ное строение не назовешь. Комната -- пять метров на пять, два окошка, но документы принимают лишь в одном. От этого и постоянная очередь. Человек пятьдесят топчется друг за другом, ругаются, травят анекдоты, трезвеют. Некоторые время от времени отделяются от толпы и выбегают за забор поблевать. Отчего у нас все так убого и неуютно? Ну что за страна! Даже на войну людей отправляют только после того, как они отстоят огромную очередь за талоном на вылет. Передо мной до заветного окошка оставалось два человека, когда ворота миновала шумная ватага и вломилась в помещение. Ребята громко галдели, были навеселе и радовались жизни. Краем глаза я заметил в толпе Радионова и Баранова. За их спинами раздавался скрипучий голос Марабу. -- Хлопцы! Я вас заждался, очередь подходит! -- крикнул я им и объяснил соседям, что занимал еще и на друзей. Ко мне кинулась вся группа с радостными воплями, протягивая пачку документов. Я рассортировал бумажки и когда уже было собрался подавать их кассирше, она неожиданно рявкнула: -- Обед! Открою через два часа! И захлопнула створки окошка. Черт! Черт! Черт! Ну, невезуха. Проторчать четыре часа в духоте -- и такая неудача. Мандресов сказал стоящим позади меня молодым лейтенантам: "Чтоб никуда не уходили!" -- и потянул меня за рукав. -- Никифор Никифорыч! Как я рад встрече! А мы со вчерашнего утра гуляем! Прохлаждаемся, сорим деньгами! -- закричал, обнимаясь, Сашка. -- Вы каким образом повстречались? -- удивился я. -- Гриша после ранения отдыхал. Я в Афган попал, не отгуляв отпуск за прошлый год, из дома возвращаюсь. Минометчики из командировки. В Ташкентском аэропорту случайно встретились. Я раздал паспорта, удостоверения личности, отпускные билеты и талоны на самолет. Свои документы засунул на ходу в узкий карман куртки и спросил сослуживцев: -- Какие планы на эти два часа, куда вы меня собираетесь увлечь? -- В кабак! Рядом такой шикарный ресторан на открытом воздухе! Там распрекрасное пиво подают. Поехали! -- воскликнул Марабу. -- А очередь? -- Да куда она денется? "Летехи" нас запомнили, а они никуда не отойдут, будут стоять до открытия. Успеем! -- Ну, если близко, тогда поехали. Уговорил. За забором к компании присоединился стоявший у тополя и подпирающий его огромным телом Афоня. Александров икал, видимо, хватил лишнего. Он молча обнял меня, но сказать ничего не мог, и только глупо и виновато улыбался. Мы подошли к остановке, сели в трамвай, и тут я почувствовал, что чего-то не хватает. Карман какой-то тонкий. Достав из него содержимое, я обнаружил отсутствие удостоверения личности офицера. Черт! Я вскочил на ноги и принялся рыться в многочисленных карманах. Два наружных -- пустые. Два внутренних, два боковых, два кармана штанов, два на ляжках и два на рукавах... Осмотрел для очистки совести все по новой. Но, не на столько же я контужен, чтобы не помнить, куда что положил. Конечно, бывают провалы в памяти, но в этот раз я отчетливо помнил, что документы засунул во внутренний карман. На всякий случай расстегнул ремень и заглянул в брюки. Ничего постороннего там не обнаружил. Только знакомые трусы. Попрыгал на месте, но ничего не упало. Встав на колени, заглянул под сиденье. Документов нет нигде! -- Никифор! Ты чего? -- удивленно спросил Марабу. -- Тошнит? -- В штаны зачем-то полез. Наверное, что-то потерял, -- ухмыльнулся пьяный Афанасий. -- Может, "болт" отвалился. -- Пошел к черту! Если бы! Военные перевозочные документы и удостоверение. Как теперь в полк попаду? -- огрызнулся я. -- Ну и хрен с ним с Кабулом! -- изрек Мандресов. -- Сиди на пересылке и жди своего Героя. Отсюда в Москву вызовут, ежели понадобишься. Действительно, чего туда-сюда кататься? Один такой, несмотря на ранение, возвратился и где он теперь? Ни Вовки, ни его вставных зубов. А все могло быть иначе. Это тебе, наверное, знак свыше! -- Напишешь рапорт коменданту, и пусть ищут документы. А ты в Ташкенте холодное пивко попивай, -- поддержал его Афоня. -- Нет-нет! Давайте вернемся. Может, найдем? -- воскликнул я. Выйдя на остановке, мы как смогли быстро вернулись обратно. От трамвайных путей до КПП осмотрели и обшарили кусты, траву, бордюры. Ничего! Дошли до заветного окошка -- впустую. Дьявол! Как же так? Невезение! Я случайно бросил взгляд на доску объявлений и прочел еще раз: "Стоимость билета до Кабула -- 120 руб., до Кандагара и Шенданта -- 150". Эта надпись мне сегодня днем, пока стоял в очереди, мозолила глаза. Вот и сбылось. А я еще про себя насмехался: зачем здесь эти расценки? Не везет так не везет! "В случае утраты талона на самолет перевозка осуществляется за счет пассажира". С ума сойти! Лететь на войну за свой счет! Я порылся в карманах -- негусто. Включая заначку из пятидесяти рублей, набралось шестьдесят пять целковых. Эх-ма! Добровольная сдача на фронт откладывается. -- Что "пайсы" не хватает? -- спросил насмешливо Мандресов. -- Ерунда! Добавим! -- весело пообещал Радионов. -- Давай сейчас соберем, сколько нужно и отложим. Иначе загуляем и пропьем, не успеем оглянуться. Шестьдесят рублей -- мелочь для пятерых. Деньги у ребят еще оставались. -- А на какие шиши будем пиво пить? -- вопросительно посмотрел я на товарищей. -- Вот это мужской разговор! Давно бы так! Угощаем, -- обнял меня за плечо Афоня и, повиснув на мне и Мандресове, повел нас к выходу. -- А деньги не откладывай. Лучше пропьем! После кабака разберемся. Если не останется -- значит не судьба завтра вернуться в Кабул! Огромные витражи ресторана отбрасывали во все стороны блики, похожие на солнечных зайчиков. Заведение оказалось довольно солидное, но и для таких как мы, в полевой форме, нашлось местечко на террасе. Тенистые плакучие ивы и легкое дуновение воздуха создавали прекрасную успокаивающую обстановку. После третьей кружки я перестал нервничать и почти забыл о потере документов. Черт с ними, как-нибудь разберемся! -- Никифорыч! А как ты собираешься сесть в самолет? У тебя ведь и удостоверения офицера теперь нет! -- спросил Мандресов. -- Сашка! Успокойся, таможня, пограничники и наземные службы проверяют только загранпаспорт. Паспорт, надеюсь, на месте? -- встревожился многоопытный, не раз ездивший в командировки Афоня. -- Паспорт? -- Я на всякий случай еще раз ощупал карманы. -- На месте. Вот он! -- Ну и лады! Дай мне его, я не посею! -- протянул руку Афанасий. -- Александров! Да ты сам сто раз потеряешься. С девками зацепишься -- и ищи тебя. Сидишь, и глазами стреляешь как из АГСа по сторонам. "Телки" три уже рухнули замертво от твоих прямых попаданий, -- ухмыльнулся я. -- Отстань и пей пиво. Внезапно чья-то тяжелая огромная лапа опустилась сзади на мое плечо и крепко придавила его. Я напрягся в ожидании драки, которые в Ташкенте часто случались между военными и местными жителями. Выдернув плечо из-под чьей-то руки, я резко оглянулся. Вместо ожидаемого скандала с каким-нибудь дебоширом -- радостная встреча. -- Ара! Эдик! Арамян! -- воскликнул я, вскочил и обнял за широкие плечи подошедшего. Он до хруста сжал меня в дружеских объятьях. Бывший борец, Эдик чуть не сломал от избытка чувств мне ключицу. Это был приятель по довоенной службе в Туркмении. Он не изменился ни чуть, такой же здоровый, плечистый, крепкий как скала. Гроза всего слабого пола нашего гарнизона, покоритель женских сердец. -- Как ты тут оказался? Какими судьбами в Ташкенте? -- накинулся я на него с расспросами. -- Как жизнь? Что нового в учебном полку? -- В полку без особых перемен. Лейтенантов по-прежнему одного за другим сплавляют в Афган. Руководство полка все те же лица. Комбат был крайне удивлен, прочитав о тебе вначале в журнале, а затем увидев фотографию в "Красной звезде". Растешь не по дням, а по часам. Ты еще не майор? Ха-ха-ха! -- Издеваешься? Полгода как старлея дали. -- Вадик Колчановский мне написал о твоих наградах и что ты почти уже Герой. -- Чепуха. Полгода наградные ходят по штабами без реализации. Второй раз послали документы. Но это ерунда. Главное, что я еще жив и радуюсь жизни. -- Вот это точно! -- вздохнул Эдик. -- Давай выпьем по пятьдесят грамм. Помянем Шурку Пелько! -- Как ты сказал? Помянем? -- Да, Никифор! Ты только уехал, а через неделю в полк пришло известие, что зампотех роты спецназа, лейтенант Пелько, погиб. Попал в засаду. У Эдика в дипломате лежала бутылка коньяка, и мы, разлив его по пивным бокалам, выпили за Сашку. Эх! Бедный парень. Нашел чужую смерть. А, может, наоборот -- это его судьба и была. По идее, Шурка не должен был оказаться в Афгане. В полк пришла разнарядка на заместителя командира роты по вооружению. Командир подумал и решил избавиться от пьяницы Гуляцкого. Он полностью соответствовал своей фамилии. Молодой лейтенант спивался на глазах и не мог остановиться. Уходил неделями в загулы и дебоширил с завидным постоянством -- не реже раза в месяц. Когда сообщили жене Игоря Гуляцкого, что мужа отправляют в Афган, то она вначале впала в транс, а потом началась истерика. Она схватила четырехмесячную дочку, ворвалась вся в слезах в кабинет командира полка и принялась орать и рыдать. -- Он там погибнет! Погибнет! Его убьют! Вот этого ребенка вы делаете сиротой! Погибнет! Умоляю, Христом Богом прошу, не посылайте моего дурака в Афганистан! Обязательно убьют! Замполит полка попытался ее урезонить, успокоить: мол, не все так плохо, погибают там редко. Но это вызвало лишь новую бурю эмоций и потоки слез. -- Если пролетит даже одна пуля, она попадет в Игоря. Я знаю, я чувствую, он там погибнет. Убьют моего Игорька! Этот кошмар продолжался дольше часа. Начальство вновь посовещалось и решило: какая разница кто поедет? Заменим одного лейтенанта на другого. Дура-баба, уши прожужжала. Еще угрожает пожаловаться в штаб округа, что ее оставляют одну с грудным ребенком. -- Ладно, пошлем Пелько. Парень молодой, холостой и не возражает сменить обстановку, -- подытожило руководство. Сашка устроил "отвальную" для батальона и уехал... Выходит, что нашел чужую смерть. Как и обещала жена Гуляцкого. Накаркала, зараза! Вот мы вновь перед стойкой, где выдают билеты в прошлое на "машине времени". Дородная дама приняла документы нашей веселой компании и вопросительно посмотрела на меня: -- Где талон на перелет старшего лейтенанта Ростовцева? -- Ростовцев -- это я. Талон потерялся, пока стоял в очереди. Когда вы закрылись на обед, мы отошли, и он выпал из документов. Валяется, где-то в пыли. К вам он случайно не залетал? -- Нет, не залетал! Ну и что дальше? -- зло посмотрела на меня кассирша. -- В смысле, что? -- переспросил я. -- Лететь собираетесь? -- грозно нахмурилась она. -- Конечно. Честно говоря, не хочу, но приходится. -- Тогда оплатите билет до Кабула. Сто двадцать рублей. И плюс комиссионный сбор. Да побыстрей, не задерживайте. Мой рабочий день заканчивается через полчаса. Вы пьянствуете и прохлаждаетесь, а я на работе! -- Вы это серьезно, сударыня? Лететь в Афган за свой счет? Оплатить билет на войну? И еще комиссионые?!! Я похож на психа? -- Похож. Очень! Вы все тут чокнутые. Если платить не намерен, то отходи в сторону! Сиди в общаге, жди, когда тебе пришлют перевозочные документы из полка. Я в замешательстве прислонился к стене и тупо уставился на вывеску с расценками на перелет. (А может, это знак свыше: не лети, дурик?!!) Я читал объявление еще раз и еще раз. Выписка из приказа. Дата, номер, подпись. Дурацкий документ! Чертовщина какая-то! Но коль есть такое распоряжение, то, наверное, подобные прецеденты уже были? За сто двадцать рублей можно до Москвы и обратно два раза слетать! Я вернулся к окошку и спросил: -- Скажите, пожалуйста, что у вас бывали случаи, как у меня? Она посмотрела на меня и ухмыльнулась: -- Были. Нажрутся, напьются, ни маму, ни папу не помнят, ни как самого себя зовут. Случается, что теряют и отпускной билет и талон. -- И покупают? -- Нет. Лежат на койке в общаге и ждут, когда им документы пришлют. Неделю, другую бродят. Порой месяцами слоняются. Я огляделся вокруг: в таком бараке, в этом вонючем, пыльном гадюжнике на койке без простыней валяться пару недель? Нет уж! Ни-за-что! -- Братцы! -- вздохнул я, уныло оглядев компанию. -- Выделяйте деньги на билет. Быстрее. А то окошечко закроется до завтрашнего утра. А жить тут на что? Дамочка хмуро отсчитала, сколько нужно, дала десятку на сдачу. Затем проставила штампы и вернула загранпаспорт с остальными бумажками. -- Лети на здоровье. Счастливчик! И быстрее возвращайся живым! Она сурово посмотрела на меня, покрутила пальцем у виска и захлопнула деревянную форточку. Я сделал шаг через порог душной комнатушки и побрел к приятелям. Ну почему так не везет? Полтора месяца я старался забыть о войне. Выбросить из головы роту, батальон, полк, казарму, комбата... проклятые горы, "зеленку", палящее солнце, пыль, жару, песок, виноградники. Все! Но не забыл. Я вспоминал о войне каждый день, как только начинал думать о том, что надо про Афган забыть. Я слушал по утрам новости, по вечерам программу "Время" и надеялся, что сегодня объявят о новом, окончательном выводе войск. В кратчайшие сроки. Быстро! Немедленно. Всех до одного! До последнего солдата. Время шло, но ничего не происходило. Чудес не бывает. Пора обратно в реальность, в ужасную, гнусную, отвратительную реальность, где каждый день стреляют и убивают друг друга. Туда, где люди лишались ног и рук с легкостью, как лапки комару или мухе отрывают шалящие дети. Что ж, в путь! Обратно, навстречу судьбе. Все будет хорошо, не зря же мне нагадали девяносто семь лет жизни. Я в это верю! В свою долгую и счастливую жизнь. Глава 14. Кирпич -- Никифор! Я без тебя пропадаю! Как я устал один бороться с этим ошалевшим батальоном! -- встретил меня Чухвастов радостным воплем. -- Почему бороться? -- удивился я. -- Комбат в превентивном загуле. Просыхает на пару дней и вновь в запой. Скачет на своей Наташке каждую ночь, как на ездовой кобыле. И откуда здоровье? Так много пить и так много трахаться? Думаю, через пару недель у Чапая остановится "мотор". Он стареет на глазах. Сдает. С тех пор как по башке шандарахнуло камнем, Василий Иванович изменился. Это уже не тот "железный" Подорожник. Вместе с ним рушится батальон. Комбат всегда был словно фундамент. Просел фундамент -- и треснул дом. К нам с застав сплавили пять пьяниц-забулдыг. Пьют они, гады, по-черному! -- А почему ты один борешься? -- Потому что даже помощника у меня нет. Как официально назначили две недели назад начальником штаба, так до сей поры, заместителя и не дали. Васю Котикова после двух рейдов забрали в дивизию, в оперативный отдел. Взамен пока тоже никого. Зам по тылу сбежал в госпиталь... -- Заболел? -- встревожился я. -- Если бы. Да и что ему, толстокожему, будет, сквозь слой сала ни одна бактерия не пробьется. Он теперь зам по тылу "инфекционки". -- А зампотех? -- Вересков в автопарке пишет стихи, а когда возвращается, то до глубокой ночи гитара и романсы. Надоел! В карты играть мешает. У нас тут такая замечательная компания подобралась. Дежурный по ЦБУ, командир артдивизиона и зампотех танкистов Штрейгер. -- Ты еще не в долгах? -- спросил я. -- Обижаешь! В долгах Штрейгер. Начхим пробовал войти в коллектив, проигрался и сбежал. Трус! Не хочешь ты с нами поиграть? -- Нет. Мне не везет в карты. Лучше скажи, не слышно, где моя "Золотая Звезда"? -- Нет. Разговоры ходят, что дело на "мази", документы в Москве. Но официально -- пока тишина. Кроме тебя сегодня кто-то еще вернулся? -- Мандресов и целая толпа взводных, -- усмехнулся я, вспомнив приключения в Ташкенте -- пивной ресторан, пересылку, недоразумение с вылетом из Союза. -- Вот и прекрасно. Теперь ротные на месте. Есть с кого спрашивать. Осталось только дождаться того, кто будет это делать -- командовать ротными. Завтра должен приехать Петя Метлюк. Назначен замом. Был командиром шестой роты. Говорят, очень жесткий мужик. Может быть, он удержит батальон, а не то быть большой беде. Я вошел в комнату. Комбат оглядел меня мутным взглядом, похлопал по плечу и тот час ушел развлекаться к бабам. Вот и вся "теплая" встреча. Отдых завершен, наступили боевые будни. Через неделю объявили грандиозный строевой смотр, который должен проводить командир дивизии. Какая досада! А как же быть с удостоверением личности? У меня, кроме партбилета, никаких документов. Паспорт сдан по приезду в строевую часть. Ну, да ладно, может, ко мне не подойдет Баринов, не проверит. Не пронесло. Комдив начал осмотр с батальона, а начальник политотдела отправился проконтролировать управление полка. Баринов придирчиво проверял записи в удостоверениях личности. Осмотрел даже штампы об уплате партвзносов у Чухвастова и затем подошел ко мне. -- Заместитель командира батальона по политической части, старший лейтенант Ростовцев. Жалоб и заявлений не имею! -- доложил я. -- Ага, здравствуйте, товарищ старший лейтенант! Давненько что-то я вас не видел. Как дела? -- Отлично! Ездил в санаторий. -- Отдохнул? Молодец! А где удостоверение личности, почему суешь мне только партбилет? -- удивился полковник. -- Утрачен, товарищ полковник! Сгорел в Панджшере. -- О, как! Плохо, непорядок! А почему новый не получил? Рапорт написал? -- Никак нет! Был в отпуске. Не успел. Сегодня напишу. -- Командир полка, иди сюда. Бегом! Право слово, чудаки-люди! Ты посмотри, что делается! Ростовцеву не сегодня-завтра в Москву ехать, Героя получать, а у него нет документов! Как он попадет на прием в Кремль? Вы что законченные идиоты? Издеваетесь? -- Но он никому не сказал об этом. Ты почему промолчал? -- воскликнул новый командир полка Головлев. Он только второй месяц был к нам назначен, вырос из начальника штаба полка. Подполковник вырвался из Панджшера и наслаждался Кабулом. -- Уезжал в отпуск, опаздывал, решил, что документы восстановлю по возвращению. Но я спрашивал у "строевика", он ответил: бланков нет. Обещал выписать справку вместо удостоверения. -- Что в полку нет чистых бланков удостоверений офицеров? -- удивился комдив. -- Так точно, нет, -- подтвердил Головлев. -- Командир, запомни! Что б я больше к этой теме не возвращался. Добыть удостоверение. Хоть в армии, хоть в дивизии, хоть в округе, -- продолжал возмущаться Барин. -- Вы позорите дивизию на все Советские Вооруженные Силы! В Кремль по справке! Он что у нас "зэк"? Ну, чудаки-человеки! Исполнить и доложить. Немедля! Штабные бледнели, краснели, потели, комдив вновь переключился на меня. -- Ростовцев, каково настроение, как моральная обстановка в батальоне? -- Хуже некуда, товарищ полковник, -- брякнул я и нахмурился. -- Не понял? В чем дело? Дома что-нибудь случилось? -- закидал меня вопросами полковник. -- Вы же спросили про батальон, о нем и докладываю. Послезавтра в рейд, а нас превратили в отстойник, сплавили из других частей наркоманов и алкоголиков. Еще приписали несколько "мертвых душ", из госпиталей не появляющихся. Назначили их командирами взводов. Замкомбата нет, зама по тылу нет, ЗНШ нет, командира разведвзвода нет, замполитов в ротах нет, старшин рот некомплект... -- Стой, стой. Несешь какой-то бред! В отпуске переутомился, что ли? По твоим словам, замполит, батальон не боеготовен. Это что действительно так? -- начал кипятиться полковник, глядя то на меня, то на Головлева. -- Командир полка! Почему молчите? Им в рейд на днях, а по докладу замполита сложилась удручающая обстановка! -- Товарищ полковник! -- стал давать пояснения в ответ на мою гневную речь командир полка. -- Поступил приказ усилить заставы на дороге. Вы же сами сказали, что рейдов больше не будет и боевые действия прекращаем. Конец войне! -- Какое на хрен прекращаем! Конец, говоришь... Отпустите свой конец, за который держитесь и вернитесь к реальности! Подполковник, вы знаете, что в Гардезе потрепали батальон? У десантников погибли два командира роты. Двое в один день! Как же было организовано управление боем, если ротные погибли? Представляете, какая тяжелейшая ситуация была? Вот и принято новое решение: в связи с участившимися нападениями на посты и гарнизоны возобновить активные боевые действия. На месяц намечено не менее трех операций. Учтите! Езжайте на пересыльный пункт, набирайте лейтенантов. Укомплектовать все должности. Разрешаю выдвигать на вышестоящие должности отличившихся. Приказываю: готовиться к активным боям! А где комбат? -- спросил полковник. -- Подорожник болен. В санчасти лежит, -- замялся командир полка. -- До такой степени плохо себя чувствует, что на ноги не подняться? -- изумился Баринов. -- А кто батальон поведет в горы? Полковые начальники замялись и, смущенные, пожимали плечами. -- Так-так. Понятно! Начался синдром заменщика. Вернуть в строй! Обязательно вернуть! Ему замена когда, замполит? -- В апреле, -- доложил я. -- В начале апреля. -- Ого! Еще два месяца! Служить и служить! Ко мне на беседу его. Срочно! Доставить хоть на носилках, -- распорядился Баринов. -- Никакого разгильдяйства не допущу! Я ему усище-то накручу! Ишь хитрющий хохол! Подорожник действительно решил закончить воевать и велел Чухвастову управлять батальонным хозяйством. Не получилось... Комбат лежал на кровати и выл. Вой прерывался громким матом. -- Василий Иванович, что случилось? -- испугался я. -- Суки! Твари! Поубиваю всех! Ты представляешь, что они наделали? Загубили меня! -- Да бросьте, Василий Иванович, только два месяца осталось. Ничего страшного не случится! -- успокаивал я комбата. -- Командир дивизии особо и не орал. -- Да на хрен мне твой комдив. Ты разве не видишь, что со мной эти заразы сделали? Ослеп совсем! Я всмотрелся в лицо Подорожника, ничего не понимая и не замечая, продолжая думать о своих делах и проблемах. -- Ну, что? Не видишь? Ничего не изменилось? -- повторил вопрос Подорожник. Я отбросил посторонние мысли, сосредоточил взгляд на лице Иваныча и прыснул от смеха, догадавшись в чем дело. Черт побери! Один его ус был аккуратно подстрижен, а второй укорочен больше чем на половину. -- Вот так всегда! Тебе наплевать на комбата! Смеешься, издеваешься. Выходит, ты не правая рука, а "левый" замполит! Ну, что смешного? Поругался вчера с этой заразой -- "стюардессой", а она затаила злобу. Я хотел расстаться по-хорошему, пришел в гости. Выпил и случайно у нее заснул. И ведь чувствую, что-то со мной делают, а глаза открыть не могу. Сквозь сон слышу смех, и вроде как меня по лицу гладят. Оказалось, эта змея подколодная обкромсала один ус наполовину. И что теперь? Как быть? Придется укоротить и левый ус. Вот довела меня служба в Афгане. Сюда приехал, помнишь, я тебе рассказывал, какие роскошные были усы? Семнадцать сантиметров! А теперь что остается? Обрубок над губой. Кастрировали, можно сказать. -- И что вы Наташке сказали? -- Я как себя в зеркале увидел, чуть ее не задушил. Схватил за горло, а она отбивается, царапается! Хотел в глаз дать, но одумался, отпустил. Все-таки женщина. Магнитофон "Soni", что ей подарил, об стенку разбил и ушел. Дьявол! Еще два месяца служить! Как выйти к батальону без усов? Может, до замены отрастут? -- Конечно, Василий Иванович! До апреля все будет нормально. Усы вырастут, а Наташкина "шарманка" не восстановится. Она еще десять раз пожалеет, что напакостила. -- Берендею надо не забыть сказать, чтоб ничего больше из продуктов ей не давал. Ни картошки, ни тушенки, ни крупы. А то она за моей широкой спиной как сыр в масле каталась. Теперь пусть язву желудка приобретает. У-у-у! Кляча худая! Мне было смешно, но я старался изо всех сил не прыснуть. Зачем злить комбата и обижать? Только выйдя из модуля, я расхохотался, дав волю чувствам. -- Никифор, ты чего? -- удивился возвратившийся из автопарка Вересков. -- Чокнулся? -- Миша! Ни о чем не спрашивай. Это надо видеть. Зайди к комбату переговорить о чем-нибудь. Но не засмейся и ему не ляпни, что я стоял тут и ржал. Посмотришь -- и сразу поймешь. Вечером я доложил офицерам о встрече в Ташкенте с женой Сбитнева и зачитал письмо, в котором она благодарила за деньги, собранные для ее дочери офицерами батальона. -- Никифор Никифорыч! А почему в письме говорится о сумме двести пятьдесят чеков? Денчик передал пятьсот! -- удивился Марабу. -- Вот поэтому я и попросил, чтоб она написала нам письмецо. -- И что из этого следует? -- уточнил Шкурдюк. -- А то, что она не получила половину суммы, которую мы собрали вдове и дочери, -- ответил я. Мужики переглянулись и посмотрели на прапорщика Денчика. Старшина роты сидел и хлопал глазами. Он не ожидал такого поворота дела. Откуда прапорюга мог знать, что я еще два месяца назад получил первое письмо, в котором она искренне благодарила за деньги. Мы с комбатом какое-то время сомневались, думали, может, Лена ошиблась в сумме. Но когда я с ней поговорил и вскользь уточнил сумму, последние сомнения отпали. Совершилась чудовищная подлость! Я передал ей оставшиеся собранные пятьсот чеков и попросил написать ребятам письмо. В нем вдова еще раз поблагодарила батальон за заботу, рассказала, как растет Вовкина дочурка... -- Ты что, крыса? Подонок, убью! -- вскочил Мандресов из-за стола и набросился на Денчика. Комбат схватил его за руку, усадил на место и высказался: -- Этого подлеца мы отдадим на суд чести прапорщиков. И отныне его место не в каптерке, а на боевых действиях. И чтоб не на броне оставался, а в горы ходил с мешком за плечами! Надеюсь, Бог накажет тебя за подлость, что ты совершил. Морду прапорщику все же после совещания набили, а деньги с получки забрали и передали вдове с очередным отпускником. Спустя полгода прапорщику оторвало ногу. Наступил на мину, и хирурги в госпитале ее оттяпали выше колена. Все-таки права поговорка: бог все видит и шельму метит! Из тех "кадров", что нам спихнули другие подразделения, в батальоне остался только Кирпачевский. Этого высокого, широкоплечего красавца выслали из штаба армии за какие-то провинности. У него было прозвище -- Кирпич, преследующее его по жизни. Как оказалось, он был сыном командующего одной из армий Киевского округа. В день, когда полк выходил на боевые действия в Баграмскую "зеленку", из дворца Амина раздался звонок. Выздоровевшему после ранения Ошуеву генерал Хреков пояснил порядок работы с этим взводным. Состоялся диалог следующего содержания. -- Вы к кому поставили в штат Кирпачевского? -- В первый батальон. Командиром взвода третьей роты, -- ответил Ошуев. -- В рейдовый батальон? -- Так точно. Заполнили вакант. -- Идиоты! Хм-м. Вы только не вздумайте с дуру отправить его на боевые! А то у вас хватит ума и сообразительности. Не забывайте, чей это сын! -- И что с ним делать прикажете? -- раздраженно спросил Султан Рустамович, потирая занывшую рану (начальство некстати заставило его нервничать). -- У нас в полку каждый человек на счету. Куда Кирпачевского деть? Заберайте обратно, товарищ генерал. -- Не учите меня жить! Если этого офицера к вам перевели, значит, так надо! У вас есть, куда его определить на время рейда? Поставьте начальником караула в полку. -- Слушаюсь, товарищ генерал! -- ответил Ошуев и бросил, не глядя, трубку на телефонный аппарат. Герой со злостью пнул стул, швырнул о стену ежедневник и вышел из дежурки. Он не переносил, когда с ним разговаривали в таком тоне. Оставалось гадать, снимет он меня с дежурства или нет под горячую руку. После Баграмки дивизию направили в Пагман, из Пагмана -- на Гардезскую дорогу. А затем мы собрались в Черные горы. Кирпачевский же постоянно не вылезал из караулов. Перед очередным выходом он подошел ко мне: -- Товарищ старший лейтенант! Разрешите обратиться. Старший лейтенант Кирпачевский! -- Слушаю вас, товарищ старший лейтенант. Я неприязненно смотрел в наглые карие глаза этого громилы и думал: "Ну что тебе нужно? Сидишь в тепле, в спокойной обстановке, а нам сейчас отправляться к "черту на рога". Чего еще не хватает?" -- Никифор Никифорыч! Возьмите меня в рейд! Я к комбату подходил, но Чапай отказал. Поговорите с ним. Он боится: вдруг со мной что-то случится, потому что заменяется в армию к моему папаше. А родитель наказал Подорожнику меня беречь как зеницу ока. -- И что тебя сюда к нам занесло? -- Несчастный случай, -- еще наглее улыбнулся взводный. -- Что за несчастный случай? -- Это несчастье звали Ольга. Она была любовницей генерала Хрекова, а я ее соблазнил. Разве можно такому орлу отказать? -- Ну, не знаю. Вашей Оле было виднее. -- Ха-ха! Это точно! Нашей! Мой взвод охранял дачу командующего, а эта стерва завела моду в бассейне голышом купаться. Вот я однажды разделся и составил ей компанию. Весело было... -- Представляю! Веселились долго? -- Да нет. Недели две. А потом какой-то козел стуканул. Хреков дал мне в ухо и изгнал из штаба. А за что? -- Ты генерала спросил об этом? -- Нет. Я ему в ответ промеж глаз звезданул. Что из того, что он друг моего бати? Никто не давал право руки распускать! Я к тому же "под газом" был. Мы коктейли целый день пили. Она фруктовый с коньяком, а я "Si-Si" со спиртом. Газ в мозги шибанул, не сдержался. Теперь я тут, а Ольга, зараза, вертихвостка, в Союзе. Она ведь меня специально спровоцировала, в неглиже бродила! Под меня подкладывалась. С Алексея Ивановича ей проку мало: совещания, комиссии, проверки, инспекции. Ну и возраст! А ей генеральского тела раз в неделю мало. Терпела, терпела полгода, да и нашла молодого жеребца. Генерал Ольгу выслал, а жаль. Лучше бы сюда вместе со мной отправил. Над ней можно было еще трудиться и трудиться. Работы -- непочатый край! Не женщина, а станок! -- И что ты от меня хочешь? Чтоб мы с комбатом ходатайствовали о возвращении этой отличницы боевой и половой подготовки в полк специально для тебя. Нет жизни без станка? -- Ха-ха-ха, -- громко рассмеялся старший лейтенант, показывая красивые белые зубы -- Конечно, нет. Прошу о другом. Я знаю: Хреков запретил брать меня на боевые. Я себя чувствую среди вас последним негодяем. Сижу в полку как чмошник. Неудобно мне перед Афоней, Марабу, Острогиным и остальными. Чем я хуже? Комбат не узнает, он в рейд не идет. Возьмете? -- Ага, значит, замполит батальона должен подставить свою задницу под сочный пинок Хрекова? -- насупился я. -- Ну, вы ведь будущий Герой. Чего бояться-то? Я посмотрел в глаза нахального "старлея" и решил, что нужно сбить гонор с этого генеральского сыночка. Год в Афгане пролежал у бассейна, пора узнать ему, что такое горы и "зеленка". Полезно на будущее. -- Ладно, рискну. Собирайся. Беру ответственность на себя, тем более что взводных не хватает. Полк в рейд вел Губин. Он собрал офицеров на постановку задач и распорядился: -- Сегодня действуем не как обычно. Никакой колонны. БМП в цепь! Между ротами по танку, сзади развернуть самоходки и "Васильки". Артиллерия накрывает квадраты, а пехота движется вперед, круша дувалы на пути. Три танка с минными тралами прокладывают проходы в минных полях, а потом роты вот тут, -- Губин указал на карте рубеж перехода в атаку, -- разворачивают машины в линию. Кяризы, попадающиеся на пути, задымить и заминировать. Чтоб сзади "духи" не повылазили и в спину не стреляли. Задача ясна? Вперед! Вот это дело! Надоело подставлять свою голову под гранатометы! Посмотрим, как "духи" выдержат лобовую атаку! ...Не выдержали! Автоматические пушки разносили в клочья деревья и виноградники, разваливали дувалы и стены. Танки хорошенько "проутюжили" попадающиеся на пути развалины. Я сидел за башней БМП и ждал, когда машина подъедет к большому кишлаку, чтобы спрыгнуть вниз. Неохота пехом бежать по винограднику. Там легко зацепить ногой мину-лягушку или наткнуться на растяжку. Вдруг сидевший рядом со мной боец схватился за голову и свалился с брони в арык. Мы с Сероиваном прыгнули следом. Солдат тряс головой и держался за уши. -- "Москва", жив! -- закричал я, обрадовавшись. -- Что случилось? Ты, словно сноп сена, упавший с воза. Солдат поднял каску с земли и протянул ее мне: -- Вот тут что-то. Как шарахнуло по башке, аж искры из глаз посыпались! Мы с прапорщиком взглянули и оба присвистнули. Каску разворотило осколком с двух сторон. Спереди вошел, сзади вышел. -- Чайник цел? -- спросил Сероиван, осматривая голову бойца и с сомнением вглядываясь в его глаза. -- Внутри черепушки ничего не лопнуло? Какие ощущения? -- Хреновые. В ушах звенит, словно кувалдой саданули. -- Московченко, у тебя ремешок под подбородком лопнул! Вот какая была сила удара! -- произнес прапорщик, продолжая рассматривать каску. -- Вскрыло, как ножом консервную банку! -- воскликнул я, удивляясь. У входного отверстия рваные края металла были вогнуты вовнутрь. В другом месте лепестки разреза торчали наружу. -- А, ведь тебе везет уже второй раз, да? -- спросил я у солдата. -- Ага! Товарищ старший лейтенант, под Талуканом мне пуля в каску попала, прямо выше лба. Ох, старшина материться будет! Вторую каску списывать придется. -- Каску списать -- не человека хоронить! Лучше по десять касок выбрасывать каждый рейд, чем хоронить хотя бы одного, -- вздохнул я и пошел догонять технику. Прапорщик дал понюхать нашатыря контуженому и повел его под руку, следом за броней. Движение неожиданно прекратилось. Техника уперлась в канал и остановилась. Далее идти было некуда, да и незачем. Слишком малочисленны штурмовые группы. По дороге мы уничтожили трех или четырех сумасшедших от ненависти "духов", пытавшихся оказать сопротивление. Может, и больше, кто знает. Остальные ушли в кяризы и затаились. Силы дивизии слишком не значительны для такого огромного района. Что у нас есть? Два мотострелковых батальона да разведчики. Без поддержки артиллерии с авиацией мы и на сто метров бы не продвинулись. Пехоты мало. Против наших восьмиста "штыков" впереди в "зеленке" скрываются тысяч пять-шесть мятежников. Эх, скорей бы отсюда уйти. А то они вот-вот смекнут что к чему и подберутся ближе к рубежу обороны. Тогда головы будет не поднять... За канал переправились саперы и принялись минировать подступы к нему. Вот это хорошо. Нарвутся "духи" на мины и в лобовую атаку не попрут. А вот с тылу атаковать могут. Каждую щель, каждый колодец не проверить. Да и те жители, что остались в нашем тылу и изображают из себя мирных дехкан, ночью могут достать из тайников оружие и ударить в спину. Пять дней батальон вел огонь по сторонам, расстреливая боеприпасы по бегающим в "джунглях" повстанцам. Разрозненные банды появлялись то спереди, то сзади. Откуда только они брались? Вроде бы каждую щель задымили и заминировали! Наконец последовала команда "отбой операции"! Как вошли, так и выходим. Быстро, шумно и без особых успехов. Зачем входили? Не понятно... Может, по плану необходимо списать какой-то запас боеприпасов и топлива, чтобы завезти из Союза новые? Стоящая вдоль дороги колонна БМП трещала сотнями моторов, загаживала воздух вонью от сгоревшей солярки. Возле батальона появился Золотарев и приказал заглушить двигатели. Через пять минут подбежал Губин и принялся кричать, чтоб немедленно завели машины. Он вопил: "Сейчас трогаемся!". Завели! Прошло пять минут, не тронулись. Вернувшийся Золотарев вновь приказал не коптить и без толку не жечь солярку. Бугрим попытался доказать, что он получил другой приказ. Витька решил развлечься, проехать до Кабула за штурвалом механика. Его не устраивало, что приходится постоянно глушить и заводить машину. Сквозь шум мотора Золотарев услышал фразу с матами в свой адрес: -- С вами, долболобами, сам дураком станешь! -- Что ты сказал, прапорщик? -- опешил подполковник. -- Ничего. Все в порядке. Мне надоело выполнять противоречивые распоряжения. -- Ну что ж, мы найдем вам замену. Дальше будешь служить где-нибудь командиром заставы в "зеленке". -- Да хоть к черту на куличики, лишь бы подальше от вашего дурдома! -- рявкнул Виктор и, натянув поглубже шлемофон на голову, скрылся в люке. По возвращению в полк Золотарев порвал наградной Бугрима на орден и приказал искать мне нового "комсомольца". -- А чем плох Виктор? -- Я его сгною на выносном посту. Обнаглел до безобразия. Позже Бугрим мне пояснил, отчего замполит полка так зол. -- Никифор, ты думаешь, Золотарев почему на меня волком глядит? Это не за то, что я его послал подальше, а за то, что требую отдать мои часы! -- Какие часы? -- удивился я. -- А такие. Трофейные! Перед рейдом, когда я проверял порядок в казармах, в три часа ночи зашел к минометчикам. Туда заселили проштрафившихся дембелей с дорожных батальонов. Собрали всех оболтусов, которых должны были в последнюю очередь на увольнение в запас отправить. Они развели в казарме такой бардак! Я вошел, принюхался: стоит устойчивый запах наркоты. "Чарз" (наркотик) курят, практически не скрываясь! Собрался я, было, устроить им подъем и заняться воспитанием, но запнулся об грязный ботинок, брошенный на центральном проходе. Поддал его ногой, "чебот" ударился о стену, а плохо запаянный каблук взял да и отвалился. Что-то звякнуло, чуть блеснув в полутьме. Я заинтересовался. Наклоняюсь, а из подошвы торчат часы "Orient", которые стоят не менее трехсот чеков. Больше моей получки за месяц! Гляжу, а вдоль стены еще пятьдесят "бахил". Чувствую, буду с богатой добычей. Взял у дневального штык-нож, расстелил портянку и начал ковырять каблуки. Из каждого выпадали то "Seiko", то "Rikoh", то "Orient". Я ощутил себя Рокфеллером! Набралось штук двадцать. Интуиция мне подсказывает: "Хватит, Витя, угомонись, забирай часики и иди спать!" А жадность не отпускает. Продолжаю конфискацию. В это время дверь в казарму тихонько отворилась, и вошел Золотарев. От употребленного алкоголя прямо светится. Запах вокруг распространился, как от винной бочки. Уставился он своими поросячьими глазками на горку из часов и засиял еще больше. "Бугрим! Славно поработал! Можешь быть свободен! Я сам составлю протокол изъятия". Я остолбенел от этой наглости. Он портянку свернул и направился с добычей на выход. Во мне ярость закипела. Вот это хамство! Злость меня прямо распирает. Я взбеленился. Хватаю его за руку, а он икнул и спокойненько так говорит: "Товарищ прапорщик. Я же сказал: свободен! И забудь об этих часах!" Хотел я съездить по его наглой роже, да тут в дверях появилась фигура второго собутыльника. Особиста. Я разом сдулся, гонор умерил, и уже не дергался. Золотарев показал добычу особисту, они радостно засмеялись и вышли. Сволочи! Мне сантехник-спекулянт на следующий день доверительно рассказал, что обменял этим алкашам одни "Seiko" на пять бутылок водки. Целую неделю к нему являлся по ночам посыльный с часами. Мужик днем не успевал свои запасы пополнять для них. А теперь Золотарев, помня сквозь хмель, что я на него бросился с кулаками, вымещает зло. -- Не переживай, Виктор, мы найдем способ его обойти. Когда Золотарев опять уйдет в запой, я подпишу наградной у Муссолини. Он ведь тоже замполит полка. * * * -- Комиссар! Хочешь рецепт вечной молодости? Ты его должен запомнить. Раз собираешься прожить до девяноста семи лет. Не интересно ведь последние лет сорок влачить жалкое существование дряхлым старикашкой? -- с усмешкой спросил комбат. -- Хочу рецепт! Кто ж не хочет. А какой? -- Я рассказываю один раз, а ты слушай внимательно и запоминай. -- Весь во внимании. Я одно сплошное большое ухо. -- Первое: никогда не кури! Второе: больше движения. Легкие занятия физкультурой, плаванье, ходьба! Третье: много любви. Желательно каждый день. И лучше, чтобы бабы и водка были раздельно. Не совмещай. Четвертое: оптимизм. Будь веселей! -- Г-м-м. Тетки и водка раздельно? Не курить? Это ваш собственный рецепт, вычитанный или украденный? -- Я с сомнением оглядел испещренное глубокими морщинами лицо комбата. -- А вы не соответствуете своим тридцати пяти годам. Я бы еще лет пятнадцать добавил! -- усмехнулся я. -- Василий Иванович! Рецепты вечной молодости раздаете, а почему сами не пользуетесь? -- Человек -- существо слабое. Я слаб и легко поддаюсь соблазнам. Главное, никак не могу баб и водку не совмещать. Ужасно люблю и то и другое. Много и одновременно. А еще эта пагубная зависимость от никотина. Двести раз бросал, максимум выдерживал неделю. Не получается. -- Сочувствую. -- Вот-вот, учись на опыте других и не повторяй чужих ошибок. Тогда и проживешь до своей глубокой старости бодрым и здоровым. Глава 15. Круговорот воды в природе Очередная операция была назначена на начало марта, в Черных горах. Будь они неладны! В этом горном массиве полтора года назад мы потеряли несколько вертолетов. Погибло много пехотинцев и десантников. Сутки батальоны безуспешно штурмовали мощный укрепрайон. Эх, черт! Неприятные воспоминания. Полк возглавлял выздоровевший Ошуев. С ума сойти! Никак не уймется человек. Другой бы до замены в госпитале валялся и "косил" от боевых. А этот сразу в полк и за работу. И не просто идет в рейд, на броне покомандовать, а в горы! Колонна техники остановилась в трех километрах от горной гряды на дороге, а роты отправились ускоренным маршем на задачу. Первый же уступ был резко вертикальным, градусов восемьдесят. Он представлял собой нерукотворную стену с узкой тропкой. Гора круто вздымалась метров на триста. Как туда занести пулеметы и минометы? Тропинка лишь слегка обозначалась следами козьих копыт. Во многих местах путь обрывался, и двигаться нужно было, подталкивая, придерживая и вытягивая товарища. Ошуев скомандовал: "Привал!" Артиллерия и авиация, не экономя боезапасов, стреляли по горам и ущельям, которые предстояло захватить. Конечно, громко сказано -- захватить. Полк должен постараться закрепиться и осмотреть местность, затем прочесать окрестности, найти оружие и, уходя, заминировать, что возможно. Начальник штаба уточнил еще раз задачи подразделениям полка и в конце концов распорядился: -- Оставить молодежь, что пришла в феврале из Союза. Кроме того, не брать тех, кто себя плохо чувствует и не может забраться на стену. Вернуть их назад на броню. Молодежь собрали в общую группу возле старого карагача. Солдаты постарше потоптались, поругались меж собой и выпадает на долю только несколько человек. Чем меньше останется в строю, тем больше трудностей во время перехода к задачам. Мины, ленты к пулеметам нести-то придется все равно. Тяжелое вооружение не оставишь, его нужно как-то выносить. Главная проблема: мины и ленты, что несли те, которые теперь остаются внизу. Груз бойцов разделили между офицерами и прапорщиками. Я, тяжело вздохнув, подвесил к своему мешку ленту "Утеса". Проклятый "личный пример"! Замкомбата, а нагрузился, словно рядовой солдат. -- Разведка, вперед! Пехота, не задерживаться, помогать друг другу! Вперед! Быстрее, вперед! -- выкрикивал резкие команды Герой, а мы, как муравьи, поползли по скале. Ну, для чего природа сотворила такую преграду? Зачем она тут? А ведь есть возможность миновать этот пик, если пройти дальше по ущелью. Там подъем станет более пологим. Но кто-то прочертил на карте черту, нанес пунктиром маршруты движения и ждет доклада о прибытии в заданный район. Как говорится, я прокукарекал, а там хоть не рассветай! Того бы умника да сюда и большой мешок на спину, килограммов тридцать, пусть погуляет с грузом, стратег штабной! Батальон возглавлял Петя Метлюк. Подорожник неделю лежал в медсанбате. Перед выходом объявился, но остался на броне, сославшись на плохое самочувствие. Сказал: мол, у меня полный комплект заместителей, справятся. Я в этот раз пошел со второй ротой. Шкурдюк в отпуске, я вновь за себя и за товарища. И Мелещенко перед выходом официально уведомил меня, что он уходит на повышение, становится начальником клуба. Хватит, находился, навоевался! Ну что ж, расти, Коля, становись капитаном. Острогин передвигался во главе колонны, а я, хоть и замкомбата, вновь ползу в хвосте и помогаю умирающей пехоте. Бойцы хрипели, кряхтели, скрипели зубами, портили воздух, но ползли шаг за шагом выше и выше. Конечно, тяжело. Такая вот "экскурсия" в горы -- садистская пытка. Людей крайне мало. Каждый несет за себя и оставшегося внизу молодого парня. Внезапно карабкавшийся чуть впереди солдат пошатнулся и упал навзничь на камни. ПК слетел с плеча и грохнулся о скалу. -- Умаров! Ты чего сачкуешь? Подъем! -- рявкнул командир пулеметного взвода. -- Не вздумай валять дурака, все перегружены! Младший сержант лежал на спине, запрокинув голову назад со стекленеющими глазами. Мы с прапорщиком наклонились к нему: парень не дышал. Не подавал абсолютно никаких признаков жизни. Я испугался, сильно испугался. Ни выстрелов, ни взрывов. Человек шел, вдруг упал и умирает на моих глазах. Тихо, беззвучно. Как дряхлый измученный старичок. Солдаты громкими криками вызвали по цепи Сероивана, потому что сержант-санинструктор роты растерялся и не знал, чем помочь. С Умарова стянули вещмешок, броник. Куртка не снималась, и я разрезал ее финкой. Сероиван воткнул укол с каким-то лекарством, попытался массировать сердце, сделать искусственное дыхание. Все тщетно. -- Нужно вызвать вертолет и срочно сержанта спускать вниз, -- произнес виновато медик-прапорщик. -- Требуется реанимация. -- Оставьте мешки здесь и выносите Умарова. Сейчас вертушку вызовем, -- распорядился Острогин. Сергей был тоже озадачен. Ни особой жары, ни солнцепека, которые могли бы вызвать тепловой удар, в этот день не наблюдалось. Да, сильно парит и душно, да, маловато воздуха, но в горах такие проблемы бывают почти всегда. Сержант прослужил больше года -- и вот на тебе. Очевидно, организм израсходовал весь запас своего жизненного ресурса. Камни выскальзывали из-под солдатских сапог, земля осыпалась, но, спотыкаясь и падая, ребята все же спустили тело умирающего товарища вниз. Хмурые тучи затянули весеннее небо. Солнце исчезло в этом сплошном мутном мареве густых серых облаков. Заморосил мелкий, как пыль, дождик, похожий на густой мокрый туман. Вынырнувший из-за хребта вертолет, прижимаясь к земле, подлетел к сухому руслу реки. Он забрал сержанта и быстро умчался в Кабул. Какой-то шанс выжить, возможно, у него есть. Борт прилетел очень быстро, да и вниз доставили Умарова тоже быстро. Операция началась трагично. Опять не везет в этих Черных горах! Ошуев накинулся с руганью на группу управления батальона и на ротного из-за этого "происшествия" с сержантом. Из штаба сообщили: все-таки умер. Не оживили медики ни на земле, ни в воздухе, ни в госпитале. Обширный инфаркт. Пока мы брели по хребту к вершине, Умарова уже доставили в Кабул. Но прибыл туда практически труп. Жалко парня, не плохой был сержант. Был... -- Я же приказал оставить всех слабоков и молодых! -- продолжал бесноваться Герой из-за трагической гибели солдата. -- Ну, как с вами можно по-хорошему говорить? Убийцы! -- Ну, чего орать! Какие мы убийцы! -- огрызнулся в ответ Острогин. -- Этот сержант не первый раз в рейде и в горы ходил во время нескольких операций. Черт знает, что произошло. Он никогда не жаловался на слабое здоровье. -- Вы это следователю будете рассказывать! -- жестко отрезал Ошуев и пошел к своей задаче. Мы стояли как оплеванные. Нелепость. Случай, невезение, судьба. Кто виноват в этом? Выбросили бы нас вертушками прямо на плато -- и не умер бы парнишка. Видимо, побоялись "Стингеров", приберегли авиацию. Нас не поберегли. А чего беречь? Ходьба по горам -- "любимое" занятие пехоты. Взвалил мешок на спину, взял в руки автомат и вперед. Шагай, пока ноги до задницы не стопчешь и не покроется спина от пота коркой соли, в сантиметр толщиной. Вторая рота выбралась на заветный утес, возвышающийся над несколькими разбросанными по лощине домиками. Возле каждого жилья -- овечья кошара (загон), низенькие сарайчики и редкая растительность. А ландшафт -- в основном это камни, булыжники, валуны, осыпи из гальки и щебня. Чем тут отары овец питаются? Кажется, колючек и травинок даже для одной худющей козы будет мало. Как люди тут живут? Ни электричества, ни дорог, ни медицины, ни школ. А дикость-то какая! Любопытно, чем они моются, если нет нигде воды и умываются ли вообще? Немытые женщины, грязные пастухи, чумазые детишки! Вероятно, от грязи даже микробы дохнут. Иначе, как объяснить, что местные жители не вымерли, а мы пришельцы из цивилизации болеем и мрем от антисанитарии словно мухи. Вот, опять живот скрутило! От этого, наверное, мысли такие грустные и сердитые. Афоня, взмыленный, в пене, будто загнанный конь "тяжеловоз", подошел с последними бойцами и сгрузил с себя альпийскую палатку. Здоровый, чертяка! На нем можно пахать и пахать! Работай он молотобойцем -- цены б ему не было! -- Никифорыч! Помогай строить апартаменты! Мне одному не совладать! -- пропыхтел Александров. -- Палатка двухместная, рассчитана на меня и ротного. Но, учитывая присутствие начальства в двух экземплярах, вроде и на вас нужно место выделять. Я ее тащил, значит, точно буду в ней спать. Ротного обижать нельзя, тебя тоже. Что делаем? Какой выход из ситуации? А? -- Дрыхнуть втроем! Будем тесниться, -- улыбнулся я. -- Несправедливо оставлять тебя, Афоня, на земле. Ведь тебе ее обратно еще предстоит тащить. -- Ох, спасибо, благородный господин, товарищ старший лейтенант! Ваша искренняя доброта меня тронула до глубины души. Что ж, бери шнур, я тяну вправо, а ты -- влево. Работаем быстро, не то промокнем до нитки, что-то дождичек усиливается, -- усмехнулся Александров. Действительно, сырость, падающая с неба, стала превращаться в плотные струи ливня. Острогин прекратил умничать с ориентированием на местности. Он поспешно скомкал карту, засунул ее за голенище сапога и подбежал к нам помогать устанавливать палатку. Насквозь промокнув, мы забрались в укрытие и тут же начали дрожать от холодной сырости. Все было мокрым: одежда, бушлаты, спальники, вещмешки, носки, обувь. Бр-р-р-р! Солдаты растянули плащ-накидки над СПСами и прилагали усилия, чтобы не утонуть в потоках воды. Лишь часовые, закутавшись в бушлаты, торчали на постах, словно мокрые бугорки. Остальные сидели в укрытиях по двое или по трое. Сопели, чихали и кашляли, жались в кучки, пытаясь согреться. Дождь превратился в настоящий водопад, который обрушился на нас сверху. А снизу поднимался густой туман -- это испарялась влага. Повсюду вокруг нас струилась вода, ручьями стекая между камней вниз. Круговорот воды в природе... Так под непрерывные звуки дождя прошли вечер, ночь, утро, день, ночь... Все устали от сырости и холода. Еще вчера умирали, изнывая от жары, а сегодня чахнем от холода и влаги. Туман и вода со всех сторон. Муки-мученья! Дождь прекратился к концу третьего дня... -- Серега! Подъем! -- заорал я, вылезая из палатки и сладко потягиваясь. -- Афоня! Хватит храпеть! Утро-то какое прекрасное! Я сладко зевал и щурился. Земля вокруг парила, впервые за три дня прогреваемая теплом. Дождь прекратился с рассветом, ветер разогнал тучи, и к девяти утра началось пекло. Под лучами появившегося солнца солдаты принялись сушить одежду, спальные мешки, греть ноющие кости. -- Эй вы, сонные тетери! Открывайте брату двери! Не спать! Не спать! Завтракать! Совсем провоняли палатку за эти дни! Выползайте, гады! -- продолжал я орать и трясти прорезиненный полог. -- Сволочь! Мерзавец! -- застонал Острогин. -- Зачем мы только ему дали кров? Зачем запустили эту змею в наше жилище? -- Ага! -- поддержал зевающий Афоня. -- Кормим, поим, греем своими телами, не даем тощему замерзнуть. А в ответ -- одни пакости. Если бы не мы, дрожал бы на камнях, аки собака. А тут создали райские условия. Но он, неблагодарный, изводит друзей. -- Вы мне не друзья! Вы враги! Храпите как африканские носороги ночь напролет. Оба толстозадые, прямо в лепешку смяли с двух сторон. Сегодня, Афоня, будет твоя очередь спать в центре. -- Почему моя? -- Потому что ты -- самый младший по должности, -- предупредил я возражения лейтенанта. -- "Маленького" всякий обидеть норовит! -- возмутился двухметровый Афанасий. -- А в кишлак кто из нас пойдет? Тоже я? -- Всенепременно! Возглавишь группу прочесывания. Ладно, составлю тебе компанию. Чтоб не грустил! -- усмехнулся я. С восходом солнца проявило активность начальство. Штабы начали ставить боевые задачи. -- Ну, вот, -- оторвался от наушников Острогин, -- один взвод оставляем тут, а взвода Стропилина и Гундулина вниз -- работать. Искать "Стингеры" и другие зенитные комплексы. Кто найдет -- тому орден! -- Пьем чай, едим, пока дождь вновь не хлынул, и отправляемся в путь! -- согласился я. -- Никифор! Я с пулеметами буду прикрывать сверху. Шагайте без меня. Кто-то же должен обеспечивать руководство сверху. Этим и займусь! -- распорядился Острогин. -- Только не переусердствуй, командуя, не перенапрягись, -- улыбнулся я. -- К нашему возвращению приготовь вкусный обед. -- Эй, нет, не обед, а ужин! До ужина не возвращаться! Рыскать, разнюхивать и искать трофеи! Без результатов не приходить! -- насмешливо наставлял нас Сергей. Я зашел в старый ветхий домишко. Он был ближайшим к нашему лагерю. Ветер гонял по дворику пыль, солому и комочки помета. Всюду пахло козьим и овечьим навозом. Этот запах въелся в стены, в камни, деревья и, наверное, даже в каменные тела гор. Стояла такая тишина, как будто вокруг нет ни войны, ни смерти, ни засад, ни нападений, ни бомбардировок. Жители ушли задолго до прихода войск, унеся то, что представляло для них ценность. Скрылись, отогнав скот и оставив "подарки" в виде мин-ловушек. Саперы на тропе обнаружили пару растяжек, нашли "сюрприз" при входе в жилище. Ребята вышибли тротиловым зарядом запертую каким-то образом изнутри дверь, и вновь наступила тишина. Солдаты обшарили дом, но, не найдя более ничего подозрительного, занялись приготовлением обеда. Они развели костерок посреди вытоптанного дворика, пустив на растопку плетенную из виноградной лозы и веток кровать. Циновки трещали, разбрасывая во все стороны искры. -- Что собрались сварганить? -- спросил я у сержанта-узбека. -- Хотим плов сварить. Нашли рис, вкусный рис. Я махнул рукой в знак согласия и отправился побродить по пыльным развалинам. Этим бы только пожрать. Впрочем, что для солдата может быть важнее сна и еды? Только девчонки. На кой черт бойцам эта непонятная война в чужой стране, во имя невнятных идей и целей. Как мы их не убеждай, что не приди сюда Советская Армия, окопались бы тут американцы, эта пропаганда звучит для них не убедительно. Да я и сам не верю, когда эти байки рассказываю на политических занятиях. Мифы о братстве по оружию, о строительстве народной демократии в центре Азии, о дружбе простых афганцев с советскими воинами развеиваются в первые же месяцы пребывания на этой земле. Ребятам главное -- два года быстрее пролетели б! И на дембель. Я толкнул щупом калитку, ведущую в загон для скота, и вошел туда. Спрессованный овечий помет слегка пружинил под ногами. Если тут оружие и спрятано, то нужно поднимать эту вонючую массу. Неохота ковыряться, да и вряд ли в навозе маскируют оружие. А впрочем, в дерьме живут, может, и тайники в нем делают. На случай, если что-то спрятано в сарае под соломой, ее, не проверяя, подожгли. Ничего не взорвалось. Так, передвигаясь, из помещения в помещение, я медленно, не торопясь, обходил сараи, домики, кошары, осторожно ощупывая и осматривая все подозрительное под ногами. Ноги надо беречь! А то, что между них, еще более! Оглядываясь по сторонам, словно турист в экзотической лавке древностей, я размышлял об убогости здешнего быта, о том, как можно так жить в конце XX века. И вдруг наткнулся в одном из сараев на "наскальный" рисунок. Чья-то детская рука гвоздем или каким-то другим острым предметом нацарапала на стене настоящую панораму боя. Тут был изображен танк, самолет и пушки. В центре событий находился вертолет, из которого сыпались бомбы, ракеты, стрелял пулемет. Внизу на земле лежали погибшие маленькие жители. Юный автор, наверное, изображал детей. По вертолету стреляли пулеметы. От одной из прочерченных очередей падал сбитый самолет. Я отошел на пару шагов назад и, задумавшись, рассматривал панораму боя. Вот он взгляд на войну с другой стороны. Черт! Полтора года назад, молодым лейтенантом, приехал сюда за романтикой. Какую-никакую, но сделал карьеру. А аборигенам от присутствия "шурави" только разрушения, страдания, боль, смерть. К черту! Скорее бы домой! С этим интернациональным долгом пора заканчивать. Наивные иллюзии утрачены давно, но вот этот детский рисунок как-то совсем подорвал веру в справедливость наших действий. Он словно окончательно открыл мне глаза. За спиной раздалось громкое сопение. Оглянувшись, я увидел лейтенанта Стропилина и солдата с пулеметом наперевес. -- Стропилин, как тебе картина? -- спросил я. -- Есть такая передача по телику -- "Творчество народов мира". Там подобные сюжеты часто показывают, -- ответил взводный. -- Боеприпасы нашли? -- поинтересовался я, прекратив размышления на нравственные темы и перейдя к делу. -- Ага. Двадцать мин к миномету, ствол к пулемету и десяток цинков с патронами. -- Не густо. Ну что ж, пошли пить чай, -- сказал я, направившись к выходу. За спиной раздалась очередь. Мгновенно обернувшись, я увидел, что пулеметчик выпустил длинную, замысловатую, фигурную очередь по всей стене. -- Дурила картонная! Ты зачем стрелял? Что этим изменишь? -- возмутился я. -- А чего только они рисовать могут? Я тоже нарисовал... ...А изобразил ребенок правду. Авиация и артиллерия не разбирает, куда бьет и в кого. С высоты полутора тысячи метров не понятно -- дети внизу или вооруженный мятежник. Люди кажутся песчинамми. А когда "Грады" стреляют по "квадратам", то совсем непонятно, в кого попадут. Главная трагедия войны -- в гибели вот этих безвестных маленьких человечков. Жизнь детишек обрывается не понятно зачем и почему. Или опять цель оправдывает средства? Создавая общее благо для целого народа, можно не обращать внимания на страдания отдельных индивидуумов? Даже если число жертв и пострадавших сотни тысяч и миллионы? Загнать в счастливое будущее пинками, штыком и прикладом, не считаясь с потерями на пути к этому светлому будущему? Устал я от этой войны, надоело все на хрен!... Из-под ног Стропилина из норы выскочила лиса и, петляя между камней и высохших коряг, метнулась вниз в ущелье. Лейтенант (по кличке Жердь) сорвал с плеча автомат и расстрелял в "чернобурку" весь рожок. Лисичке повезло: взводный бил неприцельно, навскидку, и очереди прошли мимо. -- Эх, Стропилин, упустил самый ценный трофей боевой операции. Нам эти мины и патроны душу слабо согреют. А попади ты в лису, то достался бы твоей жене воротник, -- усмехнулся я. -- Целиться нужно, что ж ты очередями от бедра пуляешь? -- Да, ладно. Пусть живет, -- примирился с потерей добычи расстроенный взводный. До темноты солдаты вели поиски боеприпасов и оружия, но, более ничего не найдя, возвратились. Острогин встретил наш отряд кривой, недовольной гримасой. -- Ну, вы и поисковики! Разве это результаты? Несколько ржавых мин и изношенный ствол. Вот разведка обнаружила рубиновые копи! Россыпи рубинов валяются под ногами! -- И что они озолотились, обогатились? -- усмехнулся я. -- В принципе, наверное, да, но не все, а отдельные высокопоставленные разведчики. Роту в полном составе вывезли вертолетами, построили возле штабных машин и раздели до носков. Что смогли, начальники конфисковали. Армейское и дивизионное руководство теперь радуется трофеям. А что нашли вы? Металлолом? -- А откуда ты о рубинах знаешь, сидя тут, вдали от этих событий? -- удивился я. -- Разведвзвод проходил через мою вершину. Жаловались, -- ответил Острогин. -- Я стрелял в лису, но не попал, -- вздохнул с досадой Жердь. -- Не рубины, но тоже кое-что. -- Эх, если б подстрелил... Не умеешь охотиться на лис, ищи слонов: по ним не промажешь. Зачем я вас послал в долину? Чаи гонять? -- продолжал возмущаться ротный. -- Слушай, посылальщик, завтра я лягу возле палатки с радиостанцией, а ты ходи со своими бойцами. Ищи рубины и лазуриты! -- огрызнулся я. -- Серж, ты забываешься. Кто подчиненный? Совмещенный обед с ужином начальнику готов? -- Так точно! Товарищ старший лейтенант! -- шутливо вытянулся в струнку Сергей. -- То-то же! Смотри у меня! Корми давай. -- Кормлю. Предлагаю два блюда: вонючее овощное рагу и дрянной чай с добавлением аскорбиновой кислоты. -- С таким меню ноги протянешь. Хорошо, что казанок плова навернули, не то опух бы с голодухи! -- возмутился Афоня. -- А мне, отцу-командиру, принес? Нет?! Подчистую стрескал? Вот прорва! Наказываю тебя ночным дежурством! Замполита, сам понимаешь, не могу. Не подчинен он мне! -- иронично произнес Острогин. -- Ладно, раз внизу есть еда, завтра пойду я со спецминерами ставить "охоту". Моя очередь наслаждаться пловом. -- Пока нас не было, возле нашего лагеря днем разместилась рота саперов. "Охота" -- это группа мин, ставящаяся компактно, в нескольких местах. Человек, попавший в район минирования, живым оттуда никогда уже не выйдет. Мина, точнее ее датчики, установлены и рассчитаны на частоту человеческих шагов. Ишак пройдет и, возможно, уцелеет, а на шаги взрослого человека она сработает. Первая мина включит вторую, а взорвется третья или даже четвертая. Тот, кто поспешит на помощь, подорвется совсем в другом месте, не дойдя до жертвы. И так будет продолжаться, пока последний "сюрприз" не бабахнет. На следующий день, перед выходом из кишлака, лейтенант Дибажа отыскал головку наведения "Стингера". Ого! Успех! Впервые находим такую вещицу. На прощание "кроты" заминировали тропы и обочины дорог по всей округе. Ну, что ж, если кто придет за ракетой, обратно уже не выйдет. Удачи вам, "духи", в этом безнадежном деле. Возвращение обратно сразу не заладилось. Ночь напролет опять шел ливень. Под утро этот небесный водопад вроде утих, и нам даже удалось посуху собрать вещи. Но стоило сдвинуться с места, как капли вновь забарабанили по нашим телам. Мой горный костюм какое-то время сдерживал напор воды, но спустя полчаса одежда все же намокла. Внутри обуви мерзко хлюпала вода, и кости пронзительно ныли от сырости. Струйки текли по спине к пояснице, а далее по ногам. Бр-р-р... Отвратительные ощущения. Переобуваешься на коротком привале, выжимаешь носки и снова чвакаешь по грязи промокшими ногами. Так и до ревматизма недалеко. Радикулит наверняка многим из нас обеспечен к возвращению домой. В этой сплошной дождевой облачности авиация не летала, артиллерия не стреляла. И только пехотинцы шагали, временами ползли на четвереньках по липкой глине или скатывались вниз на спине, перепачканные грязью. Вторая рота уходила последней, прикрывая "кротов". Ребята оставили врагу принесенные в горы мины, устроив ловушки на тропах, и теперь шагали бодро, с чувством выполненного долга. -- Через час будем выжимать мокрую одежду и сушиться на легком ветру, -- радостно прокричал Острогин, забравшись на последнюю вершину, за которой начинался спуск к дороге. -- А некоторые, вроде меня, лягут в "санитарке" и будут дремать! -- ехидно улыбнулся я. -- Счастливчик! А мне придется подставлять мокрую морду холодному, пыльному ветру, -- вздохнул Серж. -- Каждому -- свое. Подрастешь, станешь замом по тылу или начальником штаба, и будешь дрыхнуть в "кунге". Все впереди. Повоюешь еще годик-другой... -- нагло рассмеялся я. -- Что ты сказал? Годик?! Другой?! -- взвизгнул Острогин под раскатистое ржание Афони. -- Да я сегодня в горах, дай бог, в последний или в предпоследний раз! Домой! Навоевались. Я заржавел под сегодняшним дождем. Мой сменщик отпуск, наверное, отгулял и уже чемоданы упаковывает! Он надо мной издевается! Молчи, "зеленый"! Мне остался месяц, а тебе три! Афоня ничего не говорил, он раскатисто смеялся. Ему до замены осталась уйма времени, чтобы не вернуться обратно домой. Внизу кто-то громко вскрикнул. -- Эй, саперы! Что случилось? -- окликнул их Острогин. -- Что-то с ногой у нашего замполита, -- ответил сержант. -- Кажется, майор сломал ногу! Сергей отправил к ним медика для оказания первой помощи. Через пятнадцать минут санинструктор вернулся и подтвердил: нога сломана. -- Открытый перелом! Наложили шину, перевязали, сделали носилки. Сейчас понесут вниз. -- Чертовы замполиты! -- выругался Афоня. -- Недотепа! Ходить ногами не может, чего в горы поперся! -- За орденом! -- хохотнул старлей-сапер, сидящий рядом с нами. -- За год в первый раз отправился на войну. Он только в гарнизоне мастер поучать и призывать к сознательности. А в горы и "зеленку" не заманишь показать личный пример. -- Но-но! Попрошу без обобщений и грубости! -- возмутился я, обидевшись. -- Почти два года по рейдам шарахаюсь! Сапер виновато посмотрел на меня и выдавил из себя: -- Ну, замполит роты, это само собой. Куда же рота без него? Я замполита батальона имею в виду. -- Вот-вот, меня в виду и имеешь. Я замполит батальона! Но по горам и кишлакам брожу вместе с пехотой. Старлей смутился, почесал затылок, а мы рассмеялись. Сапер хмыкнул и произнес, переходя на "вы": -- Вам, наверное, делать не хрен. Сидели бы в ленинской комнате да плакаты рисовали. Может, походная жизнь нравится? Хобби? Иначе, понять не могу... Я и сам себя не разумею. Дожил, дослужился до замкомбата, а сачковать, как мои предшественники, не получается. Почему? Черт знает... Благодаря "сломавшемуся" майору вторая рота ползла очень медленно и в результате попала под минометный обстрел "духов". Откуда они взялись? Как из-под земли. И расставленная "охота" не остановила, не подорвались они почему-то. Хотя все верно. Эти мины рассчитаны на настоящих людей, а не на стадо оголтелых религиозных фанатиков. Бараны! Вот так мы и выбирались. Сверху лил дождь, а вокруг сыпались мины. Несколько раз, подскользнувшись, я упал на склоне и проехался на заднице по размокшей глине. Рядом также подскальзывались и падали солдаты. Мимо нас по ложбинам текли ручьи, потом они соединялись внизу в мощные потоки. Пересохшее русло речушки, по которому батальон неделю назад шел к горам, теперь превратилось в бурную стремнину с крупными валунами. В ней плыли коряги, деревья, вымытые из почвы вместе с корнями, и различный мусор. И через этот поток нужно было как-то переправиться. Вот это да! Ну и занятная ситуация! Почти два года жариться на солнце, чтобы перед заменой утонуть в этой грязной жиже? Парадокс! Рота побрела вдоль русла в надежде на какой-нибудь брод, а время шло. Мы оказались отрезанными от своих. Лишь бы "духи" не стали расстреливать нас с господствующих вершин. Выручили появившиеся на горизонте БМП. Это Вересков примчался на броне, чтоб ускорить возвращение родной затерявшейся пехоты. Техника группировки уже уходила отсюда. Только мы и саперы со своим "сломавшимся" майором задержались. Броня -- хорошо, лучше, чем еще восемь километров топать пешком нагруженными, словно промокшие вьючные животные. Однажды вечером, после возвращения на "базу", куда-то запропастился Кирпич. На построении его не оказалось. Поиски ни к чему не привели. Мишка бесследно исчез. Комбат был зол до чертиков. Чапая постоянно ругали за этого старшего лейтенанта, а он его не мог наказать, потому что через месяц предстояло ехать служить в ту армию, которой командовал папа этого разгильдяя. Подорожник скрежетал зубами, теребил усы и матерился, получив очередной выговор. Утром на нас с Иванычем опять орало начальство. С подъ?ма Ошуев отправился проверять несение службы нарядом по полку. После его тяжелейшего ранения народ думал, что Султан Рустамович успокоится, перестанет "рексовать" и терроризировать нас. Но нет, не тут-то было! Начальник штаба стал, наоборот, злее и яростней. Всему виной, говорят, было то, что его долго мурыжили с наградой по ранению. В конце концов, вместо "Красного Знамени" дали "Красную Звезду", которая по статусу гораздо ниже. Вроде бы, кто-то наверху решил: слишком много наград на троих братьев. Десяток орденов! (Оба брата Султана Рустамовича отслужили в нашей дивизии и тоже были при наградах.) Того, кто так думает, самого бы в "зеленку" на неделю. Так вот, подполковник подошел к КПП, проверил дежурного, залез к пулеметчику, осмотрел капонир и оттуда увидел мчащийся к полку в предрассветных лучах "уазик". Машина притормозила у ворот. Из нее выбрался разыскиваемый взводный и нетвердой походкой направился в полк. Герой выскочил навстречу и схватил за рукав Кирпича. -- Товарищ старший лейтенант! Вы где были? Кто разрешил покинуть гарнизон? Михаил громко икнул и, взглянув на начальство сверху вниз мутными глазами, ответил: -- Пьянствовал, товарищ полковник. Ночью пил с генералом Хрековым. Можете позвонить и уточнить! Ошуев подпрыгнул на месте, заскрежетал зубами и буквально пролаял: -- Пять суток ареста! Шагом марш на гауптвахту! -- Есть, пяток суток ареста! -- усмехнулся Мишка и бодрым строевым шагом промаршировал к казарме. Он молодцевато отдавал воинскую честь встречным офицерам, несказанно удивляя этим и вызывая смех. Сразу до гауптвахты Кирпич, конечно же, не дошел. За поясным ремнем у него были засунуты две бутылки водки. С ними Кирпич пришел в роту и предложил выпить ротному Коршунову. Для компании вызвали к себе Хмурцева и Мандресова. Двух флаконов оказалось недостаточно, и дозу повторили. Ошуев позвонил в караульное помещение и, узнав, что Кирпичевский не прибыл, отправился за ним в роту лично. В каптерке туманной пеленой стоял дым от сигарет, и на всю катушку гремел магнитофон. Пьяные офицеры начальника уже не узнавали. Рассвирепевший Султан Рустамович вызвал комбата и меня. Общими усилиями удалось препроводить развеселый коллектив на отдых -- трезветь в камере. Следующим утром генерал Хреков позвонил начальнику штаба полка и поинтересовался самочувствием Кирпича. То, что он сидит на гауптвахте, Ошуев благоразумно сообщать не стал, отрапортовав: -- Со старшим лейтенантом полный порядок. -- Ну и ладно. Дайте мальчику отдохнуть. Он вчера немного перебрал, пусть расслабится после боевых. Вы, знаю, несмотря на мой запрет, начали вытаскивать его на боевые действия! -- выразил неудовольствие генерал. -- Он сам попросился, товарищ генерал! Его взял в горы под свою ответственность командир батальона Подорожник. -- Ну, ладно. Раз сам просится в рейд, бог с ним. Не маленький. Но поберегите парня. Сколько раз он был на боевых? -- Два рейда! -- ответил Ошуев. -- Хм-хм. Две рейдовые операции.... Не кажется ли, что пора Кирпичевского к ордену представить? Парень-то -- орел! Пусть позвонит мне вечерком! -- Подумаем о награде, товарищ генерал! -- буквально проскрежетал в трубку возмущенный начальник штаба и по окончании разговора вдребезги разбил телефонный аппарат о стену. Ошуев распорядился выпустить с гауптвахты Кирпичевского, а остальных оставить. Чухвастов пришел в караулку выпустить на волю дебошира. Володя в ужасе обнаружил, что в камере сабантуй продолжается с новой силой. Водка, закуска, сигареты. Для полного набора удовольствий не хватало только женщин. Начальник караула, молодой взводный, ничего, конечно, поделать не мог. -- Лейтенант Дибажа! В чем дело? -- воскликнул Чухвастов. -- Почему пьянка в камере? -- А вы ее сами попробуйте прекратить, товарищ капитан. Может, вас послушают. Растерявшись, Чухвастов задумчиво почесал переносицу. Вступать в схватку с этими обалдуями ему совершенно не хотелось. -- Ну, ладно, допьют, что есть -- и баста! Больше ничего им не носить. Пусть спят. -- Приоткрыв дверь, Чухвастов крикнул в глубину камеры, пытаясь разглядеть в клубах дыма того, к кому обращался: -- Кирпичевский! На выход! Быстрее освобождай помещение. -- Куда меня? -- посмотрел на него осоловелыми глазами Кирпич. -- Зачем? -- Свободен! Приказ Ошуева. Иди, отсыпайся к себе в комнату. -- Почему меня одного? -- удивился взводный. -- Потому что велено выпустить только тебя, -- вздохнул Чухвастов. -- Я не предатель! Нет! Один не выйду! Без братанов отсюда шагу не сделаю. Мишка вернулся обратно в камеру и громко крикнул: -- Так и передайте Ошуеву! На волю один не выйду! Либо выпустить всех, либо никого. Ошуев, услышав доклад Чухвастова об отказе "пленника" выйти из камеры, сказал: "Ну и хрен с ним, пусть сидит". Но вскоре вновь позвонил замкомандующего и потребовал Кирпича к телефону. Герой был взбешен, но вынужден был выпустить приятелей из-под ареста. Мишка так и оставался непреклонен: "Свободу всем!" Собутыльники торжествовали, выходя на свободу. Через неделю загул повторился. Ошуев опять наткнулся в каптерке на пьяную компанию. Наверное, у него был нюх на эти дела. -- Василий Иванович! Коршунов с Кирпичом пьянку в роте устроили. Что будем делать? -- спросил я, заходя в кабинет комбата. -- Их Ошуев застал! На меня полчаса кричал, что разлагаем батальон. -- Ротных вызывай ко мне! Буду разбираться! Этот запой осточертел. Кирпичевский других взводных и ротных с толку сбивает. Черт его подери! -- Кирпича тоже вызывать? -- усмехнулся я. -- Нет, не надо. Чего с ним мучаться?! Я в армию его папы еду служить! Не с руки с сыночком возиться! -- ответил комбат и задумался: -- Знаешь, комиссар, бери Кирпичевского на себя. Проведи политическую работу. Ты человек от него не зависимый, заменяешься в другое место. Я же никак не могу с Кирпичом ругаться. Папа -- генерал, он четыре раза сюда звонил и разговоры вел о здоровье сына, о службе. Подорожник искренне обрадовался возможности свалить самое трудное задание на меня. С Коршуновым, казалось ему, было все гораздо проще. Он ранее написал две объяснительные о пьянстве и торжественно обещал в случае еще одного срыва написать рапорт об отстранении от должности. Правда, Коршунов при этом смеялся: "Мой крестный папа, замначальника генштаба. Боюсь, этот номер с отставкой у вас не пройдет! Ха-ха-ха!" Я напомнил Коршуну о былом уговоре, и он без лишних пререканий написал рапорт об отстранении от должности и отправился опохмеляться. С Кирпичом проблем было больше, и они свалились на мою голову. -- Товарищ старший лейтенант! Садитесь! -- предложил я вошедшему в кабинет Кирпичевскому. Лицо старшего лейтенанта было опухшим, багровым (действительно, кирпич), а сам он источал устойчивый запах выпитой накануне водки. -- Спасибо! -- ответил взводный и сразу произнес следующее: -- Никифор Никифорович! Просьба к вам огромная -- не воспитывайте меня! Я уже большой мальчик! Пороть и отнимать игрушки поздно. Со мной ведь ни Ошуев, ни Хреков не справляются! Не портите свои молодые нервы! Я отлично понимаю: виноват, мерзавец. Исправлюсь! -- Эх, Миша, Миша. Пропадешь! Сопьешься! -- вздохнул я. -- Я?! Не сопьюсь ни в коем разе! Родитель не позволит! -- ухмыльнулся Кирпич. -- Мое дело в недалеком будущем парады принимать и соединениями командовать. Надо только со взвода на роту шагнуть, а дальше само собой пойдет. Я ведь кремлевский курсант! А это школа генералов! Каждый второй наш выпускник генерал или маршал! Сплошные славные династии! Вот и мне папаня предначертал, не спросив желания, карьеру генерала. И куда теперь от этого деваться? Еще в училище в выходные по вечерам мы, те, кого в увольнение не пустили, нажремся водки и проводим плац-парады. Встанешь в полный рост на тумбочку и орешь, что есть силы луженой глоткой: "Па-а-а-ара-а-д!!! Р-р-а-а-авня-я-ясь! Сми-и-и-ир-р-р-на!!!" И так далее. В нашей "бурсе" учились только на Жуковых и Рокоссовских. А комбат хитрец! Тебя, Никифорыч, на "амбразуру" толкнул! Не хочет моего папаню обидеть? Жук усатый! -- И что прикажешь делать с тобой -- грустно улыбнулся я. -- Расстрелять? -- Нет! Расстреливать не нужно. Обматерить и выгнать спать к чертовой матери. Я беспартийный, не комсомолец, поэтому можете только выговор в служебную карточку записать или строгий выговор. -- Ну что ж! Получай строгий выговор! -- объявил я, вставая из-за стола. -- Есть, строгий выговор! -- ответил Кирпич и приложил руку к кепке. -- Разрешите идти? -- Иди, проспись! "Маршал"-гофмаршал! -- Э-э-э, нет! Маршалом мне не быть! Я лишь сын генерала. Будет все, как положено: у маршалов свои сыновья! Только генералом! Глава 16. Проводы комбата Василий Иванович мысленно себя ощущал уже в Прикарпатском округе, на Родине. Появлялся он только на построениях, поэтому проблем становилось все больше и больше. А тут еще, как назло, Роман Ахматов вернулся из отпуска по ранению. Ему, чертяке, пить было совершенно нельзя, но они вдвоем с комбатом схлестнулись и ушли в "штопор". Два комбата в запое -- полк без управления. Роману Романычу предстояла сдача экзаменов в академию. Умные книги, учебники и конспекты в результате оказались завалены закуской, пустыми бутылками и табачным пеплом. Тяжело надсадив печень, поджелудочную, желудок, сердце и прочие внутренности израненного организма, Ахматов вырвался из крепких объятий Чапая и, не протрезвев окончательно, умчался в Ташкент. Иваныч с отъездом друга загрустил еще пуще. Он собрал нас, своих заместителей, и распорядился готовить батальон к рейду, а его не тревожить. -- Будя, отвоевал! Теперь сами справляйтесь! Тебе, Петро, нужно опыта управления батальоном набираться, -- обратился Василий Иванович к Метлюку. -- Уеду -- станешь на мое место. Нужен совет по какой-нибудь проблеме -- подходи. А по пустякам не тревожь. Касается всех! Не беспокоить ерундой заменщика! Мы пожали плечами и разошлись. Ситуация ожидания смены монарха состоит в том, что король еще жив, а престолонаследники в растерянности толпятся сзади трона. "Царедворцы" в это смутное время мышей не ловят, спустя рукава выполняют распоряжения короля. А сам властитель больше думает о Боге, чем о государстве. Вот и наши некоторые "деятели" обнаглели окончательно. Один из таких -- Грымов был назначен два месяца назад со взводом охранять комендатуру города. Вел себя скромно, спокойно, без замечаний. Внезапно он объявился в полку и вскоре подошел ко мне с лейтенантом, который сменил Калиновского. Замполит роты Корсунов протянул на подпись стопку наградных. Первым было представление на "Красную Звезду" Грымова. Я с удивлением приподнял брови, нахмурился и принялся читать текст. "Участие в сорока (!!!) боевых операциях! Уничтоженны десятки мятежников! Спасение замполита роты (вынес на руках!)". Я, недоумевая, перевел взгляд на офицеров, переминавшихся с ноги на ногу. -- Понимаю насчет количества боевых -- чем больше напишешь, тем лучше. Убил десять "духов" -- хрен с ними: не проверит никто. Но Калиновского вынес на руках из-под обстрела? Ты ж в Ташкенте в это время был! В командировке. -- Ну и что! Я два года воюю. Пусть не все два года по горам хожу, но многие, из штабов не выходя, ордена получают. Кладовщики и прочие тыловики и те с наградами, -- огрызнулся, сверля меня черными глазами, Эдик. -- Только учитывая последний довод, соглашусь подписать. Но согласится ли комбат? -- произнес я с сомнением и скрипя сердце поставил на бумаге подпись. Комбат вечером, ухмыляясь, спросил у меня: -- Никифор, честное слово, я удивлен. Думал, ты более злопамятен и не поставишь свою закорючку. Корсунов вначале ко мне заявился. А я специально к тебе их направил. Думал, припомнишь старые обиды и не подпишешь. Не хороший он человек, этот Грымов. Когда вместо Сбитнева ротой командовал, на тебя кляузничал, просил снять с должности. -- Я знаю, мне говорили. -- А теперь воевать совершенно не хочет, уклоняется. Караулы, командировки... Hу, и я не мешаю, пусть подальше от роты будет. Не портит Мандресова и не разлагает коллектив. Никифор, ты съездил бы в комендатуру, проконтролировал, как обстоят дела в карауле! Там собраны десять человек из разных рот. Что-то они подозрительно затихорились. Не к добру. Навести старого товарища. Проверишь, доложишь обстановку, а потом приму окончательное решение по его ордену. На корме БМП, стоящей возле ворот комендатуры, дремали бойцы. Во внутреннем дворе слонялись еще два сержанта, которые оторопели, увидев меня. -- Муталибов, ко мне! -- крикнул я одному из них. -- Сержант Муталибов прибыл по вашему приказанию, -- доложил тот, застегивая гимнастерку и приложив ладонь к шапке. -- Гасан, почему воротничок не подшит? Где ремень? Почему в кроссовках бродишь? Хочешь на гауптвахту загреметь? -- Да мы же их и охраняем! Мы тут свои. К нам ни помощник коменданта, ни начальник "губы" не придираются. -- Значит, я придираюсь? Вы вернетесь, а следом "комендачи" донос пришлют, что в карауле был бардак, -- рассердился я. -- Собрать всех во дворе на построение. Живо! Через пять минут взвод стоял в одну шеренгу, в которой не хватало двух сержантов и самого Грымова. -- Гасан, где старший лейтенант? Куда подевался ваш начальник караула? Стоящие в строю потупились, а сержант почесал затылок и, смущаясь, ответил: -- Вроде в полк поехал. -- Что-то я его не встретил по пути. -- Наверное, разминулись. -- Разминулись, говоришь? Может быть. Хорошо, делаю общее замечание -- неопрятный внешний вид. Привести себя в порядок! -- приказал я и обратился к сержанту: -- Гасан, проводи меня в спальное помещение и неси постовую ведомость. Сержант показал мне помещение с двухъярусными койками. Затем кликнул дневального, чтобы привести все к надлежащему виду, потому что я начал его "тыкать носом" в окурки, огрызки, грязную посуду в тумбочках. Прибежавший Батранчук принялся подметать пол, выгребать мусор из углов. Когда Муталибов вышел, солдатик настороженно прислушался к удаляющимся шагам и свистящим шепотом сказал: -- Товарищ старший лейтенант! Тут у нас процветает воровство. Грымов торгует всем подряд. Вчера заставил сержантов продать лагерную палатку. -- Что-что? Откуда он ее взял? -- опешил я от неприятной новости. -- Еще триплекс продал в дукан, банки десятикилограммовые со смазкой и два брезента. -- Б...! Ну, дела! Батранчук, ты-то откуда про все знаешь? -- удивился я вновь. -- Я ж не тупой. Меня заставляли это имущество в "газик" грузить. Но я точно знаю, что таджики в дукан продали, а деньги он себе забрал. Сержантам лишь на сигареты дал. Только не выдавайте, что это я рассказал, а то меня прибьют. -- Чудно. Интересно, почему все разгильдяи -- отличные вояки, а все стукачи -- трусы, мерзавцы и сачки? Ладно, спасибо, за наводку, живи дальше мозгляком. Не выдам. -- А в столовую официантом вернете? -- Верну на месяц, а то тебя еще грохнут. Отвечай потом за твою инвалидность. Собирай шмотки и садись в машину! Противно пользоваться услугами доносчика, но вынужден. Возвращаясь, я весь обратный путь матерился. Вот ведь говнюк Грымов! Сам в грязи, а еще и сержантов замарал. В караул послали расслабиться после боевых лучших сержантов батальона. Чтобы парни могли посмотреть город, отдохнуть от полка. Отдохнули! Комбат выслушал мой доклад и взбеленился: -- Ты посмотри, какая дрянь! Ведь он продал брезент первой роты, а как Мандресову по имуществу отчитываться? -- Предлагаю поменять Грымова на лейтенанта Васькина. Тот все одно контуженый и в рейд ходить не сможет. -- Добро! Так и сделаем. А этого барыгу -- сюда! Будем разбираться по полной программе. Комбат был взбешен. Ему предстояло вскоре сдавать батальонное хозяйство, а тут такое ЧП. Василий Иванович пригласил особиста Растяжкина и нас, заместителей, к шестнадцати часам собраться в его кабинете. Грымов, узнав о моем визите, об отъезде Батранчука, почуял неладное. Он примчался в батальон с объяснительными от остальных солдат, что обиженный боец его оговорил. Однако недостача брезентов уже вскрылась по свежим следам. Повезло! Нашлись даже очевидцы погрузки казенного добра в "газик". Особист увел провинившегося в отдел. Немного погодя, комбат собрал совещание офицеров и объявил о решении снять Грымова с должности. -- Вы, товарищ старший лейтенант, поедете в Союз взводным. Может быть, даже лейтенантом. Возможно, беспартийным. Это нож в спину нашему славному коллективу. Ладно бы сам воровал, так еще и солдат вовлек в аферу! Грымов пытался что-то возразить о том, что и другие командиры продают и сдают, что могут. -- Молчать! Я могу сдать в дукан свои сигареты, обменять фотоаппарат на джинсовую куртку. Но я у своих товарищей вещи не ворую! -- рявкнул комбат. -- Мандресову как прикажешь по замене роту сдавать? А триплекс зачем "духам" понадобился? Из укрытий наблюдать? Даже неважно, зачем он им, важен сам факт разбазаривания имущества! Оптика в десятикратном размере идет. Мандресов, проверяй, пересчитывай и готовь две или три получки на возмещение ущерба! И хватит Грымову прохлаждаться в караулах и командировках. В рейд его! Из партии его не исключили, но строгий выговор с занесением объявили, с должности сняли. Недостачу возместили, вычтя деньги из тех, что лежали на лицевом счете. Наградной я порвал... От боевых Эдуард опять увильнул, скрывшись в санчасти: якобы последствия гепатита. Так до замены и слег. Василия Ивановича все же заставили пойти в последний раз в горы. Район, куда забросили батальон на вертолетах, был нами давно не хожен. Прошла информация о прибытии каравана с переносными зенитными комплексами и реактивными снарядами. Поступил приказ -- найти оружие противника, а боеприпасы уничтожить. За каждый "Стингер" -- орден Красного Знамени, а годом раньше давали Героя. Но в последнее время слишком часто находили "Стингеры", ведь их количество резко увеличилось в Афгане. Ценность этого трофея упала. Вторая рота и КП батальона заняли широкое высокогорное плато. Туда и сложили все, что нашли в ущелье. А разыскали за три дня немало! Около сотни "РСов" (реактивных снарядов), станковый пулемет, несколько ящиков с патронами, мины... Настроение было отличное: хорошие трофеи, потерь нет, задача не тяжелая -- ходить вокруг площадки и собирать, что найдем. "Духов" не видно нигде. Одно плохо -- паек закончился, но с этим обещали помочь. Ошуев вышел на связь и сообщил: -- Скоро прилетит Берендей с сухпаем, а вы вертушку заполните трофеями. Борт не задерживайте, быстро сгрузить и также скоренько закинуть оружие. Вертолетчикам за день нужно десятки точек нашей дивизии облететь. Комбат оглядел трофеи и велел сложить в штабель. -- Сейчас сделаем снимок на память. Как-никак два года войны позади. Отвоевался! Шапкин намалевал зубной пастой на снарядах: "2 года! ДМБ 1987" -- и поставил их вертикально в ряд. Сбоку взгромоздили на постамент из снарядных ящиков пулемет. Бойцы столпились, тесня друг друга и позируя. -- Ура!!! -- заорали дружно дембеля, и комбат принялся щелкать затвором фотоаппарата. В небе тем временем кружила пара "крокодилов", сопровождавших и прикрывавших грузовую вертушку с пайками. Одновременно с нашим раскатистым "ура" за спиной раздался громкий хлопок. Мы оглянулись и с ужасом увидели падающий "Ми-8". Из двигателей тянулся шлейф черного дыма. Вертолет попытался спланировать, но ему это не удалось. Он исчез из виду, и раздался взрыв. Мы подбежали к краю плато. Вертушка врезалась в самую последнюю вершину холма, расположенного на горном хребте. К месту катастрофы тянулась от нашей площадки и далее вниз к горной речушке узкая тропка. -- Острогин! Бегом с людьми вниз, может, кого спасем! -- приказал комбат и начал докладывать командиру полка о происшествии. -- Василий Иванович! Спускаюсь с взводом! -- крикнул я и помчался следом. Начальство по связи орало, что на борту было четверо: три пилота и наш новый начальник службы ГСМ. Этот худощавый очкарик в звании лейтенанта недавно прибыл вместо застрелившегося Буреева. Куда его понесло в вертолете? Вниз к дымящимся обломкам отряд добрался за считанные минуты. К этому ужасу не привыкнешь никогда, хотя вижу подобные катастрофы невпервые. Два пилота лежали на камнях, на верхнем пятачке сопки. Они вылетели через разбитый вдребезги лобовой фонарь. Одежда была изодрана в клочья, шлемы треснули, лица залиты кровью. Оба не шевелились и не подавали признаков жизни. Сероиван разрезал летные костюмы на груди, послушал биение сердца, пощупал пульс. -- Мертвы. Мгновенно умерли от удара! -- произнес он расстроенно. -- Вон еще один лежит возле горящего десантного отсека! -- крикнул кто-то из солдат. Прапорщик подскочил к третьему найденному телу, которое с трудом оттащили в сторону от пламени. Вид бортмеханика был ужасен. Разлившийся и вспыхнувший керосин сильно опалил мертвого летчика. -- Нашли все три тела! -- доложил Острогин по радиостанции комбату. -- Нет, не все! -- ответил тот. -- Должен быть где-то еще Васильев, начальник ГСМ. -- Тут больше никого нет. Если только внутри поискать, но туда сейчас не добраться. Пламя сильное, близко не подойти к вертолету! Исковерканный остов пылал. Не горели только хвост, валявшийся метрах в двадцати внизу, и винты, улетевшие немного дальше места падения. Вокруг нас, вспыхивая, трещала сухая трава и колючки, а также картонные коробки с пайками. Поиски затрудняли ежеминутные громкие хлопки в горящем чреве. Это взрывались от перегрева консервные банки. Осколки тонкого металла словно бритва, разрезали руку одного из солдат и распороли х/б другому. -- Нет! Я туда не ходок! -- Отказался Острогин выполнить распоряжение комбата. -- Пусть вертолет перестанет гореть, завтра поищем. Других трупов больше нет, но появятся среди нас, если сунемся поближе. -- Никуда не уходить! -- приказал Василий Иванович. -- Сейчас прилетит вертушка с комиссией. Найдите "черные ящики", соберите оружие, тела перенесите в безопасное место. Займите оборону и ждите. Огонь по всему подозрительному. К барражировавшим в небе "Ми-24" присоединилась еще одна пара. Они по очереди сжигали ракетным огнем противоположный хребет, откуда был произведен выстрел. Поздно! Свое дело "духи" сделали, теперь их ищи-свищи. К нам приблизился на большой скорости вертолет и, на мгновение зависнув, приземлился. Из него выпрыгнули полковник и подполковник в пятнистой форме. Следом в проем люка выпал капитан, с висящим на шее фотоаппаратом. Некоторое время фотограф скреб по земле руками и ногами, но подняться так и не сумел. -- Вася! Ну, е... мать! Я же тебе говорил, на кой... было пить этот крайний стакан? Мало высосанного пол-литра водки? Нет, он еще хлопнул самогонки. Свинья! Кто будет фотографировать? Я? -- громко возмущался подполковник. -- С-с -- спокойно! Я м-могу ф-ф-фотографировать даже во с-сне, не открывая глаз! А тут, какие п-проблемы? Ну, ч-чуть перебрал. С-самую малость! -- проговорил, лежа под днищем и улыбаясь глупой, пьяной улыбкой, фотограф. -- Вы м-меня под руки держ-ж-ж-жите и п-поверните в нуж-ж-жном н-а-а-аправлении! -- Вася! Ты совсем офонарел! Мы, два старших офицера, станем тащить твое жалкое, бренное тело беспробудного пьяницы! -- окончательно рассердился подполковник и отошел в сторону. Другой полковник молчал и задумчиво глядел на сложенные в ряд тела вертолетчиков. Он закурил. Чистые холеные руки дрожали. Ему было явно не по себе от этой ужасной картины катастрофы, от запаха паленого человеческого мяса и пылающего керосина. Консервы тоже загорелись, распространяя не менее тошнотворный запах. -- Откуда такая вонь? -- поинтересовался подошедший к нам подполковник. -- Это картофельно-овощное рагу в банках. Наверное, уже протухло, когда овощи на заводе консервировали. А нам их жрать пришлось бы. Первая экспериментальная партия была вкусная, а теперь воняет помойкой, -- объяснил Афоня и сердито сплюнул в пыль: -- Ну что, будем загружать? -- Нет-нет, -- остановил Афоню подполковник. -- Сейчас фотосъемку катастрофы проведем, а потом эвакуируем разбившийся экипаж. Нужен общий план, вид сбоку, бортовой номер. Вы четвертое тело нашли? -- Какое на хрен нашли! Если он внутри был, то там и сгорел, дотла. -- А если "бортач" к "духам" сбежал или они его захватили? -- подозрительно спросил инспектор-полковник. -- Какие "духи"? -- с негодованием отверг я гнусное предположение подпола . -- Кто его мог украсть? И никуда никто не мог сбежать! Мы тут оказались спустя пять минут после падения! Никаких следов. Если только он в воздухе не выпрыгнул. Но борт падал с высоты трехсот метров, высоковато для прыжков без парашюта. В ущелье тела нет. Мы осматривали дно оврага. Никого. Значит, он внутри пожарища. Попробуй загляни в кабину -- банки взрываются шрапнелью. -- Что прикажете делать? Как докладывать? -- нахмурился инспектор. -- Догорит вертушка, осмотрим. Возможно, что-то найдем. Не могут же исчезнуть останки, -- вздохнул Афоня. -- Хорошо, завтра сообщите, -- согласился "летун". -- Сейчас разыщите "черные ящики". Они ярко-оранжевого цвета. И пусть солдаты подержат нашего фотографа. -- (Чудно! "Черный ящик", но оранжевый.) Мы со Шкурдюком переглянулись и дружно покачали головами. У нас в пехоте такого не случалось. На боевых -- пьяными! Один совсем в хлам, двое других крепко поддатые. Да и пилот с бортачом тоже что-то употребили. Ну, орлы! И как с ними после этого летать? Сергей распорядился, и два солдата подхватили под руки капитана. Тот щелкнул пару кадров и заплетающимся языком велел сместиться чуть вперед. Сделал еще пару снимков. Приказал перенести себя ближе. Затем снимки справа, слева, снизу. Отставил фотоаппарат на вытянутой руке, навел на свое лицо и сделал кадр на фоне пепелища. Остаток пленки истратил на полковника у обломков вертолета. Погибших положили на плащ-палатки, быстро погрузили в вертолет. Туда же бросили один найденный бортовой самописец. -- Мужики, -- обратился к нам бортмеханик. -- Вам парашюты нужны? -- Наверное, нет! -- пожал я плечами. -- Можно я их заберу с собой? -- спросил летчик. -- Забирай конечно! -- утвердительно кивнул Афоня Александров. -- На хрен они нам? Тяжелые, по горам тащить замучаешься. -- Вот и хорошо, -- обрадовался лейтенант и подхватил оба парашюта. Третий, подгоревший, он бросил в огонь. -- А зачем тебе парашюты? -- удивился Шкурдюк. -- У вас ведь этого добра полно? -- Эти -- спишут. Они уже ничьи. На водку махнем. Афганцы парашютный шелк хорошо берут. Другой, к потолку раскрытым с куполом прибью. Красиво. Ну, спасибо, ребята! Вертолет улетел, оставив нас на голодный желудок томиться в ожидании, когда потухнет пожарище. На весь следующий день у меня был один сухарь, пачка галет и микробаночка паштета. Пришлось, перебивая аппетит, "обжираться сытным, наваристым" чаем. Чай аж трех видов: горячий, очень горячий и чай обжигающий. Утром разведчики на соседнем склоне нашли использованную упаковку от английского "Блоупайпа." Судя по внешнему виду, труба-трубой. А вот -- бац! -- выстрел из нее и нет вертолета с экипажем! Солдаты из третьей роты на следующий день, проходя мимо продолжавшего тлеть дюралюминия, порылись в углях. Бойцы нашли в пепелище оплавленный ствол автомата, принадлежавший исчезнувшему тыловику. От него самого даже металлической оправы очков не осталось. Горстка пепла. Вопрос о похищении или пропаже офицера был снят. Этого ствола оказалось достаточно для подтверждения факта смерти. Почему же в вертушке очутился не Берендей, как сообщили вначале, а совсем другой? Когда Сашка подошел к перегруженному борту, и пилот увидал нашего толстяка, он наотрез отказался с ним лететь. -- Лишний вес! Дайте сопровождающего полегче. К вертолету подошел Соловей, практически такой же по габаритам. -- Вы что, издеваетесь? -- воскликнул летчик. -- Пусть возьмут меня! -- вызвался худощавый Васильев, не летавший ни разу в вертушке. Он слетал в первый и последний раз. Берендею, таким образом, дико повезло. Неделю пока продолжалась операция и неделю по ее окончанию Саня и Соловей отмечали свое чудесное спасение беспробудным запоем. Рейд не удался! Вертолет сбили, ребята погибли, а тут еще и бородавку на руке сорвал, и та сильно кровоточила. Медик Саша Пережогин заметил это и спросил: -- Никифор, что с рукой? Дай перевяжу! Не дай бог, инфекцию занесешь. -- Саша! Это бородавка. Достали они меня! По всей руке пошли, уже штук пятнадцать! Не знаю, что с ними делать. -- Что делать? Я тебе помогу! Я ведь дерматолог и венеролог! Вернемся с гор, приходи в медпункт -- выжжем эту дрянь. -- Ах! Шурик, ты меня сильно выручишь! Надоели эти заразы, язви их душу! С меня коньяк! Целую неделю я мысленно готовился к экзекуции и, глядя на бородавки, говорил им: "Ну, что? Кранты вам! Пришел конец, проклятые! Выжгу! Как пить дать, выжгу! Изничтожу!" Несколько дней после боевых прошли в суете из-за очередной комиссии, и до санчасти было никак не дойти. Но каждый день я обещал себе, что завтра обязательно пойду прижигать. И как-то утром я с удивлением обнаружил, что выводить практически нечего. Бородавки, шелушась, облезли или отвалились. Радости не было предела. Мучения отменялись, все прошло само собой. И позднее как только самая малюсенькая бородавочка где-нибудь появлялась, я ее сразу предупреждал: "Выжгу!" И она, пугаясь, быстро исчезала. Великая вещь -- самовнушение! Я вошел в свою комнату и не узнал ее. Как она изменилась за две недели моего пребывания в горах. Словно по ней прошло стадо мамонтов или пронесся смерч. Во-первых, дверь была снесена с петель. Окно полностью разбито, и ветер шевелил выцветшие занавески и оборванную светомаскировку. Один из карнизов валялся на койке комбата. Оторванная и расколотая дверца шкафа лежала вдоль стены. Лужа запекшейся крови на полу, загаженном, кроме того, остатками закуски и "бычками". В углу рядком стояло штук шесть пустых бутылок коньяка и водки. Из-под кровати торчал мой открытый чемодан, в котором кто-то тщательно порылся. Сбросив на кровать нагрудник с магазинами и гранатами, я устало присел на нее... Что же тут произошло? Погром? Налет? В дверях появился Борис Петрович, дежурный по ЦБУ. Он оглядел обстановку и ехидно хохотнул. -- Петрович, что тут было? -- возмутился я. Старый "лис" Борис Петрович рассказал забавную историю с печальными и для меня тоже последствиями. Был не погром, а дебош... После отпуска по ранению, проездом к новому месту службы в комнату заявился майор Степанцов. Покидая коллектив доблестного первого батальона, он решил устроить банкет, заодно обмыть орден за ранение. В то время пока полк воевал, Степанцов решил обойтись компанией тыловых героев. Саня набра