ении - и "миг последних содроганий" наступал тут же, незамедлительно!
     Нет, я  не назову  этот глагол,  я  не хочу раскрывать профессиональных
тайн специалистов!  Нет, это  не то, что  вы  подумали, это можно воспринять
двояко, в том числе и  как призыв к окончанию, прекращению действа. Нет, это
и  не другое  - оно слишком пошло и даже где-то смешно. Это - единственное в
своем  роде слово - оно чисто, остроумно и неожиданно, поощрительно, задорно
и чрезвычайно сексуально! Почти как "обло, огромно, озорно, стозевно и лаяй"
в эпиграфе у Радищева.
     Гадайте  -  не  отгадаете,  если   только  не   спросите   у  настоящих
профессионалок! Боюсь, однако, что не осталось  больше таковых! "Нет  больше
турок,  остались  одни проходимцы!"  - как  кричал с  минарета  Тартарен  из
Тараскона. Это его изречение мне очень по душе!

        Матильда-Лора

     Наши  встречи  втроем  продолжались  еще  год-полтора,  а  потом   Лена
постепенно отошла  в  сторону  -  мы ей  наскучили. А  с  Лорой я  продолжал
встречаться. У меня в дальнейшем были и другие женщины  в Москве, но с Лорой
я  прекратить отношений  не  мог.  Вот и приезжал  я  к  моей новой  любимой
женщине, но  на день  позже, а один "неучтенный" вечер и  oдну  "неучтенную"
ночь проводил с Лорой.
     Правда,  с  психикой  у  Лоры  становилось все хуже  и  хуже.  "Голоса"
беспокоили  ее  все  чаще.  Жертвами  подозрений  становились  соседи.  Вот,
полковник Петров, дескать, тайно заходит к ней в комнату  и "издевается" над
цветами.
     - Как же он издевается над цветами? - недоумевал я,
     - Ты что, не  знаешь, как издеваются над цветами? - искренне удивлялась
Лора.
     Я не знал этого, и мне становилось стыдно.
     - А как же он заходит в комнату? - не унимался я.
     -  Ты разве  не знаешь,  что  ключ лежит  под ковриком? -  раздражаясь,
кричала Лора.
     Как-то  мы  с  Моней купили новый замок и на  перерыве вставили в дверь
комнаты Лоры (она жила прямо у Чистых Прудов, рядом с ИМАШем). Ключи вручили
Лоре  прямо на работе и  предупредили,  чтобы она не клала их  под коврик, а
носила с собой - ведь в комнате жила она одна. А назавтра, придя на работу с
перерыва, Лора во всеуслышание заявляет:
     - Этот негодяй Петров опять издевался над моими цветами!
     - Как, - закричали  "мы  с Петром Ивановичем",  - то есть с Моней, - мы
вставили тебе новый замок и предупредили, чтобы ты не клала ключ под коврик!
     - Вы что, с ума сошли, как  я могу не положить ключ под коврик? - бурно
возмущалась Лора,  но  объяснить,  почему она не могла не положить ключ  под
коврик, она тоже не могла.
     Смог  объяснить  все  только  знакомый  врач-психиатр,  у  которого  мы
попытались разузнать причину такого поведения Лоры.
     - Ребята,  -  сказал врач, - вы хотите,  чтобы место  этого  полковника
Петрова занял  кто-либо  из  вас?  Тогда  вставьте  ей  еще  один  замок,  и
издеваться над  ее цветами будете каждое утро  именно вы. Оставьте все,  как
есть, и пусть "негодяй" Петров  продолжает издеваться над  этими несчастными
цветами - и он и цветы к этому уже давно привыкли!
     Как-то в  конце июня,  когда Лора  уже  жила на даче в поселке "Луч", и
ездила туда после работы, она пригласила меня заехать в пятницу к ней туда и
провести  с  ней  там  выходные.  Но  я  задержался  в Москве и  приехал  на
электричке в  Луч,  когда было уже  темно.  Я сильно  устал, но дорогу  знал
хорошо:  и  по тропинке через лесок к  дачному поселку Дома Ученых, где  был
домик Лоры, ходить приходилось часто, правда, в дневное время.
     Но  на этот раз меня по  дороге охватил  жуткий страх.  Я  сколько  мог
держался, а  потом  побежал.  Ужас  подгонял  меня и,  передвигаясь с  такой
скоростью, я давно уже должен был прибыть в поселок. Но лес все не кончался.
Мне  казалось, что  прошло несколько часов,  пока я  не  выбрался  на  поле,
освещенное луной.  Невдалеке я заметил некое сооружение, и,  приблизившись к
нему, с суеверным  страхом  увидел,  в  чистом  поле ...  огромные  железные
ворота, причем запертые на замок! Ни стены, ни забора - одни только ворота в
никуда!
     Морально и физически раздавленный, я присел около этих ворот и просидел
до  утра. А утром даже не стал искать дачи  Лоры, а дошел до станции, сел на
электричку  и  уехал в Москву.  Я  осознал,  что  наши с ней отношения - это
дорога в  никуда, и мне было об  этом предупреждение. Больше  мы  с  ней  не
встречались.
     Вскоре  я уехал в отпуск на море,  а, приехав в Москву, узнал, что Лора
погибла. Она почему-то шла по железнодорожному пути, не  обращая внимания на
гудки электрички. Поезд затормозить не успел...
     А дальше идет сплошная  мистика, в которую я, как  представитель точных
наук, не  верю.  Или у  меня на какое-то  время  "поехала  крыша".  Я  прошу
перенестись со мной вместе лет на пятнадцать вперед после гибели Лоры, в дом
на Таганке  (да, да на  той же  Таганке, близ дома Лены!), где жил  я  уже с
третьей и, по-видимому, последней моей женой Тамарой.
     К  нам  часто  заходила  в  гости соседская кошка Матильда.  Изящнейшее
создание,  с  телом  миниатюрной черной  пантеры и маленькой умной  головкой
египетской  богини-кошки Баст. Подбородочек и кончики лапок  у Матильды были
белоснежные, а большие тревожные и настороженные глаза - желто-зеленые.
     Когда жена кормила Матильду,  кошка с достоинством принимала пищу, была
аккуратна  и  разборчива  в  еде,  а,   закончив  трапезу,  долгим  взглядом
благодарила  Тамару  за  угощение.  Меня  Матильда при  жене практически  не
замечала - смотрела как на комод какой-нибудь, или на  другую громоздкую, но
неодушевленную вещь.
     Но я-то  знал нашу с Матильдой тайну.  Стоило только жене в восемь утра
выйти из дверей квартиры на работу, как Матильда черной молнией,  совершенно
незаметно для нее, проскакивала в квартиру. Я обычно долго, часов  до десяти
и даже дольше лежал в постели, а потом уж медленно поднимался и собирался на
трудовой подвиг.
     Так вот, с недавнего времени Матильда, незаметно для жены оказавшись  в
квартире, неторопливо шла  ко  мне и,  глядя  прямо мне в  глаза, прыгала на
кровать. Она забиралась под  одеяло со стороны подушки, держа, тем не менее,
голову  наружу,  прямо  на уровне  моих  глаз.  И  начиналось  традиционное,
длительное,  с час и более,  "смотрение" друг другу в глаза. Я не знаю,  что
выражали  мои глаза, я этого не  видел,  но глаза Матильды  постоянно меняли
свое выражение. Это была то настороженность с  каким-то жгучим интересом, то
страстное любование мной с полузакрытыми глазами, то выражение лица (да, да,
именно лица!) кошки  принимало  какой-то  страдальческий оттенок,  то  в  ее
глазах начинал появляться бесенок чуть ли ни любовной игры. И все это молча!
Потом Матильда  с  головой  уходила  под одеяло,  и, положив  голову на  мою
согнутую  руку, засыпала. Я лежал,  боясь пошевелиться, чтобы не потревожить
чудное животное, и  часто  сам засыпал вместе с нею. Волшебные, таинственные
сны обуревали тогда меня, и я сам не мог объяснить себе своего состояния.
     Наконец, Матильда просыпалась, бодро соскакивала с постели, шла прямо к
двери и,  требовательное:  "Мяу!" заставляло меня  без промедления открывать
дверь. День захватывал меня в круговерть событий, и я забывал  о Матильде до
следующего утра. Наши молчаливые встречи наедине вошли  уже в привычку,  как
вдруг... Матильда заговорила!
     А  произошло это так. В наш очередной  сеанс "смотрения"  друг  другу в
глаза, я стал ощущать буквальное "очеловечивание" взгляда Матильды.  Это был
чисто женский взгляд, выражавший  интерес с  примесью  некоторого смущения и
легкого  испуга, такой примерно, когда женщине  предлагают отведать какое-то
новое, неведомое для нее  необычное, но  дорогое и  деликатесное  блюдо. Ну,
устрицы,  там  какие-нибудь, или морские гребешки  с трепангами  заморскими,
например...  Вот так смотрела на  меня  Матильда, и  вдруг я с удивлением  и
ужасом узнал этот взгляд... Нет,  не может этого быть, ведь ее  давно  нет в
живых!
     - Отчего же не может быть! - не раскрывая губ, промолвила, казалось бы,
глазами Матильда,  -  жизнь ведь  богаче  любых  мечтаний, -  улыбнувшись <b>ее</b>
улыбкой, проговорила она <b>ее</b> любимые слова.
     Теперь сомнений не могло  быть - это Лора, это  моя подруга былых лет -
Лора, давно трагически погибшая. Это был <b>ее</b> взгляд, <b>ее</b> улыбка, <b>ее</b> слова!

        Разговор и прощание

     И вот я смотрю Матильде в глаза и  чувствую,  как реальное мироощущение
покидает меня.
     - Лора...- пытаюсь я позвать кошку, но она перебивает меня.
     -  Я  -  Матильда,  и  ты  хорошо знаешь  мое имя! Наверное,  в меня  и
переселилась  душа Лоры, может быть, я сама ощущаю себя Лорой, но  ты видишь
перед собой не женщину, а кошку  Матильду,  и называй меня, пожалуйста, так.
Особенно при  жене!  - насмешливо добавила  Матильда, как  я уже отмечал, не
раскрывая рта, одними глазами.
     - Хорошо, Матильда, - покорно согласился я, - но скажи мне, что  теперь
мы должны делать, и вообще, как это все понимать?
     -  А никак, - деловито ответила Матильда-Лора, если не хочешь  прослыть
умалишенным, не  рассказывай  об этом никому, особенно жене, - насмешливо, и
как мне показалось,  ревниво, добавила  она.  Мы будем  иногда  встречаться,
наедине,  разумеется,  и сможем  наговориться вволю. Но, как  сам понимаешь,
только наговориться! Если, конечно, не хочешь неприятностей!
     Сказать по  правде, иного, как  только  поговорить, мне в моем  шоковом
состоянии  и  не  хотелось.  И  вот что  "мысленно"  рассказала  мне в  наши
фантастические встречи удивительная кошка.
     В кота Мура, как пояснила Матильда, была вселена душа любимого человека
Лоры, первого ее любовника  - хорвата по национальности - Лора упоминала мне
о нем, я знаю его имя и фамилию - Мехмет Тринич.
     Человек  этот умер  давно, но Лора продолжала  любить его и подчиняться
ему. Разумеется,  ему,  то есть Муру, было не очень  приятно видеть  Лору  с
другим  человеком, и  он всячески противостоял этому.  Исключение составляли
случаи,  когда  Мура  купали,  или  обливали  водой. Тогда,  из-за  шокового
состояния животного, душа, вселившаяся в него, не могла обладать достаточным
влиянием. Это по опыту узнала Лора и иногда  пользовалась этим приемом. А, в
остальном, она полностью находилась под диктатом своего возлюбленного, иначе
говоря, Мура.
     Куда  Мур  пропал, Лора, то бишь  Матильда, так и  не  узнала.  Большие
подозрения были на  соседе  по коммуналке -  полковнике Петрове,  который не
любил Мура, и мог  похитить его, увезти,  а то и убить  вовсе. Лора получила
вроде бы  свободу  действий, но  душевное  равновесие  ее  было нарушено,  и
свобода ей уже была ни к чему.
     И вот однажды, в то последнее лето,  Лоре по телефону позвонил... голос
ее  любимого, как если бы он был жив, и приказал срочно ехать на дачу в Луч,
где он должен  был  ждать ее. Но поезд дошел только до города Чехова, а Лора
не смогла дождаться следующей электрички, не вытерпела, и пошла пешком...
     Вот  такую  историю  бывшей  хозяйки  души,  переселившейся в Матильду,
молчаливо  рассказала  кошка. Душа переселилась  не  сразу,  а только  через
несколько лет после рождения  Матильды. Первое время сама Матильда не вполне
осознавала  это,  но,  познакомившись  со  мной,  вдруг ощутила  неожиданный
интерес  ко  мне,  как  к  старому  знакомому.  Во  время наших  встреч  она
вспоминала все, что произошло с хозяйкой ее души в жизни, и поняла, наконец,
носителем чьей, конкретно,  души она является. А,  кроме  того, она получила
способность к телепатическому общению со мной...
     Года через два, мы обменялись квартирами с семьей  моего младшего сына,
переехав на новое место жительства. Покидая таганский дом, я зашел к соседям
повидать  Матильду.  Кошка  грустно и  укоризненно смотрела на  меня, как бы
обвиняя в бегстве от нее. Надо  сказать, Матильда была здесь где-то  права -
от  постоянных общений  с  ней  у меня  начала постепенно  ехать "крыша",  и
расставание  стало  неизбежным.  Мы  потерлись,  как всегда, с ней носами, и
расстались...
     А недавно я снова побывал в таганском доме,  уже не рассчитывая увидеть
старушку-Матильду живой.  Но, выходя из  дома, я приоткрыл дверь  подъезда и
вдруг  -  черная молния! Матильда  не  замечая  меня, прыгнула с  карниза  в
открытую дверь.
     - Матильда, Матильдочка! - позвал я, и мой  голос от волнения застрял в
горле.
     Кошка резко  обернулась, и, узнав  меня, вспрыгнула обратно  на карниз,
оказавшись на уровне моего лица.
     -  Это  ты,  надо  же,  увиделись  все-таки!  -  ошарашено  проговорила
Матильда, - а я уже и не узнала тебя, думала, не встретимся больше!
     Кошка взволновано оглядывала всего меня огромными глазами, влажными, то
ли от волнения,  то ли  от старости. Видно было, что это уже очень немолодая
кошка. Мне стало жаль ее - как несправедливо, что кошки  старятся так быстро
и живут так мало. На кого они нас потом оставляют?
     Мы постояли так с Матильдой несколько минут, влюбленно глядя друг другу
в глаза.
     -  Ну,  дружок,  давай  прощаться,  -  сказала,  наконец,   Матильда  и
подставила мне свой нос, - а то ведь долгие проводы - лишние слезы!
     Я потерся носом  об  ее  влажный,  холодный носик,  и  мы  попрощались.
Оказалось, что навсегда.
     Матильда деловито проскользнула  в  щель двери,  и я захлопнул подъезд.
Стараясь  не оборачиваться,  я  быстро пошел прочь  от дома,  и вдруг  слезы
начали душить меня. Счастливые  женщины, они могут иногда выплакаться, а нас
мужиков, слезы душат - и все! Ну да ладно, такова она  - жизнь, и никуда тут
не денешься!
     А примерно через  год после нашей последней  встречи, снова побывав  на
Таганке, я узнал,  что  Матильду разорвали собаки.  Не  успела старая  кошка
быстро вскарабкаться на дерево! Печально и грустно!
     Много загадок  таит  и  сама  жизнь,  и  психика  человека.  Мы,  люди,
по-видимому,  находимся  в самом  начале  постижения  этих  тайн.  А нередко
высокомерно думаем, что о чем-то знаем, и что-то понимаем. Это я, как ученый
вам говорю!
     "Электричество  - это сила, хорошо изученная  человеком", -  писалось в
одном журнале  восемнадцатого  века, когда  об  электричестве и  азов-то  не
знали! Как кошка, глядящая на экран телевизора и наблюдающая там знакомые ей
изображения,  никогда  не поймет  внутреннего  устройства  этого  прибора  и
принципа передачи изображения на расстояние, так и мы, воспринимая отдельные
картинки мира, никогда не постигнем его с той полнотой, как бы нам хотелось!

        Диссертационная тягомотина

     Испытаниями  автобуса с "гибридом"  на улице  Тускарной была поставлена
последняя точка в моей докторской диссертации. Я доработал ее, переплел ее в
коричневый  коленкор, сократив  текст до дозволенных  размеров, так что  том
получился  вдвое тоньше  предыдущего.  Теперь  предстояло  найти  докторский
диссертационный Совет, где я мог бы защитить работу.
     В ИМАШе такой Совет был по специальности "Теория  машин  и механизмов".
Конечно же, первым делом я доложил диссертацию в ставшем  мне родным ИМАШе в
отделе академика Артоболевского. Были в основном положительные  выступления,
но мой  старый знакомый Арон Кобринский настоял,  на  том, что эта работа не
относится к теории машин и механизмов.
     Мне   посоветовали   кафедру   "Теоретическая   механика"   Московского
автомобильно-дорожного института (МАДИ). После переговоров  с  зав. кафедрой
профессором  А.А. Хачатуровым, я доложил  работу  и  на этой кафедре. Но мне
сказали, что работа не вполне по теоретической механике, а скорее, по теории
автомобиля,  и  представлять ее надо  от  кафедры  "Автомобили".  А  на этой
кафедре тогда работали одни  корифеи и выдающиеся личности.  Зав. кафедрой -
Андрей  Николаевич Островцев -  профессор, легендарный  Главный  Конструктор
ЗИСа;  профессор  В.В.Ocепчугов  -  бывший  Главный  Конструктор  Львовского
автобусного завода; А.К. Фрумкин,  А.С. Литвинов и другие - их имена я знал,
как канонические.
     Самой  колоритной фигурой  был, конечно, Андрей  Николаевич Островцев -
мрачный, молчаливый  толстяк.  Говорили,  что  он  может выпить  невероятное
количество водки, оставаясь трезвым. В  те годы, о которых  я говорю, он был
уже очень пожилым человеком.
     И вот,  я прихожу  на  переговоры  с  ним о возможности доклада  на его
кафедре. Я говорю, а Островцев смотрит на меня, не меняя выражения  лица,  и
мне кажется,  что он в мыслях находится уж  очень  далеко отсюда. Я закончил
разговор, а он молчит и все смотрит.
     -  Андрей  Николаевич, так  можно мне готовиться к докладу, или  нет? -
осторожно спросил я его.
     - А что, готовься! - не меняя выражения лица, отвечал Островцев.
     - А когда? - вкрадчиво поинтересовался я. И тут Островцев взорвался.
     -  Что  ты пристаешь ко  мне,  -  неожиданным  фальцетом закричал он, -
сказал  "да", а ты  еще чего-то хочешь! - видимо он принял меня за студента,
да и по возрасту это можно было бы сделать.
     На крик заглянула секретарь кафедры и забрала меня с собой.
     - Не обращайте внимания, Андрей  Николаевич - добрый человек, он  скоро
отойдет  и забудет  все.  А  доклад ваш назначим  на...  и  она  перелистала
перекидной календарь, - на май, после праздников, допустим на пятое...
     -  Надо  же,  -  подумал я, -  год назад  пятого  мая  мне  повезло  на
испытаниях автобуса, а что будет сейчас?
     Это должно было случиться  через месяц, и я отправился в Курск, оставив
плакаты для доклада на кафедре МАДИ. Об этих плакатах надо бы сказать особо.
Они были выполнены на листах ватмана, окантованного стальной лентой на клею.
Ленту я  нарезал  из той, которая шла для изготовления  супермаховиков  - ее
было много. Это делалось для того, чтобы я мог быстро развесить свои плакаты
по стенам в любой аудитории, и они нe покоробились бы. Но суммарный вес всех
плакатов  вместе с коробкой из листового дюраля превышал 60 килограммов.  Но
для меня это был "не вес", и я с ним справлялся.
     В Москву  я  приехал  заранее, на  майские праздники, которые  провел в
известной мне компании "Лора и Ко", с периодическим привлечением  Мони. Нет,
нет - только к застолью  - Моня был очень целомудренным человеком, к тому же
и женатым.  Жену,  правда, он не любил,  но очень ценил семью - у него  было
двое маленьких детей, и из-за них он жил в семье и не изменял жене.
     В  результате,  четвертого  мая  вечером  я так  перепил,  что  видимо,
отравился,  и  утром  головы  не   мог   поднять  от  подушки.   А   у  меня
ответственнейший доклад в МАДИ! Срочно  звоню Моне - помоги! Тот заартачился
поначалу, но все же пришел, и я с его помощью развесил тяжеленные плакаты. В
голове все перемешалось, и я с трудом представлял себе, о чем надо говорить.
     Аудитория  для доклада была достаточно  мала,  и  "амбрэ", исходящий от
меня,  разнесся  по  ней  очень  быстро.  По  крайней  мере, вся  входящая в
аудиторию  профессура  тут же  начинала принюхиваться.  Вошедший  последним,
Андрей Николаевич,  тоже  долго принюхивался,  и, поняв,  наконец,  от  кого
исходил "вчерашний" запах, удовлетворенно присел.
     Я "вошел в образ" и  сносно  сделал доклад. Было много вопросов, ученых
явно заинтересовала моя работа. Но на докладе  присутствовал  приглашенный с
другой кафедры  профессор В.А. Илларионов, и  он высказал сомнение, подходит
ли эта работа под специальность Совета МАДИ. Присутствующие заколебались.
     И тут я взял слово. Был бы я трезв, я бы  не решился. Но я трезвым явно
не был, поэтому и высказался:
     - Уважаемая профессура, цвет  советской науки! Прошу  вас, не  бортайте
меня! Меня  бортанули в  Тбилиси - я уехал  оттуда! Бортанули в  Тольятти  -
уехал и оттуда! Бортанули в ИМАШе - и вот я пришел к  вам. Если вы бортанете
меня сейчас - куда же я пойду? Мне после вас и дороги-то никуда нет! Клянусь
рождением Бахуса! - в сердцах добавил я Серафимову присказку.
     Зал расхохотался. Все подумали, что я для  храбрости "поддал маленько",
и это не претило им. Встал улыбающийся Андрей Николаевич.
     - Что это мы вдруг такими принципиальными заделались? Прекрасная работа
- дай Бог каждому, да и трудов свыше ста! Испытал автобус, грузовик, получил
двойную  экономию топлива  -  когда вы последний раз слышали о таком? Думаю,
что сейчас это был  первый и последний раз - нет больше  таких результатов в
автомобилестроении! Человек молодой, перспективный, я даже его со  студентом
разок перепутал, а мы  хотим отослать его куда-то к чертовой матери! Подавай
на  наш Совет, кафедра рекомендует!  -  громко сказал он мне, - только давай
больше без Бахуса! Могут не так понять! - деловито посоветовал он мне.
     После  этого доклада я,  естественно,  еще поддал, и Моня с  Лорой едва
довели  меня  до  поезда.  Вагон  был  международным,  купе  двухместное,  а
попутчиком   неожиданно  оказался...  ректор   КПИ   -  Евгений  Викентьевич
Коваленок,  первый  враг пьянства в институте.  Моня  и Лора никак  не могли
понять,  почему это я так перепугался, увидев своего  симпатичного соседа по
купе. Но все образовалось, а утром ректор даже довез меня на своей машине до
дома.
     Началась  тягомотина  с  представлением  работы  и  всех  сопутствующих
документов в  Совет. Это  трудно даже тогда, когда сам работаешь  в  том  же
институте, где Совет. А если ты живешь в другом городе, то подача документов
в  Совет кажется и  вовсе  невыполнимой задачей. То нет  одного человека, то
другого, а  это - холостой приезд в Москву. Правда, мои  "холостые"  приезды
были не так уж "холосты", если по-честному.
     За  время подачи документов  в Совет произошло много событий. Строители
"сдали" новый корпус КПИ, рядом с общежитием и мою  кафедру перевели в него,
на  "престижный"  второй этаж. Мне выделили прекрасный кабинет. Славик Зубов
получил  квартиру,  и  мне  передали  его общежитейскую  комнату тоже.  Лиля
переехала в Курск и устроилась на кафедру, где работал Славик Зубов.
     Кстати,  на  этой  небольшой  кафедре  оказались сразу три  доцента  со
схожими  фамилиями  -  Зуб,  Зубов  и  Зубарев.  Заведующий  этой  кафедрой,
нервический  холерик  Привалов,  жалуясь  на  отношение  к нему  со  стороны
преподавателей, выдал  разок на  Совете  такой  перл:  "На  меня точат  зубы
доценты нашей  кафедры  -  Зуб,  Зубов и Зубарев!", чем надолго лишил  Совет
дееспособности из-за гомерического хохота.
     Наконец,  нам дали большую трехкомнатную квартиру в доме, расположенном
напротив нового корпуса института  через улицу  Выгонную, то бишь, какого-то
там  "летия"  Октября.  Можно  было  выходить  из  дома,  услышав  звонок  в
институте,  и  не  опоздать  на  занятия.  Лиля  перевезла  детей  в Курск и
определила их в школу. Учились они неважно и часто хулиганили, чем приносили
мне дополнительные хлопоты.
     Вот какие события имели место, пока я долго и нудно сдавал в Совет МАДИ
соответствующие  документы, печатал и рассылал авторефераты, "организовывал"
получение отзывов. "Организовал"  я и отзыв из США от  коллеги  - профессора
Рабенхорста, занимавшегося в Университете им. Дж. Гопкинса буквально теми же
проблемами, что и я. Мы с ним переписывались, обменивались книгами, отчетами
до самого выхода Рабенхорста на  пенсию - он  был значительно старше меня по
возрасту.
     Кроме  того, я не забывал и плановую хоздоговорную  работу со Львовом -
проектирование  гидравлического   "гибрида"  в  Гомеле  закончилось,  и  там
приступили к  его изготовлению. Шел  июнь  1973  года,  и  я в очередной раз
поехал в Москву, чтобы окончательно уточнить дату моей защиты.

        Внезапная любовь

     Будучи в Москве,  я созвонился с моим знакомым Борисом Вайнштейном и мы
встретились  во  ВНИИСтройдормаше. Он, оказывается, защитил докторскую и был
"на  подъеме" -  весел,  радостен.  Познакомился  и  уже  успел  побывать  в
путешествии на  Кавказ,  с  молодой  женщиной  по имени Тамара. Он ее  вовсю
расхваливал  - какая, дескать,  она у него красивая, да "заводная", как  его
любит, только одно плохо - выпить не дура!
     Услышав  сакраментальное  имя  и  такие  выигрышные  характеристики,  я
невольно  заинтересовался Тамарой и предложил Борису встретиться вместе.  Но
он, как всегда, был занят, однако неожиданно предложил мне:
     - А как у тебя насчет баб?
     Я   насторожился,  думая,  что  он  хочет  "подарить"  мне  Тамару.  Но
оказалось,  что  у Тамары "миллион" подруг и  она  может найти мне "бабу" на
любой вкус. Борис, заметив мое тайное согласие, тут же подошел к телефону и,
набрав   номер,   попросил   Тамару   Ивановну.   Разговор    был   веселый,
непринужденный,  часто   пересыпаемый   крепкими  словечками.  Наш,  русский
разговор!
     - Какую тебе? - закрыв трубку, спросил меня Борис.
     -  Блондинку  крашеную, в  очках, рост 160,  вес  55, возраст  -  около
тридцати! - почему-то разом выпалил я, даже не подумав. До сих пор не возьму
в  толк, почему назвал  такие параметры,  и  главное, почему  это  произошло
автоматически, без  обдумывания. Может  быть, я вспомнил Лилю и нашу общую с
ней подругу  Тамару?  Может,  женщины  такой  внешности мне нравились больше
других,  теперь уже не знаю. Но удивленный Борис  вдруг недоверчиво  спросил
меня:
     - А ты с моей Тамарой, часом,  не знаком? Ведь ты в  точности назвал ее
параметры!
     Я замотал головой.
     Тот  же вопрос  он  задал по  телефону и Тамаре.  Между ними  произошел
краткий обмен мнениями.
     -  Он в  точности назвал твои данные, даже очки и возраст! Удивительно?
Да я от тебя  всего, чего хочешь, ожидать могу! Сама такая! Каков из себя? -
Борис посмотрел на  меня, - да чуть лучше крокодила!  Докторскую скоро будет
защищать, спортсмен! Да возраст  Христа, когда мы, евреи, его  распяли! Сама
дура! Короче, - записывай, -  шепнул мне Борис, - завтра в пять на остановке
автобуса No 24 у метро "Дзержинская. Все, пока!
     - Обещала подругу привести, - таких, говорит, как собак нерезаных! Нет,
хороша баба - без комплексов!
     -  А  летом куда едете? - спросил  я  Бориса и,  кажется, испортил  ему
настроение.
     -  Да путевка  у меня в Юрмалу  с женой. А Тамара грозится, что, если я
уеду с женой, а не с ней, она меня  бросит и сойдется с первым же попавшимся
"кацошкой"! Прости, если тебя это задело, но ты же их сам не любишь?
     В двойственном настроении  я  встречал назавтра 24-ые автобусы у  метро
"Дзержинская". Мне страшно хотелось  увидеть  Тамару, но не хотелось никаких
знакомств  с  другими  "бабами".  "Бабы"  у  меня  были, причем  в требуемой
режиссуре и исполнении. Захотелось, представьте себе, любви! Как Коле  Остен
- Бакену  от Инги Зайонц,  если я не перепутал  имена друзей детства  Остапа
Бендера!
     И  вот  наступил один  из  самых загадочных  моментов в  моей  жизни  -
наконец, из  дверей автобуса показалась та, которую я так хотел видеть. Путь
ее  от подножки двери  до асфальта длился долю  секунды, но  за это время  я
успел  всем  сердцем  полюбить  ее.  Да,  это  она,  я знал ее всю жизнь,  я
представлял себе каждую черточку ее внешности и характера! А где же подруга?
Хочу, чтобы  никакой подруги не  было! - сказал  я,  не знамо  кому,  и  это
исполнилось.  Тамара, стройная крашеная блондинка в  очках, улыбаясь во весь
рот, шла ко мне одна.
     - Привет! - подставила она мне щеку для поцелуя, - я - Тамара!
     - А где же подруга? - спросил я, не веря своему счастью.
     -  Тебе что, меня  мало?  - удивленно спросила Тамара,  - если  хочешь,
считай,  что именно я - подруга.  Действительно, Тамара оказалась занятой  и
просила  меня  прийти  к  тебе  одной!   Но  я  -  тоже  Тамара,  это  такое
распространенное имя!
     Восторженно  щебеча  эту  чушь,  Тамара  шла  в  направлении к  площади
Революции, я шел рядом, держа ее под руку.
     - Куда мы идем? - позволил себе поинтересоваться я.
     - В ресторан "Прага", -  сообщила  Тамара. - Я очень  люблю его и хочу,
чтобы  мы отметили наше  знакомство  именно там. Если у тебя нет денег, то у
меня они есть! Пока рано, и свободные места должны быть!
     Сделав обиженный вид, я заявил, что деньги у меня тоже есть.
     -   Ты  представляешь,   наш  Буся  (она  так  называла  Бориса)  хочет
перехитрить  сам себя! - рассказывает мне Тамара по дороге. Он взял  путевку
со своей "Розочкой-золотцем"  на Рижское взморье, а мне предлагает поехать в
Крым, куда мы раньше планировали отправиться летом с ним.
     -  Как, одной -  в Крым -  это же  опасно,  там  обязательно  пристанет
какой-нибудь хлыщ, о чем он думает? - возмутился я.
     - Да в том-то и дело, что наш Буся - не такой  уж  дурак!  Ты знаешь, с
кем он  посоветовал мне  поехать? С тобой! И сказал,  чтобы подругу не брала
сегодня с собой. - Понравься ему, - говорит, -  и езжай  с ним в Крым,  он -
человек порядочный, плохого не  сделает! - А если сделает хорошее, - говорю,
- это можно? - Да не признавайся мне в этом, и все дела! - отвечает.
     - И как тебе они нравятся - эти еврейские штучки? - возмущалась Тамара.
     Еврейские  штучки  мне,  откровенно говоря, нравились. Увидев  Тамару и
полюбив ее за долю секунды, я уже готов был предать дружбу с  "нашим Бусей".
Обстановка складывалась так, что такое  "предательство" законно  могло  быть
отнесено к  "выполнению просьбы друга", исходящей из семейной необходимости.
Голова у меня шла кругом и спасти положение могла только "пол-литра".
     Места в  "Праге"  действительно были, мы присели за столик  в  одном из
малых кабинетов (давно не был в "Праге", не знаю как<sup> </sup>там сейчас).
Тамара  заказала   сразу  несколько  бутылок  крепчайшего,  в  19  градусов,
азербайджанского портвейна "Алабашлы".
     -  Закусывать чем  будете?  -  учтиво поинтересовался официант, молодой
парень.
     -  А нам "все равно,  чем блевать!" - напомнила Тамара официанту  слова
известного анекдота, на что официант закивал и заулыбался.
     -  Принеси,  чего  хочешь, нам, действительно, все равно! - подтвердила
свои слова Тамара.
     Мы пили крепкий пахучий  "Алабашлы"  крупными  глотками и обсуждали наш
план. Тамара, вроде, говорит Бусе, что она "закадрила"  меня,  и  я согласен
ехать отдыхать с  ней в Крым. Там она,  якобы,  будет "динамить"  меня  весь
месяц, а  по приезду в Москву объявит мне, что "она Бусе отдана и  будет век
ему верна!" И подберет мне подругу по заказанным мной параметрам, для замены
себя.
     Как под бутылку  складно все получается, только  диву даешься!  А после
очередного  бокала   Тамара  вдруг  сняла  очки  и,  глядя  на  меня  слегка
выпученными близорукими глазами, попросила:
     - Поцелуй меня по настоящему, пожалуйста!
     Я незаметно  набрал  "Алабашлы" в рот  и по-Мопассановски  передал вино
Тамаре тонкой, упругой струйкой при поцелуе. Тамара, оказывается, не  читала
рассказ Мопассана "Жизнь", и не  знала "штучек"  виконта, или еще кого  там.
Она была в  восторге  от  этого  новшества, и  мы  остаток  вечера только  и
совершенствовали свое мастерство художественного поцелуя.
     Едва держась на ногах, мы вышли на улицу, и Тамара остановила такси.
     - До Ильинского довезешь? - спросила она.
     - Оплата в оба конца! - констатировал водитель.
     Мы сели на  заднее сидение и раскисли совсем. Тепло и  качка совершенно
доконали  нас. Мы продолжали целоваться, и Тамара даже  чуть не  переступила
грань дозволенного этикетом прямо в такси, но сон одолел нас.
     - Приехали - Ильинское! Дальше куда? - разбудил нас водитель.
     Тамара  надела очки,  стала смотреть  в окно  по  сторонам и  указывать
водителю путь. Поколесив по проселочным дорогам, мы подъехали к  деревянному
домику на опушке леса. Время было - за полночь. Я расплатился с водителем, и
он уехал.  Еле  бредя по  тропинке,  мы  подошли  к  дому,  и  Тамара  стала
барабанить в дверь.
     - Валька, открой, это я - Тамара!
     Мы уже думали завалиться спать на опушке, как дверь отворилась, и мужик
в трусах вышел на порог.
     - Вы кто? - строго спросил он.
     - Я - подруга Вали, - ответила Тамара, - а вы?
     - Я ее муж! Ну и поздние же гости! - недовольно заворчал он.
     А тут  показалась  и Валька -  подруга Тамары, с которой,  оказывается,
Тамара не виделась несколько лет. Нас  приютили, постелив на  полу на кухне.
Мы  тут  же отрубились,  а  за дело принялись лишь  утром. Но было неудобно.
Валька то и дело заходила на кухню - готовила мужу завтрак, отправляя его на
работу.  И  еще  доняла  собака  -  огромная  овчарка,  которая  внимательно
обнюхивала нам лица. Запах Алабашлы, наверное, ей понравился.
     Так  как  я должен  был  утром зайти в  Министерство к Мельману, я стал
собираться вместе с Валькиным  мужем.  Тамара  протестовала, но я все  равно
ушел. Дошли  с мужем  Вали до электрички, он сошел на следующей остановке, я
же  поехал  в Москву. Всю  дорогу,  пока он не вышел,  этот муж периодически
повторял мне одну и ту же фразу :
     - Ну, вы даете!
     После  Министерства  я  заехал  к  Бусе  в  институт  и  рассказал  ему
фактографический  материал.  Неполный, правда. Выпили в  Праге, нажрались до
поросячьего визга, поехали почему-то  в Ильинское. Просыпаюсь утром на кухне
- вижу над  собой  огромную  собачью  морду.  Выхожу с  мужем Вальки и еду в
Москву. Приезжаю сюда к тебе. Все! Я перешел с Бусей на "ты", как он со мною
много лет назад. А то - фактически родственники, "свояки" и все на "вы"!
     Он поохал,  заочно пожурил Тамару за неумеренность в  выпивке  и  вдруг
посоветовал мне ехать с ней в Крым.
     -  Попьете  там,  повеселитесь, поплаваете.  Ты можешь  "кадрить"  кого
угодно, Тамара -  тебе не  помеха,  но  за ней следи  - чтобы  по пьянке  не
сорвалась! Она мне  очень дорог<b>а</b>! А денег на  дорогу и на отдых я ей дам, не
беспокойся! Тебя в расход не введем!
     Теперь у меня  в голове была  одна Тамара.  Я быстро  смотался в Курск,
сделал необходимые дела, получил отпускные и, собрав портфель вещичек, уехал
в Москву. Легенда - оргработы по подготовке к защите.
     В  Москве я  тут же созвонился и встретился с Тамарой,  познакомил ее с
Моней,  с которым у нее тут  же возникла взаимная симпатия.  Что и говорить,
умела  она привораживать мужиков! Купили билеты до Симферополя в двухместное
купе международного вагона, а  несколько дней до отъезда прожили в гостях  у
Мони.
     В  поезд  взяли  с  собой  наши  любимые  вина  -  "Мускат",  портвейны
"Айгешат",  "777"  и  "Карданахи",  да и "Мадеру" с "Хересом"! На закуску  -
апельсины, бананы  и случайно попавшиеся  нам плоды манго. Обедать ходили  в
вагон-ресторан. Это "свадебное" путешествие нам очень понравилось.
     В  Симферополе  сели  на  троллейбус  и доехали почему-то до  остановки
"Малый маяк", очень уж там показалось нам красиво! Подобрали жилье у русской
женщины Веры, да еще какое - с баней которую можно было топить когда угодно.
Мы быстро нашли  там друзей-москвичей, тоже  "сладкую  парочку",  выдававшую
себя, как и мы, за мужа с женой. Короче, погуляли на славу!
     Через  полтора месяца  мы  вернулись в Москву.  Тамара взяла еще  месяц
отпуска за свой  счет - она работала лаборантом в  ВУЗе, где брать отпуск на
все лето было  несложно.  А  оставшиеся полмесяца мы провели  в подмосковном
поселке "Заветы Ильича", где Тамарина  подруга  уступила свою дачу. Сама  же
Тамара  жила  в поселке "Мамонтовка"  по Ярославской железной дороге, в трех
минутах ходьбы от станции.
     Жила она в доме барачного типа на втором этаже с  матерью и сестрой.  У
каждой было  по  комнате. Отопление - печное, вода -  в  колодце,  туалет  -
метрах в  стах. Природа  -  великолепная, недаром рядом находился "закрытый"
санаторий  для  каких-то ответственных  работников,  кажется  бывшая усадьба
Саввы Мамонтова, русского промышленника и мецената.
     Перед моим отъездом в Курск Тамара познакомила меня со своей сестрой  -
Любой  и  матерью - Полиной Андреевной,  которую  я  тут  же прозвал  "тетей
Полли", ориентируясь на марктвеновского Тома Сойера. Мы немного по-семейному
посидели за столом, и я выехал в Курск из  дома Тамары безнадежно влюбленным
человеком.
     В  начале  сентября я  должен был ехать в командировку  в  Волгоград  с
творческой бригадой газеты "Социалистическая индустрия" и надеялся уже скоро
опять встретить свою любовь.

        Болезнь и страсть

     Газета  "Социалистическая  индустрия",   куда  я   часто  писал  статьи
технического  характера,  задумала  агит-рейд  в  город  Волгоград.  Ну   не
произносит язык это название,  и все! Как Нефтеград, Зерноград, или Пищеград
у Ильфа и Петрова. Для меня, миллионов других людей в России и  за рубежом -
это  Сталинград.  Тем более,  этот  город  остался  Сталинградом для  других
участников нашего рейда  - Марины  Павловны  Чечневой - легендарной летчицы,
Героя  Советского  Союза,  и  членов  редколлегии газеты  -  пожилых  людей,
фронтовиков.
     Я прибыл  в  Москву рано  утром, а поезд,  которым  бригада должна была
отъезжать  -  вечерний. Конечно,  я  тут же поехал в  Мамонтовку. С цветами,
бутылочкой в портфеле и подарком - золотым кольцом-чалмой в кармане, я звоню
в квартиру Тамары. Открыла мне  дверь тетя Полли; вид у нее  был печальный и
расстроенный. Оказывается,  назавтра  же,  после<sup>  </sup>моего  отъезда,
Тамару  забрала "скорая  помощь"  с  сильными  болями  в животе.  Отвезли  в
какую-то дальнюю  областную  больницу и  сделали  операцию. Короче, Тамара в
больнице, и я "лечу" туда. Люба объяснила мне, как ехать, и я помчался.
     Больница   помещалась   в   большом   срубе   с  маленькими   окнами  и
микроскопическими форточками. Внутрь меня не пустили, диагноза  не сообщили.
Я понял одно, что больница гинекологическая. Неужели аборт?
     "Ходячие"  больные,  к  которым я  обратился,  пообещали мне  подозвать
Тамару к  окну. Я обогнул здание и стал ходить перед  окнами. Вскоре в одном
из  окон  я увидел Тамару. Она стала  на  стул, а  я  забрался  на  наружный
подоконник, и мы увидели друг друга через микро-форточку. Поцеловаться так и
не  смогли.  Я передал ей цветы и кольцо. Она  вначале не поняла, что это, а
потом, когда раскрыла коробочку, то протянула ее обратно:
     - Мне никто никогда не дарил  колец, - тихо сказала она мне, и я увидел
на ее глазах слезы.
     Я запихнул коробочку обратно в форточку, и тогда уж она взяла ее.
     - Одиннадцатого сентября, утром, часов в десять, я  буду в  Мамонтовке,
ты уже вернешься домой? - успел спросить я. Тамара  в ответ кивнула головой,
и медсестры тут же "стащили" ее со стула.
     Вечером  мы выехали  в  Сталинград.  Выступали на предприятиях  города,
рассказывали, как  хороша наша газета, а в заключение побывали в рыбнадзоре.
Нас  покатали  на  катерах  по  Волге, угощали "тройной ухой",  а  в  дорогу
подарили полиэтиленовый мешочек с икрой - килограмма на полтора.
     Мы ели эту икру  ложками  всей  бригадой и  так  и не смогли доесть.  Я
рассказал про то, как мне в детстве пришлось есть с дядей Федулом  целый таз
икры,  перемешанной с осколками эмали. Все  очень смеялись - тема  оказалась
актуальной.
     Утром одиннадцатого сентября поезд прибыл в Москву, и я не узнал города
-  он  был  в глубоком  снегу. Клянусь,  что  не  вру,  можете  свериться  с
Михельсоном!   1973  год,  сентябрь,  только  что  чилийский  Пиночет  сверг
чилийского же Альенде, все лишь об этом только и говорили.
     Добираюсь до  Мамонтовки  и  вижу - у самой  электрички  меня встречает
Люба,  сестра  Тамары. Я был удивлен - сколько же она простояла на платформе
вся  в  снегу. Для чего это? Люба повела меня домой, на все вопросы отвечала
вяло.
     - Да, выписали. Да, она дома. Сам спросишь, как здоровье я почем знаю!
     Захожу в квартиру  - на кухне сидит за столом Тамара  с матерью, лица у
обеих тревожные. Хотя Тамара парадно приодета и улыбается. Похудела она так,
что на себя не  похожа; встала -  ноги  не  держат, шатается. Зашли мы  в ее
комнату, а она с порога и говорит:
     - Хочу тебе сразу сказать - диагноз у меня плохой! Так что можешь сразу
бросать меня, чтобы не было потом хлопот и переживаний!
     - В чем дело, в чем дело? - затряс я ее за плечи, и  она  заколыхалась,
как пьяная.
     - В чем дело, в  чем дело, - повторила  Тамара. - Вырезали мне кисту  с
голову  ребенка величиной, а  она переродилась на...  - Тамара промолчала, -
сейчас должны делать еще одну операцию, в Онкоцентре на Каширке.
     У меня помутилось в глазах, закружилась голова - чуть не упал.
     - Ты понимаешь, что говоришь? - только и спросил я.
     - Я-то понимаю, - грустно улыбнулась Тамара, - я уже смирилась. Это для
тебя все еще в новинку, вот ты и в шоке. Скоро свыкнешься!
     На  ее глазах заблестели слезы. Тамара  резко повернулась  и, подойдя к
двери, стала запирать ее на ключ. Потом повернулась ко мне и начала медленно
раздеваться.  Я с  ужасом  смотрел  на  ее  действия, а потом - на  любимый,
обтянутый кожей скелетик.
     -  Хочу  быть  с тобой, может,  в последний  раз! - грустно проговорила
Тамара.
     Я быстро скинул  с себя все, и мы  прилегли. Но  ничего  не получилось.
Болевой синдром не позволил  нам начать.  Мы оделись и молча сели друг возле
друга.
     Потом Тамара  надела свою телогрейку, в которой зимой бегала по утрам в
туалет,  и  валенки. Мне  дала  тоже  телогрейку и  валенки тети  Полли.  Мы
напялили на головы  какие-то  вязаные шапочки  и  пошли гулять. Я был одет в
поездку  почти по-летнему,  кто знал, что  в начале сентября  выпадет снег и
будут морозы? Снег, кстати, простоял почти месяц.
     Красота  в  Мамонтовке -  сказочная! Но  она была  нам не в радость. Мы
молча шли, и каждый думал о своем. Догадываюсь, где были мысли Тамары, а мне
не давали покоя такие.
     - Вот полюбил, так как никогда, даже в книжках не читал о такой любви -
не то, что с первого взгляда, а с первого мгновенья, и тут же конец! Я знал,
что болезнь эта никого не щадит,  что онкоцентр, директором,  которого тогда
был академик  Блохин,  в  народе  называли  "блохинвальдом".  Этот диагноз -
приговор!
     Вот так невесело погуляли мы, потом переоделись, и я уехал.  Лиля, видя
в каком  настроении я приехал, естественно, поинтересовалась,  в  чем  дело.
Скрывать я просто не смог  бы,  и  рассказал все. Увидел,  как побледнело ее
лицо,  как она лихорадочно стала думать о чем-то.  Затем начала говорить  по
делу:
     -  Знаешь, у Войтенок есть  свежий прополис,  Сашин  отец-то  пчеловод.
Прополис -  это первое средство от  этой болезни. Затем -  чистотел. Я знаю,
что в поле за институтом растет чистотел, а так как в  Курске снега не было,
то его можно  собрать - это тоже  помогает. Надо что-то делать, не сидеть же
так! - завершила она свой монолог.
     Но потом не удержалась и добавила:
     - Опять "Тамара"? Что это имя - твоя судьба?
     Оказалось,  Лиля как в воду  глядела. Только не эта  Тамара  стала моей
судьбой, и  не  следующая...  Надо  было стать  настоящим "тамароведом", как
прозвала  меня  Лиля чтобы,  наконец,  жениться  в  третий  раз  и,  надеюсь
окончательный, и, конечно же, на Тамаре!
     В следующую же  пятницу я,  нагруженный  шариками прополиса  и вениками
чистотела,  приехал  в  Мамонтовку.  Тамара была довольна  -  она  верила  в
народные средства.
     - Только неудобно как-то получается, - призналась она, - и перед Лилей,
и перед Бусей, я уже не говорю о  его Розочке! Буся сильно переживает,  даже
плачет при встрече.
     - Знает ли он что-нибудь про "это"? - неопределенно спросил я.
     - Если  ты имеешь ввиду половую близость, - серьезно ответила Тамара, -
то не знает. Думает, что ты просто любишь меня - и все!
     Когда Тамару  положили  в Онкоцентр,  мы  с  Бусей  встречались у метро
"Каширская"  и шли  к  Тамаре  вместе. Мы перезнакомились  со всеми четырьмя
пациентками, лежавшими в палате.
     Особенно  подружились  мы  с молоденькой  женщиной  лет  двадцати, тоже
Тамарой,   по   фамилии   Подруцкая.    Она    получила   "пузырный   занос"
(хориоэнпителому), живя со своим любовником. Ей тоже сделали операцию, потом
долго мучили химио- и радиотерапией, потом отпустили домой. Там она и умерла
вскоре.
     Мы  с Тамарой  были на ее похоронах. Губы покойницы  все были покусаны.
"Она терпела такие боли, что кусала губы", - призналась ее мама, плача.
     Мы  навещали  Тамару Подруцкую  дома во время ее болезни.  Как-то почти
перед смертью, она грустно сказала нам:
     - А сегодня у,  - и  она назвала  имя своего бывшего любовника, так или
иначе виновного в ее болезни, - свадьба. Он ведь сосед мой, и я все знаю!
     Моя  Тамара  узнала его  адрес, и,  проглотив стакан  портвейна, вышла.
Пришла она что-то через час, возбужденная, но довольная.
     - Я устроила им там скандал! - рассказывала Тамара. - Позвонила и вошла
как гость, сказала,  что  по  приглашению жениха.  А  потом, уже за  столом,
встала с бокалом вина и рассказала, что жених обманул меня -  он был, якобы,
моим любовником,  и мы подавали с ним  заявление в ЗАГС. Еще рассказала  про
то,  что  он гулял и с  моей подругой,  тоже обещал на ней  жениться, и даже
назвала имя этой подруги. Сказала также, что он заразил ее опасной болезнью.
И высказав  все,  что надо  было,  вылила бокал вина ему  в  лицо! Что тогда
поднялось! Невеста кинулась царапать жениху харю, гости - кто куда, а я - за
дверь.  Ой, налейте что-нибудь, - попросила моя Тамара, -  а то я возбуждена
до предела!
     Бедная Тамара Подруцкая тихо улыбалась, и было видно, что она довольна.
На улице я спросил  Тамару,  правда ли то,  что  она  нам  рассказала, и  та
серьезно ответила:
     - За подругу мою я кому хочешь горло перегрызу!
     В следующий раз мы видели Тамару Подруцкую уже  в гробу  с  покусанными
губами.
     Моей Тамаре сделали операцию в октябре.  Мы с  Бусей и сестрой Тамары -
Любой  навестили  ее  уже  в  палате.  Тамаре  сделали  серьезную  операцию,
называемую "гистеректомией". Мы спросили у Тамары, что можно ей приносить. И
вдруг она сказала: "Водку или портвейн!"
     Я  быстро сбегал  в  магазин и минут через пятнадцать  был уже  опять в
палате. Нам позволили остаться подольше.
     - А теперь, - чуть приподнявшись от койки, сказала Тамара, - выпейте за
мое здоровье и чтобы я долго жила!
     Мы с удовольствием сделали это прямо из горлышка бутылки. А  Тамаре  по
ее просьбе, я дал пососать мой мизинец, обмакнутый в водку. Этого ей, на сей
раз,  хватило. Надо сказать,  что тост, выпитый от самого сердца всеми нами,
произвел  свое  действие.  С момента операции  прошло более тридцати  лет и,
чтобы не сглазить, со здоровьем у нее все нормально.
     Другое дело, что уже  более десяти лет мы не виделись - так повернулась
жизнь.  Но,  если  из  тридцати   отнять  десять,  то   получится  двадцать.
Двадцать-то лет мы прожили в постоянных встречах, в большинстве своем отнюдь
не  платонических.  А  первые  года три  года  мы прожили  в  любви и  любви
страстной.
     Не  надо  любить очень  страстно! Такая любовь сопряжена  с  ревностью,
ссорами,  мордобоем  и  черт  знает еще  с какими  пакостями!  И чаще  всего
страстно любящие друг друга люди не связываются друг с другом браком. Боятся
измены, боятся, что не переживут ее, и так далее!
     - Хорошее дело "браком" не назовут! - любила  говорить Тамара. Вот и не
связали  мы  друг  друга браком, хотя любовь  была  такой, что на энергии ее
страсти можно было сталь варить!

        Докторская защита

     Про  докторскую  диссертацию в  наших  кругах  тогда существовали,  как
минимум, два анекдота - веселый и страшный. Начну с веселого.
     Одного доцента видят на работе с пухлым портфелем.
     - Это что  у тебя там, небось, докторская? - заинтересованно спрашивают
коллеги.
     - Да нет, ливерная! - разочаровывает их доцент.
     И -  страшный анекдот. Но тут нужна предыстория.  В  начале  70-х годов
началось сильнейшее гонение на защиты докторских диссертаций. Все пошло, как
тогда было положено, с передовицы в газете "Правда". О том, что  один жулик,
дескать,  из  Еревана  поехал  защищать  докторскую  в  Якутск  (а  может  и
наоборот!), и  за  деньги  защитился почти "по  телефонной  книге".  И  ВАК,
которая должна была  блюсти государственные интересы, тоже подалась соблазну
коррупции.
     И пошло-поехало. До половины докторских диссертаций заваливали прямо на
защитах.  А  остальных  диссертантов  "давила"  ВАК.   Дело  приняло  просто
угрожающие размеры,  доктора  наук  и профессора стали просто "вымирать".  В
среднем,   докторами   наук   и   профессорами  люди  становились  тогда  (с
утверждением, получением дипломов,  аттестатов и пр.) годам к шестидесяти. А
к этим  годам люди, особенно  мужчины,  ох как любят  умирать - хлебом их не
корми!  И  некому  стало  заведовать кафедрами,  отделами в  Академии  Наук,
руководить  научными  институтами.  Не   "хилым"  же  в  научном   отношении
кандидатам наук!
     И  к  концу  70-х  годов  "Наша  Родная Партия"  опять дала  ход назад,
милостиво разрешив докторам наук защищать свои диссертации. Надо же было так
"повезти" мне сунуться со своей докторской в  самое опасное  время, да еще с
кавказской фамилией, из провинции, и в "юном" возрасте!
     Андрей Николаевич Островцев похохатывал надо мной:
     - Тебе или лет десять назад надо было защищаться, или подождать еще лет
двадцать!
     Но  поближе  к  сути  "страшного" анекдота. Снимают в это время старого
"либерального"   председателя   ВАК   и  назначают  нового  -  "сурового   и
непреклонного"    председателя    с    "двойной"    фамилией    -    Виктора
Кириллова-Угрюмова, который должен был "давить" докторов.
     И, наконец, уже сама суть "страшного" для людей, докторская диссертация
которых находилась в ВАК, анекдота:
     -   Если  председатель   ВАК  утверждает   положительное   решение   по
диссертации, то он подписывает "Кириллов", а если отрицательное - "Угрюмов"!
     О,  сколько ночей не давал мне заснуть этот гадкий, мерзкий, сочиненный
низкими, подлыми,  далекими от науки людьми, анекдотишка! А сейчас вспоминаю
- подумаешь, не все ли равно - Кириллов или Угрюмов?
     В эти-то годы ВАК "завалила" докторскую диссертацию Бориса Вайнштейна -
нашего  Буси,  знакомого  из  Львова  Бориса  Генбома,  еще  нескольких моих
знакомых. Вот в такой обстановке я  и должен был защищаться в МАДИ 4 декабря
1973 года.
     Дядя  разрешил  мне  воспользоваться  его  "мастерской"  для  репетиций
доклада и проживания в  последние  перед защитой диссертации дни. А  утром 4
декабря  в мастерскую зашел бывший  тогда в Москве  мой друг  Роман Горин  и
принес две бутылки венгерского вина с "ведьмой".  На бутылке была изображена
ведьма - молодая и весьма сексуальная, верхом на метле. Мы выпили с  ним "за
успех  безнадежного дела", погрузили  в  такси мои реквизиты.  Это был пакет
плакатов, весом в  60 килограммов,  и модель "гибрида" почти  в  натуральную
величину,  но  с  ручным приводом,  весом  более 70  килограммов.  Водитель,
который хотел, было, помочь нам выгрузить  наши вещи, аж оторопел  - вы что,
кирпичи везете, что ли?
     Защита  должна  была проходить  в новом, выполненном  амфитеатром, зале
заседаний  Совета, сданном строителями  лишь  накануне,  и моя защита должна
была быть в нем  первой. Я льстил себя надеждой, что члены Совета не захотят
омрачать стены зала провалом защиты.
     А  пока  Роман  Горин развешивает  на стендах  и стенах нового зала мои
тяжеленные плакаты, я расскажу о ситуации с моей диссертацией перед защитой.
     Пришло много положительных отзывов, даже из Америки от Рабенхорста, где
он писал,  что  я сделал "значительный вклад  в мировую  науку". Добрые они,
американцы! Но  был  и один  отрицательный  отзыв от  "закрытого" профессора
Красина из военной организации - Бронетанковой академии. Мы не были знакомы,
но  он  был  как  раз  оттуда,  откуда  профессор  Р.В.  Ротенберг  дал  мне
отрицательный отзыв на изобретенный мной первый супермаховик.
     Я-то получил через двадцать лет патент на это изобретение, а  Ротенберг
лишь нанес ущерб нашей стране, которая могла бы продать патент за рубеж. Все
развитые  страны  в это время патентовали свои  супермаховики, в том числе и
мой "друг" Рабенхорст из США. Но первый-то  был мой,  и этим патентом  можно
было бы торговать.
     Ротенберг же вскоре после выдачи отрицательного отзыва уехал  в Израиль
и умер  там. Я  же объяснил  его  поступок тем, что он был  "скрытым агентом
израильской  разведки".  Хорошо,  а  почему  же  Красин,  не  имея  никакого
отношения  ни к израильской разведке,  ни  к моей  работе,  дает тоже  резко
отрицательный отзыв? Этого  так просто  не  бывает! К тому же отзыв  написан
человеком, либо толком не читавшим  работы,  либо  не  понявшим ее  напрочь.
Думаю, что умный Красин,  если бы прочитал  работу,  то обязательно понял бы
ее.
     Но в научных "кулуарах" МАДИ мне объяснили, в чем дело. Очень жаль, что
профессура  наших  ВУЗов весьма  мало загружена  делом, и в  ее свободные от
продуктивных занятий мозги лезут такие замысловатые интриги!  Профессор В.А.
Илларионов, выступивший на кафедре  против моей защиты, оказывается,  был на
своей  защите  докторской  буквально "опущен" моим покровителем - "корифеем"
Б.С.  Фалькевичем.   Илларионов,   занимаясь  транспортными   проблемами   в
пчеловодстве, был  весьма далек от науки, но  меду,  да и денег, у него было
предостаточно. Отзывов  тоже. Но принципиальный Фалькевич,  как выражались в
"кулуарах", "раздел диссертанта до трусов", показав его примитивные сведения
в науке. Защитить-то он защитил, а Фалькевича возненавидел. А заодно и того,
кого  Фалькевич поддерживал, кому дал прекрасный отзыв, и с кем у него много
совместных трудов - то  есть меня.  В то  же  время Илларионов  был дружен с
Красиным,  который  особенной принципиальностью не отличался, часто  ездил в
Грузию оппонировать диссертации и гулял там на славу...
     -  Стоп, стоп  -  в  Грузию,  оппонировать!  Тогда  без  Трили  это  не
обходится,  в одной же области знаний работаем! И я, после долгого перерыва,
звоню Трили домой. Рассказываю, как живу, как считаю его своим учителем, где
собираюсь защищаться, и  что Красин дал мне отрицательный отзыв. А Фалькевич
и все остальные специалисты, даже из Америки - положительные.
     - Красин, Красин, - после долгого молчания повторил Трили, - смотри как
это на него непохоже! Знаешь что, -  неожиданно заключил  Трили, - встреться
ты  с  этим  Красиным  и расскажи,  что  звонил  мне, и  я  был удивлен  его
отрицательным отзывом. И что я даю на твою работу резко положительный отзыв,
причем пришлю его с нарочным!
     Я всеми способами начал искать встречу с Красиным. И, наконец, подловил
его у входа в ВАК,  где  у него  было совещание - он был влиятельным  членом
этой  комиссии.  Красин  оказался  невысоким  человеком в  военной  форме  с
полковничьими  погонами.  Я представился  и подарил ему мою недавно вышедшую
монографию "Инерционные аккумуляторы энергии",  между прочим,  первую в мире
по  этой тематике! И  сказал  также,  что  получил его  отрицательный отзыв,
которому очень удивлен академик Трили...
     - Трили, - удивился Красин, - а какое он к вам имеет отношение?
     - Как - какое? - удивился,  в свою очередь, я, - он мой первый учитель,
у меня  с  ним десятки совместных трудов, под его  руководством  я работал и
проводил  испытания.  Да и вообще он -  мой  родственник! -  не удержавшись,
соврал я. Мне стало окончательно ясно, что Красин не читал моей диссертации,
иначе бы он не спросил, какое отношение ко мне имеет Трили...
     Красин замялся и, после раздумья, сказал:
     - Хорошо,  я не  приду  на  вашу  защиту  и не  устрою  разгрома,  хотя
обещал... - тут он прикусил язык, поняв, что сказал лишнее. Но я обещаю, что
в  ВАКе ваша  работа пролежит долго! -  почти  радостно сообщил он,  -  меня
назначают председателем  секции,  и  я  буду  подробно  знакомиться  с вашей
работой! - и дверь в ВАК захлопнулась перед моим носом.
     Когда  Красин  весело  и  хвастливо  сообщил  мне,  что  его  назначают
председателем секции, и что он  "завалит" меня в ВАКе, "что-то" заклинило во
мне.
     - Ишь,  какой принципиальный  выискался,  -  взбесился я,  -  в  Грузии
оппонируешь всякую "плешь" за пьянку-гулянку! Губишь жизнь молодому ученому,
даже не прочитав его работы, трусливо  избегаешь открытых конфликтов! Да еще
хвастливо заявляешь, что тебя назначают "большим начальником", и тогда уж ты
добьешь его!
     Тут  у меня помутилось  в голове и  наступило  знакомое  мне  странное,
потустороннее состояние. Лампы в коридорах потускнели, и я увидел в сумерках
ссутулившегося молодого  человека с портфелем,  нерешительно стоявшего перед
входом в ВАК.
     -  Нет, не  бывать  тебе  председателем  секции,  агент  международного
сионизма! - послышался какой-то неживой, посторонний голос, похожий на голос
роботов  из фантастических кинофильмов. И слова какие-то  суконные, чужие! И
причем тут "международный сионизм"?
     Грозное  обещание  Красина  звучало  эхом в  моих ушах,  вызывая  жажду
мщенья...
     Но нe сдержал  Красин своего грозного  обещания, да  и  не смог бы  его
сдержать.  Не  назначили его  председателем  секции,  да и вообще  вывели  -
"выгнали" из ВАКа!  Злые языки утверждали, что Красин скрыл  свое  еврейское
происхождение,   а   при  назначении   на   столь  ответственные  должности,
компетентные органы "роют" достаточно глубоко. Еще не хватает, чтобы в нашей
советской  ВАК председателями секций были бы  скрытые сионисты!  Хорошо, что
"злые  языки" не  были в нужное время  у входа  в ВАК и не слышали  "вещего"
роботизированного  голоса.   Иначе  бы  им  стало  известно,  почему   вдруг
компетентные органы спохватились и начали "рыть" столь глубоко!
     Но  не "блокирован"  пока Илларионов. А он,  по словам  "злых" языков",
своими  выступлениями на Совете "собирает" много голосов. Тогда  я  накануне
защиты  зашел в  лабораторию,  где обычно  бывал Илларионов. Он  подчеркнуто
вежливо встретил  меня, пригласил присесть  на студенческий  табурет. Вокруг
сидели  два-три   преподавателя   с  кафедры  Илларионова,  которые  тут  же
навострили уши.
     - Виталий Алексеевич, -  спокойно начал я, - я очень  ценю ваше мнение,
как выдающегося ученого. На заседании  кафедры  вы говорили, что по тематике
моя работа не для вашего Совета. Но защита уже  назначена  на завтра, и если
вы скажете,  что сама работа не заслуживает быть докторской, она не годится,
то я завтра же откажусь от защиты!
     - Черта с два, - в действительности думал я, - ну, скажи сейчас, что ты
рекомендуешь   мне  в  последний  день  оказаться  от  защиты,  да  еще  при
свидетелях, -  я же все это заявлю завтра  на Совете.  А где ты  был раньше,
почему раньше не предупредил диссертанта,  не дал своего отзыва, наконец! Ты
же - член Совета!
     Илларионов  внимательно  посмотрел  в мои  честные,  правдиво  открытые
навстречу  ему  глаза  (а я долго тренировал  такой взгляд перед  зеркалом в
мастерской своего  дяди!),  и  оскалился в  улыбке. Боже  мой, как  это лицо
напомнило  мне  мордочку   умного,   расчетливого,  решительного  животного,
живущего, преимущественно, в подполье и на мусорных кучах!
     - Нет, почему же, мне лично  ваша  работа нравится, но ведь  могут быть
недовольны  ею  другие специалисты. Вот,  например,  известный ученый,  член
нашего Совета, профессор  Красин, который дал отрицательный  отзыв. Он будет
завтра и выскажет свое мнение! - осклабился Илларионов.
     - Размечтался,  маразматик, - внимательно глядя  в  глаза Илларионова и
кивая головой,  подумал я, -  Красина завтра  не будет,  он не хочет портить
отношений с более влиятельными своими друзьями!
     Я поблагодарил Илларионова и вышел.
     Все было готово к боевым  действиям. Роман уже  развесил  плакаты,  а я
подтащил к столу на сцене свою, сверкающую хромом,  тяжеленную модель. Члены
Совета  и гости  уже  занимали свои места,  и я скромно  присел на  одно  из
гостевых мест.  Места заняли  и мои гости: дядя Жора, Лиля, ее подруга Неля,
которая привезла отзыв от Трили, Роман и даже почему-то оказавшийся в Москве
Славик Зубов.
     Ученый  Секретарь   зачитал  мои  данные  и   пригласил  к  докладу.  Я
отрепетировал  доклад, и мне показалось, что и прочел я его хорошо. Вопросов
было  много, почти все по существу дела - ведь работа-то  действительно была
новой в  своем роде. Затем зачитали отзывы -  все положительные, в том числе
от академиков - Трили, Артоболевского, и из Америки, а также "ругательный" -
от  Красина. Выступили  оппоненты, зачитали отзыв оппонирующей организации -
все положительно.
     Мне  предоставили  право  ответов  на  замечания,  и  я  выбрал  только
замечания  Красина. А они  были, кстати, не очень удачные, как только Красин
мог подписать такую "лабуду"!
     - Заключение о несоответствии работы докторской диссертации базируется,
в  основном,  на   том,   что   вариатор,   на  котором   основан   "гибрид"
неработоспособен и КПД  его равен  нулю, -  начал я.  -  И могу сказать, что
лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать!
     Я  с помощью подбежавшего Романа взвалил  тяжеленную  модель на стол  и
раскрутил  маховик  рукояткой.  Потом  через вариатор передал  его  вращение
другому маховику;  затем  перекачал энергию обратно, и так передавал энергию
от  одного  маховика  другому  раз  пять.  Зал  зачарованно  молчал - такого
"фокуса" никто никогда не видел!
     - Вот  такой гибрид был и на грузовике, и на  автобусе.  Вы только  что
убедились  в работоспособности вариатора гибрида и в том, что КПД его отнюдь
не равен нулю!
     - Кстати, добавил я, - профессор Красин  - член Совета, и  очень  жаль,
что его сегодня почему-то нет. 0н бы смог пояснить нам свои замечания лично!
     И  тут  к  микрофону  выбежал взбешенный Илларионов.  Он убедился,  что
Красин не пришел, и решил сам идти напролом.
     - Мне стыдно быть  членом этого Совета! - решительно начал Илларионов и
картинно помолчал.
     - Стыдно - уходи, тебя не держат! - услышали  все реплику Островцева из
зала; послышался смех.
     -  Что  за  работу мы рассматриваем, какое отношение имеет она к нашему
Совету? Да и в чем, собственно, сама работа? Какое имеет отношение маховик к
автомобилю?  Когда  у  нас  в   Курске   занимались  автомобилями,  где  там
автомобильная школа? Автор - малограмотный изобретатель, а его работа - бред
подмастерья! И отзыв получил почему-то из капиталистической Америки, а не из
стран народной демократии!
     В заключение Илларионов схватил  со стола экземпляр моей  диссертации и
зашвырнул его под ноги сидящих в первом ряду.
     Зал загудел от возмущения.
     - Вывести eгo! - крикнул кто-то, боюсь даже, что это был Роман.
     Мне надо было отвечать, и я вышел к микрофону.
     - Насчет  Курска, - начал я, - там я работаю только последние два года,
когда диссертация уже была практически завершена. А выполнялась она в Москве
- при школе профессора Фалькевича, в Тбилиси - при школе академика Трили и в
Тольятти -  автомобильной  столице  России!  Остальные замечания  уважаемого
Виталия  Алексеевича  настолько  трудны  для восприятия подмастерья  (смех в
зале), что я не знаю, как и отвечать. Отзыв получил из США, потому,  что там
занимаются  подобными  проблемами.  У  меня,  к  сожалению,   нет  сведений,
занимаются ли  этим в Албании,  на  Кубе или Северной  Корее, чтобы получить
отзывы оттуда. Какое отношение имеет маховик к автомобилю? Да самое прямое -
он имеется на каждом автомобильном  двигателе, Виталий Алексеевич должен был
бы хорошо знать об этом! А главное - не далее, как вчера, я пришел к Виталию
Алексеевичу в лабораторию, и при свидетелях сказал ему,  что если он считает
мою работу недостойной, то я сниму ее с защиты. Так, Виталий Алексеевич?
     Илларионов сидел весь багровый, опустив голову.
     <i>-</i>  И он ответил, что моя  работа ему  нравится, и мне нужно выходить на
защиту. Значит, что-то случилось за ночь такое, отчего моя работа из хорошей
превращается  в  бред  подмастерья,  а  автор  единственного  отрицательного
отзыва, член Совета Красин не является на защиту!
     Из зала  послышались хохот  и аплодисменты. И тут  начались выступления
членов  Совета.  Они  высказывали  свое недоумение поведению  Илларионова  и
одобряли мою работу, доклад, ответы на вопросы.
     Началось голосование. Как и  положено,  отрицательно выступавшего члена
Совета назначили председателем счетной комиссии. Чтобы потом не жаловался на
ее работу! Наконец, счетная комиссия закончила  работу.  К микрофону выходит
мрачный Илларионов и начинает зачитывать протокол. Обычно зачитывают кратко:
"за"  "против"  и  результат. А он начал от Адама и Евы, чуть ли ни: "Именем
Российской Советской Федеративной Социалистической Республики..."
     - Да ты читай по существу!  - перебил его председатель Совета профессор
Архангельский.
     - Ах, вам не нравится!  -  взвизгнул  Илларионов  и опять начал  читать
сначала.
     Архангельский махнул рукой, и все стали слушать Илларионова. Наконец он
быстро  пробормотал:   "За"  -  пятнадцать,   "против"   -  один,   и   стал
протискиваться к выходу.
     Меня  стали поздравлять, но  я  быстро  подбежал  к двери и лицом  лицу
встретился с Илларионовым.
     -  Спасибо,  Виталий Алексеевич! - и с  широкой  благодарной  улыбкой я
протягиваю ему руку.
     Тому ничего  не оставалось,  как,  окрысившись,  пожать мою  протянутую
руку, и сказать: "Не стоит! Пожалуйста!".
     Кто видел эту сценку, чуть не подавился со смеху.
     Но не думайте, что я забыл Илларионову все это. Через несколько лет, я,
уже  профессор  кафедры  "Автомобили"  Московского   автомобилестроительного
института,   подробно   изучу  действительно  малограмотный   учебник   В.А.
Илларионова "Эксплуатационные свойства автомобиля"  и опишу все его прелести
в головном журнале ВУЗов "Вестник высшей школы". Вывод был суровым - учебник
недоброкачественный, а автор - недобросовестный!
     Сколько после этого посыпалось на меня анонимок руководству института -
и все  были  напечатаны  на  одной машинке! И взятки то я  беру со студентов
дефицитными покрышками, и заставляю работать их  на своей даче  за зачеты! А
ни машины, ни дачи у меня тогда и в помине не было! На факты надо опираться,
уважаемый профессор в своих пошлых "онанимках", на факты!
     "Отмечали" мою защиту на новой квартире Мони. Тогда,  опять же, в связи
с  гонениями   на  диссертантов,  строжайше  запретили  обмывать  защиту  на
банкетах,  считая  это скрытой  формой коррупции. Официально  мы  "обмывали"
новую  квартиру  Мони,  чего еще  пока не запретили  делать.  Присутствовали
сотрудники  лаборатории   Бессонова  (сам  Бессонов   был   одним   из  моих
оппонентов),  ну  и  я  с Лилей. Все  тосты были  исключительно за квартиру,
только  Лора  неожиданно увенчала  мою  голову  лавровым венком.  Летом  она
отдыхала  на море  в  Абхазии и  привезла  целые веники  из лаврового листа,
которые она  сама  наломала с  кустов.  Так  я  и  сидел,  как  какой-нибудь
император Марк Аврелий с лавровым венком на голове.
     Кстати, о Марке Аврелии. В своих философских "Размышлениях" этот мудрый
император заметил: "Наша жизнь есть  то, что мы думаем  о ней сами". А что я
сейчас мог думать о  своей жизни? Вот  я, еще  молодой человек,  только  что
завоевал, причем  в серьезной  схватке, высшую  научную степень,  на которую
только может рассчитывать ученый. Академик - это всего лишь почетное звание,
частенько присваиваемое не по делу. Почетным академиком может  стать человек
и  вообще  без  ученой  степени,  достаточно далекий  от науки.  Как шутят в
научных кругах: "по четным" он - академик, а "по нечетным" - овец  пасет!  А
"доктор наук" - законная высшая ученая степень, признаваемая во всем мире.
     У меня  есть хорошая работа в ВУЗе, где я занимаю наилучшую для ученого
должность заведующего кафедрой. В Курске  очень мало докторов наук, а такого
молодого -  ни  одного! Меня там  будут  "на  руках  носить"! К тому же, моя
научная работа  -  на взлете. Имею семью,  квартиру  близ работы. Спортивен,
силен, пользуюсь успехом у дам, полно друзей,  "собутыльников".  В Москве  -
тоже  друзья,  научные  связи,  любовницы.  К  которым,  кстати,  жена  меня
совершенно не ревнует. Вот она сейчас сидят  рядом с  одной из них и  весело
обсуждает  мой  лавровый венок.  Так что же я сам  думаю  о  своей  жизни  -
счастлив я, или нет?
     В этот вечер я был, безусловно,  счастлив. Мне улыбались все за столом,
все поднимали бокалы за молодого ученого, за его дальнейшие успехи - научные
и не  только. Рядом  с собой  я видел счастливое лицо  Лили и любящие  глаза
Лоры. Казалось бы - живи и радуйся!
     Однако  человек так устроен, что постоянно  быть  счастливым может быть
только убежденный строитель коммунизма или малахольный. Я  не был ни тем, ни
другим. Человек, быстро достигающий успеха, рискует потерпеть фиаско в жизни
- об этом говорят судьбы почти всех "вундеркиндов".
     Но  в этот вечер, после безумно трудного дня, я  об этом не  думал. Мне
было хорошо,  я был счастлив,  и не скрывал этого. А долго ли продлится  это
счастье - человеку знать не дано. Все решается в высших, недоступных для нас
сферах, и решения эти с нами не согласовывают!

        "Пояс верности"

     Но опустимся с "высши<b>х</b>  сфер" на замлю. Тамару выписали  из больницы за
несколько дней  до моей защиты. Она даже приезжала в МАДИ и немного посидела
в зале, где происходила защита, думаю, больше для  того, чтобы посмотреть на
Лилю.  Тамара  постоянно  носила парик,  так как  ее постригли наголо, когда
делали  химиотерапию.  Конечно  же,  в постели  она  его снимала,  но  очень
стеснялась  своей  бритой  головы. А вообще -  получилось  очень сексуально!
Потом  даже мода пошла на  бритые головы у женщин. Мы открыто  встречались у
Тамары дома, запираясь  в ее комнате. Тетя  Полли,  хоть и вздыхала,  но  не
возражала.
     Однажды даже мы  увидели  в окно, как в дом  вошел Буся.  Это было  так
неожиданно,  что  мы   едва  успели  отпрянуть  от  окна.  Тамара  в  панике
предупредила  маму,  что открывать дверь нельзя. Звонки в дверь продолжались
довольно долго, и мы сидели почти в шоке. Наконец, кошмар  прекратился, и мы
увидели  в  окно,  как  Буся  прошел  мимо  дома. Открыв  дверь,  обнаружили
полиэтиленовый пакет с бутылкой вина, тремя гвоздиками и запиской
     -  Сволочи! - гласила записка, - я  знаю,  что  вы дома, я вас видел  в
окне. Хотя б дверь  открыли, я  так  устал с дороги! Выпейте  за меня, что я
такой покладистый! - Буся.
     В Курске меня встретили  как героя.  Женщины с  восхищением смотрели на
молодого  "доктора", вызывая негодование Лили. А тут произошло, казалось бы,
малозначительное событие. Стою я как-то у расписания экзаменов второго курса
вечернего факультета, ищу свои группы, и чувствую, что меня толкают локтем в
бок. Оборачиваюсь  и  замираю  от неожиданности  - толкает  меня улыбающаяся
голубоглазая красавица лет двадцати, вылитая Мерилин Монро.
     - Ты из какой группы, что-то не припоминаю тебя такого! - обращается ко
мне Мерилин, а так как я молчу, продолжает, - чего, язык проглотил, что ли?
     -  Да я новый, даже группы своей  не знаю! А язык проглотил, потому что
такую красавицу увидел! - подыграл я Мерилин.
     Глаза девушки  внимательно  осмотрели меня и, видимо, осмотром остались
довольны.
     - Трепач! - весело заметила она  и  медленно пошла прочь от расписания,
видимо рассчитывая, что я пойду за ней, но я остался на месте.
     - Ладно, на лекциях встретимся! - обернувшись, сказала мне Мерилин.
     И мы встретились. Но не на лекциях, а у железнодорожной билетной кассы,
где я стоял  в "голове" огромной очереди. Мерилин узнала меня и бросилась на
шею.
     - Где  ты,  дорогой, еле  нашла тебя! - целуя  в щеку, радостно щебечет
она. А тихо на ушко, - возьми мне билет на Москву!
     Я все понял - не  хочет в очереди стоять! И озорной план вдруг созрел у
меня в голове. Я  взял два  билета в купе международного вагона  и подошел к
стоящей поодаль студентке.
     -  Взял, отправление  через  полчаса,  мы  -  в одном  купе, - радостно
сообщил я ей. Она полезла  в кошелек за  деньгами,  но я  попросил  спрятать
деньги, - в следующий раз ты мне возьмешь!
     В портфеле у меня была бутылка душистого вина "Кокур", предназначенного
для  встречи  с  Тамарой. Но  оказалось,  что бутылка все-таки  пошла по  ее
прямому назначению.  Мерилин Монро  тоже  оказалась...  Тамарой!  Что,  имен
больше нет,  что  ли? - поразился я. Но, узнав ее имя,  решил не сдаваться и
идти до победного конца...
     Томочка (так я стал ее сразу же называть),  удивилась, когда мы подошли
к международному вагону, и это  удивление усилилось, когда она узнала, что в
этом вагоне удобные двухместные купе. Оказавшись со мной вдвоем, она немного
утратила свою  браваду, стала тихой  и скромной. Но "Кокур" все поставил  на
свои места.
     Томочка осмелела, язык у нее развязался, и она рассказала, что работает
секретарем  у главного  инженера  одного  из заводов (она назвала  завод), и
встречается с ним. Сейчас едет к нему в Москву.
     - Он боится даже ехать  вместе со мной, а в Курске мы и не встречаемся,
так как он женат и она работает в Обкоме партии. Дрожит как цуцик перед ней!
- с великолепным  презрением высказалась Томочка. Старый, пятьдесят лет ему,
но кобель еще тот, - вздохнула девушка, - а откажешь -  ищи другую работу! А
так и отпускает, когда надо, и премии выписывает...
     Я вспомнил, что знаком с этим человеком - мы не раз ходили в баню одной
компанией. Зовут его Василием  Митрофановичем, Васей. Это мрачный, замкнутый
тип, страшный  матюгальщик. Однажды он помогал мне в изготовлении  какого-то
стенда на его заводе, и при мне ругал проштрафившегося начальника цеха:
     - Ты, ...  твою мать, почему хороший завод позоришь? Да я  тебя...! Мне
нравилось, что  он  так  суров  с  подчиненным,  так  как это  было  в  моих
интересах. Но столкнуться с ним, как  с соперником по любви, мне не хотелось
бы, от мата ведь не отмоешься...
     Мы выпили еще, и я решился поцеловать Томочку.  Она  с охотой позволила
мне сделать это  и отвечала на поцелуй всем телом. Мы провели хорошую ночь и
были довольны друг другом.  Обратно договорились ехать тоже вместе. Она дала
мне свой телефон, я же наврал, что у меня телефона нет.
     Как ни удивительно,  а встреча с молодой красивой девушкой не затронула
моей  любви к Тамаре  Ивановне. Мы, как  и  прежде,  были нежны  и страстны.
Тамара долго была на больничном, а потом ее перевели на инвалидность третьей
группы и стали платить пенсию.
     - С пенсионеркой гуляю, - шутил я с близкими друзьями.
     Томочке же я сказал, что работаю на курском заводе тракторных запчастей
- КЗТЗ, и учусь на вечернем, на том же курсе, что и она. А в начале семестра
мы неожиданно встретились у входа в поточную аудиторию.
     - Привет! - крикнула Томочка и кинулась мне на шею.
     Студенты странно  посмотрели на нас, а я не знал,  как себя и  повести.
Кивнув ей, я  быстро  занял  место у  доски,  а  она, ошарашенная,  села  на
передний ряд. Я начал лекцию. На перерыве она подошла ко мне и спросила:
     - Теперь тебя на "вы" называть? Зачем наврал, что студент?
     Мне ответить было нечего.
     - Я позвоню тебе! - тихо сказал я и отошел в сторону.
     Узнав,  что я, ее преподаватель  - "молодой  доктор  наук"  - как  меня
называли в  институте,  Томочка зауважала  меня еще больше.  Примерно раз  в
месяц по пятницам  она ездила в  Москву на встречу со своим "старцем" Васей.
Он останавливался  у  своего  друга,  и  Томочка приезжала к  нему  туда.  А
сопровождал ее туда и провожал обратно в двухместном купе, конечно же, я.
     И если "старец" боялся встречаться со своей юной пассией в Курске, то я
же не был  таким трусом. Иногда, хотя  бы раз  в неделю я уговаривал Томочку
прогулять  занятия  и встретиться со  мной  у моего приятеля. Этот приятель,
преподаватель  с моей кафедры,  жил  у  своей  подруги, а его  однокомнатная
квартира пустовала. Вот он и давал мне ключи от нее.
     Конечно же, в "маленьком" Курске все  всем стало тут же известно. Всем,
кроме моей жены Лили, хотя  я этого боялся далеко не  в той степени, как наш
Митрофаныч. А тут мне - "повестка" в баню.
     Периодически, по той или иной причине - дня рождения, повышения, выхода
в отпуск, праздников - наша компания ходила в баню. В компанию входили кроме
меня -  наш проректор, пара-тройка  заведующих  кафедрами, инструктор Обкома
партии и Митрофаныч.
     С  некоторым  страхом я пожимал руку Митрофанычу.  Но тот ничем себя не
выдал. Мы  парились,  делали  массаж друг другу,  выпивали  пиво  и  кое-что
покрепче, и у  меня уже отлегло  от души. Но  тут я,  в свой  черед,  лег на
каменное ложе для массажа и меня взялся массировать Митрофаныч. Спину он мне
промассировал  нормально,  и  я перевернулся лицом к нему. Он  промассировал
ноги,  подобрался к  животу,  груди, шее. И  вдруг  я чувствую быстрый зажим
моего горла руками Митрофаныча. Руки тут же разжались, но через пару  секунд
опять сдавили мне горло.
     - Вась, ты, что охерел, что ли? - тихо спросил я его.
     - Брось Тамару!  - так же тихо, но зловещим тоном ответил мне "старец",
- ты же, гад, женат!
     - От такого слышу, - шепчу я ему, - ты сам, что ли, холостой?
     Так мы во время массажа и не договорились. Но потом, когда мы "врезали"
еще по "ершу", я отвел "старца" подальше, и "промыл ему мозги".
     - Слушай, Вася, ты что  хочешь, чтобы девчонка  была только с тобой, ты
же ее отца старше? Другое дело, если вы поженитесь, но этим же и не  пахнет!
Да  и встречаетесь вы  нечасто, это не жизнь. Я -  твой спаситель,  если  ты
что-то понимаешь. Я  вакуум в ее жизни заполняю. А ведь  его может заполнить
ее ровесник, жених, и тогда хана тебе! Ты  мне водку должен ставить, за  то,
что я сохраняю сложившийся статус-кво. Перевести на русский?
     Митрофаныч молча выслушал меня и вздохнул.
     - Люблю  я  ее,  не знаю, что и делать! Убил бы жену, но греха боюсь, а
развестись не могу - она же меня раздавит. Что  мне делать? - этот суровый и
некрасивый, как граф Жоффрей из "Анжелики", человек, тихо заплакал.
     - Вась, твою мать, прекрати, люди увидят! - испуганно уговаривал его я,
- хочешь, брошу ее, если это надо! ("Не дождешься!" - думаю я про себя).
     -  Нет, ты,  пожалуй,  прав!  -  вздохнул Митрофаныч,  -  но постарайся
убедить ее,  чтобы  не  сошлась  еще  с кем-нибудь,  особенно  с холостым. Я
как-нибудь решу вопрос с женой, или удавлюсь!
     И, забегая вперед, доложу вам, что я-таки однажды действительно выручил
Митрофаныча.  А  было  это  так.  Почувствовал  я,  что   у  Томочки  кто-то
наклевывается. Разок не смогла встретиться у моего  приятеля, стала холоднее
в постели. Лиля как-то уехала с  детьми в Тбилиси на весенние каникулы,  и я
пригласил  Томочку вечером  ко мне домой. Ее, видимо, заинтересовало, как  я
живу, и она пришла. "Переспали", выпили. У нее, как обычно, развязался язык,
она и сообщила мне, что завтра едет на неделю в Киев к подруге.
     - С Митрофанычем? - спрашиваю.
     - Клянусь, что нет! - отвечает она убежденно, - к подруге, и все!
     Хорошо, думаю, проверим.
     - Тамара, ты знаешь, что такое "пояс верности"? - спрашиваю я.
     Кивает, - слышала что-то.
     - Так вот, если бы  у  меня был современный пояс верности, ты позволила
бы мне  его надеть  на тебя? - продолжаю я, - для общения с подругой  это не
повредит, а с мужиком быть ты не сможешь!
     - Надевай, если не веришь! - гордо согласилась Томочка.
     - Тогда я просто заклею тебе это место! - объявил я ей.
     - Как заклеишь, а писать как я буду? - испугалась девушка.
     - Не боись, все предусмотрено! - успокоил я ее.
     Я  посадил Томочку  на стул  и  снял  с  нее  трусики.  Она со  страхом
наблюдала  за моими действиями. Достал маленький  тюбик  циакринового  клея,
того,  который мгновенно  твердеет,  и растворить его  ничем  нельзя.  Нашел
толстую авторучку "Паркер" и, не раскрывая  ее, ввел, куда следует, примерно
на половину длины.  Томочка взвизгнула. Я надел резиновые перчатки, и быстро
выдавив клей на волоски, обрамляющие ее самое любимое мной место,  мгновенно
соединил их.  Клей  тут  же затвердел,  склеив даже  пальцы  перчатки друг с
другом.
     Я вынул  ручку, с  удовольствием  поводил ее  у  своего носа,  и сказал
обескураженной девушке:
     - Теперь тебе можно  будет  общаться с  таким джентльменом,  у которого
член  тоньше этой  ручки. Но ведь  это  же  совсем неинтересно!  А  приедешь
"честной" -  распломбирую тебя - срежу волоски  -  и буду  любить, как Данте
свою Беатриче! Поцеловав мою Томочку в "пломбу", я одел ее и проводил домой.
     - Будь паинькой в Киеве! - посоветовал я ей, - и знай, что я тебя жду в
Курске!
     Домой я возвращался довольный, что выполнил свой рыцарский долг за себя
и за того парня, Митрофаныча, то бишь.

        Автобусные катаклизмы

     Через неделю Томочка вернулась из Киева, и мы встретились на квартире у
моего  приятеля. На  все мои  вопросы  Томочка презрительно  отвечала:  "Сам
увидишь!". И я  увидел то, чего никак не ожидал - пломба цела! Напрашивалось
два варианта  ответа на эту ситуацию: первый - то, что Томочка действительно
ездила в Киев  к  подруге;  второй же я с гневом отметаю, так как  Томочка -
юное   провинциальное  создание   не  допустило  бы   такого  разврата.   Не
подсказывайте - и другого тоже!
     Одним словом, пломбу я распечатал, место пломбировки обработал бритвой,
и стал любить  мою верную подругу, как  средневековый рыцарь свою даму, даже
еще страстнее.
     А новый "пояс верности" я хотел, было, запатентовать, но передумал. Все
равно  никто за  идею  не  заплатит, будут пользоваться тайно,  и  попробуй,
подлови их!
     Несмотря  на  все  описанные,  далекие  от  научных  изысканий действа,
договор  со Львовом выполнять-то было надо. Весной прибыл из Гомеля  сложный
гидрораспределитель с гидромашиной. Баллоны - гидроаккумуляторы, мы закупили
в городе  Людиново,  Калужской  области,  а  экспериментальные  армированные
шланги на давление 250  атмосфер -  на военном заводе в Брянске. Помогал мне
выполнять эту работу доцент с соседней кафедры - Толя Черный.
     Конструкцию  мы  запатентовали и могли спокойно  выполнять работу. Суть
нового   способа  накопления  энергии  торможения  автомобиля  или  автобуса
состояла  в  следующем.  Перед  плановым  торможением  трансмиссия  автобуса
соединялась  с  гидромашиной,  подключенной  в  режиме  насоса.  Гидронасос,
вращаемый от трансмиссии автобуса, качает масло под давлением 250 атмосфер в
баллоны  гидроаккумулятора,  сжимая   там  газ  азот,  уже  находящийся  под
давлением в 150 атмосфер. В баллонах запасается энергия движения автомобиля,
и  тот останавливается.  Нужно только  вовремя застопорить машину, а то если
зазеваешься, то она рванет назад: ведь сжатый газ - та же сжатая пружина!
     Затем  шло переключение  гидронасоса на режим гидродвигателя. Теперь  в
него  запускалось  масло  под давлением, и  гидродвигатель, вместо  обычного
двигателя, разгонял автобус. Одним словом, в принципе происходило то же, что
и  в   маховично-вариаторном   "гибриде",   только   вместо   маховика  были
гидроаккумуляторы,  а  вместо   вариатора  -   гидромашина.  Все  устройство
получилось в  несколько раз больше  и тяжелее маховичного варианта,  оно уже
занимало всю заднюю  часть салона автобуса. Но зато все части его можно было
купить готовыми, о чем мечтал зам. министра автомобильной промышленности.
     Я   понимал,   что,   как   и   в   случае   с   маховичным   гибридом,
"смертником-испытателем" должен был стать я. Какое же я имел моральное право
посадить рядом с адской машиной другого человека, и  чтобы он еще и управлял
ею? А главное - сел бы он туда сам?
     Поэтому мы  отгородили весь "задок"  салона стальным листом,  поставили
туда  эти бомбы-баллоны и  соединили их  гибкими шлангами в руку  толщиной с
гидромашиной, расположенной под сиденьем. Хуже моего положения трудно было и
представить. Я сидел  на гидромашине, в которой было 250 атмосфер  давления,
широко расставив ноги, а между моими ногами проходили гибкие шланги на те же
250  атмосфер. Это  они только  без давления были гибкими,  а когда подавали
давление, то у них наступала  такая "эрекция", что  в  сторону не сдвинешь -
твердые,  как  стальные!  Все оборудование -  экспериментальное, гарантии на
него не было!
     Разорвется  баллон - снесет голову на  фиг!  Но  это полбеды. Оторвется
штуцер от шланга или порвется сам шланг - а это было в сотни раз вероятнее -
я мог  бы  остаться  жив, но кому  такая  жизнь  нужна?  Вы  не забыли,  где
проходили  шланги? Они  начинались  примерно с уровня моих  колен, проходили
между  ногами и  уходили к гидромашине,  на  которой я сидел.  Прорвись хоть
что-то -  и сколько одних Тамар осталось бы без "техобслуживания", не говоря
уже о других именах!
     Особенный ужас вселял в  меня мой  новый дружок Федя  Киров, увлекшийся
теми же идеями и считавший себя  моим учеником.  Он рассказывал  про случай,
когда  прорвало такой  шланг  высокого  давления,  и  тонкая  струйка  масла
"впилась" в человека. В считанные секунды вся  кровь у него из  сосудов была
вытеснена маслом! Ничего себе перспектива!
     Федя Киров  жил в  Ильичевске, городке-порте близ Одессы.  Он настолько
увлекся моей маховичной  тематикой, что бросил работу в порту, и организовал
научно-исследовательскую лабораторию при одном из ВУЗов Одессы. Все время он
проводил  в поездках ко мне и обратно в Ильичевск. Федя был на несколько лет
старше меня, не дурак выпить и погулять. "Свой в доску", одним словом. С ним
связан  целый  этап в  моей  жизни. Этап яркий, но короткий  - Федя Киров, к
сожалению, погиб в  авиакатастрофе, в одном из своих "челночных"  перелетов,
лет через семь после нашего знакомства.
     Но как вы понимаете, я остался жив. Более того, то, что я сейчас женат,
свидетельствует о  том, что  шланги  во время  работы не  прохудились  и  не
сделали меня  кастратом. Но однажды  я  перепугался здорово.  Все,  кто хоть
чуть-чуть знает автомобиль, поймут меня.
     Испытания автобуса заключались в следующем. Во рту у меня был свисток и
для  начала движения я свистел один  раз.  Стасик Слепухов  трогал с места и
разгонял автобус. Два свистка  -  он устанавливал нейтраль в  коробке,  а  я
подключал  гидромашину. Автобус  останавливался,  и  Стасик  ставил  его  на
"ручник". Три  свистка - автобус снимался с ручника, и с той  же нейтралью в
коробке  разгонялся  этак  до  40-50  километров  в  час  с  подключенным  к
трансмиссии гидродвигателем. Вот и весь цикл.
     Двигательный отсек сзади был  открыт,  шкивы  двигателя были  выкрашены
"зеброй", и народ мог видеть, что автобус разгонялся без участия двигателя -
тот  был  неподвижен!  Этот автобус  в  конце  70-х годов множество  раз был
показан и в  кино,  и  по телевидению. Чудо  советской техники -  экономится
половина топлива, в  десятки раз  снижается  токсичность  выхлопа!  Все  эти
лозунги  остались  словами!  Советская  автомобильная  техника  начала  свое
медленное умирание, а за рубежом были свои решения и патенты.
     Теперь о  том, как я  чуть  ни стал  импотентом,  а в  лучшим случае  -
заикой.  Стасик Слепухов  не  выполнил мои  указания  в точности  и  оставил
коробку  включенной на первой передаче, лишь  выжав сцепление при разгоне на
"гибриде".  Все  равно потом надо начинать с первой  передачи! А  тут  такая
тонкость  - ведь  коробка  была  постоянно  соединена  с  ведущими  колесами
автомобиля. И только нейтраль предохраняла сцепление от разноса.
     Посудите сами  - при  50 километрах в час колеса  автобуса делают около
4,5 оборотов в секунду. Главная передача автобуса повышает эту скорость в 10
раз, а первая  передача коробки - еще почти в 8! В результате диск сцепления
должен  был  разогнаться  до 360  оборотов  в секунду или почти до 22  тысяч
оборотов в минуту! Но не разогнался он до этих оборотов, потому, что лопнул,
разорвался как маховик на  осколки,  еще раньше. Пробило картер сцепления, и
так поддало  меня  сзади  с пушечным  выстрелом,  что я  стал  готовиться  к
переходу в мир, лишенный страстей.
     Но прошла секунда-другая; ощупывая себя, я убедился, что главные детали
моего тела в порядке, потом ощупал голову - тоже цела. В чем дело? И до меня
дошло...
     - Стасик, твою мать, ты что, вместо нейтрали включил!
     -  Первую! -  виновато  отвечал  Стасик, до которого тоже стал доходить
смысл происшедшего.
     Жесткий мат стоял  на улице Тускарной еще минут пять, отпугивая ворон и
случайных  прохожих.  До  нового  корпуса  было километров  десять;  послали
Славика в ближайший магазин за едой и, подкрепившись, начали ремонт прямо на
улице. Автобус застопорило, его нельзя было  даже тянуть на буксире.  Я, как
самый сильный, лег на асфальт под коробку, а Славик сверху  через лючок стал
откручивать  болты,  крепящие  картер  сцепления  к  двигателю.  Толя Черный
контролировал ситуацию.
     И что-то Славик  затих.  А  мне уже невмоготу  держать  коробку,  она -
килограммов сто со сцеплением, да еще масло на лицо капает.
     - Славик, твою мать, ты что, заснул там?
     Молчание.
     - Толя, посмотри,  что, он спит там, я больше не  могу! -  простонал я,
держа коробку на вытянутых руках из последних сил.
     - Да он и правда спит! - с ужасом вымолвил Толя.
     Оказывается, наш алкаш - Славик,  при походе в магазин нажрался водки и
заснул,  оставив  своего  шефа  под грузом.  Я,  истошно матюгаясь,  опустил
тяжеленную  коробку с карданом  себе  на грудь,  еле  выбрался из-под нее  и
набросился с кулаками на своего обидчика.
     - Убью гада! - кричал я, бегая за Славиком.
     - Больше  не  повторится!  - привычно отвечал он,  ловко увертываясь от
меня, даже в пьяном виде.
     Я был  взбешен.  Стасик чуть  не вызвал у  меня  инфаркт этим  разрывом
сцепления,  Славик чуть не  придавил меня коробкой передач.  Да  что это  за
сотруднички,  всех  поубиваю на фиг! Но, утомившись  бегать за молодежью,  я
присел на  бордюр. Славик издалека показал мне бутылку  0,8 литра портвейна,
которую вынул  из сумки с инструментом. Я стал подзывать его к себе пальцем.
Но  Славик,  покачав головой, поставил  открытую бутылку  на тротуар,  рядом
положил на газету плавленый сырок и отошел в сторону.
     Пришлось мне самому  вставать и идти за бутылкой. Это было  как раз то,
что мне  было нужно!  Выпив  из горлышка портвейн  ("Крымский  красный" - 18
градусов, дешевый), я откусил немного сырка и приказал ребятам:
     - Чтобы все было в порядке, иначе  всех  поубиваю и уволю!  Нет, сперва
уволю, потом поубиваю! Тьфу!
     Я зашел в заросли поближе к речке,  постелил  газету, на  которой лежал
сырок, и  прилег на  густую мягкую  траву.  Летняя  жара, бутылка "Крымского
красного"  и  пережитые страхи сморили меня. Я  заснул, и,  видимо, надолго.
Потому, что когда Толя растолкал меня, дело шло уже к вечеру.
     -  Ребята  поставили  сцепление,  правда,  его картер  пробит,  но  это
пустяки. Ехать можно! Все в порядке.
     Еще полностью не проснувшись, я сел в салон автобуса и погрозил пальцем
уже протрезвевшему Славику.
     - В следующий раз ты сядешь на этот гидравлический стул! -  и я показал
ему  на  мое  место  испытателя.  Славик  промолчал,  но решительно  покачал
головой.
     Мы  доехали до института и  поставили автобус  в специальный загон, где
ворам до  него было  не добраться.  Назавтра опять были испытания, и я опять
сидел  на своем "гидравлическом стуле", находя его  лишь немногим комфортнее
электрического.    Почти    все    полезные    показатели    "гибридов"    -
маховично-вариаторного и гидравлического, совпали. И КПД, и экономия топлива
и  снижение  токсичности  (которое  мы  измеряли  вместе  с  Санэпидстанцией
Курска), были  очень близки для обоих  типов гибрида. Только размеры  и  вес
гидравлического "гибрида"  были намного больше маховично-вариаторного. Зато,
повторяю,  почти все его части  можно  было купить.  Дорого, но купить!  А у
маховично-вариаторного  все  было намного меньше,  проще и дешевле,  но надо
было делать самим!
     Но   когда  я  поехал   в  Министерство   автомобильной  промышленности
докладывать  о  результатах  испытаний,   меня   ждал   печальный   сюрприз.
Покровитель мой - Д. Д. Мельман, оказывается, недавно умер;  такая же судьба
постигла и  зам.  министра,  с  которым мы  разговаривали. Обескураженный, я
вернулся  в Курск.  Во Львове тему  пока  оплачивали,  и мы с  Толей  Черным
продолжали работы.
     Забегая  вперед,  проинформирую,  что  в  развитых  "капиталистических"
странах  (не  на  Кубе, не  в  Албании,  и  не в Северной Корее!),  конечно,
маховичные гибриды  предпочтительнее гидравлических. Но привод, то  есть, то
чем  у  нас  был  вариатор,  чаще  всего  электрический.  И  не потому,  что
электричество здесь очень подходит.  Просто вариатора толкового пока нет. Но
будет!  По секрету  скажу,  что  опытные образцы такого мы  уже изготовили и
испытали! Но до этого - еще лет двадцать.

        Щучья икра

     Наступило лето, отпуск и  пора  спокойной любви.  Чтобы без  постоянных
разъездов, конспиративных квартир  и нелегальных встреч. Лиля - на Кавказ  с
детьми, а я - по "пробиванию диссертации в ВАКе", то есть в Москву к Тамаре.
Тамара  была уже  вполне здоровой,  активной, только  волосы на голове росли
очень уж медленно - их несколько раз  еще  брили.  Она  начала  уже прилично
"поддавать",  и  что хуже  всего,  ревновать меня. К  жене, к неизвестным ей
женщинам  из ИМАШа, к той, с кем я иногда езжу в поезде. Я  несколько раз не
позволял Тамаре провожать меня  на вокзал,  понимая, что увидеть  Томочку со
мной  в   двухместном  купе,  она  рада  не  будет.  Это  и  вселило  в  нее
подозрения...
     Несколько раз  она приходила в ИМАШ,  якобы к Моне по научным вопросам.
Но кому надо и не надо заявляла:
     - Видите ли, я - любовница Нурбея Владимировича!
     Лора была возмущена до предела.
     - Как ей  ни  стыдно показываться  в лаборатории, где все  так  любят и
уважают жену Нурбея Владимировича!  -  такую  мысль высказала  она  разок на
"женсовете" лаборатории.
     Моня хохотал до слез:
     - Нет  предела женскому ханжеству!  Кто-кто  говорил  бы, но только  не
Лора! Ведь вся лаборатория, даже весь институт знает, кто она тебе!
     Тут самый раз вспомнить, что недавно перед самой защитой у меня завелся
в  Москве  друг,  настоящий  и  близкий.   Это  был  сотрудник   одного   из
сверхсекретных  КБ, с которым мы вели хозрасчетную работу по супермаховикам.
А кроме сугубо научно-технических вопросов, мы сошлись с  ним на сексуальной
почве (бога  ради, не подумайте дурного!).  Конечно же, он  был  знаком  и с
Лилей, и с Лорой, и с Тамарой, и с Томочкой.
     Но Элия  (это  старинное еврейское  имя), или как я его называл - Элик,
был сексуальным гигантом. А для  гигантского  секса нужно иметь, кроме дамы,
которую,  как  оказалось,  найти  было не так  уж  трудно, еще  и  надежного
напарника-мужика. Который не разболтает всем, в том числе и жене (а Элик был
женат,  причем  на  очень  доброй  и красивой женщине!), да и не  "наградит"
ничем. И главное - надо было понравиться даме, которой уже нравится Элик.
     И выбор Элика  сошелся на мне.  Теперь я,  приезжая  в Москву, провожая
Томочку  или  нет,  утром же звоню Элику и узнаю -  "задействован"  ли я  на
сегодня. Если нет - иду с вечера к Лоре (для меня она всегда была свободна),
и на ночь остаюсь с ней, одной, или как обычно.
     Если же "задействован", то на ночь иду все равно к Лоре, но перед этим,
днем  "отрабатываю"  дружбу  с  Эликом.  Дело  в  том,  что  успех  в  таком
предприятии выпадает "фифти-фифти".
     Встречались мы обычно на конспиративной  квартире, которую  Элик снимал
или  "одалживал" у друзей.  Сценарий был таков - я ждал у дома, когда Элик и
"девочка" зайдут в подъезд.  Через минут двадцать я звонил в  дверь. Парочка
уже  обычно  сидела на  кухне  и  выпивала.  Мне наливали,  я  присаживался,
выпивали еще, а потом я  выходил  в туалет. В это время Элик и "девочка" уже
заходили в комнату, "девочка" раздевалась и ложилась в постель. Я выходил из
туалета и громко кашлял. Элик выходил из комнаты и объявлял вердикт.
     Вариант первый (мрачно,  с сожалением):  "Девочка  сказала, что  ты  ей
физически неприятен!  Прости, друг!". Мы целовались с  Эликом, и я уходил  к
Лоре пораньше.
     Вариант  второй  (радостно,  скороговоркой):  "Раздевайся  на  кухне  и
неожиданно войди минут через пять!".
     Чего  ради дружбы  не  сделаешь!  Поступал  как  сказано,  и бесстрашно
входил...Не   надо   нездоровых   эмоций,   ничего  сверхъестественного   не
происходило,  вы  все  видели  это  миллион  раз в  соответствующих фильмах.
Клянусь, что было все так, как там, без существенных отклонений!
     Иногда "девочка" не  устраивала меня,  тогда  я  тут  же,  после первой
рюмки, отзывал Элика и говорил: "Элик, я столько не выпью  и не сумею помочь
тебе! Прости  друг!".  Мы целовались с Эликом, и я  опять же  уходил  к Лоре
пораньше.
     Но  были и  нестандартные  случаи. Как-то раз я  уже готовился сообщить
Элику, что  столько не выпью,  но  он  сделал  ужасные глаза  и сказал: "Это
невозможно!  Она помогла мне купить мебель, и я обещал  ей групповуху! Кровь
из носа, но надо!"
     Тогда  я зашел  на  кухню  снова,  выпил стакан  водки  и  снял с  себя
тельняшку. Элик выпил и  тоже  разделся по пояс. А надо сказать, что Элик  -
толстячок,  такой   жирненький,  гладенький,  красивый  толстячок.  Сама  же
"девочка" - еврейка,  лет пятидесяти,  упитанная и выглядевшая  чуть  старше
своего возраста. Она сообщила Элику, что ни разу  в жизни не изменяла своему
мужу,  судя по последующему,  тоже жирненькому толстячку.  И  вдруг решилась
изменить, причем сразу с двумя - анекдот!
     Вот сидим мы с Эликом раздетые по пояс, пьем водку, базарим о чем-то, а
"девочка"  глаз не сводит  с  меня, так и  шарит  взглядом  по  моему  телу.
"Радуется, дура, какое счастье ей привалило",  -  думаю я, -  "такого  качка
поиметь за какую-то мебель!".
     И вдруг "девочка" спрашивает меня:
     - Извините,  пожалуйста,  вы не  обижайтесь, конечно, но  я хотела  вас
спросить, - вы что, больны чем-нибудь, у вас все тело в буграх!
     У Элика глаза на лоб вылезли:
     - Дура, это же мышцы!
     -  А  почему  у моего мужа, или у  тебя нет такого,  наверное,  молодой
человек болен чем-нибудь?
     Как  Элик ни крутил  пальцем  у  виска,  как  он  ни призывал "девочку"
вспомнить американские фильмы про суперменов, она была непреклонна.
     - Я верю своим  глазам, а не американским фильмам, которые я не смотрю.
Ты привел  мне  больного  молодого  человека!  -  твердила  упрямая  пожилая
"еврейская девочка" - "аидиш киндер".
     Я быстренько, пока "аидиш  киндер"  не одумалась,  оделся  и, поцеловав
Элика,  сказал:  "Прости, друг, на этот  раз  я  девочке, кажется, физически
неприятен!".
     Элик плакал и матюгался одновременно - весь труд, и труд тяжелый  падал
теперь на него одного. Что ж, свою мебель самому и надо отрабатывать!
     Сегодня ночью я был особенно нежен и предупредителен с Лорой...
     А  в  другой  раз  произошел  курьез  совсем  иного  рода.  Как-то один
знакомый,  уезжая  в   длительную  загранкомандировку,  уступил  Элику  свою
квартиру в центре Москвы.  И Элик нашел девочку на всю ночь, о чем строжайше
предупредил меня по телефону: "Явка обязательна!"
     Что ж, обязательна - так обязательна,  встретились вечером. Я  оказался
физически приятен "девочке", и она мне тоже. Упитанная, плотная спортсменка,
лет тридцати,  уже на тренерской работе. Сказала мужу, тоже спортсмену,  что
едет  на день в командировку по спортивным делам в Калугу. Там вскоре должны
проводиться соревнования, и надо было уладить формальности.
     Мы  улаживали эти формальности  целую ночь, и о буграх на  теле не было
вопросов.  Но главная суть  не в  этом,  а в том,  что Элик  устроил для нас
званый вечер со  всякими  деликатесами,  в  том  числе и  со щучьей икрой. Я
никогда  раньше не  ел  жареную щучью икру  и  она  мне  очень  понравилась,
особенно под водку. Я съел ее почти столько же, сколько и  знаменитый дьячок
из Уклейки. Ему  говорили: "Батюшка, это не каша!", а он отвечал: "Сам вижу,
сын мой, что не каша!".  "Батюшка, это  целковый стоит!". А он - "Стоит, сын
мой, стоит!" - пока не съел всю икру.
     Я, конечно, всю икру не съел, но уж лучше бы доел ее до конца.
     Назавтра Элик  пригласил  к  себе  в  эту  же квартиру  на ночь  меня с
Тамарой. Я предупредил его, что Тамара страшно ревнива, и чтобы он  вдруг не
проговорился. Элик  с пренебрежением выслушал меня  и отрезал: -  Ты знаешь,
кого ты предупреждаешь? У меня первая форма секретности, я  государственными
тайнами владею! А ты про бабу, про ревность!
     Что  ж,  пришли мы вечером  в гости к Элику. Я,  якобы, только утром  с
поезда, весь вокруг Тамары увиваюсь, здороваюсь с  Эликом, целую его, давно,
дескать, не виделись. Все путем!
     Усадил он нас  за стол,  и надо же было ему  опять предложить  мне  эту
щучью икру. А мне она вчера так приелась, что я и отвечаю: "знаешь, мол, я с
детства не люблю щучью икру".
     -  А  как  вчера, то полкило слопал, -  заворчал Элик  и осекся.  Так и
остался стоять этот "сверхсекретный агент" с открытым ртом.
     Тамара перехватила мой красноречивый взгляд Элику, и медленно встала со
стула. Я так же медленно встал со своего стула. Она быстро схватила столовый
нож со стола и - ко мне. Я - от  нее. Так мы и бегали вокруг стола (а он был
большим и круглым) минут пять,  пока  Тамара не утомилась. Она положила нож,
присела, улыбнулась змеиной улыбкой, и сквозь зубы сказала: "Тебе это так не
пройдет!".
     Мы с Эликом  горячо  убеждали ее, что это всего лишь шутка, что я никак
не мог быть вчера здесь и так далее. Тогда Тамара попросила меня показать ей
билет на поезд, на котором  я  прибыл.  Билета, разумеется,  не  было. Номер
поезда и время его прибытия я тоже точно назвать не смог.
     И  Тамара отомстила мне. Через много  лет она призналась, что совратила
Моню. Причем сразу же после вечера у Элика. Позвонила Моне в ИМАШ, как бы по
делу, встретились и пошли к друзьям.
     Но это  случилось всего раз.  Моня признал  факт измены дружбе, но один
только  раз.  Сколько  она не соблазняла  его на повторную  встречу, Моня не
поддавался.
     Вот  как  вредна для любви щучья икра! Не  было  бы этой  щучьей (так и
хочется сказать "сучьей"!) икры, и не было бы измены мне сразу двух друзей -
Тамары и Мони!


        Это вы можете

     Одно  время, что-то в середине 80-х годов, я стал необычайно популярен.
У меня брали автографы прямо на улице, про меня снимали киножурналы, один из
которых -  "Человек с  телеэкрана",  был первым журналом  с таким названием.
Меня узнавали в очередях и пропускали вперед; узнавали в милиции и отпускали
назад. Меня  узнавали даже в общественных туалетах и за углом -  с бутылкой.
Прекрасные незнакомки  сами стремились ко мне и, либо ломились ко мне домой,
либо тянули к себе.
     Множество курьезных случаев было  связано с  этой "сверхпопулярностью",
но  самый  необычный,  произошел  в  Германии  уже  в  конце 90-х  годов  на
презентации одной энергетической  фирмы. Незадолго  до этого у меня  вышла в
Германии научно-художественная книжка  "В  поисках энергетичес