м - я "выдавливал" штангу несмотря ни на
что, даже если она была непомерно тяжела для меня.
     -  Венацвале   ам  спортсменс!  ("Благословляю,  этого  спортсмена!"  -
по-грузински) - восхищенно говорил Роберт,  видя мой жим. Он был уверен, что
я побью мировой рекорд в жиме, а он был тогда, в моем полулегком весе, равен
115  килограммам. В  1958 году весной я на тренировке жал, конечно не  очень
"чисто",  штангу  в  115  килограммов,  а на соревнованиях поднял всего  105
килограммов - не хотел рисковать, мне нужно было выполнить норматив мастера,
что я успешно и сделал. Кстати, норма мастера спорта в жиме тогда была всего
95 килограммов. Но  я, нимало  не  сомневался в  том, что осенью 1958  года,
побью мировой рекорд. Даже сам экс-рекордсмен мира в жиме,  Хайм Ханукашвили
говорил  мне,  что  я  вполне  могу осенью  побить  этот  рекорд. Рекордсмен
тренировался в том же зале, что и я, только в другое время. И чемпион мира -
Рафаэль Чимишкян также тренировался в  нашем зале. Мне "повезло" - только  в
моем - полулегком весе, в Грузии были штангисты мирового класса -  чемпион и
рекордсмен мира.  "Рыпаться"  мне вроде,  было некуда, но именно в жиме была
"брешь" - 115  килограммов  - вес, который никак  нельзя было считать  очень
большим. У чемпиона мира Чимишкяна  жим был слабый - 105  килограммов,  но в
рывке и  толчке,  он  был недосягаем  (в  то  время  соревнования по  штанге
проводились по классическому  троеборью - жим, рывок и толчок двумя руками).
Вот и поуходили мало-мальски сильные спортсмены в другие весовые категории -
легчайший  и легкий веса, боясь конкуренции с  Чимишкяном. А Ханукашвили был
уже "в возрасте" и установить новый рекорд не  мог. Так и  держались эти 115
килограммов, как будто специально дожидаясь меня.
     В начале лета я уже  на  тренировке  жал  115  килограммов, нужны  были
только соревнования соответствующего уровня,  которые должны были состояться
осенью.
     За  многие ошибки в жизни  я крепко  ругал  себя,  но самыми последними
словами я обзываю себя за то, что "прозевал" этот рекорд,  который, казалось
бы, сам шел в руки. Летом наш  курс уезжал по комсомольским путевкам убирать
урожай на целину,  и я принял идиотское решение ехать вместе с моей группой.
Эта  поездка представлялась мне  чем-то вроде  летнего отдыха,  заодно можно
позаниматься  моими  любимыми эспандерами,  и  осенью  же -  побить  мировой
рекорд. Как ни убеждал меня тренер не ехать, но я был непреклонен и стоял на
своем, как известное вьючное упрямое животное.
     И  что  же - поездка  затянулась до  октября,  еще в  поезде  я заболел
кишечным  заболеванием,  от  которого чуть ни  отдал концы,  и в  результате
прибавил в весе 25 килограммов, перейдя сразу через четыре весовые категории
в  полутяжелый вес. Да еще, слава Богу,  что приехал  живым,  двое с  нашего
курса погибли, замерзнув в снежной буре... в сентябре!
     И  пока  я гонял  эти  25 килограммов  и приходил  хоть в  какую-нибудь
спортивную форму, прошел год, а уже в  сентябре Виктор Корж улучшил рекорд в
жиме аж до 118,5 килограммов! Близок был локоток,  но  так  и не удалось мне
его укусить!
     На  первом курсе учились  в  нашей группе  две  девушки  - спортсменки,
отличницы  и т.д. Одна - Лиля,  была гимнасткой,  другая Ира - теннисисткой.
Мне  нравились   они  обе,  и  как  оказалось,  взаимно.  Лиля  похитила  со
спортивного стенда мою  фотографию со  штангой, и это послужило поводом  для
встречи. Она опоздала на свидание на  полтора часа, а я педантично  ждал ее.
Не  нашлось тогда участливого  человека, который научил бы меня уму-разуму -
если девушка опаздывает, тем более, настолько, то ненадежный она человек!
     Ира  никогда  не  опаздывала,  она была  умной,  начитанной  и  веселой
брюнеткой с черными глазами. Лиля была сильна в математике, но не начитана -
она воспитывалась в очень простой и бедной семье. Но она была блондинкой - и
это сыграло  свою роль.  Я  как  "лицо  кавказской  национальности"  сильнее
увлекся ею. Но не забывал и Иру.
     В  конце  года  между  девушками  произошел  конфликт  из-за меня,  где
победила  Лиля.  Ира даже  ушла  из Политеха в Университет,  поссорившись  с
Лилей, но не со мной. Несмотря на ссору между собой, они  принимали  горячее
участие в  моей спортивной жизни, не пропуская ни одного соревнования с моим
участием.
     Который  из  этих  два  девушка  не твой  -  познаком!  - просили  меня
кавказские штангисты, увидев такую яркую парочку на соревнованиях по штанге,
где  женщин среди  зрителей  почти  не  было.  О том,  чтобы  женщинам самим
поднимать  штангу и соревноваться, тогда и думать не могли. - Все два - мой!
- отвечал я, и "просители", цокая языком, уходили.
     Узнав откуда-то,  что  я летом решил  ехать  на  целину, Ира специально
встретилась  со мной,  чтобы отговорить от этого глупого, с ее точки зрения,
шага:
     -  Ты  что,  ненормальный, что ли? - горячо убеждала Ира,  -  тебе же к
мировому рекорду надо готовиться  - режим,  диета, отдых!  А ты,  неизвестно
куда собрался?
     Лиля, и что  самое  главное, мама, были противоположного  мнения. Лиля,
правда, потом говорила, что так она поступала только  "в пику" Ире, но слова
мамы убедили меня:
     - Все  товарищи едут на целину, а ты хочешь показать им, что ты особый?
Некрасиво будет!
     Оказавшись  в  вагоне, я понял, кто из группы считал себя  особым. Все,
кто  имел хоть  какую-то зацепку,  не поехал.  А кто  не  имел  -  опоздали,
сославшись  на поломавшийся автобус. Поехали только  простодушные, идиоты (к
которым я охотно причисляю  и себя!) и те, кто, имея специальность каменщика
или плотника хотели на  целине  подзаработать.  Последних  оказалось  только
трое, это были взрослые люди, после армии, а одному вообще было за тридцать.
С двумя из них  - "стариком" Калашяном и  комсоргом группы Абрамяном, судьба
еще столкнет меня в одном пикантном деле, о котором я расскажу после.
     Умные и хитрые с нами не поехали, и они были  тысячу раз правы. Сколько
я  ругаю  себя  за  непростительные ошибки и  промахи  в прошлой  жизни,  но
продолжаю  их  делать  даже сейчас. Неглупый  вроде  человек  (это  я мнение
окружающих высказываю!), а  промахи  - достойны ребенка из дикого островного
племени.
     Вывод, который я сделал для себя  (может, слишком поздно!)  -  научные,
технические и прочие специальные знания и  знание жизни - совершенно разные,
порой, взаимоисключающие вещи!

        Путь на целину

     В  июле 1958 года,  в страшную сорокоградусную Тбилисскую жару, закинув
за плечи  рюкзак с банками тушенки и сгущенки, с  полотенцем, сменой белья и
свитером на  всякий случай, я в назначенное  время пошел  на вокзал  пешком.
Благо  от дома до  вокзала  - десять минут хода. С собой взял  немного денег
(остальные надеялся там заработать), паспорт и "комсомольскую путевку".
     Нашел  свой товарный поезд и пульмановский вагон с нарами для перевозки
комсомольцев-целинников. Намека на туалет в вагоне не было  - обращаю на это
внимание, так как вопрос туалета окажется для меня очень актуальным! На нары
были набросаны грязные матрацы,  на которых клопы ползали, не скрываясь даже
днем.
     В  вагоне  размещались четыре  группы студентов  -  две русские в одном
конце, и  две грузинские  - в другом. Всего было  человек  около семидесяти.
Путь в Северный Казахстан - Кустанайскую область, лежал через Азербайджан  -
печально  известный Сумгаит, Дагестан -  Махачкалу, и Чечню  -  Гудермес,  а
далее -  через Астрахань,  Оренбург на станцию Тобол,  где нас  и  высадили.
Переезд занял почти  неделю. До  Оренбурга наш поезд  часами стоял на разных
полустанках,  пропуская  более важные поезда, ехал он медленной скоростью, а
после Оренбурга двигался, хотя и медленно, но безостановочно, днем и ночью.
     Лиля провожать меня не пришла - она отдыхала на море. Поезд  отошел под
"Прощание славянки" и бравурные грузинские  марши.  Мы  поделили свои нары и
матрацы, постелили на них выданные нам пятнистые простыни с ужасными черными
штампами, величиной с тетрадную страницу, разложили плоские жесткие подушки.
Занозы  из нар свободно  проходили через  тощие  матрацы и помогали голодным
клопам жалить нас.
     До Сумгаита ехали весь первый день, изнывая  от жары. Оказывается, есть
жара хуже Тбилисской -  это жара  Азербайджанская.  Мы выскакивали на каждой
остановке,  чтобы  выпить воды  и  намочить  полотенца,  которыми  постоянно
обтирались, спасаясь от жары  и отпугивая клопов.  Убедительно прошу вас, не
ездите  на  нарах  в  товарных  вагонах, вот  рассказываю и  сам  чешусь  от
воспоминаний!
     Проезжая  по  Чечне  на  следующий  день, мы  по  инициативе  "старика"
Калашяна, созвали общее собрание и решили собрать  всю еду в  общий котел  и
назначить дежурных на ночь. Я с удовольствием отдал в общий котел свои банки
тушенки и сгущенки, но заметил, что  многие рылись в своих  торбах  довольно
долго, явно утаивая  ценные  продукты. Увидел, что Калашян  положил в  общий
котел только батон хлеба,  весело заметив, что  он не куркуль, чтобы брать с
собой запасы.
     Ночью мы проезжали по Чечне. Думали ли мы, что через сорок с лишним лет
здесь будет твориться  такое! Чеченцев в ту  пору там не было, я встречал их
уже на целине, как и ингушей. Они мирно работали в колхозах и воинственности
не выказывали.
     Утром следующего дня поезд подошел к Махачкале. Нас высадили, повезли в
военную часть и накормили солдатским обедом из полевой  кухни. Каша и чай  -
это  тоже  неплохо!  Днем купались  в  Каспийском море, а  потом часть ребят
поехала на  вокзал, а я  с моим товарищем Максимовым пошли на вокзал пешком.
Когда  мы  добрели  до  вокзала, то увидели наш поезд только  с хвоста -  он
медленно уходил.
     Никогда не забуду наш с Максимовым бег вдогонку уходящему товарняку. Он
продолжался, наверное, полчаса. Еле-еле  мы подпрыгнули  на площадку заднего
вагона,  подхватываемые  такими же опоздавшими, и  пробыли там до  ближайшей
стоянки. Потом нашли свой  вагон и встретились с товарищами, которые  весело
сообщили, что они нас уже не ждали.  Господи, почему я не упал при этом беге
и  не  вывихнул  ногу! От Махачкалы я бы  за  день добрался бы до Тбилиси на
попутных машинах или зайцем на  пассажирских поездах, но целинная  чаша меня
бы миновала!
     Беда случилась  в эту  ночь и на следующий день, когда мы  проезжали по
Калмыцким степям, Астраханской дельте и Западному Казахстану.
     Этой ночью дежурным по вагону был я с  приятелем  Максимовым.  И пришла
мне в голову шальная мысль - а не пошарить ли нам по торбам сокурсников и не
поискать ли там чего-нибудь вкусного. Ведь все продукты мы должны были сдать
в общий  котел,  а утаивать  от товарищей - не по-комсомольски! Стало  быть,
жаловаться  не  будут. Обшарив вещи, мы обнаружили фляжку коньяка, несколько
банок икры и много шоколада. Выпили  на двоих фляжку, а  икру я больше банки
съесть  не  смог, по  известной причине.  Зато шоколаду я  съел  до  десятка
плиток, запивая водой; давился, но ел. Заснуть  после этого, я даже утром не
смог.
     Наутро ребята,  конечно же, обнаружили пропажу, но  открыто сказать  об
этом не смогли. Зато я на каждой остановке выбегал и  пил воду, где мог - из
кранов, фонтанчиков,  даже лед сосал.  А  хуже всего то,  что  на  одной  из
станций,  мы похитили у морожещицы бочонок  со  льдом. Лед был  обычный,  не
сухой,  и  я  сперва  сосал  его,  утоляя  мучительную жажду  после  ночного
шоколада. Шоколадный кофеин вызвал сильный жар и приливы крови к голове, и я
стал класть на голову лед. Замотал голову полотенцем, как чалмой, а под него
по мере таяния, подкладывал все новые и новые  куски льда. Мне казалось, что
голова даже покрылась инеем, но я все подкладывал и подкладывал лед.
     По Оренбургу  я еще, пошатываясь, гулял,  а  вечером после него слег  с
сильным жаром - видимо, простудился. Жар вызвал такую жажду, что я пил любую
воду, не разбирая  ее принадлежности.  Под  утро к ж<b>а</b>ру прибавился понос,  а
поезд, как я уже упоминал,  шел  не останавливаясь. Дверной проем вагона был
перегорожен доской, чтобы  люди  при  качке не  выпадали. И  я,  зацепившись
руками за эту доску, приседал наружу и давал волю поносу. Почти все два  дня
до Тобола я провисел в такой позе, при температуре почти в сорок градусов.
     Сорок  снаружи  и  сорок  в  организме  -  я  чувствовал  себя  на  все
восемьдесят  градусов. В этом жару и бреду мне запомнилась одна  картина. Мы
проезжали  в  степи  мимо двух женщин в  юбках до земли и  с  лицами,  густо
напудренными мелом или побелкой. На этом белом фоне  выделялись ярко-красные
губы.  Ребята  уже  с  первых  вагонов  начали  кричать им пошлости и делать
неприличные жесты.  И  вдруг  прямо перед  нашим вагоном обе  женщины  резко
повернулись  к нам  спиной, нагнулись и задрали сзади юбки.  Поезд шел очень
медленно,  и  я,  несмотря  на  жар  и  понос,  разобрал  все  анатомические
подробности женского таза сзади.
     Вечером, уже не помню, какого дня пути, мы прибыли на маленькую станцию
Тобол, где нас высадили. Я чувствовал себя все хуже и хуже, лекарств никаких
не было, и на ум приходил анекдот, который я  раньше считал очень смешным, а
в тот момент крайне грустным и страшным.
     Вот этот  анекдот:  умирает  в  больнице человек  от дезинтерии.  Врачи
сказали ему, что он безнадежен и спросили, что передать родным и друзьям.
     - Передайте, что я умер от сифилиса! - просит больной.
     - Помилуйте, - удивляются врачи, - зачем такая дезинформация?
     - А чтобы думали, что я умер как настоящий мужчина, а не как засранец!
     Я, в отличие от того больного, обмануть никого уже не смог. Диагноз мой
был ясен всем.
     Нам  велели  погрузиться навалом в кузова автомобилей ГАЗ-51, и повезли
куда-то. Трясло так, что из  одного кузова выпал на дорогу какой-то студент.
Его подобрали  и поехали дальше. По дороге мы  сделали  две-три  остановки и
стояли примерно  по часу. Мне уже эти стоянки были ни к чему,  и  я даже  не
вылезал из кузова - меня бил озноб, и вылезти наружу не было сил.
     К  утру  приехали на какой-то  распределитель - барак с нарами, но  без
матрасов, и  велели ждать,  пока подыщут жилье. Я, весь дрожа, еле добрел до
нар и лег  прямо  на доски. До этого, сходив  в туалет, я обнаружил, что уже
хожу с кровью.
     - А  ведь ты  подохнешь, наверное!  -  внимательно посмотрев  на  меня,
сказал мой  приятель Витька Галушкин, - хоть ты  и  падла приличная,  хорони
потом тебя тут! Так и быть, дам тебе лекарства, может, пригодишься еще!
     Витька был сыном  какого-то союзного военного представителя в Грузии  в
ранге министра.  Он мог  бы  спокойно  увильнуть от целины, но не стал этого
делать. Отец обеспечил  его классными лекарствами, чтобы обезопасить сына. Я
забыл название этого лекарства, но помню, что это был импортный  антибиотик,
целенаправленно от кишечных болезней.
     Витька дал мне пакетик с таблетками и  аннотацию, где были рекомендации
по применению.  Днем  прекратился понос,  а к  вечеру я чувствовал себя  уже
сносно. Я поблагодарил Витьку за спасение и извинился за "чистку" его вещей.
Помню, что именно  в его рюкзаке мы  нашли больше всего деликатесов и фляжку
коньяка.
     - Если не подохнешь, - за тобой  ящик водки! - объявил Витька. Но я  не
успел поставить ему ящик на целине - он вскоре же заболел  и был отправлен в
Тбилиси. Дома же мы  с ним выпили не один  ящик водки; для меня это пьянство
прошло  безвредно, а Витька же, к сожалению, постепенно спился  и  умер  еще
молодым, причем, прямо на улице. Но это было лет через пятнадцать,  а пока я
почувствовал, что выжил.
     На  ночь нас определили в пустующий амбар под номером 628, где уже были
нары. Дали по тоненькому байковому  одеялу, матрасу, соответствующее белье и
подушки. Амбар No 628 принадлежал Чендакскому зерносовхозу, и мы поступили в
распоряжение отделения этого совхоза.
     Все  было бы ничего - я выздоровел,  погода была хорошая,  только из-за
запасов зерна под полом  в амбаре  водились  крысы с кролика величиной.  Они
были  здесь  хозяевами, мы  -  гостями. Крысы  вынужденно  мирились с  нами,
по-видимому,  понимая, что если мы  уйдем из амбара, придут местные, которые
хуже. Но замахиваться, а  тем более бить  себя  - не позволяли: по-звериному
скалились и угрожающе  пищали. Часто они ночевали  в наших постелях, правда,
поверх одеяла, внутрь  почему-то не лезли.  Крысы очень любили  сало,  а  мы
иногда  покупали его  у  местных. Приходилось подвешивать  его  к потолочным
балкам на проволоке, иначе крысы в момент съели бы это лакомство.

        "Притирка"

     Рядом  с амбаром была кухня в  виде в  виде  вагончика, а также туалет,
правда без дверей, но  со входом, обращенным в поле. Дня через два-три после
выздоровления, ко мне вернулись прежние сила  и наглость. Я  подобрал где то
пилу-ножовку, заточил ее на круге  с двух сторон кинжалом  и  сшил  из кирзы
чехол. Еще  я сшил себе  широкий пояс из сыромятной  кожи, а  потом надеялся
изготовить  и  самодельную  штангу.  А   пока  прицепил   к  поясу  чехол  с
импровизированным кинжалом.
     Штангу я все-таки себе сделал из длинной стальной оси, с посаженными на
нее катками от тракторной  ходовой  части, где катки эти  катятся изнутри по
гусеницам. Штангу я поставил посреди амбара и стал регулярно тренироваться.
     Витька, спасший  мне жизнь, как-то снисходительно  отозвался  о штанге,
назвав ее "жестянкой". Я обиделся и предложил поспорить на две бутылки водки
- если она  меньше 100 килограммов, выигрывает Витька, а  больше - я. Тут же
нашлись помощники,  погрузили  штангу  на телегу  и  гурьбой  отправились  в
магазин  -  взвешивать. Выиграл я - штанга оказалась весом 105  килограммов.
Витька купил  две  бутылки  водки (уборочная  еще не началась  и  водка пока
продавалась), которые тут же и выпили: первый стакан - я, второй - Витька, а
остальное - выпили помощники.
     Витька быстро захмелел,  кричал, что зря дал мне дорогие лекарства, что
лучше бы я подох, и тому подобное. А вскоре он сильно заболел (уже не помню,
чем)  и  его отправили домой.  Оставшиеся матрас, одеяло и подушку, я забрал
себе, сказав, что Витька "завещал" это добро мне. Матрасы я  положил друг на
друга, а байковые одеяла сшил по периметру, набив между ними сухое сено. Как
я  оказался прав,  что сделал  это - грядущие холода я перенес  сравнительно
легко, по крайней мере, не спал в телогрейке и сапогах, как другие.
     По праву  сильнейшего  я  вел себя  в  группе  по-хозяйски,  но у  меня
обнаружился конкурент. Это был староста группы - Володя Прийменко, прошедший
армию и знавший некоторые  приемы  самбо. Володя был худ, белоглаз, похож на
Иудушку Головлева по  рисункам Кукрыниксов, зол и достаточно силен. Мы с ним
периодически  цеплялись друг  к другу, но пока по-мелочи.  Володя был  очень
нудным парнем  и все доносил  нашему куратору -  члену  парткома  факультета
Тоточава.  Последний был добрым и неплохим человеком, но как партиец  должен
был  реагировать.  А как мегрел (Тоточава - мегрельская  фамилия), наверное,
симпатизировал мне, если это вообще можно было сделать при моем поведении.
     Причина моего раздора с Володей была одна - кухня. Не знаю медицинского
обоснования этого явления,  но после моего кишечного заболевания неизвестной
мне этиологии, у меня проснулся  бешеный аппетит. Я ел  все, что попадет под
руку -  зерно  молочно-восковой  спелости,  кашу,  остающуюся  в  котле,  не
съеденные  яйца, которых было так  много,  что  и  съесть  их  все оказалось
невозможным. Иногда я по ночам вставал, будто в туалет, а сам шел на  кухню,
вскрывал дверь ножом и быстро поедал оставленные там припасы. Я вынужден был
поедать быстро потому,  что  минут через десять  Прийменко, убедившись,  что
меня нет в туалете, бежал на кухню и мешал мне утолять голод. Какое ему было
дело до этого - не понимаю, нудный и вредный был он, и все тут!
     А время от времени мы  схватывались. Я старался  захватить  его  в  мои
смертельные объятья, он же предпочитал удары. В конце концов, мы сваливались
на землю и как два зверя катались, пытаясь укусить друг друга. Услышав мат и
рычанье, ребята вставали и отдирали нас друг от друга.
     Я  знал,  что Володька  "обхаживал" нашу  повариху  Марту, он постоянно
просиживал с ней на кухне. Ребятам это не очень нравилось. И когда  Тоточава
объявил,  что  надо  назначить ответственного  по кухне,  то  я  и Прийменко
одновременно выставили свои кандидатуры. Вопрос решался голосованием.
     - Он же обожрет вас, вам это надо? - приводил свой довод Прийменко.
     - А Прийменко будет на кухне трахаться с Мартой, это вам  понравится? -
приводил я свой довод.
     - Пусть подерутся, и кто выиграет, тот и будет зав. кухней! - предложил
Гога Тертерян.
     Меня  ребята  не  очень любили,  но  Володю  за  его  доносительство  и
нудность, просто ненавидели. Наша драка была бы для них неплохим шоу.
     Уговаривать нас не надо  было.  Мы  вскочили на нары - а  они были, как
одна площадка 5х2 метра  и покрыты  матрасами  -  и сцепились.  Мне  удалось
ухватить противника  за  шею согнутой правой рукой, которую  я дополнительно
сгибал  левой.  Прийменко,  пользуясь тем, что  руки  у  меня  заняты,  стал
пальцами  выдавливать  мне глаза.  Я пытался укусить  его, бил его коленом в
пах, но  не помогало. Только когда он стал хрипеть от удушья, а у меня пошла
кровь, как  показалось,  из глаз  (на  самом деле  кровь пошла из носа), нас
растащили, как двух питбулей.
     Вопрос о зав. кухни оставался открытым, пока его не разрешил Тоточава.
     У вас есть  староста, пусть он будет и ответственным за кухню, и причем
здесь Гулиа? - провозгласил Тоточава  и  ребята неохотно, но  согласились. Я
грозился поджечь кухню, но потом понял, что первым пострадаю от этого я сам.
К тому  же мы стали менять зерно у местных жителей на самогон, сало и другие
съестные продукты.
     Делалось это так. В то время хлеб<b>а</b> убирали раздельным способом - сперва
косили и укладывали в валки, а потом, когда зерно недели через две дозревало
в валках, подборщиками подбирали и молотили это зерно. Этот метод, пригодный
для  высоких, крепких  колосьев,  например, на  Кубани,  плохо подходил  для
целины 1958 года.
     Колосья были слабые, часто шли дожди, и подбирать жиденькие, прибитые к
земле валки было очень трудно. Все комбайнеры понимали это, но было указание
партийного руководства,  то ли  области,  то  ли Казахстана,  то  ли  самого
Хрущева  - косить враздельную. Мы же  с  моим комбайнером  Толиком  на нашей
самоходке, косили  впрямую  по диагонали поля -  "напрямки"  к  какой-нибудь
деревне. Там медленно ехали вдоль домов и громко предлагали: "Кому пшеницы?"
     Покупатель находился  тут же. Мы высыпали  ему за забор наш бункер - 11
центнеров, а  он  давал  за  это  четверть  самогона, огромный  кусок  сала,
засоленного мяса,  маринованных  огурцов и другой  снеди.  Так что, водкой и
закуской мы были обеспечены! В свое слабое  оправдание  могу только, забегая
вперед, сказать, что  к  середине августа  пошли  непрерывные  дожди,  когда
подбирать  валки  было нельзя, а  к концу  месяца повалил снег,  засыпав всю
скошенную пшеницу толстым слоем. Только весной такой хлеб частично подбирали
и отправляли на спиртзаводы. А мы косили "по уму" - напрямую, спасали зерно,
отдавая его труженникам деревни, а спирт получали тут же, минуя спиртзаводы.
И быстро и экономично!
     Мне постоянно приходила на ум крамольная мысль - а нужно ли было вообще
"поднимать"  целину?  Окупятся ли  такие  колоссальные  финансовые  затраты,
переброс людских ресурсов,  сломанные судьбы людей? Кормила же Россия в 1913
году пол-мира и без всякой целины. В приватных беседах с "бывалыми" людьми -
и на целине  и в Москве,  я получал  однозначный ответ: "Не нужно!"  Правда,
ответ произносился тет-а-тет и шепотом.
     А вот на  другой, менее глобальный, но более близкий мне вопрос - нужно
ли было посылать на целину неопытных студентов со всей страны - я однозначно
отвечаю: "Нет!". Не самый худший  был наш "призыв" - все  идейные, готовые к
труду  ребята. И что  же  мы  сделали полезного? Скосили малую часть хлебов,
которые все равно пропали.  Причем  за счет совхоза  съели  столько, что все
остались должны не менее, чем  по тысяче рублей. Кроме  того,  израсходовали
государственные деньги  на  проезд (будь  он  неладен!)  и обмундирование  -
телогрейки, сапоги, матрасы, одеяла и пр. Вместо летнего  отдыха чуть ли  не
половина ребят  заболела,  и на два  месяца  все опоздали на занятия. А  два
парня с нашего вагона вообще погибли нелепой смертью.  Доходили слухи, что в
соседних  отделениях  совхоза тоже  были погибшие  - кто от  электротока, но
больше  всего от убийств  со стороны местных и  драк  с ними. Мы  были очень
невыгодны местным жителям  - работали почти бесплатно, отбивая их хлеб. Да и
подворовывать так или иначе им мешали.
     Местные несколько раз стреляли дробью  по фанерному туалету близ нашего
амбара-общежития.  Они  появлялись  со  стороны  деревеньки,  обычно  поздно
вечером, дожидались, когда кто-нибудь  пойдет  с фонарем в  туалет, а  потом
стреляли крупной дробью.  Дробь легко пробивала фанеру, и несчастный студент
мчался обратно в амбар, отправляя свою нужду по дороге. В амбаре мы заливали
ему ранки  йодом и выковыривали дробинки иголкой или шилом. Жаловаться  было
некому, да и лечиться было не у кого. Хорошо еще, что  ранки были неопасные.
После двух-трех  случаев я  нашел лист железа и прибил его к стенке  туалета
изнутри. Договорились, что когда прозвучит выстрел, сидящий в туалете должен
истошно орать, имитируя ранение. Довольный снайпер шел домой и не придумывал
новых способов борьбы с нами.
     Как-то "старик" Калашян, двухметровый богатырь Чуцик и я пошли в засаду
в кусты.  Дождались, когда  местный вышел  с ружьем, выбрал позицию  и  стал
ждать свою  жертву.  "Жертва", с которой мы, конечно же, договорились, надев
сапоги, телогрейку и  обмотав  голову одеялом, несколько  раз  перебегала  с
фонарем, привязанным к швабре, до туалета и обратно.
     Наконец  раздался  выстрел и  тут же  - другой. Мы бросились  наперерез
стрелку, отгородив его от деревни. Мы ногами свалили его на землю, потоптали
прилично, избили прикладом  его  же  ружья,  которое потом сломали ударами о
пень  и  бросили рядом. Напоследок я вынул свой  кинжал-ножовку,  порезал на
"снайпере" куртку и сделал несколько неглубоких проколов в мягкие  области -
ягодицы, бедра, икры. Стрельба по "бронированному" туалету прекратилась.

        Поединки с десятником и первый секс

     До  уборочной "страды"  нас  почти не  использовали,  мы  даже  просили
работы.  Направили  как-то  подровнять  силосный  ров,  но  нас  там от вони
стошнило, и мы сбежали. Я  попросил у десятника  Архипова "силовой"  работы,
поднять там чего-нибудь или перетащить. Штангист,  дескать,  сила пропадает.
Десятник хитро  улыбнулся и повез  на своем "козле"  меня в  поле. Там стоял
комбайн   "Сталинец   -   6"   со   снятым  двигателем.   Видимо,  двигатель
отремонтировали и поставили на землю рядом с машиной. Поднять двигатель надо
было метра на полтора.
     - Поднимешь - сто  рублей  дам! - сказал на прощание Архипов и повернул
машину, - заеду часа через два!
     Я уже продумывал  хитрые  комбинации из  рычагов  и веревки, как  вдруг
увидел ехавший навстречу мне "газик" с чужими студентами на борту. Я замахал
руками, и когда машина остановилась, попросил:
     Студенты,  дорогие,  помогите  комбайнеру  поднять  двигатель  обратно!
Свалился по дороге, узнает начальник - головы не сносить!
     Студенты попрыгали с кузова, и за пару минут двигатель  был на месте. Я
сказал им:  "Большое целинное  спасибо!", а водитель,  хитро  подмигнув мне,
увез  студентов дальше. Я не  стал  ждать десятника и пошел сам в контору  -
дороги туда  было минут двадцать. Архипов аж рот раскрыл от удивления, когда
узнал, что  двигатель  на месте.  Не  поверил, посадил  меня в  козла,  и мы
поехали на место. Вышел,  посмотрел  на двигатель,  потом на меня и  покачал
головой.
     Хочешь, еще за сто рублей сниму его снова? - предложил  я,  но десятник
отверг мое предложение. Вернулись в контору, и  он без разговоров  выдал мне
сто  рублей.  Но  злопамятный  Архипов  решил доконать меня следующим  своим
заданием.  Он предложил  уложить  фундамент  для печи в  строящейся конторе.
Цоколь конторы был уже  выложен саманными блоками - "саман<b>а</b>ми".  Изготовлены
они были  из  навоза,  глины и рубленой соломы, и весили,  наверное, по пуду
штука.  На дворе  валялась куча саманов  и куча  земли, вырытой из  ямы  под
фундамент. Нужно было замесить глину (бочка воды и  глина имелись),  уложить
саманы  в  фундаментную яму в пять  слоев, подогнать их, положить на  глину,
подравнять топором и лопатой, которые лежали тут же рядом.
     Кучу земли, нужно  было вывезти подальше и рассыпать - для этого стояла
лошадь с  телегой. Одной бочки воды не  хватило бы, и на  этой же телеге мне
пришлось  бы привозить  воду  из озера. На  это давался целый день и  двести
рублей оплаты. Архипов должен был заехать часов в шесть и проверить работу.
     Я почесал  голову и понял, что не в коня корм. Работу эту я не осилю, а
уж  Архипов  разнесет  "парашу"  по всему  совхозу. Тогда  я  (даром, что ли
отличник!)  решил схитрить.  Я вылил бочку воды в глину и размешал ее, затем
засыпал  лопатой  кучу земли  обратно  в фундаментную  яму,  и  как следует,
утрамбовал  ее  ногами. Небольшой остаток  разровнял по полу конторы.  Затем
уложил   сверху  один   слой  саманов,  обильно  смазанный   глиной  и  даже
отштукатуренный ею  же  сверху.  Остальные  саманы  набрал в телегу  и отвез
подальше, свалив в овраг, а затем  улегся отдохнуть на траву близ строящейся
конторы и заснул.
     Забегая  вперед, расскажу, что  на  следующий год сюда приехали наши же
студенты, но  курсом младше. Так вот,  бригада, которая достраивала контору,
рассказала мне, как чертыхался Архипов, когда поставленная на мой  фундамент
печь осела и покосилась так, что чуть не свалилась. Пришлось разбирать  печь
и перекладывать фундамент.
     Проснулся  я  оттого,  что кто-то будил  меня. - Неужели,  Архипов! - в
страхе подумал  я,  но будили меня  очень уж  нежно,  явно не по-Архиповски.
Открываю глаза: надо мной сидит женщина в косынке, загорелая, глаза голубые,
улыбается. Зубы - как у всех местных - находка для стоматолога.
     - Я - Ульяна, - представилась она, - подойду, думаю, посмотрю, не помер
ли.  Вижу - здоров! -  Увидев, что я в порядке,  Ульяна улыбалась все шире и
шире.
     -  Может   за  здоровьечко  самогончику  по  чуть-чуть?  -   подмигнув,
предложила Ульяна  и,  раскрыв  холщевую сумку,  показала  горлышко бутылки,
заткнутое газетной пробкой.
     Я  поднялся  и осмотрел Ульяну. Надо сказать, что  снизу  она  казалась
привлекательнее.  Маленького  роста,  крепышка,  лет  тридцати, Ульяна  была
скорее  не  загорелой, а  вся в  коричневых веснушках. Нос - чухонский, губы
обветренные.  Настроение упало, но сразу поднялось при мысли о  самогоне,  а
возможно, и закуске. Как-никак - весь день без обеда!
     Мы уселись на цоколь, Ульяна постелила газету, поставила бутылку и один
граненый стакан. Затем положила на газету нарезаного соленого сала, полбулки
хлеба и несколько огурцов.
     - Стакан-то один всего, - виновато улыбнулась Ульяна. Но я быстро налил
самогон в стакан, вручил его Ульяне, а сам взял в руки бутылку.
     -  У нас  на  Кавказе,  откуда  я приехал,  пьют только из  бутылки!  -
уверенно соврал я.
     - Так  ты тоже  с Кавказа?  - радостно  удивилась  Ульяна, - ты что, не
грузин ли? Слово "тоже" насторожило меня, но я бодро доложил:
     - Грузин - первый сорт, - мегрел называется, мы на Черном море живем, -
хвастался я,  хлопая себя  кулаком в грудь,  совсем  как  это  делает  самец
гориллы, который живет несколько южнее.
     Мы выпили  за  здоровье, как  предложила Ульяна, потом - за встречу,  а
последнюю  - уже за любовь. Меня  поразила  метаморфоза, которую, я  испытал
тогда впервые в жизни. До первого глотка Ульяна, как я уже говорил, казалась
мне невзрачной, даже некрасивой женщиной, намного старше меня. После первого
тоста,  я  стал  находить  ее   загадочной  незнакомкой,  этакой  пастушкой,
забредшей  к  соседнему  пастушку на посиделки.  После второго тоста  Ульяна
преобразилась  в красивую мулатку, необычайно привлекательную и сексуальную.
Обнимая ее  за  талию, я ощутил здоровую упругость сильного тела, созданного
как  будто  специально  для  плотской  любви. Тогда я  еще  не знал народной
мудрости: "Не бывает  некрасивых  женщин, бывает только  мало водки!" Солнце
грело,  но  не пекло, вокруг  конторы  была зеленая густая трава,  поодаль -
кусты.
     Мы выпили по третьему разу и как-то вместе встали. Обняв  друг друга за
талии, мы, пошатываясь, пошли в известную  нам сторону. Я пошатывался больше
(наверное, больше выпил, или привычки было меньше!), но Ульяна твердой рукой
направляла мое движение в нужную нам сторону - к кустам.
     Как голодные  звери набрасываются  на свою добычу,  как  вольные  борцы
горячо  схватываются друг с другом после сигнала  судьи, так и  мы с Ульяной
необузданно повалившись  на траву, обхватили друг друга всем, чем можно было
только обхватить. Задыхаясь и рыча, мы срывали друг с друга одежды, стараясь
не очень повредить их, так как помнили, что надо будет еще и одеваться ...
     Опыта подобных встреч у меня еще не было, но как-то все получилось само
собой.  Вот  она  -  сила  инстинкта! Вокруг никого  не  было,  но я  все же
прикрывал рот Ульяны рукой -  мне казалось, что ее финальный вопль слышен аж
в нашем амбаре. Затем мы разом откинулись друг от друга и, лежа на спинах на
прохладной  траве,  дышали  так  тяжело,  как  будто  выполнили всю  работу,
порученную мне прощелыгой Архиповым.
     Постепенно наше дыхание стало ровнее, реже; мы снова посмотрели друг на
друга - и снова в бой. Второй раунд был поспокойнее, но и подольше.
     - Ты не очень-то  вопи  подконец! - попросил я Ульяну, - десятник скоро
должен подойти, как бы не услышал, гад!
     Ульяна, страдальчески улыбаясь, кивнула, но обещания своего не сдержала
...
     Архипов  пришел,  как и обещал, в шесть. Увидев выполненную  работу, он
потоптался на фундаменте,  похвалил его, но, посмотрев  на меня  уставшего и
всего взмокшего, выжатого, простите за банальность, как лимон, даже пожалел:
     -Ты уж так не убивался бы, завтра можно было бы закончить!
     -  Я - человек  слова!  -  был  мой  ответ Архипову,  -  я на целину не
отдыхать приехал!
     Тот молча выдал мне двести  рублей, и я пошел к себе в амбар. Когда все
уже улеглись спать, я, как бы невзначай, спросил:
     - Ребята, а кто  такая здесь Ульяна,  может, кто  знает? И  тут один из
наших  студентов,  по фамилии Жордания и по прозвищу "меньшевик" вскочил так
быстро и так с криком, будто  его тяпнула за заднее  место крыса. Поясню его
прозвище: Жордания  известный  в Грузии меньшевик-эмигрант,  наш "меньшевик"
был просто его однофамильцем.
     -  Так вот  почему эта сука прогнала меня  сегодня, выходит,  это ты ее
успел трахнуть! - Жордания кричал  так, как будто его  обворовали, - это моя
баба, я  ее раньше нашел, так не по-кавказски - отбирать  чужое!  - причитал
"меньшевик".  - Слушай, оставь ты эту "шалашовку", она  со всем совхозом уже
успела перетрахаться, вот и тебя подобрала! - на  ухо мне советовал "старик"
Калашян, - наш "меньшевик"  живет у нее, пьет  ее самогон, трахает ее и горя
не знает; ты видел, чтобы он ночевал с нами в амбаре? Только сегодня - и все
из-за тебя! Оставь ее, еще подхватишь бяку, если уже не подхватил. А у тебя,
как я знаю, невеста дома ...
     Я, подивившись осведомленности "старика", "оставил" Ульяну. Вернее, она
сама  больше  ко мне  не подходила.  "Меньшевик" опять перестал  ночевать  в
амбаре. Вот такой была моя первая <b>настоящая</b> встреча с женщиной ...
     Где  первая любовь  - и где  первый  секс?  Как говорится - две большие
разницы!  И  сколько  ущербности  мне принесла  первая  любовь,  столько  же
уверенности в женском вопросе дал мне этот первый секс!
        Уборочная

     Наконец,   по   мнению  совхозного  руководителя,   хлеба  созрели   до
молочно-восковой спелости, необходимой  для раздельной  уборки.  Управляющий
совхозом, похожий  на борова  мужик по  фамилии Тугай,  сам приехал  к нам в
отделение  и объявил  готовность  No 1. С утра  - на  комбайны!  Большинство
комбайнов были прицепные типа  "Сталинец-6"  -  его тянул  трактор ДТ-54,  а
сзади  был  прицеплен копнитель.  Тракторист  и комбайнер  были  из  местных
специалистов,  а  нас   использовали  копнильщиками.  Комбайнер  должен  был
получать 100% оплаты, тракторист- 80%, а копнильщик - всего 40%.
     Расскажу, что  такое копнитель и как должен работать копнильщик,  чтобы
вдруг  никто  не позавидовал легкой работе за 40% оплаты.  Копнитель-бункер,
этакий  куб, размерами примерно 2,5х2,5х2,5 метра, катившийся на паре колес,
прицеплялся  сзади  к комбайну. В него из тяжелой, казалось, чугунной трубы,
торчащей сзади из комбайна,  сыпалась солома и всякая другая труха. По бокам
бункера справа и слева были дощатые мостки с перилами для копнильщика. Когда
бункер   заполнялся   соломой,  копнильщик,  по   инструкции,   должен   был
разравнивать ее вилами, потом прыгать внутрь  и утаптывать солому ногами,  а
затем  вскакивать  обратно  на  мостки  и  нажимать  педаль.  Дно  копнителя
откидывалось, и кубическая копна вываливалась на поле. Это все теоретически.
     А  практически уже с первых минут копнильщика всего так засыпало сверху
соломой  и половой, что  он только чесался  и  отряхивался.  При  первом  же
повороте  комбайна,  труба  выходила  за  габарит  копнителя  и   сбрасывала
неопытного,  не успевшего пригнуться копнильщика,  с двухметровой высоты  на
землю.  Он еще  должен  был,  потом догонять  комбайн  и вскарабкиваться  по
болтающейся подвесной лесенке снова на свой проклятый копнитель.
     В результате, никто не хотел работать  на копнителе и вскоре все ушли с
этой работы.  Копнильщиками нанимали местных женщин (!), которые покорно, за
нищенские  деньги,  выполняли  эту идиотскую и опасную работу.  Конечно  же,
никто  из них  не  бросался самоотверженно  в  бункер  и  не  утаптывал  его
содержимого под водопадом из соломы  и половы, грозящем засыпать копнильщика
с головой.  Бедные  копнильщицы,  посыпаемые сверху  трухой,  сгорбившись  и
накрывшись  с головой брезентом, сидели  на  мостках и изредка поглядывая  в
бункер. Когда он  наполнялся, они нажимали  педаль  и  копна, конечно же, не
такая   плотная,  как  положено,  но  вываливалась  из  копнителя,  а  днище
захлопывалось для набора новой копны.
     Но неужели я, изобретатель по природе, мог  бы мириться с таким рабским
трудом?  Я  просто  привязал  к  педали  веревку,  сам  удобно  устроился на
комбайне,  а конец веревки положил рядом с собой. Для комфорта я постелил на
комбайне одеяло,  лежал и загорал на нем, а время от времени поглядывал:  не
наполнился  ли копнитель? Если  он был уже полон,  то  я дергал  за веревку,
днище открывалось  и  копна,  точно  такая  же, что  и  у женщин-копнильщиц,
вываливалась  наружу.  Но  в  отличие  от  несчастных  женщин,  я не  сидел,
согнувшись, весь день под водопадом из соломы и трухи на подпрыгивающем, как
мустанг, копнителе, а лежал и загорал на удобном большом комбайне.
     Честно говоря, я  ожидал премии  за такое рацпредложение, и на одном из
объездов   Тугаем  подведомственных  ему  комбайнов,  с  гордостью   показал
управляющему новшество. Но ожидаемой премии не последовало. Тугай побагровел
как боров, испеченный в духовке, и заорал:
     - Так что, бабы пусть горбатятся, а ты как барчук, загорать тут будешь!
-  и  распорядился  снять меня с "поста" копнильщика,  а  веревку сорвать  и
уничтожить. Логика Тугая  мне осталась непонятной  до  сих  пор.  А потом я,
подумав, решил: какая же  может быть логика  у пламенного  коммуниста Тугая,
которому мозги заменяют инструкции из райкома  партии. И я простил ему.  Сам
же, оставшись без работы, как и остальные экс-копнительщики, я разгуливал по
бескрайним  целинным просторам, постигая загадки жизни.  Только  стишки стал
сочинять  про  нашего управляющего, где рифмовались слова "Туга<b>я</b> - буга<b>я</b>", и
писал их мелом,  а иногда и масляной краской на любых гладких поверхностях -
амбаре, кухне, доске приказов и т.д.
     Наиболее  крупный  и представительный вариант  красовался  на  фанерной
стене туалета, по которой стреляли  дробью местные.  Варианты двустишья были
такие:
     "Лучший друг для Тугая -
     это ... у бугая!"
     Или
     "А любовь у Тугая -
     под хвостом у бугая!"
     А на доске приказов было объявлено вполне цензурно:
     "По приказу Тугая -
     подложись под бугая!

     Не  знаю, как  самому Тугаю, а  студентам,  и особенно  местным, стишки
понравились.  Появилось и  много других  вариантов  интимных  связей Тугая с
бугаем - что-что, а народ наш на безобидные шуточки горазд!
     Интересно то, что  настоящий бугай-то в совхозе был,  жил он на  ферме,
откуда мы  на лошади привозили  молоко  на кухню, и  похож он был на  Тугая,
может даже больше чем боров.
     А еще  была  у Тугая собственная  бахча  километрах  в  пяти  от нашего
амбара. Я с приятелем  Максимовым (помните злополучное дежурство по вагону!)
случайно  натолкнулся на  нее  во  время  очередных  прогулок по необозримым
просторам целины.
     Маленькие аппетитные дыньки "колхозницы" сотнями созревали там, скрытые
от глаз  целинной  общественности. Спелые, вкусные  дыни - на целине, где не
то, что  самых  завалящих  яблок  -  воды нормальной  не было,  пили  рассол
какой-то. Прямо на бахче поедать дыни  было  не  с руки и мы,  набрав  пяток
штук, пошли искать укромное местечко для трапезы. Долго искать не пришлось -
прямо в поле стоял, до боли знакомый мне отцепленный копнитель.
     Я привычно  взобрался на мостки,  нажал педаль, днище открылось,  и  мы
влезли  внутрь  копнителя.  Чтобы   получше  представить  себе  внутренность
копнителя, нужно вообразить  себе маленькую комнатку, что-то вроде  карцера,
только без потолка и с решетчатой задней стенкой. Тюрьма, но без потолка!
     Когда мы оказались  внутри, днище,  естественно, захлопнулось, но мы не
придали  этому значения  -  быстрее бы съесть  халявные дыни. Но  дух  Тугая
наказал  нас за  воровство  его дынь. Мгновенно, как  это нередко бывало  на
целине, над  нами  собрались грозовые тучи, сверкнула молния, и полил дождь,
переходящий в град.
     Мы  метались   по  тесному   копнителю,  пытаясь   выбраться.   Но   по
отполированным соломой стенкам, взобраться было невозможно. Попытки взломать
заднюю решетчатую стенку тоже не помогли. Мы вымокли до трусов, и уже мокрых
нас избивал град.  Наконец, я,  взобравшись  на  плечи  Максимова, вылез  на
мостки  и  нажал педаль.  Мы  освободились  и  затрусили  домой,  поливаемые
остатками заканчивающейся грозы.
     Мы  запомнили  это  злодеяние  "духа  Тугая"  и  решили  отомстить ему.
Назавтра  мы  уговорили  шофера  Ваську  Пробейголова  (по  прозвищу  "Бобби
Динамит") съездить с нами на  своем газике  на бахчу. Набрав полкузова дынь,
мы  вернулись.  Проезжая мимо нашего амбара, я  закинул  одну "колхозницу" в
открытую  дверь.  Видели  бы  вы,  что там  поднялось! Бедные  целинники  не
видевшие никаких фруктов  после  Грузии, накинулись на дыню,  как в зоопарке
крокодилы на брошенный им филейный кусок мяса.
     Но  месть  -  штука  обоюдоострая. Естественно,  Тугай  узнал,  кто был
автором стишков и похитителем его личных  дынь.  Доброхотов-стукачей нам  на
Руси не занимать!
     И вот на  доске приказов, прямо на замазанном краской месте  стиха  про
вечный   союз   Тугая   с   бугаем,   появляется   объявление   о   собрании
партийно-комсомольского актива отделения прямо у нас в амбаре. С утра, когда
многие  безработные студенты еще  лежали на своих нарах, к нам вошли: Тугай,
Тоточава, неизвестная дама в кирзовых сапогах, и два местных механизатора.
     Дама провозгласила,  что  есть  мнение  считать собрание  открытым, все
пришедшие подняв руки,  проголосовали "за",  и  фарс  начался.  Естественно,
разговор был  только о  моем поведении. Как-будто в разгар уборочной не было
больше  дел, чем  обсуждать  возмутительное поведение студента "Гули<b>и</b>", сняв
для этого с комбайнов даже  механизаторов. Но инкриминировать мне стишки они
не могли - не доказано; на счет дынь тоже разговоров не могло быть - с какой
это стати дыни,  выросшие  на "всенародной" земле  могли принадлежать только
Тугаю. А вот рацпредложение мое горячо обсуждалось. Докладывал, конечно  же,
сам Тугай.
     - В то время как наши женщины  в поте лица ... - лицо, вернее, ряжка, у
Тугая побагровела, на углах рта выступила пена слюны. Мне  казалось, что под
фуражкой у него даже зашевелились вырастающие рожки ...
     И тут  я  повел себя,  как  говорится,  неадекватно.  Встав  с  нар,  я
извинился перед  собранием и сказал,  что мне нужно на минутку  выйти. Потом
товарищи рассказывали  мне, что дама даже испугалась,  чтобы  я ненароком не
повесился от позора: "Потом отвечай за него!". Но я  не собирался  вешаться.
Зайдя  на кухню,  я  разбил тройку  яиц  в алюминиевую кружку,  насыпал туда
сахарного  песку, и ложкой  стал сбивать  свой  любимый "гоголь-моголь", или
"гогель-могель", как  называли  его в еврейских местечках. Так я и  зашел  в
амбар обратно.
     Актив аж голос потерял от моей наглости. Потом  заголосили  все вместе:
Тугай и дама - от ярости,  механизаторы  - от смеха, студенты - от восторга.
Только Тоточава  сидел молча, широко раскрыв глаза и рот. Я  смотрел на этот
театр абсурда, взбивал свое еврейское лакомство и почему-то спокойно думал:
     - Вот приехал  я сюда  с благими намерениями,  чуть не помер по дороге,
потерял надежду  на рекорд, оставил в Тбилиси  невесту.  Конечно,  обманывал
Архипова, но в уборочной участвовал честно - даже рацпредложение сделал, как
вообще  избавиться  от  копнильщика  (позже  на   комбайнах  эту   должность
действительно упразднили), а меня тут как врага народа ...
     - Погоди,  -  обратился  ко  мне Тугай, - сейчас  на это времени  нету,
соберем  урожай,  а тебя  отошлем с письмом  в  институт, чтобы выгнали тебя
отттудова!
     И вдруг - у меня помутилось в голове  и "наступило" то особое состояние
отчужденности,  какое  было  знакомо мне  со  времени предсказания  пожара в
детском саду. Я увидел весь амбарный театр со стороны  - кричащего багрового
Тугая,  чопорную  даму  в  кирзовых сапогах,  студентов на нарах,  и себя  с
алюминиевой  кружкой в руке. Чужим, громким, но бесстрастным как у  автомата
голосом, я заговорил чьими-то чужими словами, от которых в  амбаре наступила
гробовая тишина:
     Так,  теперь  слушайте меня! Выгнать, Тугай, надо, прежде всего тебя за
то,   что  в  данных   метеоусловиях  дал  приказ  косить  раздельно.   Тебя
предупреждали, что это преступно, что надо быстрее  косить напрямую. Поэтому
урожай будет  потерян, а тебя уволят!  Выгляни за дверь  - идет  снег  и это
надолго;  скошенные валки  засыплет, и ты не подберешь их!  Это конец  твоей
карьере, Тугай!
     Тугай, слушавший меня с вытаращенными глазами, вдруг сорвался с места и
бросился  к выходу. Когда  он открыл дверь, все ахнули  от удивления - снег,
крупный снег, падающий  сплошной пеленой, скрыл  все  вокруг  - и  кухню,  и
многострадальный  туалет,  и  доску  приказов,  и  все  остальное   целинное
убожество ...
     -  ...  твою  мать! - глухо выкрикнул Тугай  и исчез за  пеленой снега.
Вслед  за ним бегом исчезли  члены партийно-комсомольского  актива. А  вслед
исчезающим  фигурам  из   амбара  No  628  понеслись  аплодисменты  и  свист
студентов- целинников.
     Меня всего трясло, кружка с еврейским лакомством прыгала у меня в руке,
я  медленно приходил в себя. Окончательно оклемавшись, я  первым делом  съел
гоголь-моголь (не пропадать же добру!), а потом выглянул за дверь ...

        Финал


     Снег пошел внезапно, вопреки  всем прогнозам погоды. Когда я выходил на
кухню за яйцами, его  еще  не  было,  но низкие темные тучи уже нависали над
землей. Очевидцы рассказывают, что снег  начался с грома и молний,  но мы  в
амбаре из-за пламенных партийных речей даже грома не услышали.
     Я был подготовлен к холодам  -  кроме телогрейки, которая была насквозь
мокрая и никак не могла просохнуть, у меня появилась шикарная длинная черная
шинель.  К  ней  необыкновенно  шли  мой широкий  пояс  из сыромятной кожи с
ножовкой-кинжалом  в  черном  же  чехле, черные кирзовые сапоги, и чалма  из
моего зеленого тбилисского махрового полотенца. В  таком одеянии сейчас меня
бы задержал первый  же постовой,  ну а  тогда  терроризма не было, и я гордо
носил мою "форму", уважаемый всеми, как "победитель" Тугая.
     Справедливости ради надо  бы рассказать, как ко мне попала эта шикарная
шинель. Недалеко от нас в  сарае располагалась грузинская группа  студентов,
которая ехала  с нами в одном вагоне. И был там студент по  фамилии Дадиани,
которому  я  необыкновенно  завидовал.  Во-первых, потому, что  у него  была
княжеская фамилия, да  не простая, а  царей мегрельских. Я, правда,  убеждал
себя, что  русский граф по всем показателям старше мифического  мегрельского
царя, но зависть все же глодала  меня. Во-вторых, потому, что у Дадиани была
шикарная черная шинель, каковой у меня не было. А в-третьих, у  Дадиани были
нарды - популярная игра на Кавказе. Он предусмотрительно взял нарды  с собой
из Тбилиси, и как прекрасный игрок, выигрывал у всех все, что ему нравилось.
Думаю, что и шинель была у него выигранная.
     Я играл в нарды посредственно, и  хоть брал  иногда у князя  их взаймы,
чтобы тренироваться, толку от этого не  вышло. Для незнакомых с этой  игрой,
расскажу,  в  чем   состоит  ее  наиболее  распространенный  вариант.  Нарды
раскрываются,  по обе  стороны  их  садятся  игроки,  у  каждого  из которых
образуется по два поля - правое  и левое. Левое поле - это "дом", куда  надо
собрать  все фишки  (обычные шашки), а потом  "сбросить"  их.  Но  и ходы  и
"сброс"  фишек подчиняется  цифрам  на двух  игральных костях, которые перед
каждым ходом выкидывает игрок.  Если ход фишки попадает  на единичную  фишку
противника, то она считается "убитой",  и ее  обязательно надо поставить  на
поле  "дома" противника,  чтобы опять же  довести  до своего  "дома".  Самое
главное - если в  доме противника соответствующее гнездо занято его фишками,
то поставить "убитую" фишку некуда,  и игрок может проиграть  даже "марсом".
"Марс" -  это  очень  обидная  форма  проигрыша "всухую",  когда один  игрок
"сбросил" все свои фишки, а другой - ни одной.
     Нарды - не шахматы, там все зависит от того, какой счет выбросят кости.
"Что делать хорошему игроку в нарды, если вовремя "шаш" не выпадет!" - писал
знаменитый  грузинский  писатель князь Илия Чавчавадзе; он был и прав и нет.
Конечно, "шаш", или "шесть" по-нашему, очень нужная, высшая цифра на костях.
Особенно  ценно,  когда выпадают одновременно  две шестерки -  "ду шаш". Это
очень помогает игроку  - он быстро продвигает фишки к своему "дому". Но если
есть  "убитая" фишка,  то нет ничего хуже счета "ду шаш",  потому что шестая
лунка в "доме" обычно всегда бывает  занятой, хотя бы из-за  первоначального
построения фишек.
     Ну,  а  неправ  великий  писатель в том,  что  хороший игрок  все равно
выиграет у плохого - кости по теории вероятности при большом числе  выбросов
показывают практически  одинаковый  счет обоим игрокам.  Повторяю,  это если
работает теория вероятности, а она может и не работать. И я добился "отмены"
теории  вероятности, если не в глобальном масштабе, то, по крайней мере, для
нард Дадиани.
     Я  "испортил"  кости  княжеских  нард  и  сделал  их  своими  агентами.
Раскаленным гвоздем я прожег небольшие дырочки в пластмассовых костях, точно
в черных  точечках,  так,  чтобы на обратной стороне кости был "шаш" - шесть
точек. Обычно на другой стороне кости были две точки - "ду". В эти дырочки я
на клею вставил отрезки железного гвоздика и  черной краской поставил на них
точки.  Кости -  "агенты"  внешне  не  отличишь от первоначальных  "честных"
костей.  Нужен  был  лишь  сильный  магнит,  подложенный  под  нарды,  чтобы
заставить кости, как по приказу, стать на "ду шаш".
     Магнит  я выдрал  из старого динамика  на стене  пустующего  совхозного
клуба. Оставалось  прибинтовать этот  магнит  к своему колену под  брюками и
отправиться вызывать князя на поединок. Зная мои способности в нардах, князь
не захотел даже разговаривать со  мной. Тогда я при  его группе, сердитой на
князя за его постоянные выигрыши, обвинил его в трусости и мошенничестве. Но
это не подействовало. Я добавил, что "раскопал" его родословную и нашел, что
его предок был не князь  Дадиани,  а  армянин  Дадьян, паспорт  которого был
специально подчищен.
     - Вах! - вскричал князь и схватился за нож.
     - Вах! - ответил я и успел вынуть ножовку-кинжал чуть пораньше князя.
     Обращаю внимание на то,  что восклицание "Вах"  -  это чисто кавказское
слово,  и  ничего  общего  не  имеет  со  словом "Бакс",  если "Вах"  читать
латинскими  буквами  или по-английски.  Хотя, что-то в  кавказской  любви  к
баксам здесь есть, не без этого!
     - Ставлу милион против копейка! - высокомерно сказал князь, "купившись"
на мою хитрость.
     - Став свой шинел против мой телогрейка! - парировал я князя, выражаясь
на понятном ему диалекте.
     Он кивнул, мы  сели  на  стулья, нарды поставили  на колени,  разложили
фишки и игра пошла.
     Студенты грузинской группы обступили нас кругом, и я с  холодком в душе
подумал,  что  будет,  если  кому-нибудь  придет в  голову пощупать меня  за
колено.  Но, во-первых, на Кавказе щупать  мужиков за коленки неприлично,  а
во-вторых  -  перебинтованная  нога  указывала  на  травму, а магнитом,  как
известно, лечат ушибы. Что кости-то "крапленые" ведь никто не знает!
     Кинули первые кости  - я  подставил князю коленку  с  магнитом и у него
выпал "ду шаш".  Бедный, попавшийся на  удочку Дадиани, орлом  посмотрел  на
меня,  и  начал  ходить. Он так  верил в  свою  скоротечную  победу, что  по
рассеянности "зевнул" фишку, и я "убил" ее. Все, князь был обречен. Он так и
не смог поставить фишку в  "дом", потому, что ему  выпадал только  "ду шаш".
Мне же выпадали обычные цифры, я методично заполнил свой "дом"  и  уже начал
сбрасывать фишки.
     Кто   играет  в   нарды,   тот   поймет,   что  ситуация   складывалась
парадоксальная  и  смехотворная.  Меня никто  не мог  обвинить в  том, что я
жульничаю,  потому, что мне-то выпадали обычные  цифры.  А князь,  как  царь
Мидас в своем  золоте,  захлебывался  в  своих  "ду шашах",  не в  состоянии
выкинуть  другие цифры. Я даже  набрался такой  наглости, что  стал обвинять
князя  в  шулерстве:  дескать, кости  у него  "заколдованные",  если у  него
выпадают только "ду шаши", а других - нет. Выиграл я у князя "марсом".
     - Бакс!- вернее "Вах!" - выдохнула группа,  и князь швырнул мне шинель.
- Реванш! - вскричал он, бледнея.
     - Хорошо,  - согласился я, только играем на твои нарды. Князю  уже было
все равно, на что играть.
     На сей раз, я дал ему возможность "выбрасывать" и другие цифры, поселив
в  нем огонек надежды, но во время корректировал игру своим "травмированным"
коленом, и выиграл с небольшим перевесом.
     Уходил я в новой шинели, держа под мышкой нарды с "краплеными" костями.
     Реванш! - орал взбешенный князь, удерживаемый под руку товарищами.
     - Слушай, князь, ты пока в шашки потренируйся - в нарды тебе еще играть
рано! -  усмехался я, - тем более  с  русским  графом.  Армянин  Дадьян  - с
русским  графом! Невероятная самоуверенность! - я на всякий случай не снимал
руки с рукояти моей ножовки, слыша звериный рев князя.
     Придя в амбар, я  тут  же спрятал "магнитные" кости, а в сельмаге купил
другие. Потом  я, в знак примирения,  принес  нарды с  новыми костями  князю
обратно и  предложил  сыграть  снова. Князь выиграл, я  вернул ему  нарды  с
новыми костями и назидательно сказал:
     - Я разобрался в твоих  прежних костях - они были "заговорены"  на  "ду
шаш". Вот ты и попался сам на этом. Я уничтожил эти нечестные  кости и купил
тебе новые. Выигрывай мастерством, а не обманом!
     С этим гроссмейстерским напутствием я ушел к себе, гордо неся на плечах
"честно" выигранную шинель. Все  это было до снега.  А как стал падать снег,
случилась трагедия, как раз в этой грузинской группе.
     Снег то усиливался,  то  прекращался, при этом небо прояснялось и сияло
солнце. Мы с  Максимовым чуть не попались  на  этом, решив доесть  последние
дыни у Тугая. Не успели мы отойти метров на двести от амбара,  повалил такой
снег, что мы опрометью бросились обратно и с трудом нашли свой амбар.
     А в  грузинской группе  получилось хуже. Два студента, сильные  ребята,
спортсмены  -  Хабулава и Гонгадзе, в период прояснения  пошли  в контору за
деньгами. Они получили деньги и  пошли обратно домой. От  конторы  до сарая,
где они  жили, было километров пять. Ребята прошли почти  половину пути, как
повалил снег. И  они  стали, как это бывает при отсутствии видимости, ходить
по кругу. Снег валил  весь день  и всю ночь.  Наутро  на лошадях отправились
искать ребят и нашли два замерзших трупа недалеко от конторы. Одеты они были
легко, так как в моменты прояснений, было по-августовски тепло.
     Тела ребят отправили в Тбилиси; случаи гибели студентов из Тбилиси были
и в соседних отделениях. Прибытие  нескольких цинковых  гробов  с  целины  в
Тбилиси,  вызвало  панику  среди родителей.  Они  уже готовились выезжать на
целину искать нас.
     В начале сентября руководству стало понятно, что "битва за урожай" была
проиграна. О нас забыли, даже кормить перестали. Мы покупали в сельмаге  или
у  местных еду  и выпивку.  Дела не  было,  началось  моральное разложение -
местные запили по-черному, а мы - эпизодически. Мы стали требовать  у нашего
парторга Тоточава отъезда.  Но руководству  совхоза было не  до нас. Приехал
большой  начальник  (кажется,  предсовмина   Казахстана   Кунаев)  раздавать
выговора  и  снимать  нерадивое руководство  совхоза, которое  слепо слушало
указания из того же Совмина. "Пал" жертвой "борьбы роковой" и дружок бугая -
Тугай.
     Но в конце  сентября нашли  таки возможность отправить  домой небольшую
группу студентов с нашего  амбара,  а именно  шесть  человек. Решили  кинуть
жребий, кому ехать. "Актив" группы - староста и комсорг, подготовили бумажки
по  числу  ребят, написали  там  шесть раз "да", а остальные - "нет" ("да" -
едет; "нет" - понятно), скрутили бумажки в трубочки и  положили в шапку.  Я,
зная  честность и  принципиальность нашего  "актива",  не стал участвовать в
жеребьевке. Первыми кинулись к шапке друзья "актива", я почувствовал подвох,
но, не зная,  где его ожидать, вышел к шапке и потребовал высыпать жребии не
стол. "Актив" и его приближенные начали возмущаться. Тогда, я спокойно вынул
свою ножовку из чехла и как можно  свирепее процедил: "Всех порешу и скажу -
так и было!"
     Группе   тоже   показалось   подозрительным   поведение   "актива"    и
приближенных,  число которых почему-то  тоже оказалось равным шести. Я отнял
шапку у "держателя" и  высыпал бумажки на  стол. В  глаза  бросилось то, что
некоторые бумажки были  скатаны в ровные  трубочки,  а  некоторые - а именно
шесть штук, были согнуты пополам. Развернув согнутые жребии, мы прочли "да",
а прямые - "нет".
     - Падлы! -  закричал я, поддерживаемый большинством группы, - своих  же
ребят дурите! Сейчас,  - и я схватился за ножовку ...  "Старик" Калашян  (он
тоже был в "активе") вдруг выскочил вперед и предложил:
     -  Нурбей раскрыл подлог наших  нечестных товарищей, он молодец!  Пусть
сам и предлагает - кому ехать, мы согласимся!
     "Старик"  был хитрым армянином -  все согласно закивали. Я почувствовал
огромную  ответственность,  но отказываться было нельзя -  ведь я  сам хотел
ехать во что бы то ни стало.
     - Ну, если вы мне доверяете, то, во-первых, поеду  я сам. Доводы нужны?
- на всякий случай спросил я, обводя всех глазами.
     - Нет, нет, продолжай быстрее! - перебил меня Калашян.
     Гога и Руслан поедут  - им еще домой  на родину нужно заехать, а это не
близко.  Юра сильно болеет, у него ревматизм, сами знаете, он может помереть
в этой стуже. У Миши отец старый и больной, за ним уход нужен, а он один ...
Я продолжал обводить  глазами  ребят и  натолкнулся на пронзительный  взгляд
"старика".
     - Тьфу, черт,  чуть  не забыл! - подумал я и  закончил, - ну и "старик"
наш - Калашян,  трудно ему в его возрасте. Вот шесть кандидатур на отъезд! -
подытожил я. Я заметил, как  многозначительно обменялся взглядами "старик" и
пять его "активных подельщиков". Словесно это можно было выразить так:
     Подельщики: "Что, старый козел, продал нас за поездку?"
     "Старик": "Сами вы засранцы, что все так грязно сделали! Если бы не я -
морду вам набили бы!"
     Наутро  нам  выделили  двух быков: Ц<b>о</b>ба  и Цоб<b>е</b> с санями, на которые мы
вшестером сели, свесив ноги вниз. Если нужно  было свернуть в одну  сторону,
погонщик кричал: "Цоб!" и бил палкой одного быка, и тот тянул в свою сторону
сильнее. Сани сворачивали. Чтобы свернуть в другую сторону, кричали: "Цоб<b>е</b>!"
и били другого быка. Дороги до  нашего отделения не  было, ехать  нужно было
полем  по глубокому  снегу.  Опытный погонщик  должен  был  довезти  нас  до
центрального отделения, откуда уже грузовиком - некое подобие дороги там уже
было - до железнодорожной станции Джаркуль. А там - куда и как  сами хотим -
без денег,  но с комсомольскими  путевками, дающими  сомнительное  право  на
бесплатный проезд.
     К  вечеру   мы  доехали  до  центральной,  почти  отморозив  ноги.  Там
устроились  на ночлег  в здании конторы, которая на  ночь  была свободна  от
сотрудников.  Договорились,  что  утром  за нами подъедет  грузовик, который
должен был  остановиться  на главной площади центрального отделения. На этой
площади находились  - сельсовет,  магазин,  наша контора и большой выгребной
деревянный туалет на четыре очка.
     Я не зря упомянул о туалете - он, как то ружье, которое висело на стене
в первом акте, а в четвертом должно  было выстрелить. Итак,  вечер - это акт
первый; туалет стоит на площади между магазином и нашей конторой. А до утра,
или акта четвертого, осталась  ночь, за которую  я  совершил  свой последний
подвиг  на целине. Какая-то мистическая ненависть  к выгребным,  да и вообще
азиатским туалетам, непроизвольно толкала меня на их истребление.
     Спать мы легли в конторе - кто на  столе, кто  на полу - диванов там не
было. Вечером я поинтересовался у "конторщика",  размещавшего нас на ночлег,
где  в конторе туалет. Тот сначала не понял, а потом с улыбкой сообщил, что,
как  выйдешь из  конторы - тут тебе везде и  туалет. - Ну, а  если  хочешь с
"шиком"  - то  иди на площадь вон  в  те хоромы, - и конторщик указал на уже
упомянутый, как оказалось обреченный, туалет. -  Только туда  еще, отродясь,
кажется, никто не ходил. Для понту его поставили и только!
     А  ночью мне, как  обычно,  захотелось по  малой нужде. Я взял  с собой
спички  и  газеты из  конторы,  которые свернул  в  факел  для освещения. До
туалета я добрался  без огня - ярко светила луна. А внутри, сами  понимаете,
чтобы не свалиться в очко, я запалил факел. Все  прошло планово, и, уходя, я
кинул факел вниз, где по моему  разумению, должно  было находиться негорючее
вещество сметанной консистенции.
     Утром,  выйдя из  конторы,  мы обнаружили на площади  дымящиеся останки
памятника деревянного  зодчества эпохи освоения  целины.  Как  оказалось,  в
выгребной яме, вместо,  простите,  дерьма, был  мусор,  который загорелся от
моего факела.  Клянусь,  я тогда не хотел  этого! Хотя  я так  ненавижу  эти
уродливые  символы неуважительного отношения к современному человеку, что  с
удовольствием  сжег бы их все  до одного! В германских туалетах мне  хочется
пить  шампанское,  а  в  наших -  особенно  в южной и  восточной глубинке  -
заложить фугас!
     Мы сели на грузовик и к вечеру были  уже в Джаркуле  на железнодорожной
станции.  Ожидался поезд  на  Челябинск, и мы  подобрались  поближе к путям,
чтобы брать его на  абордаж.  К  нашей группе  "прибилась"  девушка, которая
попросила "подсадить"  ее  на челябинский  поезд.  Народу было  много, и все
хотели уехать на запад; в данном случае западом был Челябинск.
     Девушка была без вещей, даже  без сумочки. Узнав, что мы из Грузии, она
сказала,  что она тоже грузинка, зовут  ее Линой,  даже произнесла несколько
слов по-грузински.  Объяснить толком, что она делала в Джаркуле  и для  чего
едет в Челябинск, она не могла. Да нам и не нужно было это знать.
     "Старик" Калашян кивнул на меня - вот, дескать, у нас главный, к нему и
обращайся.  Мой "видок" в длинной черной  шинели, зеленой чалме на голове, и
кинжале на поясе поразил ее. К тому же я уже оброс черной бородой - ни дать,
ни взять - абрек! Мы, буквально, прилипли друг к другу, и говорили, говорили
- черт знает  о чем. Помню только, что я ей рассказывал что-то  из  Куприна,
выдавая приключения героя за свои.
     Пыхтя  и обдавая пассажиров  паром и  вонючим  дымом  подошел  поезд до
Челябинска. Мы атаковали вагоны; я  легко подкинул Лину на высокие ступеньки
вагона,  и она  запорхнула  внутрь;  за ней  взобрался  я,  за  мной  -  мои
попутчики. Кто-то лез прямо в окна. Никаких проводников я в вагоне не видел.
Устроились  -  кто где.  Вагон был  так  называемый  "жесткий",  это  худшая
разновидность  современного  плацкартного  вагона.  Все  стали  искать  себе
"спальные" места - нижние, верхние, третьи, боковые полки, пол, наконец. Нам
с Линой не хотелось  спать,  мы были возбуждены  знакомством, разговорами, и
вышли туда, где нашим разговорам никто не мешал  - в тамбур. Сейчас в тамбур
выходят  покурить;  тогда  же  курили прямо  "на  местах", даже  в купе,  не
спрашивая разрешения у попутчиков. Кто постарше, помнит, наверное, известный
фильм  сороковых годов, где  по  дороге из Сибири  в  Москву в международном
вагоне  встретились  главные герои фильма  -  девушка  (кажется,  Серова)  и
военный (кажется,  Переверзев). Купе двухместное, она ложится внизу, он - на
верхнюю  полку и ...  закуривает папиросу! Дым заполняет  все купе, стелется
вниз... И  - ничего, никаких скандалов,  замечаний  и  т.п.  Хочешь курить -
кури, а на всех других наплевать!
     Я  это  говорю  к тому, что тамбур на всю  ночь оказался  свободным, и,
наговорившись вволю, мы по обоюдному согласию, приступили к действиям. Какое
чудное  время  - молодость! Не думаешь не только о завтрашнем  дне,  даже об
утре, когда поезд  должен был прибыть  в Челябинск. А поезд тем временем уже
прибывал.  Лина зашла  в туалет привести  себя  в  порядок,  а я лихорадочно
теребил "старика" Калашяна, чтобы тот проснулся.
     Ведь я-то  еще  помнил, что  обещал девушке  довести  ее  до  Тбилиси и
жениться на  ней. А я даже довезти не  мог - денег не  было, а комсомольская
путевка была только  на меня. Тем  более жениться, ибо в Тбилиси  у меня уже
была   невеста.   Да   и   Лина   утром   показалась  мне  отнюдь  не  столь
привлекательной, как ночью - длинный нос, бледная вся, круги под глазами.
     - Калаш, а Калаш, - толкаю  я в бок "старика", - нужен твой совет! Влип
я, кажется, с  девкой-то,  трахнулись мы, обещал жениться на ней,  дал слова
джигита ... Я никогда не слыхал более  веселого  смеха "старика", чем  в  то
утро. Вдоволь насмеявшись, он сказал:
     - Держись, как ни в чем ни бывало, она же в Челябинск едет, значит есть
к  кому. А я тебя отзову  от нее, вроде за билетами, а  там ищи-свищи! Между
прочим, я тебя считал поумнее, отличник все-таки! - добавил "старик".
     Моя  пассия  вышла из  туалета, мы  стали  ждать прибытия  в Челябинск.
Моросил  дождик,  утро  было  хмурое.  Наконец,  показался  вокзал,  паровоз
засвистел  и  остановился. Все  стали  выходить.  Вышли и мы,  поеживаясь от
холода и недосыпу, собрались группкой и стали решать, что делать дальше.
     - Надо брать билеты, - деловито сказал "старик" -  деньги и документы у
старшего, -  он  кивнул  на  меня, -  иди  в  кассу, или  пойдем  вместе,  -
исправился он, а вы -  обратился он  к остальным  - побудьте с  девушкой, мы
придем к вам!
     "Старик"  взял  меня под  руку и  быстро повел куда-то. Я  только успел
обернуться  и  посмотреть  на  мою  "невесту".  Она,  казалось, поняла все и
смотрела на меня устало и отчужденно. Я чуть не вырвал  руку и  не  рванулся
обратно. Но "старик"  еще сильнее сжал мой  локоть и  твердо  повел  вперед,
добавив по-армянски: "Гна!" (Иди!).
     "Старик"  отвел  меня  в  какой-то  сквер,  как  будто  знал  Челябинск
наизусть, посадил на скамейку и приказал: "Жди!", после чего быстро ушел.
     Мне  было тошно - и от своего поступка,  и от бессоной  ночи;  вскоре я
заснул  сидя на этой  же скамейке. Проснулся я от толчков в бок; ребята  уже
сидели рядом  со мной,  а "старик" протягивал  мне бутылку пива и плавленный
сырок:
     - Съешь, а то похудеешь! - со смехом проговорил он.
     Я  печально взял то, что мне дали, но в рот ничего  не лезло. Положение
усугубил Гога.
     - Ну и хорек же  ты, Нурбей! - в сердцах сказал он,  - девушка плакала,
когда узнала, что ты сбежал от нее.
     - Как, неужели, вы сказали ей все! - картинно возмутился я.
     - А  ты как  думаешь,  мы за твои поступки  отвечать  будем? Жди своего
любимого, он  обязательно придет и заберет  тебя? Так  что ли?  - распалился
Гога.
     Да нет,  все  произошло самым лучшим  для нее образом!  - рассудительно
сказал Юра. - Куда ехала она - в  Челябинск? Вот и доехала! Не будь нас, она
так бы и куковала в Джаркуле. Теперь представьте себе, что Нурбей взял бы ее
с  собой  и  так далее.  Есть  ли  что-нибудь  худшее, чем  довериться этому
человеку, зависеть от него? Да это же необузданный, непредсказуемый тип! Она
еще легко отделалась!
     Я уже схватился за рукоять ножовки, как положение спас "старик".
     - Успокойся, я сказал ей, что у нас нет  денег на ее билет, что мы едем
по комсомольским  путевкам, что  тебе стыдно  было признаться ей в  этом.  В
Челябинске ее дом и  отец с матерью. В Джаркуль  она  попала с таким же, как
ты,  хахелем,  который обещал ей  золотые горы  и бросил. А в Челябинске она
будет ждать твоего  письма на Главпочтамт до востребования. Ты же знаешь  ее
имя, отчество и фамилию? Вот и вызовешь  ее к себе в Тбилиси и денег вышлешь
на дорогу. Я сказал ей, что ты из очень богатой семьи ...
     Я только качал головой, и слезы капали на сырок, на горлышко бутылки. И
я решил, что больше никогда, никогда не буду поступать с женщинами так подло
и так жестоко. Я, кажется, даже поверил  в  то, что так оно и будет. Знал бы
глупый  студент, на какие изощренные подлости и жестокости к женщине,  не  к
мимолетной знакомой, а к самому близкому человеку - жене, решится он, будучи
уже умудренным и образованным человеком, доктором наук, профессором.  Причем
к самой  молодой, самой беззащитной и самой любящей из всех трех жен, бывших
в его жизни ...
     Знал бы - не уехал из Челябинска, а лег бы прямо на вокзале на рельсы и
дал  пыхтящему  и вонючему паровозу  медленно переехать  себя  -  жестокое и
необузданное животное кавказской национальности!
     Но  студент-отличник   вместе   с  товарищами  благополучно  доехал  до
Сталинграда, денек  погулял там, добрался  затем  до Сочи, понежился там  на
пляже. При этом попросил товарищей изрисовать его тело химическим карандашом
на  манер  наколок  -  татуировок: "Целина",  "Не  забуду  целину",  "Привет
комбайнерам!",  снабдив   эти  надписи  рисунками  солнца,  восходящего  над
целиной, комбайна и копны сена в стороне. Так изрисованный и прибыл  студент
в свой родной Тбилиси, который встретил его, как героя.
     А  вскоре прибыли  и именные  благодарственные  грамоты от ЦК Комсомола
Казахстана  за  самоотверженную помощь в уборке  богатого  целинного урожая!
Какую помощь, в какой уборке,  какого  урожая?  Ведь не было  ни одного,  ни
другого,  ни  третьего!  А  как  же  обещание управляющего  выгнать  меня из
института?
     Так, где ж угрозы Тугая?
     Спросите вы у бугая!

     Прощай целина. Прощай летняя школа лицемерия,  обмана, опасностей, лжи,
ханжества, вражды, жестокости, выживания, помощи и земной любви! Спасибо  за
науку, но больше я туда не хочу!


        Женитьба

     Главной  задачей  по приезду домой  я считал сгонку веса и вхождение  в
спортивную  форму.  Как  я  уже  говорил,  на целине  я  прибавил  около  25
килограммов,  но не  мышц,  а чистого (сомневаюсь, что чистого,  наверное, в
смеси с  соломой и половой!)  жира. Около  10 килограммов ушло  за последние
голодные дни,  когда  нас  перестали  кормить,  и  утомительную, безденежную
дорогу. В  Тбилиси  я прибыл около 75 килограммов весом. Жим  сохранился,  я
легко жал на  тренировках 110  килограммов,  но это было хорошим результатом
для моего прежнего, а не настоящего веса. А рывок  и толчок я почти позабыл.
Техника забывается  быстро!  Только  к  весне  я  довел свой  вес  до  62-63
килограммов, когда  можно было оперативно согнать  вес  до полулегкого -  60
килограмм. Это было достигнуто и диетой (попросту голодовкой)  и постоянными
встречами и времяпрепровождением с моей, как я считал невестой, Лилей.
     Она не  скрывала,  что у нее был молодой человек,  который считался  ее
женихом, хотя отношения у них были вполне платонические. Но Лиля любила его,
а гуляла со мной, видимо, только потому, что видеться с ним она могла редко.
Парень этот был старше  Лили,  учился  и работал, в общем, был занят делами.
Когда же я стал настаивать на  определенности с ее стороны, она переговорила
с женихом  об их будущем. Он  не отрицал, что  видит свое будущее  с ней, но
пояснил,  что жениться сможет только по окончании института,  когда он будет
достаточно хорошо зарабатывать и иметь квартиру. Вообще, это  - взвешенный и
современный подход к данной проблеме, но где тогда, черт возьми, любовь?
     Хуже, когда  есть любовь (или ее  суррогат  - страсть), но  нет  ничего
другого - ни денег, ни положения, ни своей квартиры. Это я говорю о себе.  И
совсем   плохо,  когда  нет  любви  (и  даже  ее  суррогата),  и  ничего  из
перечисленного другого, а есть  только желание  не остаться "в девках". Лиля
была на  три года старше  меня, а тут  ее немедленно берет замуж,  пока  еще
студент, но перспективный - отличник, спортсмен.
     Теперь я понимаю, что поступил  скоропалительно,  главным образом, сбил
ее с толку. Для чего была эта официальная женитьба, когда встречаться и даже
жить вместе, вполне можно было и без  этого. Она сама мне об  этом говорила,
правда гораздо позже.
     Одним  словом,  поговорила она  со  своим женихом, а на  следующее утро
сообщила  мне,  что  замуж  за меня пойти согласна. Мы решили  пожениться  в
марте. Нужно было познакомить родителей и тому подобное.
     Раньше   среди   студентов   добровольно-принудительно   распространяли
лотерейные  билеты. Шутки ради  нам на двоих дали один билет - вроде,  почти
семья. И  на  этот билет  выпал выигрыш -  30 рублей. Мы решили романтически
зарыть  эти  деньги  в  землю  и  откопать  в  день  женитьбы,  чтобы купить
шампанское.
     Я   заготовил  специальную  свинцовую  капсулу,  куда  мы  должны  были
поместить деньги  и зарыть  в любимом нашем  парке  физкультурника  (помните
прогулку с девочкой - Сашей?). Деньги были у Лили,  капсула у меня. Но когда
я в назначенный день  мы встретились у парка  физкультурника,  Лиля передала
мне  не  30  рублей  -  точную  сумму  выигрыша,  а  29  рублей  80  копеек.
Оказывается, она разменяла эти деньги, чтобы заплатить за трамвай.
     Я  был совершенно обескуражен  этим поступком. Разменять заветную сумму
ради  билета на трамвай?  Да я лучше  не сел  бы в этот  трамвай, а пошел бы
пешком, или проехал бы без билета, или взял бы с собой еще денег, не сошелся
же мир на этих  тридцати рублях? Но она поступила именно так, и мы поместили
в  капсулу эти 29 рублей и 80 копеек и зарыли в определенном месте (два шага
от дуба и три шага от платана).
     В марте мы пошли в ЗАГС  нашего района, чтобы подать  заявление. В этот
ЗАГС нужно было пройти через двор, подняться по  винтовой железной лестнице,
на которой  через  одну  не  хватало ступенек. Над жилым домом на мансарде в
двух обшарпанных  комнатах  размещался  ЗАГС. В одной  из  комнатушек сидела
злющая  тетка, которая выискивала различные причины,  по которым нельзя было
расписать новобрачных. В другой каморке  стояла длинная скамья перед столом,
причем мебель была, как в тюрьме, прибита к полу.  На стенах висели  образцы
заявлений на заключение брака, на его расторжение, на что-то еще, причем все
эти  образцы, как и стены,  были сплошь  исписаны  грязными ругательствами и
разрисованы  иллюстрациями  на  соответствующую   тему.   На  столе   стояла
привинченная  к  нему  чернильница,  заполненная дохлыми  мухами, и перьевая
ручка, привязанная к столу цепочкой от смывного бачка унитаза.
     Мы  заполнили  заявления,   тетка  брезгливо  взяла  его  и  придирчиво
осмотрела. Ошибок, вроде, не было.
     Приходите  через два, нет  через три неделя! - не глядя в глаза, злобно
проворчала тетка. Я положил пятидесятирублевку в мой паспорт и подал  ей оба
документа. Тетка  уже более охотно взяла паспорта,  стряхнула купюру в  ящик
стола и поставила печати  в  паспорта. Нам же велела расписаться  в амбарной
книге в местах, где  она поставила "птичку". Поздравления,  наверное, стоили
дороже, поэтому делать этого она не стала.
     Все,  мы  муж  и жена! Мы,  проваливаясь  в выбитые  ступеньки,  быстро
сбежали вниз  и помчались в институт  на тренировки  - мы  уже опаздывали на
них. У меня тренировка не пошла, я скомкал ее и стал ждать, теперь уже жену.
Лиля  протренировалась   нужное  время,   мы  встретились  и  пошли  в  парк
физкультурника откапывать наш клад.
     Уже вечерело. Мы  шныряли между деревьями,  которые  за  прошедшие  два
месяца сильно изменились. Я  тыкал перочинным ножом в  условленное место, но
капсулы не находил. "Неужели кто-то вырыл?" - мелькнула, было, мысль, но тут
нож наткнулся на  мягкий свинец. Я  вынул капсулу, стряхнул с нее землю и мы
пошли на выход из парка. Слава парка физкультурника была все той же, и кучки
вуайеристов так и шныряли в поисках влюбленных парочек,  чтобы поонанировать
всласть. Но мы не  дали им повода заниматься своим извращением. Один из  них
так и остался  недовольно стоять с выпростанным "хвостиком", пока я, проходя
мимо, не поддал его под зад ногой.
     Мы вышли на проспект Плеханова и стали  искать по магазинам шампанское.
Сейчас странно это слышать, но шампанское надо было искать в Грузии - стране
вина!  И  нашли мы  только  красное  шампанское,  которое  не пили до  этого
никогда. Забегая  вперед,  почти на  двадцать лет, скажу,  что второй  раз я
встретил в  жизни красное шампанское в  ресторане в Курске, где мы  с  Лилей
"отмечали" наш развод. Не нашлось  в  ресторане  никакого шампанского, кроме
красного.  Она даже ахнула  -  надо  же  -  женитьба  с красным и развод - с
красным!
     Но пока был только брак, о разводе и мысли не было, мы строили планы на
будущее. Первое - мы оба должны  учиться только на  отлично,  чтобы получать
повышенную стипендию, иначе мне пришлось бы уйти на вечернюю форму  обучения
и работать.
     Второе -  через  год Лиля должна была выполнить мастера по  гимнастике,
изучить, кроме немецкого, и английский язык.
     Третье  -  я  должен  был-таки побить  мировой  рекорд в  жиме и  стать
чемпионом Грузии в троеборье.
     Четвертое - тут же после окончания ВУЗа вместе поступить в аспирантуру.
Дети в эти планы не входили, так как они могли нарушить все задуманное.
     Лиля стала жить у меня в коммунальной квартире, хотя у ее родителей был
собственный дом. Но они не любили меня, так как справедливо  считали,  что я
расстроил ее брак с женихом, которого они уважали.
     Но правильно говорят: человек предполагает, а Господь располагает!
     Планы  наши стали  накрываться один за другим.  Лиля  не смогла  больше
заниматься спортом, так как забеременела. Я не смог даже повторить  мастера,
так как меня засосали  семейные  дела.  Лилю не интересовали мои  научные  и
изобретательские  планы.  Она засып<b>а</b>ла,  когда я начинал  читать  ей вечером
моего любимого "Фауста". Одно удалось - училась она отлично, хотя  для этого
мне пришлось сидеть с ней как репетитору и чертить за нее проекты.
     Летом  я должен  был поехать  на  соревнования  в  Москву на Всесоюзную
спартакиаду профсоюзов. Сборы  проводились в курортных местах  Грузии, но  я
поехал непосредственно в Москву, "пробивать" свои изобретения.

        Начало изобретательства

     Удивительно,  но  изобретать  я  начал  в  ненавистной  мне  области  -
табакокурительной. Я  уже говорил, что  покуривал опий в  детстве,  но позже
любое курение вызывало у меня только боль  в горле  и кашель. Питье - другое
дело! И если бы напротив нашего дома в Тбилиси был бы ликеро-водочный завод,
то я, безусловно,  занялся бы изобретательством на этом  заводе. Но напротив
дома  была Тбилисская  табачная фабрика No  2,  и там  работал  мой приятель
Гурам. Находилась же эта фабрика на  улице со странным названием. Странность
эта  заключалась  в  фамилии человека,  кажется  музыканта, именем  которого
называлась улица.
     Грузинские  фамилии  иногда  бывают, мягко  говоря, непривычны (чуть не
сказал "неприличны"!) для нашего слуха. Чего стоят, например, такие "перлы",
как Сирадзе, Касрадзе, Херхеулидзе,  Блиадзе, Иобашвили ... Мой  знакомый по
фамилии  Хухуни защищал кандидатскую  диссертацию  в  России, так  женщина -
ученый секретарь, отказалась публично произносить эту фамилию.
     Мой дедушка,  великорусский  шовинист граф  Егоров  Александр Тарасович
даже  анекдот  придумал  на  эту тему.  Дескать, генерал (конечно, в русской
"дореволюционной"  армии) производит осмотр прибывших  из Грузии  солдат.  А
есть в  Грузии район Рача, где особенно много "неприлично" звучащих фамилий.
Так этот генерал  спрашивает  фамилии  у солдат, призванных из  Рач<b>и</b>,  а  те
отвечают: "Сирадзе, Касрадзе, Насрадзе" и в том же  роде. Генерал в смущении
восклицает: "Братцы, кто ж вы такие?" А солдаты хором отвечают:  "Мы с Рач<b>и</b>,
ваше  превосходительство!"  Естественно,  дедушка это  "с  Рач<b>и</b>"  произносил
слитно, как, видимо, это делали и те солдаты ...
     Но грузины говорят, что и иностранные фамилии на грузинском тоже иногда
звучат не лучше. Например, известной киноактрисе  Лючии Бозе было отказано в
визите  в  Грузию,  по причине  того,  что ее  фамилия  звучала как:  "Лючия
Проститутка" .  Просто и  без  обиняков.  Моя подруга по  фамилии "Бзикина",
перезжая  из  Сибири, где  она жила, в  Грузию, исправила  свою  фамилию  на
"Бозикина". Она считала, что так будет благозвучнее,  чтобы не говорили, что
она с "бзиком" в  голове. А получилась фамилия  и  вовсе неприличная: что-то
вроде "Проституткина".  Пришлось  снова менять на  Бзикину, что по-грузински
звучит очень даже симпатично: "Пчелкина".
     Так вот, возвращаясь к названию улицы, на которой находилась Тбилисская
табачная  фабрика  No2,  можно  сказать,   что  оно  происходило  из  дважды
неприличной  фамилии.  Первая  часть  этой  фамилии  означала  "Хвостик"  на
еврейском. Вторая - перевод первой части на русский, а третья - что носитель
фамилии  -  сын первых  двух  частей.  И фамилия  эта звучит, простите, так:
"Поцхерашвили"!
     Раньше в  моде были папиросы - "Казбек", "Дукат",  "Курортные", "Друг",
любимые сталинские "Герцеговина Флор". Только  сам Сталин папирос не курил -
он высыпал табак из папиросы себе в трубку, а уж потом курил ее. Но высыпать
табак  из папиросы легко, а вот засунуть его в  тончайшую гильзу  папиросы -
попробуйте! Для  этого использовались старые  "заграничные"  станки  системы
"Элинсон".
     Приготовить сигареты - пара  пустяков. С этим легко справлялись  и наши
советские станки МГ  и ЛГ  (Московский Гильзовый и Ленинградский Гильзовый).
Идет длинная  лента  из папиросной  бумаги,  по  дороге  засыпается табаком,
сворачивается, смазывается клеем, калибруется  и  разрезается на "колбаски".
Сигареты вылетали из станка, как пули из автомата.
     А вот  с  папиросами  дело  было  сложнее. Сперва  сворачивалась гильза
определенной  длины  из папиросной  бумаги.  Края  бумаги  завальцовывались,
заметьте,  без  капли  клея!  Затем с одного  края гильзы железные  "пальцы"
станка засовывали мундштук  из  плотной  бумаги, что  было  несложно.  Но  с
другого  края  нужно было  железными  же  пальцами засунуть порцию  табака в
нежнейшую, буквально воздушную гильзу. Это  часто не получалось - или гильза
была чуть неровной, или за нее задевали кусочки табака, торчащие из железных
"пальцев", но гильза сминалась, и машина бестолково тыкала  порции  табака в
смятые папиросы. "Каша"  из  смятой бумаги  и табака  все нарастала и,  если
станок не остановить, нежные "пальцы" ломались, что часто и случалось.
     Местный  умелец изготовил,  наконец,  "останов",  который,  как  только
очередная  папироса  не поступала в бункер,  выключал станок. Но  так станок
выключался  буквально  каждую  минуту - единичный брак бывал  часто, а после
него машина вполне  могла работать нормально. Вот если  четыре-пять  папирос
подряд сминались, то тогда уж точно наступал "затор" и станок мог сломаться.
Но  остановить станок на четвертой-пятой бракованной папиросе не мог никакой
"останов".
     Так или  иначе, главным образом  стараниями Гурама, руководство фабрики
узнало,  что  в  соседнем доме живет  грузинский  "Кулибин",  который мог бы
помочь  делу. Меня  привели  на  фабрику, показали сценки, когда станок, как
дурной  работник,  сует табак  в  смятую папиросу.  Показали  и существующий
"останов" -  как  только  папироса  не появлялась  в лотке,  щуп  "останова"
проваливался и замыкал контакт. Станок останавливался. Вопрос состоял лишь в
том, чтобы щуп  замыкал контакт не на первой  же,  а допустим,  на четвертой
бракованной папиросе.
     Решение пришло  сразу же -  здесь нужен "замедлитель".  Если щуп  будет
"проваливаться" не в воздухе, как сейчас, а, допустим, в густом масле, то он
отключит станок  не сразу, а секунды  через  четыре. Если же  за  это  время
пойдут  снова целые,  твердые папиросы,  щуп  снова  поднимется  на  прежнюю
высоту, и станок будет продолжать работать.
     Составить эскизы  и изготовить новый "останов" было делом одного дня. И
что  ж,  "останов"  с первого  же раза сработал, руководство было счастливо.
Наградить меня, хоть чем нибудь, они, правда, забыли. Но я наградил сам себя
- подал заявку  на  изобретение  и написал статью в журнал "Табак". Красивый
был такой журнал, издавался в Москве в районе Курского  вокзала. Первый опыт
изобретательской  и  журналистской  работы   оказался  удачным  -  авторское
свидетельство (это тогда было вместо патента) выдали, статью - опубликовали.
     Но   с  "остановом"  стали  твориться  чудеса.  Он  то   самостоятельно
соскакивал  со  станка,  то  гнулся,  а то  и  вовсе ломался, как  от ударов
молотка. Мастера  цеха  подходили  ко мне  и с явной  угрозой предупреждали:
"Снимай свой  "останов", он  мешает нам работать! И,  лучше будет, перестань
ходить  к  нам на  фабрику совсем!".  Я  не  мог  понять,  в чем дело.  Ведь
"останов" экономит время, бумагу, табак ...
     Ситуацию разъяснил мне  начальник производства - мудрый человек Соломон
Давидович. Он  пригласил меня к себе в кабинет,  усадил на  диван и  ласково
спросил:
     - Ты кушать хочешь?
     Я в  данный  момент  есть не  хотел,  да и  вообще  лакейское  словечко
"кушать" мне было противно и вызывало тошноту, поэтому я покачал головой.
     -  А  наши мастера и рабочие хотят кушать! Если станки будут  все время
работать,  не  будет  брака,  то  не  будет  оставаться  табак,  который, по
инструкции должен выбрасываться. А его не выбрасывают, его собирают и  после
работы из него делают неучтенные  папиросы! Гаиге? ("Понял?") - по-грузински
закончил  мудрый  Соломон,   -  А  потом   выносят  под  одеждой  и  продают
перекупщикам  по-дешевке.  Рублей  двести в день  имеют.  А так -  восемьсот
рублей в месяц. Разницу чувствуешь? Поэтому твой "останов" им поперек горла.
Если будешь  настаивать и жаловаться  директору  -  поймают тебя на  улице и
побьют!
     Я пошевелил мускулами. Соломон понял меня и горько усмехнулся.
     Ты  плохо  знаешь  жизнь, хмацвило!  ("Юноша").  Особенно  нашу  жизнь,
кавказскую!
     Мудрый Соломон был на сто процентов прав. Кое-что я узнал "за жизнь" на
улице, а про кавказскую жизнь мне еще предстояло узнать. Я решил не лезть на
рожон и снять еще не разбитые "остановы". У меня была задумка  предложить их
на табачные фабрики Москвы, где мастера должны быть честнее тбилисских.
     Когда  я  в  цеху  снимал  "остановы",  мастера участливо помогали мне.
Завернули штук пять  "остановов"  в  газету, а  один из  мастеров даже помог
вынести их за проходную. Провожали меня с  таким  почетом, как какого-нибудь
инструктора  райкома партии. Уже  на улице мастер пожал мне руку  и виновато
сказал:
     Извини дорогой,  что  так  получилось, но  кушать  все  хотят: и  мы  -
мастера,  и рабочие, и Соломон, и даже этот "зверь" в проходной! А директору
лишь бы отчитаться за снижение брака, что он в жизни понимает!
     Больше я  на табачную  фабрику  No  2 , что  на улице  Поцхерашвили, не
ходил.
     А второе изобретение я  сделал прямо  на лекции по землеройным машинам.
Есть такая землеройная машина -  скрепер. В Америке  такими  выполняют почти
половину всех  земляных работ  (у нас  больше предпочитают экскаватор).  Наш
лектор Картвелишвили (у него  фамилия грузинская, но всю  жизнь он  прожил в
России) четко и недвусмысленно  рассказывал,  что когда  скрепер  набирает в
свой  громадный ковш  грунт, ему не хватает силы  своего  "родного"  тягача.
Тогда зовут  на помощь  особые трактора-"толкачи",  которые  и  подталкивают
скрепер  сзади, чтобы тот набрал полный ковш.  Эти толкачи  работают  меньше
минуты, а вынуждены стоять и ждать своей очереди по полчаса. Невыгодно.
     - Это не от хорошей  жизни!  -  подытожил  Картвелишивили, - но другого
пока никто не придумал.
     На первой же перемене я подошел к лектору и спросил:
     - Юрий Лаврентьевич, а если на заднюю ось скрепера поставить  маховик и
разогнать его во время холостого пробега, то во время копания - а это меньше
минуты - он даст на задние колеса такую тягу, что вполне заменит толкачи!
     Картвелишвили мигом "схватил" идею и тут же предложил:
     После лекции зайди, я помогу составить заявку на изобретение!
     Подобный опыт  у меня  уже был с  "остановом"  и  заявку  мы  составили
быстро.
     Пару  слов  о Юрии  Лаврентьевиче Картвелишвили.  Это  сын  знаменитого
Лаврентьева  -  Лаврентия  Картвелишвили  -  советского  "хозяина"  Дальнего
Востока 20-х годов, конечно  же,  репрессированого. Несмотря  на  это,  Юрий
Лаврентьевич уважал Сталина и  ненавидел  Хрущева.  Как здесь  не  вспомнить
эпизод,  когда Хрущев спросил писателя  Шолохова:  "Неужели вы не признаете,
что был культ  личности?" На  что великий  писатель ответил: "Была Личность,
был и ее культ!" - Хрущев понял, что он сам не личность, и обиделся.
     Но,  несмотря на  помощь сына такого  великого  человека и талантливого
ученого,   на   заявку   пришел   отказ   -   дескать,   головной   институт
"ВНИИСтройдормаш" не считает предложение полезным.
     Иногда надо людям отказывать! Я  сейчас не представляю себе свою жизнь,
если бы не этот отказ. Он помог мне приобрести друзей на всю жизнь. В том же
"ВНИИСтройдормаше", других институтах, общежитиях.  Он помог мне поступить в
аспирантуру, он дал  мне ярости бороться с противниками. Даже любимых женщин
на долгие  годы,  помог  мне  найти этот отказ.  И  то, что я сейчас  живу и
работаю в Москве - этим тоже я обязан этому отказу!
     Люди,  не  бойтесь  получать отказ!  Если,  конечно,  это  не  отказ  в
помиловании от смертной казни!

        Знакомство с Москвой

     Я  впервые побывал в Москве в 1952 году. Мама  меня  привезла по своему
бесплатному  железнодорожному  билету.  Нам  повезло - мой  дядя Георгий был
дома,  и  "приютил" нас  на несколько  дней.  Москва  поразила  меня  своими
большими  домами, вечно спешащими людьми, магазинами, в которых  всегда  все
было.
     Мама повела меня и в Мавзолей. Я  не представлял себе, что увижу внутри
этого загадочного здания,  но что зрелище будет  столь  неприятным, я не мог
себе вообразить. Под стеклянным колпаком лежало в неестественной, бессильной
позе жалкое мертвое тело. И это  - Ленин? Великий,  вечно живой, гениальный?
Нет, лучше бы я не ходил в Мавзолей, неприятный осадок остался на всю жизнь.
     Хотел я позже посмотреть и на Сталина, когда он тоже был в Мавзолее, но
что-то удержало  меня. И сейчас  в моем  представлении Ленин - это то, что я
увидел  в Мавзолее,  а Сталин -  хоть и немного неуклюжий, но живой,  такой,
каким я видел его рядом с собой на вокзале, а потом в саду дворца Наместника
в Тбилиси.
     Дядя  подарил  мне  купленный  в магазине  "Юный  техник" электрический
трансформатор, чему я был безумно счастлив. В Тбилиси такого не продавали, и
я провел много интересных опытов по электричеству,  благодаря моей поездке в
Москву.
     Вторая  поездка  в  Москву  была  менее  удачной.  Мама  ни  с  кем  не
согласовала  свой выезд, и летом 1954 года никого из родственников в  Москве
не оказалось.  К тому же, на мою беду  еще  в самом  начале пути в Сурамском
тоннеле,  разделяющем  Восточную  и Западную  Грузию,  мне  в  глаза  попала
угольная  пыль или сажа  с паровоза. Я,  конечно  же, в тоннеле открыл  окно
вагона и решил посмотреть, что  впереди. А впереди были дым,  копоть и сажа.
Попытки промыть глаза водой из-под крана в туалете поезда привели к сильному
воспалению,  и при подъезде к Москве веки  у меня  слиплись, и я практически
ослеп. Мама купила в аптеке  раствор сулемы (сильнейшего яда, между прочим!)
и промывала мне глаза.
     Гостиницы  Москвы летом  были  переполнены, да и  денег  у  мамы -  кот
наплакал, так  что переночевали мы на вокзале на скамейках. Хуже  всего было
утром, когда надо было бежать в туалет, а я ничего не видел. В женский зайти
вместе  с  мамой уже  возраст  не позволял. Как вышел  я из этого  положения
сейчас не помню, наверное, так  же  как в детском саду или начальной  школе.
Мама со слепым ребенком нашла адрес общежития МИИТа - железнодорожного ВУЗа,
и нас туда пристроили, благо студенты были на каникулах.
     Мы не очень умели пользоваться раствором сулемы,  но пробовали, немного
оторвав  веки,  заливать  раствор  в  глаза.  Боль  была  еще  та,  но позже
врач-окулист сказал, что хорошо хоть то,  что  меня не заставили  эту сулему
пить. Тогда глаза можно было бы и не лечить.
     Для меня  оказалось очень полезным  то, что я, во-первых, узнал,  что в
МИИТе есть большое  общежитие, а во-вторых, то, что туда можно устроиться. И
вот, когда я вместо сборов с тренировками  в Боржоми  и Бакуриани летом 1959
года самостоятельно приехал в Москву, эти знания мне пригодились. Правда, не
в первый день.
     Приехал я  налегке.  В  портфеле  - материалы заявки, пять  экземпляров
"останова" для табачных машин. А также - бритва, мыло, зубная щетка и разные
мелочи,  в  том  числе, пара  бутылочек  чачи. Еще  в Тбилиси,  предчувствуя
трудности,  я  купил, модные  в  то время,  нейлоновые трусы, майку, носки и
рубашку.  Их, если постирать, то можно встряхнуть, как  следует, и надевать.
Ни сушить, ни гладить их не надо было.
     Сразу  же  после прибытия  поезда,  я, узнав  в справочном  бюро  адрес
ВНИИСтройдормаша,  направился  туда.  Можно   только  себе  представить  все
мытарства  с пропусками, переговорами в канцеляриях и  т. д., прежде, чем  я
нашел  эксперта,  давшего  отрицательный  отзыв  по  моей   заявке  -  Якова
Иосифовича Немировского. Мужчина пенсионного  возраста в очках для глухих (а
был он  действительно совершенно  глухим человеком!), усадил меня за  стол и
сел рядом.
     Первые же его вопросы и мои ответы поставили бедного Якова Иосифовича в
тупик.  Он доверительно наклонился к моему уху, как будто глухим был я, а не
он, и виновато улыбнувшись, сказал:
     - Видите ли,  если мы дадим положительный отзыв, то министерство обяжет
нас разрабатывать вашу машину. А это нам надо?
     - Почему же не  надо? - удивился я, -  ведь  эта  машина  не  потребует
толкачей,  она  же будет производительней,  да  и разработка  грунта  станет
дешевле!
     Яков Иосифович  изобразил в ответ на мои слова такую сложную гримасу на
лице,  что я  тогда  не  понял  ее  смысла. Сейчас я уже понимаю  смысл этой
гримасы, и означала она в устах Якова Иосифовича примерно вот что:
     -  Молодой  человек,  с  какого  острова  вы  прибыли, кому нужна  ваша
производительность  и  стоимость разработки? Все это  -  халоимес  ("мечты",
"сны" - на идиш). А есть жизнь, план работ нашего института, фонд  зарплаты,
отчетность руководства и т.д., и т.п. Шли бы вы ..., или ехали бы себе домой
на Кавказ есть фрукты и пить вино, и не морочили бы головы русским людям ...
     Вот  какие сложные  мысли  изобразил Яков Иосифович  своей  мимикой, но
расшифровывать ее он мне не стал, чувствуя, что я могу пойти жаловаться, как
угодно высоко. Он только переменил свою мимику, на благожелательную и, опять
же, наклонившись к моему уху, прошептал:
     -  Приходите завтра (о,  как я  ожидал услышать эти  слова!), и  я  вас
познакомлю  с  очень  умным  специалистом, кандидатом  наук  (и Немировский,
уважительно поднял  вверх палец!) Вайнштейном Борисом Михайловичем, он-то уж
разберется  в вашем изобретении.  А что мы  -  простые  инженеры, -  и  Яков
Иосифович изобразил выражение лица "бедного еврейчика".
     Я вышел  из  ВНИИСтройдормаша часов  в шесть  вечера, купил в  магазине
бутылку кефира,  плавленый  сырок и булочку,  называемую тогда "калорийкой".
Дешево пообедав, я помыл и сдал бутылку в магазин, а потом решил, что искать
общежитие уже поздно и первый день можно переночевать и на вокзале. Я пешком
дошел до Крымского моста, перешел  его  и заглянул в Парк Горького. Там было
шумно и весело. Дойдя до  летнего кинотеатра,  я устроился  так, что мне был
виден весь экран и бесплатно просмотрел какое-то кино.
     Потом уже, когда людей стали  выпроваживать на выход  из парка, вышел к
Калужской площади, сел на станцию метро "Калужская" (теперь "Октябрьская") и
доехал по  кольцу до "Курской". Но там было такое  столпотворение, что найти
свободную  скамейку  не  представлялось  возможным.   Расспросив  людей,   я
установил,  что самые  малолюдные вокзалы Москвы -  Рижский,  Савеловский  и
Павелецкий. До Савеловского вокзала, добраться тогда на  метро  было нельзя.
До  Рижского вокзала нужно  делать пересадку, а до Павелецкого -  всего  две
остановки по кольцу.
     Действительно,  Павелецкий  вокзал   оказался  малолюдным,  но   совсем
свободных скамеек не было. На каких-то скамейках спали  по-двое, а не других
- по-одному. Я критически осмотрел  скамейки и  решил прикорнуть на той, где
уже спала полная женщина непонятных лет - лицо она закрыла косынкой. Женщина
была невысокой и занимала немного места в длину.
     Я сперва присел,  потом прилег, подложив портфель под голову.  Железные
"остановы"  больно "кусались" даже через портфель. Сильно мешал свет в  зале
ожидания. Но постепенно усталость взяла свое, и я заснул. Проснулся я  часов
в шесть, вставать было еще рано, и я вожделенно взглянул на полные ноги моей
соседки, решив хоть на часок прилечь на что-нибудь мягкое. Пододвинувшись  к
полной даме, я осторожно положил голову ей на голень вытянутой в мою сторону
ноги.  Но  голова  моя  уперлась  во  что-то  твердое.  Не  поверив  первому
впечатлению, я несколько  раз ткнулся  головой о голень  женщины, но  она, о
ужас, была твердой,  как бревно. Сон прошел мгновенно, я присел и костяшками
пальцев  постучал  по дамской  ножке.  Звук  был  такой, словно  я стучу  по
деревянной  трубе.  Я в страхе поднял глаза  на голову женщины и увидел, что
она,  проснулась,  и,  откинув косынку, с любопытством  наблюдает  за  моими
действиями.
     -  Что,  хотел поспать на мягком, милок? - добродушно спросила  женщина
лет  пятидесяти,  - протез  там  у  меня,  нету левой ноги, понимаешь!  Если
хочешь, я повернусь, можешь прилечь на правую, она настоящая, мягкая!
     Я вскочил на  ноги и стал благодарить, отказываясь и извиняясь. Женщина
поняла, что я здорово испугался, вздохнула, и снова накрыла лицо косынкой. Я
пошел в туалет стирать и трусить свое нейлоновое белье. Потом побрился, стоя
в трусах,  которые за время  бритья высохли.  Оделся, даже  надел нейлоновый
плетеный галстук на резинке, взял портфель и вышел.

        Новые знакомства

     Первым  делом  я  заехал на  площадь  Маяковского, на табачную  фабрику
"Дукат". По телефону в бюро пропусков связался с отделом Главного механика и
рассказал о своем деле. Оказывается, там уже читали мою статью в "Табаке", и
меня с радостью приняли. Молодой человек - то ли главный механик, то ли  его
заместитель, взял  у меня "остановы", и  вызвал по телефону человека в синем
халате.  Он  передал  этому человеку мои "остановы", я  пояснил - куда  надо
крепить,   и   какое  масло  заливать  в  маленькие   емкости   "остановов".
Оказывается, у них на "Дукате" те же проблемы со станками системы "Элинсон",
что и на Тбилисской фабрике.
     Я осмотрел  цех - он был гораздо чище, чем тбилисский, мастера не спали
на табуретках, как в Тбилиси, а деловито ходили между  станками. Сами станки
работали тише, но так же мяли папиросы и забивались табаком.
     Молодой  человек  оставил  свой  телефон  и  попросил  позвонить  через
недельку,  чтобы  узнать  результат.  Фамилии его я  уже не помню. А  я  тем
временем,   окрыленный   ласковым   приемом   на   "Дукате",    понесся   во
ВНИИСтройдормаш. Прошел я внутрь гораздо быстрее, чем вчера - Яков Иосифович
заранее заказал  мне пропуск. Встретив,  Немировский повел меня  в какой  то
кабинет, который оказался пустым. Усадив  меня  на  стул,  он вышел  искать,
видимо, хозяина  кабинета. Минут через пять он  вошел вместе с человеком лет
тридцати пяти  с густыми волнистыми  черными волосами  и  очками  с толстыми
вогнутыми стеклами. У хозяина очков,  видимо, была сильная близорукость,  но
он предпочитал смотреть поверх очков.
     - Кто сочинил эту ахинею? - с места в  карьер громким голосом заговорил
незнакомец,  - придумывают всякую ерунду, а потом разбирайся,  черт  знает с
чем!
     - Вайнштейн Борис  Михайлович! - наконец, протянув  руку,  представился
он, -  да вы, оказывается  еще и  студент - добавил  он,  заглядывая  в  мою
заявку, - что могут понимать студенты в скреперах? Да  вы хоть скрепер живой
видели когда-нибудь?
     Я приготовился к решительной схватке. Вайнштейн сел за стол и пригласил
сесть меня. Немировский трусцой выбежал из кабинета.
     - Яков Иосифович уже рассказывал мне  о  вашем предложении, - продолжал
Вайнштейн - это же ахинея,