ный грунт, ну а с неба падали этакими метеоритами, еще минут десять. Чтож делать, пришлось муфты "замонолитить" дубовыми клиньями и перевязать толстой проволокой. Теперь маховик был уже намертво связан с колесами, и отсоединить его от них было нельзя. И вот, как то разогнал Юра Маслов вовсю маховик на холостом ходу для копания, думал отключить потом его от колес, повернуть трактор и начать копанье в другую сторону. А впереди, метрах в двадцати - Московская кольцевая дорога, только что построенная, без ограждений, но уже с приличным транспортным потоком. А тракториста, то есть Юру Маслова, мы забыли предупредить, что муфты заблокированы. Выключает он муфты, а выключить не может. И толкает скрепер с разогнаным маховиком этот трактор вперед прямо на Кольцевую дорогу. Пытается Юра тормозить или сворачивать - скрепер своей огромной тягой просто начинает поднимать зад трактора, грозя опрокинуть его через голову. Хорошо, что скорость была малая - с шаг человека. Юра выключает двигатель, спрыгивает с трактора и кричит нам: - Что, вашу мать, делать? Ребята - ко мне, тоже криком: - Что, профессор, твою мать, надо делать? - А хрен его знает, что делать, ума не приложу! - заглушая свист маховика, ору я. Скрепер, тем временем, преодолел подъем на кольцевую и медленно так вытолкнул бульдозер до середины дороги. На дороге - переполох, образовалась пробка, водители с удивлением наблюдали, как прицепной скрепер, который никогда не имел своего двигателя, выталкивает впереди себя бульдозер с неработающим двигателем и без тракториста на Московскую кольцевую дорогу. Наконец, наш скреперный "поезд" остановился и медленно пополз назад. Хоть бульдозер и стоял уже на кольцевой, но сам тяжеленный скрепер был еще на подъеме к дороге. И он, разгоняя маховик обратно, пополз назад, увлекая за собой задним ходом и бульдозер, Вот где бы киноаппарат, но его под руками не было! После этого случая мы сильно выпили, и я каким-то образом оказался самым трезвым. Я уложил ребят в будке автолаборатории, запер ее снаружи, чтобы они не повыпадали по дороге, сел за руль машины и поехал по буеракам домой. Я знал, что я "хороший" водитель, но что до такой степени, не представлял себе. Бедные ребята стучали мне в кабину, но я не обращал внимания. Заезжая в ворота завода, я задел за них и ободрал весь правый бок будки. Я ожидал крупного мордобоя, но ребята выползли из будки на карачках и спокойно послали меня в магазин, при этом даже вежливо вручили сумку. Ралдугин стал осматривать ободранный бок машины, остальные сели обратно в будку и стали ждать меня. Я скоро вернулся, неся полную сумку. Ревность Таня работала крановщицей в три смены: неделю - в дневную, неделю - в вечернюю, и неделю в ночную смену. Завод, где она работала, я хорошо знал - он был недалеко от нашей "Пожарки", я даже как-то бывал на самом заводе по делам. Таня часто рассказывала про свой цех, там изготовляли стеновые железобетонные панели для домов. Рассказывала о сотрудниках - злом и кляузном бригадире, начальнике цеха с непредсказуемым поведением, который, по словам Тани, пытался принудить ее к сожительству. О добром пьянице-такелажнике с татарской фамилией, которую, я уже забыл, и другом такелажнике - Коле, который симпатизировал Тане. Она не могла скрыть, что нравился ей этот Коля, и постоянно рассказывала про него. Глаза ее при этом глядели куда-то в бесконечность с нежностью и любовью. Я спрашивал Таню, какую роль играю я сам в ее жизни. Она отвечала, что я - ее любимый человек, любовник, если быть точной. А Коле она просто симпатизирует, и никакой близости между ними не было. Однажды, когда Таня ушла в ночную смену, меня одолела ревность - а вдруг она в перерыв или там, когда нет работы, находит в цеху укромное местечко (ночь ведь!) и трахается с этим Колей. Заснуть я не мог, выпил для храбрости, добавил еще и - пошел на Танин завод. Через проходную прошел легко - ночью никто посторонний не ходит на завод. Вокруг была тьма и только вдали горело огнями высокое, этажа в три, производственное здание, и оттуда же раздавались звуки вибрирующих прессформ, крана, идущего по рельсам, его сигналов, воздуха вырывающегося под давлением. Я нетвердой походкой побрел к зданию. По дороге мне встретился спешащий на выход человек, и я спросил у него, где цех стеновых панелей. Он указал мне на это же здание. Я нашел дверь и вошел в цех. Меня обдало сырым теплым воздухом, запахом жидкого бетона, цементной пылью. Мостовой кран был только один - стало быть, на нем Таня. Если не обманула, конечно, что ушла в ночную смену, а не гулять с этим Колей. Я вышел на середину цеха, где в формах вибрировались еще жидкие панели. Но крановщицы видно не было, кран сновал туда-сюда, а кто им управлял - Таня, или кто другой - неизвестно. Я заметил сидящего на какой-то тумбе маленького пожилого человечка, жующего что-то вроде плавленого сырка. Подойдя к нему, я спокойно спросил у него, кто сегодня на кране. - Танька, - тихо улыбаясь, ответил он. - А кто здесь такелажник-Коля? - продолжал я свой "допрос". Я понял, что это тот добрый татарин, о котором рассказывала Таня. Человек поднялся, и, обняв меня за плечи, отвел в сторону. Я знаю, кто ты, Таня мне все о себе рассказывает. Она любит тебя, но у тебя жена где-то на Юге. А Коля - это чепуха, дурость, это чтобы разозлить тебя. Я тебе покажу его, и ты все поймешь. Татарин свистнул, помахал рукой и тихо позвал: "Колян!" К нам подошел маленький, худенький мужичок в серой рваной майке. Лицо его было совершенно невыразительно, из носа текла жидкость, запекшаяся в цементной пыли. - Вот это наш Колян, ты хотел его видеть! - все улыбаясь, тихо сказал мне татарин. Я на секунду представил в своем воображении этого мужичка с Таней в интимном действе. И вдруг мгновенно, совершенно непроизвольно, я схватил Коляна за горло и сжал его так, что у него выпучились глаза. - Таньку не трожь, убью падлу! - не своим лексиконом заговорил я. Мужичок заголосил и стал вырываться от меня. Я схватил его за майку, которая тут же порвалась на куски. Колян шмыгнул между колонн и исчез. Татарин держал меня сзади. Я вырвался, схватил арматурину и стал ею размахивать. - Всех убью на хер! Где Таня? Устроили здесь притон! - мне показалось, что ко мне возвращается белая горячка, хотя выпил я мало. Вдруг, разъяренная как тигрица, Таня хватает меня за плечи и трясет. Я не узнал ее. В какой-то зеленой косынке, грязной робе, лицо в цементной пыли. - Позорить меня приперся? - плача кричала Таня, - нажрался и сюда стал ходить, как Володя! Какие же вы все одинаковые, гады! Ну, увидел Колю, доволен? Она повернула меня к двери и толкнула в спину. - Уходи, добром прошу, утром поговорим! А сейчас уходи, не позорь меня! Вдруг подскочил плотный, властного вида мужик и стал орать на меня. - Это бригадир, - шепнул мне татарин, - уходи лучше, если не хочешь навредить Тане, уходи, пока не напорол беды! Я разъярился, повертел в руках арматурину, осмотрел цех бешеным взглядом и сказал, казалось бы, совершенно глупые слова, причем каким-то чужим, "синтетическим" голосом: - Разрушить бы все здесь, раскидать колонны, сорвать кран на хер! Потом повернулся и тихо ушел домой. Завалился в койку и заснул. А утром проснулся оттого, что кто-то тряс меня за плечи, приговаривая: - Проснись, cоня-дрыхуня, хулиган, алкоголик! Надо мной было смеющееся лицо Тани - вымытое, накрашенное, надушенное. Она простила меня, она не поссорилась со мной! Я мгновенно ухватил ее за талию мертвой хваткой и подмял под себя. - Дверь запри! - только и успела пролепетать Таня, прежде, чем ее губы вошли в мои. Двери я, разумеется, не запер. Даже потом, валялись на койке, отдыхая, и то дверь не заперли. - Ну, увидел Колю, успокоился? - только и спросила Таня. - А бригадир с меня месячную премию снял, чтобы хахелей больше на завод не приводила, - вздохнула Таня. Это было в конце апреля. На майские праздники цех не работал. А третьего мая Таня пошла на работу в утреннюю смену и вскоре же вернулась. Оказывается, пока не было людей, в цеху произошел взрыв. То ли взорвался паровой котел, из которого пропаривали бетон, то ли какой-то крупный ресивер со сжатым воздухом, но цех на ремонте и всех отпустили. Самое удивительное то, что мой кран сорвало с рельсов. Такое бывает только, если весь кран приподнимется, или хотя бы одна его сторона. Но что могло приподнять такую тяжесть? Неужто, от взрыва котла? - удивлялась Таня. Я вспомнил свои глупые слова ночью в цеху и поразился. Это уже в третий раз - десткий сад сгорел, на целине урожай накрылся, а теперь - взрыв в цеху, и главное - кран сорвался, как я об этом и сказал! Совпадение или закономерность? В июне, когда я все дни был на испытаниях, до меня дошли слухи, что вышел из тюрьмы бывший Танин любовник, "гулявший" с ней еще до Володи. Таня и про него мне рассказывала, какой он был сильный, волевой и красивый. Попал в тюрьму, выгородив друга. Таня очень страдала, потом вышла замуж за Володю. И теперь этот тип на воле, в нашем городке. Как-то я, возвращаясь домой, случайно увидел у магазина Таню с каким-то типом небольшого роста, чуть повыше ее. То есть сантиметров на десять поменьше меня; это маловато для сильного красивого человека, каким мне представляла Таня своего бывшего любовника. Они что-то взволновано говорили друг другу, а потом пошли вдоль Вересковой улицы к ЦНИИСу. Я мигом забежал домой, зарядил пистолет, спрятал его за пояс, и побежал искать "гадов". Я заметил, что от ярости стал как-бы весить меньше - едва касаясь асфальта подошвами, я "порхал" по дороге. Это мешало мне продвигаться быстро, так как обувь пробуксовывала. Я бегал по немощенным улочкам городка, заглядывая в каждый подъезд. Я представлял себе, что я сделаю, если поймаю их. Ему - пулю в лоб, а Таню... Я наступлю ей на одну ногу, а за вторую разорву изменницу на две части. Умом я понимал, что это не под силу человеку, но я так решил, и живыми они от меня не должны уйти! Обегав весь городок, я вернулся в "Пожарку". Заглянув в зеркало увидел, что у меня в глазах полопались сосуды и белки глаз стали красные, как у кролика. Я дернул дверь Тани, и она открылась. За столом сидела сама Таня, красивая молодая девица крепкого сложения и высокого роста, и тот тип, которого я видел у магазина. Таня схватила меня за руку и усадила за стол. - Это моя племянница Оля, только сегодня приехала из Мичуринска погостить у меня. А это - мой давний друг Витя, она замялась ... - Тоже погостить приехал? - со скрытой яростью прошептал я, - так представь же и меня гостям, - посоветовал я. - Это мой большой друг... - начал Таня. - Не такой уж большой, но покрупнее некоторых, - я посмотрел на неказистую мелкую фигурку Виктора, его широкое лицо, на котором одна за другой менялись ужимки бывалого "зека". - А вообще, такой друг называется любовником, а если угодно сожителем, хахелем... - продолжать? - спросил я. Витька вскочил и, с ужимками павиана стал прыгать вокруг меня, заложив между пальцев лезвие безопасной бритвы. Я ухватился за спинку кровати, чтобы не упасть, и нанес ногой сокрушительный удар в грудь бывшего "зека". Легкое тельце его было отброшено на стенку. От удара ногой в грудь и о стенку спиной, Витька свалился замертво. Мы бросились щупать ему пульс - удары были заметны, зеркало у рта мутнело. Жив, собака! - Я вызову скорую помощь! - крикнул я и побежал в коридор. - Не надо скорую! - прошептал Витька, обращаясь к Тане, - замотай мне грудь полотенцем, и я сам дойду домой. Мы вместе с девушками туго замотали его полотенцем и закололи конец английскими булавками. Видимо, были сломаны ребра. Витька медленно побрел из комнаты, дошел до двери, и обернувшись ко мне, сказал: - А тебя я убью! Я подскочил к нему, чтобы сделать это первым, но девушки удержали меня. - Раньше в тюрьму загремишь, козел вонючий! - орал я ему из объятий девушек, в полном смысле слова, не своим голосом, похожим на голос Буратино или робота из кинофильмов. Витька поковылял вон. Я принес из моей комнаты портвейна, и мы выпили за все сразу, в том числе и за приезд Оли, которая во все глаза, казалось восхищенно, смотрела на меня. - А мы с Витей тебя видели, как ты летал по улицам, глаза красные, морда свирепая! Ну, -говорю я Вите, - давай прятаться, а то поймает - убьет обоих, он зверски силен , да и пистолет у него огромный! И мы спрятались в подъезде, а ты пролетел в двух шагах от нас... - лепетала Таня. Вдруг в дверь комнаты раздались удары ногами. Я кинулся открывать и тут же получил удар ногой в подбородок. За дверью стояли три приятеля Витьки, как потом сообщила мне Таня. Я был в нокдауне и мало что соображал. Зато Оля не растерялась. Она мгновенно скинула с ноги приличного размера туфлю на шпильке и нанесла молненосные удары этой шпилькой по головам нападавших. Враги залились кровью. Таня, видя это, оживилась, взяла в руки свою скалку, которую так не любил Володя, и "добила" врагов. На шум из комнат повыскакивали соседи и добавили свое - они терпеть не могли "бандита" Витьку и его дружков. Тела спустили с лестницы, как учил это делать Серафим. Некоторое время я носил с собой пистолет и нож для самообороны. Но примерно через неделю Таня сообщила мне, что звонила матери Виктора, и та поплакалась ей, сообщив, что его снова забрали, и снова несправедливо. Кто-то кого-то зарезал в драке, а Виктор оказался крайним... Мне снова стало не по себе из-за своего языка, но я легко пережил это, благо тень Виктора с бритвой преследовала меня все эти дни. Сплошные стуки в дверь Мы опять зажили спокойно - ночевали с Таней у меня в комнате, а Оля - в комнате Тани. Игорек жил у Таниной тети. Днем Оля ходила по московским магазинам, а вечером мы встречались, ужинали и выпивали втроем. Настало время Оле уезжать к себе в Мичуринск, остался один полный день - завтра, и пол дня послезавтра. И Таня предложила мне поводить Олю по "культурным" местам Москвы. Сама она не могла пойти с нами, так как работала в вечер и приходила домой ровно в полночь. Мы назначили встречу с Олей среди колонн Большого Театра в шесть вечера. Оля стояла у колонны, как мне показалось, смущенная и тихая. При встрече она поцеловала меня немного не по родственному, но я не придал этому значения. Мы походили по центру, зашли в кафе "Артистическое", что напротив старого МХАТа (не знаю, сохранилось ли оно сейчас?), выпили немного. Оля, сославшись на усталость, попросилась домой. Я взял бутылку "Хереса", который нравился нам обоим, остановил такси, и мы "по-культурному" приехали в "Пожарку". Зашли ко мне в комнату и приготовили нехитрую закуску, кажется яичницу и апельсины. Таня была на работе и мы решили ее дождаться у меня. Но после выпитого хереса дожидаться Тани мы не стали. Озорные глаза Оли сами определили дальнейшее наше поведение. До прихода Тани оставалось три с лишним часа. Мы заперли дверь, оставив ключ в замке, выключили свет и, не раздеваясь, кинулись в койку. Я не ожидал от восемнадцатилетней провинциальной девушки таких профессиональных поцелуев. В темноте Оля стала еще на порядок красивее и загадочнее, чем была. Мы начали скидывать с себя все лишнее, что мешало нам узнать друг друга поближе, как вдруг - требовательный стук в дверь. Мы замерли - для Тани это слишком рано, а другие люди нас не волновали. - Нурик, открой, я знаю, что ты дома, дверь закрыта изнутри! - решительно сказала Таня, - а это был именно ее голос. Для верности она постучала в дверь еще раз. Делать было нечего. Мы включили свет, лихорадочно оделись, прибрали койку. Оля села за стол доедать яичницу. Я с ужасом открыл дверь, инстинктивно защищая лицо левой рукой. Таня спокойно вошла, села за стол. - Вы извините меня, что прервала ваш ужин, - тихо сказала она нам, - но я почувствовала себя неважно, и вот пришла заранее. Я хочу лечь, Оля пойди, пожалуста, в мою комнату - она открыта. Олю как ветром сдуло. Таня быстро разделась и легла. Казалось, ее била лихорадка. Я снова запер дверь и, раздевшись, лег с Таней. Мне было ужасно стыдно, я даже потерял голос от смущенья. Таня ухатилась за меня так, как будто я проваливался в пропасть. Плача и улыбаясь одновременно, она ласкала меня, что-то приговаривая и целуя меня всюду. Понемногу смущение мое пропало, и наступила еще одна незабываемая на всю жизнь ночь. Мне, как мужчине трудно понять, какие чувства овладели Таней. На ее месте я бы скорее отругал и побил неверных мне близких людей, но ей, как русской женщине, конечно, виднее. Наутро, как ни в чем не бывало, мы зашли к Оле и позавтракали с ней. Таня была весела и улыбчива, даже попросила Олю спеть что-нибудь. У Оли оказался красивый низкий и сильный голос, она спела песню, у которой я запомнил только начало: "Скоро осень, за окнами август..." Потом я слышал эту песню в исполнениии знаменитой Майи Кристаллинской, но тогда в словах песни мне почудился какой-то тайный смысл наших отношений. Плакали все - Таня навзрыд, я тихо утирал слезы. Оля пела, широко улыбаясь, но на глазах тоже блестели слезы. Мы все втроем расцеловались, и Оля ушла, хотя на поезд было еще рано. Она решила еще раз заглянуть в московские магазины. Мы с Таней опять остались одни. Заглянув друг другу в лицо, снова заплакали. Я понял, как я люблю Таню, и как я обидел ее. Мы заперли дверь и кинулись в койку. Рыча, как молодые тигрята, мы сбрасывали мешающие нам одежды, не заботясь об их целости. И почти в самый ответственный момент, - нате вам! - стук в дверь. Я готов был соскочить со всего, на чем лежал, но Таня, обняв меня за талию, не дала этого сделать. Еще несколько секунд, может полминуты... и мы, уже удовлетворенные начали одеваться под непрекращающиеся стуки в дверь. - Едрена вошь, так и склещиться недолго! - недовольно проворчала Таня и громко спросила: - кого черт носит? Всех мы ожидали - соседей, коменданта Мазину, комиссию по нравственности, наконец, но только не это... А вот, я могу зайти, черт возьми, а вот, в свою же комнату? Я в ней, можно сказать, еще прописан! - Володя! - открыв дверь, и, глядя другу в глаза, прошептал я. Володю было не узнать. Гладко выбритый, в новом костюме из серого японского трико с заграничной авторучкой в верхнем кармане пиджака. Выражение лица - самодовольное. - Ах вы румяные какие, ети вашу мать, ночи не могли дождаться? - издевательски проговорил Володя. Я пошел в свою комнату. Мысль моя после всех этих стуков в дверь работала вяло. Был какой-то выходной день, кажется воскресенье. На работу не пойдешь, гулять не хотелось. Я боялся, что Володя изобьет Таню и сидел напряженно, готовый прийти ей на помощь. И вдруг - крик и плач Тани, звон разбитой посуды. Я в секунду был у ее дверей. Володя стоял уже в дверях и пятился в коридор, а Таня орала благим матом и била свою же посуду. Володя пожал плечами и пошел ко мне в комнату. Мы сели, Володя издевательски смотрит мне в глаза, и я не выдерживаю его взгляда. - Чтож, живем с женой друга, трахаем ее, понимаешь, а вот, сына моего воспитываем... - Молчал бы лучше про сына, сам алименты чего не платишь? - Я знал, что Володя не платил алиментов, так как нигде не работал. - А потом - ты сам посоветовал мне жить с Таней, свидетели есть! Да и я тебе свою бабу - Аньку - уступил! - оправдывался я. Постепенно в комнату вошли, постучавшись, два-три соседа. Интересовались у Володи, как живет, сколько получает. - На жизнь хватает, - хвастливо отвечал Володя, подмигнув мне, - и вынул из кармана пиджака красивый кожаный бумажник, отсчитал от пачки десятку и протянул ее мне. - Сбегай за бутылкой по старой дружбе, - высокомерно сказал он. Я так посмотрел на него, что он отвел глаза и протянул десятку гостям. Ее тут же выхватил сосед - Юрка-электрик и помчался в магазин. - Жену, понимаешь, трахать могут, а сбегать за бутылкой - нет! - недовольно ворчал Володя. Юрка-электрик примчался мигом. Он накупил выпивки и закуски точно на десятку, чтобы не отдавать Володе сдачи. - Общежитейские привычки - быдло! - тихо ворчал Володя, раздосадованный такой "точностью" Юрки. - А ты сам давно из этого быдла вышел, казел? - чуть было не рассвирепел слесарь Жора, но вовремя осекся, так как выпивка была за счет Володи. Мы выпили, Володя не закусывал и быстро захмелел. Он встал, снял пиджак и, повесив его на спинку стула, предложил мне: "Давай бороться!" Все посмотрели на него, как на сумасшедшего. Я покачал головой. - А тогда я предлагаю бороться за Таню, - буровил Володя, - ты победишь - ты трахнешь, ну, а я - то сейчас же пойду к ней в комнату, а вот, и трахну по старой памяти! Я подсек ноги Володе и легонько толкнул в плечо. Он мешком свалился и ударился головой об батарею отопления. Увидев кровь, все поспешно вышли. Володя поднялся, собрал ладонью кровь с головы и размазал ее мне на стенке над кроватью. - Это кровь твоего друга, запомни! - мрачно сказал он и вышел в коридор. Я выглянул туда и увидел, как он, шатаясь, побрел к лестнице. Потом я узнал, что его подстерегли ребята, видевшие полный деньгами бумажник, избили и отняли бумажник, где кроме денег были и документы. А над кроватью у меня так и осталось размазанное и почерневшее пятно крови моего друга. К зиме нас все равно всех отселили из "Пожарки" и пятно больше не будоражило мне совесть. Летние страдания Мы закончили испытания скрепера и перевезли его снова на завод. Требовалось сделать кое-что по мелочи - основательно взвесить машину, определить развесовку по осям, измерить выбег, т.е. время холостого вращения маховика, найти сопротивление вращению колес и т.д. Осциллограмм было свыше сотни, и их надо было расшифровать, обработать, построить графики, определить их достоверность и выразить математически. Кроме того, тогда было в моде математическое моделирование, и мои руководители решили провести и его. В начале августа ко мне в гости приехала жена. Так вот, дала телеграмму - дескать, еду, и приехала. Я встретил ее на Курском вокзале и был поражен - Лиля была с достаточно большим круглым животом - беременна. Как же так - а посоветоваться с мужем не надо? Но дело уже сделано, так что - счастливое выражение на лице - и вперед! В общежитии, где я жил в отдельной комнате, Лиле не понравилось Пахнет женщиной! - тут же заметила она. Сдуру я пригласил вечером на ужин, посвященный приезду жены, Серафима и Таню. Лиля знала о моем друге Володе, но не знала, что они с Таней развелись. Но когда мы выпили, все выползло наружу. Таня, ни с того ни с сего, разревелась. Серафим стал ее утешать, и Лиля все поняла. Таня выскочила за дверь, я - за ней, догнал ее в коридоре. Таня, - трясу я ее за плечи, - Таня, не надо сейчас так, я все как-нибудь улажу! Таня повернулась ко мне заплаканным лицом и, улыбаясь сквозь слезы, пропела: - Между нами решено - ты за дверь, а я - в окно! А Лиля вышла из комнаты и наблюдала эту сцену. Она тут же забежала обратно, и тоже в плач. - Я сейчас же уеду, я все поняла - ты живешь с этой Таней, женой друга! И как же тебе ни стыдно! Я "успокаивал" Лилю, что Таня и Володя в разводе, но это еще более огорчило ее. Она рыдала и повторяла, что терпеть этого не будет и уедет сегодня же обратно в Тбилиси. Тут вмешался Серафим и предложил снять недорого "квартирку" в Пушкино у его знакомого. Серафим созвонился со знакомым, и наутро мы встретились. Это был один из "ханыг", приходивших к дяде Симе, когда еще я жил у него в комнате. Мы с "ханыгой" сели на трехвагонку, доехали до Лосинки, пересели на электричку до Пушкино, доехали и достаточно долго шли пешком. На окраине Пушкино в сторону станции Заветы Ильича, стояло одинокое одноэтажное деревянное здание с забитыми окнами и дверями. Но одна из дверей не была заколочена, мы в нее и вошли. Маленькая комнатка с забитым окном, к счастью с электричеством. О воде и не помню. Дверь из комнаты ведущая куда-то внутрь - тоже заколочена. Лиля заранее взяла с собой постельное белье и свои вещи. Мы заплатили какие-то небольшие деньги и остались там. Сам "ханыга" проживал у сожительницы, где и был телефон. Лиля быстро подмела комнату, постелила постель, нарвала цветов у дома, поставила их в банку с водой. Казалось бы, живи - не хочу! Я сбегал в магазин за выпивкой, какую-то еду Лиля привезла с собой. Выпили, вернее, выпил я один, пошли погулять на речку. Достаточно близко протекала речка, кажется, Клязьма, с лодочной станцией неподалеку. Но вскоре Лиля устала, и мы вернулись. Таня не выходила у меня из головы; я попробовал еще выпить, но получилось хуже, мне стало труднее сдерживать себя. Ничего, кроме Тани, не шло в голову. Было около семи вечера - лечь, что ли, спать? Но мысль о том, что я здесь - а она там, была для меня невыносима. Я почувствовал себя рабом, арестантом в тюрьме, пленным. Даже то, что жена - близкий человек, в таком положении и страдает - не останавливало меня. Сейчас мне удивительно это вспоминать, но я способен был на все, даже на самое худшее (не буду даже говорить об этом!), чтобы оказаться рядом с Таней. Вот, что такое - любовь и страсть, "амок" Киплинга! Вот какова природа страсти леди Макбет, булгаковской Фриды, и их многочисленных последовательниц и последователей! Любовь гони в дверь, а она влетит в окно! Лиля, видя мои мучения, вдруг предложила мне поехать и проведать Таню - а вдруг ей плохо, вдруг она плачет! Понимая, что поступаю подло, я тем не менеее, как был, так и сорвался с места и побежал. Потом, пробежав метров десять, вернулся, поцеловал жену, сказав "спасибо", и что вернусь к ночи обязательно, стремглав побежал к станции. Как я оказался в "Пожарке" - не помню, кажется, путь от Лосинки до Института Пути я пробежал по шпалам. Но сердце неслось впереди меня, шагов на двадцать-тридцать, я даже видел его контуры передо мной. Вот тут уж мне ни под каким видом никого нельзя было застать с Таней! Я гнал эту мысль, как опасную, а ведь все было к тому. И сидеть бы мне вместо защиты диссертации, и нести грех на всю оставшуюся жизнь, если бы она еще и осталась! К счастью, Таня была одна. Серафим рассказал ей, что пристроил нас в пустой комнате в Пушкино. И вдруг появляюсь я, тяжело дыша, не видя ничего перед собой, кроме Тани. Как, ты оставил беременную жену, одну в этой глуши? - был первый ее вопрос. - Поедем сейчас же туда. Но я замотал головой и поволок Таню к койке. К счастью, Игорек опять был у Таниной тети Марины. Она взяла его к себе на весь период расселения "Пожарки". Внизу уже работала вычислительная машина, и все говорили, что излучение ее особенно опасно для детей. Когда я немного успокоился, было уже часов 11 вечера. Выходить так поздно было бесполезно - пока дойдем пешком до Лосинки, электрички перестанут ходить. Ночь прошла беспокойно, мучили мысли, и чтобы сбить их, я начинал нашу с Таней любовь снова и снова. Прекрасное средство для забвения - и мысли куда-то уходят и боль! Утром рано я собрался ехать обратно в Пушкино. Таня решительно заявила, что едет со мной. Потом она пояснила мне - мало ли что могло за ночь случиться с Лилей - одной в пустом доме и беременной к тому же. Вдвоем все-таки легче. Когда мы приехали, а было около десяти утра, Лиля была уже одета (оказывается, она спать не ложилась, ждала меня и боялась выключить свет) и приведена в порядок. Неожиданно для меня, она встретила нас приветливо. Таня даже поцеловала ее со словами: "Слава богу, жива-здорова!". Мы выпили чаю и пошли гулять на реку. Зашли на лодочную станцию, взяли лодку, Таня села на весла - она прекрасно гребла. Катаемся поем песни хором, чуть ли ни: "Парней так много холостых..." - с юмором и с подначками. Вдруг я увидел посреди реки большой прекрасный цветок водяной лилии. Таня подгребла к нему, и я сорвал его. Сорвал - и не знаю, кому давать - так и сижу с цветком в растерянности. - Дай ей, - она же твоя жена! - кивнула Таня на Лилю. - Нет, лучше дай Тане, - она же твоя любовница! - парировала та. - Тьфу, - сказал я и выбросил в воду невинно пострадавший цветок. После этого случая настроение упало, мы сдали лодку. Таня стала собираться домой. Я вызвался проводить ее. Лиля отпустила. Мы приехали в "Пожарку" часа в четыре. Настроение гадкое. - Куда это все нас приведет - не знаю! - рассуждала вслух Таня, - уж хотя бы она хоть беременной не была, тогда понятно, а так - черт знает что получается! У Серафима в комнате "пир" шел горой. Я заглянул к нему, мне замахали руками - заходи, мол! Все старые знакомые. Я зашел, выпил полстакана, запил пивом. И вдруг так "захорошело", стало легко и ушли все, какие были, плохие мысли. Редко так сразу и, я бы сказал, эффективно, помогает водка человеку! Я сбегал в магазин, взял две бутылки и зашел к Серафиму вместе с Таней. Дядя Сима любил Таню за ее прямоту, трудолюбие, красоту, за то, что она не фыркала при виде пьяного человека. Да ее и нельзя было не любить - я не знал человека из знакомых, который сказал бы о ней плохо. Нас посадили вместе - как жениха и невесту посреди стола, спиной к окну. Все чокались с нами и пили за нас. Даже кричали "горько!". И вдруг дверь тихо растворяется и появляется ... Лиля. - Я вам тут не помешала? - спрашивает она скромно и проходит в комнату. Таня мгновенно вскочила и полезла в окно. Я - за ней, держать, второй этаж, все-таки, и высокий. Все повскакивали с мест, ничего не понимая. Кое-кто бросился к Лиле с угрозами: кто такая, дескать, чего приперлась? Серафим мгновенно подскочил к Лиле, обнял ее, закрыв своим телом, и, обернувшись, вытаращив свои белые глаза, сказал грозно: - Она - моя! Это - моя прекрасная дама, и кто заденет ее, будет драться со мной! - Так бы и сказал, а то входят тут без вызова...- раздались вялые возгласы и тут же стихли. Мы с Таней и Лилей вышли в коридор. Дамы заперли меня в Таниной комнате, а сами у дверей обсуждают мою судьбу. - Мне такой не нужен, - слышу я голос Лили, - бери его себе. - А мне на хрена такой, если тебе не нужен! - отвечала Таня. - Эй вы, договоритесь как нибудь, а то так я и вовсе один останусь! - кричал из запертой комнаты я. Дверь отперли, и эту ночь я провел с Лилей в своей комнате. Несколько следующих дней мы провели, гуляя по знакомым. Дядя, к сожалению, летом в Москве не бывал, а то бы мы пошли к нему. Зашли в гости к Риве и дяде Федулу, нашим бывшим соседям, жившим теперь на Ломоносовском проспекте, остались у них на ночь. Неожиданно встретили на улице тоже тбилисского соседа - Стасика, который уже жил и работал рядом с Москвой - в Щербинке. Он с матерью - тетей Валей (это на которую чуть ни свалился пьяный Вова, висевший на бельевой веревке) снимали где-то в подмосквье дачу с яблоневым садом. Мы - к ним. А тут вскоре и мама моя приехала. Оказывается, тетя Валя уговорила ее отдохнуть вместе с ней в подмосковье. Вот так неожиданно и оказались мы в компании наших близких тбилисских соседей. А я, сославшись на испытания, остался жить в "Пожарке", иногда навещая их на даче. Но без ночевки, ведь к восьми утра мне на завод, без опоздания! К сентябрю все разъехались, я проводил Лилю и маму, посадил в поезд, и обещал приехать, когда родится ребенок. А этого можно было ожидать очень скоро. Великое переселение К первому сентября поступил приказ о переселении всех жильцов "Пожарки". В экстренном порядке всем постоянным жильцам дали по комнате, а аспирантов переселили на первый этаж бывшего здания поликлиники, где на втором этаже уже жила часть ранее переселенных жильцов "Пожарки". Почему-то туда же, но в отдельную комнату переселили и Федора Зайцева. Тайна переселения Федора Зайцева открылась не сразу. Но уж если мы заговорили о ней, то стоит рассказать в назидание холостым мужчинам. Федор иногда приводил в свою комнату (туда, где стояла штанга и где был повержен первый силач городка) дамочек. Но так как он очень боялся соседей по коммуналке, то делал это тайно. Тайно запускал даму, убедившись, что соседи сидят по своим комнатам, и так же тайно выпускал. В туалет, если это было нужно, тоже отпускал гостью под своим строгим надзором. И вот однажды гостья перепила, что ли, или приболела, но не смогла уйти утром вместе с Федором, который спешил на работу. Федор и запер ее в комнате, а когда пришел на перерыве (ЦНИИС, как я уже говорил, был в двух шагах от нас всех, жителей городка), то с соблюдением конспирации выпустил невольную пленницу. Все бы ничего, но через некоторое время - неделю или больше, Федор учуял в комнате запах канализации. Действительно, в стене проходила эта труба и, решив, что она течет (ибо запах объективно стоял в комнате), начальство переселило Федора в другую комнату. Но злосчастный запах не исчезал, и я тому свидетель, ибо частенько поднимался к силачу потренироваться, да и выпить. Так Федора переселяли уже третий раз, и последним его пристанищем была комната, о которой я уже говорил. Тайна зловонных комнат разрешилась тогда, когда Федор случайно встретил на улице ту даму, которую как-то в целях конспирации запер у себя в первой комнате. Пожаловавшись ей на ситуацию с переездами, Федор признался в своем бессилии - запах устанавливается в любой комнате, куда бы он ни переезжал. А дама неожиданно спрашивает: - А фикус большой ты перевозишь с собой? Федор подтвердил, что его любимый старый фикус в большой деревянной кадке переезжает вместе с ним. Дама засмеялась и рассказала, что еще в тот раз, когда Федор запер ее в комнате, ей "приспичило" в туалет по большой нужде. Комната заперта, делать нечего, она и вытащила фикус из кадки, справила туда нужду и снова посадила туда растение. Землицу утрамбовала, пригладила - все в порядке. А запашок-то пошел! И прочно устанавливался в том помещении, куда прибывал щедро унавоженный фикус! Федор достал фикус из кадки, сделал ему соответствующую "санацию", и пить вино в его комнате стало значительно комфортнее! Но хватит о Федоре и его зловонном фикусе. Теперь - о более насущных вещах. Тане дали комнату на улице Ивовой в доме No 6 на первом этаже. Это был огромный дом еще сталинской постройки, самый большой дом городка в то время. В трехкомнатной квартире проживала пожилая, интеллигентная пенсионерка - тетя Лиза, с двумя кошками - Апой и Сериком, и парень Серега, который не пересыхал, хотя и работал где-то. И если тетя Лиза сразу прониклась ко мне симпатией, как интеллигент к ителлигенту, то для Сереги я был просто пустым местом, как, собственно, и он для меня. Кстати, Серега скоро изчез с горизонта и вот как (холостяки - насторожитесь!). В гости к нему зачастила худая, жилистая и бойкая девица из далекого подмосковного поселка с гордым названием "Вождь Пролетариата". Звали ее Катькой, но она называла себя "Ксэ", т.е., видимо, кошкой. Серегу она называла "Псэ", т.е. песиком, собачкой. Справедливости ради, надо заметить, что Катька называла "Ксэ" любую женщину, а "Псэ" - любого мужчину. "Такая Ксэ пошла, вся из себя!" - вот одна из ее ходовых фраз. Ксэ регулярно поила Псэ самогоном, который привозила ее маменька из глубинки, и угощала квашеной капустой, ведро которой она же привозила каждую неделю. Псэ даже бросил работу и пьянствовал целые дни. В благодарность Псэ ежедневно колошматил Ксэ, но та молча переносила побои. Наконец Псэ и Ксэ расписались законным браком, Ксэ прописалась в комнату Псэ, и следующие же побои были зафиксированы где надо. Псэ исчез с горизонта, как хулиган и тунеядец. Властная Ксэ тут же стала распространять свое влияние на Таню. "Ксэ так сказала, Ксэ так велела..." Я пропускал все это мимо ушей, но когда Таня вся в слезах объявила, что Ксэ хочет спать со мной, и более того, Таня дала на это согласие, я не выдержал. Я зашел к этой Ксэ в гости, после чего она заявила Тане, что спать со мной она не будет, а будет только бодрствовать. "Спи сама с твоим Псэ!" - разрешила Тане всесильная Ксэ. Из сказанного, наверное, стало ясно, что жил, или по крайней мере ночевал я у Тани, а занимался, или конкретнее, писал диссертацию в моей новой "резиденции" по улице Вересковой. Я требовал отдельную комнату, но злодейка Мазина ("комендантша") поселила меня вместе с Лукьянычем в маленькой комнате. - Ты и так живешь у Ломовой, нечего тебе еще комнату занимать! - решила мою судьбу коварная комендантша. - Мазина (не путать с Джульеттой Мазиной!), я все свободное время потрачу на то, чтобы извести тебя, - пообещал я ей, - жаль только, что его у меня так мало! - Видала я таких! - отмахнулась Мазина, но погорячилась. "Таких" она еще не видала! Серафиму дали комнату в большом доме на площади Рижского вокзала - если смотреть на центр Москвы по проспекту Мира, то этот дом слева. Коммуналка была огромной, но своей обычной клиентуры Серафим в этом доме не нашел. Мизерной пенсии хватало разве на скудную выпивку, но зато шикарной закуски у Серафима было навалом: цыплята вареные, жареные, тушеные... На поверку, правда, все эти цыплята оказались голубями, которых Серафим ловил из своего окна. На широком карнизе под его окном голуби так и кишели сотнями. А Лукьяныч не захотел уходить из общежития. "С рабочими веселее" - ответил он комиссии, которая предоставляла ему комнату. Так он и остался в общежитии, став моим "сожителем" по комнате. В той же квартире в соседней комнате жили - мой "оппонент" Жижкин, Саид Асадуллин по прозвищу "татарин" и рабочий Опытного завода Матвей (Мотя). А еще одна комната, в которой стояла койка и шкаф, была резервной. Мазина заперла ее и повесила пластилиновую пломбу на дверь. Ключ к замку я подобрал тут же и объявил эту комнату своей. Если кому-то на ночь нужно было приткнуться с девицей, то я за бутылку открывал ее, снимал пломбу, а утром снова запирал дверь, припечатывая пластилиновую пломбу пробкой от принесенной бутылки (на ней было вытеснено название выпускающего ее завода). Первым открытием в новой квартире был ее погреб. Все стены большого погреба были уставлены стеллажами с пустыми бутылками - винными, водочными, пивными. Бутылки тогда можно было сдавать прямо в магазин, в обмен на спиртные напитки. Нам запаса бутылок хватило на неделю сплошной пьянки. Тогда в народе ходила притча: большая пьянка - это такая, когда за сданные пустые бутылки можно получить хотя бы одну бутылку водки. Грандиозная же пьянка - это такая, когда за сданные бутылки можно получить столько водки, что за сданные, в свою очередь, бутылки можно приобрести хотя бы одну бутылку водки. Вот и считайте, если хотите - бутылка водки стоила 2,87 рубля, бутылка пустая - 12 копеек. А в погребе у нас были тысячи бутылок, причем мы сдавали и те, которые оставались от выпитого... На этой проблеме математик Жижкин сломал себе голову, причем в буквальном смысле, свалившись по пьянке в тот же погреб, когда полез за бутылками. А в это время страну ожидало неожиданное и радостное событие. Как-то рано утром радио-репродуктор, который постоянно бухтел у нас в квартире, произнес слова, от которых я проснулся и привстал с постели - "...здоровья...освободить Хрущева Никиту Сергеевича..." от всех постов, одним словом. - Хрущева скинули! - взревел я и пошел будить всех. - Выключи радио, это враги народа мутят, сейчас придут и арестуют нас всех! - по привычке перепугался Лукьяныч, не по-наслышке знавший про аресты. Но мы уже по-быстрому оделись, захватили кошельки и - к магазину! Было 7 часов утра; магазин открывался в 8. У входа - море народа. Завмаг, пожилой и толстый еврей, уже стоял в домашней пижаме на верхней площадке лестницы, ведущей в магазин, и выступал, как на митинге: - Уверяю вас, что водки на всех хватит! Только соблюдайте спокойствие! Мы все рады мудрому решению Партии и Правительства, но громить магазин - не резон! Продавщицы и кассир уже на подходе, сейчас будем открывать! На работу вовремя почти никто не вышел, а если и вышли, то "отмечали" прямо на рабочем месте. Через пару дней в магазинах появилось "все" - давно забытые народом копченые колбасы, неведомые сыры, включая вонючий с зеленой плесенью "Рокфор", бананы, ананасы, манго и финики. Откуда, что взялось? Говорили, что "разбронировали" военные запасы. Но что, вонючий "Рокфор" тоже на случай войны берегли? Все поносили Хрущева, который довел страну до голода и хвалили Брежнева, за считанные дни восстановившего изобилие. Народ ликовал, потекли рекой заявления о приеме в партию. Я злорадствовал свержению "карлы злобного" - Хрущева и повесил в нашей с Лукьянычем комнате большой цветной портрет Брежнева, из тех, что в изобилии появились в то время в магазинах. Мазина, увидев огромный портрет на стене, уже разинула, было, рот, но я вежливо переспросил ее: "Вы что-то хотите сказать, Татьяна Павловна?" Она с зубовным стуком захлопнула рот и молча удалилась под хохот жильцов общежития. А вскоре мне пришла телеграмма из Тбилиси о рождении второго сына, и я 15 сентября, не откладывая, выехал в Тбилиси. Благо билет у меня, как у железнодорожника (аспиранта головного железнодорожного института!) был бесплатным. Наука по-кавказски Когда я приехал в Тбилиси, жена уже вышла из роддома. Все удивлялись, как это - я живу в Москве, а жена рожает в Тбилиси. Я шутил, что семенной материал пересылал в письмах. Назвали сына Леонидом, в честь отца жены, погибшего на войне. По-грузински это имя звучит как "Леван", так мы называем его и сейчас. Лиля с недавних пор работала в Академии Наук Грузии в Институте механики машин и полимерных материалов (да, да именно таким эклектическим названием обладал этот институт!), младшим научным сотрудником. Она посоветовала мне зайти туда и побеседовать с начальником ее отдела кандидатом наук Гераклом Маникашвили. По мнению Лили, мне в этом институте было самое место. Если кто читал и помнит прекрасную книгу братьев Стругацких "Понедельник начинается в субботу", то там был описан точно такой же институт. Институт был создан, видимо, как кормушка для детей и родственников "уважаемых" людей из Академии Наук и других важных организаций. Директором института был пожилой и хилый, как телом, так и умом, Самсон (простите) Блиадзе. Но подлинным "хозяином" института был вице-президент Академии Наук академик Тициан Тицианович Трили. Ну и имена же были у ведущих ученых института, подстать его названию! (примечание автора: проверяя по справочникам должности и фамилии VIP-персон, упоминаемых Нурбеем Гулиа в его рассказах, я обнаружил, что должность вице-президента Академии Наук Грузии в те годы занимал академик Рафаэль Рафаэлевич Двали. Но Нурбей Владимирович наотрез отказался называть его так, утверждая, что ему виднее, как звали его гросс-шефа, благодетеля, да и вообще - близкого человека!) Трили уже давно был вице-президентом и его могли переизбрать. Тогда для него уже было уготовано "теплое" местечко директора института, с которого не было никакого спроса за его продукцию. Перед каждым переизбранием в Академии Наук, директор - Самсончик, как его называли сотрудники, начинал жаловаться: Ах, устал я, как я устал от этой директорской должности! Нет, кажется, я перейду на начальника отдела, там проще! Попытаюсь уговорить Тициана, чтобы отпустил меня! Но выборы проходили, Трили оставался на своем месте, а усталость Самсончика как рукой снимало - до следующих выборов, разумеется. Аббревиатура института была сложной: НИИММиПМ АН Грузинской ССР. Когда я спросил жену, как ухитряются произносить это название люди и что же дает науке этот институт, Лиля ответила. - Между нами - сотрудниками, наш институт называют НИИ Химических Удобрений и Ядохимикатов. Судя по аббревиатуре (которую я не решаюсь привести!), это же самое наш институт и дает науке! Но если там появится такой человек как ты, то есть с передовыми, московскими знаниями, то он станет подлинным научным руководителем института! О, святая простота и наивность! Жить на Кавказе, и не понимать Востока! Рабы им нужны из России, в том числе и ученые рабы, а не руководители! "Водить руками" или "руко-водить" они и сами могут, даже с таким умишком, как у старого склеротика Самсончика Блиадзе. А вот трудолюбивые и умные рабы - они нужны всегда - пожалуйста! Здесь я выскажу свой взгляд на очень опасное заблуждение русских, а может быть и всех европейцев, в оценке людей с Востока, в том числе и кавказцев. Видя, в основном, не шибко высокий научный, а иногда, что греха таить, и культурный уровень этих людей, европейцы полагают, что эти люди убоги умом, бесхитростны, и рады будут служить образованной элите за скромное вознаграждение. Как бы не так! Даже если у кого-то из них нехватает культуры (нашей - европейской) и современных научных знаний, то не стоит заблуждаться насчет их ума. Ум, особенно задний, вкупе со скрытностью, у них имеется, да побольше, чем у иных лиц с европейским менталитетом. Восточный человек осторожен, льстив с начальством, но стоит зазеваться - съест и начальника с потрохами. Не побрезгует никакими методами, нравственность - в сторону, один расчетец. Методы Ленина, одним словом! Дело в том, что обмануть, не исполнить данного обещания, убить, если дело того стоит - это грех с нашей, европейской точки зрения. А для них важно, кого обмануть или убить - своего человека, или чужака - "гяура". Мы же сами, нередко, всю его недолгую жизнь ласкаем и холим поросенка, даем ему имя, даже целуем его в пятачок, а потом вонзаем нож в сердце! Так вот такими же поросятами или чем-то вроде этого являются и европейцы для азиатов (конечно, приближенно и грубо говоря), и нечего удивляться их поведению среди людей, которых они в полной мере и за людей-то не считают! Племена людоедов в Африке и Полинезии не видят ничего зазорного в поедании и своих сородичей, и иноземцев! А наивные европейцы думают, что они облагодетельствовали азиатов, приравняв их к себе. Те-то и не собираются "приравниваться"! Должны пройти долгие годы совместного проживания и врастания культур друг в друга, чтобы менталитеты хоть как-то сблизились. Есть много примеров, касающихся грузин, армян, турок, китайцев, корейцев и других восточных людей, долго, поколениями проживших в России или Западной Европе, и полностью принявших менталитет этих стран. Но в Грузии тех лет, о которых я говорю, этим и не пахло. И хоть по фамилии я - житель Грузии, но по менталитету уже был почти русским. Я никогда не смог бы согласиться на подхалимаж, низкопоклонство, лесть, обман, лицемерие, вероломство, подкуп и прочие атрибуты кавказского менталитета. Поэтому мне не грозило стать там руководителем, а только покорным рабом или непокорным изгоем. Но в те годы ни я, ни моя жена не были достаточно умны и опытны, чтобы понимать это. Но, так или иначе, я вместе с Лилей пошел в ее институт - посмотреть, чем там занимаются, и поговорить с ее "шефом" Маникашвили. Благо и институт-то был метрах в трехстах от дома - близ Политехнического института, где мы учились. Четырехэтажное небольшое здание, дворик, через который располагался двухэтажный производственный корпус с мастерскими, боксами, и лабораториями, на втором этаже которого находилась лаборатория Маникашвили.. Первым делом я зашел в мастерские, так как питал большую слабость к оборудованию. Вход был совершенно свободным, но в проходе толпились какие-то сомнительные личности, похожие на крестьян. Они что-то передавали мастерам и забирали от них. - Гири облегчают, - пояснила Лиля, - отбою от них нет! Наши мастерские только на базары и работают. Мы "приписаны" к ближайшему - Сабурталинскому базару. Я заинтересовался "облегчением" гирь. Торговец, он же крестьянин, передавал мастеру обычно целый набор гирь-разновесок, и говорил, на сколько их надо облегчить. Токарь зажимал в патроне гирю, высверливал в ней отверстие, а конец забивал металлической же пробкой, которую затирал вместе с гирей. Пробка сливалась с материалом гири и становилась незаметной. Но процентов на 5-10 гиря уменьшалась в весе. Продавец платил мастеру деньги и уходил довольный - "надувать" покупателей. Деньги же делились между самим мастером и руководством разного ранга. Работа шла бойко, в охотку, без окриков и принуждений. Труд здесь был не обязанностью, а в радость! Мы пошли дальше. У одного из боксов толпилось несколько человек, среди которых Лиля узнала и директора - Самсончика Блиадзе. Маленького роста сутулый человечек с реденькими серыми волосами, стоял в самом центре толпы, и что-то пояснял ей. Но толпа мотала головами и отказывалась понимать его: Ар шеидзлеба, батоно Самсон! (нельзя, господин Самсон!). Мы протиснулись поближе и увидели следующее. В бокс для испытаний двигателей затаскивали стенд, имевший в своем составе весы с длинной линейкой, по которой перемещалась гиря, как у медицинских или товарных весов. Так вот эта длинная линейка не помещалась в боксе - упиралась в стену. Что делать? Вызвали директора Самсончика. Мудрый директор тотчас же нашел решение - согнуть линейку под прямым углом, чтобы стенд поместился. Но пользователи стендом не соглашались - дескать, весы не будут показывать то, что надо. Директор настаивал на своем - ведь длина-то линейки останется прежней, в чем тогда дело? Ему пытались объяснить, что момент - произведение силы на кратчайшие растояния до оси - изменится. Но директор продолжал настаивать, повторяя, что длина линейки-то останется той же. Мне показалось, что я попал либо на съемки комедийного фильма, либо в дурдом. Я хотел вмешаться, но Лиля одернула меня: "Не порть отношений с директором!". Я посоветовал ей передать сотрудникам, чтобы они не отпускали своего директора в город одного - или потеряется, или улицу не сможет перейти с таким интеллектом. Мы поднялись на второй этаж в лаборатории. В нос ударил запах горелой пластмассы. Это лаборатория полимерных материалов, - пояснила Лиля. Сейчас очень модны металлоорганические соединения, так вот они натирают напильником опилки свинца и текстолита, пытаясь их сплавить в тигле, чтобы получить металлоорганику. Свинец-то плавится, а текстолит - горит! Вот ничего и не выходит! Только вонь стоит! - жаловалась Лиля. Я окончательно понял, что нахожусь в дурдоме, только научной направленности. Сейчас выйдет из дверей Эйнштейн подручку с Аристотелем, а за ними - Галилей. Но вышел... Геракл, простите, Маникашвили, и, улыбаясь, провел нас в свою лабораторию. Он, оказывается, наблюдал за нами из окна. - Чем они занимаются - стыдно сказать! - возмущался Геракл - маленький полный мужчина, постоянно потиравший себе ладони. Я хотел, было присоединиться к мнению "батоно Геракла", но Лиля толкнула меня в бок - не критикуй никого - завтра будет известно всем! Батоно Геракл повел меня по лаборатории, показывая, чем они занимаются. Две проблемы стояли перед лабораторией - измерение крутящих моментов и создание образца работающей волновой передачи. Чтож, проблемы, действительно, насущные, вроде металлоорганических соединений, смотря только, как их решать. Маникашвили подвел меня к стенду. Там стояла коробка передач от грузового автомобиля, и задачей было измерить крутящий момент на первичном валу, который шел от двигателя. - Это архиважная задача, - горячо убеждал Маникашвили, - ее поставил шеф - батоно Тициан. Мы разрежем первичный вал, вставим туда мерную месдозу с датчиками и будем снимать электрические сигналы с них, - пояснял Геракл устройство всем известного моментомера. - А как снимать сигналы с вращающегося вала - переспросил я Геракла, - ведь это самое трудное? - Ты попал в точку! - Геракл перешел со мной на "ты" и попросил обращаться к нему так же, - это очень трудно, нужны ртутные токосъемники! А они опасны - это беда! Я вспомнил, что успел узнать об измерении моментов, когда читал книги метрами. - Батоно Геракл, - спокойно сказал я ему, - задача твоя решается очень просто. Не надо ничего резать, да и дел-то - с гулькин нос! - С чей нос? - озабочено переспросил Геракл, - Кто такой Гулька? Уж не ты ли сам себя так называешь? Но твой нос не так уж и мал! - Нет, батоно Геракл, это русская присказка, она означает, что чего-то мало, в данном случае дел. Гулька - это голубь! - Видишь, косозубые колеса на валах - они создают давление на подшипники, пропорциональные крутящему моменту. Подложи под подшипник неподвижную месдозу, хотя бы трубочку с маслом и снимай обычным манометром давление - это и будет крутящий момент! Геракл аж рот раскрыл от удивления и восторга. - Но нам на эту задачу пять лет финансирования выделили! Как же мы теперь скажем, что она так легко решается? Батоно Тициан убьет меня! - Уважаемый Геракл, - пояснил я, - сперва разрежем вал, поставим месдозы, - пройдет год; еще год будем искать токосъемники; еще год - доказывать, что они неточны и опасны; один год уже прошел на размышления, а на пятый год выдадим уже готовую и испытанную "новую" конструкцию! - Ты - гений! - вскричал Геракл. Как жаль, что Виктор Иванович Бут в Москве, он поехал по институтам узнавать про моментомеры. Вот он бы обрадовался! Виктор Иванович Бут - единственный русский в отделе - самый грамотный, но немолодой инженер, который вел всю конструкторскую работу в отделе. Он поехал вместе с зам. директора Топурия в Москву, как раз по вопросам измерения моментов. А в это время директор Самсон Блиадзе, закончив, видимо, гнуть линейку у весов, зашел в сопровождении свиты в отдел Геракла. Мы были в стороне, а директора навытяжку встретил заместитель Геракла - Гиви Перадзе. - Где Виктор Иванович Бут? - спросил его директор. - Топурия и Бут в Москве! - громовым голосом отрапортовал Гиви. Директора чуть не хватил удар: - Как ты смеешь говорить со мной в таком тоне? - выговаривал он Гиви (Гиви-то произнес свою фразу не только громко, но и слитно!) - Ну, хорошо, может Топурия и критикуют в Москве, значит заслужил, но зачем выражаться так грубо? Мы с Гераклом задыхались от смеха. - Батоно Геракл, объясните ситуацию, где Виктор Иванович? - обратился к нему директор. - Я же сказал, что Топурия и Бут...- обиделся Гиви, плохо понимавший смысл сказанного им. - Молчи, Гиви, - перебил его Геракл, - дело в том, что Топурия взял с собой Виктора Ивановича в Москву в командировку. А Гиви лучше бы сказал это по-грузински, видите, как неприлично по-русски выходит. - Гиви, - продолжал Геракл, - но ты же мог сказать: "Бут и Топурия в Москве!". - Нет, начальника надо называть первым, подчиненного - вторым! - невозмутимо декларировал Гиви. Инцидент, лишний раз подтвердивший, что я нахожусь все-таки в дурдоме, был исчерпан. Осталась вторая проблема отдела - волновая передача. Модель ее была зажата в токарном станке, но дела с ней были еще хуже, чем с моментомером. Дело в том, что волновая передача содержит так называемое гибкое колесо, в которое вставлен распирающий его кулачок-подшипник. Кулачок-подшипник быстро вращался, и если гибкое колесо было не так уж гибко, допустим, стенка колеса была излишне толста, то это колесо, попросту, ломалось за несколько минут. Как гвоздь, который начинают гнуть туда - сюда. Беда Геракла была в том, что колесо он взял излишне толстым - для прочности. Его делали из самых дорогих и прочных сталей, но проходило пять-шесть минут работы, и колесо, аж нагревшись от деформаций, лопалось. Этот вопрос даже рассматривали на Ученом Совете института и сделали Гераклу внушение. Год потратили на волновую передачу, а долговечность - всего шесть минут! Я, увидев, какой толщины колесо, от души пожалел бедный токарный станок, который вынужден был деформировать и ломать колесо, греясь сам от натуги. Толщина колеса была миллиметров пять. Я подозвал токаря - его звали Мурман, - и сказал Гераклу: - прикажи, пусть сточит четыре миллиметра и оставит только один! Геракл изумился: "Тогда колесо сломается мгновенно!" Пришлось гнуть перед Гераклом гвоздь и лезвие бритвы. Гвоздь выдержал десять изгибов и сломался. Бритву можно было сгибать до турецкой Пасхи, т.е. до бесконечности. Геракл хоть сомневающимся голосом, но приказал Мурману: "Точи!" Мурману было все равно, он и сточил четыре миллиметра, оставив один. Вставили в колесо кулачок и включили станок. Геракл отошел от станка и зажал почему-то уши. Но колесо и не думало ломаться. Как завороженные смотрели сотрудники лаборатории на то, что с треском ломалось уже через пять минут. Станок крутился полчаса, час - колесо даже и не грелось! Батоно Геракл, давайте на ночь оставим, пусть крутится! Я обещаю - год будет крутиться, не меньше! - посоветовал я. Геракл отвел меня в сторону и тихо сказал на ухо: - Ты был прав с моментомером, и мы так же поступим с волновой передачей. Будем постепенно повышать ее долговечность, и к пятому году дойдем до нужного срока! Лучше - одним другом больше! Еще не проведя даже испытаний скрепера, я понял, что использование маховика на этой машине - незаметная часть того, что может дать маховик в технике. Электростанции, например, работают и днем и ночью, а потребляется энергия, в основном, днем. Накопив энергию в большой маховик ночью, можно было бы использовать эту энергию днем. Но здесь нужен уж очень большой маховик. Но оказывается гораздо больше энергии, чем вырабатывают все электростанции мира, потребляют автомобили. Вот пишут и говорят о то, что, дескать, будет емкий накопитель энергии, и проблема массового электромобиля будет решена. Все это обман и сплошное надувательство! Ну, будет емкий накопитель энергии, да он и есть уже - современные супермаховики накапливают полкиловатт-часа в каждом килограмме своей массы. Это больше, чем нужно для силовой установки автомобиля, а где электромобиль? Да дело в том, что будь электромобилей много, то их заряжать будет не от чего. Не хватит всех электростанций мира, даже если от них отключить все остальные потребители: сидеть в темноте и заряжать электромобили. Поэтому в первую очередь надо научиться сокращать расход топлива на наших обычных автомобилях с двигателями. Как вы думаете, какую часть топлива полезно использует автомобиль? Или, выражаясь научно, чему равен КПД двигателя на автомобиле? Во всех учебниках написано, что этот КПД у бензиновых двигателей - 25%, а у дизельных - до 40%. А слабо проверить самому? Проедем в городе на той же "Волге" 100 километров и израсходуем 12, а то и 14 литров топлива. А потом поделим реальный расход энергии, затраченной на перемещение массы около 1 тонны на колесах на 100 километров пути, на запас энергии в израсходованном топливе и получим около 7%. Вот чему равен реальный КПД двигателя на автомобиле - он почти такой же, как у паровоза! Высокий КПД у двигателей - до 40%, а у так называемых топливных элементов - перспективных источников энергии - вообще до 70%, бывает только тогда, когда эти источники отдают энергию в самом эффективном, оптимальном режиме. Обычно же двигатель бывает сильно недогружен, ну часто ли вы полностью, до пола, нажимаете на педаль акселератора (в простонародье - "газа")? А у топливных элементов - нооборот, чтобы развить мощность, например, для обгона, этими "элементами" нужно заполнить весь кузов автомобиля. Автомобилю нужен накопитель, "банк" энергии, который отбирал бы энергию от двигателя или топливных элементов при их максимальном КПД, а отдавал бы машине - по потребности. Но такой "банк" уже есть - это супермаховик. Хватило бы супермаховика массой в десять килограммов, чтобы обеспечить таким "банком" от легковушки до автобуса, но экономичного автомобиля с таким банком что-то не видно. Вот такие размышления привели меня тогда к выводу, который теперь уже ни для кого не является откровением. Такому экономичному автомобилю с "гибридным" источником энергии (помесь двигателя с накопителем) нужна особая бесступенчатая трансмиссия - вариатор, связывающий колеса и маховик с двигателем. Поясняю на самом типичном примере: автомобиль разгоняется - скорость его мала, а двигатель и маховик вращаются быстро. Стало быть, передаточное отношение трансмиссии наибольшее. Автомобиль гонит по шоссе - скорость его наибольшая - а передаточное отношение - наименьшее. Для хороших "гибридов" этот диапазон передаточных отношений должен быть не менее 20-ти. И при этом, без каких либо ступеней или передач - все должно меняться плавно. Это может обеспечить только особый вариатор, да такого пока нет. А если бы был, то представьте себе - автомобиль или автобус тормозит на остановке - и его энергия движения плавно переходит в маховик. Трогается с места - и энергия маховика плавно разгоняет автомобиль! Вот какие автомобили нужны современному человеку, а не те пыхтящие, дымящие и прожорливые чудовища, что мы имеем сейчас! Расход топлива - в два-три раза меньше, токсичных выделений почти нет, мощность при разгонах и обгонах - почти без ограничений. Никаких переключений передач и манипуляций со сцеплением! Мечта о таких автомобилях заставила меня заняться проблемой вариатора. И вскоре такой вариатор был придуман - не буду вдаваться в подробности его устройства - оно достаточно сложно. Как положено, я подал заявку на изобретение, и, уже не доверяя принципиальности "эксперта от предприятия" решил проследить путь заявки. И вот судьба - заявка опять пришла во ВНИИСтройдормаш, но уже другому специалисту - тому самому Борисову, который применил маховик на экскаваторе. Помните, о нем упоминал Вайнштейн, когда поминал "добрым словом" родной ВНИИСтройдормаш? И вот я, с тяжелыми воспоминаниями о ВНИИСтройдормаше, поднимаюсь по винтовой лестнице в кабинет Сергея Михайловича Борисова - начальника отдела экскаваторов. И вместо глухого крючкотвора в огромных очках на носу бабы-Яги, меня приветствует высокий красивый человек славянской внешности с огромными серо-голубыми глазами. Сергей Михайлович, пристально всматриваясь в меня, еще юношу-аспиранта, как будто чувствовал, что лет через тридцать я стану его преемником совсем в другом месте и на другой должности. Лет десять еще мы будем ближайшими сотрудниками и хорошими друзьями, а через сорок лет я поцелую его в лоб, провожая в вечность. Но тогда Сергей Михайлович был в расцвете сил и творчества; он уверенно объявил мне, что ему нравится мое изобретение и он даст на него положительный отзыв. - Только одно мне непонятно, - удивлялся Борисов, - почему вы назвали свое изобретение "мезан-привод"? Что вообще означает это "мезан"? Я отвечал, что и для меня это название в новинку, и его придумали эксперты Комитета по изобретениям. А объяснялось все по-русски просто. Буквы "З" и "Х" на машинке, да и на клавиатуре компьютеров, стоят рядом, и машинистки их часто путают. Однажды мне вручили письмо, адресованное "хам. директора", за что этот "хам" чуть не спустил меня с лестницы. Видел я и письмо в Горисполком города Орехово-Зуево, где буква "З" также была заменена на "Х". Так вот, оказывается, эксперты назвали мое изобретение "Механ-привод", что должно было означать, повидимому, "механический привод", а вышел этот загадочный "мезан", напоминающий какой-то французский автомобиль. Получив авторское свидетельство на вариатор, я разыскал "главного" ученого по автомобилям - профессора Бориса Семеновича Фалькевича, бывшего в то время заведующим кафедрой "Автомобили" в Автомеханическом институте. Добившись аудиенции у известного ученого, я показал ему схему "мезан-привода" и даже маленькую модель, которую я успел изготовить. - Изъящное решение! - констатировал Борис Семенович и послал меня... нет, всего лишь на Ликинский автобусный завод, заключить договор на разработку вариатора для городского автобуса. Вместе со мной он послал туда молодого ассистента своей кафедры - Георгия Константиновича Мирзоева - будущего Главного Конструктора Волжского автозавода. Я понял, что Фалькевич видел меня после защиты диссертации преподавателем на своей кафедре. И кто знает, как сложилась бы моя судьба, если бы академик Тициан Трили не встретился бы со своим, как оказалось, другом - Борисом Фалькевичем, а тот не рассказал бы ему обо мне и моем изобретении. Трили, оказывается, уже слышал о моей "феноменальной" изобретательности от небезызвестного Геракла Маникашвили и запланировал "иметь" меня у себя в институте. И вот расстроенный Борис Семенович рассказывает при встрече мне, что академик Тициан Трили, узнав о том, что мы сотрудничаем, задал ему риторический вопрос, переданный мне буквально: - Почему сей молодой человек, должен работать у тебя, а не у меня? У тебя в Москве и без него много талантливой молодежи! Смущенный Борис Семенович поведал мне, что академик Трили - очень влиятельный человек, да и его близкий друг. Отказать ему профессор Фалькевич не мог. Так я, как какой-нибудь скакун или борзой пес, был передан от одного "феодала" другому. Тем более позже, когда Маникашвили устроил мне встречу с Трили в его кабинете визе-президента АН Грузинской ССР, я увидел очень симпатичного, спортивного человека, лет пятидесяти, непохожего на всех этих Самсончиков и Гераклов. Чуствовалось, что он и на своем посту близок к науке, знает о том, что его институту пора менять стиль работы и руководство, да вот все "руки не доходят". Вот переизберут его с этой должности, тогда... А что "тогда", я так и не успел узнать, потому, что из смежной комнаты вдруг быстрой походкой вышел человек, появление которого заставило Тициана, да и меня, конечно, встать навытяжку. Этим человеком оказался Президент Академии, великий ученый-математик Николай Иванович Мусхелишвили. Я впервые в жизни увидел живого классика, равного, пожалуй, Ляпунову, Остроградскому или Гамильтону по значимости. Классик был в помятом костюме с помятым же галстуком на боку, и растегнутыми верхними пуговицами рубашки. Рассказывали, что он был так рассеян, что однажды появился на работе в двух галстуках сразу. - Батоно Нико, - сказал Тициан, когда Президент передал ему стопку каких-то бумаг, - хочу представить вам молодого ученого Нурбея Гулиа, которого думаю взять к себе на работу. - Гулиа, Гулиа, - повторил классик, пожимая мне руку, - да это же писатели! Да, батоно Нико, - подтвердил Трили, - это его дед и дядя писатели, я их хорошо знаю, но сам он - ученый, причем в моей области знаний. Сейчас он учится в аспирантуре в Москве, должен скоро защититься, а затем приедет на родину - в Грузию! Это хорошо, - скороговоркой подтвердил батоно Нико, - хорошо, когда из Москвы - на родину, вообще - из Москвы - это хорошо! - и ретировался в свою комнату. Мы с Тицианом сели. Я достал статью, где писал о перспективных автомобильных проблемах, тех, о чем я рассказывал выше. Авторами были записаны академик Трили и я. Тициан внимательно прочел статью, а потом между своей и моей фамилией написал: "профессор Б.С. Фалькевич". Улыбнувшись, он сказал мне фразу, которую я хорошо запомнил: - Лучше - одним другом больше! Статья в рекордные сроки была опубликована в самом солидном журнале Академии Наук - "Вестнике АН СССР". Разбитая дверь Я обещал потратить свое свободное время на борьбу с Мазиной и должен был выполнить свое обещание. Но все, почти как у Тициана Трили, "руки не доходили". Но, наконец, дошли. И все благодаря Васе Жижикину. Пока не началась знаменитая на весь городок моя свара с Мазиной, я тратил свободное время на всякие пустяки, шуточки. После каждой выпивки наш "татарин" Саид Асадуллин показывал в общежитии номер, который, по его словам, исполнял в мире он один. Каждому, кто его исполнит, татарин обещал бутылку водки. Номер заключался в том, что Саид брал в руки ремень по ширине плеч, и перепрыгивал обеими ногами через этот ремень, согнувшись в три погибели и подсовывая ремень себе под ноги. Это только выглядит легко, а попробуйте сами! Самый здоровый из соседей - Мотя, и тот падал носом, когда пробовал, а Жижкин даже и не пытался. Желая выиграть у Саида, я начал тренироваться, падал, вставал и постигал мастерство. - Почему татарин может, а я с моими ногами штангиста - нет? Не бывать такому - решил я, - и научился прыгать. Причем не только вперед, а что гораздо труднее - и назад. И в очередной раз, когда Саид заявил, что только он, единственный татарин на свете, может перепрыгнуть через пояс, я "разозлился" и сказал: - Гони бутылку, сейчас я буду прыгать! - Гани бутылк, гани бутылк! Ты прыгни наперед, а я - гани бутылк! Я лениво взял в руки пояс и легко перепрыгнул через него несколько раз вперед, а потом и назад. Все ахнули. Саид, мгновенно отрезвев, погнал в магазин за бутылкой. Мы весело выпили, но показалось мало. Я и говорю уже подвыпившиму Саиду: - Татарин, а хочешь меняться - ты ставишь еще одну бутылку водки, а я - бутылку десятилетнего коньяка из Тбилиси! Саид смекнул, что эта сделка выгодная, но все-таки потребовал: - Покажи! - Ты что, своим не веришь, не поставлю - ты можешь свою бутылку и не открывать... и т.д. и т.п. Татарин побежал еще за одной бутылкой, а я открыл подарочный набор "Охотничий", который привез из Тбилиси. Там были три маленькие бутылочки по 25 миллилитров (грамм) 10-летнего коньяка - точные копии обычных бутылок. Я достал одну из них, поставил на стол, и мы стали ждать прихода Саида. Тот забежал с бутылкой и уставился на это "чудо" на столе. - Это не бутылк! - только и сказал он. - А что это - чашк, банк или кружк? - это и есть бутылк, только маленький, а размеры мы и не оговаривали! - убеждал я Саида. Ко мне присоединились и соседи, которые тоже убеждали Саида: "Это бутылк, настоящий бутылк!" Добрый татарин не выдержал - открыл бутылку и разлил водку по стаканам. Для запаха мы добавили в каждый стакан по наперстку коньяка, а красивую бутылочку Саид запрятал себе в тумбочку. - Чтобы помнил, как меня надули! - смеясь, сказал он. Назавтра выпить уже было нечего, я и вечером проглотил вторую бутылочку коньяка. А потом шальная мысль пришла мне в голову. Я втихую поставил эту пустую бутылочку рядом с первой в тумбочку Саида. А вскоре появился и слегка выпивший Саид. - Как ты меня вчера надул со своей бутылочкой коньяка! - вспомнил Саид. - Может и надул, но если быть честными, то бутылок коньяка было две! - убежденно сказал я. - Один, один! - настаивал Саид, ища поддержку у соседей. Но они только воротили носы, не понимая, чью сторону выгоднее принимать. - Давай спорить на бутылку водки - предложил я, - что бутылок коньяка было две! - Давай! - вдруг согласился Саид, - я знаю, как доказать. Я спрятал пустой бутылк в тумбочка! Саид открыл тумбочку и достал... две пустые бутылки из-под коньяка. Жаль, что я не сфотографировал выражение лица Саида. Станиславский сказал бы, что это мимика "высшей степени удивления". Не меньшее удивление было и на лицах у соседей - они же видели вчера, что Саид прятал в тумбочку одну пустую бутылку. Но им маячила выпивка "на халяву", и они признали, что бутылки было две. Саид побежал за водкой... Назавтра я выпил последнюю бутылку коньяка, а пустую, конечно же, сунул опять в тумбочку Саида. И когда вечером подвыпивший Саид пришел домой, я сразу "взял быка за рога". - Ну, Саид, значит, выпили мы с тобой мои три бутылки коньяка... - Что? - перебил Саид, - какой три бутылк? - и он быстро открыл тумбочку, где красовались живописной группкой три цветастые бутылочки. - Сволочи! - возопил Саид, - надули меня все-таки! - А вы, - он кивнул на соседей, - вместо того, чтобы сосед помогай, этот жулик, - и он показал на меня, - помогай! Хороший, добрый и бесхитростный парень был Саид. Был, потому, что нет уже его. Он получил квартиру в новом "спальном" районе, где все дома одинаковые. Приходит выпивший, как ему показалось, к себе домой, пытается открыть дверь. А оттуда выходят жильцы и прогоняют его. Саид сидит на лестнице, соображает, осматривает дом - вроде его, и снова начинает рваться в квартиру. Теперь уже жильцы накостыляли ему бока, и Саид вышел наружу. Сел на крыльцо, а дело было зимой, и замерз там. А дом его был рядом, как две капли воды похожий на тот злосчастный, куда рвался Саид... Теперь о Жижкине, который и инициировал мою обещанную свару с Мазиной. Вел себя он нагло - заходил в мою комнату, пользовался моей электробритвой, и что хуже всего, выливал после этого на себя мой одеколон. Лукьяныч мне донес на его безобразное поведение. Я и заменил одеколон во флаконе на уксусную эссенцию, которой клеил магнитофонную пленку, а одеколон залил во флакон из-под эссенции. - Видишь, Лукьяныч, - предупредил я его, - это эссенция, смотри, не обожгись ненароком! И вот утром снова заходит наглый Жижкин и бреется моей бритвой. Хитрый Лукьяныч молчит. Но когда Вася налил полную ладонь эссенции вместо одеколона, Лукьяныч не выдержал: - Сенсация, Вася, это - сенсация! - крикнул он, перепутав незнакомое слово - "эссенция", на столь же непонятное - "сенсация". И тут, действительно, произошла сенсация. Вася плеснул полную ладонь эссенции себе в лицо и успел растереть, полагая, что это жжет одеколон. А потом, когда понял подмену, стал бегать по квартире с криком и пытаться смыть едкую жидкость. Но вода, как на грех, не шла из крана (и такое бывало подчас!), и наш Вася обливался из чайников на плите, вытирался полотенцами, а Лукьяныч не переставал вопить: "Сенсация, Сенсация!". Наконец, разобрались, где сенсация, а где эссенция, а Вася неделю ходил с обожженными щеками и шеей. - Не будет больше чужого добра трогать! - резюмировал Лукьяныч. Но Жижкин продолжал вести себя непослушно. Привел он как-то (первый раз, между прочим!) бабу, и стал требовать, чтобы я открыл ему запасную комнатку. А бутылку, положенную при этом, ставить отказался. Ну, я не открыл дверь, разумеется, и ушел спать к Тане. Тогда он спьяну из последних своих силенок, раздолбал ногами дверь. Замок вылетел, пломба сорвалась, но он вошел в помещение. Положил туда свою даму (не иначе, как с вокзала привел!), припер раздолбанную дверь снаружи шкафом, а сам, сдуру, пошел спать на свою койку. Целомудренным, идиот, оказался. А утром - отпустил бабу спозаранку, чтобы Мазина не застала. Ушла баба от мужика недееспособного, но "подарок" оставила. Фикуса, как у Федора, там не оказалось, и она сходила на газетку, свернула ее и положила в шкаф. Утром Вася осознает, что наделал, и в истерику: - Все! О, я - дурак, выгонят сейчас меня из общежития, что делать? А тут - уборщица Маша со шваброй. Увидила разбитую дверь, унюхала "подарок" в шкафу - и к Мазиной. Я пришел, когда уже разбирательство шло полным ходом. Вася стоял с "подарком" в руках и плакал: - Татьяна Павловна, я пьяный был, перепутал свою комнату с этой! - А шкаф с толчком тоже спьяну перепутал, математик! - кричала Мазина. - Сейчас соберу комиссию, будем акт составлять! И с этими словами Мазина покинула помещение. - Вася, - говорю я ему, - поди, утопи подарок в толчке, или по-культурному, в унитазе, и у меня будет к тебе предложение! Жаль мне стало ничтожного Васю, а еще больше хотелось досадить Мазиной. Вася выслушал предложение и пулей помчался в магазин за бутылкой. Я зашел на Опытный завод (три минуты хода), взял белой нитрокраски, кисть и дюжину мелких гвоздей. Собрал разломанную в области замка дверь на гвозди и выкрасил всю дверь нитрокраской. Велел открыть все окна, и через десять минут от запаха ацетона не осталось и следа. Дверь была как новая, вернее, как старая - до поломки. Затем я снова восстановил пластилиновую пломбу и припечатал ее, как обычно, пробкой от бутылки, что принес Жижкин. А часов в 11, когда Мазина привела комиссию, дверь была в полном порядке. Мы - Лукьяныч, Саид (который сегодня работал в вечер), Жижкин и я, поздоровались с Мазиной, и с интересом стали наблюдать за поведением комиссии. - Что-нибудь потеряли Татьяна Павловна? - ехидно спросил я. - Где дверь? - не найдя ничего умнее, грозно спросила Мазина у Жижкина. - Вот она! - робко ответил Вася, глядя бесстыжими глазами прямо в лицо грозной "комендантше". - Но она была разнесена в клочья! И дерьмо - в шкафу! - Какие клочья, какое дерьмо? - выдвинулся вперед Лукьяныч, - ты, Мазина, наверное, перепила с вечера! Я - пожилой человек, участник войны, старший здесь по годам, и такое слышать не хочу! - завелся Лукьяныч, обращаясь к комиссии. Эту Мазину, наверное, пора в Кащенку забирать, может у нее белая горячка! Не нужно нам такой дурной комендантши! - заключил Лукьяныч и вытер руки о подол френча. - Ну, мы пойдем отсюда, - заключил председатель комиссии, - а вы, Татьяна Павловна, займитесь своими делами, пожалуйста! Мы заперли за гостями дверь, и я высказал гениальную мысль: - Мы выберем Лукьяныча "руководителем общежития", а самому общежитию присвоим гордое имя Дм. Рябоконя - участника войны, незаметного ее героя, защитника интересов трудящихся и жильцов общежития! И пусть тогда Мазина сюда сунется! Кто - за? Кто - против? Единогласно! Грандиозная свара с Мазиной Война Мазиной была объявлена. Вечером мы созвали полное собрание жильцов общежития и составили протокол. Он гласил: Собрание жильцов общежития по улице Вересковой 23 кв.1 - постановляет: 1. Перейти на самоуправление общежития и избрать старшим (руководителем общежития), полномочным представлять общежитие перед административно-хозяйственной службой ЦНИИС, тов. Рябоконя Дмитрия Лукьяновича, 1905 г. рождения, пенсионера. 2. Учитывая большие заслуги тов. Рябоконя Д.Л. в деле становления благоустройства и быта общежития, а также его героическое участие в ВОВ и послевоенном строительстве социализма в нашей стране, присвоить поименованному общежитию имя Дм. Рябоконя, и впредь именовать его: "Мужское общежитие ЦНИИС им. Дм. Рябоконя". 3.Установить доску с соответствующей записью на дверях при входе в общежитие. 4. Считать нецелесообразным участие коменданта общежитий ЦНИИС тов. Мазиной Т.П. в управлении делами мужского общежития ЦНИИС им. Дм. Рябоконя. Председатель собрания Дм. Рябоконь. Секретарь С. Асадуллин. Я отпечатал протокол на своей пишущей машинке "Москва" в трех экземплярах, один из которых отнесли в канцелярию зам. директора по АХЧ - Чусова, а другой подшили в дела общежития - в отдельную папку. Третий я взял себе на память, и он сейчас лежит передо мной. Я немедленно подобрал на Опытном заводе латунную доску приличного размера и бормашиной выгравировал на ней: "Мужское общежитие им. Дм. Рябоконя". Огромными винтами с гайками мы навечно прикрутили доску ко входной двери и забили резьбу, чтобы развинтить было невозможно. Заодно сменили замок в двери, и Маша теперь вынуждена была звонить, когда шла убирать к нам. Мазина была в бешенстве, она пыталась поцарапать гвоздем нашу латунную доску, но Лукьяныч пригрозил ей уголовным делом за порчу имущества. Ее ознакомили с протоколом собрания жильцов и сказали, что копия протокола находится в делах канцелярии АХЧ. Рабочие постановили, что в твоих услугах, Мазина, мы больше не нуждаемся. А у нас, Мазина, в стране власть рабочих. Маша будет нам убирать и приносить белье, а ты, Мазина, нам и даром не нужна! - строго сказал ей герой войны и труда Дм. Рябоконь и захлопнул перед ней дверь. Примерно через неделю пришла комиссия из трех женщин, наверное, из АХЧ ЦНИИС. Вежливо поздоровавшись, они попросили разрешения поговорить с Дм. Рябоконем. Лукьяныч вытер руки о подол френча, надел фуражку без кокарды, и за руку поздоровался с каждой из женщин. Мы сели у нас в комнате, и я поставил перед собой машинку. - А это что? - удивилась одна из женщин. - А это я буду вести протокол, ведь вы, чай, не на чай пришли? - скаламбурил я. Дамы посерьезнели. - Это мой секретарь, - пояснил Лукьяныч, - я ему поручил вести дела общежития. Он - ученый, почти профессор, его на мякине не проведешь! - хихикнул наш руководитель общежития. - Не считаете ли вы, Дмитрий Лукьяныч, что называть общежитие вашим именем - это несколько нескромно? - начала одна из женщин. - Очень даже скромно! - уверенно отвечал Лукьяныч, - я - участник войны, ветеран, я кровь проливал за вас, а потом строил Москву - тоже для вас. Вот вы все в квартирах живете, а я - не взял, хотя и предлагали. Я с рабочими хочу жить, я - очень скромный человек! - Дмитрий Лукьяныч - это образец советского человека, с которого мы должны строить свою жизнь. Вся его жизнь была отдана служению рабочим, простым советским людям. Поэтому он и заслужил ту честь, о которой вы говорите, - пояснил я. - Да и потом, велика ли честь - в общежитии-то всего пять человек живут, и все они беззаветно преданы своему руководителю. Включая его самого! - Товарищ Рябоконь, но ведь именами живых не принято ничего называть! Вот умрете - и пусть вашим именем и называют! - продолжила другая дама. Лукьяныч панически боялся смерти и поднял крик: - Ты что это говоришь такое, ты что, с ума сошла, что ли? Ты хочешь, чтобы я умер? - смотрите, люди добрые, что эта ведьма сказала! Тебя Гитлер, что ли, послал сюда, он тоже хотел меня убить, но не вышло! Лукьяныч состроил кукиш и сунул даме под нос. - Накося, выкуси! Взбешенный Лукьяныч вскочил и вышел из комнаты. - Зачем вы взволновали старого больного фронтовика (чуть не добавил "и полицая"!), - усовестил я даму, задавшую вопрос. А отвечу я вам так, - как называется школа, что по дороге в деревню Медведково? Имени Гагарина? Но Гагарин ведь - жив и здравствует! Называть еще примеры? Комиссия встала и стала собираться, Лукьяныч из кухни попросил их не приходить больше, или, если придут, то задавать вопросы поумнее. Я понял, что это - проделки Мазиной. Но и я не оставался в долгу. Жила моя врагиня неподалеку на третьем этаже пятиэтажной хрущевки. Я разузнал номер ее дома, квартиры, и распечатал штук 50 коротких объявлений: "Куплю собаку дворовой породы для охраны участка. Приводить по адресу: (адрес Мазиной с указанием этажа и квартиры)". Объявления я расклеил возле магазинов и забегаловок. И десятки ханыг бросились отлавливать бродячих собак, чтобы отнести их к Мазиной, - вдруг на бутылку перепадет! Ханыг, разумеется, гнали, но собак они уже обратно не вели, а бросали прямо у дверей. Лай, визг и вой брошеных собак был слышен даже в общежитии. Как-то Лукьяныч купил за рубль у какого-то несостоявшегося пьяного художника копию картины "Даная" Рембранта. Картина была незакончена, но сама "Даная" вышла наславу - если до этого не был импотентом, то, посмотрев на эту "Данаю" - станешь обязательно. То ли у Лукьяныча вкус был особый, то ли он чрезмерно любил полных женщин, но он не уставал нахваливать свою "Данаю". - Ой, ты только посмотри, какая баба красивая, полная! А сиськи-то, сиськи - красота-то какая, что твои арбузы! Лукьяныч огромными гвоздями прибил картину над своей кроватью. Придя утром, Маша, буквально, ошалела от этой картины. - Ты, Митя, умом рехнулся, наверное, что это за уроду повесил? - укоряла она его. - Ты, Маша темнота - двенадцать часов ночи. Ты, видать, и школу не кончила! (сам Лукьяныч успел закончить только три класса сельской школы). - Вот рабочий, - Лукьяныч указал на меня, - среднее образование имеют, так они говорят, что картину эту нарисовал знаменитый художник Бремрат, ну тот, который Ленина рисовал! Эх, темнота, темнота, а еще уборщицей у меня в общежитии работаешь! Стыдно! Маша, видать, донесла Мазиной, что Митя повесил "фарнографию" на стену, и что лучше ее сорвать. И на следующее утро, когда мы открыли дверь Маше, вместе с ней к нам ворвалась Мазина и с поросячим визгом кинулась срывать "фарнографию". Рябоконь еще лежал на койке, так обезумевшая Мазина полезла прямо в сапогах на его постель. Митя,конечно, не преминул облапить ее и полезть, по случаю, под юбку. Визг, крик и хохот слышен был, наверное, даже зам. директора по АХЧ тов. Чусову. Поглядев на ликвидацию "Данаи" бывшей комендантшей Мазиной, я, кажется, понял, почему Мазина не смогла стерпеть существование этой картины, особенно на стене в общежитии. Дело было в том, что "Даная" на этой картине была как две капли воды похожа на саму Мазину, разденься она и задери руку. Лицо и фигура - ну точно ее! Может быть, Мазина служила натурщицей этому художнику, и это - Мазина, а вовсе не "Даная"? Но написано было внизу: Рембрандт. Даная. На следующий день я отправил почтой письмо в газету "Советский транспортник" - главную газету в нашем городке. На нее заставляли подписываться всех, кто работал в ЦНИИСе, а еще бесплатно бросали в почтовые ящики. И через неделю в газете появилась статья, (вот она лежит передо мной): "Усердие не по знаниям Я, Рябоконь Дмитрий Лукьянович, участник ВОВ, пенсионер, являюсь любителем живописи. Отказывая себе во многом, я приобрел копию картины великого Рембрандта "Даная" и повесил на стене комнаты в общежитиии, где я живу. Но бывший комендант, тов. Мазина Т.П., незаконно ворвавшись в мужское общежитие, и согнав меня, раздетого с кровати, сорвала и уничтожила картину, обозвав ее "фарнографией" (наверное, имелась в виду "порнография"). Прошу редакцию пояснить тов. Мазиной, что картина великого художника - не порнография! Ветеран ВОВ и труда - Дм. Рябоконь". И далее шло нудное разъяснение какого-то кандидата искусствоведения, что многие, не искушенные в искусстве люди, принимают шедевры мирового изобразительного искусства просто за демонстрацию обнаженной натуры... и.т.д. и т.п. Иначе говоря - позор малограмотной темноте и хулиганке Мазиной! Наутро после появления статьи, Мазина, плача, попросилась войти к нам. Мы открыли дверь, и к нам не вошла, а вползла несчастная, униженная, я бы сказал, "опущенная" Даная-Мазина. Я даже подставил ей стул, так она была несчастна. Митя вытер руки, надел фуражку и был готов к бою. Но Мазина обратилась ко мне, на сей раз на "вы". - Я знаю, что Рябоконь неграмотный, он писать не умеет, это все вы написали! - она протянула мне газету, которую я не взял, - и "куплю собаку дворовой породы" - тоже ваша затея! Я сдаюсь! - падая на колени и прижав руки с газетой к груди, простонала Мазина. Я не буду больше заходить к вам, творите, что хотите. Пусть будет общежитие имени этого идиота Рябоконя (Лукьяныч привстал, было, но сразу сел обратно - он был поражен поведением Мазиной - ведь она лет двадцать жестоко третировала жителей всех общежитий ЦНИИС!) - это тоже ваша затея! Но не трогайте меня больше, я недооценила вас! Вы - умный и жестокий негодяй! Я помог Татьяне Павловне встать с колен и усадил ее на стул. Бледный Асадуллин принес ей стакан воды. Испуганный Жижкин лег в постель и притворился спящим. - Договорились, договорились, Татьяна Павловна! - быстро согласился я. - Вы помните, как еврейский танк дошел до Берлина без потерь? Ведь на нем была надпись: "Не троньте нас - не тронем вас!". Будем мудрыми, как те евреи, и договоримся не задирать друг друга! Ну как, мир с умным негодяем? - и я протянул Мазиной руку. Она, с ненавистью глядя мне в глаза, прикоснулась к моей руке. - Ненависть - плохой союзник, - шепнул я Мазиной, провожая ее к выходу, - она приносит больше вреда тому, кто ненавидит, чем тому, кого ненавидят. Поверьте мне, я же хоть и негодяй, но умный, как вы правильно заметили. Я, например, не испытываю к вам ненависти. Правда, и любви тоже! На этом мы и расстались. Позже, если мы и встречались, то только на улице. Я вежливо здоровался с ней, а она демонстративно отворачивалась. Темнота, как говорил Лукьяныч, - двенадцать часов ночи! Могилевская эпопея К декабрю 1964 года моя диссертация была написана, и я доложил ее на научно-техническом Совете лаборатории Федорова. Доклад Дмитрию Ивановичу не понравился. Я, действительно, полагая, что все знаю, не отрепетировал доклад, волновался. К тому же, "пробудился" неведомо откуда, мой грузинский акцент. - Знаете, Нурибей, вам нужно надеть бурку и папаху, прикинуться этаким диким горцем, и тогда такой доклад пройдет! А для москвича такой доклад слабоват! Я понял свою ошибку, и после этого всегда репетирую каждый доклад, даже каждую лекцию. Иногда говорят, что экспромт покоряет слушателей. Так вот: самый лучший экспромт - это отрепетированный экспромт! Теперь надо было доложить работу в головном институте по землеройным машинам - проклятом ВНИИСтройдормаше, которому ничего нового не нужно. Мы с помощью молодых специалистов этого института - Малиновского, Гайцгори и Солнцевой, провели модное тогда математическое моделирование процесса копания грунта моим скрепером на аналоговых машинах. Моделирование показало полное подобие испытаниям, т.е. бесспорные преимущества новой машины. Я шел на доклад совершенно спокойным. Но не тут-то было - я плохо знал институт, который Вайнштейн откровенно называл дерьмом. И вот после моего доклада об испытаниях, доклада Малиновского о результатах моделирования, выступил начальник отдела землеройных машин Андрей Яркин и осторожно, но непреклонно дал понять, что моя машина нашей советской промышленности не нужна. Испытаний недостаточно, математическое моделирование - как дышло, куда поворотишь, туда и вышло, да и кто сказал, что работать, как сейчас - с толкачом - это плохо? Пока скрепер ходит вхолостую, бульдозер-толкач подчистит грунт вокруг, подготовит забой. - И вообще, не надо быть наивными детьми, если бы использование маховиков на скреперах имело хоть малейшие перспективы, такие машины давно были бы в США! - завершил выступление Яркин. Чтож, таких машин действительно не было и, до сих пор нет в США. Но в США полно скреперов с двумя двигателями - на тягаче, как у нас, и сзади на скрепере, там, где у нас стоял маховик. США - богатая страна, она может позволить себе дополнительный двигатель в сотни киловатт. А маховик - в десятки раз дешевле, не расходует топлива, правда менее универсален. Но в то время новое запатентованное техническое решение (изобретение все-таки признали!) было бы полезным. Время энергосберегающих технологий еще впереди, и "банку энергии" - маховику здесь будет принадлежать одна из первых ролей! Но докладом во ВНИИСтройдормаше Яркин буквально огорошил нас, представителей ЦНИИСа. Мы-то, согласовывая доклад, получили "добро" от того же Яркина. К чему было это предательство, мы не понимали. Но тут, не выдержав, на трибуну выскочил Борис Вайнштейн. Яркин пытался, было, не давать ему слова, Вайнштейн же послал его подальше. Вайнштейн сказал, что он вначале не понял принципа действия новой машины, но теперь видит ее бесспорные преимущества. А выступление Яркина вызвано "окриком" руководства, полученным в последний момент. ВНИИСтройдормашу не нужны новые машины, институт не хочет новых разработок, ему и так хорошо. Я советую не связываться с нашим институтом, который погубит любое новшество. Разрабатывайте ее сами и внедряйте у себя в Министерстве! - так закончил выступление Вайнштейн. Мы ушли из ВНИИСтройдормаша "не солоно хлебавши". Но с Яркиным вышел курьез. Мы с ним должны были защищать кандидатские диссертации практически одновременно. У Яркина была очень слабая работа, и Федоров решил дать ему резко отрицательный отзыв. Об этом он сообщил мне. А потом, засмеявшись, сказал: Поговорите с этим конъюктурщиком и скажите, что его может спасти только блестящий отзыв на вашу работу. Тогда я как бы "не замечу" его работы и не буду давать отзыва вообще. Я и не обязан это делать! Я позвонил Яркину и мы договорились о встрече. Я, не выбирая слов помягче, изложил ему суть дела. Назавтра же был готов именно блестящий отзыв Яркина на мою диссертацию, утвержденный руководством института. - Вот лицемеры,- подумал я, - но отзыв взял. Теперь нужно было думать об отзыве передовой организации, и такой мог быть завод, производящий скреперы. Один был далеко - в Челябинске, а другой ближе - в Белоруссии, в городе Могилеве - завод подъемно-транспортного оборудования им. Кирова. Игорь Недорезов созвонился с этим заводом и получил согласие Главного Конструктора на рассмотрение моей работы. Мне надо было ехать в Могилев. Железнодорожный билет, как я уже говорил, у меня был бесплатный, я взял с собой том моей диссертации и поехал в Могилев. Предварительно созвонился с Главным Конструктором завода - Петром Идилевичем Ревзиным и договорился о встрече. Он обещал забронировать мне место в гостинице "Днепровская". Я благополучно доехал до Могилева и уже узнавал на вокзале, как мне доехать до гостиницы, как вдруг меня тихо окликнули сзади: "Наум!" Я обернулся - мне в лицо улыбалась женщина лет сорока с золотыми зубами. Она пристально всматривалась в меня, а потом извинилась, сказав, что обозналась. Одет я был несколько необычно, даже вызывающе. Пальто у меня было сине-зеленого цвета, сильно зауженное книзу и с большими "липами". Пуговицы, которые я выточил сам из латунного прутка, были крупными и вогнутыми, отчего они сияли, как фары. Кепочка из каракульчи и модные тогда мокасины довершали мой туалет. Гостиница находилась в центре Могилева на улице Первомайской. Мне дали место в "люксе", но на двоих; один жилец уже ночевал в номере. Меня удивило чрезвычайно вежливое поведение персонала гостиницы, причем именно со мной. Бесцеремонно разбудив моего соседа, горничная показала мне мою постель и, пожелав счастливого пребывания, ушла. Сосед мой оказался тоже москвичом, лет сорока, командированным на тот же завод, что и я. Он представился Мишей. Миша был каким-то неадекватным по поведению, нервным, что ли. Потом все прояснилось - он еще не выпил с утра. День был воскресный, нам можно было расслабиться. Мы взяли в магазине много дешевого портвейна и оставили "про запас" в номере. А сами зашли в гостиничный ресторан. К нам за столик подсел хорошо одетый человек, лет тридцати, по его словам - тоже москвич. Сказал, что он за рулем - он показал на черную "Волгу" во дворе гостиницы, которая хорошо была видна из окна. Подошла официантка, которая тут же широко открыла глаза на меня; меню взял новый знакомый, который оказался тоже Мишей. Миша "второй" заказал "царские" закуски и дорогую выпивку. Сказал, что за деньги мы можем не беспокоиться, они у него есть. - Бизнесом занимаюсь! - улыбнулся Миша. Бизнесом тогда называлась спекуляция. Сейчас это слово используют с положительным оттенком, но тогда "спекулянт" - это было приговором. Как впрочем, и "проститутка", особенно валютная. Сейчас это - уважаемые люди, пример для подражания, а тогда - страшные отбросы общества. Миша даже позволил себе ущипнуть официантку за ягодицу, что было немедленно внесено в счет. Мы весело беседовали, Миша-"второй" рассказывал о тонкостях своей профессии, о деньгах, которые он "зарабатывал", о том, что у него по всей Белоруссии "все схвачено". Но когда принесли счет, он похлопал себя по карманам и вспомнил, что деньги оставил в номере, и уже решил пойти за ними. Но мы услужливо скинулись с Мишей-"первым" и заплатили. Миша-"второй" попросил, чтобы мы, если еще раз пойдем в ресторан вместе, денег с собой не брали - он теперь будет платить за все сам. Мы очень довольные таким знакомством, пригласили Мишу к нам в номер и допили весь имеющийся там портвейн. Вместо стаканов Миша предложил использовать вазы - так, дескать, делают настоящие джентльмены. Мне досталась хрустальная галетница, из которой я постоянно обливал свою рубашку. Допив портвейн, Миша пошел отдыхать к себе в номер. Миша-"первый" же, возбужденный выпитым, предложил мне "снять девочек" у сквера. Место, как он сказал, хорошо ему известное из прошлых поездок в Могилев. Миша нервно метался туда-сюда, возвращался ко мне (а я ждал его у входа в гостиницу), говорил, что "все хорошее" уже разобрано, хотя еще и шести вечера нет, и т.д. Наконец, он вернулся в компании совсем юной девицы, с виду школьницы, и не по сезону легко одетого юноши еврейской внешности. Миша отвел меня в сторону и спросил, согласен ли я, если девица будет одна на нас двоих? Я, еще мало понимая в этом, кивнул головой, но переспросил: - и этот тоже нам на двоих? - Ты что, педик, что ли? - удивился Миша и пояснил, - это сутенер ее, Свердлов по фамилии. А может быть по кличке. Он очень бедный, даже пальто не имеет, просил подержать его в теплом номере, пока мы с девицей управимся. Но я - первый буду, это же я ее нашел - идет? Я согласился. Поднялись к нам на третий этаж; у Миши оказалась бутылка водки в заначке, выпили. Миша стал торговаться со Свердловым о цене за девицу; нам посоветовали выйти в другую комнату. Мы вышли и закрыли за собой дверь. Девушка была худенькая, бледная, почти прозрачная, лет семнадцати. Глаза светло-серые, почти белые. - Олеся, - представилась она и поинтересовалась, - ты из Москвы? Я кивнул. - Никогда в Москве не бывала, мечтаю туда приехать! У тебя есть где остановиться? Я утвердительно кивнул, не отдавая себе отчета, и поцеловал девушку. Она весело засмеялась, показала на дверь и сказала: - Там меня уже продают, а ты хочешь - тайком? Я кивнул головой и поцеловал Олесю еще раз. Заметил, что она не отвечает на поцелуй, кожа на руках и плечах ее холодная и в пупырышках. Я уже, было, дал волю рукам, как вдруг дверь резко открылась, вошел разъяренный Миша, схватил Олесю за руку и стал выталкивать ее из комнаты. Сзади орал ругательства Свердлов. Оказывается, не договорились о цене - нас здорово обескровил Миша-бизнесмен. - Жмот! - кричал с лестницы Свердлов Мише, уводя за руку безразличную Олесю. - Сутенер! - отвечал ему сверху Миша. - Все - заключил Миша - обойдемся без Свердловых! Сами найдем себе баб - пошли! И мы снова спустились на улицу. Миша кидался к каждой женщине, проходящей мимо, но получал отлуп. Наконец, "клюнула" парочка женщин лет сорока, полных, видимо семейных. Одна из них, покрасивее, уговаривала вторую, очень уж деревенского вида: - Пойдем, Мария, они же не скушают нас! Пойдем у них коньяк там, конфеты... Мария дрожала крупной дрожью, как испуганная лошадь. Я впервые видел, как пожилая (с моей точки зрения) и полная женщина так вибрирует всем телом от страха. - Какой коньяк, какие конфеты? - прошептал я Мише на ухо. - Молчи! - только и ответил мне он. Наконец Мария согласилась, и мы пошли к гостинице. Но не вышло - ни с Марией, ни со второй. Путь нам преградила бойкая женщина тех же лет и комплекции, с золотозубой улыбкой. И почему в Белоруссии все женщины "носят" золотые зубы? Богатые, наверно! - Здравствуй, Наум! - недобро улыбалась женщина, освещая мне лицо блеском своих зубов, - давно не виделись? - и она подала мне руку, на которой нехватало двух пальцев - безымянног