Леонид Нетребо. Пангоды --------------------------------------------------------------- © Copyright Леонид Нетребо Email: netrebo@chat.ru Date: 29 May 2000 Книга зарегистрирована в Книжной палате под No 00-16246 Изд. ФГУИПП "Уральский рабочий", 1999г. --------------------------------------------------------------- КНИГА ОЧЕРКОВ Нетребо Леонид Васильевич родился в 1957 году в Ташкенте. Окончил Тюменский Индустриальный институт. На Крайнем Севере с 1981 года. Сотрудник городской газеты и пресс-центра Пангоды. С середины 90-х годов активно публикуется в периодических изданиях Ямало-Ненецкого округа: газетах "Рабочий Надыма", "Красный Север", журнале "Ямальский меридиан". Его очерки прозвучали со страниц Российской печати: в еженедельнике "Литературная Россия", в журналах "Тюркский мир", "Фактор". Леонид Нетребо член литературного объединения "Надым", один из авторов альманаха "Окно на север". Книга "Пангоды" -- своеобразная летопись, в которой судьбы пангодинцев тесно переплелись с историей поселка на 65-й параллели, срослись с суровой природой Приполярья. Словами своих героев автор утверждает: романтика, каждодневный трудовой подвиг, взаимовыручка и бескорыстие -- и есть характерный портрет первопроходца. На смену поднимается второе и третье поколение северян. А значит и у поселка газовиков есть будущее... (Редактор Людмила Ефремова) ------------------------------------------------------------------------ С ЧЕГО НАЧИНАЕТСЯ КНИГА На стук дверь резко отворилась. На пороге стоял пожилой скрипач, которого потревожили в разгар репетиции: голова наклонена к левому плечу, руки опущены и чуть разведены в сторону. Таким впервые я увидела писателя Альфреда Гольда. Невысокого роста, плотный, борода и волосы на крепкой голове смоляные с редкой проседью. Взгляд человека, знающего себе цену, -- ироничный, с легким прищуром. -- Здравствуйте, Леонид Васильевич! -- мне показалось, Гольд как-то чрезмерно отчетливо и громко произнес, отчеканил мое имя-отчество: -- Да, да, -- он, угадывал мои мысли, -- мне действительно "непросто" произносить ваше имя. Точно так звали моего друга, ненецкого писателя Леонида Лапцуя. Читали?... Когда вы позвонили по телефону, я, признаться... Ну, да ладно, милости прошу. Что, как говорится, Бог послал. На низком гостиничном столике было все необходимое для мужской неспешной беседы. Я почему-то обратил внимание на то, как были нарезаны маринованные огурцы: крупно и неровно, как режут наспех, когда в грядущем действе отнюдь не главное то, что скрипит и мнется под тупым лезвием общепитовского ножа. Пахнуло, щемяще, пряным воздухом студенческих фуршетов... Но увидев крупные крепкие пальцы этого человека, я быстро передумал: такие руки изначально не могли делать деликатную, кружевную работу, они были подстать коренастой фигуре... Какая все же разница между внешним и сутью! -- окончательно запутавшись, мысленно воскликнул я, вспомнив первое впечатление от прочитанных гольдовских стихов -- безупречно грамотных, лиричных, тонких. Та, наша первая и единственная встреча, состоялась весной 1995. Услышав, что в Пангоды приехал Альфред Гольд, нашел его по телефону. Весна. Поселок вскрылся. Я шел в гостиницу обходя гигантские лужи. На душе светло -- от солнечного дня, оттого, что судьба нежданно подарила встречу с писателем, которого по его книгам знал уже более десяти лет, и который был для меня самым авторитетным публицистом в нашем северном регионе. Дежурная фешенебельного газпромовского "Ямала" очень спокойно ответила: "С такой фамилией никто не живет. Может быть, Гольденберг?" Я тогда еще не знал, что Гольд -- литературный псевдоним. Мне он предоставил единственное в номере кресло, сам воссел на койке. Одет был просто: рубашка, трико, босой. Разговаривая, увлекаясь, иногда взгромождался с ногами на скрипучую кровать, как на топчан, менял там положение, обхватывал коленки мощными руками, вытягивал ноги, опираясь на локоть. Он сказал, что начинает делать документальную книгу к 25-ялетию Надымгазпрома. Так и сказал, уверенно, но просто: делать. Объяснил, что не сам задумал писать на северную тему, которая еще совсем недавно была доминирующей в его творчестве, -- еще бы, прожить семнадцать журналистских лет в Ямало-ненецком округе! Кстати сказать, он уже давно живет нормально, вдалеке от здешних забот, в Екатеринбурге, в городе с прекрасной инфраструктурой. С Севером завязал: там, на "земле" есть, чем заниматься, в чем проявить свое творчество. Рассказал, как уехал в Екатеринбург, как пытался там уйти "на вольные хлеба" -- целиком посвятить себя литературе. До этого "косяком" вышли документальные книги "Надым", "Бросок на Ямбург", "Северные встречи", сборники стихов: "Дерево тревоги", "Колесница"...От издательств стали поступать конкретные предложения. Но... менялась эпоха, стихи перестали издателей серьезно интересовать, во всяком случае, жить на гонорары не представлялось возможным. Однако появилась интересная работа в возрожденном еженедельнике "Екатеринбургская неделя". Работа интересная, бодро повторил он, явно желая подчеркнуть свое творческое благополучие -- не в смысле "результатов", но состояния души, возможности творить в свое удовольствие. Он как будто не столько меня хотел убедить в этом, сколько успокаивал себя. Все-таки Альфред Гольд, урожденный свердловчанин, по моему глубокому убеждению, как писатель, -- северный человек. И речь не просто о мастерстве публициста, а о богатом накопленном документальном материале, который на новом месте жительства грозит остаться невостребованным. И вряд ли Гольд мог относиться к этому безразлично. И он подтвердил эти мои мысли, рассказав, с какой радостью отнесся к предложению Надымгазпрома, буквально воспрял: не зря, не напрасно вел северный дневник, сохранял в переездах салехардские, надымские, ямбургские блокноты, черновики. Он буквально излучал восторг!... Рассказывая о нынешнем сборе материалов по "Медвежьему" (многое записывал на магнитофон), он сетовал на то, что не все может использовать в будущей книге -- возможности ограничены "юбилейным" жанром. Придется, наверное, все остальное использовать где-то в других работах, -- сказал он, с явным удовольствием. Гольд возвращался на Север!... -- Но что это мы все обо мне, о моих делах! -- спохватился он. -- Расскажите о себе, о Пангодах -- нынешних. Старые-то, еще деревянные, я немного знаю, помню... А теперь и не узнать, и людей много новых. Моих старых знакомых приходится чуть ли не с миноискателем разыскивать!... Ладно, валяйте, с чем пришли?... -- он подпер кулаком голову, подался вперед и приготовился слушать... И я рассказал. Можно было начать с любого. Я начал с того, что поведал, как в 1991 году в Пангоды приезжал популярный певец, известный в то время своими "антирежимными" песнями. Это случалось через несколько недель после августовских событий, которые, разумеется, соответствующим образом окрашивали выступление ангажированной концертной группы. Оно было бескомпромиссным и яростным: по сцене ползали чудовища с серпами и молотами, певец пел о демократии и, указуя, а то просто тыча дулями в конкретных героев представления, произносил конкретное: "Козлы!... и т.п." На меня как зрителя данная дем-большевицкая "агитка" производила тягостное впечатление, но дело не в этом... Певец рассказал, что сегодня увидел в Пангодах на экскурсии -- люди в этом населенном пункте живут в бочках! Это в двадцатом-то веке!... Подсказываю вам, люди, продолжал певец-демократ, вытаскивайте из квартир ваших партократов, смело переселяйтесь в их жилища, а их самих -- в бочки! В бочки!... Пусть узнают, что это такое. Давайте, подбадривал он, а я в следующий свой приезд сюда -- проверю!!! Забегая вперед, -- на "проверку" артист не приехал: вскоре он в характере "демократического" времени был застрелен то ли вором в законе, то ли собственным охранником. Мне его было искренне жаль. Но тогда, в пангодинском зрительном зале хотелось спросить его, а знает ли он то, о чем так страстно говорит? Какие, к черту, в Пангодах "партократы"! А если все мы без исключения прошли через "бочки", балки, времянки, общежития, все мерзли на трассах и т.д. и т.п.!... Кто из нас "крат", а кто просто человек?! До сих пор жалею, что не зашел за кулисы, не напросился на интервью, в ходе которого, попутно, можно было многое ему рассказать о моих Пангодах. Какая бездна между тем, что видится сверху и тем, что есть на самом деле. В чем была причина этого моего, наверное, несколько наивного желания, замешанного на чуть ли не детской обиде, -- действительно, что из того, что один человек стал бы думать иначе?... ...Вообще, мне всегда было обидно за Пангоды. Да, за двадцать пять лет написано несколько книг, в которых, так или иначе, фигурирует населенный пункт с этим именем. Как объект. И если о людях -- опять же, в свете промышленных достижений. Вскользь. По касательной. Недолет. Перелет.... Да, населенный пункт растет и развивается, это уже почти город. Но тогда почему же за четверть века, здесь не появился ни один человек, который попытался бы описать Пангоды изнутри. Описать Человека Пангод -- вне зависимости от того, чем он занимается. Взять город Надым -- он уже известен России, как "рассадник" литературных талантов, ему не грозит духовное забвение. Душа этого города в книгах прозы, поэзии, в песенных сборниках, в произведениях искусства... А ведь Пангоды это тоже многотысячный, живой организм. Так почему же он до сих пор не вытолкнул на свет писателя, живописца, скульптора, артиста?... Как будет восприниматься слово "Пангоды" еще через двадцать пять лет: поле прошлых героических побед? Былая кузница кадров? Старые фотографии, на которых люди в спецовках -- хотя бы и пофамильно?... А ведь тут жили представители огромной некогда страны, которые любили, женились, разводились, рожали здесь детей, уезжали, умирали... Интересные люди, уникальные судьбы -- в этом уникальном населенном пункте! Да-да: уникальном! Пангодинец -- это как национальность... А значит, население этой "газовой провинции" имеет право на свою духовную автономию, которая должна проявляться в творчестве именно этих людей. И что бы там не говорили: без настоящих результатов, зримых, профессиональных плодов творчества любая территориальная или национальная общность -- горсть временщиков, маргиналов... Сколько-нибудь существенные потрясения или просто неумолимый ветер времени рассыпают такую общность на сюжетные детали... Гольд внимательно выслушал мою тираду. Его ироничный прищур не смущал меня -- подбадривал: я все понимаю, сочувствую, выговорись. Но как только я закончил, он резко выпрямился и с улыбкой почти воскликнул: -- Вы хотите, чтобы я сказал: "А что если вот вам, Леонид, и вскрыть "болото", написать первую книгу о Пангодах, о людях, -- о пангодинцах?" Не лукавьте, -- он как-то прощающе махнул рукой, -- вы ведь уже все давно решили!... Тем не менее, спасибо, что поделились со мной сокровенным. Могу вас только поддержать: не сомневайтесь, пишите! Думаю, ошибкой будет, если вы попытаетесь объять необъятное -- написать все и обо всем. Не надо! Главное, появиться первому литературному труду пангодинца, потом и другие авторы "обнаружатся", охватят другие спектры, освоят иные жанры, вот увидите, -- улыбка Гольда приобрела оттенок смущенной гордости, почти совсем спрятавшись в бороде, -- это я по Надыму знаю... Возможно, он имел ввиду свою первую книгу "Надым", небольшую, почти карманного формата, на двести страниц, изданную в 1982 году, и последовавший за этим событием стремительный взлет литературного творчества надымчан, которых -- "пишущих" -- Альфред Гольд вместе с журналистом и поэтом Анатолием Алексеевым собрал в литературное объединение. Далее он сказал, пожалуй, самое для меня важное в нашей беседе: -- Да, журналист, так сказать, извне может написать о вашей "малой родине" хуже или лучше -- в смысле выбора жанра, художественности, событийной достоверности... Но ему не дано одного -- постичь душу ваших Пангод. Для него она, вы правильно заметили, объект, для иных даже "терра инкогнито", а для вас -- центр вселенной!... На прощание он по моей просьбе подписал ту самую книгу "Надым", изрядно потрепанный экземпляр которой, я принес собой в гостиничный номер: "...От автора на память о встрече в п. Пангоды и с пожеланиями творческих успехов". И добавил устно: "Будете в Свердловске -- милости прошу". Уходя, окрыленный, почти у самого порога я спросил сбивчиво: с чего начинается книга? Я имел в виду только техническую сторону -- рукопись, редакция, издательство... Гольд ответил: -- Я бы с удовольствием рассказал, но этого, наверное, никто не знает. У каждого по-разному. У кого-то с удивления, у кого-то, -- он несколько грустно улыбнулся, -- с обиды... Начните ее в самом себе. И если вам суждено, то несмотря ни на что -- напишите. С Богом!... Я ждал ответа совсем на другой вопрос, но настолько высоки, трогательны и "знаковы" для меня были эти его слова, что я не стал уточнять... В 1997 году, к двадцатипятилетию "Надымгазпрома" вышла книга "Медвежье: имена и судьбы". Альфред Гольд вошел в дома многих северян, как будто возвратился на Север, чтобы больше никогда его не покидать. За несколько месяцев до юбилейного торжества, когда тираж книги еще не достиг Надымского района, автора не стало... АЭРОПОРТ "МЕДВЕЖЬЕ" Телефон зазвонил противно, как будильник. Игорь приблизил к глазам свои "командирские". Полвторого. -- Я ваш аэропорт закрываю! -- кричал из трубки инспектор по безопасности полетов. -- Вы еще спрашиваете "почему"! Партизанщину развели, понимаешь. Что у вас на боковой полосе безопасности?!... Игорь дождался конца монолога и нажал на рычаги, телефон недовольно звякнул. Посмотрел на спящих жену и сынишку. Медленно оделся, не характерной для него неспешностью выдерживая паузу, достаточную, по его предположению, чтобы инспектор отошел от телефона дежурного диспетчера. Зашел на кухню, плотно прикрыл за собой дверь и позвонил с параллельного. Выслушал доклад. Итак, пилот-инспектор прибыл из Тюмени на своем самолете АН-12. По его словам, еще с воздуха заметил "это невиданное безобразие". Ничего больше проверять не стал, сразу сделал запись в "Журнале запрещения и возобновления полетов": "Полеты в аэропорту "Медвежье" воздушным судам первого и второго класса запрещаю, ввиду того, что по боковой полосе безопасности осуществляется движение поезда". Сразу же отбыл обратно в Тюмень. "Как ребенок, -- усмехнулся Фетисов. -- Как будто поездов не видал". Впрочем, он не винил незнакомого инспектора, который впервые был в "Медвежьем". Явно парень новичок, свежий, по "северам" не мотался. Пообтешется... "Старики"-то давно все знают. Не положено, нельзя, запрещено... Эх, инспектор центровой!...Если бы люди здесь следовали всем запретам, то ни единого кубометра газа месторождение не дало бы. Весь Север -- сплошь нарушения. Технологии не наработаны, условий нет... Жить -- и то никому, кроме аборигенов, нельзя -- организм не тот. А живем, работаем. Детей рожаем. А знаешь ли ты, материковый контролер, чем построено "Медвежье", Пангоды, Надым!? -- Тем, что самолетами завезено. Его, Игоря Фетисова, авиационная биография тоже, можно сказать, началась с запретов. Поступил в Тамбовское летное училище. Казалось, вот оно воплощение мечты: небо, крыло, штурвал -- обладание фантастической силой, когда движения рук, пальцев заставляют повиноваться стальную птицу, стремительно проносящуюся над земной суетой. Но... Последовали небольшие проблемы со здоровьем и мечту пилота пришлось оставить навсегда. Далее служба в разведбате. Сразу после демобилизации, наперекор недавним разочарованиям, пошел в училище гражданской авиации на более прозаический факультет: "Средства самолетовождения и посадки". Все проходит, говорили древние. Но не прошла у Фетисова "воздушная", сродни детской, мечта -- быть выше "прозы". Его заведомо сжимали, теснили будущие сдерживающие рамки, ограничительные полосы... -- то, без чего не мыслима авиация, особенно гражданская. Он решил, что если судьбой ему предначертан "воздушный якорь" -- аэропорт, то это должен быть "его" аэропорт, другой, не такой как все, не такой как у всех. "Выше", дальше, опаснее... Он никогда никому не признавался в этом образе своего грядущего, который создал для себя еще в училище, поэтому многим было непонятно, как он выбирал место будущей работы после получения диплома. ...Приехал в Тюмень. В "Авиатрансе" удивились молодому специалисту, кровь с молоком: зачем тебе Север, и здесь не пыльно, а рога оленьи, или, там, пантокрин на тройном одеколоне тебе и так пилоты привезут. Предложили работу по месту, выбирай: внешние линии -- аэропорт "Рощино", внутренние -- "Плеханово". А, да ты, наверное, чокнутый по молодости, да еще упрямый!... Ну, что ж, валяй, Северу такие нужны. В Салехарде попал на День оленевода. Апрель месяц, минус сорок шесть. Ненцы гуляют: соревнуются и пьют "огненную". Пиво было в замерзших бутылках -- их разогревали на печке прямо в стекле. Прежде чем зайти в кабинет регионального авианачальника, поговорил с "летунами". Те сказали: просись только не в "Медвежье". Этот совет и определил окончательный выбор. "Медвежье"... Аэропорту, вопреки традициям небольших населенных пунктов, дали имя не по названию поселка. Может быть потому, что в момент наречения аэродрома никто не предполагал, что здесь, в вахтовом пункте газового месторождения "Медвежье", будут постоянно проживать люди. Кстати сказать, часто это вносило некоторую "адресную" путаницу: следует человек согласно письменному вызову и пропуску в поселок Пангоды. Добирается до Надыма. В местном аэропорту подходит к окошечку: мне бы до Пангод. Ждите, объявим. Ждет гражданин целый день -- не летят "самолетки" до заветных Пангод, зато на какое-то Медвежье -- один за другим... Позже работники аэропорта стали объявлять для "непонятливых": рейс такой-то до Медвежьего-Пангод. Тогда, в семьдесят пятом, Пангоды и аэропорт "Медвежье" были действительно одно целое. Этот территориально-функциональный симбиоз располагался, между старицей реки Правая Хетта и почти параллельной ей чередой обширных болот. Большую площадь ближе к топям занимала взлетная полоса, "грунтовка". Но поселку, песчаному пятачку с горсткой балков и деревянных двухэтажек, было вполне достаточно и оставшегося места между шумным "самолетным братом" и чистой аккуратной речкой. Вся служба аэропорта умещалась в двух секциях общежития и вагончике для диспетчера. Потом в черте поселка, на границе с полосой, было построено вполне приличное по северным меркам двухэтажное деревянное здание. Месторождение уже начало давать газ, но строительство на промыслах еще продолжалось, монтировались очередные, более северные УКПГ. Без преувеличения можно сказать, что воздушная дорога с Большой земли к первенецу северной газодобычи была единственным надежным трактом, по которому беспрерывно шел поток промышленных и продовольственных грузов. Зимний период был самым напряженным. За сутки приходилось принимать до тридцати крупных самолетов. После каждого приземления снег "закипал" от торможения груженых крылатых махин -- вспахивался и плавился, образовывались глубокие, до земли, колеи. Всегда наготове были пожарные машины, из брандспойтов с распылителями поливали "пашню", следом шли бульдозеры, разравнивая снежно-водяное месиво. Через несколько минут шуга застывала, схватывалась, а в небе уже гудел следующий крылатый клиент. На "грунтовку" "падали" грузовые самолеты Ан-12, Ан-26, пассажирские Ан-24. Иногда являлся с неба, как гигантский ангел, осеняя быстрой тенью весь жилой сектор, красавец "Антей". В момент его приземления неизбалованное событиями и развлечениями население спешило на полосу, каждый считал своим долгом сфотографироваться возле этого чуда отечественного самолетостроения. Однажды работникам аэропорта пришлось поволноваться: "Антей" пошел на посадку, но в последний момент "передумал" и стал заходить на второй круг. Причиной оказалась медведица с двумя медвежатами, неожиданно появившаяся на взлетной полосе. Троица беспечно резвилась на снегу, совершенно не обращая внимания на гул и кружение самолета. Пришлось Фетисову, начальнику аэропорта, применить ракетницу: звезд, с треском летящих с неба и затем противно шипящих в снегу, хозяйка тундры испугалась... Когда пилот вышел из кабины (это был герой Советского Союза летчик-испытатель Курлин), то сказал, смеясь: "А я думаю, почему вас "Медвежьем" назвали?... Теперь понятно!" Курлин подрабатывал на аэрогрузовиках. На этот раз он привез "Жигулевское" пиво, прямо из Москвы. ...Игорь, стараясь не шуметь, поставил чайник на электрическую двухэлементную плитку. Вспомнил, что многие пангодинцы до сих пор используют для приготовления пищи самодельные, из кирпича и нихрома, электрические "козлики", в магазинах и кухонные принадлежности большая редкость... А недавно -- вообще ничего не было. Все изготавливали "самопалом" северные умельцы поневоле -- кровати (рама, обтянутая резиновыми полосами), шкафы (ДСП, обожженные рейки)... Чего греха таить, у большого количества пангодинцев семидесятых годов в домах имелись одинаковые тарелки, с зеленой надписью "Общепит" по каемке, и алюминиевые ложки и вилки -- все оттуда же. Фетисов уверен, что у него первого в поселке появились стальные, пилоты удружили. А набор фужеров, которые он, с трудом достав, привез из отпуска!... Этот хрустальный гарнитур потом часто и долго кочевал по поселку, его брали напрокат -- в основном на свадьбы, которые, бывало, по несколько на единственную в неделе пятницу справлялось в молодежных Пангодах. Позже он привез с "земли" маленький автомобильный телевизор. Нет, телевидения в Пангодах еще не было (трансляторы появились только в 1979 году). Это был "хоккейный" телевизор, для ежегодного периода чемпионата мира. Когда играли "наши", Игорь и еще несколько таких же любителей телевизионного спорта садились в "вахтовку", включали аппарат и катили по зимнику в сторону Надыма, периодически контролируя изображение. Как только "молоко" сменялось приемлемыми картинками и звуком (это происходило, обычно, на полпути к городу, в районе поселка Правая Хетта), машину останавливали и от души "болели"... Слово "холодильник" у пангодинцев, урожденных "землян", трансформировалось в "более холодное", равное температуре "за бортом", но сезонное понятие. А сам предмет принял иной, далекий от цивилизованного, образ -- дощатый или алюминиевый ящик, встроенный в оконный проем и выступающий основным полезным объемом за пределы жилища. Когда Фетисову очередной грузовой оказией доставили настоящий холодильник "Юрюзань", знакомые удивлялись: "Николаич, ты, что здесь -- жить собрался, что ли?!..." Игорь посмотрел на холодильник: дребезжит, зараза, с того времени, с той самой "разморозки", ничего не помогает: уж и протягивал-перетягивал гайки, и ножки подкручивал, и резинки подставлял... ...Зимой 1977 году "Катерпиллер", осуществляя земляные работы, порвал газовую трубу, по которой подавался с месторождения на Пангоды "бытовой" газ. В единую минуту поселок остался без тепла и света: погасла электростанция, остановились котельные. Дни стояли на редкость морозные, минус сорок девять, за пару часов холод сковал жилые и промышленные объекты. Все мужчины вышли на ликвидацию аварии, которая, естественно, развилась из локальной газовой в тотальную тепловую. Проблема была с детьми. Выручила "Нахаловка" -- во многих "балках" стояли обыкновенные печки, которые топились дровами. Хозяева балков не спрашивали, кто и откуда, -- заходи, заводи детей, грейся. Через несколько часов женщины и дети из общежитий заполнили "нахаловский" самострой. Порыв трубопровода быстро, по зимним понятиям, ликвидировали, появилось электричество, заработали котельные. Подземные магистрали теплопроводов в основном уцелели. Но этой паузы длиной в несколько часов, пока не двигалась вода, оказалось достаточно, чтобы размерзлись, полопались трубы и батареи в помещениях. Опять огромная ответственность пала на аэропорт. Нужно было срочно принимать самолеты из Тюмени с сантехникой -- трубой, батареями, запорной арматурой... Но замерзли, оставшиеся без электричества навигационные приводы, без их работы прием самолетов невозможен. Запустили аварийные дизеля, однако этого оказалось недостаточно, требовалось срочно прогреть аппаратные помещения приводов. И эту проблему решили: паяльными лампами нагревали докрасна булыжники (их в песчаных Пангодах, да к тому же зимой, еще нужно было найти!), заносили несколько штук в аппаратную, клали на железный лист и закрывали дверь. Через полчаса там уже не минус сорок с хвостом, а вполне приемлемые минус десять... Поселок и людей в нем удалось спасти. Практически за сутки авария была в основном ликвидирована. Игорь попал домой только на вторую ночь. В общежитии стояла еще минусовая температура -- трубная разводка здесь уцелела (вовремя слили воду), но тепло запустили только час назад. Жена с подругой, одетые в полушубки и валенки, спали на кровати под всеми одеялами, которые нашлись в доме. Сиял в темноте раскаленный "козлик". Потрогал батарею: оживает, урчит. Нет, впрочем, урчит не батарея. Странный дребезжащий, переходящий в турбинный гул, звук доносился от холодильника. Игорь, уже без всяких сил, все же засмеялся и сказал вслух: "Ну, что ты, чудак, тарахтишь!... Минус десять же в комнате! Согреться хочешь?..." С тех пор так и дребезжит, друг "Юрюзань"... Железную дорогу в Пангодах пришлось прокладывать параллельно взлетной полосе, чуть потеснив болота, другого варианта не было. Таким образом, она попала в зону "боковой полосы безопасности", что и заметил нынешней ночью "свежий" пилот-инспектор. А между тем, в буквальном смысле, параллельная эксплуатация аэродрома и "железки" ведется уже несколько лет. А знал бы инспектор, что и железнодорожная станция "Пангоды" и аэропорт "Медвежье" находятся в ведении... одного диспетчера! Иначе невозможно, только так можно соблюсти безопасность: пока поезд едет -- самолет не сядет и не взлетит. И наоборот. Нет, что ни говори, по букве инспектор прав. Это Фетисов и сам понимает. Летать стало действительно опасно: с одной стороны жэдэ-полотно, с другой -- жилой сектор. Да и неудобств много стали причинять жителям. Например, то и дело прибегает заведующая столовой: "Игорь Николаевич, не сажайте рядом МИ-6, после него у нас борщ с песком получается!... " Вспомнилось забавное. Однажды население собралось на какую-то летнюю гулянку, праздник, может, день строителя, в центре поселка: столы, шашлыки, то, се... Солнечный день, мужики в безрукавках, женщины вспомнили, что они женщины -- расфуфырились, накрасились, прически понаделали... Прямо светский пикник. Надо же было угораздить в это время прилететь "шестерке". Пассажирский МИ-8, и тот разгоняет на все четыре стороны, что рядом окажется, а уж эта грузовая махина!... Скатерти со столов долой, шашлык в песке, женщины с разбитыми прическами, как медузы на ветру... Чуть пилотов не побили, бегают, лохматые, вокруг машины, ругаются очень интересными словами. Да, пангодинских женщин если завести! Это ведь они начали строчить-трубить во все инстанции: в поселке уже несколько сот детей, они подрастают, учиться негде! Прилетела какая-то комиссия. Население пригласили в клуб, пришли женщины -- яблоку негде упасть. Те, что на трибуне, стоят на своем: поселок вахтовый, детям здесь делать нечего, мол, это было заранее указано в вызовах всех ваших мужей. Не положено!... Что там поднялось! Комиссии пришлось срочно ретироваться, уходили очень быстро, но буквально "сквозь строй" разъяренных пангодинок. Потом многие из этих фурий, явно преувеличивая, хвастались, уточняя, у кого сколько в кулаке осталось "комиссаровых" волос, кто сколько пуговиц оборвал с ответственных пиджаков. В последствие этот факт неудавшейся беседы оброс еще более невероятными подробностями, но дело сдвинулось, скоро началось строительство первой школы... "Так-то, пилот-инспектор. Утром разберемся. Кто ж тебе разрешит кислород Пангодам перекрывать... Не положено-положено!" -- Игорь выключил плитку под парящим, как паровоз, чайником, откинулся на спинку стула, прислонил голову к стенке, закрыл глаза. -- "Где люди живут... Там и положено..." -- подумал он вяло, уже во сне улыбаясь своему "мудреному" резюме. Пройдет всего год и будет открыт новый аэропорт, в достаточной дали от поселка. Это будет, пожалуй, его единственное существенное отличие от старого аэродромного комплекса. "Грунтовка" останется "грунтовкой". Попытка открыть регулярное пассажирское авиасообщение с "землей" закончится неуспешно: однажды прилетевший из Тюмени АН-24 слегка "промахнется" мимо полосы, и ему придется доостанавливаться на тундровых кочках. Для людей и машины последствий никаких, но пассажирские рейсы для больших самолетов отменят. Пангодинцы будут продолжать летать на материк через Надым, их мытарств всегда будет на одно стокилометровое авиаколено больше, чем у соседей-надымчан, как и всех северян тоже обреченных на долгие летние перелеты и переезды. Знаковым покажется Фетисову первое утро после открытия нового аэропорта. Он приедет на работу очень рано и начнет привычный по старому рабочему месту обход. Он заметит, что собаки, еще во время строительства прижившиеся в новом аэропорту, необычно возбуждены и увлекают обходчика за собой. "Значит, след", -- подумает Игорь. Действительно, на снегу будут четко вырисовываться огромные следы от медвежьих лап. Следы пойдут по периметру, вдоль аэродромной границы. Возле нескольких "тумб", установленных через каждые сто метров аэродромной полосы, снег будет желтым... "Пометил хозяин!... -- весело подумается Фетисову. -- А как же, -- "Медвежье"!..." И будет страшная ночь морозной весной 1982 года: четыре огромных гудящих факела -- двухсотлитровые железные бочки с соляркой и ветошью -- по вершинам расчищенного наспех от снега квадрата. Здесь обозначится новая вертолетная площадка, поближе к беде, для немедленного приема малых судов медицинской авиации... В этой аварии на газопроводе сгорят заживо или замерзнут, в панике, несколько человек... Служба Фетисова обеспечит возможность ночных спасательных полетов. Благодаря авиации будут сохранены десятки жизней... И будет город Новый Уренгой, куда Фетисову придется летать в командировки -- пригодится его опыт работы в экстремальных северных условиях. Там, в такой же приполярной тундре, для целей ускоренного строительства города и объектов уникального месторождения, тоже будет эксплуатироваться аэропорт, поначалу "не нормальный" в привычном, материковом понимании... Но все это и многое другое случится потом... Пока же Игорь Фетисов спит, уронив голову на плечо. До подъема остается еще почти целых два часа. Он еще не знает, что как раз в это время самолет АН-12, с тем же пилот-инспектором на борту, взлетает с тюменского аэропорта "Рощино" и берет курс на... "Медвежье". Инспектор спешил обратно на север. Сообщив о своем ночном "северном" подвиге он получил за это незамедлительный нагоняй и приказ до утра исправить созданную им недопустимую ситуацию на стратегически важном для страны объекте. Ровно в семь он, тревожно поглядывая на часы, стремительно зайдет в диспетчерскую, потребует соответствующий журнал и ниже своей предыдущей записи начертает: "Полеты в аэропорту "Медвежье" воздушным судам первого и второго класса РАЗРЕШАЮ". НАШИ ПАНГОДЫ Период работы Леонида Семеновича Чугунова в должности начальника Медвежинского ГПУ ассоциируется с выходом невзрачного поселка с безликой архитектурой на параметры маленького города. При нем появились первые монументальные сооружения культбыта, приняла облик проспекта центральная пангодинская улица... ...Последний раз мы встретились с Чугуновым, Генеральным директором "Надымгазпрома", в выставочном зале Дома культуры, где проходила выставка Кировского художественного музея, организованная, кстати, руководством Надымгазпрома специально для Пангод. До этого я имел беседу с директором музея, которая сказала, что сколько бы она не бывала в Пангодах, поселок поражает ее каким-то благоговейным отношением жителей к прекрасному. Может быть потому, что здешние люди обделены многими атрибутами цивилизации (театры, музеи, картинные галереи и т.п.), даже если сравнивать с Надымом. Именно под впечатлением предыдущей беседы я начал разговор с "газовым генералом". Разговор, который продолжался от силы минут пять. Я выразил мнение, используя энциклопедические сведения: Пангоды -- город по российским стандартам, -- здесь проживает более 12 тысячи человек, и не менее 85 процентов населения заняты вне сельского хозяйства. Да, согласился Чугунов, поселок -- не совсем справедливая характеристика социального статуса Пангод. Но недаром этот "маленький город" в шутку называют большой деревней. Эффект "деревни" будет еще долго здесь проявляться, даже когда Пангоды станут городом "де юре". Это, в общем-то, для Севера неплохо. Человека здесь ВИДНО. Какой ты есть, таким тебя и знают. Плохому труднее скрыться. Раньше и в Надыме -- приезжий человек, как бы того не хотел, принимал психологию Севера, психологию именно этого города. Теперь, когда город вырос, человек отчасти "затерялся". Все больше приезжих не принимают местных традиций, заложенных ранним освоением, и формируются сами по себе... Так что наши Пангоды, -- заключил мой собеседник, -- если иметь в виду психологию людей, уровень чистоты, открытости во взаимоотношениях между собой и в отношении к окружающему миру, -- далеко не самое худшее, что есть на Севере. И не только на Севере... НАЧАЛО ВСЕХ ДОРОГ Белая бескрайняя перина, посеченная коричневыми гривами перелесков -- такой явилась в иллюминаторах надымская земля. ИЛ-14 приземлился на зимнее озеро, Татьяна ступила на трап и надолго зажмурилась... Наивно надеялась: открыв глаза, увидит привычное -- аэропорт, такси, автобусы... Тысяча девятьсот семьдесят четвертый год: "аэросарай" из вагончиков, вездеходы, собаки... Дорогу она "знала", муж написал: по зимнику, до "Медвежьего". Подвернулась попутка до Старого Надыма. "Пангоды -- там!..." -- махнул рукой водитель по направлению уползающей в тундру снежной колеи и унесся в сторону пристани. Она... пошла пешком! Думала, скоро кто-нибудь нагонит, подберет. Когда поняла, что поступила опрометчиво (февраль, минус двадцать), Надым был уже далеко за спиной. Водитель бензовоза всю дорогу удивлялся пассажирке, долго превращавшейся из заиндевелой головешки в молодую женщину: "Ну, ты даешь, Снегурочка, до Русского поля дотопала!..." Едва Татьяна согрелась, в районе Правой Хетты машина задымила -- загорелась проводка. "Пожар" потушили, но двигатель надежно заглох. Стемнело. Пришлось коротать ночь в "сталинских" бараках, к их счастью оказавшихся у дороги. Всю ночь топили печку... Первая северная дорога оказалась предтечей дальнейшей жизни Татьяны Алексеевны Демидовой, которая более двадцати лет трудится в Пангодинском АТП. Каждое утро сотни дорог пангодинских водителей начинаются с окошка диспетчерской. Сколько их было, этих начал, за многие годы? Сотни тысяч, миллион?... Признаться, мой последний вопрос получился несколько витиеватым: что в вас изменилось с тех молодых лет, если учесть, что Пангоды выросли, стали цивилизованным населенным пунктом, ушло романтическое время, приехали новые люди?... Не дожидаясь концовки, Татьяна Алексеевна ответила: "Да просто моложе была, веселее!..." Наверное, в этом с ней никогда не согласятся водители ветераны АТП, которые убеждали меня: диспетчер Демидова, как и в молодости, жизнерадостна и красива. По-прежнему, как и двадцать лет назад, каждый день, на протяжении нескольких часов раннего утра, звучит ее мягкий молодой голос: "Доброе утро!... Счастливого пути!..." Один старый водитель признался мне: "Бывает, настроение с утра -- ни в дугу! Подхожу к диспетчерской, слышу Демидову -- и сразу другое дело, жизнь продолжается, сегодня все будет, как всегда, нормально... Как талисман!" ВАРВАРА  Пангоды столичными звездами не удивишь. Как ни странно, жители этой, по общим понятиям, глубинки, провинциалами себя полагают настолько же, насколько это характерно для, например, тюменцев или свердловчан, -- т.е. исходя из географической, а не какой-либо иной отдаленности от европейской части страны. Такая степень "удивляемости" определяется отчасти тем, что родина взрослых северян, в основном, -- как раз-таки названная "европейская часть"; отчасти тем, что звезды, каждодневно сияющие на телевизионном небосклоне, на пангодинском, гастрольном, -- метеоры. Так или иначе, более глубокий интерес вызывают судьбы известных земляков, неординарных личностей, жизнь которых является заметным слагаемым естества каждого из нас, нашей историей. Это было четыре года назад. Закончилась однодневная пангодинская гастроль известного артиста. В понедельник он, окруженный многочисленной свитой, в основном затянутую в хрустящую черную кожу охраной, приехал в маленький, деревянный аэропорт "Медвежье". Хозяйка авиаперевозок, сменный диспетчер газопромыслового управления, "нашла" пролетающий вахтовый борт с УКПГ на Надым и посадила его в Пангодах. -- Только отдельный вертолет, -- "звездно" заявила охрана и предложила вполне "столично": -- Вахту высадите, подождут. Пошли долгие минуты напряженных переговоров, но диспетчерская кабина -- стеклянная крепость с маленьким квадратным окошком, не сдавалась. Согласились ли в результате осаждавшие с тем, в чем всегда была убеждена и уверенно отстаивала в те минуты провинциальная мадонна, -- человеческое достоинство не географическая величина и не должна изменяться в функциях широты и долготы? Неизвестно. Но особо горячего московского "качка", за грубость при штурме диспетчерской, его коллеги все же послали извиняться (это было непременным условием диспетчера для дальнейшего разговора вообще): -- Извини...-те, Варвара Ивановна. Они улетели в вертолете, где им с вахтовиками вполне хватило места. На предложения сына поменять работу на более спокойную, Варвара Ивановна отвечала: -- Сынок, ты же знаешь, я себе проблемы на любой работе найду. Несмотря на сухие правила, строгие указания, именно она в итоге определяла, кто сегодня полетит первым рейсом, кто вторым, третьим. Аккуратно проходя между Сциллой производственных интересов и Харибдой общечеловеческих житейских проблем, успешно регулировала людские аэропортовские потоки. Вполне могло быть, что, вопреки инструкциям, женщина с ребенком улетала, а инженер оставался. Конечно, ей попадало, но она непреклонно отстаивала свою правоту. При этом ее аргументами справедливости было не что-то замысловато-убедительное, просто черное было черным, а белое -- белым. Манера, с которой преподносилось очевидное, была обезоруживающей, поэтому ей верили, прощали и ее уважали. Шутки ее были остры, несли в себе не только смешное, но и жизненную философию. Однажды летом, еще в "доперестроечные" времена, Варвара Ивановна, как это положено, сопровождала нашу отпускную группу пассажиров от здания аэропорта до вертолетной площадки. Борт был еще далеко в небе. Мы остановились, переговариваясь. Она внимательно посмотрела на мой огромный чемодан, который стоял на песке и выглядел как полуспущенная автомобильная камера, улыбнувшись, спросила: -- Что же ты в отпуск-то с пустым чемоданом летишь? -- и добавила как бы серьезно: -- Ах, да! Ты ведь не в ОРСе работаешь... Хоть бы природным газом накачал, для приличия. Что жизнь давалась трудно, -- такое можно сказать о многих, почти о каждом. Случается, люди со сложной биографией несут в своем облике, поведении сумрачную печать своей доли, а она отбрасывает хмурую тень на все окружающее. Так же образно говоря, Варвара Ивановна, имея сложное прошлое, своим настоящим присутствием никогда ни для кого не загораживала света, не была источником тени, -- она светилась сама, как и положено звезде, пусть скромного провинциального масштаба. Родилась во время Отечественной войны, в городе Бахмаче Черниговской области. Отец, инвалид с детства, в армию призван не был, и после войны ему долго пришлось оправдываться перед властями за жизнь, прожитую на оккупированной территории. ...Школу Варвара заканчивала вечернюю: воспитывала сынишку, хотелось учиться, но надо было зарабатывать на жизнь. Пошли долгие годы борьбы за существование. Работала кровельщицей, официанткой, лоточницей, крутильщицей, разнорабочей... В1968 году уехала по вербовке в г. Джанкой, на строительство Северо-Крымского канала. Это стало для нее периодом душевного подъема, молодого энтузиазма, неподдельного интереса к работе -- творилось грандиозное дело, каждый этап был зрим и понятен. Здесь она стала депутатом городского Совета, здесь же поджидало ее несчастье: бульдозер ножом зацепил строительный вагончик, покалечило несколько человек, Варвару буквально переломило пополам... Она выжила, и Бог дал даже больше, почти невероятное, -- поправилась и через длительное время вновь приступила к обязанностям. На одной из фотографий того периода она запечатлена на субботнике: солнечный летний день, молодая стройная женщина в цветастом открытом сарафане, в одной руке лопата, другая козырьком приложена к крошечной косынке, едва прикрывающей копну густых темных волос, улыбка, ровный чистый взгляд. Такой ее впервые увидел будущий муж Михаил Войновский. Поженились, жили от получки до получки. В 1973 году муж поехал на Север "за машиной". Вскоре выяснилось, что с длинным северным рублем все не так просто, как казалось, и через год она тоже приехала в Надымский район. Они все же купили машину, но через восемь лет работы на Севере -- старожилы помнят, их красная "Нива" стала первой легковушкой в истории Пангод. Первые десять лет еще жила надежда, что Север ---- это настолько временно, что не стоит распаковывать то, что доставалось по спискам, очередям, лотереям, -- все для жизни "там": скоро все это уложим, поставим в контейнер, -- и прощай Север! Потом, став старше, поняли, что второй жизни не будет, а в этой, единственной, каждый день проживается в первый и в последний раз. И перестали делить: север, юг... -- просто жизнь, и они в этой жизни. Тогда, более двадцати лет назад, к ее первому приезду муж собственноручно, из бросового материала, которого уже тогда было полно в тундре, построил балок в районе ГП-5, там и стали работать вместе: он трактористом в колонне Надымского КАВТа, она в столовой, а затем в военизированной охране Газопромыслового управления. Здесь, несмотря на трудности становления, адаптации, прошли самые спокойные годы совместной жизни: ушла отравляющая существование зависимость от "копеек", в часы отдыха их окружали не бетонные стены и городской гомон, а почти девственная природа. Михаил вспоминает, как они рыбачили в излюбленном месте только им известном, где у них была собственная сторожка. Особенно трогателен рассказ в той части, где утренней зарей Миша стоит в болотниках по колена в холодной воде, выбирает из сетей ночной улов, Варя рядом, с кастрюлей нагретой на костре воды -- периодически он опускает туда окоченевшие руки... Рыбы было много, они приносили ее в столовую, раздавали соседям. Вахтовики жили одной большой семьей, делились радостями и печалями. Все тогда были добры не только друг к другу, но и ко всему, что их окружало. Однажды из тундры прямо к УКПГ пришли олениха с маленьким олененком, была она, видимо, больна, легла недалеко от хозблока. Люди стали ходить на объекты другим маршрутом, чтобы не беспокоить беспомощную пару. Через два дня олени перестали пугаться и стали принимать пищу из рук. После аварии на ГП-7, когда от огромного газового факела пострадали люди, проживавшие в расположенном рядом поселке, жилье из промысловых районов стали убирать, Войновским дали комнату в пангодинском общежитии. Варваре, зная ее деловые качества и умение ладить с людьми, предложили работу диспетчера по авиаперевозкам ГПУ в поселковом аэропорту. Это и явилось, как потом оказалось, главным делом в ее северной жизни, в котором она стала известной Пангодам и тем надымчанам, чьи производственные пути пролегали через "Медвежье". Здесь она снискала неподдельное глубокое уважение руководства, летного состава, пассажиров. Пассажиры -- это все пангодинцы от мала до велика, потому что аэропорт для жителей поселка альфа и омега всех дорог, деловых и отпускных. Поразительно, но для меня, как и для многих моих земляков, слово "Варвара" -- не только редкое имя редкого человека, но и имя нарицательное для целой группы предметов и понятий, связанных с деревянным зданием аэропорта, крохотным залом ожидания, аэродромными бетонными площадками, вертолетами, в прошлом -- один из отпускных талисманов. ...Утром желающие улететь подходят к окошку диспетчера, записываются в общий список. Все с тревогой ждут своей участи, которая становится подвластной тому, кто только что их записал. Не всем пассажирам зала ожидания суждено сегодня перейти в категорию пассажиров вертолета, тому ряд причин -- организационных, ведомственных, технических, сезонных, погодных... Издалека доносится рокот подлетающего вертолета. Варвара Ивановна выходит из диспетчерской кабины, взгляды с надеждой устремляются на нее, многие встают. Она уверенным голосом, тона не допускающим возражений, зачитывает список счастливчиков, каждый из которых, услышав свою фамилию, торопливо берет поклажу, детей и устремляется к выходу. На улице пассажирская стайка с диспетчером во главе быстро и радостно движется к вертолетной площадке, куда уже приземляется "вертушка", все останавливаются. Потоки воздуха поднимают песочную пыль, по лицам сечет мелкими камешками, улетают головные уборы, падают чемоданы, все смеются: до свидания, Пангоды, до свидания, Варвара Ивановна, до встречи после отпуска! В тот декабрьский вечер я впервые ясно осознал, что есть что-то изначально тревожащее в самой комбинации слов: "зал ожидания". Тревожное потому, что, несмотря на расписание рейсов, в ста процентах так называемой уверенности всегда замаскированы несколько процентов неопределенности и даже один, чей-то, -- безнадежности. Как и положено залу ожидания, в том, прощальном, было много народу и мало слов... В то же время, здесь царила необычность, даже в запахе, звуках: пахло карбидом, шипела газовая горелка... Потом Пангоды огромным добровольным потоком, как коллективный диспетчер, сопровождали Варвару Ивановну до обледенелой вертолетной площадки. С недавнего времени для меня "Черный тюльпан" -- это не только брюхатый аэрогрузовик наших современных войн, но еще и пангодинский серый ночной МИ-8, который, грозно мигая, уносил только что запаянный цинковый кокон в мутное оттепельное небо. Он так и остался в памяти исчезающим -- в рокотную, циклично сверкающую точку. На одной из фотографий семейного альбома ее сына я обнаружил грустную Варвару с большим белоснежным, солнцеобразным пятном в области сердца. Сын сказал, что так на пленке... В Крыму, на Джанкойском кладбище тем летом появился памятник: в человеческий рост мраморная плита, на которой изображена красивая женщина. За ее спиной -- снег, вертолеты. Вверху -- эмблема "Надымгазпрома" и надпись: "Не напрасно называют Север крайним". Пангодинцы, возвращаясь из отпуска, встречаются с Пангодами еще в небе: "Мишка" или "Аннушка" перед заходом на посадку пролетает над всей южной границей поселка, с этой стороны он как на ладони. Те, кто живет в брусчатых или щитовых домах, на подлете, еще издалека, вытянув шеи, торопливо высматривают в иллюминатор свою "деревяшку": цела ли? Я тоже, подчиняясь многолетней привычке-рефлексу, нахожу свою бетонную коробку и только тогда окончательно успокаиваюсь: дома. По аэродрому движется ручеек людей, сейчас мы приземлимся, ручеек перетечет в оставленный нами вертолет, а мы, в сопровождении Марины (Ирины, Милы...) -- женщины в синей униформе с белой повязкой на рукаве, загорелой стайкой пойдем по направлению к зданию аэропорта, завершая еще один условный цикл непрерывного круговорота людей -- в Пангодах, на Севере, в природе... У ПОДНОЖЬЯ ПРЕДПОЛАГАЕМОГО КУПОЛА На фотографии в журнале "Смена" было изображено нечто космическое: "неземная" природа Крайнего Севера, голубые сосны, пушистый и искристый, как вата на новогодней елке, снег и ровные ряды красивых оранжевых бочек -- в них жили люди! В статье писалось: здесь будет город под куполом, Надым... Редкие сердца оставались спокойными, люди вздыхали и... переворачивали страницу: сказка!... Альмухаметовы из города Энгельса проверили: действительно, в агентстве Аэрофлота продадут билет до города-сказки, надо только соблюсти некоторые формальности. Реальная дорога, как водится, дала небольшой зигзаг, и они оказались в Пангодах, как они позже шутили, где-то у подножья предполагаемого купола... Асма Манлаповна работала "на земле" в школе, но, уезжая на Север, была готова на любую работу. Решила и даже загадала, что не будет сильно разборчивой, устроится в любую организацию, которая первой повстречается на пути. Когда приземлились в аэропорту "Медвежье", находившемуся в то время в черте поселка, шел сильный дождь, они с дочкой забежали в подъезд деревянного общежития... "Загадалка" сбылась: с того августа 1975 года по сей день беспрерывно Альмухаметова работает комендантом общежитий коммунальной службы Надымгазпрома. "...Ася идет!!!" В общежитии, где много лет назад мне довелось проживать, это словосочетание было как удар хлыста, приводивший в тонус нас, "нерадивых" холостяков: мы смахивали со стола "компромат", гасили сигареты, проветривали комнаты, брались за веники. Но это был не страх, это было что-то наподобие ироничной уважительности, которую вселяла в нас строгая, но справедливая молодая комендантша, проживавшая с семьей в нашем же общежитии. Кстати, типовые деревянные двухэтажки секционного типа, пара десятков которых составляли в Пангодах основную цивильную архитектуру в контраст самопальной "Нахаловке", называли не общежитиями, а -- уважительно -- домами. О трудностях раннего поселка Асма Манлаповна говорит скороговоркой -- работы она не боялась, проблемы решались... Особую заботу ей доставляло... отсутствие в конце семидесятых сберкассы в Пангодах. Делая уборку в комнатах, а приходилось и этим заниматься, обнаруживала под матрацами пачки денег. Двери настежь!... Ругала своих питомцев за беспечность. Они слушали и просили: в таком случае, Ася, выручай! Так она стала "сберкассой", вела журнал -- кто, сколько отдал на хранение. Уж у нее-то не пропадет, потому что хранила она чужие тысячи... под своим матрацем! Ни рубля не пропало. Асма призналась, что уже не верит в сказки о подкупольных градах, но на Севере ее держит все же не только материальное. А что же? -- Люди, -- пояснила она. -- Отношения между людьми на Севере, конечно, за многие годы претерпели сильные изменения, но они по-прежнему проще и чище, чем на материке. Хотя, уезжать, конечно, придется. И вот боюсь: привыкну ли на "новом" месте?... РЯБИНОВЫЙ ПАЛИСАДНИК У Светланы Ивановны Бородиной с мужем на Севере родились и выросли трое сыновей. Ежедневное семейное и производственное окружение мужчинами не изменили ее в более суровую, "мужественную" сторону, она осталась мягкой, очень женственной и, что примечательно, такой же молодой, как и восемнадцать лет назад, когда выпускницей училища впервые робко вошла в цех КИПиА. Первые годы они с мужем старались сохранить в себе и донести до своих "северных" детей как можно больше собственной родины -- южной России. Для этого даже развели под окнами квартиры на первом этаже деревянной "бамовской" двухэтажки палисадник -- как у них в Воронежской области,-- засаженный рябиной и березой. -- Изменились Пангоды, приехали новые люди, но для нас, ветеранов поселка, мир остался прежним -- в старых друзьях, в воспоминаниях, -- заключает Светлана Ивановна. Сейчас, живя уже в бетонной пятиэтажке, Светлана с мужем стараются сохранить в повзрослевших сыновьях уже не юг, а тот ранний Север, который был для Бородиных лучше, чище, безмятежней -- может, потому, что они были моложе. ...А ее дети, увидев в отпуске рябиновый палисадник, говорят: смотри, мама, как у нас в Пангодах раньше, помнишь? ПРОСТАЯ "ЛОГИКА" Техник кросса пангодинского цеха "Надымгазсвязи" Светлана Александровна Першина поменяла город-курорт Евпаторию на северные Пангоды в конце семидесятых. Ненадолго, как предполагалось тогда, -- ровно на столько, чтобы можно было "накопить" на кооперативную квартиру. Муж приехал на год раньше, заработал денег, купил "балок", вызвал жену -- многие семьи начинали осваивать Север по такой схеме. -- По какой же "схеме" вы прожили здесь двадцать лет -- за которые выросли ваши дети, в которые ушла вся молодая жизнь, -- спрашиваю я Светлану Александровну. -- Мы приехали сюда, как и все, ненадолго, -- объясняет моя собеседница. -- И так же, как многие, остались здесь -- почти на всю жизнь... Она стала связистом сразу после школы, двадцать беспрерывных лет проработала в пангодинской газсвязи, есть что вспомнить. Последние годы рабочие будни стали спокойнее, комфортнее -- надежная импортная техника, компьютерное управление процессами... Но когда я спросил, какие из трудовых лет вспоминаются с большей теплотой, Светлана Александровна без раздумий ответила: -- Первые молодые северные годы... ...Связь тогда была "декадно-шаговая" -- это ряды высоких панелей, в которых вся "логика" собиралась путем передвижения механических деталей, притягивания электромагнитов, видимого соединения контактов. Это уже "древняя" система, про которую старые связисты в шутку говорили, что принцип ее работы такой: "Тра-та-та-та..." -- Бывало: холодно в помещении, смазка замерзает, загустевает, все затормаживается. Периодически подходишь к стойке, тряхнешь ее, слышишь -- тра-та-та! -- "логика" побежала. Значит: кто-то куда-то дозвонился. -- Ну и как, "накопили" на кооперативную квартиру на черноморском побережье? -- И тут мы тоже -- "как все": за одну ночь реформ плакали наши сбережения. А Крым остался за границей... Светлана Александровна получила квартиру "на земле" от Надымгазпрома. Но уезжать с мужем пока не собираются: "Видно судьба такая -- пока есть здоровье, оставаться северянами..." УЧАСТКОВЫЙ В Пангоды, на маленькую электростанцию, где предстояло начать северную трудовую биографию, я попал вечером выходного дня. Поэтому "вводную" получил не от инженера по технике безопасности, а от одного из дежурных электриков, который проводил меня на ночлег до холостяцкого общежития. -- Инженером смены, говоришь? Значит, моим начальником будешь, -- сказал электрик, когда мы выходили с территории предприятия. Остановился, указал на место возле дорожки: -- Кстати, вот здесь в прошлом году одного начальника застрелили. Электрик один. И тут же, понял, -- отшагнул, стволы в рот, и... Два трупа. Как говорит один наш умник, "Се ля ви" на почве "Шер..." -- как там? -- "ля фам..." Одним словом, Север, брат. Он замолчал глубокомысленно. Трагизм не вязался с тем, как он держал сигарету: большим и указательным пальцами, три остальных элегантным гребешком отведены в сторону. Мне, уставшему от дороги и неопределенности, стало тоскливо. Я спросил: -- А правоохранительные органы тут у вас... функционируют? -- Милиция? Есть, Геннадий Иванович, участковый. Вот такой мужик! -- электрик отщелкнул окурок, смял "гребешок" в кулак и поднял вверх большой палец. Относительно спокойное течение недели участкового Геннадия Ивановича Смирнова прервалось сегодня утром. Пострадавший явился прямо из поликлиники, где ему уже три дня оказывали помощь, нейтрализуя последствия глубокого отравления и частичного обморожения кожного покрова. Однако причина его появления в милиции была не в пошатнувшемся здоровье -- пропала крупная сумма денег, выручка от продажи балка, несколько тысяч рублей. Рассказал, как получил от покупателя деньги, отдал ключи, обмыли сделку прямо в балке. Помнит, что "добирал" в общежитии, у Поручика. Обнаружили его ранним утром следующего дня, мертвецки "бездыханного", на ледяном грязном полу тамбура того же общежития. Женщина, одна из проживающих на первом этаже, уходила на свою почти ночную, предутреннюю работу -- это его спасло. Еще час-другой, и он вряд ли бы проснулся. Меданализ показал наличие в крови неудачливого продавца северной недвижимости не только большого количества алкоголя, но и транквилизаторов, входящих в состав снотворных препаратов. Когда "продавец" полностью пришел в себя, это известие, вкупе с главной неприятностью о пропаже денег и привели его в милицию. Если бы не служба в армии, то вполне можно было сказать, что милиционером Геннадий Смирнов сделался, как говаривали раньше, от сохи. Родился и вырос в одной из деревень Торжокского района Калининской области. Помогал колхозникам растить лен, пас телят, доил корову. Семья была большая, работы много, отец инвалид. Родители, всю жизнь проработавшие в колхозе, не мыслившие своей жизни вне деревни, Геннадию, шестому, предпоследнему ребенку в семье, сказали: езжай в город, хоть паспорт получишь. И он поехал в Торжок учиться на электрослесаря. После окончания училища ушел в армию. Попал в Заполярье, в отдельный арктический погранотряд, где уже в одних названиях была сплошная романтика: охраняемая зона -- от Нарьян-Мара до Тикси, объекты, где пришлось служить, -- мыс Каменный, пролив Югорский Шар, остров Вайгач... Но как ни пришелся ему по душе Север, все же он тогда не мог предполагать, что эта часть континента для него -- место не только временной службы, но и дальнейшего постоянного проживания... В 1973 году на армейском вертолете, в составе группы из полутора десятка "дембелей", он прилетел в Надым. Формально в комсомольских путевках было указано место будущей работы, но реально они им были необходимы для въезда в "ЗП" -- зону пропусков. Зашли в горком комсомола, "погасили" путевки, пошли искать работу по душе. Умылись в озере, которое позже надымчане назовут Янтарным. В честь начала вольной жизни выпили вина, название которого, как им тогда показалось, удивительно гармонировало со свежестью летнего дня, с пейзажем рождающегося города: "Слынчев бряг" -- солнечный берег. За спиной стояли палатки, вагончики, у ног лежало голубое озеро, на гладь которого, глухо урча-курлыча, как большие птицы, приводнялись самолеты АН-2, "Аннушки"... Подозрение падало на Поручика. И не только потому, что все сходилось по времени и по месту. Для Смирнова как участкового, знавшего практически все население небольшого поселка, Поручик всегда был "объектом риска". Геннадий Иванович давно перестал удивляться, что в одном человеке, внешне вполне спокойно, без видимых противоречий, может уживаться жестокость, зачастую, правда, "потенциальная" и даже не осознаваемая самим ее носителем, затаившаяся, ждущая своего часа, -- и сентиментальность, совершенно искренняя, непоказная. Здесь на Севере эти люди обычно отличались каким-то особенным, надрывным состоянием, которое, при внимательном рассмотрении, проявлялось в них постоянно: они и пели, и пили, и спорили, даже по пустякам, не просто так -- отдаваясь, как говориться, со всеми потрохами. Многие из них работали, как черти -- видимо, и тут, даже в неинтересном, "ломовом" труде, находя какое-то спасение от невидимого для окружающих огня. Как правило, это люди со сложным прошлым, с рубцами на судьбе, которые подавались на Север в надежде отдалиться от чего-то, до конца не веря в давным-давно известное, что от себя уйти невозможно. Смирнов был убежден -- Север это не то место, где велика вероятность, что огонь неуспокоенной души не вырвется наружу. Причем, Север не "ломает" или "губит" людей -- это распространенная ошибка, обычная при перестановке причины и следствия. Просто, что заложено, то раскрывается в экстремальных, крайних условиях Севера: непьющий человек может спиться, "уравновешенный" -- пырнуть ножом приятеля, "благополучная" семья -- разрушиться... ...Понимать бы человеку, какие проявления способно дать напряжение от полярной ночи со звенящим, оглушающим, отупляющим морозом, от бесконечного дня с духотой и гнусом -- и все это в одиночестве, ограниченности бытового пространства, общения. Понимать -- и отказался бы иной от нордической одиссеи, не стал бы испытывать судьбу, "проверять" себя тайгой и тундрой. Но... куда деться и от согласия с тем, что как раз-таки это незнание себя, мира -- и есть источник романтики души, ее вечного поиска. И дорога "за туманом и за запахом тайги" подсильна лишь человеку-"незнайке", легкомысленно рвущему свои корни и уходящему в поиск воли, доли, рая -- туда, где может быть только доля и воля. Ведь именно они, эти несведущие и неискушенные, прокладывают приполярные трассы, строят города на берегу Ледовитого океана -- и именно они, "хорошие" и "плохие", зачастую безмерно дорогой ценой личных потерь, становятся живой почвой, первым плодородным слоем на пустынной, жестокой земле... После года работы в Надымском ГОВД Геннадию дали отдельное жилье -- половину уже видавшего Север жилого вагончика. Сюда и привез из родной деревни бывшую одноклассницу Нину, которая стала его женой. Супруга была потрясена видом гнездышка, где предстояло начинать северную жизнь. Медовый месяц... Первые дни она просто лежала и плакала, да изредка, когда выходила из депрессии, порывалась уехать... Когда родился ребенок, начались настоящие трудности. Командировки мужа были частыми: в конвой, на задержание... Жена с дочкой оставались во власти "стихии": то электричества не станет, то воды, несколько раз "размораживалась" батарея. Выручало крестьянское здоровье, которое, к счастью, передалось и дочери... Я проснулся от стука в дверь. Посмотрел на часы. Утро. Вчера, по телевизору, хоронили Андропова. Вечером после работы зашел в соседнее общежитие к холостякам-соратникам. Обменялись новостями и мнениями, в том числе "по поводу". Диссидентов среди моих знакомых не было, поэтому всем было "жалко мужика". Дисциплинированных партийцев тоже не оказалось, а посему, как водится, "повод" вскоре ушел на второй план, и из открытого окна на улицу понеслось подгитарное: "Конфетки-бараночки!..." Н-да!... Страна в трауре... Эмигрантские песенки, и вообще... И вот -- уже пришли? Быстро... Это я так шутил с собой: какое ни строгое было время, но всерьез думать о преследованиях за политическую беспринципность мне тогда, все же, не приходилось. Я открыл. На пороге стоял Поручик, мой сосед через стенку. Он был по-домашнему, в брюках и тапочках, поэтому его "Третьяковка" (та, впрочем, часть, что выше пояса) была в режиме открытой экспозиции. Русалки, Змеи, купола, кресты. На плечах эполеты, на впалой груди две огромные звезды, между ними -- портрет Ворошилова. Поручику досталось в свое время, как он говорил, несколько перефразируя фрагмент одной из песен, "по всем литерам -- от Сталина до Гитлера". Последние годы он жил в Пангодах, холостяковал в "бытовке" деревянного общежития. В комнате -- камере, по его выражению, -- всегда было чисто, несмотря на то, что через нее постоянно курсировали гости -- холостые и женатые, которые здесь имели возможность спокойно "оторваться". В разгар веселья он пел свою любимую песню из блатного репертуара про "щипача" Костю, который, потроша в трамвае карманы и сумочки пассажиров, всегда вежливо припевал: "Прошу прощенья за резкое движенье!.."; но потом, когда началась война, Костя ушел на фронт и стал в рукопашных схватках крушить челюсти и черепа гитлеровцев, напевая, разумеется, те же самые трогательные слова: "Прошу прощенья... и т.д." -- Соседушка, привет! -- Поручик мялся. -- Магазины в одиннадцать открываются, а погибаю сейчас. У тебя "нарезного" нету? -- Разговаривая, он смотрел мне за спину, на умывальник, где стоял большой флакон подарочного одеколона. Я понял, что сегодня мне уже улыбнулась перспектива после бритья освежаться проточной водой. Уходя, прижимая к звездной груди ласково булькающий сосудик, он, как всегда, сказал: -- Сосед, ты меня спас. Я тебе с отпуска литр такой вот, только французской, гадости привезу, у меня на "Земле" ласточка на парфюмерии сидит. Новым гостям Поручик обязательно показывал фотографию взрослой дочери, ласточки, -- в белой кружевной рамке, которая висела над его одинокой кроватью. Мы слишком разнились с ним по возрасту и интересам, и наше уважительное соседство никогда не было тесным, ну а позже, когда мое жилище (такая же "бытовка", как и у Поручика, которую мне дали на работе как молодому специалисту) потеряло статус холостяцкого, -- в нем появилась хозяйка, он перестал заходить ко мне. Однажды все же появился, внимательно посмотрел на мою жену, сделал вывод, что ей сейчас особенно необходимы "разные витаминчики, углеводики", объяснил, что он как раз все это ежемесячно получает в ОРСе, "по особому литеру". Вышел. Быстро вернулся, высыпал прямо на пол десяток консервных банок. Не слушая возражений, ушел к себе, закрылся на ключ, включил громко музыку... Вечером у него были новые знакомые, студенты-практиканты, в их исполнении из-за шумопроницаемой стены доносилось под гитару сентиментальное: "Не падайте духом, поручик Голицын..." Мой сосед в ответ старательно выводил хриплым речитативом: "Прошу прощенья за резкое движенье!.." Смирнов упорядочил версию, которая у него была единственной. "Продавец" пришел к Поручику, похвалился выгодной продажей балка, Поручик подпоил компаньона, подкрепил "отруб" снотворным, забрал деньги. В середине ночи вытащил жертву в тамбур... Зачем? Чтобы оклемался, ушел и обо всем забыл? Нет, это наивно... Или?.. Думать дальше, прослеживать возможный ход мыслей подозреваемого совсем не хотелось. Всех пангодинцев Смирнов считал своими, поэтому нередко было стыдно за других, и зло брало -- на самого себя... В общежитии дверь в комнату Поручика оказалась запертой. Соседи сообщили, что он вчера отбыл в отпуск. Факт оформления отпуска подтвердили в отделе кадров: вне графика, по семейным обстоятельствам, срочно. Смирнов по телефону связался с Надымским ГОВД. Спустя час оттуда сообщили: вчера в кассе агентства Аэрофлота Поручик приобрел билет на самолет. Рейс завтра утром. Опергруппа готова выехать в аэропорт. Попросили приметы, Смирнов продиктовал и положил трубку. Оттого, что все быстро завершилось -- а что это так, он уже не сомневался, -- накатила знакомая, но до сих пор не понятная, усталость, испортилось настроение. Ему было жалко Поручика, который всего пару лет "не дотянул" до пенсии. Пангодинского участкового Геннадия Ивановича Смирнова, единственного милиционера в поселке, уважали за справедливость и силу, -- то, что необходимо и достаточно законопослушным гражданам. Многие сейчас с благодарностью вспоминают Смирнова за то, что он в свое время особенно важные для людей вопросы решал неформально, по-человечески. Результат -- десятки неиспорченных биографий, нераспавшихся семей, неполоманных судеб. Сам Геннадий Иванович, объясняя возможность такой манеры работать, говорит очень просто: для этого нужно было иметь всего-то -- любовь к людям и... добрую физическую силу. В этой связи мне вспоминается характерный случай, произошедший в кафе "Снежинка" (первый вечерний ресторан в поселке, который пангодинские женщины, после его открытия, быстро окрестили: "Бабьи слезы"): началась потасовка между двумя здоровенными трассовиками, неизвестно откуда взявшийся милиционер хватает за вороты обоих, выволакивает из зала на улицу, там невероятным образом приподнимает их, резко встряхивает и со всего маху опускает в сугроб, на несколько секунд вдавливая головами в снег... Знаю, что эти двое нормальных по жизни ребят на следующее утро, глубоко повинившись перед участковым, улетели на трассу. До сих пор Геннадия Ивановича, давно уже не милиционера, узнают на пангодинских улицах, многие кивают, а все те, кто имеет честь здороваться с ним за руку, подтвердят: рука у Смирнова железная. Смирнов, капитаном, вышел в отставку в тридцать девять лет, честно отработав свои положенные для пенсии северно-милицейские семнадцать годов. Когда в поселке открылось настоящее отделение милиции со штатом в три десятка человек, Смирнов был уже "уставшим" милиционером, выработавшим не только положенный для пенсии стаж, но и израсходовавшим ресурс единственного участкового, ресурс незаменимости, неповторимости, заданный в эпоху раннего Севера и ограниченный сроком превращения небольшого поселка в "маленький город". Он не смог, не захотел быть "одним из"... Вышел в отставку и перешел работать в РСУ по специальности, которую когда-то получил в гражданском училище. Поручика взяли в аэропорту, на регистрации. При нем оказалась крупная сумма денег. На первом же допросе он во всем сознался. "Затмение нашло, начальник". ("Прошу прощенья за резкое движенье"...) Вскорости попал под амнистию, дело прекратили, но Поручику было предложено, тем не менее, покинуть Пангоды навсегда. Что он и сделал. Все деньги были возвращены владельцу. НЕСЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ РАБОТА Рассказывая о месте, где родился и вырос, Владимир Николаевич Прокопенко непременно отметит, что его любимый город, Новгород-Северский, -- вотчина легендарного героя Древней Руси -- князя Игоря. В этом все: и любовь к родине, гордость за ее великую историю, и... романтичность натуры, которую не сумела нейтрализовать серьезная, "несентиментальная" работа, не скрыли майорские погоны. ...В детстве Владимир любил читать книжки про милицию: засады, погони, добро непременно побеждает зло -- трудная, но красивая жизнь оперативников. Может быть, поэтому пошел работать в оперотряд добровольной народной дружины. Реальность оказалась прозаичней, она "сдвинула" в представлениях молодого человека пропорции между трудностями и красивостью милицейских будней, убедила: добро не всегда побеждает, увы. Служба в Армии, комсомольская путевка, Старый Надым, трест Севертрубопроводстрой. После "дембеля " вполне понятное настроение: долой армейскую форму, да здравствует нормальная, спокойная гражданская жизнь -- Север, молодость, свобода, хорошие ребята... Одного из друзей по СТПС скоро "подрезали", в задержании хулигана принимал участие Прокопенко. После этого случая он понял: не уйти от своей сути, которая не может терпеть рядом с собой несправедливость, не научилась спокойно наблюдать попирание человеческого достоинства... Не отсидеться в скорлупе "зоны пропусков", тем боле, что и сюда, медленно но верно, стала добираться цивилизация со всеми ее гримасами. Выразил желание работать в милиции, и был направлен на учебу в Омскую высшую школу милиции. В 1987 году, после окончания ВШМ, командирован в Пангоды на работу участковым инспектором. Это был переходной период в истории Пангод, когда объективно заканчивалась эпоха поселковых "аниськиных", в основном силами которых долгие годы с успехом поддерживался порядок в населенном пункте газовиков. Это совпало со временем, когда уже стали воздвигаться границы между республиками, народами, и одновременно стали открываться преграды на пути роста преступности, "безкордонной" и "наднациональной", появления ее новых форм. В обиход стали входить слова "рэкет", "дань", "заказуха", "сутенер"... И вот уже (отражение реалий текущего времени) пангодинское отделение милиции -- мощное, технически и кадрово-обеспеченная боевая единица, показывающая высокие результаты в работе. А его начальник, Владимир Николаевич Прокопенко, -- строгий, но справедливый боевой командир. В спокойном и серьезном облике которого внимательным глазом можно увидеть поселкового паренька из-под Новгорода-Северского, который любил отечественные детективы и который всего несколько лет назад понял: душе в покое не отсидеться... КАПИТАН, УЛЫБНИТЕСЬ!  Капитан Юрий Викторович Косенко из той части милицейских офицеров, которые свою "служивость" начинали еще в Вооруженных Силах. Окончил Рязанское высшее военное командное училище связи, попал в войска ПВО. Первые три года служил на "точке", в глухой томской тайге, затем был переведен на аналогичный объект в районе Пангод. Нелегко было "перестраиваться" -- смиряться с новой реальностью, а она наступила, когда их подразделения достигла волна ликвидаций военных объектов вместе с "сокращением" кадров. Встал выбор -- начинать, против воли, гражданскую жизнь или оставаться офицером и для этого искать новую службу... Юрий в 1993 году перевелся в Пангодинское отделение милиции, где быстро достиг значительных успехов в работе, был повышен в звании, получил ответственную должность -- старший участковый инспектор. Он говорит, что поступали предложения служить в Надыме, Новом Уренгое, но он остался в Пангодах. Объясняя, пошутил: "Привык в лесу жить -- и семейная жизнь там начиналась, и первенец на "точке" родился. Пангоды к природе ближе". Помолчал, закурил, на несколько секунд ушел в себя, потом добавил задумчиво: -- Да... Жена в свое время даже с глухоманью смирилась, но вот к поздним моим возвращениям с работы -- никак не привыкнет, до сих пор обижается... РАССКАЗАЛ ПРАПОРЩИК О СЕВЕРЕ... Виктор Максимович Маметьев из офицерской семьи. Когда он еще учился в школе, двое старших братьев уже служили в МВД. Было с кого брать пример, на кого равняться. Желая поскорее приобщиться к воинской службе, записался в кружок ЮДПД (юношеская добровольная пожарная дружина) харьковского Дворца пионеров. В составе команды объездил всю область и часть Украины: соревнования пожарных были тогда обычным делом, и, главное, очень интересным и полезным для молодежи. Таким образом, будущее не пришлось "выбирать", цель определилась. После окончания с отличными результатами пожарно-технического училища Виктор Маметьев некоторое время работал начальником инспекции Госпожнадзора в родном городе. Однажды довелось поправлять здоровье в военном госпитале. Соседом по койке оказался прапорщик из Салехарда, увлеченно рассказавший о суровой, достойной настоящего мужчины жизни на Севере, белых ночах и северных сияниях. Виктора поразила особенность окружного центра: есть такие места в городе, где можно стоять одной ногой в Приполярье, другой -- в Заполярье... Вскоре Маметьев написал рапорт, в котором выразил просьбу направить его для дальнейшего прохождения службы в Ямало-Ненецкий округ. По правде сказать, не верилось, что командование отнесется к его вопросу серьезно, тем более что долго не было никакого ответа. Виктор перестал ждать и постепенно забывал о том романтическом всплеске настроения, под действием которого написал рапорт. Но ответ пришел, его направили в Тюмень, оттуда не в Салехард, а в "самый красивый и перспективный город Надым", как говорили областные коллеги. Когда прилетел в Надым, случайно встретил представителей командования пангодинской пожарной части. И они, в свою очередь, похвалили Пангоды... Рассказывая о периоде обустройства на новом месте, Маметьев отмечает нетипичную для того времени деталь, которая, он уверен, явилась добрым знаком на его северное будущее: обычно пангодинские жены уезжали "за ляльками" на "землю", а его жена, наоборот, будучи "в положении", не стала дожидаться более удобного времени, сразу поехала вслед за мужем и здесь, в Пангодах, успешно родила ему двойню... Пожарная охрана газовых промыслов месторождения и поселка газовиков и строителей -- основная функция пангодинских пожарных. Велика ответственность за промысел -- газ шуток не любит, а последствия аварии, как показывает горький опыт подобных бед, бывает страшен. И все же особое беспокойство доставляли "деревянные" Пангоды, которые до недавнего времени почти на сто процентов еще были таковыми. Опоздание на пять минут и... остается только позаботится о том, чтобы пожар не перекинулся на соседние дома, десятки семей оказываются без крова. Сейчас ситуация улучшается: Пангоды прирастают "кирпичом и бетоном", а пожарная часть -- опытом ветеранов, активной модернизацией средств пожаротушения... За долгие годы работы в Пангодах Виктор Максимович Маметьев, ныне майор внутренней службы, заместитель начальника ПЧ-19, ни разу не пожалел о том, что судьба в свое время свела его на больничной койке с приболевшим прапорщиком из Салехарда, который мог увлекательно рассказывать -- романтично о буднях... СИНОНИМ НАДЕЖДЫ  Глядя на эту серьезную, солидную женщину, как будто созданную для ответственной работы и словно воплотившую в чертах лица, нюансах голоса типичную северную судьбу, слушая ее рассказ о себе, мысленно задаюсь вопросом: сколько во всем этом закономерного, а сколько случайного? Мне кажется, в этих пропорциях из конкретных судеб моих земляков заключена разгадка многих вопросов, на которых зарабатывают свой хлеб социологи и философы-"североведы". -- Сейчас трудно в это поверить, но тогда, в начале семидесятых, от Севера нам с мужем нужно было совсем немного -- всего одна тысяча рублей, -- начинает свой рассказ специалист пангодинской администрации Галина Никифоровна Билоусюк. -- Именно столько стоили пять соток под застройку дома в городе Умани Черкасской области, где мы начинали совместную жизнь. Жили на квартире, на двоих получали сто двадцать рублей. Родилась дочь... В тот год приехала в отпуск дальняя родственница с Тюменского Севера, из поселка, что возле Надыма. Название его показалось каким-то глухим, но сильным словом. Уже после ее отъезда вспоминали, что говорилось что-то о медведях -- то ли медвежий угол, то ли медведей много. С этого времени что-то повернулось в семье Билоусюков. Если раньше во всем была какая-то, пусть не очень веселая, но запрограммированность (ведь другой жизни не виделось, а значит, и не предполагалось), то теперь появилась непонятная, тревожно-сладостная мечта. И они понимали, что нужно побыстрее, прямо сейчас, тронуться с места, иначе ничего не произойдет, и мечта неизбежно затянется тучами обыденности... Перечитывали и перечитывали адрес, со знакомой фамилией и чужим словом, которое постепенно и становилось синонимом надежды -- Пангоды. Сейчас признаются -- страшно было. Но любили друг друга, и, в конце концов, любовь оказалась сильнее страха. Счастья хотелось, себе и детям. Молоды были -- обоим по двадцать лет. -- К медведям так к медведям! Тем более на год, не больше, -- вспоминает Галина Никифоровна. Двухлетнюю дочку оставили пока у матери, ведь ехали, по сути, в никуда. Не знали, что такое "зона пропусков", что вызов прежде нужно было получить, потом пропуск оформить, а затем уже трогаться. Приехали в Тюмень. Пошли обивать пороги в облисполкоме, бюро по трудоустройству, обкоме комсомола. Неделю прожили в аэропорту. Наконец, получили направление в Нижневартовск, в город со свободным въездом. Но там, по условиям направления, не было жилья для семейных. Это их не устраивало: только вместе, так они решили с самого начала, и сейчас утвердились уже окончательно -- только Пангоды. И только сейчас, не возвращаясь домой для оформления необходимого пропуска в "ЗП". Помыкались еще неделю, пока не уговорили летчиков взять их в Надым. Летели на самолете ЛИ-2, который почему-то все называли "Дугласом". Грузовой борт вез спецодежду для северян, салон был завален фуфайками, так "на фуфайках и добрались до места", до Надыма. Переночевали в аэропорту, тогда это был вагончик, где размещалась касса и зал ожидания. 1973 год, середина августа. Ночь светлая, но прохладная. Надым -- это три капитальных здания, много вагончиков, а вокруг -- бескрайнее пространство с водяными проблесками, утыканное деревьями, похожими на палки. То тут, то там пролетают какие-то большие белые птицы. Собаки бродят, большие, спокойные. В аэропортовском вагончике горит печурка, а прямо на полу рядком спят какие-то измученные, небритые мужики. Таким встретил их Север. Во всем сразу почувствовалась трудность и... доброта. Добрые люди стали встречаться сразу же. Первого, с кем довелось познакомиться на надымской земле, вспоминают с особой теплотой и по сей день... Они не могли предполагать, что Надым это еще не Пангоды, и чтобы попасть в их "поселок-мечту" "по воздуху" (а только так и можно было туда добраться), нужно предъявить паспорт с районной пропиской или тот самый злополучный пропуск, дающий право на въезд его предъявителю, не имеющему штамп "ЗП" в паспорте. Билеты им купил "добрый человек" из зала ожидания, используя свой паспорт и паспорт своей супруги. Пусть их простят за грех двадцатипятилетней давности доверчивые работницы аэропорта, которые уже на самой посадке зачастую не сличали фамилию в билете с фамилией в паспорте. Простят тем более сейчас, когда открылась "зона", когда принято считать, что пропускная система -- анахронизм и нарушение прав человека (хотя, это всего лишь одно из мнений, отношение к этому явлению того времени на Севере по сей день неоднозначное). Справедливости ради нужно сказать, что случай с четой Билоусюков не являлся тогда чем-то необычным, и довольно часто люди, попадавшие в район "правдами и неправдами", "заячьими тропами", оформляли право на проживание "постфактум". Так случилось и с нашими героями. Северная карусель завертелась бурно, трудно, но радостно. Жили тремя семьями в половине вагончика, затем в таком же помещении, где кроме Билоусюков жили два холостяка. Муж работал водителем в автобазе, обслуживавшей строителей Медвежинского газового месторождения, Галина -- в геофизической экспедиции. Выходных у Алексея не было, по субботам и воскресеньям жена садилась к нему в кабину, и они вместе колесили по летним, а затем и зимним трассам района. Весной дали маленький вагончик. Счастье -- отдельное жилье. Можно забирать дочку к себе. Балок оказался бывшей размороженной банькой, с ледовыми вздутыми стенами и прохудившимся полом. Поставили электрический "козлик". Первое время спали в полушубках. Отремонтировали, обустроились. Наступил долгожданный отпуск. -- С того мгновения, как обняли дочку Светланку, до самых Пангод со слезами и радостью твердили друг другу: наконец-то вместе, наконец-то вместе!.. -- Галина Никифоровна, опустив голову, начинает молча что-то искать в нижнем ящике письменного стола. Успокоившись, продолжает: -- Но, приехав, узнали, что балок тот у нас забрали, а вещи закрыли на складе. Воссоединившаяся семья оказалась на улице. Приютили друзья. Жили четверо взрослых и двое детей в комнате-"бытовке" деревянного общежития. Относились к нам, как к родным. Но жить так, до предела стеснив добрых людей, мы не могли. Дети начали болеть... Поэтому однажды просто взяли и вселились в одну из временно пустующих комнат общежития. А что было делать?... И уже потом руководство между собой согласовывало, решало, узаконивало наше самовольное вселение. Прожили в этом месте счастливо несколько северных лет. ...Включаем видеомагнитофон, на экране -- комната в старом общежитии: маленький телевизор, закрепленный где-то в углу под потолком, самодельный шкаф, электроплитка, молодые Билоусюки, первые шаги Олеси -- второго ребенка, родившегося уже в Пангодах. Стрекочет кинопроектор. Да-да, кинопроектор!... -- Посчастливилось в свое время попасть на пленку одного знакомого кинолюбителя, -- поясняет Галина Никифоровна, -- недавно пересняли это на видео, теперь вот, память... Я спросил, что ярче запомнилось из того времени, ведь рассказать обо всем просто невозможно. -- Запомнился первый день рождения на Севере. Тогда был "сухой закон". Написала заявление: прошу выделить... Участковый милиционер поставил визу: "Не возражаю", начальник ОРСа подписал: "Отпустить..." Так на праздничном столе появилось "Токайское". Сказочные именины. Спуск к речке, как и сейчас, всю зиму был снежным катком. Только сегодня там лишь дети, а раньше -- одни взрослые, да еще собаки. Так мы отдыхали. Телевизор в поселке впервые заработал 8 марта 1978 года. А до этого кино смотрели в поселковом деревянном клубе, которого давно уже нет. Он был вечно холодным, без отопления. Привозили фильм. Все равно какой. Стояли в очереди за билетами, дожидались мужей с вахт, рейсов. Они усталые, жалко их, а им нас, молодых жен-девчонок, -- еще жальче. В общем, одевались потеплее -- валенки, полушубки -- и шли смотреть кино. А вот, наверно, смешной случай. Хотя, смешного мало... Ну ладно. В общем, однажды зимой загорелся соседний деревянный двухэтажный дом. Страшно, двухэтажку уже не спасти. Слава Богу, люди все живы. Огонь вот-вот на наше общежитие перекинется. Мы, кто не на работе оказался, как можем пытаемся помогать погорельцам, а они нам: спасайте свое добро, нам теперь один черт!... Заскочила я домой, стены уже горячие, схватила документы, какие на виду были, клетку с попугаем, выскочила на улицу и... растерялась. И вот, представляете: пожар, день в ночь превратился, все трещит, люди туда-сюда бегают, шум, гам... А я стою у подъезда, голова не покрыта, полушубок нарастапашку, с птичьей клеткой и реву... Сосед мимо пробегает, мол, ну, ты чего, Галина, плачешь, "птичку жалко?" ...В зиму семьдесят седьмого была авария на поселковом газопроводе, остановилась котельная, электростанция. Все мужчины -- на ликвидацию аварии. Мы, женщины и дети из шести соседствующих семей, собрались в одной комнатке с газовым баллоном и плиткой, детей закутали. Огонь экономили, зажигали лишь для того, чтобы согреть детишкам чаю. Дома стали остывать, стены изнутри покрывались инеем, в комнатах лопались батареи. Но мы надеялись: скоро наши мужья, мужчины сделают все как нужно, и опять загорится свет, и станет тепло. И это не "кто-то", а они, они -- наши родные, друзья, соседи, знакомые сделают, пангодинцы!.. Это мы сделаем! Тогда я, может впервые в жизни отчетливо поняла, что все благополучие человека рукотворно: не спускается сверху, от природы или от Бога. Все: стены, свет, хлеб -- от меня, от вас, от них. Кажется, так просто! Но чтобы понять это не всем случай предоставляется. Ведь, посмотрите, многие жизнь проживут и маются, так и не поймут, почему плохо, почему не складывается, где оно есть, счастье?.. Недавно мы получили трехкомнатную благоустроенную квартиру в капитальном доме. -- Говорит Галина Никифоровна, и, видимо, не закончив мысль, продолжает несколько устало: -- Я иногда своим уже взрослым детям говорю: мы жили -- на крыльях летали. Они улыбаются. То ли верят, то ли нет. Высокими словами пытаешься сказать -- тут же осекаешься... Начинаешь проще -- кажется, что ничего-то и не было такого. Не знаю: или рассказывать не умею, или, действительно, все было обыкновенно? С ВИДОМ НА СКВЕР Часто бывает, что дети современных, вечно занятых на работе родителей, вырастают -- кто в детском садике, кто у бабушки... А у Любови Григорьевны Знудовой, "бессменного" руководителя пангодинского военно-учетного стола, первый ребенок вырос в... сквере. -- Тогда этот частокол чахлых деревец в старом центре Пангод трудно было назвать сквером или парком, -- говорит Любовь Григорьевна. -- Но нам, тогдашним жителям, очень хотелось, чтобы скорее выросло то, что мы сами посадили, -- с этим мы связывали свои нехитрые и вместе с тем сокровенные надежды на ближайшее будущее: скоро поселок должен стать современным населенным пунктом, где всем хорошо заживется... На "большой земле", в Латвии, они с мужем были в начале очереди на получение жилья, но все же решили ехать на Север -- заманчивой оказалась для молодоженов появившаяся возможность работать в суровом, но романтическом крае. С первых же дней она стала работать в военно-учетном столе, который располагался там же, где и сейчас -- в здании, занимаемом тогда Поссоветом. Мест в детском саде не предвиделось, и их первенец постоянно играл там, куда выходило окно маминой работы, в сквере. С тех пор прошло двадцать лет, бывший центр стал окраиной, выросли деревья перед зданием Администрации, стали взрослыми дети, ушла молодость. Любовь Григорьевна Знудова работает на прежнем месте, только окна кабинета выходят на другую, противоположную от юного сквера сторону... ДУША ОСТАНЕТСЯ НА СЕВЕРЕ Надежда Степановна после окончания в 1973 году "кузницы инженерных кадров" -- Тюменского индустриального института, приехала по распределению в Пангоды. Начинала работать на ГП-2 по одной из самых боевых специальностей -- оператором по исследованию газовых скважин. Таким образом, здесь она стала коллегой своему будущему мужу, ныне известному работнику газовой промышленности Николаю Межевичу, который до сих пор трудится на этом старейшем промысле Медвежьего. Позже Надежда Межевич была переведена в отдел главного геолога, где сейчас занимает ответственную должность ведущего геолога МГПУ. В годы, когда девушка Надя приехала в поселок, он только зарождался. Так получилось, что история Пангод почти полностью уложилась в ее семейную и трудовую биографию, в "абсолютную" биографию сейчас уже взрослых ее детей. -- Поэтому Пангоды для меня это все, -- говорит Надежда Степеновна. -- Уезжаю в отпуск и сразу через несколько дней тянет обратно. И уже не верится, что на какой-то иной, даже более благодатной земле (уезжать-то все равно придется), можно будет обрести тот покой, который, несмотря на трудности, здесь присутствует. Кажется, душа так и останется на Севере... Я НЕ ОДИН ТАКОЙ Водитель Пангодинского АТП Виктор Леонидович Седов все свои северные годы проработал, как принято считать, на одном месте. Хотя Север для него начался в Ныде, куда он в 1971 году приехал по вызову своего земляка из Пермской области и устроился работать водителем в Полярную экспедицию глубокого бурения. -- Как новичку дали технику -- "металлолом" от ГАЗ-71, -- рассказывает Седов. -- Хочешь работать -- собирай, ремонтируй. Так и сделал, прошел "проверку на прочность". Вскоре его колонну передали в ССУ-8, где он на своем "Кразе" участвовал в строительстве первых медвежинских буровых, а потом, в 1974 году, в Надымский КАВТ. С этого времени Виктор Леонидович житель Пангод. Здесь он создал семью (жена Светлана работник ОРСа с 1970 года), здесь родились и выросли четыре его дочери. Он вспоминает: -- Телевидения не было. Пангодинский "клуб" в семидесятых представлял из себя несколько балков под единой крышей. Также слепили вагончики -- получилось что-то наподобие бани. Очередь: с утра становишься, в обед, если повезет, помоешься. Многое произошло, многое изменилось за эти годы. Осваивая зимники Надымского района, ушел под лед вместе со своей машиной и погиб его земляк, благодаря которому Виктор приехал на Север. Многие из ранних коллег по работе перевелись в Новый Уренгой, стали и там первыми обустроителями этого города с его новым крупнейшим газоконденсатным месторождением. Давно получена квартира в "историческом" доме -- первой пангодинской пятиэтажке. Вышли замуж старшие дочери Седова, появился первый внук... А Север все не отпускает. -- Да я не один такой, -- говорит Виктор... ПРАВО НА ВЫБОР  -- Сосед по комнате, мы с ним одновременно прибыли, он с Украины, я с Кубани, первое время часто говорил: "Хлопцы, це ж мне только на "Запорожец" подкопить и зразу обратно". Приезжали мы каждый за своим, а оставались... Тоже вроде по разным причинам: заработки, независимость, более-менее-временно сложившаяся жизнь, боязнь перемен... Словом, Север засасывает. Пусть это расшифруют господа социологи, -- размышляет Сергей Алексеевич Прудкин, проработавший более двадцати лет в Надымгазпроме, в Пангодинской службе энергоснабжения. Двадцатичетырехлетним холостяком приехал он в Пангоды. Первые месяцы, годы были самыми яркими, запоминающимися. Чего не было?.. -- Поселок -- пятак земли с магазином, аэродромом и несколькими деревянными общежитиями. Вокруг еще оставались заброшенные постройки для зэков и охранников. Помню, разбирая одну из этих хибар, обнаружили в стене замаскированную пару охотничьих лыж. Предположили, что когда-то их приготовили на случай побега, -- вспоминает Сергей Алексеевич. -- Работа была обыкновенная, может быть, немного труднее, чем сейчас. Людей в РЭСе не хватало, линии электропередач, подстанции, как и многое на Севере, строили без всякой системы, каждый хозяин -- на свой короткий век. В непогоду падали провода, при строительных работах бульдозеры рвали кабели. А электричество -- это все: и производство, и быт. Сейчас забавно вспомнить: в дни, когда в поселке выдавали получку, аварийная бригада была особенно загружена -- то тут, то там под напором автотранспортной техники трещали опоры ЛЭП... Свободное время использовали кто как мог. И все-таки чаще ходили друг к другу в гости, гуляли по улице -- словом, общались гораздо больше, чем сейчас. Может быть, потому что телевидения еще не было. Женщин -- раз, два и обчелся, а мужики становились сплошь охотниками и рыбаками. ...Сергею довелось вынимать из петли бездыханное тело товарища, видеть застрелившегося и застреленного, расставаться с людьми, о причинах, потери которых иногда говорят одним словом: сердце, нервы... душа... "Героика будней" -- немодный термин, которому сейчас приписывают абсолютную фальшивость и непомерное приукрашивание действительности. Как говорится, и да, и нет. "Нет" -- когда при внимательном рассмотрении понятно, что героика и трагедия -- две составляющие одного события, одно предполагает другое. Для нашего случая, это две ипостаси той ранней северной жизни (кто-то согласится-возразит: "Только ли той?.."), в которой довелось быть Прудкину. -- В чем источники трагедийности того бытия? -- рассуждает Сергей Алексеевич. -- Типичный случай. Человек приехал уже с какой-то проблемой. Неудавшийся брак, нелады с близкими, отсутствие заработка, жилья на "земле" и тому подобное. Но от себя не убежишь, и здесь его ждали -- потеря привычного общения, информационный голод, замкнутость, "зацикленность" жизни. Спиртное... Жестокое одиночество. Ощущение предела: и тут плохо, а дальше некуда. "Белку поймать" -- заболеть белой горячкой было довольно частым исходом. Если что-то не так, "ищите женщину!" советуют французы, дело в ней. Широкая трактовка крылатой фразы дают основания применять ее даже вместо отечественного "женись, паря, пропадешь!" Конкретно к Сергею это отношения не имеет, и "белка" ему, как он считает, отнюдь не грозила, но только после создания семьи жизнь на Севере вошла в нормальное, созидательное русло. Выросли сыновья. Несколько лет назад как ветеран Надымгазпрома получил квартиру в городе Бердске Новосибирской области. Пора заканчивать северную эпопею? -- То, что нам, южанам, дали квартиру в Сибири, то... какие мы уже южане?.. Я много раз слышал, что после "червонца" на Севере жить дальше желательно где-нибудь не южнее Южного Урала. Жена с Украины. Все ее корни -- там. Это само по себе стало проблемой. Все труднее общаться с родственниками. В дальнейшем для моих сыновей это может повлечь утрату половины истории, культуры, половины богатства, носителями которого они могли бы быть. В аналогичных семьях случается еще хуже. Один знакомый в шутку говорит, жена на основании того, что является гражданкой другого государства, требует обозначения в квартире демаркационных линий -- на кухне, в коридоре, в спальне. И смех, и грех. Вроде и пора уезжать -- по времени. Но в новую квартиру нужна обстановка, нужна дача, гараж, машина. Там дети вырастут -- нужно дальше учиться по серьезному, опять средства нужны. Да, на определенном этапе Север засасывает, но еще дает право на выбор, а уж потом -- просто не отпускает... ЭНЕРГЕТИК -- ПРОФЕССИЯ ТВОРЧЕСКАЯ  Леонид Иванович Кучеренко -- крымчанин до мозга костей, патриот своего героического полуострова. Но и таких людей уделом стал Север. Не романтика привела его семью на край света, но с тех пор ни разу не пожалел он о своем выборе. Любая жизнь -- жизнь, которой нужно радоваться. Его южный, зажигательный темперамент сказывается не только в общении с людьми, но и в нелегкой и ответственной работе. Всего несколько лет назад Пангоды в энергетическом плане были оторваны от единой энергетической системы страны. Месторождение и поселок находились в режиме автономного электроснабжения -- энергию вырабатывала пангодинская электростанция. Большая энергетика пришла на "Медвежье" в 1974 году: были построены воздушные ЛЭП, которые связали поселок с Новым Уренгоем и Надымом, введена в эксплуатацию центральная подстанция "Пангоды", которая в настоящее время является энергетическим центром пангодинского территориального узла. Боле десяти лет Пангодинским РЭС руководит Леонид Иванович Кучеренко, энергетик с тридцатилетним стажем. Один из его принципов: энергетик -- профессия не только ответственная, но и творческая. Ему удалось создать коллектив, который представляет из себя группу грамотных и разносторонне развитых в производственном плане людей. Именно благодаря творческому отношению к работе, пангодинский РЭС является передовым подразделением предприятия "Северные электрические сети", энергетического монополиста в северном регионе. КРАЙНОСТИ -- ДЛЯ "ЯРОСТНЫХ" Наверное, Кончич родился немного раньше "своего" времени. Сейчас такие формируют собой новый слой предприимчивых, деятельных людей, без которых не возможна реанимация экономики из полуживого состояния. Его же лучшие, молодые годы пришлись на конец семидесятых -- начало восьмидесятых, когда единственный удел "яростных" энтузиастов был передний край, "крайности" и по