л собутыльников в штабе: Зверева и Боченкина, начальника оркестра и Гамаюна (Петровича). Для услаждения души и тела пригласил Эльку и "стюардессу". Сашка вскрыл мой красный чемодан, переоделся в новенький горный костюм, повесил на портупею АПС (мой трофей). Орел! Герой! Можно теперь рисоваться перед теми, кто в горы не ходил и пороха не нюхал... После употребления внутрь большей части спиртного, когда включили магнитофон и загрохотала музыка, у Сашки развязался язык. -- Элечка, иди ко мне, ласточка! Дай тебя приголублю! Я тебя очень хочу! -- промямлил, шлепая слюнявыми губами, Степанцов. -- Пошел вон, мокрогубый козел! -- с презрением крикнула Элеонора. -- Если каждому давать, изшоркаюсь, изотрусь. -- Эля! Не бойся! -- рассмеялся начальник оркестра, большой весельчак и балагур. -- Можешь смело прыгать в койку, когда захочешь. -- Вот именно, когда захочу и с кем захочу, -- фыркнула Элеонора. -- Я сейчас желаю танцевать, а не ублажать этого потного болвана! Девчонка отбросила табурет и заскочила на стол, сметая ногами посуду. Вообще у нее был такой бзик. Выпила -- душа на распашку, развеселилась и на стол. Танцы, пляски, стриптиз! Безбашенная... -- Одесситка! А ну, марш со стола! -- дал ей команду майор Зверев. Но деваху было не удержать. Она пнула ногой по протянутым рукам Степанцова, поддела туфлей пепельницу, из которой в полете посыпались серым дождем пепел, окурки, спички. Задрала юбку, демонстрируя просвечивающие трусики. -- Ах, ты, стерва! -- рявкнул пьяный Зверев. Он схватил танцоршу за руку и, чуть притянув к себе, влепил звучную пощечину. Девица упала вниз со стола, ударившись задницей об пол. Ушиблась она не сильно, так как успела сгруппироваться в полете. Эх, не будил бы он лучше лихо, пока оно тихо! Элька в юности была чемпионкой республики по каратэ, о чем пьяный майор не подозревал. (Узнал он об этом только на следующий день в санчасти, где приходил в себя). Не успел майор опомниться, как получил мощнейший удар ногой в лицо, а затем двумя ногами в грудь. Ему еще повезло, что она не одела туфли на шпильках. Одесситка метнула табурет в голову строевика и нанесла удар кулачком по печени. Боченкин, охнув, свалился. Оркестрант шустро забрался под стол, не желая подставлять физиономию. Степанцов на мгновение схватил Эльку за руку, но тут же получил удар локтем в зубы и пяткой промеж ног. Кто метнул бутылку в окно, кто снес, убегая, двери с петель -- точно неизвестно. Штабным досталось по первое число. Гамаюн сопровождал рассказ о случившемся поглаживанием опухшей щеки и лилового фингала под глазом. -- Вот так посидели, отметили орден. Порезвились, размялись, -- грустно закончил "ЦБУшник" свою "сагу". -- Борис Петрович! А не знаешь случайно, где моя тельняшка, горный костюм и пистолет? -- поинтересовался я, роясь в чемодане. -- Наверное, у Степанцова. Кроме него, взять некому. Он "стволом" хвалился: автоматический, четырнадцать патронов! Генеральский пистолет! Езжай на Суруби, попробуй забрать. Но он не отдаст, не признается. -- Н-да! А Зверев соответствует своей фамилии! -- недобро усмехнулся я. -- Зачем девку-то в ухо звезданул? Если бы не это, то она бы комнату нам не разгромила! -- Дурак -- он и есть дурак! Кто спорит. Он как выпьет лишнего, постоянно драться лезет. Ну ладно, с мужиками, а тут -- баба! Эх, ты бы видел, замполит, его лицо! Картина -- "ужасы войны". Зайди к нам в комнату, взгляни! -- А что его выписали из санчасти? Так быстро? Повезло. Надо было отделать покрепче. -- "Зверюга" вынужден работать. Он в полку за начальника штаба оставался. Тут комиссия из Ташкента прибыла. Официальная версия: свалился в темноте на камень, проверяя ночью караул. -- А Элька, как она? -- Да что с ней станется, -- вздохнул Гамаюн. -- Избила четырех мужиков и дальше пьянствовать отправилась в компании со "стюардессой". Я велел солдатам немножко прибраться в комнате. Стекла, мусор, окурки вымели, но кто будет окна стеклить и дверь вставлять, не знаю. Разбирайся со Зверевым. Он драку затеял. Позднее комбат шуганул штабных, тогда окна и дверь быстро вставили. * * * Через неделю в полк заявился с дороги Степанцов. Я его поймал в столовой и, прихватив за локоток, сказал пару ласковых. -- Никифор! Как ты смеешь материть старшего по званию? -- возмутился майор. -- Саня! Ты почему без спроса взял мои вещи? Роешься в чужих чемоданах, воруешь пистолет трофейный! Коран верни и все остальное тоже! -- Я?!! Да. Иди ты к черту! Докажи! Я ничего не трогал у тебя. Замполит, тебе это приснилось! -- нагло улыбнулся майор. -- Сашок, не зарывайся, я ведь тебя и на дороге достану! Отдай по-хорошему. Обещаю, хуже будет. -- Старлей, иди проспись, съешь таблетку от болей в голове. Перегрелся на солнышке, наверное! -- нахально ответил Степанцов и ушел. -- Ну, что ж, обижайся на себя! -- крикнул я ему в спину. В столовой в своем излюбленном углу сидел особист нашего батальона Растяжкин и ковырял вилкой малосъедобную пищу. -- Привет, комиссар! Какие проблемы? Вид шибко озабоченный, -- усмехнулся майор. -- Нехорошая история произошла, даже неприятно рассказывать. Я из Панджшера вынес автоматический пистолет, принадлежавший погибшему вертолетчику. Помнишь? -- Ах, так он у тебя оказался тогда? -- расплылся в лукавой улыбке контрразведчик. -- Нашелся, значит! -- Ага. Давно хотел сдать, но то отпуск, то рейды. Перед выходом на боевые достал из сейфа, но закрутился и не успел принести в службу вооружения. Возвратились, а его у меня украл Степанцов. Если желаешь приобрести пистолет для себя, конфискуй. Коран еще изыми. И желательно выговор объявить ему, с какой-нибудь гадкой формулировкой. Чтоб воровать было не повадно! -- Спасибо за информацию, Никифор! -- Глаза майора жадно заблестели. -- Сделаем! АПС, говоришь? Прекрасно, прекрасно. Подарю потом в штаб армии руководству, когда на замену буду уезжать! Он отставил в сторону тарелку и умчался искать по общагам Степанцова. Но того и след простыл. Через пару дней Растяжкин вернулся с дороги с пистолетом в огромной кобуре, висящей на боку. -- Извини, Никифор, но, сам понимаешь, тебе ничего вернуть не смогу. Коран уничтожен, пистолет конфискован. Выговор объявлен. Степанцов у меня сутки объяснительные писал, негодяй! При этом такими словами тебя материл -- не передать! Ха-ха! -- загоготал довольный Растяжкин. * * * После рейда, потрясенных катастрофой вертолета, комбат зашвырнул в один угол горные ботинки, в другой лифчик с "магазинами". -- Все! П...ц! Никаких боевых! Ни шагу из гарнизона до замены! -- прорычал, матерясь, Чапай. -- Прямо сейчас ухожу в санчасть. Залягу на чистые белые простыни, выжру из горла бутылку водки и буду балдеть. Война -- никогда больше! Пусть хоть расстреляют! Я нужен семье живым. Тем более что мой сменщик вылетел из Ровно и движется в направлении Ташкента. -- Василий Иванович! Все будет хорошо! -- успокаивал я, как мог, комбата. -- Самое страшное позади. Подорожник собрал туалетные принадлежности, тапочки и вышел из комнаты. Отправился "болеть" в санчасть. Неприятная картина. Железный комбат! Гроза для батальона! Сила! Глыба! Кремень! Образец службиста и воспитателя разрушался на глазах. Деградировал. Его раздавили и морально сломили постоянные потери. Прав был Марасканов: "Начнут крепко молотить батальон, погладит смерть по голове и вся спесь с Чапая слетит". В принципе, в душе его что-то надломилось еще в ноябре пошлого года, со смертью Арамова. Дальше -- больше. Теперь остается только наблюдать за жалким зрелищем, да вспоминать о его былом величии. Иваныч решил закатить в честь благополучного отъезда крутую пьянку. Танкисты, артиллеристы, пехота. Приглашались комбаты и заместители. Употребив солидную дозу спиртного, он подхватил меня за локоть и потащил в женский модуль прощаться. Во второй руке у него была неначатая бутылка водки. К его удивлению, "аэродром" был занят десантниками. Этих ребят разместили за забором, в городке, оставленном ушедшим в Союз зенитным полком. Они обнаглели до безобразия. Мало им своих теток, приперлись к нам! А попробуй мы, пехота, там появиться? Будет драка! В комнате сидели какой-то подполковник (как оказалось -- замкомандира полка), майор и старший лейтенант. Странная компания. Все с орденами, медалями, прикрученными к х/б. Вот вырядились! Парни как на подбор: здоровенные, высокие, под два метра. Красавцы! Мы же -- маломерки, представляли собой рядом с ними унылые образчики пехоты. Никакого сравнения. К тому же мы явились в дым пьяные. "Стюардесса" сидела на коленях подполковника и весело щебетала, а тот что-то шептал ей на ушко. -- Убью, заразу! -- тихо прорычал Подорожник, но, отхлебнув водки из горлышка, сдержался. -- О-о-о! Рады гостям! -- приветствовал нас молодой майор и сделал радушныф жест руками: мол, проходите, дорогие гости. -- Это вы в гостях! -- возразил я. -- Хозяева этой территории -- мы! Парашютисты тут -- незванные гости! -- Ребята, давайте дружить! -- миролюбиво предложил старший лейтенант и представился: -- Сергей! Майор тоже назвал себя: -- Александр. Я в ответ громко буркнул свою любимую фразу: -- Когда у родителей бедная и убогая фантазия, то называют ребенка самым незамысловатым именем -- Саша или Сережа! Десантники покраснели от злости, но промолчали. После первого тоста "за братство по оружию" к нам на помощь внезапно явился Филатов. Он второй день, как вернулся зачем-то в полк. А сейчас пришел к своей полковой "маме". Любаша к его приезду давно крутила любовь с генералом. За ней приезжала время от времени машина, и она исчезала в необъятных просторах штаба армии. Я слегка смутился, но бывший "кэп" крепко, с чувством пожал мне руку и даже обнял. Почувствовав моральную поддержку в лице Филатова, комбат повеселел. Налив полный стаканчик водки, Чапай довольно громко произнес: -- Никифор, а ты знаешь, что если вот такому длинному десантнику дать коленом по яйцам, то он переломится пополам. Я задорно рассмеялся этой шутке, а Иваныч продолжил: -- И когда парашютист опустится низко, в этот момент следует бить его физиономию о колено. Он тогда становится ручным. Десантники опешили, прекратили мять и гладить теток. Майор примирительно произнес: -- Ребята, давайте не будем ссориться! Мы ведь ходим одними тропами, воюем вместе. Чего вы злитесь? -- А то! Если бы мы с комиссаром вошли в ваш женский модуль, то нас бы оттуда вытурили. А я вас терплю целый час! -- воскликнул Чапай. -- И если тропы одни и те же в горах, то койки -- разные! Филатов сидел у окна, пыхтел, словно паровоз, и багровел от злости. Десантники сказали, что выйдут покурить и дружно ретировались. Обратно в комнату они больше не возвратились. Женщины надули губы и сердито загалдели на Подорожника. -- Ты чего, Иваныч, раскомандовался? Шагай в свой батальон, там и командуй. Кому хотим, тому и даем! -- громче всех возмутилась "стюардесса". -- Ах, ты, дрянь! "Офицерский осколок"! Вот и славно! -- воскликнул взбешенный Подорожник. -- Живи, как хочешь, я тебя больше знать не желаю. Пойдем, комиссар, отсюда! Мы вышли прочь и двинулись по дорожке, наслаждаясь вечерней прохладой. -- Василий Иваныч, а чего Филатов в полку объявился? Он ведь теперь начальник штаба дивизии, которая возле иранской границы? -- У Ивана Грозного большие проблемы с особым отделом. Контрразведка за него крепко взялась. Сейчас вызвали в Кабул для разбирательства. Скажу по большому секрету, а ты никому больше! -- Могила! -- пообещал я и дыхнул ему в лицо винными парами. -- Мне в штабе по секрету рассказали. Помнишь, Ковзонский осенью приезжал с концертом в полк? -- Ага! Солдаты и сейчас на подаренной гитаре тоскливые песни бренчат, -- ответил я. -- Тогда певец на банкете подарил Ивану Грозному пластинку с автографом и кассету с новыми записями. "Батя" расчувствовался и ответил подарком -- пистолетом ПМ. Тот пистолет был трофейный, со сбитым заводским номером. Разведка в кишлаке на засаде захватила, его не учли и не сдали. Ковзонский обрадовался такому подарку, расцеловал "кэпа" и повез через таможню, не таясь. Сунул как сувенир просто во внутренний карман. А на переходе границы поставили систему контроля. Минуя "звенелку", он прокололся. На вопрос: "Откуда оружие?" -- певец ответил, что подарил командир восьмидесятого полка. Теперь третий месяц Филатову мозги пудрят. Шьют статью: контрабанда оружием. Объяснительные, рапорты, докладные. Чем закончится -- неизвестно. Глупость, конечно. Медленно-медленно, но дело раскручивается. Филатов уже уехал к новому месту, руководить штабом дивизии, а бумажное крючкотворство неторопливо движется к суду. Или, может, ляжет под "сукно" если повезет дело-то уголовное. А тут еще одно разбирательство на подходе. Напасть за напастью. Помнишь, год назад солдат погиб? Тогда подрывали россыпь патронов и гранат, в старой штольне. Я кивнул головой, припоминая, старое происшествие. -- Начальник инженерной службы торопился на совещание и поручил произвести взрыв сержанту. Но в том колодце скопился запас гораздо больший, чем рассчитывали. Сапера осколками и кусками земли поранило, слишком близко стоял. Да песком еще и присыпало. Хватились к вечеру, когда он уже остыл. Не забыли и эту историю. Вот Филатов и готовится к самому худшему. Могут даже, если захотят, посадить. Жаль "батю", если пропадет... ...Действительно, жаль. Матюжник, ужаснейший, грубиян, но вместе с тем добрейшей души человек. Отходчив, не злопамятен, добродушен. Своих в обиду не дает, офицеров растит, солдат бережет, бесцельно людьми не рискует. Глупость с подаренным пистолетом грозит сломать дальнейшую военную карьеру, в худшем случае -- жизнь. Вроде бы из-за этого и представление к ордену возвратили. Начальник политотдела приехал в полк и учинил разнос опухшему от пьянства Золотареву. Раскритиковал в пух и прах работу парткома, прошелся по казармам, ругая устаревшую наглядную агитацию. Я встретил Севастьянова у порога казармы. Представился и поприветствовал начальство. -- О, Ростовцев! Рад тебя видеть во здравии! Как дела, не болеешь синдромом заменщика? -- спросил начпо. -- Все нормально, не жалуюсь! -- ответил я, хмурясь. Ничего хорошего от проверки для себя я не ожидал. В первой роте плакаты наглядной агитации постепенно приходили в негодность. В третьей и так было плохо с агитацией, а с уходом в клуб Мелещенко стало еще хуже. Бугрим никак не мог привести в порядок стенды у минометчиков. Единственное светлое пятно -- вторая рота. Полковник ходил из помещения в помещение, качал головой, вздыхал, слушал меня, задавал вопросы, возмущался. Золотарев держался от нас на некотором удалении, вытирая пот и незаметно бросая в рот горошинку за горошинкой "антиполицая". Инспектирование давалось ему очень тяжело, видимо вчера не рассчитал дозу, а начальник нагрянул внезапно. Неожиданно Севостьянов сменил тон и без всякого плавного перехода от ругани и недовольства спросил: -- Никифор Никифорович! А ты почему до сих пор старший лейтенант, а не капитан? От такого неожиданного вопроса я опешил и смутился. -- Мне рано быть капитаном. Я лишь полгода назад был лейтенантом. -- Рано, говоришь? Воевать не рано? Героем становиться не рано? -- Ну, это другое дело, -- вздохнул я, испытывая неловкость от таких слов. -- Если мы тебя назначили заместителем комбата, значит, солиднее быть капитаном. Не дело, что у старшего лейтенанта в подчинении несколько капитанов. Он оглянулся на замполита полка и поманил его пальцем. -- Завтра подготовить документы к званию "капитан". Досрочно! -- Нет, -- глядя в сторону, промямлил Золотарев. -- Пусть переделает все стенды в ленкомнатах, а после подумаем. -- Молчать! -- взвизгнул полковник Севастьянов. -- Я сказал представить документы! Это приказ! А с вами я разберусь отдельно! Иди, Ростовцев, работай. Я отошел в сторонку, но даже издали были слышны громкие вопли: -- Алкаш! Сниму с должности! -- Тогда хрен тебе, а не академия ГШ! -- взвизгнул Золотарев. -- Я найду на вас управу! Севастьянов топал ногами, что-то еще долго орал, а я почел за благо быстро удалиться. Полковник уехал, а Золотарев сказал, что в течение месяца надо переписать плакаты, а уж потом можно будет вернуться к вопросу о звании. Он подумает. Вместо писанины мы отправились в рейд, затем в другой, третий, а нового звания так и не было. Не проявил, как говорится, настойчивости. На дороге среди бела дня два бойца остановили "барбухайку" и затеяли обыск. Нашли металлическую шкатулку с афганями. Денег оказалось что-то около миллиона. Солдаты под дулами автоматов и наведенной пушки изъяли ящик и прогнали афганцев. Хорошо не расстреляли! Аборигены умчались в Джелалабад за поддержкой. Как оказалось, они везли казну племени в Кабул и не ожидали такого поворота дела. Местное руководство вышло на командование батальона, а спецслужбы на особиста батальона. Тот доложил о происшествии начальству в полк. Афганцы умоляли вернуть деньги. Пусть даже не полностью. Четверть, мол, возьмите себе, но возвратите хотя бы остальное! Комбат прибыл на заставу, перевернул все вверх дном, вытряхнул даже прапорщика из штанов и трусов. Нашли денежки до последнего "афгани". Кочевники, обрадовавшись, забрали деньги, а четверть миллиона в качестве благодарности оставили у наших. Деньги упаковали и направили прапорщика в полк, сдать под отчет начфину. Для работы разведки с агентурой и местным населением. Но молодой "прапор" несколько скорректировал маршрут. Он заехал в дукан, купил сувениры, шмотки, коробку водки и коньяка, ящик фруктов и овощей, прочей зелени и отправился в женский модуль. Бронетранспортер с солдатами спрятал на позициях охранения. Прапорщик нашел свою землячку Ленку -- "ногтегрызку" и устроил бурную оргию, запершись с ней в комнате. Комбат позвонил в полк и уточнил прибытие денежной "посылки". Посылка не прибыла! В полку начался переполох. Пропал БТР, прапорщик и два солдата! Разведвзвод батальона подняли по тревоге и отправили по пути следования прапора и сотоварищей. Следов сгоревшей машины не было, а на крайней заставе у въезда в город сообщили о том, что броня выехала в Кабул. Обыскали весь путь возможного маршрута -- улицы пусты. В комендатуре никого не задерживали, афганские спецслужбы об убитых или взятых в плен советских военных не знали. Пропали! Канули в неизвестность. Командир полка нервничал и пребывал в растерянности. Полк на боевых, что делать? Обращаться к руководству, чтобы вернуть наш батальон из рейда для поисков пропавших или еще подождать? Проблема разрешилась сама собой. У солдат кончились продукты, и они, закрыв машину, пошли в столовую, где попались на глаза офицеру из своей роты. -- Стоять! Негодяи! Вы откуда? -- прорычал взводный. -- Мы? Мы из оврага. БТР в овраге стоит. Есть хотим, оголодали. Сухпай кончился, а Сергеич потерялся и не приходит. -- А где он был? -- воскликнул лейтенант. -- Хрен его знает! -- развел руками водитель. -- Он к бабам отправился. Обещал утром вернуться, но не возвратился. Таким образом, участок поисков сократился до одного модуля. Штабные открыли комнаты, выстроили женщин у асфальтированной дорожки. Не открылась только одна дверь. Ленки среди женщин не было, а в закрытом помещении стояла настороженная тишина и лишь изредка раздавались шорохи. Начхим выбил дверь ногой. Картина предстала довольно живописная! Огрызки, окурки, бутылки, банки, банановая кожура, стаканы, презервативы. Все беспорядочно валялось на полу. Стол был завален недоеденными яствами и недопитыми поллитровками. В койке копошилась обнаженная парочка, которая не обращала ровно никакого внимания на вошедших. Этот дуэт был уже просто не в состоянии осмысливать реальность происходящего вокруг из-за обильного пьянства и нескончаемого совокупления. Обессилевшего прапорщика, не способного к передвижению, отнесли на гауптвахту. Девицу заперли в комнате и приставили к двери караульного. Утром в камере начался допрос. На вопрос командира: "Где деньги?" -- прапорщик, потупив глаза в пол, ответил: -- У Ленки. Замполит охнул: -- Все!? -- Угу! -- подтвердил прапорщик. -- Сильна! Ну, дает девка! -- восхитился начальник особого отдела. -- Да уж, дает и еще как дает, -- согласился Золотарев и тотчас распорядился: -- А ну, сюда ее! И пусть спрятанные афгани несет. Ленка явилась опухшая, с помятым лицом и сильным запахом перегара, но с пустыми руками. -- Лена! Где денежки? -- вкрадчиво спросил замполит. -- Все там же, не буду говорить грубо где! В том самом месте! -- Лена! Верни деньги! Они не твои! -- продолжал настойчиво уговаривать Золотарев. -- Не отдам! -- взвизгнула девица. -- Я их честно заработала! Неделю пахала под этим жеребцом! Из сил выбилась. Не отдам, хоть расстреливайте. Можете выслать домой за аморалку. Я за год такую зарплату не получу! -- И вышлем! -- пообещал особист. -- Вышлем за проституцию и хищение денег. Эти афгани принадлежат полку! Обыщем перед отъездом и конфискуем. Возвращай по-хорошему! Ленка разрыдалась, впала в истерику, но, поплакав полчаса, смирилась с неизбежностью утраты внезапно приобретенного состояния. Золотарев великодушно разрешил оставить подарки. Забрали только афгани. Девушку отпустили заливать горе водкой и омываться слезами. Прапорщика через неделю выпустили из гауптвахты и вернули на горную заставу. Народ смеялся: мол, одно радовать должно обоих -- получили массу удовольствия. Что стало с "пайсой" далее, об этом история умалчивает. Дошла ли хотя бы часть денег для работы с агентурой по адресу -- история умалчивает. Но Золотарев и главный особист не просыхали месяц и в результате очутились в реанимации. Началась "белая горячка". * * * Опять очередная нелепая жертва войны! Мы возвращались в полк после рейда, в районе Мирбочакота. Боевые действия прошли без потерь. Как всегда броня облеплена солдатами. Муталибов сидел в башне и нечаянно или из любопытства щелкнул тумблером на каком-то пульте (БМП новая, только с завода). Сержант услышал сверху хлопок и какие-то вопли. Он выглянул из люка и остолбенел. Авлеев правой рукой держался за обрывок левого рукава, из которого хлестала кровь, заливая броню. Руки до плеча просто не было. Из обрывков рукава торчала обломленная кость и свисали клочья кожи, жилы и мясо. Мандресов с трудом перетянул жгутом предплечье, пережал вены. На попутке довезли парня до инфекционного госпиталя, благо он был рядом. Спасли. Проклятье! Как много небоевых потерь! Глупых и нелепых. Оказалось, что Муталибов запустил ПТУР, который реактивной струей и оторвал руку у сидящего сзади медика. БМП пришла снаряженная противотанковым комплексом, а ракеты технари почему-то не убрали на склад. Зачем нам ПТУРы? Танков-то у "духов" нет! Падая, боевая часть ракеты разнесла в щепки передвижную ремонтную мастерскую. Будка -- в щепки, "Урал" загорелся, водителя контузило. Кошмар! Попали, не целясь. Нарочно не придумаешь! Неосторожные выстрелы обязательно летят точно в цель. А вот если бы метили куда-нибудь конкретно, то неизвестно, попали бы или нет... Глава 17. Глупость или предательство? Последняя неделя пребывания Подорожника в полку превратилась в хмельной загул. Это был неиссякаемый источник спиртного, к которому мог припасть любой из гостей комбата: танкисты, артиллеристы, пехотинцы... И когда, казалось бы, источник должен был иссякнуть, из госпиталя выписался начальник артиллерии полка, с которым Чапай тут же схлестнулся, и загул возобновился с новой силой. Пару раз появившись в казармах, Иваныч оглядывал подчиненных мутным взором и отдавал какие-нибудь бесполезные распоряжения. После этого Подорожник пополнял запас водки, брал свежее белье и вновь исчезал в санчасти. Днем он принимал процедуры, а вечером пировал на позициях боевого охранения. Так продолжалось дней десять, и вдруг, словно по мановению волшебной палочки, "оргия" прекратилась. Прибыл сменщик из Львова, майор Махошин. Он сразу мне не понравился. Круглолицый, гладенький, ухоженный майор излучал самоуверенность и самовлюбленность. С его лица не сходила глупая снисходительная улыбка. Но хуже всего было то, что он совершенно не умел разговаривать с людьми. Речь его звучала обрывисто и бессвязно, порой произносил совершенно нелепые фразы. Несколько дней комбат передавал дела, и Василию Ивановичу пришлось мужественно бороться с похмельным синдромом. Чапай подписывал накладные, формуляры, рапорта. Подгонял и торопил ротных, старшин, зама по тылу, технарей. В последний день Иваныч выгнал со скандалом из нашей комнаты "стюардессу", которая пришла с повинной, прощаться и мириться. Она попыталась высказать ему все, что наболело. Особенно обижала ее прозвище "офицерский осколок", которым наградил ее бывший любовник. Но Подорожник ничего слушать не захотел и остался непреклонен. Вот и все. Подорожник накрыл стол в нашей комнате и устроил прощальный фуршет. Он с грустью смотрел на собравшихся, натужно шутил, но мыслями был уже в Ташкенте. -- Прощай, комиссар! Не обижайся на мои колкие шуточки в твой адрес. Извини за то, что мучил своим пьянством. Надеюсь, в остальном я был неплохим отцом-командиром. Береги себя, осталось три месяца. Не лезь на рожон! -- напутствовал меня Иваныч. -- С моим сменщиком держи ухо востро. Он парень неопытный, комбатом был лишь полгода. Служил только в кадрированной части. Солдат не видел, не знает, как ими руководить. Его специально назначили на должность, чтоб в Афган отправить. Махошину придется полгода учиться, а эта учеба будет окроплена кровью. Никифор! Постарайся, чтоб это оказалась не твоя кровь! Первый рейд с новым комбатом пришлось совершить в Баграмскую "зеленку". На словах командование дивизии обещало превратить операцию в легкую прогулку. В полк поступил приказ -- срочно выдвинуться к штабу дивизии. Экстренно! Два пехотных батальона и дивизионная артиллерия прибыли быстро, как могли. Но затем что-то не сложилось. Начальство, чтобы занять бойцов делом, начало проводить строевые смотры, занятия, совещания. Постепенно выяснилось, что руководство дивизии вело переговоры с "духами". Разведчики, контрразведчики, полководцы беседовали со старейшинами, с вождями мятежных племен, с какими-то авторитетными бандитами. Тема разговоров: доставка продуктов и воды на осажденные заставы без боев и стрельбы. Наконец договорились. Уговор такой: мы не ломаем дома, не рушим дувалы, не топчем сады и виноградники, не минируем местность. За это нас беспрепятственно пропускают на осажденные посты в "зеленой зоне". Вот, спасибо! Но верится в это счастье с трудом! Командир дивизии на совещании приказал: оставить большинство солдат тут, на базе в полевом лагере. Роты передвигаются в составе экипажей БМП. На каждой машине помимо экипажа, дополнительно, только сержант или офицер. Незачем пехоту брать. Вечно с ними проблемы! Солдаты ногами или растяжки собирают, или сожгут что-нибудь, или всю живность в округе съедят. Офицеры роптали, возмущались, но перечить начальству не стали. Баринов авторитетно заверил, что все будет хорошо. Никаких проблем не возникнет, операция пройдет по намеченному плану. Надо быстро войти и так же быстро выйти. Метлюк, Чухвастов и я заставили комбата взять для подкрепления пулеметчиков и расчеты АГСов. На всякий случай. Комбат уговорил меня пойти к первой заставе с двумя ротами. Воодушевлять. Настоял на своем: мол, Никифор, замена еще не скоро. Отсидеться в тылах опять не получалось. Жаль, ведь я почти заменщик. В результате сам Машохин остался в штабе полка рядом с нервничающим Ошуевым. А в кишлак отправились мы с Метлюком. Иллюзия перемирия исчезла на первых метрах дороги. Отовсюду началась активная стрельба из автоматов и пулеметов. Откуда-то из-за канала ударил миномет, и разорвавшаяся вблизи БМП мина зацепила плечо наводчика. Еще один сержант упал сраженный очередью, а уже вблизи заставы снайпер попал в грудь прапорщику. Окончились мир, дружба и любовь. Системы залпового огня и пушки принялись перемалывать кишлаки, а наши разукомплектованные роты с трудом отбивались от наседавших "духов". Идиоты! Нашли с кем договариваться -- с отъявленными бандитами! А нам теперь страдать... БМП двигалась по проселку, а я переползал от кочки к кочке, из арыка в арык. На спину валились сбитые шальными пулями листья и ветки. Рядом упал с шипением небольшой осколок от мины. Повезло, что не в голову и не в спину. Пыль забивалась в нос. Сухая полынь трещала под телом, в горле от ее пыльцы сильно першило. Маскхалат цеплялся за ветки, сучья и постепенно облепился гроздьями колючек и репейников. Пули с шипением ложились рядом, впиваясь в почву. Вот очередь вонзилась в стену, к которой я пробирался. Кто-то целенаправленно пытается меня убить. Я поплевал три раза по три через левое плечо, отгоняя беду. Негодяй, отстань! Мне домой пора! Осталось чуть-чуть. Вспомнились слова Кавуна, что убивают, в основном, молодых-"зеленых" сопляков, отпускников и заменщиков. "Зеленым" не убили, перед отпуском выжил, теперь хотят угробить в конце второго года службы, перед отъездом. Я выпустил одну, другую, третью очередь по густому кустарнику и быстро перекатился по открытому месту в ямку. Укрытие было хилым и ненадежным, но другого нет. Чуть впереди полуразрушенный дувал, да старое ореховое дерево, прикрывавшее меня ветками и листвой. Кто-то методично стрелял по его зеленой кроне и нервировал укрывшуюся под ней штурмовую группу. В кустарнике лежал Кирпич, Мандресов и Дибажа. Чуть в стороне Муталибов и два бойца. Зибоев из пулемета прореживал листву в винограднике напротив. "Бородатые" были и справа и слева. Повсюду! Их было во много раз больше, чем нас. Хорошо, что с тыла пока не стреляют. Наверное, и оттуда скоро начнут... Артиллеристы принялись утюжить ближайшие подступы к посту. Спустя полтора часа после огневого налета банда рассеялась, не выдержала нашего напора и, унося раненых, ушла по кяризам. -- Ну, как, Саня, пойдем вперед или еще полежим? -- спросил я у ротного, вглядываясь в кустарник. Мандресов непрерывно докладывал обстановку в штаб и получал указания. -- Никифорыч! Ошуев гонит вперед. Требует быстрейшего прорыва на заставу, -- ответил ротный. -- Не думаю, что это получится легко. Может, пусть авиация поработает? Где вертолеты? -- возмутился я. -- Штаб сообщил, что боятся зацепить нас. Большая вероятность того, что "летуны" попутают цели, "духи" слишком близко, -- объяснил Мандресов. -- Ну что ж, тогда рискнем. Проси танкистов тралить дорогу, а мы побежим за ними, -- предложил я без всякого энтузиазма. Рядом упал Метлюк и раскричался: -- Мандресов! Хватит прохлаждаться! Ждете, когда вас за ручку переведу через дорогу? Вперед! Быстрее! Во главе первая рота, затем "обоз" и третья в замыкании. Выходим в обратном порядке! Начало движения через пятнадцать минут. Мы с Мандресовым влезли на БМП и, распластавшись за башней, расстреливали по сторонам короткими очередями рожок за рожком. Ну, вот они наконец-то: стены долгожданной заставы. В осажденной крепости нас встретил взводный, он радостно обнимался и пожимал нам руки: -- Мужики! Спасители! Еще неделя -- и голодать бы начали! Шагу не ступить за забор! Четырех солдат ранили за месяц вблизи колодца. Когда тяжело раненного вертушкой вывозили, так с воздуха четыре "крокодила" "духов" распугивали от поста. Боеприпасы на исходе, воды мало, консервы кончились. Из съестного остались только пшенка и сухари. -- Ну, что ж, бедолаги, теперь будет легче, -- улыбнулся Мандресов. -- Ага, месяц-другой. А затем вновь пояса затянем, -- нахмурился лейтенант. -- Когда мой взвод отсюда выведут, не слышно? -- Нет. Не говорят, -- пожал я плечами. -- Пойдемте наверх, посмотрим работу авиации. Штурмовики пара за парой проносились над виноградниками и перемалывали свинцом и раскаленным металлом растительность. Серии взрывов сметали дувалы и глиняные дома, валили фруктовые деревья. Сашка наклонился к моему уху и что-то прокричал. Я из-за гула разрывов фразу не разобрал. -- Чего орешь? Говори чуть медленнее, не понял! -- ответил я, повернув лицо к Мандресову. В это мгновение за каналом разорвалась мощная авиабомба. Мы оба взглянули в сторону взрыва, резко повернув головы. И в то место, где секунду назад находились наши лица, вонзился большой осколок. Я потрогал его пальцем и обжегся. Горячий, зараза! Вот она, смерть, совсем рядышком. Пронесло. Посмотрим, какая ты... Вынув из "лифчика" финку, выковырял металл из глиняной стены и подбросил на ладони. Острые как бритва рваные края рассекли кожу на пальце. Черт! Огрызается, падла. Обидно железке, что летела впустую, никого не покалечив. Саня посмотрел на осколок и попросил: -- Никифорыч, отдай мне. Увезу домой на память. -- Саша! Я и сам хочу его сохранить. Это ж надо, смерть пролетела в считанных миллиметрах от нас! Представляешь, эта зараза попала бы в твой греческий нос или в мой римский профиль. Моя физиономия бы треснула вмиг и распалась бы на фрагменты, -- задумчиво произнес я и положил "сувенир" в карман нагрудника. Поздно вечером Ошуев построил офицеров батальона, разведчиков, саперов и хмуро поинтересовался: -- Кто был у второго и третьего поста? Кто когда-нибудь входил в "Баграмку" с этой стороны? Я поднял руку, вытянув вверх указательный палец, и огляделся по сторонам. Все молчали, переминаясь с ноги, на ногув нерешительности. -- Я тоже там был, но до поста не дошел, -- подал голос Афоня. И только! Остальные или совсем молодые офицеры, или те, кому не довелось воевать в этом месте. Ну, дела! -- Н-да, ситуация, -- растерялся командир полка Головлев. -- Выдвигаемся колонной. Впереди танк с тралом, затем еще танк. Далее вторая рота и разведка, -- принялся ставить задачи Ошуев. -- Пройдете полкилометра и закрепляйтесь. У входа в кишлак размещается минометная батарея. "Васильки" задействовать на полную катушку! Ваш участок первые сто пятьдесят метров. Следующие сто пятьдесят метров -- оборона танковой роты. Дальше сто метров за ней -- гранатометный взвод АГС. За АГСом выстраивается вторая рота и разведвзвод. Разведчики сопровождают автоколонну до поста. Входим, разгружаемся и быстро обратно! Не задерживаться. "Духи" наплевали на этот дурацкий договор о перемирии и стянули сюда школу гранатометчиков. Они где-то на подходе. Завтра утром, может, прорвемся, а через день точно не пропустят. -- Ростовцев, ты идешь старшим от батальона? -- спросил командир полка. -- Нет, Чухвастов! -- откликнулся я. -- Я заменщик. Вообще туда идти и не собирался. На самом деле, что я там забыл? Чего там не видал? Сколько раз уже бывал, виноградники топтал. Я почесал смущенно переносицу и пригладил взъерошенные пыльные вихры. -- Никифор! Ты говоришь, заменщик, да? А я тогда кто? -- рявкнул Герой. -- После ранения воюю и не выступаю. Я дважды заменщик, потому что второй срок отвоевал! Иду и не отлыниваю! -- Да я и не выступаю, просто напоминаю о замене, -- смутился я, устыдившись. Действительно, этот сумасшедший подполковник отвоевал четыре года и никак не мог успокоиться. Даже после тяжелейшего ранения. Если бы на его месте был кто-то другой, замкомандира или замполит полка, я еще бы поспорил. А с Ошуевым спорить бесполезно. Герой! Придется топать в "джунгли". -- Я командую взводом АГС. Батальон ведет Чухвастов. -- А почему замкомбата руководит взводом? -- удивился Ошуев. -- Ветишин по-прежнему числится на должности. Уедет после госпиталя в Союз, вот тогда и пришлют смену. У меня на сто метров обороны лишь одна машина. Маловато! -- Хорошо, возьми еще одну из второй роты. Разбирайтесь сами. Я вам, что еще броню буду делить и расставлять? -- возмутился начальник штаба полка. Ага! Герой-то тоже нервничает! Беспокоится! И он домой хочет вернуться без "цинкового бушлата", как и мы, простые смертные. Ну-ну... Я вернулся к взводу и начал набирать гранаты и магазины в лифчик. Гурбон Якубов вскрыл "цинки" с патронами. Надо готовиться сейчас, потом будет поздно открывать и суетиться под огнем. Ночь прошла спокойно. А с рассветом, когда мы начали собираться в путь, в ужасе я обнаружил отсутствие амулета-номерка. "Убьют! Как пить дать, сегодня убьют!" -- подумал я обреченно. Может, не пойти, сказаться больным? Два года номерок с шеи не снимал, а тут забыл и оставил в комнате на тумбочке. Проклятье! На мое удивление, колонна БМП вошла в кишлак легко и без стрельбы. Одну машину я поставил наблюдать за тем, что творится за каналом, а пушку другой направил на развалины в глубине виноградника. Через дорогу, чуть правее, встал со своей броней Шкурдюк. Он приветливо помахал мне, высунувшись из башни, и вновь нырнул внутрь. Якубов разжег костер, насыпал в пустой "цинк" гороховую смесь, налил воды и принялся варить суп. Молодчина, сержант. Его ничто не проймет. Наверное, на пути к гильотине будет думать об оставленной на плите кастрюле. Повар -- он и есть повар, даже в Афгане. -- Гурбон, пострелять не желаешь? -- усмехнулся я, проходя мимо импровизированной столовой. Сержант разложил на пустых перевернутых снарядных ящиках крупы, соль, приправы. Прокоптившийся чайник, кастрюльки, консервные банки, плошки, тарелки. Чайхана, да и только! Якубов улыбнулся широкой добродушной улыбкой. Толстые мясистые щеки растянулись и сморщились, а хитрые глаза превратились в щелочки. -- Нет, товарищ старший лейтенант. Какой-такой война? Дембель через неделю-другую! Хватит, навоевался! Вот сейчас шурпу буду делать. Где-нибудь мясо найду, пальчики оближете! Вах, какой будет шурпа! Объеденье. А стрелять... Вон молодые сейчас гранатомет наведут на кишлак, теперь их очередь. Война -- молодым. -- Ну, ладно, пойду воевать один, но берегись, если суп будет невкусным. Пущу твою задницу на барабан! -- Только я это произнес, как откуда-то из дальних кустов раздалась автоматная очередь. Из-за канала принялись палить многочисленные мятежники. -- Гурбон! Хватит кашеварить! К гранатомету! -- рявкнул я и побежал, низко пригибаясь к земле. Похоже, жратва отменяется. "Духи" открыли стрельбу со всех сторон. Количество их стрелков с каждой минутой увеличивалось. Шкурдюк влупил очередь из пушки в виноградник, и один "дух", кажется, прекратил огонь. Я расстрелял пару магазинов по другому автоматчику и вроде бы тоже зацепил. Но вместо выбывших подтягивались все новые и новые силы. Мятежники стреляли так плотно, что мне уже и головы было не поднять. Еще чуть-чуть -- и грохнут. Я перекатился от кочки, за которой прятался, поближе к гусеницам БМП. Теперь с одной стороны тело прикрывали траки и колеса. Хорошее укрытие. Но с другой стороны лежу -- как на блюдечке. Из башни высунулся Серега, что-то крикнул, махнул рукой и вновь скрылся из вида. Я расстрелял последние два магазина и пополз к ящику за патронами. Едва мое тело скрылось в канаве, как на том месте, откуда я вел бой несколько секунд назад, разорвались две мины. Легли кучно. Хорошо пристрелялись, "бородатые". Повезло!!! Словно почувствовал или внутренний голос подсказал -- пора уйти. Вот сволочи, убить решили такого хорошего парня! Негодяи. А мне домой пора. Жить хочу!!! Бача, не стреляй в меня Метрах в десяти разорвалась граната, выпущенная из гранатомета. -- Мерзавец! Не хочешь по-хорошему, сейчас заряжу магазины и пристрелю какую-нибудь сволочь! -- громко прокричал я, обращаясь неизвестно к кому. "Может быть, если попаду...", -- добавил я уже мысленно. Гурбонище молотил из автоматического гранатомета, а из кустов трещали ответные очереди. Хорошо, что в нашем тылу нет гранатометчиков. Хотя, какой к черту тыл? Тут со всех сторон фронт. Наши пушки и пулеметы стреляли без умолку. Но и "духи" не снижали интенсивности огня. Одна граната прожгла фальшборт Серегиной машины, еще одна попала в привязанный к башне пустой ящик. Прошла бы чуть левее или правее -- и отскребай останки экипажа от башни. Я вернулся обратно и залег в маленькой воронке, выбитой разрывом мины. Осколки металла кололи тело сквозь маскхалат. Но, как известно, два раза снаряд в одну воронку не падает. Перетерпим временные неудобства. Итак, спереди "духи", сзади "духи". Что творится слева за дувалом, неизвестно. Там лейтенант Ермохин тоже непрерывно молотит из пушки. Значит, и ему не легко. Ну, что ж, будем снова стрелять, благо, патронов много. Я захватил с собой в мешочке треть "цинка" патронной россыпи. Пальцы сбились и ныли от непрерывного заряжания магазинов. Жаль, что нет заряжающего. Крышка люка приоткрылась, в ней вновь показался Шкурдюк. Он издал вопль радости и восхищения. -- Ник! Живой! Начальник мой дорогой! А я думал, что тебя разнесло на куски. В клочья. -- Вот спасибо! Ну, ты мне и смерти пожелал, любезный! Скажешь тоже, в клочья, -- обиделся я. -- Так ведь мины упали туда, откуда ты стрелял! -- пояснил Сергей свои худшие предположения. -- Ага. Но только я тремя секундами раньше откатился в канаву. Уполз магазины заряжать. Представляешь, как удачно закончились патроны! Если бы последнюю очередь выпустил чуть позднее, то мы бы уже не смогли разговаривать сейчас, -- возбужденно крикнул я в ответ. -- Не чаял увидеть. Чудеса! Я уже доложил по связи, что ты погиб! Сейчас сообщу, что ошибся. Или не надо? А то вдруг опять, второй раз, докладывать придется? -- пошутил Серега. -- Не придется. Не надейся. Мое место еще рано тебе занимать. Потерпи пару месяцев. -- Договорились! -- рассмеялся Шкурдюк. Мы продолжили бой. Перестрелка не прекращалась и без нашего участия. Но ведь мы -- два офицера -- были четвертью всех штыков на плацдарме. Проклятый договор с "духами"! Чертовы бестолочи, удумавшие послать нас сюда с техникой, но без солдат. Даже оборону по всему периметру не занять. Твою мать! Быть может, это преднамеренное предательство? Внезапно со страшным грохотом и лязгом из-за высокого дувала выскочила горящая бронемашина. Она зацепила фальшбортом край глиняного забора, завалив его. Задние люки были открыты и болтались туда-сюда в такт движению. В правом отсеке лежало тело: одна нога без сапога торчала из проема, а вторая была подогнута. Другой десант дымил, и оттуда вырывались языки пламени. Огонь, кроме того, пылал на ящиках, разбросанных сверху. За рычагами почему-то сидел Хмурцев. Лицо взводного было такого же цвета, как и ярко-рыжая шевелюра. Вадик что-то прокричал мне и, не останавливаясь, помчался дальше к выходу из "зеленки". Я на секунду растерялся. Что ж там произошло, раз командир взвода управляет машиной вместо механика и несется как ужаленный. И кто, черт подери, лежал мертвый в десанте?!! Через пару минут в проеме появились два связиста, которые бежали во весь дух, догоняя взводного. Один из них на мгновение обернулся, послал куда-то вдаль очередь и помчался дальше за бронемашиной. -- Стойте! -- заорал я. -- Куда бежите? Ко мне! Стоять, мудаки! Что за паника! -- Там "духи"! Нас чуть не убили. Стреляют со всех сторон, окружают, -- сбивчиво принялся объяснять солдат. -- Разведку зажали, они не прорвались. -- Какие "духи "? Позади дувала экипаж БМП вел бой! -- изумился я. -- Нет. Она сожжена. Возле нее "бородатые". Бронемашина горит, наших никого вокруг. Четверо проскочить не смогли, лежат на поляне. -- В смысле, лежат? Убитые, что ли? -- Вроде бы, -- всхлипнул молодой солдатик и размазал слезы по грязным щекам. -- Нужно выносить тела! -- громко зарычал я на него. Солдат в панике шарахнулся от меня в кусты. Черт возьми, он сейчас не помощник! Повезло парнишке, но теперь он очумел от ужаса и не верит, что остался жив, вырвался из ловушки. Обратно его не загнать. Я постучал по башне прикладом автомата, вызывая Шкурдюка. Сергей спрыгнул на землю. -- Что случилось? -- Не знаю, но что-то страшное. Там, где был Ермохин, лежат раненые и убитые. Его БМП сгорела. Я сейчас сгоняю туда, разведаю, и попробую вытащить бойцов. Усиль огонь за канал. Если минут через пятнадцать не вернусь -- выручай. -- Понял, -- кивнул Сергей и нахмурился. Я побежал к своей машине, окликнул Якубова и приказал механику заводить машину. -- Гурбон сейчас заскочим вон в тот проем, подберем раненых и, возможно, трупы, затем выскакиваем обратно, если повезет. Я за пушкой, а ты садись на место командира, управляй механиком. Я подошел к механику и скомандовал: -- Васька, вначале едем к машине, что за дувалом. Понял меня? -- Так точно! -- отозвался испуганный солдат. -- А потом куда? -- Потом будет видно! Далее по обстановке. Я еще сам не знаю, доберемся ли до цели. Быстро по местам! Машина развернулась и резко рванула с места, круша на пути виноградник. Едва мы миновали пролом, как я увидел силуэты "духов" в кустарнике. Поворачиваю пушку влево -- и огонь! Пушку вправо -- и вновь огонь! Разворачиваю башню назад! Огонь! Я стоял на сиденье, высунувшись из люка (так обзор лучше), и крутил головой по сторонам, стреляя туда, где появлялись "бородатые", откуда раздавались выстрелы. Вон она, наша машина, впереди дымит! До нее метров пятьдесят. Кусты на мою бешеную стрельбу откликались стонами и воплями раненых врагов. Механик гнал машину, не разбирая дороги, на предельной скорости. Минута -- и мы возле пожарища. Всего несколько мгновений, а кажется, целая вечность. Пару раз я боковым зрением замечал, что гранаты врезались в землю, не попав по гусеницам. Одна пролетела впереди машины, разминувшись с ней на доли секунды. Мы остановились возле горящей брони. Никого живого. Разбитые ящики, порванные чехлы, вещевые мешки, стреляные гильзы и прочий мусор валялся вокруг. Ни души. Гурбон заглянул в люки. Ни раненых, ни убитых. Ладно, разберемся позже, где экипаж. Тут из-за дувала выбежал окровавленный и перепуганный солдат. -- Помогите! -- завопил раненый и бросился к нам. Механик погнал машину к нему поближе. Якубов протянул бойцу руки и втащил его на броню. -- Что там в развалинах происходит? -- спросил я. -- Там засада. Я проскочил, а Ваську убили, -- с тоской в голосе сказал огненно-рыжий вихрастый солдатик. -- И чего ты бежишь? Где твой автомат? -- продолжал я расспрашивать рыжего. Спасенный растерянно оглянулся по сторонам, посмотрел на свои руки и ничего не ответил. -- Военный, ты чей? Откуда? -- тормошил я его. Парнишка, плохо соображая, с трудом выдавил: -- Я из Подмосковья. Феклистов моя фамилия. -- На хрен мне твоя фамилия. Из какой ты роты? -- рявкнул я на него. -- А-а-а! Сапер я, инженерно-саперная рота. Взводный нас прикрывал и приказал прорываться. Он где-то там, за виноградником. -- Механик, -- гаркнул я, -- гони что есть духу к винограднику. Увидишь, лежащих бойцов -- тормози! Мы с Якубовым будем подбирать тела. Вперед! Я продолжил стрельбу из пушки и пулемета, от моего огня крошились кромки стен и прореживались заросли кустарника. Попадал ли я по мятежникам -- не известно, важно, что мы заставили некоторых из них замолчать. Кто-то затаился, кто-то умер, кто-то отполз раненым. Когда БМП миновала высокий глиняный дувал, взору открылась страшная картина. На пыльной дороге вдоль колеи лежали три окровавленных тела. Механик остановился возле первого трупа. Сердце, казалось, колотилось с частотой ударов двести в минуту. Я нажал на спуск в очередной раз, чтобы подавить огневые точки, но вначале услышал щелчок -- это кончились выстрелы к пушке, а затем второй щелчок -- больше нет патронов и в пулеметной ленте. -- Наводчик! Лента есть еще? -- крикнул я, нагнувшись вовнутрь башни. -- Патронов нет, остались снаряды в левой ленте. Но пушку нужно прокачать, -- ответил мокрый от пота солдат. -- Ну, так прокачивай эту долбаную ленту! А то нам "духи" в задницу что-нибудь, накачают! -- рявкнул я. Я расстрелял оставшиеся патроны последнего магазина по густой траве за каналом и повесил автомат на люк. Теперь это бесполезная железяка. Годится только для рукопашного боя. Но кто ж пойдет махаться автоматами? Они нас расстреляют -- и все дела. -- Гурбон, у тебя патроны есть? -- с надеждой задал я вопрос сержанту. -- Нет. Магазины пустые, только гранаты остались. -- А у наводчика? -- Его патроны я тоже расстрелял, -- виновато сказал сержант. -- Я даже "мухи" все выстрелил. -- Черт! Плохо! Механик! Прикрой нас. У тебя-то патроны остались? Солдат кивнул в ответ, достал изнутри АКСУ и принялся палить по зарослям кустарника. Эх, из этой пукалки только ворон пугать на огороде. Ну, да ладно, что есть, то и есть. Последние здравые мысли покинули мою голову. Остался только всеобъемлющий липкий страх. И все-таки мозг продолжал работать в одном направлении: собрать трупы и мчаться отсюда как можно быстрее и дальше. Мы с сержантом спрыгнули с машины и подскочили к ближайшему телу. Это был Орловский из взвода связи. Машинально я отметил пулевое отверстие возле горла, рану в боку и перебитые ноги. Серый, пепельный цвет лица указывал на наступление агонии. Вернее, быструю смерть. Я схватил его за руки, Якубов за ноги, и мы бегом понесли его тело. Затолкнули труп в правый десант и захлопнули люк. А, вот чуть дальше -- второй. Та же операция и бегом к люку. В этот момент из кустов бросился к машине оборванный, окровавленный солдатик. Пули визжали и свистели вокруг. Они ударялись о камни, падали в пыль, но не задевали никого из нас. -- Быстрее, братан! Запрыгивай! -- скомандовал ему Гурбон, а я подтолкнул его в спину, потянул за воротник и штанину, чтобы солдат оказался внутри десантного отделения. -- На дороге еще убитый лежит, -- всхлипнул солдат, обернувшись. Черт! Я спрыгнул обратно, а боец захлопнул люк изнутри. С левого борта на броню карабкался раненый офицер, которому помогал наводчик. Я заставил себя броситься вновь навстречу опасности, метнувшись в колючую траву. Действительно! Вот он, еще один солдат в окровавленном маскхалате. Я упал рядом. Боец не двигается, не дышит. Значит, мертв. Меня охватило бешенство. Столько погибших! Как глупо! Проклятые полководцы, стратеги хреновы! Войти в этот ад практически без солдат! Я оглянулся: и внутри все похолодело. Машина отъезжала. Гурбон влезал в башню, а механик торопливо разворачивал БМП, сдавая кормой вправо. Вокруг не оставалось никого из своих. Только мертвое остывающее тело незнакомого солдата. Живые, конечно, рядом были. Но, это были враги -- "духи", которые принялись дружно и интенсивно поливать нас свинцом. Нас -- это меня и погибшего бойца. "Духи" бесились. Почему-то они никак не могли попасть. Несколько пуль впились в покойного. Убили еще раз.... Эх, превратиться бы сейчас в хамелеона и слиться с цветом почвы, чтобы стать незаметнее! Я распластался на дороге и вжался в густую пыль. Лифчик оказался подо мной. Теперь даже гранату не метнешь. Мое лицо упиралось в плечо и голову трупа, но сам я, к счастью, пока был живой. Судорожно дышал и соображал, каким образом выпутаться из этой ситуации. Надо как-то выбираться... "Духи" продолжали бесноваться из-за того, что не могли никак меня достать. Одна очередь вновь прошила лежащего бойца, другая пыльными фонтанчиками вонзилась в обочину. Следующий "веер" из пуль сшиб ветки и листву с наклоненной яблони. Стреляли трое или четверо с обеих сторон этой широкой поляны. Возможно, их было больше. Мне стало по-настоящему страшно. Я клял себя последними словами. На кой черт я поехал на эту войну? На кой... я полез в эту трижды проклятую "зеленку"? На кой... ... ... я оказался на этой убийственной поляне-ловушке и теперь вот жду пулю в голову? Видимо, несколько человек, подъезжая сюда, я скосил из пушки и пулемета, раз они так вцепились в меня. Кровно обидел аборигенов. А может, и не попал ни в кого, только нашумел и разворошил это осиное гнездо... Долго лежать и выжидать было нельзя. Рано или поздно достанут. Добьют. Не будут же постоянно попадать в этого парня. Пристреляются. Маскхалат, конечно, немного спасает, но приглядятся и грохнут. Я сделал над собой усилие воли и совершил кувырок и перекат в ближайшую колею. О, чудо, там, где я лежал секунду назад, прошла длинная, прицельная, злобная очередь. Стрелявший, видимо, сильно горячился -- целый магазин патронов расстрелял впустую. "Духи" перенесли огонь на мое новое укрытие. Очередь, очередь, пара одиночных выстрелов. Твою мать! Я выкрикнул в сторону зарослей несколько ругательств, сдобренных крепкими матами, и сиганул в небольшую воронку. "Духи" прямо озверели. Свист пуль усиливался. Неужели кроме меня стрельнуть некуда или не в кого? Я что, одна цель во всем кишлаке?! Хотя если б знали, что мишень дважды к Герою представляли, то, наверное, собралось бы еще человек двадцать, желающих пострелять. Оркестр из автоматчиков играл блюз, переходящий в какофонию... Все это произошло за минуту, которая тогда казалась мне вечностью. К моей гордости, я не обделался. Возможно, просто не успел. БМП уже мчалась к выходу из этой западни, и расстояние до нее увеличивалось. Лежа в воронке, я достал гранату из нагрудника и швырнул подальше, в сторону стреляющих из кустарника. "А теперь беги, беги, черт тебя побери!" -- скомандовал я сам себе. Заставить себя это сделать не просто. Вскочить, подняться, мчаться из последних сил. Ямка кажется такой спасительной и надежной! Если бы не выбрался тогда из нее -- погиб бы, наверняка. Не из автомата, так из гранатомета бы добили. Я прыгал словно дикий зверь. Бросался то резко вперед, то вправо, то влево, несколько раз падал и перекатывался. Зеленый маскхалат сделался серым, грязным, порвался и лопнул в нескольких местах. Пулей устремился в погоню за машиной и в несколько прыжков догнал ее. Догнать-то догнал, но оба задних люка закрыты! Даже у стоящей бронемашины его открыть -- проблема! Дверь обычно удается отпереть ударом ноги по ручке. Рукой и на ходу -- не реально. Но ужас и стремление к жизни делали свое дело. О, чудо! Резкий рывок за рукоятку -- и тяжелая дверца распахнулась, едва не сбив меня с ног. Она застопорилась в открытом положении, бултыхаясь и покачиваясь в такт движению по ухабам. Я судорожно схватился за края люка и забросил свое тело внутрь. О боже! Я упал на труп Орловского, что лежал в этом десанте. Уф-ф-ф! Мое лицо касалось его лица, а живая щека терлась о его мертвую и холодную. По броне барабанили пули, и некоторые, будто злобные шмели, залетали в открытый люк, застревая где-то в глубине машины. Броню подбрасывало на ямах и кочках, но механик гнал, не разбирая дороги к спасительному повороту. Там было относительно спокойно. Там были еще две бронемашины и главное -- боеприпасы. Тяжело воевать при полном отсутствии патронов! И без бойцов. Мы за минуту домчались до Шкурдюка и, наконец, затормозили. Я выбрался из люка, чихая и кашляя в клубах поднятой пыли. -- Никифорыч! Жив?! Что с тобой? Ты весь в крови! Куда тебя ранили? -- встревожился Серега, подбегая ко мне. Я машинально попробовал стереть кровь с одежды, но сумел ее только размазать. "Лифчик" и маскхалат от головы до пят были перепачканы кровью. -- Это не моя. Это Орловских, я на нем лежал в десанте. Сережка, в моей машине нет боеприпасов, давай гони на своей машине в сторону кишлака! Там убитый солдат на дороге, а где-то рядом, может быть, еще кто-нибудь умирает! -- скомандовал я. -- Жми быстрее, но будь осторожнее! Лупят, гады, с двух сторон. Пушка и пулемет пусть не смолкают. Ну, валяй, с богом! Машина скрылась в клубах пыли, и чуть позже до нас доносились только отголоски стрельбы. Минут через десять Серега вернулся. Когда Шкурдюк соскочил с брони, взъерошенный как черт, я метнулся к нему с расспросами: -- Ну? Как добрался до солдата? -- Да, в десанте лежит, весь изрешеченный. В него, по-моему, кто-то целый "рожок" в упор выпустил. Наверное, после того, как вы уехали. Не тело -- решето! Сволочи! Там подальше был еще труп, но его сумели подобрать танкисты. Танк сзади нас едет. Из-за дувала показался танк, тащивший на буксире подорванный КАМАЗ. Следом появился еще один, на тросах у него был дымящийся тягач. Я бросился навстречу танкисту зампотеху Штрейгеру: -- Виктор, зацепи сгоревшую БМПшку. Как потом спишем машину? -- Как-нибудь да спишете. Чего ее зацеплять? Решето! В броне дырок от гранат штук двадцать. Дуршлаг. Через нее макароны хорошо промывать! -- ответил мне майор невеселой шуткой. Он махнул рукой, и колонна поползла дальше к дороге. За танкистами выехали колесные машины и броня. В это время из зарослей выбрался Ермохин с перевязанной рукой и за ним два солдата. -- Лейтенант! Сволочь! Ты почему машину бросил? У твоих позиций человек пять погибли, а может, и больше. Шлепнуть бы тебя самого за это! -- набросился я на него. -- Меня ранило! Машину подбили, боеприпасы кончились. Я не мог не отступить. Повезло, что мой экипаж выжил. Еле-еле выбрались! -- начал оправдываться взводный. -- Там, где был твой рубеж обороны, пятнадцать минут назад было братское кладбище. Учти, если смогу, отправлю тебя под трибунал! За трусость. Лейтенант шмыгнул носом и вновь показал мне на перевязанную руку: -- А что сейчас с этим-то делать? Мне бы перевязаться. -- Топай за танками вместе с экипажем. На бетонке найдешь медиков. Уйди подальше с глаз долой! -- махнул я рукой и пошел к своей машине. Якубов забрасывал станину от гранатомета на корму. АГС уже лежал на броне. -- Ничего не забыл? Барахлишко упаковал? -- Я хмуро посмотрел на сержанта. -- Так точно! Вещи и оружие собраны! Можно двигаться. Ребят, убитых, так и повезут в десанте или перенесем их на грузовики? -- Сами вывезем! -- отрезал я и поинтересовался, пристально глядя ему в глаза: -- Гурбонище! Ты почто меня в "зеленке" одного бросил на произвол судьбы? Не уж-то не видел, что я за третьим трупом помчался? Меня, как зайца на охоте, по кочкам гоняли! -- Виноват! Товарищ старший лейтенант, виноват! Я сильно испугался, запаниковал, не заметил, что вы остались! Честное слово, разве б я уехал, если б видел? Думал, вы уже в десанте сидите. -- Я лег в него, только значительно позже! С тебя в Бухаре, при встрече, шикарный банкет! Заказываешь персонально для меня главный зал твоего ресторана! -- Хоть два банкета, но после дембеля! Главное дело, нам живыми вернуться! -- вздохнул Якубов. -- Вернемся! Обязательно вернемся живыми! По теории вероятности не может на одних и тех же людей сваливаться неисчислимое множество несчастий! Думаю, свою порцию мы съели полностью. Оставим и другим чуть-чуть! -- Халва, халва, халва! Сколько не говори, сладко не становится. Но буду рад, если гарантируете, что вернемся. Обязуюсь дома устроить той в вашу честь! Пир по-нашему! -- Ловлю на слове! -- усмехнулся я и похлопал сержанта по широкой спине, а потом поддал ему коленом под зад (за переживания под перекрестным обстрелом). Последний "Урал" проехал мимо, и далее поползли БМП с повернутыми вправо пушками, в сторону канала. Интенсивный пушечно-пулеметный огонь не давал "бородатым" обнаглеть окончательно и не подпускал их к дороге. "А действительно! Отсутствие на шее номерка-амулета едва не привело меня к гибели", -- мелькнула в голове неприятная мысль. Скорей отсюда! Прочь! Надеюсь, что в "Баграмке" я был в последний раз... Позже напыщенные начальники представят эту трагедию как яркий пример героизма и самопожертвования наших бойцов. Очень удобная позиция: собственные просчеты и бестолковость объявлять всенародным подвигом. Бить в барабаны, трубить в трубы, петь гимны, клясться памятью погибших товарищей. Мертвым и их родителям от этого не легче... Глава 18. Прощание с товарищами Колонна бойцов выстроилась на трассе, и командование начало подводить итоги боя, подсчитывать потери. Результаты подсчета оказались трагичными: погибло десять человек. Еще двух не нашли: Юрку Колеватова и Азаматова. Двадцать раненых. Вот такая получилась "мясорубка". Выходит, каждый второй из попавших в кишлак ранен или убит. Я пытался отряхнуть маскхалат. Чего на нем только нет! Пыль, грязь, кровь, колючки... -- Никифор, кто будет командовать батальоном? -- спросил Вересков. -- Чухвастова увезли в медсанбат. Ему руку в двух местах осколком раздробило. -- Черт! Как же так? Ну, нелепость! Бедняга Вовка! -- огорчился я. -- Руку сильно покалечило? Какую руку и в каком месте? -- Правую. Возле запястья. На нее было страшно смотреть. Месиво из сухожилий, костей и мяса, -- вздохнул зампотех. -- Опять остались без начальника штаба. -- Ты -- старший по званию, вот и возглавляй колонну. Нехорошо, если старший лейтенант будет майором руководить. Я, кажется, после сегодняшнего дня отвоевался. А где был наш новый комбат? -- Хрен его знает. Где-то при штабе отирался. А Метлюк за каналом остался с третьей ротой, с другой стороны "зеленки". Если командиры отыщутся, тогда будут они "рулить". А не найдутся -- ладно, сам поведу батальон домой, -- согласился со мной зампотех. К нам подошел Хмурцев и сообщил, что Ошуев приказал съездить в морг, в Баграм, опознать трупы. -- Но погибшие, все из разных подразделений. Кто поедет? Не собирать же команду из пяти офицеров! -- поинтересовался Вадик. Вересков посмотрел на меня вопросительно: -- Никифор! Поедешь? Ты практически всех солдат батальона в лицо знаешь. А я только механиков. Может, сгоняешь? "Вот черт! Еще одно испытание на прочность и крепость нервной системы!" -- подумал я и внутренне содрогнулся, представив то, что увижу... В морге опознать десяток изувеченных солдат! -- Да я там сам останусь при виде этой жуткой картины, лягу рядом! -- вскричал я в полном отчаянье. -- Ну и какие предложения? Собрать толпу офицеров и пусть отправляются узнавать своих подчиненных? -- Ладно, хрен с вами! А на чем ехать? -- вздохнул я. -- Спроси у Героя или у командира полка, -- ответил Хмурцев. -- Это они распорядились. На мой вопрос о транспорте, "кэп" указал на два БТРа полковых связистов: -- Бери эти "коробочки" и езжай быстрее! Я подозвал попавшихся на глаза стоящих в сторонке сержантов. -- Якубов, Муталибов! Парни, поедете со мной. Живо! -- Куда, товарищ старший лейтенант? -- с опаской спросил Гурбон. -- В Баграмский морг. -- О, шайтан! -- взвизгнул Гасан Муталибов. -- Я не могу! Я боюсь мертвецов. -- Эти мертвецы -- твои вчерашние приятели, папуас! -- Ну, чего вы сразу обзываетесь? Я ведь действительно боюсь крови и мертвых! Вы же помните прошлый год... -- Хорошо, постоишь возле дверей, позову, если кого-то не узнаю или понадобится твоя помощь! -- махнул я раздраженно рукой. -- Поехали! Кто-то должен меня охранять перед заменой, в конце-то концов! Психовали не только сержанты, но и я. Тело била сильная нервная дрожь и неприятно сосало под ложечкой. Не вырвало бы при виде крови. Очень этого не хочется... На окраине медсанбата стояли два ангара. Это и был морг. У ворот на цинковых ящиках сидели и курили три солдата-дембеля, с выбритыми до блеска головами. Чувствовался посторонний подозрительный запах (наверное, анаша). Выглядели они устрашающе и вызывающе нагло: голые по пояс с толстыми серебристыми цепочками на шеях, с огромными наколками на теле. На плечах и груди красовались броские надписи и рисунки: "ОКСВА" (ограниченный контингент советских войск в Афганистане), "2 года под прицелом", "Баграм", "ДМБ 87". Надписи кричали о героической службе парней (очевидно, в этом морге), об их боевых буднях и ежедневном риске. Тыловые герои, от безделья, испещрили себя воинственными надписями с головы до пояса. Под штанами было не видно, есть ли "иероглифы" ниже поясницы или нет. Но наверняка какой-нибудь из обкурившихся балбесов что-то боевое написал и на ягодицах. Чуть в стороне, на земле, прислонившись к забору из аэродромной арматуры, полулежали пятеро дремлющих молодых бойцов. Видимо, похоронная команда. Гасан присел на корточки в сторонке и закурил папироску. Гурбон схватил за шиворот узбека-земляка, обнял его и затараторил о чем-то быстро-быстро на своем родном языке. Везде у него находятся земляки и родственники! -- Эй, черти! Это морг? -- спросил я у бойцов. -- Ну... -- издал звук, судя по всему, старший. -- Что "ну"! Морг? -- рявкнул я. -- Морг, -- ответил самый стройный из них. В моем батальоне таких здоровяков не было. В горах жирок не нагуляешь! Отожрались на госпитальных харчах, в тишине и покое. От солдат слегка разило спиртным. В тенечке -- я приметил -- стояла трехлитровая банка, наполненная какой-то жидкостью и наполовину опустошенная. -- Да вы все пьяны! -- Вовсе нет! А ты по трезвому делу тут поработай! -- стал оправдываться наиболее вменяемый из этой троицы. -- Сопляк! С тобой замкомбата говорит. Повежливее! -- Виноват! -- ответил он. -- Кто тут старший? -- Я. Сержант Панков! -- представился разговорчивый. -- Какие проблемы? -- Нужно опознать десять человек, которых сегодня привезли из "зеленки". -- Тринадцать. Сегодня поступило тринадцать трупов. Может, тут и ваши. Сейчас попытаемся разобраться, кто есть кто. Внутрь пойдете или сюда выносить? Муталибов при этих словах охнул и побледнел. -- Там в помещении прохладно или духота? Запах ужасный? -- поинтересовался я у сержанта. -- Тошно? -- Нет, там прохладно и не воняет. Они еще не успели испортиться, свежие. В камере для этого поддерживается холодок. Лучше войти на "склад". Тут вы сразу сомлеете. -- Ну, открывай врата ада, привратник. ...Лучше бы я туда не заходил. Холодный полумрак "некрополя" вселял ужас. Сразу от порога, вдоль стены, стоял длинный ряд стеллажей, на которых лежали носилки. На носилках -- мертвецы, скрюченные, в тех позах, в каких их настигла смерть. Только руки и ноги стянуты веревочками, чтоб в гробы вместились, иначе окоченеют и не поместятся. Обнаженные обмытые тела молодых парней. Будто бы спящие. Но нет, они были с пулевыми отверстиями и рваными осколочными ранами. Мои солдаты и сержанты. Бывшие... -- Ваши? -- участливо задал вопрос сержант. Я молча кивнул в ответ. Я был в состоянии глубокого шока и с трудом приходил в себя. Руководитель похоронной команды взял в руки планшет, ручку, связку бирок и приготовился к работе. -- Мои! Это Орловский! -- показал я пальцем на ближайшего. Сержант что-то написал, а другой солдат повесил одну бирку на шею трупа, а вторую на большой палец ноги. -- Вот этот Насонов! Этот Филимонов! Это Гогия. Этот Ахметгалиев. Вот с наколкой на плече Велесов. Этот Башметов, Это Лапин. Тот Исламов. Боец без головы... -- Так точно! Одно тело доставлено без башки, -- буркнул санитар. -- Это, наверное, Азимов. Разведвзвод. Взводный говорил, что ему голову гранатометом оторвало. -- Я на минуту задумался. -- Других таких нет? -- Нет. Но нужно по иным признакам, по приметам определять. Родинки, татуировки... -- Значит, это точно он. Татуировок не было. Родинки -- не знаю, какие есть. Были... Маленького роста, смуглолицый, -- тихо произнес Якубов. -- Без головы стал еще меньше... -- Он таджик. А этот, лежащий, определенно азиат, -- предположил я и обернулся для поддержки к Гурбону, тот в знак согласия быстро закивал головой. Солдаты надели всем бирки, внесли записи во множество журналов и тетрадей и дали мне в них расписаться. Дата, фамилия, подпись. -- Прапорщика не было среди трупов? -- спросил я. -- Никто не признался. Мы спрашивали... -- ухмыльнулся сержант. -- Но ты, шутник! Это мой старый приятель! Он сегодня, может быть, погиб! Пропал без вести! В ухо сейчас схлопочешь за хамство. -- Ну, как я определю, кто прапорщик, кто офицер! -- начал оправдываться и заминать неловкую шутку санитар. -- Они молчат, не говорят. Голые люди -- все одинаковые. Вот еще три чьих-то тела. Не ваши? Я заставил себя пройти вдоль стеллажей еще раз, но эти парни были не из нашего батальона. Юрика тут не оказалось. -- Нет. Остальные из других подразделений. -- Ну, значит, ваших подвезут позже. Заезжайте завтра. Сейчас будем разыскивать, чьи эти, неопознанные... -- Пошел ты, знаешь куда, юморист! -- разозлился я. -- Уже иду. Меня часто туда посылают. Служба в этом заведении располагает к юмору, философии. Нам для успокоения нервов нужно выдавать водку и "травку". Иначе крыша съедет, и быстро чокнешься. Думаете, легко покойников каждый день мыть, упаковывать. Сержант-санитар вышел во двор и прикрикнул на загорающих молодых солдат. Бойцы нехотя погасили окурки и потянулись к ангару. В углу у забора стояли и лежали гробы, чуть в сторонке -- цинковые ящики. У ребят началась работа. Неприятная, тоскливая. От такого каждодневного труда, действительно, очень даже легко свихнуться. Я спросил угрюмого сержанта: -- Ты здесь постоянно или на время прикомандирован? -- Я постоянно. Уже почти год тут загружаю "Черный тюльпан". А пацаны после болезней прикомандированы. Выздоравливающие. От желтухи они очухались, но психику тут наверняка подорвут. Сейчас по стакану самогонки бабахнем и пойдем упаковывать и оформлять по адресам. Спиртик есть и бражка. Не хотите дерябнуть? -- вежливо предложил сержант. -- Ты меня удивляешь! Жара! Трупы! После всего увиденного боюсь, что сразу вывернет мой ослабленный желудок наизнанку. Как ты сам-то выдерживаешь, сержант? Покойники часто снятся? Парень нервно махнул рукой и побрел к ангару. Я быстро вернулся назад к дороге, где собиралась полковая колонна. Приехал и почти сразу сцепился с зампотехом, по прозвищу Динозавр, начался неприятный скандал. -- Товарищ замполит! Вы почему взяли без спросу бронетранспортеры? -- воскликнул возмущенный подполковник Голенец. -- Что? Взял без спроса БТР? Я не на гулянку катался, а на опознание погибших. -- Прекратить пререкаться, товарищ замполит! Воевать не умеете, к дисциплине не приучены, -- продолжал тупо бубнить зампотех полка. -- Что ты сказал? Повтори! -- взвизгнул я. -- Не хами, замполит! -- Да пошел ты..., придурок! Научись называть офицеров правильно, по званию, а не по должности! В нашем батальоне даже хреновый последний солдат это умеет. -- Я вас арестую! Под трибунал отправлю. -- Ну-ну! Посади! Крыса штабная! Залезь в "зеленку", сходи в горы, а потом рот разевай. Полгода в полку в штабе просидел и думаешь, ветераном стал! -- Мальчишка! Я тебя быстро обломаю! -- и он схватил меня за рукав. Я перестал себя контролировать. Негодование переполняло меня, и вся накопившаяся ярость выплеснулась наружу. -- Обломай! Попробуй! Чем испугаешь? Я сейчас десятерых пацанов рассматривал, опознавал! Им уже ничего не страшно. А если затеешь разбирательство... -- при этих словах я схватил его за ворот х/б и за гимнастерку на груди, -- то считай, что проживешь только до первого рейда... -- Наглец! -- воскликнул зампотех полка, хватаясь в свою очередь за мое х\б. -- Под трибунал! Это угроза старшему начальнику! Все слышали? Он закрутил головой по сторонам, но наткнулся только на угрюмые взгляды офицеров батальона. Шкурдюк потянул меня за плечи назад, а Хмурцев нахально вызвался лично начистить физиономию Голенцу. Из-за машин выскочил Ошуев, услышавший перебранку. Он притянул зампотеха к себе и что-то злое громко сказал ему на ухо. Затем рявкнул на меня, чтоб я отпустил х/б подполковника и доложил о проведенном опознании. Начальник штаба, не без труда оттеснил нас друг от друга и развел в разные стороны. Я сделал пару вдохов-выдохов, чтоб успокоиться, потому что ярость продолжала кипеть и клокотать в моей груди. Меня колотило от возмущения и обиды. Сегодня раз десять меня могли убить, потом на опознании в морге, я увидел погибших ребят. А теперь этот штабной червь угрожает трибуналом и судом "чести офицеров". Сволочь! Просидел от лейтенанта до подполковника в штабе округа писарем и точильщиком карандашей, а теперь поучает, как надо воевать. "Не умеем воевать"! Мерзавец! * * * Подполковник Голенец появился в полку одновременно с замом по тылу и сразу получил убойную кличку. Если первого прозвали "Мухам по столбам", то второго за первобытную тупость и тугодумное выражение лица окрестили Динозавром. В первые же дни пребывания в полку он "отличился". Филатов во время подведения итогов боевых действий дал слово Голенцу (тогда еще майору), но лучше бы тот рта не открывал. Динозавр расшумелся: -- Стреляные гильзы ни одна рота не сдала, кольца отстрелянных сигнальных ракет и израсходованных гранат не собраны! Где корпуса расстрелянных "мух"? -- Майор, ты, что ох...! -- рявкнул "кэп" со свойственной ему грубостью. -- На кой хрен тебе эти кольца? В загс собрался? А если нужны стреляные гильзы, сходи на полигон и собери. -- Как так? -- удивился Голенец. -- А для отчетности? Ведь израсходованные боеприпасы необходимо списывать. -- Необходимо, значит, списывай. Тебе командиры рот акты представят. -- Что я должен верить бумажке? А если они утаили боеприпасы? Припрятали? Похитили? -- Утаили ... Хм-м, хм-м. И что ты предлагаешь? Каждому патроны по счету выдавать и по гильзам принимать? -- Так точно. -- Ну, если "так точно", то ступай в "зеленку" да собирай кольца и гильзы. Я тебе эту возможность предоставлю в следующем рейде! Майор густо покраснел, замолчал и сел на свое место, смутно догадываясь, что сморозил глупость. Спустя некоторое время он совершил очередной "ляп", проводя показательные занятия с технарями. Зампотех оказался не практиком, а теоретиком. За свою службу научился только писать отчеты да составлять донесения. Однако приехал он майором, а теперь уже подполковник. Вот и сегодня впервые вышел с полком на боевые, скорее всего за орденом, и сразу затеял глупый скандал. Опоздай Ошуев на минуту -- и офицеры батальона "затоптали" бы балбеса! -- Что с Колотовым? Нашли? -- спросил я у Шкурдюка, отходя от штабных машин. -- Нет, -- ответил Сергей. -- Кто видел, что его убили? -- Афоня. Он говорит, что очередь прапорщика прошила сверху донизу. Юрка заметил ДШК и решил зайти сбоку, захватить трофей. Прошел с двумя бойцами. Одного из них ранило, перебиты обе ноги. Афоня его вытащил. А к технику и второму убитому солдату было не подползти. Они лежали в десяти метрах от пулемета. Сам ведь знаешь, Никифорыч, людей было мало. Двадцать человек ранено! -- виновато ответил Шкурдюк. -- Н-да, и двенадцать трупов! Такого полтора года не было, со времен гибели группы Масленкина! -- воскликнул я и от досады хлопнул себя по лбу кулаком. Голову и так ломило, в ушах звенело, виски сжимало тисками. Опять сегодня контузило... ...Юрку жалко. Всех жалко, но Юрку особенно. Он был моим инструктором в училище. Черт дернул занять ему полтинник на прошлой неделе. Ведь зарекался! Как кому дашь взаймы, так этого человека и убивают. Но если б Юрка не взял денег в долг, наверное, все равно бы погиб. Видно, у каждого своя судьба. Вернувшихся из "зеленки" офицеров вызвал в свой кабинет комдив. Мы сели на две БМП и помчались в штаб дивизии, получать нагоняй. А в чем мы виновны? В том, что начальство пошло на глупый договор с "духами"? Что враги начальничков обманули? В том, что противник бросил в бой школу гранатометчиков для проведения учебных стрельб по малочисленной мотострелковой колонне? Что пятьдесят гранатометчиков лупили по нам из гранатометов, как из автоматов, не жалея боеприпасов? Не мы "духам" подсказали, когда и куда идем... В результате подбит танк, тягач, дотла сгорели КАМАЗ и БМП! Еще восемь бронемашин получили пробоины, а нам даже оборону было не с кем занять, без пехоты, без солдат! Три километра сплошного огня! Вошли шестьдесят, а на своих ногах вышли двадцать восемь человек. И все для того, чтобы провести колонну из шести машин. Один какой-то идиот создает посты и заставы в центре "зеленки", а другой, не умнее, договаривается о "перемирии". Можно сказать, что такими действиями заранее предупредили наших противников о проведении операции. Могли бы еще в штаб мятежников телеграмму послать с уведомлением о наших действиях. А напоследок какой-то штабной "стратег" распорядился идти на боевые без достаточных сил! Привыкли на картах стрелки рисовать да донесения писать. Показушники! -- Как вы могли? -- воскликнул при виде нас новоиспеченный генерал. Звание генерал-майора командир дивизии получил ко Дню Победы. А эти потери испортили ему празднование торжества. Сорвали мы запланированный банкет. Начальник политотдела сидел, откинувшись, в кресле и тупо смотрел в потолок, находясь в глубокой прострации. Шок от всего случившегося сразил полковника наповал. Севостьянов тяжело дышал и громко вздыхал. -- Что за бардак был во время прохода колонны к заставе? -- продолжал громко выговаривать нам красивым, хорошо поставленным голосом командир дивизии. При этом он почему-то все время смотрел на меня. -- Откуда такая беспомощность? Грязные, пропыленные, измученные, мы выглядели убого рядом с холеным генералом. Новый комбат стоял, потупив взор, в сторонке, будто его это не касалось. Зампотех вообще не поехал на экзекуцию, а остался возле техники. Держать удар пришлось мне и офицерам роты. Ильшат Гундуллин, перед рейдом, принял дела у Острогина (Серега в полку подписывал бумажки, рассчитывался с имуществом, собирался домой, и вот такая беда)... -- Эх, вы-ы-ы! -- вновь воскликнул генерал. -- Вояки хреновы! -- В чем наша вина? -- наконец отозвался я, не выдержав упреков. Во мне все клокотало, слова и фразы вырывались изо рта будто помимо моей воли. Я вновь потерял контроль над собой, и от гнева меня качало из стороны в сторону. Глаза застилал туман, из них брызнули слезы досады и жалости к погибшим. -- Так в чем мы все виноваты? В том, что на каждые сто метров было по два-три человека и бронемашина? Что по каждой БМП стреляли три-четыре гранатометчика? Почему вы на нас натравили "духов" со всех окрестностей? -- Товарищ старший лейтенант! Приказываю замолчать и не пререкаться! Виноваты! Не уберегли солдат и не оправдывайтесь! -- А я и не оправдываюсь! Мне сегодня дико целый день везло! Я увернулся от миномета, не попали в меня четыре автоматчика! Я самолично под огнем с сержантом вынес двух убитых и спас двух раненых. За собой никакой вины не чувствую. Не я организовал эту бойню, не я спланировал. Я только свою дурную башку под пули подставлял! -- Ростовцев, успокойся, -- подал из кресла голос Севостьянов. -- Никто, конкретно вас не обвиняет. Но кто-то ведь виноват! -- Я внимательно посмотрел на него и, думаю, начпо по моим глазам понял, кого я считаю главным виновником разыгравшейся трагедии... В этот момент напряженную тишину разорвала громкая телефонная трель аппарата "ЗАС". Командир дивизии подошел к телефону и задумался на секунду. Он быстро причесал расческой волосы, резко поднял трубку и произнес: -- Слушаю, товарищ командующий. Так точно, товарищ командующий! Так точно! Так точно! Это будет для всех нас суровым и жестоким уроком. Так точно! Я готов понести наказание. Так точно! С себя вины не снимаю. -- Генерал положил трубку на рычаг, аккуратно вытер пот платком, поправил еще раз пробор и тихо сказал: -- Все свободны. Написать объяснительные. Комбату и замполиту составить донесения. Сдать бумаги в штаб дивизии. Мы вышли от генерала, и в разных кабинетах отдельно друг от друга описали ход боя. Перечислили потери, указали, кто, где и при каких обстоятельствах погиб. Я, кроме того, отметил отличившихся в этом бою и достойных правительственных наград. В итоге никого, конечно, не наградили. Гробы сколочены, тела уложены, "цинки" запаяны. Ордена -- только погибшим и раненым. Бой закончен -- и отдыхайте до следующего рейда. Пушечное мясо -- оно и есть пушечное мясо... На следующее утро две роты разведки после бомбардировки и артобстрела вышли в "зеленку". Они нашли в зарослях густого кустарника обезображенные тела пропавших. Версия, возникшая в воспаленных умах особистов и некоторых политотдельцев, о том, что сержант и прапорщик сдались в плен, отпала. А дело было так. Когда Юрка вместе с сержантом попытались прорваться к ДШК, то "духи" их сразу заметили, подпустили обоих поближе и расстреляли из пулемета. Погибли мужики в бою, как герои... * * * На "базе" мы простились с убывающими домой Ветишиным и Калиновским. Ребята выжили после тяжелейших ранений. Пора на Родину, налаживать новую мирную жизнь. Сашка Калиновский выздоровел и мог уже более-менее ходить. Постепенно восстанавливалась речь, но еще были частичные провалы памяти. Он не всех узнавал. У Сашки вынули из головы все осколки, кроме одного, который так и остался торчать под черепной коробкой, почти касаясь мозга. Пошевелится кусочек металла, чиркнет по мозжечку -- и ты парализованный инвалид. Мы проводили Александра до самолета, и он улетел в Ташкент. Из Ташкента он должен был попасть в Москву, а дальше в Минск. Прямого рейса не было. Не долетел... В Москве какой-то негодяй позарился на его багаж и бушлат. Ударили чем-то тяжелым по затылку. Выгребли из бумажника чеки, украли новенький японский магнитофон. Милиционеры подобрали Калиновского, лежащего на асфальте, подумали: пьяный. По документам определили, что офицер. Спиртным не пахло. Глаза открыл, но не говорит. Только мычит и судорожно дергается. Попал он в итоге снова в госпиталь. Оттуда домой привезли уже недвижимым, на носилках... ...Отблагодарила Родина героя! Встретила ласковым приемом! Ошуев расставался с полком. Банкет для штабных, построение всего личного состава, вынос Боевого Знамени части. Потом он вышел к нашему батальону и начал прощаться с офицерами: -- Товарищи офицеры! Ребята! Мужики! Вы уж простите меня за то, что я порой перегибал палку, свирепствовал, не давал вам житья. Мне было приятно с вами служить и воевать. Я горжусь нашей боевой совместной деятельностью. Вообще, не поминайте лихом. Если в чем виноват, извините. Не держите зла и обиды. -- Да мы все понимаем! -- выкрикнул Стропилин. -- Ага, никаких обид! -- гаркнул Афоня. -- Все нормально, товарищ подполковник! -- воскликнул Мандресов. -- Султан Рустамович! Давайте сфотографируемся на память у обелиска! -- предложил я, расчувствовавшись. -- Да, конечно, с удовольствием! -- согласился Герой, и мы гурьбой рванули к постаменту, где стояла БМП. Но что особенно было удивительно так это то, что Табеев, злейший его враг, шел в обнимку с Ошуевым и что-то говорил ему, словно просил прощения. Уехали все, с кем я начинал. Вот и Мелещенко собрал чемоданы, найдя на пересыльном пункте себе сменщика на должность начальника клуба. Хитрец! Сваливает на два месяца раньше срока. -- Коля, а как же я? Мы приехали вместе, в один день, а теперь я брошен! -- сказал я ему на прощение. -- А как быть мне? Ведь ты единственный мой потенциальный донор! Микола, вернись в батальон и не уезжай!!! -- Перебьешься, ты -- бессмертный. Сам же говоришь всем, шо гадание було тоби до девяноста семи лет воздух коптить. Вот, живи и мучайся целый век! А кровь понадобится -- сваришь на самогонном аппарате. Я так кумекаю: горилка или чистый спирт и наша первая группа крови, резус отрицательный, близки по составу. Я целых два года ее таким образом обновлял. По два стакана чистейшего самогона три раза в неделю. Кровь ажа бурлыть. Презентую проверенный метод! Ну, все, прощувай и не журысь! -- Микола хитро прищурился, разгладил недавно выращенные запорожские усы, обнял меня и отчалил. Когда же мой черед? Друзья уезжают один за другим. Проводили домой Острогина. Вечером накануне он пригласил меня, Шкурдюка и Афоню прощаться. Две бутылки коньяка, фрукты и "Боржоми". Минералка для Шкурдюка (последствия двух гепатитов выпивать не позволяли). -- Эх, мужики! Честное слово, не чаял вернуться живым с этой войны! Тьфу-тьфу-тьфу! -- сплюнул Острогин суеверно через левое плечо. -- Тороплюсь радоваться, ведь еще не улетел. Осталось доехать до аэродрома и улететь в Ташкент, будем надеяться: перелет пройдет нормально. -- Не боись, Серега! Все будет тип-топ! -- успокоил его Афоня и шлепнул ротного по плечу. -- Друзья, встретимся все в Союзе. -- Дай бог! -- вздохнул Серж. -- А как служба тяжко начиналась! Черт меня дернул сюда приехать! Служил в Германии, как у Христа за пазухой! Пиво! Сосиски! Айсбан (тушеные ножки молодого поросенка)! Красивый маленький, тихий немецкий городок! Но совесть точила, и мучила мысль, что все мои друзья по училищу на войне! А я, как "чмо", барствую в центре Европы. Получил от друга письмо из Гардеза. Он сообщал, что был ранен. Надрался я шнапса и написал спьяну рапорт в Афган. Такой же опус составил мой собутыльник Вася Петров. Утром являемся к командиру полка и приносим свои рапорта на подпись. Доложили. Василий, сын генерала из Генштаба. "Кэп" подписал бумагу, не читая, а затем вдруг поперхнулся и переспросил: "Василий, ты куда собрался?". -- "В Афганистан"! -- отвечает мой приятель. Командир смял его листок и порвал на мелкие кусочки. "Ты что, хочешь моей погибели? -- продолжал возмущаться командир. -- Чтобы меня с полка сняли? Иди отсюда!" И выгнал моего дружка за дверь. "А тебе чего, Острогин?" -- спрашивает он, вытирая платочком вспотевшую лысину. "Тоже решил в Афган поехать", -- отвечаю я. Он взял мой рапорт, поставил размашистую подпись и молча, без возражений вернул его. Вот это было более всего обидно. До глубины души! Выходит, меня, Острогина, не жалко! Катись на все четыре стороны! Ну, я и покатился вначале в отпуск, а затем в Ташкент. Приезжаю с предписанием в штаб округа, а моей фамилии в списке на замену для Афганистана нет. И личное дело почему-то еще не пришло. Кадровик разорался и выгнал из кабинета. Сказал, что загонит меня в какую-то Иолотань, пока не разберутся: откуда я взялся, такой проходимец! Ничего себе! Добровольца обозвали проходимцем. Стою в коридоре с предписанием, переживаю, потею. Обидно до слез! Тут полковник проходит, "направленец" на разведку. "Чего переживаешь, лейтенант?" Объясняю. Он мне: "В разведроту пойдешь?" А я хоть к черту на куличики был готов отправиться. Но в Кабуле назначение изменили. В разведке не служил -- иди в пехоту, в восьмидесятый полк. А мне без разницы -- что восьмидесятый, что восемьдесят первый, что мотострелковая бригада. Мы прервали душевные излияния Сержа тостом за славный восьмидесятый полк. Он выпил и вновь продолжил свою повесть: -- Не успел я освоиться в полку, как началась Панджшерская операция. Из командиров в строю только ротный Ваня Кавун, я и прапорщик с гранатометного взвода. Остальные в госпиталях, отпусках и черт знает где отираются, замены ждут... Попал я в самое пекло -- в штурмовой отряд для обеспечения движения армейской колонны. Впереди танк с тралом, затем еще тягач с "лопатой", грузовик с тротилом, далее мой взвод. Несколько километров прошли спокойно. Едем, а по сторонам лежат сгоревшие машины, бронетехника. Но, не доходя до Писгоранского Креста, попали в ловушку -- тралом задели мину. Подрыв! Часть дороги обрушилась и техника остановилась. Внизу крутой обрыв, не развернуться. Тут же второй подрыв под колесами "Урала". Кабина и капот разлетелись в куски. К счастью для нас, взрывчатка не детонировали! Обоим солдатам ноги оторвало прямо по туловище. Те, кто были рядом, бросились вытаскивать ребят из-под остова кабины. А им и помощь не окажешь! Сосуды разорваны, кровь хлещет, и никак не перетянешь. Ужаснейшая картина! У меня сердце остановилось, глаза из орбит вылезли. Вокруг дикая суета: медики колдуют, солдаты горланят, офицеры по радиосвязи докладывают, машина дымит. Тягач съехал в сторону, разровнял площадку для вертолета. "Ми-8" только начал зависать для посадки, как вдруг он резко рванул вперед и взмыл в небо. В этот пятачок бросили несколько гранат. По колонне забарабанили пули, осколки. Это "духи" из невидимых нами пещер открыли огонь. Там были замаскированы и ДШК, и "безоткатки", и гранатометы. "Крокодилы" сделали несколько залпов и улетели. "Ми-8" тоже уцелел, задымил, но не рухнул. Я своим солдатам командую, чтоб головы под бронелисты фальшборта прятали от визжащих шальных осколков и рикошетов. У самого ни каски, ни бронежилета. Думаю, черт с ней с задницей, если по ней чиркнет, а вот башку жалко. Присели, стреляем по склону, по пещерам, а толку нет. "Духов" очень много. На моей машине Ширков ехал, был такой молодой наводчик, растерялся он совсем. Механик к нему в башню через отсек старшего стрелка перебрался, поднял пушку и открыл огонь. Минуты через три "бородатые" разозлились и гранатами прошили башню. Обоим пацанам ноги оторвало кумулятивной струей, и вдобавок все тело иссекло осколками. В конце концов, артиллерия пристрелялась и накрыла гору. "Духи" сделали свое черное дело и, видимо, по норам ушли -- вглубь пещер. Позже огнеметами их оттуда выжигали. После "шмелей", думаю, никто не выжил. -- Помню эту кошмарную историю, -- вступил я в разговор. -- Приезжаю в роту, а погибших бойцов только что увезли на "Черном тюльпане". -- Никифор, ты видел лишь фото тех убитых, а у меня механик на руках умер! -- воскликнул Острогин. -- Последние слова какие-то бессвязные бормотал. Одно лишь я разобрал: "Надо, лейтенант, к солдатам человечнее подходить, мы тоже люди". Честно говоря, я к своему взводу подошел с мерками образцового полка, расквартированного в Германии, сразу как прибыл. Орал, гонял, строевые занятия, физподготовка. А бойцы -- уставшие, измученные после рейда. Одному за пререкания по башке настучал. Они обиделись. Видишь, даже в последних словах перед смертью была обида на меня. Итог боя: "бородатые" ушли, а четверо бойцов умерли. Два сапера из взорванного "Урала" и мой экипаж. Еще десяток раненых. Ну, думаю, скоро и и ко мне костлявая придет! Неделя в Афгане и такой кошмар, а впереди еще два года! Как выжить в этой "мясорубке"? Ну, ничего, выжил! Повезло не всем, но мне счастье улыбнулось! -- Выпьем за удачу! -- предложил Афоня, прерывая наступившее молчание. -- За твою и нашу! Чтоб нам вернуться домой живыми и здоровыми. Мы подняли стаканы, чокнулись и задумались. Сережка -- счастливчик, одной ногой уже дома. А мне и Афоне еще по два месяца служить, Шкурдюку, бедолаге, целый год. Он и выпить-то не может для снятия стресса. Печень откажет. Глотает "Боржоми"... * * * Проверка караула -- крайне неприятное занятие, когда находишься в полку. Встаешь среди ночи, бредешь в темноте к караульному помещению, спотыкаясь о кочки и камни, дрогнешь на ветру. Бр-р-р. Потом берешь сержанта-разводящего и идешь по постам, разбросанным вокруг городка. Удивительно, но факт! Вокруг враждебная страна, противник, "духи" живут в соседних кишлаках. Ветер заунывно воет, а часовые спят! Вот и сегодня та же история! Приходим с Муталибовым на склад боеприпасов, а оба часовых спят, завернувшись в караульные плащи. Автоматы лежат рядом, богатырский храп раздается на всю округу. Они даже не шелохнулись при нашем появлении. Не услышали. Сержант собрал автоматы и отошел чуть в сторону. Я сел на грудь ближайшему к воротам солдату, сжал ему горло рукой и наступил ногой на руку. Лопоухий бойчина забился в ужасе, словно раненая птица. Наверное, подумал, что сейчас умрет. Он хрипел и вырывался изо всех сил, пытаясь освободиться от неизвестного душителя. Я чуть-чуть попугал парня и отпустил, а то, чего доброго, умрет от страха. Солдатик вскочил на ноги и, увидев нас, пришел в себя. Второй, тощий как щепка, так и не проснулся, пока Муталибов ему не отвесил сочного пинка по заднице. Спящий тотчас вскочил и получил еще затрещину. -- Сволочи! Негодяи! -- заорал я на молодых солдат. -- И самих убьют, и полк взорвут этим боезапасом! Половину Кабула разнесет при взрыве складов. Самим жизнь не дорога, подумайте о здоровье любимых мамаш. Как они жить без вас будут?! Щуплый боец, вытирая брызнувшие слезы, простонал: -- Товарищ старший лейтенант! Мы не спали. Мы просто лежали и грелись. Замерзли! -- Грелись, говоришь? А где твой автомат? Солдаты растерянно огляделись по сторонам. -- Эх вы, вояки... -- Сморило малость, товарищ старший лейтенант, -- оправдывался, шмыгая носом, лопоухий. -- Тебя сморило, а из-за вашего разгильдяйства другие пострадать могут! -- продолжал я ругаться. -- Муталибов, вызывай смену! Этих снять с поста! Завтра разберемся! И так из раза в раз. Старослужащие не спят, они обычно нарушают дисциплину по-другому: курят, сидят, лежат в кустах. А молодежь -- дрыхнет, не боясь даже нападения "духов" и гибели. Понятно, что смертельно устают. Война без передышек! Две недели -- рейд, затем изматывающая боевая учеба и вновь в рейд. Но надо крепиться. Расслабишься хоть чуть-чуть, тебе смерть и друзьям... Глава 19. Погиб после замены... Метлюк предложил сходить в командирскую баню, помыться, попариться, отдохнуть по-человечески. -- Я за три месяца одурел от вашего первого батальона, -- грустно признался Петр. -- Это как так, от "вашего" батальона? -- возмутился я. -- От нашего! Ты ведь наш замкомбата! -- Э-э-э! -- махнул он рукой. -- Я пришел сюда майорскую должность получить. Уговорили: мол, дел-то на полгода и только. Сглупил! Черт меня дернул поддаться на посулы. Сидел бы сейчас себе на заставе и в ус не дул. А тут проверки, занятия, строевые смотры, дежурства -- показуха да еще боевые действия! Трупы, трупы, трупы! А сколько раненых! Того и гляди, самого грохнут! Постоянные бытовые неудобства, ужасная суета. Ноги по колени стоптаны, спину ломит, руки болят! -- Как это -- неудобства? Ты хочешь сказать: во втором батальоне в "зеленке" было лучше? -- удивился я. -- Конечно! Не сравнить! Я был сам себе хозяин, "царь и бог"! У меня на командном пункте роты построена замечательная банька с парилкой. Глубокий бассейн, пятиметровой длины, вырыт и камнем выложен. Душ! А какая столовая! Овощи и фрукты -- круглый год. Повар-мастер! Кушанья -- пальчики оближешь! Я с местными дехканами дружил. Всегда с продуктами, с рисом, с мясом. Никаких проблем. -- А какая дружба может быть с ними? На чем основывалась? Вокруг заставы одни враги. -- Никифор, вблизи поста было три кишлака. Я по ним без толку не стрелял, и они меня не обстреливали. Озорничать я бойцам не позволял, поэтому жили спокойно. Обстреливают тех, кто грабит и мародерству! А дружба... Ну, такой приведу пример. Приходит аксакал и говорит: "У нас свадьба, завтра женю сына. Обязательно весь кишлак соберется на праздник. Мы беспокоимся, что охранение будет плохое, наши соседи обязательно придут грабить. Дай мины, мы на тропах поставим и погуляем спокойно. Я тебе, "командор", за это -- барашка!" Жалко, что ли, добра! Выделил я ему несколько мин противопехотных, он привел в благодарность "живой мекающий шашлык". Красота! День и ночь у них свадьба гуляла, под утро несколько громких хлопков раздалось. Сержант доложил, что слышны вдали взрывы и стрельба. Я успокаиваю по связи батальонное начальство, что обстрел не у меня. Вечером следующего дня приходят из другого кишлака старички: "Командир, нас соседи обидели, дорогу заминировали. Помоги! Дай парочку мин! Поставим на дороге к ручью. Отомстим. Не откажи, друг, мы тебе овощей привезли и десять кур"! Ну, спасибо, думаю. Берите, я не жадный! Не поможешь -- значит, ты, "шурави", на стороне другого кишлака. Врагом станешь. Зачем проблемы? Они наверняка догадываются, что соседи мины у меня получили. А так я друг обоим племенам. Третья "делигация" приходит с просьбой пропустить по тропе мимо поста молодежь. Ребята хотят к соседям сходить поздним вечером. Понятно: не на танцы, грабить идут. Ну, идите. Пропустили. Они невесту украли и обратно прошли. Отец девушки ко мне бежит: "Выручай, командир, мы в засаде у дороги посидим, не стреляй". Ладно, не будем стрелять. Главное дело, предупреждайте заранее. И так они постоянно воюют меж собой, из года в год на протяжении веков. До нас, при нас и после нашего ухода продолжат друг друга истреблять. А я у них в друзьях, потому что не вмешиваюсь в процесс и помогаю каждому! Курятина, баранина, овощи, виноград на бражку -- завсегда. А теперь я в вашем первом батальоне голодный, усталый, немытый... -- Бедняга! Как я тебе сочувствую! -- рассмеялся я. -- Мы так не жили, нам не понять! Ничего хорошего не теряли, потому что комфорта не знали. А вот из рая да на раскаленную сковородку к чертям с рогами, конечно, тяжело. И что ты предлагаешь? Сжалиться и организовать тебе помывку? -- Ага! Сходи к командиру части, попроси ключ от его баньки, тебе он не откажет. Протопим, попаримся, а я шашлык организую! -- вновь попросил Метлюк. Командир выслушал мою просьбу и ответил: "Конечно, пожалуйста, для первого батальона ничего не жалко. Только порядок после себя оставьте". Ну и отлично! "Кэп" позвонил солдату-банщику, и мы пошли мыться. Нам составил компанию Вересков, а комбата мы не позвали. Пусть общается с любимыми молдаванами. Он окружил себя тремя "холуями" из молодых солдат-молдаван и целыми днями о чем-то с ними беседовал. Порой гоняет их за едой, не выходя из комнаты, или посылает за бабами... Удивленный он какой-то! В этот раз снова начудил. Вернувшись после рейда, Махошин отправил посыльного к Элеоноре, видимо решил, немного душой и телом отдохнуть. -- Стасик! Сходи в четвертую комнату, спроси Элю! Позови ко мне. Скажи, вызывает комбат. Понял? -- Понял, -- ответило "дитя молдавского народа" и помчалось выполнять приказ. Через пять минут "ходок" вернулся и объявил комбату: -- Не пошел. -- Кто не пошел? -- удивился майор. -- Элька не пошел! Элька э-э-э..., это самое э-э-э..., сказал э-э-э ... не дам! -- А еще что она сказала? -- не выдержал я и рассмеялся, зная, что у девахи характер с перцем. -- Еще он сказал, извиняюсь, пошел комбат на... -- ответил, глупо таращась и хлопая длинными ресницами, солдатик. -- Много еще чего, но я точно и дословно не запомнил. Я не выдержал и громко расхохотался, а комбат покраснел и принялся пыхтеть и возмущаться. Махошин надел спортивный костюм и отправился в женский модуль. Зря он пошел. Послали один раз, пошлют и в другой, только в более грубой форме. Я его пытался отговорить, но он побагровел, злобно посмотрел в мою сторону и вышел, хлопнув дверью. Вернулся он быстро. Дверью больше не хлопал, а тихонечко ее прикрыл, разделся, лег на кровать и примолк. Утром я разглядел ссадину на подбородке, распухшее ухо и царапину на лбу. Левый глаз также слегка припух. Ну, бой-баба! Пантера