зеленые   носки,   гармонирующие  с  зеленым   же
капроновым  галстуком на резинке. Изобретатель  на ходу что-то бормотал себе
под нос, изредка поднимая к потолку черные,  выпуклые, полные вековой скорби
своего  народа,  глаза.  Черная  борода,  пейсы  и  вьющиеся  волосы  шапкой
довершали образ ортодоксального иудея, не хватало только фетровой  шляпы или
кип<b>ы</b>.
     -  Товарищ Жидец!  -  упавшим голосом провозгласила  Галя, и колоритный
изобретатель, улыбаясь, подошел  к столу  и сел  напротив нас.  Галя  начала
нудным  тоном  зачитывать  ему   состав   коллегии,   права  и   обязанности
заявителя...
     - О, я вас понимаю! - понимающе улыбнулся нам своими  полными  красными
губами заявитель  Жидец и снова  поднял глаза кверху. - Ви хотите рассказать
нам наши  права, а какие  там  могут  быть  права,  когда  есть только  одни
обязанности!
     -  Почему  же?  - возразила Галя  и протянула  заявителю листок  с  его
правами.
     - О, я вас понимаю!  - и  Жидец ласково прижал протянутую руку  Гали  к
столу, - таки  поймите же и ви меня! Мне ничего от вас  не надо, я  понимаю,
что  изобрел  галиматню!  Мне  только хочется  поговорить  с интеллигентными
людьми из Москвы! Ви  даже  не представляете себе, как душно живется у нас в
Бердичеве, в этой провинции!
     Нам   даже  показалось,  что  выпуклые   глаза  Жидца   заблестели   от
навернувшихся слез.
     - Вот  с кем мне  поговорить  в этом  Бердичеве?  С начальником бюро, у
которого  на  уме  одни  гешефты? С директором,  который антисемит,  хотя  в
Бердичеве - это безнадежное дело? С женой, которая и по-идиш плохо понимает,
не  говоря уже о по-русски?  Мне говорят  - Жидец, ты пишешь изобретения, ты
что, хочешь за это почестей? А я отвечаю...
     - А  вы отвечаете: "Не  надо  мне  ваших почестей, не надо мне и  ваших
оплеух!" - перебил я его.
     -  О, я  вас понимаю! - кивнул мне  головой Жидец,  - я понимаю, что ви
тоже хорошо знаете Шолом Алейхема, и я даже знаю почему!
     Тут я  осекся  - кажется, заявитель  принял  меня  за соотечественника.
Проклятый нос, он меня вечно подводит!
     -  Не думаете ли вы, что ...  - начал  было оправдываться я, но  теперь
Жидец перебил меня.
     -  О, я вас понимаю, так хорошо  понимаю!  -  с обворожительной улыбкой
Жидец погладил мою руку и тихо пожал ее. - Конечно же - не думаю - ви ученый
интеллигентный человек, москвич, как я могу подумать про вас такое?
     - Итак, какие у вас претензии? - прервала Галя излияния Жидца.
     -  Какие у меня  могут быть  претензии  к интеллигентным людям,  ученым
людям?  Это  у  вас  должны  быть  претензии  ко мне,  что изобретаю  всякую
галиматню в своей провинции!
     - Так вы подпишите согласие с  решением? - не веря нашему счастью, тихо
произнесла Галя.
     - Я подпишу все,  что  вы мне укажете, даже приговор на ссылку. Потому,
что наш Бердичев - и  есть ссылка  для интеллигентного человека! -  и  Жидец
покорно  подписал  везде,  где  указала ему  Галя.  Потом  встал,  счастливо
улыбаясь, поклонился и ловким движением положил перед Галей плитку шоколада.
     - За что, не надо! -  завозражала, было, Галя, но Жидец быстро исчез за
дверью.
     Наши  коллегии  закончились,  и  мы  засобирались домой.  Спускаясь  по
лестнице, я шутил: "А сейчас, когда мы выйдем, от колонны  отделится тень  и
со словами "О, я вас понимаю!" подойдет к нам.  Это будет  тень интеллигента
Жидца из Бердичева!"
     Выходя на  улицу, мы заметили у колонны темную  плотную  фигуру. Фигура
отделилась  от колонны и  подошла к Гале.  Это была  фигура Жидца, но уже  в
пальто.
     - Товарищ Вронская, можно  отвлечь вас на минутку! - произнесла фигура,
и  Галя  остановилась. Она  с  тоской посмотрела  на  нас  и  кивком  головы
отпустила  домой.  Мы  трусливо   заспешили,  оставив  нашего   куратора  на
растерзание Жидца.
     Весной  1985  года меня перевели уже в  сам Комитет, чему я  был немало
доволен.  Во-первых,  этот Комитет  на Малом Черкасском переулке был рядом с
метро и  близко  от  моего  дома. Во-вторых, коллегии здесь  были  короче, а
платили  больше -  мы  здесь  разбирали  уже действия  Контрольного Совета и
отдельные далеко зашедшие жалобы. В Комитете я был "главным" по энергетике и
транспорту, и, конечно  же, именно  мне доставались все "вечные" двигатели и
прочая "галиматня".
     Курьезов  на  этом  поприще у меня  было  немало. Ну, например,  срочно
вызывают  меня  в Комитет на рассмотрение проекта "вечного" двигателя, автор
которого не уходит и обещает взорвать себя, если ему не выдадут "п<b>а</b>тент".
     Тогда  терроризм  был  в  новинку,  и  вместо  милиции  вызывали  меня.
Изобретатель  -  дремучий  дед  с  большой  седой  бородой,  уже  много  лет
добивается расширения своей жилплощади,  мотивируя тем,  что его изобретение
"не влезает" в маленькую теперешнюю квартиру. В поселковом Совете,  куда дед
обращался,  отказались рассматривать изобретение, и сказали, что если  будет
"п<b>а</b>тент", то будет и разговор о квартире. Старик построил  и  представил нам
работающую модель этого вечного двигателя. Как утверждал автор, этот  вечный
двигатель  - "второго рода",  и потому в отличие от рода первого имеет право
на существование.  Дед постоянно подчеркивал, что это - всего лишь модель, а
реальное устройство еле влезет в трехкомнатную квартиру.
     Модель представляла собой герметичный сосуд, а  попросту, пластмассовую
бутылку, перегороженную  пористой перегородкой, выполненной из обыкновенного
дерева. Над перегородкой - слой жидкости; под перегородкой - слой воздуха, а
уже под ним - снова жидкость. Некоторое смущение вызывало то, что в качестве
жидкости выбрана не дешевая и недефицитная вода,  даже  не более дорогая, но
куда более приятная  водка, а дефицитный и пожароопасный бензин. Не солярка,
не  керосин, а  именно  бензин,  видимо  высокооктановый. Не им ли дед хотел
взорвать себя?
     Через перегородку  пропущена тоненькая трубочка, причем ее нижний конец
находится в жидкости на дне бутылки, а верхний изогнутый конец - в воздушной
полости,  над  той же  жидкостью,  которая  покрывает пористую  перегородку.
Устройство  очень простое,  но  самое  удивительное  в том,  что из верхнего
изогнутого конца трубочки постоянно капала жидкость, перетекавшая из нижнего
слоя в верхний. Несомненно, совершается работа, с первого взгляда совершенно
без преобразований энергии.
     Это происходит совсем как  у берез  весной,  когда  сок  поднимается по
стволу наверх и  капает из  дырочек в нем. Или как у плакучих  ив, в  жаркую
погоду поливающих прохожих. На это и апеллировал изобретатель-бородач.
     Но у деревьев корни в холодном грунте, а ветки греются солнцем и теплым
воздухом. Вот и совершается работа как в тепловом двигателе. А здесь как?
     Скорее всего, дед специально держал бутылку  дома в тепле, где верхняя,
большая полость наполнялась парами бензина, ну а при выставлении напоказ при
комнатной  температуре  пар  конденсируется в  жидкость, давление  в верхней
полости падает, и жидкость засасывается снизу наверх.
     Чтобы  доказать  свою  правоту,  я предложил автору  вечного  двигателя
разгерметизировать  свой сосуд, затем при постоянной температуре закрыть его
и, не  меняя температуры, продемонстрировать.  Но дед  не соглашался на это,
заявляя,  что лучше взорвет себя  вместе с  нами. После  долгой торговли  мы
сошлись на выдаче деду  справки, что вопрос о "п<b>а</b>тенте" рассматривается, и о
решении ему сообщат официально.
     Или,  после  длительных  жалоб   и  переписки  с  Контрольным  Советом,
приезжает изобретатель из Одессы и привозит с собой "действующий" безопорный
движитель -  "инерцоид".  Дыша густым перегаром, одессит показывает закрытую
жестяную  банку  из-под  кофе,  из  донышка  которой  торчит  электропровод.
Дескать, в банке находится  механизм,  который, "без никакой  опоры" создает
тягу вверх, и этой тяги чуть-чуть не хватает для вертикального взлета банки.
Показывает совершенно невразумительный чертеж и грозно требует патента.
     Что делать, выясняю, сколько там тяги не хватает, чтобы банка взлетела.
Оказалось, что инерцоид  создает  тягу  граммов  в  двести,  а  банка  весит
примерно полкило; нехватает, значит,  граммов  триста. Подвожу к логическому
выводу - а если  мы взвесим банку со включенным  механизмом, то, стало быть,
она  будет  весить  не  полкило,  а  триста  граммов?  Изобретатель  с  этим
соглашается.
     Бежим  на  первый этаж в  буфет,  где идет  бойкая  торговля сосисками.
Умоляю буфетчицу взвесить  вместо сосисок банку,  включив провод в штепсель.
После  непродолжительного  боя  с  очередью, согласие  было получено. Ставим
банку  на весы  -  полкило.  Включаем  вилку  в  штепсель  -  в банке что-то
заурчало,  но  вес  тот  же.  Терпение  очереди  было  исчерпано,   и  мы  с
изобретателем ретировались в отдел.
     Спрашиваю  изобретателя,  неужели то  же  самое  нельзя  было сделать в
Одессе,  чтобы  не тратиться на поездку  в  Москву.  Молчит,  чешет  голову,
вздыхает. Наконец, подписав протокол совещания, уходит подавленный.  А через
неделю   от   него  приходит   жалоба  Председателю   Комитета  на  то,  что
недобросовестный эксперт "обвесил" изобретателя на фальшивых весах.
     Но  подлинным  шедевром  экспертизы  я  считаю  историю, происшедшую  с
изобретателем-генералом.  Опять же, срочно вызывают меня  в Комитет провести
экспертное совещание  по изобретению,  которое сделал генерал-лейтенант. Ему
отказали, так  как  изобрел-то он "вечный двигатель". Генерал,  превосходный
старичок, весь при  параде в  боевых орденах, пришел не один, а  захватил  с
собой инструктора ЦК  КПСС со Старой площади, благо это  находилось рядом. И
этот  инструктор дал  понять,  что не позволит обижать боевого  генерала,  и
чтобы мы "бюрократию кончали".
     Положение аховое, а предлагаемое  устройство  -  полный "финиш".  Много
маленьких  и  больших поршеньков,  соединенных с  колесиками, а  подконец  -
турбинка. Заливаем ведро воды,  оно  в  системе  поршеньков, каким-то одному
генералу ведомым способом, превращается в два ведра и крутит турбинку.  Одно
ведро возвращается  назад в  систему,  а  другое  дает энергию. Несмотря  на
полную нелепость  идеи,  генерал с инструктором  стоят насмерть.  И тут меня
осенило.
     А  время было,  если  помните, когда действовал  сухой закон,  водки не
достать.  Отзываю генерала в  сторону  и  спрашиваю, будет ли его устройство
работать, если  в  него  залить  не  воду, а,  например,  водку.  Генерал  с
подозрением,  но  твердо  отвечает,  что  на  любой,  какой  угодно жидкости
устройство работает.
     И я решился предложить ему построить модель  изобретения, работающую на
водке, и держать ее дома в секрете. Залил бутылочку  - получил две, да еще и
энергию дармовую. И так  далее,  без  конца.  И  не надо  никаким  экспертам
показывать, знаю мол, я их, сами мне говорили, что хотят похитить у наивного
генерала его идею и тайком производить водку.
     Генерал  выслушал меня очень внимательно, потом подошел к столу, закрыл
свою  папку, спрятал в портфель  и сказал, что забирает изобретение обратно.
Так  как  понял,  что  идея  не  годится  и  устройство работать  не  будет.
Инструктор был в шоке, мои коллеги также, но в радостном.
     После  ухода генерала с  инструктором,  я  рассказал коллегам-экспертам
сказочку под  названием: "Как один мужик генерала с инструктором обманул". И
тут-то мы решились нарушить закон. Сухой, конечно, - выпили на радостях.


        Шуточки на дому

     "Мы, большевики", шутили не только  на кафедре  и с изобретателями,  но
были и чисто домашние шуточки, этакие розыгрыши на квартире.  Все началось с
жестоких  розыгрышей Оли при помощи  манекеновой ноги. Потом были шуточки  с
американцем Биллом, опять же с  привлечением этой же ноги, но уже в качестве
кубка  для  вина.  Но  постепенно  нога  в  качестве  элемента  шуточек себя
исчерпала, и нужно было искать новые объекты.
     Материал  для  квартирных  шуточек  подсказало  телевидение.  Как-то  я
неожиданно  для себя "открыл вечный двигатель с человеческим лицом". Таковым
оказался диск, закрепленный на подставке в подшипниках, или как его называют
в учебниках физики - "скамья Жуковского". В спортмагазинах его именуют "диск
грация".  Он  должен  легко  вращаться,  иначе  описанного ниже  эффекта  не
последует.
     Этот диск,  который мне изготовили в родном Индустриальном университете
(бывшем Заводе-ВТУЗе, бывшем Автомобилестроительном институте), я поставил в
углу  прихожей. Но  в  этом  углу пол  оказался  слегка наклоненным,  что  и
обусловило  мое  "открытие".  Встав  на  этот  диск,  я   почему-то  начинал
самопроизвольно раскручиваться, все быстрее и быстрее, пока не сваливался на
пол. Как профессор механики, я был шокирован  таким необъяснимым  поведением
диска. До середины ночи я вскакивал на этот диск, а он через минуту опять же
сбрасывал меня на пол.
     К  утру  я  нашел решение. Оказывается, человек на  наклонной плоскости
непроизвольно  стремится  стоять  вертикально.  При  этом центр его  тяжести
поднимается, а диск, свободно поворачиваясь,  стремится опустить этот центр.
Человек  не сдается, и снова "поднимает"  центр тяжести, ну а диск, тоже  не
сдаваясь, делает свое дело, и  человек раскручивается на  диске все быстрее,
пока не слетает  с  него. Конечно,  если на  этот диск  поставить не  живого
человека,  а статую, то он вращаться не будет.  Но человеку-то кажется,  что
диск сам его раскручивает.
     Поразительный  эффект этого  диска  я  показал  по телевидению в  нашей
передаче.  Но,  каюсь,  не  удержался  и  назвал  этот  диск  новым  "вечным
двигателем".  Дескать,  дома  я  ставлю  на  него гирю,  и  диск  вращается,
производя электричество.
     Мы  вынесли этот диск на улицу  и предлагали  прохожим стать  на него и
удержаться.  Так  как  наклон  диска  был  практически  незаметен,  прохожие
соглашались  и через  минуту  слетали  с  него  в самых  нелепых  позах. Они
поднимали диск, рассматривали его, убеждались в том, что мотора в нем нет, и
недоумевали.
     А  потом на телевидение  тысячами пошли письма с  просьбой передать или
продать  секрет  "вечного  двигателя".  "У  нас   на  селе  часто  отключают
электричество..."  - так  или похоже начинались  письма. Всем,  оказывается,
нужен "вечный двигатель", любят у нас в стране все вечное и даровое...
     Пришлось  даже делать  специальную  передачу  с  "разоблачением"  моего
фокуса. Но тогда моим изобретением заинтересовались владельцы, редких тогда,
частных кафе  и аттракционов. Представьте  себе  -  вам предлагают  получить
бутылку вина, простояв за небольшую плату, на диске всего лишь одну  минуту.
Вы  охотно соглашаетесь, особенно если одну бутылку вы уже выпили. И падаете
с диска под хохот окружающих. Вы заводитесь, осматриваете диск, убеждаетесь,
что  здесь  все  без  обмана и становитесь снова. Вас  буквально "подпирают"
другие,  уверенные  в  своих эквилибристических способностях,  а  денежки-то
текут в кассу хозяина диска...
     Так вот, несколько дисков я продал людям,  специально приехавшим за ним
из Прибалтики и даже  из США.  А потом поставил такой  диск дома.  Денег  за
пользование им я не брал, но  поспорить на  бутылку предлагал. Становился на
диск сам в позу статуи и показывал, что удержаться на нем несложно. Потом на
диск становились  гости, а чем это  оканчивалось, было понятно  из того, что
перепивались за время этих опытов мы по-черному.
     Показывал я по телевидению  и мои светящиеся краски,  приготовленные по
упрощенной рецептуре и технологии. Я показывал свою квартиру, где на потолке
и стенах были росписи в виде  звездного неба, Луны и  комет,  незаметные при
свете и сияющие в темноте. Стрелки часов, коробки со спичками и лекарствами,
выключатели,  ручки дверей  и  другие  важные объекты были  выкрашены  этими
красками.  Ночью, не зажигая света, по светящимся  стрелкам-указателям можно
было легко добраться до туалета, ванной, шкафчика с лекарствами...
     В ответ на  эту передачу пришли опять тысячи писем с просьбами дать или
продать рецептуру красок. Я отпечатал рецептуру на листе бумаги, размножил в
сотнях экземпляров и рассылал желающим наложенным платежом. Вы  не поверите,
но мне надоело каждый день получать на почте переводы. Очень дорого за  этот
листок я  запросить  не мог  -  совесть не  позволяла. Оценил я  его  что-то
бутылки в две  водки  по тем ценам, разумеется. И  в  день получал в среднем
бутылок по десять - деньгами, конечно же. Ходил на почту как на работу.
     Потом  раскрыл свой секрет, опубликовав рецептуру в газете "Аргументы и
факты", имевшей тогда неслыханный, наивысший в мире тираж. Письма постепенно
прекратились,  но звонят насчет красок до сих пор.  Я только сообщаю  день и
год выхода в свет газеты  с моей рецептурой - ищите сами в библиотеках. Нет,
неинтересно зарабатывать деньги однообразной и нетворческой работой!
     А  вот  дома я вешал за дверьми мою темную одежду  с нарисованным этими
красками скелетом. Когда звонили - тушил свет и открывал  дверь. И навстречу
гостям  начинал  шевелить  конечностями  светящийся  скелет.   Или,  наскоро
переодевшись  в  эти  одежды,  "вырубив" свет в  квартире,  появлялся  перед
встревоженными темнотой  гостями. Беременные  женщины  и дети  были бы очень
недовольны, но я их в гости к себе не приглашал.
     Но наиболее веселые шуточки  я  устраивал в "зеркальной" сауне, которую
оборудовал  у себя в  квартире.  Это была  сауна-гриль, доселе неизвестная в
банном деле. Я утеплил наш альков, который был около 3,5 метров в длину  и 2
в ширину, поставил стенку и сделал в ней дверь. А всю внутреннюю поверхность
получившейся  комнатки оклеил  алюминиевой  фольгой, включая пол  и потолок.
Тогда  хватало  двух   электрокаминов  по  киловатту,  чтобы  через  полчаса
температура  в этой сауне поднялась до  70-80  градусов.  Но это  были не те
градусы,  что в обычной  сауне.  Мощное  инфракрасное  излучение, отражаемое
зеркальными   стенками  и  потолком,  буквально  "поджаривало"  посетителей,
заставляя  их  непрерывно   потеть.  К  тому   же,   я   поставил   туда   и
ультрафиолетовую  "кварцевую"  лампу,  и посетители, надев,  конечно, темные
очки, к тому же и загорали.
     Заходит,  допустим, уже раздетый гость в сауну, начинает "париться",  а
тут  свет гаснет, начинает мигать красная "мигалка" и сигналить гудок. Дверь
при этом оказывается запертой.  Гость  начинает стучать в стену  и голосить.
Вообще,  моя  сауна  с  зеркальными  стенами и  инфракрасно-ультрафиолетовой
подсветкой  проводила  жутковатое  впечатление  на  посетителей.  И  я   это
впечатление иногда использовал для таких жестоких розыгрышей.
     Надо сказать, что ко мне  часто приходили на  дом,  причем  без звонка,
совершенно  незнакомые  люди.  Чаще   всего   это  были   горе-изобретатели,
сподвигнутые  к этому визиту  нашими телепередачами "Это вы можете!" Как они
узнавали мой адрес, остается загадкой.
     И  вот однажды вечером,  когда мы с  Тамарой сидели за  телевизором,  в
квартиру позвонили. В глазок было видно лицо явно кавказской национальности,
и  я решил  дверь не открывать. Но  звонки  зачастили  так назойливо, что  я
сердито  приоткрыл  дверь  на  цепочке.  В  образовавшуюся  щель  тотчас  же
просунулась рука с бутылкой шампанского. Голос с южным акцентом сообщил, что
хозяин  этого  голоса приехал поклониться "великому человеку из телевизора",
которого знает и уважает весь Дагестан.
     -  Ну,  ладно,  - думаю,  - пес с ним, пусть поклонится, выпьем на ночь
шампанского и отпустим гостя с миром!
     Но,  видимо, я подзабыл знакомые мне с детства кавказские манеры. Гость
зашел,  снял  туфли,  в  носках  прошел  на  кухню,  куда я  его  пригласил,
раскупорил  бутылку,  налил  вино  и  провозгласил  тост,  от  которого  моя
природная   скромность   была   слегка   уязвлена.   Термины  -   "великий",
"гениальный", "знаменитый", претили мне, но я с  ними  еще мирился. Но когда
гость  назвал меня "известным на весь Кавказ", я возмутился.  Меня даже и за
кордоном признают, что мне этот "микроскопический" Кавказ! Но вида не подал.
     А затем гость  непринужденно положил  на  стол отпечатанную на  машинке
рукопись и попросил разрешения прочесть мне  избранные отрывки из его  новой
пьесы под названием "Заклятый брат". Суть пьесы состояла в том, что главному
ее  действующему  лицу  не  давал покоя  его  брат-близнец  с  криминальными
наклонностями. То с женой его переспит, то в долг  у соседей барана возьмет,
от лица своего  брата, разумеется. "Хорошего" брата звали Ахмед, а "плохого"
или "заклятого" - Мамед. Для чего моему гостю было все это читать мне, я так
и не понял, но  я  вдруг оказался  в  роли чеховского  редактора, слушающего
пьесу г-жи Мурашкиной.
     Гость увлеченно читал:
     Ахмед: - Как ты посмел, Мамед, опозорить наш род кровосмешением?
     Мамед: -  Наш род, Ахмед уже давно опозорен тем, что мы с тобой, хоть и
братья, но не равны! Ты - председатель колхоза, а я - простой колхозник!
     Ахмед: - Мамед, если ты пожелаешь, то можешь сесть  в мой кабинет,  а я
пойду работать за тебя!
     Мамед (грязно хохочет) - Нет, Ахмед, меня на эту удочку не поймаешь!
     Я понял,  что  гость собирается  читать  все  до  конца, и тихо  шепнул
Тамаре,  чтобы включила сауну. Потом спросил его многозначительно, причем на
"ты":
     - Как зовут-то тебя?
     - Султан! - охотно представился гость.
     -  Так вот, Султанчик, - вздохнул я, - хороший ты, конечно, человек, но
зря зашел ко мне. Кто дал тебе мой адрес?
     - Один друг звонил на телевидение... - "забегал" глазами Султан.
     - Так вот, Султанчик, тебе не тот адрес дали. Эта квартира - секретная,
проще говоря,  экзекуторская. Сегодня ко мне  должен  был  явиться резидент,
пароль -  бутылка шампанского.  Я и решил, что ты  и есть  резидент.  А  тут
получается   конфуз!  Из-за  тебя  настоящий  резидент  войти  побоялся.  На
телевидении я для "понта" работаю, сам-то я разведчик. Боремся, понимаешь, с
врагами строя, а находим  их на телепередачах. Потом приглашаю врага сюда. А
отсюда  он уже  никогда  не уходит. Идем  со  мной  - пригласил я ошалевшего
Султана.
     Я  открыл  дверь сауны,  и  перед  бедным  Султаном  предстала  картина
мифологического  ада.  Обжигающее   излучение,  сиренево-красные  зеркальные
стены, шипенье кварцевой лампы...
     - Это - крематорий, тебе понятно? -  Султан быстро закивал  головой.  -
Здесь я сжигаю  трупы врагов,  температура  - пять тысяч  градусов, остается
только горсть пепла. Фу - и  нет ваших! На свою беду, Султанчик, ты приперся
ко  мне,  как  и  поступать с тобой - не знаю! Вот и радистка, - я кивнул на
Тамару, - тебя уже видела!
     -  Что ж,  посоветуюсь  с  руководством! - вздохнул  я,  снимая  трубку
телефона. Бледный Султан стоял навытяжку передо мной.
     - Соедини с Первым! - приказал я трубке.
     -  Здравия желаю, товарищ Первый, это Артист! Дело такое - заявился  ко
мне на явочную квартиру некий Султан...Да нет,  не должность, это имя такое!
Фамилия как? - быстро спрашиваю я у Султана.
     - Казимагомедов, эффенди! - кланяясь, проговорил Султан.
     - Квазимагомедовэффенди! Ну и фамилия! - говорю я в трубку.
     - Да  нет, эффенди,  без "в",  просто  Казимагомедов,  а эффенди -  это
по-нашему "господин", это ты - "эффенди"!
     - Что  делать-то будем? - спрашиваю я в трубку. - Как обычно? Да как не
понять - понимаю! Да жалко его, вроде невредный, пьесы пишет! Что  - жалко у
пчелки? Шутить изволите, товарищ Первый, а мне грех на душу брать! Поступать
по обстоятельствам на свой страх и риск? Как  не понять, да страшно за риск!
Слушаюсь! - подтянулся я и повесил трубку.
     - Задал ты мне задачу, Квазимагомедов, не знаю, что и делать! Придется,
видно, тебя все-таки грохнуть! - вздохнув, решаю я.
     Бедный Султан внезапно падает на колени и начинает поспешно кланяться и
в этих поклонах целовать меня в тапочки.
     -  Прости, эффенди, пожалей, эффенди! - только  и бормочет Султан между
поцелуями.
     Тамара не выдерживает ситуации и разражается истерическим хохотом.
     - Вот  и  радистка  зарыдала!  -  констатирую  я, -  думаешь, ей  легко
подтаскивать со  мной вдвоем  трупы в  крематорий, а  потом выметать  оттуда
пепел! Вот и плачет, бедняжка!
     Султан удвоил частоту своих поклонов и поцелуев.
     - Ладно!  -  хлопнул  я рукой  по столу, -  не приму греха на душу. Иди
отсюда, Квазимагомедов - я  тебя  не  видел! И  ни слова никому, молчи, "как
рыба об лед"! - невольно скаламбурил я.  А то - пять тысяч градусов! И пепел
- фу - и нет ваших! То-то же!
     Султан (конечно  же, не по должности, а по имени!) подхватил свои туфли
и, как был в  носках, так и выскочил за дверь. Даже рукопись свою позабыл на
столе.
     - Надо  же -  "Заклятый брат"! - листал  я  напечатанные без  признаков
орфографии страницы:  Мамед  переспал  с  женой Ахмеда!  Тогда  и Ахмед  мог
позволить  себе  сделать то же самое с женой Мамеда! А  почему-то не сделал?
Совесть не позволила, или может, жена Мамеда была страхолюдиной?
     -  Да  что  я  это, рехнулся что  ли,  всерьез  анализирую эту  лабуду!
рассердился   я  и   выкинул   злосчастную   пьесу   на   помойку,  разорвав
предварительно листки  на части. Чтобы, грешным  делом, бомжи не читали и не
морочили себе головы!

        Чернобыль

     Мы постоянно созванивались с Ирой, и я зачастил к ней в командировки. В
Житомире  должен  был  летом  состояться  первый  Всесоюзный  симпозиум   по
маховичным  накопителям энергии,  и меня избрали в Оргкомитет. Надо сказать,
что необычайно вовремя.
     Заседал Оргкомитет, преимущественно,  в Киеве,  и я по делу и  не очень
ездил туда.  Жил я у моего друга  Юры, который на это время уходил  к другу.
Таким образом,  у нас с Ирой была в распоряжении квартира. Муж ее  был еще в
армии, и мы чувствовали себя  раскованно.  Облазили весь Киев - побывали  во
Владимирской церкви, Софийском соборе, Кирилловской церкви,  Киево-Печерской
лавре. Часто ходили в Ботанический сад - не тот маленький, что в центре, а в
большой  - выше  Выдубицкого  монастыря. Нравилось  нам бывать  в  Зоопарке.
Запомнилась  грациозная  красавица-кошка  на  длинных  ногах  -  сервал,  не
удостаивавшая нас даже взглядом. И пернатые соседи - огромный черный ворон и
орел-бородач.  Глупый  орел  с красными от  гнева глазами кидался на сетку к
ворону, а  тот спокойно и ловко вырывал клювом через сетку у орла по перышку
и складывал кучкой у себя в клетке.
     Но особенно  любимым местом  для  нас  был, конечно  же,  Гидропарк. Мы
переходили  через  Венецианскую протоку, спускались  направо и оказывались в
царстве  самодельных  тренажеров.  Сотни  тренажеров занимали площадь  около
полугектара, и  почти  все  это  соорудил своими руками и  за свои  средства
хрупкий молодой  человек, носящий знаменитую  фамилию - Кук. Не знаю, был ли
он потомком великого мореплавателя, но дело сделал грандиозное. Удивительное
состояло  в том,  что  сам  Кук  не пользовался  этими  тренажерами,  только
регулярно ремонтировал их.  Для меня его поступок так и остался загадкой - я
бы на такое не решился.
     Кук    занял    своими   тренажерами    очень    удобное    место,    а
коммерсанты-шашлычники попытались вытеснить оттуда тренажеры, как не имеющие
права  на  существование. Землю-то  под  них никто  не  выделял!  Но на этих
тренажерах  "работали"  не  самые  слабые  люди  Киева,  а  тяжелых палок  и
арматурин вокруг было предостаточно! Шашлычникам пришлось отступить, и после
ремонта своих палаток, перейти на бюрократический метод борьбы.
     Как раз в это  время  я написал в один из центральных  журналов крупную
статью "Земля Кука" и отослал  экзепляр  этого журнала в  киевский исполком,
который занимался тяжбой. И вскоре, к сожалению уже без Володи Соловьева, мы
сняли  передачу "Это  вы  можете!", целиком  посвященную "Земле  Кука".  Ира
"случайно" попала тогда  в объектив телекамеры: красивая девушка на качелях,
на которой надолго остановился тогда "взгляд" телекамеры - это она.
     После эфира  передачи,  имевшей  в  Киеве большой резонанс,  шашлычники
сникли и нашли себе другое  место. Меня же особенно "зауважали"  завсегдатаи
спортгородка, конечно же, и сам Кук.
     Но  как  все меняется!  Когда  Украина  получила  независимость,  я  не
воспринял  этого  всерьез, и первым же летом приехал снова  в Киев.  Надпись
"Слава КПСС!"  которая  была выполнена  масляной краской на  бетонной  стене
спортгородка была заменена на  "Слава Киеву!". Я порадовался этому,  и стал,
как ни  в чем не  бывало, тренироваться. Но  заметил изменения в  отношениях
старых товарищей  -  они неохотно отвечали  мне по-русски, стали называть на
"вы".
     Поразил меня и Кук - завидев  его, я бросился к нему, как к другу, но в
ответ  было  лишь  официальное рукопожатие.  Не  придав  этому  значения,  я
по-дружески  угостил  его  бананом.  Юрий  Васильевич  Кук  принял  банан  и
поблагодарил. Но, закончив  тренировку и вновь подойдя  к будке, где  обитал
Кук, я  уже не  нашел его там. А  банан  мой лежал на  скамейке  у будки. Не
принял угощения от "москаля"!
     В спортгородке каждое лето устраивали соревнования среди посетителей, и
я постоянно  участвовал  в них. Но судейская  "коллегия"  теперь  отказалась
допустить меня  к ним - дескать, соревнования не имеют статус международных!
Я чуть не онемел от возмущения, но потом голос вернулся ко мне, и я высказал
"судьям" все,  что  я о них думал. А  подконец вспомнил  шашлычников и  нашу
борьбу с ними. Допустили таки!
     Я показал первый результат - иного для мастера спорта  и быть не могло.
Мне выдали, как положено, гвоздичку и бутылку "горилки", а  в грамоте вместо
"I место" написали "III место". Первые два места присудили местным. Я чуть в
драку  не полез,  но мне пообещали аннулировать  не  только результат, но  и
бутылку. На это  я  не согласился, а,  отойдя  в сторону, ножичком аккуратно
подтер  на грамоте цифру III, сделав из нее I. Уходя из спортгородка,  и уже
выпив  бутылку, чтобы ее  нельзя было "аннулировать", я показал "судьям" мою
грамоту в новом исполнении и поучительно сказал:
     - То-то же!
     Это было мое последнее посещение  спортгородка, да и Киева тоже. Еще не
хватало,  чтобы  меня там  называли  иностранцем  или визу  потребовали!  Но
вернемся на несколько лет назад.
     Итак, летом 1985 года я приехал в отпуск в Киев. Месяц побыл с Тамарой,
а когда ее отпуск кончился, проводил ее на поезд и остался один. Сказал, что
хочу потренироваться в спортгородке  и тому  подобное. Конечно, Тамара знала
про Иру, но дипломатично не вспомнила ее.
     В  начале  августа  был  день  рождения  Иры.  Мы задумали отметить его
необычно - посреди Днепра.  Накануне, купаясь в  Днепре возле метромоста, мы
обнаружили большой островок отмели, где можно было  стоять по пояс в воде. И
мы решили, на удивление  купальщикам и удильщикам на берегу, доплыть до этой
отмели, и, поставив  выпивку и закуску на надувной матрас, отметить там день
рождения.
     Сказано - сделано. Назавтра мы принесли с собой надувной матрас, надули
его  на  берегу, и, на всякий случай,  привязали к нему  шнурками бутылки за
горлышки.  Потом  положили  на него  закуску,  одежду  и  поплыли  к отмели,
координаты которой хорошо запомнили. Но на  островок и намека не было. Зря я
нырял - дна так и не удалось нащупать. Течением нас  стало  сносить к мосту,
опрокинуло матрас.  Одежда и закуска  оказались в  воде. Хорошо, что бутылки
были привязаны. Похватав мокрую одежду, Ира поплыла к берегу, а я - за ней с
матрасом и бутылками. За нами  внимательно наблюдали  с берега  купальщики и
удильщики.
     - А мы думали, вы собрались поплыть на Подол! -  разочарованно сообщили
они нам, когда мы  в растрепанных чувствах выбрались  на берег. Оказывается,
наблюдатели  хорошо знали, что такие отмели периодически намываются и тут же
сносятся быстрым Днепром снова. Но мы-то с ними не посоветовались!
     Мы развесили сушить  одежду, документы  и  деньги на ветки  деревьев, я
сбегал за закуской в ближайшую палатку, и мы все-таки отметили день рождения
Иры. А когда одежда и  деньги подсохли, мы "доотметили" праздник в ресторане
"Млын" ("Мельница"), что через Венецианскую протоку от спортгородка. Матрас,
конечно же, сдули и положили в сумку.
     А  окончательно  "доотмечали"  событие   уже  дома  у  Юры.  Ире  тогда
исполнилось 22 года,  мне же было 45. Я был  старше нее более, чем в 2 раза!
Сейчас эта  разница примерно  только  в  полтора  раза,  и с  годами она все
убывает. Время работает на мужчин!
     А в середине августа мы с Ирой отправились на Киевское  водохранилище в
турбазу близ поселка Дымер. Там уже отдыхал Юра, и он зарезервировал для нас
домик.  С  нами  поехали  наши  общие  с  Юрой  друзья,  имевшие катер.  Они
путешествовали  по  водохранилищу,  останавливаясь, то  тут, то  там  -  где
понравится.
     Как-то я решил прокатиться по  новым местам с  ними на  их  катере. Ира
побоялась ехать в незнакомые места и осталась купаться на пляже. К  вечеру я
обещал приехать. Друзья забрали  меня и мы "пошли" на катере в  район города
Чернобыля, в залив, где в  водохранилище впадают две реки  -  Уж и  Припять.
Говорили, что  из-за атомной электростанции  в этом заливе  вода теплее, чем
везде.
     Обратно  я  решил  возвращаться своим  ходом, попрощался с  друзьями  и
отправился гулять самостоятельно, осматривая  красивые места. Перед обратной
дорогой я решил искупаться. Сложил  и  спрятал одежду под приметным деревом,
завалив ее сверху  листьями лопуха для конспирации, и, полностью раздевшись,
пошел  купаться.  Вокруг  не  было ни  души, и  я  мог позволить себе  такую
вольность.  Второго  такого  приятного  купания  мне  трудно  припомнить. Я,
кажется,  ощутил  тепло Чернобыльского  атома. Вода, действительно, была под
тридцать  градусов. Слева в залив уходило огромное негреющее красное солнце,
спокойная красота берегов буквально  усыпляла меня.  Пролежав на спине около
получаса, я понял, что меня слегка отнесло течением,  которого  я  раньше не
замечал.  Я перевернулся, отыскал  глазами  мое  "приметное" дерево и вскоре
подплыл  к нему.  Но...  лопухов под ним  не  оказалось, как и  моей одежды.
Лопухом  оказался я сам: теперь,  в положении  голого  инженера  Щукина, мне
предстояло отыскать  "приметное" дерево среди  сотен  других  таких  же. И я
побрел по пояс в воде (по вполне понятной причине!) вдоль берега.
     Быстро темнело. Я понял, что разыскать мои лопухи сегодня уже не смогу.
Стало холодать. Лежать на сырой земле в голом виде -  опасно и стыдно. Плыть
всю ночь по  заливу - тоже опасно. Оставалось, как и инженеру Щукину, одно -
пропадать, но пропадать я решил все-таки там, где потеплее. Вскоре я отыскал
небольшую копну сена, зарылся в нее и заснул...
     И  снился мне  ужасный  сон.  Будто  я нахожусь  в  долине  реки  после
наводнения. Вокруг  грязь, я  бреду весь голый в  этой грязи  по  колено.  А
вокруг  разбросаны  трупы животных -  кошек, собак,  и  даже людей,  видимо,
утонувших при  потопе. Я  еле вытаскиваю ноги, меня засасывает  тина,  вот я
провалился по бедра и понимаю, что уже не выберусь...
     Я с криком проснулся. Над горизонтом медленно вставало опять же красное
негреющее  солнце, как  мне показалось,  с  той же стороны,  что  и заходило
вчера.  Поняв,  что  совершенно заблудился, я  выбрался  к  воде  и, пугаясь
каждого звука, стал обходить одно дерево за другим. А вот и мои лопухи - они
действительно были  на  виду, и дерево  -  самое высокое, как я только этого
вчера не  заметил! Быстро одевшись, я с  каким-то неприятным осадком покинул
место моего чернобыльского  ночлега.  Выйдя на  дорогу,  я сел на автобус  и
добрался до Дымера, а там и до турбазы, куда прибыл еще до полудня.
     Ира  и Юра, не дождавшись меня  вечером, чуть не забили тревогу. Но так
как и  друзья, с которыми я уехал,  тоже  где-то заночевали, то  искать меня
пока не начинали.
     Рассказал друзьям про свое  приключение и  про сон. Юра не придал этому
сну значения, а Иру он испугал. Она  пояснила, что хождение по грязи, а  тем
более трупы во сне - это предвестие печальных событий.
     Так оно и оказалось, только семью месяцами позже. Не дай Бог находиться
на том месте, где я видел сон, через эти  семь месяцев!  26 апреля 1986 года
произошла Чернобыльская трагедия, и невестка Юры с его внуком провела лето у
нас с Тамарой в Москве. В Москве же у своих знакомых остановилась и Ира. Кто
мог, тот  уехал  из  Киева,  чтобы  переждать  это опасное лето. Мы  с  Ирой
продолжали  встречаться  в Москве,  конечно  же,  только днем.  Выручал, как
всегда, Моня. Про  то,  что  Ира  в Москве  я  Тамаре  не  сказал,  чтобы не
нервировать ее.

        Сюзи

     В начале сентября  Ира уехала продолжать  учебу в Киеве. К новому  1987
году  уехали в  Киев  родственники  Юры,  и  мы почувствовали  себя  в нашей
таганской квартире необычайно  просторно.  Но  уж  лучше бы  они  продолжали
оставаться  у нас, тогда может быть, я  не совершил  бы огромной промашки  в
своей жизни. А возможно, так и было нужно Провидению, для того, чтобы я стал
тем, кем сейчас и являюсь. А случилось вот что.
     Тамара не реже раза в неделю уезжала к своей матери с дочкой, и нередко
оставалась там  на ночь,  а то  и  на две.  И я чаще  всего  использовал эти
моменты, приглашая к себе давних, а то и случайных знакомых.
     Наша телепередача  "Это  вы  можете!" была тогда в зените славы.  После
записей, которые  происходили  обычно  в  большой аудитории -  чаще  всего в
студии Останкино или на ВДНХ, и у меня оказывалось достаточно новых знакомых
дам. Выбрать из них подходящую и пригласить посмотреть мою чудо-сауну, труда
не составляло. Бывало, что для этого девушки даже оставляли своего кавалера,
с которым пришли на запись. "Вот, бл...,  популярность!" - как говаривал мой
старший друг -  писатель  Василий Захарченко. А Тамара  же обычно в эти  дни
уходила  к  матери, во-первых, потому, что  меня не было  дома весь вечер, а
во-вторых, я сам способствовал этому.
     Вечер  мы  с новой знакомой  обычно проводили,  как  сейчас  говорят, в
"тестировании" чудо-сауны, заготовленного заранее шампанского, а под конец -
и друг друга.  Утром мы пили  - кто кофе, а кто пиво, и разбегались,  иногда
даже не обменявшись телефонами.
     Конечно же, я читал газеты и слушал  сообщения, про ужасную  болезнь  -
СПИД, но  считал  ее  пока  уделом  Африки. Разных  там -  Заиров, Зимбабве,
Мозамбиков  и  так далее. Но, на  всякий случай, держал  в ящике письменного
стола презервативы, хотя в самые ответственные моменты про них забывал. Да и
девушки хороши - нет, чтобы самим вспомнить  о безопасном сексе, бесстрашные
они какие-то! Или влияло то, что мы оба были сильно выпившими и в охотничьей
эйфории.
     В те годы моя сексуальная жизнь, кроме  Тамары, с  которой я  жил как с
женой,  и  этих  спонтанных встреч, сводилась к периодическому посещению еще
двух Тамар -  Ивановны и Витольдовны.  Если  звонила  Витольдовна, которая в
очередной раз  "прощала"  меня,  я  обычно бросал все  и бежал к  ней.  Даже
Тамара-маленькая своими слезами не могла удержать меня от этого. Меня тянуло
к Витольдовне что-то, чего  я до  сих пор не могу понять. Ведь я даже сейчас
часто  вижу  ее  во снах. Правда, вижу и Олю, и Ивановну, не  говоря  уже  о
Тамаре-маленькой. У Витольдовны, как и раньше, не  засидишься - хорошо, если
удавалось  ночь провести вместе. Утром  мы, обычно ссорились и  разбегались.
Бывало при этом, иногда, и рукоприкладство, конечно же, с ее стороны.
     Звонила иногда Ивановна. Чаще всего, если у нее что-то там портилось по
электричеству, или мебель надо было перетащить. Конечно же,  по телефону она
мне этого  не говорила, а  только по приезду, после рюмки-другой. Характер у
моей  старой  подруги испортился,  и редкая  встреча обходилась опять же без
рукоприкладства, но на сей раз с моей стороны. Любила она доводить до белого
каления  - хлебом ее не корми и мадерой не пои! Но,  после  побоища близость
была особенно остра и чувственна.
     Вот и весь ограниченный "ассортимент" моих сексуальных  утех в Москве -
не  то, что несколькими годами  раньше!  Ездил я  и  в  Киев  к Ире,  но это
нечасто, хорошо, если раз в два месяца на недельку. Правда, в Киев я ездил и
летом на отдых.
     И вот  однажды - говорю, и  сам замираю от волнения в ожидании  роковой
встречи  - я  возвращаюсь с очередной записи передачи, причем  один.  Не все
коту масленица! Еще со студии я позвонил Тамаре,  убеждая ее пойти домой, но
получил отказ.
     Злой  и обиженный,  я  выхожу из  метро у  Театра  на Таганке. Домой не
хочется,  к  тому  же мы с Василием Захарченко прилично выпили  "на  выход".
Оглядываю милых дам, стоящих возле выхода метро, и вдруг вижу... негритянку.
Высокая, худая,  очень  темная, с миллионом тонких  косичек. Днем  бы, да на
трезвую голову - испугался! А тут - ничуть!
     Подхожу, здороваюсь по-английски и с места в карьер предлагаю: "Лет  ас
гоу хоум  ту ми - дринк э литтл! Ай  лив  ниир!" ("Пойдемте  ко  мне  домой,
выпьем  немного! Я живу близко!" Англичане, простите меня  за "инглиш", но я
ведь  был  выпивши!).  "Виз  плежар!" ("С  удовольствием!")  -  отвечает мне
"красавица южная", и мы в обнимку идем ко мне.
     По  дороге  я обнаружил  две вещи -  негритянка,  которую  звали  Сюзи,
немного пьяна,  а  к  тому же, она  ни  слова  не  понимает  по-русски.  Или
притворяется.  Мы  добавили шампанского,  я включил сауну. Сюзи была приятно
шокирована. После сауны мы допили все, что оставалось, и я забылся.
     Утром просыпаюсь от  сильной головной боли. Пытаюсь определить, где  я.
Но потолок так высоко,  что я ничего не понимаю. Поворачиваю голову налево и
- о, ужас! - рядом со мной лежит нечто голое, черное с оранжевыми ладонями и
змеями вместо волос.
     - Все,  - думаю, - я на том свете, или еще хрен знает где! Оказывается,
лежим мы с  негритянкой голые на паласе  на  полу -  поэтому  и потолок  так
высоко.  Понемногу память  стала  возвращаться ко мне, и я покрылся холодным
потом. Негритянка - значит Африка, а Африка - это СПИД! Одна надежда - вдруг
мы по-пьянке забыли о "любви".
     Бужу  мою пассию  как  можно  аккуратнее,  и нарушая все законы  языка,
спрашиваю: "Хани, ви хэв лав йестеди?", ("Милая, у нас была любовь вчера?").
     -  Оф коурс, дарлинг! ("Конечно, дорогой!")  - отвечает  Сюзи, без тени
беспокойства.
     -  Все  пропало! -  думаю я, не  находя рядом и следа  презервативов. -
Пропадать, так с  музыкой! - было  второй моей мыслью, с которой я навалился
на Сюзи.  - Хоть  буду знать, какие они,  эти негритянки! Надолго  ли только
понадобятся эти знания? - не преминула посетить меня горестная мысль.
     - Баба, как баба! - сделал  я заключение, сползая с Сюзи. -  Во  всяком
случае,  погибать тут не за что! Ну, движется поэнергичнее, чем наша русская
утречком, а может, просто притворяется страстной!
     За утренним  кофе  я спросил Сюзи, откуда  она  приехала.  Она  назвала
какое-то государство, в котором  уж точно была  буква  "з". То есть, в числе
самых спидоопасных в Африке!
     Я  по-быстрому выпроводил Сюзи и  принялся  названивать  в антиспидовую
лабораторию Вадима Покровского,  что на  Соколиной Горе. Телефон у  меня был
давно записан. Связавшись с кем-то  из лаборатории, я спросил, когда сегодня
можно прийти на обследование.
     - В чем проблемы? - спросил меня недовольный мужской голос.
     - Да переспал с негритянкой без презерватива! - с досадой доложил я.
     - А негритянка-то - наша? - спросил голос.
     - В каком смысле "наша"? - не понял я.
     - Живет она в СССР или приехала откуда-то? - с раздражением проговорила
трубка.
     - Приехала из Африки, - ответил я, - страна какая-то с буквой "з". Заир
или Зимбабве, а может - Мозамбик!
     - Это все плохо! - упавшим голосом ответил телефон, - все очень плохо!
     - Так когда можно на анализ? - забеспокоился я.
     - Через полгода, не раньше! - ответил голос, - когда появятся антитела.
У  нас другого оборудования нет. Но даже  и через полгода антитела  могут не
появиться, они могут вообще  не появиться, а человек - инфицирован!  - голос
раздражался все больше, - думать надо было, когда ложитесь с африканкой! - и
человек повесил трубку.
     Потом, когда я услышал голос Вадима Покровского по телевизору, я понял,
что, видимо, по телефону говорил  со мной именно  он.  Положение у меня было
аховое. Никаких "концов" Сюзи у меня не было, да если  бы и были, что бы я с
ней  делал? Тамара должна  прийти сегодня вечером. Как мне с  ней поступать?
Жить, как будто ничего не произошло,  или признаться во всем? Тем  более,  я
Тамаре уже стал все рассказывать про свою личную жизнь. Решил покаяться, все
равно  я  по-пьянке во всем  бы признался позже.  Ожидаю  истерики, упреков,
слез. Тамара выслушала мои признания молча, сидя на  стуле и опустив глаза в
пол.
     -  Что  ж, - наконец подытожила она, - жили  вместе,  а  если надо  - и
умирать  вместе будем. Где ты, там и я! Не надо было тебя  одного оставлять,
тем  более  выпившего,  тут  и моя вина. Жизнь  продолжается, а теперь давай
выпьем! - резюмировала Тамара.
     Другим Тамарам я  ни о чем не рассказывал. Как  бы  невзначай предложил
пользоваться презервативами, но  был  осмеян. Более того, поехал я и в Киев,
где продолжал  встречаться  с  Ирой. Ира снова сошлась с  мужем,  с которым,
было, "разбежалась", но и меня не бросила.
     Я  не  понимал,  что делаю.  Взрослый,  достаточно умный  человек  -  и
совершает  поступки преступника! Ведь не было исключено, что  я инфицирован.
Тогда,   кроме  Тамары-маленькой,   которая  добровольно   согласилась   так
рисковать, я мог погубить  еще двух Тамар и одну, совсем молодую еще, Иру. И
если сторонние сексуальные контакты двух  Тамар еще под вопросом (хотя какие
тут могут быть вопросы?), то Ира официально живет с мужем. Стало быть, кроме
женщин, должны  погибнуть и их  сексуальные партнеры.  А у этих  партнеров -
свои партнерши, и так далее. И вот во всем буду виноват один я!
     Голова шла  кр<b>у</b>гом. Постижение этой страшной истины приходило как-то не
сразу, а постепенно  день за днем, неделя за неделей. Я стал читать труды по
вирусологии  о восприимчивости различных  фенотипов к вирусу  иммунодефицита
человека. Стал изучать  симптомы  заболевания - сильное похудание,  на 10-12
килограммов,  опухание  лимфатических  желез,  кашель.  Анализировал  методы
задержки  перехода  латентного  периода болезни в активную форму.  Прочел  в
зарубежной  научной  литературе  о пользе  укрепления  иммунитета  холодными
обливаниями и моржеванием.
     Пока морозов не было, я заполнял ванну холодной  водой и  ложился  туда
минут на пять-семь.  Советую попробовать эту  процедуру, и  тогда вам ничего
больше не будет страшно!
     В  конце  июня  я решился пойти на сдачу анализов,  на Соколиную  Гору.
Вместе  с Тамарой  мы  вошли  во двор инфекционной больницы и нашли флигель,
куда тянулась длиннющая очередь. Это и  была лаборатория, где брали  анализы
на  СПИД. Мы  попытались  пристроиться  в  хвост,  но  вся  очередь  тут  же
обернулась и уставилась на меня.
     - Что, скрытой камерой снимать будете? - раздраженно заворчала толпа, -
кто пустил сюда телевидение?
     Мы  все поняли и быстренько ретировались. Меня в очередной раз узнали и
совсем не там,  где  хотелось бы.  Тогда я  решил  изменить свой "имидж"  до
неузнаваемости - сбрил бороду и  длинные, до плеч,  волосы. На один  римский
персонаж -  бородатого мужчину из  Архангельского - я перестал быть похожим,
но  поразительно стал  напоминать  другой,  тоже римский,  знакомый  мне  из
учебника  латыни.  Это  был  римский меняла,  мужчина  с  бритыми  бородой и
волосами на голове. Мошенничество и обман были просто прописаны на его лице.
     Я  вспомнил грузинский  термин - "коса" или  азербайджанский  - "кеса",
который  означает  "безбородый   обманщик".  Интересно,   что  нет   термина
"бородатый обманщик", а  термин "безбородый обманщик" можно  выразить  одним
словом! Вот на  такого  "кесу" я и стал  похож. Никогда не думал, что борода
так  хорошо  скрывает  мошеннический  тип  лица,  надо   посоветовать  нашим
олигархам немедленно отпускать бороды!
     Что  ж, на этот раз в очереди меня не узнали. Мы сдали кровь, результат
должен был быть известен через  три дня. Я не знал, куда девать себя эти три
дня.  Продумав  все  варианты,  я пришел  к  выводу,  что если анализ  будет
положительным, я,  прежде  всего, убиваю  Тамару,  чтобы не  мучилась  и  не
подвергалась  позору.  Затем   убиваю   двух   других  Тамар,  из   тех   же
альтруистических побуждений. Пока не поймали,  еду  в Киев и убиваю Иру с ее
мужем. После этого, естественно, убиваю себя.
     Когда я уже должен был звонить  в лабораторию, и весь трясся от страха,
Тамара спокойно  доедала  свой  обед.  Меня  взбесило это спокойствие,  и  я
сообщил Тамаре  о моих  планах в  случае  положительного анализа. Она  очень
возмутилась,  и  сказала,  что это  - самоуправство  и самодурство, но обед,
все-таки, спешно доела.
     Я дозвонился до  лаборатории и  сообщил номера анализов.  Жующий  голос
лаборанта попросил подождать и замолк. Молчание продолжалось минуту, другую,
третью...  Я  понял   -  анализ  положительный,  и  лаборант  сейчас  срочно
направляет к нам на дом санитаров, чтобы те силой забрали нас в больницу...
     Наконец   голос   ответил,  безразличным  тоном  сообщив,  что  анализы
отрицательные.  Я  выдохнул,  наверное, кубометра два воздуха,  и  с ним мое
беспокойство. Срочно побежал в ближайшую церковь (Покрова Богородицы, что на
Лыщиковой Горе), и страстно молился - благодарил Спасителя.
     У  Тамары отпуск  был в августе, и мы решили поехать в  Сухуми, благо у
меня там родилась  внучка Маргарита -  надо было взглянуть на нее.  А в июле
Тамара  отпустила  меня  в Киев  к  Юре,  потренироваться в  спортгородке  в
Гидропарке.
     Встречаться с Ирой стало трудно  - она  жила с мужем, снимали квартиру.
Он временно  прописался в Киеве и подрабатывал там, как мог. Но жили они, по
словам Иры,  плохо. Юра, видя, что  я поселился у него один, не  стал никуда
уходить, и  мы  жили вдвоем.  Вот  и  встречались мы с Ирой днем  у  Юры  на
квартире, пока  он был  на  работе. А  в  выходные дни  и  этого нельзя было
сделать.
     Как-то мы пошли с Ирой в Гидропарк. Я решил искупаться, но Ира удержала
меня  от этого - дескать, вода в Днепре  радиоактивная.  На  людях мы решили
особенно не появляться, взяли выпивку - закуску и  сели в кустах. Я с досады
перепил, а тут еще пошел дождь. Ира побежала спасаться от радиоактивных, как
она говорила, осадков под мост, а я остался лежать на пляже, на топчане. Она
тащила, тащила меня под мост, но я заупрямился, и так пролежал под дождем.
     А завтра мы встретились в Пуще-Водице,  зашли в  чащобу и занялись тем,
чем положено  заниматься в чащобах. Было жарко,  я весь вспотел, а потом тут
же  искупался в  пруду. Вечером  у меня поднялась температура, а на  утро  я
попытался излечиться  в терме (сауне  с температурой  до  140 градусов), что
была  при бывшем заводе "Большевик". Но мне стало в  бане плохо,  я даже там
упал, разбившись до крови. Вот  так  скомкано  и в неудобствах мы  провели с
Ирой дней  двадцать,  а потом  я уехал обратно в Москву.  У  меня  постоянно
держалась невысокая температура, и я начал кашлять.
     В  Сухуми я  уже  заболел  серьезно,  с температурой, и вызванный  врач
констатировал бронхит. Так и провалялся дома целый август. В Москву вернулся
весь больной. На работе меня перестали узнавать, кроме того, что у меня  уже
не было бороды и волос, я похудел на 12 килограммов. В паху, подмышками и на
шее  опухли лимфатические  узлы и был постоянный кашель. Спать я  перестал и
исчез аппетит.
     Сейчас я  подозреваю, что получил-таки свою долю облучения, когда лежал
в Гидропарке  под дождем и купался в Пуще-Водице. Но симптомы легкой лучевой
болезни  и  СПИДа  так похожи,  что  я перестал сомневаться  и  окончательно
поверил,   что  инфицирован.   У   меня  развился   психоз   -   характерные
подозрительность   и   мнительность.   В   медицине  он   получил   название
"спидофобии", оказывается, такое случается с мнительными людьми частенько.
     Мы  с   Тамарой  постоянно  ходили   сдавать  кровь,  но  я  не   верил
отрицательным результатам.  Я стал  мрачным, раздражительным,  все свободное
время  лежал,  отвернувшись к  стене.  Но  была  в этом  и польза  - я начал
моржеваться  зимой  и  регулярно  тренироваться,  поднимая  штангу  в  зале.
Перестал  ездить в Киев и  встречаться с Ирой, а в Москве прекратил ходить к
моим Тамарам - Ивановне и Витольдовне. Имидж мой изменился неузнаваемо -  из
веселого, бесшабашного бородача, гуляки  и повесы, я превратился в мрачного,
нелюдимого трезвенника, борца за собственное здоровье и нравственность. Меня
перестали узнавать даже в нашей телепередаче  - чужой бритый "лысый" мрачный
мужик, никак не коррелировал со знакомым веселым и агрессивным профессором.
     Вот таким  я и встретил  свое пятидесятилетие.  Одно было  хорошо,  что
тогда  все мои ученики были  при мне,  и я свой день  рождения отметил  в их
окружении.  Чувствуя,  что моя мисс Витольдовна нравится Саше (он был просто
поражен  ее  красотой,  когда  мы  случайно  встретились  с  ней),  я  умело
познакомил их, и они с первой же встречи сошлись. Я выпил, заснул в одной из
комнат ее квартиры, а они остались наедине в другой. Счастливы они были года
два-три,  искренне любили друг друга. Это, несмотря на  то, что  Витольдовна
была на десять лет старше Саши. Злыдня Витольдовна  даже заявила мне, что со
мной она только "развратничала", а по Саше - "тащится". Неплохой лексикончик
для переводчицы с английского!  Я даже  на время поссорился  с  ней за такие
разговоры.

        Дела моржовые

     Я сказал,  что начал моржеваться  с холодных  ванн. Препротивное  дело,
доложу я вам -  ни пошевелиться толком, ни согреться в движении. То ли  дело
плаванье в свободной воде, пусть даже и в холодной.
     Осенью  1987 года, что-то в ноябре,  мы с Тамарой  пошли на пруд в парк
"Кузьминки", взяв с собой  термометр.  Я поболтал им в воде и установил, что
температура воды  - шесть  градусов. "Вполне  приличная температура!" -  как
сказал  бы  главврач  курской  Облбольницы.  В  пруду  уже  успели  при  нас
выкупаться несколько человек.
     - Что я - лысый, что ли! - почему-то подумал я, и, хотя и был "лысым" -
стриженным  "под  нуль",  раздевшись,  полез  в   воду.  Никаких  неприятных
ощущений, столь характерных  для холодной  ванны. Поплавал с  минуту,  потом
растерся полотенцем, и тут же почувствовал, как разлившаяся по телу теплота,
усугубленная водкой с салом, взбодрила меня и подняла настроение.
     Тамара,  несмотря на мои уговоры, на сей раз в воду  не  полезла. Но мы
стали регулярно,  почти каждый  день, по  утрам ездить в  Кузьминки,  где  я
купался. Уже в декабре, когда тоненький,  гладкий и очень острый лед затянул
поверхность  пруда,  мы с  Тамарой  рано  утром  уже  возвращались  с  моего
моржевания. Я  назвал это купанье  таким термином потому, что на поверхности
воды уже был лед.  Во время  замерзания воды  и во время таяния льда весной,
температура  воды минимальна, и  на пресных  водоемах приближается  к  нулю.
Когда лед уже достаточно толстый, температура воды под ним уже около четырех
градусов.  Правда,   отличить  ноль  от   четырех  градусов  при  моржевании
невозможно -  обжигает и  эта,  и та вода. Состояние у меня  было  бодрое  и
благостное, негреющее солнце стояло низко на восточной стороне горизонта.
     Вдруг  послышалось  тарахтенье  трактора  и  нас обогнал  "Беларусь"  с
прицепом, в котором  ехали  двое  парковых рабочих. Завидев нас, они  что-то
стали  кричать.  Я  не  расслышал  и  жестами  стал переспрашивать.  Трактор
остановился и до меня дошли слова рабочих:
     - Уматывай в Израиль, а бабу нам оставь!
     Вот и  аукнулся мне этот Израиль - опять нос, видимо, сыграл злую шутку
со своим  хозяином!  А пока я показал  крикунам жест рукой по  локоть: "вот,
дескать, это вам, а  не бабу!" Пролетарии привстали,  но  мне они показались
недостаточно понятливыми, поэтому я продублировал мой жест уже ногой, указав
им на их брата по разуму. Ногу надо было согнуть в колене достаточно сильно,
но я постарался.
     Получилось очень обидно и пролетарии, выпрыгнув  с прицепа, направились
вразвалку ко мне.
     - Тамара,  беги  за  милицией,  - быстро проговорил  я,  и стал  шарить
глазами  по сторонам, ища  подходящее  оружие  против пролетариата. Я увидел
палку, торчащую из мусорного бака, резво подбежал к нему и стал вытаскивать.
Палка по мере вытаскивания все  увеличивалась  в  толщине, и  скоро у меня в
руках оказалась  настоящая  палица Ильи  Муромца. Размахивая ею, я с  криком
самурая  бросился на обидчиков. Они  отступили, запрыгнув опять в  прицеп, и
трактор снова затарахтел.
     - Пронесло, - решил я, но ошибся. Трактор  развернулся и на  всех парах
понесся навстречу мне. - Задавить хочет, что ли? - рассуждал  я, ища глазами
Тамару. И  увидел ее поблизости у беседки с группкой старушек, моционящих по
утрам. Тамара взволнованно указывала старушкам в мою сторону. Я приободрился
- свидетели расправы будут и неплохие.
     Я поднял палицу и стал ждать приближения трактора.
     -  Перебью  стекла,  как только  приблизится,  а выйдет кто-нибудь,  то
зашибу и его! Свидетели есть, все видели, как они  напали  первыми, причем с
помощью трактора, - рассуждал я сам с собой.
     Трактор  подъехал  ко  мне  вплотную,  остановился,  и  из  него  вышел
тракторист.  Пролетарии  наготове  сидели  в  прицепе.  Я не  буду  дословно
приводить наш диалог  с трактористом, скажу только, что пара-другая печатных
слов все-таки была. Таковыми были:  трактор, Израиль,  баба, свидетели,  под
суд.  Пришлось  вспомнить  мои   состязания   того   же  рода  с   целинными
трактористами, где я, как известно, выиграл.
     -  Так бы и сказал! - соглашается тракторист и снова залезает в кабину.
Под улюлюканье старушек трактор с прицепом ретируется. А я сделал вывод, что
с моим носом  и без бороды, в малолюдных местах лучше  не появляться. Сейчас
меня  от националистов  выручает  бритая  голова,  я становлюсь  похожим  на
скинхеда. А  когда  по дороге попадаются  нацмены,  то  я  надеваю  кепку  и
выставляю  напоказ свой нос.  Но что-то вроде палицы в руках  в любом случае
все равно иметь надо!
     Однако  вернемся   к   первоначальному   предмету  нашего  разговора  -
моржеванию.  Сам  я  начал  заниматься  этим от страха заболеть СПИДом.  Но,
познакомившись  со  многими моржами,  разговорившись  с  ними, я  понял, что
просто  так, "за  здорово  живешь",  моржами  не становятся.  Нужен какой-то
стресс, толкающий человека в прорубь.
     Одна пожилая  женщина постоянно болела  пневмонией, медицина  оказалась
бессильной, и  она  кинулась в спасительную  прорубь. Молодую женщину бросил
муж, у нее началась истерия, а спасла, разумеется, прорубь. Мужчина-наркоман
решил завязать с "наркотой" и призвал на помощь прорубь. И так далее, и тому
подобное...
     Спустя два  года,  когда я  уже стал опытным  моржом и  стал  делать по
два-три  захода  в  прорубь  зараз. Решилась  искупаться  и Тамара.  Она  не
рассчитывала  на такую смелость, но  однажды после моего купания,  когда  мы
выпили, она, наконец,  отважилась. Но  так как купальника у  нее не было, то
полезла в прорубь "в  чем мать родила". Лицемерные  посетительницы Кузьминок
подвергли ее остракизму,  но не сразу, а только после того,  как  разглядели
стройную  фигуру Тамары. Толстых,  кривых  и  артритных  старух,  купающихся
голыми, они не критиковали.
     Но  даже после остракизма  Тамара продолжала моржевание  в  Кузьминках.
Меня  поражает  до сих пор психология Тамары: ей трудно встать утром, трудно
взяться за изучение  компьютера, трудно отказать себе  в поедании сладостей.
Но одномоментно бросить курить, после долгих лет увлечения этой заразой, она
смогла. Это был  единственный случай  мгновенного и бесповоротного отказа от
курения   среди   моих   знакомых.  Начать  моржеваться  -  одномоментно   и
бесповоротно,  она  тоже смогла.  А сколько наших друзей, поддавшись  нашему
примеру, лезли в прорубь, в эйфории вылезали из нее, но вторично этого опыта
не проводили.
     Научившись чувствовать себя в проруби как дома, я начал эксперименты по
заплывам под лед. Это уже  когда мы, испробовав с десяток различных водоемов
и прорубей,  остановились, наконец, на  Красном пруде в Измайловском  парке.
Красным он назван не  только потому, что он прекрасен, а еще и потому, что в
допетровские  времена торговцы мясом  мыли его перед  продажей в этом пруду,
окрашивая воду кровью в красный цвет.
     Лед  из-под  воды необыкновенно красив  - этакие хрустальные купола над
тобой, сказочная  картина.  И кислороду  в холодной  воде требуется  меньше,
поэтому погружение может длиться  подольше, чем в  теплой. Я сперва отплывал
от  проруби  метра на  три-четыре,  и  тут  же  возвращался. А  к  весне уже
проплывал  метров до  десяти. Как-то  уже в  начале апреля я  поспорил,  что
проплыву от проруби до достаточно  большой  лунки  метрах  в  пятнадцати.  В
лунку,  оставшуюся  от  рыбаков-подледников,  можно было  просунуть  голову,
набрать  воздуха, и вернуться  снова  назад. Спор был крупный - две  бутылки
водки, правильнее  - самогона,  так  как  все  еще  доживал  "сухой  закон".
Принесли даже фотоаппарат, чтобы фиксировать мое появление из лунки.
     Погода  была  солнечная;  погрузившись в воду,  я отчетливо видел столб
света, идущий от проруби, и такие же столбы поменьше - от лунок. В том числе
и от той, куда я должен  был вынырнуть. Я  отдышался, проделал необходимую в
этих  случаях гипервентиляцию легких (часто  задышал  до головокружения),  и
нырнул.  Но,  к  моему  ужасу,  световые  столбы отверстий во льду  исчезли.
Оказывается, Солнце  зашло  за  тучку. Я поплыл назад,  заглядывая вверх, но
лунки нигде  видно не было. Решил, было,  вернуться, но и прорубь исчезла из
виду,  и это  все из-за  зашедшего за тучку Солнца. Что делать? Я понял, что
спор может закончиться трупом.
     Вспомнил,  как прошлой  весной милиция  извлекала  из талой  воды  труп
утопленника,  провалившегося  когда-то под лед.  Зрелище  было кошмарное.  А
теперь  я  могу  запросто  утонуть подо  льдом с  множеством  лунок  и  даже
прорубью, в десяти  метрах  от Тамары и моих товарищей-моржей. А они даже не
будут знать, где конкретно я нахожусь, чтобы помочь. Положение аховое!
     И я  решился таранить лед головой. Заплыл поближе к берегу, стал на дно
и уперся головой  в лед. Изо всех сил отжался ногами  о  дно и,  превозмогая
боль  в  позвоночнике, поддерживая  голову  снизу  руками,  я  давил  в  лед
темечком.  Лед  приподнимался над  водой, трещал, но  не  поддавался. Тамара
вспоминала потом, что лед на пруду "ходуном ходил". Оказывается, погруженный
в воду на девять десятых лед не так уж трудно слегка  приподнять из воды, но
не целиком - он весит многие тонны.
     Воздух  в легких  от мышечной нагрузки  катастрофически кончался, и уже
начинались судороги. В эти моменты, при смертельной опасности, сила человека
может многократно увеличиться. Я надавил на лед с этой огромной силой, и он,
захрустев, пробился. Но  отверстие оказалось  так мало, что я смог просунуть
туда только руку.  Изнемогая,  я руками стал обрушивать  края образовавшейся
лунки, чтобы туда можно было просунуть голову. На берегу и  с пристани  люди
видели  мои потуги, но не понимали,  как можно мне помочь.  Тот,  что  был с
фотоаппаратом, один за другим снимал кадры моей борьбы.
     Окончательно задыхаясь, я почувствовал,  что в плавки  как бы пролилась
горячая вода. Кровь - откуда? Но я  тут же понял, что это не кровь, а другая
жидкость, истекающая обычно перед самим утоплением. Через несколько секунд в
голове потемнеет и уйдет сознание.
     Превозмогая боль, я сунул голову в лунку и, что было сил, отжал ногами.
Обламывая  края  лунки,  моя  окровавленная  голова  показалась надо  льдом!
Выпучив глаза,  я  лихорадочно вдыхал  воздух, потом  уже осознав, что это -
спасение.  Ребята  сбегали за  ломиком  в  бывший  домик  спасателей, а ныне
хранилище спортинвентаря, и, проваливаясь в  воду, обломали лед вокруг меня.
Я на  животе  выполз на  лед  и ящерицей дополз до  берега. Вспоминают,  что
первыми моими словами были: - А водку-то я выиграл!
     Я  боялся, что мне не зачтут  появление из внештатной лунки, но  ребята
без возражений зачли  мне  результат.  Тамара  дала  еще на одну  бутылку, и
"гонец" побежал за самогоном.
     Приобретенный опыт  помог мне основать  новый вид  спорта -  пробивание
льда головой из-под воды.  Правда, единственным спортсменом в этом виде, был
пока  я один.  Фотоснимки  получились, их с  большой юмористической  статьей
корреспондента  опубликовали в газете "Московский  комсомолец",  а мне тогда
было не до юмора!
     Почин этот подхватили другие газеты и журналы, даже известный "Огонек".
Статьи о моем подвиге обычно  назывались,  как и модная тогда  книга Виктора
Суворова (Резуна) - "Ледокол".
     А через несколько  лет телепередача "Времечко"  заказала  мне эту ломку
льда головой. Когда ледовая обстановка подошла, я позвонил на телевидение, и
съемочная группа выехала на Красный пруд. На сей раз, мне сразу привязали  к
поясу веревку, чтобы в случае чего вытащить из воды. Но все прошло гладко, я
даже не ободрал лица. Показал в телекамеру кусок льда, вышибленный головой -
толщина  была  сантиметров пятнадцать.  Правда, лед  уже был рыхловат, но по
нему еще спокойно ходили люди.
     Этим  же вечером передача была показана  в эфире, а потом ее  повторяли
неоднократно.  Даже в Германии,  как мне сообщили оттуда. А телекомпания АТВ
назначила мне  приз  за этот  подвиг -  два  миллиона  рублей. Сейчас трудно
сказать, сколько это долларов или современных рублей, но  на хорошее кожаное
пальто для Тамары хватило. Даже осталось мне на кожаную же куртку.
     Когда  директор АТВ  отсчитывал  мне премию в присутствии журналистов и
пожелал удачи, я в ответном слове сказал фразу ставшую потом "крылатой".
     -  Зря  говорят,  что  в России  ученый  не  может  своей головой денег
заработать! Очень даже может, если постарается!
     Наступил 1991  год.  У  моего младшего  сына  Левана и его жены  Наташи
родилась дочка  -  Ксения. Интересно, что точно  через год, 14 августа  1992
года у них родилась вторая дочка - Мария.
     Время  шло  тихо, страна медленно погружалась  в разруху и голодуху;  о
вине я  уже  и  не говорю - все еще агонизировал "сухой  закон". Я  где-то в
газетах прочел прогноз  английского астронома  Д.  Уайтхауза,  который из-за
ожидающегося максимально большого количества пятен  на Солнце в августе 1991
года,  прочил катаклизмы на Земле.  Но пока их не было. И вот, наступило  19
августа 1991 года.

        ГКЧП

     Утром часов в  7 утра мне позвонил взволнованный Саша и спросил, слушаю
ли я сейчас радио, или смотрю ли я телевидение. Я ответил, что еще сплю, и в
чем, вообще, дело, если меня так рано будят.
     -  А дело в том, - отвечал  Саша, - что  Президента Горбачева  сняли, в
стране  переворот,  и  что теперь будет  - никто не  знает. По телевизору  -
"Лебединое озеро" и короткие сообщения о чрезвычайном положении!
     Я бросился к телевизору; увидев фрагменты  из балета, выключил  его,  и
включил репродуктор, работающий от  городской радиосети. Ну  и услышал,  что
Президент   Горбачев  по  состоянию   здоровья  не   может  исполнять  своих
обязанностей, и его функции берет на себя некто Янаев. Вводится чрезвычайное
положение и образован ГКЧП - Госкомитет по чрезвычайному положению.
     - Все!  - подумал я - начинаются репрессии, расстрелы, суды - "тройки",
концентрационные лагеря. А название-то какое мерзкое - НКВД  кажется музыкой
по сравнению с ГКЧП!
     Я  тут же включил приемник и нашел спасительные "голоса".  Как они были
дороги нам, когда захотелось всерьез знать правду! И тогда я впервые услышал
слово "путч"  относящийся к Советскому  Союзу. Не  в Чили, не в Испании, или
там, Португалии, а у нас, в СССР - путч!
     Выйдя на улицу, я обнаружил, что  большинство мелких магазинов закрыто,
и на них  висят  объявления, что Президент  Ельцин призвал  к  неповиновению
ГКЧП. Народ на улицах был малочисленен, вял и подавлен.
     Постепенно по приемнику стали ловиться голоса и изнутри страны - начали
вещать какие-то доморощенные радиостанции, призывающие саботировать указания
ГКЧП.
     - Кажется,  не  все  потеряно, - решил я,  -  раз  кто-то еще  пытается
барахтаться!
     Снова  включил телевизор  -  показывали  этих  "красавчиков"-путчистов,
сидящих в  ряд  за  столом,  как на  скамье  подсудимых.  Камера  поймала  и
увеличила  руки Янаева, которые  явственно и довольно  сильно тряслись! Этот
кадр показывали несколько секунд.
     - Тамара! - крикнул я, - смотри, как у этих сволочей трясутся руки! Это
конец - они проиграли! У победителей еще никогда руки не тряслись!
     Я тут же сообщил о своем открытии Саше, но он только хмыкнул.
     - Перепили вчера, вот  и трясутся! -  констатировал он и тоже  оказался
прав. - И Янаев, и Павлов пили во время путча "в усмерть".
     Похожий  на Иудушку  Головлева  Председатель КГБ  Крючков своим внешним
видом  не сулил  ничего хорошего.  Тупым боровом глядел в телекамеру министр
обороны Язов. Министр внутренних дел Пуго выглядел испуганным и подавленным.
Какая-то  темная  лошадка  Бакланов, и  еще какой-то  там  хмырь...В  общем,
криминальная  "компашка",  да и только... Я весь день провел  у приемника. А
вечером позвонил Саша и спросил:
     - Нурбей  Владимирович, вам не  кажется, что наше место сейчас у Белого
Дома?
     -  Эх, Саша,  я уже стоял у одного такого дома в Тбилиси, пока пулеметы
не зароботали. Потом  бросился бежать...  Ничего мы не значим без оружия! Но
если  ты  решился, то и  я пойду. Тебе есть больше чего терять, ты моложе! -
рассудил я.
     И стал собираться. Взял бутылку самогона (водку-то  достать было трудно
-  спасибо  Горбачеву!),  сала,  хлеба.  Оделся  во   все   немаркое,  надел
непромокаемую  куртку,  так  как  с утра  моросил, не  переставая,  холодный
мерзкий  дождь. Звоню  Саше, но  оказывается, он передумал.  Я и  рад  был -
обойдемся, значит, без трупов! Договорились пойти туда утром.
     Вечером мы узнали, что  несколько  танков перешли  на "нашу"  сторону и
охраняют  Белый Дом. На один из этих танков взобрался Ельцин и произнес свою
знаменитую речь. Народ строит баррикады, окружает непроходимыми преградами -
автобусами,  грузовиками,   бревнами,   подступы   к   Белому   Дому   (Дому
Правительства РСФСР).
     Утром мы с Сашей встретились и поехали  к  Белому Дому. Противный дождь
не  прекращался, мы  вымокли, пока дошли. Подойдя к белому Дому, мы  увидели
отдельные  кучки  людей  под полиэтиленовыми покрывалами, в  плащах,  и  под
зонтами. Мы зашли в подъезд дома  неподалеку,  и  стали решать - что  делать
дальше?
     Вдруг сильный рев заставил нас вздрогнуть - это запустил свой двигатель
один из стоящих неподалеку  танков. Прогрев двигатель  и, видимо, согревшись
сам, экипаж заглушил двигатель.
     Простояли мы  так  примерно до  полудня.  Вызвали  по  телефону  Тамару
Витольдовну.  Она пришла, принесла термос чаю. Мы  выпили самогона, закусили
салом, запили  чаем.  Саша  и  Тамара Витольдовна вскоре  удалились по своим
"неотложным" делам; я же  поехал домой  к  своей,  теперь уже  единственной,
Тамаре.
     К вечеру узнали из сообщений по радио,  что есть  первые жертвы  - трое
молодых людей. Честно говоря, я ожидал стрельбы, боя и  большого  количества
погибших. В Тбилиси, без каких-либо серьезных причин войска убили под тысячу
молодых людей. А здесь - противостояние властям!
     Но с  каждым  часом сообщения  по  радио были  все  оптимистичнее,  все
радостнее. Вскоре заработало и  телевидение,  закончив трансляцию Лебединого
озера. Хорошо  потом выразился Зиновий Гердт: "Больше я никогда не  пойду на
этот балет!"
     Двадцать  первого  августа   стало   ясно,  что  ГКЧП  проиграл.  Дождь
прекратился,  светило теплое солнце, веселый  и  оживленный народ сновал  по
центру Москвы. Лозунги и стишки на тему дня виднелись на стенах зданий.
     - Забил заряд я в тушку Пуго! - прочел я на стене дома на Арбате.
     Бедный  Пуго - это был единственный человек чести  из этого  протухшего
заживо ГКЧП. Он покончил жизнь самоубийством, осознав, что проиграл. За  что
только жену свою тоже застрелил - непонятно! Остальных, кого в постели нашли
пьяными по-поросячьему, кого в бане  - в таком же состоянии. Послали самолет
за Горбачевым, героем этого рейда был  Руцкой.  Привезли бледного  от страха
Президента с семьей.
     - Как чувствуете  себя на советской  земле? -  первым делом обратился к
нему корреспондент с микрофоном.
     -  А что, Крым уже  не  советская  земля?  - осторожно  поинтересовался
Горбачев, и корреспондент извинился. Как в воду глядел Президент!
     Потом  были  огромные  демонстрации,  пьянки,  митинги.  После  затхлой
советской   жизни  это  было  совершенно  незнакомое  нам  чувство  свободы,
вседозволенности, что  ли. Народ  был  пьян даже без вина.  На  митингах,  в
толпе,   люди  были  вежливыми   и  предупредительными  друг   к   другу   -
чувствовалось, что это собрались единомышленники. Врагов в толпе не было!
     Враги были  на Старой площади в ЦК КПСС. Я видел лица этих людей, когда
их выпускали из зданий ЦК. Шли они сквозь узкий проход в толпе, и  каждый из
толпы готов  был плюнуть  в проходящего.  Лица были с  мертвыми,  но, тем не
менее,  полными ненависти  глазами.  Потом ожили,  гады,  даже  миллионерами
заделались некоторые. Не идеи руководили ими в советское время, а, простите,
расчетец!
     Но  и   среди  победителей  были  люди  разные  -  откуда  же   взялись
"демократы",   обворовавшие   своих  же   сторонников,   присвоившие  бывшую
"социалистическую" собственность?
     Атеисты  говорят, что Бога нет  и он обществу не нужен. Кант же считал,
что  даже  если невозможно доказать  существование  Бога,  он необходим  для
нравственности людей, для их нормальной  жизни. И с какой бы толстой свечкой
не стоял  в церкви "новый русский", или просто  ворюга, обобравший своих  же
близких, я  не поверю, что это верующий. А  иной,  может, в церкви и раза не
был,  а в душе его жив нравственный закон, о котором говорил Кант. А говорил
Кант,  что его удивляют две вещи - звездное небо над головой  и нравственный
закон внутри него!
     Жаль,  не часто  встретишь таких людей, как Кант!  "Нет  больше  турок,
остались  одни проходимцы!" - как орал с минарета небезызвестный Тартарен из
Тараскона.
     А жиденькая цепочка функционеров  из ЦК КПСС, все текла  и текла сквозь
толпу,  унося  свои пожитки -  сменную  обувь,  какие-то  папки,  телефонные
аппараты, посуду.
     -   Через  несколько   часов   перестанет  существовать   КПСС  -   эта
преступнейшая из организаций за всю историю! - громко вещал через мегафон из
милицейской "Волги" голос демократа Сергея Юшенкова.
     - Да, стоит жить на свете, хотя бы для того, чтобы услышать такие слова
открыто, не шепотом на кухне! - подумал я.
     Увы,  конечно  же,  демократии в  современном  смысле слова  у  нас  не
получилось. Уж очень силен был в нас советский менталитет - "совок", как его
грубо,  но  совершенно справедливо  называют.  Еще Маяковский  писал так про
разграбление барских усадеб крестьянами:
     - "Тащь в хату пианино, граммофон с часами!".
     Тащили предметы, совершенно не нужные в быту, а уж если речь заходила о
деньгах... Вот и  хапают наши демократы эти  денежки у "своих же ребят", без
всякой демократической совести! Но будем думать, что если мы все-таки пойдем
по  цивилизованному  пути развития,  то лет так  через  двести-триста станем
все-таки нормальной демократической страной. Да еще с российским колоритом!

        Хеппи энд

     Рассыпался  СССР,   начались  реформы  Егора   Гайдара.  Инфляция  была
сумасшедшей, мы  никак не могли  привыкнуть  к ценам.  Зарплаты отставали от
уровня  цен,  их  индексировали,  но  недостаточно.  Молодежь, чувствуя, что
пахнет паленым, навострила лыжи за кордон.
     Первым из моих  учеников рванул на  Запад  - в США Ося Юдовский. За ним
уехал один  из моих учеников - Павел, аж в Австралию. Следующим был Володя -
мой  аспирант, недавно  защитивший  кандидатскую  диссертацию.  Он  уехал на
стажировку в  Германию и остался там. Защитив докторскую  диссертацию, исчез
из моего поля зрения Моня. Он уволился из ИМАШа, перестал заниматься наукой,
ушел  в коммерцию. И исчез - не звонил, не отвечал на  звонки. Поговаривали,
что и он смотался на Запад...
     Мы с Сашей  осуждали такие поступки наших  близких коллег, но задержать
их не могли.  Ни денег, ни перспектив - ничего  не  было для этого.  К этому
времени я, уже заведующий кафедрой  "Детали машин",  "сколотил" свою научную
школу   и  жил  нормальной  жизнью  зрелого  ученого.  У  меня   были  любые
специалисты: теоретик высшего класса  - Моня, хитроумный изобретатель - Ося,
блестящий конструктор - Саша, деловой человек - Володя, и универсал - Павел.
     И вот я лишаюсь их, одного за другим. Вся надежда на Сашу. Он поступает
в  докторантуру и начинает спешно  готовить  докторскую  диссертацию.  Потом
вдруг остывает к науке и отдаляется от кафедры, от меня. Я звоню ему, не даю
покоя, требую  объяснений.  Наконец  обращаюсь  за  разъяснениями  к  Тамаре
Витольдовне. И она  признается мне, что Саша все дни изучает английский язык
- навострил лыжи в Канаду. Я почувствовал себя капитаном тонущего корабля, с
которого  сбегает  на  шлюпках  вся  команда,  да и  не  только  она,  но  и
корабельные крысы...
     Разговор  начистоту  только  обострил  ситуацию  -  здесь (в России, то
бишь), нет  будущего, перспектив. Кафедра, которую я  хотел  "передать" Саше
после защиты им докторской, ему и даром не нужна. Что он с ней будет делать,
если денег не платят?
     - А как же учитель,  как  я? -  запаниковал ваш покорный слуга, -  меня
что, подыхать здесь оставляете, гады?
     -  Нурбей Владимирович,  я  открою вам военную  мудрость - из окружения
выходят по одному!  -  поучительно  сказал мне  Саша.  - Да,  вы  учили меня
уму-разуму, но  и я вносил свою посильную лепту в наше дело. Разве не так? И
я чувствую себя свободным в своих поступках.
     - А  что  тебя  в Канаде, ждут, что  ли?  - напрасно пытался я испугать
Сашу.
     - Нурбей Владимирович, - пристально глядя  мне в глаза, отвечал Саша, -
когда вы "правили" мою биографию  в  отделе кадров, чтобы я мог  поступить в
аспирантуру, вы же знали, что я еврей?
     - Какой  ты еврей, окстись, я же сделал тебя русским,  я  крестил тебя,
наконец! - взмолился я.
     - Ну и получился я евреем-выкрестом, а это еще хуже, чем обычный еврей.
Вот  по еврейской линии у меня и обнаружились родственники  в Канаде,  и они
зовут меня!
     - Боже, а ведь он прав! -  холодея от убийственной правды, подумал я. -
Ведь  и Ося, и Володя, а  теперь и Саша - ведь я знал,  что они евреи!  Но я
заставлял забыть их самих  об этом, "правил" им  биографии,  крестил, внушал
принципы великорусского  шовинизма! И вот -  в трудный момент все  стало  на
свои  места - природу  не  обманешь!  Точно  как  у моей второй  жены Ольги,
притворявшейся всю жизнь француженкой!
     И попался на  это я, цитирующий Фейхтвангера  близко к тексту! Как я не
оценил предостережения  великого писателя, знавшего евреев не понаслышке!  А
теперь они  все оставили меня на тонущем корабле - одного!  Ради денег, ради
сытой жизни - не ради науки, которой там они  и не собирались заниматься! Ой
вэй, горе мне, горе!  - чуть не запричитал я, как  старый, брошенный  своими
детьми еврей.
     А почему же, собственно, я - один? -  спросил я  сам себя.  - А Тамара?
Она-то пока со мной и, видимо,  бросать не собирается, если  не бросила даже
под страхом  СПИДа. И евреев у нее в  роду нет: из нерусских - одни болгары.
Все - надо  скорее жениться,  даже  венчаться,  чтобы  не ушла,  не  бросила
одного, как мои ученики!
     Я был в панике. Потом, гораздо позже, я понял, что отпуская учеников по
свету, я как бы разбрасываю свои, простите, семена на, простите, унавоженную
почву, и, дав всходы, они прославят меня на чужбине. Получается патетически,
но это, в принципе,  так. И в разговоре упомянут - вот, был, дескать, у меня
мудрый учитель, он так-то говорил,  и  так-то делал! И в статье отметят, и в
лекциях, в докладах, в отчетах -  вот и будет  обо мне  знать  и говорить  в
далекой стране "всяк сущий в ней язык".
     Ученики потом звонили мне из своих стран, рассказывали о своих успехах,
поздравляли  с  днями рождений. Ося  Юдовский прислал  даже  свою фотографию
среди снегов  Аляски -  скучает,  поди,  по нашим морозам! Они-то, наверное,
читают мои труды и радуются - дескать, жив еще старый разбойник! А я все жду
- когда кто-нибудь из них получит Нобелевскую (или "шнобелевскую", как любил
шутить Ося  Юдовский)  премию. Или станет  гендиректором  концерна "Дженерал
Моторз", чтобы  внедрить там  мои коробки передач.  Или миллиардером,  чтобы
подарить старому учителю,  хоть одну тысячную  долю  своего состояния, а мне
больше и не надо!
     Но это все смех,  причем сквозь  слезы.  А вот венчаться  действительно
надо!  И я  осторожно так, намеками, говорю Тамаре, что хорошо бы,  наконец,
узаконить  наши  отношения. И обвенчаться,  чтобы потом,  на небе  (а  я  не
сомневаюсь, что мы попадем именно туда!) оказаться в одном  департаменте. Но
Тамара отвечает:
     - А так, что ли, жить нельзя?
     - Все, - думаю, - и она задумала покинуть меня, уедет еще куда-нибудь в
Софию или Пловдив, по линии родственников, потом ищи-свищи!
     - Нет,  - говорю, - я не какой-нибудь обормот, чтобы  незаконно  жить с
бабой на стыд всем соседям! А что  родственники скажут, какой пример молодым
мы  подаем?  И  имею ли я право  воспитывать  молодежь,  если сам  незаконно
сожительствую?
     - Ты что вдруг  моралистом заделался, снова с негритянкой переспал, что
ли? - поинтересовалась Тамара.
     - А вот чтобы  ни  мне, ни тебе не повадно было  к разврату обращаться,
предлагаю  обвенчаться в церкви и закрепить  наш брак на небесах! Без всяких
там Мендельсонов!
     Правда, тут возникла неожиданная трудность - мое отнюдь не христианское
имя. Крестили меня,  конечно же, христианским именем Николай, но  в паспорте
записано совсем другое -  Нурбей. А свидетельства о крещении у меня не было,
тогда не выдавали.
     Как положено,  подали  сначала  заявку  в ЗАГС.  Я так боялся, что меня
узнает начальница ЗАГСа - красивая  Марина,  но страхи оказались напрасными.
Учреждение это перенесли в другое место, и Марины там не оказалось. Дали нам
пару  месяцев  на  размышления. Я  даже возмутился  -  что, пятнадцати  лет,
которые мы прожили вместе -  мало, еще двух месяцев не  хватает? Но закон  -
есть закон!
     За эти  два  месяца я договорился  с попом в ближайшей к  нам  церкви о
венчании. Это  была маленькая  старинная церковь Покрова Богородицы,  что на
Лыщиковой горе. Поп оказался тоже болгарином по национальности,  и звали его
отец Иоанн Христов. Наметили венчание на 5 июня, прямо после ЗАГСа.  Все эти
два месяца  Тамара шантажировала меня,  если что не так - не  пойду, мол, за
тебя замуж! Но я терпел - намеченное надо было реализовывать непременно!
     5 июня нас по-быстрому расписали в ЗАГСе. "Именем Российской федерации"
нас объявили  мужем и женой. Смешно, ей Богу - почти как "именем революции"!
А  просто,  по-человечески  нельзя? Женщина-инспектор уже,  было,  собралась
нажать музыкальную кнопку, но я с улыбкой Жидца  из Бердичева прижал ее руку
к столу  и попросил: "Пожалуйста, нам  без Мендельсонов. Мы сейчас в церковь
идем!"
     - Ну и правильно, - обрадовалась она - так и надо!
     -  О, я вас понимаю! - чуть было не  продолжил я "арию Жидца" - Конечно
же, без Мендельсонов быстрее, там вон какая очередь брачующихся еще!
     Своим "шафером" я  попросил  быть преподавателя  нашей  кафедры Виктора
Клокова,  с которым  успел  подружиться.  Тамаре подобрал  "подружкой"  тоже
Тамару, но Витольдовну,  с которой я успел мою Тамару познакомить. Они давно
были знакомы заочно, и сразу перешли на "ты".
     Заходим  в  церковь, а смущенный отец  Иоанн  говорит нам,  что сегодня
праздник - Троица, в общем невенчальный день.  Наметили венчание на 11 июня,
и, не солоно хлебавши, отправились "отмечать" пока штампы в паспортах.
     Наступило 11 июня 1993 года. Погода была солнечная, теплая. Замечу, что
5 июня было холодно и моросил дождь. Прибыли в церковь всей компанией, а там
перерыв. Нашли отца Иоанна, тот позвал регента, который как-то  не по-русски
стал торговаться:
     - Хор  я  уже отпустил, теперь нужно всех по  телефону вызывать,  такси
оплачивать!
     - Сколько? - коротко спросил Клоков.
     Регент назвал сумму,  сейчас она будет выглядеть странной и непонятной.
Какие-то там большие тысячи, это долларов около ста. Я отдал ему деньги.
     Подошел звонарь.
     - Звонить будем? - спросил он почему-то Клокова.
     - Сколько? - просто, по-русски спросил Клоков.
     - Сколько не жалко, - замялся звонарь.
     Мало  разбираясь  в  непонятных  для меня деньгах, я  протянул ему  сто
рублей. Вполне приличная сумма, но пару  лет  назад. Звонарь так и остался с
вытаращенными глазами.
     - Он иностранец, в наших деньгах не разбирается, - пояснил Клоков и дал
звонарю тысячу. "Потом отдашь!" - прошептал он мне.
     Осталось узнать у  самого  "главного" - отца  Иоанна, сколько  подобает
заплатить ему.  Но спросить об этом у него я не решился - выручил Клоков. Он
же и заплатил, не забыв прошептать мне: "Потом отдашь!".
     Хор оказался на месте без  такси, отец Иоанн позвал помощников, и обряд
начался. Помощник принес какие-то короны, но поп строго приказал ему: - неси
царские!
     Принесли "царские"  короны - ажурные, большие. Витольдовна - красивая и
торжественная, несла корону над  головой Тамары; Клоков, чуть не засыпая  на
ходу - над моей. Добрый отец Иоанн, давая нам с Тамарой испить вина, налил в
чашу столько кагора, что я даже захмелел.
     Запел  хор  ангельскими голосами, зазвонили колокола, отец  Иоанн водил
нас  вокруг алтаря - все было очень торжественно. У Тамары даже  навернулись
на  глаза слезы  от значительности момента.  Подконец отец  Иоанн  выдал нам
свидетельство о венчании, подписанное размашисто - Христов. "Почти Христос!"
- простодушно заметил отец Иоанн.
     Меня  записали с моих слов Николаем,  никаких справок  не  потребовали.
Хорошо, что  у  Тамары  оказалось  "легитимное"  имя, а  ведь  могли назвать
какой-нибудь "Лениной" или "Октябриной". Тогда опять хлопоты!
     Закончив  обряд венчания, мы  отправились пешком домой, благо идти было
минут  пять.  Клоков отстал  немного, а  потом, к  нашему удивлению, подошел
вместе  с попом - отцом Иоанном, уже  одетым цивильно.  Поп перекрестился на
огромное распятие,  висевшее у  нас на стене, и мы сели  за стол. Отец Иоанн
поначалу  пытался поучать  меня  цитатами  из Евангелия. Но,  видя,  что  я,
подхватывая их, продолжаю наизусть, махнул рукой, и мы принялись за вино.
     Мне было  страшно находиться в такой  непринужденной обстановке с таким
большим "начальником"  - посредником  между Богом и нами, грешными.  А потом
вино сделало свое дело, и мы подконец, сидели чуть ли ни  в обнимку, напевая
псалмы царя Соломона.
     Но все кончается,  кончилось и наше свадебное  застолье. Начались будни
женатого  человека.  Поначалу  мне  казалось,  что  это невозможно  -  долго
сохранять  сексуальную верность  одной женщине. Несколько  раз  я  был очень
близок к грехопадению, но либо случай, либо сам Господь Бог помогали мне.
     То в сауне, где уже было готово свершиться грехопадение, гаснул свет, и
приходилось  вызывать электрика. А в сауне  третий, тем более электрик,  как
известно, обычно лишний. То сильно перепивал в  номере гостиницы, где был не
один, и дама оставалась неопороченной, а я уходил с молитвами благодарности.
Но вот,  прошло  уже более  десяти  лет и  грехопадения, по крайней  мере, в
завершенной форме, пока не было, и даст Бог, не будет!
     Жизнь идет своим чередом -  ушли с горизонта старые и  появились  новые
ученики, а также книги, патенты, спортивные успехи. Уже в 64 года  я выжимал
вес,  который  не поднимал за всю свою спортивную карьеру - 140 килограммов.
Никогда  раньше я  не писал в год по три книги,  причем довольно  сложные  и
объемные. А недавно - было и такое. Следовательно, жизнь продолжается!
     Но,  признаюсь  -  жизнь  без грехов, особенно сексуального  характера,
достаточно скучна и однообразна.  Хотя когда-то "завязывать" с этими грехами
надо! А  о  скучной  и однообразной жизни и рассказывать-то неохота, потому,
что  речь тогда пойдет  только  о  непрерывных  рабочих буднях. Почти  как в
скучную  и однообразную эпоху социалистического реализма.  Не то, чтобы сама
жизнь стала совсем неинтересной - это  не так,  даже,  может,  она сделалась
более целенаправленной и содержательной, что ли. Но и квантовая физика очень
даже   целенаправленна   и   содержательна   -  а   попробуйте-ка  выслушать
повествование о ней без сна с храпом!
     Поэтому на  этом хеппи энде - моих венчании и свадьбе, как это сплошь и
рядом делается  в наших  русских  и  даже  "ихних"  - нерусских  сказках,  я
завершаю байки о своей жизни и подвигах!
     Я прощаюсь и  говорю вам - русским, а возможно, и нерусским, но, тем не
менее, дорогим моему  сердцу людям: гуд  бай, оревуар, чао,  ауф  видерзеен,
чууз, грюс Готт, зай гезунд, нахвамдис, мнац баров, покедова!