акой-то определенности в жизни. Сам главком жениться на ней не мог, но делал попытки пристроить свою пассию. Вот и предложили ее Золотареву. Шурик подумал и после трехдневного запоя согласился. В миг карьера резко пошла в гору: он возглавил комсомол дивизии, следующая должность -- главный комсомольский вожак группы войск. Наконец, не заставило себя ждать и поступление в академию. Очень удобно всем. Эрзац -- муж в Москве, а жена осталась за границей, со своим шефом. Но тут накладочка вышла. Генерала назначили заместителем Министра Обороны! Понятно о ком говорю? Соболевцев. Вы его портрет в ленкомнате видите... -- Ага, сам лично недавно переклеивал. В лицо его не помню, но эту фамилию -- еще бы не знать! -- кивнул я головой. -- Ну, да хрен с ним, рассказывай дальше про эту "шведскую тройку". Хорошее трио у них получилось, -- рассмеялся Володя. -- Я всю жизнь мечтал любить молодую жену престарелого маршала и регулярно ее иметь. А также с наслаждением наблюдать и любоваться ветвистостью рогов вельможного мужа! И каждую ночь их наращивать! -- Хватит болтать, мечтатель! Что было дальше? -- прервал я полет фантазии ротного. -- Пути наши разошлись. Подробно в интимные подробности я не посвящен. Когда сюда прибыл и пришел в штаб представляться, Золотарев как увидел меня, так его прямо перекорежило. Побледнел, что-то промямлил и, ни о чем не расспрашивая, ушел в кабинет. Больше ни воспоминаний, ни разговоров. Делает вид, что мы не знакомы. Его личную жизнь, в принципе, знает лучше меня, Людмила, командирская любовница. ППЖ ("полевая походная жена"). -- Это какая Людмила? -- живо заинтересовался Сбитнев. -- Не знаешь Люду? С Луны свалился? Меня и Ветишина весной зам-командира полка, Губин, из ее комнаты выгонял. Сережка позвал чайку попить, котлет поесть, а тут Иван Грозный, Филатов, посыльного присылает. Она говорит сержанту-вестовому, что у нее гости. В данный момент занята, не хочет быть негостеприимной, невежливой. Ваня подождет. Поднялась буря! Командир полка приказал Губину нас выгнать любым путем. С Губина что возьмешь? После катастрофы вертолета у этого бывшего бравого десантника с нервами не в порядке. Контузия, голову клинит. Вызвал роту к модулю. Муталибов привел бойцов, встали под окнами в два ряда и хором орут: "Лейтенант Ростовцев! Лейтенант Ветишин! На выход!". И так десять раз. Пришлось освободить помещение. Мы с Сережкой оттуда как ошпаренные выскочили, а после целый час нам "кэп" мозги прочищал -- не садись не в свои сани, не лезь на чужую кровать! А мы не только не садились, но и не ложились! Ложная тревога. Ха-ха. -- Так вот Люда знает и Золотарева, и его супругу лучше меня. Вместе при штабе служили, подругами были. Она мне при нашей встрече многое рассказала из дальнейшей жизни замполита. Людмила, кстати, моему приезду очень обрадовалась. Вспомнилась молодость. Так вот, наш карьерист отправился учиться в академию, подальше с глаз, да вот напасть -- вскоре весь состав "любовного треугольника" последовал за ним. Генерал пошел на повышение в должности, а пассия за ним, как нитка за иголкой. Естественно, по окончанию учебы места в Москве нашему "дикорастущему" майору не нашлось. И его сослали в то место, куда семья следом ехать не обязана -- в Афганистан. Хотел бы я знать, куда высокопоставленный любовник отправит Золотаря после командировки на эту войну. Может, развяжет новую военную кампанию в Европе? -- закончил свое повествование Чухвастов. -- Теперь мне понятно, почему он так много пьет и всех на этом свете ненавидит, -- ухмыльнулся я. -- Это он остатки совести заливает водкой. Заспиртовывает, чтоб наружу не вырывалась. В этот момент к нам подбежал лейтенант-сапер и доложил: -- Товарищ капитан! Готово. Соседний дом напичкан тротилом, можно подрывать! -- Раз можно, значит, подрывай! Правильно, Володя? -- переспросил у ротного Василий, уточняя приказ. -- Согласен. Давно пора, что-то подорвать в этом гадюжнике! Сапер! Убери бойцов в укрытие, проконтролируй и крути динамо-машину! -- распорядился Сбитнев и предложил: -- Можно еще сфотографироваться на фоне взрывов. У меня в фотоаппарате осталось три кадра. -- Конечно! Пошли, запечатлимся на фоне разрушений! -- восторженно поддержал я эту идею. -- Нашего замполита хлебом не корми, только дай сфотографироваться среди разрушений и пожарищ. Придаст себе героический вид и на съемки. То на развалинах, то с душманами в обнимку, то с пулеметом в руках, -- бормотал Сбитнев. -- Сам, гад, предложил, а меня тут же и высмеял! Чей фотоаппарат? Твой! Чья идея? Твоя! А я у тебя главный любитель батальонных снимков! Поставь на место вставную челюсть, закрой рот и убери ехидную улыбку! Пошли фоткаться. -- Постараюсь, чтобы твое наглое рыло в кадр не попало! -- пообещал мне Володя. -- А я в центре встану с тобой, дружески обнявшись! Наша компания, разместилась напротив подрываемого жилища. Ротный отдал фотоаппарат Свекольникову и скомандовал саперам: "Огонь!" Все приняли воинственные позы. Взрыв! Бах! Бух! То, что называлось домом, взметнулось в воздух десятками тонн глины и земли. В следующее мгновение после сделанных снимков мы невольно оглянулись. Взрыв поднялся метров на тридцать огромным фонтаном. Адская сила втянула в себя стены и грунт. Затем эти обломки устремились вниз с бешеной скоростью. -- Бежим! Скорее в укрытие! -- заорал Сбитнев, и бойцы дружно сиганули: кто за дувал, кто упал в арык. Большие комья глины забарабанили вокруг по земле, словно метеоритный дождь. А потом повисла плотная завеса оседающей пыли и песка. -- У-ф-ф! Больше никаких съемок! -- приказал, отряхиваясь, Чухвастов. -- С меня хватит! Я думал, что вот этот комок мне голову размозжит! Капитан пнул ногой только что рухнувший рядом большой комок глины, спрессованный и высушенный многими десятилетиями, бывший минутой назад частью монолитной стены. -- Свекольников! Аппарат цел? -- поинтересовался, выплевывая землю изо рта, Сбитнев. -- Цел! Первый кадр получился очень хороший! -- успокоил солдат. -- Чем же он так хорош? -- удивился я. -- А вы командиру роты рожки над головой поставили, а он -- вам! И оба широко улыбаетесь, -- ответил Свекольников. -- Вот замполит, зараза! Одни гадости от него! Рога командиру запланировал! А я думал, чего это он обниматься лезет! Скотина! -- криво улыбнулся Вовка. -- Око за око! У нас с тобой мысли одинаково коварные, -- засмеялся я. * * * Следующим утром, пробуждение пришло с первыми лучами солнца. Сбитнев растолкал меня и сердито произнес: -- Никифор! Собирайся в путь-дорогу! Как ты меня утомил со своими документами! То характеристики на тебя пиши, то представления, то аттестацию. Теперь фотографироваться вызывают! Фотомодель ты наша! -- Куда? На КП батальона? -- зевнул я широко. -- Ага! Специально для тебя корреспондент в "зеленку" приедет, башкой рисковать! Делать ему больше нечего! -- Командир полка приказал взять тебе две "коробочки" (БМП), и отправиться в штаб дивизии. Там тебя ждут к обеду. Нужна фотография на документы в общевойсковом кителе, в форме старшего лейтенанта. Смотри на карту: тут мы сидим, вот сухое русло реки, вот штаб дивизии, здесь штабная застава второго батальона. Проедешь мимо нее, выберешься на грунтовку, доедешь до автопарка саперов. Там оставишь технику и солдат. Бежишь в политотдел, позируешь и обратно к нам. Не опаздывай! Тебя ждут к двенадцати ноль-ноль! Севастьянов лично распорядился. Так и быть, дам две машины и в придачу Зибоева с пулеметом. -- За пулемет -- отдельное спасибо! -- ответил я, громко зевая и потягиваясь в спальнике. -- Эх, кто бы меня в машину прямо в мешке отнес! Поднял в такую рань! В пять утра! А что еще раньше нельзя было разбудить и сообщить об этом! -- Можно было, полчаса назад, как только меня оповестили и повоспитывали. Командир полка минут десять нотацию читал на мое робкое возражение о множестве других задач. На одно слово -- десять матов! Придумали, гады! Две БМП забрать! Третью часть роты! -- Ни треть, а четверть роты! Ты думаешь, я горю желанием по "зеленке" кататься, и вдоль кишлаков на броне дефилировать двумя прекрасными мишенями? -- вздохнул я, мысленно содрогаясь от предстоящих острых ощущений. -- Вот-вот! Начальство только и дефилирует на этой войне. Особенно чертовы политические руководители. Наверное, думают, что тут курорт! Взять и приехать к двенадцати ноль-ноль. Козлы! -- продолжал браниться ротный. -- Ну, поспешай, Ник, собирайся. Позавтракаете в пути. Гони по руслу на всех парах! Если "духи" бахнут из гранатомета, может, промажут и не попадут в быстро движущуюся цель. Счастливо доехать и вернуться! Стреляй во все, что шевелится, не раздумывая! * * * Две машины, одна за другой, покатили по вражеской земле. На башне первой сидел я и Гурбон Якубов. Второй машиной командовал Муталибов. Там же лежал Зибоев в обнимку с ПК и перекатывался с боку на бок в такт движению БМП по ухабам. Две частички Родины, два островка во враждебном окружении. Так нам тогда казалось. В небе пролетели параллельно нашему курсу четыре вертолета, летчики видимо, вглядывались в нас, как в потенциальные мишени. Я приветливо помахал им рукой. А им хоть маши, хоть не маши, если что-нибудь взбредет в голову, то и бабахнут по тебе. Не в первый раз. Потом скажут -- промахнулись, видели рядом "духов" или приняли за противника. Песок и пыль, поднимаемые гусеницами машин, создавали длинный шлейф позади нашей колонны. Треск моторов был слышен на многие километры вокруг. Обнаружить нас было легче легкого. Механик последний машины вдруг резко сократил дистанцию и в непроглядной пыли, потеряв дорогу, съехал чуть в сторону с твердой накатанной колеи. -- Стоп, машина! Вовка, сдавай назад, зацепим тросом и вытянем Рахмонова, -- распорядился я. Другая машина начала объезжать застрявшую и тоже увязла левой гусеницей в зыбучем песке -- Черт! Бл...! Вы что, совсем охренели! Это называется лучшие водители роты! Обе машины посадили! Зибоев прыгай с брони и замаскируйся с пулеметом в камнях. Пушки влево на кишлак! Операторы, наблюдать! -- заорал я солдатам. Бойцы сняли бревна, привязанные сзади на машинах, и принялись собирать камни, ветки, подкладывая их под гусеницы. Затем в ход пошли лопаты. Работы -- непочатый край! Машины накренились в разные стороны и плотно сели на брюхо. Солнце взошло в зенит и принялось нещадно припекать. Это не самая большая беда, которая может приключиться. Лишь бы из безоткатного орудия или гранатомета не бахнули из-за дувалов. Расстояние до них всего метров двести. Вдруг из зарослей появилась группа вооруженных аборигенов и направилась к нам, размахивая руками и что-то гортанно выкрикивая. -- Зибоев, чего они орут? -- насторожился я. -- Не слышно, сейчас подойдут поближе и разберусь, -- пообещал пулеметчик, взяв на мушку афганцев. -- Не вздумай! Пока не скажу, огонь не открывать. Сначала ведем переговоры, потом, может быть, стреляем. Кто знает, сколько их там в кустах. Будем надеяться: эти люди не из банды Карима, -- вздохнул я и вытер выступивший пот со лба. -- Товарищ старший лейтенант, они говорят, что отряд самообороны, ополченцы, -- крикнул Зибоев, после переговоров с "бородачами". Подошедшие к нам афганцы были вооружены кто чем. Двое с "калашниковыми", один с карабином и самый старый с древним "мультуком" (это старинное и длинноствольное ружье). Трое замерли в стороне, держа оружие вниз стволами и всем видом показывая, что намерения у них самые мирные и дружественные. Четвертый приблизился к нам. -- Салам, командир! -- поздоровался старик, подойдя ко мне и протягивая руки для приветствия. -- Салам, аксакал! -- ответил я и пожал сморщенные, шершавые коричневые руки. "А, ведь, тебе лет сорок пять! Но вид -- как будто ровесник века," -- подумал я, вглядываясь в незваного гостя. Мужичок с понимающим видом посмотрел на машины, присел возле траков и что-то быстро заговорил. -- Просит нас не стрелять по кишлаку и отвернуть пушки. Там -- мирные люди. Только друзья! -- перевел пулеметчик. -- Пушки не развернем, но стрелять без причины не будем, -- успокоил я парламентера. -- Мужик предлагает проводить к нашему посту, за помощью, -- продолжил переводить Зибоев. -- Пост близко, за деревьями, метрах в трехстах. Может, сходим, товарищ старший лейтенант? -- Мирзо, скажи ему, что он и еще один останется тут, а двое пойдут со мной проводниками! -- распорядился я. -- Они согласны, -- сообщил переводчик. -- Это хорошо. Зибоев, идешь за мной, и если засада, вали всех из пулемета! Лебедков, прикрываешь пулеметчика, а я пойду с этими бандитскими мордами. В плен не сдаваться! Себе -- последняя граната. Рожи у наших добровольных помощников, действительно, были недобрыми, хотя афганцы улыбались изо всех сил. Но и улыбки их выглядели натянутыми. Бородатые лица, грязные халаты, ноги в галошах. Ремни и нагрудники увешаны гранатами, снаряженными мопазинами, в которых было полно патронов, за поясами -- ножи. "Надежные" проводники, нечего сказать. Я снял автомат с предохранителя, дослал патрон в патронник и повесил его на плечо, направив ствол в спину ближайшего аборигена. -- Буру! -- сказал я афганцам, что означало вперед, и махнул рукой. Мужчины пошли вперед, оглядываясь время от времени и что-то говоря друг другу. Я достал потихоньку из лифчика гранату, сунул палец в кольцо и разжал усы. Если что -- раз и привет! Будет общая могила с этими друзьями. Кто их знает, что у них на уме на самом деле. Мы шли плотной группой по тропе между деревьями и кустарниками, вдоль высокого дувала. Потом залезли на стену, такую широкую, что можно по ней смело идти, не боясь упасть. На нашем пути из зарослей выглядывали женщины, дети, мужики со злыми лицами. Вот впереди на поляне показался высокий глинобитный дом. -- Шурави. Пост! -- сказал один из афганцев, показывая рукой на строение. На краю дороги стояла табличка: "Осторожно, мины!", рядом другая с надписью: "Стой, назад, стреляют!" и ниже еще что-то по афгански. Черт! Вот дела! А как же пройти? Мины! Да еще могут от поста очередью полоснуть. Вон пулеметный капонир, рядом танк в окопе, а чуть дальше за высоким бруствером БМП. И вся поляна затянута "паутиной" из проволочного малозаметного препятствия, и колючей проволоки. Проводник, на удивление, хорошо ориентировался в препятствиях и знал проход. Он кому-то, кого я еще не видел за стеной, заорал на ломаном русском: -- Шурави! Не стреляй! Друзья! Часовой крикнул: -- Проходи! и махнул рукой. Мы подошли к высоким массивным воротам, и афганец дернул за подвешенную связку склянок. Хороший звонок! Калитка отворилась, и высунулся заспанный солдат: -- Чего пришли? Кто такие? Чаво нада? -- Боец, проводи меня к старшему поста, я старший лейтенант из первого батальона! -- ответил я хмуро. -- Все, что ли, с первого? -- ехидно произнес солдатик. -- Не ухмыляйся, умник, это проводники. Веди к начальству, -- подтолкнул я в грудь юмориста. -- Кто тут ко мне пришел? -- недовольно спросил вышедший из бункера капитан. -- Ростовцев, замполит первой роты! -- представился я, здороваясь с хозяином заставы. -- А-а-а. Привет! -- протянул, зевая, офицер. Это был капитан Самсонов, заместитель командира второго батальона по политчасти. -- Ты мою должность прибыл принимать? -- грустно улыбнулся он. -- Да нет. Дорогу в дивизию ищем. Шучу. Техника у реки завязла в песке. Нужен танк или тягач: дернуть машины на дорогу. А должность вашу, не буду отрицать, предлагали, но я отказался. -- Жаль, что отказался, я бы в какое-нибудь спокойное место уже уехал. Сижу тут неделю, как отшельник. Комбат в Союз заменился, зам по тылу где-то прячется на складах, зампотеха, беднягу, по прокуратурам затаскали. То в Баграм, то в Кабул. Все из-за халатного отношения к хранению ядовитых жидкостей. -- Слышал о вашей беде. Сочувствую. Ну, так как, танком поможете? -- Нет. Не могу. Аккумуляторов нет. Их зампотех увез в полк, на зарядку, неделю назад. Там его с должности сняли. Теперь ни зампотеха, ни аккумуляторов. Ступай пешком в дивизию по этой грунтовой дороге. Там помогут. Пойдем покажу, куда и как выбраться. Мы вышли за ворота, и Самсонов удивленно уставился на сидящих вдоль стены афганцев. -- А что это за "духи"? Ты с ума сошел с "басмачами" бродишь по "зеленке"! -- воскликнул капитан. -- Они уверяли, что отряд самообороны. Дорогу показали и по всем вашим проходам в минных полях провели, -- ухмыльнулся я. Самсонов выругался матом, озадаченно почесал затылок и задумался. Штабная жизнь дивизии кипела и била ключом. Множество офицеров, переодетых в пятнистые маскхалаты, бегали с бумажками из кабинета в кабинет. Но особенно бурлил политотдел. Машинистки трещали, сидя за печатными машинками, словно пулеметчицы. Кто-то громко диктовал по телефону отчет, ругался из-за задержки новой стенной печати, требовал выпуска листовок с описанием чьего-то подвига. Кто-то возмущался несвоевременному выходу в свет дивизионной многотиражки. Из приоткрытой двери заместителя начпо Бойдукова раздавалась громкая брань по поводу отсутствия политдонесений из района боевых действий. Создавалось ощущение, что вся война и боевые действия шли не в "зеленке", а в штабах. От меня отмахивались, как от назойливой надоедливой мухи. Варианты ответов: "Отстань, не до тебя!", "Ничего не знаю, не в моей компетенции!" Я присел на стул в уголке и решил дожидаться начальника политотдела. Наверное, он все знает, по его приказу выдернули меня из района боевых действий. Вызвали словно на пожар. В приемную заскочил второй заместитель начальника политотдела (а может, первый заместитель, кто их разберет) -- Жонкин. -- Лейтенант! Ты чего тут расселся? Тебя инструктор Семенов с ног сбился разыскивать! Сказано прибыть в двенадцать часов, а сейчас уже час дня! Ростовцев, непорядок! -- У меня БМП завязли напротив поста командира второго батальона, я пешком сюда добрался, -- смущенно оправдывался я в ответ на гневную тираду подполковника. -- Ну, ладно! Молодец, что прибыл! -- перестал возмущаться Жонкин. -- Беги в клуб быстрее! А где твой повседневный китель? Глупее вопроса я не ожидал и, естественно, растерялся. -- Китель?А зачем? -- Как зачем? Фотография нужна в повседневной форме! Тебя что не предупредили? -- Нет. Но даже если и предупредили бы, то кто его в кишлак из моего шкафа, который в полку, привезет? Каким образом? -- усмехнулся я. -- А, ну да... Мы об этом не подумали. Да, вид у тебя неподобающий. Не побрит, не помыт, в масхалате. Черт! Ладно, беги к капитану Семенову, приводи себя в порядок, и вдвоем что-нибудь там придумайте. Времени на все, в том числе и на проявку, и печать, -- полтора часа! -- нахмурившись, произнес Жонкин и отправился по своим делам. Инструктор -- "балалаечник" от моего вида просто потерял дар речи. Вообще-то, Балалаечник -- это кличка. А все потому, что является инструктором политотдела по культурно-массовой работе и заведует средствами пропаганды дивизии, в том числе и музыкальными инструментами. Капитан глубоко вздохнул, покрыл всех матом, не забыв и о непосредственном начальстве. -- Бл...! -- А что я? В чем моя вина? -- поинтересовался я, мысленно готовясь вступить в диалог на матерках. -- Уф-ф-ф! -- выдохнул капитан и скомандовал, постепенно успокаиваясь: -- Раздевайся! Сейчас принесу бритвенный станок, вызову парикмахера и, конечно, разыщу тебе китель. Взвалили на меня чужие проблемы. Я как всегда крайний! Какой размер формы? -- Сорок восьмой. Третий рост, -- ответил я, раздеваясь. -- Хоть пятый. Ты мне еще размер обуви и головного убора назови! Фото ведь делаем по пояс. Мне бы китель лейтенантский найти! Вокруг одни майоры, подполковники и полковники! Семенов, продолжая громко ругаться, убежал. Вскоре пришел сержант -- киномеханик и вручил мне станок с тупым лезвием и кусок мыла. -- Солдат, ты лезвие дал, словно палач заключенному перед казнью. Когда человек бреется в последний раз перед экзекуцией. Я сейчас плакать начну навзрыд от боли. Другого чего-нибудь, более острого у тебя нет? -- Есть, но лезвие совсем новое, для себя. Затупите, чем я после бриться буду? А про то, что нужно хорошее лезвие принести, мне никто не сказал. -- У-у, -- завыл я, продолжая соскребать неподдающуюся щетину, в некоторых местах удаляя ее вместе с кожей и формируя волевой подбородок багрового цвета, как бы обветренный в боях старым фронтовиком-окопником. Лицо заметно преобразилось. Щеки пылали огнем, шрам на подбородке кровоточил. Этот же солдатик достал машинку для стрижки, накинул мне на плечи простынку и взялся ровнять всклоченные вихри. Возвратившийся Семенов, взглянув на меня удовлетворенно, кивнул головой и начал устанавливать фотоаппарат на штатив. -- Виктор! Ты посмотри, что сделалось с моей физиономией после кошмарного бритья! Она красная, как перезрелый помидор! -- возмутился я. -- Ничего страшного! Фотография черно-белая. Румянец сойдет за южный загар. Меня больше волнует, куда это медик запропастился с кителем. Вскоре вошел скромный лейтенант-двухгодичник с кителем, висящим на вешалке плечиках. -- О-о-о! Я буду медиком? -- ухмыльнулся я. -- Черт! Не подумал. Сейчас привинтим другие эмблемы в петлицы и добавим звездочек. -- Семенов грубо надорвал петлицы, скрутил "змею в стакане" и заменил на "сижу в кустах и жду героя". Затем шилом проткнул погоны и привинтил еще по звездочке. -- Товарищ капитан! Вы что делаете? Я пиджак всего один раз одевал, в штаб округа, а вы его дырявите и рвете? -- взвыл лейтенант. -- Не писай кипятком, медицина! Не пиджак, а китель! Это ты у нас "пиджак"! Звание тебе через год присвоят, и звездочка пригодится. Не скручивай. А пехотная эмблема или медицинская, какая тебе разница? -- Но я только на два года в армию попал, мне его придется на склад по увольнению сдавать! -- Сдашь. Был бы китель, а на эмблему и не посмотрят. Сейчас вкрутим покрепче, иголочками петлицы пришпилим. Готово. Хорош! Ох, как хорош! -- Закончив подготовку формы, Семенов принялся суетиться, бегая от штатива ко мне. -- Очень даже неплохо! Садись на стул, руки на колени. Выпрями спину, да расслабься, не лом же проглотил! Не хмурься. Теперь убери эту дурацкую улыбку! И не делай страшную рожу! Уф-ф-ф. Устал я с тобой, Ростовцев. -- Это я устал от маскарада. Лучше бы у дувала лежал и мух от себя отгонял, жуя виноград, чем терпеть вот это издевательство надо мной. -- А где виноград? -- встрепенулся Балалаечник. -- Привез? -- Нет. Я пешком до штаба добрался, через кишлаки. Машины застряли у поста. -- Ну, ладно, будь другом, ящичек набери для меня. Я после рейда заскочу к вам в полк, тебе фото на память завезу! -- пообещал капитан. -- А мне виноград будет за эксплуатацию кителя? -- оживился медик. -- Тебе? -- задумчиво произнес я. -- Тебе сколько угодно. Сейчас быстро переобуваешься в кроссовки, получаешь автомат, набираешь патронов, гранат и айда со мной. А там в "зеленке" жри сколько угодно, пока не лопнешь! -- засмеялся я, хлопая по плечу лейтенанта. Откуда ни возьмись, в аппаратную ворвался взмокший Артюхин. -- То-о-о-в-а-арищ капитан! Здравия желаю! Вы откуда? Наверное, в "зеленку" вместе поедем? -- ухмыльнулся я. -- Иди к черту! -- огрызнулся замполит батальона. -- Я за тобой. Бегом к начальнику политотдела, скорее! -- Так к черту или к начальнику политотдела? -- спросил я, рассмеявшись. -- Или он это и есть черт? -- Хватит юмор разводить и шуточки шутить! Дело серьезное! За мной! -- Григорий сильно потянул меня за руку. -- Стой! Стой! -- взмолился я. -- Дай переодеться! Чего я буду туда-сюда пугалом по полку ходить? Китель не по росту с длиннющими рукавами и вместо брюк -- массетка! Целый день сегодня бегом и бегом! -- Ладно, быстрее! Севастьянов больше часа нас ждет! Еле-еле тебя нашел! -- пожаловался Артюхин. -- Повезло, что нашел. Через пять минут я бы взял ноги в руки и убежал отсюда к батальону. Интересно, зачем меня вызывает высокое руководство? -- Скоро все узнаешь! -- загадочно произнес Григорий. Я быстро переоделся, и мы поспешили в политотдел. Начальник политотдела сидел за длинным столом, уставленным телефонами и сувенирами. На стенах кабинета висели графики, таблицы, лозунги и плакаты. Настоящий центр политграмотности и эпицентр перестройки. -- А-а-а! Ростовцев! Заходи, дорогой, заходи! -- встретил меня полковник протяжным восклицанием. Аркадий Михайлович вскочил, поздоровался, пожав руку, и усадил нас с Артюхиным на стулья. Сам он начал энергично ходить по кабинету из угла в угол, быстро при этом разговаривая. Вскоре шеф стал носиться по кабинету, словно сгусток энергии, только не понятно какой: отрицательной или положительной! -- Товарищ старший лейтенант! У командования о вас за год сложилось хорошее мнение, вы это, наверное, заметили. -- Так точно, товарищ полковник! -- ответил я, смущаясь. (То, что они знают о моем существовании, я понял всего месяц назад). -- У нас возникла сложная ситуация. Сменщик капитана Артюхина куда-то пропал. Точнее, Артюхин полгода назад занимал должность секретаря комитета комсомола полка, а кадровая машина не поворотлива. Нам прислали молодого лейтенанта. Мы решили вас, Никифор Никифорович, выдвинуть на вышестоящую должность. Было три варианта с разными батальонами. Но возникла блестящая идея -- убить двух зайцев разом. Мы назначаем вас, Ростовцев, заместителем командира родного батальона, а Григорий Николаевич благополучно и своевременно, без дальнейших проволочек, едет домой. В результате -- все довольны. Я и командир дивизии уверены, что вы справитесь! -- Ох! -- охнул я. -- Прямо огорошили меня этой новостью. Даже не знаю, что и сказать. Справлюсь ли... Вчера с лейтенантами-взводными я из одного котелка ел, вместе с ними шутил, анекдоты травил, а завтра командовать... Как-то мне не по себе. -- Все будет хорошо. Вы, товарищ старший лейтенант, знаете этот батальон, его проблемы, быт. Досконально изучили людей. Батальон "рейдовый", сложный, я бы даже сказал, тяжелый. Тут не только политические вопросы решать надо, но и постоянно участвовать в боевых действиях. Нужны молодость и здоровье, молодецкая удаль! Значит, так и порешим! Принимайте дела, и в процессе службы будем вас учить, поправлять. Так что перестраивайтесь! Вся страна перестраивается! -- Начпо пожал нам обоим руки, похлопывая по спинам, довел до дверей кабинета и еще раз попрощался. -- Черт! Черт! Черт! -- завопил я за порогом политотдела. -- Что ты так возмущаешься? -- удивился Артюхин. -- Что-что... Как я буду с Подорожником каждый день общаться? Он меня на дух не переносит, целый год третировал как последнего человека. Издевался каждый день. Я, было, обрадовался, что в новом батальоне начну службу с новыми подчиненными, с теми, кого не знаю, с кем не пил! Тяжело это: вчера -- друзья, а сегодня -- подчиненные. -- Учись. Хочешь дальше расти, нужно учиться быть жестким, даже жестоким, -- вздохнул Гриша и, пожав мне руку, отправился восвояси. Он ушел куда-то по своим делам, а я, захватив на КПП дремавших бойцов, поспешил к саперам за тягачом. Саперы машину не дали. Вся исправная техника крушила развалины. Удалось достать артиллерийский тягач из батареи "Ураганов". Радость переполняла мое сердце, что не нужно будет вызывать помощь из "зеленки", не придется падать в глазах комбата и ротного. Застрять на двух машинах! К моему удивлению, машины в помощи не нуждались. Увиденная на дороге картина озадачила. Сидевшие в песке БМП, теперь стояли в твердой накатанной колее. -- Кречетов! Как вы выбрались? -- изумился я. -- Сами откопались. Набежали "дикари" с лопатами, человек пятнадцать, притащили бревна, сучья, раз-два -- и готово. Не захотели, что б мы им "кузькину мать" устроили. Побоялись, что на чей-нибудь случайный выстрел ответим шквалом огня. Пушки, направленные на кишлак, -- самый лучший аргумент, -- объяснил механик. -- Ребята, нам повезло, хорошая банда попалась, душевная, -- рассмеялся я. Пришлось извиняться перед капитаном-артиллеристом за доставленные хлопоты. Водитель тягача получил пачку "Охотничьих" и, удовлетворенный отсутствием работы, уехал в Баграм. В обратный путь тронулись и мы. Подорвав сотню домов, сровняв с землей развалины и дувалы между виноградниками, полки вернулись на базы. Хватит. Хорошего понемногу. Отвели душу за гибель наших ребят. Авиация еще два последующих дня обрабатывала эту территорию бомбами повышенной мощности, глушила "духов" в подземельях, обрушивали кяризы. Афганская госбезопасность вскоре получила информацию о более шестидесяти захороненных мятежников в результате нашей работы. Да и сам Керим чуть позже погиб. Без базы, без банды, без складов ему стало очень тяжко воевать. С двумя телохранителями на лошадях "курбаши" куда-то ехал. На его беду, всадников заметили вертолетчики. Пара "крокодилов" зашла на штурмовку и накрыла их залпом из неуправляемых ракет. Вот такой бесславный конец грозы и хозяина Баграмской "зеленки". Ну да, свято место пусто не бывает. На место убитого главаря пришел другой, не менее кровожадный и жестокий. Усилия армии оказались тщетны. То, что мы разрушили, афганцы через месяц восстановили. Это ведь не дворцы и не современные многоэтажные здания. Конструкция простейшая: глина, песок, кизяк, солома и вода. Размешал и лепи, лепи, лепи. А виноградники и кустарники весной следующего года вновь будут стоять зеленой стеной, как будто их и не ломали, и не рубили. Джунгли! Создать в этих местах безопасную зону -- сизифов труд! Бессмысленный и чрезвычайно опасный. Глава 4. Большая трагедия и маленькие драмы -- Ростовцев? Мой заместитель?!! Какому идиоту пришла в голову подобная бредовая мысль? Это что, продолжение эксперимента по проверке прочности моих нервов и терпимости? -- заорал Подорожник на весь полковой плац, когда Артюхин сообщил комбату решение командования. Его усищи, топорщившиеся в разные стороны, гневно дрожали, и лоб покрылся испариной. Я скромно потупил глаза к асфальту и ответил, хитро улыбаясь: -- Могу подсказать и фамилии и должности этих идиотов. -- Василий Иванович! Все решалось на высоком уровне. Я тут не при чем. Хотя мое мнение: хуже других он не будет, -- вступился за меня Артюхин. -- Людей знает, с обстановкой знаком, боевого опыта немеренно. А руководить людьми научится. -- Юра, и ты туда же, заступаешься за него? -- возмутился Подорожник. Артюхин молча развел руками, скорчил скорбную гримасу и произнес сакраментальное: -- Замена в опасности, а где она? Один не доехал из Союза, двое увильнули от моей должности в штабе армии. Сколько еще можно ждать? -- А я и не навязываюсь. Не нравлюсь -- напишите рапорт комдиву. Меня и первая рота вполне устраивает. Между прочим, Севостьянов другие, более спокойные батальоны предлагал, -- подал я голос, окончательно обидевшись на реакцию комбата. Подорожник гневно сузил глаза и прошипел: -- Опять батальоном разбрасываешься? Мы тебя сделали за год человеком! Почти Героем! -- Я не разбрасываюсь, но реакция ваша не нравится. Конечно, лучше меня люди есть. Мелещенко, к примеру, спит и видит, как бы начальником стать. -- Но-но! Только не надо ерничать. Сами с усами, разберемся! Без сопливых! -- рявкнул Подорожник, постепенно сменив гнев на милость. Чувствовалось, что внутренне он с каждой минутой смирялся с таким поворотом и готовился сделать шаг к примирению. Я же захотел ужалить в отместку будущего шефа и сыронизировал: -- С усами, да еще с какими! Зависть всей афганской армии... -- Вот что верно, то верно. Но это уже не усы, а так пародия! Были когда- то... -- не понял шутки комбат и искренне загрустил: -- Никифор, ты помнишь, какие у меня они были прошлым летом и осенью? -- Я подумал и кивнул. -- Так вот эту мою красоту и гордость, каждый ус по семнадцать сантиметров, при вступлении в должность комбата заставили обрезать! -- А вы их что измеряли линейкой? -- улыбнулся я ехидно. -- Тьфу ты! -- сплюнул комбат презрительно. -- Я ему о серьезном деле, о своей беде и печали! А он шуточки шутит! Да, измерял! Представь себе! Хотел до двадцати вырастить. Сорвали мой эксперимент. Афганцы-то как уважительно всегда разговаривали, восхищались! И что? Начпо твой любимый, Севостьянов, на заседании аттестационной комиссии заявляет: "Подорожник -- хороший начальник штаба и неплохо исполняет обязанности комбата. Но доверить батальон офицеру с такими шутовскими усами мы не можем!" Шутовскими! Это же надо было так сказать! Я ваше политплемя после этого окончательно перестал уважать. Подводя итоги собеседования, командир дивизии нахмурился и промолвил, что собственных возражений у него против моих усов нет, но мнения Севостьянова не учесть не может. Дали мне времени два дня на обдумывание. Выпил я два стакана водки и сказал "стюардессе": "Режь!" Половины усов как и не бывало. Остались жалкие обрезки былой гордости! Пожертвовал ради должности! Подорожник тяжело вздохнул и, расстроившись, закурил. Мы с Артюхиным переглянулись, но промолчали. Василий Иванович, нервно притоптывая носком туфли по асфальту, выкурил сигарету и произнес, примиряясь с неизбежным: -- Так тому и быть! Ладно, Ростовцев, тебя я знаю как облупленного, со всех сторон. А кого еще пришлют -- неизвестно. Одно условие: сбрей вот эту гадкую растительность под носом. Не даны природой усы и не пытайся вырастить. Борода у тебя бывает неплохая, подходящая. Но эти волосенки -- просто гадость, пародия! Удали и приступай к обязанностям. Принимай дела и должность! Что ж, действительно, раз мои попытки что-то приличное взрастить над верхней губой не удались, значит, я без малейшего сожаления могу сбрить свои усы. Вопрос далеко не принципиальный. Принципиально другое: как вести себя с друзьями-приятелями? Разглядывая себя в зеркале, я намылил помазок, провел им по щекам, подбородку и начал мужественно снимать растительность с лица. В душевую, напевая украинскую песню, вошел погрузневший в последние месяцы Мелещенко. Жирок несколькими складками свисал по бокам и перекатывался на стороны, а животик слегка оттопыривался, будто на пятом месяце беременности. -- О! Никифор! Избавляешься от мужской гордости? -- ухмыльнулся он, намекая на предстоящую потерю усов. -- Чего не сделаешь ради должности замкомбата! Выполняю главное условие для продвижения по служебной лестнице. -- Хм! Я бы не только усы сбрил, но и что-нибудь кому-нибудь лизнуть, -- вздохнул Микола. -- Лизни мне, и я уступлю должность замполита нашего батальона, -- хохотнул я. -- Как! Что я слышу? Ты уже замполит батальона? -- вытаращил глаза Мелещенко и шумно выдохнул воздух. -- Расслабься, я тебя еще не имею. Пока... Но впредь веди себя хорошо, -- и я похлопал успокаивающе его по широкой спине, довольный произведенным эффектом. -- Приседать и гнуть спину при моем появлении не обязательно. Новость сразила Николая наповал. -- Ну почему такая несправедливость? Ты самый отъявленный оппортунист и антисоветчик, который мне встречался в Советской Армии! Тебе чужды идеалы социализма, постоянно насмехаешься над руководителями партии, над государственным устройством! -- Почему не доложил, не донес, раз так возмущен? -- удивился я. -- Если тебя это так задевает и раздражает то, что удерживало от этого? И, в конце концов, если ты хотел ускорить свой должностной рост, то не надо жрать водку и самогон каждый день! -- Не знаю, почему не сообщил, куда следует? Определенно надо было настучать особистам. Тогда никому не взбрело бы в голову лепить из тебя Героя Советского Союза! Но я думаю, ты себе шею еще свернешь, -- произнес Николай и ушел, громко хлопнув входной дверью. Ну вот, мнение одного из сослуживцев стало известно. Жаль, что произошел такой нехороший разговор. Вместе с Коляном с первого дня войну хлебаю. Парень он малограмотный, туповатый, но не подлый и компанейский. Реакция Сбитнева была вовсе удивительна. Володя ругался минут пять. Крыл матом начальников, вплоть до Министра Обороны. -- Забрали Мандресова, Грымов сбежал в горы на пост, замполита на повышение выдвигают, Бодунова в Союзе могут в тюрягу упечь! С кем в рейд идти? -- Володя, не гони волну. Приказа о назначении еще нет, и на мое место кто-то придет. Мандресову вот-вот будет замена. Да и я пока никуда не ушел. Вдруг начальство в последний момент передумает. -- А раз приказа нет, то заступаешь сегодня со мной в наряд по полку, помощником дежурного. -- Спасибо за доброту, -- с напускным смирением я. -- Пожалуйста. Не подавись, -- буркнул Володя и вышел из канцелярии. -- Никифор, ты, наверное, в последний раз "помдежем" заступаешь перед повышением. Поэтому напоследок я над тобой поиздеваюсь, -- произнес Володя попивая "Нарзан". Он сидел за пультом дежурного и нахально скалил позолоченные зубы. -- Вова, вряд ли у тебя это получится, могу и послать подальше, -- ответил я, глотая прохладный "Боржом". В дежурку ворвался начальник штаба полка и с порога дико заорал: -- Сбитнев! Тебя из Генерального штаба разыскивают! Сними трубку и ответь! Ошуев стоял в дверном проеме и пытался вникнуть в смысл разговора с Москвой. -- Здравствуйте, дядя Вася! -- поздоровался в трубку смущенный Сбитнев. -- У меня все в порядке. Не болит. Нет. Нет. Нет! Не беспокойтесь. Да как-то неудобно просить. Хорошо. Тете Кате привет. Маме скажите, чтоб не переживала. Да. Да. Ну, конечно, берегу себя. Никуда я не лезу, на боевые не хожу, берегу зубы и голову. До свидания! Начальник штаба, осознав, что это обычный частный разговор, по личным вопросам, молча вышел и закрыл за собой дверь. -- Ну, ты, Вован, даешь! Переполошил штаб полка! Генштаб на проводе! Складывается такое впечатление, что из столицы советуются со старшим лейтенантом Сбитневым по тактике и стратегии ведения войны в Афгане, -- произнес я иронично. -- Хм... Могли бы, и посоветоваться, я плохого не подскажу. Объясню, как войну окончить и домой убраться целехонькими! -- ответил очень серьезно Володя. -- Тебя за этакие речи маршалы сразу разжалуют в рядовые и со службы попрут. Ты только подумай, сколько народа вокруг воюющей армии кормится! Сколько на нашей крови, на солдатском поту карьер выстроено, высоких должностей получено, званий, орденов. Не покидая кабинеты и не выезжая за пределы Кабула, штабные куют свое светлое будущее. Министр Обороны, начальник Генштаба, Главком стали Героями Советского Союза, а помимо них еще десяток генералов. А сколько украдено материальных ценностей? Многие себе и детям будущее обеспечили. Армия в мирное время (по мнению гражданских "шпаков") -- это балласт общества. Но вот организовали маленькую войну, напомнили о себе, доказали свою необходимость -- и, пожалуйста, расходы на вооруженные силы возрастают на порядок. Штатная численность увеличивается, генеральские и маршальские звания штампуются, заводы гудят от напряжения, загруженные заказами на вооружение, технику и боеприпасы. А гибель одного солдата или даже нескольких тысяч -- малозначительный эпизод. В нашей стране руководители всегда говорят: бабы новых солдат еще нарожают. Главное -- политическая или идеологическая целесообразность! И она заключается в расширении лагеря социализма любыми путями и по всему миру. -- Никифор! А ты действительно, как любит балакать Мелещенко, диссидент и оппортунист, -- улыбнулся ротный. -- Нет, я просто здраво мыслю. Боюсь, что страна надорвется и лопнет. Не выдержим гонки вооружений, не осилим поддержку мирового национально-освободительного движения в Азии, Африке и Латинской Америке. Мы считаем своим долгом каждого, кто вчера слез с пальмы, а на завтра объявил о построении социализма, поддерживать изо всех сил. Однажды наша военная мощь может рухнуть. -- Если силы и мощь страны иссякнут, главное -- успеть отсюда выбраться. Не то "духи" захватят Саланг или взорвут мост у Хайратона -- и абздец! Придется остаток жизни или овец пасти в горах, или каналы рыть, или восстанавливать виноградники. Тебе особенно! Я приму ислам и непременно расскажу афганцам, сколько Ростовцев сжег сараев и хибарок сломал! -- рассмеялся Сбитнев. -- Не успеешь! Они тебе обрезание начнут делать с "конца", а закончат в районе горла. Как-никак командир рейдовой роты! Каратель! -- улыбнулся я, а затем через пару минут молчания осторожно спросил: -- Ты с кем болтал-то по телефону? -- С мужем родной сестры моей мамы. Дядя Вася, адмирал. Служит в Генштабе, в одном из Главных Управлений. Он еще зимой, после моего ранения, вместе с матерью прилетел в госпиталь и предлагал помочь остаться в Ташкенте. Я отказался. Неудобно было перед вами, балбесами. Вы тут будете потеть в горах, жизнью рисковать, а я вроде бы друзей предаю. Бросаю на произвол судьбы свою роту. Отказался. Дядька ругался, материл очень сильно. "Мало одной дырки, -- говорит, -- в башке, еще хочешь? Мать не переживет твоей смерти, одна останется на белом свете!" Я же улыбался и отшучивался. Шашлыка не наелся из баранины, не все горы покорил, орденов мало получил. Снова сейчас спрашивал: не передумал ли? Нужна помощь или нет? Хотел сказать: нужна! Оставьте замполита в роте, не дайте ему стать моим начальником! Но пожалел тебя, олуха. -- Ах, ты, гад! Спишь и видишь, как бы меня извести, замучить! -- возмутился я. -- Конечно! Кому охота, чтобы бывший подчиненный командовал. Но мы тебя всегда на место поставим. Найдем способ напомнить, под чьим руководством вырос, кто был первый наставник. -- Не первый, а второй. Первый -- капитан Кавун! -- Неважно! А пока служим, как и прежде идем в рейд вместе. Я тобой покомандую напоследок! Утром как гром среди ясного неба -- объявили начало вывода войск! Неужели долгожданный конец войне? Командир полка распорядился о проведении совещания через час и умчался в штаб армии. Убежал к "уазику" на предельной скорости, которую позволяет развить тело массой сто сорок килограммов. По возвращению сообщил офицерам: -- Товарищи! Через два месяца начинается частичный вывод подразделений из Демократической Республики Афганистан! Далее подполковник Филатов продолжил свою речь, перейдя с возвышенного слога к "человеческой речи": -- Нас, долбое...в, он не касается. "Ох-ох!" -- прошли по рядам вздохи горечи и сожаления. -- Полку выпадает почетная миссия принять Правительственную комиссию, которая прибудет для контроля над этим торжественным, историческим событием. И если какой-нибудь чудак на букву "эм", на порученном участке работы по встрече комиссии что-либо загубит, то пожалеет, что на свет родился. Откуда вылез -- туда и засуну обратно! Из зала послышался тихий голос, и в воздухе повисла вопрошающая фраза: "Интересно куда и как?" Филатов напряженно всматривался в зал. -- Кто посмел п...еть?! А?! Помощник начальника штаба, это ты? -- сурово спросил Иван Грозный у худощавого капитана Ковалева. -- Никак нет, -- ответил Ковалев, бледнея и сьеживаясь. -- Значит, не ты? Но мне показалось, твой умный голосочек раздался из зала. В документах -- неразбериха! Штатно-должностная книга полка словно филькина грамота: ничего не поймешь! А он тут вякает! -- Товарищ подполковник, ШДК заполнена согласно правилам и требованиям. В ней полное соответствие. -- Ах, соответствие?!! -- рассвирепел Филатов. -- Да у вас до сих пор покойный Буреев начальником ГСМ числится! А он месяц назад застрелился, и нового прислали давно! И зам по тылу в полку все еще Ломако! Подполковник Махмутов, штаб не считает вас руководителем тыла! Командир полка ехидно посмотрел на недавно прибывшего зама по тылу и развел руками: -- Вот так-то! И зампотех в полку не Победоносцев! -- Командир ткнул пальцем в унылого, длинноносого майора, прибывшего неделю назад. -- Я сегодня утром листал "штатку", ужасался и покрывался холодным потом! Опять кого-нибудь не по тому адресу хоронить отправите! Канцелярские крысы! Иван Васильевич в конце тирады уже не говорил, а рычал, вспоминая служебное несоответствие за прошлогоднее происшествие с похоронами не того солдата. Он тогда оказался без вины виноватым. -- В строевой части все проходит согласно приказам, -- робко попытался возразить капитан. -- Бегом! Неси полковую книгу приказов, штатную и свою служебную карточку не забудь. Будем сравнивать, и если я прав, сразу накажу! -- рявкнул командир и с силой бросил рабочую тетрадь на стол. -- А пока Ковалев бегает, зам по тылу, ставь задачи! Маленький, щуплый подполковник-татарин вышел на край сцены и, нервно теребя кепку-"афганку", начал путано формулировать свои мысли. Он от волнения слегка заикался, говорил гнусаво через нос. Татарский мягкий акцент от этого еще больше усиливался. -- В полку мною спланирован большой объем работы! Вот перечень того, что необходимо сделать в каждой казарме, в общежитиях, в столовой, на складах. Самое главное -- внешний вид полка! Приедут гражданские люди, и ухоженность, благоустройство для них главное! Я наметил следующее: покрасить казармы светло-розовой краской. Стены на солнце выгорели, и сейчас не поймешь, какого они цвета. Мусорные баки сделать черными! Обсерить бандюры! По всему периметру городка! -- Чего сделать? -- громко спросил Подорожник, не поняв незнакомую фразу. -- Обсерить бандюры! -- еще раз повторил зам по тылу. Народ в зале тихо засмеялся. -- Фарид Махмутович, поясни, я ни хрена не разобрал последнее выражение. Что за х...ню ты несешь? Я вроде не дурак, но не понял смысла. Какое-то новое ругательство ты ввел в русский язык! -- в свойственной ему манере грубо хохотнул Филатов. -- Обсерить бандюры-то? Как? Что непонятного? Ну, бетоные камни вдоль дорожек сделать серыми. Покрасить цементным раствором, -- смущаясь и краснея, пояснил Махмутов. -- А-а-а-а... Обсерить... Ага, бондюры-бордюры... Теперь понял. Хорошо хоть не пересерить! А то пехотинцы, понимаешь ли, дружище, большие мастера все вокруг пересерить! Поясню для бестолковых: покрыть серой краской бордюры. А не то, что вы подумали! Продолжай дальше, -- махнул рукой командир, вытирая брызнувшие слезы. Его большое тело сотрясалось от беззвучного хохота, лицо покраснело. Сидящие в зале давились от смеха. Зам по тылу продолжил: -- Показывать будем казарму артдивизиона, танкистов и первой роты. Офицерское общежитие подготовим одно. Наверное, первого батальона. Сегодня я обошел эти помещения. У артиллеристов в целом хорошо, танкистам нужно будет немного поработать. А в казарме первой роты -- кошмар! Захожу в роту: там грязь! Захожу в тумбочку: там бардак и крыса! Мухам по столбам везде сидят. -- Кто сидят? -- удивился командир. -- Мухам как? -- Мухам летают, по столбам садятся! -- растерянно произнес Фарид Махмутович. -- А-а-а... Летают... Сбитнев! Почему мухам у тебя летают и по столбам сидят? В тумбочку войти мешают... -- из последних сил сдерживая смех, произнес "кэп". -- Не знаю, -- чистосердечно ответил Володя и пошутил: -- Постараемся переловить, крылья оборвать и истребить. Весь зал заливался диким хохотом. Махмутов что-то пытался говорить, но его никто не слушал. С этой минуты кличка "Мухам по столбам" закрепилась за ним навсегда. Сбитнев толкнул меня в бок и прошипел: -- Если мы по казарме будем бегать и мух бить, времени на службу не останется. -- Володя, нужно внести изменения в штатную структуру роты. Вместо одного снайпера ввести должность забойщика мух, москитов и комаров, -- согласился я, весело смеясь. Тем временем в клуб вернулся Ковалев с книгами приказов и штатно-должностной. Командир полка взял их, развернул на столе и принялся показывать Ошуеву и Золотареву на несоответствия. -- Капитан, иди сюда! -- рявкнул Филатов, оборвав смех офицеров. Тыкая пальцем в страницы, он произнес: -- Смотри вот, вот и вот. Долболоб! Порублю "конец" на пятаки! Далее последовали самые грубые и сочные варажения. По окончанию тирады командир метнул "штатку" в голову осторожно пятившегося к краю сцены капитана. Тот словно игрушка "ванька-встанька" мгновенно согнулся пополам, а затем вновь выпрямился, как ни в чем не бывало. Разгильдяй сумел увернуться от запущенного в него убойного снаряда. Огромная книга полетела в зал, словно птица, размахивая обложкой, будто большими крыльями. Она звучно плюхнулась среди сидящих впереди танкистов, не долетев до нас всего полметра. Я почесал затылок и тихо произнес, наклонясь к Сбитневу: -- Больше я на совещания не ходок. В следующий раз тут туфли или сапоги метать начнут. Уж лучше я воспитательную работу с бойцами буду проводить в ленкомнате. Там спокойнее. -- Все прекратить п...деть! -- рявкнул "кэп", что-то записывая в карточку Ковалева. -- Я вам что, клоун? Капитана -- под домашний арест, на трое суток! Шагом марш! Проштрафовавшийся подобрал штатную книгу и, втянув голову в плечи, понуро сгорбившись, удалился. Полк покинул свои казармы и двинулся в горы, а на наше место прибыли строители наводить чистоту для очередной показухи. Что ж, каждому свое: одним -- строить, другим -- все ломать. Четвертый день рота сидела в горах на указанных задачах, а паек был получен на трое суток. Грустно. Желудок рычал и гневался. Ну не нравился ему суточный пищевой рацион. Банка фруктового компота, банка фруктового супа с рисом и изюмом, банка с пятьюдесятью граммами паштета, банка с пятьюдесятью граммами сосисочного фарша и такая же баночка перченой говядины. К этому набору -- пачка галет и несколько сухарей. А еще чай, чай и чай. Его пили, пока была вода во фляжках. Вода, к сожалению, быстро кончилась. Убогие пайки за трое суток истреблены полностью, больше нечем поддерживать полуголодное существование. Как питаться на четвертые сутки? Рано утром, допив последнюю кружку чая, я сидел и рылся в вещмешке в поисках съестного. А чего исследовать его содержимое? И так знаю -- пусто. В нем нет ничего, кроме половины пачки галет, двух конфет и стограммовой баночки сока. Умереть, конечно, не умру, но обидно голодать в пяти километрах от развернутого полевого лагеря дивизии. Да и кишлак рядом внизу, где бродят куры, овцы, коровы. Но нельзя! Мародерство... Я лежу в СПСе, жарюсь на солнце и злюсь сам на себя. Пыль, пекло, мухи, грязь, голод. Ведь мог, как белый человек, уже пару недель служить на посту в одном из батальонов, охраняющих дорогу или "зеленку". Предлагали же! Нет, отказался -- и вот результат. Вертолеты пара за парой заходили на штурмовку. Они наносили удар за ударом по горному хребту справа от нас на расстоянии пяти-шести километров. Треск и грохот сверху дублировали разрывы авиабомб и снарядов на земле. -- Муталибов, что у нас с чаем? -- поинтересовался я у сержанта. -- Чая только два пакетика осталось. Эти придурки его выкурили, когда сигареты кончились, -- сердито ответил Гасан, одновременно отвешивая затрещину курильщику Царегородцеву. -- Царь! Сколько можно говорить вам, дуракам, что курение чая приведет к туберкулезу. Сдохнешь быстрее, чем от никотина, -- рассердился я. -- Много раз пытался бросить курить, но не получилось, -- грустно ответил солдат, разогревавший воду на костерке в трех банках из-под компота. -- Ну, что ж, мучайся дальше, бедолага-табачник, -- похлопал я по плечу солдата. Свернутой в несколько раз оберткой от салфетки я взялся за отогнутый край горячей баночки. Вытянув губы в трубочку, осторожно начал прихлебывать обжигающий рот и горло желтоватый напиток с легким запахом гари. Последние два кусочка сахара, последняя галета и последняя кружка чая. Далее остается только грусть, наблюдение за горящим кишлаком и бесцельное разглядывание неба. -- Гасан, ты чего такой неразговорчивый и хмурый? -- поинтересовался я у сержанта. -- Плохие известия получил с дороги из третьего батальона. Кунаки погибли. Узнал буквально перед выходом. -- Коздоев и Эльгамов? -- догадался я. -- Да. Я с ними подружился, когда они в батальонном разведвзводе служили и жили в нашей казарме. Хорошие ребята! Почти земляки. Коздоев меня звал к женщинам сходить. Но я без любви не могу. А у него это запросто. Пообещает большие деньги, и многие на все согласны. Первая была библиотекарша молодая, потом официантка "Унылая Лошадь". -- Ха-ха! Ну, ты сказал! "Унылая Лошадь"! Это Вера, что ли? Вы ей такую кличку дали? -- засмеялся я, догадавшись о ком разговор. -- Угу. А что, прозвище на все сто! У нее до тошноты тоскливый и унылый вид. Не ей за услуги деньги платить, а она должна -- за развлечение. За то, что с ней сумели переспать. Башир пообещал две тысячи афгани, но потом прилепил ей между ног двадцатку! В тот момент у нее физиономия была еще унылее обычного. -- И что Верка? Возмущалась? -- А ничего. Пожалуйся и в двадцать четыре часа в Союз вышлют. Встала, отряхнулась и ушла грустная... Эх, жалко погибших джигитов... Я не стал расстраивать сержанта рассказом, как встретили смерть его земляки. Эти мерзавцы были бедой батальона, они доводили Подорожника до белого каления. И когда командир разведроты Ардзинба по указанию Ошуева попросил отдать ему обоих "суперменов", то Чапай их с радостью сплавил. Позднее избавилась от них и разведка, негодяев перевели во второй батальон. Затем они оказались в третьем батальоне. Там и погибли. Эльгамову кто-то из бойцов выдернул чеку из гранаты, лежавшей в кармашке разгрузки. Солдата от взрыва разорвало пополам. Официальная версия: попадание из РГП. А Каздоев схлопотал пулю в затылок. Якобы "духовской" снайпер. (Эта версия предназначалась для командования, а также родным.) -- Гасан, хорошо, что их убрали из батальона. Ты такой приличный парень, эти варнаки сбили бы тебя с толку. Как чеченцы из казармы исчезли, ты изменился в лучшую сторону. Стал самим собой, без придури. Сержант тяжело вздохнул и отвернулся. Ничего не ответив, он продолжал грустить. Полк возвращался в Кабул в хорошем настроении. Немного поголодали, но зато все живы и здоровы. В моей роте полоса удачи несколько затянулась. Обычно такой период сменяется чем-то ужасным. Не дай бог! На душе тревожно... Пора менять место службы... В казарме меня дожидался нервно курящий сигарету Артюхин. -- Ну, где ты болтаешься? Я тебя устал ждать! Забудь о роте и принимай дела батальона! -- Как забыть? Будет приказ, возьмусь за батальон, а пока занят своими бойцами, -- огрызнулся я в ответ. -- Приказ есть! Ты второй день как назначен. Поздравляю! А я второй день как исключен из списков части. Завтра улетаю. В основном все бумажки написаны, планы за сентябрь сам сделаешь. Чего тебя учить, постоянно исполняешь чужие обязанности. Торжественно вручаю стопку тетрадей и бумаг. Изучай. Утром доложим Золотареву и бери бразды правления в свои руки. Вчера заменщика на твою первую роту нашли на пересылке. Вечером привезут. Так-то вот! Дерзай... * * * Я крепко и сладко спал. Снилось что-то цветное и красивое. Да и какие могут быть сновидения у человека, только что назначенного нежданно-негаданно на вышестоящую должность! Кто-то резко схватил меня за руку и словно выдернул из снов в реальность. -- А? Что? Где? Уф!.. -- забормотал я спросонья, протирая глаза. На будильнике стрелки показывали шесть утра. По комнате энергично и нервно расхаживал Артюхин, громко матерясь. -- Гриша! В чем дело? Мне сегодня не надо на подъем бежать! Очередь зампотеха! Просмотр такого хорошего сна сорвал! Пляж, девки, солнце, шампанское! -- Тебе сейчас будет не до шуток! Вставай быстрее! Сержанта Алаева застрелили, -- буркнул Артюхин. -- Алаева? Минометчика? Холодный пот прошиб меня насквозь. Черт побери! Побыл замполитом батальона одну ночь. Сегодня могут уже снять. Проспал должность... Артюхин продолжил рассказ: -- Он был дежурным по минометной батарее. В рейд не ходил, казарму охранял. Утром пришел со сторожевого поста у казармы сдавать оружие Рахманкулов. Во время разряжания произошел неосторожный выстрел. Пуля попала сержанту в шею и вышла из левого уха. Наповал. Я мгновенно натянул форму, и мы побежали к минометчикам. По казарме ходил, пиная табуретки и громко ругаясь, полковник Рузских, заместитель командира дивизии. Рузских являлся старшим группы офицеров дивизии по подготовке городка к показу, поэтому он нервничал. ЧП в полку, и он вроде бы частично виноват в этом происшествии. А какая его причастность и вина? Никакой!.. Следом за полковником туда-сюда, ходил командир полка в огромных солнцезащитных очках-блюдцах. Последними явились замполит Золотарев и полковой "контрик", подполковник Зверев. Оба были растеряны и сильно помяты. После ночной попойки лица у них распухли, а вокруг распространялся крепкий запах перегара. Особист полка -- колоритная фигура! Спирт пил стаканами, а из закусок отдавал предпочтение хорошей русской водке. Однажды зам по тылу Ломако скрутил гепатит. Когда его на носилках несли в санитарный "уазик", он, поманив пальцем Муссолини, простонал: -- Женя, под моей кроватью стоит канистра со спиртом. Береги ее как зеницу ока! На что замполит-два ответил: -- Выздоравливай, Виктор, не беспокойся! Сохраним! Оба политических руководителя (Муссолиев и Золотарев), командир полка, Зверев, а также их заезжие друзья-приятели три недели радовались жизни. Счастье закончилось с последней каплей алкоголя. Когда Ломако вернулся из инфекционного госпиталя и заглянул в горлышко канистры, то с ужасом обнаружил, что спирта нет. -- Женя, а где спирт? Муссолини разгладил усы и, хитро ухмыляясь, ответил: -- Васильич, ты канистру не закрыл. Наверное, забыл в горячке болезни. Она возьми и высохни. Я вчера приподнял ее, а там спирт на донышке плещется. Усох, зараза! Лучше бы выпили, чем так бездарно добро пропало! ...Большую часть того спирта поглотил контрразведчик. Мы с Артюхиным не стали приближаться к командованию, а встали у входа, разглядывая мрачную картину. Сержант лежал ногами к оружейной комнате, а головой упирался в тумбочку дневального. Вокруг затылка образовалось широкое кровавое пятно. Над телом склонился начмед Дормидович, и после недолгих манипуляций он грустно вздохнул, констатируя: -- Мгновенная смерть! -- Где этот стрелок? Какого он призыва? -- спросил Артюхин у командира батареи. -- Рахманкулов? Молодой солдат... -- ответил Степушкин. -- Только прибыл с пополнением. -- Над ним издевались? Неуставняк? Что тебе известно, Виктор, из всей этой истории? -- посмотрел я с тоской на Степушкина. -- Отчего он стрельнул? -- Да вроде бы не били. Врачи бойца осматривали, на Рахманкулове побоев нет. Черт! Не дожил Алаев месяц до дембеля! -- Куда девали недоумка -- снайпера? -- переспросил Артюхин. -- В особый отдел забрали. Его допрос ведет Растяжкин, -- уныло ответил капитан. Медики уложили тело сержанта на носилки и унесли в медпункт. К нам подошел злой и угрюмый Подорожник, и все замолчали. Он хмуро посмотрел на лужу крови, огляделся вокруг и сказал: -- Степушкин! Кровь убрать, оружейку проверить и запереть! Офицерам и старшине батареи написать рапорта о происшедшем. Доложить кому что известно. Ответственному по казарме во время происшествия, лейтенанту Прошкину, прибыть ко мне в кабинет. В штабе Прошкин пояснил: -- До подъема ночь прошла спокойно. Солдаты после дороги устали, и отдыхали. Никаких инцидентов не было. В полшестого утра лейтенант отправился в штаб к дежурному по полку и на ЦБУ (помимо ответственного по батарее, он был дежурным по артиллерии). В это время и случилось несчастье. Подорожника, меня, Артюхина и Степушкина вызвали к Филатову. В кабинете за длинным столом сидела "инквизиция": Рузских, "кэп" "особисты", оба замполита полка. Закрывая большой стол, лежала развернутая карта Кабула и план полка. Рузских хмурился и был явно удручен случившимся. -- Через две недели прибывает комиссия и подобное происшествие нам ни к чему. Для гражданских министров узнать о расстреле будет шоком. Необходимо обставить события, как можно, приличнее. Ваши варианты? -- спросил Рузских. Мы переминались с ноги на ногу, и чувствовали себя отвратительно. -- Может быть, обстрел позиции? -- подал я несмело голос. -- Ростовцев, какой на хрен обстрел, если в голове пуля от АК-74? -- возмутился Филатов. -- От казармы до кишлаков больше полутора километров. Не долетела бы. -- За парком до сих пор стоит полковая колонна. Технику вечером заправляли топливом. В принципе, если бы его убили там, то можно было бы рассчитать необходимую траекторию выстрела, -- неуверенно продолжил я. -- Так-так. Давайте развивайте свою мысль. Думайте, начальники! -- поторопил нас полковник. -- А если сержант пошел проверять дополнительный пост у техники? -- выдвинул свою версию Артюхин. -- Он дежурный по батарее, вот и направился осмотреть технику и охрану, -- робко высказался Степушкин. -- Хорошо. Уже почти хорошо! -- воскликнул замкомдива. -- Где колонна? Сколько до Даруламана? -- Оттуда метров четыреста до ближайших афганских строений. Теоретически, могли из развалин пальнуть... Могли от заграждений из колючей проволоки, -- поддержал версию Подорожник. -- Как на схеме это выглядит? -- еще больше заинтересовался Рузских, и "полководцы", тесня друг друга, склонились над планом. После замеров, подсчетов начальство принялось оживленно обсуждать предполагаемый официальный сценарий для проведения следствия. Замполит полка-один Золотарев махнул рукой, чтоб мы скрылись с глаз. Когда он появился перед нами через полчаса, последние детали были уже уточнены. -- Товарищи офицеры! Понятно, что мы выбираем в качестве официальной -- версию с обстрелом. Но за само происшествие спрошу с вас на полную катушку! Теперь решаем, что делать с солдатом. В полку он не жилец. Его азербайджанцы, земляки Алаева, уничтожат. Сегодня Рахманкулов ночует в санчасти, а завтра этого недотепу отправляем в дивизию. В медсанбате подлечит мозги. Подготовить документы, исключить из списков части, экипировать. Вывезти как можно быстрее. И главное -- меньше болтать! Артюхин не стал затягивать с убытием. Он быстро собрал вещи и на следующий день уехал домой в Россию. История с неосторожным убийством Алаева завершилась отправкой тела на Родину и орденом -- посмертно. Повез тело в "Черном тюльпане" наш старшина роты Халитов. Другие офицеры сопровождать "груз-200" в горный азербайджанский аул не решились. Из такой командировки живым и здоровым славянину вернуться проблематично. Изобьют или убьют многочисленные родственники. Армян отвозят прапорщики армяне, грузин -- грузины. Если убьют чеченца, придется Ошуеву опять ехать. Коздоева и Эльгамова он отвез лично, другие офицеры отказались. * * * Комбат представил меня батальону в новой должности и велел переселяться в его комнату. Я неохотно перебрался на опустевшую койку Артюхина. Что ж, жизнь идет своей чередой. Происшествия, трагедии, праздничные мероприятия. Вот опять запланированная пьянка. А куда денешься -- традиция, ритуал... Чапай два дня молчал, ухмылялся, а потом спросил: собираюсь ли я вливаться в коллектив управления батальона? После полковой вечерней проверки собрались комбаты и офицеры управления батальонов. Сели за столом в нашей комнате. Чествование проводили скрытно, соблюдая маскировку и конспирацию. Как всегда в период развернувшейся кампании борьбы за трезвый образ жизни. После четвертой рюмки слово взял Ахматов: -- Василий Иванович! Ну, тебе и заместитель достался! Алкаш и дебошир! -- Рома, ты чего это, обалдел? -- удивился Подорожник. -- Кто? Ростовцев? Пьяница? Он, конечно, отъявленный разгильдяй, но трезвенник. Это ты напраслину возводишь на парня. -- Самый что ни наесть пьянчуга! А когда напивается, то орденами разбрасывается. Бухарик! Подорожник удивленно уставился на меня, а я с укором посмотрел на Романа. -- Извини, замполит, но ящика коньяка я так и не дождался, -- усмехнулся танкист. -- Дольше правду от своего друга Василия скрывать не могу! Совесть не позволяет! Месяц назад напился Никифор в моей комнате, да так, что не помнил, как ушел и куда орден Красной Звезды бросил! -- Почему не помнил! -- возмутился я. -- Все отлично помню. Как Роман Романыч, ты меня к себе тащил, потому что у танкистов спиртное кончилось. Отчетливо припоминаю стриптиз на столе, девку голую в твоей кровати. Помню, не забыл. -- Молодец! -- хлопнул меня по плечу Скрябнев. -- Уделал "бронелобого". Правильно, нечего стучать на собутыльников. -- А он и сам бывший "бронелобый", танковое училище закончил, -- смутился Ахматов. -- Порядочные люди за стриптиз, между прочим, деньги платят, а мы пехоте бесплатно показали. Эх, хороша была Элька. Огонь-баба! -- Была? А шо так! Куда девалась? -- участливо спросил Подорожник. -- Обиделась. Чертова шалава! Застал с начальником штаба, побил маленько, для профилактики. А она теперь из койки Светлоокова не вылазит. Гадина, наглая и бессовестная. -- Романыч плеснул коньяка в стакан и с досадой залпом выпил. Офицеры сочувственно и ободряюще улыбались. -- А, вообще, Никифор молодец! -- продолжил Ахматов, поставив стакан. -- Наконец-то у тебя, Василий Иванович, будет заместитель не только в полку, но и на боевых. Этот и в горы пойдет, и в "зеленку". А то уже четвертого получаешь политрука за год. Одни теоретики. Резво ты, старлей, начал! Так дослужишься до начальника Политуправления какого-нибудь военного округа. Дай-то, бог! Выпьем за это! -- Жизнь покажет! -- нахмурился Подорожник и опустошил рюмку. -- А что со Светлооковым происходит, Рома? Что у него за проблемы? -- поинтересовался Скрябнев. -- Гнусная житейская история. Драма как в кино. Сейчас расскажу. Мне за Эльку на него обидеться нужно, а я его даже жалею. Понимаю: должен же кто-то утешить мужика. Одно обидно: почему утешает моя женщина? Что других баб в полку не мог найти, потащил эту к себе? -- Так что за история? -- живо заинтересовался Подорожник. -- Грустно и смешно. Генка копил деньги, покупал жене подарки, почти ничего не пропивал. Пару недель назад он особенно заскучал и отпросился в Кабул. Решил домой позвонить. Международная связь, сами знаете, ужасно дорогая, но Геша не поскупился. Разменял Светлооков сто чеков на афгани, приехал на городскую телефонную станцию, каким-то образом объяснился с телефонистом. Звонил, звонил и дозвонился, наконец, в Благовещенск. Снимает трубку какой-то мужик. Спрашивает: "Что нужно?" Гена удивился, оторопел и говорит: "Позовите Елену!" А тот: "Ты кто?" -- "Это ее муж!" -- ответил Светлооков. Мужчина на том конце провода засопел и злобно рявкнул в ответ: "Пошел на..., козел! Ее мужик в Афгане! Сейчас я ее муж!" И бросил трубку. Генка опешил. Приехал в полк ни жив, ни мертв. Пришел в комнату, а там Элька одна сидела в тот момент, я на совещании был. Геша поведал о беде. Выпили, покурили, выпили еще. Она расчувствовалась, пожалела и приголубила. Гады и сволочи. Меня-то за что обидели? Прихожу: лежат в кровати голые, пьяные, грустные и курят. Стол бутылками и окурками завален. Даже не смутились, наглецы! Налили мне стакан коньяка. Я выпил, собрал ее шмотки и вышвырнул за дверь. Дал ей сочную оплеуху и пинка под зад. А Генке приказал выметаться в комнату зампотеха. Теперь не разговариваем. -- Поучительная история, -- задумчиво вздохнул Подорожник. -- Но бывают промашки и хуже. Даже со старыми "зубрами", вроде меня! Говорю всегда "сами с усами", а опростоволосился, словно "зеленый" лейтенант! Рома, помнишь, приезжал в полк ансамбль "Крымские девчата"? -- А как же! -- ухмыльнулся Ахматов. -- Улыбаешься? Вот и я недавно улыбался. Хорошие девчатки, ядреные, сочные. Я после банкета Люську-солистку на руках нес к себе. Спьяну запнулся, уронил ее на лестнице. Ох, и пухленькая дивчина! Как она колыхалось со ступеньки на ступеньку! Пампушечка! А в постели хороша! Прислала мне позже из Ялты открытку: "Васенька, никогда не забуду наши жаркие ночи, эти счастливые мгновения. Навеки твоя!" Я, старый дурак, имею привычку читать книги, пользуясь закладками. Эту крамольную открытку, прочитав "Милый друг" Мопассана, случайно оставил на последней странице. -- И что? -- засмеялся в предвкушении хохмы Скрябнев. -- А то! Мина замедленного действия! Уезжал домой Папа-Айзенберг, я его попросил пачку книг к тещеньке в Ташкент завести. Жена у меня тоже книголюб. Прочла книжку и ознакомилась с любовным посланием. А я-то думаю, что-то письма получаю уж больно холодные, почти официальные. Приехал, начал к жене моститься, а она и говорит, чтоб я вначале присланный роман прочел. Протягивает книжку, открываю -- и сердце замерло. Эта злополучная "улика" на первой странице лежит. Пропал отпуск... Никто, конечно, смеяться не стал. Присутствующие сочувственно хмыкали или понимающе кивали. Теперь мне стало понятно, почему Подорожник вернулся из отпуска грустный и ходил словно "пыльным мешком" ушибленный. Не было прежнего командирского задора, рвения и пыла. Сохранилась только злость. Крепко видимо жена в отпуске нервы потрепала. Спиртное, что закупили, выпили, но некоторым показалось этого мало. Роман пригласил меня и Василия Ивановича к себе в гости. Я не хотел идти, но комбаты настояли на своем: -- Никифор, ты знаешь, редко выпадает случай пить с будущим Героем! С нашим нынешним полковым Героем никто не пьет, в силу его нелюдимого характера. Детям и внукам, впоследствии, дома буду рассказывать про тебя. Пошли с нами! -- улыбнулся Ахматов и, взяв меня под локоть, увлек за собой. -- Не обижай отказом! И не дуйся на то, что я про потерянный орден рассказал. В комнате Романа комбаты после каждой рюмки затягивались очередной сигаретой, и меня слегка замутило. -- Товарищи майоры! Я выйду, подышу! -- сказал я и вышел из модуля. На лавочке за углом домика сидел Светлооков и что-то грустно насвистывал. Он уставился на меня и спросил: -- Ростовцев! У тебя сто чеков есть с собой? -- Ну, есть! А что? -- осторожно поинтересовался я. -- Дай! Взаймы на неделю! -- попросил Гена. Вспомнив о приключившейся беде Светлоокова, я не смог ему отказать и протянул деньги. -- Ой, спасибо! Выпить жутко хочется, а мы со Скворцовым получку уже прикончили! Быстро заходи к нам в комнату. Я мигом! В помещении сидели командир роты Женька Скворцов и Элька. Оба дымили "Столичными" и молча слушали магнитофон. -- Никифор, тебе чего? -- спросил Женька. -- Гена взял у меня денег, направил сюда, а сам побежал к работягам за водкой. -- А-а-а! Тогда заходи, очень рады! Светлооков вернулся спустя пять минут и сразу без лишних слов разлил водку по стопкам. Залпом выпил содержимое своего стакана, достал пачку сигарет, закурил и задумался. -- Гена, да не грусти ты. Прекрати себя изводить, -- похлопал его по плечу капитан Скворцов. -- Совсем себя измучил. Вот посмотри на меня. Я ведь ни капли не печалюсь, хотя знаю наверняка, что жена мне с соседом изменяет. -- С каким соседом? -- оживилась Элеонора. -- Да с майором, начмедом полка! Будь он не ладен! -- И ты так спокоен? -- удивился я. -- Непостижимо! -- А что беспокоиться? Она в надежных руках. Тем более я сам виноват. Мы с начмедом соседи по лестничной площадке семьями раньше дружили. Отправили Семена (соседа) в Афган на два года, а жена у него раскрасавица и знойная женщина. Мимо равнодушно пройти тяжело. Просто невозможно не обратить внимания. Короче говоря, через полгода после отъезда дружка однажды под бутылочку и музычку мы с Валентиной согрешили. Потом еще раз и еще много раз. Полтора года я пахал на два фронта, в двух постелях. Но все хорошее когда-нибудь заканчивается. Вернулся начмед, а гарнизон маленький, правду не скроешь, про всех знают. Ехидные бабы любят влезть не в свое дело. Какой-то гадюке приспичило раскрыть глаза мужу на измену жены. У него дома произошло небольшое сражение, побили посуду, цветочные горшки. Валька шикарный синяк под глаз получила. -- Тебе, негодяю, майор морду набил? Признавайся, сволочь! -- со злостью в голосе спросил Светлооков. -- Нет, Гена. События развивались совсем по-другому сценарию. Я уже получил предписание убыть в Афган. Ну, думаю, пронесло, уеду без скандала. Мне и самому перед Семеном неудобно. Не знаю, как в глаза смотреть, друзьями же были. Собрала жена вещи в чемодан, плачет, провожая в дорогу, криком кричит. Я ей: "Дура, не хорони раньше времени!". Тут звонок в дверь. Открываю. На пороге стоит начмед с бутылкой водки. У меня в груди похолодело. Приглашаю войти, а жену выставляю из квартиры, к соседке. Она единственная, наверное, в городке про нас с Валькой ничего не знала. Сели мы с Семеном за стол, я закуску приготовил. Нарезал сало, колбаски, огурчики соленые, помидорчики, капустка. Грибочки всевозможные: грузди, маслята, рыжики.... -- Ух, отменный закусон! -- проглотил я слюну, представив все эти яства. -- Пьем, жуем, молчим, -- продолжил рассказ Скворцов. -- Выпили его бутылку, я достал свою из морозилки. Разливаю по стопкам, и тут сосед говорит: "Женя! Как ты уже понял, я знаю про тебя и Валентину! Нашлись доброжелатели, просветили. Ну, спасибо, удружил, сердешный... Ты эти годы услаждал мою жену, холил ее, лелеял, пока я в Афгане служил. Ну ладно, забудем... Слышал, Женя, ты теперь воевать едешь?" Я киваю головой, а самого в жар и в пот бросает. Понимаю, к чему он клонит! А сосед продолжает: " Ну, теперь, Женя, не обессудь. Моя очередь кобелировать. Служи спокойно, не переживай. Пригляжу за твоей супругой, будет в целости и сохранности". И так уверенно, гад, говорит. Улыбается недобро. -- Жека, не расстраивайся, на понт тебя брал медик, -- попробовал я успокоить капитана. -- Если бы.... С каждым месяцем письма реже и реже приходят. И те немногие как дежурные отписки. Последняя весточка -- почти месяц назад... А раньше пару раз в неделю получал депеши. Мужик он видный и выгодный. Спирт, лекарства... Начмед, такая же, как и я сволочь... Светлооков внимательно выслушал байку, но не повеселел. Наоборот, еще сильнее пригорюнился, нахмурился и ушел в себя. Бедняга Генка Светлооков! Нельзя воевать с таким настроением! Пропали сто чеков. Зарекался же я не давать в долг перед рейдом. Гибнут все мои должники! Не везет им... Глава 5. Расстрелянный стройбат Тревога! Пропала колонна автомобилей строительной бригады. Стройбат отправился на девятнадцати КАМАЗах за щебнем и исчез. Похоже, заблудились и уехали к "духам". В карьере они не появились. Обратно в Кабул не возвращались. Затерялись в окрестностях Пагмана. Вскоре афганцы сообщили, что видны горящие машины в центре поля, вдали от трассы. Причем совсем в другой стороне от установленного маршрута. Батальон быстро пополнили боеприпасами, продуктами и без лишних строевых смотров отправили на вертолетную площадку. Вертолеты сменяли друг друга, унося каждые пять минут в горы очередной взвод. Людей разбили на группы по десять человек. Всевозможные списки и донесения офицеры составляли на ходу, а штабные забирали бумажки прямо на площадке. Что случилось, никто толком не знает. Остались в живых строители или давно погибли? Примерное количество "духов" не известно, точный район высадки для нас не ясен. Начальство, конечно, основной информацией владеет, но почему-то до нас она не доходит. Одни недомолвки. Не хотят верить в масштабы этой трагедии. К лежащим на бетонке солдатам подъехал "уазик" и из него выбрался важный начальник. Это был начальник политуправления армии. Я поспешил к нему и представился, доложил обстановку. Генерал махнул рукой и отправил меня обратно, начальство желало прямого общения с бойцами. Ну что ж, беседуйте. Следом за главным политруком армии из машины выбрался еще один не менее важный пассажир, которого не обхватишь и в четыре руки. Он был в отутюженном камуфляже без знаков различия и звезд на погонах, но вид имел начальственный. Ходил этот товарищ степенно, переваливаясь с боку на бок, заложив пухлые руки за спину. Неизвестный остановился возле первой роты, и Сбитнев вскочил для доклада. Солидный поздоровался, похлопал Вовку по плечу и отправился догонять генерала. Я громко расхохотался и ткнул Вовку в бок. -- Не догадываешься, кому ты представлялся? -- Ну? Кому? Полковнику или генералу. А что? -- Да нет, ничего. Это прапорщик Вася или Петя. Холуй-ординарец армейского ЧВСа (Члена Военного Совета). Рыло видишь, какое солидное, наел за годы совместной службы! Генерал его с собой в Афган привез, с ним и уедет дальше. Тоже ветеран войны будет, как и мы с тобой. -- А ты откуда его знаешь? -- с сомнением спросил Володя. -- На сборах видел, он генералу портфель носил и его распоряжения выполнял. Вот умора! Командир боевой роты перед денщиком прогнулся! -- Гад ты! Мог бы предупредить! -- Не успел. Ты так шустро рванулся к нему, даже резина на ботинках задымилась! -- рассмеялся я. -- Ну и рыло прапор наел! А солидный, ну прямо маршал! Породистый! -- За то и держат, за представительность, -- усмехнулся я. Батальон разместился по высотам, с которых можно было разглядеть убогие кишлаки, притулившиеся на крутых склонах. Виноградников было мало, но много ореховых деревьев и шелковицы. Витамины! В бинокль хорошо видны дома, дворы, домашний скот. Людей нет. Скрылись. Раз аборигены сбежали, значит, это они сотворили побоище, чувствуют за собой грехи. Первая установка командования: искать кого-нибудь из спасшихся солдат. Артиллерия с площадки у шоссе обстреляла дальние горные хребты, авиация бомбила и наносила ракетные удары. Дымы от бесчисленных пожарищ в зарослях густого кустарника стелились по горным вершинам и столбами поднимались в небо. Ночь напролет артиллерия выбрасывала смертоносный груз через наши головы по невидимому противнику. Кто знает, попадают они в кого-нибудь или нет? Стрельба приятно радует, потому что понимаешь: ты не один, не брошен на произвол судьбы в "духовском" районе. Утром десантники вошли в кишлаки со стороны долины, а наши разведчики спустились со стороны гор. Что-то взорвали, что-то подожгли. Изредка происходили скоротечные перестрелки. Авиация теперь летала уже где-то в стороне, и слышны были только доносящиеся издали глухие взрывы бомб. Время текло медленно и монотонно. Мир вокруг словно замер. На ясном голубом небе ни облачка. Сентябрь в Центральной Азии -- это не сентябрь на Урале. Солнечные лучи опаляли камни, колючки, одежду и, конечно, наши тела. Марево раскаленного воздуха обволакивало укрытия, и не было никакого желания вылезать наружу -- прочесывать кишлаки. Брезентовые накидки, натянутые над СПСами, оберегали от прямых солнечных лучей, но не спасали от духоты и зноя. Новости поступали с каждым часом все ужаснее. Обнаруженные машины были сожжены "духами". Офицеры и солдаты найдены, но живых нет. Убиты, замучены, изуродованы. Многих из них сожгли в стоге сена. Некоторых бросили в огонь живыми. У строителей был один на всех пистолет, и у какого-то водителя под сиденьем лежали две гранаты. Постепенно выяснялись подробности этой жуткой трагедии. Колонна сбилась с пути, какие-то афганцы указали дорогу, но не к карьеру, а в мятежный кишлак. Местные жители, работавшие в поле, увидели легкую добычу и обрадовались. "Духи" схватились за автоматы, гранатометы и принялись расстреливать головной КАМАЗ. Он моментально загорелся. Замыкающие колонну машины попытались развернуться, сдать назад. Но из гранатомета подбили самую последнюю из них. После этого водители бросились врассыпную. Словно загнанную дичь на охоте, их расстреливали в упор. Раненых добивали прикладами, лопатами, мотыгами и прочими орудиями "мирного труда". Многих оскальпировали, кастрировали, некоторым спороли животы... Лейтенант был скошен очередью, так как расстрелял всю обойму из пистолета. Прапорщик бросил одну гранату, а вторую не успел -- застрелили. Машины подожгли, даже грабить не стали. После этого побоища местные жители быстро покинули кишлаки и ушли, кто в горы, кто в Кабул. Второпях и скотину не увели с собой. Голодные, привязанные к деревьям и столбам ишаки, брошенные в спешке хозяевами, оглашали своим ревом окрестности. Батальоны на следующий день спустились с гор в аул. Через него шел маршрут к поджидавшей в долине технике. Жизнь после нашего посещения кишлака замерла окончательно. Коровы, лошади, ослы лежали всюду, тут и там, расстрелянные из автоматов. Это десантники выместили на них накопившуюся злость и ярость. После того как мы покинули поселение, крыши домов и сараев во дворах дымились и горели. Черт! Эти жилища и не подожжешь толком. Одна глина и камни. Глиняный пол, глиняные стены, глиняные ступени. Горят только циновки на полу, да плетенные из виноградной лозы и веток кровати. Убогость и нищета вокруг. Парадокс! По нашей марксистской идеологии тут живут как раз те люди, ради которых затевался пожар мировой революции. Это их интересы Советская Армия прибыла защищать, выполняя интернациональный долг. И все же мы для них оккупанты, чужеземцы и неверные. Собрать бы этих Брежневых, Сусловых, Громыко, Андроповых, Устиновых и т.д., даже тех, кто уже умерли, привезти в такой кишлак и ткнуть мордой в этот бессмысленный кошмар. Спросить: зачем? почему? Какой социализм они собрались тут строить? Раскройте глаза! Напрягите старческие мозги! * * * Это был мой последний рейд, во время которого я совмещал две должности. Сменщик не прибыл, и я воевал с родной ротой. Офицеры ухмылялись, но были смущены резким изменением моего статуса. Я и сам чувствовал неловкость. Командование задачу несколько изменило, и полк перебросили в Пагман, в прошлом живописный дачный район Кабула. Когда-то, еще не очень давно, до череды революций, переворотов и мятежей, это был цветущий край. Здесь размещались загородные дома-виллы, принадлежавшие иностранцам и местной знати. Сейчас остались от этого великолепия только остовы плохо сохранившихся зданий. Разруха, одним словом. Мы вошли в один из дворцов. На отциклеванных паркетных полах рассыпана солома, а на ней разложены помидоры. Большая белая ванна до половины наполнена грецкими орехами. Бак газового титана старательно расстрелян автоматными очередями вдоль и поперек. Высокий зеркальный потолок холла зияет многочисленными выбоинами, а те стекла, что не осыпались, разбиты. Кто-то очень целеустремленно разрушал все вокруг. Оконные рамы вырваны, двери сломаны. В центре большой комнаты, на паркете, потухший очаг и казан на подпорах. Холл выгорел, в кухне нагажено. Вот она -- деградация. Закончилась эволюция от обезьяны к цивилизованному человеку! Развитие пошло вспять, обратно к неандертальцу. Нашествие варваров из глубины мрачных веков. Но стены этого дома были пока еще целы. А другие виллы взорвали или сожгли. Что-то уничтожили мы, что-то -- "духи". Сады в запустении, фонтаны загажены. Гнетущая картина. Домой, скорей домой! Я стоял у казармы и переругивался с Лонгиновым. Он в прошлом году был избран партийным "вождем" батальона. Теперь из-за неоформленной партийной документации его не отпускали домой. Бронежилет пытался эту писанину свалить на меня. -- Товарищ старший лейтенант! Старший лейтенант Калиновский прибыл на должность заместителя командира первой роты по политчасти! -- громко доложил подошедший к нам круглолицый, голубоглазый офицер. -- Вот, видите, Семен Николаевич! Не могу я доделывать за вас документацию. Сами разбирайтесь с Цехмиструком. Мне и за Артюхина бумажки переписывать и "хвосты" заносить, и за собой подбирать. Я взял за локоть старшего лейтенанта и отвел в сторону, продолжая ехидно улыбаться Лонгинову. -- Коллега, а как по имени отчеству? -- поинтересовался я. -- Александр Васильевич, -- ответил мой сменщик. -- Я выпускник Минского училища позапрошлого года. -- Меня зовут Никифор Никифорович! Выходит, выпускались одновременно. Рад твоему прибытию. Такая сложилась ситуация, что я и тут и там, а в итоге нигде не успеваю. Я подвел старшего лейтенанта к Сбитневу. -- Владимир Сергеевич, вот получите моего наследника и сменщика. Любите и жалуйте. Сбитнев удивленно посмотрел на меня. Впервые за всю службу я назвал его по имени отчеству. Он едва выдавил из себя: -- Спасибо, Никифор... м-м-м... Никифорович! Надеюсь, сменщик окажется не хуже предшественника. Возможно, даже лучше. -- Конечно. Будем надеяться, что через год он встанет на мое нынешнее место. Сменит на батальоне, -- усмехнулся я в ответ. В канцелярии я сложил большущей стопкой журналы, тетради, амбарные книги, блокноты, дневники, планы. Хлопнув ими по столу и выбив пыль из "макулатуры", я сказал: -- Вот, мое наследство! Написаны планы за август, сентябрьские составишь сам. Знакомься, осваивайся, обживайся. Дерзай, Александр! Я пожал новенькому руку и, загрустив, вышел из казармы. Закончилась большая полная тягот, но и счастливая часть моей жизни. Были ведь и удачи. Можно сказать, что фортуна улыбалась мне до этого момента. Что же будет дальше? Полк поразила эпидемия. До выхода в "зеленку" осталась неделя, а треть батальона скосила инфекция. Санчасть переполнилась. Санитарная машина каждый день увозила в госпиталь очередную партию пациентов. Их место занимали новые больные. В батальоне заболели большинство офицеров и прапорщиков. Комбат лечился водкой и ежедневными физическими упражнениями на "стюардессе", поэтому не заразился. Я долго боролся, но "вирус" сразил и меня. Поднялась температура, начался кашель. Помещением для карантина по распоряжению командования стала стоящая на бугре, рядом с горами, казарма. Вышло так, что я болел, не отходя от рабочего места. Общий кабинет заместителей комбата находился тут же, напротив канцелярии роты. Когда Золотарев звонил по телефону, отдавая распоряжения, приходилось вставать с койки, бросать игру в карты и писать бумажки. Окончательно уяснив, что выход на боевые действия под угрозой срыва, в наш мини-лазарет примчались Филатов и Золотарев вместе со штабной свитой. Командир полка хлопал дверями, топал ногами, разбросал по коридору ротную документацию, крыл больных отборным матом. Затем он сел на табурет у входа и спросил у Подорожника: -- Василий Иванович! Что будем делать, дорогой ты мой? Это катастрофа! Командир вытирал большим платком пот со лба и лысины и шумно сопел. Подорожник сердито накручивал усы и нервно подергивал правой ногой. Что он мог ответить? Эпидемия -- это словно стихия, как снежная лавина. Обрушится, не остановишь, пока не долетит до самой земли. Так и тут. Когда все заразившиеся переболеют, тогда и встанут в строй -- Рейд нужно отложить на два дня. С кем идти? Ни ротных, ни заместителей! Солдат по половине комплекта. Войти в "зеленку" сумеем, а как потом оттуда выбираться? Надо докладывать командованию. -- Черт! Слушайте мой приказ, обалдуи! Жрать таблетки! Пить микстуры, ставить уколы, выполнять назначенные процедуры, но чтобы через четыре дня чихающие были на ногах! Кто не подымится на пятый день, станет моим личным врагом, -- прорычал Иван Грозный. Командир отшвырнул табурет и с грациозностью африканского слона, сметая на своем пути мебель, умчался прочь. Золотарев невнятно промямлил что-то о сознательности, долге, чести, затем переваливаясь с боку на бок, удалился. Штабные еще некоторое время позубоскалили, подшучивая над нами, и тоже ушли. Мы остались один на один со своей непонятной болезнью. Чтение книг надоело, карты опротивели, анекдоты и байки закончились. Отлежанные спина и бока болели. Однажды после обеда пришел в лазарет Виктор Бугрим, наш прапорщик. Он вернулся из длительной командировки в Ташкент, со слета комсомольских "вожаков" ТуркВО. Я этого своего ближайшего подчиненного давно ждал, чтобы нагрузить работой. -- Привет доходягам! -- поздоровался Витек. -- Эй, прапорщик, не забывайся! -- подал голос майор Вересков. Бугрим заметил дремлющего рядом с зампотехом начальника штаба, приложил руку к груди и, смущаясь, извинился: -- Виноват, товарищи майоры! Это не к вам. Это вот ко всем лейтенантам, старшим лейтенантам и прапорщикам относится. -- И замполитов с нами лежащих касается? -- съехидничал Вадик Хмурцев. Бугрим нагло посмотрел на меня и Мелещенко и кивнул. -- И Ростовцев -- доходяга? -- продолжал уточнять Вадик. Бугрим хмыкнул и ответил: -- Герои тоже бывают доходягами. Героями становятся, ими не рождаются. Может быть, он постепенно станет настоящим мужчиной. Вдруг и Героя дадут. -- А у тебя, Витюша, похоже, будущего больше нет. И исключительно по глупости и из-за длинного языка, -- улыбнулся связист. -- Вадик, ты чего болтаешь? О чем ты? -- удивился прапорщик. -- Виктор, ты сейчас издевался над своим главным и ближайшим начальником, -- пояснил Вадим. -- Ростовцев назначен замполитом батальона! Люби и жалуй! Ха-ха! -- Ха-ха-ха, -- рассмеялись лежащие рядом офицеры и прапорщики. Виктор растерянно озирался вокруг и непонимающе переспросил: -- Никифор, замполит батальона? Издеваетесь? Ладно, хватит разыгрывать! Он уходит в другой полк! Я точно знаю. -- Нет, Витюша, не Никифор, а теперь Никифор Никифорович! Или товарищ старший лейтенант!- продолжал насмехаться над Бугримом Хмурцев. -- Не может быть... -- горестно вздохнул Виктор и сел на свободную койку. Я завернул майку, почесал волосатую грудь и сказал: -- Ну что, подчиненный, пошли в кабинет, поговорим! Серьезно побеседуем! Бугрим пошел за мной под градом насмешек, обреченно шаркая подошвами ботинок. -- Садитесь, товарищ прапорщик, не стесняйтесь, -- радушно предложил я. -- Спасибо, товарищ старший лейтенант, за приглашение, -- поблагодарил смущенный Виктор. -- Как будем дальше жить, Витек? -- поинтересовался я, выкладывая из сейфа на стол комсомольскую документацию. Это был не сейф, одно название. Металлический ящик, доставшийся мне по наследству от предшественников. Только и годился что для тетрадок. -- Как прикажете, так и будем жить, -- вздохнул Бугрим. -- Не хотите -- расстанемся. Виктор был растерян и не знал, как себя вести. В мою бытность замполитом роты мы частенько ругались. Он имел неосторожность пару раз "стукнуть" начальству на меня. Часто подкалывал и ехидно подшучивал надо мной. Работа Виктора в батальоне заключалась в основном в организации застолий начальству. Подай-принеси. Конечно, в рейды с батальоном он ходил, как положено. Но если Артюхин сачковал от войны, оставаясь в полку, то и Бугрима держал возле себя в гарнизоне. Прапорщик деградировал на глазах. Его использовали в качестве посыльного по магазинам и для подвоза девочек с торговой базы, причем пользовались его услугами оба замполита полка и даже партком. Мне такой помощник был не нужен. -- Виктор, главное условие совместной службы -- прекращай "шестерить" в штабе. -- А шо, я напрашиваюсь? Вызывают, посылают, приказывают. Артюхин мастер в этих делах -- достать, привезти, поднести, в койку подложить. -- Я лизать зад Золотареву не собираюсь и тебе не позволю. Хочешь нормально служить, оставайся. Нет -- найду замену. Золотарев себе подыщет других "шестерок". У нас вон какой огромный батальон: пятьсот пятьдесят рыльников. -- Товарищ старший лейтенант! Заберите меня и не отдавайте политбоссам. Я, конечно, хочу остаться. -- Ладно, Виктор, вольно. При народе обращайся официально, по званию или по имени отчеству. А между собой будем поддерживать по-прежнему товарищеские отношения. -- Уф-ф-ф, -- облегченно вздохнул Бугрим, осознав, что "гроза" миновала. -- Бери свои бумажки и иди куда-нибудь, где нет инфекции, заполняй, исправляй, сочиняй, -- распорядился я. Виктор, обрадовавшись, схватил тетради, попрощался и убежал. -- Ну, что трахнул Бугрима? -- засмеялся начальник штаба. -- Поиздевался немного. Ему полезно. Вон, какую он ряшку наел в Ташкенте. Теперь будет в горах и "зеленке" худеть. Быстро приведу его в чувство. Сбитнев хитро улыбнулся и прошептал, обращаясь только ко мне: -- За перехваченную из-под твоего носа парикмахершу Витюше мстить не будешь? Простишь? Или теперь ее уступит тебе? -- Володя, пошел к черту. Кто о чем, а ты сразу все на баб переводишь. Между прочим, и тебе прощаю прошлые издевательства и гадости, -- улыбнулся я. -- Сегодня я словно Христос, добрый и всепрощающий. -- Это спорный вопрос, кто над кем больше издевался! Значит, мы с тобой на "вы" переходим? Думаю, скоро о нашей дружбе некоторые, высоко воспарившие, забудут. -- Дурак ты, Вовка, и уши холодные. -- Может, и дурак. В ответ оскорблять начальство не буду, промолчу, -- сердито сказал Сбитнев и отвернулся к стене. Лекарства ли, отдых ли помогли или время действия инфекции закончилось, но к установленному командиром сроку, офицеры и прапорщики выздоровели. Большинство солдат тоже поправились. Кое-кто продолжал чихать, но все встали на ноги и отправились в подразделения готовиться к опасному рейду. В полк пришла трагическая весть. Погиб подполковник Жонкин. Заместителя начальника политотдела застрелила во время проведения стрельб какая-то машинистка. Нелепая и глупая смерть здорового, доброго, жизнерадостного человека. Жонкин должен был проверить выполнение вольнонаемными женщинами упражнения по стрельбе из пистолета. У одной из стреляющих случилась осечка. Она спросила старшего на огневом рубеже штабного майора: "Почему пистолет не стреляет?" Тот велел перезарядить ей оружие. Но и второй патрон сделал осечку. Девушка крикнула: "У меня не получается! Не стреляет!" Зам начпо подошел к ней и попытался успокоить: "Пробуйте еще раз!" Она вновь перезарядила с его помощью пистолет, нажала на спусковой крючок -- осечка! Повернулась к подполковнику и говорит: "Вот видите, не стреляет!" И при этом вновь нажала на спуск. Бах! Выстрел в живот! Жонкин скончался через несколько часов в медсанбате. Хороший был мужик. Душевный. * * * Мы познакомились с ним ровно год назад. На тот момент я был совсем "зеленым" лейтенантом. Роте во время очередной операции крупно повезло. Солдаты каждый день находили реактивные снаряды, мины, оружие. Извилистое ущелье открывало нам свои тайники с удивительной легкостью. Очевидно, несколько караванов прибыли совсем недавно, так плохо боеприпасы были спрятаны. Скорее всего через какое-то время эта масса смертоносного металла обрушилась бы на города и военные гарнизоны. Мы осторожно подошли к развалинам домов. На окраине селения у огромного валуна лежали тела двух расстрелянных афганцев. Тут же валялся мертвый ишак. Один из убитых, видимо, сумел отбежать метров на пятнадцать, но не успел спрятаться в кустарнике. Возле окровавленного трупа мятежника валялся спичечный коробок. На этикетке была изображена карикатура: Горбачев колет большим шприцем в голову афганцу вакцину с надписью "коммунизм". Этого нарисованного афганца за руки держит Бабрак Кармаль -- лидер НДПА (Народно-Демократической Партии Афганистана). Я поднял спички и протянул командиру: -- Иван, взгляни, вот это оперативность пропаганды! У нас пока и портретов Горбачева на стендах нет, а тут уже на коробках рисунки и карикатуры на него. Капитан Кавун прикурил трофейной спичкой и выбросил коробку. -- Ну ее к черту, а то, не дай бог, особисты заметят, объявят антисоветчиком, припаяют вражескую пропаганду! -- Да прекрати, ерунда все это! Из-за такой мелочи? -- Мелочь? Может быть! Но сейчас после скандала в восемьдесят первом полку контрразведчики взвинчены и напуганы. -- А что за происшествие? -- спросил я удивленно. -- Ничего не слышал. -- Ты еще много чего не слышал. Командир разведвзвода пьяный вдрызг поздним вечером шел через плац и наткнулся на замкомандира полка. Майор начал воспитывать лейтенанта, назвал его алкашом. Тот в ответ достал из кармана пистолет и выстрелил в грудь начальнику. Лейтенанта скрутили, отвели на гауптвахту, а чуть позже повезли в комендатуру. По дороге лейтенант накинулся на солдат-конвоиров, отбросил их от заднего борта и выпрыгнул из кузова. Проезжали они неподалеку от американского посольства, и, по слухам, "летеха" рванул туда, чтобы укрыться и попросить убежища (не знаю, правда, это или нет, за что купил, за то и продал). Догнали беглеца, сбили с ног, связали и повезли дальше. Посадили в камеру. Скандал! -- И что было впоследствии? -- спросил я, заинтересовавшись этим рассказом. -- А ничего! Меньше болтай, больше молчи и думай, живее будешь! Солдаты быстро собрали три больших штабеля из ящиков с патронами и гранатами, выложили в ряд мины, выстрелы к гранатомету, принесли два ДШК и несколько запасных стволов к ним. Четыре вертолета вывезли трофеи и двух пленных афганцев. Вскоре прилетел еще один борт, сел и тут же взлетел. Из вертушки выскочил кто-то с мешком и автоматом и быстро побежал к развалинам. Вертолет исчез за хребтом, а прибывший пассажир начал испуганно озираться вокруг. Взвода на ночь укрепились на холмах, гость нас не увидел в лучах заходящего солнца и растерялся. Кавун послушал радиостанцию и, усмехнувшись, сказал мне: -- Это по твою голову проверяющий, по связи передали -- замначальника политотдела Жонкин. Иди встречай! Захватив с собой двух солдат, я спустился к хибаркам и проводил начальника к СПСам. Иван доложил проверяющему о результатах операции, об обстановке и пригласил его на ужин, успев тихо шепнуть мне: -- Шагай к бойцам, изображай политработу. Проводи беседы с ними, пусть начальник радуется. Я расположился за камнями с тремя солдатами, рассказал последние новости, о которых прочел в газетах, пошутил немного и вернулся. Слышно было, как подполковник спросил, где я, и как ротный ответил, что на занятиях. Жонкин улыбался, попивая чай вприкуску с сахаром, расспрашивал о роте, о трофеях. Он был тоже, как и я, новичок. В дивизию прибыл накануне рейда. Нашим гостеприимством и радушием он остался доволен. Кавун подарил подполковнику новый трофейный спальник, чем окончательно расположил его к себе. Утром начальника вызвали на КП дивизии. Для этого предстояло пройти по ущелью несколько километров и подняться на горную вершину. Зам начпо попрощался с каждым солдатом и офицером, крепко пожал руку Ивану. -- Товарищ капитан, кто будет сопровождать меня? -- спросил у командира Жонкин. -- А замполит и проводит. Пойдет вместе с первым взводом, -- ответил, улыбаясь, ротный. Вс