перекусить, правда, Танюша?" "Правда, папочка, --
ужасно нравилось мне ку-паться в этой непривычной семейной неге. --  Я вообще
вечно голодная,  еще с детства.  И  вы уж  меня простите,  если  у  меня при
этом..."  "Знаете, Танюша,  я сам  всю жизнь  начинаю  покашливать, чтобы не
слышно было, -- показал он, что заме-тил мою беду. -- Так это же не зависит от
воли человека, зачем смущаться? Вот поешьте  сначала  салат.  Все  с  нашего
огорода,  самое натуральное. И наливочки для аппетита?" "С аппетитом, как вы
поняли,  у меня  и  так  в полном ажуре,  --  смеялась  я, поражаясь, с каким
детским  восхищением и обожанием все трое  наблюдают  мою  улыбку  и с каким
радостным ожиданием приоткрывают рты, как только я начинаю что-то  говорить,
--  но наливочку за встречу выпью просто с восторгом!"
     Я  все  не могла  избавиться  от тех воспоминаний:  "динамо"  тут точно
крутить не умели... "Можно я вам  помогу,  мама?"  -- решилась я встать из-за
стола,  видя,  как свекровь  торопится на кухне. "Спасибо,  Танюша.  У тебя,
конечно, есть какие-то  свои рецепты?" "Боюсь, что это и вы знаете... черные
голубцы...  --  все  не  могла я уйти  от  прошлого. --  Это же  южное блюдо."
"Черные? -- не  поняла она. -- В каком смысле?" "Ну, в виноградных листьях, вы
же  знаете, -- все  не верилось мне, что от  Казимировны вдруг такой полезный
привет. -- Вон сколько у вас винограда."
     "Вместо  капусты?" "Ну да."  "Абраша, ты  представляешь? Танечка  знает
южное блюдо, о котором я даже не слышала..."
     "А  как  твои  родители,  Таня,  относятся к тому, -- осторожно  спросил
свекор, когда я уже насытилась и оценила наливку, -- что ты вышла замуж за...
еврея?"
     "Им не привыкать, -- ляпнула я и похолодела. -- То есть... ради Бога,  не
подумайте, что я  была замужем..." "Что ты, Танюша, -- заторопилась свекровь,
гладя меня по руке. -- Ведь и Мишенька тоже..." "Да нет, это мой первый брак,
--  я  чувствовала,  что творится с моим носом, но  все  трое словно ничего не
замечали. -- Просто я, так сказать, пережила некоторую  драму... и на главную
роль в ней был  приглашен как раз один еврей." "Евреи, как и русские, -- тихо
сказал  свекор, -- бывают разные."  "Да  еще какие! --  ликовала  я  к  общему
облегчению. -- Если бы вы только  знали, как я счастлива, что все люди бывают
совершенно разными. А что  касается моего нынешнего еврейства..."  "То Таню,
задолго  до нашего с ней знакомства, даже привлекали, -- тихо  и торжественно
сказал  Миша, --  за  произраильское  выступление  на  митинге.  У  нее  были
серьезные неприятности с КГБ. И,  что интересно, ею после этого гордятся все
ее коллеги." "Так что русские  тоже отнюдь не все анти-семиты," -- добавила я
гордо, а свекор  даже всплеснул  руками: "Вы  таки в Одессе,  Танюша! Нас ли
надо в этом убеждать?" "Я надеюсь, -- заметила я, -- что в Одессе это взаимно.
То есть и я для  вас не  гойка и "а-шиксе"?"  "Танечка! -- снова  воздел руки
Абрам Эммануилович, --  о чем ты вообще  говоришь?  Мы и  так гордились перед
всеми  соседями, что наш сын женился на  ленинградской  аспирантке, а  когда
тебя увидели, то просто  не можем насмотреться и нарадоваться. Я  лично и не
подозревал о таком женском совершенстве... У нас с мамой  и мысли никогда не
возникнет обидеть такого ангела Божьего..."

        x x x
     Итак,  я  вышла  замуж  все-таки  за  чистокровного  еврея.  Совершенно
естественно, словно  и не могло быть  другого. Если такое русской женщине на
роду  написано, то бесполезно что-то менять, все равно будет, как будет. Тут
воля небес, а  с ней не поспоришь... Моя самая что ни на  есть приличная,  с
точки зрения  партии  и прави-тельства, фамилия сгинула  в этнически  чистом
прошлом.
     Представляюсь, читатель. Я  теперь  Татьяна Алексеевна  Бергер.  И  эта
замужняя  юная дама стоит  со  своим еще не  Моше,  но  уже  и  не  Михаилом
Аркадьевичем  перед  уличным  фотографом на одной  из прекраснейших площадей
мира. Ибо декорацией к этой сцене является Одесский театр оперы и балета  во
всем велико-лепии  белых на сером  фоне колонн, скульптур и  обрамляющих его
акаций под голубым  октябрьским небом. Город  радостно разворачивается перед
нами,  улица за улицей, в многоцветье золотой осени, когда мы часами гуляем.
Одесса и так  невыразимо прекрасна, а с этими желтыми и красными листьями на
каждом  из тысяч  деревьев по всем  улицам кажется вообще городом из сказки.
Миша показы-вает мне места своего детства и юности.
     И персонажи  этого  акта  тоже словно  спихнули куда-то  за кулисы всех
предыдущих  героев  моей  драмы и  нормализовали мою главную роль в  пьесе о
сумасшедшем доме в еврейском театре.

        2.
     Таня:
     Зато уже  назавтра  я пережила  такую ревность, по  сравнению с которой
боль от измены Феликса казалась мелкой обидой.  Дело в том, что от Феликса я
с первого дня  ждала какого-то подвоха  -- у  него прямо на  лице было что-то
нехорошее написано, а Миша в этом смысле был его противоположностью.
     Приревновала же я Мишу к его бывшей жене Гале!..
     Она  разрешила свидание отца с сыном  Вовой в  квартире  своего  нового
мужа, работника горисполкома, на другом конце Одессы.
     Так  что декорацией к этой сцене можете  считать  просторную  городскую
квартиру  с виноградными лозами  и  свисающими  прямо  на  балконе  кистями.
Действующие лица явления первого -- уже мой Миша Бергер и эффектная худощавая
энергичная зеленоглазая  брюнетка в строгом  деловом  костюме  знающего себе
цену  врача.  И  вот прямо  у  меня на  глазах  один врач  целует,  как  мне
показалось из  прихожей, совсем  не  мимолетно, а слишком  долго, другого  --
бывшую свою Галю.
     Явлением вторым оказалась красная как буряк физиономия свирепого на вид
ви-слоусого щирого Тараса -- ее нового мужа. Взгляд,  которым он одарил сцену
что-то уж слишком цивилизованного развода, не оставлял ни малейшего сомнения
в том, как именно он относился  к этим  поцелуям вообще  и  к доктору Моисею
Аб-рамовичу Бергеру в частности.
     И тут вам явление  третье -- не больно-то худощавая блондинка  с  такими
глазами и носом  от  этого явления первого,  что кого хочешь заинтригуют.  К
тому же, в легко-мысленном  курортном наряде, ибо  я тут, как говорится,  не
при исполнении.
     Муж  бывшей  жены  моего  излишне  ласкового  не совсем по  адресу мужа
смотрит  на  меня, боюсь, еще свирепее,  чем  на этого пархатого... Бергера.
Пышущий гневом  Тарас даже не счел  необходимым  соблюдать приличия: "Тю,  --
сплюнул он, -- так от яких воны соби жинок заводять, гха!.."
     "Не нравлюсь? -- прищурилась  я, увлекая его  под руку на  балкон. -- Или
наш брак  вам не по  душе?" "Та негоже ж таким гарным та справним  жинкам до
них от своих хлопцив  уходить! Хиба тоби москалей  твоих  мало було?" "Було,
було, --  нашла я наконец на  ком  сорвать свое настроение.  И вообще  -- тоже
нашли себе тут ангела небесного в  лице Татьяны по  прозвищу "миледи"!.. -- А
вот у тебя небось не було, раз ты еврейский огрызок доедаешь, хохол дурной."
"Ты  що? -- побагровел он от моей наглости. -- Та як ты смиешь? Мени? У мени ж
у хати? Та в моий ридной Украйини!.."
     "Вот что, Тарас. Мне твое  общество отнюдь не по душе, а потому болтать
с  тобой  долго я не  расположена, понял? Так что кончай-ка  придуриваться и
переходи со мной на русский." "Чого це?" "А того це, что с начальством своим
в исполкоме ты небось  на чистом русском только и смеешь говорить.  Тут твоя
благоверная моему суженому проговорилась  как-то, что твой завотделом вообще
еврей.  Ну-ка я ему капну о твоих антисемитских  закидонах, а? Куда ты тогда
заткнешь  свой поганый  язык,  хохол двуглавый?"  "А чому  двуглавий?" --  не
сдавался  он. "А тому, что  тебя хер бы в исполком  взяли в качестве  щирого
петлюровца.   Ты  небось   член   КПУ,   нет?  А  наша   партия   --   партия
интернационалистов,  не слышал? Короче, как даль-ше будем выяснять отношения
--  на мове или по-человечески?"
     Он, казалось, сейчас лопнет от  злости. Миша тревожно поглядывал на нас
из глу-бины комнаты, где  сидел на диване с  маленьким  беленьким совершенно
счаст-ливым Вовиком  с  моей красной  пожарной машинкой  в руках.  Уж больно
видно вертелся мой нос между синих огней.
     Но у  грозного Тараса  усы уже повисли: "А Галя мне говорила, что у  ее
бывшего  мужа  жена  теперь  ленинградка, аспирантка, -- тихо и  без  акцента
сказал он. -- Как же вы можете  вот так... бесцеремонно со мной? Как с негром
в Америке..." "А у нас в Питере с волками принято выть только по-волчьи. Дай
тебе и таким как ты волю, Петлюру своего любимого переплюнете." "Напрасно вы
так, -- еще миролю-бивее и тише  сказал он. -- У нас, украинцев, совсем другая
национальная история, чем та, которую мы все учили в школе. Вы знаете только
искаженную  интерпре-тацию  короткого  периода  нашей независимости, Татьяна
Алексеевна... У Симона Васильевича в правительстве было даже министерство по
защите евреев. Един-ственное в мире.  А вы так  о  нас пренебрежительно. Вас
ведь тоже можно обвинить в великодержавном шовинизме..."
     "Ладно, Тарасик, -- положила я руку  на  его круглое мягкое плечо. -- Про
это  мини-стерство я действительно в школе  не учила, только про погромы. Не
иначе,  как  с целью  защиты  евреев...  Все люди, в  конце концов, братья и
сестры. Ты  лучше мне  вот что скажи, как  на духу: тебе лично что, их Вовка
дозарезу нужен? Ты без него жить не  можешь?" "Як  на духу, Танечка, дык вин
мени от  тут..." "Так уговори  свою Галю уступить парня отцу. Судиться,  сам
знаешь, с матерью бесполезно. А вот если  по доброму согласию, то..." "А ты,
Таня, теж  мени скажи, як на духу: нащо вин тоби особисто?" "Мне лично нужно
душевное  спокойствие  моего  люби-мого  мужа."  "А  коли  вин  тоби  с  цим
хлопцем..." "Слушай, Тарас Осипович, давай все-таки  по-русски. Ты бы хотел,
чтобы Миша  с  тобой говорил  по-еврейски, а  ты морщил лоб, как я  с тобой,
чтобы понять." "Так и я ж о том же! Увезет  он вас с Вовкой  в свой Израиль.
Кем он там станет? Оккупантом?" "Человеком станет. Везде есть хорошие люди."
"Та  що,  таки  вже собираетесь?" "Пока  нет." "А ты-то там  як?  Ты ж  така
русская, що як... эталон! Тебя ж за версту видать!" "И русские  везде живут.
Но мы сейчас не обо мне, а о Володе. Так как? И тебе забот меньше. Все равно
ведь  он  даже и с матерью не ладит, с вами пока не живет.  Так хоть пусть с
отцом будет. И в Ленинграде, а?"
     "Ну... як  ты  так бажаешь... Погутарю с жинкой. Ты маешь  рацию...  то
есть ты права: та, нащо мени чужой пацан..." "Тем  более  от  еврея, а?" "О,
так це ж... это же главное! Ты ж меня понимаешь?" "Предположим. Так отдадите
нам парня?" "Я постараюсь.  Только не  сразу." "Отлично,  Тарас Остапович, --
перешла я  на нужные  рельсы. -- Очень  на вас надеюсь. А мы как устроимся  с
жильем, за ним  и  заскочим в Одессу, идет?  Я сразу  поняла, что  на такого
козака можно положиться."
     "Таня, ты ж  чудо яка цмококо... Та заради тебя я ж в исполкоме сам все
и зроблю...  сделаю. Только ты, это, ну... Фраимовичу моему..." "Могила. Так
парень через  ме-сяц наш?" "Твой, твой, ты только  обратно его  не привози."
"Вот и спасибо."
     Я рада была своему успеху и спешила на кухню, где бывшие голубки  опять
вроде бы уединились.  Вот возьмут  вдруг и помирятся худо-бедно, как говорит
доктор Бергер! Этого мне еще не хватало!..
     Но там  разговор шел о  том же и пока на совсем других тонах. Тарас тут
же обнял свою  Г-халю  и увел ее в спальню, где ее высокий  голос постепенно
стал стихать под его ласковое ворчание. Расстались мы почти дружески.
     "Ну, а тебе чего удалось добиться? -- нетерпеливо спросил Миша на улице.
--  Ведь ты говорила с  ним? О Вове?"  "А о чем  же еще? Мне с ним  целоваться
было  не  с  руки...  Он  согласен.  Обещал через  месяц  сам все  по  блату
оформить."  "Правда?  Танечка,  ты  не  шутишь? Обещал? А  мне категорически
отказано...  И  мне  пока-залось, что  вы  там  ссоритесь." "Не  без  этого.
Поссорились -- подружились. Не при-выкать. Только... чтоб эта твоя встреча  с
Галей была последней!  Вот уж к чему мне привыкать снова не хочется, так это
к изменам..." "Танечка! Да я  придти в себя не могу от счастья,  когда  вижу
вас рядом -- а моя -- не она!.."

        x x x
     Мы вернулись  к  нашему  южному отпуску.  Купаться было уже холодно. По
утрам мы просто бродили по песку пустынного пляжа и грызли семечки.
     А я,  глядя  на  ровные морские  волны,  то  вспоминала  Севастополь  и
свирепую конфронтацию в богатом доме моего несостоявшегося жениха, то жуткую
сцену моего последнего  перед  отлетом в Одессу визита  уже к другому  морю,
моему самому любимому до сих пор -- Японскому.
     Я тогда рассказывала Мише все о моей жизни, показывала ему мои памятные
места во Владивостоке. Естественно, мы с ним  оказались и на  мысу Бурном. В
недобрый час!  У нас на глазах  разворачивалась  трагедия  целого  сословия.
Городские   власти,   после   бесчисленных   и  привычно   проигнорированных
преду-преждений, как раз  в  этот  день  приступили  к насильственному сносу
стихийно  возникших  здесь  в  незапамятные времена  прибрежных  гаражей для
моторок  и ботов.  Орала  в  мегафон  милиция,  блестели на  солнце пожарные
машины, пылали подожженные гаражи, ревел бульдозер, ровнявший с песком пляжа
пепелища, метались и  матерились несчастные рыбаки, для которых здесь годами
был  един-ственный вид  летнего досуга и  добрая половина  семейных съестных
припасов.
     Половину  улицы  Мыс  Бурный уже снесли. Наш дом  сиротливо стоял среди
срубленного бульдозерами сада. Только сирень жалась еще к моим бывшим  окнам
и  тревожно шелестела  пожухлыми листьями.  Арина  вышла  к нам  с  каким-то
почерневшим  лицом  и   впервые  не  ответила  на   мое  приветствие   своей
замечательной улыбкой.
     "Что случилось, Арина Алексеевна?  Где  Коля, где  Ольга? -- спросила я,
отметив,  что бот "Таня" покачивается на  своем месте. -- У вас все здоровы?"
"Не видишь? Нас сносят..."  "Так  ведь квартиру дают. С  удобствами." "Нахер
мне эта  квартира на Голубинке, у  черта  на рогах!" "А Коля-то где?"  "Где,
где... Дома он. Не ходи. Пьяный он,  пришибьет любого, кто заглянет. Бот его
вчера  раскурочили..."  "Как?  Вон  же  он!"  "Только  корпус-то и  остался.
Выпотрошили, гады, все. Даже дизель  ухитрились выковырять!  У  Коленьки был
запой из-за всех  этих событий, он и не уследил. А как на боте после погрома
побывал, вообще с ума  сдвинулся. Ой,  Танюшечка, ну прям оккупанты какие-то
эта наша проклятущая советская  власть... Ни защитить, ни  накормить, только
своего кровного лишить умеет. К нам в  дом каждую ночь кто-нибудь  да лезет,
думают, что нас уже нет. Так  я  боюсь,  что  Коля кого  прибьет насмерть, с
топором ведь  спит... И опять загремит  лет  на пять или больше..." "А Оля?"
"Ольга-то? С ним пьет и ему  подливает, стерва...  Появилась ты у  меня, как
лучик  надежды  на  один  вечер,  так  и  тот  блядюга  отняла.  Ты-то  как,
родненькая?" "Я уезжаю в аспирантуру, Арина Алексеевна." "А это кто с тобой?
Чего не подходит?"  "Это мой Миша..." "А рада-то как! Ну и я за тебя рада...
Мне Бог счастья не дал такую невестку и внуков от  нее с Коленькой, так хоть
кому-то счастье... Дай тебе, Бог, Танюша... Не поминай нас  лихом." "Вот тут
мой  ленин-градский  адрес,  Ариночка.  Напишите  мне,  когда  вы  все   это
переживете. Не печаль-тесь. Вы же мне сколько раз сами говорили: что  Бог ни
даст, все к лучшему. До свидания."
     Только не было у нас с ней больше свидания...


         * ЧАСТЬ ШЕСТАЯ. МИЛЕДИ * 

        ГЛАВА ПЕРВАЯ.

        ЛЕНИНГРАД. СКОЛЬЗКИЕ ОТНОШЕНИЯ

        1.
     Таня:
     А в Ленинграде в октябре мели мокрые метели.
     Ни меня,  как уже замужнюю,  ни, тем более, моего иногороднего мужа  на
мамины  скудные  метры  не  прописывали.  По  закону  о  прописке  я  больше
ленинградкой  не  считалась.  Я  была  иногородней  аспиранткой,  наравне  с
тысячами  других  студентов  и  аспирантов.  Супругов  граждан иного  сорта,
временно впущенных в столичное  святилище, не  прописывали --  изменяйте друг
другу в  своем друг от друга далеке, разводитесь -- но не претендуйте на наши
товары  и  услуги  вне очереди. Ленинград не резиновый. Весь Союз на  берега
Невы не вместишь.  Что тут  можно возразить? Впрочем, и  с пропиской жить-то
нам с Мишей было негде.
     Великий доктор Гельмут свое дело сделал. Его эксперимент с мелотерапией
удался  на славу, хотя в отчете он приписал  успех лечения никчемному методу
видного профессора. Так или  иначе, папу из больницы выписали,  он устроился
кочегаром  в  трех  газовых  котельных,  относительно  прилично зарабатывал,
вызволил маму из гастронома. Она выглядела помолодевшей и счастливой.
     Мы спали с Мишей на полу за специально сдвинутым  шкафом и целыми днями
бегали  по  маклерам.  Вот так  ему  "повезло". Зря  друзья завидовали  -- на
ленин-градке женился... Такой теплый прием в родном городе все более наводил
меня на  мысль вернуться во Владивосток или попытать такого же сомнительного
счастья  в Одессе. Но Миша проявил неожиданную  твердость: "Трудности, Таня,
худо-бедно, приходят и  уходят, а  такую карьеру сделать тебе больше никогда
не удастся.  Если бы ты была одна,  без меня,  то спокойненько прописалась к
родителям и жила  себе. Я все подпортил, мне  и  искать  выход из положения,
верно?"
     В   институте  меня   не  торопили.  Там  привыкли  к  таким  проблемам
<i>иногородних</i> аспирантов. Все  рано  или  поздно как-то устраивались. На любые
хитрости властей народ всегда отвечал адекватно.
     Нашли выход и мы. Выручил, как ни странно, мой папа. Он позвонил своему
врачу  Гельмуту и тот,  узнав, что  Миша  хирург, тут же  пригласил  его  на
встречу с глав-врачом.

        x x x
     Так что  на  сцене у  нас теперь  довольно  уютная квартира  в  поселке
медперсонала, в паспортах  -- лимитная временная  прописка в  селе Никольском
Гатчинского района Ленинградской области.  А мой муж  -- хирург в сумасшедшем
доме. Психов, как и всех прочих, тоже надо оперировать.
     Я навела посильный порядок с  остатками  мебели от  прежних  жильцов (в
этих домах постоянного населения почти  не было) и стала  собираться на свой
первый  рабочий день  в институте, где спокойненько  трудились  мои  прежние
добрые друзья, включая... Так что не удивляйся, читатель, что у  меня в этом
облупленном зеркале  в обшарпанной  ванной так вертится нос и  глаза  вообще
фиолетовые и чуть ли не на лбу от напряжения, а за сценой нарастает увертюра
из "Летучего гол-ландца" Вагнера.
     Муж мой  уже где-то кого-то там режет,  а я застегиваю очень  приличную
импорт-ную дубленку, надеваю меховую шапку и изящные сапожки -- остатки былой
ва-лютной роскоши судового врача -- и спешу на электричку.

        2.
     Элла:
     В  октябре  я втиснулась на Чернышевской в переполненный пассажирами  и
мок-рым  снегом  троллейбус,  где  секретарша Антокольского  сказала  мне  о
прибытии в аспирантуру одной нашей однокурсницы, которую в августе "случайно
машина обрызгала"... Прямо в вахтерской, если помните.
     У нас только и говорили об одном проекте, начатом в ЦКБ во Владивостоке
и переведенном министерством в наше  отделение. Так я и  поверила, что такую
ум-ную конструкцию Танька сама придумала! Явно  очередной любовник подарил в
награду за бурную ночь.
     Все горели  включиться в этот  проект,  чтобы получить  диссертабельную
тему. Осо-бенно интересовались Гена с Валерой. Да и я сидела пока без темы и
была бы рада приобщиться. Только бы это от желания самой Таньки не зависело.
Еще  нехвата-ло! Впрочем, у нас  все эти вопросы Сан-Дмич решал сам, ничьих,
кроме своего референта, советов не терпел.
     "Феликс,  -- вцепилась я  в его  руку  у гардероба. --  Мне  только что в
троллейбусе  сказала  секретарша,  что  к  нам в  аспирантуру  твоя "миледи"
приехала!  Ты рад?  Теперь будете  видеться  ежечасно.  Будет она тебе целый
рабочий день  чем надо вертеть. Пока ты на нее при всех не бросишься, как  в
вахтерской. А она тебе снова рожу начистит," -- мстительно напомнила я, теряя
от  бешенства весь мой  культи-вированный с  детства лексикон новой  морской
аристократии.  А  вы  бы  как  загово-рили, если ваш  возлюбленный от одного
упоминания знакомой попки то бледнеет, то краснеет у вас на глазах?..
     "Никакой Смирновой они не знают, -- примчался он  из отдела аспирантуры.
--   С  Дальнего  Востока  действительно  приехала в  наше  отделение  Татьяна
Алексеевна Бергер. Так что  наша Таня вышла там замуж... Завтра она  выходит
на работу в  качестве зав.сектором. И кое-кому поставит сифонный клистир," --
вернул он мне мою любезность.

        3.
     Феликс:
     Пол около гардероба с огромным зеркалом, где так  гармонично отражались
мы с Таней, был в черных лужах  --  все несли с собой в улицы грязный снег. И
по этому полу ко мне проскользила, вся в снежных хлопьях, Элла Коганская.
     "Феликс,  --  горячо  зашептала  она.  --  Держись  за  воздух!  "Миледи"
приехала!"
     После  публичного наказания,  которому я  подвергся на  ее коммунальной
кухне, мне было не так-то просто представить себе Таню рядом, ежедневно, как
обычную сотрудницу, тем  более... мою  начальницу. Я и думать боялся, что мы
встретимся с ней когда-нибудь.
     Впрочем, после августовских  событий Таня почти  перестала мне сниться.
Един-ственный  сон  был фантастически  красивым  --  необыкновенные  цвета на
закатном  небе и  Таня с каким-то импозантным блондином  в сером  свитере на
палубе мор-ского судна..
     Потом она  исчезла из  моей памяти, казалось, навсегда. В  сентябре все
поглотили  волнения за Дину, которая перенесла такой  стресс в  августе, что
вообще  боялась  рожать: Элла ей наплела,  что Таня -- ведьма, которая знает,
что моя жена  при-говорила ее к  смерти.... Но  все обошлось хорошо. Мама  с
папой  тут же переехали в Ленинград, сняли квартиру рядом с нами и взяли  на
себя чуть  не все  заботы  о  новорожденном, чтобы Дина  могла  вернуться  к
научной работе.  Мне  с сыном позволяли  видеться редко  -- он рос  строго по
изложенному в лучших пособиях режиму. Дина вернулась к своей изящной фигуре.
Я  чувствовал к ней  небывалую нежность.  Она же  не  переставала радоваться
моему крепкому сну без посторонних видений. Август стал уже было забываться,
как вдруг -- такое известие...
     Естественно, все тут же вернулось.  Я не мог ни о чем думать.  Страстно
желал уви-деть снова Таню, и панически боялся ее.
     Наутро я наглаживался и прихорашивался особенно тщательно.
     "Важная встреча?  -- небрежно поцеловала  меня  жена, собираясь  в  свой
институт. -- Ты всегда  великолепен, а сегодня прямо  превзошел себя." "Да. --
рассеянно отве-тил я, -- в какой-то  мере, важная..." "Держи  себя в руках, --
еще небрежнее оброни-ла она уже в дверях. -- не дай ей спровоцировать себя на
сей раз. Вспомни, чего нам стоила твоя слабость летом..."
     И спокойно ушла.
     Так... Вечно все в курсе наших с Таней отношений. Еще и не появилась, а
все готовы к отпору. И меня заранее привычно накачивают.

        4.
     Таня:
     Если  в Никольском после обильных  снегопадов последних  дней еще можно
было как-то идти, то у  станции метро,  где  я впервые вышла из-под крыши на
сплошное  месиво  из снега и воды  в воздухе и  на земле, перемещаться можно
было только вброд. Ревели уборочные машины, искрили дергающиеся троллейбусы,
перла во все стороны и  отовсюду  мокрая напряженная толпа.  Моя благородная
дубленка сразу потемнела  и пошла пятнами, шапка понурилась, как заплаканная
лиса, а  нерусские  сапоги  оказались безобразно скользкими. Тротуар  просто
рвался куда-то из-под  ног. Но до института я добралась за  четверть часа до
начала рабочего дня. Выстояла  очередь к мечущимся гардеробщицам, спрятала в
изящную мокрую су-мочку  свой номерок  и  стала  подниматься  по  той  самой
лестнице, где разворачи-вался уже знакомый вам акт драмы моей прошлой личной
жизни.
     Все  было  так  узнаваемо,  что  я без конца  поглядывала то на золотое
обручальное колечко на моем пальце, чтобы уверить себя, что мое замужество и
иной статус здесь и сейчас -- не сон. Что любая возможная встреча с прошлым --
не более, чем  эпизод. Но сердце билось где-то у горла под  самой брошью,  в
животе  непотребно и неодолимо урчало, вертелся  нос  и лихорадочно блестели
глаза. Та еще аспи-рантка приближалась к кабинету профессора Сан-Дмича с его
референтом.  Лучше,  конечно,  чем  в  прошлый раз,  но  весьма  далекая  от
добротной солидности первого рабочего дня в большой науке.
     А по коридору  шли по своим  делам самые обыкновенные  незнакомые люди,
кто-то  задерживал на  мне взгляд,  кто-то оглядывался,  но  я видела только
предстоящую сцену моей первой (после всего!) встречи с проклятым референтом.
     Вот и  массивная дверь заведующего отделением и зама директора по науке
про-фессора  Корабелки  Антокольского... Я  вхожу  и  представляюсь знакомой
пожилой секретарше, которая как-то помогала мне отмываться после вахтерской.
Она  до-статочно вышколена, чтобы не  проявить внеслужебного  интереса, тихо
говорит в микрофон обо мне и предлагает присесть: профессор только что вошел
и приводит себя  в порядок.  Я  сажусь на свободный стул у  стены,  держа на
коленях сумочку.
     И тут резко открывается дверь  и, небрежно кинув "У  себя?"  к дверям в
кабинет проходит Феликс. Уже взявшись  за ручку,  он вдруг оглядывается. Его
розовое с холода лицо  каменеет и бледнеет. Он замирает,  точно как тогда на
лестнице,   слов-но   надеясь,   что   как-то  пронесет,  но   потом   резко
поворачивается на каблуках  и сту-чит ими по паркету ко мне. Я встаю,  делаю
академическую стойку --  короткий ки-вок головой  с нейтральным "Доброе утро,
Феликс Ильич", и сажусь, намеренно держа руки на сумочке кольцом наружу.  Он
тотчас замечает этот  знак  моей от  него независимости, расширяет глаза  на
брошь и  мнется, не  решив  еще,  какой взять со  мной тон  после  сцены  на
коммунальной  кухне.  Щеки  его пылают,  как  будто имеют  свою  собственную
память.
     "Вы... к Александру Дмитриевичу, Татьяна  Алексеевна? --  выдавливает он
под  уже не совсем профессиональным взглядом  секретарши. -- Я доложу, что вы
здесь..." "Я уже сказала,  -- говорит секретарша  басом. --  Он просил минутку
подождать."  Я же вообще смотрю в сторону, словно его здесь  уже нет. Теперь
каблуки по паркету  стучат в обратную  сторону, референт входит к боссу  без
стука с коротким: "Могу ли?.." В моих глазах отпечатывается фигура Молчалина
с папкой и почтительно отставленным задом, которому  только виляющего хвоста
не хватает.  И снова блестит  в свете  ламп кожаная обивка закрытой двери. И
чего чиновники так любят двойные двери? Звукоизоляция от народа?

        5.
     Феликс:
     Я  прошел  к  дверям  босса,  когда  заметил  странное  выражение  лица
секретарши...
     На стуле  у  стены  приемной  сидела  блондинка с  мокрой  сумочкой  на
коленях.
     Я замер,  но потом взял себя в руки и подошел к посетительнице. В конце
концов, я референт,  и подготовка встречи с  профессором входит в  круг моих
служебных обя-занностей.
     Она  встает, отвешивает короткий поклон и  садится на место. Кольцо  на
пальце, а на жакете знакомого серого костюма такая брошь, какая не снилась и
моей маме!..
     Профессор торопливо  открывает  дверь, небрежно  пожимает  мне  руку  и
улыбается вставшей во весь свой прекрасный рост Тане.
     "Прошу вас, Татьяна Алексеевна, -- провожает  ее к столу наш британского
облика патриарх с  седой  шевелюрой. -- Садитесь. Очень  рад вас снова  у нас
видеть, и уже как свою. Решили дела с пропиской?"
     "Спасибо, Сан-Дмич, --  звонко  и весело, по-прежнему не  глядя на меня,
отвечает новая аспирантка. -- Все в полном порядке."
     "И где вы поселились?"
     "В Никольском под  Гатчиной, -- кидает она на меня темносиний взгляд, то
есть все-таки сильно волнуясь. -- В больнице Кащенко."
     Мы с боссом вздрагиваем и тревожно переглядываемся.
     "У Татьяны Алексеевны, конечно, странная манера  шутить,  -- сквозь зубы
произ-ношу я. -- Только я не понимаю..."
     "Мой муж --  врач-хирург, --  поясняет она. -- Мы  получили  ведомственную
квартиру и прописку на время его работы в больнице."
     "Не далековато ли? -- облегченно улыбается Антокольский,  готовый было к
раз-боркам  между  возлюбленными  в  его  присутствии.  --  У  нас  не  любят
опозданий."
     "Все,  что  связано с  электричкой, --  беру я  небрежный тон,  -- всегда
надежнее, чем..." "Ничего страшного,  -- отвечает  она  на вопрос профессора,
словно нет здесь ни-какого референта. -- Я даже прибыла чуть раньше."
     "Отлично. Тогда приступим сразу  к делу.  Вы находитесь на самом старте
вашего исследования. Все может  случиться в процессе разработки  и испытаний
устрой-ства. Заявив, что наше  новое решение является альтернативой  другим,
только  что с  таким  трудом нами же доказанным, мы отбрасываем отделение  и
институт  на  обочину,  так  как  лодочные  бюро   имеют   свои  собственные
разработки, и на обеих защитах нам и без того предстоит нешуточный бой. Тема
же частного решения  для  существующих  подводных  кораблей, тем  более пока
никому не известной аспи-рантки Смирновой..."
     "Бергер, -- кладет она перед нами на стол руку с кольцом.. -- Моя фамилия
теперь Бергер. Простите,  что я вас перебила, Александр Дмитриевич,  но ваша
логика  мне не совсем  понятна. Как можно  скрывать радикальное  техническое
решение из-за карьерных интересов  частных лиц? В конце концов, речь идет не
обо  мне, а  о подводниках,  не так  ли?" "Речь идет  не только  о вас.  Ваш
проект, Татьяна Але-ксеевна,  поставлен  в научный план отделения,  как тема
нескольких  диссертаций.  Все что  я  предлагаю  -- вопрос  не  стратегии,  а
тактики. Дать  защититься людям,  которые  закончили свои диссертации..." "И
заинтересованы во внедрении своих вариантов, а не  того, о котором  у нас  с
вами  идет речь?  Не того, который обес-печивает  лодке безопасность?  Или я
чего-то недопонимаю?"
     "Для Сан-Дмича  сейчас важнее  всего безопасность его диссертантов,  их
научного  руководителя,  отделения  и  института  в  целом, --  подает  голос
начальник Первого отдела. -- Все это достаточно шкурно и не делает вам чести,
Сан-Дмич.  Смирнова... или  как  ее теперь там, -- откровенно морщится он,  --
совершенно  права!.. Воля ва-ша, Сан-Дмич, но я человек государственный и на
Совете выступлю со своим осо-бым мнением."
     "Что же вы предлагаете, Петр Иванович? -- отворачивается Антокольский от
яс-ного  взгляда Тани,  которой я в  этот момент снова восхищаюсь, видя, как
она бес-страшно сражается  за правду. -- Топтаться на месте, пока не закончим
тему Тать-яны Алексеевны?.. У <i>вас</i> есть выход из положения, Феликс Ильич?"
     "Я предлагаю, -- вдруг положил  я свою ладонь на ее  вздрогнувшую, но не
отдер-нутую руку, ощущая мощный ток оттуда, -- потерпеть и негласно  работать
над проектом Татьяны Алексеевны применительно к новому судостроению. Чтобы к
моменту ее защиты..."
     "Вы согласны? -- положил профессор свою сухую тонкую ладонь на ее вторую
руку. -- По-моему, Соломоново решение. А? Петр Иванович?"
     "У вас, Александр Дмитриевич, в последнее время все решения Соломоновы,
--  двусмысленно буркнул отставник. --  Делайте,  что хотите, но если Бергер не
согла-сна, то я..."
     "Таня?  --  спросил  Антокольский,  улыбаясь.  -- Как  вам  идея  Феликса
Ильича?"
     "Что я  могу сказать, когда вы меня за обе руки  держите? --  засмеялась
она, освобо-ждаясь и неожиданно положив свои руки на наши. -- В конце концов,
я всего лишь слабая женщина. Где мне устоять против двух таких обаяшек?"
     "Я решил создать в  отделении  новый  сектор под вашим  руководством  и
подобрал для  него  лучших наших молодых ученых,  --  говорит профессор. -- Из
тактических   соображений,   назовем  его  сектором   обеспечений  аварийной
безопасности лодок."

        7.
     Таня:
     Поскольку мы, в конце концов, согласились потерпеть и работать втихаря,
чтобы  не  дразнить гусей,  довольный  профессор,  со  своим  рассудительным
референтом,  провожают меня  на уже подготовленное рабочее место  -- отличный
кульман,  стол и даже, о мечта любого конструктора тех лет, вертящийся стул,
представляете? И -- ба, знакомые все лица вокруг. Тут  мне и Гена с Валерой с
острова  Рейнеке, и людоедка Эллочка с лестничной клетки, и  сам герой моего
романа  со  своей  би-той на  нашей кухне физиономией --  прямо  за  соседним
столом. Вот  уж  только кого  тут не хватало,  так это Софьи Казимировны, и,
будьте любезны, начинайте заново игры с моим подвижным носом...
     Но  и  я  уже  не  та!  Жизнь  давно  перековала  беспомощную  Тайку  в
великолепную и грозную "миледи". Так что...

        8.
     Элла:
     Итак, сияющий профессор  вводит проклятую "миледи"  в наш рабочий  зал,
где у кульмана сгрудилась, как перед оглашением приговора ревтрибунала, наша
мог-учая кучка. А  рядом, как конвой, торчит начальник Первого отдела,  Петр
Ивано-вич, со своими колодками орденов. Ну  и что? На моем столе под стеклом
фото-графия папы в форме и -- с не меньшим числом боевых наград.
     "Позвольте представить  вам  нового  зав.сектором,  --  косится  на меня
Сан-Дмич. --  А это, Татьяна Алексеевна, и  есть ваш коллектив.  Насколько  я
помню,  все они ваши  однокурсники и  друзья."  "Что однокурсники я не очень
помню,  --  сузились  на ме-ня  синими  дулами двухствольного  маузера  глаза
"миледи". -- Зато  уж их теплую дружбу я до гробовой доски не забуду. В гробу
я видала таких друзей, -- одними губами добавляет она. -- Татьяна Алексеевна,"
--  представляется новая начальница первому  из  своих  подчиненных. "Геннадий
Семенович," -- охотно пожимает Гена изящную руку. Вообще, если откровенно, то
внешне девка она была просто потря-сающая...
     "Валерий  Аркадиевич,"  --  выдавливает  без улыбки Валера,  глядя  мимо
начальницы на профессора.
     "Элла  Юрьевна,"  --  едва произношу я, впервые наяву  касаясь "миледи".
"Кога-нская, если  мне память не изменяет? -- раздается пока холостой выстрел
из  мау-зера.  -- Ну,  с  Феликсом Ильичем  Дашковским  вы  меня  уже  как-то
знакомили. Я его запомнила",  -- ломает она комедию под напряженным вниманием
всего отдела.
     Коллеги молчат, но в воздухе  висит возмущение --  научную группу самого
перс-пективного проекта Сан-Дмич демонстративно формирует из евреев... Никто
не работает. Все стоят у своих столов или сидят на них. Тишина.
     Танька осматривает запыленный кульман, пробует чертежную машину.
     "Бедный Йорик, --  грустно  улыбается она,  -- похоронили и  забыли. Элла
Юрьевна,  --  вдруг   звенит  ее  голос.  --  Вы  имеете  хоть  какой-то  опыт
конструкторской работы?"
     Я  вздрагиваю и  молчу.  У меня  это утро началось  с такой пульсации в
висках, сразу переходящей в черные клубы головной боли, что я  нисколько  не
удивилась,  когда  началась  эта  экзекуция...  Боль  замерцала перед  моими
глазами сполохами северно-го сияния. Пятерчатка в нагрудном карманчике моего
жакета, но не принимать же таблетку при ней!
     "По теме необходимы серьезные  проработки, -- продолжает она. --  Я  ценю
ваше  же-лание,  Александр  Дмитриевич, окружить меня  моими старыми добрыми
друзьями, но если и остальные так же некомпетентны,  то, боюсь, толку от них
будет мало. Я, конечно, уверена, что Элла Юрьевна меня больше  всех на свете
любит и ценит, но я бы предпочла более толковых коллег."
     "Кто  еще  из  научных  сотрудников  вас  не  устраивает?"  --  мрачнеет
профессор.
     "Для начала я  прошу мое рабочее место  разместить у кульмана.  Что  же
касается подбора коллектива моего сектора...  Вы, Сан-Дмич, сказали, что они
подготовили рефераты-соображения. Вот я бы и хотела эти соображения обсудить
лично с каж-дым, а потом вместе с вами решить, кто из них и  на что способен
по данной теме. В  противном  случае,  прошу  мне  предоставить  только этот
удивительный кульман. Кто меня в этом секторе уже безусловно устраивает, так
это Йорик. Я в него про-сто влюблена -- с первого взгляда."
     В зале назло Антокольскому зааплодировали. Мальчики  перетащили  стол и
кресло  к  кульману, а  профессор  с каменным  лицом  пригласил  "миледи"  с
Феликсом и Петром Ивановичем в свой кабинет.
     Еще  пара  таких  фокусов,  перевела  я  дух,  доставая,  наконец,  мои
таблетки,  и   "объявляется  посадка  на  самолет,   вылетающий  рейсом   до
Владивостока.  Пас-сажирку Бергер просят срочно пройти к выходу...  И больше
не входить!"
     А пока что...

        9.
     Феликс:
     "Я прошу вас, Татьяна  Алексеевна, -- строго  сказал профессор, когда мы
вернулись в его кабинет, -- впредь обсуждать кадровые вопросы не так громко и
только здесь, идет? И вообще  у нас эмоции принято подчинять интересам дела,
а  не  наоборот.  Если, скажем,  Феликс Ильич или  Коганская вас в  качестве
коллег  почему-либо  не  устраивают,  то  окончательное  решение  принимаете
все-таки  не вы,  а я,  как началь-ник  отделения. И  вам  придется  с  этим
смириться. Вы работали конструктором?  Отлично, но эти люди,  -- он  кивнул в
мою  сторону,  -- напротив,  занимались  наукой,  чему  вам, боюсь,  придется
поучиться  у  них. Я настоял  перед руководством  института  на вашем  праве
возглавить работы по своей теме, но  не на каких-то иных правах или функциях
внутри моего отделения. Вам все понятно?"
     "Мне понятно другое, -- метала  искры неукротимая  "миледи". -- Дело,  на
которое   мы   замахнулись,  слишком   серьезно,   чтобы  начинать   его   с
непродуманного  под-бора исполнителей. Подобные проекты под  силу коллективу
единомышленников, а не однокурсников. Это не всегда совпадает!"
     "Что же вы предлагаете?"
     "Мне  бы хотелось  здесь и сейчас,  --  отвесила она ему  величественный
поклон,  --  побеседовать  с  каждым  из ваших  протеже.  И вместе  с вами, --
злопамятно под-черкнула она, -- решить, будет от них отдача или нет."
     "А  если  нет? -- не обещающим ничего  хорошего  тоном  спросил милейший
патри-арх,  уже  отрицательно  заряженный.  --  Вы  откажетесь участвовать  в
научных  раз-работках  и ограничитесь конструкторскими?"  "Ну,  это  не  мне
решать, -- обезо-ружила бузотерка старика своей очаровательной улыбкой.  --  В
конце  концов,  в  вашем отделении не  пять,  а  пятьдесят  человек.  Вместе
подберем достойных,  хотя я  вовсе  не  исключаю,  что  именно ваш  выбор  и
окажется оптимальным... Могу ли я пока побеседовать при вас с каждым из этой
группы  для  уточнения  его  пригод-ности,  на  мой,  естественно,  взгляд?"
"Можете."  "Тогда, с вашего  позволения, я  бы, не  сходя с места, начала  с
милейшего Феликса Ильича."
     Антокольский вопросительно поглядел на меня, потом, через мою голову, в
глубь  кабинета. Вездесущий  Петр  Иванович,  который  напряженно следил  за
разговором в зале, теперь выжидательно вытянул шею, ожидая ответа.
     Я сделал боссу только нам с ним знакомый знак, и он тут же встал.
     "Прошу  прощения,  --  смущенно  улыбнулся  он  Тане. --  Как  говорится,
старость -- не  радость.  Мне  надо принять  лекарство.  Феликс Ильич,  вы не
помните, куда я его девал?"
     Мы  уединились в  бытовом блоке его кабинета. Боковым зрением я увидел,
что Петр Иванович метнулся к Тане, сел рядом и что-то ей горячо зашептал.
     "Сан-Дмич, -- задыхался я, чувствуя, что сейчас  так получу от проклятой
"миледи", что предыдущая  порка мне оргией с ней же покажется, -- не  давайте
ей меня уни-жать... Вы же знаете, что я не имел времени вникнуть..." "Ничего
не  знаю. Вы, ме-жду  прочим, координатор  всего отделения, моя правая рука.
Как вы могли не интересоваться самой перспективной темой, зная достоверно об
особом  отно-шении к ней министерства?" "Сан-Дмич!.. Позвольте хоть отложить
до  завтра.  Я  знаю  ребят,  которые  тщательно  готовились  к  встрече  со
Смирновой. Я с ними поработаю, и  завтра хоть как-то буду выглядеть... Я вас
очень прошу!" "Нас ждут."
     Петр  Иванович  сидел  уже  за  столом  красный  от  напряжения. Таня с
интересом смотрела, как я вытираю пот со лба.
     "По-моему вы там  еще недолечились,  Феликс Ильич, -- ласково улыбнулась
она. --  На  вас же лица нет... Александр Дмитриевич, а что,  если мы  вашего
Ильича оставим в покое?" "Сегодня?"  -- с надеждой спросил я. "Почему  только
сегодня? -- еще более ласково проворковала "миледи". -- Вообще. Посудите сами,
какой из  него разработчик, с  его-то сугубо административным  опытом?"  "То
есть  вы  пред-лагаете Дашковского сразу  исключить  из  вашей  группы,  без
интервью?" "Конечно. Посмотрите на него сами. Он сейчас к чему угодно готов,
только  не к обсуждению  противодавления на  подводных лодках. Зачем  мучить
такого  полезного человека?  Пусть занимается своими обычными  делами, но...
числится  в моей группе для улаживания  неизбежных в  нашем  деле  нештатных
ситуаций, а? Лучше его мне для этого все равно никого не найти."
     "Вы...  согласны,   Феликс  Ильич?"  "Да...  --  лихорадочно  пытался  я
осмыслить  оче-редную  мистификацию,  которые  неизбежно  сопровождали   мое
общение  с  "миле-ди".  --  Если  Татьяна  Алексеевна  считает,  что  в  этом
качестве..."
     "Да  какое у  тебя,  к  чертям,  качество! -- зарычал  Петр  Иванович. --
Развели  тут  синаг...  богодельню!  В отделении собраны  сливки выпускников
Корабелки, а дис-сертабельное место  первым навязывают проходимцу! Сан-Дмич,
как хотите, а я пишу докладную директору. Копию -- куда следует! Вы, конечно,
мировая вели-чина, но с кадрами работать никогда не умели и не умеете!"
     "Пишите. Но  пока  не  отрывайте  нас  от  работы. Что  дальше, Татьяна
Алексеевна?"
     "Дальше? -- забурчало у  Тани  в животе и крутанулся  нос между ставшими
почти  фиолетовыми  глазами.  --  Коганскую  бы   послушать,  если  никто  не
возражает, -- почти прошипела "миледи". -- При Феликсе Ильиче, если у него нет
других дел."
     "Позовите  Эллу  Юрьевну,  --  тихо  сказал   Антокольский  в  селектор,
выдерживая испепеляющий взгляд особиста. -- Пусть реферат захватит."

        10.
     Элла:
     "Эллу Юрьевну просят зайти  к  Сан-Дмичу, --  раздалось  из динамика.-- С
рефератом по теме Татьяны Алексеевны, пожалуйста."
     Я метнулась к своему столу, но проклятый реферат куда-то запропастился.
Я лихо-радочно рылась  под  насмешливыми взглядами  со  всех сторон, даже на
колени стала и все выкинула из ящиков на пол.
     "Он на столе, -- тихо сказал  Гена. -- не волнуйся ты так! Мы с тобой..."
"Геночка, -- жалко сказала я, -- принеси стакан воды  таблетку  запить. Голова
разрывается..." "Я скажу, что ты заболела!" "Ни в коем случае. Она подумает,
что..." "Да  плевать нам на то, что она  подумает! Когда мы  на это обращали
внимание? Эллочка, возьми себя в руки и не поддавайся на ее провокации."
     Я  судорожно  запила   пятерчатку  и   еле  поволокла  ноги   в   такой
дружественный до  того кабинет.  Ведь Сан-Дмич знал  меня  с детства. Они  с
супругой всегда у нас  лето проводили...  Надо  же! Из-за какой-то  дворовой
девки...
     Танька сидела за  столом  напротив  Феликса,  а особист примостился  на
стуле у стены и весь вытянулся к собеседникам.
     Меня усадили рядом с бывшим любовником "миледи".

        11.
     Феликс:
     Вот  на кого  жалко  было  смотреть,  так  это на  несчастную  Эллочку,
движущуюся как-то боком -- на заклание "волчице", которая, по-видимому, ни  с
кем,  кроме  меня,  церемониться не  собиралась.  Элла  опустилась  на  стул
напротив  своей  злей-шей  врагини  и  для чего-то  листала дрожащими руками
тетрадку-реферат.
     А Таня,  время от времени дергая  носом и поднимая свои  длинные темные
ресницы с  кокетливо  загнутыми  золотистыми кончиками,  ровным голосом,  не
заглядывая  ни  в  какие  бумаги,  стала  задавать  вопросы  по  теме  и  по
строительной механике  корабля.  Адресовала она их  профессору:  "Интересно,
Сан-Дмич, что  думает  Элла Юрьевна о  величине  и  природе  технологических
отклонений  от  расчетного  диа-метра обечайки  прочного  корпуса.  Как  это
отражается на предельном гидроста-тическом давлении? Знакомы ли ей граничные
условия,  принятые на  заводах  при  изготовлении обечаек и  методы контроля
возможных отклонений?"
     Уже после трех вопросов, показавших, что дочь адмирала ни  уха, ни рыла
в об-суждаемой теме, беспощадная "миледи"  проворковала: "Не считаете ли вы,
Сан-Дмич, что в моей группе мог бы лучше поработать кто-нибудь другой?"
     Это было слишком. Раскатанную в блин Эллочку, наконец, прорвало.
     "Сан-Дмич,  --  страстно  закричала  она  так,  что  в кабинет заглянула
секретарша. -- Спрашивать и я могу!  Пусть "миледи"  сама ответит ВАМ на свои
же  вопросы! Пусть!  Я все записала, вот!!"  "А?  Татьяна  Алексеевна?  --  с
интересом откликнулся  патриарх, молодо блеснув глазами. -- А то вы тут такие
вопросики придумали, что,  боюсь, и меня бы  к себе не  приняли. Прошу, Элла
Юрьевна!"
     И тут начался такой фейерверк эрудиции, что мы все только рты разинули.
Про-фессор  завороженно  слушал  мою  бывшую  любовницу  и что-то  торопливо
запи-сывал. А Петр Иванович не сводил с Тани восхищенного взгляда.
     "Вот  это приобретение! -- протянул он руку Антокольскому.  -- Беру  свои
слова о подборе  кадров  обратно  и поздравляю, Сан-Дмич. Не  оскудела земля
русская светлыми головами!"
     Элла молча вышла из кабинета.
     "Давайте Геннадия Семеновича," -- сказал профессор в селектор.
     "Он и  Валерий  Аркадиевич  от интервью  отказываются",  -- взволнованно
отклик-нулась секретарша под гул голосов.
     "Бунт на корабле? -- весело поднял бровь зав.отделением. -- Смотрите, что
вы  у нас в первый же день натворили, Таня.  Пусть зайдут объяснить, чем они
недовольны?"
     "Будто  вам не ясно? --  ликовал особист.  -- Куда им до Татьяны!  Она их
сейчас в два счета отправит по прямому назначению..."
     "В чем дело? -- строго спросил Антокольский взбудораженных однокурсников
сви-репой "миледи". -- По-моему у нас не принято было до сих пор не выполнять
мои распоряжения."
     "У  нас  никогда  не  принято было издеваться над людьми,  --  неприятно
скалился Гена, сдвинув  глаза к переносице. -- С каких это пор нас экзаменуют
провин-циальные инженеры, тем более особа, низкий моральный облик которой...
Да мы и сами не желаем с ней работать! Приехала, чтобы сводить с нами личные
счеты!.."
     "А вы, Петр Иванович,  -- добавил Валера, все лицо которого шло пятнами,
--   прежде  чем таять от  ее голубых  глазок, поинтересовались  бы,  на  чьей
стороне, по ее  мнению  следовало выступить Советскому Союзу в  Шестидневной
войне и с какой целью она так поспешно из Смирновой стала Бергер!"
     "В  пятьдесят   шестом,  --  едва  сдерживал  свой  гнев   побагровевший
отставник, --  я прямо из лагеря  поехал не домой, а по  одному знакомому мне
адресу...  Свести, как вы изволили  выразиться,  личные  счеты! После  моего
визита там  один  такой же  "правдолюбец", что  клеймил  позором  мой низкий
моральный  и политический уровень, до сих пор в инвалидной  коляске ездит...
Только времена  у  нас не  те,  Литовский,  когда  на любой ваш  чих тут  же
прилетает  черный  ворон.  И органы, да будет  вам известно, не  те,  что вы
всегда были готовы использовать для своего продвижения наверх по лестнице из
трупов!.. Органы внимательно следят за про-сионистскими настроениями в нашем
обществе, знают  и о  временных  заблужде-ниях  некоторых  честных советских
людей. О Татьяне мне все известно. И не тебе нас учить, кого брать на работу
в  институт,  а  кого нет,  паршивец!..  Как будто мы  не  знаем, <i>что</i> вы все
говорите в  своем узком кругу после того, как правильнее всех  выступаете на
митингах"!
     "Все на сегодня, -- устало откинулся  в своем  кресле профессор. -- Прошу
товарищи обедать и -- по рабочим местам. Завтра решим, как формировать группу
Бергер..."
     "Ну и друзья у тебя, Танечка, -- услышал я в дверях кабинета голос Петра
Иванов-ича. -- Один другого гаже." "Какие есть! -- беспечно отвечала она, беря
старика  под  руку.  -- Зато  вы у меня просто  прелесть! Без  вас  я  бы  не
посмела... Вы всегда так вдохновляли красивых женщин?"
     "Танечка...  --  задохнулся  ветеран. -- Помните,  в  песне  о казаках  в
Берлине  "девушка с флажком и с  косою под  пилоткой на углу стоит, -- пропел
он, -- синевой горят гла-за... Ваша копия! И мы с ней всю  ночь на третье мая
целовались.  И  где  бы  вы  думали?  Ни  за  что не поверите!  В развалинах
рейхсканцелярии.  Вокруг  обгорев-шие  ковры,  чуть  ли  не осколки  глобуса
фюрера, а у  той самой стены, где почти-тельно стояли фельмаршалы и генералы
разные, мне... синевой  горят глаза... Я маме еще  когда на  фронт уходил  в
сорок первом, поклялся, что в  День Победы зачну новую жизнь прямо в логове!
И вот, представляете, я и она... ваша копия!"
     "И что с ней стало? -- мельком глянула на меня Таня. -- Небось генеральша
те-перь?" "Как бы не так! -- счастливо хохотал особист. -- В сорок пятом стала
женой  комбата сорокопяток,  а к нашиму времени даже не очень и состарилась,
хотя меня восемь лет из лагеря ждала... Внука мне растит!"
     "Таня, -- давно не  терпелось спросить  Антокольскому. -- А что это у вас
за   проз-вище   такое  --  "миледи"?  Из-за  внешнего  сходства  со  шпионом
кардинала?"   "Не  думаю,   Сан-Дмич,  у   нас  на  потоке  было   несколько
светловолосых  девушек..." "А вы  что думаете,  Феликс?"  "По-моему,  ее так
прозвали за ум, -- не сводил я с Тани глаз. -- Во всяком случае, я лично умнее
блондинок не встречал..."
     "Мне как-то ближе образ другой,  не менее умной и решительной миледи, --
задумчиво сказал Антокольский, -- из "Лунного камня" Уилки Коллинса, помните,
Таня?" "Мне тоже <i>my lady</i> Julia  Verinder приятнее, чем lady  Winter из "Трех
мушкетеров",  --  блеснула и здесь Таня, -- но что делать, если и в нашем веке
прихо-дится быть иногда..."
     Тут  меня  окликнула заплаканная  и надутая Элла, сидевшая  с ногами на
подо-коннике  в  коридоре,  а Антокольского и особиста  остановили  какие-то
начальники из смежного института.

        12.
     Таня:
     В  отличие от первого рабочего дня  в ЦКБ, я, оказавшись в  таком милом
окру-жении,  обедала  одна.  Валера  с  Геной  и  не  взглянули   в  сторону
неповторимой   "Венеры  Дровянской".   Остальные  же   проявили   похвальную
ленинградскую сдер-жанность и тактичность -- ни  малейшего внимания  к "новой
красотке".
     Зато какая  столовая вместо  фабрики-кухни! Какие блюда!  Нас  там,  за
чертой осед-лости, сроду так дешево и вкусно не кормили. После обеда я снова
погрузилась в долгожданную работу с моим устройством, упорно блокированным в
ЦКБ  (не по профилю -- и все!..),  и даже не  заметила, что  стрелка часов на
стене переползла за четверть седьмого, и уборщицы  начали с грохотом двигать
столы и стулья.
     Да,  вы  не спросили о декорациях и массовке этого  акта. Огромный зал,
потолки метров  пять от пола, тоже слепые панорамные окна метра три на три с
тяжелыми бежевыми шторами. Но  как-то  приятно  слепые -- не  от неподвижного
угрюмого  тумана,  а от живого  снега,  тихо летящего в  одном  направлении,
отчего  кажется, что весь зал несется  вправо-вверх  в белом пространстве за
окнами. Вокруг элегантная публика, одетая  и постриженная по последней моде,
тихие голоса, творческая атмосфера. Ни зарядок тебе, ни крикливых перекуров,
ни настойчивых знакомств. Да еще за сценой "Времена года" Чайковского.
     Культурная столица страны, черт побери...

        x x x
     За  дверями  института мела мокрая сплошная  метель.  Черные  мраморные
ступени  после вездесущих ленинградских  дворников  были почти без снега, но
тротуар  за  ними  блестел  от  наледи  взявшегося  к  ночи  мороза. Я стала
осторожно  спускаться  в своих изящных  белых японских сапожках (сюда бы мои
суконные!) и, конечно, грохнулась, как только ступила на лед.
     Тотчас меня подхватила сильная рука, которую я  узнала даже через рукав
дублен-ки: "Я провожу тебя, Тайка?"
     Надо же! Ну как ни в чем не бывало... Я чуть  не на полчаса позже вышла
--  пока  меняла  в отделе свои туфельки  с теплохода  "Тикси" на  невесомые и
тепленькие са-пожки, оказавшиеся такими коварными, а потом еще в гардеробе и
у зеркала  шап-ку  меховую  городила  на  свою  уже  ленинградскую  модерную
прическу.
     А  он  все  ждал, подняться  помогает, Тайкой  называет. Только у моего
Феликса нет больше его Тайки... Есть  мужняя  жена  с иностранной на русский
слух фамилией, совсем  не  обитательница комнаты на Дровяной. И папа мой уже
не "коротает свои дни в сумасшедшем  доме". В  этом акте наши роли, наконец,
поменялись. И не мне их возвращать <i>на ту лестничную клетку!</i>
     "Я ждал тебя, Тайка," -- лучшим из своих голосов говорит он, не отпуская
мой локоть. "Да что ты  говоришь! А я  было решила: шел в комнату --  попал в
другую." "Нам  надо объясниться. После того, как... У нас просто нет другого
выхода, кроме как..." "Во! И я так думаю. Другого выхода я просто не вижу. У
меня сапожки жутко скользкие, и я все гадала, кто бы  меня довел до метро...
А  тут  как раз мой бывший  возлюбленный  подвернулся! Заботливый, надежный,
устойчивый.  Что   лучше,  правда?  Объясняйтесь,  Ильич   и   ведите   меня
осторожненько к  Черны-шевской."  "Не  шути так, Танечка...  Как  мне сейчас
мерзко на душе..." "О, а мне! Не погода, а  мерзость какая-то. И скользко-то
как! Представляешь, какой у меня  теперь  синяк  на жопке?  Ай! Держи  меня,
Ильич, миленький..." "Ну зачем ты так, Таня! Ты же совсем не вульгарная, что
ты всех  без  конца  провоцируешь?.." "А  ты брось-ка  меня.  Я  вон  в того
военного вцеплюсь.  Он меня в таком фирменном наряде нипочем до самого метро
не оставит. А вот ты останешься тут один -- в сыром печальном полумраке, весь
в снегу, слезах и соплях."
     "Хорошо. Ты вообще хочешь со  мной поговорить или  нет?" "Я же сказала.
Гово-ри,  только не  заговаривайся,  а то уронишь.  А  такие  талантливые  и
фигуристые аспирантки  на улице не валяются! Сан-Дмич  тебя тут же понизит в
рядовые." "Хорошо.  Я начну с главного. С того, что для меня значит эта наша
новая встреча. Я недели, дни, часы считал, когда  узнал, что ты  поступила и
скоро появишься  у  нас. Ты  сама  знаешь, как я тебя люблю и..."  "Тоже мне
главная новость! А я-то думала... Ты меня всегда любил. Только неофициально.
А теперь меня официально любит  другой." "Мне очень плохо, Тайка... Пойми, я
не могу без  тебя. Я..." "Да  нет,  это  я без тебя не могу, ай!.. Без моего
любимого Ильича я в таких сапожках моментально снова с размаха на жопу сяду,
а это уже совсем другое дело  -- тем же синяком об тот же тротуар, ай! Ильич,
миленький,  держи  крепче свою красулю..." "Таня!  Перестань  ты кривляться,
наконец.  Это  совсем не смешно,  уверяю тебя... Ты просто не представляешь,
как  я..." "А ты хоть представляешь,  как  я с таким си-няком людям на глаза
покажусь? Что они могут  обо  мне  подумать?  Ай, держи  же!"  "Тебе лишь бы
издеваться... Конечно,  ты теперь у босса в фаворе, восходящая звезда науки,
муж-хирург,  одета с иголочки,  брошь  за тысячи,  отдельная квартира. Можно
теперь бросить своего Феликса, который все это время,  каждый час..." "Да ты
что, Ильич! Как раз  теперь-то я тебя сама ни за  что не брошу. У  меня тоже
жопа не железная. Шутка ли -- об  тротуар ее без  конца трахать? Только бы ты
меня  не бросил,  любимый..." "Знаешь что!... Если  ты настроена ерничать  и
хамить, то я вообще не произнесу больше ни слова..."
     "И  не  надо. Уже  метро, уже нескользко.  Нафиг  ты мне  теперь нужен!
Гуляй, Вася. До завтра." Он дернул себя то за одно ухо, то за другое с такой
силой, что слетела меховая  мокрая шапка. Я поймала ее и нахлобучила  своему
Феликсу на  самые уши. Он  воспринял это, как ласку,  рассиялся  уже забытой
своей удивительной улыбкой и привычно потянулся было ко мне поцеловать, но я
спокойно  повернула его за плечи и так поддала коленом  под зад, что  с него
снова  слетела  шапка.  Не  пред-ставляя   пока  как  реагировать  на  такие
неформальные  отношения  новой  аспиран-тки  с   всесильным  референтом  при
посторонней  публике, он  поспешно  подобрал  с  мокрого грязного пола  свою
шапку, надел  ее  боком и  остался рассеянно  смотреть,  как я  опускаюсь на
эскалаторе, даже не оглянувшись на свою такую страстную лю-бовь.

        13.
     Таня:
     Зато как  хорошо  было в Никольском! И если  идти рядом с тропинкой, по
глубо-кому снегу,  совсем не  скользко.  Ветер  шевелил тяжелые от  налипших
белых  на-ростов лапы  елей,  фонари  окружал  рой снежинок,  а  дома нашего
поселка тепло мигали своими желтыми окнами, три из которых были теперь мои.
     Доктор открыл мне дверь, и я  тотчас утонула в его объятьях, как была --
мокрая и холодная.  Уже кипело и  жарилось что-то на газовой плите, на столе
стояла буты-лка шампанского, фрукты  с конфетами -- отметить наш с ним первый
рабочий день в Ленинграде.
     Миша был при полном морском  параде  --  в ослепительно белой рубашке  с
черным галстуком, отглаженных брюках и лакированных туфлях  на каблуках. Его
светлая шевелюра металась над чистым лбом,  пока он стремительно накрывал на
стол, без конца мило жмурясь при взгляде на меня.
     Я  пошла принимать горячий  душ.  Мне всегда  нравилось,  если на  меня
смотрят с восхищением, а потому  я оставила дверь  душа открытой и нисколько
не  удиви-лась,  что он стоит, держась  за  косяк,  и не сводит  с меня глаз
сквозь прозрачную  за-навеску ванной. На такой взгляд только дура не ответит
естественным  образом.  Не закрывая  воду,  я  отдернула шторку,  прижавшись
спиной к кафельной стене и под-няла руки над головой.
     Он, как был, при галстуке, в туфлях и с часами, шагнул в ванну  и обнял
меня,  фы-ркая от сильной  струи  сверху. Боже,  как мне  было хорошо в этом
крошечном душ-ном мирке  висеть на моем сильном муже  со сплетенными  за его
шеей руками и спиной ногами!.. Пока мы наслаждались общением,  душ превращал
его лучшие брюки в тряпку...
     Потом  его мокрая  одежда  валялась  на  полу  в  прихожей,  а  мы пили
шампанское, сидя  в заполненной  ванне друг против друга. И до  поздней ночи
продолжали наши игры, делясь своими импровизациями в постели.

        x x x
     Ты на  меня  напал вчера так внезапно и так решительно,  что я даже  не
успела  расспросить о  твоем  первом рабочем дне и не  рассказала о моем,  --
сказала  я  за завтраком.  -- Как у  тебя? Было  что-нибудь  интересное?"  Он
безнадежно  махнул   рукой:   "Работа  для  паталогоанатома.   Это  же  люди
заторможенные..." "Ничего себе! Прямо по Зощенко: ты мне найди собаку, чтобы
она, стерва, бодрилась под ножом!" "Ты не  понимаешь. Хирург ведь всего лишь
терапевт, умеющий оперировать. Тут важен духовный контакт с больным. А какой
может быть контакт с душевнобольным... Мне их ужасно жаль, я  прямо чувствую
себя  каким-то палачом."  "Мика, ты же облегчаешь их  страдания..." "Что  им
физические страдания  по сравнению с теми,  которые им  причиняет наизлечимо
больная душа!.."

        ГЛАВА ВТОРАЯ.

        ЛЕНИНГРАД. ВОЙНА И МИР

        1.
     Феликс:
     Увидев меня, Дина подняла от письменного  стола голову и сняла  очки. Я
молча прошел в нашу с ней комнату. Эсфирь Вадимовна смотрела на меня глазами
во-шедшей в роль характерной  трагической актрисы, а Семен  Борисович только
тяжело  вздыхал и трещал пальцами в  дверях своего кабинета.  Гена вообще не
по-казывался  из  своей  комнаты.  Семья  переживала  стихийное  бедствие  --
возвраще-ние "миледи".
     Приняв ванну, я  подошел  к  столу,  где обложилась книгами  моя ученая
жена,  поце-ловал ее  в завиток волос на виске, сдвинув губами очки и крепко
обнял, сжав обнаженные смуглые  руки. После  унизительной прогулки  с  Таней
Дина  казалась  мне особенно  родной.  Профессиональная  психологиня  тотчас
почувствовала мое настроение.
     "Правда?  -- прошептала она. --  Я  все-таки лучше?.." "В  тысячу раз,  --
искренне ответил я. -- И вообще,  что за  траур в семье? Где  горит? Приехала
очередная  про-винциальная  аспирантка, только и  всего!  Все  прочее  давно
кончилось. "Миледи" замужем и, судя  по броши, отнюдь не за бедняком. Мы все
ей теперь безразличны. Я тоже  к ней совершенно равнодушен. Не ненавижу и не
люблю.  Да и  все,  что  было  в  августе,  не  более, чем  обычные  гримасы
молодости."
     "Я тебя всегда понимала, -- ответила Дина. -- Против такой женщины просто
невозможно устоять. Но не может же она удовлетворить всех на свете. А кто ее
муж?"  "Говорит,  что  врач-хирург.  И, что интересно, работает  в  больнице
Кащенко! Психов, оказывается, тоже оперируют." "Красивый?" "Хирург? Откуда я
знаю?"  "Ну,  карточку  могла показать... А  почему он ее  не встретил после
работы у входа в институт, чтобы проводить до метро? Тогда она не упала бы и
не нуждалась в другом провожатом..." "В... каком провожатом? -- не поверил я,
что  успели  просл-едить и донести. Надо  же, куда  КГБ  до  нашей  семейной
агентурной сети! -- Что  ты  имеешь в виду?" "Не строй мне еврейские глаза, --
словно нахваталась Дина  ехид-ства у  "миледи". -- Она  тебе  на Чернышевской
дала от ворот поворот, милый. При-чем, совершенно фигурально -- вот почему  у
тебя такая грязная шапка и горячая нежность к законной супруге. А будь она к
тебе хоть чуть добрее,  искали бы мы тебя  по больницам, как твоего папашу в
августе, верно? И где нашли бы?.."
     "Не  думаю,  -- старался  я переубедить в  первую очередь себя.  --  Года
минули, страс-ти  улеглись..." "Дай  Бог, дай Бог, --  вздохнула она и  глухо
добавила,  неприятно  су-зив глаза: --  Мне жаль только, что Илья Арнольдович
тогда выскочил на лестнич-ную клетку чуть раньше, чем  следовало  по истории
болезни... Опоздай он всего  на несколько минут -- и не было бы у нас никогда
никаких этих проблем. А сейчас все начнется снова, словно молодость сама..."

        x x x
     Наутро в отделении только и говорили,  что о вчерашнем бунте. Публика у
нас бы-ла достаточно сдержанная, но неутомимая Элла, как изгнанная  из  дома
кошка, жа-лобно  мяукала у  каждого стола. Скоро  все  уже  знали,  что  она
когда-то  отбила   у  этой  новой  начальницы  одного  интересного  молодого
человека. И с ней теперь нагло и противозаконно сводят счеты.
     Слово  "миледи" уже было у всех на слуху, а героиня скандала, закусывая
пухлую губку,  морща лоб  и вертя  носом, стояла у  кульмана и  самозабвенно
что-то чертила,  держа  карандаш за  ухом,  тихонько напевая что-то и сдувая
волосы со лба.
     Антокольский не показывался,  о формировании группы никто не вспоминал,
а я после вчерашнего унижения вообще не смотрел бы в сторону Тани. Но теперь
от меня это уже  не зависело. Она  не во сне,  а  совершенно  реально стояла
прямо  пере-до  мной.  Она работала  стоя,  когда  все  прочие  сидели,  что
привлекло  бы к ней внимание даже и при иной внешности.  К тому же, все были
наэлектризованы сло-воохотливой Эллочкой.
     Таня же словно  не замечала ничего. Более того,  роняя  на пол резинку,
она  неб-режно наклонялась, приковывая мужские  взгляды.  Когда  же  резинка
закатилась, как  нарочно, под мой стол,  она запросто  полезла под  него  на
коленках, ткнув меня лбом.
     "Действительно,  стриптизерка  какая-то, -- услышал  я за  своей  спиной
шепот повер-женной в прах нашей общепризнанной красавицы второй молодости. --
Совершен-но вызывающее поведение! Знаете, что  мне рассказала  Коганская  об
этой,  как  они  ее  еще  в  институте  прозвали,  "миледи"?  Вы  просто  не
поверите...  Она...  вот имен-но  с ним..."  "Кто  бы  мог  подумать,  такой
приличный  молодой  человек..." "Но это же, наверное,  так интересно... Надо
попробовать..."  "А  вы порасспросите-ка ее о  подробностях,  --  заколыхался
сдержанный  смех. --  Или  пусть ваш муж  попросит Феликса  Ильича поделиться
опытом... Ему-то <i>это</i> явно было куда интереснее..."
     Уши у меня горели. Зная уникальный Танин слух,  я  не сомневался, что и
она слы-шит  все. Это тут же подтвердилось. Положив карандаши, она поправила
прическу и пошла к сразу съежившейся  и побелевшей  Эллочке, наклонилась над
ней и, под напряженными взглядами со всех концов зала, направилась к выходу.
Элла послушно последовала за ней.
     Я тоже поднялся и направился туда  -- привычно опекать  подругу детства,
которую после ее идиотской активности следовало бы лучше прибить.
     Они тихо разговаривали  у  дверей женского туалета в  конце коридора, у
окна. Таня крепко держала скособоченную задравшую на нее бледное личико Эллу
за  хрупкое  плечо.  Увидев,  что  я   спешу  к   ним,  "миледи"  зашвырнула
однокурсницу в туалет и захлопнула дверь.
     Оттуда  послышался  сдавленный визг: "Я не буду!! Танечка,  смотри  что
там!..  Я   всем   признаюсь...  Феликс!   Она   меня   убивает!..  Феличка!
Миленький..."
     Зашумела вода, раздался булькающие звуки.
     Я метался у закрытой двери, разрываясь между долгом и параличом мужчины
перед буквой  "Ж". К  этим чувствам присоединился какой-то  животный  страх,
когда дверь приоткрылась и прямо передо мной возникло красное лицо: "Влезешь
--  прикончу вместе с ней!.."
     Утешало только то, что там плакала, кашляла и сморкалась явно живая еще
Элла. К счастью, никто больше не нуждался в эти минуты в туалете. Боюсь, что
мало бы Тане за такое хулиганство не было, объявись свидетель.
     Наконец, дверь  распахнулась,  показалась  Элла  с  мокрыми волосами  и
красными вылупленными глазами, но умытая и даже причесанная. За ней спокойно
вышла  Таня,  очаровательно мне улыбнулась  и  подмигнула.  Эллочка  тут  же
бросилась мне на грудь и затряслась в рыданиях,  а "миледи", намеренно играя
бедрами, пошла на рабочее место.
     "Феличка,  -- соплила  Элла мой пуловер, --  она меня чуть не  утопила  в
унитазе! Какой позор... Боже мой! А там,  как назло, какая-то свинья  забыла
слить...  И  эта дрянь  видела, куда сует  меня лицом...  Феля!  Я покончу с
собой!  Ты  будешь на  суде  свидетелем... Это  попытка убийства! Ты  же все
видел..."
     "Во-первых, я ничего не видел, так  как это женский туалет, -- сказал я,
отстраняясь. --  Но если бы и видел, то  был бы последним идиотом, чтобы тебя
поддержать! Ведь ты не только Таню оклеветала, но и меня с ней!  И чего тебе
вечно неймется, Элла?" "Я не  стану больше жить, -- повторяла она, стуча лбом
в стекло окна, за ко-торым все летел  и  летел снег. -- После такого унижения
жить нельзя! Нельзя..."
     Я не уходил, но и не утешал ее, давая выплакаться.
     Началось! -- думал я. "Миледи" на боевой тропе. То ли еще будет...
     Наконец, несчастная  успокоилась.  Я  заставил ее  вернуться  в туалет,
просушить  под  электрополотенцем  мокрые  волосы  и  кофточку.  Мы   вместе
вернулись в зал.
     У кульмана толпились  морские офицеры с  большими звездами на  погонах.
Таня  спокойно объясняла им выполненный с  утра эскиз. Когда раздался звонок
на обед, гости заулыбались, приглашая ее в свою компанию.
     Проходя мимо моего стола, "миледи" наклонилась и шепнула, сияя глазами:
"Пон-равилось твоей Эллочке  мое меню? Я обещала то же блюдо ежедневно, если
не заткнется."
     Я  промолчал,  но  в  глубине души скорее  ликовал вместе  с  ней,  чем
сочувствовал Элле, которая осталась одна за своим столом в опустевшем зале и
содрогалась  узкой спиной,  положив голову на  бледные  руки в  трогательных
волосиках.  Я  при-сел напротив и стал ее гладить  по снова мокрым отчего-то
кудряшкам. От моей жалости она затряслась  еще сильнее, подвывая уже  вслух.
"Мамочка... мамочка моя", -- услышал я, но так и не смог искренне утешать ее,
как делал это с детства.
     В  конце концов, еще неизвестно что и кому обиднее и противнее... Снова
во мне бушевали противоречивые чувства.

        2.
     Элла:
     Это был страшный день...
     Мое унижение провинциальной выскочкой вызвало сочувствие наших  женщин,
не  простивших "миледи" ее броскую  красоту и  независимое  поведение.  Меня
подзы-вали  ко всем  столам и  расспрашивали,  почему новая  начальница меня
ненавидит и  что у нее было с  Феликсом, а  у него со мной. Я восприняла эту
солидарность,  как начало борьбы за мое право на уважение, и не стеснялась в
откровениях.
     Феликс  сидел   прямо   позади  любимой   попки,  весь  взъерошенный  и
пришиблен-ный.  Я вчера проследила за тем,  как он вел ее к метро и как  она
его лапала под предлогом  того,  что cкользко. Но,  как  видно,  сказала ему
что-то не больно лест-ное, раз он с утра и смотреть на свою  заразу избегал.
Так что их прощание у эска-латора вчера вечером было вовсе не ласками, как я
было  подумала, а  примерно  таким же  теплым приветом,  какой  чуть  раньше
получила я.
     Все наши женщины оживленно шептались, поглядывая на Феликса и Таньку.
     Та  вдруг при всех пошла  прямо ко мне У меня  в  висках, блокированных
было таблеткой, стукнуло в предчувствии  беды. Захотелось немедленно рвануть
отсюда без оглядки.  Но было поздно. Остановившись напротив, она наклонилась
над мо-им столом, нагло упираясь руками в аккуратно разложенные бумаги.
     "Надо поговорить, подруга," -- тихо и зловеще сказала она.
     Овладей  собой,  не поддавайся,  -- уговаривала  я  себя, но  внутри все
дрожало,  а  в висках стремительно нарастала и  расплывалась, заполняя  весь
череп, вторая стадия моей боли-предчувствия.
     "О чем?" -- очень не понравился мне мой дрожащий голос.
     "О чем нам с тобой говорить, кроме как о любви?"
     "Я не  желаю с тобой разговаривать... Вообще! Никогда..." --  храбрилась
я, а паль-цы на ногах уже подогнулись от страха.
     Не меняя позы, она  переместила свои руки с бумаг на мои кисти и так их
сжала,  что  у  меня  сразу  пропали  и  головная  боль, и  голос.  Я  и  не
подозревала,  что  "ми-леди" такая  сильная.  Мои приемы, спросите вы? Да  я
вообще  обо  всем забыла  от  жгучей боли в смятых  в  лепешку  и  мгновенно
посиневших пальцах.
     "Я тебя  жду у  окна, возле туалета, --  продолжала она, снова возвращая
свои руки  на бумаги. -- Попробуй мне не выйти. Я вот так же, -- она судорожно
смяла  мои  за-писи, --  сожму твою цыплячью шею. После того,  что  ты о  нас
наплела  всем  на све-те, суд  меня  оправдает.  Дошло, козявка вонючая? Даю
ровно две  минуты." И на-правилась к  выходу. Все тревожно  смотрели на нас.
Мне следовало убежать, закри-чать, вызвать милицию, наконец, но не позволила
гордость.  Можете  издеваться  сколько  хотите,  но  я  все-таки чувствовала
аристократкой себя!  Кроме  того,  про-клятая  колдунья просто запугала меня
насмерть. Ведь такой волчице,  билось  в мо-ем мозгу, убить  человека  -- раз
плюнуть! У  них же страсть к убийству в крови... Нация пьяниц и  бандитов...
Вернется и при всех меня вмиг прикончит, с ее-то жуткой хваткой!..
     Короче, я встала и поплелась, куда  мне велели. Вот тебе  и  горничная,
крепостная девка,  конюшня, лестница, -- горько думала я, приближаясь к <i>моему</i>
эшафоту.
     Танька ждала у окна, опираясь на подоконник своей задницей и ладонями.
     Я мельком увидела себя в зеркале -- стройную, элегантную, с летящими  за
гордо  откинутой головой кудрями.  И мне  стало жаль, что утром я не приняла
вместо пя-терчатки какой-нибудь яд...
     "Предупреждаю, --  сказала я, пытаясь вернуть  себе  мужество. -- Я самбо
знаю не ху-же твоего Феликса, мы с ним одной  школы. Берегись, если посмеешь
драться, Татьяна."
     "Стану я драться с такой микропиздюлиной!"
     "Тогда убери-ка  свою поганую  лапу с моего плеча пока не поздно,"  -- я
приго-товилась ей  врезать ребром  ладони по почкам,  но  тут  увидела,  что
Феликс спешит к нам. Она проследила за моим взглядом и сделала едва уловимое
движение,  после которого я оказалась в туалете,  а за нами  мощно  хлопнула
входная  дверь, которую кобыла лягнула копытом. Я тотчас ткнула напряженными
вытянутыми  пальцами  в  нужное место  на  ее  мягком  пузе,  чтобы  не  раз
проверенным  приемом сразу ее от-рубить, но тут до меня дошло,  что  она мне
еще там, за  столом, руки-то испортила! Теперь все мои  приемы мне же только
боль и причиняют...
     А подлая тварь зачем-то  стала срывать с меня жакет.  Дикая мысль,  что
она лесби-янка и собирается меня тут изнасиловать, пронзила меня омерзением,
хотя я до сих пор не представляю, как насилуют лесбиянки. Чем?!
     Но  меня ждало нечто много худшее! Я ощутила ее железные пальцы на моей
шее  сзади,  а  ее  вторая рука  неумолимо волокла  меня прямо  к  ближайшей
кабинке, под-няв в воздух за пояс юбки.
     Перед моими глазами был не просто унитаз, а <i>неслитый</i> унитаз, чего у нас
вообще до того не случалось видеть!  И в этот кружок  с желтыми комками меня
совали ли-цом, хотя я изо всех сил упиралась  руками и коленями, брыкалась и
кричала, чтобы Феликс ворвался сюда и остановил ужасную казнь. А поверхность
воды неу-молимо приближалась. Мое  лицо  не помещалось в  кружок, но зверюга
сунула ме-ня совсем близко к  этой мерзости.  Я до  крови стискивала  зубы и
губы, чтобы  не  открыть  рот  и  вдохнула  только  запах,  когда  она  меня
приотпустила.
     "Я  не буду!! -- заорала я, прокашлявшись. -- Танечка, мамой клянусь... Я
всем приз-наюсь, что все про вас придумала..."
     "Верю. А потому умойся,"  -- спустила она воду и снова стала совать меня
туда же. "Феликс! -- не верилось мне, что его все еще нет рядом, что "миледи"
еще не отброшена в угол его  мощными  руками -- Она  меня убивает!.. Феличка!
Милень-кий..."
     Я едва не захлебнулась в хлещущей со всех сторон воде. Но страшная рука
уже отпустила мою шею. "Миледи" вышла к умывальникам, закатала рукава жакета
и блузки и стала брезгливо мылить  и тереть свои руки.  Я вышла из кабинки и
стояла рядом, видя себя в зеркале в таком виде, что... А она вдруг метнулась
к  входной двери и приоткрыла ее. Я увидела бледное лицо Феликса. Ясно, этот
сноб просто не способен был войти в женский туалет!
     Снова хлопнула дверь, а мне было весело сказано: -- Дай-ка, я тебя умою,
<i>Эллочка</i>. Как тебя звали в институте? Забудь. После  сегодняшнего крещения ты
у меня -- говноедка Эллочка..."
     Я  совершенно  безвольно  позволила  ей намылить  мне  лицо  и  голову,
тщательно умыть, вытереть, даже причесать. Потом на меня натянули  мой жакет
и вытол-кнули к Феликсу.
     Самое обидное было для меня  то, что Феликс промолчал, когда Танька ему
что-то шепнула по дороге  в столовую.  А потом  присел напротив меня и  стал
фальшиво утешать, пока я горько плакала в опустевшем зале. Предатель, подлый
предатель...
     А  со мной  творилось  нечто ужасное. Меня то била дрожь, то  бросало в
жар,  от которого из-под мышек текли струйки пота, пропитывая сразу  ставший
мокрым  лифчик.  Струйки  текли и по  моей  содрогающейся от рыданий  спине,
отчего я сло-вно  сидела в луже на своем стуле. Естественно, моя голова тоже
стала совершен-но мокрой, а со лба капало прямо на бумаги. Феликс растерянно
вытирал мое лицо своим платком.
     Сколько  раз я воображала такое состояние моей крепостной девки Таньки!
И вот вам -- обратная связь...
     Феликс заставил меня вернуться в туалет  и просушиться под феном  перед
началом рабочего времени, но о какой работе могла идти речь, если ко мне тут
же подсели Гена с Валерой? "Миледи" спокойно чертила, а Феликс, как ни в чем
не бывало, уже откровенно любовался ею...
     "Элла, -- настаивал между тем Гена, -- что у вас произошло  со Смирновой?
Вы дрались в туалете? Она побила тебя?" "Сказал тоже, -- тревожно вглядывался
в мое лицо Валера. -- Эллу побить! Ты забыл, как она самого Феликса кидала на
пляже?  Ей  даже  такая  верзила  на  один зуб!"  "Тебе  грозили  служебными
неприятностями?  --  пытался добыть  истину  Гена.  -- Из-за  чего  вообще был
скандал?  Почему  Феликс  не вмешался?  Или  он тоже обиделся? Хочешь, мы  с
Валерой  вытащим "миледи" туда же и сделаем с ней то же, что она с тобой? Но
что?  Расскажи, не плачь!" "Элла,  --  гладил  меня  по  снова  мокрой голове
Валера. -- Не молчи. Мы твои друзья. Мы сумеем тебя защитить. Короче, я иду к
Сан-Дмичу! Пусть вызывает вас с Татьяной и сам порасспросит..."
     "Нет! --  крикнула  я, и  все  повернули  головы в  мою  сторону,  кроме
"миледи"  и  Феликса. --  Не  надо никуда  ходить.  И  не надо  меня ни о чем
расспрашивать!  Я  все  равно  никогда  никому  ничего  об  <i>этом</i>  не   сумею
рассказать... Оставьте  меня  в  по-кое. Все! Я сказала  -- все! Уходите, мне
работать  надо,  между прочим." "Но ты..." "Не  бойтесь.  Я больше  не  буду
плакать. Но я ей так отомщу, что вам ее утешать придется..." "Вот теперь это
уже снова наша Коганская, -- неуверенно улыбался Гена. -- Пошли, Валя."
     Они  переглянулись  и  направились  к Таньке.  Та  прекратила  чертить,
обернулась к ним и  стала что-то говорить, улыбаясь  и ласково поглядывая на
меня. Парни по-жали плечами и пошли к Феликсу, с которым вышли в коридор.

        3.
     Феликс:
     В  марте группа была сформирована.  Антокольский настоял на своем. Таня
посоп-ротивлялась, но смирилась. Валера и Гена, к тому же, по своей эрудиции
и  способ-ностям  объективно ее устраивали,  а  Элла и смотреть  не могла  в
сторону "миледи". На все расспросы заинтригованных было сотрудниц о  наших с
Таней интимных  отношениях, перевоспитанная подруга моего  детства  отвечала
что-то невнятное,  часто моргая. Со мной она вообще перестала разговаривать,
а с Таней, если все-таки случалось общаться, перешла на "вы" и по  отчеству.
С   Геной  и   Валерой,   впрочем,  у   "миледи"   скоро   наступило  полное
взаимопонимание. На мой вопрос  нет ли у Гены с ней проблем, тот отвел глаза
и сказал,  что у  Татьяны Алексеевны  действительно есть чему  поучиться. На
вопрос профессора при  мне,  довольна  ли  Таня группой,  она ответила,  что
приятно  удивлена  способностями  Богуна  и  Литов-ского. И  даже  сдержанно
похвалила Эллу.
     Как-то  Валера чертил у  своего  нового  кульмана, а  Таня  внимательно
следила за его карандашом, поправляла, стирала. Гена стоял  у них за спиной.
Все  разговаривали  совершенно   дружески,  когда   к  ним  подошел  профорг
отделения.
     "Я слышал,  что вы некогда занимались плаванием, Татьяна  Алексеевна, --
засму-щался он. --  У  нас завтра  в  два  часа дня  дружеские соревнования с
коллективом  Третьего отделения. Пловцов  у  нас достаточно,  а  вот сильных
пловчих нет. Как вы?"
     "А можно с мужем? -- бросила она на меня синюю искру. -- Я там буду... не
совсем  одета...  Возможны нежелательные  осложнения."  "Конечно,  но  нужна
справка от врача, что у него нет грибка." "Не проблема. Сам и напишет." "Как
это?" "Он врач... А кто из наших будет?" "Да мы все ходим, -- сказал  Валера.
--  Институт арендует четыре дорожки." "А Феликс Ильич? -- обратилось, наконец,
и ко мне королевское внимание. -- Он в молодости неплохо плавал..." "И сейчас
--  наша главная надежда! -- смеялся профорг. -- Так мы вас ждем."

        x x x
     Напрасно я  представлял  Таню в  знакомой тряпочке, что некогда сводила
всех с  ума.  Она вообще не упускала  случая  блеснуть своей внешностью,  но
только тут я понял, что она имела в виду под замечанием "не совсем одета". Я
уже знал, что ее муж -- бывший морской  врач и что все  ее наряды -- из лучших
портовых магазинов мира, но такого купальника у нас еще не видели!
     Начнем с  того, что он был телесного цвета и облегал ее фигуру так, что
в двух  ша-гах и мысли не возникало, что на ней вообще  что-то надето. Более
того,  он был в сеточку именно  там, где принято женские прелести закрывать.
Наконец,  ее  быв-ший  моряк  был  в  соответствующих  плавках   и  с  таким
достоинством, что наши  скромные дамы просто обалдели, когда он появился  во
всем великолепии своего торса и белокурой гривы. Вот  это была пара!  Если я
хоть на  что-то  для себя втайне и надеялся до их  выхода из  раздевалок, то
увидев наяву Танину победу, мог только очередной раз утереться.
     А она вела русского богатыря с еврейской фамилией прямо ко мне.
     "Вот это  и  есть мой  бывший  возлюбленный,  о котором я тебе  столько
рассказыва-ла, Миша, -- спокойно сказала она, переводя ласковый взгляд с меня
на него  и  дер-жа  свои  пальцы  на чудовищном  бицепсе. --  Прошу любить  и
жаловать." "Михаил -- подал он мне руку. -- Очень приятно..." "А тебе, Феликс?
--   мерцали  ее глаза.  -- Тебе <i>очень</i> приятно, что  у меня такой  Миша, или не
очень?" "Мне-то что!" -- буркнул я.
     "Вот  такие вы все,  -- колебалось все под ее сеточкой от  смеха.  --  То
пытался меня у  мужа отбить, то --  порадоваться  за  меня жалко! Феличка, ну
хоть соври, что ты рад!"
     "Тань, -- снисходительно сморщил нос Михаил, -- прибереги свои игривости,
худо-бедно, до застолья.  Феликс, мы с Таней  приглашаем вас с Диной к нам в
Николь-ское сегодня  вечером. Вы можете ей позвонить по дороге из бассейна и
сразу ска-зать  нам ваше  решение? Пора  кончать эту  нелепую конфронтацию и
начинать дру-жбу семьями, а?"
     "Товарищи, товарищи, -- подбежал профорг. -- Команды строятся. Танечка, --
по-перхнулся он, натолкнувшись взглядом на сеточку, -- вы готовы?" "Еще  как!
--  сча-стливо  смеялась  довольная  всеобщим шоком Таня. -- Не бойтесь, Игорь,
таких девок, что  там строятся,  я одной  левой <i>победю</i>! Вот привяжите  мне к
спине правую руку! Нет, вы только привяжите, для интереса..."
     "А  мне можно выступить  на стороне вашей команды?  --  игранул  мышцами
бога-тырь.  -- Я тоже  неплохо плаваю."  "Сейчас узнаю,  --  несчастный  Игорь
косился  теперь  на  неформальные  плавки.  --  Если  соперники кого-то  тоже
выставили  со сто-роны, то..." "Миша кого хочешь обгонит, -- жалась к другому
моя Таня.  -- Он у  меня вообще все  может. Одним взмахом скальпеля все кишки
резу.. реза..."  "Резек-ция,  -- благодушно улыбался великан.  --  Только  нет
такого глагола."
     Боже, как я старался! Еле восстановил дыхание, когда победил этого Мишу
и  первым коснулся босой  ноги Тани, стоявшей  на кромке финиша  между двумя
нашими  дорожками. Пусть знает!..  И мы  оба вчистую победили соперников  на
двух их дорожках.
     А как плыла она! На нее и так все смотрели, как на чудо света, а в воде
она вообще была какой-то сказкой, вытянувшись  и откидывая  в сторону лицо с
ярким откры-тым ртом. Конечно, она пришла к  финишу первой,  тут же взлетела
на барьер и села, болтая ногами, пока остальные корячились на дорожках. И не
было для меня  большего  счастья, чем  стоять на пьедестале  рядом с  Таней,
принимая наивные "зо-лотые" медали... Все вокруг хлопали нам необычно долго.
     "Так мы вас ждем сегодня вечером, -- басил  Миша, когда Дина по телефону
немед-ленно согласилась. -- Это будет незабываемый  вечер! Такое бывает раз в
жизни, обещаю..."

        4.
     Феликс:
     "Я скорее  насторожился,  чем обрадовался, что ты  и не  раздумывала, --
тревожно вглядывался я в  возбужденное лицо жены, пока она прихорашивалась у
зеркала, блестя  глазами.  --  Что ты?.. А то  я позвоню и  откажусь, пока не
поздно! У них в квартире есть телефон..."
     Она резко обернулась и положила мне руки на плечи: "Феликс, ты все-таки
ду-рачок! Если я сожалела, что Тане оказали помощь и не дали умереть, то это
--   последствия пережитого стресса на почве ревности. Ну,  что ты сейчас  так
волну-ешься? Что я твою "миледи" отравлю прямо у нее дома? Что я стану с ней
там скандалить?  Этот ее Миша прав -- худой мир лучше  доброй ссоры. Вот мы и
едем  мирно  ее  обезвредить.  Собирайся.  Бутылку  и букет  купим  прямо на
вокзале, чтобы ты ничего не заподозрил..."

        x x x
     В вечернем старинном  Демидовском парке было тихо и снежно, хотя воздух
был  переполнен восторгом  весеннего пробуждения  северной природы и со всех
ветвей  нам  улыбались нетерпеливые  почки, пока мы  с  Диной  шли к поселку
медперсо-нала.  Корпуса   больницы  проступали  сквозь  старые   деревья  за
заснеженным пру-дом.  Страсти,  что кипели  за ее  желтыми  стенами,  не мог
вообразить никто на свете...
     У Тани был теперь совсем другой подъезд и другая дверь, на которой была
одна кнопка для одного звонка в одну семью.  В отличие от нас с Диной, они с
мужем жили <i>у себя дома.</i>
     И халат на ней был другой -- с птицами и цветами.
     Миша  появился каким-то шкафом в проеме  двери, галантно поцеловал руку
моей жене, помог ей снять пальто, даже  расстегнул молнию сапожек, присев на
кор-точки и заслонив половину прихожей затянутой в голубую рубашку спиной.
     "Диночка, --  сказала Таня, когда та подала ей руку, -- прости меня, Бога
ради!  -- и горько заплакала, крепко обняв ошеломленную и тотчас растроганную
гостью.  -- Я так перед тобой виновата... Такая  свинья... Ведь знала же, что
ты в положении!.. Одно слово -- "миледи"... Но я тогда, честное слово, пришла
не за Феликсом, а со-всем  наоборот, извиниться перед ним за свою  идиотскую
"шуточку" и сказать тебе, что больше на  вашем пути не встану. Так жаль, что
вас всех намучила... Вы меня никто больше не бойтесь, хорошо? Скажи, Феликс,
я ведь  вовсе  не  злая и  не такая  уж  хищница.  Просто,  если меня  сразу
принимают черт знает за кого, то..."
     "Таня, -- басил Миша. -- Ты все сказала, худо-бедно, вовремя и правильно.
Теперь надо дать гостям хоть пройти в гостиную, а тебе переодеться к званому
ужину..."
     Таня вернулась в скромном синем  платье.  Теперь в  ней  не было ничего
королев-ского и вызывающего. Тем более, что она вела к нам за плечи мальчика
лет четы-рех.
     "Мой сын, -- представила она его. -- Вовик, это дядя Феля и тетя Дина."
     "Мам, --  вертелся отвлеченный от чего-то гораздо более важного малыш. --
Можно мне вернуться к Шурику?" "Конечно, иди, родной. Я за тобой зайду."
     Опять  мистификации? --  думал я.  --  Сын...  "мама"...  "родной"...  А,
понятно!  Это  Мишин сын. Таня  уже  мама. "Скажи  мне  ма-а-мочка, сынок" --
вспомнил я тот страшный вечер.
     "Мы сегодня устроим вечер отмены <i>всех</i> воспоминаний, -- тут же обнял меня
Ми-ша. Поднаперло  же психологов  на мою  голову!  --  Отношения  начинаем  с
чистого листа, идет? Диночка, меня  больше  всех интригуете вы,  вернее ваша
науч-ная  работа   --  общие  сны  разных   людей.  Вам   просто   необходимо
познакомиться с  моим коллегой -- доктором Гельмутом. Если вы  не против, я с
удовольствием немедленно позову его с женой на наш ужин."
     "Чистокровный немец,  представляешь? --  зашептала мне Таня.  -- Нет,  не
иност-ранцы.  Его   семья   из  русских,  а  потом  советских  немцев.   Они
ленинградцы, их  ссылали в  Сибирь... Держись, Феля!  У него такая еврейская
жена, что "миледи" рядом с ней тебе розочкой в петлице покажется..."
     Жена  Гельмута была занята  частным  уроком  и не пришла, но сам доктор
психи-атрии  оказался не менее активным.  За  столом  о  нас с Таней  словно
забыли. По-хожий на еврея немец и  похожий на русского еврей, перебивая друг
друга,  обсуж-дали  с распалившейся и похорошевшей от спиртного, раскованной
обстановки и всеобщего внимания  Диной  психологию и психиатрию.  Оказалось,
что  Миша  за-нимается  проблемами, которым посвящена диссертация  Дины,  на
курсах пере-квалификации на психиатра.  Мою сдержанную и ироничную жену было
не узнать. Я никогда не видел ее до этого в естественном для  любого ученого
творческом возбуждении. И она никогда не казалась мне такой интересной
     "Гельмут -- обыкновенный гений, --  между  тем,  шептала  мне Таня. --  Он
вылечил  моего папу, которого считали хроником. Теперь он  работает, ходит с
мамой по театрам. Ты бы не узнал сейчас и мою маму!"
     "Она... здесь?" -- невольно оглянулся я. "Да нет, им теперь вообще не до
нас, вернулись в молодость. Живут  на  Дровяной. Только и нашу комнату ты бы
не узнал! Там же старинный дом, потолки под пять метров, так папа оборудовал
антресоли. На первом этаже гостиная, а на втором -- будуар. Он у  меня, между
прочим, старинного дворянского рода, что долго скрывалось, даже от меня. Так
что, если я тебе кажусь красивой, то это от его дворянской линии. Но вот эти
мои формы свидетельствуют о том, что наши с  ним предки  по мужской линии не
брез-говали лучшими женщинами из  русских  селений. Так что внешне я в папу,
зато характером -- в мамину родню -- вот уж кто никому спуска не давал..."
     "Таня, а для чего ты мне  все это рассказываешь? Ты же никогда о  своих
родителях мне ничего не говорила." "Так ты же сидишь молча и не сводишь глаз
со  своей Дину,  словно не к  Тане в гости  приехал. Спроси хоть  что-нибудь
сам." "Хорошо. Как поживает твой  решительный сосед, который меня тогда чуть
не подстрелил из именного "вальтера"? Небось просто пугач был?" "Нет-нет, он
действительно ге-рой  войны  и получил именное оружие от какого-то  маршала.
Феличка... я  так рада, что он тебя  все-таки не застрелил, родной... А  еще
больше, что у нас с тобой... так и не сладилось. Смотри, какая прелесть твоя
Диночка! Я такие глаза видела только  на полотнах с изображением Богоматери.
А мой  Мишенька... Если  бы ты только знал, как я с  ним  после тебя отдыхаю
душой! У меня даже припадки кончились."
     "Припадки?" "А ты так  до  сих пор и думаешь,  что я  там притворялась,
когда пришла сдуру на ваш званый ужин по приглашению твоей говноедки? У меня
тон-кие  сосуды мозга, я  слишком чувствительная.  Когда ты  меня отправил в
ссылку,  я так по тебе скучала,  что  чуть с  ума не сошла.  Теряла сознание
прямо на улице. Это у меня наследственное -- от папы.  Мне прописали какие-то
удивительные таблетки.  Они у меня  были  всегда с собой. Но если бы не твой
папа, я  бы просто погибла у вас всех на  глазах  в августе... Твоя мама так
кричала,  что я не могла уже их достать. Пальцы  не слушались. Какой хороший
человек твой папа!.."
     "Ты действительно собиралась за него замуж?" "Только очень умный парень
мо-жет быть таким дураком, как ты... Феличка!  -- ластилась ко мне чужая жена
при моей и при своем муже, не обращавших  на нас ни малейшего внимания. -- Ну
за кого же я могла выходить тогда замуж, если любила только тебя!"
     "А... отдалась  папе...  Мне  что  ли назло?"  "Какое там  назло! Я  же
была... только что с  того света... За мной уже явились... эти... как  их...
Ты их не знаешь." "Кто?!" "Станешь умирать -- поймешь. Их не описать... И тут
--  жизнь!  И  <i>такой муж-чинище</i> впридачу! И больше  всех  на свете похожий  на
любимого Феликса..." "А он тебя до сих пор любит..." "И что? -- вдруг странно
посмотрела на меня "миле-ди". -- Не могу же я удовлетворить всех на свете!.."
     У меня даже в  глазах потемнело. Это же была фраза Дины,  сказанная мне
наедине у нас дома. У них что, тоже своя агентура и жучки?..
     Когда  поставили  танцевальную  музыку  и  оба  врача  стали  наперебой
приглашать совершенно забывшую о нас с Таней счастливую Дину, двум корабелам
оставалось танцевать только друг с другом.
     Сбылись,  казалось бы, мои тайные  сны и мечты -- я прижимал к  себе мою
Тайку, держа ее за  тонкую талию, с ее руками на моих плечах и с ее  грудью,
прижавшейся к моей тонкой рубашке.
     И  -- я не  ощущал долгожданного счастья!..  Мне очень на нравилось, что
белокурый гигант  властно  и самозабвенно  кружит мою  гибкую жену, а потом,
передавая ее с рук на руки чернобородому немцу, слишком долго целует смуглую
гладкую  ручку непозволительно  выше  кисти.  А она,  смеясь  и  кидая  свои
каштановые  волосы  то  себе,  то партнеру  в  лицо, охотно падает  в  чужие
объятья. Впервые я ревновал Дину. Впервые мне было не до Тани.
     Впрочем, все в этот фантастический вечер было для меня <i>впервые</i>!
     Мысль, что  эта вечеринка  -- часть дьявольского плана "миледи" пронзила
меня.
     Впервые мне захотелось что-то  натворить, а жуткие флюиды, исходящие от
тысяч больных душ из корпусов огромной  больницы в том же парке, рядом, были
для этого как нигде кстати.
     Ничего не  соображая,  я  сорвал  с ковра  на стене охотничье  ружье  и
прицелился в Мишу.
     Впервые оцепенела сама "миледи". А красавец глупо улыбался, не выпуская
из рук посеревшую от изумления и ужаса Дину.
     Только  Гельмут нисколько не удивился  и не растерялся. Вот уж кто знал
свое де-ло! Он вытянул ко мне чуть качающиеся в разные стороны ладони и тихо
сказал: "Все  хорошо, Феликс...  Все в полном  порядке... У вас  в руках  не
ружье,  как вы думаете, а  метла...  Глупо целиться из  метлы, не правда ли?
Гораздо логичнее  под-мести здесь... здесь... подмести... метлой,  которая у
вас в руках... Чтобы было чи-сто..."
     Подчиняясь  чужой  воле  я стал прикладом  водить  по  полу.  Никто  не
смеялся. Таня забилась  в угол  на диване, сжав руками ворот платья, а  Дина
смотрела на  меня с такой радостью, какой я у нее в глазах ни до,  ни  после
никогда не замечал.
     Бледный  Миша  осторожно  взял  у меня из  рук  ружье,  отогнул стволы,
побледнел  еще больше,  обнаружив, что  оба  заряжены,  разрядил  и медленно
повесил ружье на место.  Радиола продолжала  играть все ту же  зажигательную
мелодию, под кото-рую врачи только что передавали Дину из рук в руки.
     Гельмут  провел меня в  спальню моей бывшей любовницы и "содержанки". Я
уви-дел себя всего, словно сверху, лежащего обутым на белом покрывале.
     Я  уже  умер,  подумалось  мне,  я  вижу себя  со стороны.  Вот  сейчас
появятся...  те,  о которых  говорила  Таня,  которых  мало кто  уже видел в
лицо...
     "Это  зеркало,   --  тихо  пояснил  Гельмут,  освобождая  мою  руку  для
внутривенного   укола.  --  Просто   зеркало  на  потолке,  чтобы  возбуждать
возлюбленных."
     Я представил  себе "синяк на  жопке", который отразился в этом  зеркале
после нашей прогулки до метро,  но не испытал ни вожделения, ни зависти. Мне
хотелось  одного  -- поскорее оказаться  наедине  с моей Диночкой,  которую я
впервые так наз-вал искренне и не вслух.
     Впервые я не испытал  ничего, кроме облегчения,  расставшись  с  Таней.
Впервые  прямо в тамбуре электрички я стал целовать свою вроде бы навязанную
мне жену, а она впервые отвечала мне так, как  умела только Таня. Впервые, я
не оставил ее в покое ни в  поезде, ни в метро, ни по пути к нашему дому, ни
в лифте, который  мы прогнали, почти не размыкая наших губ,  раза три туда и
обратно.
     Увидев растерзанное лицо Дины и  мой опухший от поцелуев рот, открывшая
нам дверь мама, тотчас пришла в сильнейшее возбуж-дение:
     "Что!  Что  она сделала  с  вами?!  -- кричала  она так, что вся  семья,
столпившаяся в ожидании нашего возвращения в прихожей, отпрянула и  выпучила
глаза.  --  На этот  раз я точно  убью ее... Где она? Ты снова не дашь мне ее
адрес, подлец?"
     "Мамочка,  --  впервые назвала ее так  невестка.  --  Успокойтесь, все  в
порядке!"
     "Что? Что в порядке? -- бушевала мама.  --  Посмотри на него, посмотри на
себя!  Пусть  только  попробует  не  дать мне  снова  ее  адрес!  Вернулась,
появилась... теперь каждую минуту жди беды. Адрес!!"
     К  моему  изумлению, Дина  вытянула  перед собой ладони и  закачала ими
перед маминым  лицом  точно,  как это  недавно делал Гельмут: -- "Все хорошо,
мамочка...  Все в полном порядке... Нас никто не обижал,  как вы  думаете, а
Феликс сам чуть всех там  не  перестрелял... ревнуя  меня к Таниному мужу...
Вам самое  время  ста-вить чай всем нам... нам... чай... на кухне, которая у
вас за  спиной... Чтобы всем стало  тепло и  спокойно... Спокойно...  совсем
спокойно... Всем хорошо и всем спокойно..."
     Но засевшая во мне чертовщина из Никольского дала новый всплеск.
     "К черту  чай! --  закричал я, поднимая на руки хохочущую Дину, -- я хочу
любить мою жену!  Прочь все!!" "Мамочка, -- зацепилась на лету Дина  за рукав
Эсфирь  Вадимовны.  --  Все  замечательно,  как  никогда  в жизни!..  Спасибо
Танечке..."
     В нашей комнате я бросил Дину, как она была в шубке и сапожках, на нашу
кровать и стал ее целовать, навалившись сверху.
     "Феличка, -- скисала  она от  смеха, -- рейтузы...  дай хоть раздеться...
Ничего же не получится..."
     Ее шубка полетела у  меня через голову, за ней блузка, юбка  и рубашка.
Она осталась в одних сапожках,  когда я добрался, наконец от казавшегося мне
теперь самым желанным смуглого гладкого тела.
     Нам  было ни до кого до  самого утра, когда я, опустошенный, пил  кофе,
собираясь на работу. Дина  же, к моему удивлению, была как огурчик, розовая,
умытая,  причесанная, только глаза  посверкивали на всех на  нас  за столом,
почище, чем у "миледи".
     "Феличка, -- тревожно шептала мама. --  Скажи  хоть полслова...  Вас  там
опоили?  Накачали  какими-то  препаратами?  Почему  вы оба ведете  себя  так
странно?.. Что она придумала на этот раз? И за что  ты  хотел  ее убить? Или
Диночка  пошутила?" "Мама, --  обжигал я кофе  потрескавшиеся  от бесконечных
поцелуев вспухшие  гу-бы.  --  Нас  встретили  прекрасно,  особенно...  Дину.
Короче,  со  вчерашнего  вечера  Таня  для меня  -- только коллега, возможно,
хороший  друг, но никогда больше не  любимая женщина.  Так что все сложилось
само и наилучшим  образом.  Просто у  нее муж  -- умница и хороший  психолог.
Хорошо,  что  я его не  убил,  -- зря добавил  я уже было  начавшей улыбаться
несчастной "Казимировне". -- Я действительно при-ревновал Дину к нему, -- сжал
я дрожащую  руку мамы, а  папа,  переглянувшись  с тестем, недоуменно  пожал
плечами. Им все не  верилось,  что их  Феликс  способен кого-то  предпочесть
неподражаемой "миледи"...
     "Тебе привет, папа, -- догадался я сказать ему это уже наедине, на  пути
к метро, куда  он  часто провожал меня в порядке своей  утренней прогулки  с
внуком  в дет-ской коляске.  -- Она  считает, что  ты спас  ее от смерти, дав
вовремя таблетки в августе." "Сама вспомнила обо мне?  --  заблестели слезами
умиления глаза все еще безнадежно влюбленного полковника.  --  А как она была
хороша в постели!.."
     "Я знаю, -- сухо ответил я  и пожал ему руку. -- Только теперь мне это до
лампочки, как  она тогда выразилась, помнишь?" "Это ты всерьез? -- не поверил
папа.  --  Твое дело...  Что же до меня, то  она -- любовь моя последняя. Боль
моя..."

        5.
     Феликс:
     "Феликс, --  горела наутро Элла, поджидавшая меня в коридоре  на пути из
гарде-роба.  -- Правда, что "миледи" вчера появилась в  общественном бассейне
совершен-но голая?..  Все только  об этом и говорят!"  "Ничего  подобного, --
неохотно  воз-вращался я к общению  с неисправимой интриганткой. -- Просто  у
нее муж -- бывший моряк. И  он  ей подарил  непривычный  для нашего  общества
купальник."  "Непривычный! --  фыркнула  "говноедка Эллочка",  как я невольно
прозвал ее вслед  за Таней. --  Ты  забыл, в чем она  ходила с нами на пляж в
Севастополе? У нее лифчик спадал при любом  ударе волны... Вы же там все  от
этого с ума сходили. А  когда я предложила ей его ушить,  то заслужила Иудин
поцелуй..."
     "Элла, --  пытался  я сохранить дружеский  тон. --  Зачем  тебе все  это?
Неужели нельзя успокоиться и?.."
     "Ус-по-коиться?!  -- завизжала, казалось, на все  здание  Элла. --  Может
быть друг детства еще предложит мне прос-тить его  любовницу? Тебя смешивали
с грязью при  твоем научном руководителе? <i>Тебя говном кормили?</i> Нет? А меня --
да!! Чел-овека с высшим техническим образованием... -- рыдала она, -- научного
сотруд-ника, гражданина великой  страны, наконец! Безнаказано, словно евреев
в фашист-ской  Германии, чтобы их  предельно унизить!  Мне бы так никто и не
поверил.   Такого  не  может  быть!  Ты  один  все  это  знаешь,  но  только
посмеиваешься. Ты даже отказался быть моим  единственным свидетелем,  если я
подам на эту фурию в суд... А теперь ты... предлагаешь мне  успокоиться. Так
вот, я, Феликс Ильич, не успокоюсь до тех пор, пока не <i>успокоится</i> навеки эта
белокурая бестия нашего времени! Когда она меня топила, а ты даже не пытался
меня  спасать, я  поклялась  самой  страшной  клятвой,  что всю свою жизнь я
посвящу только мести  этой жен-щине!!  И я отомщу ей... Так отплачу, что она
еще  сама будет  меня на коленях  умолять ее  лучше  утопить, чем то,  что я
сделаю с ней..."
     Не думаю, что другая неукротимая врагиня Тани, моя мама, права, уверяя,
что нас с Диной намеренно завлекли в Никольское, чтобы там чем-то опоить, но
что меня там в какой-то мере подменили, было похоже. Иначе я бы ни за что не
решился на то, что сделал в следующую минуту.
     "Гена,  -- крикнул  я  своему шурину, спешившему  на крик, --  Элла очень
обижается,  что ты не  решаешься на  последний шаг  к своему счастью!  И  мы
пришли  к  обоюд-ному  заключению,  --  сжал  я  руку  ошеломленной  Эллы,  --
поставить, наконец, точки  над i  и назначить  прямо сегодня помолвку у  нас
дома.  Эллочкины  родители тоже  будут.  Ты-то,  надеюсь  согласен  войти  в
адмиральскую семью, коль я  сплоховал?"  "Ты... сплоховал?.. Что ты имеешь в
виду?"  --  совершенно растерялся  Гена,  пока  Элла  потеряла  дар  речи  от
неожиданного  поворота событий. "Ты Эллочку  увидел уже взрослой девушкой, --
продолжал  я опекать подругу детства, -- а я не мог заставить себя относиться
всерьез к девочке из первого "в", с которой сидел за одной партой  и которую
не  давал  в   обиду  последующие  пятнадцать  лет..."  "Чтобы  потом..."  --
взорвалась было снова  Элла "...выдать замуж за  лучшего из моих  друзей,  а
теперь и брата впридачу! -- закончил я. -- Ты рад?"
     "В  общем,  да!  Да,  конечно,  --  неуверенно  поцеловал  Гена  надутую
заплаканную щечку. -- Но  ты-то  скажи  сама  хоть слово.  А то  он  говорит,
говорит, а ты молчишь. Мы  с тобой тоже  не чужие, зачем стесняться?" "Я  не
стесняюсь,  --  взяла  себя  в  руки  Элла,  понимая,  чем  ей  грозит  вдруг
закапризничать.  --  Я согласна  на все... что  он тут  сказал,  хотя..." "Не
слушай ее! --  кричал я.  --  Динка еще не так притворялась.  Это они себе так
цену набивают.  А потом знаешь, какие  из них отличные  жены получаются!  Ты
хочешь быть <i>женой</i>, Эллочка?" -- приложился я к ее щеке губами. "Я хотела быть
только твоей женой, -- горячо шепнула она мне в ухо. -- Но раз ты решил так...
то... Только...  если  я  узнаю,  что... этот ход тебе нашептала подлая... Я
тебя возненавижу еще  сильнее, чем ее..." "Эй, эй! -- смеялся Гена,  разнимая
руки Эллы за моей шеей. -- Не кажется ли вам, что я тут вообще лишний, а Феля
принял ислам?"<i></i>


        ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

        ЛЕНИНГРАД. КОСА НА КАМЕНЬ

        1.
     Элла:
     <i></i>Не передать, что я испытывала, когда нас с  Геной  поздравляли в том же
Дворце  бракосочетаний,  и  мой  Феликс  с его  Диной отразились  в огромном
зеркале  рядом с новобрачными!..  Я, конечно, все  понимаю. И любовь  зла, и
замуж  в двадцать пять пора, и мужчина, если он хоть чуть лучше черта, то...
Все так! Но почему меня поздравляет, под руку с другой, единственный человек
на  свете,  которого я всю  жизнь любила,  а  я опираюсь  на  руку лысеющего
кудрявого брюнета моего роста  с круглыми  плечами  и уже заметным брюшком --
вместо этого статного красавца?  Ведь мой муж даже и не пытался вынести меня
на руках...
     Поэтому,  когда нас  стали поздравлять,  я  только  горько  заплакала и
полезла в кармашек за пятерчаткой.

        x x x
     "Эллочка, --  шептала  мне Дина  за свадебным столом. -- Некому тебе  тут
завидовать! Да твой  Гена в сто раз умнее и благороднее моего красавчика!  Я
уж не говорю  о мужск