ичепуренная"  и  надушенная  моей
любимой "Красной Москвой", где, как говорят, содержится мускус.
     Увидев ее, почувствовав этот знакомый запах, я так непреодолимо захотел
с  ней "у койку",  что  все сжалось внутри, аж  дыханье  сперло.  "Спокойно,
спокойно,  джигит, - сказал я себе,  - не  давай  себя оседлать!  Ты  сделал
выбор, и не мельтеши теперь, как  цанцар!" (цанцар или цанцари -  грузинское
слово, означающее  человека малодушного, слабовольного,  необязательного,  у
которого "семь пятниц на неделе", "перекати поле"  и  тому подобное. Не могу
даже подобрать точного русского синонима!).
     -  Нур, сердце  разорвалось  на десять частей! -  целуя  меня, сладким,
манящим  голосом  заговорила  соблазнительница-Витольдовна.  -  Зря  я  тебя
обидела,  каюсь и беру свои слова назад! Давай  сейчас пойдем домой, а потом
поедем вместе в Сухуми!
     У меня так засосало внутри, что  в глазах  потемнело  от желанья.  "Вот
она, сирена Одиссева, губительница мужиков!" - Твердил я самому себе. "Улисс
выдержал,  а  ты,  мастер спорта,  силовик, и подашься! А  Тамара-маленькая,
бесхитростная и простодушная, зря будет ждать тебя! Обещал ведь, а еще мнишь
себя европейцем!".
     - Тамара, у тебя  семь  пятниц на неделе, а у меня - только одна! Я уже
обещал другой женщине провести с ней лето. Конечно,  после того,  как ты мне
указала на дверь. Не я нарушил слово, а ты. И тебя я не подвел, не подведу и
другую женщину, которой обещал!
     - Ах, ах, у тебя есть и другая женщина! - запричитала Тамара, -  а я-то
тебе верила!
     -  Ни ты  мне  девственницей не досталась, ни  я  тебе  нецелованным! -
жестко сказал я Тамаре. Будем хоть  честны и верны слову. Я обещал поехать с
тобой и  поехал бы,  но  ты  отказалась.  Тогда я дал слово  другой и теперь
сдержу его, если  теперь  она сама не  пойдет  на  попятную. Такова  уж наша
мужицкая доля!
     - А  как же мое лето,  мой отдых?  Куда я  поеду,  ведь  я уже вышла  в
отпуск! - проговорилась Тамара: она облегчила мне расставание.
     -  Надо было думать,  когда  указывала мне на дверь! Чао,  какао!  -  я
"сделал ручкой" и зашел в метро.  - Господи,  спасибо тебе, что  не дал  мне
смалодушничать!
     Этим же днем  я прибыл в  Ивановское через  Черноголовку. Это сейчас мы
знаем Черноголовку,  как мощного производителя водки и газводы; а тогда тоже
знали,  но  как поселок  весьма серьезных  физиков.  Что-то  они опасное для
человечества производили, а что - не было дано знать простому народу.
     Мы встретились в детском саду, и Тамара пошла показывать мне наш домик.
Домик  принадлежал  местному  жителю  - Витьке-горбуну,  доброму, но  сильно
пьющему  парню. Сдал он  этот  домик  нам дешево,  а  сам  жил  у  какого-то
приятеля. Комната  в домике была одна, с койкой у печки,  которую  не топить
было  почему-то нельзя. Так  что мы ночами  просто плавали в поту  от  жары.
Иногда Витька, уже сильно пьяный, приводил в домик своих друзей, и когда они
допивались до положения риз,  то оставались  и  на  ночь. А нам  приходилось
перешагивать через валяющиеся на полу тела.
     Туалет был во дворе, и туда нужно было  проходить мимо собачьей  будки,
где на цепи сидела большая и свирепая с виду собака. Ее пасть, при натянутой
как  струна  цепи, находилась в  миллиметре  от тела человека, проходящего в
туалет. И именно этого миллиметра  не хватало  разъяренному  чудовищу, чтобы
задрать насмерть страждущего. Поэтому  иногда человек  так до туалета  и  не
доходил - страх делал свое дело раньше.
     Но,  несмотря на все эти страсти, все было путем и весело.  Сексуальный
режим  Тамару-маленькую  в отличие  от Тамары-грозной вполне  устраивал.  Не
мешала   даже  жаркая  печь,  пьяные  тела  на   полу  и  свирепая   собака.
Тамара-маленькая все воспринимала спокойно и как "подарок  от Бога"  - "Айнэ
гутэнэ гебратэнэ ганц  ист  айнэ гутэнэ габэ фон Готт" -  как любят говорить
евреи на своем идиш.
     Я привез с собой  фотоаппарат  с автоспуском;  мы наводили его  на нашу
койку, закрепляли и фотографировались во фривольных позах. Они  подчас  были
настолько новы и оригинальны,  что я таких  не встречал даже в спецжурналах.
Приятно  сейчас  бывает взглянуть на эти фотографии и  вспомнить  молодость.
Телосложение у обоих партнеров было тогда на зависть - будь это сейчас, наши
"фотки" можно было бы продавать любителям "клубнички".
     Купались мы в озере, вода в котором была хоть и прозрачной,  но с рыжим
оттенком.  Наверное,  присутствовали  соли железа  или что-нибудь  подобное.
Тамара совсем не умела плавать, и я научил ее этому искусству, именно в этом
озере.
     - Плыву, неужели я плыву? -  удивленно  кричала Тамара, делая  круги по
озеру.  Плавала она "по-собачьи", но очень быстро, почти как ильфопетровский
Скумбриевич.
     Я взял  с собой в Ивановское томик  Зощенко, и мы  на  полянке у  озера
читали книгу  вслух, оглашая  окрестности заразительным хохотом. Читаем  так
однажды, смеемся и чувствуем, что потемнело как-то вокруг. Поднимаем  взгляд
-  о,  ужас!  Над  нами  одни   любопытные  коровьи  головы.  Огромные,  как
"мичуринские"  сливы,   глаза  коров,   вернее,  молодых  телок,  с  наивным
любопытством уставились в книгу Зощенко - задние животные теснят передних, и
рога "ближних" коров уже начинают тыкать нам в бока. Слюна из их ртов капала
прямо на страницы нашей книги.
     Тут я  вскочил, схватил коврик, на котором мы лежали, и стал стегать им
коров  по  любопытным  мордам.  Те  же стали испуганно пятиться  назад и мы,
освободившись из коровьего плена, быстро ретировались.
     Оказывается, мимо проходило  стадо;  коровы - животные любопытные,  они
заинтересовались, что  там такого  смешного нашли эти хитрые  люди, и решили
сами  проверить.  После этого  случая  мы  в самых  интересных местах  книги
тревожно  поднимали головы, оглядываясь - нет ли вокруг  любопытных  рогатых
тварей?
     На этой  же полянке, мы иногда  выпивали, приглашая  в компанию подругу
Тамары  -  Нину.  Эта Нина,  высокоинтеллектуальная худенькая женщина,  была
прирожденной спорщицей.
     Пасущиеся рядом коровы и их пастухи слушали обрывки наших с Ниной фраз:
"Монотеизм", "нравственная  парадигма",  "демиург",  "теософия"... И другие,
столь же непонятные,  сколь совершенно бесполезные для коров  и их пастухов,
выражения. К общему знаменателю мы с Ниной никогда не приходили.
     И  чему только  могли научиться пионеры и пионерки,  многие из  которых
были  уже великовозрастными,  от такой  вожатой?  Им лучше бы  послушать про
гигиену  секса,  а   то  все  кусты  вокруг  были   увешаны  использованными
презервативами. А тут, видите ли, "нравственная парадигма"! Но вопросы секса
для Нины были закрытой темой.
     Вот так отдохнули мы с Тамарой-маленькой, почти что до самого сентября.
С  ней  было в меру  весело, в меру сексуально  и в  меру  спокойно. Никаких
коллизий,  сцен, скандалов упреков, запретов, нравоучений и других атрибутов
сосуществования   полов.  Я   <b>"подумал  и   решил"</b>  (прямо  цитата  из  мисс
Витольдовны!),  что для жизни  это не так уж плохо. Витольдовне бы поучиться
такой толерантности!

        Кадры редеют

     В  конце  августа  мы  вернулись в  Москву, где  меня  ждал  целый  ряд
сюрпризов.  Прежде  всего,  дома  я  нашел  Олю  с   мужиком,  которого  она
представила  "своим  другом  Юрой".  Еврейская  внешность,  возраст  -  чуть
постарше меня. Юра как-то саркастически поздоровался со  мной, сказав что-то
вроде "премного наслышаны про  вас".  Оля, наверное, выболтала! Но,  испытав
мое костоломное рукопожатие, Юра стал вести себя поскромнее.
     Оля  наедине сообщила мне, что она будет  жить  у Юры, и  освободит для
меня квартиру.
     - Можешь  встречаться  здесь с кем  хочешь! - разрешила она мне,  -  и,
вообще, - Оля перешла на шепот, - я планирую уехать жить за границу! Да, да,
не удивляйся! Юра - еврей, я выйду за него замуж и уеду с ним в  Израиль,  а
там - в  Америку! Но у меня к тебе две просьбы, как к другу  и бывшему мужу.
Первая  -  напиши  справку,  что  я, как  бывшая жена,  нахожусь  у  тебя на
содержании.  Не таращь на меня глаза - иначе  наша  советская  власть  будет
судить  меня  за  тунеядство,  я же официально не  работаю!  Вторая  просьба
серьезнее  -  я освобождаю тебе  квартиру,  поэтому собери  мне, пожалуйста,
денег на мое  обустройство за границей. У тебя  есть в запасе годик-полтора.
Тысяч пятнадцать хватит, рублей, конечно!
     - Один доллар  - шестьдесят  копеек! -  глубокомысленно напомнил я  Оле
официальный курс доллара.
     - Не надо, не надо! - возмутилась Оля, - на "черном" рынке за доллар аж
три рубля дают!
     - А на "белом", то есть при выезде за кордон - меняют шестьдесят копеек
на доллар, - настаивал я.
     -  Господи, да  не  все ли тебе  равно,  на  сколько  долларов  я сумею
разменять  твои рубли! Чем  больше дадут, тем лучше!  - миролюбиво заключила
Оля.
     Я согласился собрать  денег, благо  я  уже откладывал все  гонорары  за
книги, оплату за научную работу и изобретения. У меня на сберкнижке уже было
тысяч двадцать рублей. Конечно, комнату в коммуналке, что была  у Оли, можно
бы "купить"  (то есть прописаться с уходом  из нее бывшего жильца) тысяч  за
пять, не более. Но Оля для меня была близким человеком, я  ей многим обязан,
да  и виноват  изрядно перед  ней. Итак,  Оля исчез<b>а</b>ла с моего  сексуального
горизонта.
     Далее, позвонив Тамаре  Ивановне, я узнал, что она  привезла с собой из
Чегета жениха,  который живет у нее. Но  она пока твердо не решила (а может,
это он не решил), выходить за него замуж, или нет.
     - Прогоню -  будем с тобой встречаться как  раньше; выйду замуж - найду
способ, как изменять мужу!  - жизнерадостно сообщила Тамара. - А пока - беру
"тайм аут"!
     Но новость, которую я узнал в ИМАШе, была просто ужасной. Мне сообщили,
что у Лики  на море утонул  муж  - Владислав Ульянов. Это было ужаснее еще и
оттого,  что  опять  сбылись  мои  слова, которые я  сказал  в своем "особом
состоянии". И связь с Ликой, и гибель ее мужа по собственной вине - все было
отражено в моих словах,  произнесенных в присутствии Элика голосом Буратино!
Я немедленно зашел в отдел, где работала Лика, и едва узнал ее. На ее  месте
сидела осунувшаяся и, казалось, постаревшая женщина. Я чуть было  не спросил
ее, где Лика. Она вышла, и мы уединились в закутке коридора.
     Лика  заплакала  и  закурила,  хотя  я  раньше  никогда  не  видел ее с
сигаретой.
     - Ты все знаешь? - спросила она меня.
     - Знаю, но не все, - тихо ответил я, - жду твоих комментариев.
     - Итак, - вздохнув, начала Лика, - мы  поехали в санаторий Министерства
Обороны, что в Сухуми. Да  ты,  наверное,  хорошо  знаешь его? - я кивнул. -
Владик  прекратил  прием анаболиков  уже  весной,  страшно  похудел, куда-то
исчезли все  его  мышцы.  Он начал "чистку"  организма,  хотел  снова  стать
полноценным мужчиной  и человеком. Ты  знаешь, как это происходит? - я снова
кивнул. - Владик пил каждый день бутылку водки и много воды, а чтобы вывести
эту воду, принимал мочегонное, причем в больших количествах...
     - А калий? - быстро спросил я.
     Лика горько усмехнулась.
     - Вот этого-то  мы и  не учли! И  я хороша  - кандидат  наук  все-таки,
должны же  быть хотя бы элементарные  познания  в медицине! А  Владик вообще
советовался только со  своими тупоумными  "качками"! У нас же все сведения о
допингах за семью  печатями! Начнешь  у  врача команды консультироваться,  а
тебя  сразу заподозрят, на партсобрание вызовут! Тьфу! - вспылила Лика.  Вот
так он и продолжал  пить водку  и много мочегонного.  В туалет  бегал каждые
полчаса.
     И в Сухуми у него вдруг начались судороги - то ногу сведет, то  руку. Я
ему  массаж  делала,  видела как  он  хочет избавиться от свой беды.  Купили
"но-шпу",  судороги  чуть поутихли. Обрадовались мы, что  вроде все как надо
идет. Я уже и водку вместе с ним пить стала, чтобы помочь ему.
     - Знаешь, - как-то в постели признался мне Владик, - а я ведь почти что
изменил  тебе с год назад. Пристала некая женщина, как оказалось,  любовница
одного  профессора  и бывшего спортсмена-штангиста.  Пришлось  лечь с  ней в
постель - она без ума была от моего тела. - Тебе, - говорит, - в подметки не
годится  мой  бывший! А когда коснулось дела,  как я ни старался - ничего не
вышло. Пришлось сказать  ей,  что жена у меня красавица, а  она -  не в моем
вкусе. Боюсь, -  говорит, -  что она своему  "бывшему" все  расскажет, а  он
часто в твоем  институте бывает.  Пойдут гулять сплетни. Хотя бы  уж  скорее
настоящим мужиком стать, все сделаю для этого!
     -  И  тут  я совершила ошибку  - сказала,  что  знаю  этого "бывшего" и
назвала твою фамилию,  - призналась  Лика.  -  А потом уже ошибку  роковую -
выпила, дура, и призналась,  что была с тобой.  А он только и спросил: "Ну и
как этот штангист в койке?" Я и сказала как.
     Посмотрел Владик мне так пристально в глаза и повернулся к стенке.
     - Может  и  прощу тебе  это, когда опять  мужиком стану, но  только  не
сейчас! - прошептал он в стенку.
     - А назавтра пошли мы с ним на  море купаться, ты знаешь, там пляж весь
в спасателях и наблюдателях. Было десятое  августа...-  Лика  всплакнула, и,
утерев слезы, продолжила,  -  плывем  вместе,  чувствую,  Владик задыхается.
Перевернулся он  на  спину,  лежит,  пытается  отдышаться. Вдруг  глаза  его
закатываются  и тело как-то задергалось. Я - к  нему, голову поднимаю, чтобы
не захлебнулся, ору благим матом, машу рукой. Помогите, мол, тонем!
     Подоспели  спасатели, вытащили  Владика  на берег, начали откачивать, а
воды в легких нет! Подошел врач, посмотрел и говорит мне: "Остановка сердца,
мы бессильны!"
     -  И  все, делай что  хочешь! Как  это ужасно -  все отошли в  сторону,
оставили меня одну  с мертвым  мужем. Сама,  дескать,  и разбирайся  с  ним.
Поодаль отдыхающие купаются, в волейбол играют... Нет, не по-людски все это!
Как антилопы в Африке - лев только задрал одну из них, а остальным - хоть бы
хны!   В  Москве  подтвердили  -  остановка  сердца  из-за  дефицита  калия.
Принимаешь мочегонное - принимай и препараты калия! Говорят, от этого  много
спортсменов  погибает,  футболисты  прямо  на  поле мрут!  Нет, чтобы  везде
кричать, писать об этом, - держат в секрете, у нас, мол, в СССР допингами не
пользуются!  -  снова  взвинтилась Лика.  Так он и не  простил  мне измену с
тобой! Что делать теперь? - снова заплакала Лика.
     - Молиться,  а что еще? -  высказал я  то, что думал. - Тогда и я скажу
тебе, раз такое дело. То, что ты жена Ульянова, только раззадорило  меня.  Я
узнал, что  моя  любовница Тамара  переспала  с твоим  мужем,  мы  с  ней  и
поссорились  из-за этого.  И  то,  что  она была восхищена  его  физическими
данными  - тоже знаю, мир не без добрых людей,  а Владик имел неосторожность
проговориться друзьям.  Но про его  беду  я  впервые от тебя  узнал. Правда,
потом и Тамара подтвердила это.
     Конечно же, про  мое "особое состояние" и слова, произнесенные  голосом
Буратино, я не сказал.
     - Лика, ты молодая и красивая женщина, у тебя еще все впереди! - сделал
я попытку успокоить ее, -  но знай, что "чистка" спиртом и мочегонным обычно
не восстанавливает утраченных мужских качеств. В лучшем  случае прекращается
лишь тяга к анаболикам - это  же  своего  рода наркотик! Если бы это вернуло
твое  душевное равновесие, я бы предложил тебе руку и сердце, -  соврал я, -
но знаю...
     Лика замахала руками, не дав мне закончить фразу.
     - Прошу тебя -  о былом  ни слова! Если хочешь - будем просто друзьями,
но знай, что теперь мне очень тяжело тебя видеть, так что лучше...
     -  Ухожу,  ухожу, ухожу! - понял я намек,  а  Лика вся в слезах пошла к
себе в отдел.
     Мне  остается  только  рассказать, как  ушли  с моего  горизонта Маша с
Луизой.  Муж-миллионер  бросил-таки  Луизу.  Их  общую  большую квартиру  он
оставил  себе, а  Луизе  купил  однокомнатную  в  Бирюлево. Спорить  с таким
"крутым"  мужем  опасно,  вот Луиза  и  уехала  на  громадное  расстояние от
Красногорска. К  Маше  она  почти  перестала приезжать. Так  распалась  наша
веселая троица...
     С  Машей я  продолжал еще некоторое время  встречаться,  но встречи эти
были лишены  прежней остроты и новизны. А  вскоре они и вовсе прекратились -
Маша нашла себе "молоденького мальчика" (так, по крайней мере,  она сама мне
сообщила)  - студента. Маша довольна, студент,  по ее словам, тоже. Вот  так
студенты сменяют профессоров на их "посту", что поделаешь - диалектика!

        Жизнь моногамная

     Вот так к зиме 1982 года я остался в несвойственной для меня моногамной
связи не только  с одной-единственной Тамарой, а именно с Тамарой-маленькой,
но и  вообще  с  женским  полом. Поэтому на встречу Нового Года, ни на какой
"подледный" лов рыбы я не поехал. Тамара-маленькая постоянно  интересовалась
моими планами на этот счет, но я успокоил ее. Зима, дескать, теплая и лед на
нашей реке не установился.
     Оля "выбыла" с Таганки, а мы Тамарой (буду называть ее только по имени,
так  как других Тамар у меня  уже просто уже  не  осталось!) стали  жить там
вместе.  Это,  разумеется, было удобнее, чем постоянно разбираться с  пьяной
старухой  и  ее  нерусскими  собаками, цыганом-зятем,  полупьяной  дочкой  и
другими соседями Тамары. Включая красивую Людмилу,  несостоявшаяся любовь  с
которой вернула меня снова к Тамаре.
     На  встречу Нового Года Тамара  "достала" (не забывайте эру постоянного
дефицита!) две бутылки вкуснейшей брусничной  наливки. Это,  конечно, помимо
традиционного шампанского. 31 декабря вечером я заглянул в  почтовый ящик и,
помимо пары  поздравительных открыток, нашел письмо с конвертом издательства
"Детская литература". Я туда  еще месяца два назад сдал  свою рукопись книги
"В поисках энергетической капсулы", и ждал решения на нее. Уверенный  в том,
что под  Новый Год  мне могут прислать только положительный ответ, я  вскрыл
конверт  и  огорченно   прочел  отказ.   По  каким-то   мифическим  причинам
издательство отказывает в  публикации книги,  которую  само  же  заказывало!
Взбешенный  я разорвал письмо на  мелкие  кусочки  и стал топтать его. А тут
Тамара довершила мой "кайф".
     Желая,  видимо, вспомнить  свое официантское прошлое, Тамара разместила
на  маленьком подносе три бутылки  - две с брусничной наливкой и шампанское.
Затем, поставив этот поднос на одну  руку и, пританцовывая, понесла поднос в
большую комнату, где стоял стол.  Но навыки официантки, имевшиеся у Тамары в
минимальной степени, уже были полностью утрачены. Поднос соскользнул с руки,
и по  закону  Аристотеля, первым упало на  пол шампанское, а на  него уже  и
наливка.
     К сведению гуманитариев - Аристотель  справедливо  считал,  что тяжелые
предметы   падают  быстрее   легких   (опыт   Тамары   -  это   лишнее  тому
подтверждение!).  Галилей,  вроде  бы,  бросая шары  с  пизанской  "Падающей
башни", доказал, что это не так, и  все тела падают одинаково. Но я раскопал
первоисточники и  показал,  что  Галилей этого  не  доказывал.  А потом  сам
доказал, что Аристотель все-таки был прав.
     Утверждают, что  Ньютона активизировало на его открытие падение  яблока
на  голову. Меня же -  опыт, поставленный Тамарой, где все три  бутылки были
разбиты. Но  первой все-таки упала более  тяжелая  бутылка шампанского, а на
нее  уже более легкие  бутылки брусничной наливки. И я  с ужасом наблюдал на
полу  кроваво-красную  пенящуюся  лужу,  в  которой  среди осколков  бутылок
плавали клочки разорванного злосчастного письма.
     До чего же  полезны, бывают эти наблюдения для  ученых людей! Они могут
привести как  к  адекватным,  так и  неадекватным  последствиям.  Адекватным
последствием,    хотя   и   достаточно   отдаленным,   было   математическое
доказательство первоочередности падения на Землю тяжелых тел по сравнению  с
легкими. Хотя это и противоречит "нерусским" ученым - Галилею и Ньютону, но,
тем не менее, я не шучу. Не буду отсылать вас к моим многочисленным статьям,
которые трудно и хлопотно искать.
     Возьмите в любой крупной библиотеке мои книги  по физике: "Удивительная
физика"  -  2003  и 2005  годов  издания, и "Парадоксальная механика" - 2004
года,  прочтите  и  убедитесь! Потенциальный  православный,  то  есть  почти
русский  Аристотель здесь больше приближался  к истине,  чем католик Галилей
или протестант Ньютон. Это еще раз  подтверждает сталинскую  гипотезу о том,
что Россия - все-таки родина слонов и не только их!
     Теперь  о  неадекватных   последствиях.  Сильнейший  стресс,  вызванный
одномоментным  лишением меня всей выпивки  на Новый  Год и "потерей"  книги,
всеми последствиями обрушился на  его виновников.  Поскольку с письмом я уже
расправился, то  осталось разделаться и с  Тамарой. Одним движением я бросил
ее на  кровать, и уже, было, хотел "пустить кровь", но потом  решил, что это
будет слишком быстрым и легким наказанием. И  тут, вспомнив частушку про то,
как  жестокий Пол Пот расправлялся со своей Кампучией, стал проводить эту же
экзекуцию с Тамарой. И делал это, как под бой курантов,  так  и под "Голубой
(в  хорошем смысле этого слова) огонек"! Экзекуция длилась до самого утра, и
я ставил кухонным ножом соответствующие зарубки на койке.
     Утром же, когда прошло сильнейшее головокружение, достигнутое без капли
спиртного, я подсчитал число зарубок. Оно оказалось двузначным и "круглым" -
десять! Правда,  десятая  зарубка была  поменьше других, что  вроде бы, дало
основание считать эту цифру девятью с половиной.
     Так, до сих пор этот факт остался спорным для нас с Тамарой. Хотя в чем
разногласие  - в каких-то  пяти процентах?  Да это вполне приличная точность
для  современной науки,  тем более,  сексологии, скорее даже сексопатологии!
Можно было, конечно, повторить эксперимент,  но для этого нужно было бы, как
минимум,  уничтожить  все спиртное в доме под  Новый Год,  что, согласитесь,
попахивает садизмом!
     Судя по встрече Нового  Года, этот  год должен  был быть для нас полным
стрессов и гипертрофированного секса. Но, видимо,  суеверным приметам верить
нельзя.  Прежде  всего,  сразу после  праздников я  созвонился  со  знакомым
редактором издательства "Детская литература". Тот с извинениями сообщил, что
такое  письмо было отправлено мне  только  потому,  что  издательство забыло
включить книгу в план выпуска на 1983 год. А если такое письмо не отправить,
то  виновные в этом останутся без премии.  Книга же  будет  выпущена в самом
начале 1984 года, она одобрена, и аванс скоро  будет отправлен на мой счет в
сберкассу (тогда  так назывался Сбербанк, а в Германии и сейчас используется
аналогичное название - "Шпаркассе").
     На начало  июня была  назначена защита диплома Саши,  и  он,  постоянно
консультируясь со мной, стал завсегдатаем нашей квартиры на Таганке. Так как
мы  нередко,  а  если честно,  то всегда  выпивали  с  ним,  Саша  частенько
оставался у нас и ночевать. А утром, в отличие  от меня, ему трудновато было
вставать.
     Тамара  же,  уволившись  еще  в  конце  прошлого  года  из  своего  НИИ
Минералогии, всю весну устраивалась на работу в  НИИ Технического стекла. То
есть  решила   переквалифицироваться   из   последовательницы   "нерусского"
Ферсмана,  в   продолжательницу  дела  "нашего"   Ломоносова   -  известного
"стекольщика". Ведь  это  он  писал  в  стихах  "служебную  записку"  своему
начальнику:
     Те о стекле неправо думают, Шувалов,
     Которые его чтут ниже минералов!
     Видимо, это  двустишье  произвело на  Тамару такое сильное впечатление,
что она решила покинуть НИИ Минералогии и перейти в НИИ Технического стекла.
И претворяла намеченное в жизнь всю весну до лета в статусе безработной. Я с
некоторым  подозрением  оставлял  Сашу  дома,  наедине  с  его  абстинентным
синдромом и  моей  Тамарой. Тем  более,  их  симпатия  друг  к  другу  и  не
скрывалась.  Когда  мы,  выпивая  вместе, доходили  до расспросов: "Ты  меня
уважаешь?"  и целовали  друг  друга,  то Саша с Тамарой делали это с  особой
нежностью  и длительностью.  А  кроме  того,  Саша всех  женщин на  кафедре,
включая красивую Иру и мою будущую невестку  Наташу,  называл  не иначе, как
"Тамарочка". Ира деликатно обратила мое внимание на это, и я заинтересовался
данным  феноменом.  Как-то спросил  Сашу  без  обиняков,  какие  чувства  он
испытывает к моей Тамаре, раз всех вокруг называет ее именем.
     Но тот, глядя прямо мне в глаза преданным взглядом, ответил:
     -  А какие, по-вашему, чувства  я  должен испытывать к любимой  женщине
моего любимого руководителя?
     Я  счел этот ответ  достойным  джентльмена, и мне стало стыдно  за  мой
неинтеллигентный вопрос. А если даже у них имеется "легкий флирт", то  и Бог
с ними, пусть радуются жизни. Лишь бы от этого флирта  дети не рождались! Но
Тамара, как я уже упоминал,  была застрахована от таких последствий. Кому же
будет плохо, если двое людей, которых так люблю  я,  еще будут любить и друг
друга? Тогда чувство это будет логически замкнуто;  пелось ведь  в песне тех
лет: "Любовь - кольцо!".
     Но переводить это чувство в полный коллективизм отношений я считал, как
минимум, преждевременным.  Ведь  студент -  это еще  даже  не аспирант, как,
например, Виктор из ИМАШа.  Это, скорее, ближе к школьнику, а это - табу для
преподавателя!
     Саша с отличием защитил диплом и стал  готовиться ко мне в аспирантуру.
Наступила пора отпусков, и я отпустил Тамару в ее любимые пионерлагеря.  Она
ездила  туда,   чтобы  вместе  с  дочкой  отдохнуть,  да  к  тому  же,   это
засчитывалась  ей  как  работа,  так  как  туда  посылали   от  предприятия.
Дополнительным  преимуществом было  и то,  что  их - "вожатых"  обеспечивали
жильем,  едой и  заработком.  Недостатком  же были сами  пионеры: в  младших
отрядах - слишком беспомощные и назойливые, а в старших - грубые и развязные
(вспомним окрестные кусты в презервативах!).
     Мы же  с Сашей вылетали на  все лето  в  город Ашхабад. Нет, не  только
потому, что мы любили сауны и мечтали о пятидесятиградусной жаре. В Ашхабаде
нас ждала  интересная научная и инженерная работа, дающая  новое направление
использованию маховиков.

        Город любви

     К  нам  в  институт  несколько   раз  приезжал  сотрудник  Ашхабадского
сельскохозяйственного института  по  имени  Худай-кули.  Это  в  переводе  с
туркменского означает "раб Божий".  Добрый, полного телосложения, парень лет
сорока, цветом  лица  и  волосами  похожий на  негра. Он  все  убеждал  меня
заняться  использованием  маховиков  для  тракторов  типа  "Беларусь", очень
широко используемых в Туркмении для хлопководства.
     Дело  в  том,  что  из-за технологических  особенностей, при  обработке
хлопковых полей в орошаемой части пустыни Кара-Кум, на  трактор  действовала
резко меняющаяся нагрузка. Поэтому тракторист постоянно переключал передачи,
а трактор для этого должен, в отличие от автомобиля, полностью остановиться.
И вот этот бедный трактор всю дорогу только останавливался и трогался снова.
Огромный перерасход топлива и времени!
     Мы  прикинули,  что если  этот  трактор  снабдить  маховиком хотябы  из
железнодорожного  колеса,   то  расход  топлива  снизится   почти  вдвое,  а
производительность  повысится  в  три с  лишним  раза.  Трактор,  снабженный
маховиком, способен  "с  ходу"  преодолевать  резкие  пики нагрузок, и будет
выполнять  работу  на высокой  скорости  без остановок. Экономия  получается
бешеная!
     Сельхозинститут выделил трактор и деньги. Мы же с Сашей должны были "по
месту"  рассчитать  маховик  с  приводом на  вал отбора мощности  трактора и
изготовить  техдокументацию.  Это  работа  зачлась  бы  Худай-Кули, как  его
диссертационная,  а эксперимент  пригодился  бы и Саше.  Вот мы  с  Сашей  и
вылетели из Домодедово в Ашхабад.
     - А жара? - опасливо интересовались мы.
     - Ай, нет! - отмахивался Худай-кули,  - есть арык, есть кондиционер!  А
жары выше сорока - не бывает, иначе народ на работу не выйдет!
     Мы тогда не поняли лукавства этой  фразы.  Оказывается, есть закон,  по
которому  при температуре воздуха в  сорок градусов  и  выше, граждане имеют
право не выходить  на работу, а зарплату при этом получают.  Поэтому  Партия
приказала туркменской службе погоды не "поднимать"  температуру воздуха выше
39,9 градуса. А когда мы, уже будучи в  Ашхабаде, видели на термометре  58 в
тени,  хотя по радио объявляли  все  те же 39,5 градусов, мы  были потрясены
этим  лицемерием.  "Гиплер Ашхабад!"  ("Говорит  Ашхабад!") -  так  начинало
работу туркменское радио.  А туркмены ворчали: "Гитлер в Ашхабаде! Сейчас он
объявит опять  тридцать  девять с  половиной  градусов, хотя  на  улице  все
пятьдесят!".
     В самолете было  свежо и  прохладно. "За  бортом  плюс  тридцать девять
градусов!" -  объявили в  салоне, когда  самолет  остановился на  аэродроме.
Открыли двери... и я попятился назад. Нет, это была даже не сауна, это  была
паровозная топка! Но нас вытолкали, и  мы  среди  встречающих сразу заметили
улыбающегося толстячка Худай-кули.
     - Учитель! -  закричал  Худай-кули, и, взяв у меня портфель, заспешил к
выходу  из  аэропорта. Саша, прикрывая  голову газетой, семенил  за нами. Мы
сели в машину и поехали в город.
     И тогда центр Ашхабада был красив, а сейчас,  наверное, что и говорить!
Чего стоит  хотя  бы, статуя  Туркмен-баши,  автоматически  поворачивающаяся
навстречу Солнцу!  А еще говорят, что Туркмения - отсталая страна! Это у нас
-  отсталая  страна.  Здесь  я  еще  не  видел  памятника  Ленину  с  рукой,
протянутой, например, на Солнце днем, или на Луну ночью.
     Зато   в   Красногорске  я  видел  у  заводоуправлений   двух  заводов,
расположенных рядом, два памятника Ленину, указывающих руками друг на друга!
Вот где отсталость-то, а еще спутники запускаем!
     Худай-кули  жил на самом краю  Ашхабада. Перепрыгиваешь  арык  - и ты в
пустыне!  Пройдешь  немного  по  пустыне,  и не успеют у  тебя  расплавиться
пластиковые подметки, как ты уже на границе с  Ираном.  Со страшным  Ираном,
где  грозный  аятолла  Хомейни  запретил  все  вообще, а  вино и сексуальные
излишества  -  в  частности! Лежать бы нам с отрубленными головами,  если бы
самолет "промахнулся" и приземлился бы в Иране!
     А в Туркмении тех лет все было разрешено - и в общем, и в частности! "Я
другой такой страны не знаю, где так вольно  дышит человек" - ведь тогда еще
был СССР, и на  все советский человек имел право...Из  одного права, конечно
же, "шубу не сошьешь", но и это хорошо. В Иране-то и прав не было!
     В  квартиру   Худая-кули,   которая  находилась  на   последнем   этаже
пятиэтажного  дома, вода  практически не поступала.  Но вместо воды  мы пили
сухие  вина  -  "Фетяску" и "Семиллон",  которые в магазине близ дома были в
избытке. Местный народ вино не покупал, все пили только водку.
     Иногда  мы  пили сквашенное  снятое верблюжье  молоко  - "чал", которое
Худай-кули  постоянно  привозил  с  базара. Этот  "чал"  напоминал  заварной
крахмал, которым крахмалят белье. Так как в быту  уже появились порнофильмы,
а также слухи о том, что мужиков  там  "заправляют" этим крахмалом, чтобы из
них "сперма" лилась литрами, пить этот чал нам стало противно.
     Но  полностью мы отреклись  от  чала после похода на Ашхабадский базар.
Там мы  увидели, как  из одной  и той же глиняной  кружки  пили чал какие-то
"дервиши", больные трахомой, и заправляли бидон Худай-кули. Никакой воды для
мытья кружки на базаре, разумеется, не было.
     А  вообще  у  Худай-кули   нам  было  весело.  Специально  для   нашего
развлечения  хозяин  пригласил жить в  квартиру  гитариста Ахмеда и певца  -
красивого  мальчика  лет  пятнадцати  -  Бекназара.  Жену свою с  детьми  он
отправил  в кишлак к родне, а музыкантов - наоборот, пригласил к себе. Спали
они с хозяином вместе в маленькой комнатке без кондиционера. А я с Сашей - в
прохладной  и  большой  комнате   с  бесконечно  работающим   днем  и  ночью
кондиционером.
     Несмотря  на то, что мне, как  учителю,  стелили постель на  тахте,  я,
мучимый жарой, переползал  на пол, где мы с Сашей, сгрудившись в  одну живую
кучу, спали  прямо  под  кондиционером.  Благо ко  времени  сна мы  были уже
настолько пьяны, что забывали про правила хорошего тона.
     Музыканты, проходя по утрам  мимо  нашей  "живой"  кучи, в  силу  своей
восточной испорченности, сделали ложный вывод о моей с учеником  сексуальной
ориентации. Мы поняли это  по перемене смысловой  направленности песен юного
херувимчика Бекназара.
     Дело в том, прямо с утра Худай-кули подносил  мне с Сашей "по пиалушке"
вина (каждая такая "пиалушка" - более пол-литра!). А музыканты тем  временем
садились, скрестив ноги, на пол и начинали свой концерт на целый день. Мы же
полулежа  (так  как  в квартире  не  было  стульев, а стол  был  только  для
черчения) на циновке, пили вино, закусывая фруктами и вареным мясом. Ах  мед
бренчал на  гитаре одну и ту же  заунывную восточную мелодию,  а  гениальный
мальчик Бекназар прямо с ходу экспромтом сочинял и тут же пел песни.
     Сперва  это  были песни  о том, как  мудрый  учитель,  поднаторевший  в
науках, не жалея  сил,  день и ночь учит  своих  учеников, и особенно самого
первого  из них  -  Сашу.  Тот же любит  своего учителя  и науку,  которую с
удовольствием изучает... и так далее, и тому подобное на целый день.
     Но после  ложного  вывода  о  нашей  сексуальной ориентации, при той же
мелодии, слова  песен Бекназара изменились лишь чуть-чуть. Но  смысл! Если в
предыдущих словах  только одно слово -  "учит",  грубо  говоря, заменить  на
слово "дрючит", или его сексуальный синоним, то будет ясен смысл новых песен
Бекназара. Мы слушали-слушали,  а потом с интересом спросили  нашего хозяина
Худай-кули, о чем это поет наш юный певец любви?
     На  что  Худай-кули  с восточной вежливостью  пояснил  нам, что  любовь
учителя  к  своему ученику  и  обратно  обычно бывает столь велика  и  столь
многогранна,   что  границ  не  знает.  И   стоит   ли   придавать  значение
метафоризированным  словам  поэта? Тем более,  что  на  Востоке "<b>это  самое</b>"
пороком и не считается...
     - Ни хрена себе! - сказали мы с Сашей, но спорить и доказывать что-либо
было  бесполезно.  Мы  выпили  по   лишней  пиалушке  и  договорились  спать
поочередно,  один -  на  полу, а другой  - на тахте, чтобы  не возбуждать  у
восточных  джигитов нездоровых  мыслей.  Но  к утру,  когда джигиты начинали
проходить   через  нашу  комнату,   мы   все  равно  уже  лежали  кучей  под
кондиционером. Джигиты  добродушно  посмеивались: "еще  бы -  мы  в  "городе
любви",  как переводится  название "Ашхабад" с  туркменского!"  Да какая там
любовь в такую жару, разве только платоническая!
     Мы в  средней полосе  плохо представляем все  неудобства,  связанные  с
постоянной жарой. Приведу пример. Как-то Саша приболел - может, простудился,
если это возможно себе представить в такую жару. С трудом Худай-кули нашел в
квартире градусник, чтобы измерить ему температуру. Но как это сделать, если
в  комнате уже сорок  градусов?  Оказывается,  нужно  охладить  градусник  в
холодильнике,  затем  сбить  его  и  быстро сунуть подмышку,  а  температуру
смотреть,  не  вынимая  градусника,  иначе она  тут  же  снова поднимется до
сорока. Так мы и не справились с этой задачей.
     Особый  разговор  про  курение. Мы  с  Сашей не  курили  и отрицательно
относились к этому пороку. Но попробовать "травки" не  отказались, тем более
она там открыто продавалась на базаре.  Конопля, план, марихуана  - все  это
там называлось "бен". Его смешивали с табаком и курили из "козьих ножек". На
меня этот "бен" не действовал, только в горле першило.
     Но продавалась и другая штука под названием "тряк". Его путают с опием,
но это  не  так. Этот "тряк", который  стоит намного  дороже "бена" получают
хитро.  Раздетый и потный (а иного и быть не может!) человек  бегает по полю
цветущей конопли. Тело его покрывается слоем пыльцы этого растения. Потом ее
вместе с  потом  соскребают тупым ножом  и  подсушивают.  Получается  масса,
похожая на темный  пластилин. Но как ее использовать? А вот как. В Туркмении
не зря говорят, что лучший подарок  в семью - это электропаяльник и воронка.
Приляжет аксакал с  кунаками вечерком  на маленький коврик, положат  посреди
него дощечку с  кусочком пластилина  -"тряка", возьмут  в рот концы воронок.
Аксакал  включает  паяльник  и,   прогрев  его   как  следует,  готовится  к
священнодействию. Наконец,  аксакал  тычет раскаленным  концом  паяльника  в
кусочек  "пластилина", от  чего он, шипя,  испускает клубы дыма.  Страждущие
захватывают эти клубы раструбами воронок и жадно всасывают в себя. Кайф!
     Такая примерно картина наблюдалась у нас вечерами,  когда вина  и водки
казалось уже мало. Роль  аксакала играл "учитель",  то есть  я.  Паяльник  и
воронки были у хозяина. Зная, когда и куда должна "брызнуть" струйка дыма, я
первым  совал  туда свою  воронку и жадно вдыхал  дым.  Но жадность моя была
наказана  - "тряк", как и "бен",  не вызывали у меня ничего, кроме кашля. То
ли дело  -  водка! И вместо кусочка этого, замешанного  на  поту трудящихся,
простите, "тряка", сколько бутылок водки можно было бы купить!
     Но моим  кунакам  нравилась экзотика, и, кроме  кашля, они  получали от
этого дыма еще кое-что поприятней. Поэтому  я, продолжая на правах старшего,
тыкать паяльником в этот "тряк", сам воронки в рот не брал, а запивал каждый
выброс дыма глотком вина.
     Хозяин наш любезно показывал нам  достопримечательности Туркмении.  Сам
он автомобиль не водил, но у него всегда  был "на подхвате" кунак с машиной.
Повезли как-то  меня с Сашей на Физкультурное озеро  близ Ашхабада.  Большая
лужа серой воды посреди пустыни. По берегам жиденькие заросли тростника. Нас
с  Сашей  высадили,  чтобы  мы  могли окунуться, а сами  поехали за  большим
зонтом, чтобы посидеть в тени.
     Солнце палило  сквозь  какую-то белую  дымку, отчего казалось,  что оно
светит отовсюду. Мы окунулись в  горячую, градусов в тридцать  пять, воду, и
тут же выбежали на берег.
     По берегу  озера  шел гигантский  двугорбый  верблюд-бактриан. На голых
бежево-серых боках  верблюда под  кожей видны  были  толстенные, как садовые
шланги,  кровеносные  сосуды.  Верблюд  с  презрением  посмотрел на  нас  и,
захватив губами куст пустынной колючки, смачно зажевал. Эти колючки свободно
проходили  сквозь  наши  кроссовки, больно жаля ноги. Как верблюд  ухитрялся
лакомиться этой "колючей проволокой" пустыни, оставалось загадкой.
     Автомобиль с зонтом задерживался. Мы шалели от  беспощадного излучения.
Казалось,  что  кванты  горячего света  били нас  по  головам, как  дробь из
дробеструйного  аппарата. Но  укрыться было  негде, мы  даже наших  шляп  не
захватили!  Положение  становилось  невыносимым.  И  мы,  срезав  валявшейся
крышкой от  консервной банки две  тростниковые  трубочки, присели  под воду,
дыша воздухом через них.
     Какое-то спасение от беспощадных квантов  было найдено - они уже не так
сильно  били  через  воду.  Но  если  кто-нибудь  думает,  что дышать  через
тростниковую трубку легко  -  пусть попробует  сделать это сам. Вода сжимает
грудь, помогая выдохнуть,  но не дает  сделать вдох. Это  вам не дыхательная
трубка  для  плаванья - там  при дыхании  легкие остаются примерно на уровне
поверхности.  А мы сидели под водой,  держась за  стебли тростника, так, что
губы наши были сантиметров на двадцать под  водой, ну а легкие - глубже, чем
на полметра. Но пять  сотых атмосферы, которые при этом давили нам на грудь,
были мучительны. Если площадь  поверхности нашего тела в  зоне  легких грубо
считать равной всего четверти квадратного метра, то эти пять сотых атмосферы
сдавливали нам легкие как 125 килограммов груза. Груз этот, правда, давил на
грудь равномерно - спереди,  сзади и с боков, но  приятным это  назвать было
нельзя.
     Приехавший  с зонтом  Худай-кули, и не увидевший нас  на озере,  решил,
было,  что мы  утонули,  но все закончилось счастливо.  Мы воткнули в  землю
зонт,  поставили бутылки с водкой,  разрезали  огромный арбуз, и  начали "по
пиалушке".  Сперва  нам показалолсь,  что  водка  в такую жару неуместна, но
потом мы поняли,  что "огненная вода" в холод согревает, а в жару - холодит.
Она универсально  притупляет  температурные  центры в  мозгу  и обеспечивает
комфортное состояние. На первое время, конечно. Нам с Сашей надо было просто
"врезать  по  пиалушке",  и  не пришлось  бы лезть  под  воду.  Умерли бы от
солнечного удара, но при полном комфорте!
     Но  наибольшее  впечатление  произвело  на  нас  посещение Бахарденской
пещеры  и подземного озера там. На самой границе с  Ираном в горе существует
провал в  десятки метров  глубиной. На дне  провала  расположено  небольшое,
весьма  экзотическое озеро, теплая,  почти  горячая вода  которого  насыщена
сероводородом,  и  в  этой  воде почему-то не тонешь,  как  в Мертвом  море.
Нахождение  в  этом озере, как  точно подмечено в путеводителе,  "доставляет
неизъяснимое блаженство". Из  озера торчат рифы-скалы, а над ним на скальном
куполе гроздьями висят миллионы летучих мышей-"вампиров".
     Вначале я  решил,  что такой  запах озеро издает из-за испражнений этих
милых животных, но меня переубедил путеводитель. Там было сказано, что такой
запах  придает озеру сероводород. Так и не разобравшись, что здесь первично,
а  что - вторично -  испражнения или сероводород,  мы с Сашей с неизъяснимым
блаженством валялись на поверхности озера, ожидая, когда погасят свет.
     Всю  акваторию  озера  освещала одна стоваттная лампочка,  свисающая  с
купола  на  проводе. Вот  она-то и  погасала, под  крики ужаса  купальщиков.
Воцарялась полная тьма,  какая  только может быть  в  подземелье. Все вокруг
начинали  кричать  от  ужаса, но только не  мы, потому, что мы знали, в  чем
здесь дело. Худай-кули заранее предупредил нас о происках местной шпаны.
     Бахарденскую пещеру  и  озеро посещает масса туристов. Они спускаются к
озеру по лестнице  из ста ступеней, располагаясь  на  берегу и,  раздевшись,
оставляют  там  свои вещи.  И тут гаснет  лампа,  а шпана  в  кромешной тьме
хватает эти  шмотки  и "делает  ноги". Не позавидуешь  туристам, оказавшимся
голяком  в  подземном Бахарденском  озере  без денег,  документов, билетов и
т.д.!  Но  мы,  зная  об этих  криминальных  штучках,  спускались в пещеру в
плавках, а остальные шмотки оставались рядом с Худай-кули в чайхане.
     Бахарденская  пещера  для  туркмен  священна. Издалека  приезжают  сюда
молодожены поплясать на площадке перед входом в пещеру. Вереница автомобилей
с ковровыми дорожками на кузове, покрывающими переднее и заднее стекла, гудя
сиренами,  врывается  на  площадку. Из машин  выскакивают -  жених в  черном
костюме и черных  галошах, надетых на шерстяные носки,  и  кунаки  жениха  в
ушанках, теплых халатах, а нередко и в пальто.
     Я видел на улицах Ашхабада людей в теплых пальто, ушанках и галошах  на
шерстяных носках, но думал, что это просто ненормальные. А здесь? Жених весь
в поту, отчаянно отплясывающий какую-то бешеную "джигу", но не снимающий при
этом теплого  костюма и ушанки; кунаки в теплых халатах  и пальто;  наконец,
невеста в шерстяных носках и галошах!
     Я решился и спросил у одного  из кунаков, почему в такую жару невеста в
толстенной накидке-пончо через голову, носках  и  галошах. И это под палящим
туркменским солнцем при пятидесятиградусной жаре!
     -  А чтобы  свеженький  был!  -  весело ответил  кунак,  не  переставая
плясать.
     И, наконец, Худай-кули пояснил мне, что теплые одежды не дают проникать
горячему воздуху к более  холодному телу человека.  А тем более спасают тело
от палящих лучей, или квантов, летящих от  Солнца.  Нигде, как  в Туркмении,
корпускулярная теория света по Ньютону так явно не побеждает волновую теорию
Гюйгенса.   Солнечный   свет  в   Туркмении   так   и   колотит   по   башке
квантами-фотонами, а меховая шапка смягчает эти удары.
     Много  удивительного  увидели  мы  в Туркмении. Экзамены в  ВУЗах, где,
обливаясь п<b>о</b>том,  студенты в  костюмах  с карманами,  набитыми  шпаргалками,
часам  сидели за партами.  Железнодорожные  мастерские, где я впервые увидел
градусник, показывающий 58  градусов  в  тени.  Там нам точили  маховики,  и
рабочие постоянно  делали короткие переходы между станками и табуретками, со
стоящими на них чайничками  с зеленым  чаем.  Отхлебнув глоток  чая, мастера
неторопливыми шажками возвращались к своим станкам.
     Я так и  не понял, зачем жить в таком  аду, зачем так мучиться? Ведь  в
тысячу раз комфортней зимой в  тундре, где от холода можно спастись в теплых
чумах, анораках и малахаях. А от жары ведь под кондиционерами не насидишься,
надо и на улицу выйти, и в поле работать. Но, видимо там к этому привыкли, а
привычка - вторая натура!
     К концу первого месяца пребывания в  Ашхабаде, несмотря на жару, водку,
"бен"  и  "тряк",  постоянные  расчеты  и  черчение,  "авторский  надзор"  в
мастерских при 58 градусной  жаре,  мужское  начало дало-таки себя знать. Мы
запросили  у  нашего хозяина  каких-нибудь там хоть  завалящих, но  "дурды".
"Дурды" - это  так мы с Сашей прозвали в Ашхабаде баб, почему, сам не  знаю.
Слово  "дурды", смысл которого  аналогичен  болгарскому "стоян", чрезвычайно
часто используется в туркменской речи. А раз часто - то значит, это о бабах,
справедливо решили мы.
     Да и  слово очень уж к бабам подходящее, особенно к восточным - "дурды"
- и все тут ясно! Хозяин, Ахмед и даже юный Бекназар были шокированы нашей с
Сашей  бисексуальностью,  они-то уже успели привыкнуть к тому, что мы, мягко
выражаясь "светло-синие". Но желание гостей на Востоке - закон! И Худай-кули
заявил нам, что вечером будут "дурды".
     Чтобы не  эпатировать  этих "дурды"  водкой, мы купили  хорошего вина и
шоколадных конфет. Запаслись и презервативами - не подхватить бы чего-нибудь
экзотического, "южного".
     Волнуемся, ждем встречи  с утонченными турчанками, этакими "наложницами
султана". Но приходит хозяин и приводит двух настоящих "дурды",  "дурдее" не
бывает!
     Во-первых,  они  оказались  русскими,  хотя  говорили   с   туркменским
акцентом! Во-вторых,  они были постарше меня, не говоря уж  о  Саше.  Далее,
каждая  из  них весила  больше,  чем  я  с Сашей вместе.  "Дурды"  были  уже
полупьяны и не по-хорошему развязны. Мы, по крайней мере,  такого восточного
варианта русского мата еще не слышали.
     Вино наше "дурды" обозвали  кислятиной. Выпили по полному стакану водки
и заявили, что "борода" (это я) - "хам трамвайный", а "сосунок" (это Саша) -
еще "тел<b>о</b>к".
     -  Худай-кули,  -  наконец прорвало  меня,  -  уведи, пожалуйста,  этих
"ледей" подальше, а то я, как хам трамвайный, за себя не ручаюсь!
     - Что...о, это  как ты  нас назвал? - заорала басом одна из "дурдей", а
другая, чувствуя, что  конец их пребывания  здесь близок, стала  лихорадочно
допивать водку.
     - Леди - это не то, что вы подумали!  - пояснил я дамам, открывая двери
и выпроваживая их словами чеховского жениха - позвольте вам выйти вон!
     - Русский не знаешь! - обругала меня одна из "дурдей".
     - От такой слышу! - огрызнулся я, - Чехова читать надо!
     И я захлопнул дверь.
     Мои кунаки  зааплодировали. Им  тоже  не  понравились "дурды". Особенно
нашему  барду,  или  по  среднеазиатски  -  "акыну"  Бекназару.  Он  тут  же
"активизировал" Ахмеда, и под его заунывное бренчание запел:
     Мудрый учитель изгнал надостойных дурды-и-и!
     Не будет помехи им с Сашей взаимной любви-и-и!
     - Мели, мели, Емеля! - допивая свою пиалушку, мрачно сказал ему Саша.
     Быстро  подошел  конец августа. Чертежи  были  готовы  все, но "железо"
делалось медленно. Худай-кули сказал, что остальное он завершит сам, и чтобы
мы не беспокоились. Нам взяли билеты на самолет и проводили нас "с музыкой".
Уже в самолете Саша признался мне, что Худай-кули дал  ему тысячу рублей нам
на  двоих,  как оплату  за  труды.  Он боялся, что "учитель"  обидится  и не
возьмет деньги.
     Худай-кули позвонил в Москву уже поздней осенью.
     - Учитель, - восторженно  сказал он, -  маховик поставили на трактор, и
он поехал, обгоняя автомобили! Семьдесят километров в час!
     Я  представил себе трактор "Беларусь", да еще  с  громадным  маховиком,
мчащимся с такой скоростью по барханам, и схватился за голову...

        Кафедральные шуточки

     Осенью  Саша  поступил  в  аспирантуру.  Сначала  я  наметил  ему  тему
диссертации - маховичный погрузчик, и Саша энергично взялся за дело. Но тема
"зачахла" из-за нехватки  финансов  у  заказчика.  Пытались сделать науку на
гибридном  "электро-маховично-бензиновом"  автомобиле,  но  эксперимент  был
очень несерьезным, почти  фантастическим. Мы так перестарались,  корректируя
эксперимент в  свою пользу, что наш автомобильчик, выходило, не потреблял, а
выдавал бензин и электроэнергию.
     И, наконец, подвернулась "живая"  тема с  маховичным "стоп-стартом",  о
котором  я уже рассказывал. Саша прекрасно защитил диссертацию,  а было  это
уже в  1986  году. Мне удалось выхлопотать для него место  в докторантуру. К
тому времени меня назначили заведующим кафедрой "Детали машин", где я сменил
на этом посту Сергея Михайловича Борисова.
     Помните  красивого,  славянской внешности ученого, который  первым  дал
мне, тогда  еще студенту, положительный отзыв  на  изобретение? И вот, через
тридцать лет после  этого, он мне еще оставил еще и  кафедру. Бывает же так,
что один человек всю жизнь  делает другому только доброе. У меня таких людей
было достаточно:  Буся, Федоров, Недорезов,  Медведев из  Курска,  декан,  а
потом  ректор  -  Хохлов,  конечно  же,   Сергей  Михайлович  Борисов.  Даже
удивительно,  что при поддержке стольких  влиятельных  людей  у меня были  и
промашки, причем существенные. Но они случались, в основном, в личном плане,
и не мешали вести веселую и динамичную жизнь на работе.
     Есть анекдот про  Сталина, посвященный  теме работы  и шуток. Как-то  в
присутствии французского писателя-коммуниста Анри Барбюса, Сталин вызывает к
себе коменданта Кремля и показывает ему какую-то бумагу.
     -  Вот,  товарищ комендант, на  вас поступило заявление, что вы - агент
немецкой разведки. Придется вас, товарищ комендант, расстрелять!
     Комендант чуть  ли ни в обмороке, а всех вокруг, в том числе и Барбюса,
пот прошиб.
     А Сталин лукаво так улыбнулся и говорит:
     - Вот  видите, товарищ Барбюс: мы  большевики, оказывается,  не  только
работать, но и пошутить умеем!
     Вот  так,   или   почти  так,  пытался  и   я   совмещать   напряженную
научно-педагогическую работу на кафедре с шуточками и розыгрышами.
     Конечно, разыгрывать сотрудников так, как я это делал с  Биллом, у меня
не получилось бы. Они тоже не лыком шиты,  и не так наивны, как  американцы.
Были   розыгрыши,   совсем    безобидные.   Например,   на    двери    нашей
преподавательской  была  строгая  надпись:  "Уходя,  гаси  свет!".  Тогда  я
приписал еще одну запятую, и получилась настоящая угроза китайцам: "У, х<b>о</b>дя,
гаси свет!". Все смеялись, но за китайцев, как за "нацменов" - "национальное
меньшинство"  (!)  вступился правозащитник Шмидт - сын  академика Шмидта,  и
запятую стерли. Не знаю, помнят ли об этом сейчас, но словом "х<b>о</b>дя" дразнили
в старое время китайцев, даже в стихах Есенина это прозвище встречается.
     Были шутки и позлее. Работал у нас на кафедре доцент Туровский Григорий
Матвеевич. Он почему-то считал,  что я  -  еврей, ну,  а я,  соответственно,
считал  евреем  его. Справедливости  ради, надо сказать, что вся кафедра нас
обоих  считала  евреями,  хотя бы  по  внешности.  Замечу,  что  этот доцент
впоследствии эмигрировал, что подтверждает мою гипотезу его происхождения.
     Вот мы и обменивались шуточками по этому поводу -  прилюдно поздравляли
друг друга  с еврейскими праздниками, заговаривали  друг с другом на идиш  и
так далее. Мы оба были юмористами, и не обижались друг на друга. Но я  решил
нанести Григорию Матвеевичу "смертельный" удар.
     Приближалась еврейская пасха - "пейсах", и я пошел в синагогу за мацой.
Но не за простой, а "кошерной" - специально  приготовленной  под  присмотром
раввина. Синагога  располагалась в Китай-городе на улице художника Архипова.
Я  то  думал,  что  это какой-нибудь  чисто  русский Прокофий  Дормидонтович
Архипов, рисовавший про быт  бояр там, или крепостных крестьян. А  оказалось
то, что это живописец,  звали  которого Абрамом Ефимовичем, национальность -
"да"!
     - Метко выбрали место для  синагоги! - подумал  я,  - или,  может быть,
улицу назвали под синагогу, все равно - остроумно распорядились власти!
     Я  напялил на  голову сванскую шапочку, похожую на  еврейскую "кип<b>у</b>"  и
смело зашел  в синагогу. У прилавка, где продавали  мацу, рядом  с продавцом
стояла толстая "тетя Сара", внимательно смотревшая на меня.
     - Маца кошерная? - привередливо спросил я у продавца -  типичного "дяди
Абраши".
     -  Об чем речь!  - горячо заступился  тот за  свою мацу,  -  пекли  под
наблюдением  нашего  ребе  Шаевича, вот и сертификат об этом,  -  и продавец
указал на этикетку к пакету мацы.
     Я  купил один пакет  и уже было  уходил, когда "тетя  Сара" решила-таки
"протестировать" меня. Она-то знала всех постоянных посетителей синагоги, но
меня видела впервые.
     - Ви  не знаете,  когда конкретно  наступает в этом  году наша пасха? -
спросила она меня тоном экзаменатора.
     - Зачем не знаю -  ваша пасха конкретно наступает за неделю до нашей! -
тоном отличника  Бердичевской  школы,  ответил я,  и, "сделав  ручкой"  дяде
Абраше и тете Саре, вышел на улицу живописца Абрама Ефимовича Архипова.
     Каюсь, немного мацы из  пакета я съел  - очень уж нравится  она  мне на
вкус.  А  остатки вместе с пакетом запихнул в  портфель доцента  Туровского,
пока в преподавательской никого не было. Наступил перерыв  между п<b>а</b>рами, и в
комнату зашли преподаватели, в том числе и сам доцент Туровский.
     - Ну что, профессор Гулиа, мацой запаслись к вашему  пейсаху? - любезно
поддел меня Туровский.
     - Про мацу бы молчали, Григорий Матвеевич,  - укоризненно  заметил я, -
сами  ведь  только  из синагоги, где  ее-то  и  брали!  Агентура  донесла! -
авторитетно заявил я ему при всех.
     - И куда же я эту мацу девал? - издевательски спросил доцент Туровский,
- неужели съел всю?
     -  Было  такое  -  съели  малость,  а остальное  в  портфель запихнули!
Агентура опять же донесла! - твердо заявил я.
     - Тогда смотрите все, как  я уличу  профессора во  лжи!  -  патетически
заявил Туровский и, раскрыв портфель, поднял его...
     И тут из портфеля на пол выпадает пакет с мацой. Я  быстро поднимаю его
и начинаю рассматривать. "Маца кошерная, выпекалась под  наблюдением раввина
Шаевича" - громко читаю  я на  этикетке  с печатью. Достав из пакета полоску
мацы, я энергично захрустел ею.
     - И даром, что кошерная! - согласился я, - хрустит-то как!
     Я  отдал  ошарашеному  Григорию  Матвеевичу пакет  с остатками  мацы  и
посоветовал:
     -  Склероз надо лечить, ребе Туровский! А то  агентура  донесет  вашему
ребе Шаевичу, что вы ведете себя прямо-таки как антисемит!
     Туровский был сражен навсегда.  Он пытался было рисовать магендовиды на
моих  рукописях, класть мне  на  стол  тору,  но  все это  было шито  белыми
нитками. А  устроить  мне  более  серьезный казус, например,  тайно  сделать
обрезание, он просто был не в силах. Так и эмигрировал неотмщенным...
     Но  однажды  я  устроил  ему  на  кафедре  такой  розыгрыш, от которого
слабонервные  чуть  не попадали  в  обморок.  Пищевая соль хранилась у нас в
химической баночке,  на  которой  шутник-Туровский  стеклографом  написал ее
формулу:  "NaCl".  Я  стер одну  букву  -  "l",  написал  вместо нее  "N"  и
получилось "NaCN" -  цианистый  натрий,  смертельный  яд,  которого, кстати,
много  на  нашем  базовом заводе-ЗИЛе,  находившемся  через  улицу.  Он  там
используется для цианирования - упрочнения стальных поверхностей.
     Как-то  во  время какого-то  общего  ужина на кафедре, люди не  обращая
внимания на маленькое изменение в надписи  на баночке, спокойно  солили себе
пищу. А немного погодя, я, как  бы невзначай, беру баночку и  читаю: "Натрий
це эн" - что это такое? - спрашиваю я у Туровского.
     - Не  "це эн",  а "хлор"! - досадливо пояснил  Туровский, но Шмидт  уже
выскочил из-за стола.
     - Дайте сюда банку!  - вскричал он, бледнея,  - всем прекратить есть! -
скомандовал Шмидт, увидев надпись на банке, - Ира - срочно вызывайте скорую!
     Кому-то за  столом  стало плохо.  Назревал большой скандал.  Я  тут  же
подхватил банку, и, высыпав порошок на ладонь, лизнул его.
     -  Да  это же соль, обыкновенная поваренная  соль, а  шутник  Туровский
вместо "l" написал "N"! Цианистый натрий имеет совсем другой вкус! - пошутил
я, но шутки никто не заметил. Все ополчились на Туровского, обвиняя его чуть
ли ни в терроризме.
     Я  думаю,  что если  сейчас мои коллеги узнают, кто  в действительности
написал это, они могут меня побить. Но я так просто не дамся!
     И вот - из  такого шутника-затейника  с каштановой  бородой и такими же
волосами до плеч (теперь  я могу признаться, что  постоянно  красил и  то, и
другое,  потому,  что  лет  с  тридцати  начал  катастрофически  седеть),  я
превратился в брюзгливого, мрачного "римского менялу" с короткими, полностью
седыми  волосами, что на голове,  то  и на бороде.  Брился я  редко, и,  как
минимум,  двухнедельные   седые   борода   и  шевелюра  на  голове  у   меня
присутствовали. Постарел  я  лет  на  двадцать. Вот что  делает  с человеком
роковая промашка, о которой речь пойдет попозже.
     Но этот кошмар начнется только с начала  1987 года, будь  он неладен! А
пока на календаре  июнь 1984  года, дела у меня  идут отлично - аспиранты во
главе с Сашей работают, Моня уже  закончил свою  докторскую, наука движется.
Вышла   моя  автобиографическая   научно-художественная   книга  "В  поисках
энергетической  капсулы" в издательстве  "Детская литература"  тиражом в 100
тысяч экземпляров.  Тираж,  огромный  по  современным  меркам,  был  тут  же
раскуплен,   и  издательство  выпускает   книгу  в   подарочном  варианте  -
многоцветную,  с  цветными  вставками  и  фотографиями,  твердой   обложкой,
оформленной "под Палех", тем же тиражом.  Заинтересованные  немцы  переводят
книгу и  издают  ее в  многоцветном варианте  в  Германии. Наша телепередача
получает выход в эфир два раза в неделю по часу! Популярность - бешеная!

        Гудауты

     К лету я получил бесплатную путевку в дом отдыха на Черное море в город
Гудауты. Это рядом с Сухуми, и я смогу легко заехать туда после отдыха. Туда
же должна будет приехать и Тамара-маленькая в конце июля.
     До этого я никогда не бывал в домах отдыха и мало представлял себе, что
это  такое.  Больницу я уже  знал,  там, вроде, лечат.  На  турбазе ходят  в
походы, но,  в  общем, это - бардак! Мне  бывалые  люди  подсказали, что дом
отдыха  - тоже бардак, и  это меня  обрадовало. Но на всякий случай я взял с
собой и работу.
     Гудауты - маленький городок, и до дома отдыха я дошел пешком. В путевке
было записано, что это дом отдыха номер  такой-то  Совпрофа  или там чего-то
еще. А оказалось, что это - дом отдыха имени моего дедушки Дмитрия Гулиа.
     Прямо в холле, куда нас запустили по приезду, на стене висела огромная,
писаная маслом  картина:  "Д.И.Гулиа на могиле Тараса Шевченко". Там дедушка
был  изображен  с  обнаженной  головой  и  развевающимися  по  ветру  седыми
волосами, стоящим у могилы Кобзаря на крутом берегу Днепра.
     Поселили меня в одной комнате с восемнадцатилетним пацаном Мишей. Я был
удивлен  таким  подбором  контингента.  Но  мне  пояснили,  что  присутствие
солидного  пожилого  (это  с их точки  зрения!) человека не даст разгуляться
юному созданию.
     За стеной жила  такая же пара - двадцатилетняя  девушка и пожилая тетка
лет шестидесяти. Кстати, меня с этой девушкой разделяла  лишь тонкая стенка,
сантиметров в  пять толщиной. Можно сказать, что мы спали рядом, практически
в пределе прямой досягаемости, если бы, конечно, не стена. Но обо  всем этом
я узнал попозже.
     А  пока я, сбегав за прекрасным портвейном  "Букет  Абхазии", пригласил
Мишу  отметить  заселение. То  есть  я  сходу  начал воспитательную работу с
молодежью.  Бутылок было  много, Миша от страха ахнул и  попросил позволения
выйти. Через пару минут  он появился с очаровательным созданием примерно его
же лет, но противоположного пола. Я сразу же позавидовал Мише - девушка была
стройной, красивой, с  глазами  цвета  сирени и  длинными  русыми  волосами.
Этакая русалка,  Лорелея в  сухопутном  исполнении.  Девушку  звали  Ирой, и
оказывается, именно она жила за стенкой в соседней комнате.
     Мы выпили, закусили арбузом,  который еще раньше притащил  Миша, выпили
еще, перешли на "ты". А затем Миша вдруг отпросился на море. И ушел без Иры.
Я  с  недоумением спросил у нее, почему  он  ушел  один, а Ира с  не меньшим
недоумением переспросила,  почему она  должна была уйти с ним.  Оказывается,
Ира  вовсе  не  была  девушкой  Миши. Просто  ее соседка  с  места в  карьер
принялась читать Ире нравоучения, и  та вышла отдохнуть от них  в коридор. А
тут возвращается Миша из туалета, куда, оказывается, он и отпросился.
     - Чего скучаешь? - без обиняков спросил он Иру.
     - Да соседка нудная попалась, всю плешь проела! - пожаловалась девушка.
     - А идем к нам, у меня сосед - клевый мужик, уже пить сели! - предложил
Миша.
     Вот так и появилась эта парочка у нас в комнате.
     - Тогда что, продолжаем тосты? - недоверчиво спросил я.
     - Золотые тосты продолжаются! - задорно  проговорила Ира и подняла свой
стакан.
     Ира была приятно удивлена, когда узнала, что наш дом отдыха имени моего
дедушки.  И,  рассмеявшись,  рассказала, что  на  картине  в  холле волосы у
дедушки развеваются в одну сторону, а листья на деревьях - в другую.
     - Куда же ветер дует? - весело удивлялась Ира.
     Мы с  Ирой  вместе  искупались в  море, пошли на ужин, где я  поменялся
местами  с  ее  соседом по столу. Потом  гуляли  вокруг  танцплощадки, и Ира
пригласила меня зайти и потанцевать. Я отказался, сказав, что не люблю танцы
(причем "не люблю" - это очень мягко  сказано!). Но я  не  обижусь, если Ира
оставит  меня  и  уйдет  танцевать   одна.  Она  подумала  и   не  пошла  на
танцплощадку.
     Мы гуляли до позднего  вечера, и когда я проводил Иру  до ее комнаты, в
коридоре было уже безлюдно.  Я узнал у Иры, у какой стены она спит. А  потом
сказал ей, что я сплю, вернее, лягу, а буду ли спать - вопрос, на расстоянии
ладони от нее.
     - Ира, я возьму сверло и проделаю дырочку между нами! - пошутил я.
     - На уровне глаз или ниже? - серьезно поинтересовалась Ира.
     - И здесь и там! - стал заводиться я.
     - Успокойся!  -  тихо сказала  мне  Ира и  неожиданно поцеловала меня в
губы, - стена нам не помешает. Но не сегодня! Иди к своему Мише и постарайся
его не изнасиловать! - захихикала она и проскользнула к себе в дверь.
     Конечно же, я никак не мог заснуть. Ощущение того, что не будь стены, я
бы  легко  дотянулся  до любой  точки  Ириного тела,  не  давало мне уснуть.
Постучать в  стенку  я боялся  -  догадается  старая карга-соседка.  Я  тихо
скребся в стену, но ответа не получал.
     Тогда я стал думать  и гадать. Мне сорок  четыре года,  Ире - двадцать.
Разница  существенная,  но  не  катастрофическая,  тем  более, я  спортивен,
выгляжу и одеваюсь по молодежному.  Учится Ира в Киеве в Политехническом, но
живет  в общежитии, потому, что  прописана у родителей в Конотопе.  Русская,
мечтает о Москве.  Я сказал  ей, что разведен,  даже  паспорт  показал - там
печать, что брак расторгнут. Такой молодой женщины у меня еще  не было, если
говорить о серьезных связях, а не об одной ночи. Я совершенно не сомневался,
что  близость  у нас будет -  не сегодня,  так завтра. Ира  - девушка умная,
хорошо учится, думает о карьере всерьез. Свой брат - технарь! И начитанная -
я исподволь тестировал ее - и "Фауста" Гете, и Зощенко, и  Рабле, и  Ильфа с
Петровым -  все читала. Даже "Манон Леско" читала, хорошо помнит и любит это
произведение. С ней не соскучишься!  Прекрасно  плавает, занимается бальными
танцами, даже участвовала в каком-то чемпионате.
     Но - замужем. Муж - тоже из Конотопа, сейчас в армии, еще  год служить.
Моложе ее почти на год. Детей нет.  Вот  и все  исходные параметры.  Мне она
откровенно нравится.  На ее  фоне Тамара, та с которой  я  живу  в настоящее
время  как  с  женой,  начинает  блекнуть.  Но я  не  мальчик,  хорошо помню
обманчивость первых впечатлений.
     - Главное - не шустрить! - мудро решил я и зевнул. Сон оказался сильнее
эмоций, и я заснул.
     На  завтрак  я  не пошел  -  не было аппетита. Я  влюбился!  Днем  была
экскурсия в Новоафонские пещеры. Я уже бывал в них не раз, а  Ира - нет. Кто
бывал  там,  тому  не  надо  говорить  о  сказочном  зрелище  и   сильнейших
впечатлениях от подсвеченных разноцветными огнями подземных залах. И это под
соответствующую музыку! Даже холод - плюс 11 градусов не снижает восторга от
посещения пещер.  Я, как человек бывалый,  взял с собой бутылку и свитер для
Иры. Все оказалось  кстати. Мы  часто отставали от экскурсии,  скрываясь  за
углом, пили вино из "горл<b>а</b>" и целовались.
     Приехали домой мы под вечер. Миша  сидел в  комнате и резался в карты с
приятелем. Я шепнул ему на ухо, и мальчики исчезли.  Ира тенью проскользнула
в комнату, и я запер дверь. Нет, несмотря на юность, страстной  она не была.
Вела себя очень осторожно, постоянно прислушивалась, не стучат ли в дверь. В
нужный  момент  прикрывала  мне  рот  рукой:  "Чтобы карг<b>а</b> не  услышала!"  -
пояснила мне Ира, когда я недовольно замотал головой. Я проявил заботливость
и успел спросить Иру, как поступать, чтобы не навредить ей.
     - Об этом не беспокойся! - поспешно ответила она.
     Когда  все  было  кончено  я,  привстав,  оглядел  это  юное  худенькое
совершенство с не по-русски  темными  сосками  на девичьих грудях,  задорным
взглядом сиреневых глаз и четко очерченным темно-розовыми губками ротиком. И
не в силах сдержаться, рухнул опять на все это совершенство...
     Все повторилось почти так  же, как и в первый раз. Только под конец она
уже  не стала  прикрывать  мне  рот  рукой,  а,  захватив мои  губы  в свои,
заглушила  нежелательные звуки.  Тут  я  головой  уже не  стал мотать,  хотя
задыхался, как и раньше.
     К  приходу Миши мы,  уже остывшие и  отдохнувшие, потихоньку потягивали
"Букет Абхазии". Я проводил Иру до ее двери - все два метра! - и, поцеловав,
пожелал  спокойной  ночи.  Сам я спал, как  говорят, без  задних  ног. Но не
только без них, но и без снов.
     А  назавтра мы  с  Ирой  поехали  в Новый Афон самостоятельно.  Сойдя с
автобуса, мы зашли в парк с прудом, в котором плавали белые и черные лебеди.
Я показал Ире  кафе  "Лебедь", где  давным-давно мы сидели  с  самим  поэтом
Симоновым, и официант сказал нам  свою великую фразу:  "Земной  шар  к вашим
ногам!".
     Задумав ухватить лебедя за шею и извлечь его на берег, я  уже подманил,
было, его куском  хлеба,  как  заметил,  что к  Ире подошел рослый  красивый
милиционер в форме. Я испугался и побежал к ним.
     - Ты - Нурбей Гулиа? - с улыбкой спросил милиционер.
     - Да, а ты кто? - недоверчиво поинтересовался я.
     - Меня зовут Иван или Ваня, а  фамилия - как у тебя! Мы - родственники!
Мы всегда  смотрим твои  телепередачи и  гордимся  тобой.  Я  хочу  с  тобой
сфотографироваться на память!
     Иван поманил к  себе фотографа, который  сидел  поблизости,  и  дал ему
"вводную".  Фотограф стал расставлять  нас поживописнее.  Я  представил друг
другу Ивана и Иру.
     - А кто тебе эта девочка? - спросил Ваня и вдруг догадался - дочка?
     - Бери повыше - жена! - с гордостью сказал я.
     Ваня пустился в извинения, но я пояснил, что она несколько моложе меня,
поэтому даже  милиционер может ошибиться.  Фотограф сделал свое дело, и Ваня
пригласил  нас  посидеть  в кафе  "Лебедь".  Мы  пили  "Псоу"  и  закусывали
фруктами, совсем как тогда,  тридцать шесть лет назад с мамой, дядей Жорой и
Симоновым...
     Ваня рассказал, что  в Гудаутском  районе  живет много "гулиевцев",  то
есть людей с нашей фамилией.
     - Хорошо бы нам всем встретиться!  - высказал свою идею Ваня, - пока ты
с женой здесь, кто знает, встретимся ли мы еще когда-нибудь!
     Иван  как  в  воду  глядел. Молодой, здоровый  начальник Ново-Афонского
отделения милиции, Иван через несколько лет  погибнет, сбитый на полном ходу
машиной.  Начнется  война с Грузией, в  которой кто-то  из  родни и знакомых
погибнет, кто-то переедет жить в Россию. А с Иваном, действительно, я больше
так и не встретился.
     Насчет  нашей "фамильной" встречи Иван предложил следующее. Он берет на
себя за сегодня-завтра договориться о, как он  назвал, "съезде" гулиевцев  в
селе Куланурхва, близ Гудаут.  Ваня  рассылает  "гонцов"  по всей Абхазии  и
вызывает гулиевцев на съезд, который должен будет состояться послезавтра - в
воскресенье.  Куланурхва  -  родовое гнездо  гудаутских  гулиевцев,  их  там
больше, чем в других районах Абхазии. Кроме того, жители этого села берут на
себя обязанности и хлопоты принимающей стороны.
     Ваня просил нас никуда не уходить из дома отдыха в воскресенье с  утра,
так как за нами  приедет машина и отвезет  на съезд. Он попросил назвать ему
номер нашей комнаты, но я поспешил заверить  его, что  мы будем ждать машину
на скамейке у входа.
     - Не  стоит  въезжать на территорию дома  отдыха и искать нас, особенно
если машина - милицейская, а посланник - в форме! - пошутил я.
     Сам же я боялся разоблачения наших псевдосупружеских отношений с Ирой.

        Съезд гулиевцев

     И вот в воскресенье мы  с Ирой  едем в Куланурхва. Машина оказалась  не
милицейской, а обыкновенной  "Волгой", которую вел тоже  Гулиа  - другой мой
дальний родственник. Через полчаса мы уже подъезжали к дому, как  оказалось,
отца Вани. Перед воротами на поляне уже стояли, как насчитала Ира, сорок три
автомобиля. И они продолжали прибывать.
     Иру мои  родственники тут же определили на кухню - женщине не  пристало
находиться среди джигитов.  На этой кухне под  открытым небом  уже толпились
жены  и дочери  гостей.  Они  с охотничьим интересом набросились  на  Иру  с
расспросами.  Та  только и прибегала ко мне: "Где мы живем в  Москве?",  или
"Сколько  комнат у нас в квартире?",  и даже "Есть ли у  нас  дети и сколько
их?". Конечно же, хитрые абхазские бабы  сразу же смекнули,  что Ира, по  их
терминологии - моя "пляжная" жена, но виду не подавали.
     Меня  же предварительно посадили  с самыми почетными гостями - старцами
не моложе восьмидесяти лет. Был среди них и мой полный тезка - Нурбей Гулиа,
перешедший  столетний  рубеж.  Но  он смотрел  на  нас,  как  на  детей,  не
заслуживающих интереса  аксакала. Он, то  и дело, топорщил  седые усы, делал
страшные глаза и привычно сжимал рукоятку кинжала, висящего у него на поясе.
     Еще  до  "посадки" за  огромный  праздничный  стол  нам подали  вина  -
"изабеллу", которое  готовил  сам  хозяин.  Какой-то местный парень, видимо,
молодой  милиционер,  помогавший  хозяевам в  их  делах,  задумал  почему-то
доказать, что москвич, то есть я, физически  слабее местных джигитов. То  он
стул тяжелый мне подаст за ножку,  а я беру и  долго разговариваю, держа его
на  весу.  То  гирю  двухпудовую  притащит,  и на свой позор, предложит  мне
соревноваться с ним в ее поднятии. То затеет армрестлинг, и, сами понимаете,
чем это для  него  кончалось.  А  все  это с интересом  наблюдали женщины из
открытой кухни и оживленно обсуждали.
     Наконец,  мой соперник  не выдержал  и с  криком: "Вах!"  (не путать  с
латинской транскрипцией слова  "BAX" - БАКС!), выхватил из-за пояса пистолет
Макарова. Нет, не для  того, чтобы  от обиды пристрелить меня, а всего лишь,
чтобы   посоревноваться  по  стрельбе  на  меткость.  Опытный  Иван   взялся
организовать соревнования.  На ветку дерева  надели  пустую  бутылку  из-под
шампанского и принялись по  очереди  палить по ней из этого ПМ'а. Но, то  ли
расстояние было велико, то ли подействовало выпитое вино, но никто в цель не
попадал.
     -  Не  подведу родную Москву!  - поклялся я сам себе,  держа пистолет в
обеих руках. Так я  стрелял из  моего допотопного пневматического пистолета,
переделанного под мелкокалиберный. Но  мой был раза  в два тяжелее, чем этот
ПМ, поэтому  я довольно твердо держал пистолет в руках и, конечно же, попал.
Бутылка с грохотом разлетелась, и в наступившей тишине я слышу назидательный
голос  Иры из кухни: "А мой Нурбей не только сильнее ваших мужей, но и метче
стреляет!".
     Что тут поднялось! Милиционеры, задетые  за  самое живое, затеяли такую
пальбу по горлышку  бутылки,  оставшемуся висеть на  ветке, что  Ивану,  как
начальнику, пришлось грозно скомандовать отбой.
     Нас стали сажать за праздничный стол. Я потребовал, чтобы моя жена села
рядом  со мной.  Старики долго  совещались и  решили: "Пусть садиться, но на
полстула дальше от стола!" А еще на полстула дальше посадили местную девочку
Оксану,  которая  должна  была  подсказывать  Ире,  как  ей  вести  себя  за
кавказским  столом. Ни пить,  ни есть этой девочке, в  отличие  от  Иры,  не
полагалось.
     Тамадой выбрали самого почетного гостя - профессора из  Сухуми  Ризабея
Гулиа. Он был уже  достаточно стар и болен, но согласился приехать на съезд,
раз  такое дело. Пить он почти не  мог, поэтому этот вопрос был как-то решен
без  нарушения кавказских "законов". То ли он  только провозглашал  тост,  а
свой рог передавал для выпивания специально назначенному для этого человеку,
то ли  как-то  еще  похитрее. Первый тост Ризабей  поднял  за нашу большую и
дружную семью  гулиевцев.  А дальше сказал  такое, что заставило  меня мигом
забыть праздничное настроение.
     - В прошлом году, отдыхая в санатории, я познакомился с пожилой русской
женщиной  из  Смоленска, -  Ризабей, подняв руку, пресек  раздавшееся, было,
хихиканье. - И  она, узнав мою фамилию, спросила, знал ли я Владимира Гулиа,
который воевал рядовым  в войне  с  Германией. Я ответил, что Володя Гулиа -
мой родственник,  и он погиб на войне.  Женщина  вздохнула:  "Погиб, значит,
все-таки!", и рассказала следующее.
     -  Наши  войска, отступая, оставили Смоленск.  И  вдруг,  в уже занятом
немцами городе,  ко мне в домик на окраине Смоленска  вечером постучался наш
солдат.  Я,  на свой страх и риск,  пустила  его. Он объяснил, что  пытается
пробиться к своим, и попросился  переночевать, назвав  свое имя  -  Владимир
Гулиа. А  утром, уходя из дому в неизвестность, сказал, что у него в Тбилиси
остались  жена  и  младенец  - сын. Владимир снял, висящую  у него на шее на
шнурке мягкую туфельку-пинетку и передал мне: "Я уже не надеюсь найти своих,
боюсь попасть в плен. Не хочу, чтобы враги издевались  над этим, дорогим мне
предметом.  После войны отошлите, пожалуйста, ее по этому  адресу",  - и  он
оставил мне адрес, который я, конечно же, потеряла.
     - Можно, я пришлю вам эту туфельку она до сих пор у меня в Смоленске? -
спросила  у  меня женщина. Я оставил ей свой адрес и  осенью прошлого года я
получил эту туфельку. Она  пролежала  у меня  до сих  пор, ну  а сейчас я  с
оказией взял ее с собой!
     И старик вынул из кармана плоскую,  будто спрессованную, мягкую кожаную
туфельку младенца, висящую на черном ботиночном шнурке. Я  подошел к Ризабею
и  он,  поцеловав   меня,   передал  эту   реликвию  мне  под   аплодисменты
присутствующих. Почувствовав  на  мгновенье,  что  мог  испытывать мой отец,
молодой человек, уже не надеявшийся выжить, отдавая чужой женщине свой самый
дорогой амулет, я не смог сдержать слез. Подходя к своему месту за столом, я
заметил, что и Ира  утирала слезы.  Я спрятал эту пинетку, а потом, кажется,
передал  ее  маме. Но в  спешной эвакуации во время грузино-абхазской  войны
мама, видимо,  не  взяла ее с собой в Москву. Во  всяком случае, эта пинетка
исчезла.  Сколько лет незнакомая женщина хранила ее у себя, а у  нас, хозяев
этой реликвии - свидетельницы мужества, любви, самоотречения, она пропала!
     Ризабей был уже очень стар  и болен;  вскоре после этой встречи его  не
стало. Но он успел передать мне "весточку" от моего погибшего отца.
     Упавшее, было, настроение за праздничным столом вскоре опять поднялось;
пошли "золотые" тосты. Когда  гости поднимали тосты за меня,  они,  все  как
один, говорили одни и те же слова:
     - У тебя в Москве есть все! Но  нет  там только маленькой  Абхазии, где
живут родные тебе люди! Не забывай ее!
     Ира даже поинтересовалась: "А что  это  такое  у  тебя в  Москве "все",
которое  есть? Как оно  выглядит?".  И я,  целуя ее, отвечал:  "Много будешь
знать  - состаришься! А  я  хочу,  чтобы  ты всегда была такой  же молодой и
красивой, как сейчас!"
     Застолье продолжалось долго, но  и оно кончилось. Нас  отвез домой один
из родственников, живший в  Гудаутах. Как он только мог  вести  машину после
такого количества выпитого вина? Горцы - сильные духом  люди! Особенно, если
милиция - своя!
     Этот же родственник назавтра повез нас с Ирой на знаменитое  озеро Рица
и даже дальше, куда мало кто ездит. Дальше  - это и выше, а  там расположено
горное село Авадхара. На  окрестных горах лежал снег, я не удержался и полез
вверх  по склону, чтобы  летом подержать  в  руках  настоящий снег.  Такое я
испытал впервые: внизу - палящая жара, а здесь - ходишь по снегу!
     Год  спустя это  впечатление было  еще  разительнее:  в Болгарии  в  ее
столице Софии, где я был в  командировке,  практически  на территории города
есть гора Витоша. И вот, в июле, когда в  городе от жары все плавилось, меня
повезли на  эту гору,  где  я  ходил по снегу. Снег был крупнозернистый, как
крупа, и колючий. А внизу, прямо под нами - изнывающая от жары София.
     Дорога  на  Рицу  удивительно красива.  От трассы Батуми-Новороссийск в
районе  Гагр  дорога  поворачивает направо, идет некоторое  время вдоль реки
Бзыпь.  Потом  уже  начинаются  серпантины  в  горы.  По дороге  встречается
маленькое, величиной со  зрительный зал театра, Голубое  озеро. Говорят, что
оно необыкновенно глубоко - за сотню метров, этим  и голубой цвет объясняют.
А может, это просто небо в воде отражается. Хотя и в  Рице тоже небо, вроде,
отражается, но вода там серая.  Температура воды в  Голубом озере - всего  6
градусов. Я не удержался, и, быстро раздевшись, полез купаться,  несмотря на
запрещающие надписи.  Но, оказавшись посреди озера, я  вспомнил,  какая подо
мной  глубина.  От  страха  я даже  приподнялся над  водой, и как  катер  на
воздушной подушке, выбросился на  берег. После  этого  случая я  не  решаюсь
заплыть далеко даже в теплое море или озеро. Тут же начинаю представлять, на
какой высоте над дном я вишу, и меня буквально выносит на берег.
     Раньше  этого страха  не  было, и я лет в  четырнадцать даже переплывал
залив между Хостой и Кудепстой на Черном море. Несколько километров пути, да
и берега видно не было - плыл по Солнцу. Как уставал, то  переворачивался на
спину и отдыхал. Не ведал я, какая  подо мной  глубина, даже в голову это не
приходило! Прав, наверное,  Проповедник - Экклезиаст,  который говорил,  что
большие  знания - это  и  большие проблемы.  Если точнее, то:  "...во многой
мудрости много  печали; и кто умножает познания, умножает скорбь". На какого
лешего я всю жизнь только и занимаюсь тем, что умножаю познания? И не сказал
бы, что  очень  скорблю при  этом.  Видимо, Экклезиаст  имел в виду познания
гуманитарные, а не технические. А я именно технические познания и приумножал
- вот и веселился сдуру!
     Но вернемся  к дороге  на Рицу. Вскоре  начинается  Юпшарское  ущелье -
узкий каньон с  высоченными отвесными  скалами, куда и свет-то  проникает  с
трудом. И в этом ущелье  с  бешеной скоростью  несется горная  речка Юпшар<b>а</b>,
названная  так  по  имени  разбойника, похитившего  девушку  по имени  Рица.
Мрачнее  места я не видел в  жизни. В  этом  ущелье есть  огромный камень, с
которого, говорят, пел темнокожий американский певец Поль Робсон - мощнейший
бас. Я представлял себе этот голос,  сливающийся с гулом сумасшедшей Юпшар<b>ы</b>,
заполняющей страшный каньон страшными звуками.
     Однажды, несколько лет назад, проезжая  с экскурсией по этому ущелью, я
заметил впереди автобус и людей, столпившихся  над стремниной. Мы высадились
и  узнали, что буквально несколько минут назад один из экскурсантов случайно
упал в Юпшар<b>у</b>. И мгновенно был унесен в ущелье, зажатое между скалами, где и
дорога-то отходила в сторону.  Искать и спасать несчастного  было немыслимо.
Экскурсовод  и  водитель  составляли  соответствующий  акт, а мы отправились
дальше. После этого случая мой страх перед Юпшарой превратился в ненависть -
почему-то я воспринимал  Юпшару не как стихию,  а  как злобное,  беспощадное
живое существо, наподобие крокодила или террориста.

        Ссора

     Гуляли мы с Ирой  и по Новому Афону, на  сей раз уже вдвоем. Я водил ее
известными мне тропами, в первую очередь, в келью Симона Кананита - апостола
Христа.  Это того Симона, на свадьбе которого Иисус воду превратил  в  вино.
Симон  после казни Христа бежал от преследователей в  Колхиду, остановившись
там,  где сейчас Новый Афон, и поселился в пещере в скалах.  Десятки  лет он
долбил  себе келью в скале,  прямо над  своей пещерой, и  выдолбил-таки. Эта
келья с круглым отверстием вместо окна священна  для христиан. Симон собирал
деньги у  местного населения  на  храм,  проповедовал учение  Христа. Но это
население,  вернее,  худшая  его  часть,  похитила сбережения Симона, а  его
самого убила  самым варварским способом.  На  берегу бурной, но в отличие от
Юпшары, доброй  речки Пс<b>ы</b>рцха, есть  огромный плоский  камень с  углублением
посреди него. Говорят, что  именно  на  этом  камне  дикари  убили апостола,
размозжив  ему голову, лежащую в этом  углублении, камнем. Камень-плаха  был
всего в двухстах метрах от кельи, и, бывая на Псырцхе, я всегда загорал лежа
на нем.  Причем  голову  клал  именно  в  это углубление,  представляя  себя
апостолом, над которым безумный дикарь уже занес смертоносный камень.
     Часто приходится  слышать:  вот  вы,  абхазы - дикари  воровитые,  даже
апостола убили, украв у него деньги. А я на это отвечаю, что, во-первых,  <b>мы</b>
- русские, а  во-вторых, в те времена абхазы, или, правильнее,  абазги, жили
себе еще в  Африке на  территории современной Эфиопии. Затем они мигрировали
через  Красное  море,  Аравийские  пустыни,  Сирию, Ливан  и  так далее,  на
Северный Кавказ.  Там  и  жили,  пока  не решили, покинув  своих  братьев  -
абазинов, поселиться на теплом берегу Черного моря.
     А абхазами  в средние века  назывались  грузины или какая-то  часть их.
Царица   Тамара-то  была   "царица   Абхазская"!  Потом  уже   абазги  из-за
труднопроизносимости  этого  слова были переименованы в абхазов,  но сами-то
продолжали называть себя по-прежнему - апсу<b>а</b>. Интересно, что вместе  с апсуа
прибыли из далекой Африки и негры, решившие, видимо, попытать счастья вместе
с  белыми.  Так и остались  они в  горных селениях Абхазии, не  смешиваясь с
белыми. Говорят они по-абхазски, считают себя "апсуа" - абхазами.
     Многое  из того, что  я здесь  сказал, взято мной из  книги  моего деда
"История  Абхазии".  Большевики запретили  ее,  как  идеологически  вредную.
Видите  ли,  абхазы  "просочились"  к  нам  из-за  рубежа!  А  может, еще  и
завербованы были там Понтием  Пилатом или царем Иродом! И книгу запретили, а
деда  - восьмидесятилетнего  старца,  почти  слепого  и  глухого,  заставили
подписать  брошюру-отречение: "О моей книге  "История  Абхазии". Там  дед не
своим  слогом  кается, что  его  книга - сплошное  надувательство, навеянное
идеологически вредным влиянием абхазских националистов.
     Видимо,  большевики  -  сторонники  "местного"  происхождения  абхазов,
руководствовались  эпосом  "Сказание  о нартах",  где в  своеобразной  форме
рассказывается  о происхождении  абхазских  богатырей  - нартов,  а  от них,
по-видимому,  всего абхазского  народа. А  в  этом эпосе сказано, что  "мать
народа" - Сатан<b>е</b>й-Гуаш<b>а</b>, как-то белила холсты  на берегу реки Кубань. Затем,
устав от работы,  разделась  донага и стала плавать на спине.  А  на  другом
берегу реки в это  время  находился пастух с романтическим именем - Зартыжв.
Этот  Зартыжв,  увидев  обнаженную даму,  получил  такое  либидо,  что  стал
кидаться в реку,  пытаясь  ее переплыть. Тем более, что Сатаней-Гуаша своими
страстными  криками призывала  его  к этому. Но, не  тут-то  было -  сильное
течение не  позволяло  влюбленному  Зартыжву сделать это. Тогда, по обоюдной
договоренности, Сатаней-Гуаша легла  на берегу в соответствующей  позиции, а
пастух точным выстрелом из лука оплодотворил ее. До этого, конечно, проделав
кое-какие манипуляции с наконечником стрелы  и своим мужским достоинством. В
эпосе,   безусловно,  об  этом  сказано  несколько  аллегорически,  но   для
современного  человека  тут все  понятно.  Итак,  абхазы  не только местного
происхождения,  но  и  родоначальники   искусственного   осеменения,   столь
"модного" сейчас во всем мире!
     Эти  рассуждения, видимо, не  давали  покоя новым  идеологам, и  они не
только  заставили деда  отречься от  его "Истории  Абхазии",  но  и написать
перьевой ручкой и фиолетовыми чернилами  заявление в родную партию: "...хочу
участвовать в строительстве коммунизма, будучи в передовых рядах..." Значит,
когда  письменность  своему  народу  создавал, он в "передовых рядах" еще не
был...Знал ли сам дед, что он отрекся от труда всей своей жизни и примкнул к
"передовым рядам", я теперь сказать не могу. Скорее всего, вожаки "передовых
рядов"  не  стали беспокоить упрямого старца. И все сделали за него сами. Им
не трудно помочь старику - они же "тимуровцы"!
     Но  я считаю "Историю  Абхазии" единственно верной. Во-первых,  потому,
что  больше  "Историй  Абхазии"  никто   не  решался  писать.  Во-вторых,  я
утверждаю, что "учение моего деда всесильно, потому, что оно верно". Если мы
семьдесят лет всей страной считали так про учение "инородца" Маркса, то имею
же я право считать подобным образом и про учение моего родного деда!
     Выходит, что ограбили и убили Симона Кананита не абхазы,  или абазги, а
дикари,  которых  эти  же абазги прогнали,  когда  заселялись на  территории
нынешней Абхазии.
     Вот такими притчами и рассказиками потчевал  я свою  юную подружку, или
"пляжную" жену, выражаясь словами злых горских женщин. Мы купались в ледяной
Псырцхе, пили за память  Симона  Кананита, сидя на камне-плахе, и  частенько
удалялись  в заросли  колючей  ежевики.  Нет,  не  только  для  того,  чтобы
полакомиться  сладкой  ягодой,  которую  согласно  известной  песне,  "рвали
вместе". Еще и для того, например, чтобы сменить мокрые купальные костюмы на
сухие...
     Как-то   мы  зашли  на   Ново-Афонский  вокзал  посмотреть   расписание
электричек. Гуляя вокруг  вокзала, мы  вдруг  обнаружили, что идем по  улице
Гулиа. А я  и не знал,  что в Новом Афоне есть улица имени моего деда. И эта
улица, вернее, ее название, неожиданно помогло мне.
     Возле вокзала, прямо на путях  двое местных мужиков тянули  куда-то  за
руки русских девушек. Одной удалось вырваться, и она звала вторую:
     - Рая, ну что ты? Идешь, или я одна пойду? - и в том же духе.
     А эту Раю тянул куда-то местный мужик, внешне похожий  на армянина. Рая
и не  шла  с ним,  но и  не  делала попыток  вырваться.  Второй мужик  занял
выжидательную позицию, и вся эта группа, стоя на путях, вяло препиралась.
     Ира, увидев эту сцену, почему-то вышла из себя.
     - Прекратите приставать к девушкам, оставьте их в покое! - крикнула она
темным  мужичкам,  но те  только  рассмеялись в ответ. -  Дикари кавказские,
аборигены  проклятые!  - обругала  их  Ира,  и "дикари" озлились. Непонятное
слово "аборигены"  они  приняли  за  страшное оскорбление  и в  один  прыжок
оказались перед  нами.  Я загородил  собой Иру и вспомнил весь запас бранных
армянских  слов.  Вдруг  несколько калиток  на  улице  имени  моего  дедушки
отворилось, и пять-шесть аборигенов,  внешне  почти  неотличимых  от  первых
двух,   угрожающе  расположились  перед   нами  полукольцом.   Дело  запахло
избиением.  И тут, в безвыходном положении,  я  решил  сыграть  на  названии
улицы, где мы находились.
     Я  достал свой паспорт, который всегда носил с  собой и раскрыл  его на
своей фотографии:
     - Смотри на мою фамилию, вы живете на моей улице! Тронете меня или жену
- будете иметь дело с моим братом - начальником  вашей милиции Иваном Гулиа,
или с моим вторым братом - абреком Ленчиком Гулиа.
     Армяне,  приблизившись,  прочли  фамилию   в  паспорте,  посмотрели  на
фотографию, и испуганно отошли  назад. Им  всем был  хорошо знаком начальник
поселковой милиции Иван. А  абрека Ленчика они, к своему счастью,  хоть и не
знали лично,  но  наслышаны о нем были достаточно. В  любой  момент абрек со
своей дружиной мог спуститься с гор и обложить их данью.  Это, конечно, было
пострашнее брани, которой по-армянски обложил их я.
     Мой далекий родственник Ленчик,  был  хорошо известен в Абхазии  своими
подвигами.   Как-то   милиционеры   обложили    данью   ресторан,   анонимно
принадлежащий  Ленчику.  Они  каждый  день  наведывались  туда  и  бесплатно
обедали. Так продолжалось года два, после чего милиционеры нарушили какой-то
договор. Тогда Ленчик разослал им открытки, где сообщал, что в его ресторане
милиционеров  два  года кормили собачьим  мясом. "Я всегда  знал,  что вы  -
собаки и два года кормил вас мясом бродячих собак!" - гласило послание.
     Еще  однажды  его  заклятые  "друзья"  милиционеры  застали  Ленчика  в
конспиративном  домике,  где  на  столе  стояло  несколько  тридцатилитровых
бутылей с "контрабандным"  спиртом, из которого на  подпольном заводе делали
коньяк.  Ленчик мгновенно  опрокинул  стол,  все бутыли  свалились на  пол и
разбились.  Стоя по  щиколотку в спирту, он достал зажигалку и пообещал, что
при приближении  к нему взорвет  дом. Милиционеры выбежали наружу, а Ленчик,
пьянея  от  паров спирта, простоял там несколько  часов,  пока  жидкость  не
испарилась. Потом,  как  ни  в  чем не бывало,  вышел  к милиционерам. Улики
испарились, а за битое стекло "калыма"  не берут. И милиционеры ушли от него
не солоно хлебавши.
     Вот с  каким героем предстояло иметь дело армянам, если  бы они тронули
брата  абрека или  его  жену! Толпа  тихо  разошлась,  а  двое  "зачинщиков"
вернулись  к своим русским подружкам, которые  верно  ждали  их  на путях  и
безропотно пошли с ними.
     Все закончилось "путем", но я  попросил  Иру впредь,  если ей дороги ее
жемчужные  зубки,  шелковая  кожа  и  сиреневые  глазки,  не  делать  больше
замечаний аборигенам.  Если, конечно, дело происходит не на улице  Гулиа,  а
сама Ира не находится рядом с "братом" милиционера Ивана и абрека Ленчика!
     Все было хорошо  и безоблачно. Но я  не зря сказал, что Ира  была очень
начитана и помнила про Манон Леско. Она и сама была натуральной Манон Леско.
Двадцати четырех дней, видите ли, ей не хватило сохранять мне верность!
     Я знал, что ей не терпится на танцплощадку и отпускал ее, а сам, бесясь
от ревности,  напивался  в  своей комнате до чертиков. Однажды даже, схватив
дубину,  раздетый  по  пояс (для  устрашения  танцоров  мышцами и  волосатой
грудью), я ворвался на танцплощадку. Там я  с трудом нашел Иру,  танцующую с
каким-то  хлюпиком,  отнял  ее  и  уволок,  погрозив  дубиной  потенциальным
соперникам. Но  Ира, используя женскую власть, испросила-таки  у меня  право
ходить  на танцплощадку. А я-то  следил за ней, и  обнаружил, что хоть она и
уходила, якобы, на танцплощадку, там ее не было. Это уже было изменой!
     Рядом  с мой комнатой, с  другой  от  Иры стороны,  жила  одна  в своем
"угловом" номере  толстая проститутка. Посетители лезли к  ней  почему-то по
пожарной  лестнице,  проходившей  рядом с ее  окном,  по два-три  за ночь  -
последовательно, конечно. По  вечерам у нее был тайм-аут, и я, отпустив "мою
Манон"  на танцы, зашел к толстушке поболтать. Она тут же охаяла мою пассию,
обозвав ее тощей селедкой  и сукой.  Оказывается, все, кроме меня,  знали, с
кем еще встречается Ира, и  живо обсуждали наши с  ней отношения. Они ждали,
чем  все кончится,  и  жаждали  крови. Так, по  крайней  мере, поведала  мне
толстушка легкого поведения.
     - Солидный ты мужик,  нет  бы  тебе с солидной  бабой связаться,  а  ты
сыкуху какую-то выбрал! - в сердцах высказала мне толстуха-легковуха.
     Тут дверь ее комнаты отворяется и в ней появляется разъяренная Манон.
     -  Тебе  мало  по десять  кобелей  за  ночь, еще  и моего мужа захотела
оприходовать! -  заорала  на  толстуху  Манон,  и,  схватив  меня  за  руку,
выволокла из комнаты.
     - Ты успел ее трахнуть или нет? - прижав меня к стенке, строго спросила
Манон. Я испуганно замотал головой. - У нее же  весь венерический букет, нам
в поликлинике сказали! - шипела на меня Манон.
     Она  затащила меня в мою комнату, Мишка  пулей вылетел в  коридор.  Это
очень интересно и ново - акт с разъяренной от ревности женщиной. Я,  правда,
забыл  спросить  Манон о  "венерическом  букете"  ее другого  любовника.  Мы
договорились, что Ира больше не будет ходить на танцплощадку, благо до конца
отдыха осталось  дня четыре. Но  завтра  же  вечером она  опять  исчезла.  Я
заходил  на танцплощадку, искал ее, но не нашел. В  ярости  зашел я к себе в
комнату и нажрался водки, но не опьянел, а только задурил себе голову.
     -  Убью!  -  решил  я,  - по-кавказски убью за неверность!  И  суд меня
поймет!
     Я  уселся на  балконе  и  стал  ждать возвращения  Иры. Мне  была видна
дорожка ко входной двери корпуса. В полночь эта дверь закрывалась, и войти в
корпус  можно  было  только  по толстухиной пожарной лестнице. Десять часов,
одиннадцать,  пол  двенадцатого.  Иры нет. Я  почти протрезвел  и  стал  уже
волноваться  за безопасность  мой  возлюбленной.  Без пяти  двенадцать внизу
появляется бегущая фигурка девушки. Это была Ира.
     Я вошел  в комнату и сел за стол. Ира, запыхавшись, вбегает в комнату и
-  ко мне. Я встал и отстранил ее от себя.  Потом, спокойно указав на дверь,
тихо и безучастно сказал: "Вон!". Мишка крепко - "без  задних ног"  - спал и
ничего не слышал.
     - Ты понимаешь, что говоришь? - вспылила Ира.
     -  Вон!  - повторил  я, вывел ее,  и запер за  ней  дверь. Я  ликовал -
сумел-таки преодолеть слабость, показал свой характер. Утром я  выждал, пока
Ира  уйдет  в  столовую  и, собрав  шмотки,  сообщил  дежурной,  что выбываю
досрочно.  Потом тихо спустился и быстро пошел к  выходу  с территории  дома
отдыха. И тут у самых ворот, прямо навстречу мне - Ира.
     - Нурбей! - позвала она и остановилась.
     Я  молча покачал головой  и, обойдя  ее, зашагал  дальше. Думал, что не
выдюжу, остановлюсь, но  сдюжил. Даже  оборачиваться  не стал, знал, что она
смотрит  мне  вслед.  Дошел  до  остановки  автобусов  и  сел  на  ближайший
сухумский.
     Несколько дней я  пробыл в Сухуми без Тамары в компании мамы и старшего
сына с женой. У них к тому времени  уже был трехлетний сын - мой внук. Внука
назвали в  мою честь Нурбеем и  был он мне  полной тезкой - имя, отчество, и
естественно, фамилия у нас были одинаковы.
     В  маленькой  Абхазии сплетни расходятся чрезвычайно быстро,  и к моему
прибытию в Сухуми семья уже была наслышана о моей молодой жене. Зная, что от
Тамары это не утаить,  я во всем ей признался уже по дороге от поезда домой.
Сказал, что черт попутал, и  что все вышло по-пьянке. А как протрезвел, мол,
бросил все и бежал в Сухуми.
     Скажу  заранее,  что  Ира  уже  в  сентябре  позвонила  мне  из  Киева,
покаялась, и мы помирились. А вскоре она заявилась в Москву и пришла к нам в
гости.  Как всегда,  у нас был  и Саша, почти  ровесник  Иры  - года  на три
старше. Я их познакомил, они очень смотрелись вместе, и мы оставили их у нас
на ночь, причем в отдельной комнате.
     Но, как оказалось, зря. Он заявил потом, что она  ему не понравилась, а
она - что он ей. Но это было после, а весь вечер  мы провели весело - выпили
и вспомнили наши гудаутские подвиги. Ира в лицах рассказала про соревнования
по стрельбе с милиционерами и свою решающую фразу из кухни: "А мой Нурбей не
только сильнее ваших  мужей, но и метче стреляет!". Рассказала и про то, как
старик Ризабей передал мне мою пинетку, которую отец носил на шнурке на шее,
как амулет.
     Уж  лучше  бы он уж не снимал  ее и  не передавал той  женщине - может,
остался бы жив! Ира  поинтересовалась,  что это такое есть у меня  в Москве,
про что, все как один,  гости на съезде гулиевцев говорили: "У тебя в Москве
есть <b>все!</b>". И я указал Ире на Тамару и Сашу:
     - Вот это все, что у меня есть в Москве - любимая женщина и талантливый
ученик - моя надежда! Разве этого мало?
     Но почему-то мой талантливый ученик  не произвел  впечатления на Иру. А
может это она на него? Назавтра  Ира  уехала к себе в Киев, приглашала нас к
себе  в гости. Хотя и  жила она в общежитии, но все-таки пригласила. Правда,
на приглашения откликнулся я один, да и  то  останавливался  не у  Иры,  а у
моего друга Юры. Туда же переселялась на время моего приезда и Ира.
     Тамара прощала  мне эти  маленькие шалости с Ирой  - она ей понравилась
своей  прямотой,  отсутствием  комплексов,  да  и  молодостью.  Тамара  тоже
понравилась Ире, по-видимому,  только  первыми  двумя качественными, потому,
что была на четырнадцать лет старше Иры.
     Мы с Тамарой из Сухуми съездили в Тбилиси к моим родственникам в гости.
Я показал ей дом, где я жил в детстве, двор, где  произошло столько  далеких
событий. Двор весь порос бурьяном, ужасный туалет был снесен.  Меня поразило
то, что все окна  в доме были закрыты,  и никто из  соседей из  них  даже не
выглянул. Немыслимая ранее ситуация! Более  того, за полчаса, что мы  гуляли
по двору, и я рассказывал о прожитых здесь годах, никто не прошел в дом и во
двор, а также и обратно! Как повымерли все!
     Показал  я  Тамаре  и  место  расстрела  демонстрации, памятник  Эгнатэ
Ниношвили, который защитил  меня  от  пуль  своей  каменной  грудью.  Тамара
поскребла пальцем  дырки  на  этой груди, замазанные  цементом.  Мы побывали
везде, что представляло хоть  какой-нибудь для нас интерес - на горе святого
Давида,   у   памятника   моему  деду  в  Ортачала,  в  пантеонах,  церквах,
ботаническом  саду  и зоопарке.  Гуляли  по  моей  любимой улице  Плеханова,
переименованной теперь на какое-то грузинское название.
     Но  весь  Тбилиси  напоминал мне мой старый дом - окна закрыты, соседей
нет, "все ушли на фронт". Видимо это был  знак к последующему упадку Грузии,
и Тбилиси в частности, наступившему после развала СССР, распрей и внутренних
войн в этой стране.
     Из Тбилиси мы все уже в  конце августа вернулись  в Москву.  Купе  наше
было переполнено стеклянными  "четвертями" с восьмидесятиградусной чачей. Мы
тщательно скрывали от проводника эти бутыли,  которых было не  менее десяти.
Ведь в них был практически чистый спирт, который горит как бензин. Коварство
спирта  в  том,  что  он  для своего  горения  требует  почти  втрое  меньше
кислорода,  чем  бензин  и  может  сгорать даже  в очень спертых помещениях.
Известны  случаи, когда "проспиртованные" люди,  пытаясь  закурить,  сгорали
изнутри. Пары  спирта, смешивались даже с  небольшим  количеством кислорода,
находившимся  в  легких,  сгорали  там,  и  человек  "выгорал"  изнутри.  Не
балуйтесь  спиртом и сигаретами одновременно! Это я,  как бывший "химик" вам
говорю!

        Изобретательские шуточки

     Но отдых - отдыхом, а работа продолжалась. Конечно же, "мы, большевики"
кроме  работы,  любили  и пошутить. Как происходили кафедральные розыгрыши и
шуточки, я уже рассказывал. Но я ведь работал, еще и в Контрольном Совете по
изобретениям, и тут уже "шутить" приходилось с изобретателями. А  они и сами
были нередко большими шутниками.
     У  нас  поменялся  куратор от Контрольного  Совета  -  теперь  им стала
очаровательная   женщина-"дюймовочка"   Галя  Вронская.  Кстати  -  классный
специалист-эксперт, державший в ежовых рукавицах своих внештатников - меня и
кандидата  наук Забегалина.  Коллегии  под  предводительством  Вронской были
долгими и  невыносимыми для нас, внештатников -  больших "сачков", по правде
говоря.
     Больше всех допекали нас изобретатели с Украины и Белоруссии, особенно,
если  среди  них  были евреи.  Они  боролись  до последнего,  сидели часами,
выискивая  малейшую зацепку, чтобы  выиграть  процесс. Для чего  им были эти
авторские свидетельства - "филькины грамоты", ума не приложу!
     Правда, и я сам  их имел  до трех сотен, в основном, чтобы "застолбить"
свой приоритет.  Крупных  вознаграждений  за изобретения  почти никто, кроме
директоров и министерских работников, не получал, а премию в полсотни рублей
государство платило  сразу  же,  авансом. Худо-бедно,  а  я за  свои  триста
изобретений в сумме  получил-таки около пятнадцати тысяч рублей. А это тогда
была стоимость кооперативной квартиры или трех автомобилей "Волга".
     Пользуясь своими  знаниями  патентных  законов,  я  вынудил  комитет по
изобретениям  отыскать  в  хранилище  (расположенном  где-то за Уралом)  мою
отказную  заявку  на  первый  супермаховик  и  рассмотреть  ее  снова.  Ведь
отказали-то мне по  полезности,  а уже лет  пятнадцать  весь  мир пользуется
супермаховиками  и не жалуется. Даже всемирные симпозиумы по  супермаховикам
созывают, в Италии, например. Благодаря полковнику  Ротенбергу  (царство ему
небесное  -  умер в Израиле), до  своей эмиграции успевшему  отказать  мне в
изобретении по полезности, авторского  свидетельства на супермаховик тогда я
не получил. Мол, глупость это - мотать маховики из нитей и волокон, когда их
нужно лить или ковать! Вот  теперь мы и увидели, что весь цивилизованный мир
их мотает, а не льет или кует, что я и предлагал еще в 1964 году.
     Одним словом, выудили мы  эту заявку  из хранилища и рассмотрели снова.
Ну и признали изобретением - получил  я авторское  свидетельство.  А как раз
прошло 20  лет со  дня подачи  заявки, и, стало быть, кончился срок действия
патента.  Таким  образом,  автором признали меня,  приоритет  - советский, а
денежки, как всегда - "тю-тю"! Но и на этом спасибо Партии родной!
     Видимо, нашим изобретателям с Украины  и Белоруссии  тоже  были  дороги
советский приоритет и пятьдесят рублей премии, вот они и стояли насмерть. Мы
под  руководством  Гали как-то провели  уже  три  коллегии,  и  готовимся  к
последней - четвертой. Запускаем изобретателя, достаем его "дело" и замираем
- Галя тихо подчеркивает  нам карандашом местожительство изобретателя  и его
фамилию.
     Местожительство  -  город  Бердичев, фамилия  изобретателя -  Жидец! Мы
пропали - это на несколько часов!  Взглянув на изобретателя, мы  подтвердили
наши самые худшие опасения. Вдоль стены  ходил плотный невысокий человек лет
сорока в  помятом  костюме  и больших туфлях с  задраными  носами.  Короткие
штанины  выдавали  ядовито-