шня, которая отлетела на несколько метров: машину "подстрелили " из гранатомета, лишив возможности нормально двигаться, а затем добили прямой наводкой из пушки, внутри взорвался боекомплект... Что осталось от пацанов? -- зола и пар... Встречали нас в лагере так: "О! Неужели вернулись?!" Весь город был в подбитых танках, БТРах, БМПэшках. После того боя у наших, нами отремонтированных танков, нашлись "настоящие" хозяева, у нас их забрали. У моего механика после боя открылась язва, его увезли на вертолете, не знаю, где он, что с ним. Дослуживали мы уже в роли пехотинцев. "Бывшие" танкисты строили землянки для жилья на окраинах города ("Стал неплохим строителем", -- полушутя говорит Сергей), охраняли объекты. Однажды наткнулись на дудаевский склад боеприпасов и продовольствия. Набрали коньяку и мешок грецких орехов. По ночам, чтобы согреться, делали "горячий" напиток: в большую кружку на одну треть насыпали растворимый кофе, затем столько же сахара, все это заливалось коньяком -- получалось "сытно, тепло и весело". Вообще, питание было скудным: на сутки получали на человека банку тушенки, две банки каши и четыре сухаря. Еще днем от пайка оставалась половина -- отдавали старикам на улице. Днем и ночью боролись со снайперами. С наемниками-иностранцами высокой военной квалификации "встречаться" не приходилось, видимо они выполняли у дудаевцев более серьезную работу, а вот "контакты" с бывшими и настоящими соотечественниками, воюющими на той стороне, не были редкостью в те дни. -- Встречалось достаточно много украинцев, судя по уровню организации, целые подразделения. "Белые колготки" -- реальность, это женщины из Прибалтики, в основном специалистки по спортивной стрельбе (биатлонистки и т.д.). Ребята поймали одного русского мужика. Однажды попалась молодая женщина-москвичка... Как с ними поступали?.. Пощады не было ни с нашей, ни с другой стороны, во всяком случае, мы знали, к чему надо быть готовыми. Друг мой, Коля Дмитрук, всегда носил пулю "для себя": сделал на ней соответствующие надпилы, притупил -- получилась разрывная, чтобы наверняка... Я всегда брал с собой гранату РГД-5 -- тоже не для боя, для себя. Когда подошел "дембель" Сергей Гордиенко и многие с ним предложили командованию: дайте нам новые танки -- и мы останемся. По какой-то непонятной логике (может быть -- по отсутствию логики) той войны их предложение оставили без внимания, а эшелоны все подвозили и подвозили необстрелянных полугодков, многим из которых предстояло стать "золой и паром". Ведь это был всего лишь май девяносто пятого. -- Там оформляли документы на награды, отправляли куда-то наградные листы... Знающие люди шутили: ребята, не беспокойтесь, лет через пятьдесят награды все равно вас найдут. Я знаю -- может быть и раньше, когда наши голоса или жизни понадобятся какому-нибудь очередному вождю. Какие награды! Когда уезжали, никто по-мужски руки не пожал, даже спасибо ни у кого язык не повернулся нам сказать... Я, конечно, еще мало прожил, но чувствую, что, несмотря на все, самое чистое -- да-да! -- в моей жизни уже минуло, осталось "там". Я многое перестал понимать, вернее, -- принимать, в этой "гражданской", "нормальной" жизни. Просто не хочу. Иначе -- зачем я пережил все это? И страна -- вместе со мной? Ладно, войну проиграли, массу людей угробили, но хоть что-то должно от этого для всех нас остаться! По дороге домой, в Тюмени, заглянул в бар. Сижу, пью коктейль. Зашли какие-то... Как их называют -- рэкетиры, мафиози или блатные? Все посетители испугались, я -- нет... Они мне: ну, ты чо, крутой, что ли? Я отвечаю: нет такой категории людей. Им стало интересно: --Ну, а ты, например, по-твоему, кто? -- Я -- живой. -- А еще какие бывают? -- Мертвые... Я стараюсь не ходить в рестораны, боюсь -- во хмелю чека переклинит, кому-нибудь горло перегрызу. Думаю, в ближайшее время следует ожидать всплеска преступности. Потому что если мы, такие, не нужны своему государству, то это не значит, что не нужны никому. Когда ехал обратно, в поезде подсели ребята, предлагали работу "для настоящих мужчин" -- обещали квартиру в областном городе, хорошие "бабки". Мы им нужны -- умеющие то, что нормальному человеку -- не дай Бог. Мы -- "без барьеров". ... Думаю, для нас, десятков тысяч "чеченцев", есть два пути: либо мы объединимся и станем нормальной частью нормальной страны, частью, которая будет сильнее любой мафии, -- либо растворимся в нынешнем бардаке, в том числе -- в самой этой мафии. Сейчас Сергей Гордиенко работает охранником службы безопасности Пангодыгазорса, пытается объединить ветеранов Чечни, создать и узаконить в Пангодах подразделение соответствующей региональной ассоциации. Сам пишет, доказывает, ездит в Тюмень, Салехард. Хочется верить, что такой человек, как Сергей -- думающий и целеустремленный -- преодолеет все преграды и осуществит то, к чему поставил цель на ближайшее будущее. А в дальнейшем -- он уже не видит себя вне армии, в которой, как он считает, сформировался определенным, единственно приемлемым для него образом, где пока еще присутствует порядок, и которая является несомненным, даже для нашего времени, олицетворением и оплотом государства. Собирается поступать в высшее военное танковое училище. К финалу нашей беседы у меня уже оформилась концовка этого очерка, примерно такая: "Думаю, все мы желаем, чтобы будущее армии, не "любительской", а профессиональной, в которую идут по доброй воле, осознанно, было за такими людьми, как Сергей Гордиенко. Которые уже сейчас оживляют для всех нас, соотечественников, привыкших к старым лозунгам и оглохших от новых, такие слова, как -- солдатская совесть, офицерская честь, страна..." И все же в этом рассказе последними остаются такие слова Сергея: -- Я не хотел становиться военным. Думал, спокойно отслужу, ни в кого, разумеется, не стреляя, и займусь на "гражданке" мирным делом, просто мирским, но угодным Богу... Но: война!.. И когда уезжал оттуда, считал, что в жизни не возьму больше в руки оружия... Однако вот, решил стать офицером. И теперь уже не знаю -- то ли война тому причиной, то ли такой мир?.. МЕДИЦИНСКИЕ ИСТОРИИ -- Муж написал: "Татьяна, приезжай, условия неплохие -- зал, кухня!.." Оказалось, вагон на две семьи. Тогда уже двое ребятишек подрастало... Стали жить, работать. Я устроилась по специальности, медсестрой в амбулаторию. -- Фельдшер "Скорой помощи" Татьяна Ивановна Глушкова рассказывает о своих первых днях в Пангодах, -- вероятно, как и у всех "начальных" северян, нелегких, -- очень спокойно. Или достаточно много времени прошло, или действительно тогда трудности имели несколько иное, чем сейчас, измерение? -- Председатель профкома советовал: напиши заявление на квартиру, авось когда-нибудь получишь. Я ему: да вы что! -- только три года, подзаработаем и уедем в свой Северный Казахстан! Ну, словом, все у нас складывалось, как и у многих. В сентябре 1981 года в поселке официально открылась служба "Скорая помощи", Татьяна Глушкова поступает туда фельдшером. Она вспоминает: -- Начинали с одной в дежурную смену. Сама себе и диспетчер, и фельдшер, и медсестра, и санитар. Вся "Скорая" -- это вагончик на берегу речки, никаких условий, холодной воды нет, горячая -- из батареи отопления. В качестве "кареты" первое время дежурила бортовая машина "ГАЗ-51", иногда давали "бетономешалку". Естественно, больных могли перевозить только в сидячем положении, некоторых пешком "привозили". В ночь с 21 на 22 апреля 1982 группа пангодинских медиков, вместе с надымскими коллегами, принимала участие в оказании помощи пострадавшим от аварии на ГП-7. Была там и Глушкова: -- На тот момент, когда мы приехали, обнаружили уже 14 трупов, они лежали в одной комнате, помню среди них был ребенок возрастом до года. Людей продолжали разыскивать. Пострадавших много. В том помещении, где работала наша бригада, они лежали плотно, один к одному. Ожоги, обморожения... Запомнился молодой парень, в спину которого буквально въелась его собственная расплавленная синтетическая рубашка. Ставили капельницы, как могли облегчали страдания. Дальше больных отправляли в Надым, Тюмень. Долго бились над обмороженной девочкой семи лет. Моей дочке тогда было столько же -- я в те мгновения об этом думала, и потом не забыла, и всегда помню. Когда перестало биться сердце, долго оживляли... Не спасли. ...Татьяна Ивановна вздохнула, ненадолго замолчала. Затем задумчиво, безотчетно провела ладонью перед глазами -- то ли поправила упавший локон, то ли отогнала грустное воспоминание. Улыбнулась и предложила: -- Давайте, я вам лучше что-нибудь веселое расскажу! Она рассказала. История оказалась не очень веселой в буквальном понимании, но на фоне предыдущего рассказа навела на мысль, подтвердила давно слышанное, что самое главное для человека -- быть живым-здоровым. Тогда и что-то досадное, происшедшее в прошлом, со временем становится забавным, а если очень "постараться", то и веселым. Особенно, если это "что-то" связано с молодостью, с другими, более светлыми воспоминаниями. --... Это было под самый Новый год 31 декабря. Я сопровождала роженицу в Надым. Отвезла ее в горбольницу -- и обратно с носилками в аэропорт, думала, успею... Народу, как ни странно, много было, сесть негде. Вот так и встретила Новый год -- в зале ожидания, на подоконнике, на пару с носилками. Только второго января попала домой, там все, слава Богу, нормально, меня ждут... С Новым годом, говорю, семья!.. Смешно, правда? В ЧЕМ СЧАСТЬЕ? -- Двадцать лет назад моего будущего мужа, водителя Надымского КАВТа, послали на уборку урожая в Голышмановский район, там он встретил меня, сельскую акушерку, "очень молодую специалистку", выпускницу Ишимского медучилища... -- так начинает свой рассказ о северной жизни одна из старейших (только по стажу!) работниц пангодинской медицины, фельдшер "Скорой помощи" Татьяна Николаевна Пушкарева. Сразу после свадьбы молодожены Пушкаревы приехали в Пангоды, стали жить в "бытовке" деревянного общежития -- жилье не ахти какое, зато отдельное, у многих супругов тогда и такого не было. Водителям в то время работы хватало -- трасса, как бездна, только "давай-давай". А вот Татьяне первые месяцы пришлось трудиться не по специальности, устроилась кухрабочей на медвежинской стройке, как сейчас помнит -- в столовой "Куста No 9". К работе с напряженным ритмом привыкла быстро, можно было "расти" дальше, но насовсем оставаться в ОРСе не собиралась, чувствовала -- не ее это призвание, тянуло в ставшую уже родной медицину. Наконец, счастье улыбнулось, ее приняли медсестрой в пангодинскую амбулаторию. За всю медицинскую практику каких только случаев не произошло, особенно в пору работы в "Скорой помощи", но почему-то самыми запоминающимися оказались из первого года. Рассказывая об одном из них, Татьяна Николаевна, на вид очень серьезная и собранная женщина, с трудом сдерживает смех: -- Вызов в общежитие, комендантша встречает у крыльца: "Таня, будь осторожна, у мужика белая горячка "открылась", никого не впускает, здоровый черт. Я ему сказала, что, мол, сейчас невеста твоя придет, открой..." Подошли к двери, она -- тук-тук: "Миша, невесту привела, открой, она хорошая, послушает только, укольчик сделает, витаминчик даст!" Впустил, большой такой, но как ребенок... Я укол сделала, уходить -- а он не выпускает: невеста, мол!.. И куда комендантша-то делась! Придумала тоже "невесту" на мою голову. Кое-как выскочила, дрожу вся. Восемнадцать лет всего тогда было, маленькая, худенькая. Девчонка!.. Да, повторяет Татьяна Николаевна, сами были, как дети, а "настоящих" детей было раз-два и обчелся. Дружили крепко, сейчас, наверное, так не дружат. Ходили друг к другу в гости, играли в какие-то игры, на санках по поселку гоняли. В одежде, в том числе и женской, все было просто: шапки-ушанки, валенки, "костюмы метеоусловий", больше известные тогда как "куртки буровиков". Ну, -- полушубок "крытый", если холодно. Мужская дубленка -- вообще роскошь! Пушкарева уезжала по "вызову", я на бегу спросил: как насчет "палат каменных" -- нажили за двадцать-то северных лет? Татьяна Николаевна бросила на ходу: -- Квартира в щитовом финском доме -- вот и все "палаты"! -- побежала к машине, обернулась, сказала веселее: -- Детишек нажили, двое их у нас, большие уже!.. До свидания, не болейте! ЗАВЕДУЮЩАЯ На сегодняшнее утро заведующая детским садом "Теремок" Татьяна Анатольевна Доброзорова заказала сантехника. Уже несколько дней кряду повариха жаловалась на "плачущую" батарею отопления: -- Татьяна Анатольевна, я банки устала подсовывать, пол на кухне постоянно в лужах! Сантехник пришел к обеду, когда пищеблок уже работал в полную мощь, по коридорам разносился аппетитный запах творожных вареников. Был слесарь слегка навеселе, за дело взялся лихо: -- Так, -- сказал, не глядя на заведующую, но блестя глазами на молоденькую розовощекую повариху, -- ничего перекрывать не будем. Немного гаечку ослабим, подмотаем и тогда затянем, навечно. Все будет хоккей. Фирма веников не вяжет... -- И заключил, отвернувшись к батарее, гремя инструментом, уже серьезно, почти сердито: -- Правда, и триста "прямого" -- тоже не платит... Татьяна ушла к себе в кабинет, села писать табель. Ее слегка поташнивало, была она на седьмом месяце, под сердцем толкался желанный для них с мужем Дениска. Хотелось, чтобы он был таким же веселым, как его мать, и таким же мужественным, как отец. Она не любила, когда мужики по-бабьи разговаривали о деньгах. Вся мужественность улетучивалась. "Триста прямого"! А вот большинство женщин на Севере и не мечтают о трехстах рублей оклада -- предельной суммы, на которую накручиваются "полярки" и коэффициент. Но работают и не ропщут: поварихами, учителями, воспитателями -- кто скажет, что эта работа мед? Особенно здесь... Что касается ее, то, решаясь ехать в Пангоды, о деньгах она думала меньше всего. Ведь в материальном плане и "на земле" жилось неплохо. Костромская область, город Шарья. Здесь Татьяна закончила педучилище. В учебном заведении она получила не только теоретические знания, но и опыт работы с коллективом -- все годы учебы председательствовала в профкоме, в который входили и студенты, и преподаватели. О серьезности этой общественной работы говорит то, что после выпуска Татьяны никто не потянул эту должность "по совместительству" -- пришлось в штатном расписании училища заводить единицу "освобожденного", оплачиваемого профорга. Наталью заметили в Гороно и сразу после получения диплома восемнадцатилетнюю молодую специалистку назначили заведующей одного из детских садов. Три года перед Севером она поработала инспектором отдела народного образования по дошкольному воспитанию. Да, Татьяна уехала на Север не за деньгами. В этом факте для нее тогда не было ничего необычного, но все же в глубине души сомневалась: такая ли она, как все? Ведь многие вокруг шутят: "За туманом едут только дураки!.." Позже, когда узнала северян, поняла, что за меркантильной бравадой, за напускной грубостью, за показной иронией -- за всем этим, как за панцирем, находится то, что почему-то принято старательно скрывать от посторонних глаз: сентиментальность, ранимость, душевная щедрость. А поняла она это как раз потому, что человечность скрыть невозможно. Нет, далеко не все, и Татьяна в их числе, поменяли юг на север ради "грошей". Если рассуждать очень общо, то одних забросила сюда романтика, других, действительно, -- нужда... Бывший ее одноклассник, будущий муж, приехал в Пангоды в 1974 году, работал в одной из самых известных строительных организаций района -- СУ-39, силами которого возводились технологические и бытовые объекты месторождения "Медвежье" и вахтового поселка Пангоды. Как один из первопроходцев, начинавших обживать поселок и имевших право выбора, где возводить свое жилье, он взял место на высоком берегу речушки. Вскоре здесь вырос добротный домик, который и балком-то не хотелось называть. Но на Севере так повелось: раз на скорую руку, из того, что бог послал -- значит балок. Был там и сарайчик, и палисадник, и банька. ...Она с сыном приехала к нему теплым сентябрем семьдесят девятого. Сухая осень томно грустила медленными, желто-оранжевыми красками, другой берег речушки казался счастливой брусничной сказкой, сулящей избавление от суеты, от неопределенности, обещающей покой и тихую вечную радость. Неужели это и есть Север?.. Ведь это же блаженная обитель, которую, видимо, еще до конца не открыли для себя южные люди! А когда откроют -- хватит ли всем места на этом самом краю земли? ...Первые минуты возле их, теперь уже общего, домика: ее голова на крепком плече мужа, его рука гладит голову стоящего рядом мальчика... Тяжелое марево буйного северного заката, на глазах -- слезы... До зимы оставалось немного и они жадно ловили последние мгновения ненадежного осеннего тепла, способного в одночасье смениться полетом "белых мух". Ужинали во дворике, который начинался от стены балка и заканчивался темной водой песчаного берега. Ближе к сумеркам по гладкому парному зеркалу вместе с отражением луны начинали плавать ондатры... Где теперь все это? Сейчас, через много лет, приходя на то место, где стоял их балок, чтобы вспомнить первые месяцы на Севере, Татьяна старается не глядеть под ноги, на чумазый берег, на захламленную ржавую воду. Она смотрит на другую сторону, где иногда в желтом увядании нет-нет да блеснет красным спелая брусника. А еще лучше смотреть выше макушек деревьев, на закат, он точно, в отличие от многого, остался таким же, как и много лет назад... На второй день набежали соседки -- одна, вторая, третья... Такие же молодые, как и Татьяна. Принесли кто сковородку, кто кастрюлю, кто ведро. Спать не на чем было -- дали матрац, одеяло. Дружное это было место! Или время?... Ходили друг к другу без приглашенья. Если по берегу разносился запах выпечки, то все балковое население обжитой речушки знало, что сегодня все встретятся на вечерних пирогах. Уходили к соседям, не закрывая своих дверей -- на всякий случай, вдруг кто из знакомых придет с другого края поселка. Муж до сих пор шутит: тебя, мол, Татьяна, несколько лет Пангоды ждали, чтобы детсад открыть. Действительно, через несколько дней после ее приезда открылся в поселке первый детский садик. Назвали его "Теремок". Татьяне повезло, стала одной из первых пангодинских воспитательниц. А через несколько месяцев уехала на Большую землю первая заведующая, Татьяну вызвали в Надым, сказали: принимай сад. Работа была знакома, к тому же хотелось творчества, которое здесь, в суровых условиях северного становления, реально виделось в том, что многое предстояло сделать для этих мест впервые. Такая вот ей выпадала возможность счастья первопроходца -- быть первой. И не просто первой -- нужной. Поэтому она не раздумывая согласилась. Пангодам в конце семидесятых без детского сада уже задыхались. Поселок из вахтового пункта месторождения "самовольно" перерос в обыкновенный, семейный. Доля детского населения приблизилась к "земным" нормам, вставал вопрос: принимать ли женщинам активное участие в жизни Пангод, то есть работать, или быть для них неизбежным балластом. Да, выбирать приходилось именно по такой дилемме -- ведь жить "долговременно холостыми" мужчины больше не желали, вахтовалась уже сравнительно малая часть работников, остальные трудились здесь постоянно, поэтому правдами и неправдами привозили жен и детей. "Теремок" построили добротно, но из того материала, который на тот момент для этих целей был, и по упрощенному проекту. Одноэтажное деревянное здание внутри было выполнено по школьно-классному принципу: общий коридор и игровые комнаты без раздевалок и спален. Детей раздевали в коридорах. На время "тихого часа" в комнаты заносили раскладушки... Если смотреть на все это строгим глазом, то -- сплошные нарушения норм и правил. Но ведь жизнь на Севере сама по себе -- нарушение и даже, на взгляд многих, насилие над природой человека. Впрочем, есть и другие мнения. Можно говорить все что угодно о том, что уже свершилось... Сад был рассчитан на восемьдесят детей. Но эта цифра для нужд пангодинских родителей была катастрофически мала и "Терем" с первых дней заработал с двойной перегрузкой. Когда Татьяна Доброзорова стала заведующей, функционировало четыре группы по сорок детей в каждой. Так как часть пангодинцев работала на трассе, появилась и группа "круглосуточников". Получить в Пангодах место в детсаду было очень непросто. За каждым предприятием закреплялось определенное количество мест, таким образом, очередная вакансия появлялось только в результате перехода какого-либо ребенка -"теремковца" в разряд школьников. Этот недостаток, как и другие дефициты, характерные для того времени, были источником конфликтов между работниками и руководством, просто между людьми. Нервотрепки доставалось и без вины виноватому персоналу "Теремка". С первых дней работы в роли заведующей Татьяна стала добиваться расширения детского сада. В результате через несколько лет вырос пристрой основных и вспомогательных помещений, площади увеличились почти вдвое, родители вздохнули свободнее. Для раннего Севера характерно, что многие большие дела творились неспециалистами, каждые трудолюбивые руки годились -- лишь было бы в них желание освоить новое, зачастую сложное ремесло. Но "Теремок" исключение: специалистов с педагогическим образованием и опытом работы в школах и дошкольных заведениях хватало с избытком. Составляли их в основном женщины, приехавшие сюда за мужьями, поэтому "избыток" неприятно сказывался именно на них, так как мужчины-педагоги, если они были невостребованными в своей области, гораздо легче находили себя в другом деле, на производстве. Три воспитательницы, трудившихся под началом более молодой Натальи, до Севера, как и она, работали заведующими детских садов. Этот фактор, наряду с прочими объективными, постоянно заставлял ее предъявлять к себе повышенные требования. Потом, с годами, значимость фактора уменьшилась, а повышенные требования -- остались, но стали просто естественным ее состоянием. ... В кабинет, постучавшись, вошел Слава Петров, мальчик из старшей группы. -- Татьяна Анатольевна, я пришел!.. -- он набрал в легкие воздуха и широко раскрытыми глазами уставился на заведующую. Татьяна удивленно подняла брови: -- А почему так рано, Славик? Тебя что, мама раньше забирает? -- Нет, -- громко выдохнул мальчик, -- просто я очень хорошее дело сделал! А то вечером забуду!.. Петров пришел с ежедневным отчетом. Такую форму контроля над этим "неуправляемым" ребенком назначила Татьяна, когда от него стали отказываться воспитатели. "Слава о Славе" шла уже по всему поселку -- он отставал от остальных детей по всем показателям, отличался агрессивным поведением. Учителя из школы Доброзорову предупредили: этот ребенок вряд ли сможет у нас учиться, постарайтесь убедить родителей, пока не поздно, определить его в какую-нибудь спецшколу "на земле". Родители, когда услышали об этом, схватились за голову, мамаша прибежала в слезах: Татьяна Ивановна, помогите, спасите ребенка! Ох, и намучилась с ним Татьяна! Но результаты уже были налицо. Спецкурс воспитания, который она специально для него разработала, очень скоро дал плоды. За год поведение выправилось, появились первые успехи в поготовительной учебе. В этом году Славик, даст Бог, пойдет в школу. Родители не нарадуются. Но на всякий случай Татьяна пока оставила из "спецкурса" ежедневные отчеты, "отчеты хороших дел". -- Ну, хорошо, давай, пока не забыл, -- строго, но спокойно произнесла Татьяна, борясь с легким головокружением, -- но, учти, вечером все равно придешь, отчитаешься. Все-таки начнем как обычно: что ты сегодня плохого не делал? -- она положила руки на круглый живот и прислушалась к Дениске внутри себя, при этом продолжая внимательно смотреть на Славика. Славик немного разочарованно почесал затылок и начал: -- Я сегодня не дрался с пацанами, не выбегал без спроса в коридор. Эта... не принес в группу сигареты... Из коридора донесся истошный крик поварихи: -- Спасите! Их же там током поубивает!.. ... Струя кипятка ударила из ремонтируемой батареи, сантехник, ошпаренный, бросив инструмент, отскочил в ужасе в сторону, прижался к стене, повариха, мокрая, визжа, выскочила в коридор. Горячая вода била в электроплиту, из нее со скрежетом вылетали снопы электрических искр и шипя падали на пол, превратившийся в огромную лужу. Через минуту пар заполнил все пространство кухни, выклубил в коридор, застелился по потолку. Татьяна, придерживая живот, забежала на кухню. Сквозь пар были видны только сверкания в районе плиты. Она пригнулась к полу, где пар был не очень плотным, заметила у дальней стены ноги сантехника и две пары женских ног. Наверное, нянечки зашли на кухню послушать болтовню "фирмача", мелькнуло у нее в голове. Люди были отрезаны от выхода с одной стороны плитой, а с другой -- струей кипятка, рвущейся из батареи. Татьяна, прикрыв ладонью глаза и держась другой рукой за стенку, добралась до электрического щита, который располагался в углу кухни. Нащупала ручку, потянула на себя. Дверца оказалась запертой. Татьяна схватилась за ручку обеими руками и яростно рванула ее на себя, дверь с громким хрустом распахнулась. Оказывается, здесь тоже вовсю искрило. Татьяна вспомнила, представила устройство щита: в глубине алюминиевые шины, ближе к дверце череда коричневых автоматических выключателей с торчащими пластмассовыми кулачками-приводами. Автоматов много, какой надо отключить, где он хотя бы приблизительно расположен -- неизвестно. В глазах стало совсем темно, ноги подкосились, Татьяна почувствовала, что теряет сознание. Времени не оставалось. Была не была, она ткнула растопыренной ладонью туда, где по ее предположению находились самые верхние автоматы. Удачно, вот они. Нащупала кулачки приводов. Подняла вторую руку, сцепила ладони в замок, захватила верхние приводы и, прижавшись всем телом к щиту, стала опускаться к полу. Защелкали выключаемые автоматы, "петля" соскользнула на следующий нижний ряд приводов... Искрение прекратилось, сантехник перемахнул через электроплиту, побежал в теплоузел, перекрыл общую задвижку. Вскоре все стихло. Когда к Татьяне подбежали, она сидела в воде возле щита, прислонившись головой к нижним автоматам. Первое, что она увидела, открыв глаза, были плавающие вареники... Через два месяца у Татьяны родился крепенький мальчик, второй сын Дениска. Друзья шутили: "Электриком будет!" А еще через несколько месяцев, не "догуляв" срок декретного отпуска, заведующая Татьяна Анатольевна Доброзорова, вместе с сынишкой, пришла в "Теремок" и приступила к работе. Я ВСЯ В ДЕТЯХ До Тюменского севера была Байкало-амурская магистраль, там начиналась одиссея семьи Коротковых, отлучившая их от солнечной родины, Украины, на долгие годы. Будучи учителем, Светлана Николаевна на БАМе привыкла к другой, более спокойной работе, но как только приехала в Пангоды, поняла, что все-таки выбор судьбы она сделала тогда, когда после школы поступила учиться в Кировское педучилище... Сегодня завуч средней школы Короткова вся в работе с детьми. Она горячий поборник идеи, что нет детей неспособных (есть неспособные воспитатели) и все дети достойны того, чтобы государство в лице школы обеспечивало их, абсолютно всех, достойными условиями для получения хотя бы полного среднего образования. -- Я убежденный сторонник формулы: "Лучшее -- враг хорошего", -- говорит Светлана Николаевна, рассуждая на тему нынешнего образования. -- Потому что хорошее это уже действующая система, а лучшее -- всего лишь идея, но которая уже отрицает существующее. Приглядитесь: практически все положительное в сегодняшнем образовании -- это то, что еще не успели сломать, от старого. Загляните в "новое", уже живущее под вполне благой идеей, -- элитные школы и т.п. далеки от "элитного" уровня, но самое печальное, что там учатся зачастую, увы, не самые одаренные дети -- может быть от того, что отбор там не по способностям воспитанников, а по некоему другому. Подобное можно сказать и об учителях -- тех, кто ушел в разнообразное "туда" и тех, кто остался здесь, в бедной (во всех смыслах), но самой массовой и доступной школе... Пока, слава Богу, нельзя сказать, что лучшие -- ушли. Светлана Николаевна любит повторять слова московского профессора Ю.М.Калягина, изучающего мировые системы образования, который говорит, что в России нужно было лишь осторожно добавлять изюминки к хорошей булочке -- это, разумеется, о школьном образовании. -- Этот ученый констатирует, что американцы в последние годы усиленно изучают для прикладного применения именно бывшую советскую школу, которая в их представлении является единственным примером системы, которая могла бы удовлетворить требованиям развитого демократического общества, -- делится Короткова впечатлениями о последней командировке в столицу. В заключение беседы она пообещала подготовить подборку детских сочинений, написанных шестиклассниками на тему: "Если бы я был волшебником". -- Уверяю вас, вы увидите, что дети хотят совсем не того, чем их накачивает телевидение, т.е. мы с вами, они -- такие маленькие -- уже устали от видеонасилия, стрельбы, драк, убийств... Там, в сочинениях, порой видится целая бездна, которая разделяет наших детей и мир, в котором они сейчас живут... Один из выводов, который я сделал после разговора со Светланой Николаевной, был вывод-предположение: вполне может стать, что дети, когда вырастут, скажут нам, что мы, их родители, во многом были не правы. Будут ли они в этом случае категоричны? Тоже вполне вероятно, тем более что им есть с кого брать пример... И еще: уверен, что если в будущем не произойдет характерного для нашей истории, очередного, "отрицания" детьми отцов, то только благодаря таким педагогам, как Короткова. Которая, на вопрос о собственных увлечениях, сказала: "Я вся в детях..." ОДИН В ПОЛЕ НЕ ВОИН Однажды Галина Петровна Кунич услышала в телепередаче, как молодой человек на вопрос: "Что вам дала школа?" -- ответил: "Комплексы". И задело ее за живое, обидно стало за образование вообще, хотя, она полагает, что в ее пангодинской школе No2, бессменным директором со дня открытия которой является, дела со степенью раскрепощенности основной массы учащихся обстоят иначе. ...Возможно, многое в ее манере работать сейчас от прежней деятельности -- долгое время "на земле" она была директором Дома пионеров, куда дети приходили добровольно и в конечном итоге именно они, дети, определяли, быть или не быть отношениям между педагогами и учениками. Это заставляло чаще смотреть на себя со стороны, а в ребенке видеть не столько "подчиненного", сколько просто еще не умудренного опытом человека. -- Я всеми способами стараюсь убедить преподавателей взглянуть на каждого ученика "домашними" глазами, -- говорит Галина Петровна. -- Ведь зачастую ребенок в классе и дома -- это не одно и то же. Здесь, бывает, среди массы себе подобных, он вынужден выглядеть, к сожалению, не лучше, чем на самом деле, чтобы не быть "белой вороной". Вы же сами видите, говорю я учителям, что подавляющая масса ваших выпускников это нормальные люди, которые живут, работают среди нас с вами. А еще совсем недавно это те же, что и сейчас, непоседы и егозы... Помните, на заре "перестройки" пошла мода в школах буквально отказываться от неуспевающих, неперспективных детей после получения ими неполного среднего образования? Мы же учим всех, ни от кого не отворачиваемся -- если еще и школа в такое нелегкое для всех время от детей отвернется, то к чему же мы тогда придем? Каждый преподаватель должен быть -- и не в последнюю очередь -- психологом, полагает Галина Петровна. Но пока, при наличии штатных единиц, специалистов этого профиля в школах мало. Между тем, исследования, проведенные в школе, зафиксировали среди учащихся всех возрастов так называемую повышенную тревожность. На вопрос об уровне этого параметра среди ее коллег и как директору удается поддерживать его на приемлемом уровне, Галина Петровна ответила: -- Во-первых, хочу отметить, что директор сам по себе в "битве за детей" -- никто: один в поле не воин. Главное -- коллектив. Что касается "должного уровня", то тут, конечно, почти все зависит от преподавателей, а от директора -- лишь в минимальной степени. Я благодарна коллегам, что они у меня такие... самоотверженно-человечные. Знаете, иная придет ко мне в кабинет, выплеснет наболевшее, прямо расплачется -- и то понятно: одно безденежье чего стоит. Выйдет -- и на урок. А я со страхом думаю, как же она там в классе сможет, не то что работать, -- просто владеть собой!? Иду потихоньку к тому классу, приоткрываю незаметно дверь, смотрю и глазам своим не верю: она как куколка, сосредоточенная, глаза одухотворенные, улыбается! Куда все подевалось. Видите, какие они? ВЫБОРНЫЙ ДИРЕКТОР Галина Анатольевна Астахова приехала в Пангоды в сентябре 1983 года. Когда вертолет приземлился в аэропорту Медвежье, она, молодая учительница, прилетевшая на Север с мужем "за романтикой", изумилась: огромный пустырь, песок, серость... В сердцах воскликнула, обращаясь к мужу: "Куда ты меня привез?!" Зашли в комнату общежития, выделенную для семьи новоиспеченных северян, там, в первую очередь поразили стены. Старые обветшалые обои были "подремонтированы" красными этикетками: "Русская водка"... Вся стена в наклейках. Галина Анатольевна села на кровать и заплакала. Не себя было жалко -- двоих своих маленьких детей, которым предстояло жить в этом "клондайке"... Она не хотела поступать в школу, считала, что серьезное преподавание должно быть процессом долговременным и непрерывным, а приехали ведь года на три. Думала поработать "тихонечко" воспитательницей в детском саду -- и домой, в родной Новосибирск. Но на "садик" очередь: женщин, приехавших за мужьями на Север и пытавшихся где-нибудь устроится, было уже много. Так она попала в единственную тогда в поселке школу, взяли учителем русского языка и литературы. Директором школы No1 ее не назначили -- выбрал коллектив. Для Галины Анатольевны это положительный факт биографии. Она говорит, что сейчас детям есть чем заполнить свой досуг, к их услугам Дом культуры, Спорткомплекс... (Раньше школа заменяла все эти учреждения и поэтому до поздней ночи в ней горел свет.) Только вот получить специальность детям, остающимся после окончания в Пангодах, пока негде. А безделье, даже вынужденное и "временное" -- источник многих пороков и, как следствие, будущих проблем. НЕТ ПРОРОКА... В 1995 году в КСК "Гармония", которое является для Пангод центральным спортивным сооружением и главным физкультурным учреждением, я встретился с интересными людьми. В результате появилась публикация в газете "Рабочий Надыма" с почти "гамлетовским" заголовком: "Быть или не быть у нас большому волейболу". Привожу содержание полностью: "Как уже сообщала газета, в волейбольных соревнованиях, состоявшихся в Сочи, успешно выступили пангодинские волейболисты 1979 года рождения. Юноши стали обладателями кубка России в своей возрастной группе. Девушки заняли третье место среди взрослых женских команд топливно-энергетического комплекса страны. Мало кто знает, что волейбольные пангодинские команды лучшие в округе, с 1993 года являются бессменными чемпионами области. И, таким образом, юношеская команда Тюменской области, участвующая во всероссийских соревнованиях, представлена НА СТО ПРОЦЕНТОВ ПАНГОДИНЦАМИ. Откуда взялись эти ребята и девчата, благодаря достижениям которых во многих местах страны люди представляют себе Пангоды как волейбольный город? -- Да, именно так, -- рассказывает главный тренер поселка по волейболу Василий Владимирович Драгунов, -- при награждениях почти всегда называют Пангоды городом, а все наши молодые волейболисты -- ученики единственного пангодинского спортивного класса в СШNo2. В этом году ему исполняется пять лет. ...В 1989 году молодая семейная чета выпускников Омского физкультурного института Василий и Маргарита Драгуновы распределились в Пангоды. Через два года по их инициативе был создан физкультурный класс (статус спорткласса ДСШ). Отобрали тридцать физически перспективных пятиклассников, и с молодым задором, отдавая всю энергию, стали воплощать в мальчиках и девочках многие свои дерзновенные мечты начинающих тренеров. Наверное, не только чисто профессиональные качества, но и отсутствие многих комплексов, в том числе и синдрома провинциальности, "поселковости", позволило быстро достичь невероятных, казалось бы, результатов -- они стали сильнейшими в районе, в округе, в области. Они уже побеждают на российских турнирах. Ребят из наших команд приглашают играть с профессионалами в другие города, в юношескую сборную страны, команду приглашают на международный турнир в Швейцарию, в перспективе (1996г) на чемпионат мира в Японию. -- Сейчас сложилась такая ситуация, -- говорит главный тренер, -- что срочно нужно принимать решение, от которого зависит быть или не быть большому волейболу в нашем районе. То, что он уже зародился, -- факт. Будет ли он жить дальше -- неизвестно. Ребята скоро заканчивают школу. Перед ними открыты двери институтов, с распростертыми руками ждут их в профессиональных командах других, в том числе северных городов. Юноши уже практически распланировали свое ближайшее будущее -- и оно, к сожалению, не связано с надымским районом. Девушки пока "держатся", ждут от меня ответа. Это готовая женская команда мастеров. Последние годы на Севере произошел "взрыв" популярности волейбола. Этот спорт, зрелищный и камерный одновременно, оказался в условиях нашего региона одним из самых приемлемых и перспективных командных игровых видов физической культуры. Команда Нижневартовска играет в Суперлиге российского волейбола, имеют команды высшей лиги Сургут, Ноябрьск, Уренгой... -- Практически во всех городах Тюменского Севера есть волейбольные клубы хотя бы первой профессиональной лиги, -- объясняет Драгунов. -- Не имеет большого волейбола только Надым. Это притом, что команды городов области, не имея собственной сложившейся воле1йбольной школы, компонуются приглашенными, дорогостоящими игроками, выходцами из различных клубов России. -- Мы предлагаем выход. Пангодинская команда (пока только девушки) переезжают в Надым (развитость социальной инфраструктуры, местная образовательная перспектива для молодых людей), проживание, например, в пансионате. У нас уже подошел возраст -- мы подаем заявку на участие Надыма в соревнованиях первой лиги чемпионата России. В районе появляется команда мастеров, надымчане будут "болеть по телевизору" за свою настоящую профессиональную команду. Успехи профессионального клуба определяют подъем волейбола в районе, спортивного (а значит и общего) авторитета города в стране, реальное появление надымской волейбольной школы (достижения, имена, традиции, тренерские кадры, преемственность спортивных поколений, постоянная "подпитка" молодыми спортсменами и т.д.), стимулирование развития других видов спорта. Если сейчас упустить шанс, то в будущем реализовать эти планы станет гораздо труднее -- на это уже нужны будут большее время и большие деньги, и, главное, при этом будут отсутствовать имеющиеся сейчас видимые предпосылки на успех. Обидно и стыдно будет, если наши, выросшие здесь профессионалы, не найдут применения дома, вынужденно уйдут, например, в уренгойскую команду... Родители молодых пангодинских спортсменов говорят, что отпустят своих детей в Надым только с В.В.Драгуновым, это понятно: в свое время поверившие ему, они убедились, что он свое слово держит (единственный в Пангодах спортивный класс -- лучший в средней школе No2 по всем параметрам) и при любом раскладе доведет своих питомцев до получения аттестатов зрелости, до поступления в учебные заведения, до устройства их в профессиональные команды на новом месте жительства Его же давно усиленно, на прекрасных условиях приглашают в Уренгой, Тюмень и другие, более южные города. Но он пока остается в Надымском районе, по крайней мере, пока его команда учится в средней школе. А что дальше?..." Через два года я нашел Драгунова по телефону. Он обрадовался. Я спросил его, что изменилось с тех пор? Он долго перечислял: футбольный стадион с искусственным покрытием -- таких единицы в стране, современнейший дворец спорта (американский проект), освещенная лыжная база в лесном массиве... Должность -- главный тренер Тюменьтрансгаза по волейболу. Сразу получил трехкомнатную квартиру. Абсолютное взаимопонимание. Не представлял, что такое бывает... Шумы в телефонной трубки не исказили тона тактичного человека: он не восторгался, он упрекал... Ханты-мансийский округ, город Югорск, личное предложение генерального директора Тюменьтрансгаза Полякова. Что ж, все старо как мир: нет пророка в своем отечестве. ...Как его пангодинские воспитанники, как сложилось их спортивная судьба? Все поступили в учебные заведения -- кто в Уфе, кто в Самаре, кто в Москве... Трое парней и пятеро девушек учатся в вузах Сургута, там им назначена стипендия, довольно существенная, что по нынешним временам большая редкость. Играют за городские команды, за сборную Сургута. В Югорске перед ним поставлена задача, которую он уже однажды, за семь лет жизни и работы в Надымском районе, осуществил: на базе спортивного класса общеобразовательной школы вырастить команду мастеров. В настоящее время идет отбор перспективных детей... ...Мне вспомнилось, что он говорил со сцены Дворца культуры во время чествования очередной победы пангодинских волейболистов. Он говорил, что задача всего взрослого населения поселка воспитать в наших детях уверенность: они не хуже других, например, городских детей, они способные, талантливые, красивые. Да, не все думают о нас, пангодинцах, "посельчанах" так, никуда из жизни не исчезло чванство, снобизм... Не надо на это обижаться, надо просто доказывать, прежде всего, самим себе, -- мы умеем, мы знаем, мы не слабее. Ничто так не возвышает человека в собственных глазах, ничто не придает большей уверенности в жизни, как победы в спорте, в творчестве. Когда на соревнованиях зачитываются победители, для нашей команды произносится много разных слов, именно разных: первое, второе, или третье место, названия соревнований и т.д. Но одно слово неизменно присутствует в любой поздравительной речи, это слово -- Пангоды. Поэтому, -- он обращался тогда к затихшему залу, -- наши виктории это ваши победы!... Драгунов говорил негромко. Может быть, в этом и причина того, что в Пангодах волейбол остался -- яркой, почти невероятной страницей, но -- только в памяти. Василий Владимирович просто делал свое тренерское дело, совмещая спорт и воспитание подростков, не имея возможности быть еще и менеджером, "пробивалой". Люди, которые ему сочувствовали, советовали, чтобы он, поверх всех голов, лично встретился с генеральным директором Надымгазпрома: именно там реальные возможности, и, самое главное, добрая воля. Но чего он не умел, так это кричать поверх голов или шагать по головам... Он сомневается: зачем ворошить старое, какая теперь разница, кто был "за", кто "против", а кто -- самая, как оказалось, решающая позиция, определившая результат, -- "воздерживался"? На это я сказал то, в чем абсолютно уверен: история, ее сильные страницы, не должны уходить бесследно в песок времени, они должны "работать", воспитывать. Будем считать, что в данном случае я говорю только о воспитании детей. Пусть они, юные пангодинцы, знают, в том числе на этом примере, что они, как и все дети, -- сильные, талантливые, красивые... ОСВОИТЕЛЬ МЕТОДОВ Александр Горяинов всегда слыл на работе "палочкой-выручалочкой". Но в полной мере его талант универсального работника начал раскрываться, когда он стал бригадиром комплексной бригады службы энерговодоснабжения Хасырейского ЛПУ. Это было в 1985 году. Начало "перестройки", хозрасчет, бригадные формы -- тогда все это лишь зарождалось. У людей появилась возможность получать за свой труд не по "времени и окладу", а пропорционально объему и качеству выполняемой работы. Приходилось доказывать возможности -- вести хозяйство "не числом, а умением". Бригадир все настойчивее вникал в комплекс работ, принятых на группу. ЭВС -- это электричество, тепло-водоснабжение, канализация -- обширный набор разнородных систем: все это в полной мере освоил бывший электромонтер Горяинов. В данное время Александр Михайлович работает заместителем начальника Ямбургского ЛПУ. Занимается, в частности, вопросами кадров и быта управления, которое активно использует формы вахтового метода труда. Основная масса работников ЯЛПУ -- вахтовики, с "постоянным" местом проживания в Надыме, Уренгое, Пангодах и "на земле". -- Сочетание слов "постоянное место проживания" для вахтовика имеет, разумеется, несколько иное значение, чем для "обычного" человека, -- рассказывает Горяинов. -- Половина жизни -- вне дома. Образ существования, как говорится, на любителя: человек, вольно или не вольно, отдаляется от семейных дел, приезжает домой как в гости. Опыт показал, что вахтование "с Севера на Север" предпочтительнее, чем "с земли на Север", -- телефонная связь, возможность приехать в экстренных случаях. Для вахт с материка проблем в последнее время прибавилось -- из-за невыдач заработной платы люди по несколько месяцев не могут улететь домой. Не всякие семьи такое выдерживают... Да, без вахтового метода не обойтись, но как и все, что связано с человеческим фактором, он требует осторожного использования и, конечно, постоянного совершенствования. Опыт Ямбурга подтверждает это. ЧАСТИЦА ДУШИ "Чуть не удрал обратно после первых дней своего пребывания в Пангодах", -- шутит Вениамин Александрович Михнев. Тридцатилетним подался он на севера, оставив в приволжском Новокуйбышевске типичную карьеру советского инженера. Будучи по образованию инженером-энергетиком, сразу сменил профиль деятельности, став специалистом по контрольно-измерительным приборам и автоматике производственных процессов. "КИП и А -- это технология основного производства, это передний край!" -- говорит он. И знает что говорит... Тогда, в 1977 году весь Север был передним, передовым краем. Линейное производственное управление по перекачке медвежинского газа только начинало строится. Так что Михневу довелось напрямую участвовать в рождении этого крупнейшего в Пангодах предприятия, подразделения Тюментрансгаза. Тяготы освоения невозможно передать, рассказывая только о технологических трудностях. "Стройка" в нашем отечестве всегда была больше, чем просто строительство, монтаж. В данном случае это и адаптация к климатическим условиям, и буквально героическое преодоление бытовых неудобств, и многое другое. ...Тогда в нескольких километрах от Пангод, в тундре, рядом со стройкой вырос маленький поселок газовиков ЛПУ. Там в деревянном общежитии дали комнату на шестерых работников будущей КС "Головная"... "Апартаменты" были настолько малы, что кровати пришлось ставить в два яруса. Через несколько месяцев Михневу выделили жилую "бочку", что позволило привезти семью. Это была "юность" газовой провинции, и просто молодая жизнь ее освоителей. Прямо за порогами "общаг" и балков начинались брусничные и голубичные поляны, грибные перелески, прибрежные холмы небольшой, но богатой живностью речки -- охота, рыбалка... В Михневе удачным образом совместилась инженерная грамотность специалиста-технолога и организатора. Через пять лет, пройдя основные инженерные ступени, Вениамин Александрович стал начальником Пангодинского ЛПУ. Сейчас это мощное производственное образование, включающее в себя три большие промышленные площадки по перекачке газа с Медвежьего, Уренгоя, Ямсовея, Юбилейного. Давно уже нет того пангодинского поселка-спутника, на его месте -- немой пустырь, к которому лежит, но уже никого не ведет, стометровая грунтовка, все еще примыкающая к автостраде между Пангодами и Головной компрессорной станцией. Михнев ездит по этой бетонке каждый день на служебном "уазике". Уже другой масштаб забот, производственных и бытовых -- на Михневе "висит" почти половина Пангод, огромный жилой фонд, целые микрорайоны. Но... проезжая мимо знакомого поворота, Михнев, когда вольно, когда невольно, выхватывает взглядом кусок пустыря, в нем -- фрагмент прошлого, эпизод молодости, частица души... БУДЕМ ЗАСЫПАТЬ БОЛОТО Александр Калистратович Гречанюк большой шутник. Рассказывая, что его подвигло поменять Хмельницкую область солнечной Украины на Крайний Север, объясняет: один сын уже был, нужно было второго заводить, а денег не хватало... Пангодинская база ПТОиК -- предприятие, значительное и по объему выполняемых работ, и по размерам площади -- занимает половину "промзоны" поселка. База, в задачи которой изначально входила комплектация ремонтных работ на месторождении, со временем превратилась в крупнейшую службу, которая "получает, сохраняет и выдает" практически все грузы для нужд Медвежьего и Пангод. Директор Пангодинской базы, он же замдиректора предприятия Надымснабкомплект, на материке работал механиком. В Пангодах начинал со строительства объектов электрохимзащиты, затем ушел в "большое" снабжение: инженер БПТОиК, начальник отдела, главный инженер, директор. За материальной сутью, частью которой, как может показаться, стал он сам (склады, ангары, штабеля, рулоны...), просматривается обыкновенная человечность. ...Когда мы проезжали с ним по территории базы, взгляду открылся расположенный внутри приличный по площади елово-лиственный участок -- сохранившийся клочок некогда покоренной межболотной небуйной лесной полосы. Вокруг стояли серые склады, лежало кучами и штабелями коричневое железо, рядом через дорогу покоилось весеннее, уже оттаявшее, ржавое болото. Я вспомнил о нехватке "сухих" площадей под новые склады, на что до этого жаловался Гречанюк, и спросил, есть ли в планах решение территориальной проблемы за счет зеленого участка. Ведь "слизнуть" мощной японской техникой чахлую приполярную растительность легче, чем засыпать даже маленькое болотце. Директор лишь покачал отрицательно головой, а когда прощались, сказал: -- Нет, корчевать тот лесок у меня рука не поднимется. Будем засыпать болото. ТРУДНЫЙ СЛУЧАЙ -- Фаина Андреевна! Здравствуйте, узнаете нас? Это ваш! -- Женщина прикрывала ладонью смеющиеся губы, а другой рукой касалась плеча юноши, стараясь повернуть его лицом к фонарям. -- Ну, помните -- трудный случай был?!... Фаина неуверенно улыбнулась и осторожно кивнула. Лицо женщины показалось знакомым, но кто она и как рожала, Фаина Бусло не помнила. Странная! "Трудный случай!.." Счастливая -- потому наивная. Надо же -- лицом поворачивает!.. Парню чуть за двадцать. Семьдесят пятый -- семьдесят шестой год. Значит эти двое, мать и сын, -- из ее первых пациентов. ...Наверняка началось с того, что Фаина "вычислила" эту женщину, тогда совсем юную, в бане или в магазине. Пангоды молодые: мужчины-ребята, женщины-девчонки -- вот и все взрослое население. Нет рядом ни мам, ни бабушек. Собралась иная новоиспеченная северянка матерью стать, процесс идет, а она и в ус не дует -- в Консультацию не спешит. Фаине приходилось самой выявлять клиенток на их ранней стадии. Конечно, баня -- лучшее для этого место! Подходила, шепотом, но запросто (самой было немногим за двадцать) говорила: а ты ведь, голубушка, в положении, завтра приходи, жду. Днем не сможешь -- вечером, я задержусь. Как где? -- там же, в четырнадцатом. Все в Пангодах знали общежитие под этим номером. Две секции в нем занимала поселковая амбулатория. А еще в двух проживал медперсонал. Этот "медицинский" дом до начала восьмидесятых был единственным оплотом здравоохранения поселка с набором простых медицинских услуг, возможных для того времени. Иной раз приходилось разыскивать непослушных, легкомысленных упрямиц в общежитиях, балках. Никто не настраивал Фаину брать на себя "нештатное" бремя ответственности за беспечных девчонок, не заставлял утруждаться розыском беременных женщин, уговорами. Казалось бы, чего проще: получи то, что есть, "отконсультируй" положенный период и отправь рожать в Надым или на "землю". Ведь в большинстве случаев по такой схеме все и происходило -- вплоть до 1986 года, когда открылась настоящая больница с родильным отделением. Но, конечно, во все времена рожали и в Пангодах ("родить -- нельзя погодить") -- в амбулатории, на квартире и даже на борту вертолета... Может это та женщина, которую Фаина обнаружила в вагончике, на окраине поселковой "нахаловки"?... Та, которая была на четвертом месяце и пила горстями какие-то таблетки, чтобы, как она объясняла, избавится от сыночка. История банальная: после свадьбы муж уехал на Север, в Пангоды, через год вызвал к себе жену. Сначала все складывалось нормально, но, видно, год разлуки не прошел даром -- вскоре муж ушел в общежитие, к другой, оставив бывшей жене вагончик. Та поздно обнаружила, что беременна. Помнится, зареванная, с горящими глазами, приподнявшись с постели, она вцепилась в локоть медсестры: -- Фаина, умоляю, сделай что-нибудь, я не должна родить -- он, так же, как и я, никому не будет нужен!.. Иначе!.. Уже тогда, совсем немного проработав в медицине, Фаина пришла к выводу, что в некоторых случаях только воля "со стороны" может отвести от человека беду, вернуть в русло нормальной жизни. Она порой удивлялась, обнаруживая в себе какую-то особую силу, которая появлялась в минуты чужой беспомощности, беззащитности, -- от которой рождалась непоколебимая уверенность в собственной правоте, и которую она, сама еще девчонка, спокойно внушала "пациентам" -- людям, нуждающимся в помощи. Она, словно дочку, погладила ровесницу по голове, по свалявшимся от лежания на подушке волосам, и сказала: -- Ты и твой ребенок очень нужны... Друг другу. -- Взяла вздрагивающую, тонкую, с синими прожилками руку, повернула ладонь к себе: -- Ну-у!.. Так у тебя там дальше, вообще, счастье на счастье! Давай, я тебе погадаю, я умею... Они в тот вечер долго пили чай, потом электростанция отключила свет, зажгли свечу и просто разговаривали, шутили, смеялись, -- у темного окошка, на краю заснеженных Пангод... Рассеянно слушая женщину, Фаина вглядывалась уже не в лицо -- в глаза, ища в них подтверждения или отрицания возникшим предположениям. Она или не она? В глазах человека, побывавшего на краю собственных возможностей, заглянувшего за границу власти над собой, на всю жизнь остается характерный след: у одних это необычный блеск, у других "сквозной" взгляд, у третьих печально-ироничный прищур... Этот ее вывод о "зеркале души" явился плодом первых лет труда в пангодинской амбулатории, когда ей, как и другим медицинским специалистам, приходилось, кроме основных обязанностей, выполнять функции фельдшера и врача скорой помощи. Как таковой службы "ноль три" до 1981 года в поселке не было. Все работники -- от медсестер до главного врача -- принимали участие в круглосуточных, точнее, круглонедельных дежурствах: целую семидневку один из специалистов, днем и ночью, был "на стреме", в случае необходимости, больные обращались по его месту жительства. Домашних телефонов пангодинская медицина не имела, поэтому на дверях амбулатории висела табличка, на которой указывались фамилия и домашний адрес медика. Имелся даже переходящий флаг (на белом поле красные крест и полумесяц), который водружался на жилище -- балке или общежитии -- поселкового дежурного эскулапа. Поскольку население молодое, здоровое (с медицинскими вердиктами: "Годен для работ в условиях Крайнего Севера"), то подавляющее количество вызовов "неотложки" было связано не с болезнями, а с несчастными случаями, которые изредка приключались на производстве и довольно часто происходили в быту. Фаине первые месяцы представлялось, что она попала в такое место на земле, где сходятся лицевая и изнаночная стороны жизни, где естество необычно обнажено, а суть, по прежнему, -- классически -- недосягаема. Где трещат ровные швы, стянутые прочными "материковыми" нитками, -- а веществом, казалось бы, сомнительной, "временной" основы навсегда скрепляются несогласующиеся формы с безнадежно размочаленными краями. Сейчас она, осознавая, что некстати, вспомнила первый в своей медицинской практике случай, который потряс ее до глубины души. Некстати этот фрагмент из прошлого был не из-за отсутствия своего логического места в цепочке ее воспоминаний, а тем, что он встал перед ней картинкой, мешая слушать женщину, понимать, что та сейчас говорит. ...Однажды в ее дежурство мужчина из общежития вскрыл себе вены. Нужно было срочно транспортировать "суицидника" в больницу. В таких случаях вертолетным санрейсом больного отправляли в Надым. Но то ли "вертушки" не было, то ли погода абсолютно не позволяла подняться в небо безотказным в таких случаях пилотам "Ми-шек", -- пришлось грузить пациента на первый попавшийся борт. Им оказался транзитный "Антей", летящий куда-то на запад. В дороге парень, бледный и слабый от потери крови, разговорился. Почти весело, как давней подруге, объяснил Фаине: устал, думал, Север поможет, вылечит своими "туманами", "запахами"...-- нет, еще хуже стало. "Вот ты сейчас улетела, никого толком в известность не поставила, -- тебя кто-нибудь кинется искать?.. -- А меня, точно, -- нет". Самолет сделал посадку в Печоре, Фаина сдала пациента в больницу, а сама поехала в аэропорт, без денег, в белом халате под полушубком. Она пребывала в каком-то странном, необычном для себя состоянии. "Жизнь -- и почти смерть, опять жизнь. Пангоды -- и Печора, о которой дома никто не знает, -- все так далеко друг от друга -- и так, оказывается, близко и, оказывается, просто..." Фаина вглядывалась в лица пассажиров. Среди мужей, жен, пап, мам, детей, коллег по работе, находила одинокие глаза. По одежде, жестам, голосу пыталась прочитать многочисленные истории людского одиночества, силилась вывести какую-то общую, простую и понятную формулу этого, выходит, распространенного и, часто, невыносимого человеческого состояния. Она пришла в себя через двое суток: знакомую фамилию объявляли по громкоговорителю, это была ее фамилия -- Фаину разыскивали, из далеких Пангод. Тот "печорский" пациент через месяц вернулся в поселок и еще через пару недель повесился, на этот раз спасти его не удалось. Как ни странно, финал той трагедии Фаина восприняла сравнительно спокойно. На тот момент она уже отчетливо понимала, что в ее Пангодах, как и в том зале ожидания, много одиноких людей: улетают, прилетают, двигаются, живут, смотрят друг на друга, и... молчат. Фаина отогнала тяжелое воспоминание и опять попыталась сосредоточится на женщине. "Трудный случай..." Сложные роды? -- с чем была связана сложность, со здоровьем? Может быть парень -- "кесаренок"? Или сложные условия? Может быть, эта женщина -- та, которую в очередную поселковую "разморозку" не успели отправить в горбольницу и пришлось принимать роды в насквозь промерзшей комнате? Ее как могли укрывали полушубками. Она все жаловалась, что мерзнет нос. Фаина уловила и навсегда запечатлела для себя мгновение: у ребенка с первым криком пошел пар изо рта. Потом, смеясь, она сказала мамаше: "Так и запишем, место рождения -- Пангоды, месяц -- февраль, окружающая температура -- в комнате! -- минус десять!.." Или, может быть, что совсем часто случалось, ребенок появился при свечке, во время отключения электричества? Почему-то так выходило, что "при свечках" всегда рождались мальчики. Ее любимые, -- до сих пор почему-то любит "принимать" именно мальчишек. И приговорочка для таких "удачных" случаев старая, проверенная: "Мальчишка, мужичок, защитничек!.." ...Вот она купает и пеленает только что появившееся существо мужского рода: "Ну что, ангелочек? Где твои крылышки? И радостно от тебя такого -- и жалко тебя... Расти большой!" Как Фаина тревожилась за своего единственного сынишку, когда он болел, когда просто возвращался не вовремя домой. Как стремилась угнаться за его возрастными изменениями в характере, старалась быть ему вечным другом -- сильным, надежным, интересным. Это было трудно, но у нее все получалось, к радости. Лишь иногда осеняло: ведь он принимает Пангоды за весь мир, а крыло матери -- за все небо. Беда случилась вскоре после того, как он поменял материнское гнездо на призывной пункт... Она привезла его из Тюмени, больного, но целого, и они снова стали жить, выздоравливать, вдвоем, два любящих, нужных друг другу человека. -- ... Помните, Фаина, вы еще сказали тогда: "Мужичок, защитничек..." Парень успел выкурить сигарету (Фаина заметила, что сигарета у него постоянно дрожала -- и в пальцах, и в губах), стал поглядывать на часы, женщина заторопилась: -- Нам пора, Фаина Андреевна. Каждый вечер гуляем, сын к Пангодам снова привыкает. Знаете, повезло нам -- на полгода раньше из армии вернулись. В "горячей точке" служили, поэтому раньше. Контузило немного, а так -- ни одной царапины!.. -- женщина безотчетно сделала движение, с которым недавно пыталась развернуть парня лицом к свету. Неожиданно, вместе с медленным, глубоким вздохом, от заснеженной дороги до желтых фонарей, поднялась теплая, забирающая зрение волна. Невольное, рефлекторное движение век -- и из-под ресницы выкатилась предательская росинка... Фаина, не зная, куда себя деть, уткнулась лицом в плечо парня. Женщина счастливо засмеялась: -- Ну вот, наконец-то, узнали! А я чувствовала, что вы нас поначалу как бы не узнавали. Это вы от радости?.. Фаина, не отрываясь от мальчишьего плеча, кивнула. ЖИВИТЕ ДОЛГО  Однажды на практике, после третьего курса медучилища, Валю Зиненко послали в деревню, где пришлось принимать досрочные роды. Опыта никакого, поэтому аккуратно выполняла акушерские команды шофера скорой помощи. Боевое крещение прошло успешно. Одно из сильных воспоминаний Валентины Игнатьевны Зиненко: овражная окраина башкирского города Бирска, она идет в школу, маленькая, с тяжелым матерчатым портфелем, из-за куста навстречу выскакивает огромная лающая собака, незнакомый, отнимающий волю ужас... Страх перед непривязанными собаками перешел во взрослую жизнь. Поэтому когда Валентина переехала в Пангоды, в смятении перед неизвестностью новой жизни была и большая доля того детского страха: как она сможет выжить в вагончике, среди песка и великого количества огромных свободно бродящих собак?! И окончательно она поверила в то, что останется, лишь когда убедилась, что угрюмые лохматые звери -- добрые, добрее домашних на "земле". 1977 год, Пангодинскому здравпункту нужен лаборант, но такой штатной ставки нет, Зиненко оформляют штукатуром, и она... садится за пробирки. Конечно, до мастерка дело не доходило, но трудиться первые годы пришлось по широкому профилю -- и в лаборатории, и хирургу ассистировать, и за врача скорой помощи работать. Однажды самостоятельно приняла роды в вертолете, успешно. "И здесь пригодились "шоферские советы" из башкирской глубинки", -- смеется Валентина Игнатьевна. Я понимаю, что она шутит -- до приезда на Север Зиненко уже имела двадцать два года медицинского стажа и была мастерицей на все руки. Десять лет назад Валентина Игнатьевна пережила инсульт. Как только немного поправилась, стала регулярно посещать группу здоровья. -- Я там "заряжаюсь", хоть и самая старшая в группе, молодым не уступлю, -- говорит Зиненко. -- А если меня в спортзале неделю-другую нет, девчонки начинают беспокоиться: где наша Игнатьевна? Я прихожу и ворчу: да здесь я, здесь, живая!.. Живите долго, Валентина Игнатьевна. ЧИСТЫЕ РУКИ Гульфира Залиловна Тимеркаева, имея среднее специальное медицинское образование, начинала работать в пангодинской амбулатории санитаркой. После окончания "испытательного срока" почти двадцать лет по нынешний день она трудится участковой медсестрой. Впрочем, работу приходилось делать любую. Однажды, лет пятнадцать назад, Гульфиру вечером буквально вытащили из бани, требовалась ее профессиональная помощь, -- скоротечные преждевременные роды с осложнением, роженицу нужно было срочно транспортировать в надымскую горбольницу. -- Выскочила, едва оделась, успела только руки йодом помазать, и бегом в больницу, -- рассказывает Гульфира Залиловна. -- Вертолетов нет. Пролетал "шальной" грузовой борт, его посадили "насильно", командир злой, кричит мне: "Пусть мамаша садится, а тебя не возьму! Ты кто такая?" Говорю: "Я медсестра". А на самой даже белого халата нет. Он кивает мне на руки: "Какой же ты медик, у тебя руки грязные!.." Я чуть не плачу, шепчу: "Это же йод..." Кое-как уговорили. Доставила женщину в горбольницу, все закончилось хорошо. Через неделю встречаю того пилота в поселке, не знаю что нашло на меня, подошла, вытянула вперед ладони и говорю: "Посмотри на мои руки, они чистые..." И опять чуть не плачу. Впрочем, признает Гульфира Тимеркаева, этот случай, скорее, -- исключение. В основном люди тогда отзывчивые встречались... -- Добрее, чем сейчас? -- пытаюсь я добиться окончания, как мне кажется, неоконченной фразы. -- Добрее... -- мягко повторяет Гульфира Залиловна, давая понять, что в этом моменте никакого сравнивания не будет. -- И здоровее. Это потому, что на Север раньше приезжали работать. Если случалось заболеть -- уезжали. А сейчас никто не уезжает. Теперь на Север едут -- жить. Хороший это показатель нынешнего времени или нет -- не знаю... СЕМЕНЫЧ Восемнадцатилетним попал он на фронт. Победу встретил в Германии командиром танка. Тогда, бравому молодому фронтовику с медалью "За победу над Германией" на груди, казалось, что впереди может быть только счастливая, безоблачная, интересная жизнь. ... В 1977 году Геннадий Семенович Челышев приехал в Пангоды, где проработал кабельщиком в Пангодинском участке управления "Надымэнергогаз" десять лет, живя все это время в одной из комнат холостяцкого общежития. Именно здесь началось мое знакомство с этим человеком. -- Вот, Семеныч, молодой специалист, первый день в Пангодах. У нас будет работать, пусть у тебя поживет пока, -- представил меня известный поселковый электрик. Перед сном мы отметили знакомство, Семеныч рассказал, что после войны закончил институт по специальности, связанной с кинематографией, но поработать в этой области почти не пришлось. -- Так что, Ленька, -- заключил он философски, -- ты инженер, я инженер. Это прозвучало так: не дрейфь, все будет нормально, я тебя всегда пойму и помогу. Он часто говорил неоконченными фразами, но его прекрасно воспринимали и с успехом расшифровывали эту сумму "загадочных" слов и пауз, полуулыбки и выразительного взгляда поверх очков. Жилище его никогда не бывало без гостей. Для многих оно являлось местом, где можно было отдохнуть, поговорить, расслабиться в мужской компании. Чего греха таить, должна быть у российского мужика такая, пусть нечастая возможность. Семеныч, добрая душа, всех привечал, прощал, причащал. Все мы были младше его, ко всем он обращался соответственно: "Сережка", "Колька", "мальчишки". Он часто спорил, даже сердился, ругая, воспитывая, своих "несмышленых" друзей, которые за пределами этой комнаты разводились, уезжали, возвращались и допускали прочие жизненные оплошности. Многое из произносимых грозных нравоучений вызывало улыбку, но никогда Семеныч не бывал смешным. Наверное, потому, что никогда с нами не был по-настоящему злым -- казалось, просто не умел этого делать. Новым знакомым Семеныча порой было трудно уловить в его словах грань между серьезностью и шуткой. -- Нет, Вовка, не приеду я к тебе в гости. Ты же на Украине живешь? Нельзя мне к хохлам, особенно западным. Боюсь, узнают. Собеседник хохочет, мол, ну и шутник ты, Семеныч. Между тем, слова имели вполне серьезную основу. В другие времена он рассказывал эту историю, заметно волнуясь. Я не запомнил конкретных дат, географических названий и масштабов акции, но смысл в том, что однажды ему пришлось принимать участие в выселении жителей из районов западного приграничья Советского Союза. Рассказывал, что задачей их тогда было войти в дом и вывести семью на улицу, следом шли специальные подразделения, которые вели учет и погрузку людей на машины. Он говорил, что понимал бессмысленность и жестокость происходящего, поэтому заскакивал в дом и кричал напуганным людям: "В подвал! В подвал!" -- те прятались, он выбегал и докладывал: "Никого нет!" Сильно не проверяли, не усердствовали, многие лишь делали вид, что ищут. Таким образом многие семьи отсиделись, спаслись от депортации. Однажды мы с Семенычем трапезничали, мирно, без гостей, "по-трезвому". По телевизору шел какой-то военный фильм, который Семеныч, как обычно, не комментировал. Однако вечерняя идиллия была скоро прервана. Семеныч вдруг, перестав есть, стал посылать меня к известному всему поселку ночному спекулянту: -- Ленька, не в службу, а в дружбу, сходи к "хачику", возьми белой. Да не одну -- две, две возьми... В этот вечер Семеныч рассказал мне о том, как в конце войны сгоряча застрелил из пистолета пленного немца... -- Под трибунал меня, Ленька, отдали... Но настроение у всех было хорошее -- победа близко, -- обошлось. Но, что там людской суд! Без судей до сих пор каюсь, все перед глазами... Конечно, тогда по-другому они, и вообще все воспринималось: много земли проехали, прежде чем дошли до Берлина, много горя видели... Бывало, едешь по белорусской деревне, по тому, что от нее и от людей осталось и -- веришь, нет? -- плачешь!... И так плачешь, что за несколько минут все выкипает -- слез уж нет, только лицо корежит во все четыре стороны... Но, зачем, Ленька, зверей побеждать, чтобы потом в них же и превращаться?!... А ведь до этого никогда и после никогда не убивал вот так, лицом к лицу, в танке ведь "работал". А тут -- безоружного... Что-то ведь находит на человека... Семеныч не пьянел, водка лишь добавляла обморочной бледности. -- Германия уже наша была. Однажды вошли в город вечером, после нашей пехоты. На стенах -- "Гитлер -- капут", по-немецки, местные жители написали, мол, сдаемся, сдались уже. Вышли мы из танков, стал я искать пустую квартиру, экипажу переночевать. Захожу в одну спальню, а там... кровь, голая женщина на кровати лежит, глаза кверху, мертвая. И кинжал из нее торчит... Знаешь из какого места?... Почти каждую ночь он "командовал" во сне: решительно и строго выкрикивал какие-то непонятные слова. Поначалу я думал, что он до сих пор самым настоящим образом воюет во сне. Наверное, это был послевоенный синдром, принявший впоследствии "мирные" формы. Этот вывод я сделал после того, как в одной из ночей, в череде невнятных, но громких слов уловил знакомое: "... Ты инженер, я инженер!" Однажды в день получки он принес ящик бананов, огромную сетку банок и кульков и вывалил все это на стол. -- Тренируйся, Ленька. А я пойду куплю себе костюм, шестой. -- Он улыбнулся и, получая удовольствие от моего непонимания (и вправду, слово "шестой" для меня прозвучало, как код сорта или фасона изделия), пояснил: -- Пять уже есть, это будет шестой. Периодически он отсылал переводы: помогал своей бывшей жене и взрослой дочери. ... Из всех его фронтовых фотографий одна была особой. -- Это Марта, Ленька... Немка. Замолкал, закуривал. Двигались губы и брови. В ответ на вопросы махал рукой. Однажды все-таки сказал, что, мол, никто из этих двоих не смог пожертвовать своей Родиной. И все. ... Молодой высокий, широкоплечий мужчина и юная хрупкая женщина замерли перед объективом. В ее глазах больше грусти, в его -- задора, но и в тех и других -- нежность. Касаются плечи в гражданских одеждах, в руке лежит рука. Такой мне запомнилась эта фотография молодых Геннадия и Марты. С годами для меня, как ни странно, эта картинка как бы приблизилась, ожила и даже озвучилась "закадровым" голосом: "А за их спинами -- война!"... Помню, четверть века назад о ветеранах говорили: все меньше их остается среди нас. Сколько же их осталось через более, чем полвека? В этот год в двадцатитысячных Пангодах на день Победы мне не удалось отыскать ни одного. А ведь совсем недавно они были нашими коллегами по работе, соседями, были частью нашей жизни, каждой конкретной биографией ныне здесь живущих; тем, что формировало наши характеры, что влияло на наше восприятие окружающего мира. Поэтому, вспоминая свою более молодую жизнь, невозможно обойтись без них. А вспоминая о них, мы вспоминаем себя. Геннадий Семенович в 1987 году вышел на пенсию и уехал в город Камышин Волгоградской области. Жил, как и в Пангодах, один. Долго поддерживал связь с теми, с кем работал в Пангодах. Недавно эта связь прервалась по неизвестным причинам. Мне хочется верить, что Геннадий Семенович жив, и ему просто некогда или уже неинтересно (пусть даже так) сюда писать. ...Я представляю, как он, сильно постаревший, перебирает своими огромными морщинистыми руками северные фотографии и письма, приговаривая тихим, с хрипотцой, голосом: "Сережка... Колька... Мальчишки!.." ОЧАРОВАННЫЕ СЕВЕРОМ Две женщины из Чебоксар приехали в начале восьмидесятых на Север. У них было много общего: обе молодые и незамужние, у обоих высшее экономическое образование, а самая главная общность состояла в том, что были они... родные сестры. Работали в строительном управлении, жили в общежитии пангодинского поселка-спутника, носящего соответствующее основному населению имя -- "Юность". Вскоре вышли замуж, появились дети. Одна из сестер, Лилия Михайловна Гончарова, решила с мужем через несколько лет возвратиться к "земной" жизни. В 1990 году, сдав пангодинское жилье, семья навсегда уехала в родную Чувашию. Это "навсегда" длилось немного, всего два года... Им повезло: способности экономиста Гончаровой были известны в районе по предыдущей работе, и она стала заведующей пангодинского отдела "Запсибкомбанка". Коммерческий банк, как и подобает солидному учреждению новой формации, не позволил, чтобы семья ценного работника ютилась во временном жилье... Словом, Гончаровы вселились в благоустроенную квартиру. -- "На землю", как ни странно, совсем не тянет, -- говорит Лилия Михайловна, -- хоть там уже все есть: квартира и т.д. Позже добавила: и сестра тоже "очарована" Севером. Долго думала над мотивами, перечисляла: привычка, уверенность в завтрашнем дне, люди... Наконец, тряхнув головой, бодро завершила: -- Мы здесь вышли замуж за хороших людей, дети родились хорошие. Без преувеличения: здесь нашли свое счастье... Вот поэтому Север нам и мил. А если бы все сложилось иначе -- кто знает, какое было бы к нему отношение?... СИБИРСКАЯ ДУША Татьяна Николаевна Штейн коренная сибирячка. Дабы убедиться, что нет земли лучше Сибири, семья Штейн из Ишима Тюменской области перекочевала на Украину, которая является родиной мужа Татьяны Николаевны. Жаркое лето, промозглая заунывная осень, слякотная, с частыми оттепелями зима -- простуды, затяжные болезни... Прелести юга пришлись не в радость морозостойкой душе Татьяны, природу не обмануть, и стрелка компаса упрямо показывала привычное: север. Но возвратиться на старое место, значит признать поражение, расписаться в "бесполезности" трех скитальческих, иноземных лет, не прибавивших ни благосостояния, ни здоровья. Корни семьи, не вросшие в украинский чернозем, иссушал ветер неопределенности... Мучительно поразмыслив, они, наконец, решили: менять так менять! И уже опять север -- но Крайний: Надымский район, Пангоды. Успокаивали родственников: область та же, значит недалеко от Ишима. Два лаптя по карте... Начало восьмидесятых. Татьяна с дипломом мастера маслоделия в кармане пришла работать на поселковую почту. Начинала, "согласно диплома", с ученицы оператора почтовой связи. -- Почта располагалась в здании Поссовета, -- рассказывает начальник пангодинского отделения почтовой связи Татьяна Николаевна Штейн. -- Забот -- круговорот: посылки, бандероли, письма (все это в равной степени -- и сюда, и отсюда), складские помещения заставлены до потолка. Очереди выползали в исполкомовский коридор. Нам, работницам -- спины не разогнуть. Сейчас, конечно, не так, но после "затишья" последних лет, вновь некоторое оживление: люди снова выписывают художественные издания, чаще пишут письма. Теперь не надо пересылать с места на место, через всю страну, тушенку, масло -- все это есть в магазине. Были бы деньги... Как зарплату выдадут, так и у нас нагрузка подскакивает: переводы, пенсии. Но эти хлопоты не тяготят, мы не против: людям хорошо и нам веселее!... ХОТЕЛИ ПОСМОТРЕТЬ МИР Кто-то приехал на Север "за романтикой", кто-то денег подзаработать. А вот Валерий Викторович Жаворонков, начальник цеха связи No2 управления "Надымгазсвязь", объясняет причину прибытия в Пангоды так: "Хотели с женой немножко мир посмотреть". -- Итак, выехали мы из областного Саратова в "поисках мира" и, в конце концов, очутились... на краю света! -- смеется Валерий Викторович. -- Но все-таки работа на Севере действительно позволяет увидеть больше, чем постоянная жизнь даже в центре страны, -- одни отпускные перелеты чего стоят! В 1981 году Валерий Жаворонков стал начальником цеха надымского территориального узла связи, который обслуживал газпромовские объекты Медвежьего и прилегающих участков газотранспортных "коридоров". При нем вводились радиорелейные линии и станции новых трасс -- "Уренгой -- Помары -- Ужгород", "Уренгой -- Центр-1,2", "Уренгой -- Петровск -- Новопсков". -- Сейчас состояние пангодинской связи не сравнимо с тем, что было в начале восьмидесятых, -- рассказывает. Жаворонков. -- Тогда абоненту нужно было прежде помучиться "до немоты в пальце", чтобы "выйти" на Надым. В данное время "связи" города и поселка абсолютно объединены, пангодинцы имеют возможность междугородных переговоров. Многократно возросло число абонентов. Есть ли будущее у пангодинской газсвязи? -- Несомненно. Не собирается останавливаться Медвежье, осваиваются Ямсовей, Юбилейное, строится поселок. Даже если, не дай Бог, иссякнет газ, то пока здесь живут люди, будет работать и служба связи. АКВАРИУМ  Приехав в Пангоды летом 1981 года, я сразу попал в "пивной" рай: то тут, то там по поселочному песку мужики катали алюминиевые столитровые бочки с чешским пивом. Вожделенный напиток продавали только в родной таре, поэтому люди "сбрасывались", покупали бочку (пятьдесят рублей стоило содержимое и триста -- залог за посуду), укатывали ее в удобное для розлива место, делили по ведрам, напивались от души. Через несколько дней, принимая активное участие в открывании бочки, "напрягшейся" от транспортировочного катания и дневной жары, я имел счастье быть облитым с ног до головы из нарезного пробочного отверстия струей чешского деликатеса. -- В чем дело, Семеныч? -- радостно спрашивал я соседа по комнате, выжимая футболку, пропитанную божественной влагой. -- Пангоды это и есть рай на земле? Но почему так северно? -- В ОРСе, на складе, есть все, -- пояснил Семеныч, макая тропическое чудо банан в литровую советскую банку с янтарным европейским чудом. -- От птичьего молока... -- он отхлебнул, смакуя пошевелил мокрыми губами, блаженно повращал глазами, чуть задумался, подыскивая слова, и, наконец, выдохнул: -- До козьих яиц!.. Но, -- он поднял палец вверх, делая паузу, -- на складе! И -- мало. А это, -- небрежно кивнул на ведро с пивом, -- наверное, по ошибке в Пангоды завезли так много, хранить негде. -- И закончил, довершая разрушение райского замка: -- Скоро кончится. Бывалый северянин оказался прав: в то лето я напился на десять лет вперед... Потому что больше такой пивной вакханалии, до аж конца эпохи Горбачева, не повторялось. Пиво, как и положено для того времени, иногда распределяли по организациям. Редко, по праздникам, "выбрасывали" на уличную торговлю. Оно, в количестве пары десятков ящиков на несколько сот страждущих, доставалось (по бутылке в одни руки), по принципу естественного отбора, самым целеустремленным и сильным, к числу которых, как можно догадаться, я себя, может от избытка скромности, увы, не относил. Когда я поделился с одним из своих приятелей намерениями написать портретный очерк о начальнике ОРСа, он, мой добровольный критик, уже неоднократно упрекавший меня в "чрезмерной" симпатии ко всем моим предыдущим газетным и журнальным героям, прищурив глаза, с ехидством, простительным для нашего длительного знакомства, спросил: -- Что, неужели и о торгашах будешь -- хорошее?.. У тебя совесть есть? -- Вы думаете, я не знаю, как люди относятся к торговому люду? -- Начальник Пангодыгазорса Валерий Иванович Степаненко невесело улыбнулся. -- Знаю: неоднозначно. Мягко сказано?.. Основа этого "неоднозначного" отношения заложена еще в те годы, когда торговля и торговый работник были своеобразным буфером между властью и народом. Порочность власти прикрывалась "недобросовестностью" завмага: всего в достатке, но этот "хапуга" -- скрыл, пустил налево, через заднее крыльцо и т.д. Человек за прилавком был отрицательным персонажем. Потому что при тотальном дефиците всего он, вольно или невольно, становился несимпатичным элементом системы распределения "того, чего мало". ... Мама получала мизерную зарплату, недостаточную для того, чтобы нормально существовать с двумя детьми. Я сразу после школы пошел работать на один из полтавских военных заводов. Приняли учеником фрезеровщика, нравилось, через год у самого ученики появились. Друг предложил "за компанию" поступать в техникум советской торговли. Я поначалу наотрез отказался. Смешно даже, я -- торгаш. Да ни в жизнь! Друг объяснил, что в этом учебном заведении разные специальности, например, есть отделение телемеханики. В общем, туда и сдали документы. Он завалился на каком-то экзамене, я все сдал успешно. Но когда зачитывали фамилии поступивших, оказалось, что я зачислен студентом в группу... "Товароведы продовольственных товаров". Я поартачился, но остался. Так начался мой путь в торговлю. В группе я был одним парнем на двадцать восемь девчонок. Поначалу стеснялись: они меня, я -- их. Потом ничего, привыкли, даже, случалось, мог и бретельку помочь поправить, зеркальце подержать. На практике приходилось стоять за прилавком. Заходят иной раз бывшие коллеги с завода -- мне неудобно, краснею... Говорю директору магазина: давайте, я лучше где-нибудь на расфасовке или на погрузке буду работать, мешки таскать. А директор мне: учись! Мешки, мол, можно и без диплома ворочать. Закончил техникум с красным дипломом. Пошел в магазин, вскорости стал начальником мясного отдела. В армию не брали: болела мама. А возраст такой -- ни туда, ни сюда. Решил отслужить, как все, когда мать поправилась. Пошел в военкомат проситься. Офицеры -- глаза удивленные: ты, наверное, проворовался, мясник, а теперь хочешь в армию -- и концы в воду? Пришлось приносить характеристики, справки, разрешение от матери... Служил в Казахстане, в войсках ПВО, "оператором системы выдачи команд". Военная специальность была вполне по душе. Вся торговля из головы вылетела -- хорошо! А после дембеля, уже на третий день после приезда домой, пошел в родной Горторг. Не знаю что, -- ноги сами понесли. Стал работать, рос быстро, скоро назначили замдиректора торга. К работе подходил творчески: много читал, анализировал, внедрял передовые методы работы -- у меня получалось легко. Мне кажется, так всегда бывает, когда работа интересна, в радость. Заочно окончил кооперативный институт (с отличием). Предложили учебу в аспирантуре. Но ехать в Москву жить с семьей на сто рублей стипендии я не мог. Тем более что никаких накоплений не было. Материальное положение и было причиной нашего приезда на Север -- планировали заработать на машину, мебель, ну и на сберкнижку чего-нибудь положить... Да, получилось так, что торговля стала моим способом самоутверждения. Но не в смысле утверждения "над" кем-то, не в смысле обладания тем, "чего мало" и не всем доступно, а просто работой -- интересной, без которой мне -- случись что -- уже было бы плохо. Жизнью. Почему я так подробно расшифровываю, чуть ли не оправдываюсь? Потому что прекрасно знаю сам, и людям об этом прекрасно известно: не у всех из моих коллег с профессией так. ... Очередь за мясом в центральном пангодинском магазине. Я, начинающий молодой семьянин, осваиваю новую для меня роль -- добычу хлеба насущного для ячейки общества. В очереди кроме меня почему-то одни женщины, молчаливые и упорные. Стук топора. Непериодический, с длительными паузами, -- вынос "неперспективного" мяса. Часа через два "очередная" пытка завершается вручением мне двух килограммов завернутого в кровавую бумагу "нечто" (которое дома жена, прощающе вздохнув, охарактеризует тоже широкосмысловым "ничего"). На следующий день коллега по работе, известный более как часовщик-надомник, отечески заметил: -- Видел я тебя вчера в очереди... М-мм! -- он поморщился с укором. -- Некрасиво. Не престижно. Только жить начинаешь -- и в очередь. На мой несколько запоздалый для человека, уже окончившего технический вуз, вопрос: что же престижно? -- коллега ответил: -- Ну, вот, если бы ты был, к примеру, как и я, часовщик или, там, другой полезный человек... Пришел бы к рубщику и сказал: привет, как часики-то, -- ходят? Отруби-ка от ляжечки, только много не надо, лучше послезавтра за свеженьким заскочу. Домой приходишь -- ну, прикинул разницу? -- ты ж в глазах жены -- котируешься!.. Нельзя сказать, что мне открылась какая-то тайна, но после этого я, видимо, уже не случайно, из череды ежедневных знакомых прохожих стал вычленять одну фигуру, если она вдруг попадалась на моем пути. Этой фигурой был грузчик. Или рубщик. Не важно. Одно ясно: это, в тогдашнем рациональном понимании, был "котируемый" человек. Каждый вечер он, возвращаясь с работы домой, проходил мимо крошечного сквера, по пангодинскому "бродвею" -- центральной пешеходной дороге шириной в две бетонные плиты, которая была одновременно и проспектом, и тротуаром. Это был не просто проход через центр поселка "котируемого" человека. Это была сказка. Это была песня. Он всегда нес, как кувшин величавая грузинка (но не опустившая гордых очей к долу, а смотрящая поверх всего, поверх суеты...), держа на поднятой до уровня плеча ладони, завернутое в многослойную атласную коричневую бумагу, "нечто". Совсем неважно, чем конкретно было это невидимое "нечто" -- куском говядины, банкой птичьего молока или ячейкой "козьих яиц". Это был жезл, скипетр -- символ непохожести, знак обладания, знак власти. Это было понятно всем окружающим, и именно это было важно для "котируемого" человека -- так он шел, так он нес. -- В 1982 году мы приехали в Лабытнанги, где меня назначили замдиректора торгово-закупочной базы. По железной дороге с Большой земли грузы поступали на базу, оттуда авиацией развозились в Надым, Уренгой, Пангоды. В 1983 году из УРСа ПО "Тюменьгазпрома" пришло предложение поработать на горячем рубеже: в Пангодах, замначальника по торговле ОРСа. Я согласился. Это действительно было горячее время. Пангодинский ОРС был пионером на освоении Нового Уренгоя, мне лично пришлось участвовать в выходе надымских газовиков на Ямбург. Мы там организовывали питание бригад первопроходцев. Открывали первую столовую, магазин. Были проблемы с водой: артезианской воды не было, приходилось использовать привозную, в крайних случаях брали ее из речки. Хлеб выпекали на судне, на плавучей пекарне. Благодаря самоотверженной работе всего коллектива, сбоев в работе не было, работали сутками, спали в столовой... В 1985 году меня направили в загранкомандировку, во Вьетнам, на обслуживание объектов Мингазпрома в этой стране. Южный Вьетнам. Здесь базировалось СП "Вьетсовпетро", разбуривался нефтеносный шельф, работали интернациональные бригады. Наше ТБП (торгово-бытовое предприятие) обеспечивало функционирование объектов торговли и общепита. Пришлось осваивать и вьетнамскую кухню, которая существенно отличается от европейской. Пригодилось знание французского языка. Немного научился вьетнамскому. Мне понравился этом трудолюбивый мирный народ. У нашей семьи (со мной во Вьетнаме постоянно проживали жена и сын) там осталось много друзей. Считаю, что оставил добрый след на той земле. Перед отъездом на Родину Вьетнамское правительство страны наградило меня вьетнамской медалью "Дружбы народов". Командировка продолжалась три года. В восемьдесят девятом вернулся в Союз. Приехал в родную Полтаву. Настрой был закончить одиссею, но в Пангодах остались вещи, мебель... Когда подлетал на вертолете к Пангодам -- сердце защемило. До сих пор думаю: много видел, во многих местах побывал -- почему именно здесь оно защемило? Уже в воздухе почувствовал: останусь! В этом же году стал начальником ОРСа. ... Разгар "перестройки", талонная эпоха, "борьба с алкоголизмом". В Пангодах -- как и по всей стране. Помню, жена приятеля пришла из магазина и сказала радостно своей маленькой дочурке, разворачивая покупку: "А я тебе панталончики купила!" Дочка, уловив в словосочетании знакомое, характерное для того времени, понимающе спросила: "Что, и трусики -- по талончикам?" Распределением вино-водочного товара в поселке занимался тогда один магазин, на окраине. Унизительные, промороженные "блокадные" очереди... Над дверью магазина сделали, в духе времени, вывеску, осторожную и нейтральную, -- "Бакалея". Но среди людей он получил иное, народное, название: "Альбинарий", -- буквально это являлось производным от имени и строгой, и веселой хозяйки магазина, одной из самых неординарных людей поселка. Имя получилось, без преувеличения сказать, "вечным": уже давно в этой бакалее, ставшей рядовым, невзрачным продовольственным магазинчиком на поселковой окраине, работают другие люди. Здесь без всякой очереди, списков, талонов можно приобрести все, что душа пожелает, в том числе почти фантастическое когда-то чешское пиво, -- но название осталось то самое, народное, историческое: "Альбинарий". Я недавно спросил у сына: что тебе представляется, когда ты слышишь это слово? Он ответил: аквариум. Ну и хорошо, вслух подумал я. Сын посмотрел удивленно, наверное, подумал: заговариваться начал предок... -- Я принял сложное хозяйство, которое оказалось в тяжелом состоянии по ряду причин. Разгул "перестройки". Жесточайшее распределение, бартер. Трудная ситуация с кадрами, разброд и шатание в коллективе, перерасход заработной платы на полгода вперед, люди два года не получают премии. Все смотрят на меня. Теперь признаются, что думали: сломаюсь, сбегу. За короткий отрезок времени удалось сплотить коллектив, заставить поверить в свои силы, в будущее ОРСа. В некоторых случаях, например в оплате за сверхурочные работы, наперекор правилам бухгалтерии УРСа, пришлось брать огонь на себя. Через девять месяцев работы меня вызвали с отчетом в Тюмень. Ехал туда с тяжелым сердцем. Но там меня поняли, не последнюю роль сыграла позиция тогдашнего Генерального директора Надымгазпрома Ремезова, который, зная тяжелое положение в Пангодах, нас всячески поддерживал. В этом же году по результатам работы коллектив получил переходящее Красное Знамя, и для нас это был не кусок материи, это было признание нашей победы -- над обстоятельствами, над самими собой... Благодаря работе коллектива ОРСа, глубоко северный населенный пункт Пангоды всегда был обеспечен продуктами первой необходимости, а сделать это порой, например, в предзимнюю заготовительную кампанию, было ох как не просто. А позже, когда наступили "рыночные" времена, ОРС, ценой невероятных усилий, продолжал делать не то, что выгодно, а то, что нужно. Я нормально отношусь к частной торговле. Хорошо, что магазинов стало много -- у людей появился выбор, рынок относительно насытился, кое в чем мелкий частник закрывает временные пробелы орсовской, я считаю -- основной, торговли. Сейчас модно обвинять промышленные гиганты в закостенелости, монополизме. Что, мол, эти качества, идущие из прошлого, и есть тормоз экономики, в том числе и на местном уровне. Да, ОРС по определению -- монополист. Когда-то -- абсолютный (потому что раньше так нужно было), сейчас -- в том смысле, что сравнимых с ним снабжающих организаций, фирм в Пангодах нет. Это и не хорошо, и не плохо -- это факт. Торговля, ее формы, -- функция времени. Сменилось время. Раньше был дефицит товаров, сейчас -- дефицит денег. Что хуже?.. Борьба продолжается, наверное, жизнь так устроена: без борьбы никак не получается. Или это только у нас так "не получается"? По большому счету, мне хочется одного: чтобы торговый человек был вне политики, не нес в себе и на себе ее вину. Я всегда интересовался мировой историей торговли -- ее сложившимися веками законами, традициями, принципами. Так вот, во все времена купец был как бы "между", если так можно сказать, политикой: идет война, а купец проходит между воюющими сторонами, никто не считает его врагом, никто его не трогает. Наверное, потому, что противники понимали: каждому -- свое. Мне хочется, чтобы и в нашей стране политики и, вообще, люди это понимали. ... Яркое раннее утро выходного дня. Пангоды только просыпаются. Захожу в чистый, уютный частный магазинчик. Играет тихая музыка. Это аквариум, я -- внутри. Перед глазами плывут радужные разводы от разноцветных и блестящих этикеток, стекла, фарфора... По понятиям двадцатилетней давности -- маленький рай на земле. Я первый посетитель, потенциальный покупатель. Из-за прилавка выходит -- так, оказалось, принято в этом магазине встречать "первого" -- выплывает, ослепительно радостная девушка-рыбка, фея и приветствует: "Доброе утро!" Как будто всю жизнь меня ждала. Я смущен, что-то мямлю себе под нос... Это от неожиданности, я знаю, со мной такое бывает. Ведь я, как ни хорохорюсь, как ни стараюсь выглядеть "под современного", все же человек из другой эпохи. ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ФАКТОР Валентина Петровна Шевченко к Северу привыкала легко. Может быть, потому, что прибыла она в этот суровый край отнюдь не из жарких мест -- из Кемерово, потому, что была молода, полна энергии. А скорее всего, к чему она более всего склоняется сейчас, вспоминая первые годы в Пангодах, оттого, что приехала, -- по ее выражению, заимствованному из известной песни, -- "за туманом". Конец семидесятых. Осваивалось Медвежье, росли Пангоды. Валентина была готова к любой работе, мало того, она настраивалась именно на труд, связанный с трассой, морозом, ветром. Но, как ни странно, оказалось, что на "диком" Севере нужны были не только крепкие руки, уверенно владеющие мастерком, кистью, лопатой, но и умные головы, способные планировать, управлять, умеющие считать, экономить... Словом, она устроилась по специальности, наверное, на самом важном тогда объекте -- производственно-диспетчерской службе, которая позже преобразовалась в газопромысловое управление. Природная аккуратность, хорошие аналитические способности и умение ладить с людьми обеспечивали ей не только спокойную и надежную работу на протяжении двух десятков лет, но и непрерывный рост по служебной лестнице, что, впрочем, никогда не было для нее самоцелью. Сейчас Валентина Петровна Шевченко -- главный бухгалтер МГПУ, предприятия, которое по-прежнему остается самой значительной производственной и организационной структурой базового населенного пункта Медвежьего. Поэтому работа бухгалтерии по-прежнему напряженна, как и много лет назад, несмотря на компьютеризацию вычислительных процессов. -- Мы в бухгалтерии ощущаем себя элементами "барометра", который чувствует не только колебания производственно-экономических показателей предприятия, но и настроение людей, испытывающих те или иные житейские проблемы. Приходится не только отвечать на вопросы: есть ли деньги, но и пытаться объяснить, почему их нет и когда они будут. Хотя, мы, к сожалению, не на всегда готовы ответить... Может показаться странным, но в последнее время получается, что в такой, сугубо аналитической структуре, как бухгалтерия, человеческий фактор -- наиболее трудный... И СЫН СЮДА ВЕРНЕТСЯ Ильяс Шамсутдинович Набиев родился в Вагайском районе Тюменской области. Поэтому никогда не считал, что Север -- это чужбина, место, очень далекое от дома. В 1974 году после окончания Свердловского автодорожного техникума он был направлен на северные стройки, в пангодинский участок Надымского КАВТа. По сей день Ильяс Набиев работает на прежнем месте, на предприятии, которое сейчас называется Пангодинским АТП. Был мастером реммастерских, водителем, в данное время трудится в комплексной бригаде слесарей авто предприятия. В коллективе Ильяса уважают -- не даром много сезонов подряд товарищи по работе выбирают его своим бригадиром. Несколько лет назад ему было присвоено звание "Отличник Газпрома". Вспоминая о трудовых буднях прошлых лет, Ильяс Шамсутдинович с особым интересом рассказывает о том, как работал на газовых буровых "Медвежьего" -- возил буровикам воду, бензин. -- Наверное, поэтому, -- шутит он, -- старший сын поехал учиться на инженера-буровика в Тюменский нефтегазовый Университет. Решил стать настоящим газовиком!.. Уверен -- сюда вернется. СЛАГАЕМЫЕ СПЕКТРА Гуссейн не находил себе места. Было от чего. Несколько дней назад на его участке совершено дерзкое ограбление, с применением оружия, еще совсем недавно -- неслыханное преступление для Пангод. Двое налетчиков ворвались в квартиру, угрожая обрезом, уложили хозяев на пол, забрали то, за чем явились. По всему было видно, что преступление хорошо спланировано, использовалась наводка. Отделение поселковой милиции было поднято по тревоге, введен усиленный контроль на постах ГАИ, в аэропорту. Имелись приметы двух молодых людей, подозревае