дъезда к Колону, со стороны Священной дороги. Вдвоем они миновали, скрывшись от глаз остальных своих спутников, три ряда лавров, винограда и маслин, посаженных в честь Аполлона, Диониса и Афины. По настоянию Перифоя они направились к Медному порогу, туда, где спускались в подземелье из каменной пещеры теряющиеся во тьме ступени - прямо в перисподнюю. Так, по крайней мере, утверждали в Аттике. Если сильно захочешь, то так и будет, верили здесь. Именно сюда, к Медному порогу, впервые покинув Акрополь после возвращения с Крита, приезжал горюющий о смерти своего земного отца и об утрате Ариадны Тезей с братом своим Поликарпом. Они были тогда тоже только вдвоем. И это совпадение тревожило афинского царя. Он почувствовал вдруг, что завершается еще один этап его жизни. И дальше, именно от Медного порога, начинается иной, столь же для него непредсказуемый, но чем-то или кем-то уже предрешенный. Миновав насаждения, Тезей с Перифоем попали словно в иное пространство. Внизу лежала пустая котловина, а перед ними встал небольшой скалистый кряж со входом в темную, уходящую в земную глубь пещеру. - Тезей, - с нотками торжественности в резковатом голосе приступил Перифой к исполнению своего намерения, - ты в детстве был умней меня, я и тогда восхищался тобой. Может быть, я с тех пор люблю тебя больше, чем ты меня... - Ты мне и теперь как брат, - сказал Тезей. - Хорошо, - согласился Перифой. - Я поплыву с тобой к амазонкам. Я готов преданно следовать за тобой повсюду. Давай все будем делать вместе, давай перебудоражим этот мир. Ты станешь предлагать деяния, а я изо всех сил помогать тебе их исполнять. Пусть о нас говорят люди и боги. - Я действительно хочу кое-что сделать, - отвечал Тезей, - но я хочу сделать это не для себя, не для нас с тобой, а для людей... Сейчас, как и в детстве бывало, в нем возникло невольное сопротивление затеям Перифоя. Настойчивая преданность и требовательная восхищенность друга достоинствами его начинали тяготить Тезея. Со своими лучшими побуждениями Перифой уже и в детстве больше напоминал маленького деспота, чем бескорыстного поклонника. - Для всех людей, для всех сразу, - загорячился друг тезеева детства, - а для себя, для близких своих... - Тише ты, - остановил его Тезей. - Здесь нельзя кричать, здесь обиталище Эриний, богинь мщения. - Милостивых, как вы их называете, - усмехнулся Перифой, но тон сбавил. - Милостивые дочери Земли и Мрака... - Да, так их называют жители Аттики, - поправил его Тезей. - А для всех людей мы станем примером, - продолжал свое тише, но не менее напористо Перифой. - Что же ты предлагаешь? - Я предлагаю здесь, у входа в преисподнюю, дать клятву в нашей вечной дружбе. - Какой? - задумавшись, не расслышал афинский царь. - В вечной, вечной, - настаивал Перифой. Горячность Перифоя передалась Тезею. Рядом с ним стоял близкий ему человек. Стоял на месте любимого брата - Поликарпика. - Клянусь! - твердо сказал он. - Клянемся! - провозгласил Перифой. - Клянемся! - вторил ему Тезей. Возвращался в Афины Тезей отрешенным и замкнутым. Он ехал один, впереди предупредительно отставших от него товарищей. Наверное, я в чем-то испорчен, думалось Тезею, когда он вспоминал свое чувство противления такому искреннему и такому безоглядному порыву Перифоя. Чего не хватает во мне? - то и дело повторял он про себя... Почему так получилось с Ариадной? Перед ней, несмотря на роковое вмешательство богов, Тезей тоже ощущал себя виноватым. Почему не осталась с ним Герофила и отчего она словно перестала для него существовать? Исчезла из его мира, и все? А что он со своим миром? А Перибея?.. Куда она ушла от него? Почему он не смог удержать хотя бы ее с собой рядом? Что это? Рок, возмездие? Может, он явился в этот мир невпопад, не в свой срок? Или эти его женщины тоже попали сюда не вовремя?.. Надо запросить в Дельфах оракул на плавание к амазонкам, решил Тезей. Оракул прибыл к концу аттической зимы. Он гласил: Там, где тебя неизбывная скорбь одолеет, Там, где в пустыню уныние мир для тебя обратит, Город, Тезей, заложи молодой и оставь его людям. Вот и ломай голову, о чем этот оракул. По крайней мере, плавание к амазонкам он, пожалуй, одобряет. Ведь не в Афинах же основывать новый город. Афины основаны до Тезея. ЧАСТЬ ВТОРАЯ Первая глава Есть ли для бессмертных что-нибудь тайное? Скрытое от них. Или хорошо забытое. Может, забывать - одно из божественных благ. Представьте, что вы бессмертный. Вечность расстилается за вашей спиною. И вечность же простирается впереди. Ужас, кошмар. Хаос, из которого, говорят, все произошло, - куда пригляднее, приятнее: в нем и богам не разобраться - то есть можно отдыхать. Может, из Хаоса все просто вываливалось. Вывалилось, оправилось и - давай действовать. Совершать акты творения. Позднее это назовут началом эволюции. И добавят себе всяческих забот. Эволюцию-то продолжать надо... Но это - про человечество. А боги? Они из эволюции выпадают. Ну, не в осадок, конечно... Осадком, приземлившись, становится эта самая эволюция. Боги же, насовершав всякого и всяческого заглавного, надзирают сверху, а вечность тянется, а ты все тот же самый, бессмертный. Это люди меняются в течение жизни. Каждый может в разные моменты себе сказать: я - другой, другой, другой... И все про себя помнит. Ну, что-то там запамятовал, несущественное. И пусть за пределами обоих концов твоей жизни (один из них называется начало) тебя нет вовсе. Но начало-то и конец у тебя все-таки есть. Может быть, это даже такая людская удача, и то, что ты несовершенный, и тебе есть, к чему стремиться. Боги же, к чему им стремиться! Хотя наличествует ведь и всякий настоящий момент. Ох, уж этот настоящий момент. И приходится в момент богам забывать о чем-то существенном, в несущественном с чувством копаясь. В несущественном, которое вроде бы и не для богов, а божественных чувств требует. И чувства порой очень далеко уводят. Наваждение какое-то. И так целую вечность. И всякий раз - как заново чувствуй и чувствуй... Всемогущий Зевс возлежал на соломе из лучей человеческой славы, приготовясь выслушать донесения Гермеса. Гермес, похоже, был в затруднении (это бог-то) и глядел не на всецаря, а в сторону и еще несколько выше, упираясь своим плутоватым взором в нижнюю часть высокого свода отцовских чертогов. - Чего уставился в потолок? - спросил Зевс лениво. - Там ничего не написано. - Да и писать-то о таком не следует, - вздохнул Гермес. - Что ты имеешь в виду? - все еще благодушествовал всецарь. - Я имею в виду Ксуфа. - Какого еще Ксуфа? - Того самого. Дальше ничего уже объяснять было не надо. Речь шла о Ксуфе, сыне Эллина и Орсеиды, жившем в Афинах еще при царе Эрехтее и женатом на его дочери Креусе. В Аттику Ксуф сбежал из Фессалии, где братья объявили об участии его в какой-то краже. Из Афин он тоже вынужден был исчезнуть, поскольку, будучи третейским судьей, после смерти Эрехтея объявил царем Кекропа-второго. Такой выбор жителям города очень не понравился, и афинские палконосцы просто прогнали тогда Ксуфа из Аттики. Все бы ничего (и не ломали бы боги свои бессмертные головы), однако этот дважды беглец исчез вдруг и из владений Аида. - И дальше? - забеспокоился Зевс, забыв, что он сам теперь, без пояснений Гермеса, мог воссоздать картину случившегося. - Ксуф опять появился в Афинах. - И что там поделывает этот хитроумный? Подать сюда беглеца, - распорядился Зевс, - пусть порасскажет. Всегда исполнительный Гермес сейчас даже с места не сдвинулся. - Ксуф ничего про себя не помнит, - сообщил он. - Ничего? - удивился Зевс. - Ничегошеньки... И вообще, он младенец. - Младенец, - эхом повторил всецарь. - Младенец, - подтвердил Гермес. - Только что третьего дня родился. И зовут его Ксанфа. - Как это? - удивился всецарь. - Он девочка. - Ты что - сразу не мог мне все это сказать? - недовольно пророкотал Зевс, но думал совершенно о другом. - Как ты считаешь, - произнес он после некоторого молчания, - этот беглец потом опять попадет к Аиду? - Пожалуй, - повел плечами Гермес, - куда же еще. - И там опять все позабудет? - Само собой, - подтвердил посланец богов. - Ничего не помнит, все забудет, - повторил всецарь. - Тогда оставим это. Что у тебя еще? - Не у меня, а у богинь, - с облегчением переключился Гермес на другое. - Чего они хотят, всеимеющие? - Яблоко, - напомнил всецарю Гермес, - кому ты вручишь яблоко - какой прекраснейшей. - Нет, - отстранился от своего сына владыка богов и богинь, - пусть разбираются без меня. Сами пусть разбираются. Это не внутрисемейное дело. - Но богини обращаются к своему всецарю. - Могут, могут, - проворчал Зевс, - ладно, зови. Гермес хлопнул в ладоши, и в покоях всецаря появились Арес, Дионис и Аполлон. - Ну и богини, - прогудел Зевс... - Как тебя зовут? - ехидно обратился он к Аресу. - Афродита, - ответил Арес. - А тебя? - повернулся всецарь к Дионису. - Афина, - представился Дионис. - А ты, конечно, моя Гера, - всецарь всей своей пятерней ткнул Аполлона. - Твоя Гера, - подтвердил Аполлон. - Дело очень тонкое, - пояснил Гермес, - поэтому богини прислали своих представителей. - И что они будут здесь делать? - поинтересовался всецарь. - Говорить, - ответил Гермес. - Охотно послушаем, - неопределенно согласился всецарь, поудобнее устраиваясь на соломе из лучей земной славы. - Кого великий Зевс взял себе в жены? - вопросил Аполлон торжественно, обращаясь к владыке всего. - Э-э, - остановил его вселенский владыка, - ты не ко мне обращайся. Вы друг с другом объясняйтесь, раз уж вас прислали ваши... как их там... - Нанимательницы, - пришел отцу на помощь Гермес. - Во-во, - одобрил Гермеса всецарь. - Как же, отче... - сбился Аполлон с торжественной ноты. - Так же, - передразнил его всецарь, - я же сказал, что буду слушать, а вы объясняйтесь друг с другом. - Кого великий Зевс взял себе в жены? - еще более торжественно вопросил Аполлон, обращаясь теперь к товарищам по несчастью. - Сестру свою, - простодушно откликнулся бог войны Арес. - Да, - поддержал его Дионис, - свою сестру, родную душу... И к тому же свою двойняшку, близнеца. Следует сказать, что далекие грубые, неотесанные предки нынешних, то есть живущих во времена Тезея, эллинов, при всех достоинствах их простоты и невинности, примитивно полагали, будто богиня земли Гея подсунула небесному владыке Крону камень, завернутый в пеленки, вместо маленького Зевса, и тот этот камень проглотил. Смешно считать древнее божество, могучую стихию столь неразборчивой. Камень, видите ли, от нежного младенца не отличает. Многие же современники Тезея, особенно самые образованные из них, при всех издержках усложнения натуры, вносимых начитанностью и просвещением, были к истине ближе. Они утверждали: не камень, завернутый в пеленки, подсунула Гея Крону, а девочку-младенца, то есть Геру, утаив от него, что разродилась двумя близнецами. Мальчика же - спрятала. Согласитесь, такой сюжет куда более правдоподобен. Хотя, конечно, и во времена Тезея не только, скажем, простодушные биотийцы, но и афинские палконосцы с камнем, проглоченным божеством, никак не желали расставаться. Поэтому-то людям образованным, особенно из молодых, приходилось настаивать: ребенок был. Почему Гея предпочла сохранить мальчика, а не девочку? Какая тут женская тайна? Может быть, тем самым она вольно или невольно намекала на будущее господство в мире мужчин или просто устанавливала это как факт, или ошиблась все-таки в выборе, сейчас для нас неважно. Сейчас важно то, что речь идет о двух близнецах, мальчике и девочке, Гере и Зевсе. - Что же получается... Великий Зевс выбрал себе сам себя, - сообразил Аполлон. - Не совсем, - рассудил Арес. - Не совсем, - опять поддержал его Дионис. - Однако можно и так сказать. - Дурачок, - раздался рядом с Аполлоном голос Геры. Так близко от него, что казалось, будто он сам заговорил женским голосом. - Не о том речь. Да к этому яблоку я бы и руки не протянула. Речь идет о прекрасном. - Это ты сейчас сказал? - спросил Аполлона Зевс. - Я, - ответил Аполлон. - Женским голосом, - уточнил всецарь. - Ну и что, - пожал плечами водитель муз. - Мастер, - усмехнулся Зевс. - Скажи, мастер, что такое прекрасное? - Это выступил Дионис. Аполлон сдвинул брови и молчал. - Молчит, не знает, - обрадовался Арес. - Молчу, потому что знаю, - отпарировал водитель муз. - Прекрасное отдано моей божественной власти. Как назову, так и будет правильно. - Скажи тогда, что такое красота? - продолжал допрос Дионис. - Красота - это Гера, - нашелся Аполлон. - Правильно, - раздался рядом с ним голос всецарицы. - Вот и договорились, - подвел первые итоги Зевс. - А ты что молчишь? - обратился он к Аресу. - Я мог бы и не говорить. Кроме тебя, отче, все здесь свихнулись. Кто у нас богиня любви? - Арес победоносно обвел взглядом своих соперников. - Афродита! Значит она и прекраснейшая. Великой божественной волей при разделении уделов ей отдано это владение. Или, по их мнению, - Арес грозно глянул на Аполлона и Диониса, - всемогущая воля не истинна? Или порядок в мироздании, ею установленный, - ничто? - А если тебя бы назначили богиней любви, - рассмеялся Аполлон, - ты бы и стал прекраснейшей? - Арес рассуждает, как какой-нибудь афинский управляющий с ключами от кладовой, - добавил и Дионис, - только в этой кладовой хранятся не вина, а законы и правила. - И такому вояке я рожала детей, - раздался в чертогах всецаря недовольный голос Афродиты. - Совсем помешался на приказах. Афродиту Зевс как не услышал, а поглядел на Диониса: - А ты что скажешь? - Я скажу, что и Гера, и Афродита прекрасны, - приступил к своей речи Дионис, - но прекрасна и Афина. На что я хочу обратить внимание всемогущего Зевса? А вот на что. Гера и Афродита прекрасны. К их красоте нечего добавить. Они в полном расцвете. Они - состоявшееся украшение мироздания. Афина же - воплощение юности и невинности. В ней - еще и будущее. Разве не прекрасно то, что мы ждем еще прекрасного от прекрасного... - Это какая же я несбывшаяся! - ворвался в собрание голос Афины. - Так его! - расхохотался Зевс. - Ты, хитрец, сам себя перехитрил... Нет, - рассудил всецарь, перестав смеяться, - надо искать ответ в другом месте. И на стене напротив него зажегся прямоугольник движущейся картинки. Сначала на ней заплескались легкие морские волны. Потом появилось покачивающееся на них судно. И Геракл - на его корме. Но быстро все изменилось: на небольшом пространстве моря возникли двенадцать кораблей. - Геракл с Тезеем отправились к амазонкам, - пояснил молчавший все это время Гермес. - О них, отче, я тоже доложить собирался. - Тоже мне событие, - проворчал Зевс. Шум волн на движущейся картинке смешивался с голосами людей. Картинка спорхнула вниз и остановилась над палубой корабля Тезея. Здесь молодые мужчины, перебивая друг друга, то говорили, то будто пели.. - Поэты, - усмехнулся всецарь, - послушаем, что они напоют. И действительно, на тезеевом корабле и сам афинский царь, и Мусей, и Пилий, и другие, чтобы скоротать время, устроили нечто вроде поэтического состязания. Поскольку каждый из них со своей напевной строкой стремился не отстать от соперников, они уже и не прибегали к помощи струн. Ненужные сейчас кифары и барбитоны лежали рядом на мягком широком ковре, расстеленном на палубе. Так сладок твой голос, что музыку он порождает Это пропел Мусей, хотя богам было все равно, кто поет, они вслушивались только в ритмические фразы. . Прекрасное тело и всякою частью прекрасно Это был, кажется, Пилий. - Ну, ну, - одобрительно прогудел Зевс, - вроде по делу поют, по нашему делу... Поэты соревновались. Прелестны в тебе и начала твои, и концы Пурпурное и виноцветное - центр вселенной И сколько гармонии - будто бы звезды на небе, Над бездною ты поднимаешь свои острова - Это про груди и женские выпуклости что ли? - рассудил всецарь. Повсюду твои острова, словно лодки спасенья Это долетел до богов голос Тезея. - О чем они все-таки, - насторожился Зевс. - Они не про женские прелести, они восхваляют море, по которому плывут, - пояснил Гермес. - Поэты... опять поют не о том, о чем надо, - рассердился всецарь. - Про море, вокруг которого смертные расселись, как лягушки на берегах пруда, добавил Арес злорадно. - Ослы гремучие, - вырвалось у Аполлона. - Пьяницы, - добавил Дионис, но без всякого осуждения. - Они - из твоих сочинителей, - мстительно вставил Арес, глядя на Аполлона. - Нужны они мне, - пренебрежительно скривился водитель муз. - Не нужны? - заинтересовался Дионис. - Хватит, - махнул рукой всецарь. И картинка тут же изменилась, быстро понеслась над волнами моря, над его простором, достигла берега, пронеслась над сушей и остановилась на поляне близ лесистого склона горы Иды, где на стволе поваленного дерева сидел мальчик лет восьми в широких штанишках и потертой тунике и надевал на голову фригийский колпак, но колпак улетел, зацепившись за не замеченную ребенком сухую ветку. - Парис... Он знает вкус молока медведицы, - сказал Гермес. - Вот ему и решать, кому достанется это проклятое яблоко, - объявил Зевс. - Ка-ак?! Почему? - крайнее замешательство, оторопь, растерянность охватили все божественное собрание - Он же еще маленький, - пыталась поправить положение Гера. - Вырастет, - пообещал всецарь. - И кончим на этом. Из чертогов Зевса Аполлон, Дионис и Арес вылетали вместе, держась друг друга. Мало ли как встретят каждого в отдельности, как приветят каждого из них богини, поручения которых они взялись выполнять. Вместе как-то спокойней. Летели бессмертные дружной троицей, словно не они только что остро соперничали. - Значит, поэты тебе, Аполлон, не нужны, - уточнил Дионис деловито. - Можешь забрать их себе, - проворчал тот. - Певцы все-таки, - рассудил Дионис. - Они и безголосые бывают, - презрительно прогудел Аполлон. - Сплошь и рядом, - согласился Дионис. - Значит, забираю. Ты - свидетель, - повернулся он к Аресу. И чтобы отвлечь братьев от только что сказанного, раскатисто захохотал: - Ловко рассудил наш отче. - Как это? - не понял Арес. - А так, если что случится из-за яблока, отвечать придется Парису. Пусть только вырастет. - Ха-ха-ха, - загрохотали и Аполлон, и Арес. Дионис тоже подхохатывал: он один был в выгоде от встречи. Если яблоко для прекраснейшей из богинь никому пока и не досталось, то поэтов под шумок закрепил с сего дня Дионис за собой. И остается уповать на чудо. Ты не настолько с женщиной един, Чтоб истинное из ее глубин Поднять и мир преобразить... Откуда И что берется? Крикнуть: не забуду? А что ты не забудешь? Назови. Что видишь ты в явлении любви? И сам-то ты пришел сюда откуда? Вот женщина, и в ней - не замечал? - Священные начала всех начал. А в том числе - и своеволье блуда. Чудесное нам вызвать не дано. Как в пропасти, запрятано оно. Вся наша неустроенность отсюда... Никаких амазонок не было. Все это сказки, этак лет через тысячи две установят мужчины. Некоторые из них, правда, не то чтобы засомневаются в этой правде своей, а вроде как почувствуют, что чего-то стало не хватать, что важное нечто утрачено. А чувство такое, между прочим, тоже своеобразное свидетельство в пользу амазонок, а не в пользу тех мужчин, которые две тысячи лет спустя заявят: не было, и все тут. Но ведь остается и, так сказать, веское доказательство. О существовании амазонок свидетельствует сама древность. Уже для античных греков существовала древность-свидетель. Да, она свидетельствовала не самыми безупречными способами - передаваемыми из поколения в поколение россказнями, версиями, легендами. Но само-то понятие "свидетель-древность" никто не в силах отменить. Не было диких воительниц, амазонок, заявляли мужчины новейшего человечества. Того человечества, что едва ли не заново после ухода античности начинало учиться. И, словно в насмешку над категоричностью мужчин новой юности человеков, появились феминистки. Красноречивый вариант хорошо забытого старого. Чем не амазонки? Чем не воительницы? Чем не тигрицы, задирающие антилоп, чем не львицы? Пищу наиус-пешнейше добывают, поговаривают, что и для него - льва своего - тоже. А львы... Со львами со времен известного подвига Геракла - проблемы... Героическая древне-греческая молодежь, подражая своему кумиру, львов повывела. Не красуйся, ишь, вырядился: герою положена шкура льва. Львицы же просто покинули Элладу: кормить-то стало некого. В общем, с какого-то не самого счастливого для человечества момента у мужчины, пусть и из целесообразности (какой-то из множества целесообразностей), возникла жажда показать себя. Вот он какой храбрец, боевой да воинственный. А еще - вот он какой, углубившийся в размышления. Прямо-таки - сама рассудительность. Ум да разум. И вообще - мир переделать только мужчины способны. Женщина же не принимает ни крайностей помпы, ни крутых перемен. Она их боится, провидчески и из охранительного инстинкта, словно мышей, проникающих за добычей ночью в обжитую пещеру, где малышня беззащитная спит. Такую женщину -на второй план! Отчего же иным женщинам не взбунтоваться. Или, точнее, не поотстаивать себя, огрызаясь, сверкнув оружием. Амазонок ожидал удел античных львиц? Это я готов признать. Между тем корабли, возглавляемые Гераклом, приблизились к берегам, где в море впадала река Фермадонт, вокруг которой и расстилалось царство амазонок. Море негостеприимно насупилось. Ветер с берега словно пытался отпугнуть чужаков, отогнать: у-хо-ди-те. Земля пустынна, лишь кое-где небольшие зеленые островки тополей и ольх, редко среди них - остроугольные вершины кипарисов. Ни полей ни вблизи, ни вдали, по обычаю разделенных межами, ни голоногих жнецов. И птицы -темные, черные, будто здесь, кроме морских ворон, ничего и не водилось. Суда греков близ нахмуренной земли сгрудились, по очереди подплывая поближе к кораблю Геракла. Тезей с Мусеем, Перифой, племянник предводителя похода Иолай, а за ним и Пелей перебрались на борт гераклова корабля. Рядом с Гераклом - и Адме-та, дочь Эврисфея, жрица богини Геры и единственная женщина в этой экспедиции. Именно для нее и должны греки добыть пояс Ареса, охраняющий от любовных чар. - Гнилое место, - философски вздохнул Пелей, - как бы не повредилось тут наше здоровье. - Даром что ли эти места называют родиной жалобных песен? - поддержала Пелея Адмета. - Женщины без мужчин, много ли от этого радости, - притворно вздохнул Пелей. - Так вот они мы, вот - мы! - воскликнул Иолай. - Правильно, - одобрил его Пелей, - сходиться надо с теми женщинами, которые будут тебе за это благодарны. - Фи, фи,- фыркнул Мусей, - разве так нужно говорить о женщинах. - А как? - повернулся к нему Пелей. - О, если бы я стал небом, чтобы смотреть на тебя множеством глаз, - пропел Мусей. - Правда, Адмета? - Правда, - рассмеялась жрица Геры, - только не забывайте, что стрелы у амазонок не Эротом сделаны. - Испугала, - живо откликнулся Мусей, - а здесь, на корабле, разве не опасно? Какая, по-твоему, толщина корабельной доски? - Какая? - переспросила Адмета. - Четыре пальца, - пояснил Мусей. - И давно моряками сказано: нас в море от беды отделяют всего четыре пальца. - Что нам буря, что нам битва, что для нас любовь, - подражая поэту, пропел Пе-лей. - Конечно, - согласилась Адмета, - корабельные поросята едят и во время бури. И все рассмеялись. - Может быть, подплывем ближе, - предложил Тезей Гераклу, не принимавшему участия в общем смехе. - Не спеши в пути, - остановил его Геракл. А стоявший рядом кормчий заметил: - Вон дальше волна мутная, песок поднимает. - Смотрите, - вдруг сказал кто-то, - к нам плывут. И все увидели, что к ним направляется большая лодка с вооруженными амазонками. Часть из них гребли, а три женщины в матовых кожаных шлемах со щитами в виде полумесяца стояли впереди. С корабля Геракла спустили веревочную лестницу с деревянными перекладинами. Лодка, слегка сманеврировав, подошла прямо к ней. Однако на судно греков амазонки подниматься не стали. - Что привело к нашим скромным берегам великого Геракла и его товарищей? -спросила одна из трех стоящих. Геракл подтолкнул Тезея, и Тезей подошел к корме, где спущена была веревочная лестница. - От столь прекрасных взоров ни одна новость не останется скрытой, - стараясь казаться восхищенным, склонился Тезей перед женщинами. - Боги ночью сообщили эту новость жрицам из Каменного дома - во сне, - невозмутимо ответила та, что первой обратилась к пришельцам. - Или какой-нибудь пафлагонец из Мариандина принес ее на хвосте своего коня, -послышался за спиной Тезея насмешливый голос Перифоя. Мариандин был последний город, где причаливали участники этого похода. - Мы приплыли сюда, чтобы своими глазами увидеть воинственных красавиц, а, может быть, и прикоснуться к ним, - добавил Тезей. - Что вы нам привезли? - продолжала допрос все та же, видимо, главная, из женщин. - Мир и любовь, - опять склонился Тезей. На лице воительницы промелькнула улыбка. - Что же вы стоите так далеко от берега? - Мы не знаем, куда приткнуть наши якоря, - просто ответил Тезей. - Ваша осторожность похвальна, - заметила переговорщица с серьезностью. - К нам приближаться опасно. - К вам, это - к кому? - спросил Тезей. - Ты хочешь знать наши имена? - Разумеется. - Я Ипполита, а это, - по очереди Ипполита показала на молодых женщин, стоявших рядом с ней, - Антиопа и Меланиппа. - Мое имя вам, конечно, сообщили боги, - улыбнулся Тезей. - Ты не Геракл, - тут же нашлась та, которую звали Антиопа. И тогда Геракл, вырастая на глазах, вышел на край палубы. Безмолвное изумление отобразилось на лицах женщин. Амазонки, сидящие за веслами спиной к судну, как по команде, развернулись в сторону корабля. А та, что сидела в дальнем от корабля конце лодки за кормилом, упала бы в воду, если бы не ухватилась за руль. Геракл высился, словно крутой утес с каменными выступами мускулов. И непонятно было, почему судно не накренилось. Только что троица стоявших перед греками казалась на одно лицо: кожаные шлемы, четырехслойные, тоже кожаные, полумесяцем щиты, плащи из одинаковых шкур диких зверей и, что совсем необычно для греков, - шаровары, скрывающие полностью ноги. Сосредоточенные глаза. Теперь же очевидно, что в троице этой женщины очень даже разные, хотя в их изумлении с примесью страха, в откровенном любопытстве, восхищении было что-то одинаково детское. - Геракл, - безошибочно определила Антиопа. - Ты и вправду сын бога, - воздала герою Ипполита. - Смертный сын богов, - просто ответил Геракл. - Приветствуем вас, герои. Мы рады вас видеть. Великая мать с вашим прибытием продляет весенние таинства соединения с мужским началом. Вы не похожи на тех говорливых пришельцев с Запада с их лисьей хитростью и песьей брехней..., - целую речь произнесла Ипполита. - ...Которых мы гоним отсюда, как испуганных поросят, - сурово добавила молчавшая до сих пор Меланиппа. - Мы делаем исключение для вас, - продолжила Ипполита, мельком улыбнувшись словам Меланиппы, - и приглашаем вас в наш город. Я благословляю ваш приход. И, закрепляя свое благословение, она подняла на фригийский манер руку с тремя раздвинутыми пальцами и осенила ими приплывших. Словно вызванный ее жестом, из-за деревьев на берег выдвинулся многочисленный конный вооруженный отряд амазонок. - Пусть в знак доверия спустят к нам в лодку одного из своих, - предложила Меланиппа - Эй, красноречивый, - крикнула Тезею Антиопа, - перебирайся сюда. Тезей глянул на Геракла, спустился вниз по веревочной лестнице и ступил в лодку амазонок. - Следуйте за нами, - сказала Ипполита Гераклу. Лодка развернулась и тронулась в сторону берега. Весла на кораблях греков тоже раскрылись, качнулись над морем и разрезали воду. Лодка шла вдоль берега. И слева от нее и кораблей скоро обозначилась кромка, где волна больше не мутила воду, поднимая к поверхности песок. - Это широкий Галис, - сказала Тезею Антиопа. - Не Фермодонт? - удивился Тезей. - Фермодонт дальше, он узкий. По берегу, вытянувшись, медленно двигался отряд амазонок. Смутные чувства испытывали мужчины, внутреннюю настороженность, обескураженность даже. Было похоже, что на этот раз не придется по-мужски обхаживать прекрасных незнакомок, что они, бойкие и стройные наездницы, сами, не церемонясь, начнут выбирать себе дружков. И не только для себя лично. Не исключено - на отряд. Для группового весеннего таинства соединения с мужским началом. Ни тебе потупленных взоров, с одной стороны, ни молодцевато завлекающих - с другой. Даже Тезея в лодку пригласила сама Антиопа. Пригласила волюнтаристски. Да и еще, пожалуй, в качестве заложника. Конечно, и на других берегах, в привычной жизни мужчина часто обольщается, будто он выбирает, а не та, которая перед ним потупила взор. Потупила. И тебе предоставляется случай, выступай, ходи кругами, делай большие глаза, завоевывай словом. И все довольны. А тут... Хотя, впрочем, правда, так - ясности больше. Тебя, без затей, выбрали. Можно подумать, не пойдешь. Пойдешь, побежишь даже. Непривычно, неуютно как бы местами поменяться с женщиной? Может быть, это вообще не по-человечески... И в отместку за что-то... Виноватым, по крайней мере, начинаешь себя ощущать. За что, о боги... Хорошо Гераклу. В него так запросто пальцем не ткнешь. Его, если царица позовет, то просить станет. Если знает за амазонками заслуги, требовать будет не у самого Геракла, а воззвав к справедливости. А если поминается справедливость, значит дело делается по-человечески. К тому же с Гераклом Адмета. Она и помешает. Геракл за нее ответственен. Рядом с собой держать ее должен. Ах, Адмета. Ведь она все это увидит своими глазищами. Истинно, женщина на корабле - не к добру. Разумеется, так, или близко к тому, греческие мужчины, не сговариваясь, решили дать амазонкам отпор. Нет, не отказываться от их прелестей. Зачем? Но все-таки в хорошую минуту объяснить, что к чему. И кто тут мужчины, и что правильно. Вы вот, мол, думаете, что надругались над нами, а мы вот так совсем не думаем... Вот вам. То есть, не предвкушая от будущих таких разговоров с женщинами никакого удовольствия, мужчины понимали, что объясниться надо. А то нехорошо как-то... Правда, будь представители сильного пола, приплывшие к амазонкам, повнимательней, они бы уже и теперь заметили приятные и понятные для них знаки женской слабости. Но, во-первых, не станем забегать вперед. А, во-вторых, когда это мужчины, если речь заходит о женщинах, были достаточно зрячими, чтобы видеть не то, что им видится, а то, на что женщины пытаются обратить их внимание. Бесспорно и другое. Женщины, останавливая на себе взоры мужчин, исходят из способностей их различать только зримые женские прелести. Как бы и не рассчитывают ни на что большее. Когда бы рожденный мужчиной смог бы уловить неявное, проникнуть в глубины самог женского начала, преобразилась бы земная жизнь. Да и небесная, скорее всего, тоже. Однако, стоп! Не станем углубляться в дебри. Так смертному и потеряться нетрудно. Не найдет он пути назад. Пропадет... Потому вернемся на берега загадочного Фермодонта, в невероятный город амазонок Фемискиру. Узкий залив становился рекой уже на подступах к главному здешнему поселению. Заметно и даже резко. Прямо на глазах широкая морская вода сменялась заурядным устьем реки. - У моря наш Фермодонт - словно Нил египтян, - сочла нужным заметить Тезею Антиопа. - Нил такой громадный? - удивился Тезей, привыкший ко вполне домашним греческим речонкам. - Ни одна птица за год не долетит до его начала. - Птицы за год хоть куда долетят, - не поверил молодой царь Афин. - Нил выбегает из ладоней богов с самого неба, - холодно ответила за Антиопу Меланиппа. Она оставалась враждебно напряжена по отношению к непрошенным гостям. Взгляду от реки домики амазонок казались совершенно одинаковыми. И темными. До черноты. Может, лучи солнца сейчас так невыгодно для них падали. Или гладь воды, отражая свет, слишком уж сильно сияла. Ряды совершенно одинаковых черных ячеек из дерева. А между ними - два высоченных строения - дворец царицы и городской храм из камня. Их так и величали - Каменные дома. Перед дворцом и храмом - просторные овалы площадок. Пустых, без травы. С горки бы, вероятно, они выглядели, как вытянутая восьмерка. Во дворец и провели поначалу гостей, кроме немногих, кто остался следить за порядком на кораблях. Провели, окруженных полчищем конных амазонок, словно пленных, хотя и греки шествовали при полном вооружении. Ну, если и не как пленных вели мужчин ко дворцу, то все равно как некую добычу. Гостей накормили во дворце буднично, соорудив чисто мужское застолье. Мол, ешьте, - не жалко. Словно никто гостями и не интересуется. Среди стольких-то женщин мужчины чувствовали себе неприкаянными. После застолья на скорую руку гостей вывели на площадь перед дворцом царицы, разместились греки на скамьях обширного постамента. Недавно еще пустынная площадь была заполнена амазонками. Ближе к гостям - пешими без оружия, за ними - с оружием и на конях. Между амазонками и гостями оставалось значительное свободное пространство. Хозяева чего-то ждали. Гости громко и, словно подчеркивая свою независимость от заполнивших площадку, переговаривались друг с другом. Они тоже пребывали в ожидании и уже начинали терять терпение. По площади плыл гул сдержанных женских голосов. Мужчинам и впрямь надоело ждать. Разговоры на их стороне затихли. А женская сторона - продолжала отдельно существовать. О мужчинах словно забыли. А дело-то все было в том, что амазонки попросту не были готовы к приему стольких гостей-мужчин. Отразить их вооруженное нападение - это пожалуйста. Сведения о приближении чужестранцев до Фемискиры дошли. А вот как встречать их иначе... Впрочем, как это повсеместно случается, не готово оказалось не население амазонское, а его предводительницы. Так и бывает всегда - народ уже давно все просек и ждет-пождет волеизъявления правителей. Даже приплывшие сюда мужчины уже ощущали свою готовность, пусть и к чему бы то ни было. Сказались и чисто женские слабости. Те специфические и приятные слабости, о которых шла речь выше и которых приплывшие сюда мужчины в амазонках сразу углядеть не сумели. В части дворца, противоположной той, где утоляли голод мужчины, а потому теперь ее можно назвать женской, лихорадочно готовились к выходу на площадь исполнительницы священного танца воительниц. Для танца подобрали самых рослых амазонок, чтобы и издалека их было хорошо видно. Пока же в помещении, откуда танцовщицы должны были двинуться на площадь, слонялись ждущие этого и любопытствующие обитатели Фемискиры. - Где отряд? - сердито командовала Меланиппа. - Выстроить его! В помещение ввели трех рослых амазонок со щитами в руках: Молпадию, Лампадо и Гиппу. Они встали рядом, почти вплотную друг к другу, оставляя место для остальных танцовщиц. - А другие где? - Причесываются, - невозмутимо объяснила старуха Орифия, верховная жрица амазонок. - Как это? - не поняла Меланиппа. - Эти вот причесались, а те нет, - сказала старуха. Из-под шлемов каждой из трех выстроившихся танцовщиц колечками свисали пряди волос разной длины. - Куда остальные запропастились? - уже кричала Меланиппа. - ...Где есть зеркала, - весело заметила присутствующая здесь Антиопа. - Дылды, - ругалась Меланиппа, - тоже мне вестницы солнца, крепость двужильная... Жрицы-то куда смотрят? - Жрицы им помогают, - сказала Орифия. - Вместо того, чтобы за волосы их сюда вытащить, - не сдавалась Меланиппа. - От зеркал-то, - усмехнулась Антиопа. - Они же вооружены. Однако все когда-то заканчивается, даже самосовершенствование женщин перед зеркалами. Впрочем, это только мужчины считают, будто представительницы прекрасного пола излишне перед зеркалами крутятся, изучая свое отражение. Просто мужчина при этом впадает в безделье ждать, томиться. И время тянется долго. Женщины же торопятся, а время летит. Главное-то будет для них там, а не здесь. Там, где они предстанут во всеоружии. Здесь же надо готовиться целеустремленно, изобретательно. И время, конечно, летит. Его не хватает. Но все, действительно, когда-то заканчивается. И вот площадь воодушевленно взревела... Нет, не годится. Все-таки речь - о женщинах, пусть и воинственных. Площадь протяжно ахнула... Опять не то, совсем не то... Площадь зашлась в вопле. Взвыла, одним словом. И от запредельного нетерпения, поскольку надоело бездеятельно взирать на мужчин, попусту прохлаждающихся на широком постаменте. Взвыла площадь и потому, что кончилась, наконец, неопределенка - появились главные распорядительницы предстоящего празднества. "У-ах-у-ах". - Следуя направлению этого ураганного многоголосья, гости, как по команде, обернулись и увидели: женщины в царской одежде появились у них за спинами, а для них несут высокие церемониальные кресла. - Они - сестры? - спросил Тезей у кого-то. И ему ответили, мол, сестры. Сестры устроились на своих царских сидениях, и гул женских голосов смолк. Рядом с каждым из кресел сопровождавшие сестер амазонки поставили по одному сидению, у ног властительниц. Антиопа поискала глазами, кого бы пригласить, и Тезей даже поднялся навстречу ее взгляду, но к удивлению его и остальных мужчин, она остановилась на Солоенте. И Солоент через мгновение уже устроился у ног Антиопы. Тезей тоже двинулся с места и опустился на свободное сидение рядом с Меланиппой. И тогда Герм направился в сторону Ипполиты. Ипполита - единственная из трех женщин - улыбнулась ему. Потом она подняла руку с тремя раздвинутыми пальцами, и тут же раздались звуки дудок и флейт. На площади, притоптывая через каждые три шага, появились амазонки со щитами полумесяцем и в шлемах, в легких цветных одеяниях самых разных оттенков, стянутых в талии поясами. Руки их были обнажены, ноги тоже, босые, без нарядных подошв. Все остальные женщины на площади оставались в длинных темных шароварах. Танцовщицы со щитами достигли центра открытого пространства и остановились, продолжая дружно притоптывать на месте. Греки глазели на танец с интересом, но и снисходительно. Они привыкли к движениям под музыку куда более изобретательным. Даже юнцы у них на учениях - вооруженные - исполняли военный танец более искусно. - Так они быстро устанут, - заметил Тезей. - Танец воительниц не знает усталости, - улыбнулась и ему Ипполита. - Разумеется, - заметил сидевший рядом с нею Герм, - девы, несущие погибель мужчинам. Тут не до устали... - А что с вами делать, как не воевать, - ответила ему Меланиппа. - Воевать? - благодушно откликнулся повеселевший Солоент, - а почему у вас ножки меньше мужских... Сидя у ног Антиопы, он испытывал именно счастливое благодушие. Тем временем танцовщицы со щитами снова двинулись с места, продолжая притоптывать и образуя хоровод. Площадь зашевелилась, втягиваясь всей своей массой в танец. Площадью овладело нечто магическое, необъяснимое. Взоры трех сестер устремились в самый центр танцующих. Но и греческих воинов захватило острое чувство изумления от стремительной, очень простой, но отточенной восторгом грации множества танцовщиц. Что до Солоента, то он был поглощен происходящим не менее Антиопы. Вторая глава В мегароне Ипполиты, если к ее приемной зале подходит это греческое название, гостей ожидала трапеза. На этот раз праздничная и в обществе женщин. Три царственных сестры и верховная жрица амазонок - главная жрица Луны старуха Орифия принимали Геракла, Тезея, Герма и Солоента. Присутствовала и Адмета. На ней была короткая розовая рубашка, схваченная в талии серебристым поясом. Словно Геката - дева с блестящей повязкою. Ее стройные ноги открыты взорам. Тонколодыжная Персефона, да и только. Амазонки же были в шароварах из легкой и нежной ткани, живописно обтекавшей тренированную, отточенную их образом жизни стать. Это поначалу мужчинам мешало сосредоточиться, как и шум, все еще долетавший со стороны площади, хотя там никто уже не танцевал. - Что происходит? - спросила Ипполита амазонку, вошедшую в зал с некоторой растерянностью на лице. - Девы решают, как подступиться к мужчинам, - сказала вошедшая. - Разве в городе нет списков, аналогичных поземельным? - рассудила Ипполита, - напомни-ка им про них. - Я сообщу твое повеление суровым сестрам, - склонилась перед царицей амазонка. - Наш сельский юноша сказал бы: я пойду к братве, - заметил Геракл, когда она удалилась. - Что такое списки, ясноглазая? - спросил у Ипполиты Тезей. - Списки - это наши отряды, - улыбнулась в ответ Ипполита. - Амазонки на конях - отряды наших воинственных муравьев, - уточнила Меланиппа, - совершающие набеги на ваши земли. - Наши земли далеко... Очень далеко, - поспешил смягчить сказанное Меланиппой Солоент. - Не для наших муравьев, - усмехнулась Меланиппа. - Если бы мы приплыли к вам надолго и рядом с вашим, красавицы, основали поселение, то употребили бы иные слова, - рассудил Герм. - Какие? - насторожилась Меланиппа. - Пчельник, пасека... - Наша жизнь - войско, - задумчиво произнесла Ипполита. - Мы не хотим вашей неустроенности На некоторое время за столом установилось молчание. - А правда, что амазонка может лишиться девственности, только убив трех мужчин? - вдруг спросил Солоент. Женщины рассмеялись. Даже молчавшая до сих пор Адмета. - Такое было давным-давно, - ответила Солоенту Антиопа, сидевшая рядом с ним, но до сих пор почти не уделявшая ему внимания. - У нас и мужчины тут есть, - вступила в беседу старая Орифия. - Как?! Как? Как! - встрепенулись гости. - Так, - просто ответила жрица. - Только им запрещено садиться на коней, - поспешила пояснить Меланиппа, - участвовать в священных танцах и вообще... общаться с нашими богами. - Мы и женщин принимаем, - продолжала Орифия. - Как? Наших женщин! - ревниво воскликнул Геракл. - Ваших, ваших, - улыбнулась и ему Ипполита. - Ваши женщины приезжают к нам отдохнуть от вашего мира ненадолго, а остаются на годы. - Но, если захотят, мы отпускаем женщин с сыновьями, - добавила Орифия. И произнесла это Орифия доброжелательно, мягко. И могло показаться, что не она здесь неколебимая жрица, а жесткая на слова Меланиппа. - Потому-то в старину наши царицы Марпесса, Лампадо и Гиппо до самого вашего моря земли завоевывали, а мы вот здесь сидим... Вы-то к нам зачем пожаловали, - после ворчливой вспышки вдруг вполне миролюбиво склонилась Меланиппа к Тезею и даже притронулась к его волосам. Однако ответить Тезей не успел. В залу опять вбежала амазонка. - Отряд танцовщиц требует для себя Геракла, - объявила она Ипполите. - Что значит требует? - гневно поднялась Ипполита. - Ну..., - замялась амазонка... - Очень просят. - Вот, очень просят, - заступился за танцовщиц Геракл, не особенно отдавая себе отчета в том, чем может на самом деле обернуться для него такая защита. - Это те, кто так маняще танцуют? - спросил он. - Те самые, - уже без гнева произнесла Ипполита. - Так заслужили, - простодушно рассудил Геракл. - Вот и иди к ним, - согласилась Ипполита. - Э-э, - протестующе откинулся назад Геракл. - Очень волнуются, - заторопила амазонка, исполняющая роль связной, - даже меня готовы взять к себе в отряд, если я приведу к ним Геракла. - Потанцуешь, Геракл, - легкомысленно вырвалось у Солоента. - Какой из меня танцор, - пытался еще противиться Геракл. - Еще какой. Как топнешь, земля закачается, - широко заулыбался Герм. - Нам будет тебя не хватать, - объявила царица, но с такой интонацией, будто отправляла Геракла к танцовщицам своим повелением. - Как чт, так - Геракл, - недовольно пробурчал герой. - Иди, Геракл, - сказала Адмета, до этого ни слова не произнесшая за столом. И Геракл в сопровождении амазонки покинул зал. За столом воцарилось молчание. Оставался пока без ответа вопрос Меланиппы к Тезею: вы-то зачем сюда пожаловали? Однако без Геракла мужчины подступаться к разговору об этом не решались, что передавалось и женщинам. К тому же сейчас женщины настраивались на другое. - Все-таки Геракл вас покинул, - не удержалась Меланиппа. - Нас, - уточнил Тезей, поводя рукой и окидывая взглядом всех сидевших за столом. - Мы не в бою, - весело заметил и Герм. - Ты хочешь сказать, что вы сейчас не отряд? - стрельнула взглядом на него Ипполита. - И списков у нас не водится, - вставил Солоент. - Ты нас осуждаешь за это, ясноглазая? - спросил царицу Тезей скорее для того, чтобы просто поддержать разговор. - Мы вам не судьи, - уклончиво ответила Ипполита. - К тому же Геракл ушел не без моего слова. - Геракл ушел сам, - не согласился Солоент. - Дело не в Геракле, - продолжал Тезей, решив, сохраняя вежливость, взять быка за рога. - Он, конечно, ушел по твоему слову. Но наши люди, Солоент прав, действительно, свободнее в своих поступках. На этом строятся новые Афины, откуда я прибыл. Со мною герои из других мест. Из других..., - на мгновение затруднился Тезей. - Из других, однако, земли эти как бы из одного мира. Люди из разных мест так или иначе связаны друг с другом. Мы прекрасно понимаем друг друга. - Ну и что? - спросила Ипполита. - ...Я сам пришел в Афины из Трезен. - Если вы нас рассердите, то мы и до Афин дойдем, - опять не удержалась грозная Меланиппа. - Подожди, сестра, - остановила ее Ипполита. - И что? - Ну..., - опять затруднился Тезей, - вот так, сами по себе... Не обречены ли вы в своей изоляции на погибель? - На севере, за горами, за морем, по которому вы приплыли, сами по себе целые племена живут. И верховодят там мужчины, - рассудила Ипполита. - ...Замкнувшиеся в себе. И этим они обречены на погибель, - стоял на своем Тезей. - Мир велик, и он меняется. Ему не дано застыть... - И ты, Тезей, странствуя по миру сам по себе, можешь погибнуть до срока. - Это произнесла главная старая жрица. Произнесла мягко, но убежденно. - Ты мне пророчествуешь? - повернулся к ней Тезей. - Может быть, - подумав, ответила жрица. - И одиноко погибнешь. - Вот именно, если буду один, - согласился Тезей. - Но мир, по которому я ступаю, останется. - Наши девочки тоже погибают. Но погибают рядом с подругами, на наших глазах, и смерть славна. Или тебе славы не надо, - сказала старая жрица. - Мне нужна моя слава, - подчеркнул слово "моя" Тезей. - Однако сейчас не в ней дело... Я хочу ошибаться, - опять искал он нужные слова, - чтобы хотя бы приблизиться к истине... Или к себе. А тут отряды в мирное время, списки... Как-то невесело... Заскучаю. - А со мной тебе не скучно? Тезей обернулся на уже знакомый голос и рядом с собой, на месте, где недавно сидел Геракл, увидел Антиопу. Вся наша неустроенность отсюда. А пропасть по краям обожжена. Войдет ли в мир великая жена, Когда с ней рядом этакий зануда. Вглядись в себя - наброски да этюды. Не внявший тьме достоин ли утра? Ценители, а не творцы добра. Кисть отложи, несбывшийся покуда. В рай станем звать - то непременно грубо. Кипит нутро - лишь истинное любо? Благая весть на наш манер проста. И тянешь на себя конец набата. И в этом опьяненьи видишь брата. Величье омывает суета. И все-таки нечто совершенно непривычное происходило вокруг греческих героев. Казалось бы, что уж такого: встречаются мужчина и женщина. Сближаются даже. Однако здесь, на земле амазонок, всякий раз представитель сильного пола ощущал, что попадает в какую-то западню, словно мышка в клетку. И ничего трогательного. Нет, трогать, трогать и трогать женщину можно. Это сколько угодно. Но ты должен, обязан ее трогать. Такая твоя работа. Вот и трудись. Ты здесь, а трогаешь не свое. Даже вино за столом не общее, а какое-то чужое. Не для веселья, а для большей производительности. И выдают тебя какой-либо женщине чаще по списку, в который она занесена. Как дополнение. Это неважно, что греческие мужчины, приплывшие сюда, ни в каких списках не состоят. Достаточно женских списков. Раз на этой земле перепись осуществилась, то и ты, угодив сюда, попадаешь на заметку. Ты уже не сам по себе. Таково могущество списков. И устанавливается тревожащий тебя, задевающий тебя порядок. Нет, и воспламененность была, и даже песни пытались вместе петь. Но вот близость достигла своего предела и тут же куда-то исчезла. Расслабленный мужчина, отдавший своей подруге часть собственной энергии и желавший понежиться в остатках только что окутавшего и дурманящего его тепла, сталкивался словно со стеной. И это во время любовного-то похождения. И в стенку превращалась женщина, еще недавно стонавшая от остроты переполнявшего ее желания. Но вот огонь погашен, и - как ничего и не было. Конечно, пламя снова могло пробудиться, но мужчина в конечном счете опять ударялся о стенку. Или о несколько стенок подряд. Получалось, и не мужчина он совсем, а какая-то заурядная афинская гетера. Очень непривычное это ощущение, чтобы не сказать, - весьма обидное. - Девочки! - то и дело доносилось с улицы, где праздник продолжался и куда торопилась выскользнуть амазонка после близости с мужчиной. И никто из этой списочной праздничной женской толпы не кричал: "Мальчики!". Или хотя бы - "Девочки и мальчики!". Не выстроенных по спискам мужчин как бы и не существовало. Только что были, и вдруг нету их совсем. И ни капельки благодарности, ни крошки признательности обычному, нормальному представителю иного - сильного - пола. Даже и несколько больше, чем нормальному. Какой слабак на подобное мореходство решится. Впрочем, пусть - ни благодарности, ни признательности. Что с них, дикарок, взять. Но обескураживала очевидная жесткость этих мягких по своей физической природе созданий. Точнее, черствость. Исключение, - если рядом с ними такой крепыш, такая громадина, как Геракл. Эти пакостницы буквально плывут от восхищения им. И до, и после. Да и кто не плывет от чудес в здешнем мире. Но - неизменная черствость ко всем остальным. Вообще к мужчинам. Откуда она? Откуда? Конечно, это чувство обиды мешало гостям из Греции сосредоточиться. Сосредоточиться и подумать. Ведь что-нибудь из объясняющего подобное и они, успокоившись, могли наскрести в своей памяти. Какие-нибудь примеры из той же Греции. Всего бы это не объяснило, но все-таки... В той же Греции есть места и местечки, откуда мужчины всякий год отъезжают на заработки. В Афины, скажем. Где увеличивают количество метеков. На большие священные праздники они возвращаются к своим женам, чтобы привезти чего-нибудь из заработанного и, разумеется, погулять, приобщиться к родным святыням. Остальную часть года женщины остаются без них. И землю бедняжки возделывают, и остальное тащат на себе, а главное, - без мужей перебиваются. От этого в них образуется, ну, не черствость - суровость какая-то, жесткость. Она в них со временем как-то сгущается, словно природной их составляющей становясь. И кто тут виноват? Ведь не женщины, если подумать. Мужчинам подумать бы следует. Ну, да это ладно. Все равно подобные проблемы, может быть, еще и по мужской нерасторопности, по ограниченности мужской рассудительности, по сердечной недостаточности будут решаться не одно тысячелетие. Впрочем, с ходом дней и ночей для греков наметилась и некоторая отдушина. Те из местных хозяек, в основном из здешнего высшего, относительно, конечно, общества, с которыми можно было касаться тем посторонних, а то и потусторонних, все-таки иначе строили свое общение с греческими гостями. Иначе, чем эти темные биотянки и дикие амазонки, с которыми о постороннем разве поговоришь. Только о зримом и вещественном. А с царицами и их окружением, пожалуйста, хоть до темна обсуждай. Неведомо что, чего руками-то не потрогаешь. Только воображением или измышлением каким-нибудь. И близость даже особенная возникает. Казалось бы, на пустом месте. У Тезея же с Антиопой вообще довольно быстро возникла обоюдная открытость друг к другу. Антиопа увела его к себе, в свои комнаты. И тут же эти мужчина и женщина бесхитростно и безоглядно насладились друг другом, словно влюбленные. И Тезея потянуло на откровенность. - Ты знаешь, - признался он Антиопе, - еще маленьким мальчиком я хотел жениться на амазонке. - Значит, ты приплыл сюда, чтобы жениться. - Да... Но теперь, я понимаю, и чтобы спасти тебя. - От чего? - От судьбы, которая ждет всех вас. Вам не удержаться в этом мире, вы обречены... Я уже говорил об этом. Я спасу тебя, я увезу тебя в другой, большой мир. - Путешествуют только наши души, - задумчиво ответила Антиопа. - Как это? - не понял Тезей. - Уходишь же ты в сновидения ,- объяснила Антиопа, - это твоя душа покидает тебя. У нас же души не только уходят в сновидения, но по-настоящему странствуют. - А если она не вернется? - Душа? - Конечно. - Она всегда возвращается. Только нельзя, когда спишь, закрывать голову, а то душа не найдет тебя. И еще надо ложиться чистой. Грязной ты ей можешь не понравиться. - Вот видишь, твоя душа странствует, а ты мира не знаешь. - А если я не захочу бросить здесь все? - Захочешь, почувствуешь, как захочешь. Я спасу тебя, Антиопа. - Как бы не так, - усмехнулась Антиона. - Так, - настаивал Тезей. - Завтра утром пойдем к старухе Орифии, - сказала Антиопа. - Зачем? - Она любит меня. Мы скажем ей, что ты хочешь спасти меня. На следующее утро Антиопа и Тезей действительно направились в Каменный дом Великой матери. На широкой лестнице храма дежурил целый отряд вооруженных амазонок. В несколько рядов широкими щитами, словно стенками, они перекрывали дорогу в Каменный дом богини. Вряд ли в иные дни, до прибытия греков, здесь предпринимались такие предосторожности. Перед Антиопой амазонки молча расступились, пропустив ее вместе с Тезеем, что тоже, надо полагать, было здесь чрезвычайно необычным: мужчины в святилище не допускались. Пройдя через двери, тут же за ними затворенные, Антиопа и Тезей оказались в полутьме высокого четырехугольного пространства. Что располагалось вдоль стен, не рассмотреть. Но прямо перед ними, обозначенной двумя светильниками, стоял грубый деревянный идол с бронзовой маской Великой матери. Маска сразу же притягивала внимание. И не только потому, что здесь была единственной. Маска приковывала взгляд к себе, пугала, пожалуй, даже: беспредельной строгостью. Только потом Тезей обратил внимание, что она, на ощущение грека, заметно деформирована - сильно вытянутое лицо, горло, словно кол какой-то, острый подбородок, длинный и тонкий нос с прижатыми к переносице круглыми глазами и резкими бровями, словно сдвинутыми к центру. Потом уже замечаешь уши, посаженные на разных уровнях. Одно - на уровне глаза, другое - ниже. Все как-то наперекосяк. - Божий лик Великой матери, - объяснила Антиопа. - Здесь она улыбается. Тезей пригляделся, и какое-то подобие улыбки, казалось, проступило сквозь беспредельную строгость лика богини. - Какой же она еще бывает? - спросил Тезей. - Нахмуренной, - охотно ответила Антиопа. - О боги, - поразился Тезей. - Что же это тогда такое? - Тогда она еще страшней... Тогда мы спешим отсюда на поля, чтобы вытоптать часть посевов и тем умилостивить богиню. - Зачем? А если урожай будет бедный? - Затем, что нахмуренная богиня и посылает нас в поход за добычей. - Поверить не могу, - продолжал удивляться Тезей. - Очнись, мой мужчина, - потянула его за руку Антиопа, - пойдем к Орифии. Комнаты верховной жрицы располагались в пристройке к задней части храма. К ним вел узкий вход - за фигурой идола Великой матери. Миновав его, пришедший после сумрака храма попадал в помещения, можно сказать, празднично освещенные солнечным светом.. Чуть поодаль пристройку отгораживал от остального мира высокий каменный забор. Орифия нисколько не удивилась гостям. Словно ждала их. - Оказывается, Тезей приплыл сюда, чтобы спасти меня, - объявила Антиопа. И не понятно было - при этих словах - рассмеется она или рассердится. - То есть? - спокойно спросила Орифия. - Он хочет увезти меня отсюда в свой мир, - ответила Антиопа. И тут она рассмеялась. - А ты что скажешь? - обратилась Орифия к Тезею. - Я полюбил ее. - Влюбился, как в первый раз? - уточнила старая жрица. - Как в последний, - твердо сказал Тезей. - Больше у меня ничего такого и не будет... Да, я хочу спасти ее, - продолжал он, - и, не сердись на меня, хочу вырвать из этой дикости. - Каждому свое, - рассудила Орифия. - И потом, что лучше? Какая хорошая вода в сосуде ни была б, из родника она приятней... - Мой мир - не подарок, далеко не подарок, - принялся объяснять Тезей, который отчего-то испытывал доверие к старой жрице. - Но здесь вы обречены. Вам тем более не удержаться, что мой мир, который окружает вас, далеко не подарок. Он вас не пощадит. А если вы совсем отделитесь от всего остального мира, вы можете превратиться в зверей. А это тоже погибель. - И что ты ответишь на это? - повернулась Орифия к Антиопе. - Я - женщина-воин, - гордо заявила амазонка. - Так-то оно так, - улыбнулась старая жрица. - Но, собираясь в поход, вы, женщины-воины, кладете теперь в мешочек не только точильный брусок для меча, но и бронзовые щипчики для бровей. - И еще у меня есть бронзовое зеркало с милой овечьей головой на конце ручки, - усмехнулась Антиопа. - Ты сама мне его подарила. - Зачем же ты пришла ко мне все-таки, женщина-воин? - спросила наконец Орифия. - Но ты же мне как мать, - обескураженно ответила Антиопа. - Если что, ты ведь меня никогда не выдашь. - Смотри, сколько к нам мужчин из-за морей пожаловало, - продолжала рассуждать старая жрица. - А теперь, - ты не сердись, Тезей, -... почему бы тебе, дочка, не выбрать еще кого-нибудь для этих игр? - Э-э, - встрепенулась Антиопа, - он мне нравится. - Дети вы, дети, - вздохнула Орифия, помолчав. - Ты хочешь ее спасти, а я - защитить... Что реальней?.. Оставь нас, Тезей, мне с ней поговорить надо. Однако Тезей еще повернуться не успел, как в комнате появилась вооруженная амазонка. - Прости, великая жрица, - обратилась она к Орифии, - но там какой-то сумасшедший пытается прорваться к Тезею. - Вот видишь, Тезей, тебе надо идти, - сказала Орифия. В сопровождении вооруженной амазонки Тезей миновал хмурое помещение четырехугольного храма, вышел опять на свет, ряды охранниц расступились, и он увидел Перифоя, нетерпеливо вышагивающего внизу. Перифой бросился к своему другу. - Я тебя все утро ищу! - А что случилось? - Как что? Мне же интересно знать, что у тебя. - Я хочу спасти Антиопу, - задумчиво ответил Тезей. - Что значит спасти? - Их вообще следует спасти от этого пояса, который не дает им любить мужчин. - Ну и голова! - как обычно, восхитился Перифой сообразительностью своего друга. - Правильно! Твои идеи - моя работа. Мы с ребятами станем объяснять про зло от этого пояса на каждом углу. Теперь есть, что им говорить. Мы их так раскрутим! Ну и голова! Ну и голова! - повторял Перифой. В это утро стало известно и о том, что Солоент вызвался вернуться на корабль, когда оставшихся на воде греков решено было сменить, чтобы и они поучаствовали в празднестве. ...И все-таки странно, совершенно неожиданно, но усилия Перифоя, казалось, несусветно бесплодные здесь, начали давать плоды, что очень вдохновило мужчин, приплывших сюда из Греции. Не только спутники и друзья самого Перифоя, но и мужчины из иных эллинских мест, отправившиеся к амазонкам по призыву Геракла, научились успешно разобъяснять не очень сообразительным хозяйкам, что любовь к представителю иного пола - это особое чудо, что лишая себя любви с помощью охранительного пояса, пусть и созданного некими могущественными силами, женщина поступает неразумно. Кто-то, мол, нехорошо подшутил над беспечными и доверчивыми амазонками. Лишать себя такого чувства - это ж надо! О боги, какие бедные девочки!.. Бедные девочки, эти дикие кобылицы, слушая подобные речи, в основном принимались грубо ржать и фыркать, прямо в глаза тебе. Никакой приятной женской хитрости за общим столом. Однако, и среди диких кобылиц встречались натуры изначально и безоглядно добрые от природы. Редко, конечно, но попадались. И тут обнаружились. И слушали возбужденные речи мужчин не без сочувствия. И даже подруг своих перебивали: мол, дайте людям договорить. Но наибольшее понимание слова и рассуждения мужчин о любви находили у амазонок, способных вести разговоры на темы посторонние и даже отвлеченные. Конечно, обольщаться не следовало. Тем не менее, через какое-то время в столице воинственных наездниц начало происходить небывалое. Некоторые из амазонок стали сажать здешних мужчин на лошадей. А эти редкие тут мужчины находились в основном при воинственных наездницах, склонных к беседам на посторонние темы. Так вот, некоторые из таких амазонок и сажали мужчин на коней. И взявшись за уздечку, водили коней по кругу. А кое-кто позволил и самостоятельно мужчинам покататься. Ничего подобного никто никогда здесь не видел. Возникли даже споры: нет ли тут нарушения священных запретов. Однако, споры вскоре утихли. Мужчина и священный запрет. Никак не соединяется. Если тебе мужчина не нравится или надоел - возьми и убей его. При чем тут священные запреты. Смешно даже. Эхом все происходящее отозвалось и в Каменном доме цариц. Сюда днем, а не на вечернюю трапезу, были приглашены для разъяснений влиятельные мореходы: Геракл, Тезей, Пелий, Перифой и другие. Геракл пришел с Адметой, а Тезей с Мусеем и Пилием. - Они приплыли к нам, чтобы украсть наш священный пояс, - сразу же разгорячилась Меланиппа, опередив Ипполиту, которая сама хотела начать этот разговор. - Помолчи! - оборвала ее Ипполита. - А вы все-таки ответьте, - обратилась она к мужчинам, - это правда? - Что такое правда? Правда изменчива, словно сама жизнь, - дипломатично ответил Тезей. - Теперь, когда мы здесь, нам стало ясно, что вас надо выручать, освобождать от этого наваждения, от этого пояса. - Спасать! - ядовито вставила свое Меланиппа. - Он вам мешает, - поддержала Тезея Адмета. - А вам станет помогать, - насмешливо повернулась к ней Ипполита. - Наши женщины совершенно иные, совсем не похожи на вас, здешних женщин, - подключилась к растолковыванию греческого взгляда на ситуацию Адмета. - Им, действительно, нужна защита. И между прочим, это ваши сестры. Только мирные. - Вот именно мирные, - громко фыркнула Меланиппа. - Ответь мне, сестра, а как наш пояс сможет их защитить? - серьезно спросила Адмету Ипполита. - Он их освободит, они смогут осознать, что добровольно предпочитают мирный мир и по собственной воле преданы ему. Вас же он сковывает в вашей более чем мужской воинственности. Думаю, что это особое какое-то наваждение. Недаром у нас считают, что это пояс бога войны. То есть мужское изделие. - Это у вас так считают, - спокойно возразила ей Орифия. - Да, у нас, - продолжала свое Адмета. - Вы думаете, что я чего-то не понимаю. Или мужчины на меня сильно действуют. В основном ведь они большие хвастуны. И за что ни возьмутся - все превращают в игру. Чаще кровавую. Я дочь одного из греческих царей. Не из последних. И никак не могу выбрать кого-нибудь из них в мужья. В них редко встречается внутреннее единство. И ветры влекут их по жизни в разные стороны. Если бы не существовало кухонь, к которым каждый из них привязан пищей, так и носились бы по свету... Тем не менее, мир сотворен из двух начал: мужского и женского. И ожесточаться в одном из них - неразумно, неправильно. Все, что говорила Адмета, практически перекрывало мужчинам возможность принять участие в развернувшейся беседе. Даже Мусею с Пилием, которых Тезей привел с собой для поддержки. Поэтому после недолгого молчания, воцарившегося в зале, подала голос старуха Орифия. - Нам не нужна правда, изменчивая, словно жизнь. Мы хотим просто жить по своей правде. А как изменится жизнь и когда... Да и разве так, как мы считаем. Разве она никогда не менялась. И что от перемены все имеют?.. - Эй, Геракл, а ты что молчишь? - окликнула Ипполита своего могучего гостя. - А чего разговоры разговаривать, - отмахнулся он. - Так начинай действовать, - не отпускала его старшая царица амазонок. - Это пожалуйста, - оживился Геракл. - Сразись со мной за священный пояс. - Э-э, - разочарованно насупилась гора мускулов, - с тобой не буду. - Боишься? - Боюсь, - расхохоталась громадина. И все вокруг рассмеялись. - Нет, я серьезно. Сразись со мной. Если победишь - пояс твой. - Ипполита, - кинулась к ней Адмета, во время этой части беседы не произнесшая ни слова. - Меня защитит великая наша мать, - громким голосом остановила ее старшая царица. - Ну, ты сама этого хотела, - все еще насупленный произнес Геракл. - Дать тебе коня? - спросила его Ипполита. - Это уж совсем лишнее, - отмахнулся Геракл. Вскоре все они оказались на площади перед Каменным домом цариц. Ипполита на коне, с копьем наперевес. Геракл - на своих двоих и без оружия. Отскакав несколько от Геракла, Ипполита развернулась и, выставив копье, понеслась в его сторону. И, конечно, он сын великого бога. Иначе откуда в такой громадине столько ловкости. За его движениями никто и не уследил. Увидели только, что одной рукой Геракл отстранил копье, а другой просто снял Ипполиту с коня. Конь промчался дальше и остановился, ничего, надо полагать, не понимая. Ипполита билась в руках Геракла. - Отпусти меня, грубиян! Отпусти ! - повторяла она. Геракл поставил царицу на ноги. Отдышавшись, она обратилась к Меланиппе. - Отдай ему пояс. - Ну..., - неопределенно возразила Меланиппа. - Отдай! Меланиппа неведомо откуда, из множества складок своих одежд, извлекла пояс, вспыхнувший под солнцем, и протянула его победителю. Пояс был сплетен из металлических блях, на которых выступали женские лица. Насмешливое сменялось воинственным, воинственное - насмешливым. Геракл с живым любопытством разглядывал каждую бляху по очереди. - Гляди, гляди, - рассмеялась Меланиппа, - он такой же, как главный пояс, но только копия. - Не простая копия, - поправила ее старуха Орифия, - а намоленная и действующая... - У нас таких несколько, - заулыбалась Ипполита. - Но главный вам не найти никогда, - твердо заявила она. Но нечто менялось. - Смотрите, на нас гонят вооруженных амазонок, - первым заметил Пилий. Со стороны дороги к ним действительно несся отряд вооруженных воительниц. Все верхом. И с ними - еще один конь без седока. - Ты их вызвала? - сердито спросила Меланиппу Ипполита. - К сожалению, не я, - ответила та. Отряд подскакал к ним и остановился. - Царица, - обратилась одна из всадниц к Ипполите, - из самых разных поселков собрали лучших. Сестры их шлют сюда, чтобы и они познакомились с Гераклом. Мы рядом с Фимискирой разбили лагерь. А вот - конь для Геракла. - А ну вас всех, - ворчливо произнес Геракл, отдавая только что выигранный пояс Адмете. И он направился к коню, приготовленному для него амазонками. Выше описанное происшествие в Фемискире отозвалось и в мире богов. Там Эрида как раз возникла в хоромах Геры, желая сообщить своей повелительнице о готовности ее небесной повозки для очередной прогулки по ближайшему мирозданию. - Сумасшедший кобель! - вопила Гера. - Просто бешеный какой-то... - Кто? - выдержав паузу, смиренно, но весьма заинтересованно спросила Эрида, вся превратившись в слух. - Кто... кто... Геракл, конечно, - продолжала бушевать всецарица бессмертных. - Надо же, отрядами наезжают знакомиться с ним эти мерзавки. Нет, убрать его следует оттуда. - Может быть, я что-нибудь проверну? - оживилась Эрида. - Как бы не так, - остановила ее всецарица, - хватит с меня твоего яблока раздора. На этот раз я сама что-нибудь проверну. На земле же, когда царствующие сестры-амазонки остались одни с верховной жрицей, Орифия задумчиво произнесла: - Надо настоящий пояс отдать Антиопе... - Зачем? - недовольно откликнулась Меланиппа. - Затем, чтобы действительно защитить ее. Старуха Орифия... Мудрая жрица. Да, жизнь не стоит на месте. Но меняется ли она? Меняется, конечно. Даже людей меняет. Но лучше ли им от этого становится? Просто, по-человечески? Не похоже. Если какое-то сообщество не исчезает, не растворяется, для живущих все продолжается. А устройства настоящего как не было, так и нету. Единственно что - интерес к этой жизни не пропадает. Все хочется в ней нечто ухватить, поразгадывать. Закономерность открыть какую-то. Или найти причину. Вот древние амазонки. Отчего они все-таки исчезли? Не удержались на этой неровной поверхности жизни. И ушли внутрь - в ее историю. Почему? Закоснели в своей природной дикости? Нет, не думаю. Клочки дикости до сих пор и на цивилизованно ухоженных участках шкуры земного шара. Может быть, виной всему амазонки, способные рассуждать на посторонние темы? Это они погубили Фемискиру? Тоже - не думаю. Ведь в новейшие времена именно дамы, способные рассуждать на посторонние темы, заново возродили сообщества нынешних амазонок. Феминисток наших. Что же тогда помешало сохраниться амазонкам? А вы не догадываетесь? Конечно же, чисто женские слабости, вспомните, в частности, бронзовые щипчики для бровей, которые они укладывали в мешочек вместе с точильным камнем. Что же до греческих мужчин, то чем далее, тем более положение их у амазонок становилось бессмысленным. Совершенно нелепым. Ни земель амазонок, ни самой Фемискиры завоевывать они не собирались. С собой не увезешь. Имея в своих рядах такого как Геракл, попробовать и можно было, но разве таким образом отыщешь священный пояс воинственных наездниц. Плыть обратно с пустыми руками - а как же наша бесценная мужская гордость? Обида-то какая, прямо-таки про несправедливость говорить захочется. Опять же Гераклу без священного пояса отсюда - ни ногой, ни веслом. Богами указано ему совершить двенадцать подвигов. Всякий раз с результатом. И этот - в их числе. Конечно, если богами указано, то стоит и на чудо поуповать. А пока решено пригласить амазонок в ответ на их гостеприимство на корабли. Глядишь, из этого что-нибудь и получится. Чего сидеть сложа руки. Посетить греческие суда разрешено было не всем амазонкам. А только из Фемискиры, и таким, какие попроще. Этот подарок получили самые обыкновенные воительницы. Все шло, как шло... Греческие корабли, взмахнув веслами, покинули узкую часть реки и вышли туда, где она больше походила на широкий залив. Такой почти морской прогулкой решили мужчины порадовать своих новых приятельниц. Но прошло какое-то время, после того, как греческие суда скрылись за изгибом реки, и в Фемискире, грохоча копытами, появился неестественно большой конь. На нем восседала Лампадо, одна из храмовых танцовщиц, выступавшая в первый день прибытия греков на площади перед Каменным домом цариц вместе со своими подругами. Лампадо под стать коню преобразилась в могучего седока. Но на это и на богатырские размеры коня никто не обратил бы внимания, если бы грандиозность наездницы и ее лошади не символизировали тревогу, буквально разрывающую Лампадо. - Все вооружайтесь! - ревела Лампадо. - Эти гады украли нашу царицу Антиопу! И никому не пришло в голову, что в образе амазонки, скачущей по городу, носилась сама богиня Гера. А на судне Тезея царило сдержанное оживление, предшествующее любому празднику или просто пирушке. Пирушка готовилась развернуться на корабле афинского царя. А на судне Геракла - явно намечалась гульба. Туда ведь старались проникнуть самые отчаянные амазонки. И в очень чувствительном количестве. Но среди возбужденных счастливиц, уже попавших на судно Геракла, и среди тех женщин, кто еще только прорывался туда, возник настоящий переполох, когда гостьи с берега узнали, что самого Геракла на его судне нет и не будет. Могучий греческий герой, можно сказать, попросту бежал оттуда, скрываясь от достающей его сверхпопулярности, обернувшейся коллективной охотой за этим неутомимым мужчиной. И предлог долго искать не пришлось: на корабле Тезея гостит одна из царствующих амазонок - Антиопа. Надо же при сем присутствовать. Антиопа же никакого оживления не проявляла. Казалась даже угнетенной чем-то, подавленной. Статус царицы ограждал ее от лишних вопросов. И она явно держалась в стороне от шумноватого приготовления к пирушке. И не сразу заметила, что рядом с ней давно уже переминается с ноги на ногу молодой афинянин. - Тебе что? - спросила она, наконец заметив его. - Солоент просит передать тебе, царица, что он любит тебя больше своей жизни, - произнес молодой афинянин фразу, с которой уже несколько минут пытался к ней подступиться. - Несчастный мальчик, - скорбно вздохнула Антиопа. И это как будто сдвинуло ее с места. Поискав глазами Тезея, озабоченного приготовлением скорой веселой трапезы, она направилась прямо к нему. Тезей ее увидел и, предчувствуя важное, увел Антиопу в свою каюту на корме судна, выдворив оттуда движением руки всех, кто там находился. - Ты пришла сказать что-то важное? - спросил он. - Я отдаю тебе подлинный священный пояс амазонок. - Почему? - Потому, что так велела мне во сне какая-то ваша богиня... Геракл выиграл его у Ипполиты... И дело не только в этом... - А в чем? - В том, что этот пояс, и правда, связывает меня. Он угнетает мои чувства, образуя вокруг меня пустоту. Помнишь, я рассказывала, как наши души улетают путешествовать в ночные пространства. Так вот, он не дает душе моей взлететь. Она не свободна. У нее отнята любовь. Я отдаю этот проклятый пояс тебе. Я остаюсь с тобой. - Ты отдаешь этот пояс Гераклу, - уточнил Тезей. - Хорошо, - согласилась Антиопа, - идем к Гераклу, чтобы скорее избавиться от воздействия пояса. На палубе они сразу же столкнулись с Гераклом, и Антиопа протянула ему подлинный священный пояс амазонок. - Настоящий? - не поверил своим глазам Геракл. - Настоящий, - подтвердила Антиопа. - Конечно, настоящий, - раздался рядом голос Пилия. - Смотрите, на нас скоро нападет вся Амазония. И теперь все увидели, что множество лодок, заполненных женщинами со щитами, пиками и луками, рядами движутся к ним, забивая залив. Стрелы амазонские тоже наготове. Остается лишь приблизиться к греческим судам. - Чудесно! - обрадовался Геракл. - Девочек убивать не станем. Ни тех, ни этих. Уходим! - загремел он на всю округу. - Весла на воду! С палуб тезеева и других кораблей мгновенно посыпались в воду амазонки и вплавь, быстро взмахивая руками, устремились к лодкам, приближающимся к греческим судам. Весла первыми вскинулись и погрузились в воду на корабле Тезея. Вскоре они заработали и на других судах. И афиняне успели быстро подойти к кораблю Геракла, куда тот и переместился. И как только он взошел на свой корабль, сзади ударил мощный порыв ветра. - Ставь паруса! - разнеслось повсюду. Скоро напряглись паруса на всех судах. А кораблю Геракла ветра досталось больше других. Словно кто-то специально гнал его вперед. До тех пор, пока судно Геракла не возглавило весь отряд греческих кораблей. Все это походило на настоящее бегство. Хотя ведь и победоносное. Бывает же такое. Паруса эллинских мужчин надувала невидимая никому сама бессмертная Гера. А несколько сзади нее, пригнувшись, словно прячась, и сложив ладошки, подпускала ветерка и богиня раздора Эрида. Надо же и ей в интриге поучаствовать. На судне Тезея вместе с Антиопой осталось еще несколько амазонок. С царицей все-таки... Третья глава Величье омывает суета. Вот вынырнешь хотя бы на мгновенье: Звучат сирены - колдовское пенье. Чей образ вспыхнет, яркий, как мечта? И все прощает чья-то доброта... За что же, за дурное поведенье? Ты дразнишься, прекрасное виденье. Ах, это не последняя черта... И что-то там еще поет в груди, И что-то ждет скитальца впереди. Довольно, остановимся на этом. Душа замрет, но ей смешно самой, Хоть и взлетит незримою сумой И смутою наполненной, как светом. Ну вот, наконец-то, и в безмятежном мире богов произошло чрезвычайное происшествие. Собственно, что такое по-настоящему " чрезвычайное"? А это нечто такое, к чему не знаешь, как относиться. Даже если ты и древнегреческий бог. И способность предвидения твоя не сработала почему-то. Что же произошло? А то, что неутомимо проказливый и вечный малыш Эрот принялся расти. Первой это заметила, разумеется, его мать Афродита. Хотя и не сразу. Она заскочила проведать своего непредсказуемого сыночка на чудесную игровую площадку, которая сейчас представляла из себя поляну, поросшую травой и кустарником. Эрот и другие похожие на него малыши-приятели с золотыми крылышками не порхали, как бабочки, над чудесными цветами, а, собравшись вместе, разглядывали таблички с подвижными картинками. Такими картинками, какие могут возникать при надобности на стенах в чертогах богов. Только здесь они оживали просто на прямоугольных табличках. - Малыш, как ты здорово придумал, - искренне восхитилась Афродита. - Вот уж обрадуются все наши бессмертные бездельники и обзаведутся такими штучками, чтобы всюду их носить с собой... Хорошо придумал, - подумав, добавила богиня любви, - и все-таки, проказник, вредно. Она присмотрелась к живым картинкам в руках крылатых малышей и почти на каждой из них обнаружила прячущегося в зелени зайца. Небесного, разумеется, не земного, но и здесь, и на земле олицетворяющего собой неутомимое наслаждение и нескончаемую похоть. - А что это за игра? - спросила богиня любви. - Мы охотимся на него, - деловито ответил Эрот. - Зачем? - Чтобы принести его себе в жертву. - Какая гадость! - огорчилась Афродита, как и Деметра сторонящаяся кровавых жертв. - Не по-настоящему, не как у взрослых, - успокоил ее Эрот. И только тут, мгновенно забыв и про зайца, и про живые картинки, Афродита вдруг узрела, что ее малыш чуть ли не на голову выше своих крылатых приятелей-малышей. - Что с тобой? - забеспокоилась Афродита. - Я расту, - спокойно пояснил Эрот. - Что за глупости? Ты же можешь сразу же стать большим, ты ведь бог. - Нет, я хочу расти. - Зачем? - Так надо. - Кому? - Мне и всему. ...И, конечно, в чертогах всецаря бессмертных собрались самые близкие. Это был не совет богов. Для совета бессмертных здесь многих не хватало. Но и не простое семейное сборище. Повод, собравший самых близких бессмертных в чертогах Зевса, ощущался как чрезвычайно важный, тревожный и столь же неопределенный, как и статус этого неожиданного совещания. Вечный ребенок, малыш Эрот решил расти. Не в одночасье превратиться на время во взрослого, почудачить и снова вернуться в пору детства, а именно расти. Как растут простые земные люди. И тут же становилось очевидным то, что при постоянном младенчестве божка любовных наваждений начисто забывалось: Эрот - порождение Хаоса. Он первым вышел из тьмы. Он не участвовал ни в каких распрях ранних и поздних богов и, воплотившись в ребенка Афродиты, укрылся в детстве. Однако именно Эрот, вышедший из тьмы и имени тогда еще не имевший, первым всплеском, первым побуждением любви привел в движение Вселенную. Можно рассказывать, как Чернокрылая ночь понесла от Ветра серебряное яйцо с Эротом внутри яйца и положила его в чрево темноты. Можно расписывать случившееся тогда как-нибудь иначе - ничего это не меняет. Эрот первым проявлением любви привел в движение Вселенную и отступил в детство. И вот теперь он принялся расти. Решил выйти из младенчества. Что это может означать для сложившегося уже миропорядка богов и людей? Потому никто и не удивился, когда в чертогах Зевса Афродита появилась с Эротом не одна, а вместе с Гестией. С невозмутимой Гестией, которая не только богиня домашнего очага, но и, что важней, олицетворение незыблемого Космоса. Эрот же принес с собой зайца, только что пойманного на охоте. И устроился с ним в стороне от взрослых. Эрот и заяц были заняты друг другом. Заяц то терся об Эрота своей мягкой и светло-золотистой (небесное существо все-таки) шерстью, то отбивался от него лапками. Боги, собравшиеся в чертогах своего всецаря, тоже делали вид, будто не замечают ребенка и зайца, хотя речь старались вести вокруг игрушек и игр. Пока Артемида наконец прямо не спросила Эрота: - Ты мужчина и, как все они, хочешь вырасти и жениться на какой-нибудь девке? - И это тоже. Вы ведь все переженились, - беспечно ответил малыш, не поднимая головы от своего зайца. - Но ведь ты бог, да еще какой, - опять напомнила ему Афродита, - стань большим и женись. - Нет, я не хочу, как вы. Я хочу сначала вырасти, - не согласился Эрот. - Вот упрямый мальчишка, - не сдавалась Афродита, - ты ведь в любой момент можешь стать большим. - Наоборот, я в любой момент могу стать маленьким, если вы будете приставать ко мне со своими вопросами. - И ты кого-нибудь уже выбрал из женщин? - спросила Гера. - Выбрал. - Зачем же ей ждать, пока ты будешь расти, - всплеснула руками Артемида. Вопросы Эроту задавали пока только женщины. - Ей тоже надо расти, - с неким особым значением сказал Эрот и даже будто забыл в этот момент о зайце. - И кто это? - опередила всех других женщин Афина. - Не скажу, у нее и так будут крупные неприятности, - ответил Эрот, глянув на свою мать. - Это уж точно, - не сдержалась Афродита. - Значит, она земная, - рассудила Гера. - Пока, - ответил Эрот. - Имя ее хотя бы все-таки назови, - попросила Артемида. - Психея. - Это просто имя? - уточнила Гера. - Фу, - мальчишески вскинулся Эрот, - не просто имя. Это же будет моя жена. И тут наступило молчание. Психея для античных греков - это как для нас, поздних, Душа. Психика, психоз, психология напридумываем мы впоследствии. А тогда Психея - просто Душа. В данном случае с большой буквы. Потому и призадумались боги и богини в чертогах Зевса. - Значит, Психея будет расти и испытывать всякие трудности, - рассудила Гера. - Как и я, - ответил Эрот. - Какие у тебя трудности? - улыбнулась Афродита. - Стану расти, и трудности будут, - весело произнес Эрот, гладя своего зайца. - Ну чего пристали к ребенку, - вмешался наконец Зевс. - Иди, мой милый, поиграй с зайчиком. И Эрот охотно исчез из чертогов всецаря бессмертных. - Если великий и мудрый что-нибудь учудит, почему бы это не повторить ребенку, - не без язвительности заметила Гера, когда Эрот покинул чертоги владыки бессмертных. И все, конечно, догадались, что сказанное метит в Зевса. - Ты чего опять? - уставился на жену всецарь. - Зевс собирается ждать, пока вырастет Парис, и почему бы Эротику не сделать чего-нибудь похожего, - усмехнулась Гера. - При чем здесь это? При чем? - отмахнулся от жены Зевс, по-настоящему даже не рассердившись на нее. - Ты-то что скажешь, Гестия? - обратился он к хранительнице домашнего очага, олицетворяющей и незыблемый космос. - Вольно или невольно, Эрот хочет пробудить человеческие души еще в земной жизни, чтобы они ощутили себя частицами изначальной великой силы, все породившей... Кстати, - добавила Гестия, - как бы люди ни относились к нам, к своим богам, в глубине своего сознания они ставят во главе всего эту изначальную силу, познать которую невозможно. Гестия произнесла это спокойно, размеренно, словно само собой разумеющееся. Боги же, собравшиеся в чертогах всецаря, как-то сразу присмирели. Только воинственный Арес сердито проворчал: - Эти мотыльки, живущие мгновенье... - И бессмысленно летящие на свет, -презрительно добавила Артемида. - Да, - согласилась Гестия. - Летящее на свет их познание несовершенно. Свет их больше слепит, чем открывает им нечто. Ослепленные, они и о душе своей забывают. Желая знать, они утрачивают способность чувствовать то, что породило всех нас. В чертогах Зевса прошелестел вздох облегчения, и боги несколько оживились. - Они и душу свою, когда она покидает человека, представляют в виде птицы, - улыбнулся Гермес. - Или дыма, - хихикнул Аполлон. - Или просто испарения, - уже громко хохотнул Арес. - Однако..., - произнесла Гестия и остановилась, словно задумалась. - Что "однако"? - не выдержал Аполлон. И вопрос этот мог сорваться с уст любого из бессмертных. - Однако, - повторила Гестия, - мы, боги, расставлены по своим местам по сути именно так, как хотят люди - в соответствии с их людскими побуждениями, представлениями и занятиями. - Ну и что, - возразил Зевс, - надо же как-то выстраивать порядок... - Пожалуй, это верно, - согласилась со всецарем Гестия, - как верно и то, что люди еще очень долго будут обретать себя... Очень долго... Однако... - Опять "однако"... Теперь это вырвалось у самого Зевса. - Однако, - опять повторила Гестия, - кроме людей, существуют и низшие боги, и совсем простые бессмертные. Им не нужно знания, но в них тоже пробуждаются невинные и грубые души. Вот эти-то беспечные дети матери Геи вырвутся на свободу, и пошатнутся жилища олимпийских богов... Ненадолго снова наступило молчание. - Я все сказала, - заключила, наконец, Гестия и следом за Эротом покинула чертоги всецаря бессмертных. - Ну с этим-то мы справимся, - угрюмо пророкотал Зевс. - Конечно, - поддержал его Аполлон. - Обязательно! - почти прокричал воинственный Арес. Однако, полной уверенности в своих силах не чувствовалось в чертогах Зевса. И смутою наполненной, как светом, Ей не нужны ни сроки, ни пути. Достаточно в самой себе взойти, Чтоб все заполнить в мирозданьи этом. Вот что с великим связано запретом. Вот где соблазн... Дано и не дано. Всесветное... Зачем во мне оно? Затем, что выйду в мир иной, и где там И что смогу, случайный сумасброд, Ушедший на свободу из свобод. И внять такому по земным приметам Поможет в тесноте земного сна Лишь всполох чувств, любовь, она одна?.. Душе безумца не помочь советом. Что такое оракул? Уж, конечно, не подсказчик и не подсказка. Какая-то субстанция, инстанция или личность, погруженная в самое себя, но и не по-человечески проницательная - сама запредельная мудрость. Вдруг оглянется на приставшего к ней с вопросом и что-нибудь кинет ему в ответ. Выслушал и отваливай. Человек желает спросить про свое, про то, как он себя ощущает и что собирается предпринять. А ему буркнут совсем-совсем про другое. Он говорит: хочу отправиться к амазонкам и, возвеселившись, найти там себе жену. Ему же - в ответ: в скорби, мол, город новый заложишь. Разве это подсказка? Где тут логика? Я тебя о чем спрашивал? В конце концов, оказывается, что новый город ты так или иначе заложишь. И именно в скорби. Когда корабли греков, гонимые столь расположенными к ним, как им казалось, ветрами, сделали первую остановку у неведомой путешественникам реки, тут-то все и произошло. Вдалеке, тоже на берегу, они разглядели и каменное строение, оказавшееся храмом Гермеса. На местный лад, назывался храм Каменным домом этого бога. И главной жрицей его была женщина по имени Пития. Выяснилось также, что недалеко отсюда расположен новый и в сущности греческий город Кизик, основанный долионами с помощью аргонавтов. Пока Геракл и его многочисленные спутники осваивались, заготавливали пресную воду, закупали в храме продукты, чтобы пополнить свои запасы, тот же молодой афинянин, общавшийся с Антиопой, сообщил, что Солоент утопился в реке, название которой они еще и узнать не успели. Тело Солоента искали, но так и не нашли. Первыми решили остаться здесь братья утонувшего - Евней и Тоант. Неожиданно к ним присоединился Герм. Тогда вместе с ним вызвались основать тут заморское поселение еще несколько афинян. Их примеру последовали и некоторые греки с других кораблей. На берег сошли, чтобы здесь остаться, и все амазонки. Кроме, естественно, Антиопы. Как объяснил Герм, он решил именно здесь, на земле, ничем еще не испорченной, и создать настоящее народовластие. Город по имени жрицы Гермеса назвали Питополем. Речка теперь носила имя - Солоент. Так вот нееожиданно исполнился совершенно невероятный дельфийский оракул. О глазастая и всесведущая мудрость, как далека ты от сиюминутных устремлений человеческих!... В Афины корабль Тезея добирался в одиночестве. Перифой, некоторое время плывший рядом с ним, отвернул к Фессалии, намереваясь обойти остров Эвбею с другой стороны. Большинство же остальных греческих суден во главе с Гераклом решили догулять и еще раньше двинулись в сторону Трои. Слишком уж легко, неуважительно для мужского достоинства легко, достался им священный пояс амазонок. Как тут не догулять, не покрасоваться выпуклостями своих мускулов. Нет ничего ни удивительного, ни неожиданного в том, что возвращение Тезея с Антиопой вновь взбудоражило Афины и его окрестности. Жители аттических городов вообще подвержены воспламенениям эмоциональным. Это для них все равно, что время от времени омываться горячей водой. И не столь важно тут очищение от видимой грязи. Грязи земной и житейской они быстро снова накопят. И еще намусорят, умываясь. Важно вообще очиститься, побывать в состоянии эмоционального подъема, поплескаться, отмахиваясь от непонятного и малопонятного. Отдохнуть, повоспламеняясь душой. Во что это выльется - в то и выльется. Все равно не предугадаешь, как все повернется, в каких словах выкрикнется. А слова-то и потащат все за собой. Понятно, что в Афинах копилось и недовольство. Можно ли такому влиятельному человеку, как Тезей, надолго отлучаться из города. Нельзя, разумеется. В этом сходились и противники тезеева народовластия, и его сторонники, хоть и огорчались сходством мнений с противниками. Однако афинский царь вернулся. Теперь на месте сидит. Да еще со столь необычной женой. И направление мужских суждений переменилось. Теперь он остепенится, принялись не без удовольствия рассуждать многие из афинских палконосцев. Выпуская из виду то обстоятельство, что женой Тезея стала воинственная наездница. Женщины же, не только афинские, но и аттические, быстренько уловили именно то, что Антиопа - свободная воительница - независимое существо. А мы чем хуже, взялись заявлять они? Да еще прямо в глаза своим мужьям. Почему народовластие не для нас? Пусть так рассуждали не все жительницы Аттики. Пусть даже возникли подобные суждения сначала на какой-нибудь Допилоновой улице, в доме, где обитали легкомысленные подружки афинских гуляк. Но такие разнузданные мысли почему-то проникли и в жилища добропорядочных горожан. Да и на площадях озвучивались. Девиз даже появился: "Суки не слабее кобелей!". Первой произнесла эти слова знаменитая и загадочная теперь танцовщица Пракситея. Просто они сорвались с ее губ. Отнюдь не намеренно. Но их тут же принялись повторять как девиз повсюду мелодичные женские голоса, лишая дара речи мужскую часть славного города Афины. Хотя и ненадолго. Ненадолго не оттого, правда, что считающиеся от природы сообразительными представители сильного пола, придя в себя, быстро определились со сколько-нибудь существенными аргументами против вредных заблуждений представительниц пола прекрасного, но слабого. Общественное мнение увлеклось совсем иным обстоятельством. А именно - основанием за морями афинского города Питополя. Гибелью Солоента, разумеется, поогорчались, однако какое важное событие - аттическое поселение на неведомых землях. Вот уж чего не собирался совершать Тезей, отправляясь к амазонкам, несмотря на заключение дельфийского оракула, которого тогда никто не понял и поэтому вскорости и было оно забыто.. И н тебе - основание греками этого заморского поселения в конце концов больше всего взбудоражило, казалось бы, таких домашних афинян. Словно - вот оно свое, рядом, до него совсем даже просто дотянуться рукой. Больше того, настойчивые разговоры подобного рода подтолкнули афинян и дальше, внимание многих повернулось на Элевсин, расположенный, действительно, под афинским боком и, надо же, в плодородной Фриасийской равнине. Ныне он притулен к враждебным Мегарам. "Элевсин! - один из двенадцати городов, основанных нашим великим владыкой Кекропсом", - буквально гудело повсюду. Следует его немедленно вернуть, волновались мирные афинские палконосцы. Словно они не палки постоянно таскают с собой, а мечи, подобно диким и необузданным беотянам или фессалийцам. И это гудение заглушало собою все остальное. Кроме толков о народовластии, разумеется. Преобладавшие тогда представления о народовластии, наоборот, придавали порыву афинян вернуть себе Элевсин особую законную силу. Ведь они, палконосцы, так были единодушны. Ну, полное согласие. Даже голосовать не надо. Следует признать, что Тезей, разделяя настроения афинских палконосцев, тем не менее не ожидал столь бьющей через край горячности, охватившей жителей славного города. Города особенно. Хотя и остальные аттические филы взволнованно откликнулись на призыв вернуть Элевсин, заключить в братские объятия соскучившихся-де по ним родственников и близких. Потому Тезей собрал в царском мегароне не только своих друзей и соратников -Мусея, Пилия, жреца Диониса Одеона, но пригласил и Менестея. Менестей привел с собой Клеона. Для большей представительности собрания. И конечно, вместе с мужчинами совещалась и Антиопа.. * * * * *