ые, ненужные разговоры. -- Черт! Как нехорошо получилось! Заснул и бездарно провел ночь! -- И хорошо, что не было второй попытки штурмовать меня. Точно бы началась у нас с тобой драка. Мне еще в Союзе мужики надоели, липнут, гады, как мухи. А я этого не люблю! Убить всех готова. Проходу от вас нет. -- За одиночеством нужно было отправляться к амазонкам, а тут здоровый мужской коллектив. Не будет тебе ни сна ни покоя, -- сказал я, смущенно одеваясь, и быстро, не прощаясь, вышел за дверь. * * * Дежурным по полку я заступал впервые. Помощником дежурного, начальником караула был, а дежурным -- никогда. Начало -- развод караулов и наряда -- прошло нормально. Хорошо, что нет Ошуева, большого любителя снять состав наряда с дежурства. Не успел принять оружкомнату и документацию у прежнего дежурного, Оладушкина, как уже случилось происшествие. Пришедший сдавать пистолет дежурный по автопарку прострелил задницу (точнее сказать, бедро) "помдежу". А дело было так. -- Коля, ты пистолет разрядил? -- спросил Оладушкин Колоколова. -- Ага. Кажется. Сейчас проверю, -- ответил лейтенант и, не вынимая обойму, перезарядил пистолет. После этого отвел ствол в сторону и нажал на курок. Выстрел пришелся в стоящего у стены капитана. Раненый Рычагов взвизгнул и подскочил вверх метра на полтора, затем со стоном рухнул на пол, приземлившись на зад. Капитан взвыл, вновь подпрыгнул и упал в объятья Колоколова. -- Скотина! Изверг! Тебе мало коллекции "духовских" ушей, взялся за отстрел наших жоп! -- рычал он на Колоколова. -- Прости, брат! -- вскрикнул Николай. -- Гадом буду, не хотел. Прости! -- С этими словами он уронил ПМ на пол, и тот выстрелил еще раз, к счастью, не задев больше никого. На выстрелы сбежались штабные. Пороховая гарь заполнила узкий коридор, а кровь, хлеставшая из раны продолжала заливать пол. -- Заткни дырку рукой и в санчасть! -- скомандовал начарт. -- Заткнул, все равно течет, -- ответил Рычагов, прижимая платком дыру в штанах. -- Не хочется умирать в жопу раненным! -- На руки и бегом в медпункт, не то со смехуечками от потери крови помрет. От идиотского ранения! -- взвизгнул Оладушкин, Шесть офицеров бегом поволокли подстреленного в санчасть, спасать от потери крови. Командир раздавал виновнику происшествия затрещины. Вновь орал, что не доживет с такими мудаками до замены и что доведут его до инфаркта. Один плюс в этой истории для Рычагова все же был. Получил позднее орден по ранению... Я лежал на кровати и читал газету при свете ночной лампы. В своем углу в полумраке кряхтел, ворочался и пыхтел комбат. Он что-то бормотал себе под нос и несколько раз раздраженно хмыкнул. -- Василий Иванович! Свет мешает? Выключить? Будете спать? -- спросил я, чувствуя некоторую неловкость. -- Да нет, нормально. Читай, просвещайся. Я тут молодость вспоминаю, подвожу некоторые жизненные итоги. Не отвлекай. Ну, что ж, не мешать так не мешать. Я и сам не особо настроен говорить. Искоса взглянув на Подорожника, я вдруг заметил, что он загибает пальцы, производя какие-то подсчеты. Дочитав газету, я встал, подошел к электрочайнику, налил себе кружку кипятка и насыпал заварки. Иваныч в это время громко выругался, чертыхнулся и начал что-то быстро писать на листе бумаги. Это продолжалось минут пятнадцать, пока я жевал бутерброд, прихлебывая его чайком. -- Комиссар! Налей и мне кружечку. Выпью, подумаю, может, кого еще забыл. -- А что вы вспоминаете? -- Молодость. Понимаешь, решил вспомнить, сколько в моей жизни было женщин и как их звали. Получается, то ли пятьдесят две, то ли пятьдесят четыре. Два эпизода какие-то смутные, и не могу понять, реальность они или нет. Четырех дивчин не могу вспомнить по именам, а половину лиц вообще не припоминаю. Только смутные очертания. -- Сами себе ничего не прибавили в количестве? -- Да нет. Вроде объективно. Точно, почти как в аптеке. Почти... -- И что, в памяти удерживаете всю полусотню? -- А чего? Имена ведь русские, наши. Правда, была одна чешка, одна узбечка и одна казашка. Но их я как раз помню отчетливо. Экзотика! Сбился в количестве Наташ и Людмил. Много их было: очень имена распространенные. -- И зачем это вам нужно? -- Э-э-э, молодо-зелено! Это моя коллекция! Я ее начал собирать еще в училище. Мне как-то прапорщик-инструктор на стажировке рассказал о своем хобби. Он шел к сотне любовных побед. Не хватало мужику два-три "скальпа". Я вначале подивился чудачеству, а потом принялся и сам на корочку головного мозга откладывать любовные истории. Но я разнообразил это увлечение. Хочу, чтоб не было мною не обласкано и пропущено ни одного имени. Собран венок из имен! А как звучат! Анжелика, Алевтина, Беата, Вероника, Валентина, Галина, Динара, Елизавета, Елена, Жанна, Зинаида, Ирина, Клавдия, Лариса, Марина, Надежда, Наталья, Ольга, Полина, Рита, Светлана, Серафима, Татьяна, Фирюза... -- Василий Иванович! Вы строго по алфавиту их распределяете или еще и по годам знакомств? -- Понимаешь, Никифорыч, по именам интереснее. И самая главная моя сверхзадача, как по Станиславскому, -- ни одного года вхолостую, только с пользой! Пока что получается. -- Гм... Рита -- это вроде Маргарита. Неувязочка. -- Да, ты прав. На букву "эр" пока пробел. Не было ни Розы, ни Роксаны какой-нибудь. Время есть -- полжизни впереди. Коллекция постепенно совершенствуется, пополняется. -- А на какие буквы еще имеются пробелы? -- На "У". Мечтаю познакомиться с Ульяной. Такое в наше время редкое имя! На буквы "Х", "Ц", "Ч", "Ш", "Щ". С последней частью алфавита определенные проблемы. Испробовал я только Элеонору и Эльвиру, Юлию, Яну. А вот на эти проклятые шипящие согласные -- загвоздка. Пробел. Где теперь найти Цирцею, Харлампию, Хиврю? Бр-р-р. Какое ужасное имечко! С такой и в постель не ляжешь. Разве что только где-нибудь за стогом. Есть балбесы, которые тупо бьют числом, а я под интерес. С каждым новым именем оживаю. Очередная Наташа или Ира, продублированные, мне уже не интересны и не заводят. Нет пробуждения чувств. -- А эта Наташка-"стюардесса" какая в ряду? -- Шестая Наталья. Но тут, как говорится, не до выбора, а чтоб не усох и не вышел из строя прибор. За инструментом необходимо следить и ухаживать! И у меня к тебе сейчас большая просьба. Ты, я смотрю, газетку дочитал? -- Да. А что? -- Сходи, пожалуйста, в батальон, осмотри казармы, проверь наряд после отбоя. Часика два погуляй. Думал, сегодня спокойно поспать, но что-то кровь от этих воспоминаний забурлила, закипела. Интерес поднялся. Будь так любезен -- освободи помещение. Я недовольно вздохнул, но принялся одеваться. -- Не обижайся, но тебе, Никифор Никофорыч, сейчас надо рыть носом землю! Ты в двадцать пять лет достиг того, к чему я пришел после тридцати! Работай! А я уже давно отдыхать должен. Знаешь, какое у меня "золотое правило"? Пахать как папа Карло первый год службы, создать себе имя и репутацию. После этого имя будет долго на тебя работать. Я вот сейчас лишь процентов на тридцать напрягаюсь, а претензий ко мне никаких. Механизм отлажен, крутится-вертится, коллектив сплочен и выдрессирован. Теперь настала пора трудиться моим заместителям, сохранять тщательно созданную структуру. -- Заместителям... Громко сказано. Замкомбата бронежилет к дверям прибил, забаррикадировался и выходит из комнаты только поесть и облегчиться. Начальника штаба после госпиталя и отпуска до Нового года не увидим. Зам по тылу себе новую должность обхаживает, а зампотех не расстается с гитарой и творит сонеты. -- Вот тебе и флаг в руки! Зарабатывай авторитет на новой должности. Ты, конечно, имя уже немного себе сделал, но в основном, как "боевик", а не как воспитатель и замкомбата. Иди, трудись! И не стесняйся. Если вдруг понадобится освободить комнату, намекни -- сразу уступлю поле битвы, пойду проверять наряд и караул. -- Спасибо за заботу! -- Я вздохнул и вышел из комнаты, застегивая куртку на ходу. * * * В казарме буянил Бугрим. Разведвзвод был построен в коридоре у каптерок в одну шеренгу, все стояли, потупив взоры. Прапорщик держал за грудки двоих бойцов и тряс так, что они ударялись друг о друга головами, при этом он что-то грозно говорил сквозь зубы. -- Виктор! В чем дело? -- спросил я, хмурясь. -- Зайдите к ним в "каморку", товарищ старший лейтенант, сразу увидите это "дело". Я толкнул ногой дверь и вошел в каптерку. За столом сидел солдат перед чистым листом бумаги, теребя в руках ручку. Лямин -- мой недавний спаситель. -- Что случилось? -- спросил я громко, и солдат, вздрогнув, поднял голову. Огромный фингал окрашивал синевой правую половину лица, закрывая глаз опухолью. Бил левша. Левша у них во взводе Гостенков, он всегда этим козырял. Нос у солдата был как слива. Губа подбита. Вот оно, поле деятельности, о котором говорил Подорожник. -- Дружище, кто тебя так отделал? -- поинтересовался я для порядка. -- Никто, упал. Споткнулся в темноте, -- пробормотал боец. -- Ага, так я и думал. Три раза подряд и разными частями физиономии! Это работа Гостенкова? -- Нет. Я сам упал. -- Ладно, иди в ленкомнату, там пиши свои воспоминания. Я выглянул из кабинета и позвал солдата: -- Гостенков! Подь сюда! Двухметровый громила отделился от стены, вошел в каптерку и доложил: -- Товарищ старший лейтенант! Ефрейтор Гостенков по вашему приказанию прибыл. И тут же получил по лбу огромной деревянной указкой, лежавшей на столе. -- Ох! За что? -- завопил, схватившись за голову, боец. -- За то! За все хорошее! Сам знаешь, за что! -- Убью гада! Вот гнида! Заложил! -- завопил, слегка шепелявя, солдат. В это мгновение он получил еще один удар по плечу, от которого палка, не выдержав, переломилась пополам. -- У-у! Ни за что! Разве так можно? А еще земляк, в одной области живем... Обижаете! -- Послушай ты, "шкаф"! Тебя, негодяя, и меня Лямин в "зеленке" от смерти спас. Это он двух "духов" завалил, когда у тебя, недотепа, патроны в пулемете закончились. -- У вас тоже патронов не было... -- Так вот, недоумок, не будь его, нас обоих упаковали бы в дальнюю дорогу, в деревянно-цинковых гробах. И лежал бы ты сейчас в Сибири в промерзлой земле. Но тебе было бы все равно, потому что мертвецы к холоду не чувствительны! -- Ну, зачем вы так злобно? -- А как с тобой, недоноском, разговаривать? Забыл, как я тебя защищал, "дембелей" гонял? Теперь сам "постарел", других обижаешь? Об тебя можно не указку сломать, а ломик согнуть! Я сразу вычислил твою руку. Левша... Удар с левой руки -- твой. Кто бил его еще? -- Не знаю, я не бил. -- Гостенков, я сейчас вызову Бугрима и оставлю с ним наедине. Виктор из тебя сделает отбивную. -- Я ничего не знаю. -- Ну и ладно, тебе жить, тебе думать. Сейчас из тебя будем делать инвалида войны. Приоткрыв дверь, я вызвал "комсомольца", шепнул ему на ухо: "Действуй!" -- а сам принялся распекать разведчиков. -- Шлыков, Мочану, Викула, Мартын! Как вам не стыдно! Воюете в "зеленке", друг друга из засад выручаете, раненых товарищей выносите, а в полк возвращаетесь и лупцуете молодежь! Вдруг завтра этот Лямин или другой молодой солдат возьмет и кого-нибудь из вас, не дай бог, раненого не понесет, бросит. -- Пусть только попробует! Я ему не вынесу! -- прошипел грозно Мачану. -- Что-то ты разговорился, "молдован". Забыл, как мы за тебя с чеченцами воевали? -- А никто и не просил об этом. -- Никто не просит и сейчас, но теперь я возьмусь за вас. В казарму забежал Пыж и сходу хлопнул ладонью в ухо каждому старослужащему. Они взвыли, потирая лица. -- Пыж! Николай! Без разрешения особо руки не распускай, -- возмутился я. -- Разрешите, товарищ старший лейтенант, поговорить с этими болванами? -- нахмурился начальник разведки батальона. -- Не возражаю. Но говорить с ними нужно чаще и до того, как они кулаками махать начинают! Ясно, товарищ старший лейтенант? -- спросил я гневно. -- Так точно, товарищ старший лейтенант! -- отрапортовал Пыж. Мы разошлись в разные стороны. Я в ленкомнату (допрашивать молодежь), а Пыж в каптерку (пытать совместно с Бугримом "дедов"). Бойцы, как всегда, написали, что никто их не обижает, никто не издевается, все нормально и хорошо. Но Лямин в заключение беседы попросил перевода в другой батальон. -- Эх, солдат, там на дороге тоже не сахар, -- обнял я за плечи пулеметчика. -- Ты думаешь, там нет старослужащих? И там такие же болваны и негодяи встречаются. Но во втором и третьем батальоне -- тоска! Будешь безвылазно сидеть на заставе. -- Прошу перевести куда-нибудь, а то ребята будут думать, что это я стуканул, и жизнь моя станет во взводе невыносимой. -- Ну, давай переведем в АГС. -- Я не хочу оставаться в батальоне. Это же один общий коллектив. -- Я благодарен тебе, дружище, за то, что ты меня спас в Баграмке. Поэтому поговорю с комбатом и постараюсь выполнить твою просьбу. -- Спасибо, -- ответил солдат и пожал мою протянутую руку. Спустя три часа я вернулся в модуль и осторожно открыл ключом дверь. Комбат, как оказалось, не спал, а читал книжку. -- О! Комиссар, что-то задержался! Я просил пару часов, а ты выдержал паузу подольше! -- Разбирались с разведвзводом. Лямину физиономию набили и другую молодежь "старички рихтовали". Вот пришлось дурь из них вышибать. -- Черт! Придется завтра Пыжом заняться! Что-то он в последнее время много спит и мышей не ловит. Как старый кот стал. Что еще плохого? -- Лямин просит перевести его в третий батальон. Я пообещал с вами поговорить. Бьют его. Считают "стукачом". Парень неплохой, меня и Гостенкова в рейде выручил, прикрыл. Теперь этот Гостенков, дурила, его мутузит. -- Ах, негодяй! Давно ли "зеленым" сопляком ходил! Ну, я ему завтра устрою веселую жизнь! Ладно, садись, чайком побалуемся, а после я пройдусь по ротам. Распустились! Я присел на табурет, выбрал большую кружку и вприкуску с сахаром начал пить чай, обжигая губы. После такого расстройства неплохо бы вместо этой бурды полстакана коньяка. Верхом идиотизма на войне является проведение итоговой осенней проверки. Строевой смотр, политзанятия, строевая подготовка, физическая подготовка, огневая, вождение и, наконец, ротные тактические учения со стрельбой. И это практически сразу после десяти дней боевых действий. На контрольные занятия прибыли офицеры из Ставки Южного направления и какие-то полковники из Москвы. Хрен их разберет, чего им от нас нужно! Может, чтоб мы умерли от истощения на этих тактических учениях? Как назло стояла дикая жара. Батальон, экипированный с ног до головы, как положено по Уставу, закованный в каски и бронежилеты, выдвинулся на полигон. Даже офицеры шли в полном снаряжении и хромовых сапогах. Душа у проверяющих радовалась... Я развернул походную ленкомнату на плащ-палатке, разложил конспекты, учебники, поставил агитационные плакаты и встал рядом с указкой в руке. Чухвастов прикрепил на большой фанерный щит план учений, на другой повесил карту, разложил документы и тоже пристроился рядом. Взводные и ротные, обвешанные полевыми сумками, планшетами, ОЗК, противогазами и с конспектами в руках, руководили на учебных местах. Маразм крепчал, показуха шла согласно плану. Проверяющие верят или делают вид, что верят в правдоподобность происходящего, а мы изображаем, что такой образцово-показательный порядок у нас постоянно. Взмокший и разомлевший на солнцепеке толстый полковник присел на ящик с учебными пособиями. -- Уф! Жарища! -- произнес он и принялся обмахивать себя шитой на заказ фуражкой с высокой тульей. Пот градом лил по спине и щекам, форма его быстро промокала. В этот момент откуда-то из канавы вылез солдат в тельняшке, в пятнистых штанах, с пулеметом на плече. Смачно сплюнув на землю, он прошествовал мимо нас, кидая презрительные взгляды, а затем ушел через овраг, на следующий пригорок. Полковник вскочил на ноги и заорал, что есть сил: -- Эй! Стой! Назад! Ко мне! Кто такой? На-а-аза-а-ад! Военный оглянулся, почесал затылок и сел в густую пыль. Из колючек вышел еще один вояка. В маскхалате, в кроссовках и со снайперской винтовкой в руках. Ехидно взглянув в нашу сторону, парнишка прошествовал к сидящему товарищу. -- Стойте! Эй, вы, стоять! Ты кто? Ко мне! -- вновь закричал начальник, подпрыгивая от злости. В эту минуту той же тропой проследовала парочка автоматчиков. Один в офицерской защитной рубашке и спортивных штанах, а другой в выцветшем "песочнике". Полковник потерял дар речи и подскочил к заму командира полка Губину: -- Товарищ подполковник! Наведите порядок! Что это за банда? Кто такие? Почему они мне не подчиняются? Мимо прошел еще один пулеметчик в тельняшке. Усевшись на пригорке, "банда" дружно закурила, обсуждая ситуацию. -- Старший! Ко мне! -- громко позвал Губин. Ватага собралась в круг и принялась о чем-то громко и яростно спорить. Очевидно, выясняли, кто будет старшим и пойдет объясняться к полковнику. Наконец, после долгих препирательств, минут через пять, от группы отделилась фигура в камуфляже. Но, сделав пару шагов по направлению к нам, солдат опять вернулся к толпе. Бойцы сгрудились возле радиостанции и что-то кому-то доказывали по связи. Затем тот же солдат направился к нам. -- Вы кто? Что за шайка? -- накинулся на него полковник. -- Сержант Сайфулин. Командир отделения. -- Это отделение? Это сброд! Сержант насупился и сплюнул себе под ноги. -- Что за вопиющая наглость? Вы из какого полка? -- опять разгневался полковник и, сжав кулаки, приблизился к сержанту, готовый броситься на того. -- Рота глубинной разведки. Мы из штаба армии. -- А-а-а... Товарищ полковник, я сейчас все объясню, -- вступил в разговор Губин и потянул за руку полковника: -- Это не пехота. Это спецназ. Они даже не совсем Министерство Обороны. ГРУ (Главное разведывательное управление)! Они так воюют. Бывает, переодеваются в афганскую одежду. Работают самостоятельно в глубоком тылу противника. -- Гм-гм... А где же ваш командир группы или взвода? -- осекся проверяющий. -- Лейтенант идет со вторым отделением по другой стороне хребта. В трех километрах движутся параллельно нам. -- А где командир роты? -- Группа командира роты проводит занятия в другой части города. -- Идите, ребята, занимайтесь, -- махнул рукой Губин и принялся убеждать начальство в бесполезности праведного гнева: -- Эти нам не подчинены. У них всегда свои особые планы. Эта рота и армии подчинена постольку-поскольку. Спецподразделение. Головорезы! -- Анархия! Как же так? Без единой формы одежды? Без касок? Без бронежилетов? Не понимаю! Бардак какой-то! -- пыхтел полковник. -- У них и планов и конспектов занятий наверняка нет. Надо как-то выяснить, кто планирует их боевую подготовку, проверяет занятия... Придурок! Эти парни из "зеленки" неделями не вылезают, а он о конспектах и форме. Это мы, бедолаги, "крайняя задница" в этой армии. Отдуваемся за весь ограниченный контингент. Ехал бы ты, полковник, в Алихейль с проверкой занятий! Если сумеешь добраться туда, многому искренне удивишься! Глава 9. Неудавшийся штурм Третьи сутки я лежал и мучился в кишлаке с сильными резями в желудке. Расстелив спальный мешок под раскидистыми ветвями большой айвы, я корчился и страдал. Днем боль немного отпускала, тогда вместе с разведвзводом и второй ротой я бродил по развалинам, выискивая оружие и боеприпасы. Вечером кратковременный сон и вновь ночные мучения. Черт, неужели уже заработал язву желудка? В двадцать пять-то лет! Проклятые консервы и сухари. Будь она неладна эта война, эти горы, этот климат и ужасная вода. Какая мерзость! Меня бросало в дрожь, я покрывался липким потом. Задница болела от беспрестанного поноса. Я перестал есть тушенку, кашу, свинину в консервах. Только чай, компот, сгущенка и айва. Айва валялась повсюду вокруг деревьев, висела на ветках, лежала в корзинках и ящиках под навесом. Витамины! Мучился животом не только я, но и многие другие солдаты и офицеры. У взводного Мигунько начался синдром заменщика. Заболело все одновременно. И тошнота, и понос, даже сердце заныло. Организм паниковал в ожидании чего-нибудь страшного, требовал спокойной жизни. Мигунько после обеда отозвал меня в сторонку и попросил пять минут для разговор. -- Никифор, мне осталось полгода до замены, хочу написать заявление в партию. Дашь рекомендацию? Если тут не примут, в Союзе вступить будет трудно. А без этого какая карьера? Даже роту не получишь, -- смущаясь, произнес лейтенант. -- А в чем проблема, напиши. -- Проблема есть. У меня мать сидит. -- Как сидит, за что? -- удивился я. -- На пять лет упекли, за растрату. Торговля... -- Говорил об этом кому-то еще? -- Нет, не говорил, но Растяжкин в курсе. Особисты все всегда знают. -- Они постоянно знают то, что не нужно. А что надо, не знают. Где "духи"? Сколько их? Где склады с оружием? -- Никифор Никифорыч, не отвлекайся, не философствуй. Не откажешь в моей просьбе? -- вновь спросил взводный. -- Отчего же? Конечно, примем. Парень ты достойный. Знаешь, какая основная головная боль Цехмиструка и всего парткома? -- Ну? -- Рост партийных рядов. Будет тебе и кандидатство и членство. Получишь в Союзе и роту и батальон. А сейчас отвянь! Отстань от меня, будь добр, я еле живой. Скоро вывернусь через задницу наизнанку! -- Ты не один. Я тоже мучаюсь, не пойму отчего. Рези в желудке и животе. От винограда я отказался, из всего, что готовят, только компот пью. Не сдохнуть бы в этой Азии! -- Не болтай ерунды, выживем. Пойдем лучше в карты играть, отвлекает. Арамов постоянно мухлевал. Жульничал при раздаче, обманывал при отбое, передергивал карты. -- Баха! Если бы мы играли в старые времена и на деньги, настучали бы тебе канделябрами по башке, -- пригрозил я ротному. -- А что заметно? -- удивился Арамов. -- Мне стыдно за тебя, как за командира роты. А впрочем, вторая рота всегда такая. -- Какая это такая? -- возмутился Шкурдюк. -- А такая -- хитрожопая! Кто на посту полгода балдел? Вы! И систематически стараетесь впереди себя других пропустить. Кто участвовал на показах? Первая рота! А вторая и третья только со стороны наблюдают, -- высказался я возмущенно. -- Эй, Никифор Никифорыч! Не забывайся! Ты сейчас мысленно продолжаешь оставаться замполитом первой роты. Хорошая рота, никто не спорит, но ты должен теперь ко всем относиться одинаково! Обижаешь нас! -- нахмурился Арамов. -- Прекрати жульничать, и не буду больше обижать. Да и как тебя обидишь? Ты любимчик комбата, он тебя ценит и уважает больше всех в батальоне. -- Интересно, за что? -- ухмыльнулся Баха. -- К тебе целый букет симпатий. Женат на землячке -- раз. Училище одно и то же окончили -- два. Усатые оба -- три. Ну и потом вы оба "сапоги" до мозга костей, службисты. Вот отсюда и симпатия. -- Тогда вы, товарищ старший лейтенант, как бывший разгильдяй, должны симпатизировать Афоне, -- ухмыльнулся Арамов. При этих словах Афанасий расплылся в широкой улыбке. -- А я и так ему симпатизирую. Мне нравятся Ветишин, Острогин, Хмурцев, Афоня Александров. Они такие, как я, очень простые и, на мой взгляд, случайные в армии люди. Но на них эта армия держится. Такие не строят карьеру на чужих костях, на трупах, на подлости и предательстве. Без них Вооруженные Силы превратились бы в ржавого, скрипящего железного монстра. Без разума, без эмоций. В бездушную машину. -- Значит, я машина? Робот? -- вновь рассердился Арамов. -- Нет, я же не сказал, что ты окончательно стал бездушным карьеристом. Еще не время. Рано. Пока молодой, эмоциональный, пылкий. Все впереди, если пойдешь предначертанным комбатом путем. -- Ну вот, еще больше обидел, -- разозлился Баха. -- Извини, если так. Я же не обижаюсь на разгильдяя, и ты не обижайся на карьериста. Тем более что это не преступление, а образ жизни. Ладно, сдавай карты, будем играть не в "дурака", а в "кинга" и не мухлюй! Шкурдюку разговор не понравился, он нахмурился, а Афоня, симпатизируя родственной душе, начал мне подыгрывать. Афанасий, как и я, только месяц назад дорос до новой должности. Назначили его заместителем командира роты. Еще одна случайность. Но на войне такие "просчеты" военная бюрократия допускает. Война для балбесов и баламутов -- возможность показать себя с лучшей стороны. Сашка был обалдуй отменнейший. Раз в квартал он ездил в командировки в Союз. То технику отвозил, то "Груз-200" -- "Черным тюльпаном". Каждую поездку заканчивал недельным загулом с полным оттягом. Возвращаясь, объявлял об очередной классной девчонке, на которой собирается жениться. То это официантка из ресторана, то случайная знакомая с двумя детьми, то еще не разведенная жена, из-за которой была шикарная драка с мужем. Со слов Афони, муж был, естественно, размазан по стенке, после чего заливал горе водкой, пока Афоня резвился в соседней спальне. То, что Афанасий побеждал в кулачном бою и пользовался диким успехом у слабого пола, неудивительно. Рост -- два метра, плечи -- косая сажень. Русые волосы, голубые глаза, хорошо подвешенный язык, шутник, весельчак и балагур. Настоящий "сорви голова" и везунчик. И в "кинга", даже поддаваясь мне, он нас обыграл три раза подряд. -- Замполит, что с тобой? Шо голос невеселый? -- заботливо спросил Василий Иванович в ходе очередного сеанса связи. -- Я умираю. Вернее, почти умер. -- Комиссар! Я тебя спасу. Сейчас к вам приедет Хмурцев, завезет аккумуляторы для радиостанций. С ним отправляю Сероивана, поможет, чем сможет. Надеюсь, спасет. Возвращайся вместе с ним к управлению, на командный пункт. Ты мне нужен живым! Прапорщик внимательно осмотрел меня, дал пару таблеток, выслушал жалобы. -- Иван, я уже кроме компота и айвы ничего не ем. Но желудок режет, как будто какие-то жернова его изнутри трут. -- Компот из винограда и айвы и еще айва в сыром виде? Какой кошмар! И много айвы? -- Несколько штук в день. Вкусная. Витамины. Разнообразие в рационе. -- Айва очень тяжелая пища для желудка. Это как наждачной бумагой по слизистой оболочке! От нее и рези! Поедем на КП, манная каша, куриный бульон -- мучения пройдут. Вот еще микстуру выпейте. -- Прапорщик сунул в ладонь порошки в пакетиках. -- Только не запивайте компотом! Ради бога! Водой. -- Замена язвы желудка на брюшной тиф? -- криво усмехнулся я. -- Вот бутылочка с глюкозой, запейте ею таблетки и микстуры, -- протянул прапорщик мне склянку с жидкостью. -- Иван, если выживу, быть вам старшим прапорщиком! Естественно, я выжил. Без айвы организм быстро пришел в порядок и ожил. Желудок и кишечник восстановились. Зад начал отдыхать. Какое счастье! * * * Полк продолжал ломать строения в "зеленке" напротив Черикара. Деревья падали, словно скошенные гигантской косилкой стебли молодой травы. Виноградники трещали под гусеницами нашей техники. Дувалы обрушивались, дома взлетали в воздух и осыпались. Дымы из колодцев поднимались, как из печных труб. Барбухайки проносились по дороге на бешеной скорости, и афганцы испуганно глядели на наши действия под названием "зачистка местности". Вполне возможно, у кого-либо из них тут живут родственники. Вернее жили... -- Василий Иванович, я почти здоров и готов к боевому употреблению. Пора в бой. Разрешите прогуляться к первой роте? -- спросил я у комбата ранним утром, после завтрака. -- Что ж, иди, если не лень. БМП не дам. Оно у меня одно, но можешь взять связиста. -- Спасибо! Беру сержанта Шапкина. Посмотрю, что у них да как, и вернусь к обеду. -- Валяй. Навязался на мою голову, вояка! Вместо того чтобы сидеть и оформлять докладные, прешься неизвестно зачем и непонятно куда. -- Почему непонятно? Работа с людьми, в массах... -- Смотри, в массах не задерживайся! Не затеряйся! У меня по плану сегодня после полудня обыграть тебя в картишки! -- Это мы еще посмотрим, кто кого... -- Комиссар! Не задавайся! Вадим Хмурцев позвал сержанта и помахал рукой напутствуя: -- Никифорыч, возвращайся скорее, а то я один устану от общения с комбатом. Нотации с утра до вечера, без перерыва. А так он и на тебя будет отвлекаться. -- Нет! Я сам разберусь, долго мне там находиться или нет! Мучайся и не надейся на мою помощь. Бугрим сделал попытку вырваться из лап Чапая вместе со мной. -- Возьми с собой, Никифор Никифорыч! Почему я должен суетиться вокруг "шефа"? Меня от его поучений тошнило еще в полку. -- Если я тебя заберу, то он и меня не отпустит, -- пресек я его желание сбежать со мной. -- Даю слово: вернусь -- разрешу развеяться в третьей роте. -- На хрена мне эта третья рота, одни "скобари". Я вечером к Афоне пойду. -- Отправляйся хоть к черту на кулички! Но после моего возвращения! А сейчас отстань от меня. Задерживаешь! Вдруг Чапай передумает. Марш к Подорожнику. Скоро нас Муссолини вызовет, а никого на связи нет! Отделавшись от горячо желающего сбежать "комсомольца", я устремился к Мандресову. Полтора километра пешком по ровной дороге в принципе полезно для организма. А то обычно перемещаемся, сидя на БМП, да с неподъемным грузом по горам ходим. Какое уж там удовольствие от прогулки. А сейчас с собой только автомат и лифчик с боеприпасами. Приятно прогуляться, подышать воздухом. И хотя в атмосфере полно выхлопных газов от машин и стоит жуткий запах гари, все равно хорошо. При моем появлении офицеры роты состроили кислые физиономии, но потом проявили радушие. У костра расположились Мандресов, Калиновский, молодой лейтенант Грищук (новый взводный вместо Ветишина). Старшина Халитов сидел в сторонке, надев каску, бронежилет и грустил. -- О! Рома! Тебя выдернули в рейд! В наручниках привезли или добровольно пошел? -- Товарищ старший лейтенант! Командир роты сказаль, что без боевых действий не получу медал! А мне медал нужен. Орден не дадут простому старшине, но медал нужен. "За отвагу" хочу! Очень красивый медал! -- Если проявишь себя, получишь! Видишь, Бодунов год в горах, а без ордена. Не все сразу. Заслужи! -- Будь уверен! Заработаю медал! Что я зря в "зеленку" пришель? Думаю, одын раз хватит для награда? Обязательно отлычусь! Калиновский протянул мне кружку горячего чаю, а Мандресов пообещал, что скоро будет плов. -- Как дела, Саша? Чем сейчас рота занимается? Где остальные взвода? -- спросил я, видя, что тут только второй взвод. -- Острогин и ГПВ слева, в трехстах метрах. Чернышев (еще молодой взводный) справа, вместе с Федаровичем. Ох, и здоровенный детина пришел на взвод! АГС в полном сборе взгромождает на спину и несет на себе. Илья Муромец! Не человек, а тягач! Кругом было тихо. Солнце стояло высоко и сильно припекало. Клонило в сон. Отдых на природе. Покой, красота! Вдалеке, ломая на бегу кустарник, к нам бежал какой-то солдат. Перепрыгивая через плеть виноградной лозы, он зацепился сапогом за ветку и, громко заматерившись, упал. Сидящие у костра солдаты засмеялись над неумехой. -- Товарищи офицеры! Помогите! -- громко заверещал лежавший солдат, вызвав очередной приступ массового смеха. -- Иди сюда, поможем, -- улыбнулся Калиновский. -- Ты только выползи из кустов. Солдат на четвереньках выбрался из зарослей, сделал еще три прыжка и заголосил, размазывая по щекам слезы. -- Спасите! Спасите!!! Там наших всех убили! Взводный при смерти. Славка и Серега лежат, отстреливаются. Меня за подмогой послали. -- Молодой, смертельно испуганный, солдат дрожал всем телом и готов был рухнуть замертво. Мандресов дал бойцу пощечину, приводя в чувство. Плечи его сотрясались от беззвучного плача, а изо рта вырывались только шипение и стоны. -- Объясни толком! Ты кто? Откуда? Кто напал? Где остальные? -- так и сыпал вопросами Мандресов. -- Я -- сапер, отдельный инженерно-саперный батальон. Наша группа прошла утром мимо вас вместе с "зелеными". Мы, удивляясь, переглянулись, а солдат продолжил: -- "Царадоевцы" или сговорились с "духами" или сдались в плен, но душманы появились сразу ото всюду. Взводный в этот момент установил "охоту", оставалось два фугаса заложить. Бандиты вдруг вылезли из всех щелей и принялись стрелять. Четверых -- наповал, в том числе и лейтенанта. Славка крикнул, чтобы я бежал за вами, а сам остался отстреливаться, прикрывая раненых. Это рядом, идти метров триста пятьдесят. Мандресов поднял на меня глаза и в них стоял немой вопрос: "Бежим на помощь?". Я кивнул головой и надел лифчик-нагрудник. -- Сашка, давай заведем в джунгли БМП и лупанем прямой наводкой, -- предложил я. -- На ней раненых и убитых вывезем. Ротный кивнул в знак согласия. -- Рота, подъем! Взять оружие и боеприпасы! За мной! -- громко заорал Мандресов. -- Ни хрена себе! Банда совсем рядом! Могли и на нас выскочить! -- ужаснулся Калиновский. Я огляделся: сколько тут нас? Четыре офицера, старшина, двенадцать бойцов. Плюс двое -- экипаж бронемашины. Теоретически еще три сапера, если они живы. Все равно мало. Кто знает, сколько человек в банде? Рота афганских союзников просто растворилась, как и не было ее. То ли их перебили, то ли они предали нас и переметнулись на сторону мятежников. При втором варианте сил у противника еще больше. Около сотни стволов. Плохо! Одна надежда на БМПэшку. -- Саня, вызывай танкистов, пусть пару танков пришлют. И Острогина вызывай к нам, -- подсказал я ротному. -- Не справимся иначе. Слишком много "духов". Берите больше патронов! Каждому "муху", гранаты! Я поплевал через левое плечо, поцеловал на счастье свой номерок и шагнул вперед навстречу неизвестной судьбе. Сапер побежал обратно по тропинке, показывая дорогу в лабиринте дувалов и арыков. "Черт! Черт! Черт!.." -- пульсировало в голове. Ну почему мне так не везет? Сидел бы себе на КП батальона, и все эти события прошли бы мимо меня. А теперь снова угораздит попасть под пули. Подорожник скажет, что я специально лезу на рожон, подтверждая Героя. Где-то недалеко шла интенсивная стрельба, слышались разрывы гранат. Значит, кто-то живой и отбивается. Пожухлая листва мешала разглядеть, что творится впереди в зарослях. Видимость никакая даже в десяти метрах. Ужасно неприятная ситуация! -- Фадеев, брось гранату за угол, -- приказал я сержанту. Ба-бах! Граната, не перелетев стену, взорвалась метрах в семи в кустах, отскочив обратно от края дувала. -- Писарюга! Ты что совсем очумел! Чуть осколками не зацепило! Хорошо РГД кинул, от "эфки" кого-нибудь точно ранило бы. Опять хочешь орден? Сержант оскалил зубы в улыбке, но не ответил. Свой орден он получил благодаря осколку от собственной гранаты. По ранению. Стоящий рядом Калиновский швырнул вторую гранату точно за угол. Никто оттуда не стонал, не орал, значит, путь свободен. Свернули за угол. Так и идем двумя цепочками: впереди сапер, за ним я, Калиновский, Шапкин, следом топают бойцы. Вдоль соседнего забора Мандресов со своей группой. БМП рычала двигателем где-то сзади, пробивая, словно бешеный носорог, дорогу в саманных стенах и зарослях. Перед глазами открылся широкий двор, а за ним улочка и опять высокая стена. Мы наткнулись на сапера Славку, отстреливающегося от невидимого противника. Сбоку, метрах в десяти, лежал, прикрывая фланг, еще один солдат. -- Где "духи"? -- спросил у бойцов Мандресов. -- На дальнем конце двора. Несколько "бородатых" за арыком и вон в тех трех разрушенных домах. Наши лежат в центре, возле кяриза. Я осторожно выглянул и увидел двух солдат, прячущихся в неглубоком арыке и перевязывающих друг другу раны. Рядом лежали двое мертвых и у колодца среди травы и веток еще два тела. -- Кто валяется в кустах? -- спросил я у сапера. -- Взводный, а с ним еще Хализаев. -- Сашка! -- обратился я к Мандресову. -- Давай сделаем так: я с Калиновским и четырьмя бойцами обойду двор с тылу. А ты, когда мы ударим по "духам", иди в атаку. Соединимся и вынесем тела, -- предложил я. Мандресов кивнул головой в знак согласия. -- Фадеев, Хаджиев, Муталибов, вперед с замполитом батальона! -- скомандовал Мандресов. -- Старшина, ты тоже с ними. Никифор Никифорыч, сейчас броня подойдет, и мы под ее прикрытием атакуем. Я пропустил вперед в дозор Шапкина с Фадеевым и пошел следом за ними. Пробравшись сквозь виноградник, мы уперлись в стену, в которой оказалась большая дыра. За ней открылась улочка, тянущаяся в глубину кишлака в обе стороны. Проскочив через эту дыру, можно было подкрасться к воротам во двор, где лежали саперы. Мы осторожно выбрались на дорожку и направились к входу в дом. Тихо вошли в дом и огляделись. "Духи", уверенные в быстром захвате наших бойцов, свое внимание сконцентрировали на дворе, а про этот вход, казалось, забыли. Я перепрыгнул через небольшой арык и прислонился к дувалу. Эти солидные стены не пробьешь, наверное, и выстрелом из танковой пушки. Глина сцементировалась и спрессовалась под обжигающим афганским солнцем. Выглядит такая стена сплошным монолитом. Я передвигал ноги по узкой бровке с замиранием сердца: вдруг сейчас дойду до угла и получу очередь в грудь. Не хочется лежать с дырками в теле в этой осенней грязи. В принципе, валяться убитым не хочется ни в снегу, ни в песке, ни в траве. Нигде. Сердце бешено стучало, вена лихорадочно пульсировала у виска, руки нервно подрагивали. Вот он, край, и за ним неизвестность. Я пригнулся, присел на колено и чуть подал корпус вперед, высунув ствол автомата. Громадное облегчение: впереди несколько деревьев и пустое поле, за углом никого нет. Параллельно мне, через дорогу, по глубокой канаве, втянув голову в плечи, шел Шапкин. Я ему махнул ладонью, показывая, чтоб не высовывался. За поворотом раздался сильный взрыв, и я слегка присел. В это же мгновение в стену ударила автоматная очередь, которая выщербила несколько кусков глины, над головой и на уровне плеча. Инстинктивно упав на спину и затем перевернувшись на бок, я увидел лежащего метрах в двадцати афганца и склонившегося над ним старшину. -- Замполит! Я тэбя спас! -- заорал Рома. -- Резван! Дорогой ты мой! Откуда он взялся? -- вскричал я. -- Из-за дувала спригнул и началь целиться. Я вистрелал, и он, гад, успэль очередь пустить. Но пуля више пошель. -- Старшина, не пуля, а длинная очередь! Но если бы не ты, лежать бы мне в арыке, вонять и разлагаться! Я подошел на ватных, дрожащих ногах к телу врага и повернул носком ноги лицо убитого в свою сторону. Мальчишка, совсем пацаненок, лет четырнадцати-пятнадцати. Рубашка до колен, шаровары, босые ноги в галошах, лифчик с магазинами и автомат. Грязный, чумазый, сопливый. Боевик хренов! Чуть не укокошил меня! В ушах звенело. Я потряс головой, но звон не прекратился. -- Товарищ старший лейтенант! Можно я ему уши атрэжу? -- обратился ко мне Мурзаилов, доставая огромный тесак. -- Саид, тебе хотелось бы остаться без ушей? -- Нэт. -- Ну и он этого не хотел. Пусть таким к Аллаху отправляется. С ушами и яйцами. Не уродуй труп. -- Он вас мал-мал не убиль, а вы его жалель, -- ухмыльнулся прапорщик Халитов. -- Черт с ним, Рома! Не будем уподобляться этим дикарям и вешать уши на веревочку, словно бусы. Понял? Старшина кивнул, но полного согласия во взгляде не было. Мандресов выбежал из двора, уставился на труп и трофейный АКМ. -- Ого! Кто его так? Вы, Никифор Никифорыч? -- Да нет, Григорьич! Это твой доблестный старшина приложился, припечатал балбеса к земле. Очередь от шеи до жопы. Почти располовинил. Почаще его в рейд бери. Молодец, не растерялся, меня и Шапкина спас! Заработал-таки орден! -- ответил я. -- Вах! Я же говориль, что нэ зря пошель на войну! -- обрадовался прапорщик. -- Что там во дворе? "Духи" где? -- спросил я у ротного. -- Ушли по кяризу. Мы их обложили с двух сторон, они и сбежали. Четыре сапера мертвы, двое ранены и контужены. Вовремя мы к ним добрались, у ребят патроны заканчивались. -- Саша, забрасывайте дыру в колодец дымами, пусть там сдохнут! -- Уже закидали. -- Трупы "духов" остались? -- Нет, они раненых и убитых унесли. Пакеты перевязочные, кровь, шприцы, бинты валяются. А тел нет. -- Молодцы, хоть и мерзавцы. Ну, да ладно. Еще рассчитаемся, сочтемся. Где БМП? -- Подошла с той стороны, за стеной стоит, -- махнул рукой в сторону двора Мандресов. -- Пусть бьет вдоль поля, прикроет нас чуть-чуть, -- громко крикнул я. -- Никифорыч, ты чего орешь? Тебя очень хорошо слышно. -- А я сам себя плохо слышу. Оглоушило немного. -- Впереди в винограднике четверо "духов" валяются. Их из пушки срезал наводчик. Может, сходим за автоматами? -- предложил Мандресов. -- Трофеи как-никак. -- Сообщи комбату и спроси разрешения. Танк идет сюда или нет? -- Два танка уже подошли к КП роты, сейчас ползут сюда. Приказали обозначиться красными ракетами. У меня только одна осталась. Есть еще? -- На, держи, -- я протянул ему сигнальную ракету. -- Только артиллерию не вызывай для поддержки. Промахнутся -- разнесут нас на куски! Я присел на поваленное дерево, чтобы унять дрожь в ногах и начал теребить больные уши. Мандресов отправил вперед, к следующему дому, трех бойцов с Грищуком. Едва ребята вошли в виноградник, как попали под обстрел. -- Саша! Прикрой! -- крикнул я ротному, срываясь с места. -- Муталибов, Шапкин, за мной! Мы перескочили через невысокую стену и тотчас перед нами, метрах в десяти, разорвались две минометные мины. Виноградник вспороли автоматные очереди, а затем выстрелило безоткатное орудие. Я упал в кустарник, обдирая лицо и руки. Уф-ф, вроде бы осколки просвистели мимо. Ничего не болит. Не задело... Переползанием и перебежками, на четвереньках, мы добрались до развалин. В двухэтажном домике у лестницы стоял Тетрадзе и страховал вход. -- Кто наверху, Роин Александрович? Молодому грузину очень нравилось, когда его называли по имени отчеству. -- Ташметов, Алимов, Зибоев. Впереди "духи", много "духи". Адын бандита Ташметов убил. -- Кто кого убил? Ташметов или Ташметова? Тебя сам черт не поймет! -- разозлился я, испугавшись за хорошего солдата. -- Нэт! Ташметов жив! "Дух" мертва. -- Уже хорошо! Тетрадзе, стой тут и ни шагу в сторону. Чужих увидишь, сразу стреляй. Не нервничай, ты ведь старый воин, полтора года в армии! Шапкин, останься с ним. -- Всэ будэт харашо, камандыр! -- заверил меня Тетрадзе. Я и Муталибов поднялись по пыльным ступеням на второй этаж. На полу, осторожно выглядывая в окно, лежали солдаты. Пули стучали по стене, осыпая глину и откалывая щепу от деревянных балок потолка. Сидящий на полу Зибоев заряжал пулеметную ленту, что-то напевая. -- Мирзо, о чем поешь? -- спросил я солдата. -- Да, мало-мало о девушках пою, успокаивает. -- "Духов" много? -- Очень. Там впереди окоп, блиндаж и штабел выстрелов к безоткатному орудию. В яма миномет стоит. Наверное, скоро сюда гранатой стрелнут. Плехо будет всем нам. Сапсем плеха. Подняв глаза на уровень края окна, я увидел бородатого главаря, руководящего бандитами. Они разворачивали безоткатное орудие в сторону Мандресова. Прицелившись, я выдал длинную очередь, выпустив половину магазина. Главарь упал, но "безоткатка" успела выстрелить. Зибоев высунул ствол ПК и скосил очередью оставшийся расчет. Из блиндажа выскочил гранатометчик и, не целясь, выстрелил в нашу сторону. Промахнулся, попал в стену. Пыль, куски глины и дерева посыпались на нас. Я осторожно посмотрел в проем, одновременно перезаряжая пустой магазин. Автоматчики засыпали нас очередями, из окопчика вылез еще один гранатометчик. -- Бойцы! Бегом вниз! Даем деру, сейчас накроют! -- заорал я солдатам. За три секунды мы спрыгнули на среднюю площадку лестницы и укрылись в какой то нише. Бах-бах!!! Две гранаты завалили крышу и проем между двух окон. Во входную дверь забежал окровавленный сержант. Из открытого рта Ходжаева фонтанчиком брызгала кровь. Над гортанью зиял глубокий порез, а из подбородка торчал осколок. -- Хамзат! Что с тобой, брат! -- вскричал Муталибов, подхватив на руки раненого земляка. Раненый промычал что-то в ответ, вытаращив огромные глазища с маслиновыми зрачками. Он открыл рот и выплюнул ярко-красный фонтан. Кроме того, из перебитой и разодранной руки стекал еще ручеек крови. -- Гасан! На пакет, перевязывай! -- скомандовал я Муталибову. -- Быстрее, а то кровью истечет. -- Я не могу, у меня руки дрожат! Не смогу, я не люблю, я боюсь кровь! -- громко прокричал Гасан. Он схватил за плечи раненого и заорал еще громче: -- Брат, не умирай! -- Гасан, жгутом перетяни ему руку! -- рявкнул я и приложил тампоны к горлу и подбородку. Это не помогло. Рана очень сложная. Как ее перетянуть? Не на горло же жгут накладывать. Чем дышать тогда будет? -- Медик! Где медик? Ташметов! Тащи сюда Авлеева! В комнату заскочил Авлеев и принялся перевязывать раненого, наматывая массу бинтов на голову. Сержант-медик бросал на меня испуганные взгляды, помня о своей подлости в рейде под Талуканом. -- Авлеев, Муталибов. Ведите его к броне. Быстрее. Остальные -- прикрывать отход. Тетрадзе, чем его зацепило? -- Мина взорвался в кустах, осколка прилетел. Много осколка, -- объяснил солдат. -- Тетрадзе, возьми автомат Хаджиева и иди за ними, -- распорядился я. Ребята зашли за дувал, и оттуда внезапно прозвучало несколько взрывов. -- Быстро, уходим к нашим, пока нас не отсекли "духи", -- скомандовал я оставшимся. Три солдата побежали за мной, все время оглядываясь по сторонам и пригибаясь в ожидании пули в спину или осколка. Сильный взрыв ударил по ушам и мозгам, засыпав комьями земли воронку, куда мы успели упасть. Я выскочил из укрытия и наткнулся на лежащие тела и мечущихся раненых. Кровь, всюду кровь. Выползающий через пролом в стене танк стрелял на ходу в сторону блиндажей и безоткатного орудия. БМПшка стояла кормой к нам, развернув пушку в сторону "бородатых", и била короткими очередями. В открытое десантное отделение Муталибов и Авдеев усаживали Хаджиева, а Мандресов вел под руку окровавленного лейтенанта Грищука. -- С-саня, как это с-случилось? Что т-тут б-было? -- с трудом выговарил я. -- Никифорыч, какой-то кошмар! Мины прилетели и еще из "безоткатки" попали в борт БМП. Тех двух саперов, до этого чудом выживших, -- наповал. И Грищу Грищука зацепило. -- А г-где К-Калиновский? -- я начал испуганно озираться по сторонам, продолжая заикаться. Из арыка торчали чьи-то ноги. Мы с Мандресовым бросились туда и вытянули Калиновского. Гимнастерка иссечена осколками, сплошные свисающие окровавленные обрывки ткани. Голова и тело залиты кровью, серо-зеленое лицо казалось совершенно безжизненным. Щеки и подбородок посечены осколками, а во лбу страшная рваная кровоточащая рана. -- Саня-я-я! -- дико заорал Григорьич и обнял его, прижав к себе. -- М-Мандресов, не ори, м-может еще в-выживет! Я и не т-такие раны на г-голове в-видел! Надо б-быстрее в г-госпиталь! Уходим! К-к черту в-войну! Отходим! Скворцов спрыгнул с танка и подскочил к нам. -- Парни! У меня осталось пять снарядов. Съеб...м! Иначе всем будет хана, -- рявкнул капитан-танкист. -- Ж-женя, с-сейчас раненых г-грузим на м-машину и уходим! -- ответил я ему, и мы вместе с Мандресовым начали подгонять солдат. Четырех мертвых саперов забросили спереди на ребристый лист, Гришу посадили к Хаджиеву в левый десант. Калиновского, аккуратно поддерживая его голову, затащили в правый отсек. Раненные Фадеев и два сапера, которым не нашлось места на этой колеснице смерти, поплелись следом за бронемашиной. Уцелевшие солдаты и офицеры расстреливали магазин за магазином по сторонам. В конце колонны полз танк, развернув назад башню и огрызаясь последними снарядами. Скорее отсюда, из этого ада, из этого рассадника смерти. * * * Комбат стоял на краю дороги и командовал тремя БМП и "Васильками", которые обрабатывали кишлак позади нас. Четыре "крокодила" встали в карусель, и огненный смерч пронесся по "духовскому" укрепрайону. Вертолеты сменили несколько штурмовиков. На шоссе приземлился "Ми-8", принял раненых, убитых и улетел в Кабул. Я и Мандресов сбивчиво рассказали о случившемся, о характере ранений, о потерях "духов". Подорожник велел мне садиться на броню и ехать на КП полка с докладом о происшедшем. Первую роту разместили вдоль дороги, организовали оборону. Бойцы повели беглый огонь по кишлакам. Главная задача -- не давать покоя мятежникам. Это какая-то бесконечная череда нелепых трагедий. Постников расстрелял из пулеметов троих "духов". Хаджиев нечаянно тяжело ранил Постникова. "Духи" сделали инвалидом Хаджиева. "Духов" расстреляли из танка. Танк подорвался на мине возле дороги. Уходя, мы заминировали окрестности еще раз. "Сюрприз" в будущем для жителей. И так до бесконечности. Око за око, зуб за зуб, труп за труп. На каждый выстрел -- артналет, на каждое нападение -- бомбежка, на каждый фугас -- карательная операция. Дети подрастают и в двенадцать лет берутся за оружие. Это война до полного уничтожения целых народов. * * * -- Ну, комиссар, признавайся! Ты что притягиваешь неприятности к себе или сам их ищешь на свою шею и задницу? -- усмехнулся вечером, лежа в гамаке, Василий Иванович. -- Черт его з-знает. И в-везет и не в-везет. Не в-везет п-потому, что в-все в-время н-нарываюсь на с-с-стрельбу, а в-везет, п-потому что ж-жив еще. -- Ладно, отдыхай. С тобой сейчас трудно разговаривать -- жужжишь. Будем надеяться, заикание скоро пройдет. А то какой ты к черту комиссар? Заика! Одна комедия. Пока утреннюю политинформацию проведешь, уже обед наступит. -- Я в Т-термезе з-знал одного т-такого з-замполита полка. З-заикался б-ольше м-меня и н-ничего -- к-командовал. П-поначалу п-посмеивались, а потом п-привыкли, -- ответил я, улыбаясь кривой улыбкой. * * * Нормальная речь восстановилась через два дня. Сутки сна и сутки отдыха сделали свое дело. Постепенно я ожил. Пока обретал речь, молчал и много размышлял. Кто мы все? Мы -- пыль, зерно в жерновах военной машины, которая перемелет нас в муку и не заметит. Мы -- единицы в статистической отчетности. "Погиб при исполнении служебного долга". "Пал смертью храбрых". "Пропал без вести". "Погиб при исполнении воинского долга". "Погиб в боях за Родину". Меняются только формулировки, за которыми не виден человек. Его боль, страдания, несчастья не заметны. Радости, семья, мечты, надежды -- пустяк. Маленький пустячок по сравнению с высшими интересами государства, общества, с великим построением развитого социализма. Была такая мать в России -- Степанова. И был у нее муж и десять сыновей. Началась война с фашистами, и один за другим муж и подрастающие сыновья уходили на фронт. И погибали мальцы один за другим. Погиб и муж. Последних двух сыновей убили весной 1945 года. Военная машина Советского Союза и фашисты без малейших эмоций перемолола всех. Не оставила матери ни зернышка, ни семечка. Одни отсиживались в тылу, прятались за "бронью", уклонялись. А у простой крестьянки забрали последнего мужика в роду. Власти выскребли, вырвали для войны, а враги уничтожили. Более сорока лет эта женщина жила страданиями и, наверное, проклинала белый свет. Какими словами можно выразить ее горе? Нет таких слов, я думаю, чтобы выразить эту скорбь. Поставили матери от благодарного Отечества памятник после ее смерти. А лучше бы какой-нибудь тыловой чинуша из военкомата в тот последний год войны оставил бы ей хоть одного сыночка. Одну всего лишь единственную кровиночку, чтоб было, кого лелеять, на кого молиться и на кого надеяться. Кто бы мог вытереть ей слезы и поднести больной кружку воды. Кто дал бы ей внуков и правнуков... Страшна, безжалостна и бессердечна наша военная машина. Металлический, ржавый бронтозавр, не знающий сострадания. Сложнейший организм по уничтожению всего живого. И своего и чужого. В самой победоносной, в самой громкой победными реляциями войне, умудриться потерять на полях сражений в два с половиной раза больше солдат, чем поверженный противник. Любой ценой! В лобовые атаки! С заградотрядами, с многочисленными штрафбатами! Да и кто она такая Степанова, в конце концов? Народ. А простого народа всегда было много. И бабы солдат еще нарожают, новых. У нас только мало вождей. Вот их надо оберегать! Потому что они носители "высших идей", "хранители государственности". Настоящие патриоты! А все остальные -- песчинки. Жизнь человека -- это просто миг в истории Земли. А история земли -- эпизод в развитии Вселенной. Поэтому боль каждого человека, этой песчинки, незаметна. Умер -- и нет твоей боли... Опять философствую... * * * Я был счастлив, что жив и сладко спал в чистой постели после рейда. Дверь с ужасным скрипом распахнулась, и в комнату ввалились какие-то люди, при этом гулко грохнувшись головами о шкаф. После удара об дверцу шкафа тела рухнули на пол и засмеялись. Я мгновенно проснулся и прислушался. -- Ах! Черт возьми! Ноги заплетаются. А может, это землетрясение? -- услышал я голос комбата. -- Иваныч! Держись за меня! -- захихикала Наташка. -- Как же за тебя держаться, если ты упала сверху меня? Сними с лица сиськи, дыхать нечем! -- Ну, так вставай! Послышался стук упавшего плашмя тела. -- Ой! Я не имела в виду, что меня надо сбросить на пол! -- послышался женский писк и всхлипывания. -- Ну, прости, радость моя! Не хотел. Ты сама свалилась! -- оправдывался Подорожник. -- Прощу за два раза, -- ответила та, глупо хихикая. -- А за три? -- Не переломись, комбат! -- ехидно сказала Наталья. -- Ты меня разве плохо знаешь! Я еще кое на что гожусь! Эй, замполи-ит! Комис-с-с-ар? Спишь? -- прошипел негромко Василий Иванович. Я скромно промолчал, не желая вступать в ненужные разговоры. Сделал вид, что разбудить меня им не удалось. -- Спит "Герой"! Как убитый. Устал после рейда, умаялся. И прекрасно! Нехорошо выставлять Никифора из собственной комнаты. Они поставили бутылку и стаканы на стол, звякнули стеклом, чокаясь, и бросились на койку. Завязалась суета с раздеванием. На пол полетели штаны, юбка, куртка, нижнее белье. Мне их приход был не по душе. Возня сопровождалась мычанием, чмоканьем, хихиканьем и шиканьем. Свистящий шепот гулким эхом отражался от стен. Наконец, стриптиз закончился. Наступила фаза предварительных ласк, которые перешли в активные действия. Кровать одной спинкой упиралась в тумбочку, а второй -- в батарею отопления. Что тут началось! Бум-бум-бум-бум! Громкий и ритмичный стук заполнил комнату. Бум-бум-бум. Частота ударов и скрипов постепенно увеличивалась. Это продолжалось минут десять, а затем раздалось негромкое рычание комбата и всхлип Наташки. -- Уф-ф-ф! -- выдохнул комбат и самодовольно заурчал. -- Уф-ф-ф! Ну, как довольна? -- Нет, только размялась. Наливай! И по новой! Иваныч прошлепал босыми ногами к столу, булькнул из бутылки в стаканы ароматной жидкости и вернулся обратно. (Коньяк пьют и не предлагают, черти!) Панцирная сетка кровати вновь жалобно скрипнула под их весом. Они, смеясь, чокнулись стаканчиками и без лишних слов опустошили посуду. -- Васенька! Хватит сачковать! За дело! -- раздался нахальный голос "стюардессы". -- Погодь! Нужен перекур! -- Какой перекур? Я только разогрелась! За дело! -- Ой! Сразу за дело, а помочь убеленному сединами воину? Я как-никак старый солдат! -- Сейчас помогу... Раздались чмоки, писки, визги... Кровать вновь начала греметь в такт усилий любовников. Черт бы их побрал! Разрази гром! Обоих! Я полтора года в Афгане, сплю один, как пес на цепи. А эти негодяи резвятся и разрушают мою психику. Кровь прилила к голове, вены вздулись. Особенно сильно пульсировала кровь в висках, гулко ударяя в голову в такт стучащей кровати. Сердце бухало, как набатный колокол, и готово было вырваться из груди. Стало невыносимо тяжело и жарко. Мерзавцы! Я сейчас просто лопну. Трусы натянулись, и одеяло слегка приподнялось. Скорей бы они прекратили. О, боже! Когда это издевательство закончится?! Терпкий запах пота, коньячного перегара, мужских и женских гормонов заполнил комнату. Мне стало казаться, что я вот-вот насмерть задохнусь от этих "ароматов". Кровать гремела, мучалась и стонала, как живая. Бум-бум-бум. Они явно позабыли обо мне, о соседях и совершенно потерялись в пространстве и времени. Наташка выла и орала. А Иваныч терзал ее и ревел, точно раненый вепрь. Полчаса не наслаждения, а каторжной работы. О-ох! Выдохнули они одновременно и затихли. Я лежал на боку и почти не дышал, боясь выдать себя. Подорожник распластался на Наташке без сил и надрывно хрипел, будто загнанный скаковой жеребец. -- Вася! Васенька! Сползи с меня! -- простонала Наталья. -- Не усни! Мне тяжело, дышать нечем! Комбат перекатился к стене, звучно шлепнувшись задницей об фанерную перегородку. Затем оба поднялись, присели на краю кровати. Чапай вновь булькнул бутылкой. -- Комиссар! -- негромко окликнул комбат. -- Проснулся? Мы тебя разбудили? Спать мешаем? Я не знал, что ответить и поэтому молчал. -- Стесняется! -- хихикнула Наташка. -- Ну, его! Выпьем вдвоем. Они опять хлопнули по стакану, и стюардесса принялась тормошить и гладить Подорожника. -- Отстань! Отстань, зараза! Я ведь не племенной бык! Не могу больше! -- Ну, Вася! -- Уйди, а то убью! Выпьем еще по одной и баста! Пойдем, провожу. Наконец парочка покинула комнату. Их дробные шаги стихли вдали коридора. Хлопнула дверь на улицу. Я встал на нетвердые ноги и подошел к столу. Налил стопку коньяку и опустошил для успокоения организма, отправился в умывальник. Негодяи! Сбили сон, разбередили во мне все, что можно разбередить. И как теперь опустить мое приподнятое настроение? Ополоснув лицо прохладной водичкой, я вернулся в комнату и плюхнулся на койку. Долго ворочался и заснуть сумел только на рассвете. Объявившийся по утру Подорожник молча разделся и свалился без сил на кровать. Спустя минуту Чапай громко захрапел. "Нахал! -- подумал я раздраженно. -- Разбудил ночью весь жилой модуль, мешал своей активностью народу отдыхать, а теперь сладко спит". Матерясь под нос, я пошел завтракать. * * * -- Никифор! -- окликнул меня на плацу Вересков. -- Я тебе искренне сочувствую! Какие же ты сегодня мучения принял! Мы с Чухом и артиллеристом в карты играли, когда эта оргия началась. Весь фарт перебили. Игра не получилась совсем. После первого раза крепились и пытались за картами следить. Но когда они решили повторить, бросили!!! Мы плюнули на игру, покурили и разошлись. А какой банк я мог сорвать! Отвлекли, и я снес не ту карту. Чухвастов меня ободрал как липку. Проигрался в дым! -- Выражаю соболезнования, -- сказал я мрачно. -- Как я тебя понимаю! -- рассмеялся Вересков. -- Ты специально перешел жить в другую комнату? -- Да нет. Комбат велел. Решил собрать вместе своих замов. Ты -- рука правая, начальник штаба -- левая. -- Левую руку оторвали (начальника штаба), и теперь Иваныч выкручивает эту последнюю руку (меня) и ломает ее, морально! -- горько усмехнулся я. -- Надоел! -- Да! Действительно. Что-то комбат пошел в разнос. А ты его превзойди в кобелировании. Он одну водит, а ты двух пригласи! И так каждую ночь! Ладно, Никифор, пойдем, съедим то, что тыловики украсть не сумели или не успели. "Три корочки хлеба"... Глава 10. Десант в огненный капкан Колонна дивизии растянулась по узкому шоссе и медленно двигалась вдоль поселков и кишлаков. На горизонте виднелся Чарикар, оттуда предстояло десантироваться в Панджшерское ущелье. Все нервничали. В позапрошлом году там разгромили целый мотострелковый батальон. Прошлогодний июль тоже был тяжелым. Погиб экипаж БМП, из нашей первой роты, бронемашина взорвалась и сгорела. Гиблое место. Горы, "духи", укрепрайоны, мины. Ничего хорошего мы не ожидали. Я сидел сверху башни, расправив плечи, положив ноги на пушку и подставлял лицо свежему ветерку. Охлаждался. Печет, как будто и не середина ноября, а август. -- Эй, комиссар, хватит гарцевать, словно на коне. Ты же не скульптура императора Николая I. Слезь, не будь мишенью. Слишком часто в тебя стреляют. -- Проговорив это, комбат машинально подкрутил усы. Переживает. Он в Панджшере уже бывал и еще раз туда попадать не хотел. Я вздохнул, послушался совета и спустился вниз, разлегшись возле открытого люка старшего стрелка. На освободившееся место тотчас запрыгнул "комсомолец". Виктор был пониже меня ростом, и когда он сел то, втянув голову в плечи, не торчал над башней, как я. Внезапно раздавшаяся очередь сбила с прапорщика кепку-афганку, а сам он упал сверху прямо на меня. Впереди раздался взрыв, и загорелся грузовик. Комбат скомандовал: "Стоп!" Мы спрыгнули и спрятались за броню. Наводчик развернул башню и расстрелял хибару, из которой выстрелил гранатометчик. "Духов" не было видно, и пехота разрядила магазины наугад в виноградники. Казалось бы, откуда взялась новая зелень? Летом мы уничтожили на двести метров вокруг растительность и завалили дувалы. Но теперь из зарослей стреляют с трехсот метров. Нужно, наверное, сровнять с землей вправо и влево от дороги все кочки, растительность и превратить "зеленку" во взлетно-посадочную полосу. Но тогда начнут бить из минометов и безоткаток. Лишь расстояние чуть увеличится. А с каждым разрушенным домом, с каждым сожженным кишлаком "духов" все больше и больше, воюют от мала до велика. Что нам с ними делать? -- "Комсомол", возьми чепчик, -- поднял из пыли головной убор Подорожник. -- Витек, тебе повезло, пуля прошла в сантиметре от скальпа. Еще чуть-чуть -- и ты покойник. -- При этих словах прапорщика передернуло, руки задрожали, и Бугрим обронил кепочку. Виктор присел на асфальт, достал смятую пачку сигарет, вынул одну сигарету и прикурил. Я посмотрел в сторону "зеленки". Где же тот "дух", который мог меня убить? Не сгони меня Василий Иванович вниз, валялся бы я на дороге, прикрытый брезентом. Подорожник улыбнулся многозначительно и произнес: -- Вот видишь, комиссар, я тебе жизнь спас! А мог бы сейчас лежать с дырками в башке! Скажи спасибо, что я предугадал опасность. -- Спасибо, Василий Иванович! Я ваш должник. -- Пожалуйста. Не за что. С тебя "пузырь". И одень, в конце концов, бронежилет и каску! -- Обязательно! Только подберу по размеру, -- отшутился я. Медик вернулся от сгоревшего грузовика. Ребятам повезло. Граната разворотила кузов, но кабину не задела. Чуть контузило водителя. А Головской был как всегда в каске, ему хоть бы что. Правда, кабину покорежило, дверцу заклинило. Толстый Головской с трудом выбрался через левую сторону, протискиваясь между рулем и сиденьем. Начало операции не сулило ничего хорошего... * * * Вертолет, на котором я летел в район десантирования, бросало из стороны в сторону. Первым бортом высадили разведвзвод с Чухвастовым и Пыжом, вторым -- взвод АГС и комбата. Третий борт вез меня, расчет миномета и взвод связи. Барражирующие в небе "крокодилы" расстреливали "нурсами", для профилактики, горные вершины. Я прильнул к иллюминатору: сквозь легкий туман уже виднелась площадка десантирования. Борт медленно двигался к ней левым боком. В этот миг под ногами солдата, изготовившегося для прыжка, раздался звонкий щелчок и в днище сверкнул рикошет от пули. -- "Ленинград"! Ты почему не поставил автомат на предохранитель? -- рассердился я на Коршунова и дал ему пинка. -- Но я не стрелял! Это не я! -- ответил испуганный связист. И правда, еще одна пуля пробила кабину, но теперь пулевое отверстие образовалось в боковой стенке, возле иллюминатора. -- Бортач! Давай быстрее, а то собьют! -- заорал я летчику. Тот и сам увидел пробоины и срочно связался с пилотом. Вертолет завис над самой землей, и мы вместе с борттехником быстренько вытолкнули бойцов вниз. Солдаты, кувыркаясь, с ругательствами и воплями упали на площадку. Громко матерясь, последним спрыгнул я. Десять секунд -- и двенадцать человек на земле! Вот это скорость! Жить захочешь -- поторопишься! Вертушка легла на бок и, дымя, резко ушла вправо. Потом, заложив крутой вираж, вертолет взмыл в небо. Лежащие вокруг бойцы, стреляли, куда попало, в направлении противоположного склона. Я тоже расстрелял два магазина. Рядом со мной прошла очередь, и несколько пуль зарылись в каменистую землю. Следующий вертолет высадил взвод Шведова. В него тотчас ударили пулеметные очереди. И эта вертушка задымила, но удержала высоту и сумела улететь. Подорожник приказал усилить огонь по "духам". К площадке подлетела еще одна пара вертолетов. Первый борт быстро высадил людей и уступил место следующему. Второй завис над вершиной, опираясь на одно колесо, и начал высадку солдат. Выскочили один боец, второй... Вот выпрыгнул Серега Шкурдюк, за ним -- пара солдат. И тут раздалась длинная, громкая очередь из крупнокалиберного пулемета. Вертолет, дернувшись, начал медленно заваливаться в ущелье. Звук двигателя стал прерывистым, упали обороты, ему не хватало мощности. Из люка вывалились еще два человека, а затем борт, накренившись, закувыркался в пропасть. Взрыв и удар соединились в один громкий хлопок. Снизу полыхнуло пламя, и поднялось облако дыма. Из ущелья послышался треск горящего дюралюминия. "Крокодилы" обрушили на противоположный хребет море огня, но пулеметы и автоматы мятежников не смолкали. Я лежал рядом с комбатом, расстреливая магазин за магазином. Во время перезаряжания рожка патронами, мой взгляд упал на лежащую возле локтя пулю. Она сверкнула сбоку минуту назад, и теперь я ее мог разглядеть. Стальной сердечник длиной сантиметров пять пробил бруствер и застрял в камушках. -- Иваныч, взгляните, из чего по нам лупят! -- показал я подполковнику пулю. -- От ДШК! Вот из него они и завалили "Ми-8". Комиссар! Надо доставать людей из ущелья. Может, кто живой на склоне остался. -- А почему опять я? В "зеленке" мне досталось и теперь подставлять задницу? Василий Иваныч задумчиво поглядел на меня и хмыкнул. -- Согласен. Тогда, Василь, твоя очередь под пулями побегать, -- сказал комбат Чухвастову. Замначальника штаба медленно пополз к месту катастрофы. Он перекатился в ближайшую ложбинку, где его прижали пулеметными очередями. Минут пять мои мысли пребывали в полном смятении. "Жить хочется! К черту войну! Зачем мне это надо? Что, я -- один единственный, кто должен лезть во все дыры? Пусть Шкурдюк ползет, его рота! Но ведь внизу кто-то кричит и зовет, а эти балбесы почему-то залегли и не спускаются на помощь", -- размышлял я, терзаемый угрызениями совести -- Василий Иванович, я посмотрю, в чем там заминка. Возьму с собой Шапкина. -- Комбат, не глядя на меня, кивнул головой и продолжил стрелять одиночными по зарослям кустарника. -- Сашка! Бери станцию и за мной! -- скомандовал я связисту. Сержант без лишних пререканий поспешил следом. Пули плотно ложились вокруг нас. -- Шапкин, прижми ниже задницу, а то отстрелят! Что, в учебке ползать по-пластунски не учили? -- негодовал я на Сашку, потому что тот, не желая пачкаться, не полз, а передвигался на четвереньках. Раскаленный металл врезался в каменистый гребень горы и с отвратительным визгом рикошетил во все стороны. Хорошо, что стрельба идет только с левого склона. Если "духи" такой же пулемет поставят и справа -- нам всем смерть! Шапкин полз следом за мной и громко матерился после каждой очереди. Конечно, неприятно, когда ежеминутно отлетающие камушки секут по щекам. Я добрался до глубокой ложбины, в которой сидел бледный и изможденный Шкурдюк. Рядом теснились Чухвастов и четверо растерянных солдат. -- Ну, что там случилось, Серега? Тебя не зацепило осколками? -- забеспокоился я. -- Нет. Перелякался дюже, но штаны сухие. К счастью, не задело ничем. -- Кто еще был в вертолете? -- Не знаю, выпрыгнул ли Арамов... Мы вместе с ним летели... Я выскочил, и почти сразу вертолет упал и взорвался... -- ответил Сергей медленно, с большими усилиями, делая долгие6 паузы. Его колотила мелкая дрожь... Солдаты лежали, прижавшись друг к другу, как испуганные воробьи. Они понимали, что сейчас офицеры станут всех поднимать и гнать вниз к раненым и убитым. Доставать тела из глубокого ущелья под обстрелом было страшно. Ни у кого не было желания в любую секунду превратиться в окровавленный труп и лежать на земле рядом с мертвым приятелем. -- Вася! Чего ждем-то? Внизу кто-то орет и стонет! Нужно ползти! -- Вот сам и ползи, умный какой! Пулеметы молотят без остановки, головы не поднять! -- А ты ее и не поднимай! По-пластунски, змейкой, мордой в землю! -- предложил я капитану. -- Стар я, ползать под обстрелами. Помоложе найдутся, -- возразил Вася и нахмурился. -- На меня намекаешь? -- усмехнулся я. -- Ни на кого не намекаю. Я простой замначальника штаба батальона. Мне по должности не положено водить в атаку людей, воодушевлять бойцов. Другие на это учились... Я взглянул на Сережку, но того била сильная дрожь. После болезни не окреп, а тут еще такой шок! Черт! Опять мне в передрягу попадать! До чего не хочется подставлять башку! На какое-то время я закрыл глаза, размышляя о предстоящей вылазке, достал номерок из-под тельняшки и погладил его для удачи. Убьют, как пить дать, убьют! Если послать одних солдат, а самому остаться в этой спасительной ложбинке? Нет, они наверняка где-нибудь залягут и никого искать не станут. -- Что ж, миссию следопыта беру на себя, -- сказал я Чухвастову. -- Сейчас с Шапкиным спущусь метров на пятнадцать по склону, а вы прикрывайте меня. Огонь из всех стволов! Отвлекайте пулеметчиков! В этот момент на наши ноги сверху рухнуло тело. Оно было довольно крупных размеров, в шлемофоне вертолетчика, с окровавленным лицом, и громко материлось. -- Ты кто? -- удивился Чухвастов. -- И откуда свалился? -- Я борттехник! Я же из этого вертолета! Как живой остался, не пойму! -- торопливо принялся объяснять "бортач". -- Меня выбросило из люка вниз головой. Вот всю морду себе разбил при падении о камни. -- Сколько человек осталось в вертушке? -- поинтересовался я. -- Ваших трое, кажется, и экипаж. Там кто-то стонет среди валунов. -- Шапкин, за мной! -- рявкнул я, плюнул три раза через левое плечо и выполз из укрытия. Сержант, чертыхаясь, выбрался следом. Пулеметная очередь взрыхлила землю метрах в пяти от меня. Плохо! Пристрелялись гады! Справа кто-то громко стонал и звал на помощь. Я перекатился туда и увидел обгорелого, закопченного "летуна". -- Эй, брат, ты кто? -- крикнул я ему. -- Идти или ползти можешь? -- Нет, не могу. Ноги обожжены. А-а-а-а-а! -- громко с надрывом в голосе прохрипел в ответ вертолетчик. -- Я командир эскадрильи подполковник! Помогите кто-нибудь, ради бога! -- Сейчас поможем. Держись! -- обнадежил я летчика и взял у связиста радиостанцию. -- "Багор", я "Багор-300", докладываю обстановку: найден живой член экипажа. Нужны "карандаши", чтоб выносили. Летчик ранен, обгорели ноги. Срочно сюда на помощь. -- Сейчас пришлю. У тебя промедол есть? -- спросил комбат. -- Кто на связи? Всем остальным молчать! Что видишь внизу? -- перебил Подорожника голос какого-то начальника. -- Это с вами говорит "Заря-1", докладывайте обстановку! Ого! Это комдив вклинился в разговор. А что сказать? Ни хрена не видно: сплошная дымовая завеса. Вертушка коптит горящими колесами и топливом из баков. Дюралюминий с громким треском и шипением полыхает, время от времени стреляя искрами. Но это хорошо, что много копоти: "духовские" пулеметчики потеряли нас из виду. -- Нашли одного раненого! Это командир вертушки. Нужна срочная эвакуация. Других никого пока не вижу. Сейчас спущусь вниз, как только заберут раненого. Докладывает заместитель "Багра", "Багор-300". -- Давай, сынок, действуй! Удачи! -- напутствовал полковник. Ишь, папочка нашелся! Лучше огневые точки "духов" подавите артиллерией. Потому что ползти дальше -- значит выбраться из дымового прикрытия. Будем прекрасной мишенью. Сверху зашуршали камушки и к нам подползли Шкурдюк, Чухвастов, Сероиван и солдаты. -- Ну, вот и славно! Выносите подполковника, а я пробираюсь к пожарищу. Может, и там есть кто живой, -- сказал я Чухвастову, и, поплевав через левое плечо, направился дальше. Шапкин, словно нитка за иголкой, передвигался за мной. Ползти стало совершенно невозможно. Едкий дым и гарь стелились по земле, вызывая жжение во рту и глазах. Запах разлившегося керосина затруднял дыхание. Вначале я поднялся на четвереньки, затем пошел чуть пригибаясь, а потом и в полный рост. Миновав дымовую завесу, мы с сержантом оказались возле горящей кабины. Внутри нее, поджав руки и ноги, лежало тело пилота. Это была, в общем-то, уже не кабина, а бесформенные, разбросанные повсюду куски обшивки, стекла, пластика, которые продолжали гореть. Летчик сидел в кресле, пристегнутый ремнем, а языки пламени лизали его руки, ноги и закрытый гермошлем. Тело полностью обгорело, оплавилось и пузырилось под действием огромной температуры. Обугленная головешка -- это то, что было человеком всего полчаса назад. Живым, здоровым, уверенным в себе молодым офицером. -- Наверное, это "правак". Не успел выпрыгнуть, потому что был пристегнут. Комэск сумел, а этот -- нет. Да и кабина на его сторону завалилась. Шансов не было никаких. Как подполковник умудрился выскочить? Непонятно! -- рассуждал я вслух. Разговаривал, чтобы успокоить и себя, и этого молодого сержанта. Непривычно для нормального человека видеть обугленное человеческое мясо. На нас пахнуло кислым, противным запахом. Шапкин вдохнул, согнулся пополам, и его вывернуло наизнанку прямо в пепелище. -- Прекрати так громко блевать, Сашка! А то и меня вырвет! Я уже и так еле сдерживаюсь! -- крикнул я связисту, пытаясь хоть как-то подбодрить его. Отойдя чуть в сторону от рычащего, мучающегося бойца, я вышел в эфир и сообщил о своей страшной находке. В этот момент снизу раздался чей-то нечеловеческий вопль. Крик сопровождался проклятиями и многоэтажными ругательствами. -- Шапкин, хватит рычать на обломки вертолета и пугать горы! Внизу кто-то живой орет. Скорее за мной! -- приказал я и послал длинную очередь по противоположному склону ущелья, для успокоения нервов. Вертолет развалился на множество кусков и фрагментов, которыми был усеян весь склон. Кабина пилотов лежала сверху, хвостовая балка -- чуть в стороне, а винты и двигатели -- далеко внизу в ущелье. Между тремя огромными валунами застряло перевернутое днище с уцелевшим колесом. Вот оттуда и раздавались крики. Лишь бы это не была засада, устроенная "духами". Голос был с акцентом и человек кричал что-то неразборчивое. Из клубов дыма появился сапер Фролов. Солдат пришел на наши голоса. Он сбился с пути. -- О! Витька! Пойдем с нами вниз. Вдруг там мины! Щуп у тебя с собой? -- задал я вопрос саперу. -- Да, сейчас соберу, скручу, -- затараторил боец. Облегчивший желудок Шапкин приободрился. Он взобрался на самый большой камень и осторожно выглянул из-за груды мелких камней. -- Никого не видно: ни наших, ни "духов". Интересно, кто же тут орал? -- недоумевал сержант. Словно эхом откуда-то снизу раздался стон, опровергающий наблюдения Шапкина. Неизвестный где-то мучился, и его организм боролся за жизнь. Сапер прокрался за камни, заглянул под дно вертолета и обрадовано сказал: -- Тут он лежит! Весь в крови. Какой-то солдат. Но я его не узнаю. Мы спустились к телу и ужаснулись. В луже крови лежал боец, лицо которого опознать было просто не возможно. Как он выжил? Изодранное х/б, порванные штаны, одна нога в сапоге, а другая лишь обмотана в портянку. Сапог валялся чуть в стороне. Выходит, этот "счастливчик" долетел до самого дна ущелья! И живой! Я взглянул наверх. Н-да! Как же его вынести-то отсюда? Крутой спуск метров двести! Эвакуировать можно только ползком. Если положить на плащ-палатку, то всех, несущих ее, сразу расстреляют. Лучшей мишени не придумаешь. Как пить дать, перестреляют! Словно в подтверждение этих мыслей, вражеский пулеметчик вновь переключил свое внимание на нас. Очередь хлестнула по днищу, валунам и пересохшему руслу ручья. "Не донести нам его, никак не спасти. Если только положить кому на загривок?" -- рассуждал я про себя. -- Эй, Шапкин! Ты готов вытащить раненого? Кажется, это Алахвердыев. Сержант из второй роты. Не желаешь спасти товарища? -- Это как я его спасу? -- насупился сержант. -- Очень просто. Укладываем его тебе на спину, и ты, не спеша ползешь по склону к вершине. Автомат и радиостанцию я возьму себе. Давай берись. Будешь медбратом-спасителем. -- Может быть, у Фролова лучше получится? Я после ранения. -- Дружище, тебя тогда осколками в щеку ранило. Да и было это почти год назад. Вот если б в спину или жопу, тогда другое дело. Хватит отлынивать. Фролов меньше ростом. В тебе здоровья поболее будет! -- Товарищ старший лейтенант! А может, вы сможете? Заодно он вам и спину прикроет, на себя пули примет, в случаи чего, -- ухмыльнулся сержант. -- Во-во, Шапкин, это он тебе сейчас спину и прикроет. Придумал ты ловко, молодец! Замкомбата ползет с раненным на спине, а вы вдвоем курите и в носу ковыряете! Сашка, смирившись с неизбежным, лег на щебень, а мы аккуратно положили сверху раненого, скрестив его руки на шее Шапкина. Чтобы тело не свалилось, мы придерживали Алахвердыева с обеих сторон за плечи. Вершина, где сидел комбат, беспрерывно изрыгала автоматный и пулеметный огонь. И мы с сапером для самоуспокоения выпускали очередь за очередью. Стреляли, не целясь, в сторону противоположного склона, заросшего кустарником и деревьями. Где-то там хорошо замаскированные блиндажи, пулеметные гнезда врага. Ну, надо же так! Попали в центр укрепрайона! И какой идиот спланировал место десантирования? Еще бы в лагерь к Ахмад Шаху высадили. Через полчаса Шапкин дополз до середины склона. Стрельба постепенно прекратилась. "Духи" скорее всего, выполнив план по вертолетам и трупам, ушли. Наступило затишье. Взяв тяжело раненного под руки и за ноги, мы стали торопливо ползти наверх. Возле дымящихся развалин нам встретились два солдата. С их помощью дело пошло еще быстрее. -- "Багор", вызывайте "Птичку"! Нужна срочная эвакуация! -- сообщил я комбату. -- "Карандаш" почти наверху. -- "Бакен-300"! Вытянуть и ноль двадцать первого, а не только "двухсотых", потому что это будет единственный борт. Больше не прилетит ни одна вертушка. Выноси сгоревшего пилота! Я задумчиво стоял возле пожарища, в центре которого продолжал лежать облизываемый языками пламени пилот. Как его достать из горящей кабины? -- Эй, Фролов, у тебя "кошка" есть с собой? -- спросил я у солдата. -- Да, к мешку привязана. Сбегать принести? -- откликнулся сапер. -- Беги скорей. Времени совсем мало. Как его потом эвакуируем? Солдат быстро вернулся. ("Кошка" -- это крюк с веревкой.) После третьего броска удалось зацепить кресло пилота, и мы совместными усилиями вытянули тело летчика в безопасное место. А дальше? Солдаты расстелили на камнях плащ-палатку, тлеющее кресло наклонили, и мертвое тело плюхнулось на нее. С высотки спустились на помощь еще трое бойцов из взвода обеспечения. Они взяли брезент за углы, подняли и, сгорбившись под тяжестью, медленно понесли. Палатка пару раз шаркнулась о камни и расползлась пополам. Тело погибшего летчика было таким горячим, что оно прожгло материал почти сразу. -- Бойцы! Еще одну палатку тащите и плащ от химзащиты. Хрен с ними, если и испортится, после рейда имущество спишем. Солдаты надели рукавицы, чтобы можно было взяться, не обжигаясь. Затем полили накидку водой из фляжек и перекатили на нее обгоревшее тело. В моем желудке бушевал гейзер. Я прилагал титанические усилия, удерживая завтрак внутри, чтобы не пустить фонтан на глазах у солдат. Более страшной картины в своей жизни я не видел никогда. Разум протестовал против реальности всего происходящего. Я вновь вышел на связь с комбатом и попросил отправить ко мне еще людей. Оставалось найти живого или мертвого Арамова. Да и должны быть где-то тела еще двух солдат. К нам спустился Хмурцев и четверо связистов. Мы растянулись в цепь и пошли вправо по склону. Через тридцать метров ребята обнаружили тело бойца. Оно было слегка обгоревшим, лицо обуглено. То, что было недавно военной формой, превратилось в кровавые лохмотья. Солдаты положили убитого на палатку и унесли наверх. Рядом нашелся второй почерневший от огня труп. -- Кажется, это Петров, а тот был Исламов, -- задумчиво произнес Шкурдюк. -- Нужно проверить у них патроны-жетончики, -- распорядился я. -- Если их нет, то вложить в карманы записки. В морге будет понятно, кто есть кто. -- Хорошо, сейчас пойду наверх, займусь этим, -- ответил Шкурдюк. Мой взгляд упал чуть в сторону: из-за камней торчало что-то темное. Я толкнул в бок Сергея, и мы побежали к каменным навалам. За булыжником, раскинув руки и слегка подогнув ноги, лежал на спине старший лейтенант Арамов. Автомат и нагрудник без лямок отброшены в сторону, клочья х/б валялись разбросанные тут и там. Тело Бахадыра было полностью обожжено. Волосяной покров тела обуглился и подпалился. Пустые глазницы смотрели в небо. Кончики пальцев обгорели, а половой орган превратился в маленькую головешку. Кожа выглядела так, словно какая-то сволочь по телу прошлась гигантской паяльной лампой. Я в ужасе смотрел на мертвого приятеля. И вновь погладил на счастье номерок и поплевал в "злых духов". -- Баха! -- вырвался крик из груди Шкурдюка, и замполит роты громко зарыдал. -- Как же так? Почему не выпрыгнул? Он мог выскочить! У двери же сидел. Видимо, выталкивал солдат наружу до последней секунды, а сам не сумел спастись! Но почему он раздетый? Кто с него сорвал одежду? -- Серега! Это от взрыва. Взрывная волна содрала даже "лифчик", видишь, лямки порваны. На вершине появился комбат и громко скомандовал: -- Эй, вы, там, внизу! Скорее поднимайте всех сюда. Сейчас появится вертушка -- последняя. Не успеете -- на себе понесете ребят к броне. После этой угрозы вниз спустился Пыж и разведчики. Мы подхватили под руки и ноги мертвого командира роты и быстро вынесли на пятачок для приземления вертолета. Только занесли наверх, как в небе показался "Ми-8", делающий сложный вираж против ветра. Машина камнем устремилась вниз и довольно жестко приземлилась. Во время выполнения маневра по ней откуда-то выпустили зенитную ракету и несколько пулеметных очередей. Промазали. Очевидно, "духи" прекратили стрельбу, надеясь на крупную добычу. Ждали борт экспедиции спасения и на некоторое время затаились. Теперь они весь огонь сконцентрировали на вертолете. Решили, наверное, удвоить показатели по сбитым летательным аппаратам. Я вспомнил про лежащий в камнях автомат Арамова и стремглав бросился вниз. Тем временем первыми осторожно погрузили раненых комэска и Алахвердыева, а потом тела убитых. Стояла невообразимая суета. Еще бы! Трудно проводить эвакуацию при работающем двигателе, под крутящимися винтами и под огнем противника. Я успел вернуться до отлета и протянул автомат борттехнику. Тот схватил его за приклад и сразу захлопнул люк. Вертолет камнем устремился вниз в ущелье, наклонившись на правый бок, а затем резко выровнялся и, петляя по распадку, умчался на базу. * * * Пыж задумчиво почесал подбородок и спросил у меня: -- Никифорыч, тебе пистолет нужен? -- Какой пистолет? -- удивился я. -- Да вот, командира эскадрильи. Автоматический пистолет Стечкина. Я у него из рук забрал, чтоб в бессознательном состоянии не пальнул в кого-нибудь. А когда подполковника на борт подняли и увезли, вспомнил, что кобуру к своему ремню пристегнул. Забыл внутрь вертушки бросить. -- Ладно, сделаем так: спустимся к полку, я поеду в госпиталь к нашим бойцам и завезу пистолет. На броне мне отдашь и все дела. А пока носи. Пойдем, Коля, может, в обломках еще что-то найдется. Летчики просили отыскать "черные ящики", для комиссии по расследованию катастроф. -- Ну что ж, пойдем! -- согласился разведчик. Мы побрели по осыпям к еще дымящимся листам дюраля. Между камней валялись какие-то шестеренки, болты, осколки стекла и рваные куски металла. За нами следом пошли Шкурдюк, Хмурцев, Шапкин и солдат-сапер. Среди дымящегося пепла Фролов разглядел искаженную, оплавленную, оранжевую шкатулку. Это и был один из "черных ящиков". Что-то блеснуло на дне ущелья. Туда отправились Фролов и Шапкин. Вскоре бойцы вернулись, неся гермошлем, большую сферу зеленого защитного цвета, с забралом из плекса. На шлеме белой краской выведен номер борта вертолета и еще какие-то обозначения. -- Наверное, это "сфера" комэска. "Правак" сгорел вместе с шлемаком. Видимо, когда летчик выбросился через свою форточку, он и укатился вниз, -- предположил я. -- Расстреляем или сожжем? -- спросил Шапкин. -- Нет, Сашка, не расстреляем! Привязывай шлем к мешку, понесешь домой. Будет сувениром. Я его над койкой повешу. -- А почему я? -- запротестовал сержант. -- Может, сразу заберете? -- Сержант, ты постоянно свои проблемы пытаешься превратить в мои! -- Какие же это мои? Мне эта кастрюля даром не нужна. Лишний вес! -- Отставить разговорчики! -- гаркнул я. -- А ну, продолжай зарабатывать "очки" на орден! -- Ну, если дадут орден Красной Звезды, то тогда другое дело! -- пошутил невесело сержант. К нам подошел огромный, как монумент, взводный минометчик Волчук. Для этого офицера Панджшер был первым рейдом. Он еще не освоился на войне, таращил глаза и всему удивлялся. -- Ребята, я с собой взял в горы фотоаппарат! Может, снимемся на память? -- Конечно! Если пленка имеется -- фотографируй! -- обрадовался Хмурцев. -- Только не испорть кадры! Офицеры принялись позировать на фоне огня и дыма, надевая по очереди гермошлем то у разбитой кабины, то у перевернутого днища. Пленка закончилась быстро. "Духи" молчали и наша наглость сошла нам с рук. Наверное, мы им порядком надоели, или, что скорее всего, они ожидали другую, более ценную добычу. Ведь за сбитый вертолет стрелок получит миллион афганей, а за наши жизни и сотни тысяч не дадут. * * * Комбат сидел в заново отстроенном СПСе с задумчивым видом. Он прихлебывал из большой алюминиевой кружки чай и о чем-то рассуждал с Сероиваном. -- Ну, шо, замполит, проголодался? -- встретил мое появление Подорожник. -- Сидай, гостем будешь. Покуда ты по ущелью скакал, воевал, трофеи собирал, фотографировался, я нам крепость выстроил! О тебе позаботился, костерок развел, чаек сварганил. Гляди, земляк, -- обратился он к Сероивану, -- нахлебник явился! Вместо того чтобы быть комбату "ридной мамою", меня бросил и бегает в войну играет! -- В смысле? -- удивился я. -- В прямом! Я тебе шо казал? Сходить, посмотреть, как там дела, отправить вниз людей на выручку. А ты шо сделал? -- Что я сделал? -- Сам поперся, героя из себя изображаешь. -- Я никого не изображал. Шкурдюк сидел еле живой, отходил от шока, а бойцы морды в землю и ни шагу в сторону. Это был тот самый, пресловутый личный пример. Чтоб комбат не говорил: мол, у замполитов стиль работы "делай, как я сказал", а я не болтаю, а делаю. -- А в результате мы могли тебя потерять. Был шанс стать еще раз Героем Советского Союза. Но посмертно! -- Спасибо за ласку и комплементы, -- усмехнулся я. -- Не за что. Вот тоби кружка, вот чайник, сахарок -- пара кусков, угощайся. Сидай, не стесняйся. -- А я не стесняюсь, -- ответил я и устроился с противоположной стороны, чтобы табачный дым не несло в лицо. Желудок громко заурчал, напомнив, что с утра в него не попало ни грамма съестного. Я вынул из мешка суточную норму маленьких баночек, вскрыл, подогрел и принялся уплетать. -- Ну, проглот! Ох, ты и жрать горазд, комиссар! -- улыбнулся Подорожник. -- Василий Иванович! Я сегодня туда-сюда, на дно ущелья, три раза спускался. Кроссовки полностью разбил. Сил нет совершенно. Ем впервые! -- Ешь, я шучу! А если бы обулся в сапоги, то и не сбивал бы кроссовки. Никак ты не расстанешься с анархией! -- Если бы у меня были такие же, как у вас, товарищ подполковник, австрийские ботинки, я бы в них бегал. А в отечественных "говнодавах" не возможно ходить. Ноги через час отвалятся или в кровь сотрутся. Я быстро умял дневной рацион и задумался. Почесался, пошевелил пальцами ног, отдыхающих без обуви, шаркнул пятками по гладкому камню. Затем пару раз зевнул и решил прикемарить. -- Эй. Эге-ге! Комиссар, а политинформация командиру? -- прервал мой сон комбат. -- Ты кто у нас по должности "рейнджер" или замполит? Кто будет просвещать управление батальона? -- О чем говорить? О внутренней или внешней политике? Можно об армии. Докладываю: грядет очередная перетряска армейской верхушки. Язов производит смену старого руководства на новое. У меня в мешке свежая газета "Красная звезда" с новыми назначениями генералов. Дать почитать? -- Хм-м. С новым министром, Никифор, я, можно сказать, лично знаком, -- усмехнулся Подорожник. -- Видел его, как тебя, и за ручку здоровался! В ту пору я служил в Среднеазиатском округе, в гнусной "дыре" возле озера Балхаш. Где только не побывал по молодости... Прошел все убогие гарнизоны, начиная от Эмбы! Как вспомнишь, так вздрогнешь. Я тогда командовал ротой. Приехал в наш полк проверять нас Дмитрий Тимофеевич. Он тогда командовал округом. Ох, он и матюжник! Настоящий фронтовик! Выстроили полк на смотр, генерал прохаживается вдоль строя, осматривает внешний вид офицеров. Рядом со мной в одной шеренге стоял капитан Порфирьев. Не офицер, а бесценный кадр! Древний, как помет мамонта. Каждый день за воротник поллитрушку закладывал. Подходит к нам командующий, я ему представился. Генерал поздоровался, пожал руку и поравнялся с Порфирьевым. Тот докладывает: "Капитан Порфирьев, помощник начальника штаба полка". Генерал улыбнулся, сочувственно похлопал капитана по плечу. Было от чего расчувствоваться: перед ним стоял офицер, седой как лунь, в выгоревшем кителе, с лицом землистого цвета, испещренным глубокими морщинами. Вояка! Службист! Язов взглянул на него и окончательно расчувствовался: " Ну, что, дружище, давно, наверное, капитаном? Устал уже в этом звании?" Эти слова генерал произнес, машинально сняв с головы капитана фуражку и проверяя наличие ниток и иголок. А Петя Порфирьев в ответ прохрипел: "Никак нет! Не долго. Долго был майором!" (Петю месяц назад сняли с должности и разжаловали до капитана.) Язов посмотрел на Петра, плюнул в сердцах на плац и швырнул об асфальт выцвевшую повседневную фуражку. Больше Язов ни с кем не разговаривал и никому не сочувствовал. Такое мое знакомство с министром. -- Знакомство довольно "шапочное". Вам, Василий Иванович, не досталось за компанию? Вашу фуражку не топтали? -- съехидничал я. -- Ты посмотри, Сероиван, как осмелели молодые офицеры? Еще вчера Никифор и слова против сказать не смел! Бледнел при разговоре со мной, не перечил. А теперь он подшучивает над комбатом. Ладно, прощаю, плоские шуточки, отпущенные в мой адрес. Но исключительно, учитывая героические заслуги. Иди спи, вояка. * * * Итак, что мы имели в этом почти безнадежном положении. Вокруг, как минимум, на пятнадцать километров одни "духи". Первая и третья роты где-то гораздо ниже по руслу реки. До базы десантников в Анаве топать еще дальше. Моджахедов вокруг тьма и как выбраться из этой ловушки? Западня какая-то. Впереди, справа и слева -- огневые точки мятежников. Сзади "бородатые" пока не стреляют. Пока... Но кто знает, что будет дальше? Людей для самостоятельного выхода из окружения мало! Десять офицеров, пара прапорщиков, тридцать сержантов и солдат. Итого: сорок два ствола или штыка. Не густо... Глава 11. Ловушка Четыре высотки, на которых мы разместились, запестрели демаскирующими бело-серыми флагами. Это бойцы сушили на солнышке портянки. Куски материи, прижатые по краям камешками, реяли, словно пробитые шрапнелью и обожженные порохом боевые штандарты. Дух, который они источали, мог сбить с ног даже скунса. Этот "постмодернистский натюрморт" вызывал ощущение надвигающейся катастрофы. Обломки металла давно догорели, дым рассеялся, но по-прежнему оставался устойчивый запах пожарища, разлившегося керосина и паленого человеческого мяса. Время от времени мы спускались к месту падения борта, где лежали россыпи металлических кусков обшивки, пытаясь разыскать еще один "черный ящик". Солдаты собирали на память о войне оплавленные куски стекла и заклепки. Я тоже подобрал пару стальных сердечников. Это были те самые пули из длинной очереди, прошившей насыпь, но не попавшей в мое бренное тело. Три дня тревожного ожидания нашей дальнейшей участи тянулись ужасно медленно. Авиация бомбила окрестные горные вершины, артиллерия наносила удары по хребтам и ущельям. Днем солдаты дремали, а по ночам треть из них отдыхали, остальные дежурили, сменяя друг друга по очереди на постах. Офицеры ходили, проверяли часовых, будили их, чтобы не проспали "духов" и чтоб вся наша группа не оказалась однажды ночью вырезанной. Враг, как выяснилось, в этом районе был многочисленным, хорошо подготовленным и коварным. Интересно, какая сволочь сообщила "бородатым" район нашего десантирования, в результате чего мы оказались в этой ловушке. Засада, судя по всему, готовилась заранее и тщательно. Пулеметы мятежников молчали, на нас не разменивались. Пехота им была не интересна. Затаились и ждали, когда прилетят винтокрылые "птицы", чтобы эвакуировать попавших в беду людей. Новости поступали к нам одна хуже другой. Учитывая плотную противовоздушную оборону противника, командование приняло решение десантирование более не проводить, вертолеты за нами не присылать, а эвакуацию провести иным способом. Это означало: предстоит топать, топать и топать по горным тропам... Продукты и вода были на исходе, а командиры в штабе армейской группировки продолжали обдумывать, как выводить батальон из окружения. Смешно сказать, батальон! И роты не наберется! А "духов" в районе Панджшера около десяти тысяч. Вокруг Анавы (кишлака, к которому нам нужно выбираться), несколько тысячи мятежников. Это по самым оптимистическим, приблизительным подсчетам. Вот влипли... Наконец, ранним утром, на четвертые сутки раздумий, командир дивизии Баринов отдал приказ об отходе. Филатов спланировал с Подорожником маршрут движения. Совместно в деталях согласовали переход по гребню хребта, пересечение одного ущелья. Далее, двигаясь по второй горной гряде, мы должны были выйти на соединение с остальными ротами батальона. В то время, когда все было подготовлено и согласовано, кто-то на самом верху поменял замысел в корне. Руководители сообщили: в кишлаке, что располагался в трех километрах от нашей площадки, действует афганский полк. Он на подходе. Мы соединяемся с афганцами, прочесываем ущелье и затем возвращаемся к дивизии. -- Как так, спуститься с гор? -- удивился комбат, разговаривая по связи с начальством из штаба. -- А кто будет прикрывать нас сверху? У меня мало людей, мы нагружены оружием! Необходимо два взвода сажать на вершины, господствующие над ущельем. Это человек двадцать. А у "духов" несколько ДШК замаскированы. Попробуй-ка забраться на противоположный склон! В бинокль никого не видно, мятежники не показываются, но то, что они не ушли, ясно как день! Выжидают. -- Не обсуждать приказ! Идите на помощь "зеленым"! -- последовал начальственный рык. -- Я не пойду в западню! Какой полк у афганцев? Спецназ госбезопасности? -- Пехотный полк. Хороший. Боевые ребята, -- успокоил начальник. -- Вы сами видели этих боевых ребят? Сколько штыков? Пятьдесят? Сто пятьдесят? Двести? Какое-нибудь стадо баранов! Разбегутся при первых же выстрелах! -- продолжал протестовать Василий Иванович. -- Отставить разговорчики! Начало движения в девять утра. Осмотрите развалины, что находятся вдоль дороги, на пути следования батальона! -- рявкнул штабной офицер и прекратил пререкания, уйдя из эфира. -- Бл...! Сука штабная! Тварь! Запустить бы эту крысу в ту дыру, куда он нас хочет загнать. Просто мечтаю увидеть бегающими под пулями всех этих теоретиков-педиков! Планируют, мудрят, не выходя из кабинетов, а мы потом башку в пекло суем, -- громко возмущался комбат. Чапай закурил сигарету, несколько раз зло сплюнул на камни, продолжая бурчать под нос ругательства. Пальцы рук, держащие окурок, заметно подрагивали. Комбат много нервничал в последнее время. Я тоже не радовался навязанному нам маршруту. Чтобы успокоиться, я вдыхал полной грудью свежий горный воздух, пытаясь расслабиться, и разминал пальцы босых ног. Внутренне, конечно, я содрогался от предстоящего рискованного путешествия, но отгонял дурные мысли и надеялся на счастье и удачу. Никакой душман не принесет большего вреда, чем свой родной советский болван. Наша армия всегда славится дураками. Но дуболом в мирное время не так опасен. Война -- это все-таки война. Не прав тот, кто придумал поговорку: "Чем больше в армии дубов -- тем крепче оборона". Эти дубы почему-то поголовно пролезли в руководство. И как они только с небольшим набором извилин (и те натертые фуражкой) умудряются пробиваться на самый верх? -- Хватит расслабляться, политрук! Обувайся! Сейчас проверяемся и в путь. Командиры взводов! Пересчитать солдат, проверить наличие оружия. В голове колонны разведвзвод! -- громко скомандовал Иваныч. Людская масса на вершине закопошилась и пришла в движение. Мой зад и желудок почуяли неприятности... * * * У подножья горы теснились три домика, выложенных из серого речного булыжника. Невысокие, узкие террасы одна за другой спускались к речушке. Во время таяния снегов она, может быть, и превращается в реку, но сейчас это тихий журчащий ручеек. Разведчики пробежались по "избушкам", быстренько осмотрели помещения. Вроде бы все в порядке. Никого нет. Бойцы залегли за каменными дувалами, переводя дыхание. Подорожник вновь вышел на связь со штабом дивизии. -- Где "зеленые"? Мы заняли окраину населенного пункта. Здесь полнейшая тишина. Ни души! Местных жителей нет, "духов" пока не видно, но и афганского полка тоже. -- Неувязочка получилась, -- ответил по связи кто-то из управления дивизии сонным голосом. -- Армейское командование что-то переиграло. Афганцы до вас не дошли километров десять. Идите по руслу речки к ним на соединение. Они будут ждать. -- Вот козлы! Десять километров по руслу! Черт знает что! А если зажмут? Ловушка! Западня! -- воскликнул Иваныч и распорядился: -- Ну, ладно, разглагольствовать некогда. Бегом к реке и как можно быстрее из этого каменного мешка. Разведвзвод, вперед! Затем идут связисты миномет