в на праздник. Иранский король  полюбил гастролеров,  оставил у
себя  жить  и дал на  обзаведение землю, скот, зерно.  Артисты --  они  ж не
крестьяне  --  средства производства  просто  съели  (кроме  земли).  Король
расстроился и изгнал артистов. (Правители  вообще часто выдумывают  глупости
про  народные  чаяния  и  потом  еще  обижаются.)  Ну  вот  они   теперь   и
гастролируют...
     Жизнь в  Персии изменила взгляд цыган на  жизнь.  По  мнению  некоторых
исследователей,  там  "их   индийские  верования  были   потеснены  влиянием
манихейства,  что  делает  более  понятным  дуализм  их морали  и  религии".
Манихейство,  как известно, учило,  что  материальный  мир,  включая  людей,
создан  отнюдь  не  Богом, а потому и церемониться с ними нечего. Сторонники
этого взгляда  ссылаются, например, на карты Таро, которые цыгане используют
для  гадания:  там  вместо  привычных  по  французским   картам  мастей   --
манихейская  символика.  А  за   это   манихейство,   или,  иными   словами,
альбигойскую  ересь,  в средние  века  легко жгли на  кострах  даже коренных
парижан. Так что цыгане терпели  гонения не всегда по пятой графе, но иногда
и за идею.
     Итак,  в  августе  1427 года цыгане  уже  гадали прохожим  на парижских
улицах.  Вместо  лицензии на этот  вид  промысла  они  предъявляли городским
властям совершенно замечательный документ -- рекомендательное письмо от Папы
Римского  Мартина V  королю Франции Шарлю VII.  Несмотря  на  столь  высокую
рекомендацию,   цыган  через  месяц   из   Парижа  выгнали,  ибо   отдельные
представители  этого  достойного народа  были  уличены  в кражах. В те  годы
цыгане себя  любили называть герцогами малого Египта  и даже свои надгробные
камни украшали звонкими титулами.
     Цыгане не  ушли из Европы -- несмотря на натуральный  геноцид. Швеция в
средние века категорически  высылала  всех  цыган  подряд,  а вернувшихся --
казнила. В Германии еще в XVIII веке стояли виселицы с надписями "Для  воров
и цыган", и это была вовсе  не шутка. В Венгрии в 1782 году казнили сразу 45
цыган, за  то что они выкапывали трупы и якобы  пускали их в пищу.  Судьи не
дали себе труда разобраться в  древнем  цыганском  обычае, по которому через
некоторое время  после  погребения покойника  выкапывали, отделяли голову от
тела  и  хоронили  ее  отдельно.  Еще  их обвиняли,  например,  в отравлении
колодцев. Но чаще цыганам вменялась банальная антихристианская деятельность.
     Власти  пытались извести цыган, и  чего  только  не придумывали.  Кроме
виселиц,  широко  применялись  законодательные  инициативы  и  использование
целевого финансирования. Так,  в 1761 году императрица  Мария Терезиа издала
указ о  переименовании цыган в  "новых мядьяров".  Далее она ввела запрет на
вступление цыган  в брак, а цыганских  детей повелела забирать у родителей и
отдавать на воспитание в  христианские семьи -- с выплатой последним целевых
пособий.  Когда же  и  это не  помогло, был  издан очень решительный  указ о
запрете цыганским  детям бегать голышом в общественных  местах.  Кроме того,
цыган  стали  штрафовать  за  кочевой  образ  жизни,  торговлю  лошадьми   и
использование родного языка.
     После Бехрама  Гура -- того самого, который их любил в Персии, -- самым
высокопоставленным  любителем  этой народности был  император  Иосиф II. Еще
будучи  простым  эрцгерцогом, он выучился бегло говорить по-цыгански. И даже
написал  учебник цыганской грамматики. Эрцгерцог так понял их философию:  "У
них   нет   ничего,   поэтому   они   владеют   всем.   Обладание   --   это
ограничение-бедность.  Запах розы --  больше,  чем  роза. У  них  нет  своей
страны, поэтому вся земля под ногами принадлежит им". Став императором, он в
1890 году  официально велел  прекратить гонения на цыган и позволил им жить,
как  захотят.  (Все  это было,  разумеется, забыто после смерти августейшего
джипсофильма.)
     Со  временем  гонения на цыган стихли, и даже, наоборот,  возник  культ
преклонения  перед ними  --  в  основном  в  Испании.  Культ этот  назывался
gitanismo. Взять  хоть того же Лорку. Да  что там Испания! Еще  были Пушкин,
Горький, Мериме, Бодлер, Вийон, Гюго и прочие. Среди служителей этого культа
был даже англичанин, его  звали  Джордж  Борроу.  Он  бросил все  и  ушел  с
табором; дело было в  самом  начале  прошлого века. Борроу  долго  и всерьез
кочевал  с цыганами  на собственной повозке,  запряженной ослом. У него даже
был  роман с цыганкой. Этот цыганофил Борроу впервые  в  истории цивилизации
перевел на цыганский язык Библию. В силу ограниченного тиража она необычайно
редка и ценится теми счастливыми цыганскими  семьями, которые ею обладают. А
в случаях конфликтов с  полицией  цыгане предъявляли  Книгу в доказательство
того,  что они  настоящие  христиане,  то  есть свои, значит,  наказывать за
преступления их нельзя, -- и обижались, не встречая понимания.
     В Россию цыгане  пришли в конце XVIII века. Катерина Вторая, как всякий
уважающий себя начальник,  пожелала перевести  цыган на оседлый образ жизни,
для чего дала им  российское подданство,  поселила  на казенных землях  и на
четыре года освободила от налогов.
     Она, однако, в деле перековки цыган не сильно преуспела -- в отличие от
Никиты Сергеича (при  Хрущеве они в основном осели, проведение  его политики
привело к тому, что  в России не осталось ни одного табора). Таборы пережили
энергичную русскую царицу и еще долго кочевали по всей стране аж до Китая --
не делая  перерывов  ни  на революцию,  ни  даже  на  гражданскую. Советская
власть,  разумеется,  пыталась  охватить  цыган  своей  пропагандой, издавая
газету "O nevo  drom" ("Новый  путь"). В  1930 году,  несмотря  на  понятные
трудности с распространением, даже вышло несколько номеров.
     Цыганам сильно досталось во Вторую мировую: 500 тысяч ромалэ  погибли в
концлагерях.  Некоторые храбро  воевали в партизанах,  несмотря на природный
пацифизм.  Описаны случаи,  когда цыгане помогали  евреям бежать из лагерей.
Широко   известна   деятельность   цыган-подпольщиков  в   Пуатье;   лидером
сопротивления  в тех  краях  считался  иезуит  отец  Флери,  который получил
неофициальный титул главного священника всех цыган Франции.
     После  войны  цыгане  несколько  растеряли свою самобытность  -- осели,
продали  лошадей,  из   лошадников  переквалифицировались,  что  забавно,  в
автомехаников -- причем настолько же ловких! Цыгане теперь если и кочуют, то
цивилизованно, по-европейски:  например,  с цирком,  в котором выступают,  а
вместо кибиток у них кемперы (они же трейлеры) со всеми удобствами.
        <i>Ремесла</i>
     Видимо,  первым  номером  в  рейтинге  цыганских  ремесел  надо ставить
лошадничество. С двумя забавными оговорками: 1)  цыгане никогда не считались
хорошими наездниками, и 2) они не торгуют лошадьми  между собой, а  только с
чужими.  Вторая  странность -- она и  не странность вовсе. Потому что  когда
знаешь все способы придания лошади товарного вида... Ладно если бы ее только
надували через  соломинку!  Сонную старую  клячу перед выводом  к покупателю
возбуждают так:
     колют ежом в чувствительные места;
     трясут перед ней наполненное  галькой ведро, а после это ведро издалека
показывают, и она опять на дыбы;
     в зубах сверлят дырки и забивают их розмарином;
     а в анус засовывают имбирь, чтоб хвост торчком.
     Еще один цыганский бизнес  -- дрессированные медведи.  Им,  еще  диким,
подкидывали  в лесу сливовицу,  после  у мертвецки пьяных  выдирали  зубы, а
проснувшихся  и похмельных  загоняли  на  раскаленный  железный лист.  Ну  и
приходилось  медведю,  конечно,  плясать,  под  барабанный бой.  По  системе
Павлова медведь привыкает плясать при звуке барабана и приучается обходиться
без раскаленного железа.
        <i>Мудрость</i>
     Попытайтесь для развлечения отгадать пару цыганских детских загадочек.
     1) Чего не видит Бог?
     2)  Как  это возможно,  чтоб человек  с  одним глазом видел больше, чем
человек с двумя?
     3) Что все живые существа делают одновременно?
     4) Кто любит чужого ребенка больше, чем своего?
     5) Маленькая коробочка; один может открыть, а целая толпа не закроет.
     6) Меньше, чем мышь, выше, чем дом.
     7) Полетит вверх -- так белое, а вниз -- так желтое.
     Вы ничего не смогли отгадать... Это был тест: значит, вы не  цыган. Это
не страшно -- вот вам ниже отгадки.
     1) Существо подобное себе.
     2) Он видит два глаза другого человека.
     3) Стареют.
     4) Тот, кто любит жену больше, чем ребенка.
     5) Орех.
     6) Слива на дереве.
     7) Яйцо.
     А  вот  замечательная  цыганская  пословица:  "Лучше  таскать  камни  с
мудрецом, чем пить водку с дураком".
     Еще у цыган  много хороших сказок. Вот начало детской сказочки, которая
воспитывает в детях умение  не пасовать в критических ситуациях: "Уехал один
цыган  далеко-далеко,  а жена его осталась дома с пятью детьми без копейки и
думает  --  чем же  их  кормить?.."  Много сказок наподобие "О  попе  и  его
работнике  Балде";  кажется, Пушкин  этот  сюжетец  у  любимых  им  цыган  и
позаимствовал. Хватает и поучительных историй типа вариаций на тему Земфиры:
"жила-была у  богатых  родителей  переборчивая  красавица-недотрога,  сидела
целыми  днями в  отцовском шатре и  смотрелась  в  зеркало.  Богатый  парень
прикинулся нищим  и  поступил  к ее  отцу в  слуги. Дальше она в переодетого
парня, на которого прежде и не смотрела, влюбилась. А как поженились, так он
ее  долго  бил  кнутом, а  потом послал  по деревням  просить  милостыню  --
несмотря на их богатство, -- чтоб отомстить ей и заодно сбить спесь".
        <i>Язык</i>
     Цыганский язык  выучить  очень  просто: на четверть он состоит из  слов
страны их проживания.  Да и слов в  нем  немного: всего-то 3000. Звуков же и
того меньше  (53), а падежей так  и вовсе 8,  -- хотя, впрочем,  падежей нам
мало не покажется.  Говорят, цыганский очень  близок к санскриту.  Во всяком
случае, около  тысячи слов -- общие с хинди;  это сходство отмечал еще лично
Иммануил Кант. Кроме того, в  цыганском много  слов из  punjabi, gujarati, а
также диалектов rajputana and malwa. Так что цыгане понимают индийские песни
из кинофильмов, а  индусы могут  понять цыган -- когда  те произносят  слова
отчетливо и медленно.
     Любопытно,  что  особое  отношение к английскому распространяется  и на
цыган:  существует  цыганский диалект  английского  языка.  Забавно,  что  и
английский кое-что позаимствовал  у цыганского. К примеру,  "tiny" произошло
от   цыганского  "tano"   (маленький),   а  "slang"   по-цыгански   означает
"искусственный, ненастоящий"  (на хинди это, кстати, будет похоже -- swang).
В цыганском есть  также вроде совершенно английское слово "love", правда,  с
совершенно противоположным значением: "деньги".
     К  родственным языкам относится и венгерская феня:  ее основу  заложили
многострадальные  --  гонения  на них  не  прекращаются  --  зеки  цыганской
национальности.  В  этом смысле  вклад цыганского словотворчества  в русскую
феню куда скромней; я, например, ничего не могу припомнить, кроме  разве что
вышеупомянутого "ловэ", да еще "хавать",  "тырить",  "шкары" да  "минжа"  (с
производным "минжеваться")  и "кар"  (если кто подзабыл  феню, так последние
два слова касаются гениталий, соответственно женских и мужских).
     Любопытно, что ругаются цыгане главным образом по-русски. И это в общем
очень  хорошо,  это  очень  по-доброму.  Потому  что  русский  мат  в  целом
безобиден, а цыганские  проклятия просто  страшны. "Ту мару ту диасу!" (чтоб
ты носил траур!), "Те калас сака де пу!" (чтоб ты почернел, как эта земля!).
Куда гуманней на хер послать, а?
        <i>Краткий цыганско-русский разговорник</i>
     ты цыган? -- ту ром?
     я цыган -- ром сым
     да -- ова
     нет -- най
     шатер -- серка
     любовь -- кама ипэ (заметьте, один корень с кама-сутрой)
     золото -- сонакай
     нож -- шюри
     гитара -- башады
     петь -- лабелар
     плясать -- келес
     рано -- рано
     спички -- спички
     магазин -- магазин
     кузнец -- мастер
     крест -- ставрос
     часы -- часора
     хлеб -- маро (также манро, мандо)
     сахар -- цукуру
     водка -- рития, или бравинта
     смерть -- моло
     ЦК КПСС -- непереводимая игра слов
     1 -- ек
     2 -- дуй
     3 -- трин
     4 -- стор
     5 -- панч
     6 -- шо
     7 -- эфт
     8 -- ошт
     9 -- ну
     10 -- даш
     11 -- даш ту ек
     20 -- ду бар даш
     50 -- панч бар даш
     кто бил наших? -- кандинас амаре рама?
     птица -- чирикло
     нецыгане (белые) -- пармо, гаджо
     работать -- дулевава
     быть обманутым -- хохавниовава
     спонсор -- кирво
     Богоматерь -- кирви
     хорошо -- лачо
     красный -- лоло
     лулуди -- цветок
     ракло -- дети
     ты мне как брат -- ту манге сарк шал
     мы с тобой одной крови -- ту майн ек ракта
     будь счастлив -- тавэз бахтало

     <i>1999</i>


         * Алла Пугачева * 

        Ночь с королевой СССР
     Было страшно, но я с ней заговорил.
     Короли и королевы, президенты, голливудские кумиры, миллионеры, гении и
прочие -- много  с кем приходилось мне  иметь дело. Ну,  легкий дискомфорт в
рабочем  порядке  иногда отмечался,  но чтоб  заробеть  --  такого  до  Аллы
Борисовны я что-то не припомню.
     Но все-таки подхожу к ней и говорю:
     -- Алла Борисовна! Вы как народная артистка должны принадлежать народу.
Народу необходим ваш  обнаженный  портрет. Вы должны ведь  знать, что  такое
любовь. Поверьте, пришло время менять имидж!
     --  Нет,  это  уже  было: меня  голой нарисовали  в  "Плейбое".  Ничего
хорошего из этого не получилось.
     -- Что рисунок! Надо взаправду.
     -- Нет, нет. --  Она неторопливо обдумывает: а почему, собственно, нет?
--  и после  разъясняет: -- Мне есть где обнажаться, есть перед кем, есть. Я
имею в виду -- обнажать тело.  А перед другими -- да вот  хоть перед вами --
только душу.
     Кроме души, она оставила обнаженным всего только плечо, с кожей тонкой,
светлой и матовой. Это плечо... И все. Это ее всего только плечо имело столь
же действия, сколь и голая щиколотка лет сто назад. Из тела еще видны руки и
новое похудевшее лицо.
     Неверный  свет,  ее косметика,  моя  легкая  подслеповатость  -- важные
детали могли укрыться.
     -- А веснушки? Это ваше, они вам так идут, они  непременно у вас должны
быть!
     Она рассмеялась мне в лицо.
        <i>Объедаться, толстеть, стричься под "ноль"</i>
     Мало  ли  чего  от нее  ждут! Но  она,  разумеется,  делает  все  равно
по-своему. Я даже задумался: нужны ли ей мои советы насчет перемены имиджа?
     Впрочем,  имидж она  и без моих  советов поменяла, идя навстречу своему
полувековому юбилею. Это приключение  отражено и  детально описано  журналом
"Вог",  русской  его  версией, в  апреле  1999-го.  Главный  редактор  Алена
Долецкая   уговорила   Аллу   Борисовну  помолодеть,  распрямить   волосы  и
революционно  обойтись с макияжем  -- так, что  он занял  места как  бы даже
меньше, чем мини-бикини. Если вы видели обложку -- да видели, точно, она  не
могла вам  не броситься в  глаза  на фоне прилизанных иностранных  красавиц,
совершенно фригидных. Это  был эпатаж  публики, наркотическая женская мечта,
несбыточная, как бесплатный  кокаин, --  чтоб  из своей  в  доску, домашней,
славной и  привычной вдруг сделаться  новой красавицей, чужой, недоступной и
даже -- да пусть это хоть сама Пугачева -- неузнаваемой.
     "Vogue" тогда созвал  форум, чтоб обсудить свою удачу. Большие кутюрье,
великие  имиджмейкеры, дорогие студийные фотографы -- все знающие люди важно
комментировали событие. Сама же Алла сказала две пронзительные вещи.
     Первая. Этот имидж нам кажется, да, новым.  Но некоторые ее такой давно
знают и видали:  она как  раз такая по утрам! Когда, только проснувшись, еще
ничего не успела с собой  сделать.  То  есть мы  с  вами попали в узкий круг
избранных, нас допустили пусть в утреннюю, но все-таки спальню, и  вот мы  в
ней  толпимся,  наступая друг  другу на  ноги  и  сопя от ответственности  и
важности момента.
     Второе.  Там  был вопрос:  какой  она собирается быть  в 2000-м?  Ответ
последовал   роскошный:   намерена   беспорядочно   питаться,  потолстеть  и
постричься под "ноль".
     Это  все  происходило  в  ресторане  "Catwalk".  Там же Алла  Борисовна
осталась  отобедать. Компанию ей  составили Алена  Долецкая и  ваш  покорный
слуга. Да, но как же это  мыслимо, чтоб она  в таком  публичном месте  могла
запросто перекусить?  Разве  только за ширмой? Вы будете смеяться, но именно
за ширмой, которая и была поставлена; да, только так... Простодушная публика
завидует знаменитостям, а между  тем великие едва ли лукавят, утверждая, что
слава  приятна  только  первые три дня, а когда после  всю оставшуюся  жизнь
скрываешься за ширмами и темными стеклами очков, накрывшись еще паричком, то
может  надоесть.  Помню,  как  однажды  точно  так  же, за  ширмой обедал  в
московском  английском клубе  Чубайс  в  лучшие свои  времена. Прослышав про
высокого гостя, за ширму прорвался модный писатель в кожаных штанах и  лично
презентовал  олигарху  свою  "свежую"  книжку.  Скандал, конечно,  и  охрану
уволили. Но фокус в том,  что Алла-то  Борисовна без охраны, вот какое дело!
Кстати, я этого до сих пор не могу осмыслить.
     Да... Пугачева одинока так же, как президент страны, в  том смысле, что
гражданам  России  тяжело  с ними вести беседы на  равных. Им  там, на самых
верхах -- у них верхи разные,  --  не с кем пообщаться на равных, чтоб никто
не смотрел в рот с глупой улыбочкой. Официантки, конечно, к столу подходили,
--  но чаще  сам Фабиано,  владелец заведения,  запечатлевая образ  народной
артистки СССР в своей итальянской душе...
     За обедом говорили про моду, это самое холодное из искусств.
     -- О нет, я не понимаю ничего в моде! Я ношу, что мне захочется. А если
то, что я ношу, вам не нравится, значит,  у вас плохой вкус. У меня-то точно
хороший! -- давала разъяснения она.
     Таким образом, выходит, что нам  с Аллой  Борисовной в отличие  от  вас
мода глубоко  чужда  потому, что  наш  с  ней вкус  тоньше вашего; вы  уж не
обижайтесь.
        <i>Обед за ширмой</i>
     Обсуждали  и  прочие светские  темы,  включая даже такую жестокую,  как
похудение.  Мы  это  обсуждали,  несмотря  на  то  что  еда,  даже   на  наш
взыскательный вкус, была хороша.
     --  У женщины щеки должны  быть меньше глаз, иначе  непорядок! -- учила
Пугачева. Мы запоминали.
     --  При  чем тут вес!  --  утешал я  собеседниц.  Они пришли  предаться
житейской  радости,  а им  такое... -- Не это главное, но драйв! Вот Людмила
Зыкина худобой  не  страдает, а как себя держит,  какой  взгляд у нее! Вы ей
смотрели когда-нибудь в глаза? Я их до сих пор не могу забыть.
     -- И это  верно, -- сказала Пугачева, съев вслед за  салатом  приличный
кусок мяса с кровью и заказывая себе на десерт порцию спагетти с  овощами, а
заодно уж и ликера тоже.  -- Когда я худая, я  не знаю, как мне жить... Все,
что мне нравится, то  мне не идет. Мне лучше быть  не худой и не толстой,  а
такой средней -- как сейчас...
     Это  можно было  понять как  приглашение ее хорошенько рассмотреть, и я
этой  возможностью  воспользовался.  Вот  ее  новые  ровные  волосы, которые
страшно приближают ее к своему народу, который так и  норовит махнуть  рукой
на сложные прически в пользу простоты. Лицо, по которому  не  бегут ни мысли
случайные,  ни  чувства, но только  то, что  задумано,  что  может занять  и
увлечь, -- и потому хочется смотреть не отрываясь. Идеальные зубы нерусской,
ненашей белизны,  произведение  искусства.  Шея  с удивительным медальоном в
виде серебряной (а может, и платиновой)  тонкой  трубочки, из которой как бы
выкатывается маленький  брильянтик. Это похоже  на фонарик  для  Барби. Алла
берет его пальцами и говорит в драгоценный камень:
     -- Дорогой, я здесь!
     И поясняет:
     -- Так я разговариваю с Филей, когда он далеко...
     Филя, однако, не  отвечает из своего  гастрольного Питера,  он временно
недоступен -- видимо, он как раз out of the coverage любовного бриллианта.
     Дальше -- кольца, перстни, все  как надо. Черное летящее платье -- надо
полагать, какой-нибудь  нечеловеческой дороговизны.  И туфли  --  на  низком
каблуке,  с  закругленными  носками  и  ремешочек  с  пряжкой.  Туфли  очень
трогательные, я помню такие на первых красавицах нашего детсада.
     Трогательность эта расслабляет не меня одного:
     -- Это мне Филя привез...
     Мы молчим  из уважения к  трогательности.  Кроме того, и слов-то  у нас
нет, если честно.
        <i>Прогулка в белом лимузине</i>
     После обеда поехали  кататься в лимузине, том самом знаменитом, который
снаружи  белый и  блестящий,  а  внутри  розовый,  мягкий,  кожаный, в  этом
растянутом   "Линкольн-таункар   стрейч",   последним   словечком   названия
совпадающем с упругими джинсами. Уж мы  все в таких лимузинах езживали и  уж
знаем, каково по нему ползти раком, -- это как в  шахте,  как  в окопе,  как
в... Однако достаточно эротических аллюзий. Да, не забыть бы еще сказать про
внутреннюю сухость, намеренно подчеркнутую пустыми хрустальными графинами  в
непременном лимузинном баре.
     -- Что так?
     --  Это Пресняков тут раньше держал и  виски, и коньяк, -- а теперь нет
ничего!
     Насчет лимузинов меня всегда волновал вопрос а отчего бы в ту же цену и
в ту ж крокодилью  длину не завести  трейлер, он же camper, этакий маленький
автобус  с диванами, с кухонькой, с совмещенным санузлом и холодильником для
пива?  (Бывают,  кстати, и с ванной,  в таких знатные киноартистки  ездят на
съемки...) Я  про это спросил и Аллу. Но она и не подумала отвечать.  Видно,
вопрос непростой...
     Но куда б съездить?
     На ночь  глядя мы неожиданно  поехали решать такой солидный вопрос, как
квартирный. Как-то внезапно зашла  речь о том, что ввиду выросшей семьи надо
бы Алле Борисовне увеличить городскую жилплощадь. С дачей у нее вопрос давно
решен,  но  в городе  тоже  ведь надо достойно  расположиться, так? Да, само
собой -- но где? Как всегда в таких случаях, нашлось полно советчиков даже в
таком узком кругу.
     -- Ну, что же! Поехали смотреть! -- великодушно сказала она. -- Везите,
показывайте, где б вы меня поселили, будь ваша воля! Трогай, Витя!
     Витя тронул, мы растерялись, но уж поехали.
     И куда ж, интересно, да еще на ночь  глядя? Ну, во-первых, не так много
в  Москве  домов,  которые тянули  бы на  уровень Пугачевой. А что поздно --
плевать.  Как только к нам  выскакивали секьюрити,  Алла с тихой вежливостью
говорила  пару  слов,  и  жизнь  моментально  менялась  к   лучшему.  Охрана
становилась  навытяжку  и  поедала  народную  артистку глазами, вызывала  по
рациям  и  сотовым  менеджеров  и,  еще  даже  их не  дождавшись,  открывала
выставленные  на продажу квартиры, рассыпаясь  в извинениях  за пятиминутную
задержку в  поисках  ключей и  торопливо растворяя  ворота,  чтоб наш верный
лимузин неуклюже, как крейсер, вплыл в тесный маленький двор -- внутренний и
бесполезный, как Черное море.
     Впрочем, квартиры  почти все имели губительные непомерные изъяны.  Одна
стояла  прямо на трамвайных  путях.  Другая  непростительно  разместилась  в
старом доме, который,  хотя и  молодился, как мог,  и выставлял напоказ свой
капремонт  и  даже реставрацию, все равно  не мог угнаться  за  молодежью...
Третья была почти всем  хороша,  да только  стояла в  переулке  с названием,
которое навевало безнадегу, -- Последний!
     И только одна глянулась нам всем без исключения.
     Мы  ходили по всем  трем этажам  квартиры, и  охранник подсвечивал  нам
фонариком,  чтоб мы  не провалились в пролеты будущих лестниц. Прогуливались
по крыше, на которой был устроен  один бескрайний балкон. И  молча ужасались
квартирным площадям. Борисовна нас утешала:
     -- Да что вы переживаете! У Лигачева еще больше!
     Мы  молча калькулировали: кто  такой  против нее  Егор Кузьмич и чего ж
тогда ей, по-хорошему, должен выписать Моссовет...
     Но она вздыхает:
     -- Я теперь все сравниваю с Майами... (Где у нее, говорят, квартира. --
<i>Прим. авт.)</i>
     Это понятно. Ну да кому ж сейчас легко?
     Ничего  толком не решив с  той квартирой, мы из нее вернулись в простую
ночную  столицу. Представьте себе теплую весеннюю  ночь в  Москве,  -- самое
время бродить по ней разным подозрительным  типам. И  тут навстречу им  идем
вот  мы. Великая  и  могучая  Алла  Борисовна,  окруженная свитой  из  дам и
девушек, а с ними я. Вы спросите -- в качестве кого? Высокий толстый молодой
человек   явно  из   провинции,   непримечательной,  совершенно   небогемной
наружности, да еще и скучной ориентации, -- это,  само собой, телохранитель!
Так на  меня все  и смотрели, что читалось в глазах восхищенной публики. При
том  что все ведь уверены, что ее охраняет переодетая  "Альфа"! Я  между тем
покорно ожидал, когда  из-за угла выскочит фанатик с изящным револьвером, --
как звали  того идиота, Хинкли,  что ли,  который  завалил Леннона? --  и  я
прикрою  ее  грудью,  в которой бьется  большое сердце.  И  еще  перед  моим
мысленным взором пролетал мой верный перочинный  ножичек офицера швейцарской
армии, и я для тренировки то и дело резко откидывал полу пиджака... Умирать,
конечно, не  хотелось, но куда ж было отступать? В тот момент, когда слева к
нам рванулась раскосая девушка, я понял,  что час мой пришел, неожиданностью
это  не  было,  --  и перед  моим  мысленным  взором стало  проноситься  что
положено. Но  девушка метнулась всего лишь для  того,  чтоб сказать  о своей
любви. Когда у меня отлегло, я сделал ей замечание:
     --  Вы,  значит,  любите, а мы  что?  Как  бы  не  любим? Странная  вы,
однако...
     Никто уж не  помнит, с чего  зашла речь про цыган. Заговорили, и ладно,
но...
     -- Едем к цыганам! -- это она сразу так решила.
     Мы  заползаем  в колбасную  кишку  лимузина  и  мчимся.  По  пути  Алла
рассказывает старинную историю, как 15 лет назад, при советской власти, одна
цыганка выманила  у нее 14  тысяч тогдашних  советских  рублей.  Мы  провели
мозговой  штурм и так прикинули, что применительно к реалиям жизни это будет
никак не меньше 150 тысяч долларов. Пугачева тогда еще звонила Коле Сличенко
жаловаться,  он смеялся и говорил:  "Чем больше  человек отдаст цыганам, тем
счастливей  будет".  Мы  ужасаемся  и  горюем вместе с  Аллой, но она первая
начинает  смеяться: ведь с  того момента таки и пошло ей счастье! И  разве б
она его сейчас согласилась променять обратно на те 14  тысяч рублей? Правда,
смешно...
        <i>К цыганам!</i>
     А куда сегодня ехать к цыганам?  Кажется, в Москве и нет других центров
досуга  в  старинном  цыганском духе,  кроме  заведения  Вишневских. Это  на
Манежной, в верхнем этаже -- против Водовзводной башни.
     -- Цыгане! Люблю. Я ведь начинала с этого,  -- прочувствованно,  однако
же и с достоинством сказала Алла.
     Это  она  думает,  что  так  начинала. А у меня лично другие  сведения.
Начинала она с той голубой пластиночки, которую нам в общаге крутил гений по
фамилии Малофеев -- фотохудожник, портной самопальных джинсов и изготовитель
поддельных объективов типа "рыбий  глаз" из проявочного  бачка  для  широкой
пленки.
     -- Слушайте! -- сказал он, оторвавшись от "Зингера", чтоб закрутить под
иглой вырванную  страничку  из  "Кругозора".  -- Эта  девчонка,  "Арлекино",
далеко пойдет.
     И таки  ведь угадал. На моей памяти Малофеев был первый, кто предсказал
ей  могучий  успех.  Конечно,  сегодня много  желающих приписать эту заслугу
себе.
     И  вот  мы входим  наконец  к  цыганам...  Они  встречают  у  входа  со
счастливыми лицами.  Я  вижу  потрясенное лицо  хозяина, Дуфуни Вишневского,
который  тут  же  скрывается в кабинете, долго  не смеет оттуда показаться и
осмеливается  только  послать  нашему  столу  литр "Курвуазье",  который мы,
впрочем,  приберегли для Фили;  негоже у цыган пить коньяк, это моветон, тут
жанр безоговорочно требует водки.
     После первой рюмки Алла развернула  свою кепку  на вратарский  дворовый
манер задом наперед -- и оказалось, что там, на затылке, вышита  перламутром
буква "А",  кстати,  первая во  всем  алфавите.  Потом  была еще  одна смена
имиджа, обратная смена: она взъерошила волосы обеими руками, это удивительно
интимный жест, это такая игра, как будто перед самой любовью,  когда  никого
посторонних.
     Валя Вишневская  вышла на  сцену и специально для дорогой гостьи  спела
правдивую песню насчет того, что "нисколько  мы с тобой  не постарели". И то
правда: Тина Тернер, которая не в пример старше  обеих, и сегодня себе ни  в
чем не отказывает.
     Тут же случился обмен опытом, моментальная работа над собой.
     -- А ты, Валя, попробуй тихо петь!
     -- Как же тихо? Тут ресторан,  люди гулять приходят, кутить к  цыганам,
разгул же нужен!
     -- А ты попробуй! Это я тебе говорю, серьезно!
     И ведь уговорила! Валя запела тихо. Мы, кстати, чуть не заплакали, да и
Валя сама была потрясена: оказывается, тихие слова разят глубже громких!
     Потом Алла сходила за Дуфуней,  который не смел выйти из кабинета в зал
при Пугачевой, и  за руку  привела  его за стол. Ну, выпили по чуть-чуть, за
детей, закусили чем Бог послал, хозяин  взял гитару (обычно в советском быту
за  ней, бывало, бежали к соседям, но  тут, у цыган,  она как будто случайно
нашлась, ее только пришлось отцепить от сценического электричества). Все так
запросто, по-домашнему. Еще за парой столиков сидели люди, но такие смирные,
как дальние родственники.
     Ну и  запели, уже за столом. Дуфуня  с Валей затянули свое. У  них есть
одна такая  любимая песня, которая душу выворачивает. Мы по-цыгански  только
со словарем, но все равно догадались, про что это. Там про такую любовь, что
сил нет, Ромео с  Джульеттой  просто отдыхали, у итальянских тинэйджеров был
не более чем слабый курортный роман, если сравнивать. Мы просили  повторить,
но с нами этого даже обсуждать не стали -- страшная песня и так их вымотала.
     Мы тогда сами запели что попроще: "Я ехала домой, я думала о вас..."
     Алла при этом смотрела на меня, да мы и сидели напротив.  У меня легкий
мороз шел по коже, жутко и волнительно было думать, что  это  могло быть про
меня! Тем более  что натурально ей скоро домой, а  в дороге, когда мчишь  по
ночной Москве, как раз и думается про приключения...
        <i>Пародия на телевидение</i>
     Это  была  карикатура  на  телевидение --  то, что мы  устроили. Таким,
видимо, представляют себе телевизор дикие папуасы: как будто это ящик, ну, в
буквальном смысле слова, а внутри за стеклом сидят люди, буквально принимают
пищу  и  поют  застольные  песни.  Зрители же снаружи смотрят, раскрыв рты и
глупо  улыбаясь, --  с полдюжины поклонниц и поклонников толпились  на улице
перед  окном  и млели от  концерта. Только звука не было. Но в этот момент у
нас, внутри,  зазвонил хозяйский  сотовый.  (Я  так  подозреваю,  что вообще
мобильники изобрели  специально для кочевников, для тех же цыган --  знаете,
вольница,  табор, скачешь и  названиваешь знакомым ромалэ, которые тоже не в
состоянии дождаться звонка  по месту жительства.) Так вот он  зазвонил уже в
который  раз.  В прошлые разы это была  внучка Мадленка, ее отшивали, потому
что  тут же такие гости, и говорили: "Все, гуляй!" -- то ли  себе, то ли ей.
Было просто не до нее, понимаете? А на третий раз трубку взял в руку я и, не
отрываясь от пения, нажал на "Yes". И  сказал туда сразу, не дождавшись даже
их "алло":
     --   Выступает  (пауза)  народная  артистка  СССР  (опять  пауза)  Алла
Пугачева! Прямая трансляция с Манежной площади.
     Телефонный микрофон я  держал направленным  на Аллу. "Ах, как  любила я
цыгана,  но   только  пуля  из  нагана",  --   выпевала   она   простодушные
чувствительные слова. Мы тоже поем. Причем  поем, как  вы понимаете, кто как
может, одни хуже, другие лучше, и с этим ничего не  сделаешь,  но никому  не
было  обидно, даже мне, -- притом что я совсем чуть-чуть цыган  и совершенно
не Пугачева. Однако петь меня учила  сама Людмила  Зыкина, -- она  объяснила
мне, как это делается, и рассказала мне всю правду про мелизмы.
     Пугачева после спохватилась:
     -- Это что, в прямой эфир шло?! Какой канал? Или это FM?
     --  Не знаю, я не спросил. Да  и какая разница? Народ  везде один и тот
же. А вы певица народная и обязаны ему, своему народу, петь, -- говорю.
     Однако  это оказалась всего  лишь Мадленка. Ну  тут понятно -- раз речь
про детей и внуков, то все расчувствовались.
     -- Кристина мне к юбилею сама приготовила концерт...  -- Она вспоминала
про дочь,  и в глазу ее засверкала слеза, я видел  это в профиль. Слеза была
маленькая, но яркая, чистая и теплая.
     -- Я  ей в  карьере ничем не  помогла!  В  этом и  состоит  моя главная
помощь...
     Цыгане смотрели на нее одни недоверчиво, другие с  осуждением: как  так
не помочь -- это ж дети, а дороже ничего не бывает! Я слышал тут в ресторане
их самую страшную клятву: "Чтоб мне детей не видеть!"
     Тема развивается. К детям плотно примыкают зятья.
     -- Валя! Ваш зять Сережа просто писаный красавец! -- говорю я.
     Валя тает. А Алла задает вопрос:
     -- А мой что, не красавец?
     -- А-а-лла  Борисовна! Ну как вы можете!  -- обижаюсь я. -- Это  же ваш
зять! Поэтому он вне подозрений.
     От зятьев перешли к мужьям. Вспомнив, что  в  моей стране любят мыльные
оперы, я употребил сравнение из какого-то дешевого сериала:
     -- Дуфуня -- чистый как дитя!
     Валя подняла на меня глаза и воскликнула:
     -- Да, да! Как же это верно! -- Ну, вы знаете цыган. Они точно как дети
и сами это знают.
     -- Береги его, -- сказала Пугачева.
     -- Я так  боюсь  за  него... Ты тоже волнуешься, что  у  него давление?
Знай: если с ним что случится, я тоже уйду -- несмотря на дочку и внучку.
     -- Нет, -- мягко, но решительно сказала Алла Вале, -- ведь я с тобой.
     А  Вале неудобно было с этим спорить, тем более что Дуфуня, слава Богу,
живой и здоровый.
     Конечно,  в  такой  эмоциональной атмосфере немудрено расчувствоваться.
Одна  присутствующая девушка так и сделала и от  чувств принялась беззлобно,
но громко сквернословить. Алла принялась ее уговаривать:
     -- Ну ты хоть неделю матом не ругайся, все ж пост! (Дело  было  как раз
перед Пасхой. -- <i>Прим. авт.)</i>
     Девушка обещала подумать.
        <i>Как мы с ней целовались</i>
     А  дальше  что ж? Дальше -- царственный жест, не  хуже  шубы с барского
плеча. Ведь что получилось? Валя -- артистка, она пела для нас, и сами собой
тут  разумеются цветы.  Где  их  взять  среди  ночи?  В  багажнике  лимузина
Пугачевой! Я иду  за корзиной, мне ее выдает шофер Витя, который  ради этого
отрывается от лимузинного телевизора и очень приветливым голосом спрашивает,
долго ли еще ему нас ждать.
     Несу  цветы по Манежной. Прохожая  девушка спросила меня с убийственной
доверчивостью:
     -- Это мне?
     --  Нет, -- говорю, --  это другому человеку -- Пугачевой А.Б., которая
тут поблизости проводит культурный досуг.
     Девушка  уважительно  оглянулась  на кремлевские  башни, в  направлении
которых я вроде шел. Какие ж тут шутки -- Алле Борисовне вполне по рангу.
     -- Серьезно? Ну тогда передайте ей привет от Юли Шишкиной.
     -- Она вас знает?
     -- Нет. Но, может, ей все равно будет приятно.
     Она  засмеялась  и  быстро-быстро  застучала  каблуками,  догоняя  свою
беззаботную молодую компанию.
     -- Постой! -- начал было я. Вид у  нее был такой счастливый, да и весна
же, что мне захотелось все бросить, догнать и тоже пойти прожигать жизнь. Но
усилием воли я  сдержал себя:  нельзя, меня ведь сама Пугачева  ждет!  Кроме
того, я ведь и так уже ее, жизнь, как раз прожигал.
     Но наступил прощанья миг. Мы на прощанье  целовались. Не скрою, я этого
ждал весь вечер да еще полночи.
     -- Это должно  остаться между  нами? Чтоб я унес этот секрет в  могилу?
Или можно этим хвастать теперь всю оставшуюся жизнь?
     -- Валяй! -- разрешила она.
     Щедрость, достойная королевы...

     <i>1999</i>
     HHHH Володя Яковлев HHHH
        Блеск и продажа "Коммерсанта"
     Будучи  человеком  продвинутым,  отец  основатель  "Коммерсанта"  опять
обогнал всю страну: с  объявлением своего личного дефолта он сумел опередить
само Правительство  России, а с уходом  -- даже такую историческую личность,
как Ельцин Б.Н. Все бросив, он ушел, как Лев Толстой, тоже став зеркалом  --
новой русской революции.

     В  январе  2000  года  прогрессивная  общественность  отметила  славный
10-летний   юбилей   "Коммерсанта".   За  две   пятилетки  пройден   большой
поучительный  путь: от радости,  вызванной у советского читателя  появлением
первой свободной  газеты, до темной истории с  продажей  "Коммерсанта" через
посредство  подставных лиц и новых забавных слухов того рода, что-де  это не
продажа, но сдача в аренду вплоть до окончания выборных кампаний.
     За  прошедшие  годы  образ  отца  основателя  "Твердого  знака"  как-то
подзабылся,  и заслуги его немножко задвинуты в  тень. Иные  знакомые Володи
Яковлева -- даже те, кому он ничего плохого  не сделал,  -- сегодня запросто
могут  отзываться о нем пренебрежительно. Без труда можно услышать множество
рассказов  о  его  ошибках, неверных  решениях, убытках,  долгах. Его  корят
отходом  от  бизнеса. "Совсем  с ума  сошел"  -- это очень средний и  весьма
доброжелательный отзыв.
     Видимо, это легко и приятно  -- считать  себя умней, профессиональней и
дальновидней Яковлева. И кипятиться: "Нет, я бы на его месте..." Но чудес не
бывает: на его  месте оказался именно он  сам, а не кто-то другой. Не кто-то
более  мудрый,   красивый,  последовательный,  интеллигентный,  добродушный,
свойский, вообще достойный! -- а именно Яковлев В.Е.
     Это он в весьма юные годы (20 с  чем-то) публиковал нашумевшие,  даже в
Политбюро было слышно, отчеты о своих журналистских расследованиях  (да хоть
про  тех же "люберов"). А потом стал  одним  из самых  успешных и знаменитых
кооператоров.  После начал выпуск первой легальной массовой свободной газеты
--  еще при советской власти! Далее основал очень серьезный издательский дом
-- кстати,  первый в стране. Заработал  сколько-то там миллионов долларов; в
прессе  мелькали разные  цифры. Это все -- в отличие от каждого  из нас, ну,
практически  каждого.  Так что лишь с очень большой  и некорректной натяжкой
можно утверждать, что Яковлев такой же, как все.
     Впрочем, тут еще надо разобраться. Как все --  это как? Смотрите! Детей
нашей страны --  всех без исключения детей -- с самого нежного безграмотного
возраста  зомбировали  насчет беспримерной мудрости  Льва Толстого. Который,
между  прочим,  из  успешных графьев,  из  олигархов русской литературы ушел
сперва  в  сельские учителя, после в босые пахари, а далее  и вовсе в бомжи.
Русский царь и тот все бросил, подписал отречение на  станции Дно и удалился
в  глухую  провинцию "святой  Руси" -- вместо того  чтоб  гордо  и  прилюдно
погибнуть на плахе, не сдав прежде достоинства, -- как подобает европейскому
монарху.  Русский  президент  не  дотерпел,   не  пожелал  доцарствовать  до
нормальных  выборов  и ушел от дел, все бросив на своих опричников.  Русский
поэт,  которого  на  весь  мир  объявляют  живым  гением,  плюет  на  все  и
отказывается от Нобелевской премии --  по просьбе каких-то начальников.  Все
смято  и выкинуто  на  полдороге,  ничто в стране не доводится  до конца! Ни
революция,  ни  контр-революция,  ни  обобществление,  ни  приватизация,  ни
стройка, ни  даже снос;  котлованы не дорываются, дороги  не  достраиваются,
жизнь не доживается -- а так, комкается и выкидывается.
     После утомляющего  множества таких примеров  -- чего  ж удивляться, что
дети,  выросши,  не  желают  систематически  трудиться,  а  бросают   все  и
приступают, извините  за выражение, к "поискам истины"? Если не в заезженной
Ясной Поляне, так в каком-нибудь нерусском чудаковатом Непале,  а нет лишних
денег, так просто в советских пивных или даже вовсе -- пардон за штамп -- на
интеллигентских  кухнях,  в тесноте  которых  наши яйцеголовые  проигрывали,
проиграли жилплощадь всей страны.
     Вот и  Яковлев --  гляньте  на него! --  тоже  вслед за  иными великими
отошел от дел. Бросив кому попало свою империю вместе с подданными, а взамен
получив всего лишь деньги. (Так барин проигрывал в карты сельцо  с холопами!
Тут  не следует искать пафоса, всякий хозяин вправе продать свое  имущество;
подумаешь, купил-продал, в стране  никто не  хочет производить  товар, у нас
все  приторговывают --  не  издательскими  домами, так  нефтью или турецкими
кожанками.   Впрочем,   слово   "торгаш",    говорят,   утратило   советскую
презрительную интонацию.)  О, как же это по-русски! Фактически Яковлев вслед
за Толстым тоже стал неким зеркалом -- новой русской революции.
     Яковлев, как  и  Толстой, тоже  оставил  дело,  жену,  детей  -- только
провинцию для блуждания вместо русской выбрал цивилизованную, заграничную. И
влачит там эмигрантскую жизнь... В ряду прочих рантье из разных экзотических
стран,  среди бездельников, прожигающих  жизнь,  -- к неприятному  удивлению
работящих американских миллионеров. Что, завидная участь?
     Это кому-то может активно не нравиться по тем  или иным мотивам.  Ну да
разве  ж  мы  живем  свою  жизнь с  целью  нравиться  кому-то  постороннему,
чужому?.. И потом, попробуй людям еще угоди!
     Иных  сегодня  страшно  раздражает вся эта непрозрачная, подозрительная
история  с  куплей-продажей, этот  смуглый  красавчик Киа Джурабчиан. "Любой
олигарх может  купить  мою газету. Без  меня", "Успех на  рынке:  газета вся
продана и вся куплена", "1989-й год. В  России  еще  нет независимой прессы.
1999-й:  ее  опять   нет.  10  лет  "Коммерсанту"".  Люди  злобно   сочиняют
приблизительно  такие  слоганы, совершенно  забыв,  что еще в  96-м обзывали
тогдашние  менеджерские  принципы  Яковлева  провальными  и  советовали  ему
продать издательский дом, -- "пусть хоть кому-то достанется, жалко, если сам
собой не развалится".
     Да... То,  что делал и  сделал Яковлев  со своим  "Коммерсантом" (слово
"наш" смешно бы  звучало в устах  неакционеров), может нравиться или нет. Но
тут без обмана. В популизм Яковлев не  играл, на баррикады не звал,  служить
идее "за спасибо" не просил, -- а всегда обозначал  рыночность  отношений  с
личным  составом.  Разговоры типа "Володя, да если тебе надо, то я готов..."
он, как правило, пресекал. И пояснял:  "Так не пойдет. Рассуждения о  пользе
общего дела  тут  неуместны. Согласен  делать такую-то  работу  за  такие-то
деньги, при таких-то условиях -- хорошо, а нет  -- забудем  этот  разговор".
Глупо  было  после  этого  ожидать, что он  все  бросит,  полетит в  Москву,
построит личный состав  и перед строем  поблагодарит за службу. На рынке вся
благодарность  меряется  дензнаками,  --  и  тут  сотрудникам  "Коммерсанта"
жаловаться не на что.
     Еще  о честности. Об уходе он предупреждал  заранее, чуть  не  открытым
текстом  объявлял,  что ему все надоело.  Проницательный читатель еще в 91-м
начал  натыкаться  на прямые признания Яковлева, которые тот делал публично,
через  СМИ. Там  про все было,  весь  список был оглашен:  слабый  интерес к
деньгам, скука  их зарабатывания, склонность к самосовершенствованию, тяга к
экзотическим  учениям,  интерес  к  вечным  темам  вплоть  до  потусторонней
жизни...  Читали, посмеивались, усматривали в этом  блажь, крезу, баловство.
Вот она, вся картина наших нравов, вот она, наша цена по гамбургскому счету!
Делать деньги ради денег, удавиться за них -- это у  нас сошло б за норму. И
на  горло собственной песне наступить, от заманчивых путешествий, и учебы, и
нового опыта, о  котором мечтаешь, -- от всего этого отказаться ради  денег,
которые и так уж из ушей лезут, -- такое б у нас поняли. Что за народ!
     Неужели наш человек  готов прожить  свою  жизнь зря,  --  только с  тем
смыслом, чтоб тупо делать деньги из денег? И променять счастье, свободу и...
не бедность,  нет, а вполне  крепкое, миллионнодолларовое богатство -- всего
лишь на еще большее богатство?
     И только для того, чтоб нравиться простодушной публике?
     Да и потом, зря ведь в такие уходы не  уходят. Толстой, Романов, Ельцин
и  т. д. -- они только тогда  ушли,  когда  поняли: пружина  лопнула,  завод
кончился,  правота испарилась,  пропало чутье, потерялось знание о том,  как
жить дальше, -- и появилось чувство, что они занимают не свое место. Энергии
для публичной жизни  просто не стало, и  они ушли тихо  пожить для  себя  --
сколько можно и как получится. Хотя интервью  у вышеперечисленных персонажей
я не брал, это не более чем беспочвенные домыслы.

     О  Яковлеве  уже было  опубликовано  достаточно экзотических  сведений,
начиная  с его  ухода в монастырь  одной  из конфессий и кончая  объяснением
мотива продажи  "Коммерсанта":  а  чтоб  на вырученные  деньги раскрутить  в
Голливуде одну  молоденькую  русскую актрису (славный сюжетец для бульварной
книжки). Это все увлекательно, -- но,  как учил сам отец основатель, нелишне
дать  слово и  второй стороне.  Так  и пожалуйста!  Кроме  особо оговоренных
случаев, этот текст  состоит из высказываний самого Яковлева. Они цитируются
по  публикациям разных  лет (начиная с 1990-го), разных авторов -- или же по
магнитозаписям.  Текст   подвергнут  незначительным   сокращениям  за   счет
полученных  в доверительных беседах сведений и разных интимных подробностей,
с которыми автор за девять лет  работы в "Коммерсанте" вольно  или  невольно
ознакомился, а других знакомить не счел нужным.

     Немного статистики. Частота употребления  в этом тексте некоторых  слов
(с учетом  производных): "независимость" -- 19  раз, "свобода" -- 11, "игра"
-- 14...
        <i>Репортер</i>
     "Журналистика в те  времена была, конечно, нездоровой, но в то же время
поразительно увлекательной. Нездоровой потому,  что  оставалась лишь  частью
системы, в сути своей  противоестественной и античеловечной. А увлекательной
не только из-за того, что давала ту или иную возможность высказаться. Статьи
вызывали  административное реагирование...  Меня увлекала  игра -- добывание
информации,   игра  с  журналистским   удостоверением,   игра   с   газетным
начальством,  когда надо было склонить его на  публикацию статьи.  Это  было
увлекательно. Давало некоторый смысл существования и определенное социальное
положение".
     "Первая  нашумевшая  статья  в  "Советской  России"...  рассказывала  о
клакерах в  Большом театре, о том,  как солисты  оплачивают им аплодисменты,
дают билеты, которыми те спекулируют".
     "Неплохой  пример  той  робингудовщины,   которой  я  был  увлечен.  Мы
привлекали  милицию,  связывались  с  КГБ,  действовали  ночью,  мои  ребята
дежурили  у всех выходов из Большого театра, фиксировали появление клакеров.
А  когда  статья появилась,  о ней  заговорили,  конечно же,  было  приятно.
Тогдашний  премьер  Тихонов  прямо  на  статье  начертал  указание  министру
культуры: срочно принять меры. Какие меры, к кому? Все это было не борьбой с
существовавшей системой, а игрой внутри нее".
     "...Я был  человеком,  готовым играть  внутри системы.  Поворот в  моей
жизни определили не политические реформы, а факт собственной биографии: меня
выгнали из журнала "Работница", после того как мы -- там  была целая команда
молодых ребят  -- попытались сделать из  нее  "новый  журнал". Не  произойди
этого,  жизнь,  наверное, сложилась бы иначе. Я же,  когда меня  выгнали  из
"Работницы", места для  себя в системе не нашел  или, по крайней мере, долго
не мог  найти. Некуда было деваться, в общем-то я оказался на улице.  А надо
было что-то есть,  каким-то образом кормить  жену.  Старался  заработать  на
жизнь. Пробовал  себя в роли квартирного маклера. Что-то  получалось, что-то
нет.  Во  всяком  случае,  я имел на пропитание. Но  важно  другое: я  вдруг
перестал  воспринимать  себя частью системы.  Просуществовал год  вне ее.  И
этого оказалось достаточно, чтобы понять: я и система -- не одно и то же".
     "И тем не  менее  через  год пошел работать в  "Собеседник", а  потом в
самый модный в начале перестройки журнал  "Огонек".  ...Давал  о  себе знать
комплекс уволенного журналиста: хотелось вернуться".
     "Я был спецкором  секретариата "Огонька".  По тем временам у меня  была
очень  приличная  зарплата. В  журнале платили очень хорошие  гонорары. Меня
публиковали, и у меня  было определенное имя в журналистике.  В "Огоньке"  я
получил премию Гиляровского... Короче, с  деньгами по тому времени у меня не
было никаких проблем. Но [я] попал туда уже другим  человеком. Ушло ощущение
постоянной, я бы сказал,  зависимости от редакции, от шефа. Если  он вызовет
меня и  скажет: "Ты мне надоел, уходи отсюда",  -- я пожму  плечами,  уйду и
ничего  страшного  не произойдет.  И  в "Огоньке"  мне  было неинтересно.  Я
пытался  выйти на прежние темы,  связанные с той игрой, которой я дорожил. И
не мог. Было обидно, что  я утратил прежние чувства и не мог  понять, что со
мной  происходит.  Написал   о  "люберах"   --  фашиствующих  мальчишках  из
подмосковного  города Люберцы. Было много шума, разговоров. Но и это уже  не
вдохновляло. Раньше, берясь за подобную тему, ты был  как бы один на один со
злом. А  теперь  действовал  на  общем  направлении  в  едином  строю.  Ушла
исключительность".
        <i>Кооперативщик</i>
     "Потом  появился  кооператив  и  все  отошло  на  второй план.  Как это
произошло?   Случайно.  Мой  приятель  решил  заработать  деньги  и  занялся
кооперативом, которому  предстояло  вязать кофточки или что-то в  этом роде.
Меня же  он попросил  помочь  в  регистрации  кооператива.  Тогда  это  было
бесконечно сложным делом,  и мы  договорились: как корреспондент "Огонька" я
буду проводить нечто  вроде эксперимента.  В  редакции  об  этом понятия  не
имели.  Я  же  вел  тяжбу  с  Мосгориполкомом,   проводил  через  канцелярии
документы. И  понял: мне  это  нравится. В этом  было созидание, возможность
делать практическое добро, то есть именно то, чего  в последнее время мне не
хватало в газете.
     Кооператив мы зарегистрировали. Он начал работать.
     У меня очень долго был свитер, по которому мы учились вязать. Но прошло
и его время.  Кстати,  вязать я так  и  не научился. Зато научился пробивать
кооперативы.
     А после регистрации естественным порядком я оказался не у дел.
     Теперь  уже не помню, как родилось желание попробовать что-нибудь свое.
Помню другое: когда мы бывали в Мосгорисполкоме, там сидело множество людей,
которые тоже  мечтали о  своих кооперативах. Они  терпеливо  ждали  очереди,
чтобы  задать  те вопросы, на которые  мы уже  знали  ответы.  Наш кофточный
кооператив был вторым или третьим  в  Москве. Так и  родился "Факт", который
отвечал на вопросы будущих кооператоров. (По адресу: Хорошевское  шоссе, 41.
Это произошло 5 ноября 87-го. -- <i>Прим. авт.)</i>
     "В конце  ноября мы дали первые  объявления  -- "поможем найти работу в
кооперативном  секторе, окажем содействие в открытии кооператива". На другой
день  на рекламу откликнулось  235 человек.  Я  был  озадачен.  Мы собрались
утром,  смотрели друг  на друга в панике  и  спрашивали  друг друга: "Как же
помочь этим людям?" Мы понятия не  имели. Нам все говорили, что  мы сошли  с
ума,  открывая "Факт". И в  то  же время бюрократы боялись --  а вдруг у нас
получится".
     "Сначала клиенты возмущались, что должны платить за  информацию. Многие
из них говорили, что я  продаю им воздух. Я отвечал  им, что впервые в жизни
они могут дышать".
     "Сначала  приходили   сумасшедшие,   которым   хотелось  раскрыть  свою
индивидуальность. После -- энтузиасты, вдохновленные первыми успехами. После
пошли неудачники, которые не могли хорошо устроиться в госструктурах. Теперь
идут  вполне   успешные  люди,  даже   из  министерств,  которые  увидели  в
кооперативах  интересную альтернативу  и  уходят  из  госструктур  к нам. Им
кажется интересней делать деньги, чем платить их".
     ""Факт"  был  довольно  известный  и,  в  общем,  финансово  устойчивый
кооператив.  Один  из  нескольких кооперативов,  занимавшихся  разного  рода
торговлей  информацией. Эта  торговля,  впрочем, приносила немного денег. Мы
по-разному  выходили из  этой ситуации, занимались,  например,  перепродажей
компьютеров, которая  по  тем  временам  была  популярным и доходным  делом.
Многие информационные кооперативы, начав тогда торговать компьютерами, так в
эту торговлю и ушли. Мы -- нет.
     Те  годы, когда  все только  начиналось,  были очень  трудными. Мы  все
учились. Мы все  делали очень много  ошибок и все платили за  них, многие --
своей  жизнью.  Все проходили  через  ошибки. В  основе успешных  состояний,
однако, не  они,  а  труд.  Кровь  и  обман  --  в  основе  разорений.  Это,
разумеется, не касается криминальной сферы".
        <i>Медиа-магнат</i>
     "[Я] перешел от кооператива "Факт" к газете "Коммерсант" тоже случайно.
Кооперативы  росли   как  грибы.  И  началось  движение  за  создание  Союза
кооператоров. Частично  как ответ  на социальное давление,  а еще больше как
борьба различных групп за влияние на  кооператоров. Собрался  съезд. И Артем
Тарасов сообщил, что  на нем присутствует академик Владимир Тихонов, --  это
всех обрадовало: народный депутат СССР, уважаемый академик -- и вдруг почтил
кооператоров своим присутствием".
     "Тарасов стал  вице-президентом. Главным,  по  его  мнению, было начать
выпускать  газету. Артем  приехал ко мне в офис на Хорошевское шоссе, помню,
на красной  "девятке" -- шикарной по тем временам машине  и предложил делать
газету кооператоров. Сперва я пожал плечами: пустая  затея. [После  немного]
повыпендривался и согласился".
     "Я  стал   выяснять,  каким   образом  можно  зарегистрировать  газету.
Оказалось, что  летом 88-го года никто этого  не знал. В  Комитете по печати
мне  ответили, что не могут зарегистрировать без разрешения ЦК КПСС.  А в ЦК
сказали, что они газеты не  регистрируют,  обращайтесь в  Комитет по печати.
Так я и мотался с Пушкинской площади на Старую. Все-таки  уговорил отдел ЦК,
который  курировал кооперацию. Наврал при  этом с  три  короба, убеждая, что
необходимо  правильно  воспитывать  кооператоров.  Честно говоря, им  просто
некуда было деться. Пока  они все от себя отпихивали, я демонстративно делал
газету, набирал людей, тратил деньги. Между делом мы выпустили два рекламных
номера -- этого от нас вообще не ожидали. Отправился с ними в Главлит. Тогда
уже рекламу можно  было выпускать без цензуры.  Цензоры говорят: это газета,
это не  реклама. Я свое: нет, реклама. Они: нет,  газета. Я: это реклама, но
просто очень  похожа на  газету, потому что  это реклама газеты. Вздохнули и
согласились. "Коммерсант"  зарегистрировали в  конце 88-го,  за  три  дня до
выхода первого номера".

     Вот  цитатки из разных  заметок про  те  романтические  времена,  когда
начинался так называемый "старый" "Коммерсант".
     "Лучшие сотрудники "Московских новостей"  группами и бегом перебираются
в  "Коммерсант"  (это из  мемуаров  одного  такого перебравшегося. --  <i>Прим.
авт.),</i> где с самого  начала платили 50 рублей за страницу и в месяц классный
репортер мог заработать на 10 поросят на колхозном рынке".
     "Володя любит своих сотрудников  суровой отцовской любовью. Он дарит им
импортные сигареты,  виски, газовые  пистолеты, мечты, посылает  отдыхать на
Средиземное  море, обедает  как  бригадир  золотодобытчиков с  ними за одним
деревянным  столом,  шутит, по-зимнему  улыбается  и кует,  кует дистанцию".
"Читать Володя  не  любит  и  свободное от  "Коммерсанта" время  проводит  в
обществе  видеофильмов с  драками, побоями  и убийствами". Поскольку  у него
"выработалось глубокое отвращение к процессу чтения вообще", ведь приходится
читать  "каждый  номер до конца и плюс все  остальные бумаги". "Также  он не
любит  рано вставать и старается  приезжать в редакцию  к  11  часам, но  не
всегда получается".
     Объяснив, что редакция в то время занимала первый  этаж одного подъезда
жилого  дома  и  состояла  из  "11  небольших  комнат  и  кухни", кто-то  из
репортеров  дал  такой  "...прогноз: в  весьма  недалеком  будущем  Владимир
Яковлев  станет  миллионером (может,  уже  стал), а  "Факт",  "Коммерсант" и
родственное   агентство    новостей   "Постфактум"   превратятся   с   одним
промежуточным этапом в крупный концерн с собственным небоскребом причудливой
конструкции где-нибудь на углу Садового и Спиридоньевки...".
     -- Зачем ты делал свободную прессу?  Это что, искусство  для искусства?
Чисто художественная задача? Азарт? Или другие были цели, задачи, интересы?
     -- Не знаю. Мне очень сложно ответить на этот вопрос. В этом очень мало
"зачем". Мне это нравилось, поэтому я это делал...
     --  То  есть  не  было такого надувания  щек, что-де  "демократическому
обществу необходима свободная пресса"?
     -- Нет, нет, нет. Просто мне это было в кайф.
        <i>Да, это сделано на деньги американцев</i>
     --  Как получилось, что ты смог  сделать свободную  газету --  тогда, в
СССР? Какой механизм ты использовал? Что за ноу-хау?
     -- Какие ноу-хау? Никаких ноу-хау.  Я  не хочу сюда влезать. Зачем это?
Это все давно было...
     Однако вернемся к цитированию.
     ""Факт" давал в месяц миллион рублей, но для газеты этого было мало".
     "Американец,  миллионер  Том Дитмар... инвестировал  деньги в газету. Я
познакомился  с ним  совершенно случайно  в  Москве еще до создания  газеты.
Потом он уехал, появился "Коммерсант", возникла потребность в инвестициях --
и появился  вариант Тома Дитмара. Вместе с Ксенией мы поехали  Америку. (Это
сентябрь 89-го.  Ксения  -- это  будущая бывшая жена. Примечательно,  что  в
Шереметьево Яковлев отдал последние 200 долларов  за перевес,  который  дали
2036  экземпляров донулевого номера "Коммерсанта". --  <i>Прим. авт.)</i>  И  около
недели  жили у  Тома. Это  была  очень  смешная  поездка. Том  очень богатый
человек,  по-моему, мультимиллионер.  У  него  поместье,  замок в  Чикаго...
Помню, когда  мы  подъезжали к усадьбе, увидели  очень  красивый трехэтажный
дом,  стали восхищаться. "Это, -- объяснил шофер,  -- домик  для слуг. А дом
господина Дитмара -- дальше"".
     "Дитмар с большой охотой -- тогда  в  Америке это было очень  модно  --
решил с нами сотрудничать. Он приобрел эксклюзивные права на распространение
"Коммерсанта" в  ряде стран,  мы --  около  300 тысяч  долларов.  (По версии
американской стороны, так и вовсе 400  тысяч. -- <i>Прим. авт.)</i> Исключительно в
виде  техники,  оборудования. Купили тогда все, что можно было  купить. Вот,
собственно, и весь секрет.  И  за  счет  этого  запустились. История с Томом
Дитмаром, я до сих пор думаю, была чудом. Нам очень крупно повезло. Хотя для
фирмы  Дитмара, очень успешного игрока на  бирже, это  была  мелкая, пробная
инвестиция. Вообще американцы  того времени относились к  нам немного  как к
папуасам. Людям, стоящим гораздо ниже по социальной лестнице.
     Мне вообще с иностранными инвесторами не везло.  (Непонятно, так все же
везло или нет? -- <i>Прим.  авт.).</i> Не сходились характерами. Сначала был Том, с
которым  мы в конце  концов расстались. Потом  -- французы,  купившие  часть
акций  "Коммерсанта", -- мы  в итоге выкупили их обратно. Дитмару  деньги не
вернули: условия сделки и не предполагали такого поворота событий".
     (Видимо,  американцы про это поначалу подзабыли и довольно долгое время
активно  пытались  отбить  свои  деньги,  слали   компромат  на  него  новым
инвесторам -- французам, но  потом, правда, успокоились. Еще в  эти  строчки
про  ссоры Яковлева с  иностранцами хорошо  ляжет  фраза  из следующего  его
интервью. -- <i>Прим. авт.)</i>
     "...В России для бизнеса не существует авторитета власти. Слишком много
декораций менялось  за это  время.  Поэтому у  российского бизнесмена  более
свободное мышление,  чем у западного. У  него шире правила и  принципы игры.
Это не  означает,  что  он  аморален.  Хотя,  наверное,  этические  принципы
западного делового человека более жестки, нежели российского".
     Американцы, которые в то время работали с Яковлевым и пытались наладить
выпуск  англоязычной  версии  газеты,  оставили  забавные  воспоминания.  Им
казалось, что русские пишут не заметки,  а  справки,  и  пытались  переучить
газетных  редакторов  делать  stories  в   духе  американской  журналистики.
Американцы  жаловались  Яковлеву  на  русских  сотрудников:  как  же  те  не
понимают, что главные в газете -- иностранцы, которые все умеют, и почему их
никто не слушается? В лицо Яковлеву они бросали страшное обвинение: "Русский
персонал   больше   заботит   успех   русской   версии   "Коммерсанта"".   И
злорадствовали: "Яковлев не  отрицал  того факта, что его сотрудники видят в
американском  вмешательстве  проявление  неоколониализма".  Еще  про  нашего
магната:  "Его  отличала  напористость,  чистота  ботинок  посреди  зимы  --
последняя благодаря такой роскоши,  как  персональный водитель;  ловкость, с
которой  он  добивался  своего  --  не  совсем  легальными  методами,  но  с
прибылью..." Они также  указывали на "криминальность яковлевского поведения"
(рассмотрение этих обвинений выходит за рамки данного исследования. -- <i>Прим.
авт.).</i>
     Иностранцы, видимо, не очень  хорошо понимали суть происходившего,  раз
Яковлеву приходилось  им  объяснять на пальцах в таких  терминах: "Сталин бы
меня   казнил  за  мою   кооперативную  деятельность,  да   и  сейчас  могут
застрелить".  (Так  сейчас наши дети не могут поверить в наши  рассказы  про
советские порядки, это  ж  такая все чушь.)  Американцы старательно пытались
проникнуть в глубины русской  души, даже свои  наблюдения из окна  офиса они
пытались  осмыслить.  Как-то  рабочие   на  Хорошевке   потеряли  крышку  от
канализационного  люка.  И вставили туда 10-метровое дерево, которое спилили
неподалеку.  "Ну  вот  как,  скажите,   пожалуйста,   можно  потерять  такую
здоровенную чугунную крышку?" -- спрашивали друг друга американцы и не могли
найти ответа. Граждане США были потрясены темой лекции,  прочитанной русским
капиталистам (в рамках проводимых "Фактом" платных семинаров, которые давали
приток денег): "Чувствительность иностранцев  к  запахам". Там давался совет
-- менять рубашку каждый раз, как сходишь в душ.
     Другая цитата из американских мемуаров:
     "Сегодня  "Правда"  попрекала "Коммерсант"  тем, что зарплата там втрое
выше, чем в  других кооперативах.  А вчера я  встречался с одним  парнем  из
американского торгпредства, он сказал, что сперва русские казались ему очень
милыми, теперь же он думает, что они  заслуживают того, чтобы на них ставили
генетические  эксперименты.  У  меня  страшное  похмелье,  хотя я и  не  пил
накануне".
     После долгих и мучительных  попыток они пришли к  выводу: "Англоязычное
издание "Коммерсанта"  похожее на результат литературного эксперимента среди
бабуинов". В итоге затея с русской газетой для американцев была оставлена.
     А вот итог работы иностранной мысли над изучением русского менталитета:
"Русский никогда не скажет тебе правду. Но и не солжет. Он скажет то, что ты
хочешь услышать".
     Впрочем,  самому Яковлеву они пророчили светлое будущее:  "Единственный
торговец  точной  коммерческой  информацией   в  стране,  которая  постоянно
занималась поисками  истины,  неизбежно должен был разбогатеть". Вам, может,
интересно будет узнать,  что слово "истина" по-английски  писалось  ими так:
istina. Людям,  которые  никогда не  жили  в России, наши  американцы давали
такое  высокохудожественное объяснение:  Istina is the Russian Zen. Сказано,
да, весьма изящно. Он потом всем боком вышел, этот яковлевский zen.
        <i>Деньги</i>
     "Все  разговоры про легкие деньги в России -- ерунда. В  Москве  всегда
можно  было влегкую срубить  четыре-пять тысяч долларов.  Если  напрячься --
сто. Но дальше дело не пойдет. Начинают  играть  по-крупному здесь только те
люди,  кто  работает не ради денег, а ради процесса созидания. И  выигрывают
они потому, что хотят не столько заработать, сколько что-то создать.
     Например, Смоленский. Так же как любой другой успешный бизнесмен в этой
стране,  он  прежде всего  созидатель.  Это  человек,  который любит процесс
созидания. Он созидает там, где больше всего понимает, и так, как ему больше
нравится. Мне  больше нравится  заниматься  этим  на  издательском  поприще,
Смоленскому  -- на банковском.  Но  я глубоко  уверен в том,  что  в  России
специфика  рынка такова, что  к  успеху может прийти только человек, имеющий
вкус и стремление к созиданию. А не просто к деньгам".
     "[У  меня]  есть  возможность и дальше  двигаться  по  горизонтали, все
больше расширяясь,  все больше  зарабатывая денег.  Но  это,  на мой взгляд,
холостой ход.  Мне  дорог процесс  созидания.  Конечно, деньги  играют в нем
большую  роль,  но  как  инструмент,  как  кирпич  или   доски.   Деньги  --
строительный  материал.   Не  более  того.  Хочешь  построить  дом   --  это
необходимо. Ни один из моих знакомых не делает деньги ради денег. В какой-то
момент   это  становится  скучно.  Наступает   момент,   когда  твои  личные
потребности    обеспечены.    И   деньги    теряют    свою    первоначальную
притягательность. Потребности  российского человека на самом  деле не так уж
велики. Здесь никто не имеет по двадцать  домов  и десятку  замков. Никто не
строит собственный небоскреб в центре Москвы".
     -- Так тебе не нужно много денег?
     -- Нет, нет, нет. Мне нужно чтоб мне хватало денег на  мои потребности.
А много денег -- зачем? Че с ними делать -- солить их, что ли?
     "Я  не считаю  для себя возможным заниматься  зарабатыванием денег ради
денег. С моей точки зрения, проекты по принципу "деньги ради денег" обречены
на провал. Я, по крайней мере, не знаю ни  одного человека,  у которого  это
получилось бы. Который просто задался целью заработать  денег и в результате
создал крупную успешную структуру. Никогда в жизни не встречал".
     "Поэтому к деньгам я не стремлюсь. Людям,  которые ко мне обращаются, я
очень легко отдаю деньги,  во всяком  случае в определенных  суммах.  Кто-то
воспринимает это как манерничанье или каприз. Это не так".
     (Я  сам не  раз передавал  от  него разные суммы людям,  у которых были
проблемы.  Вообще  я  не  встречал  в  жизни человека,  который  бы с  такой
легкостью отдавал деньги посторонним людям. -- <i>Прим. авт.)</i>
     "Существует огромное  количество  видов  бизнеса  более  выгодных,  чем
издательский.   Поскольку   я   занимаюсь   свободным   предпринимательством
практически  с того момента, когда оно было  разрешено  в России,  то у меня
было  много  возможностей переключиться на  что-то  другое  тогда, когда это
"что-то" только запускалось. Был момент, когда запускался банковский бизнес.
Был момент, когда  запускался  нефтяной.  Или, например, оружейный.  Все они
были и остаются намного прибыльнее издательского. Ну и что?"
     "Я считаю, что бизнес  как бизнес  в  чистом виде, только ради денег, в
природе не существует. Существуют профессии и профессиональная  работа. Если
человек  работает профессионально, то деньги  являются одной из составляющих
его  работы (это как стройматериал, не более и не менее) -- будь то адвокат,
строитель или журналист. В журналистике, в  издательском  деле деньги играют
ту  же  роль обязательного  для  работы инструмента... Профессионал не может
работать, не учитывая фактора  денег, но человек,  работающий  исключительно
ради денег, прежде всего не профессионал.
     Я привык к удобствам и не очень представляю, как бы обходился без  них.
...Есть определенная  система  зависимостей. На сегодня я  в зависимости  от
денег. Может быть, завтра ее не будет, а может, она станет еще больше".
        <i>Разговоры за жизнь</i>
     "Я  был назван  в честь  своего деда, который в гражданскую  командовал
Одесской ЧК. Я еврей.  Вот. У меня папа русский, мама еврейка, и поэтому вот
я  еврей. Это  факт, которому я, честно говоря, никогда особого  значения не
придавал".
     "Свой характер я бы охарактеризовал как плохой. Как очень плохой".
     "До посинения боюсь  летать на самолетах. Это если говорить о  хорошем,
капитальном страхе". (Страх  возник  после того,  как  он слетал однажды  на
самолете, груженном  трупами,  -- это были погибшие  альпинисты;  он как раз
писал неплохую, кстати, заметку про  сложности с  розыском пропавших. С  тех
пор самолет у него ассоциируется со смертью.  -- <i>Прим. авт.)</i> "...но вынужден
мужественно  переносить  частые полеты  через Атлантику,  прибегая к  помощи
нелюбимого  алкоголя".  "Сам  я  не   пью.  Ранее  алкоголиком  не  был,  не
злоупотреблял, не подшивался.  Мне просто не нравится ощущение  опьянения  в
принципе. Это не запрет самому себе, -- ну, могу и выпить..."
     "Борьбу я пьянством я веду не из соображений здоровья/нездоровья.  А по
другой причине.  Любой человек, который долго работал в журналистике, не раз
видел, как спиваются  редакции. Это страшная  вещь, процесс может достигнуть
такой  интенсивности,  что остановить  его будет невозможно. Сама  профессия
журналиста  связана с такими психологическими нагрузками,  что за  счет  них
алкоголизация  резко  ускоряется.  Мы  тоже  через  это  прошли:  достаточно
вспомнить   старый   еженедельник   "Коммерсант"   в   последний   год   его
существования, когда этот процесс  там был очень активным.  Несмотря  на все
запреты. Эту-то  опасность  я предпочитаю убивать  в  зародыше. (Виновных  в
потреблении алкоголя на рабочем месте ставили перед выбором: или увольнение,
или штрафные  занятия каратэ  в редакционном спортзале. Обычно люди выбирали
второе. Одному  провинившемуся  Яковлев пообещал, что сразится с  ним  после
отбытия  наказания. Человек  усиленно  тренировался, но зря:  матч так и  не
состоялся. Впрочем, надо сказать, что с уходом Яковлева от дел сухой закон в
издательском доме  сам собой  рассосался. Но  контора  не спилась.  -- <i>Прим.
авт.)</i>
     -- Кем ты себя ощущаешь больше -- бизнесменом или журналистом?
     -- А я  никогда  не был бизнесменом. Я всегда был журналистом. Просто в
журналистике есть  разные профессии. Там есть задачи,  неизбежно связанные с
коммерцией.  Это последствия кооператорства. "Кто  этот  человек? Бизнесмен.
Нет на свете  бизнесменов-то.  Есть  журналисты, промышленники, банкиры. Это
профессии, частью которых является коммерция.
     -- То есть ты хочешь сказать, что просто речь идет о разном отношении к
собственности? Репортер не имеет акций, а у тебя контрольный пакет, так?
     -- Да. Просто у меня другое отношение к собственности, чем у репортера,
-- ну и о'кей...
     -- Когда  из  "Коммерсанта" кто-нибудь  из серьезных  людей уходит,  ты
делаешь вид,  что  "отряд не  заметил потери бойца". Тебя это  действительно
оставляет равнодушным?
     -- Я думаю очень  простую вещь. "Коммерсант" с момента своего  создания
был  школой,  кадровой  базой  для  московских  и  центральных изданий. Если
посмотреть на сегодняшние  новые  издания, то  в  очень  многих  из  них или
главные редактора, или верхний аппарат  редакции  прошли через "Коммерсант".
(Тут много правды. Да, непонятно, откуда Яковлев сам узнал, как надо, --  но
это знание у него есть, по меньшей мере было, и он передал его многим людям.
-- <i>Прим.  авт.)</i>  Мне  это  кажется  нормальной вещью.  (Почему  бы под этими
словами  не  подписаться и  корифеям, в которых Яковлев на  прощание кидался
пепельницами. --  <i>Прим. авт.)</i> Люди  долго работают в "Коммерсанте",  а потом
уходят делать свои издания. Я считаю нездоровой  скорее обратную ситуацию --
человек хотел  бы свой журнал, но у него не получается и поэтому он сидит на
какой-то другой  должности и тоскует. Поэтому я не  считаю, что это страшная
или критическая ситуация.
     -- Володя, у тебя в "Коммерсанте"  есть сотрудники, которые раскапывают
серьезные тайны и добывают компромат страшно сказать на кого. Они, может,  и
тебя тоже видят насквозь -- ты этого не боишься?
     -- Меня  это совершенно  не смущает,  потому что у меня  в общем-то нет
секретов. Я уже давно ничего скрываю.
     -- Интересно! То есть ты  сначала вынужден был что-то скрывать, а после
перестал? Необходимость отпала?
     -- Я бы  так не сказал.  Ну, когда-то  у  меня какие-то секреты были, а
потом я понял, что на самом  деле в этом мире секретов не бывает. Да и зачем
мне их иметь. Я не вижу чего особенно такого, что мне нужно скрывать. Может,
ты  у меня что-то этакое спросишь  и  я обнаружу,  что у меня есть  секреты.
Спрашивай!
     Это он так шутит.
        <i>Яковлев-сын и Яковлев-отец</i>
     "Мгновенная  смена   чарующей  улыбки   на   пронзительную  холодность,
небрежная  склонность  к пижонским  вещицам"  --  это общее  у  отца  и сына
Яковлевых подметил  один журналист, который имел  удовольствие  поработать у
обоих и потому сравнивать может.
     У   сына  с   отцом  происходят  иногда   задушевные   беседы,  которые
Яковлев-старший  публикует.  Вот  любопытные отрывки из  речей,  с  которыми
Володя обращается к Егору:
     "Позиция -- я буду строить коммунизм, потому что это общество плохо, по
сути  своей есть терроризм.  Ты хотел построить коммунизм, ты хотел улучшить
общество, а это кончилось тем, что ты уничтожил то, что было, а создал нечто
новое,  что  оказывается  ненамного лучше  того,  что было. То  есть  задача
изменения внешних обстоятельств кончилась их уничтожением, а  не улучшением.
Тогда, до  перестройки, ты считал себя в оппозиции и был в оппозиции. Сейчас
ты тоже в оппозиции. Все кончилось там же, где началось. Все, что ты получил
в результате многих  лет  работы, это  внутренний  опыт. Хотя это  и не было
твоей целью, но стало единственным результатом".
     "Проблема  заключается  в  том,  что  жизнь  у   человека  одна.  Часто
(великолепное  словечко,  в данном контексте; что  за этим стоит  -- вера  в
личное бессмертие? -- <i>Прим. авт.)</i> она  кончается смертью.  И  поэтому вопрос
скорости, с  которой вы получаете свой внутренний опыт, имеет принципиальное
значение.  ...Если  бы  твоей  задачей,  целью с самого  начала  был  именно
внутренний опыт, а не улучшение-разрушение-уничтожение, то все бы получилось
намного быстрее. ...  Вопрос во времени и  количестве затраченных усилий. Мы
это поняли раньше".
     Может  быть, вы  тут заметили  интонации  гуру. И порадовались забавной
точке зрения. А вот чистейшей воды дзенский  коан, который Володя применил в
беседе  с  отцом,  уча того мудрости:  "Если сделать фотографию двух  машин,
двигающихся в разных направлениях, то они в  какой-то момент могут оказаться
в одной точке".
        <i>Каратэ</i>
     "Я  занимался долго  каратэ  и потом  айкидо. Сегодня  мне уже  надоели
боевые дисциплины. Если посмотреть  на развитие восточных единоборств, можно
заметить,   что   по   мере   их  совершенствования  происходит   уменьшение
агрессивности.  Стартовая база  --  каратэ -- очень агрессивный вид  спорта.
(Многим памятна страсть, которой Яковлев одно время  предавался, --  метание
ножей  и шурикенов,  завоз из Японии деревянных мечей, оборудование зала для
восточных поединков с приобщением  к ним сотрудников,  которые на одном этом
могли сделать  карьеру.  --  <i>Прим. авт.)</i>  Более  высокая  ступень, например,
кунфу, когда ты учишься использовать не только  собственную силу, но и  силу
противника. Потом идет  айкидо,  уже целиком построенная  на чужой агрессии.
Однако айкидо --  тоже конфликт. Если вдуматься, окажется, что следующий шаг
в развитии восточных единоборств -- это вообще не заниматься ими".
        <i>Буддизм</i>
     -- Может ли сильное увлечение буддизмом помешать работе?
     -- Нет. Почему ты спрашиваешь об этом?
     --  Почему? Я  тебе сейчас  попытаюсь объяснить  почему. Раньше,  когда
человек  говорил: "Я из  "Коммерсанта", ему отвечали: "О-о!"  А теперь часто
отвечают так: "А, это где буддизм?  Ну-ну... И вас же еще, кстати, продают".
Вот  такая эволюция образа  "Коммерсанта"... Тебе-то что? Людям краснеть.  С
тобой нельзя быть  уверенным, что однажды, уехав по своим буддистским делам,
ты  не вернешься, а  останешься, например,  в монастыре.  И люди нервничают!
Буддизм ведь учит, что жизнь -- не самоцель, и вообще этих жизней у человека
полно,  и каждая из них -- всего лишь трудный утомительный урок.  Небуддисты
же, напротив,  дорожат  своей единственной жизнью. Им  страшно:  придут  они
однажды  на работу, а ее нет. "Ваш начальник, --  скажет  уборщица, -- велел
вам передать, что ему ничего не нужно, ну вот все и ухнулось".
     -- Могу ли я сделать так, что людям негде будет работать? Вряд ли я так
поступлю, зачем мне это надо. Да и людей жалко...
     И кстати, вот еще что. Меня никогда об  этом не спрашивали, и я  потому
никому не говорил. Но я на самом деле не буддист.
     -- Но почему тогда тебя все держат за буддиста?
     -- А х.. его знает. Я не знаю.
     -- То есть можно говорить не более чем об интересе к этому буддизму?
     -- Ну  да. Мне  интересны разного  рода  духовные  практики и  течения,
буддизм в  частности. У  меня есть много друзей-буддистов. Я  несколько  раз
встречался  с  разными ламами...  Но  я  не  буддист.  Вообще принадлежность
человека к той  или иной религии это настолько личные  вещи, что  странно об
этом говорить... Это  моя личная  жизнь. Но если меня спросят, не принадлежу
ли  я  к  какому-то  из  массовых религиозных  течений,  я отвечу:  нет,  не
принадлежу. Я два раза  ездил  в  буддистские монастыри в  Европе. Мне очень
понравилось. Могу посоветовать любому.
     -- Но там  ведь  тяжелый режим,  в  монастырях.  Вставать  в пять утра,
подметать, говно убирать...
     -- Нет, я же не монах, я туда ездил скорее  как турист. Это своего рода
экскурсия.
     (Однажды я в  беседе с  Яковлевым высказал  догадку, отчего он не может
ходить в простой русский православный храм, раз уж его тянет на  духовность:
там же можно запросто столкнуться с собственной кухаркой  или с шофером. А в
Америку на семинар те точно не полетят, и там с ними не придется брататься и
быть на  равных. Он выслушал, но ничего  не ответил  в отличие от восточного
философа Игоря Малашенко,  с которым я об том же говорил, см. стр. 221--237.
-- <i>Прим. авт.)</i>
        <i>Работа над собой</i>
     "Моя  жизнь разделена как бы  на  отдельные куски. Один -- до окончания
университета  --  его  трудно определить. Другой -- работа в государственных
изданиях. Потом  кооператив. Нынешние  дела. И есть  ощущение  завершенности
каждого  из  этих  кусков.  Наверное,  потому,  что  жизнь  --  это  процесс
постижения  мира, который  начинается  с рождения и  продолжается до  самого
конца  или  до того,  что, согласно распространенным  убеждениям, мы считаем
концом.  Возможно,  завершается  еще  один  кусок  моей жизни  и  начинается
другой".
     "Меня все больше  занимает понимание мира как целостной системы и того,
что в нем нет ни хорошего, ни плохого, занимает отношение к смерти, к  тому,
что происходит с нами после нее".
     "Есть  два  типа  самореализации.  Первый  --  через  других  людей.  Я
придумываю, какой должна быть газета, и другие люди ее такой делают, то есть
я навязываю им свои мерки, заставляю их делать  то, что считаю правильным. А
есть другое -- личный  труд  без  привлечения  или подчинения других  людей.
Такой личный труд бывает разным по степени сложности -- сад ли сажать, книгу
ли  писать, дрова рубить. Вот этот второй  тип становится для меня все более
привлекателен".
     "Если бы я занимался не  собой,  а исключительно бизнесом, то я бы имел
намного больше денег, чем сейчас".
     "Деньги --  это  некоторая приятная составляющая  жизни.  Как  и  любую
приятную  составляющую,  деньги  можно  получить,  если  ты  придерживаешься
определенных  правил  игры. Можно назвать  это  "этическим  комплексом"  или
"стремлением учиться". Богатым  может быть любой  человек,  готовый  реально
учиться  на  том,  что  с  ним происходит.  Я  имею в виду  учебу  вообще  в
отношениях  с  миром, которая, в  частности, сказывается и на  зарабатывании
денег. Нужно понять, что ни с одним человеком не происходит что-либо, что не
являлось  бы результатом  его собственных действий. Человек, который учится,
может заработать все, что угодно".
     -- В этом и  была причина  твоего успеха? Ты все время  старался понять
уроки, которые тебе давались?
     -- Да. Любому человеку, кем бы он ни был, где бы он  ни  был, миллионер
он или  нищий, в течение всей жизни даются уроки.  Вопрос не в том, есть эти
уроки  или  нет. Они  есть всегда. Вопрос  в  том,  способен  ли человек  их
усваивать или хотя  бы стремился ли он к этому.  Это  проблема  не  денежной
обеспеченности, а проблема глобальная -- счастья.
     <b><i>Ars Amandi
     (Искусство любви)</i></b>
     "Бизнес  -- это  вообще  великолепная школа  любви к  людям. Конкретная
практическая школа. Я  скажу тебе необычную вещь: в этой жизни нет человека,
который не  любил  бы других  людей. На  самом  деле каждый из  нас исполнен
любви.  Ты не  можешь найти  никого,  кто сказал  бы тебе: я  совершил нечто
сознательно  во  зло другим.  Любой  человек действует  во благо,  какие  бы
страшные  вещи он  при этом ни совершал. Проблема  не  в том,  любишь  ли ты
людей. Проблема -- как ты выражаешь свою любовь.  Вот это --  искусство, это
-- настоящее учение.
     Буддизм,  как  и христианство, и иудаизм, и  мусульманство, учит прежде
всего любви,  искусству любить. И если ты  учишься  этому искусству,  то  не
важно,  где  и  при  каких  обстоятельствах  ты  ее (любовь)  проявляешь. Ты
стремишься  сделать  ее  постоянной  частью  своего  существования,  которая
проявляется везде. С этой точки зрения нет разницы между, скажем, бизнесом и
сидением в лесу за чтением книги".
     --  Кстати, о любви,  об  искусстве  любви.  Что стоит за разговорами о
твоем  увлечении  тантрическим  сексом? Публика узнала об этом  из интервью,
которое  ты взял у какого-то  специалиста  по тантре и опубликовал в журнале
"Домовой".
     -- На самом деле тантра -- это не секс. Тантра -- это духовное течение,
духовная  школа,  очень большая, основная задача которой  --  научить  людей
любить  жизнь. Научить  искусству любви в  широком смысле  слова. Существуют
тантрические  школы,  которые работают  с сексом  достаточно серьезно.  Есть
школы, где секс вообще не присутствует  и  царит стопроцентный целибат. Есть
школы, которые  опираются на целибат,  но в определенные периоды прибегают к
сексуальным  упражнениям.   Поэтому   тантрический   секс  вообще   странная
формулировка. При этом я  знаю, что в Москве существуют семинары по  тантре.
Если  кого-то  это  интересует,  я  могу  поговорить  с  руководителями этих
семинаров и помочь желающим туда попасть.
        <i>Независимость приобресть и рыбку съесть</i>
     -- Что, по-твоему, такое -- независимость прессы?
     -- Поскольку  я в  этой игре в свободную  прессу нахожусь  с момента ее
запуска,  то  я  бы  хотел,  чтоб  в этой  стране  пресса  была независимой.
Независимость -- это не  только  отсутствие зависимостей,  но и  способность
журналистов работать на определенном уровне качества и представлять интересы
читателя, для которого они  пишут. А это "Коммерсантом" еще не достигнуто на
все  100  процентов.  (Такой скромной  оценка  была  летом  97-го. Возможно,
процент независимости подпрыгнул после продажи издательского дома олигархам.
-- <i>Прим. авт.)</i>
     -- А кто ж тогда независимый, если не "Коммерсант"?
     --  Самое  главное  во всей  этой  штуке то, что  на сегодняшний день в
России  нет  ни одного независимого издания!  В  стране,  по крайней мере  в
Москве, не осталось изданий, которые в той или иной степени не находились бы
под   контролем   крупных   финансовых    структур.   Финансово-промышленные
группировки --  они сегодня в большой степени  не  что  иное,  как структура
власти  в  России. И  писать  о  них очень  непросто. На  самом  деле  когда
журналисты находятся под влиянием и вынуждены писать исходя из принципов тех
или  иных  боевых  действий  или,  наоборот,  замирений   между  банковскими
структурами,  это проще, чем когда ты  должен писать  реально независимо. Не
скатываясь   на  позицию   никакой   из  сторон,  а  пытаясь  разобраться  с
общечеловеческих,  общегосударственных  отношений. То  есть, кроме денег  на
издание  такой газеты, нужны и люди, которые могли бы  осмысливать жизнь  на
таком вот уровне.
     А  финансовая зависимость  плоха  тем,  что  издание  --  для банка.  Я
сознательно  утрирую,  но  зависимое  издание  работает  для  банка  (и  для
рекламодателя). А читатель им учитывается постольку-поскольку.
     Еще про ответственность перед читателем.
     Контроль  над  прессой  приводит  к  тому,  что  у  журналиста  понятие
ответственности перед читателем  меняется на  понятие  ответственности перед
банкиром. И что получается? Его  главный  редактор  слушает банкира. И когда
журналист пишет о  том, что банкира затрагивает,  он очень серьезно думает о
том, что пишет. (Хотя и тенденциозно  пишет.) А когда пишет о вещах, которые
банкира не затрагивают, у него вообще  ответственности никакой нет. Он пишет
все, что ему в голову взбредет. Вот в  одном журнале напечатали историю, что
я якобы строю  буддистский храм, -- это  ровно из той оперы. Банкира  это не
затрагивает,  ну  и почему бы не написать,  что  Яковлев  строит  храм?  Или
собачью  конуру? Подтверждений нет никаких, но отчего  бы и не  написать.  И
даже без ссылки, что, мол, это слух.
     -- Я так понимаю,  ты  решил принять меры, и теперь  "Коммерсант" будет
писать полную правду про банк "Столичный"?
     -- Про любой банк.
     -- А если банк обидится и не даст денег?
     -- А  мы  не  будем у  него просить. Мы найдем альтернативные источники
финансирования.
     -- Какие такие альтернативные? Многие хотят  и  невинность соблюсти,  и
капитал приобрести. Это уже удавалось кому-то?
     -- Ну, тот же "Тайм" -- независимое издание.
     -- А как у него получается быть независимым?
     --  Думаю,  его  акционеры  заинтересованы  в  том,  чтоб  издание было
независимым...
     -- Акционеры "Коммерсанта" тоже вроде заинтересованы. Но у них, то есть
у вас, на независимость не хватает денег. Что ж делать?
     -- Некоторые западные издания продают акции, но так,  чтоб  не потерять
контрольный пакет и не попасть в зависимость. Но не факт, что западные схемы
могут быть успешно применены в России...
        <i>Предпродажная подготовка</i>
     -- Говорят,  что  "Коммерсант"  выставлен на  продажу, а может,  уже  и
продан, -- просто никто про это не знает. (Разговор имел  место летом 97-го.
-- <i>Прим. авт.)</i>
     -- Ответ простой: "Коммерсант" не продается.  Да,  предложения были. Но
это не значит, что "Коммерсант" будет продан.
     -- А какой могла бы быть цена, теоретически?
     -- Не знаю. Но если бы "Коммерсант" был предложен к продаже, думаю, его
купили бы быстро и легко -- по моим ощущениям. Но "Коммерсант" не продается.
     -- Но все-таки чем-то должны же быть вызваны слухи на эту тему?
     -- Может  быть,  тем, что мы начинаем  довольно  серьезную  перестройку
"Коммерсанта". Фактически это новый проект. Как любой новый газетный проект,
это  финансово очень емкое мероприятие. И конечно, встает вопрос: как  будет
финансироваться   этот    проект?   Какими-то   деньгами   располагает   сам
"Коммерсант", и нам было бы несложно  получить  деньги в том или ином банке.
Но  задача  в том, чтобы сделать то,  чего на российском  рынке пока ни одно
издание  не  сделало:  привлечь  те  или иные  деньги,  но  без попадания  в
зависимость  от  финансовых  структур. Эту  задачу  мы  пытаемся решить,  и,
наверное, это вызвало слухи. Но "Коммерсант" не продается, и мы не пойдем ни
на какое привлечение капитала, которое  могло бы  сделать нас зависимыми, --
такого не будет.
     -- А что это за перестройка такая?
     --  Смысл   этой   перестройки  такой.   Вместо   разрозненных  изданий
"Коммерсанта"  будет  единая связка  из ежедневной газеты и трех приложений:
политическое   приложение   "Коммерсант-Власть",  экономическое   приложение
"Коммерсант-Деньги",     московское     приложение     "Коммерсант-Столица".
(Ежемесячные  журналы  мы  не тронем.) Мы,  акционеры  и главные  редактора,
решили попытаться добиться  того,  чтобы "Коммерсант"  взял на себя роль вот
того  независимого  издания,  которое  сейчас  в  России,  как  мне кажется,
необходимо. Речь идет не только о независимости от финансовых структур, но и
более высоком уровне журналистской работы.
     -- Очень интересно. Разумеется, сразу возникает много вопросов. Главный
такой.  Вот   ты  опять  говоришь  о  том,  что  "Коммерсант"  должен  стать
независимым изданием.  То есть все-таки нельзя сказать, что он уже  является
им?
     -- В  той  или  иной степени  можно.  Но ровно в той или иной  степени.
"Коммерсант"  сейчас не имеет финансовой  зависимости,  которая влияла бы на
его публикации.
     -- То  есть ты хочешь  сказать, что  выплатил  все кредиты? И никому не
должен денег?
     -- На сегодняшний день "Коммерсант" не находится под влиянием ни  одной
финансовой  группировки. Мы  не  имеем инвестиций  и вложений со стороны. Те
кредиты, которые были  взяты,  нами возвращены.  Мы  только взяли  небольшой
оперативный кредит на журнал "Столица" в "Столичном" и небольшой оперативный
же кредит в "Альфа-банке".  Но это  именно оперативные кредиты, а не кредиты
влияния.
     --  А  вот некоторые  СМИ  утверждают, что  издательский  дом живет  по
принципу пирамиды,  то есть одни кредиты берутся для того, чтоб расплатиться
по другим, и это якобы единственный источник денег.
     -- Издательский дом  не является пирамидой, это совершенно  однозначно.
Но он тем не менее имеет кредиты в банке  "Столичный", и достаточно объемные
кредиты. Эти кредиты  связаны с  тем, что издательский дом  в течение  всего
времени с момента своего  создания быстро развивался. Было  много  проектов,
что  соответствовало  рынку,  темпам  его  развития  --  как   мне  кажется.
Естественно, что при такой скорости мы активно набирали кредитную массу. Это
нормально  для   любого  запускающегося  бизнеса.  Сейчас  мы  эти   кредиты
возвращаем. Это тоже  нормально. Я не вижу в  этом оснований для того, чтобы
играть словами -- "пирамида"...
     -- Что вообще значит -- купить "Коммерсант"? Не то же ли это самое, что
купить пару квартир в доме 17 по Хорошевскому шоссе -- и ожидать, что из них
вылупятся независимые издания?
     -- В смысле? Не понял.
     -- Ну, если "Коммерсант" будет продан, то там многое  изменится -- тебя
не будет, еще каких-то людей... Это уже будет совсем другая контора.
     -- Ну, наверно...
     -- Так, может, в покупке товарного знака "+" нет смысла?
     -- М-м-м... Не знаю. С коммерческой точки зрения, если б мне были нужны
деньги,  я бы мог  продать "Коммерсант" и получил бы много денег. Но мне это
не нужно.
        <i>Рантье</i>
     Первый  раз  Яковлев  уходил  от  дел в  95-м.  Весной ушел,  а к  зиме
вернулся.
     Почему ушел? Что так быстро вернулся?  По  возвращении он сам  объяснял
это так:
     --  Я  бы  не  сказал,  что  уходил  в отставку.  Просто перестал  быть
генеральным директором, потому что устал им быть. Остался только акционером.
А гендиректором  я  работал  не переставая  с 1988 года. И  я  решил немного
отдохнуть, развеяться, поэтому ушел с должности.
     Честно  говоря,  уходя,  я  не  очень   предполагал  на  эту  должность
возвращаться. Но спустя меньше  чем год  "Коммерсант"  оказался в достаточно
тяжелом  положении.   У  Дома  появились   финансовые  проблемы.  Они  стали
следствием  менеджерских проблем:  старшие  менеджеры "Коммерсанта" показали
низкие способности к управлению.
     Ситуация была неприятной, но не  критической. Если бы она развивалась и
дальше в  том же  направлении, было бы хуже. Мне пришлось вернуться и самому
стать   фактором    повышения    работоспособности.    И    жизнеспособности
"Ком-мерсанта".
     -- Менеджеры, которых ты по возвращении уволил, -- плохие?
     --  Не  могу сказать, хорошие они или  плохие. Они  ушли, потому что, с
моей  точки зрения, не справлялись с работой,  которая им  была поручена,  и
выполняли ее, с моей точки зрения, плохо.
     -- Чем ты занимался этот почти год, пока не работал гендиректором?
     -- Скажем так:  я шлялся по миру. Либо сидел в  Жуковке, либо шлялся по
миру.

     Второй уход Яковлева от дел случился в начале 97-го. Летом того же года
он рассказывал о своей жизни в таких терминах:
     -- Вот уже пять месяцев я не переставая в дороге, и это дико интересное
ощущение само  по себе. Два месяца я путешествовал по Ирландии, которая дико
красивая  страна, до  этого путешествовал  по Индонезии,  а теперь собираюсь
поехать еще куда-нибудь.
     -- Ну что -- все? Ты перебрался на Запад?
     -- Нет, так передо мной  вопрос не стоит. Я никогда не принимал решения
не возвращаться в Россию,  никогда -- нет  такой необходимости. У меня такое
ощущение,  что,  может быть,  год, а может,  дольше я буду заниматься своими
личными делами. Я бы хотел попутешествовать, поездить, кое-что посмотреть, с
кем-то увидеться...
     -- Это большой отпуск?
     -- Нет, не отпуск, поскольку я больше не работаю в "Коммерсанте"!  Я --
не  главный  редактор  ни  одного  из  изданий,  не  гендиректор.  А  просто
совладелец  компании.  Сидеть  в  "Коммерсанте"  и  управлять  через  голову
генерального директора, который -- настоящий начальник компании? Это было бы
странно...
     -- То есть ты решил наслаждаться плодами своего труда и пожинать лавры?
     --  Да. Я работал, занимался "Коммерсантом" девять  лет.  А теперь я не
обязан ходить на работу. Пришло время, когда я могу себе позволить жить так,
как я хочу! Я рад, что теперь могу  заниматься тем, чем  хочу. О'кей?  Да, я
буду наслаждаться положением рантье!
     -- Будешь ли ты заниматься какими-то  новыми проектами, вообще работать
-- или ты совсем ушел на покой и посвятил себя личным делам?
     -- Я не знаю. Я не знаю.
     <b><i>Победа демократии:
     "Коммерсантъ" проданъ.
     "Коммерсантъ" купленъ.</i></b>
     --  Володя,  ты много  рассказывал  о  том, что  "Коммерсант"  не будет
продан. И все-таки. Перейди "Коммерсант" в другие руки, что бы изменилось на
рынке, в политике?
     --  Э-э-э...  Не знаю.  Это  зависит  от того,  в  какие  руки перейдет
"Коммерсант". На сегодняшний  день  он принадлежит мне  и  еще  двум частным
лицам.  И  они  заинтересованы  в  том, чтоб "Коммерсант"  развивался  и был
независимым. У них нет другой  структуры интересов. А когда газета переходит
в  руки  людей, у  которых есть и другие коммерческие интересы,  часто более
привлекательные, чем газета, -- то понятно, что происходит...

     <i>1990, 1999</i>



        ПРИЛОЖЕНИЕ
     <b><i>К вопросу о гениальности
     и помешательстве</i></b>
     По понятным  причинам автор этой книжки деликатно обходит молчанием ряд
подробностей из жизни великих. Однако общую  информацию о том, каковы вообще
бывают гении  -- притом что  исключений,  разумеется, полно, любой из  наших
персонажей запросто  мог  в список  этих  исключений попасть, --  любопытный
читатель  может  легко  почерпнуть  из   забавной   книжки  Чезаре  Ломброзо
"Гениальность и помешательство".
     Для тех читателей, которые одновременно  и любопытны,  и ленивы,  здесь
приводится краткий конспект упомянутой книги.

     "Все,  кому выпало на долю  редкое счастье  жить в  обществе гениальных
людей, поражались  их способности  перетолковывать  в дурную  сторону каждый
поступок окружающих, видеть повсюду преследования и во всем находить повод к
глубокой,  бесконечной  меланхолии.  ...Даровитый   человек  более  способен
находить  истину  и  в  то  же  время  легче  придумывает  ложные  доводы  в
подтверждение основательности своего мучительного заблуждения".
     "Вследствие такой преувеличенной и сосредоточенной чувствительности как
великих людей, так и помешанных чрезвычайно трудно убедить или раз-убедить в
чем бы то  ни было. ...Источник  истинных и ложных представлений лежит у них
глубже и  развит сильнее... Отсюда следует, с  одной стороны, что не дколжно
никому  верить безусловно, даже  великим  людям,  а с  другой  стороны,  что
моральное леченье мало приносит пользы помешанным".
     "Самое большое проявление злобы коварных  мучителей Руссо  видит в том,
что  они осыпают его похвалами и благодеяниями.  По его мнению,  "им удалось
даже подкупить продавцов зелени, чтобы они отдавали ему свой товар дешевле и
лучшего  качества, --  наверное, враги  сделали  это  с  целью  показать его
низость и свою доброту".
     "Великий  мыслитель Огюст  Конт... в продолжение 10  лет лечился...  от
психического  расстройства  и  затем  по выздоровлении  без  всякой  причины
прогнал жену, которая своими нежными попечениями спасла ему жизнь".
     "Слабоумный,  глухой, бессильный, неблагодарный относительно  друзей --
так охарактеризовал он (в данном случае Свифт. -- <i>Прим. авт.)</i> сам себя".
     "Чувства привязанности  были ему (Шопенгауэр. -- <i>Прим. авт.)</i> совершенно
незнакомы".
     "О гениальных людях, точно так же как о сумасшедших, можно сказать, что
они всю  жизнь остаются  одинокими,  холодными, равнодушными к  обязанностям
семьянина  и  члена  общества.  Микел-анджело  постоянно  твердил,  что  его
искусство заменяет ему жену".
     "Бодлер, Кардан,  Свифт, По, Гофман... почти у всех этих  великих людей
были какие-нибудь ненормальности в отправлениях половой системы".

     "...Самым  выдающимся  признаком  ненормальности  рассматриваемых  нами
гениев (здесь имеются в виду  Паскаль, Руссо, Байрон, Шуман. -- <i>Прим.  авт.)</i>
служит,   как  мне  кажется,  крайне  преувеличенное   проявление  тех  двух
перемежающихся  состояний  --   экстаза  и  атонии,  возбуждения  и   упадка
умственных сил, которые  до известной степени  заметны почти у всех  великих
мыслителей,  даже  у  совершенно здоровых,  и составляют,  в сущности, чисто
физиологическое явление".
     "Меланхолия, уныние, застенчивость, эгоизм --  вот жестокая расплата за
высшие  умственные  дарования,  которые  они  тратят,  подобно  тому  как...
неумеренность в пище сопровождается желудочными катарами".
     "...Большей  впечатлительности  соответствует и  большая ограниченность
мышления (concetto). Ум, находящийся под влиянием  экстаза,  не воспринимает
слишком простых и легких положений, не соответствующих его мощной энергии".
     "...Гениальные  люди отличаются наравне с помешанными и наклонностью  к
беспорядочности, и полным неведением практической жизни,  которая кажется им
такой ничтожной в сравнении с их мечтами".
     "Кардан, о котором современники говорили, что это умнейший из людей и в
то  же  время  глупый, как  ребенок...  сам сознавался, что  обладает  всеми
пороками -- склонен к пьянству, к игре, лжи, к разврату и зависти".
     * * *
     "Есть страны,  где уровень  образования  очень низок  и где  поэтому  с
презрением относятся не только к гениальным, но даже к талантливым людям".

     Вторая жизнь "по Вийе"

     Так  называется  описанный французским психиатром начала 20  века  и  в
честь него же названный синдром, который наблюдался у разных великих людей.
     В отличие от болезни, которая имеет свое течение,  развитие, синдром --
разовая вещь: это случилось, и -- все. Смысл этого синдрома такой.
     Человек живет, живет некой размеренной  жизнью, движется  по накатанной
колее, его  будущее ясно и  предсказуемо. И вдруг ни  с  того  ни с сего все
меняется -- резко, быстро и  разительно. Характер, мировоззрение,  жизненные
планы,  ценности, судьба  -- все теперь  другое. Часто эта вторая  жизнь  не
имеет  никакой  связи  с первой.  Так, обычный клерк бросает службу и семью,
уезжает  на Таити и  там становится  знаменитым художником  (Гоген). Или,  к
примеру, убежденный атеист, фронтовой генерал, дважды Герой Советского Союза
вдруг  уходит  в  монастырь и становится  настоятелем Псково-Печерской Лавры
(реальный случай). Другой  пример: простой репортер вдруг уходит в бизнес  и
становится миллионером (М. Мельник) и др.
     Этот момент перехода от первой  жизни ко второй пациенты Вийе описывали
как озарение, волну, яркий свет. Возможно,  толчок  к такой  резкой перемене
дает  шизофренический приступ -- но  точно ничего  не  известно.  Тайна  сия
велика есть.

     (Со слов Андрея Бильжо, который  сам  полжизни был  психиатром, а после
резко ушел в художники.)
     Краткое содержание
     предыдущих и последующих книг

     Книга No 1.
     <i>"Москва за океаном"</i>
     (О  путешествии по американским городам с названием Moscow, которых там
22 штуки)

     Список штатов,  в которых есть  Moscow: Alabama (Lamar County), Alabama
(Marengo  County),  Arkansas,  Illinois, Indiana,  Iowa,  Kansas,  Kentucky,
Maine, Maryland, Michigan, Minnesota, Mississippi, Ohio, Pennsylvania, Rhode
Island, Tennessee, Texas, Vermont, Virginia, West Virginia, Wisconsin.
     <i> К истории индейского вопроса</i>
     Индейцы,  совершенно  как  коммунистические  депутаты Госдумы, не могли
никак постигнуть умом, что земля может быть собственностью.
     Они просто не понимали друг друга. Фермер, например,  вырастил  урожай.
На поле приходят индейцы и рвут кукурузу, --  растения же ничьи, они  всегда
сами по себе росли. И еще индейцы забивают фермерскую  ручную свинью -- ведь
звери, они специально созданы Богом  для охоты. Фермер  обижается на индейца
так,  как  обиделся  бы  на  белого  за  то  же  самое.  И требует  законной
компенсации. Индеец  смеется  ему в  лицо и обзывает  полным  идиотом. Тогда
фермер убивает индейца. Другие  индейцы приходят и убивают фермера и сжигают
ферму. Соседские  фермеры  в священном гневе  идут  мстить  индейцам, и  так
далее. Столкновение культур!
     <i> Русские и негры -- близнецы-братья</i>
     ...Они страшно самобытны и не желают  учиться у более успешных соседей,
перенимать их полезные привычки. Они полагают, что кто-то обязан окружать их
социальной  заботой.  Там, где они живут, много винных  лавок,  маленьких  и
сумрачных. Пара-тройка местных  толпится там у прилавков, ожидая, не  нальет
ли еще кто  --  добавить. Штукатурка на их  домах облупленная, а асфальт  на
дороге  весь  в выбоинах.  Они  любят  петь  и  плясать, и это  их искусство
благосклонно принимается в разных странах. Национальные их поделки из дерева
хорошо раскупаются иностранцами на  сувениры. А промтовары они делают  такие
плохие, что самим тошно. ...Законы они не очень уважают, предпочитая им свое
понятие  о  справедливости.  Отношения с полицией у  них  вообще  как-то  не
складываются.  Никому  не  придет в  голову  оставить на ночь  новый дорогой
автомобиль  возле их дома  -- не угонят, так непременно что-нибудь отвинтят,
ну или просто стекло разобьют из "классовых" чувств.
     Слабые  их  стороны  и  недостатки  часто  пытаются  объяснить  рабским
прошлым;  от  рабства их  очень  поздно освободили  --  многих в 60-х  годах
прошлого ве