ть на приличные проспекты. И вообще что-то ну никакой ностальгии и там у меня не было, и тут не проявилось. Город как город. Столько тут всякого было... x x x Ноги сами понесли меня к Технологическому, на метро до Чернышевской. А там и Суворовский, где, как серый мрачный ледокол -- нужный институт. Унылый вести-бюль с телефонными кабинками, вахтер с теми же зелеными пограничными петли-цами, надменный, как все это здание, весь этот родной город. Скорее бы назад, в убежище... Я сдаю в гардероб плащ, показываю дежурному документы. Тот куда-то звонит. "Зайдите в третью кабину, будете говорить с Александром Дмитриевичем Анто-кольским." Тот по-профессорски вежлив, но времени у него для меня сегодня, в пятницу, нет. Он предлагает мне на выбор либо прогулять сегодня, а в понедельник с новыми силами с утра к нему, либо изложить сначала суть нашего проекта его референту. Терять времени не хочется. Я соглашаюсь на референта. "Сейчас он к вам спустится, Татьяна Алексеевна. Простите, но у нас сегодня такой переполох, что в отделении негде поговорить. Не обижайтесь, ради Бога. Я даже адмиралов иногда вынужден принимать в вестибюле. Референта зовут Феликс Ильич Дашковский." Вот так!.. А я-то думала, что буду избегать случайной встречи, или, напротив, унизительно искать ее. А тут он собственной персоной уже стучит каблуками по столичному паркету, в черном костюме, крахмальной рубашке, галстук развевается из-под небрежно расстегнутого пиджака. Референт, ишь ты! Адмиралов принимает в сенях... Человеком стал мой Фелька-барбос, как его неизменно звал Водолазов. Интересно, ему сказали, какая это его, Ильича, тут Алексеевна ждет? Быстро же мы с ним до отчеств дослужились... И-интересно-о что это сейчас будет... Наяву Феликс совсем не романтичен и не демоничен. Парень как парень. Похудел, подурнел. Какой-то стертый что ли. Да нет, ему и в голову не пришло, что это я его жду. Как только узнал издали, тормознул обоими резвыми копытами, конечно, потрогал левое ухо правой рукой и наоборот, чтоб не было иллюзий, кто это ко мне спешит. Даже сделал неуловимое движение -- побежать в обратном направ-лении. Я уже наблюдала его манипуляции с любопытством. Вот он берет себя в руки. Долго о чем-то говорит с вахтером. Тот горячо возра-жает. Феликс лезет в нагрудный карман и что-то показывает вахтеру. Дядька ухмы-ляется, вертит, я уже поняла, авторучку с раздевающейся красоткой. Наконец, дает Феликсу ключи. Он спускается ко мне по ступеням и широко улыбается. Господи, да я же за одну эту его улыбку умереть на месте готова!.. И такие мне тут аккорды Третьего концерта рахманинова за сценой, что я едва слышу: "Танечка... А я думал, ну и совпадение, такое имя отчество. А это дей-ствительно моя Тайка..." "Ну уж и твоя," -- небрежно подаю я ему руку. В огромном зеркале вижу нас обоих. Какая была бы пара, Боже мой! И какое счастье, что я к поездке заказала у старого еврея на Океанском проспекте этот костюм. Я в нем просто как кинозвезда. Да еще такая похвальная сдержанность, высокая прическа, нездешний ровный морской загар, подчеркивающий сверкающие от волнения синевой глаза. Ну-ка, подумай, не продешевил ли? Ведь мы с тобой на равных по карьере, если я не выше. Как-никак, авторский проект от имени крупнейшего завода и ЦКБ при нем представляю. Ожидал ли? Не ожидал. Растерян. Нашу встречу тоже небось представлял иначе. Что я его выслеживаю, а он снисходительно так меня уговаривает смириться. А я безутешно рыдаю, а он меня покровительственно утешает. Бар-р-босина... Вахтерская в нашем распоряжении. Мы садимся на продавленный и засаленный дежурный диван, рядом чайник, немытые стаканы в подстаканниках, как в поезде, на котором мы ехали когда-то в Севастополь. "Как в купе, помнишь, Тайка, -- осторожно берет он меня за руку,. -- Ты меня вообще-то вспоминала?" Еще бы! Знал бы он, чего мне стоила эта разлука! "Тебя? -- оглядываю я его с головы до ног. -- Конечно, Ильич. Ведь немало было чего вспомнить. А ты?" "И я тебя все время вспоминаю, Алексеевна, -- пытается и он сохранить небрежный тон, но рука, сжимаюшая мою кисть говорит совсем другим тоном. Да и моя рука такие ему токи выдает... Наконец, наши глаза встречаются, и мы тотчас кидаемся друг к другу, задыхаясь от оглушающего поцелуя. Когда он откидывается на спинку диванчика, я его не узнаю. Таким жалким я его никогда даже не представляла. "Что мы наделали, -- шепчет он. -- Господи, что я наделал!.." Я же вообще не могу придти в себя, наклонилась к своей модерной юбке и содрогаюсь от рыданий. "Я всегда любила только тебя, -- говорю я те слова, что мне запретил врач после того приступа в мужской день. -- Только тебя! Ты один для меня на всем белом свете..." "И я!.. -- кидается он передо мной на колени на заплеванный пол. -- Я, без пяти минут отец своего ребенка, люблю только тебя." Я встаю, поднимаю его за локоть, усаживаю на прежнее место и открываю свой чемоданчик. "С ума сошла, -- поражается он. -- Я и думать не могу о делах!" "Дура-чок ты мой, -- я достаю из одного бокового карманчика подаренную Ариной заветную плоскую флягу, из другого -- раскладные стаканчики. -- За встречу, родной. За твою Тайку, за моего Феликса, на ком бы ты ни женился, и за кого бы я ни вышла." Коньяк обжигает все внутри, но приводит нас в себя. "Так ты тоже... За кого же?" "Ты его не знаешь, -- старательно вру я. -- Достойный человек. Он все о нас с тобой знает." "Все?.." "Ну, я же не ты. Конечно, не все. Но знает." "Таня, скажи только одно. Он тоже еврей?" "Конечно. Куда мне от вас деться? Я теперь активная сионистка. Меня даже в КГБ допрашивали." Он вдруг смертельно бледнеет, выхватывает мою флягу и пьет прямо из гор-лышка. "Феличка, -- сжимаю я его руку. -- Ну что ты себе вообразил! Ничего страшного. Поговорили, попугали и сразу же отпустили... Я же ничего и не успела сделать противозаконного. Выступила на митинге "Руки прочь от Каира" в защиту Израиля..." "С ума ты сошла! Ничего противозаконного! Да за такое!.. Даже не представляю... лагеря!.. Господи, нам-то с тобой какое дело до этого Израиля! У нас совсем другая Родина. Да гори он синим пламенем... это... Совершенно чуждая нам страна. Я недавно говорил с одним возвращенцем. Там и евреев-то нет, если не считать каких-то черномазых арабов иудейского вероисповедания и ряженых -- фанатиков с пейсами. Все вокруг тупые, наглые и агрессивные. Даже нам, чисто-кровным советским евреям, там места нет, а уж к нашим нееврейским родст-венникам там вообще относятся чуть ли не как к жидам в Царской России." "Пропаганда?" "Нет, Тайка! Будь осторожна. Это у сионистов пропаганда, что нас там ждут. Мы нужны одной-двум организациям, наживающимся на алие..." "На чем?" "На эмиграции, которую они фальшиво называют репатриацией, вос-хождением из галута, на иврите -- алией." "А галут это что?" "Тайка, ну какая же из тебя, к чертям, сионистка! Элементарнейшей терминологии не знаешь. Галут -- пребывание евреев на чужбине, даже если они, как мы, на этой "чужбине" родились в десятом поколении. Дашковские, да будет тебе известно, служили еще Ивану Грозному, есть упоминание в хрониках! А по раскладу сионистов тут, у себя на родине, мы в галуте, а там, в чертекем для нас организованном гетто-Израиле, видите ли, дома. А на деле..." "То же самое мне говорил кагэбешник. Так кто же врет?" "Те больше наших." "А правда где?" "Для каждого своя. В меру воспитания и культуры. Та страна -- для евреев-жлобов, гордящихся своей бесприн-ципностью, подлостью, наглостью и торгашеством -- качествами, за которые нас веками ненавидели все народы на земле. А эта -- для евреев-подвижников, созида-телей, снискавших нам всемирное уважение. Тебе же просто повезло, что твой демарш случился не в Ленинграде, где КГБ куда строже, что ты русская и что твой муж, скорее всего, пока не замешан нигде всерьез. Не слушай никого, Танюша, а то из-за совершенно чуждых для тебя ценностей так влипнешь, что наши с тобой фантазии..." "Феля, у меня нет никакого мужа." Он моргнул и стал меня целовать, как умел только он, сжав мои виски своими тонкими нежными пальцами и намеренно сгибая во все стороны мой нестандартный нос. x x x И тут раздался едва знакомый мне голос: "Егорыч, где Дашковский и девушка с Дальнего Востока?" "Антокольский," -- шепнул Феликс, и мы замерли, прижав-шись друг к другу. Оба растерзанные, заплаканные, на его лице помада, которую я стала лихорадочно стирать платком. Мой элегантный костюм перекошен, юбка вся в слезах и соплях. Вот это номер при встрече представителя завода со светилой отраслевой науки! "Ушли, -- старательно врал вахтер. -- Он ее в кафе повел. Говорит, не здесь же бесе-довать о делах." "Глупости! О таких делах тем более нельзя говорить в кафе! И он это не хуже меня знает. Куда они пошли? В какое кафе?" "Ей-Богу не могу сказать точно, Сан-Дмич... Не сказали мне." "А кто у тебя в вахтерке?" "Н-никого... Строжайше..." "Тогда открой." "Так ведь там не убрано у нас..." "Ничего, я стерплю. Ага, так я и думал. Так вот кто эта Алексеевна! Выходите, Таня. -- Фе-ликса он демонстративно игнорировал. -- Я не сразу понял, что именно вы нам привезли, а тут нашлось кому подсказать... Прошу прямо ко мне. Не беспокойтесь, там есть где привести себя в порядок. Вас же, Феликс Ильич, прошу вернуться в отделение и ждать моего вызова. Тоже причешитесь и умойтесь где-нибудь. Черт знает что... Я конечно и сам был и молод, и страстно влюблен, но не дождаться конца рабочего дня, общаться в такой антисанитарии... Прошу со мной, Таня." "А как вы, Александр Дмитриевич, догадались? -- спросила я, пока мы шли по широкой лестнице и по строгим коридорам "института только для белых", как вы-ражался об этом НИИ Дима Водолазов. -- Мы вполне могли уйти и в пирож-ковую." "Мир не без наблюдательных и благожелательных людей. Вы лучше ска-жите, как вы распорядились во Владивостоке вашей работой по пограничному слою? Вы что, в ТИНРО кого-то заинтересовали?" "Даже и не пыталась. Я давно забыла о гидродинамике. Конструкция корпуса тоже очень интересно." "Да, и вы в ней более, чем преуспели. Но не логичнее ли этим же заниматься в лодочном бюро, чем в судоремонтном." "Никакое мы не судоремонтное, -- обиделась я за родное ЦКБ. -- Две недели назад уникальное судно спустили по нашему проекту. Кстати, по авторскому свидетельству нашего главного конструктора Иосифа Аро..." "Знаю я об этом проекте. Ваша идея гораздо интереснее. Прошу, -- ввел он меня в приемную. -- Займитесь, пожалуйста, нашей гостьей, -- сказал он респек-табельной секретарше. --. Ее... машина на улице обрызгала." Мадам с изумлением осмотрела мое опухшее от слез лицо, красные глаза, явно зацелованные губы, подозрительный след на шее, пожала плечами и провела в директорский блок с душем и туалетом. Феликс вошел, когда я уже почти все рассказала. Все чертежи и расчеты по лодочке были пересланы по линии Первых отделов. Местный начальник этого всесильного подразделения, седой симпатичный дядька, в четыре ряда колодки орденов на сером пиджаке, молча разглядывал меня.. Антокольский сжато и очень толково (надо же так быстро схватить суть!) передал своему референту содержание проекта. Феликс изумленно поглядывал на меня, словно оказавшаяся золотой рыбка к тому же еще и голосом молвит человечьим. "Так кто... автор первоначальной идеи? -- не выдержал он. -- Ведь это революция в подводном судостроении!.." "Я вас вызвал, Феликс Ильич, -- тихо и грозно сказал профессор, -- прежде всего для того, чтобы вы знали, что единственным автором этой удивительной идеи является Татьяна Алексеевна Смирнова, а не... вы сами знаете, кто у нас охочь до мастерских переделок чужих заявок. Вы, как мне кажется, друзья с Таней..." "Бывшие однокурсники," -- бегло взглянул на меня Феликс. "И любовники, -- вдруг добавила я. -- Если это тоже имеет значение для теории проектирования глубоко-водных лодок..." "И об этом наслышан, -- спокойно сказал Сан-Дмич. -- Более, чем мне интересно. Достаточно было одному из моих молодых специалистов увидеть вас в нашем вестибюле, как уже полетели комментарии. Но я хочу вам все карты сразу выложить на стол, Таня." "Не надо. Я в курсе дела, что головные институты паразитируют на пионерных идеях из провинции, которые мы принуждены посылать вам на рецензию, прежде чем проектом займется владелец госбюджета -- министерство, так?" "Увы. Дальше." "Вы знаете воров даже по имени отчеству, но не преследуете, иначе захиреет ваше заведение, так?" "Ого! Вот это дальневосточный характер! Она всегда была такой, Феликс?" "Она стала еще лучше, -- сиял мой любимый, не сводя с меня восхищенного взгляда, хотя я уже чувствовала, как вертится от волнения мой проклятый нос. Пусть Феликсу это по-прежнему нравится, но Антокольскому-то каково! -- Но я думаю, что у нее информация, которая касается не нашего ЦНИИ, а..." "Так вот, я вам лично гарантирую, -- положил мне на руку свою невесомую сухую кисть благородный патриарх с внешностью британского аристо-крата, -- что ничего подобного ни здесь, ни в министерстве, ни при сотрудничестве с любым институтом с вашим проектом не случится. Мы долго и тщетно искали выход в конструкции прочного корпуса, в точности его изготовления, а тут такое изящное и оригинальное решение! Корабелка может гордиться такими выпуск-никами! Феликс Ильич, вы поняли? Все ваши недюженные способности -- на ох-рану прав инженера Смирновой. Вас же, Татьяна Алексеевна я почту за честь видеть в числе моих аспирантов. Скучаете небось по Ленинграду?" "Отнюдь. Но я очень польщена вашим предложением. И особенно формой, в которой оно сдела-но, хотя до сих пор научной карьеры и не планировала. Поэтому пока ничего вам насчет себя не обещаю. В Ленинграде мне нравится меньше, чем во Владивос-токе." "Вот в этом я позволю себе усомниться, -- засиял профессор своей бри-танской улыбкой. -- Ленинград ничем не заменим!" "Как кому." "Ладно. Время пока работает на нашу с вами совместную работу. Вы свободны, молодые люди. В понедельник -- обсуждение. А пока... напомните нашей гостье город, Феликс Ильич. Пробудите в ней ностальгию для общей пользы." 2. Элла: Как-то к концу рабочего дня у меня вдруг запульсировала в висках боль-пред-чувствие. Я отпросилась, приняла пятерчатку и вышла из института. Моросило, как обычно в августе. Я раскрыла зонтик, машинально кивнув на "добрый день" какой-то женщине, поднимающейся навстречу тоже под зонтом. Мельком за-метила, что на ней нет чулок -- стройные загорелые ноги. В такую погоду это было непривычно. И вдруг меня как током дернуло, даже голова прошла -- сложив зонтик, тяжелую парадную дверь открывала "миледи"!.. Я не поверила своим глазам и просто не могла не повернуть назад. Когда я заглянула в холл, она уже сдала в гардероб синий плащ и японский зонтик и была с такой прической, в таком костюме и вообще та-а-акая стала, что я просто обалдела! И звонит из кабинки Антокольскому. В командировку ее, видите ли, прислали. Спрятавшись за колонной, я видела, как этот кретин Феликс бежит к ней, споты-каясь. Мало того, он подкупает чем-то вахтера и ведет свою любовницу в коморку под лестницей. При молодой и уже беременной жене! Я скользнула к вахтерской с другой стороны и стала подслушивать, о чем они там шепчутся. И тут же взлетела по лестнице рассказать секретарше Антокольского, кто это к нам приехал. Та тот-час сказала о гостье профессору, который прямо из приемной принялся взвол-нованно говорить в телефон, называя фамилию "миледи", а потом, чуть ли не так же спотыкаясь, как Феликс, помчался вниз. Когда Сан-Дмич выковыривал голубков из вахтерской, он только головой крутил от их вида. "Миледи" выглядела разве что чуть лучше, чем тогда в парке с моря-ком. Ну и Феликс! Референт профессора!.. Часа через полтора возлюбленные выпорхнули из кабинета профессора в самом феерическом настроении. И -- напоролись на меня. 3. Таня: Первый человек, которого мы встретили в коридоре, была Элла Коганская. В зеркале, у которого она безусловно терпеливо ждала нашего выхода на эту сцену, я увидела нас троих. Я не очень представляла здесь четвертую -- Дину Богун-Даш-ковскую -- но среди присутствующих дам, если без ложной скромности... Я вспомнила мои фантазии на лыжной прогулке в уссурийской тайге по поводу их союза. Пусть и не со мной, но хоть не с ней!.. Людоедка Эллочка фальшиво ахала, как я элегантно выгляжу, какая я загорелая, не в Крыму ли отдыхала? Что ты, отвечаю, у нас там свой Крым, на дому. Никуда и ездить не надо. Море у самого крыльца. Она демонстративно прижималась к уже ни ее, ни моему Феликсу и таращила свои лживые круглые глаза у переносицы. Как дала бы в них вот так двумя пальцами!.. Вот было бы забот профессору и его референту... За сценой загремел такой "Танец с саблями" Хачатуряна, что от "Балеро" Равеля, что сопровохдало нашу с Феликсом любовь, и следа не осталось. А я под этот зажигательный танец у них хорошую школу прошла в Севастополе. Так что теперь ей еще и не так улыбалась и не такие еще комплименты отпускала, причем откровенным подтекстом. Феликс смотрел на меня почти со страхом, а эта дура таяла, словно я ее хвалю искренне. Женщина вообще в этом плане просто жаждет быть обманутой и чем наглее, тем ей приятнее... Элла до того расчув-ствовалась, что пригласила меня сегодня к ним на званый ужин. Естественно, не в мою честь, а ради как раз гостящих в Ленинграде родителей Феликса. "В тебя, Таня, Илья Арнольдович просто влюблен, -- чирикала она. -- Без конца меня расспрашивает, как там эта потряса-ющая блондинка, которую он как-то отвозил в аэропорт..." 4. Феликс: Знал бы я, что последует за этой репликой! Элла была шокирована преображением занюханной "миледи", но начала вместе с Таней непостижимые для меня женские игры. Они стали трещать фальшивыми го-лосами, комично подражая интонациям друг друга, какие обе стали интересные, как много хорошего Таня слышала о Дине, как счастлива, что я выбрал девуш-ку из своего круга, какого славного парня Колю она встретила во Владивостоке и как ей нравится по вечерам пить с ним водку и петь песни до поздней ночи, сидя на печи и болтая ногами в валенках. Я удвоил бдительность, так как Элле грозило полететь через голову "миледи" пря-мо на нашу главную лестницу и сломать на ней шею, когда она таяла и ахала при рассказах о том, как Таня с Колей по утрам пьют стаканами рассол, чтобы снять похмелье и не опоздать на родной завод. И тут Элла, к моему ужасу, пригласила Таню сегодня к ним на званый ужин в честь как раз гостящих в Ленинграде моих родителей. "Раз ты уже успокоилась у себя на Дальнем Востоке и не претендуешь на Феликса, то Софья Казимировна будет тебе рада, -- щебетала она. -- А об Илье Арнольдовиче я и не говорю. Он, говорят, в тебя влюблен чуть ли не сильнее, чем его Феликс..." "А что? Вот это идея! -- каким-то совсем другим голосом вдруг сказала ей Таня, потемнев лицом. По всей вероятности, последняя фраза живо напомнила ей все, о чем она было забыла в вахтерской. -- Пойду-ка я на этот ужин специально, чтобы охмурить полковника. Так говоришь, что я сейчас в расцвете, в теле? Вот формы и сработают на убой. Особенно, если ненароком кофточку вот так расстегнуть, что-бы загар полоской белой кожи подчеркнуть.... Я его отбиваю у Казимировны, и вот этого холеного сынулю с его Диночкой лишаю кредита! Пусть живет на свои референтские сто десять в месяц. Софочке же мы с Арнольдычем от нашего дома с садом, естественно, грубо и веско откажем. И вообще нафиг нам дом в Севасто-поле! Что я там забыла? "Молодого" мужа я увожу в свое убежище. Там за стои-мость нашего с ним дома такой можно особняк купить! И всего-то что от меня требуется, так это вовремя вот так над ним наклониться на этом вашем е... пар-дон званом ужине." У меня все внутри оборвалось. Вот это "миледи"! Надо же, только что... "Таня! -- между тем, в востроге кричала Элла. -- Да тебя просто не узнать! Надо же! Ты же никогда не была такой остроумной! Я сегодня же расскажу дяде Илье о твоей шутке. Они с тетей Соней просто умрут от смеха". x x x Вот уж кому было не до смеха, так это мне!.. Идиотская шутка оскорбила меня до глубины души. Не верилось, что Таня все это произнесла наяву. Так или иначе, следовало ее куда-то проводить, но я не мог взять ее под руку, а она тоже не проявляла ни малейшего интереса к продолжению теплых отношений. В одночасье фантастическая встреча обернулась свирепой местью, чего я так опасал-ся. Ничего-то она мне не простила! Просто забылась, пока не увидела Эллу. И ничуть она не успокоилась, изгнанная, не без моего участия, из родного Ленин-града на "свой" Дальний Восток... Целый час мы молча шли рядом. Потом свернули с Фонтанки на Лермонтовский и оттуда на Дровяную. "Добро пожаловать, Феликс Ильич, в тот ад, -- глухо сказала Таня, остановившись почти вплотную передо мной, -- который я, по мнению профессора Антокольского, должна считать любимым городом, а, по не менее уважаемому и очень импера-тивному мнению моего следователя из КГБ, интеллигентного до поры до времени Андрея Сергеевича -- своей единственной и любимой Родиной..." Не совсем понимая, как я вообще после всего могу с ней общаться, я все же обни-маю ее, целую и отстраняюсь. Она не отвечает на поцелуй. "Ты права, Таня, -- говорю я глухо -- Думай обо мне что хочешь, но..." "А чего мне вообще о тебе думать, Ильич? -- горько улыбается она, бессильно опу-стив руки. -- Пообщались, вспомнили старую яркую любовь и будет с нас. До по-недельника. Привет жене и всем приличным людям на вашем ужине." Я уныло побрел по Фонтанке к Галерному острову и остановился у чугунной решетки Калинкина моста, глядя на отражение желтого корпуса и белых колонн Корабелки в пузырящейся под дождем воде. Здесь мы всегда назначали свидание с Таней, подумалось мне. Я привычно подтягивал из памяти счастливые мину-ты нашей любви, но ничего не получалось. Таня больше не была фантомом. Она была рядом, в нескольких кварталах от меня, живая респектабельная женщина в черном мокром плаще и с японским зонтиком. Но для меня больше не существовало беззащитной бедной Тайки. На Дровяной переоделась в домашнее опасная "миледи", способная на самые сакраментальные поступки. 5. Элла: Как же они оба подло описывают! Спору нет, выглядела она как никогда. Приоде-лась, прическу сделала современную, вместо тех патлов, которых она никогда не стеснялась. Но и я-то была ничуть не хуже! Ну, ростом поменьше, так ведь жен-щину это только украшает. Ну, загар у нее, а я еще белая -- лето у нас было на ред-кость мерзкое. У Таньки, надо отдать ей должное, вообще кожа при загаре прио-бретает удивительный золотистый оттенок. Красиво, спору нет, но это ли не приз-нак низкого происхождения? Благородная женщина должна иметь круглый год ин-тересную бледность и белизну, а не румянец во всю щеку. Именно так мы и выгля-дели с ней у зеркала -- владелица того имения рядом со своей горничной... Вранье, что мне грозила опасность получить от "миледи" двумя пальцами в глаза или перелететь через ее голову на лестницу. Я же дочь Юрия Коганского, такого же морского пехотинца, как и отец Феликса. Да я бы... замахнись на меня эта до-морощенная "миледи", шевельнись только... я бы так приложилась к ее осиной та-лии, что она до конца дней писала только в пробирку... Надо же! Он меня, видите ли, снова опекал... Тем более подло считать меня такой примитивной! Я, мол, поверила в разные бредни о "типично русских", с моей, еврейской точки зрения, буднях, с водкой по вечерам и рассолом по утрам. И ее фальшивым комплиментам, после которых, растаяв, пригласила ее на званый ужин с участием тети Сони. Я не зна-ла, что ее там ждет! Я! Это Феликс сам не знал свою подлую "миледи", которая произнесла свою цинич-ную фразу о его родителях. Я не ожидала такого успеха! Он только пучил свои прекрасные глаза, дурачок несчастный. Забыл, наивная душа, с кем любезничает. Думал, что если она ему позволяет лапать себя в вах-терской, то это как ленинская власть -- всерьез и надолго! 6. Таня: Мама тревожно и близоруко щурилась на меня, одеваясь у зеркала нашего шкафа -- идти на свою постылую опасную для полуслепого человека работу. "Что-нибудь случилось, Танюшечка? -- жалко спросила она. -- Тебя обидели?" "Что ты, мама! Наоборот, пригласили в аспирантуру. Сам Антокольский меня принимал в дирек-торском кабинете, представляешь?" "А что? Почему бы не принимать? Ты инже-нер, талант, красивая женщина... А плакала тогда чего? Я же всегда вижу. Твой носик для меня с детства барометр. И глазки совсем потемнели. Неужели Фельку своего встретила?" "Встретила, мамочка. От него как от смерти не уйдешь!.." "И он тебя, конечно, снова предал?" "Он не может меня уже предать. Он женатый, скоро ребеночек родится. Проводил до самого нашего милого двора и..." "Зайти побрезговал!.. Не для нас с тобой такой парень, Таня! Он совсем другой, пойми..." "Ладно, мама, -- сменила я тему. -- К папе нельзя в эти дни, что я здесь?" "Можно, -- расцвела она. -- Как славно, деточка, что ты сама о нем спросила! Я все думаю, спросит -- не спросит. И про себя решила -- не спросит, так и не надо!.. В воскре-сенье ему дали со мной свидание." "С нами, мама! Я так рада!.." x x x Но до воскресенья еще надо было дожить с этой пятницы... Мама ушла во вторую смену. Я переоделась в домашнее, сделала уборку, вымыла окна у нас в комнате и на общей кухне под ворчание Тамары Леопольдовны. Но было светло и рано, а девать себя решительно некуда. Тем более, что опять на меня накатило... Мой Феликс ушел от меня к своей жене. Я села на наш плюшевый диван и ох-ватила голову руками. Все поплыло перед глазами. -- "Сестренка, нет страшного на свете. Все рано или поздно решается в этом мире в ту или в другую сторону. Иди и забери его! Увези сюда к нам. Только он тебя, ей-Богу, не стоит..." -- "Это подло с твоей стороны, Смирнова, и не по-комсомольски! Впрочем, я лично от тебя и не ожидала ничего другого. Иди же! Иди, если у тебя нет ни совести, ни самолюбия. Тебе же сказали, что он любит свою жену все сильнее, а после рож-дения ребенка вообще о тебе забудет. Иди, разрушай решившую стать счастливой семью, твори зло, потом раскаешься, но будет поздно. И он раскается и тебя же, стерва, возненавидит..." -- "Танька, иди ты!.. Вот это номер... Даже не знаю, что вам и сказать, поросятам..." -- "Так у тебя вообще мужика не будет в жизни! Плюнь, не сомневайся. Она тебя, а ты ее. Я именно так Коленьку моего и получила. Иди прямо туда, Таня, будь реши-тельнее, за любимого надо драться!" -- "Я так в вас разочарован, Татьяна Алексеевна, что прямо не нахожу слов... Ведь разбить семью может только очень безнравственный человек. Впрочем, это не мое стариковское дело. И на наши научные отношения ваше решение не повлияет. Удачи вам, Феликс Ильич, на новом месте..." x x x А ноги сами несут меня черт знает куда... Естественно, мне было не до того, чтобы кого-то там охмурять и отбивать. Мне просто надо было немедленно увидеть Фе-ликса, все равно где и с кем... ГЛАВА ВТОРАЯ. ЛЕНИНГРАД. ПРИПАДКИ 1. Таня: "Девушка, вам нехорошо? Позвольте, как же можно сидеть на холодной лестнице? Нет-нет, никаких "я сама". Феликс! Спустись, пожалуйста, к нам. Что вы там все столпились? Тут какой-то девушке дурно стало в нашем подъезде... Надо помочь ей зайти к нам и вызвать скорую. Ну что ты стоишь, как истукан, сынок? Мне что ли ее поднимать с моим ишиасом? Что вы все на меня уставились?.. Господи! Так это и есть... Смирнова? Феликс!! Ты хоть скажи, Дина!" "Это и есть Таня Смирнова, папа!.. Неужели ты ее забыл? Она же ночевала как-то у нас, ты же с нее глаз на сводил утром, даже мама приревновала. Теперь эта хищ-ница пришла сюда за моим мужем! Элла мне все о ней рассказала. Господи! Да прогоните же ее отсюда хоть кто-нибудь с ее фальшивым обмороком! Я же врач, я проверила по состоянию зрачков. Это спектакль!" "Перестаньте, наконец преследовать моего сына, дрянь! Неужели вам не ясно, что вы никогда, ни при каких ваших грязных уловках не войдете в мою семью! И пе-рестаньте нам тут симулировать. Вас все знают и никто вам верит..." "Подождите, Соня. А вдруг... Вам действительно плохо, Таня? Я совсем сошла с ума от этой ревнивицы... Да уйди же ты в квартиру, Диночка!" "Не уйду, мама, пока она не уйдет! Слышишь? Убирайся вон! Тварь, жалкое двуногое животное! Блудливая кошка!" "Она не кошка, она -- развратная сука!" "Элла, тебя тут нехватало!" "Семен Бо-рисович, уж я-то ее лучше других знаю! Бездарная комедиантка!.." "Что у вас тут происходит?" "Илья, ты пьян! Ну-ка марш обратно! Я кому сказала, а? Повторять не буду!.." "Отставить! Всем -- смир-р-но! Кру-гом. Кто это тут сидит? Что?... Таня!.. А мы тут как раз только что... Ну-ка все вон отсюда во главе с моим ублюдком! Вырас-тил я "мужчину"!"... x x x Меня поднимают сильные руки, прижимают мокрым холодным плащом к белой рубашке, за которой прямо пылает плотное тело отставного полковника. Он несет меня не вверх, на растерзание обиженных семей, а вниз, под порывы холодного ветра с моросящим дождем. "Такси! -- оглушает меня прямо в ухо командирский бас. -- В скорую..." "Арнольдыч, милый, не надо в скорую... Домой, пожалуйста... Мои... таблетки... От других мне только хуже..." "Адрес, быстро, пока ты в соз-нании!.." "Дровяная восемь, квартира один, первый этаж." "Ключ? Где у тебя ключ?" "Нет, не в сумочке... В кармане плаща... Нет во внут-реннем кармане! Осторожнее..." "Господи, какая женщина! Где таблетки? Таня, не засыпай, пожалуйста..." "В чемоданчике... Там кармашек... В желтой коробочке, две сразу... Вода в графине... свежая, я сегодня меняла... Какая вкусная невская вода!.." x x x "Да не бойся ты! Тебе просто необходимо снять с себя мокрое. Иначе прод-рогнешь и простудишься. Которая постель твоя? Так, вот вижу и грелочку... А где чайник? Где ваша плита?" "У окна... левые две комфорки." "Ну, тебе легче? Чайку горяченького с медом, просто необходимо. Приподнимись-ка. Вот так. Не торопись, он горячий. Сейчас бы тебе стопочку..." "Н-н-несов-местимость..." "Понял. Потом помянем эту твою болезнь. Нет, ну какая же ско-тина этот Феля! Стоит! Его подругу поносят..." "Что вы, Илья Арнольдович... Он просто растерялся. Это я виновата, приперлась... А ведь я не просто пришла, меня Элла пригласила... И я хотела всем объявить, что больше на Феликса не претен-дую. Честное слово, никаких прочих намерений не было. А тут приступ. Уже год как не было... Простите меня и спасибо вам большое. Вы -- человек..." "Я всегда вами восхищался, Танечка, -- вдруг переходит он на официальный тон. -- И мне было так за вас обидно, что вы такого слизняка выбрали и так бездумно его полюбили. Танечка, а вы не могли бы считать меня своим другом? Просто стар-шим другом, а?" "Конечно, Илья Арнольдович. Я так и считаю." "Тогда давай на "ты" и по имени, идет?" "П-попробуем..." "Скажи мне: Илья, я тебя уважаю..." "Илья, а ты меня поил?" "Что?.. Ха-ха-ха! Мы уже шутим! Мы выздоравливаем." "Это просто таблетки такие замечательные, Илья. И ты -- настоящий мужчина. И сюда придти не побрезговал. А Феликс меня сегодня едва до двора проводил. Так обидно, знаешь..." "А мама где?" "На работе. Дежурный гастроном у Балтийского вокзала." "Скоро придет?" "Нет. Она до часу работает." "Я тебе тоже нравлюсь?" "Ты очень симпатичный. Стоп, да ты же в одной сороч-ке! И в совсем мокрой. Ты же у меня тоже простудиться можешь. А у нас с мамой ничего нет мужского одеть... разве что мой свитер. Он растягивается. Вон там, на спинке той кровати." "Не надо. Мне с тобой только жарко." "Илья, ты что!.." "Я бы с тобой немедленно уехал на твой край света... Я же не такой и старый. Мне всего-то сорок семь. Я тебя никогда в обиду не дам..." "А как же Казимировна?" "Эта зараза? Пусть удавится от ревности... Ну, Танечка... Господи, какое у тебя тело... Какая грудь... на фоне загара, сияет... сказка!" "Илья, не балуй... Грудь как грудь, я это давно и хорошо усвоила, но пока не для тебя, понял?" "Пока? Значит, я могу надеяться?..." "Не знаю... А пока руки-то не распускай, полковник, слы-шишь? Сам меня самбо учил. Смотри -- нарвешься, если разозлюсь." "Какие глаза, Господи! Как тогда, когда ты вышла из нашего дома... Таня, я же не просто развлечься или использвать твою слабость. Я прошу твоей руки!" "Одурел, товарищ полковник?" "Я серьезно. Я уже два года тебя люблю. Я знаешь как работать умею! И пенсия у меня, и наградная надбавка... Я же не какой-нибудь гар-низонный полковник... я на Кубе, в Заливе Свиней, Орден боевого красного знамени заслужил. Я в Сирии..." "В Сирии? Ты же еврей, Ильюша, как же ты вра-гов своей нации на своих назюкивал?" "Так я же не израильский, а советский боевой офицер! Мне Родина доверила... Таня, сейчас не об этом. Я серьезно о на-шем с тобой будущем." "Я подумаю, Илья, спасибо. И тебе напишу." "Где у тебя бумага?.. Вот адрес моего боевого друга в Севастополе. Когда ты напишешь?" "Пока не знаю... Для меня это слишком неожиданно. Да подожди ты! Ну порода... А целоваться-то ты не умеешь, полковник. Вот так надо, сын твой научил. Ого! Тебе самому мои таблетки сейчас понадобятся, нет? Ты чего, Илья? Илья-а! Нет, совсем старикашку ухайдакала Татьяна! Стой, выпей водички. Ай, ты куда это? Ожил на мою голову... Нет... нет... Ой, а я думала он уже дохлый... Ну и пово-ротики... Ладно... Как есть... Неживая я что ли, в самом деле?.." 2. Феликс: "Я думаю, что он увез ее в скорую, -- говорил я перепуганным родственникам и друзьям, когда прошли два часа, а папа не возвращался. -- И там ждет, когда ей станет лучше." "А по-моему, -- истерически хохотала неузнаваемая Дина, -- ей уже давно стало гораздо лучше, чем всем вам. Но еще лучше твоему бравому папаше! Я обзвонила все приемные покои. Никакие Смирновы сегодня не поступали." "Господи, Господи, -- повторяла мама.-- В такой холод, в дождь, в одной рубашке, без копейки денег..." "Об этом ты можешь не беспокоиться, Соня, -- хрустя по своей дурацкой причине пальцами, возражал адвокат. -- Они там на Востоке тысячи зарабатывают. Смот-рите, как она одета -- с иголочки. Даст ему на такси, не обеднеет." "А по-моему, папа, -- продолжала поражать меня Дина, -- тебя, Гену и особенно моего Феликса волнует не то, как она с иголочки одета, а как она в данный момент обольстительно раздета!" "Диночка, -- заливалась слезами мама, -- так ты думаешь, что она не пошутила? Что она пришла не за Феликсом, а за Илюшей?" "Она пришла за тем, кто с ней пойдет, -- безжалостно ответила Дина. -- Пока мой олух переминался с ноги на ногу, ваш благоверный сыграл героя-любовника! И на-прасно мой папа сейчас обзванивает морги. Пусть Феликс едет к своей "миледи" и выковыривает Илью Арнольдовича, хотя я уверена, что уже поздно, и он успел схватить там люэс." "Что схватить, Динуля?" -- замирая, спросила ее моя мама. "Сифилис. Вам очень повезет, если на этот раз все обойдется банальным тихо-океанским триппером." "Это очень опасная форма? -- cевшим голосом произнесла глаза несчастная соломенная вдова. Она была уже не рада, что напала сразу на эту, когда открыла ей дверь и толкнула "миледи", после чего та села и не встала. -- Это заразно?" "Прекратите, -- не выдержал я. -- Начинается! Таня ничуть не грязнее нас всех. Короче, я еду за папой." "Я с тобой! -- бросилась к вешалке Дина. -- Я тебя к ней одного не отпущу!!" "Ну вот, -- развел я руками. -- Сейчас ей пришьют любовь втроем..." "Неужели такое бывает? -- подала голос моя тетушка, -- это же извращение..." "А "миледи" обожает всякие извращения, -- несло Дину. -- Мой муженек с ней такое вытворял, что..." "Ляпнешь -- убью," -- сказал я тихо, но так, что разъяренная Дина тут же сту-шевалась, обняла меня и со слезами убежала. -- Я скоро вернусь", -- добавил я и быстро вышел. 3. Таня: "Илья, это звонят нам, три звонка..." "Кого это черт несет? Мама?" "Нет. У мамы свой ключ. Лежи, я сама открою... Феликс? Что ты тут забыл?" "Как ты себя чув-ствуешь, Таня?" "Чувствую. А что?" "Так это был... все-таки спектакль?!" "А ты как думал?" "Я думал ты... порядочнее..." "Да ты что! Напрасно ты так думал, Феля. Тебе же при мне подробно объяснили, кто я на самом деле... Гебрид блуд-ливой кошки с сукой, представляешь такого зверя? И ты промолчал, не возражал. Именно такая, так?" "Хорошо. Не будем о нас с тобой. Ты не знаешь, где папа? Он же ушел в одной рубашке, увез тебя на такси и домой не вернулся. Мы все бо-льницы, все морги обзвонили..." "Делать вам нечего. Илья, а Илья! Одевайся. Тут твой сын пришел. Тебе в туалет не надо, Феликс? Тогда я зайду. Моя комната вон та, если уже не брезгуешь. Твой папа там. А тут, кстати, скорее всего, теперь твоя мама. Скажи мне "ма-а-амочка", сынок. Не хочешь?" "Бред какой-то!.. Папа!" "Сюда иди, Феликс." "Ну что? Успокоился? Тогда поезжай и привези ему свитер там какой и плащ. Не идти же ему домой голым?" "А я никуда и не тороплюсь, Таня, -- счастливо смеялся полковник. -- Дождусь сей-час твоей мамы, попрошу ее согласия на брак с тобой и прощай бесконечный про-клятый кошмар моей семейной жизни." "Старый идиот. Но ты-то, Таня, ведь разумная девушка! Я все понимаю. Ты, по своему обыкновению, его разыграла, зная, что он тобой всерьез увлечен. Смотри, с огнем играешь... Не дай Бог мама узнает о твоих фокусах. Ты и отдаленно не пред-ставляешь, на что она способна в гневе." "Ой! Они гневаться на нас будут, если узнают, что их бросили... Ильюша, пред-ставляешь их во гневе? Не боишься?" "В гробу..." "Ты понял, сынуля? Нам с па-почкой теперь все это до лампочки. Пусть себе гневается. Надо было ей нам с тобой не мешать. Поздно пить "Боржоми", почки отсохли. Так ей и передай, такой непредсказуемой. Я сама еще и не такая непредсказуемая, как видишь." "Ты все шутишь, а она действительно там с ума сходит." "Не все же мне из-за нее с ума сходить. То ли еще будет. Узнает, на что я способна в гневе." "Ладно. Мне пока что надо что-нибудь для нее придумать, вернуться с одеждой для предка и забрать его домой. Папа, я сейчас. Я быстро обернусь." "А ты не больно спеши, сыночек, -- сказала я в дверях. -- Мы еще тут кое-что об-говорим с твоей бабушкой, то бишь с моей мамой о дальнейших планах твоего папы с твоей новой, молодой и красивой мамочкой -- Таней Дашковской, понял? Фиг вы его теперь когда увидите. Гуляй, Вася." Ошеломленный Феликс, без конца трогая свои уши, пересек наш слабо освещен-ный двор и сгинул в проезде на Дровяную улицу. 4. Феликс: Мама сначала просто не поверила, что все это время папа провел с Таней. "Ей действительно так плохо? -- без особой тревоги спросила она. -- Он не мог выз-вать ей врача, а сам вернуться домой?" Я ничего не ответил, но весь мой облик потвердил худшие мамины опасения. "Феликс, можешь говорить мне все совершенно спокойно. Я этого подонка знаю уже четверть века. Ты застал его в ее постели? Да?.." "Не совсем... но не исключено, что..." "Я убью ее! -- тихо и зловеще сказала мама. -- Дай мне ее адрес... Я прикончу эту волчицу сегодня же. Адрес!! -- закричала она так, что у меня этот крик до сих пор раздается в ушах, когда я вспоминаю тот бесконечный вечер. -- Ты не посмеешь мне отказать, -- продолжила она таким шепотом, что на него, а не на крик, все сбе-жались в прихожую. -- Это ты привел ее в мой дом. Только посмей мне сказать, что ты не хочешь мне дать ее адрес. Я прибью сначала тебя, потом твоего папашу, а уже потом себя. Дашковские не имеют права на существование на этой земле, если на ней живет эта!.." "Сонечка, я завтра же утром все улажу, -- осторожно взял ее сзади за плечи Семен Борисович.-- У меня огромный опыт укрощения преступников, а потому..." "Ты? -- обернула к нему мама словно раздутые внутренним давлением глаза. -- Ты сумеешь укротить ее лучше меня?! А вот так ты умеешь?!" -- она коротким про-фессиональным ударом одновременно двумя руками, почти без замаха, но, пожа-луй, контролируя свою силу, дала ему сразу в оба уха. Несчастный адвокат, умею-щий укрощать всех и вся, кроме разъяренной еврейской мегеры южной закваски с выучкой морского десантника, тут же заткнулся и сел на ноги своей интелли-гентной жены-скрипачки, моей милой тещи Эсфирь Вадимовны. Та на всякий слу-чай хлопнулась в обморок, а Гена с Валерой схватили мою маму, пока она не пере-била нас всех, добираясь до "миледи". "Я тут все сокрушу, -- билась она у них в руках, -- если этот выродок не даст мне адреса своей дряни! Феликс!! Я подожгу Ленинград! Адрес!!" К всеощему смятению, она вырвалась из рук двух достаточно тренированных муж-чин, с нечеловеческой силой опрокинула газовую плиту, оборвав трубку, и схвати-ла спички. Газ хлестал в кухню, заставив нас кашлять. Все, кроме меня, бросились врасыпную, а два способных ученика полковника морской пехоты покатились по полу, сцепившись в схватке не на жизнь, а на смерть. Мне удалось вырвать коро-бок, но она швыряла в стены кастрюли и сковородки, и любая искра могла раз-нести в клочья как минимум всю квартиру. К моему облегчению, несчастная мама прекратила наш бой, наконец, тем же безот-казным женским приемом, который немедленно применяла Таня, когда я, еще до Учкуевки, пытался ее учить самбо -- сдалась и обняла меня. "Феличка, сыночек, -- едва говорила она. -- Поезжай... Верни его мне... Я все про-щу, только бы он не ушел к ней... Только бы не ушел... не ушел..." Мы поспешно заткнули газ, открыли все окна в квартире, уложили маму на диван. Дина сделала ей внутривенный укол, а я с сумкой с папиной одеждой вылетел на ночную улицу. Верный таксист ждал меня с красным огоньком. 5. Таня: Мама вернулась, как всегда, смертельно усталая. Ей хотелось только спать. Все, что ей лихорадочно излагал незнакомый симпатичный отставной полковник, она едва воспринимала, без конца закрывая глаза и неестественно хихикая. Я строила ей рожи из-за спины моего новоявленного пожилого жениха, естественно, ни на секунду не воспринимая всерьез происходящее. Наконец, ввалился Феликс, кинул в ярости отцу сумку с одеждой, не поздоровавшись с моей сразу проснувшейся и ощетинившейся от его появления мамой. А вот это он зря. Она у меня закалена в квартирных дебошах и на хамство всегда торопится ответить, а нынешняя фантасмагория наэлектризовала ее все-таки чрез-вычайно... Не успел он и слова сказать, как та же сумка полетела ему в лицо. "А ну-ка кыш отсюда -- оба! Чтоб духу вашего не было около моей дочери! -- высоким, каким-то молодым и незнакомым голосом запела она. -- Девочке двадцать два, а тут старый козел к ней свататься надумал. А этот тоже хорош -- сам не смог, так папашу подсылает! Еще раз сунетесь, я в вас вот этим утюгом запущу!.." На этом кончился первый день моей творческой командировки в столицу. x x x В субботу я проспала от моих таблеток до полудня, а когда вышла за хлебом, то увидела у нашей подворотни озябшую фигуру пожилого человека под зонтом. Сначала я приняла его за моего безумного влюбленного, но потом поняла, что де-ло еще хуже. Это был Семен Борисович Богун, адвокат и папа моей счастливой соперницы. Увидев меня, он радостно потер руки и просиял профессиональной улыбкой, словно я уже была его любимой клиенткой. "Мне надо с вами серьезно поговорить, Таня, -- веско начал он прекрасно постав-ленным голосом. -- Тут на Измайловском есть уютнейшее кафе. Не откажите поси-деть там со мной полчасика. Я совсем замерз в ожидании вас." "Зайти не могли? -- почти грубо сказала я. -- Или адреса на знали?" "Я заходил. Ваша мама сказала, что вы спите и даже не пригласила. Так я могу надеяться на беседу?" "Отчего же нет? Со мной еще и не такие люди на беседу напрашивались... Где тут ваше кафе?" "На углу." "А, это..." Кафе в полуподвале действительно было очень уютное. И почти пусто. Мы заняли столик у занавешенного коричневой портьерой окна. Благородный адвокат-отец оскорбленной дочери-врача, так блестяще поставившей мне вчера диагноз и наз-начившей лечение, взял меню и вопросительно посмотрел на меня, морща высо-кий белый лоб в окружении курчавых седоватых волос. Он улыбнулся во весь свой золотой рот и блеснул очками: "Вы неважно выглядите, Таня. Как вы себя чувст-вуете? У вас ведь действительно был тяжелый приступ, но наши женщины... Я приношу вам извинения от всех нас. Что вы будете есть? Или -- и пить? На Даль-нем Востоке ведь..." "Пива и раков." "Ага. Девушка, нам, пожалуйста, две буты-лочки пивка, салатики вот эти и что-нибудь горяченькое типа, скажем, гуляшика с пюре. Да, и кофе... Вам с молоком, Таня? Две чашечки черного кофе и по эклер-чику. У вас очень виноватый вид, Таня, и я вас прекрасно понимаю. Любовь не знает границ... Даже границ нравственности. Ваше появление в чужом доме, аб-страгируясь от последующего припадка, который вы, возможно, старательно... демонстрировали... нет-нет, ни в коем случае не симулировали... Так вот сама цель вашего провокационного появления..." "Вы кушайте, Семен Борисович, -- холодно сказала я. -- А то вы уж что-то слишком разволновались. Мне как-то даже не по себе стало. А ну как и вовсе аппетита ли-шитесь. Или припадок начнете мне тут... демонстрировать. Так вот, о моем появ-лении в гостеприимном доме. В шутку, всерьез, от души, провокации ли ради, но я была в присутствии вашего достойного зятя действительно приглашена на ваш междусобойчик моей бывшей однокурсницей Коганской Эллой. Вам она знакома? Отлично. Поскольку мой бывший любовник и предполагаемый жених не воз-ражал, то я, от командировочной скуки, решила принять приглашение моих дав-них, еще по Севастополю, друзей Эллы Коганской и Гены Богуна и прибыла на званый ужин в квартиру Коганских. Так что с моей стороны ни провокации, ни самовольного вторжения не было. Случилось так, что дверь мне открыла не ваша милейшая и культурнейшая супруга, а моя старая и не очень ко мне расположенная знакомая Софья Казимировна Дашковская. О-означенная гражданка не только принялась меня оскорблять словесно, но и пригрозила нанести мне телесные пов-реждения. За ее спиной вылупились такие же благожелательные рожи, а именно: сама людоедка Эллочка, сменившая, как мне показалось, милость на гнев, пос-кольку она визжала нечто нецензурное, за что ее следует привлечь к покаянию, мой старый друг Гена, еще кто-то и еще... Каждый выразился в мой адрес в меру своей личной испорченности, а решительная Казимировна толкнула меня в грудь, отчего я с размаха села на ступеньку, больно ударившись, простите, жопой. От этого ли не вполне дружественного приема, физического сотрясения или от потря-сения душевного вместо ожидаемого званого ужина, где я надеялась всех обво-рожить и примирить, со мной случился нервный припадок. Это моя вполне зафик-сированная в соответствующих медицинских заведениях болезнь кончилась вре-менной потерей ориентации во времени, друзьях и пространстве. Могло кончиться гораздо хуже. Если бы не приступ, я бы кое-кому кое-что порвала бы. Я внятно излагаю, Семен Борисович?" "Великолепно, Танечка. В вас погиб великий юрист! Продолжайте, пожалуйста. Что же было потом?" "Потом? Черт побери... Я после приступа всегда чуть теряю память. Ага, вспомнила. Потом я вышла с авоськой за хлебом, а тут как раз и вы!" "Отлично. Тогда, пожалуйста, теперь вы кушайте и пейте пиво, а я попытаюсь из-ложить вам свою версию случившегося. Обращаю сразу ваше внимание на то, что меня при начале этой истории не было. Я застал вас уже беспомощно сидящей на ступеньке лестницы. Так что все, что я намерен далее изложить, следует из пока-заний стороны, считающей себя пострадавшей..." "Браво, Семочка. Да ты еще глаже меня излагаешь! -- сказала я с набитым ртом. -- Что значит практика!" "Я ценю ваш ход: сразу сбить меня с мысли вашим циниз-мом и грубостью. И то, как вы назвали место, которым вы ударились -- в том же ключе. Будем считать это полемическим приемом. Каждый применяет их в меру своего воспитания. Итак, я не склонен верить Феликсу и Элле, что вы наслед-ственно психически нездоровый человек (Я тут же поперхнулась и закашлялась под ледяным ожидающим взглядом адвоката. Он выдержал профессиональную паузу.) Мои наблюдения за вами сегодня опровергают это суждение (Спасибо, родной), но это ни в коей мере не оправдывает вас как в моих глазах, так и в глазах общества, если вся эта история будет иметь продолжение и огласку... Ибо если здесь исключить невменяемость, то остается элементарная низость, подлость, если называть вещи своими именами (В моей несчастной голове опять что-то качну-лось, но я решила выдержать до конца.) Впрочем, я и не собирался взывать к тому, что у порядочного человека именуется совестью. Я обращаюсь даже не столько к вашему разуму, сколько к инстинкту. Феликс пояснил мне, что даже и при огра-ниченных умственных способностях вам не чужд мужицкий здравый смысл. Итак, на что вы рассчитываете, Таня, в подобных авантюрах? Неужели на то, что ваша телесная привлекательность окажется сильнее прагматичного склада ума мужчин, которых вы пытаетесь отбить у законных жен? (Ага, и это уже обсуждалось! От-лично!.. Поздравляю вас, Казимировна...). Что вы можете предложить Феликсу или... любому другому, кроме самой себя, достаточно смазливой, но недалекой особы? Простите, но в наше время этого мало. Да, Феликс отнюдь не мой идеал мужчины в качестве мужа моей дочери. Ему нехватает характера во всем, что ка-сается прочности брака и активного противостояния авантюристкам. Но он дос-таточно умен, чтобы немедленно исправлять ошибки. Когда он просил у меня руки моей дочери, я, естественно, уже знал и о вашей беспардонной связи, и о специфическом характере ваших интимных отношений, и о вашем удивительном бесстыдстве в тех оргиях, которые вы ему навязывали в Крыму. Он все мне о вас рассказал, и только профессиональная выдержка позволила мне выслушать до кон-ца неприглядные подробности." "А какой смысл был такому прагматичному мужчине все эти... подробности об-народовать,?" "Как же! Он своей откровенностью открывал дверь в нашу семью! Он позволил себе, говоря о вас, такие выражения, что я вынужден был стыдить его. Он отметил, что ваш отец коротает свои дни в сумасшедшем доме, а мать -- квартирная скандалистка и нечистый на руку продавец, что вы сами постоянно находитесь на грани безумия, что он горько сожалеет о вашей связи и что ему сты-дно войти в чистую семью из той грязи, в которой вы его вываляли. Быть может, вам неприятно все, что я излагаю с его слов?" "Что вы, Борисыч. Продолжайте. Ведь вам и самому ужас как нравится все это со мной обсуждать. Ведь это вы меня как бы подвергаете экзекуции, так?.." "Тоже своеобразный полемический прием, но я и его принимаю. Вернемся, однако, к реа-лиям. Дина ни при каких обстоятельствах ему развода не даст, если ваши даль-нейшие деяния сведут его с ума настолько, что он на какое-то время уйдет к вам или уедет с вами на Дальний Восток. У моей девочки больное сердце, этот скандал может убить ее или ребенка (Он вдруг заплакал, не скрывая слез, и стал вытирать салфеткой забрызганные очки. Мне чуть не стало его жаль, но тут он продолжил свой монолог.). Если же все обойдется, и ребенок родится на свет, то, в случае ва-шего успеха, он будет несчастным ребенком, как любой, растущий без отца. Я не желаю своему внуку или внучке такой судьбы и сделаю все, что в моих силах, чтобы этого не было. А вы даже приблизительно не представляете, как далеко про-стираются мои возможности..." "Почему же? Вы попытаетесь через знакомых психиатров упрятать меня в сума-сшедший дом, натравить на меня своих благодарных клиентов из уголовного мира, наконец, напакостить мне с карьерой, так?" "Вы гораздо умнее, Таня, чем полагает Феликс..." "Ну, я достаточно умна и для того, чтобы понять разницу между тем, что дейст-вительно думает и рассказал вам Феликс и тем, что вы ему присобачили. Но и со-той доли правды в вашем вранье достаточно... Итак, чего же вы от меня хотите, Семен Борисович?" "Сейчас, -- он взглянул на массивные золотые часы, -- моя суп-руга как раз беседует о том же с Феликсом. Я надеюсь, что он поймет ее так же хорошо, как вы меня. Я готов оплатить..." "Сколько?" "Что?.." "Сколько, по вашему, стоит ваш зять?" "Я готов оплатить ваш обратный проезд до Владивос-тока, если версия о вашей командировке... и учитывая, что ваша мама..." "С ума вы сошли, так дорого! Официантка! С меня за все, исключая три копейки. Остальное -- с этого респектабельного гражданина. Это и есть истинная цена его зятя Феликса..." 6. Феликс: Накануне этого ужина с Таней мой неунывающий тесть с хорошо прочищенными вчера ушами был в самом боевом настроении. "Я сам сделаю то, что собирались сделать вчера вы, Сонечка, -- сказал он маме, сидящей с полотенцем на голове за столом. Богуны и Дашковские, не считая за-першегося папы, вырабатывали план военных действий. -- И уверяю вас, что бы вы вчера ни задумали, со мной "миледи" придется много хуже... Я вовсе не исключаю, что после нашего разговора она надолго составит компанию своему папаше в больнице Кащенко!" "Убейте ее, Семен Борисович, -- жалким голосом сказала мама. -- У меня уже сил нет... Феликс, пойми, нет иного пути избавиться от "миледи", кроме как отрубить ей голову. Вспомни д'Артаньяна. Она подсылала к нему убийц, отравила его воз-любленную, но перед казнью смела взывать к памяти об их телесной близости. Твою Татьяну не зря так прозвали! Она точно такая же. Посмотри на папу. Околдовала и тут же выгнала как собаку, без малейшего сожаления. Хотя он ее спас от смерти..." "От... смерти? -- похолодел я. -- Так это была все-таки не симуляция?" "Как только я узнала, какими она пользуется лекарствами, -- холодно сказала Дина, -- я поняла, что вчера ошиблась. При заболевании, от которого ее вчера лечил Илья Арнольдович, зрачки реагируют неадекватно. Если бы она не получила свои таб-летки вовремя, мы бы вызвали скорую помощь к уже безнадежной..." "Иди, Семочка, -- сказала и добрая Эсфирь Вадимовна. -- И не стесняйся с ней. Элла права, ни одна семья не сможет чувствовать себя спокойно, пока такая хищница ходит на воле..." Вдохновленный доверием народа, адвокат покинул обесчещенный дом, веско ска-зав на прощание: "Я, в свою очередь, надеюсь на вас, Соня. Если вы не убедите Феликса забыть о "миледи", все мои усилия будут тщетны... Даже если я ее се-годня убью, но она останется в его сердце, покоя нам не будет..." И мама встала на свою вахту с таким же вдохновением, с каким моя теща ис-полняла соло на скрипке в концерте Паганини. Надо сказать, что тонкое знание натуры своего сына так блистательно сочеталось с обстоятельствами прошлого вечера, что я любил "миледи" к моменту возвращения тестя ничуть не больше, чем все прочие в моей семье. Как же нам легко, не умея иначе объяснить себе собственную подлость и преда-тельство, найти и виновника, и обстоятельства! Перечитывая эти строки, мне сегодня хочется самого себя придушить за махровое лицемерие, с каким я тогда немедленно выписывал индульгенцию Феликсу и обвинение всем прочим... Семен Борисович долго снимал калоши и отфыркивался в прихожей, не решаясь войти. Вся столовая с напряжением ждала народного мстителя вокруг накрытого к обеду стола. Войдя, он потер руки и фальшиво бодрым го-лосом сказал: "Все в порядке. Я ее обезвредил!" "Она потеряла сознание? -- спросила Дина, подозрительно глядя на хорошо зна-комого ей профессионала. -- Ты уверен, что ей не окажут помощь?" "Ну, зачем же так свирепо, Диночка? -- смешался он. -- Она молодая цветущая женщина, а ты давала клятву Гиппократа... не странно ли?" "Она и его охмурила, -- простонала мама. -- Еще один!" "Ничего подобного, -- отчаянно защищался Семен Борисович. -- напротив, я ей пригрозил, что мои подзащитные могут ею заняться, а знакомые психиатры -- поставить ей неблагоприятный диагноз, если она не оставит нас всех в покое. Она очень умная девушка и..." "И красивая? -- зарычала Дина, которую вчера словно подменили. -- Я помню, папа, клятву Гиппократа и я готова лечить Смирнову. Но в психиатрической или тюремной больнице. На свободе же преступникам оказывает помощь только пре-ступный врач!" Но я уже не придал этим словам никакого значения. Заряженный мамой, оскорб-ленный унижением отца, намеренно соблазненного и грубо отброшенного, я нена-видел Таню так, как можно ненавидеть только некогда любимого человека, с ци-низмом предавшего искреннюю любовь. Схватив свой плащ, я выскочил под ту же бесконечную морось. 7. Феликс: И снова раздались три резких звонка за грязной дверью с разодранной обивкой. На пороге стояла Таня с синими искрами из глаз и дрожащими губами. Она молча посторонилась. Мы оказались на кухне, в которую одновременно вошли ее жуткая мама и не менее безобразный невысокий старик с горящими любопытством слезя-щимися глазками на морщинистой серой физиономии. На его засаленном пиджаке сияли ордена и медали. "Нам надо поговорить, Таня", -- сказал я. "Ты что, собираешься... драться со мной?" -- вспомнил я. "Не исключаю, Фелька. И боюсь, что насмерть. И пусть тебя не удивит, если мы расстанемся врагами, как предсказала та цыганка." "Говори", -- в глазах ее мелькнуло такое, что я впервые ощутил запах собственной крови и страх смерти. "Но... не здесь же!" -- смешался я, осознав, наконец, всю несуразность моей роли в этом акте проклятой драмы моей жизни. "Нет здесь, -- тряхнула она сияющими золотистыми локонами. -- Непременно здесь и сейчас! Арбитром будет мой любимый сосед. Он ветеран обороны Ленинграда и нечеловечески добрый старик. Вполне достойная аудитория для нашего с тобой объяснения в любви." "Как тебе угодно... Со мной говорила моя мама..." -- начал я явно не с того, что мо-гло нас хоть как-то примирить. "Серьезно?" -- снова накалила она меня невыразимо презрительным тоном. "Не фиглярничай, -- рассвирепел я, осознавая, что идет кураж над моей семьей и накачивая себя слухами об антисемитизме Тани. -- Ты и так едва не свела ее в могилу." "А, так она говорила с тобой уже из могилы? -- оживилась "миледи", скривив свои яркие губы -- Нет? А я-то думала, что хоть одна новость. Дальше." "Дело гораздо серьезнее, чем ты думаешь, -- с угрозой продолжал я. -- Дело не в моих или твоих родных. Дело во мне лично. Я пришел тебе сказать, что я понял мою ошибку... что я сам в тебе глубоко разочарован... Ты не просто обманула ме-ня, ты напала на самого любимого мною человека, на мою мать... Которая, в отличие от этой вздорной особы..." "Вон той?" -- показала она на окаменевшую в дверях свою маму. "Естественно... -- зарычал я. -- Которая не стоит..." "Минутку! -- подняла она руку, мотнув волосами, словно отгоняя какую-то мысль. -- Савелий Кузьмич, -- звонко крикнула она соседу. -- Как отвечает уважающий себя фронтовик на оскорбление своего единственного друга?" "По морде, как же еще, -- закипел ветеран, боком приближаясь к нам. -- Вот я ему как сейчас..." "Вам еще руки марать. Я сама!" Из моих глаз посыпались искры. Я как-то не ждал все-таки, что она посмеет меня бить, тем более при всех, и получил такую пощечину, что сразу почувствовал во рту соленый вкус крови и ее запах в носу. Мгновенно вспухла и онемела верхняя губа. "Это тебе за маму!" -- под визг бледной женщины крикнула Таня. Не успел я что-то сообразить, как вторая пощечина едва не сбила меня с ног, отбросив на грязную липкую плиту, за которую я чудом уцепился, ощущая, что теперь быстро заплывает левый глаз. "А это за твои откровения... -- едва слышно сказала она, когда я выпрямился. -- А теперь..." "Таня! -- догадался я, наконец, ставить блоки. -- Прекрати, а то я дам сдачи..." "Если он тебя ударит, -- закричал фальцетом сосед, торопливо расстегивая пиджак и доставая что-то из-за пояса, -- я ж его прям на месте насмерть застрелю со сво-его именного "вальтера". Я не забыл его зарядить!.. Вот только я счас предохра-нитель и..." "Ты пожалеешь, -- сиганул я за дверь. -- Ох, как ты пожалеешь, Смирнова!.." "Танечка, -- успел услышать я. -- Ты настоящая ленинградка! Так их, фашистов! Мы им не беззащитные арабы, нас не запугаешь..." "Экий вы наблюдательный, -- ехидно ответила моя возлюбленная. -- Только чело-век вошел, а вы уже его нацию достоверно знаете. Сам-то не из добреньких." "Та-нюшечка, -- плакала ее мама. -- Да он же ангел по сравнению с твоим... Он же только кота живьем сварил. Кота, а не живого человека!.." x x x Кому и зачем варить кота? -- почему-то только и думал я в такси на пути домой, без конца прикладывая платок к губам и к носу, унимая кровь. -- И, главное, почему живьем?.. Появляться в таком виде дома было немысленно! "Подождите, -- прошепелявил я таксисту. -- К Петропавловке, пожалуйста." На пляже у равелинов было совершенно безлюдно в такой ветер и дождь, а ледя-ная невская вода как нельзя лучше подходила для восстановления моей битой, на-конец, жидовской, морды, о чем тщетно мечтал Дима Водолазов и многие-многие другие, помнившие до сих пор умение еврея постоять за свою честь. Но тут было нечто другое... Чем-чем, а моей честью в этой ситуации и не пахло! Не совсем осознавая, что я делаю, я не стал прикладывать к губам и носу мокрый платок, как собирался, а разделся и в семейных трусах вошел в ледяное сильное течение у зеленого и скользкого от водорослей деревянного барьерчика. Нева тут же жадно подхватила меня и понесла к Тучкову мосту. Вот мы и подрались насмерть, Тайка, подумал я в полном опустошении, безу-частно глядя, как стремительно несутся мимо одетые камнем башни крепости. Черная вода вдруг крутанула мое тело. Что-то схватило за ноги и потянуло в пучи-ну. Осознав, что малейшее промедление не оставит мне ни одного шанса на спасе-ние, так как на Стрелке начинались водовороты, опасные даже для лодок, я напряг все свои силы и поплыл к берегу, оказавшись на пляже метрах в трехстах от моей в беспорядке сброшенной одежды. Моля Бога, чтобы ее там не украли и сгибаясь вдвое от пронизывающей дрожи, я пробежал мимо целующейся под грибком па-рочки, чем-то похожей на нас с Таней. "Не перевелись еще моржи в Земле русской, -- засмеялась девушка мне вслед, а парень добавил: -- Эй, псих, когда оденешься, вернись, у нас тут чуть "старки" осталось..." Одежда оказалась на месте, хотя над ней уже склонился помятый мужчина с авось-кой, заполненной пустыми бутылками. Увидев меня, он тяжело вздохнул и поплел-ся вдоль по пляжу, выглядывая другую добычу. Меня трясло, а на душе было так мерзко, что я действительно поспешил к пароч-ке. Они уже сами шли мне навстречу. "Я же тебе сказала, Серго, -- сияла наивными голубыми глазами симпатичная круг-лолицая блондинка, -- что за водкой на халяву любой вернется." "Справишься? -- улыбался похожий на меня парень, говоривший с легким кавказ-ским акцентом. -- А то полстакана и нести домой незачем, и выбросить жалко." Девушка достала из сумочки граненый стакан со следами помады на краях и пеп-лом на дне, а парень плеснул туда чуть не три четверти емкости. Я буквально вы-хватил стакан онемевшими от холода пальцами и поднес его к разбитым губам. Стекло зазвенело о зубы, ранки тут же загорелись болью. "Такой приличный молодой человек, с такой несравненной фигурой и уже алкаш, -- хохотала блондинка. -- Серго, вот так будет с каждым, кто не бросит пить и ку-рить!" "Кто тебя больно побил, дорогой? -- Серго заглянул мне в лицо такими добрыми глазами, что, к своему позору и смятению, я заплакал, обняв его за шею и ткнув-шись лицом в плечо. -- Не плачь. Все пройдет. Будь мужчиной. Знаешь, сколько меня били, да? А я никогда не плакал. Мужчина должен уметь проигрывать, да?" "Можно я вам все расскажу? -- мял я свой окровавленный платок. Серго тут же брезгливо отбросил его на песок и достал из нагрудного кармана свой, отглажен-ный и накрахмаленный. Я увидел, что под плащом на нем фрак с галстуком-бабочкой. -- Вы... прямо из ЗАГСа? -- догадался я, заметив и под плащом у девушки белое длинное платье. -- Поздравляю. Меня зовут Феликс, вас Серго, а вас?" "Она у меня Зиночка, Зинуля! -- стал ее целовать Серго. -- Я живу в Гаграх, а она в Свердловске. Так они говорят, что надо расписываться или там, или там. Я им деньги давал. Много денег, не берут. Тогда мы надели свадебные наряды и пошли в церковь, как ее, Зина?" "Спасо-Преображенский собор..." "Нас тут же зареге-стрировали. Теперь мы больше не верим в Советскую власть, а верим в Бога! Правда лучше?" "Так вы познакомились в Ленинграде?" "Что значит, познако-мились, дорогой? Нашли свое счастье." "Вы же разных национальностей." "Ее национальность -- моя любимая женщина, понимаешь!" "А если твои родители будут против?" "У нас этого никогда не бывает. Если мужчина полюбил женщину, то ее полюбили все его родственники и друзья, да?" "Но она должна при этом стать армянкой?" "Слушай. Я тебя прощаю только потому, что ты глупый, как все русские! Я грузин, а не, -- скривил он губы, -- армянин, дорогой. А Зиночка может стать грузинкой или остаться русской, но только не армянкой или, Боже упаси, абхазкой." "Чего бы это я вдруг стала абхазкой, -- подмигнула мне Зиночка, игриво надув прямо Танины губки, -- если мой муж грузин!" "А твои, Зина, родители?.." "Ой, да они просто счастливы! Они же знают, что все грузины богатые. Когда я им дала телеграмму, то они тут же поздравили: хоть ты, говорят, заживешь по-человече-ски. А когда увидят Серго, вообще обалдеют. Хотя ты, Феликс, ничуть не хуже. И тоже, вроде... нерусский?" "Ты кто, дорогой? -- насторожился Серго. -- Ты... не абхазец ли?" "Я -- еврей. Родился и жил в Севастополе, сейчас живу в Ленинграде, а отличать одних кавказцев от других вообще не умею." "Дурак ты, а не еврей, -- с облегчением засмеялся Серго. -- Еврей должен жить в своей стране и бить своих врагов, а не жить в чужой стране, которая этим врагам помогает бить евреев! Знаешь сколько моих друзей-евреев сейчас служат в ЦАХАЛе?" "Где-где?" "Я же говорю -- дурак, прости, дорогой! В Армии обороны Израиля. Когда мы получим такую же независимость, как ваш Израиль, ни один абхазец..." "А вы, Зина, что по этому поводу думаете? -- от холодной воды и выпитой водки у меня онемели разбитые губы, перестало гореть лицо и поднялось настроение. -- Знаете что, -- добавил я, не дожидаясь ответа, -- тут есть отличный ресторан-поп-лавок на Кронверкской набережной. Я приглашаю." "А я плачу, -- подхватил Серго. -- Ты небось инженер, дорогой?.." "Не надо меня унижать, -- поморщился я, вспом-нив "шуточку" Тани. -- Если я приглашаю, то я же и плачу." "Евреи тоже богатые, -- резюмировала уралочка. -- Все нерусские богатые. Пусть платит. Я опять замерзла, а в гостиницу идти не хочется. Эти сволочи не признают церковного брака, и Сережку со мной не пускают. И меня с ним в его гостиницу." "Тогда вот что, -- загорелся я. -- Поедемте прямо ко мне! Ресторан -- вечером. Или завтра, а пока к нам. Вы даже не представляете, как вы меня выручите, если сего-дня, сейчас пойдете со мной!" "Почему не представляем? -- очень серьезно сказала Зина. -- Я же сразу сказала, что вон, мол, парень топиться пошел, правда, Серго? Ты еще сказал, что для этого не раздеваются..." 8. Феликс: Не передать, какое было лицо у моей мамы, когда она открыла нам дверь. На пороге стоял ее пьяный сын с разбитой губой и фонарем под глазом. К тому же, с девкой, подозрительно похожей на "миледи". Но еще хуже ей стало, когда она пригляделась и решила, что перед ней все-таки не эта, а значит она сама сошла с ума. Только поцелуй маминой руки элегантным Серго поставил все на место. Присутствие новых людей было как нельзя кстати! Оно избавило меня от рас-спросов, хотя мой вспухший рот, заплывший глаз и следы крови на галстуке гово-рили о нешуточных событиях на Дровяной. Мама тут же включила свое "динамо" и металась вместе с тещей в подготовке дружеского обеда. Семен Борисович проявлял чудеса обаяния, хотя свадебное платье блондинки за нашим столом подчеркивало продолжение фантасмагории, начавшейся с появле-нием Тани. Дина даже без конца протирала глаза, глядя на так похожего на меня Серго рядом с так похожей на Таню уралочкой. Я же не мог пить -- разболелись губы. Дина тревожно поглядывала на меня с такой любовью, что мне было больно и думать о вчерашней сцене в вахтерской. Да и все мы были измученные и пришибленные после сокрушительной атаки "миледи". Тут на запах блондинки явился и "ранетый в жопу орел", как выразился о себе вче-ра вечером папа. Увидев сзади Зину в свадебном платье у нас за столом, он совсем было обалдел и глупо просиял, но потом прищурился и приложился к ручке оче-редной красотки на его бесконечном романтическом пути. Вид у него был такой же опрокинутый, как и у остальных, а потому умный Серго увлек меня на балкон, все порасспросил, без конца возвращаясь к столу за вы-пивкой и закуской для нас обоих. А в гостиной чирикала накормленная мамиными удивительными разносолами и обогретая всеобщим вниманием совершенно счастливая Зиночка. С Диной она была уже на "ты", а к импозантному полковнику, "чудом" оказавшемуся рядом, уже жалась тоже не слабой грудью. И вообще, если бы не Серго, то для мамы нас-тупило бы второе пришествие русского чуда в отдельно взятую еврейскую семью. Впрочем, к Зине она относилась с подчеркнутой теплотой. Чужая ноша не тянет. "Прости, дорогой, -- резюмировал Серго мои пьяные откровения, -- но, по-моему, вы все выглядите в этой истории не лучшим образом. И ты в первую очередь. Настоящая любовь -- это как... рождение на свет Божий -- бывает раз. Ее надо беречь, как свою единственную жизнь. Если ты этого не чувствуешь к своей Тане, то не надо было и возврашаться к старым отношениям. Зачем ты ее обнимал и целовал? Вы же с ней плохо расстались, да? Ну и встретил бы ее официально. Мужчина должен сдерживать свои чувства. А если уж не смог сдержать, то значит твоя любовь совсем не остыла, а твоя Дина -- болеутоляющее средство, а не лекарство, так? Прости, дорогой, но тут все виноваты, кроме Тани. Зачем рас-трепал о своих постельных тайнах? А если язык не знал удержу, то зачем ведешь себя так, как если бы не растрепал? Виноватых бьют. А уж говорить, что Таня ан-тисемитка после того, что ты узнал о ее поведении на митинге... За это я бы тебе сам еще раз морду набил, кацо... Но я твой гость и всегда дружил с евреями, хоть не всегда они вели себя со мной порядочно. Что делать? У каждой нации свой характер, а от национального характера -- своя судьба." "Кем ты работаешь, Серго?" "Простой инженер, -- со смехом ткнул он меня паль-цем в живот. -- Окончил Грузинский политехнический. Хорошо говорю, да? Для тебя все грузины -- прямо с рынка? А у нас, между прочим, самый высокий про-цент людей с высшим образованием, а наши женщины -- самые умные. Но русские -- самые красивые!" "Вот тут наши вкусы сошлись, -- горько улыбнулся я, прикладывая к губам его платок. -- К сожалению..." 9. Таня: Мы с мамой подошли к прудам, за которыми виднелись корпуса больницы имени Кащенко. Отец встретил нас в одной из беседок -- очень высокий, неестественно худой, желто-бледный, но его голубые глаза сегодня были удивительно ясные. "Я хочу, дочурка, чтобы ты познакомилась в Гельмутом Куртовичем, -- сказал он сразу после первого приветствия. -- Это наш новый завотделением. Он чистокров-ный русский немец и умнейший человек." "Он надеется на твое выздоровление? -- выкрикнула я никогда не оставлявшую меня безумную надежду. -- Где он, я хочу с ним немедленно поговорить." "Мое выздоровление? Вряд ли. Нет-нет. Как высо-кий профессионал, он на это слабо надеется. Речь идет о... тебе. Надо как можно раньше попытаться предотвратить повторение моей судьбы... Ты описала маме в письме твои приступы. У меня начиналось точно так же... Я надеюсь, что еще не поздно тебя спасти." "Хорошо, -- похолодела я. -- Не допустим наследственного безумия в нашей семье. Где твой Гельмут?" "Он ждет нас у себя дома." "В Ленинграде?" "Да нет. Тут, в Никольском. Вон в том поселке медперсонала нашей больницы." Гельмут Куртович был похож скорее на еврея, чем на белокурую бестию герман-ского эпоса. Говорил он тихо, без конца покашливая и посмеиваясь. Его можно было принять за психа куда скорее, чем меня или даже папу. Разговор был на балконе с видом на ельник и озеро за ним. Нам никто не мешал -- мамой с папой занялась в гостиной его глазастая и смешливая жена, оказавшаяся бухарской еврейкой. Там взрывался без конца ее смех, слышались аккорды пианино, хихика-ние моей мамы и скороговорка папы. А мы просто разговаривали о моей жизни. Этот человек не зря получал свою зарплату. Как умело, тактично и ненавязчиво он выспросил абсолютно все, включая события всерашнего дня, как точно все резю-мировал, какие удивительно меткие наводящие вопросы задавал! Перед ним мне было почему-то не стыдно раскрыть самые интимные подробности моих отноше-ний с мужчинами. Наконец, он осторожно похлопал меня по колену и сказал: "Вам ровным счетом ничего не грозит, Таня, из того, что случилось с вашим отцом. И знаете почему? Вы сексуально раскованы. Оставайтесь такой всегда. Его психоз начался еще на фронте из-за острой тоски по единственной и любимой жене, которой он не мог и помыслить хотя бы временную замену. К тому же, он был уверен в аморальности мастурбации, что в корне противоречит медицинским пока-заниям для таких страстных натур. Ведите, Таня, активный образ половой жизни, не зацикливайтесь на одном патнере, если он вам недоступен. Вы потеряли вчера вашего Ф., или уверены, что потеряли. Это неважно. Не сожалейте о нем. Как можно раньше найдите замену. И по возможности ведите себя впредь так же ре-шительно, как до сих пор и в личных, и в деловых отношениях. Любая сдержан-ность, подавление эмоций вам противопоказаны. Хотя, повторяю, не больше, чем любому другому человеку. Наследственной предрасположенности к психическому заболеванию я у вас не наблюдаю." "А папа? Он сказал, что вы, в силу своей высокой квалификации, не надеетесь даже на облегчение в его болезни, не то что на выздоровление, так?" "Как ни странно, слабая надежда есть. Если мне будет позволено главврачом провести с ним эксперимент по мелотерапии..." "Какой терапии?" "Лечение музыкой. Это мое личное изобретение, но оно пока не нашло одобрения в минздраве. Недавно я докладывал этот метод на международной конференции, и швейцарский коллега меня горячо поддержал. На-днях я получил от него письмо, что он осваивает мой метод с удивительными результатами." "Вы не шутите? Какой музыкой? Клас-сической или современной?" "Не буду вас утруждать подробностями. Пока же моя Фаина дает ему вроде бы просто уроки игры на пианино. Она у меня кончила в Сибири консерваторию. Не скажу, что у Алексея Ивановича есть музыкальное дарование, но в нашем деле это и не важно. И я потихоньку, так сказать, подпо-льно, его готовлю к эксперименту. Конечно, если бы у меня была аппаратура, которой пользуется мой коллега в Швейцарии, то уже можно было бы подвести некоторые итоги. Но и живой музыкой мы надеемся кое-чего достичь." "Гельмут..." "Просто Гельмут, Танечка, -- откровенно любовался он мной. -- Такая женщина способна кого угодно вдохновить на любой научный подвиг." "Так вот для чего вы меня уговаривали культивировать мою сексуальную раскованность! -- прищурилась я на него. -- Берегитесь, я ведь могу не поверить и всему прочему." "Как угодно, -- буравчики его черных глаз бесстрашно выдержали мой взгляд. -- Не в моих правилах уходить от пикантных приключений. Тем более с такой прекра-сной женщиной. Но сейчас речь не обо мне. Или, если вам угодно, не только обо мне. Вам действительно надо поскорее найти достойную замену Ф. Вы слишком зациклились не просто на нем, а на специфике вашего с ним общения. Не разби-вши яица не сделаешь яичницу. Пробы и ошибки, пока не достигнете результата. Только в этом я вижу ваш путь к выздоровлению. Впрочем, повторяю, психически вы и так здоровы, Таня. Вы страдаете нервным заболеванием, от которого вам прописали, на мой взгляд, оптимальное средство. Вот и все с вами, -- он поднялся из своего старомодного плетеного кресла. -- А с папой дайте мне месяц-два. Я на-деюсь на успех. Но -- ему ни слова." "И маме?" "Это одно и то же. Это не пара -- это одно существо..." "Гельмут, миленький, -- вдруг сказала я. -- А мне вы можете справочку дать, самую что ни на есть солидную, что я прошла у вас полное психиатрическое обследо-вание и, по компетентнейшему заключению больницы Кащенко, я психически совершенно здорова." "Чтобы предотвратить интриги ваших врагов?" "Вот имен-но." "А почему бы и нет?" Мы вернулись в квартиру, где гремела музыка и раздавался удивительно чистый голос Фаины. Гельмут выписал справку на бланке и даже с заготовленной впрок гербовой печатью, поцеловал мне руку, оставаясь с ней чуть дольше, чем позво-ляли правила хорошего тона. Мы втроем вышли под моросящий холодный дождь, раскрыли зонты и пошли к озеру, где в беседках сидели больные и их несчастные родственники...  * ЧАСТЬ ПЯТАЯ. МУЖЧИНА *  ГЛАВА ПЕРВАЯ. ВЛАДИВОСТОК. ПРЕДЛОЖЕНИЕ 1. Таня: Мягкий сырой ветер с сильным запахом моря дует со стороны бухты Золотой Рог на пирс, где я жду рейдового катера. По небу растекается все тот же серый мрач-ный туман, обволакивая сопки и спускаясь к воде. Он поглощает строения и краны рыбного порта на той стороне бухты, клубится, как живое чудовище. Морем уже не пахнет. Тянет только затхлым духом этого карательно-лагерного тумана. Катер выныривает уже из его серой стены за зелеными волнами, рявкает, с трес-ком швартуется. Мы, моряки, их жены, рабочие, исследователи, прыгаем на мок-рую палубу и растекаемся по судну. Я сажусь на носовую почему-то садовую ска-мейку, зная по опыту, что первая же волна при выходе на открытый рейд меня оттуда сгонит. Рядом плюхается высокий мужчина в морской фуражке и теплом свитере под курткой с капюшоном. Я тоже кутаюсь в свой плащ. В этом городе никогда не знаешь утром, какое время года наступит вечером... Скажем, у меня зудят снова сожженные вчера на палящем солнце плечи, а мне зябко в наряде, при-годном для октября в Ленинграде. Мужчина, искоса глянув на меня, достает сигарету: "Не возражаете?" "Ради Бога..." "А вам?" "Спасибо. Не курю." "На какое судно?" "Тикси." "И я. Можно узнать зачем?" "Вы, естественно, капитан?" "Судовой врач." "А..." "А почему вы решили, что я капитан?" "Весу больше для флирта." "Проходу не дают, а?" "Не дают." "И я не дам. Я Михаил Аркадьевич, а вы?" "Татьяна Алексеевна." "К кому, если не секрет?" "К деду." Он удивленно всматривается в меня и растерянно мор-гает. "Я из ЦКБ. У вас полетели насосы. Меняют на нашем заводе. Я проектирую под них новый фундамент." "Не холодно в босоножках?" "Так ведь с утра было солнце." Катер, между тем, выбирается за маяк и вступает на внешний рейд с его волнами. Пока терпимо, только брызги. Врач курит, чудом спасая огонек от летящей водя-ной пыли. Из-под капюшона светятся серые навыкате глаза. Он мне напоминает одного артиста, и я мучительно вспоминаю, в каком фильме он меня задел чем-то очень хорошим. Катер идет уже в сплошном тумане. Нос судна и то едва виден. Брызги летят прямо из этого тумана, который вдруг резко темнеет. Это прогляды-вает блестящий черный борт и улетающий то вверх, то вниз забортный трап. "Тикси", -- объявляет по радио капитан катера. -- Соблюдайте осторожность, товарищи." На нижней площадке забортного судового трапа стоят двое матросов в оранжевых спасательных жилетах. Между трапом и скользкой черной носовой площадкой катера, где столпились пассажиры, кипит зеленоватая вода в крошеве белой пены. Я стою первой, но у меня нехватает духу прыгнуть над этой бездной между двумя железными бортами. Мой новый знакомый ловко улавливает момент, когда трап пролетает мимо, решительно поднимает меня под мышки и кидает к подхвативш-им за руки матросам, а при следующем пролете площадки катера на волне мимо уже неподвижного для меня трапа смело прыгает сам. Стармех, именуемый на судах почему-то "дедом", уже встречает меня на верхней площадке трапа. "Мы уходим на трое суток на ходовые испытания, -- объявляет он. -- Если вы не возражаете, то вам будет предоставлена каюта лоцмана." "Не воз-ражаю." "Мы немедленно радируем вам домой, чтобы там не волновались. Со-общите номер вашего телефона." "Не надо..." Домой? Господи, где там мой дом и кому за меня волноваться, хоть вообще никогда и нигде больше я не появлюсь... Разве что мама скажет, что вот ей снова в жизни не повезло. И привычно поплачет. Я тут же получаю ключ и спешу по трапам на самый верх, на уровень штурманской рубки. Хоть на три для -- отдельное жилье, да еще в каюте! Прелесть эти каюты на грузовых судах. Мягкий свет, уютная дрожь палубы, ограждающие койку шторки, зеркало, умывальник, крохотная душевая с туалетом. Все как дома. Даже слепое от тумана окно не так бесит. Я раскрываю свою сумку, переодеваюсь в комбинезон, беру фонарик, рулетку, блокнот, спускаюсь с "дедом" в машинное отделение, прохожу в помещение моих насосов и начинаю срисовывать набор, трубопроводы, кабели, чтобы рабочие мог-ли по моим эскизам тут же сварить новые фундаменты и вместо старых операти-вно поставить уже доставленные новые агрегаты. Обычная работа. Постепенно покрываюсь грязью и машинным маслом. После взволновавшей меня встречи на катере во мне просыпается такой зверский аппетит и так бурчит в животе, что остается только радоваться своему одиночест-ву. Без конца поглядываю на часы и прямо вижу перед собой кастрюлю, ощущая запах пара из нее -- наваристого, красного борща... Или там харчо... Ухи, лапшево-го супа. А потом, Господи!... Гуляш или макароны по-флотски. Да что угодно, я прямо истекаю слюной в этом душном сыром полумраке с острым запахом соляр-ки. Скорей бы за стол в кают-компании! И пусть подадут хоть что-нибудь. На судах все кажется удивительно вкусными, особенно хлеб прямо из бортовой пекар-ни, представляете? Наконец, эти проклятые заколдованные стрелки переползли куда надо. Я лечу вверх по трапам. Уже почти не замечаю, как все на меня оглядываются. В каюте поспешно снимаю комбенизон, рабочее белье и становлюсь под душ. От режущих сильным напором струй есть хочется еще сильнее. Но надо смыть с себя все трюм-ные запахи. Если я встречу этого Михал-Аркадьича, надо не просто выглядеть, но и пахнуть женщиной. Не может же он не придти ужинать, верно? И тут, о счастье! стук в дверь. Осторожный, явно ко мне. И я уже чувствую -- он там... Теперь надо сразу идти с главных козырей, Татьяна!.. Я выглядываю в коридор, прикрываясь полотенцем. И действительно вижу судо-вого врача, уже в белой сорочке с галстуком и без романтической морской фураж-ки под капюшоном. Он очень мило отпрянул, увидев вблизи голые плечи, с тихим "Простите..." Счас... я тебя прощу, держись за воздух! "Что вам?" -- "нечаянно" роняю я до пояса полотенце, несколько секунд ловлю его и, только дав на себя наглядеться, поспешно скромно закутываюсь по горло. У не-го, конечно же, дыхание останавливается и глаза лезут на лоб, сами понимаете -- перед моими-то, плеснувшими белизной на фоне загара... Еще в каплях от душа! Плюс умело разыгранное смущение: "Боже... извините..." "Я... я хотел проводить вас на ужин." "Подождите минутку... Я только оденусь." Вот уж кого мне нельзя упустить или спугнуть! Ну, прямо симпатяга при своем смятении. В жизни никто мне так не нравился. Мягкая светлая густая шевелюра, отличная фигура, застенчивая улыбка, а глаза, так вообще не о чем говорить! Так и льется из них мягкий ласковый свет. И на полголовы выше даже меня. Не парень, а предел мечты... Ничего, козырей у Тани полная колода. "Заходите. Я готова." Теперь я -- сплошная скромность. Корабельный инженер при исполнении: черный закрытый свитер, серые брючки. Это так подчеркивает "убой-ные" формы, что, при всей своей воспитанности, он невольно таращится чуть ли не со страхом. Все портят только довольно поношенные и к тому же мокрые босо-ножки. Но не кеды же грязные, в которых я лазила по пайолам, надевать перед таким мужчиной... "Это вам, Таня. Вместо промокших босоножек," -- угадывает он мои мысли, едва переводя дух от моего коварно скромного наряда. Мамочки! Вот это туфельки... Я таких сроду не видела. "Тридцать семь, угадал? -- сияют серые глаза. -- Примерьте. Там следы внутри." "Ой, Михаил Аркадьевич... Это же жутко дорого, наверное. У меня и денег с собой нету." Я не отрывала глаз от этой красоты на столе. Бывают же такая обувь! Кто же такое делает? Неужели такие же человеческие руки, что и те туфли, которые я ношу всю жизнь? "Денег на надо. Это мой вам подарок. Сделано во Франции, куплено в Сингапуре. Подарено во Владивостоке. Все очень просто. На таких ножках должна быть только такая обувь." "Вы что, каждой девушке с приличными ножками дарите по такой паре туфель?" Он помрачнел: "Я, знаете ли, давно не обращал внимания, худо-бедно, ни на деву-шек, ни на их ножки..." "Все время в море?" "Дело не только в этом. От меня, знаете, жена полгода как ушла. И увезла сынишку четырех лет. Откупаюсь, худо-бедно, от своего же любимого сына алиментами. Вы не замужем? И не были? Тогда вам не понять, что значит разлука с ребенком. Тем более, что мой Вовик потерял сразу и папу, и маму. Она его отдала своим родителям, а сама живет с другим. Банальная история, Таня. Не для девичьих ушек." "Но наверное можно что-то сделать в этой ситуации по закону! Она далеко увезла вашего сына?" "В Одессу. Мы с ней оба одесситы. Учились в одном институте. А вы?" "Ленинград-ка." "Это просто замечательно. Знаете, я как только вас увидел, подумал -- хоть бы она оказалась ленинградкой." "Почему?" "Даже не знаю. Мне вообще редко нра-вятся новые женщины. Я патологический однолюб. А вы вот сразу очень понра-вились. Так что я далеко не каждой дарю подарки. А вы бывали в Одессе?" "Толь-ко в Севастополе." "О, это совершенно другое дело! Одесса... -- это Одесса!" Мы перешли, беседуя, в кают-компанию и сели за столик, не видя никого вокруг. "Зовите меня просто Миша, -- говорил он, наливая половником борщ в мою тарел-ку. Но я была так взволнована, что, вы не поверите, впервые в жизни потеряла аппетит. -- Вам сколько лет?" "Скоро двадцать три." "А мне скоро двадцать восемь. Стоит ли по отчеству и на вы?" "Отлично, Миша. Я рада, что вы... ты меня заме-тил. И туфельки мне ужасно, просто страшно понравились, большое вам спасибо. Знаете... знаешь, я из очень бедной семьи и сама зарабатываю немного. Я такие вещи никогда не могла себе позволить." "Я тоже из простой семьи. Мой папа дам-ский портной, но не частник, а в ателье, на обычной зарплате, а мама -- медсестра в школе. Я тоже всегда ходил в обносках старшего брата. Но вот стал плавать и за счет валюты, худо-бедно, кое-что смог приобрести. Я ведь очень неплохой хирург, Таня, а Галя, моя жена... бывшая потребовала, чтобы я пошел судовым врачом. А это практически означает деградацию. Конечно, тут масса преимуществ по сравне-нию с моими прежними буднями, ночными дежурствами и вечной устлостью. В сочетании с экономией решительно на всем. Работа судового врача для меня после всего этого -- просто долгосрочный отпуск. Но я не люблю без конца отдыхать, и меня убивает профессиональное бесплодие. По-моему, это еще страшнее прежних беспросветных будней. А вы преуспели в своей профессии? Или в Ленинграде было бы интереснее?" "Мне два месяца назад предложили там поступить в очную аспирантуру." "И тема есть?" "Да. Сейчас на рассмотрении изобретение нашего ЦКБ по моей идее." "У вас неженский склад ума, а?" "Пожалуй... Меня вообще все кому не лень критикуют за то, что я нестандартная. Даже в сумасшедшие чуть не записали. Но я вовремя обзавелась справкой самого авторитетного специалиста, что я нормальная. Могу предъявить." "Не мешало бы." "Ничего себе!" "А почему вы... простите, не замужем? Это подозрительно. С такими внешними данными долго в девушках не сидят." "Сложилось так, что не я выбираю, а меня... вернее, вместо меня выбрали другую. Стандартную." "Расскажите мне. Если хотите." "В том-то и дело, что почему-то очень хочу, Миша... Что вы так на меня смотрите? Справку предъявить?" "Да нет. Скорее мне самому подобный документ не поме-шал бы. Ведь я на вас насмотреться не могу. И готов всю жизнь только вас слушать." "Тогда пеняйте на себя. И -- слушайте..." 2. Таня: На палубе нас ослепила синева открытого моря, залитого предзакатным солнцем. Судно ушло из зоны тумана и катилось сквозь пенистые волны довольно далеко от берега, совершая крутые повороты и кренясь при этом то на один борт, то на дру-гой. Мы остановились на самой корме над белым буруном из-под винта, и тут, за-ливаясь слезами и утыкаясь ему в свитер вертящимся носом, я поведала совер-шенно незнакомому человеку историю моей любви, загнавшей меня в такое осле-пительно прекрасное в этот момент убежище. Он вытирал мне глаза и нос своим надушенным незнакомыми заграничными мужскими духами платком, гладил по мокрым от соленых брызг волосам, с восхищением и изумлением заглядывал в мои необычного цвета при таком волнении глаза и вообще был таким же ласко-вым и родным, как Феликс в расцвете нашего романа, подозрительно похоже, но, в то же время, совершенно иначе, по-своему. А потом и он, страшно волнуясь и очень мило зажмуриваясь, словно пугаясь того, что рассказывает, торопился выложить мне самое сокровенное. Не щадя себя, без конца повторяя свое "худо-бедно", он говорил и говорил, тревожно заглядывая мне в глаза, как это мне все -- от чужого-то... Но в том-то и дело, что я не воспринимала его больше как чужого! И сама мысль, что эта встреча может оказаться первой и последней, что я так же легко потеряю его, как потеряла Феликса, вдруг пронзила меня. В этот момент он как раз загля-дывал мне в глаза и тотчас, как это умел до него только Феликс, откликнулся: "Таня... Я понимаю, как это нетактично и несовременно, но меня вынуждают быть навязчивым проклятые морские обстоятельства... Через неделю мы уходим в Те-тюхе-пристань, а оттуда в Ростов-на-Дону. Бог знает, что произойдет с вами и со мной дальше, если мы сейчас расстанемся, хотя бы ненадолго. Я вовсе не уверен, встретимся ли снова вообще... Иначе говоря... я просто панически боюсь вас боль-ше не увидеть -- по не зависящим от меня причинам. Поэтому я намерен сделать то единственное, что зависит от меня... Как вы относитесь к тому, что вам сейчас делает... предложение руки и сердца человек, который ради вас готов немедленно отказаться от этого рейса, от валюты, дефицита, стать снова рядовым городским хирургом? А простой врач способен дать вам сомнительные блага, доступные, худо-бедно, его зарплате... Дело в в том, что я вообще не верю в любовь на расстоянии, в "морскую семью". Я не верю, что оставив вас на берегу даже и как свою жену, я застану вас, худо-бедно, той же после многомесячного рейса. Жизнь есть жизнь, а вы останетесь не в вакууме. Расстаться с вами в том состоянии, кото-рое я сейчас испытываю, противоестественно в принципе. Поэтому я рискую показаться занудой, но сразу ставлю такие жесткие условия. Логичнее было бы, конечно, худо-бедно, спросить вас, любите ли вы меня с первого взгляда, как я полюбил вас, но я, худо-бедно, умею кое-что прочесть в глазах. Тем более в таких прозрачных глазках... Итак, я -- зануда. Я -- за ясность... Если вы согласитесь, то я долго не смогу вам снова дарить такие же туфли, а взамен гарантирую только свою верность и нежность. Выбирайте..." "Я очень аккуратно ношу обувь и буду надевать эти туфли только в особо торже-ственных случаях. Их хватит надолго..." "То есть... Простите... Мне просто не верится. Вы что -- согласны? Так сразу?.." "Так ведь такие туфли!" "Танечка, перестаньте вы шутить, Бога ради. Я ведь сделал вам предложение выйти за меня замуж!.." "Вы можете считать, что моя справка фальшивая, но... я -- сог-ласна." "Тогда я немедленно отказываюсь от места врача на любом судне, чтобы остаться с вами во Владивостоке. Для меня это очень серьезно. Я вас люблю. А вы? Пусть это формальность, но -- ответьте." "Миш, мы на "вы" или на "ты", в конце концов? Ты кого любишь, меня или нас?" "Таня..." "Ну разве надо что-то еще говорить после наших взаимных откровений? Я лично ни с кем из едва знакомых так не разговаривала, а вы?" "Тем более. Я человек очень замкнутый, если не угрюмый и... даже с моей бывшей женой..." "А вот этого больше никогда не надо, Мишенька. Никого у тебя, как и у меня, ни-когда с нами рядом не было. И не надо больше никогда и ничего из прошлого ана-лизировать. Мне лично ясно, что это просто судьба. Мы оба были каждый в своем тупике, куда нас поодиночке загнали разные обстоятельства. И увидели выход на этом борту. Так всегда бывает. Все браки на свете, в конце концов, случаются вдруг. Чего тут ждать и рассуждать? Конечно, я согласна вот так срочно, коль уж так сложились твои морские обстоятельства, стать твоей женой, милый..." 3. Таня: Вся моя жизнь -- сплошной моветон. Вот и сейчас -- прибыла на съемки с места судовых конструкций, а вместо этого целуюсь с едва знакомым парнем на корме грузового теплохода в рабочее время. Зато декорация для этой сцены была словно заказана великому Рериху. Пылали алым и малиновым светом облака над фиолетовыми волнами, а за этими облаками скрывалось огромное оранжевое солнце. А за сценой гремит "Рондо" Паганини. В Мишином распоряжении весь судовой медицинский блок, включая каюту врача. Из соседних амбулатории и операционной тянет тревожными запахами больницы. Отныне эти запахи, белые халаты и разговоры о больных и болезнях станут моей жизнью до самой эмиграции. Это мое внезапное освобождение от всего, что было еще сегодня утром, от горечи моего поражения в Ленинграде, всех этих страстей и разочарований было так ново и фантастично, что я без конца усилием воли сдерживала улыбку. Вот уж где я иду со всех моих козырей, так это в его каюте! Он окаменел на стуле, едва не теряя сознания, пока перед ним проходит парад женских прелестей. И его карта бита! Чтобы не было и следа каких-то сомнений -- после такого тела!.. Но и у меня словно никогда ни с кем и ничего не было. И ничего нет, кроме незна-комого гладкого белого мощного торса под моими руками и новых сильных рук на моей груди, склоненной над запрокинутым в сладкой истоме уже родным лицом. В такт наших импульсивных движений с дыханием на пределе человеческих воз-можностей я вижу то это лицо, то низкий потолок с дрожащими бликами отражен-ного от волн закатного солнца. Потом я уже не вижу ничего, кроме склоненного надо мной лица с приоткрытым ртом... Да было ли мне так хорошо даже и с Феликсом? Не зря за сценой оркестр для нас исполняет "День свадьбы" Грига... 4. Таня: Но вот уж где точно все было совершенно иначе, чем в недоброй памяти Сева-стополе, когда я "женихалась" с Феликсом, так это в кают-компании! Другие лица и искренняя радость всех без исключения мужчин и женщин, которых Миша приг-ласил на нашу помолвку. Нерусские вина, замечательные закуски лично от похож-его на Олега Попова кока, мечущегося между нашими столами и камбузом, иск-ренние слезы белой зависти и радости за меня двух судовых буфетчиц, подарок от жены капитана -- какая-то коробочка с чем-то блестящим, а я даже и не знаю, что это такое и куда это надевать -- такой дорогой вещи я сроду не видела. Меня поз-дравляют мои коллеги, проводящие здесь испытания, и зачем-то рассказывают всем о моем выступлении на антисионитском митинге в июне. У доктора Миши, моего жениха с еще не известной мне моей будущей фамилией, тотчас густо краснеют лицо и шея, а глаза заполняются слезами. Он бросает на меня такой благодарный и восхищенный взгляд, что у меня мороз по спине пробе-гает. Одновременно вдруг грянули в мою честь аплодисменты, а милейший моло-дой первый помощник капитана, политический руководитель экипажа растерян-но оглядывается. И тут до меня доходит, что смутная догадка о национальности моего избранника верна и что судьба снова упорно поворачивает меня в точном соответствии с политически ошибочным сексуальным вектором, который я так твердо обещала Андрею Сергеевичу поменять на противоположный... ГЛАВА ВТОРАЯ. ОДЕССА. ЕВРЕИ И ПРОЧИЕ 1. Таня: Вы можете легко представить себе, после моих севастопольских рассказов, что я испытывала, когда такси из аэропорта остановилось на какой-то станции Фонтана у белого домика Бергеров на самом краю обрыва, под которым шумело море. А нам навстречу выбежала, на ходу вытирая слезы радости, высокая женщина в переднике. Ее серые глаза остановились на мне с каким-то детским изумлением. "Мишенька, -- едва выговорила она, -- так это... и есть наша Танечка?.. Абраша! Иди скорее сюда... Скорее! Ты посмотри только, на какой девушке женился наш Миха!" И заметалась, вытирая о передник испачканные в муке руки, подходя сначала ко мне: "Мне можно вас поцеловать, Танечка?" Контраст с Севастополем был так велик, что я, к удивлению моей новой свекрови и самого новобрачного, стала облегченно плакать, долго не отпуская обнявшую меня чужую женщину. А напротив уже стоял тоже высокий, но очень худой и сутулый мужчина. "Абрам, -- протянул он мне руку. -- Абрам Эммануилович Бер-гер," -- добавил он и смутился до слез, когда я его поцеловала в щеку. "Ну? -- ликовала его супруга. -- Ты видел когда-нибудь хоть в кино кого-нибудь красивее? Мне просто... не верится! Миша, я так счастлива... так..." Она обняла своего Абр-ама и заплакала, не сводя с меня глаз. "Как зовут твою маму?" -- шепнула я Мише. "Софья... ты что? Софья Моисеевна. Что-то не так?" "Так! Так! -- хохотала я, снова обнимая его маму, уже уверенная, что эта еврейка не вырвется с омерзением от моего прикосновения. -- Лучше, чем так... И никаких тут мне больше имен и отчеств, если вы не возражаете... Здрав-ствуйте, мамочка, добрый день, папочка..." У меня внутри все замерло. Опять эта скороспелая нежность, после которой меня вечно ставят на место... Но оба еще больше расцвели и, прижимаясь с обеих сто-рон, повели меня в дом. Маленькая уютная веранда словно парила над прибоем за узким песчаным пляжем. Свекровь бросилась к духовке, откуда уже тянуло гарью, а свекор торопливо делал нам салат: "Мы вас ждали только через час, -- оправдывался он. -- Пока будет обед, надо