали другими.
     Дима отказался говорить  с друзьями  Сырых по-русски, а переводчик  без
конца  бес-помощно  моргал  глазами,  когда  сержант  переходил на  мат  без
акцента. Частные расследователи тут  же радостно переходили  на  русский, на
что магавник упорно говорил "ло мевин" (нэ понимаю) и продожал излагать свою
версию на иврите, снова срываясь на тяжелый мат.
     По  всему поселению шли  обыски.  Бесцеремонные  дознаватели сдвинули с
места  мою "Арабеллу", на что капитан  Блад высказал  им все,  что  он о них
думает...  Упав-шего  с доски  на  пол полковника Бишопа небрежно  закинули,
чтобы не потерялся, на батарейную палубу, к возмущению решительного канонира
Огла.
     Беспредел, короче,  как  всегда, когда  эта публика ищет серую кошку  в
темной  ком-нате, достоверно зная,  что  той  там давно нет... Левая  печать
вопила, срывая лужен-ные глотки. Имя Бергер затмило на какое-то время самого
Игаля  Амира. А  палестин-цы под шумок стреляли себе  куда хотели и взрывали
всех,  кого не  лень. Боевые  друзья Димы только пожимали плечами  на наглые
выходки его подлеченных клие-нтов  с пляжа. Кому  хочется сесть в  тюрьму за
"неадекватное реагирование"?..
     Больше всех досталось моим близнецам -- Роме и Семе. Главное миролюбище
не поленилось вернуться на место своей экзекуции, чтобы лично "побеседовать"
-- то есть наорать на молодых  людей,  тепло отозвавшихся о Танье Бергер. Им
без  конца  прокручивали  пленку,  где  Таня  угрожала  миролюбцу убийством,
заботливо вырезав  фразу о ее гиюре  и святости миротворческой  жизни.  Всех
интересовало членство Та-ни, меня, Ромы, Семы и, возможно, и Изабеллы в КАХ,
по  наущению которого  по-хищены журналисты.  Причастность  Амирама Эйделя к
этой стократ худшей, чем ХАМАС,  преступной  группировке  уже не вызывала ни
малейших сомнений.
     Мои мальчики пошли в меня, а потому невозмутимо отвечали  на  вопросы и
пожи-мали   толстыми  плечами:  ничего  не  знаем.  Я  помогал  папе  в  его
мастерской, а Сема  вообще  тут не  живет,  приехал на  похороны жены  моего
друга. Какие  похороны? --  недоумевали журналюги. --  Какая Вика? А была ли
девочка?..


        4.

     Как ни странно, Танин дом в Бат-Галиме и весь их уютный двор-сквер были
точно такими же,  как в нашем измерении. Только с  балкона свисало не танино
белье.  Это обстоятельство нагнало тоску  на нашу неунывающую  атаманшу. Она
притихла, не  выдвигала инициатив,  аппатично согласилась  пойти  с нами  на
море. Я взял на себя роль атамана на время ее ступора и предложил для начала
искупаться в море. Благо,  здесь по пляжу  не бродят рыбаки с обрезками труб
вместо удочек.
     На  уютной  набережной  мы  впервые  опробовали  наши  карточки,  купив
купальные принадлежности,  и  пошли к незнакомому  сооружению,  из  которого
слышался  визг  детей  и  восторженные  крики  взрослых. Это  были  огромные
надувные пластиковые  мешки, в которые  с  моря  била прибойная волна.  Люди
внутри мягких обтянутых крупными веревочными сетками  камер были  отданы  на
волю стихии, кувыркались,  цепляясь за веревки  и друг  за друга, кидались в
волны и снова оказывались на сетке. Естественно мы все, включая Амирама, тут
же загорелись испробовать себя. Но в последний момент Таня отказалась идти в
раздевалку  и  купаться.  Она  села среди  стариков и  старух  на  скамью на
галлерее  над аттракционом и даже не  улыбалась, глядя,  как мы дурачимся. А
надувное дно камеры то всплывало из волн  вместе с барахтающимися людьми  --
от греха подальше, то стремительно под их же визг и вопли погружалась.
     На Амирама такой же ступор напал позже -- после нашего визита  в чистый
и уютный еврейский  Хеврон, пересечение такого же тихого Иерихона, а главное
-- посещения никем не охраняемых еврейских святынь, включая Храмовую гору. И
решительно  нигде  не было видно  арабской  вязи. Так  называемый  Восточный
Иерусалим был на-селен в основном харедим, которые в Эрец Исраэль были очень
мало похожи  на наших. Я  не могу внятно описать это  отличие, но  здесь,  в
Израиле,  они  мне почему-то  чужие, а там  были до  боли  свои. И их анклав
отнюдь не казался беднее светских районов Западного Иерусалима.

        x x x
     "Дробинка, -- сказал врач, показывая депутату  крошечный шарик в  своем
пинцете. -- Едва заметный ожог и чуть проженные брюки. Откуда  это у вас? Вы
стали жертвой теракта?"  Миролюбец смущенно молчал. Не мог же он, не  рискуя
попасть  на  прием  к  психиатру,  рассказать,   что  после  обыска  в  моей
мастерской,  когда полицейские уже  вышли, а он шел за  ними, за его  спиной
вдруг раздался слабый звук горна и звон су-дового колокола с модели фрегата.
Потом  он услышал хлопок, что-то кольнуло его в ягодицу. Ему померещилось, к
тому  же,  что  над  блестящей  медью носовой  пушки "Арабеллы" вьется  едва
заметный сизый дымок.  "В следующий  раз получишь бор-товой залп  по корпусу
ниже ватерлинии", -- едва  слышно произнес кто-то по-анг-лийски с ирландским
акцентом. Депутат презрительно усмехнулся  и поспешил  прочь. Но на обратном
пути   он  сначала  без  конца  ерзал  на  сидении   джипа,  к  раздра-жению
полицейского  чина  рядом, а  потом и  вовсе  привстал и так  ехал до самого
Тель-Авива. Там он  позвонил  своему врачу и  пошел к нему пешком, без конца
при-седая на одну ногу. Со стороны казалось, что представитель лучшей  части
израиль-ского народа танцует какой-то полузабытый неприличный танец.


        5.

     "Мы уже можем вернуть  вас домой, -- сказал  профессор Маркиш, когда мы
через неделю снова приехали в Технион. -- Для этого вам надо точно вспомнить
место вашей конверсии. Когда вы готовы тронуться  в  Газу?"  "Немедленно, --
оживилась  Таня, к которой мы с Изабеллой тревожно присматривались, не веря,
что после  Бат-Галима она  так  ни разу и не  улыбнулась. -- Боюсь, что  нас
заждались на родине..." "Вот  и славно, -- облегченно выдохнул профессор. --
Вас будет сопровождать наша группа с аппаратурой."
     Море всерьез штормило. Пенные  серо-зеленые  волны  грозно  шли поперек
нашего  пути.  Сваи  Рац-Галима  легко  крошили  пятиметровые  валы.  Трасса
действовала как ни в чем не  бывало. За руль сел  Феликс, унаследовавший  от
своего отца -- героя морской пехоты -- страсть  к быстрой  езде.  Через  час
среди низко несущихся над мо-рем облаков показались небоскребы Ямита. Машина
с  учеными обошла нас  и  свер-нула куда нужно. Арье  и оба оленя с улыбками
встречали нас у  виллы. Технионцы  деловито  устанавливали  на  песке  пляжа
треноги с какими-то ящиками, тянули провода к своему фургону. Нас  попросили
стать как  можно  ближе друг  к  другу.  По их рекомендации  мы  сгрудились,
чувствуя себя совершенно беспомощными и лиш-ними во всех мыслимых мирах. Тут
еще вдруг  пошел горизонтальный сильный  дождь  с моря,  переходящий в град.
Феликс и я стали прикрывать собой лица наших женщин, а Амирам позаботился об
Ингрид.  Владимир  Сырых   по-комсомольски  де-монстративно   смотрел  ветру
навстречу.  Мрак  неба  вдруг  разорвала  молния,  а за ней малиновым светом
полыхнули ящики на треногах.
     И -- сразу настала тишина с  привычным мягким рокотом прибоя  под моими
окнами.  Мы  снова  оказались  сидящими  и  лежащими  на  песке.  Был  тихий
средиземноморский вечер. Мы  переглянулись. "Приглашаем всех к нам  домой на
чашечку кофе, -- сказал я. -- Заодно  я  покажу вам, Ингрид и Владимир,  мою
"Арабеллу".
     Мы поднялись по лестнице и  свернули  к  коттеджу.  Из моего  мусорного
бака, поче-му-то безобразно переполненного,  торчало нечто до боли знакомое.
Этого  не может быть! --  словно взорвался  мой  мозг. Я бросился  вперед  и
извлек  из  груды  заво-нявшего  мусора  корпус  модели  с остатками мачт  и
перепутанного такелажа. Фигурок и пушек нигде не было видно. "Кто?! Кто  мог
это сделать? -- кричал я,  содрогаясь от спазм в горле и желудке. -- За что?
Зачем?!"
     "Не надо так  кричать, -- в моей калитке стоял пожилой араб, за которым
толпились дети. Из калитки  напротив на нас с изумлением таращились те самые
подростки с пляжа. -- Нас предупредили,  что вы можете вернуться оттуда, где
вы  прятались. Мы  вас не тронем.  Фараж, отвези журналистов и... этих...  в
Израиль.



        Глава третья. На чужой земле


        1.
     Вполне  выздоровевший   главарь  мирных  рыбаков  с  трубами,  опасливо
поглядывая  на мрачную Таню, распахнул дверь фургона. Амирам, поколебавшись,
первым шагнул в смрад запущенного помещения. За ним  шел я с корпусом модели
в руках,  потом Фе-ликс,  женщины  и журналисты.  "Не бойтесь,  --  повторил
старик,  закрывая  дверь.  -- После передачи нам  поселений,  у нас  с  вами
перемирие.  До следующего  этапа нашей  справедливой борьбы  за освобождение
Палестины."
     "Стойте! --  крикнул я, выскакивая  из  фургона. -- Где моя мастерская?
Там могли остаться... детали от моей модели. Дайте  мне  их  поискать. Я вас
очень прошу..."
     "Вот такие? --  один из подростков  залез  в карман  и достал несколько
пушек на ладо-ни. -- Человечков мы отдали детям соседа." "Верните мне их, --
задыхался я. -- Я... я заплачу сколько спросите..."
     Арабы  переглянулись.  "Тогда  ты  можешь  пока  не  уезжать, -- сказал
старик. --  Пере-ночуй в <i>моем</i> доме, а завтра поищешь все при дневном свете."
"А если до этого увезут мусор? --  ужаснулся я. -- Там могли остаться..." "Я
прослежу, -- старик явно мне сочувствовал. -- Я встаю рано, а мусор забирают
только  после  обеда. Остальные  могут  ехать."  "Я остаюсь, -- спрыгнула на
землю  Изабелла. -- А переночуем мы в  ма-стерской." "Тогда и мы  с Феликсом
остаемся", -- объявила Таня.
     Амирам и корресподенты не произнесли ни слова. "Искалеченный" сержантом
Ди-мой главарь завел мотор. Фургон умчался. Со всех сторон неслась заунывная
араб-ская музыка. Во мраке ворчал ко всему безразличный прибой...


        2.

     Все  дети  и  взрослые  <i>арабского  поселения</i>  стояли  вокруг, глядя  на
четверых яхудим, ползающих на асфальте среди вонючего мусора. Они улыбались,
как  немецкие  про-хожие,  на глазах  которых в Мюнхене  евреи  мыли тротуар
зубными щетками. Впро-чем, любопытство было достаточно благожелательным. Нам
даже  принесли еще  три  лупы в придачу  к моей,  найденной в  разгромленной
мастерской. В  некогда нашем поселении было много стариков  -- лупа в каждом
доме...
     Таня   выдавала    каждому   арабу,   возвратившему   мои    сокровища,
вознаграждение -- пятьдесят шекелей.  Со всех сторон  сразу стали  нести то,
что они подобрали. Капи-тана Блада  и Арабеллы  пока не было. Таня объявила,
что  за них даст  выкуп  по сто  шекелей. Дети  тут  же  брызнули  куда-то и
вернулись с еще восьмью фигурками,  включая  самого  капитана  в  элегантном
черном  с  серебром  костюме,  черной шляпе  с темно-красным  плюмажем.  Его
холодные синие глаза смотрели на меня с нескры-ваемым  презрением.  Примерно
такое же  выражение  лица было  и у  одноглазого гиганта  Волверстона,  и  у
бывшего лучшего канонира королевского флота Огла.
     Арабов  очень  позабавило,  что   я  выстроил  пиратов  для   поименной
переклички. В  мусоре мы  нашли тридцать шесть  из сорока пушек  "Арабеллы",
каждая из  которых  была икрустирована золотом,  как  и порты фрегата. Белла
нашла  недостающий  ран-гоут,  включая  мою  особую  гордость  --  нок-рею с
автографом Сабатини, а Феликс -- фигурку  Джереми Питта, неизменного шкипера
великого  корсара, и обрывки пару-сов. Только всегда такая внимательная Таня
сегодня никак не отличилась, ковыряясь словно для вида.
     Потом мы переместились в мастерскую, перекладывая с одной части пола на
другую  каждый  обломок.  В  результате  нашили  недостающие  пушки,  рынду,
отломанный  га-каборт, бутылку  золотистого  канарского  вина  со  старинной
этикеткой из  роскошной капитанской  каюты Блада и многое другое. К счастью,
никто не  подметал здесь  с мо-мента погрома и изгнания  евреев. Арабы тенью
бродили  за  нами,  уже  сами  рылись  в отбросах,  где нашли  еще несколько
фигурок, на каждую из которых я потратил неде-ли, а то  и месяцы труда. Таня
тщательно расплатилась с каждым старателем. Вся  то-лпа  тут же  бросилась в
мастерскую в поисках новой добычи. Появились почетные гости капиана Блада --
его  светлость  лорд  Джулиан  со своими  большими  бесцвет-ными  глазами  и
золотистым  париком,  его  светлость  лорд   Уиллогби,  назначенный  королем
Вильгельмом на посте генерал-губернатора Вест-Индии, а также части почему-то
расколотой подставки.  Из-под нее  выпал в пыль еще  не отпущенный капитаном
Бладом во-свояси пленный адмирал его  католического величества  каст-ильский
гранд и испанский адмирал дон Мигель де-Эспиноза.
     Пока я радовался восстановлению порушенного хозяйства, угрожающего вида
па-рень со свежим шрамом на щеке стал приставать ко мне с вопросами, сколько
же  стоит модель в  целом,  если  мы  запросто отдали  около полутора  тысяч
шекелей за ее детали. Я пытался ему пояснить, что продать  ее невозможно  --
семейный сувенир, но он не отставал. Глаза его горели, а руки подергивались.
Отчаявшись  расколоть меня, он стал уговаривать Феликса сказать ему, кто мог
бы купить такую модель, если он  сам ее сделает.  Феликс только отшучивался,
что, мол, любителей такого добра в ми-ре раз-два и обчелся, а знаю их только
я. Это  мне очень не понравилось,  так  как  па-рень тут же стал поглядывать
плотоядно уже не только на  "Арабеллу" и мешочек с  фигурками,  но и на меня
самого. Машины, на  которой  увезли журналистов и Ами-рама в поле  зрения не
было,  как и главаря с  пляжа, что меня беспокоило еще больше. Я уже  не рад
был, что остался и увлек за собой свою жену и наших друзей.
     Между  тем,   любопытный  бандит  куда-то  заторопился,  а  Таня  стала
благодарить старика и просить его отвезти нас на границу или  хоть сообщить,
что мы здесь. Тот стал звонить куда-то. Толпа не  редела, напротив, вернулся
"потенциальный моде-лист"  с тремя такими же умельцами выяснить у меня адрес
покупателя "Арабеллы". Дело принимало скверный оборот, но тут из-за поворота
дороги вылетели  две маши-ны  --  джипы  МАГАВа и палестинской  полиции. Нас
усадили с израильскими  солда-тами, которые сказали, что журналисты и Амирам
добрались  благополучно, что  всех  нас ждут в строящемся поселении  в  пяти
километрах  от границы Автономии, кроме Тани,  с  которой  жаждет поговорить
следователь.
     "Я найду  тебя, аба...", --  сказал мне парень со  шрамом,  идя рядом с
двинувшимся  джипом.  И мы  помчались  по уже не  оккупированной территории,
отвоеванной у Израиля миролюбцами и раисом.
     "Мастерскую  тебе  теперь  придется  сооружать  в  бетонном бункере, --
резонно заметил мне Феликс. -- И вообще мы напрасно вернулись в это позорное
измерение. В гробу я видел такую независимость..."


        3.

     Новое  поселение  спешно  строили.  Стремясь  оправдать свою  политику,
спонсоры  ми-рного  процесса денег не жалели. Ревели  строительные  машины и
бурильные уста-новки для подачи воды, кишели на  лесах палестинцы-строители,
уверенные,  что  и все это  они сооружают для себя. Аллах  даст им для этого
терпение  и упорство... Беженцы-поселенцы были видны около стоящих на  холме
караванов.
     Среди раскуроченной  земли по-хозяйски  ходило  миролюбище  со  свитой.
Увидев нас,  он  вздрогнул  и  политическим  жестом  подозвал  кого-то. Таня
остановилась   перед   его   грозным   взглядом.   "Ну  и  что?   --  ехидно
поинтересовался  монстр.  -- Не  удалось  тебе  зацепиться за  <i>"вашу землю"</i>,
Бергер? А я, как видишь,  не только жив и здоров, но и добился мира не <i>своей
земле!</i>" "И  все эти люди,  --  тропливо развил  мысль  босса  волосатый,  --
счастливы, что могут теперь жить за непроницаемым забором между разделенными
суверенными народами, растить  детей,  вести бизнес, ничего не  опа-саясь. И
мы,  и палестинцы будем параллельно  мирно  жить каждый на своей  земле  без
вкраплений чужого народа. Ты и теперь не поняла, Бергер,  что это хорошо для
евреев?" "Мне-то какое дело?  -- Таню было не  узнать после Бат-Галима в том
мире.  --  Живите  себе  где  хотите."  "То-есть  ты  осознала,  --  наседал
миролюбец, торжествующе  поглядывая на  телеоператора, -- что евреи не могут
жить в стране  Эрец-Исраэль, при-надлежащей обоим народам?  Что  нам следует
довольствоваться  нашим  Израилем?"  "Довольствуйтесь  чем хотите?  Вы меня,
говорят, арестовать  хотели?  Давайте кон-вой."  "Я возглавляю  партию  прав
человека, --  важно  заявил  миротворец.  -- Если ты осознала, что  напрасно
подстрекала народ к убийству меня, как своего политичес-кого  противника,  и
раскаиваешься,  что  спровоцировала  палестинских  детей,  то я го-тов  тебя
простить  и отозвать свой иск из суда. Мы не держим зла против повержен-ных,
Бергер. Что ты теперь  скажешь?" Таня молча повернулась и пошла  к каравану,
на ступенях которого уныло сидел фермер мирового класса Амирам Эйдель.
     "Они предложили мне  за три  месяца построить такую же теплицу, как та,
что  они подарили арабам в моем поселении, -- глухо сказал он, подняв на нас
воспаленные  глаза. -- Я предпочел  денежную компенсацию. Я им  сказал,  что
каждый тюльпан там -- капля  моей крови. Они посмеялись и сказали, что  люди
живут до ста  двадцати пос-ле перелив