страции общечеловеческих ценностей. Не знаю, какая там еще в ваших танковых войсках есть терминология. Одно слово: жарить! Можно сказать, по расписанию. Не так, чтобы по числам, нет, - тут тоже по перегибу обратный эффект может получиться, - а вообще. Ты, вот, сколько уже дома отсутствуешь?.. - Я ж говорил, сколько. Или у тебя с памятью чего? Последствие войны... - Ты, Вася, не иронизируй, - Богдан одернул френч, пощипал кадык, пошевелил морщинистой шеей, как будто поправлял невидимую бабочку. - Я тебе о серьезном. Баба терпеть - месяц, два. От силы три. Ну, четыре, ладно! Четыре месяца баба терпеть будет, а дальше что? - Что - дальше? - Вася, бабу ж-то - жарить нужно! Ты вообще, о чем думал, когда пятый месяц пошел твоего здесь пребывания? - Что-что!... Ничего. - Вот, - Богдан горестно вздохнул и покачал головой, закатив глаза к потолку. - Я так и думал, что ничегошеньки он не думал. Вася, зная, куда идет поворот беседы, решает опередить Богдана. - Богдан, ей там некогда об этих делах думать, понятно? Впрочем, опережение вялое и, похоже, никак не влияет на Богдана. - Что значит некогда! Тоже мне Колумб. Америку открыл. К этому самому делу, Вася, не прилипает слово "некогда". Синтаксический абсурд, пассаж. Стилистический нонсенс. Не верь, если услышишь подобное. Игра, мишура, жеманство - в лучшем случае! А в худшем... - А в худшем? - как эхо вторит Вася. - Вот именно: "а в худшем"! Я, можно сказать, просто так сказал "а в худшем". Это был, по всей видимости, новый поворот, потому что Васины брови взлетели вверх, притом, что взгляд уперся в столешницу. Вася не успевал за ходом мыслей Богдана не столько по причине пулеметной скорости их озвучивания, сколько ввиду того, что они, эти мысли, то и дело заворачивали неожиданные зигзаги и колена. Богдан некоторое время наслаждался произведенным эффектом, закуривая свою очередную беломорину, огромную на фоне маленького куряки. - Смысл в том, Вася, что баба в этих случаях всегда права... - Права... В каких случаях? - Вася начал путаться в простой логике. Богдан не давал покорному оппоненту опомниться: - А виноват, Вася... кто? - Кто? - Вася попал в ловушку. - Ты. Вот кто! - Богдан глубоко затянулся и откинулся на подушку. Затем быстро сел, приняв первоначальное положение, как будто опомнившись. - Мы отвлеклись, Вася. Твоя вина уже доказана, адвокат повержен, не об этом сейчас речь. Коню понятно. Вот ты говоришь, что бабе... некогда. Во, дает! Может быть, скажешь, что еще и не с кем... душу отвести. - Не с кем, не с кем, - Вася махнул рукой. - Что-то ты сегодня какой-то приставучий. Я ж тебе рассказывал, что пишет: с работы в детский сад, потом домой, корову подоит и спать. Да и соседи меня ни за что не обидят. У нас все бережно. Не то что у вас. "Мир обнажен, мир в бикини, три кита"... Наверное, Василий хотел сказать что-то очень важное, но Богданова красноречия ему явно не хватало. Он очередной раз махнул на Богдана рукой. - Я тебя не понимаю, Вася, - Богдан втянул голову в плечи, выражая крайнюю степень недоумения, поменял нормальную речь на хриплый шепот. - Соседи его, видите ли, не обидят!... Убей меня, не понимаю, при чем тут вообще ты. Кто ты такой? Тебя там нет, в конце концов, оглянись, где ты... Ладно, - теперь уже Богдан махнул на Васю. Вынырнул из плеч, крякнув, отрегулировал голос на нормальный тембр, - Ладно. Тут, я вижу, мне что-то недосягаемо. Тут мы в разных плоскостях. Ты мне ответь на простой, очень простой, простейший вопрос: у тебя кум есть? - Ну, есть. - Вася врубился в ситуацию, и чтобы не споткнуться об очередное "колено" Богдановых рассуждений, тут же пояснил: - Кум у меня отличный человек и живет далеко, в соседнем совхозе. Километров за двадцать. И то если по лесу, напрямую. Богдану этого и надо: - Удивляюсь, Вася, твоей наивности. Нет... Нет! Ничего не буду тебе говорить. Не в моих правилах. Только на себе, так и быть, покажу. Хоть это и, говорят, плохая примета. Ну, уж, ладно... - Как хочешь, - Вася хохотнул, как обычно, без улыбки. - Что бы я, к примеру, Вася, делал, если бы у меня в соседней деревне жила-была кума, а? Золотая кума, у которой, понимаешь, муж, в полугодичных командировках пропадает? Безжалостно, заметь, пропадает. И при этом, как он, этот бесчеловечный супруг, сам иногда признается, ни о чем - ты представляешь: ни о чем!.. - не думает. А? И при всем этом мне до нее, до кумы, - каких-нибудь пару десятков верст по... по лесу, болоту, пустыне Кара-кум! Да я на мотоцикле, на ишаке, на воздушном шаре, Вася, на плоту какого-нибудь Тура Хейердала - обязательно прибуду проведать мою драгоценную куму. Молчи, Вася, молчи! Если хочешь знать, только честно, без обиды: да плевать я хотел на моего так называемого кума! Да я отрекаюсь от него, если хочешь знать! Пусть я вероломный Брут, пусть... Но кума, Вася, для меня в такой ситуации - святая в своей непорочной желанности женщина. Я к ней, как зомби, - приеду, приду, приплыву, приползу!... Богдана понесло. Уже с минуту его глаза почти не открывались. Это походило на транс. Он уже почти выкрикивал: - Кто? Соседи? Не увидят. Я поздно вечером приду. Тесть? Стакан самогона моя кума милая своему тестю нальет - граненый стакан! Два! Будет спать, как убитый. Теща? Родная кровь - не выдаст доченьку, и всегда поймет! Что? Устала после дойки? Расскажи об этом Назару, посреди ташкентского базару! С устатку - самое то!... Василий, взяв со стола пачку папирос, оделся и вышел на воздух. После приезда с северной командировки я уволился из наладочного управления. Перешел работать в НИИ, о чем до сих пор не жалею. Встреча с Богданом произошла через несколько лет, в Сочи, где мне довелось отдыхать. Как потом выяснилось, мой старый знакомый приехал в город из своего поселка на электричке. "Внучка на каруселях покатать, по магазинам прошвырнуться". Он долго не мог узнать меня. Напрягая память, хмурил бровки, ставшие совсем седыми. Потом закивал неуверенно: да-да, припоминаю. Возможно, он вспомнил не конкретно меня. Это подтверждало мою давнюю версию о том, что играть в "театре одного зрителя" - его амплуа. Он не запоминал зрителей. - Вася? Ну, был такой Вася. Был, был. Да весь вышел. Поехал за женой, - а до этого, понимаешь, все, вроде бы устроил: комнату в общаге получил, пару кроватей, на кухню чего-то. Ну, по северному варианту - вполне достойно. Сам я грузить помогал. А вот приехал к себе домой в сельскую местность... Целый год, выходило, дома-то не был. Да. Ну, и директора своего родного совхоза, вроде, говорят, ни с того, ни с сего, это самое, - чпок, и застрелил. Да, говорят, тут же отшагнул, стволы в рот вставил и - готов. Душа в космос - мозги на тополь. Ужас. Я сам, правда, не видел... - Богдя! - требовательный оклик. Оказывается, Богдан был не только с внуком. Невдалеке, возле парфюмерного киоска, застегивала сумочку крупная, крашеная по седине пожилая женщина со строгим взглядом. Рядом крутился мальчик, видимо, Богданов "внучок". Женщина, не двигаясь с места, уверенным, быстрым манком пухлой ладони призвала супруга к себе. Богдан вдруг как будто раздосадовавшись на свою излишнюю разговорчивость стал быстро закругляться: - Ты, гражданин, того... Я тебя, понимаешь, не знаю, кто вы такой и откуда. Наладчик!.. Много там, понимаешь, было наладчиков-монтажников. И все - проездом, проездом. А проездом ведь суть не уловишь. Так только, - он повертел ладошкой с полусогнутыми пальчиками, - макушки-верхушки. Хи-хи да ха-ха, да это дело, - он щелкнул по горлу, - некоторые даже одеколон за милую душу... Кто вот, к примеру, на Васю-то, снаружи мог подумать... А ведь я с ним рядом жил-спал. Кругом ножи-вилки, отвертки разные. Получается, можно сказать, я по лезвию ходил. Под дамокловым мечом. Последнее время проснешься иной раз среди ночи, а он сидит курит, глазами лупает. А чего сидеть, когда спать полагается? Сейчас аж жутко становится... Ладно. А вас вот, извини, не припомню.... Не обижайтесь. - Он обернулся и, как показалось, демонстрируя независимость поведения от супруги, обратился к внуку: - Сейчас, внучок, сейчас... Отойдя немного, он не удержался, оглянулся и бросил через плечо в сердцах, чуть ли не плаксиво: - Учишь, учишь иной раз человека... Со всей душой. Чтобы не ходил, понимаешь, в розовых очках... Время тратишь. А он возьмет, да по-своему!... Да еще как! И, главное, совсем не в те ворота!... ПОЛУОСТРОВ НАЛИМ Времена романтического Севера кончились. Большинство нынешних северян никакие не бродяги и даже не охотники и не рыбаки. Живут в многоэтажных домах, смотрят телевизор, блуждают по интернету. В соответствующий сезон некоторые, исключительно ради разминки, гуляют по грибы и ягоды, а самые ленивые, но компанейские, иногда жарят шашлыки на ближайшей облезлой опушке. "Скукотища. Причем, скукотища особая, северная. Более цепляющая за живое. В думах о неиспользуемых потенциалах в череде убегающих лет. Ведь стоят наши северные города, по сути, посреди тайги, тундры. И неспроста, видимо, нордическое небо посылает нам особые знаки замысловатыми переливами полярного сияния. И говорит оно: о, люди, вы - часть природы!.." И так далее. Все эти космические банальности сладкоголосо выводил мне коллега по работе, очкастый романтик, нежно встряхивая перед одухотворенным ликом холеными тонкими пальцами и поправляя мизинцем гладкий чубик, похожий на челку. Между тем, с его стороны это была обыкновенная агитка. Он убеждал меня ехать с ним на рыбалку, чем я серьезно не занимался лет десять. "Скукотища!" - то и дело повторял он, волнуясь, боясь, что я откажусь. Он повторял это "словище" так, что, вопреки ожиданию, от него не веяло грустью, не мучило совесть, не хотелось застрелиться. Наоборот - оно получалось радужным, озаренным предвкушением забытого рыбацкого трепета. Разумеется, в таком варианте оно тоже работало в пользу доводов коллеги. Для коего вопрос был решенным. Он нашел кампанию рыбаков, которые брали его в грядущую субботу, на "брусничный полуостров". Было ли это названием географической структуры или характеристикой ее ягодной урожайности, мне до сих пор неизвестно. По словам коллеги, у этих его новых друзей была сторожка на полуострове, вокруг которого - девственные озерца, кишащие рыбой и ондатрой. По суше полуострова пешком ходили лоси и глухари. Коллега уверял, что иногда эти непуганые животные подходят к рыбацкому костру погреться. Это, конечно, было уже слишком. Но если хотя бы часть из красочно описанного правда, то я еду. Именно так я сказал коллеге, устав его слушать. Еду при одном условии: подготовка к прогулке на полуостров не должна требовать насилия над моей закостеневшей ленью. "Что т-ты! - замахал аристократическими конечностями коллега. - Возьми, что найдется. Можешь ничего не брать, езжай, какой есть. Ведь само ужение рыбы - не главное! Выкладывай сумму на провизию - и жди уик-энда". Мой коллега имел одну из типичных северных судеб. К тридцати годам ему опостылела холостая столичная жизнь, проведенная "в бетоне, смоге, техническом шуме и людском гомоне", и он подался на Север. Здесь, проработав месяц в "романтических" трассовых условиях, быстро понял, что действительно потерял. Но, к счастью, не безвозвратно: быстро сориентировался и удачно осел в нашем Управлении - письменный стол, компьютер, телефон. Здесь у него опять появилась уйма времени, чтобы мечтать. И вот, мечты, похоже, начинали воплощаться. Вряд ли я поехал бы в другое время. Но сейчас я "холостяк" - жена в отпуске, в каком-то санатории, где лечат от... У нее целый букет. Но, говорят, все - следствие. Поэтому лечат нервы. Раньше я не только рыбачил, но даже и охотился. Но потом она стала мне печально говорить: у нас, что - проблемы с питанием? Разве мы не имеем возможности купить все это, и даже более и интереснее того? Лучше побудь со мной. И сыграй на гитаре - мне, а не своим бродягам. Что тебе приготовить - уху, шашлык? Хочешь, я куплю рябчиков? Мы приготовим шулюм, или как вы его называете, - хорошо, ты сам приготовишь... У нас холодильник забит едой, как будто некому есть... Да, ты права: у нас некому есть, некому носить вещи, некому смотреть телевизоры, которые мы, зачем-то, поставили во всех комнатах. Три телевизора на двоих. У нас некому!.. Зачем я так? Я не могу, когда женщина плачет. Не плачь. Я останусь... в следующий раз. Однажды я остался. Потом само собой исчезло мое ружье, куда-то подевались болотные сапоги и парусиновый плащ, присмирела в шкафу гитара... Стала тихо писаться никому не нужная диссертация: оставшись ради той, за которую в ответе, я придушил в себе эгоиста, но я должен чем-то жить. Иногда ко мне, пишущему за столом, сзади подходит жена, гладит мою голову, целует "в маковку" и уходит. Я суеверный, мне трудно порой отделаться от какой-нибудь мысли. Сейчас я подумал, что не буду специально готовиться к рыбалке, иначе мне не повезет. Перенял от жены? Она в молодости часто говорила: я загадала. Вот и я загадал: возьму с собой только то, что найдется в гараже. В моем гараже нашелся старый рюкзак, метров двадцать лески с палец толщиной и несколько ржавых крючков разного калибра. В субботу утром мы с моим доверчивым коллегой в составе банды рыбаков (так я окрестил эту колоритную группу, бородатую и, как показалось, хронически хмельную, после первых минут знакомства) выехали на "вахтовке" по грунтовой дороге, тянущейся по лесотундре вдоль бывшей сталинской узкоколейки. Выгрузившись, свернули с дороги и долго шли по лесу. Наконец заблестела вода - нашему взору явилась речка Правая Хетта, витиевато живущая (если смотреть с вертолетной высоты) среди лесных грив, озер и болотных проплешин Ямальского Севера. Во множестве мест ее крутой змеиный зигзаг творит полуостров, омывая часть суши с трех сторон. Накачав спрятанную в кустах резиновую лодку, мы, в три заплыва, переправились на другой берег, край очередного полуострова, где нас равнодушно встретила рыбацкая сторожка. Это была не та лесная избушка, которая множественно описана в классических таежных романах, где путника ждет запас дров, муки, крупы и даже сухарей, табака и патронов. В этой были только соль и спички россыпью, видимо, кем-то оставленные за ненадобностью. А внешне из себя она представляла современный вариант вигвама, как шутят рыбаки, - конструкцию из лиственничных жердин, обшитых досками, обтянутых черной изоляционной пленкой, с дощатыми нарами и полками. Свечерело. Торопливый костер перешел в основательное огнище. Волосатый Распутин многолико, с десятка литровых бутылок, одобрительно сверкал гипнозными очами на бушующих рыбаков, пугающих песенным ревом еще недопуганные остатки северной природы. Настоящие бродяги - всегда демократы: никогда не будут приставать с расспросами, убеждать попробовать то-то, сделать так-то. Это был тот самый случай: на меня, казалось, никто не обращал внимания, в то же время я не чувствовал себя лишним. Что касается моего коллеги, то быстро опьяневший, как от внезапного счастья, коллега у костра был беспомощен и страшен одновременно. Мне показалось, что цивилизация начисто выхолостила из его генов программу, отвечающую за естественные движения и звуки, которые обычно непременно проявляются раствором алкоголя соответствующей концентрации даже у безнадежно далеких от натуры "цивилов" в десятом колене. Словно пляшущий мутант, с желтыми, огненными пятаками вместо глаз и очков, он выделывал у пламени какие-то невероятные, невиданные мной доселе движения, и пронзительно ритмично визжал, как будто кто-то в кустах без устали давил на устрашающий клаксон. Кажется, это, по логике моего коллеги, было возвращением к природе. Так и прошла ночь - у костра, под неусыпным, допинговым бдением "Распутина". Нары вигвама понадобились лишь некоторым. В том числе моему, в конце концов обессилившему коллеге. "С утра пойдем рыбачить", - как новость невнятно шептал он мне на ухо под самое утро, прежде чем заснуть до самого вечера. В этом грядущем этапе поведения рыбаков, не без сарказма подумал я, была практическая необходимость: консервы съедены, к вечеру, чтобы пережить еще одну ночевку, нужна уха. Действительно, с похмельным рассветом, демонстрируя присущую настоящим рыбакам выносливость, ночные собутыльники разбрелись по полуострову, направляясь в основном в глубь, в сторону от реки. Именно там, по рассказам коллеги, находились кишащие рыбой девственные озера. Однако на самом деле, судя по тому, что "вигвам" появился здесь достаточно давно, несколько лет назад, - что следовало из рассказов, - говорить о невинности этих мест можно было лишь с большой натяжкой. Оказалось, что у всех рыбаков, несмотря на их, мягко говоря, неинтеллигентный вид, отличная, соответствующая хобби, экипировка. Особое мое удивление касалось удобных телескопических удочек, а также спиннингов самых разных расцветок. Можно было подумать, что "банда" на самом деле представляла собой участников соревнований по спортивной рыбной ловле. Моя амуниция, из ржавых крючков и куска толстой лески, стыдливо прячущаяся в кармане, безнадежно уступала данному великолепию. Именно по этой причине я не увязался ни за кем из "профессионалов", а ушел в противоположную сторону - пересек полоску леса, спустился к берегу реки, подальше от того места, куда вчера выгрузила нас резиновая лодка, и где мою бедность никто не мог созерцать. Я выбрал место с невысоким обрывом, где сказочная темнота вод, согласно не столько опыту, сколько минутному наитию, сулила надежду на необычный улов. Дьявольские ли пары "Распутина", которого, ради справедливости сказать, я прошедшей ночью старался потреблять по минимуму, или некий антагонистический протест, движущая сила революций, - что-то из этого, а может и все вместе, подсказало мне идею демонстративно поймать самую большую рыбину, желательно гигантскую щуку, дабы доказать свою рыбацкую состоятельность, на самом деле мало зависящую от экипированности. Я нашел подходящую, недлинную, но толстую березовую жердину. Привязал к этому несгибаемому удилищу леску "миллиметровку", маниакально радуясь ее прочности. Из четырех крючков и той же лески, с помощью прочнейшего узла, названия которого до сих пор не знаю, связал приличный якорек, который, ввиду своей массивности сам мог быть грузилом. Однако для большей обстоятельности роль донного утяжелителя я доверил моему ключу от гаража, очень кстати оказавшемуся в кармане. За насадкой пришлось сбегать к вигваму, из которого по-прежнему торчали ноги моего коллеги и доносился его хрюкающий храп. Только ли ругал я его в тот момент или еще благодарил за подаренную возможность отличиться? - точно не помню. Возле увядшего костра, из подходящего моему и щучьему интересу, кое-что нашлось: обрезок копченой колбасы, в оболочке и со шпагатным бантиком, и полбуханки хлеба, испачканной в саже. Все это было торопливо захвачено и унесено к берегу. Кусок хлеба предназначался мне - для того чтобы продержаться до поимки щуки, без которой я уже окончательно решил не возвращаться в лагерь. Колбасный обрезок, соответственно, был насажен на якорь суперудочки и даже, для прочности, подвязан к нему упомянутым шпагатиком. Итак, удилище вогнано в песок. Размах, бросок, громкий шлепок по воде, - и рыбалка для меня, наконец-то, после десятилетнего перерыва, началась. ...Надо сказать, что это уже был конец августа. Как говорят на Севере, уже не лето. Реальная осень желтила и обгладывала березу, солнце не грело, - его просто не было видно за неконтрастными, как воспрянувший к небу туман, облаками. С похмельем пришло понимание холода, которым тянуло от воды и сырого песка. Но костер разжигать я не стал, чтобы не привлекать внимания к своей "особенной" рыбалке. Тем более что в лагере уже слышались голоса - это проснулись засони в вигваме и возвращались рыбаки с озер. Вскоре потянуло вкусным духом варящейся ухи, а еще через некоторое время, уже в сумерках, загорланились песни - я заметил, что они были уже не так громки: народ устал. В полночь, это я зафиксировал по своим часам, все стихло. Видно, что на мое отсутствие пока никто не обратил серьезного внимания. Только несколько "ау" перед полным затишьем. Это очень кстати. И все же: эх, коллега... Надо ли уточнять, что у меня все это время, с утра до ночи, не было ни клева, ни поклевки? Утром нам предстояло отчаливать домой. Я тоже, как, наверняка, и все рыбаки в лагере, был уже без сил, глаза слипались, было очень грустно - оттого, что моя сегодняшняя мечта не реализовалась, что завтра будет немножко стыдно перед собой за возвращение без улова. В качестве утешения - рассеялись свинцовые облака, и в небе появилась ласковая луна, волшебно озарив окружавшую меня природу. Чуть в стороне, из прибрежной полоски воды, рядом с дрожащим блином отраженной луны, выявилась острая мордочка ондатры. Не обращая на меня внимания, она проплыла под удочкой, похожая на мокрую варежку. Стало тепло и уютно, сон и явь смешались. ...Кого-то принес аист, кого-то нашли в капусте. А меня поймали в реке. Я проплывал... Зашли в воду, взяли на руки, прижали к себе, вышли на берег... Так говорила мама. Я часто пытался представить себя плывущим, тогда. Плыл ли я, играя - ныряя, выныривая. Или просто лежал на волнах, и смотрел в небо. Почему маленькие не тонут? Вот так, отвечала мама, не тонут и все. А откуда я взялся, плывущим? Из реки... А что я там делал до того как меня... поймали? Просто... жил, наверное, особенным образом; пришло время, и мы тебя... забрали из воды. Зачем? Ты стал нам нужен. А почему я ничего не помню? Так надо, да и вообще: маленьким полагается помнить только с определенного возраста. А где мне было лучше, там или здесь? ...? Даже родители, оказывается, не знают всего. Для них я: взялся, явился, материализовался - и поплыл. В детстве я часто таился на вечернем берегу: вдруг кто-то, маленький, поплывет мимо... А что бы ты с ним сейчас делал? - смеялась мама. Играл, дружил бы... Придет твое время - и ты его обязательно поймаешь. Раньше он все равно не появится... Это было не здесь, - гораздо, гораздо южнее. Большинство взрослых северян - пришлый народ. Даже если умереть здесь и быть похороненным в вечной мерзлоте, все равно остаешься пришлым, "памятным" - пришедшим сюда на памяти, чьей-то. Что касается моей, - иногда я жалею, что она у меня есть... Лучше бы я был "беспамятным". ...Куда ты ушел? - ты был таким хорошим: звонкоголосым, красивым. ... Желанным и любимым. Я мечтал, - эта мечта была трогательной, наивной, бесполезной, невинно навязчивой, - мечтал, что позже, в надлежащий момент, когда ты спросишь: а меня?.. Вот тогда, умиляясь и смеясь, я скажу такое знакомое, красивое и удивительное, которое, несомненно, повлияло на то, каков я есть, - а я хотел, чтобы ты повторил меня, счастливого, - я скажу, прошепчу, выдохну: из реки!.. Я хотел, чтобы ты, вырастая, как можно дольше верил в сказку: и пока верил бы ты, верил бы и я, ради тебя. Но вышло наоборот: ты вынул из меня и забрал все, что было возможно. До тебя, до того, как ты появился, в реке жили русалки, водяные, нептуны... После тебя, после того как ты... - только рыбы. ...Удочка, как живая, стала выворачиваться из песчаной лунки. Затем решительно дернулась, совсем отделавшись от твердыни, и поползла к воде. Только когда она хлюпнулась и попыталась унырнуть, скрыться от меня безвозвратно в пучине, я, стряхнув дрему, понял, в чем дело. Не раздумывая более, рухнул в речку, замочившись по пояс, но удилище ловко ухватил и, стараясь не делать резких движений, осторожно пошел обратно к берегу. Моя мечта, моя удача была уже близко, на том конце двадцатиметровой лески, оставалось только аккуратно вытащить ее на берег и, как говориться, схватить за хвост, взять за жабры... Выйдя на берег, я, поминая ранний рыбацкий опыт, стал вытаскивать свою удачу на берег по всем правилам, не терпящим торопливости. Если у рыбы много сил, и она относится к резвой породе, ее нужно будет "поводить", - то отпуская, то подтягивая, - пока она не устанет, и только после этого уже быстро вытягивать на берег. Иначе уйдет - порвет либо леску, либо губу. Что это была крупная рыба, я не сомневался: сильно не сопротивляясь, она, тем не менее, шла ко мне довольно тяжело, чувствовалась приличная масса и сила. Я ожидал увидеть острую пятнистую морду щуки, похожей на осиновое бревно. Но увидел какое-то страшное тупое рыло, подобное началу черной торпеды или маленькой подводной лодки. Как бы то ни было, за неимением подсачника, нужно теперь вытащить "это" хотя бы в полтуловища на берег, после чего крепко ухватить за жабры... Полтуловища этого водяного чудовища на берегу, - прижав леску коленом к земле, превознемогая минутный страх, протягиваю руки к жабрам, стараясь не попасть в разверзнувшийся рот, из которого, как погремушка на резинке вдруг выскакивает мой самодельный якорек с ключом от гаража. Чудовище сползает обратно в свою стихию, еще не понимая, что спасено. Пользуюсь его секундным замешательством, и быстро сжимаю ладони на середине скользкого торпедообразного тела. Моя торопливость не очень продуктивна: я не попадаю в жабры, поэтому дернись сейчас рыбина - ее просто не удержать. А перебирать ладонями уже нельзя. Оценив все это в мгновение, стоя на коленях, приподнимаю из воды уже напрягшееся, готовое к спасительному для него движению, тело, и, собрав все силы, борцовским приемом тяну его на себя, а затем перебрасываю через плечо подальше за спину. Сам после этого, по справедливым законам физики, реактивно скольжу в обратную от броска сторону, в воду, падаю с обрыва. На этот раз погружение было неуклюжим и полным. Впрочем, я быстро сориентировался и, определившись с донной твердыней, пошел к берегу, стряхивая с лица застившую глаза воду. Налим, - а это было уже ясно: огромных размеров налим, - совершая сгибающе-разгибающие движения, благодаря береговому наклону, продвигался мне навстречу. Я спешу, поэтому в неуклюжем продвижении, шумно преодолевающем сопротивление жидкости, пригибаюсь к воде. Мы встретились лицами, мордами, харями на самой границе воды и земли. Он открыл пасть, - от неожиданности я отпрянул. И поскользнулся, завалился в сторону, напоролся ребрами на что-то острое, наверное, на корягу. Непроизвольно вздохнув от боли, втянул в легкие порядочный глоток воды. Закашлялся, прижав руки к груди. Надо сказать, что с момента, когда мои руки прикоснулись к этому чудовищу, он для меня стал - мыслящим существом, и все его действия уже были осознанными (такое "одухотворение" ситуаций - моя странная черта, помогающая, впрочем, бороться с обстоятельствами). Итак, мои неудачи прибавили сопернику уверенности, и он уже свесил голову за край обрыва. До воды - полметра. Я сделал единственно верное в той ситуации: в вымученном броске вытянул руки, и, что было силы, толкнул его от себя, от воды, - он, громко шлепая, перекатился, прилично отдалившись от кромки берега. Видимо поняв, что бороться со мной можно и нужно, он опять зашевелился, и вследствие этого опять заскользил ко мне. Однако на этот раз мне удалось выползти на берег раньше, чем налим приблизится к воде. На суше я понял, что силы мои на исходе, сердце выскакивало из груди, состояние стало близким к обморочному, я уже ничего не видел. Сказывалось то, что я уже вторые сутки не спал, не говоря уже о критичности ситуации, отнявшей много сил, - борьбе, волнении, ушибу груди. Я просто рухнул вперед, туда, где должна была быть рыбина. Удачно - подо мной заходило крепкое живое тело. Движения были отчаянными, и потому казались сильными. Он был мокрым и скользким, как и положено налиму, поэтому, как мне казалось, по-змеиному выскальзывал из-под меня. Вода была совсем близко. Я постарался просунуть руку под собственное, непослушное сейчас тело, чтобы, прежде чем потеряю сознание, поглубже, до запястья, до прочного там застревания, вставить ладонь под жаберную крышку. Наконец показалось, что мне это удалось: ладонь, преодолевая сопротивление, вошла в шершавое отверстие, - но после того, как мне там стало тесно и больно, я понял, куда попал. Впрочем, с этого момента налим уже практически не сопротивлялся, а к боли в руке, полежав немного в покое, я привык, тем более что грудь болела сильнее. Мы лежали долго. Я уже никуда не торопился. Налим затихал все более, а я в это время, как мне казалось, приходил в себя. Настал момент, когда я, превознемогая боль в груди, перевернулся на спину, ладонь оставалась в пасти у налима. Мы еще какое-то время полежали так: я - навзничь, руки в стороны, одна ладонь в пасти мертвого налима; налим - на боку, безжизненно глядящий одним глазом на того, чья ладонь застряла в его онемевшем рту. Вот оно, возвращение в природу... ...Мокрая земля, через мокрую одежду, вытянет из меня тепло. Я умру. Быть может, пока не поздно, собраться с силами и сползти в воду, до нее - метр, и уплыть, и умереть там, умереть туда. Откуда явился, взялся, материализовался, - чтобы бесполезно, бесцветно жить, чтобы бесплодно умереть. Меня бы, застрявшего под корягой, съели налимы, братья и сестры того, которого я только что, неизвестно зачем, убил: была бы польза, пища речным санитарам, на несколько ночей, наверное... ...Агу-у! Э-эй!.. Почему ты лежишь такой - непохожий на себя. Что с тобой стало? - ты кусаешь мою ладонь... Перестань, мне больно. И страшно. Ты должен держать в своих ладошках, теплых и мягких, всего лишь один мой палец. Ты должен причмокивать и улыбаться во сне. Помнишь? - где-то рядом должна тихо, чтобы не разбудить нас, плескаться мыльная вода, в пластмассовом корыте... А я не должен плакать. Как плакала... она, когда, после переезда в новую квартиру (мы не могли оставаться в прежней), не смогла найти медальона с пучком твоих... Она странно смотрела на меня, а я отводил глаза и делал вид, что ищу... М-ммм!... Это я от боли, отдай мою руку, я положу ее на свою грудь. У меня там невыносимо болит. Ты что-то сломал, разбил там, может быть сердце... Такой маленький - а разбил... Чу!... Ты такой большой и темный. И холодный, как земля. Бр-р-р! Нет, предыдущее не про тебя. То я, можешь считать, выдумал. "Не было" или "нету" - какая разница? - никакой! Но первое - легче. Я выбираю то, что легче. Извини, старик, отвлекся, давай о тебе. Ты, кажется, действительно - старик, - вон какой большой. Возможно, тебе столько же лет, сколько и мне. Знаешь, я тоже из реки. Мы с тобой, - как это по-нашему, по речному? - не земляки, а... Ну, как сказать? - "изрекИ"... Ты, наверное, хотел бы спросить, зачем я тебя поймал? Точного ответа не знаю, некогда было об этом подумать, как ты помнишь. А зачем ты позарился на странную насадку, пищу, которая не водится в твоей реке? Ведь неизвестное всегда опасно. Это было твоей ошибкой. Наверное, так: я человек, ты - дичь. Действительно, я найду тебе применение (и оправдание себе). Я выну из тебя печень, это деликатес. Из твоего массивного тела я сделаю фарш. Но... Но приедет моя жена и скажет печально: разве нам нечего есть?... Она у меня хорошая, только часто плачет, ей тебя будет жалко. А коллега сообщит брезгливо: фу, налимы едят падаль. Не обижайся, "изрЕк", на нас, на людей. По мне, в чем-то ты благородней нас: иной раз ты поужинаешь живой лягушкой - мы же питаемся только мертвечиной. ...Перед самым рассветом луна зашла за тучу, стало опять темно, когда я отделился от налима, это стоило немалых усилий. Пора возвращаться. Я понес его осторожно, как мертвого ребенка, в лес, прихрамывая и жмурясь от боли. Я не мог его оставить на берегу. Стараясь запомнить место, уложил уже не такое скользкое, подсохшее тело в траву, наверное, решив удивлять рыбаков своим уловом утром, на их свежие головы. Подойдя к "вигваму", обнаружил там спящих вповалку рыбаков и в их числе моего коллегу по работе. В ближайшем рюкзаке нашел аптечку, кое-как перевязал руку. Разжег костер, благо угли еще тлели и готовых дров было много, стал подставлять бока к гудящему пламени для просушки одежды и согрева остуженного и ушибленного тела. Боль немного утихла, и вскоре я забылся, прислонившийся к дереву. Утро всеобщего пробуждения было поздним. У меня, оказывается, поднялась температура, что быстро определил мой коллега, который, наконец, вспомнил о том, которого он сюда, "на природу", сагитировал. Сильно не интересуясь причиной моего хвора, наверняка полагая, что я заурядно простудился, мне дали немного водки и приказали собираться. Осторожно, стараясь не бередить грудной ушиб, я пошел искать налима и не нашел его. Искать дольше было уже некогда - звали к лодке. Может быть, по причине общего недомогания и легкого опьянения, я отнесся к этому спокойно, если не сказать равнодушно. Даже рассказывать не стал о ночном приключении. Да и без налима - кто поверит? Было - предъяви! А без доказательств тебе самому расскажут подобных историй - сколько угодно. Это была моя последняя рыбалка, так я окончательно решил. Как мудро сказала моя жена, вернувшаяся из санатория: от рыбалок - одни потери. Действительно, несколько недель у меня срасталось сломанное ребро, трудно заживали раны на руке, остались шрамы, не говоря о простуде. Ключ от гаража, конечно, пропал на том самом берегу реки. Пришлось пилить замок. Впрочем, это уже мелочи. Да и дело, конечно, не в потерях - в конце концов, все зажило... Коллега по работе активно продолжал поездки с рыбаками. Стал даже участвовать в новом для него виде "романтического, но мужественного развлечения", как он говорил, сопряженного, действительно, с немалым риском, - сплавлялся по реке на обыкновенной весельной лодке. Река более чем спокойная. Но все же это несколько суток непростого пути с остановками в сторожках. Он стал походить на скандинавского туриста-походника: загрубела кожа на конечностях и лице, вместо челки - ершик, кучерявые бакенбарды срослись с овальной выгоревшей бородой, глаза стали просто небесны (голубые контактные линзы заменили очки). Сейчас, когда он действительно возмужал и, по его выражению, встал на ноги (это, видимо, означало больше, чем материальное благополучие), он обрел, вполне эволюционно, следующую мечту - правильно жениться. Правильность заключалась в том, чтобы жениться на романтической, бродяжьей душе ("...в хорошем смысле этого слова"). Чтобы бродить по тундре, жить в палатках, встречать рассветы на берегу рек, есть дичь и запивать ее березовым соком. Однажды, через год после того случая - нашей с ним рыбалки, коллега, как обычно после очередной поездки, славословил. Его рассказы, признаться, я давно уже пропускал мимо ушей, лишь из вежливости кивая головой. Но на этот раз ему удалось привлечь мое внимание. - ...Все-таки зря ты завязал. Помнишь тот полуостров, который назывался брусничным? Там, как я уже говорил, тьма рыбы, глухари, лоси, ондатры... А еще, знаешь, никогда бы не поверил. Оказывается, налимы иногда выползают в траву из озера, там, где воды чуть-чуть. А потом вода сходит - и налим на суше остается. И я недавно одного такого нашел! Да-да! Скелет, правда... Вот тттако-ой! Просто удивительно, как он туда дополз! Далековато от озера, почти у реки. Что, не веришь? Действительно, вот такой! Я, наверное, грустно покачал головой, и у меня вырвалось невольно: - Убавь немножко... - Ты мне не веришь? Мне? Ну тогда - бери недельный отпуск, поехали в субботу, мы опять нынче будем сплавляться, туда обязательно заглянем... Он там, скелет... И я даже расписался на черепушке. - Он мой. - В смысле того, чтобы я тебе его подарил? Извини, старик, уже не могу. Мы его заскобили в переднем углу вигвама, смеемся, - вместо распятия. Решили, что он будет талисманом тех мест. Полуостров "Налим" - так теперь все это называется. Для нашей бригады, разумеется. Мнение остальных нам безразлично, мало ли кто там останавливается. Но уже замечено всеобщее почитание, мужики вчера рассказали: скелет кто-то уже клеем и лаком обработал. Вокруг на стене - автографов!.. Язычество!.. Божество!.. Возвращение к корням!.. С тех пор прошло еще несколько лет. Я, наконец, домучил диссертацию. Нужно защищать, и писать что-нибудь еще... Во всяком случае, так говорит жена. Бывший мой целеустремленный коллега воплотил очередную мечту -женился на романтической душе, с которой познакомился у одного студенческого костра. "Душа", совершив с ним несколько перелетов из города на озеро и обратно, после загса "несколько" изменила его романтические взгляды на бытие, и вскоре молодая чета навсегда отбыла от северных просторов - вить гнездышко: не в райском шалаше, но в столичной квартире. Рыбаков, с которыми ездил на полуостров "Налим", я никогда больше не встречал, лиц не помню. Где расположена та сторожка, в которой висит скелет моего налима, уже не найду (да и там ли он?). Много островков и полуостровов на реке, и, соответственно, - сторожек, "вигвамов". Честно сказать, искать и не собираюсь, на рыбалку совсем не тянет. Недавно вдруг впервые подумалось: а не приврал ли тогда мой коллега про скелет налима? Вполне может быть (не со зла - просто так). Вот так и рождаются легенды: один что-то случайно поймает, другой приврет - и нате вам, жалейте, мечтайте... Отпустил бы я тогда этого налима - и ничего бы не было. Сейчас почти уверен: окажись он живым, когда я пришел в себя на берегу, с рукой в его пасти, - отпустил бы. Но он быстро умер. А мертвого в воду бросать - кто же так делает. ...Если когда-нибудь дорога ваша будет пролегать по северной, приполярной трассе, где-нибудь мимо газового месторождения "Медвежье", - а выбор дорог здесь небольшой, вернее, его совсем нет, - вы обязательно будете проезжать по грунтовому тракту, где несколько десятков километров ваш автомобиль будет иметь с одной стороны хороший ориентир - старую железную дорогу... Нет, так вы не найдете. ...Если вам вдруг придется сплавляться по Правой Хетте до Надыма... Впрочем, это уж совсем маловероятно... Ну, скажем, если вы случайно будете в наших краях, и местный любитель рыбной ловли или охотник расскажет вам про полуостров "Налим" или что-то в этом роде, про сторожку, в которой прибит скелет налима, опрометчиво выползшего на сушу из озера... Не верьте, озеро - это чушь. Налимы, хоть и ползают по дну, любят волю, живут в проточной воде. Чего только не расскажет этот народ - рыбаки! А я уже давно не рыбак. Поэтому хочу, чтобы вы знали правду: тот налим - мой... Вернее, мы... были с ним знакомы... Совсем недолго... На суше он жить не мог, поэтому быстро умер. А жил он - в реке. ПРОСТРЕЛЕННЫЙ ...Пуля навылет - ему показалось, что он ее увидел, звякнувшую и покатившуюся по каменному тротуару, побежавшему вниз. И он сам, необычно напрягшись, как бы покатился без сил, на одном ускользающем разуме, на понимании того, что нельзя останавливаться, нельзя показывать тем, кто сейчас смотрит в спину, что его прошило насквозь: пусть думают, что это он просто так на секунду остановился, оттого, что рядом прожужжало что-то, щелкнуло по дувалу, чиркнуло по камням. Нельзя показывать кровь, которая, наверняка, уже залила всю пазуху и спину, и сейчас просочится сквозь гимнастерку, туго обхваченную ремнем, и закапает на камни. Они увидят это в бинокль и сейчас же пойдут следом. А так... дырку в спине, в гимнастерке, издалека вряд ли видно: гимнастерка нова и к тому же великовата, с воздухом, он не успел ее ушить, спина в складках, да и так прохладнее, чем в обтяжку. Пусть думают, что он, завернув за угол, быстро ушел с этого места, спеша по своим делам. Нужно еще сделать какой-нибудь жест, разочаровывающий их напряженное внимание (нет подранка, уходит здоровый зверь, промах, поэтому уйдет, бесполезно догонять, торопиться по следу). Он демонстративно поднимает над головой левую руку, отводит вывернутую ладонь в сторону: "...ах, да, сколько там времени?" Не слишком ли картинно? Удивился, что "как в кино", не чувствует боли, только жжение под правым плечом, а рука безжизненной плетью застряла в кармане брюк, может быть, кстати, - невольная маскировка под непотревоженную беспечность. Что ж, нате еще, последнее: поворачивая за угол, быстро и как бы небрежно, вытянув губы в трубочку, имитирующую простодушный посвист, который наблюдатели просто не могут слышать, как бы машинально оглядывается. Оказалось, двойная польза: убедился, - крови на тротуаре нет. Вот и спасительный поворот. Дувал - надежная преграда от взглядов тех, кто за ним только что внимательно наблюдал. Все. Все ли? Он опустил голову, изображение резко поплыло, прикрыл один глаз, - предметы нехотя приняли привычный вид. Так и есть - темная, мокрая, тяжелая полоса вдоль пояса, кровь... Сейчас она где-нибудь найдет выход, даже через плотную ткань гимнастерки или под тугим поясом, и предательски закапает, прольется на землю гибельным следом. Через несколько минут они обязательно пройдут здесь, не догоняя, прогуляются, - почему нет? - оставив винтовку с глушителем в укрытии, вдвоем или втроем, чтобы осмотреть место, куда так неудачно положили выстрел, чтобы покачать головами, поцокать языками, весело поупрекать друг друга: вах, какой был шурави, наверное, офицер, вай, как жалко, вроде хорошо прицелился, должен был попасть, э-эах, мазила, как не попал? - вот если бы с оптическим прицелом! - жалко, цок-цок-цок... И, завершая неудачную охоту, полоскаясь от быстрого шага длинными одеждами, растворяться в знойном мареве городской окраины, пустынном полуденном царстве узких глинобитных улочек. Но если увидят кровь, то обязательно начнут искать, заходить во дворы, спрашивать жителей... Силы покидают. А вот и теплая влага щекотливо и быстро побежала по ногам. Он толкает первую попавшуюся калитку и проваливается во двор, оказавшийся ниже уровня тротуара, от неожиданности падает, подламывая ногу, и ударяется головой об утрамбованную, утоптанную, твердую как асфальт землю. Хотя, он и так бы уже упал, пора, силы на исходе. Он знает, видел - все простреленные в это время уже падают, сколько можно... Он лежит на боку и, не пытаясь поднимать голову от земли, прищурив один глаз и, может быть, постанывая, осматривает двор. Словно потерянный собутыльниками пьяница, не удосуживающийся вынуть руку из кармана брюк, под которыми проступает темная лужа. Подходит седой старик с огромным кетменем наперевес и гневно, удивленно спрашивает по-узбекски (это узбекский район в Кабуле): "Сен каердан кельдынг, урус?" - Ты откуда пришел (появился, приперся), русский?..." Ему знаком этот язык, он немного жил в Ташкенте. Впрочем, нет, здесь язык не такой, как в Ташкенте, даже он это чувствует, здесь чужой язык. Старик не смотрит ему в лицо, он смотрит на лужу. Нижняя челюсть, наверняка беззубая, прикрывающая десна завернутой вовнутрь губой, трясется вместе с острой редкой бородой... ...Павел проснулся, потрогал живот - мокрый, хлюпающая складка, это от пота. Шевельнул плечом, нащупал шрам, привычный плотный узелок над правым соском груди. Все на месте... Эти сны страшны ожиданием того, что где-нибудь пойдет не по верному - незнакомому, неожиданному, смертельному пути. Хотя, и "верное" ужасно само по себе, если даже без неожиданностей, - годы не притупляют страха. Да, на этот раз все было почти так, как было. Правда, сейчас, в только что минувшем сновидении, он больше, чем на самом деле, думал, анализировал, с дыркой в теле убегая от "духов"... В действительности же... (Впрочем, что значит "в действительности"? - то, что физически произошло или то, от чего страдаешь?) Многозначность слова определяет панику души... Значит, выход в том, что нужно возвращаться к определенности, однозначности. Итак: если быть точным, то это он потом, много позже, присочинил себе, что сосредоточенно размышлял - тогда. И теперь каждый следующий, один из избитых, с небольшими вариациями, снов прибавляет мыслей тому лейтенанту, пробитому пулей, и плотность ужаса на секунду сна все возрастает. А на самом деле (долой, долой второй смысл!), на самом деле, о чем мог думать простреленный человек?... Ну, вот, уже лучше. Почти полдень. Нельзя так долго спать. А что делать, если заснул только под утро. ...Потный, чумной после позднего сна, он вывалился наружу, присел в пустом открытом кафе. Здесь можно сидеть просто так. Если хочется. Если неспроста, то изящный, высокий официант, весь в белом, с черной бабочкой, поэтому безликий, тривиальный, наблюдающий откуда-то изнутри стеклянной веранды с затемненными стеклами, неуловимо поймет это и выйдет наружу: чем я могу?... Посетителей мало - поздняя осень. Еще тепло, но уже падают листья - в бассейн с рыбками, окруженный столиками открытого кафе, в котором мало посетителей, в основном обитатели дома отдыха. Рыбки плавают под чашей спокойного фонтана, создающей тень. В тени они все серые. На самом деле, на свету, они желтые, красные, огненные. Это самые настоящие золотые рыбки с выпученными глазами и вуалевыми раздвоенными хвостами, которых на лето выпускают из аквариума в бассейн. Здесь они, как в природе, инстинктивно начинают бояться людей, поэтому плавают в тени. В прошлую осень, рассказывают, один "новый" велел выловить их и зажарить. Заплатил большие деньги. Но есть, говорят, не стал, побрезговал, что ли, только поковырялся вилкой. Рядом с бассейном, ближе к веранде с кухней, небольшой водоемчик, метр на полтора: тут плавают, вернее, ползают по мелкому дну, стандартные, с ладонь, усталые форели, их можно потрогать за темные спинки, выбрать. Рыбину тут же ловко извлекут удобным пластмассовым сачком, на глазах посетителя (если угодно) почистят от чешуи, вскроют брюшко, выпотрошат и кинут на сковородку. Подадут на стол с охапкой зелени: милости прошу, пожалуйста, господин, госпожа, форель-с!... Днем тут, как правило, тихо: обитатели пансионата разбредаются по городу, многие на процедурах. Да и вообще, коридоры дома отдыха полупустые, в любое время суток, - бархатный сезон если и рай, довольно многолюдный, то на море. А здесь, в сотне километров от края земли, в это время царит тишина (хотя, может статься, на оптимистичный взгляд, тоже бархатная... ) Даже не видно гор, которые могли бы являться, по меньшей мере, зрительным шумом-гулом, их закрывают дремучие кроны вековых деревьев. Горы лишь угадываются в звуках ближней трассы, доносящихся непременно сверху. Но и шорох шин, усиленный акустикой каменного царства, да изредка нетерпеливые стоны клаксонов, идущих на обгон авто, только подчеркивают отдаленность от цивильного гомона, спутника суеты. И все же вечером кафе оживает. Выползает из своих келий обитатели дома отдыха, подъезжают такси, подвозя местное население, предпочитающее активный вечерний отдых. До полуночи звучат шлягеры, публика вполне достойно отдыхает, забирая последнее перед надвигающейся зимой, которая на четыре слякотных месяца умертвит курортную бесшабашность южного города. Напрасно он выбрал это место для отдыха. Горы. На море было бы лучше, хотя и там горы. Прибавилось снов, он совсем перестал высыпаться. ...Вчера опять снился издыхающий ишак, кричащий, весь в крови. ... Душман (скорее всего крестьянин в длинных рубищах, при нем не оказалось оружия, только кетмень и садовый нож) лежит рядом, сраженный первой очередью. Ишак страшно кричит, ерзая в пыли, размазывая черную кровь по дороге. Из засады в него стреляют, вокруг фонтанчики из пыли от пуль. Чтобы заглох. Из засады орут, матерятся, силясь заглушить этот трубный крик. Фонтанчики, пузырится одежда на крестьянине. Потом они покидают засаду и двигаются в сторону кишлака. Разведгруппа из пяти человек. Он, которому это снится, старший. Их только что забросили сюда на вертолете. Небо в той стороне, куда они двигаются, омрачено черным дымом... Он то и дело оглядывается по сторонам, удивляясь: сзади день, впереди ночь, кругом горы... Кафе - это всего лишь часть территории дома отдыха, вернее, доля внутреннего парка, более или менее открытая небу. Выходящий из спального корпуса, если только он не держит направления к центральным воротам, за которыми - автобусная остановка, обязательно пересекает мозаичную дорожку и оказывается в кафе. Навязчивый сервис. Или, скорее, если учесть неназойливое поведение обслуги, ласковый намек. Видно, что кафе вселилось в центр исторической композиции парка недавно - современное, граненое, сине-желто-красное исполнение, красиво нарушающее архитектурную гармонию старины (овалы, гребни, шары, цилиндры, - все белое), и даже претендующее на модерновую часть гармонии новой. Единственная заградительная конструкция кафе, если не считать веранду с кухней, - полупрозрачный купол со светоотражательным покрытием, над всей полезной площадью, висящий на цепных растяжках, через который ночью хорошо просматривается звездное небо, между тем как днем это надежная защита от солнца. Фонтан - под куполом. Он так и остался, согласно замыслу новых строителей, началом дорог и дорожек, которые разбегаются в разные стороны прямо от пластмассовых столиков. Вокруг, уходящие лучами, - кажущиеся фрагментами лилипутового королевства, узкие и низкие от разбухших вековых деревьев, аллеи; архаичные, с вековым слоем облупившейся краски скамейки и "девушки с веслами", частью без рук и без весел, - все провинциальное, старое, вросшее в землю. Павел пошарил по карманам, ища сигареты. Как будто нажал какую-то сервисную кнопку, - официант с готовностью показал свою услужливую фигуру в широком створе кухонной веранды. Сигареты нашлись, официант опять исчез, как будто затаился, как снайпер, за темными ветровыми стеклами. День только начинался, а Павел уже чувствовал себя утомленным. Сейчас он докурит сигарету и сделает свой обычный заказ, немного взбодрится, вернее, слегка утолит хроническую усталость. Дома он по большей части обходился без этого - дела, дела, дела... Изо дня в день. Спасительный круговорот. Среди теней и солнечных пятен, рядом с кафе, гуляют молодая женщина и ребенок, туда и обратно, то исчезая в сумраке аллей, то появляясь вновь. Павел поймал себя на мысли, что от этой семейной идиллии веет прохладой. Это счастливая поимка. Нужно развить тему. "Это семейная идиллия... От них веет прохладой... Красивый ребенок, гладкая кожа, светлые кудри - ангел... Она - смуглая богиня, величавая, недоступная, прекрасная... Отличный предмет искреннего, платонического обожания... Приют для утомленной души, охваченной неутолимым жаром... От нее веет прохладой... Так веяло..." Ах, черт!.. ...Так веяло от афганской узбечки, внучки старика, у которого он пролежал простреленный трое суток. Ему повезло: внучка какое-то время работала в аминовском госпитале и кое-что умела. Она оказала первую помощь, которая определила его надежду на выживание. На третью ночь старик, чтобы не видели соседи, забросав тело старыми мешками, вывез раненного "шурави" на арбе к советскому госпиталю... Эта женщина чем-то напоминает ту узбечку: такая же скромно, но достойно молчаливая, и даже - восточные черты, едва, впрочем, уловимые. Однако та молчаливость была покорностью, покладистостью. А эта?.. Так, так, нужно найти разницу и уйти в сторону... - Куда только мужчины смотрят!... Добрый день. Это старушка. Рядом, за соседним столиком. Он едва не зашиб ее вчера, невидяще идя по коридору. Долго извинялся. Она, закусив губу и прижав морщинистую ладошку к груди, только кивала. Она тоже похожа - на сиделку в госпитале. Такие же пепельные кудри и губы в яркой розовой помаде. Не слишком ли много похожестей. Еще немного и придется констатировать окончательное схождение с ума. Пора уезжать отсюда?.. Он приветствовал старушку глубоким кивком головы. Затем, подумав, что вчерашнее их "знакомство" не дает ему право на формальный молчаливый кивок, встал из-за своего столика и присел с ее разрешения рядом с ней. Старушка улыбалась умными глазами и всеми морщинками, венчиками расходившимися от уголков этих глаз, и редкими крошечными глотками пила остывший, подернувшийся сланцевой пленкой кофе. Видимо, давно наблюдала за своим соседом по кафе. Интересно, что он делал не так в последние минуты, в чем был, вполне возможно, смешон? Павел огляделся, ища официанта, который немедленно возник как будто из-за спины. - Коньяк? - спросил, заранее уверенный в ответе, приветливо, как завсегдатая, но без фамильярности, соблюдая дистанцию. Уже несколько дней Павел, помимо воли, наблюдает за этим гарсоном. Навязчивое ожидание вот-вот поймать в ясных глазах под аккуратным "ежиком" искорку превосходства, присущую, как раньше казалось, всей этой ресторанной шушере по отношению к таким как Павел простым людям. Поймать - и проучить!.. Хотя бы как-нибудь. Например, заказать нечто невыполнимое и, услышав отказ... Наивное и, скорее всего, напрасное желание - порочной искорки не обнаруживалось. Иное время - иные нравы. В годы молодости Павла это была особая каста. Тогда официант мог быть как просто холуем, шестеркой (злобной, заискивающий перед сильными и люто презирающий слабых - безденежных горожан и вполне обеспеченных провинциальных толстосумов, лохов), - так и даже главарем мафиозной группы, значимым человеком. Его величество дефицит делал свое дело, - из ряда социальных извращений. Сейчас для того, чтобы быть "мафиозой" (тоже извращение, но бессмертное), совсем не обязательно прикидываться пролетарием или инвалидом. Отрицательные воспоминания, навеянные безадресным и бесплотным, каким-то классовым, кастовым мщением, сменялись вполне доброжелательной констатацией нынешнего положения вещей. Бывали мгновения, когда хотелось даже пригласить официанта за столик, угостить коньяком, поговорить по-мужски. На вид парень гораздо моложе, но, наверное, тоже где-то служил. Возможно, в горячей точке. Наверняка у него многое было по-другому. Как? Но следом за этими дружелюбием перед глазами обязательно мелькали неприятные фрагменты истории возвращения домой из Афгана, через Ташкент. Там, в столице Узбекистана, в одном из пустующих дневных ресторанов, белобрысый официант принял его, Павла, человека в неподогнанной, великоватой для фигуры гражданской одежде, за проезжего лоха. Наглый взгляд, издевательские уточнения заказанного меню. Почему это так необычно сильно задело Павла? Белобрысый... Если бы он оказался чернявым, плохо понимающим по-русски, Павел простил бы ему непонимание, которое порождает со стороны непонимающего лишь невольное беззлобное, а потому почти необидное, пренебрежение. Подошли блатные. Официант бесцеремонно оставил "лоха", и... еще полчаса ожиданий. Наконец Павел, улучив момент, ловко поймав двумя пальцами обидчика за галстук-бабочку, прервал его подобострастное, женоподобное порхание в сторону ненавистного столика с уверенными, холеными ликами. Далее - познакомил ресторанного соплеменника со своим дубовым столиком, обойденного должным вниманием, поближе, вдавив хрустнувшим, хрюкнувшим носом в скатерть, которая через несколько секунд украсилась алым пятном и грязными пузырями... Павла били сзади мягкими кулаками и звенящими подносами... В милицейском "воронке" молодые сержанты, узбек и русский, наметанным взором рассмотревшие в его гневном гражданском облике черты одного из афганских вояк, сотнями курсирующих через Ташкент, даже не решившиеся потребовать его документов, удивленно, миролюбиво спрашивали, откуда он и кто. "Оттуда... Человек". Оттуда - понятно. А что значит "человек"? Какой человек? "Живой". А еще какие бывают? - снисходительно переглянулись. "Мертвые..." - Чай, пожалуйста. Если можно, зеленый. Разумеется, правильно заваренный. - Павел немного помолчал, колеблясь, и все же добавил: - В отдельном чайничке. Кусковой сахар. Если в вашем заведении такого нет, найдите на стороне, я лучше подожду. И две чашки, если нет пиал. А если все это невозможно, то, пожалуйста...две бутылочки "Пепси"... - Вы из Средней Азии? - спросила старушка заговорщицким голосом, чуть пригнувшись к столу, когда официант отошел. - В некотором роде, - Павел улыбкой постарался показать соседке, что оценил ее наблюдательность, - немного жил там. - Он склонил голову набок и приподнял одну бровь, что означало шутливое любопытство к будущим отгадкам со стороны собеседницы. Старушка кашлянула, борясь с волнением, порожденным гордостью за собственную прозорливость, и потянулась за кофе. Сухонькая рука дрогнула, звякнула чашечка, разлучаясь с блюдцем. - Вы меня извините. Но еще - позвольте мне ошибиться, - ее глаза слегка увлажнились и заблестели, - я делаю вывод, что вы... Вы - военный!... Возможно бывший, но офицер. - Она потупилась, как отличница перед строгим учителем, сомневающаяся в стопроцентной правильности своего ответа, и шумно потянула в себя большой глоток, разбивая кофейную пленку на мелкие блестки. Заказ был выполнен почти молниеносно: парящий из всех отверстий фаянсовый чайник, две большие пиалы, горка сахарных плиток. На лице официанта - прежнее уважительное бесстрастие, но в скорости и пунктуальности прочитывалась обидчивая реакция на подозрительность клиента в несостоятельности фирмы. Павел произвел необходимый ритуал: пиала наполнилась первой жидкостью лишь затем, чтобы тут же отдать ее обратно в чайник. Только после этого, выдержав небольшую паузу, он налил янтарного чаю в обе пиалы, одну протянул старушке: - Угощайтесь. Оставьте свой кофе... - Спохватившись, сменил интонацию на более мягкую: - Просто потому, что ваш серьезный напиток совсем остыл. Хороший чай, я слышу знакомый запах... А с чего у вас такой вывод - про мою социальную принадлежность? У меня, что - командный голос? Старушка окончательно осмелела, угадав в поведении Павла точность своего логического попадания. К тому же, его доброжелательность больше всего располагала к дальнейшему разговору. Было заметно, что она соскучилась по общению. Она торопливо взяла предложенную пиалу двумя руками, демонстрируя послушность, и, отхлебнув, презрительно покосилась на остатки своего кофе. - С чего я взяла, вы спрашиваете? Это, знаете ли, труднообъяснимо. Видимо, жизненный опыт. А вот пиалы у нас, даже на Кавказе, делают все же не такие, как в Средней Азии, не правда ли? Как ни стараются. Смотрите: желтый фон, красный горошек! - как это по-нашему! Хотя, если о деталях по начатой теме... - Старушка перестала пить, и, упершись локтями в стол, подняла пиалу на уровень лица и стала осторожно перекатывать ее, на весу, как маленький обруч, сжимая ладонями лишь острые грани, не проливая ни капли и не обжигаясь. - Вы здесь уже трое суток... Днем заходите в кафе, заказываете рюмку коньяка - как это универсально! - выпиваете и сразу уходите в город. Что там можно делать целыми днями? Достопримечательностей - на одну хорошую экскурсию. Наверное, просто гуляете, наедине с собой. Точнее, - "отгуливаете" от... от себя, это довольно типично. Впрочем, о чем это я? Склероз. Не по теме? Ах, да, характерные детали... Ну вот, например, у вас рубашка всегда заправлена. Другой бы в такую жару - посмотрите вон на того, который пошел, видимо, к остановке... - навыпуск, а вы... Я ни разу не видела вас в сланцах... Здесь - и по городу в них шлепают. У вас босоножки. Какие-то крепкие. Всегда застегнутые. Как будто необходима постоянная готовность, ну, я не знаю, побежать, что ли... Ну, еще, разумеется, осанка и прочее. И еще одна, прямо скажем, неявная, но для меня пронзительная, лишенная многозначности, деталь... Я давно, нужно признаться, за вами наблюдаю, несколько дней, как впрочем, и за всеми, кто меня так или иначе окружает, простите... Поймите меня правильно, это, знаете ли, возрастное... Годы, одиночество и так далее. Так вот. Наша с вами столовая. Вы как заведенный, съедаете какую-то кашу, омлет, пудинг, зелень (всего этого много - ведь вы не включаете в заказ бифштексы, гуляши и прочее, и прочее), выпиваете компот, встали, ушли. Потом, этот, я уже говорила, ежедневный коньяк. Признайтесь: чай - это впервые за три дня?.. Старушка перевела дух, отхлебнула из замученной пиалы: - Так вот, эта пронзительная, но косвенная, да, все же косвенная, деталь: вы совсем не употребляете мясных блюд... Притом что внутренне - это уже в ваших глазах, да, да! - вы далеко не вегетарианец, не травоядный, если хотите... Извините за сумбур. Говорят, старея, люди становятся как дети. Не знаю, не знаю. Я этого как-то не замечаю. Впрочем, собеседники иногда снисходительно улыбаются. Вы - нет.... ...Еще часто снится (а может быть, все эти сны - просто видения в нездоровой полуяви? Разве может сниться одно и то же?): душман, невидимый, стреляет сверху. Только что они, разведгруппа из пяти человек, вышли из мертвого кишлака: убитые люди - недавно, еще парятся раны. Это не они!... Но душман думает иначе. Он длинными очередями, смертельным свинцовым дождем положил, распластал их на голом пятаке земли, рядом ни камня, ни деревца. Они, панически перекатываясь, чтобы не оставаться на месте, отвечают из своих "калашниковых", иногда через голову, лежа на спине, - бесприцельно, просто так, вверх, по скалам. Потом, когда кончились патроны, вдавленные, униженные в пыль понимают, что у душмана они кончились еще раньше. Они встают, отряхиваясь, тяжело дыша: будто только что закончилась мирная, но тяжелая, в темпе аврала, разгрузка вагона с какой-то серой мукой. Душман, прыгая с камня на камень, уходит вверх, гортанно изрыгая рыдающие проклятия, потрясая над головой по очереди биноклем и гранатой с длинной ручкой. Дескать, убью, дескать, видел, запомнил лица. Почему он не бросает гранату? - далеко?.. "Куда только мужчины смотрят!..." - говорит вполголоса пожилая соседка по столику с такой же, как и у него, пиалой в руках. Ах, да... Официант превосходно владеет собой: осанка, жесты, мимика, - отличный кавалер. Сейчас он стоит перед молодой женщиной с ребенком. Ребенок, упершись руками в угол бордюра, занят разглядыванием золотых рыбок, которые иногда, выплывая из-под основания фонтанной чаши к границе света и тени, показывают золотые бока затихшему без движения зрителю. Женщина, меняя положения головы, вполголоса задает какие-то вопросы: вопрос - наклон к левому плечу, другой вопрос - к правому. Доносятся только обрывки фраз, но интонация выдает заслуживающую уважение пытливость: любознательность дилетанта, обращенная к специалисту, или экскурсанта - к гиду. Только, может быть, любознательность избыточно подчеркнутая голосом и движениями красивой головы. Официант, демонстрируя готовность к любым вопросам собеседницы, даже наивным, встречает каждый из них ровной улыбкой и ясным взглядом. Когда он говорит, его руки не блуждают в области карманов, не теребят салфетку, - каждый раз им находится положение точного жеста, удачно начатого в начале фразы и венчающего ее в конце. Официант не смотрит в сторону Павла и старушки, но трудно поверить, что он полностью поглощен беседой и не контролирует ситуацию вокруг. Те же предположения относятся и к женщине. - Молодцы! Что бы сейчас выкрикнул Станиславский? "Верю!.." Старушка, таинственно улыбаясь, - поднятые бровки, лобик в гармошку, опущенные уголки губ, - смотрела вместе с Павлом на беседующих у веранды. - Они оба молоды, но ей бы больше подошел мужчина постарше, согласитесь. Если рассматривать эту пару как будущий дуэт... Поймите меня правильно - это просто так, в качестве макета, у которого в данном конкретном случае, нет воплощения, нет будущего. Так вот, в этой якобы гармонии - отсутствие обстоятельности, фундамента, если хотите, фундамента прошлого, без которого нет основательного будущего... Я совсем запутала вас и себя. Одним словом, как официант он - совершенство. И все. Ну, еще кавалер. Не более. Мой муж был гораздо старше меня... - Как можно такую предпочесть какой-либо иной?.. - Павел удивился, насколько выразительна речь старушки, по одной только интонации единственной фразы следует, что молодая женщина разведена, оставлена. А ведь озвучена только эмоциональная вершина: дескать, невероятно, не может быть. Официант исчез в своем укрытии, женщина и мальчик ушли из поля зрения Павла и старушки. - ...К тому же, вы одинок... У вас нет семьи, простите, простите... Эти слова были чуть раньше. Они не просто продолжение отгадок, а подготовка, определяющая логику следующих предложений. Предложений не как грамматической суммы слов, а именно призывов к действию. Вот сейчас она говорит вроде бы совершенно другое, невинно кося глаза и наивно выделяя интонацией провокационный смысл фразы: - Вы не просветите меня, каким образом сейчас заводят знакомства мужчины и женщины? Я имею в виду зрелых, отдающих себе отчет в собственных поступках людей. Ну, те, которые заинтересованы в серьезных отношениях? Без разных там глупостей... Быть может, приглашают за свой столик... в каком-нибудь кафе? Вы знаете... ну, это я так просто, так сказать, возрастные фантазии... Если бы я... - увы, мое время прошло, - и все же, если бы я, допустим, была заинтересована в некоем подобном... Думаю, что в данных условиях, например, в доме отдыха, где работает вечернее кафе... это было бы совсем не трудно. Впрочем, весьма возможно, я ошибаюсь, - нравы изменчивы. Но одно несомненно: я бы атаковала. Вернее, - атаковал... - она засмеялась, прикрывая рот сморщенной тонкой ладошкой. - Мой будущий... или, вернее сказать, прошлый муж нашел меня на танцах! Вернее, это я его нашла!... Ой, простите! Не поймите меня превратно: мы с вами, то есть пара "я - вы", не в счет! Я совсем не о том. Отнюдь, отнюдь! Не подумайте! Ах!..-ха-ха!... Павлу трудно сдерживаться, и он тоже смеется. Наверное, впервые за все время пребывания в доме отдыха. Вспорхнули с мозаичного тротуара голуби. Из веранды с затененными стеклами опять выглянул официант. Женщина и ребенок на секунду подняли головы, отвлекаясь от своего семейного общения, от своих праздных веселых забот. У женщины, сидящей на корточках, поворот головы, на длинной, с четким продольным рельефом шее, напоминает движение удивленной птицы. Каштановая волна, попав под солнечный луч, пронзивший вековую чинару, вспыхнула, разлилась по поникшему плечу: рука снимает с детской коленки назойливых муравьев. Засмеявшись (по-своему - ребенку), она быстро распрямилась, выходя из профиля в анфас, царственную грацию которого подчеркнул вздрогнувший на бедрах, мгновенно разглаживая поперечные складки, темно-красный, с бархатным отливом халат. Серебряно сверкнула, от глубокого выреза на груди до колен, гирлянда из маленьких застежек-кнопок. ...Это не сон. Просто это продолжалось целый сладкий год. Казалось, в этом и было его спасение после отставки. Она встречала его в невинном шелковом халатике на застежке-молнии. Язычок металлического зиппера возле нежной выемки на шее имел запах и вкус. Ритуал, который с невероятной скоростью вгонял в транс, гасил внешнее солнце, зажигая исподний, тайный огонь... Когда из школы приходили ее почти взрослые дети, нетерпеливо звонили в дверь - три длинных, - зиппер визжал, соединяя, казалось, в ровный шов обрывки времени - до и после. Она бежала к двери, он шел на кухню, целомудренно пил остывший чай, выглядывал из дверного проема: привет, молодежь, как успехи, а мы вот тут с вашей мамой чайком... Через сколько времени это случилось? Ах, да, разумеется, через сладкий год. Он позвонил, отступая от сложившегося расписания. Улыбаясь в дверной глазок (он уже любил ее детей, мальчика и девочку, - не по годам взрослых): три нетерпеливых длинных. Она открыла, все было как всегда: невинный халатик и... Даже показалось, что это именно он, Павел, сидит сейчас на кухне и пьет остывший чай и машет рукой: привет!.. "Не верю!.." (Впрочем, это, похоже, из сегодняшнего дня.) Как тривиально, оказалось. А ему виделось, что все было так волнующе оригинально, и в этой оригинальности - спасительная суть: он закусывал этот язычок-лепесток, который имел запах и вкус, зубами (затылок касался ее точеного подбородка), и медленно опускаясь на колени, зная, что произойдет..., - он не будет открывать глаз, пока хрустящий, иногда заедающий, замочек не достигнет дна своего пути, когда, щелкнув, разведет окончательно половинки гладкого, приятного щеке... Господи, как разочаровывающе обыкновенно!.. "Привет!.." ...Он надрезал кожу у самого горла, затем, поддев, довел лезвие до самого низа живота. Кожа расползлась на груди, обнажая белое мясо. "Как будто бабу раздеваем", - пошутил один из разведчиков, наблюдая, как Павел разделывает ворону, - "а я думал, общипывать будем, как курицу". Это было в тех же проклятых горах, когда несколько суток они пробирались к своим, без воды и пищи. (Вертолет не прибыл в назначенное место, они только слышали его шум за соседней горой, ошибка была совсем невеликой, но "достаточной", - покружился и улетел.) С "лимонками", но без единого патрона (благодаря душману, который спровоцировал их на бесполезную перестрелку), поэтому - обходя на всякий случай любые селения и вообще любые живые шумы. ...Им повезло: сначала они поймали какого-то грызуна, потом подбили камнем неосторожную ворону. А на третью ночь, когда они уже почти совсем высохли, пошел сильный дождь, ливень, по камням потекли грязные ручьи... В следующую ночь они развели костер, - они решили, что все трудности и опасности позади. Город был уже близко, за небольшим перевалом, который контролировали правительственные афганские войска... - Вы опять о чем-то задумались, - напомнила о себе старушка. - Чай совсем остыл. Можно, я закажу еще чайничек? Это прелесть. - Она резво привстала и изящно, звонко щелкнула пальцами правой руки, подняв ладонь на уровень лица. Громко обратилась к невидимому официанту: - Эй, где вы там! Молодой человек!... Я тоже заказываю чай. Заказ аналогичный предыдущему!... Павел опять не удержался и улыбнулся, так комично выглядела соседка. Сквозь эхо воспоминаний, из которых он только что вышел, улыбка получилась вымученной, он сам это чувствовал. - Вы смеетесь над моим ископаемым жестом? - она повторила щелчок. - Это я для вас... Вы часто грустите. Не надо, уверяю вас. Вы мне не поверите, но я уже, какой бы не была причина вашей тайной печали, сопереживаю вам. Чем бы я могла вам помочь? Все это глупо, конечно, это, простите, возрастные сантименты... Но в принципе, кто-то должен... Я - конечно, вряд ли. Не тот запал... Даже на это, - она опять сделала движение пальцами, на этот раз они издали только шелест, - нужна энергия. А вот если бы... Она повертела маленькой седой головкой, раз за разом устремляя обеспокоенный взгляд туда, где только что играли женщина и мальчик. Неразлучная парочка снова оказалась совсем рядом. Женщина и мальчик уже сидели на корточках у водоема с форелями, которые, возвышаясь темными спинками из мелкой воды, вяло уворачивались от ручонок мальчика. Иногда мальчик звонко смеялся и хлопал ладошкой по воде. При этом его мама зажмуривалась и смешно трясла каштановой челкой в сверкающем бисере мелких брызг. - У меня к вам предложение... Вернее, просьба, как к рыцарю... Здесь не так уж много особей одного с вами полу, а уж рыцарей!.. - не знаю! По крайней мере, - не созерцаю. Павел с шутливой готовностью распрямил спину и склонил голову на бок: само внимание. - Давайте сегодня вечером... Закажем столик, к примеру... - она покосилась на тех, кто играл с форельками, - скажем, на... четверых. И кого-нибудь пригласим в качестве третьего и четвертого. Просто так, как бы между прочим, случайно. Это ведь классика - в том, что иногда только маленький шаг отделяет нас от великого. Но вот сделать его - не всегда хватает смелости. Мешают условности. Извините за нравоучительный пафос. Павел изобразил, как мог, шутливую мину: - Понял. Прямо так, как в классике, подойдем к случайному прохожему и предложим, без лишнего пафоса, - он отвернул голову в сторону, хрипло обращаясь к невидимому прохожему: "Третьим будешь?" Старушка поддержала игру и отвернулась в сторону противоположную: "А четвертым?.." С тем же хрипом. По всему было видно, что в молодости этот ныне седой милый одуванчик был неутомимым генератором идей, возможно, отчаянных. - Эта? - женщина смеется вместе с мальчиком. - Эта? Ну, же, сынок! Эта? Смотри, какая красивая, спиночка блестит!.. Бывший офицер и старушка невольно умолкли, залюбовавшись воплощением непосредственности, покоя и счастья... - Эта? - очередной раз восклицает женщина, и, услышав утвердительный ответ, облегченно показывает официанту пальцем на рыбину: - Вот эта. Гарсон, на секунду загородивший каштановую голову стриженым затылком, ловко выхватил сачком из воды трепыхающуюся форель и унес, оставляя на кафеле мокрый след, в глубь стеклянной веранды. Слышен характерный шум разделки, затем запах жареной рыбы. Женщина и мальчик сидят за соседним столиком в молчаливом ожидании и, влюблено глядя друг на друга, улыбаясь, чуть поднимая подбородки, втягивают в себя аппетитный запах. Кажется, ее красивые ноздри при этом страстно, плотоядно подрагивают. ...Зачем они в ту ночь развели костер! Он ушел в сторону перевала с биноклем, не терпелось увидеть конец своего мучительно пути. В тот момент, когда он уже разглядел редкие огни города, сзади ухнуло что-то большое и страшное. Сразу ли он понял, что это взрыв гранаты? Или это понятие пришло позже, в снах? Трое ребят, кроме того, кто остался дозором у костра, спали в небольшой пещере. Взрыв получился удавленный. Когда он прибежал туда, все было уже кончено и спокойно: вход в пещеру завален, а дозорный лежал со вспоротым животом, с куском печени во рту (как оказалось - собственной), его внутренности шипели и лопались в угасающем костре, источая едкий дым и тошнотворный запах - смесь жареного мяса и фекалий. Павел навалился локтями на столешницу и закрыл глаза, устало прислонив лоб, покрывшийся испариной, к сжатым кулакам. ...Такая мысль все эти годы ни разу не приходила ему в голову. Мысль о том, что это тот самый душман, который грозил им гранатой, который (это потом ни разу не вызывало сомнений) преследовал и положил почти всю разведгруппу на перевале, - это именно он потом, много позже, выследил его, Павла, в Кабуле и прострелил... Невероятная, но почему-то, в осознаваемой дикости, - все-таки жуткая мысль... Жуткая также в своей навязчивости, как неверный вариант концовки в целом "правильного" сна. (Например: калитка оказалась запертой, сзади - улыбающийся душман со снайперской винтовкой. Или: старик замахивается кетменем.) Нет, на самом деле все было не так. Но что значит "на самом деле"? Если этого не было на самом деле, то почему оно отравляет жизнь, съедая изнутри? Вечером странная на взгляд пара: моложавый седеющий мужчина и кудрявая, маленькая сухонькая старушка, - сидели в уютном и достаточно многолюдном открытом кафе дома отдыха. Они сидели в самом дальнем углу площадки, уставленной пластмассовыми столиками, спиной к основной массе отдыхающих, к ансамблю на невысоком подиуме у фонтана. Можно было подумать, что их лица были намеренно обращены в сторону темной аллеи, как будто это двое незрячих, которым все равно, какая картина перед ними, но не безразлично, что думают о них окружающие (чтобы не вызывать жалость). Впрочем, скорее всего, эту несколько необычную для дома отдыха пару, их трогательные позы, когда они, бережно и нежно обращали друг к другу лица, видимо беседуя о чем-то, их волнующем, - все эти удивительные странности могли быть замечены только одним человеком - дневным официантом, который, дорабатывая смену, вместе с парой своих других, более свежих коллег, сновал среди столиков. Хотя, с другой стороны, официанту вряд ли было до этих удивлений: за те сутки, которые были отданы дежурству, он порядком устал и мыслями был уже дома. "...Знаете, у нас с моим мужем было свадебное путешествие: Кавказ, озеро Рица и так далее. Жили мы в Сухумском пансионате. Нас возил величавый автобус по достопримечательным местам. Так вот, на этом самом озере Рица, помню, ужасно захотелось есть... А надо сказать, что, как вы наверняка знаете, первые дни - это притирка характеров... Словом, мы уже с утра были в очередной ссоре, в одной из тех, которые сами собой улетучиваются к вечеру. Классика: с утра несколько пылких, обидных фраз, затем день молчания, затем вечер прощения и ночь примирения... И так далее. Так вот, в тот день, вернее, в полдень молчания мы, безъязыкие и независимые (по отношению друг к другу, разумеется), зашли примерно вот в такую же кафешку. Самообслуживание. Муж принес великолепного, вкуснейшего жигулевкого пива и какую-то жареную рыбу. Мне показалось - ряпушка, какую тогда обычно продавали в столовых, такая, знаете, гадость. Вот, думаю, жадина, и прочее, разумеется, думаю, отнюдь не возвышающее моего избранника в моих глазах... Не мог хотя бы шашлыка купить!.. Но молчу, гордость. Недосоленная, холодная, бр-р-р!.. Впрочем, я была зла и, в том числе по этой причине, голодна, поэтому, с отвращением, но все же стрескала эту... даже не знаю, как назвать, противную... ну прямо ряпушку, классику отечественного общепита. Представьте: все это молча, демонстративно блестя глазами по сторонам, якобы на всех проходящих мужчин, - чтобы досадить тому, кто невозмутимо трапезничает рядом. А вечером он меня спрашивает: "Дорогая, правда, вкусная была сегодня форель?" Ремарка: я форели до этого ни разу в жизни не ела. Когда ехали на Кавказ, я мечтала: море, пальмы, горная форель!.. Я была страшно расстроена, шокирована, я не хотела знать то, что он мне сообщил: "Форель!" Я всю ночь ворочалась, старалась представить иной вкус, я бы даже сказала - иной мир, и даже тихо причмокивала: "Ах, какая вкусная форель, ах, форель!.." Но сколько бы я не заставляла себя, вспоминалось ужасное - ряпушка... А между тем, то была действительно форель... Вы не поверите, с тех пор мы никогда с мужем не вздорили по пустякам. До сих пор не знаю, толи муж так все тонко подстроил, толи случайность. Я внушила себе, что первое. Поэтому... В том числе поэтому я старалась относиться к нему бережно и даже иногда восхищаться им. Хотя он, разумеется, не был лишен недостатков..." Седая старушка иногда обеспокоено оглядывалась, как будто ища глазами кого-то. ЗАКРЫВАЙ У Мити болит голова, по которой ему на днях стукнули молотком. Митя даже сознания не потерял по-настоящему. Благо, что завалился на мягкое, в клумбу. Добавил, как говорится, не об асфальт, а об грядку. Существенная разница. Но главное, что стукнули несильно. Вроде не совсем уверенно, жалеючи. Вроде как сомневаясь: а стоит ли вообще портить здоровье невинному человеку, заморенному студентику, из-за какого-то портфеля, пусть даже фасона "дипломат". Тем более, вряд ли внутри что-то есть ценного. Наверное, еще не заматерели, хоть и молоток за пазухой носят. Но уж больно хороша вещь, дорогая, крокодилом отделанная, - так, видно, в конце концов, решили. И место укромное - кусты высокие, никого вокруг. Получилось, в итоге, несильно. Всего-то на секунду Митя, может быть, отключился. Пока падал, - очнулся. Ноги на асфальте, голова в грядке. Приподнялся, и сразу же в прозоре кустов черемухи увидел троих парней, по травяному газону спокойно переходящих на другую парковую аллею. Светоотражательная нашлепка, которую он недавно аккуратно приклеил на аллигаторовый, на самом деле из искусственной кожи, бок дипломата, подмигнула: прощай, дескать. Он крикнул им вслед: "Ребята, там внутри зачетка, отдайте зачетку!.." Тот, который уносил добычу - его, Митин, дипломат, - на ходу развернулся и вытряхнул содержимое (конспекты, учебники) на землю. Далековато было, но Митя заметил: выражение лица у парня вполне человеческое - как будто делал одолжение назойливому ребенку: на, мол, только не плач!.. Как потом выяснилось, зачетка осталась в складках дипломата и "ушла" вместе с грабителями. Жалко "дипломат" не за то, что вещь нужная, а за то, что подаренная. Подарила его Мите невеста, когда уезжала по распределению, окончив техникум. Так получилось, что Митиной невестой стала девушка со старшего курса. Теперь она уже почти год ждала его в другом городе, слала письма, сообщала, что скучает и ждет. Что делать: написать, что не уберег подарок?.. Правду сказать - стыдно, но и врать не хотелось. Оттягивал время, ни на что, впрочем, не надеясь, - не писал, при этом зная, что она писем его очень ждет. "...Общежитие, если так можно выразиться, семейно-холостяцкое. Детишки бегают, постирушки висят. Семейные то гуляют-смеются, то отношения выясняют. На фабрике мне сказали, что, как только замуж выйду, - комната в моем полном распоряжении, соседок отселят. А пока живем втроем: кроме меня две перезревшие девы. Ужасная, оказывается, судьба. В этом наша бабская уязвимость. И я (оцени мою открытость) в этой самой уязвимости совсем не боюсь тебе признаться. Потому что верю тебе. А ты мне? По субботам танцы в холле. Я тоже иногда выхожу. Ты не против? Только чтобы не сойти с ума от скуки. Ты ведь знаешь, что мне кроме тебя никто не нужен. Да и вообще, (я говорю о своих девчонках из комнаты), им не позавидуешь: приходят на танцы какие-то несерьезные, с винным запашком, а то и вообще - солдаты..." Такие строчки, полные скрытой тоски и неопределенности, были характерны для первого полугодия разлуки. Позже, к успокоению Мити, тон писем сменился на более оптимистичный: люблю, работаю, жду, целую... Митя не может долго находиться в согбенном состоянии, мозг наливается кровью, которая начинает больно пульсировать в левой части лба. Нужна пауза. Он подкладывает ладонь под затылок и осторожно, чтобы не тряхнуть головой, отваливается на спинку стула, смотрит в потолок. Если в этот момент закрыть глаза, то все внутри него начинает куда-то уплывать, норовя при этом перевернуться. Поэтому глаза открыты. Мысли, которые Митя в эти минуты гонит от себя, сосредотачиваясь на конфигурациях трещинок и желтых потеков, послушно унимаются, сгрудившись где-то под чубом. Через несколько минут боль проходит, и Митя опять принимается за свой курсовой. - Закрывай! - кричит, заходя в "сторожку" проходной тетя Оля, которую все называют Тетеля, - А, Закрывай!... Где Закрывашка? Опять трудится? Опять чай пьет? Опять "закрывает"? Закрывай - это солдатик-узбечонок Закирулло. На языке его племени это имя произносится: "Закрылло", - так слышится для русского уха. Для Тетели это труднопроизносимо, поэтому кличет она его на свой манер: "Закрывай". Закирулло-Закрывай не обижается. В части, где он служит, его вообще зовут Пробкой - за имя и за малый рост, а может, еще за что. Он привык. Тетеля - командир отделения вневедомственной военизированной охраны завода автотракторного оборудования. Одним словом, начальник самой заурядной "вохры", которая сторожит, без всяких ружей и пистолетов, территорию небольшого предприятия на отшибе города. Тетеля на хорошем счету у начальства, висит на доске почета. К работе относится как нельзя серьезно. Достопримечательная деталь гардероба Тетели - синий берет с милицейской кокардой. Кокарда, надо сказать, совсем не обязательна, - у вохров на этом заводе вообще нет какой-либо спецодежды, - этот форменный знак достался ей от покойного мужа, который всю жизнь проработал "в органах", как говорит Тетеля, техническим сотрудником, кажется, электриком на "почтовом ящике". Тетеле, как исполнительному, аккуратному сотруднику, к тому же - жене заслуженного пенсионера ГОВД, идут навстречу при составлении графика: работает Тетеля только в ночные смены. Так ей удобно, как она говорит, для здоровья, меньше нервотрепки: не нужно ворота открывать-закрывать, пропуска проверять, начальникам кланяться. Ночью завод стоит. Закрой ворота и пару раз пройдись по периметру. Вся работа. А вся Тетелина команда - три человека, не считая ее, Тетели. Студент Митя, которому тоже идут навстречу, ставя только в ночные смены. Понятно - парень учится. Закирулло - солдат из стройбата. Вообще-то, их, солдатиков, которые заступают в ночные смены, четверо, но в этой бригаде работает именно он, Закирулло. Стройбат, расположенный рядом, буквально в заводской округе, в порядке выгодной взаимопомощи, выполняет кой-какую хозяйственную работу на заводе и помогает в охране объекта в ночное время суток. За это завод поставляет стройбату некоторые запчасти для техники: свечи, трамблеры, катушки зажигания, провод... Еще один "боец" - Аркадий, тридцатипятилетний мастер сборочного цеха с этого же завода. Его называют блатным и ставят в ночь известно, за что - днем занят на производстве, и известно для чего - чтобы высыпался с пользой дела. Вохрой оформлен не сам Аркадий, а, кажется, его племянник. Так нужно, чтобы из побочной зарплаты не выстегивали алименты. Потому как выстегивают и без этого много, по основному месту работы. Каждую смену Аркадий приходит "на бровях" и, отметившись в журнале у Тетели, зачем-то поматерившись на весь свет, обозвав саму Тетелю старой каргой (после этого Тетеля валерианку пьет), уходит в угловую, самую неважную "сторожку" с деревянной вышкой, и благополучно почивает там до утра. На вышку он, разумеется, ни разу не залазил, но Тетеля к нему, к "вертухаю", как она иногда говорит, претензий не имеет - блатной. Да и когда блатной спит - оно на душе как-то спокойнее. И без него охраны вполне хватает. Тетеля "для порядку" обычно находится на своем командном пункте, в конторе. А Закирулло с Митей всю ночь сидят на закрытой проходной. Митя учит уроки, готовится к защите диплома, Закирулло смотрит на раскаленный тэновый "козлик" или, если Мите не нужен калькулятор, - играет на калькуляторе: просто нажимает кнопки и смотрит на цифирьки, которые появляются и исчезают на мониторе. Тетеля каждые пару часов берет "Закрывая" и они вдвоем делают обход территории завода. У "Закрывая" есть оружие - штык-нож. Боится Тетеля - темно. "Закрывай" не боится. Кому он с Тетелей нужен. Никто на них нападать не будет, если что надо своровать - своруют и так, днем. Но Тетеле этого не докажешь. Гуляя по периметру завода, она громко разговаривает с Закрываем, чтобы слышали воришки: здесь я, здесь, да не одна, а с мужиком. Наверное, вопросы Закрываю уже надоели, наверное, он знает их наизусть. А что еще нового спросить у этого бессловесного чучмека, Тетеля не знает, фантазии не хватает. За немоту называет она Закрывая немцом. Так бы слово за слово, вот тебе и беседа сама собой. Ан, нет. Либо монологи, либо допрос: "вопрос - ответ" с небогатыми комментариями. - Закрывай! А, Закрывай! - громко, как будто глухому, кричит Тетеля, прохаживаясь по периметру. - Так говоришь, дома у тебя шибко жарко бывает? Ну, это хорошо, да не очень. Зато тут у нас не спотеешь. И виноград у тебя дома, что, растет? А не врешь? Прям-таки вот над головой, как лампочка, и висит?...Чудно! Это ж какие витамины, весь Менделеев! - Тут она понижает голос, чтобы не слышали коварные жулики, которые, возможно, притаились за забором: - А чего ж ты тогда такой плюгавый-то, а? Либо в корень пошел? - И опять громко вздыхает: - Эх, Закрывайка, Закрывайка! Хороший ты парень, только неразговорчивый. Немец ты и есть немец!... Ну, ничего, это не главное, как Люська говорит!... Все в таком роде. - Закирчик,- заглядывает в будку связистка, не обращая внимания на Митю, - пойдем чай пить! - Сэчас, Свэта! - Ну, - дует губы девушка, - Закирчик, я не Света, я Люся. - Луся, - задумчиво повторяет Закрывай и смотрит на раскаленный тэн. Мите сбоку виден один глаз Закрывая - желтая щелка. Помятый погон с пожухлыми буквами "СА". Света и Люся - красивые молодые телефонистки, блондинка и брюнетка, которые сидят на коммутаторе, соединяют и разъединяют заводских абонентов, в число коих входит и население заводского района, проживающее в округе. Самые благоприятные для этих холостячек смены - ночные. Завод молчит, ввиду того, что вторая смена уже разошлась, и квартирные телефоны к полуночи тоже практически успокаиваются, до утра тишина. Именно в этот период Светка или Люська - в зависимости от того, чья смена, - зовут Закрывая к себе в коммутаторную до утра пить чай, где он, как говорит Тетеля, закрывает их бабьи проблемы. Еще раз, для порядка, спросив про Закрывая, Тетеля присаживается рядом с Митей. - Так, Митек, одни мы с тобой дееспособные со всей военной бригады нашей остались. Я, вообще-то, когда Закрывая с кинжалом рядом нет, малость ненадежно себя чувствую, даже вздрагиваю, если что. Одно ладно: если что, позвоню Люське в коммутаторную. Отдай, мол, Закрывашку обратно... Митя, лукаво улыбнувшись, поддерживает: - Да и Аркадия, если чего, разбудим. Тетеля, смеясь: - И к Люське пошлем, да? Заместо Закрывая? Ох, и находчивый ты иногда, Митек, когда не шибко серьезный! Да ему, Аркадию, вертухаю этому, сейчас хоть Светка снизу, хоть Закир сверху, хоть чурка сбоку - все едино! Что с него возьмешь! Пьянь она есть пьянь... Только и сматериться на пожилого человека может, бессовестный. Да и ругается, между нами говоря, не то, что мой покойный, - так себе, никакой звонкости, как сопли жует. А все равно иногда - обидно, да. Она некоторое время молчит, только вздыхает, прощупывая себя ладонью: то область сердца, то голову, то коленку. Наконец, выражает сожаление о том, что скоро он, Митя, защитит свой диплом, или как его там, и уедет по распределению куда-нибудь в другое место. - Выучишься, и будешь каким-нибудь... дипломатом!... - Тетеля смеется, прикрывая ладонью губы, явно намекая на "потерянный" недавно дипломат. - И будет у тебя жена и нарожает тебе детев. Когда Тетеля оказывается один на один с Митей, в ней просыпается философ, видно Митин облик (то с книжкой, то чертежом, то с калькулятором) к этому располагает: - Ты думаешь, почему Люська да Светка Закрывая на себя таскают? Прям по расписанию, по справедливости, как сестры, даже подругами, гляди, стали. Именно ведь его!... Смотри, вот ежели бы Аркадия. Почему нет? Парень видный, хоть и алиментщик, пятьдесят процентов... Дак в том и разница, что "вертухай" - одно название тако высокое, фикция. Он же меньше сделает, больше перепачкает, а потом всему заводу по секрету сболтает. А ей потом, Светке-Люське, замуж выходить. Или вот тебя взять. Ты парень ученый, красивый, пес... прес... перспективный. Только шибко умный да совестливый. На тебя ж посмотришь, в глаза твои ясные, и стыдно за себя грешную становится... Да еще будешь пол года стихи рассказывать, ага. А соловья баснями не кормят! Люська да Светка - кровь с молоком, на них все трещит, пуговицы, того и гляди, стрелять начнут. Вот Закрывай - само то. Все понимает, хоть и немец. Раз два да в дамках. И не стыдно перед ним, - и не расскажет никому. Ну, может и похвалится кому там, за пловом-то, в своей Грузии, на своем языке: гыр-гыр, халам-балам, - дак Люське-то че!... - А сам Закрывай-ка, - она старательно отделяет "ка", получается вроде приглашения на закрывание, - возьмет, на родине себе целый гарем, может быть. Не знай, как у них там с разрешением-то на это. И кто там когда узнает, какая там его Зульфияшка, Тамарка или че, что у него тут, у Закрывая любимого, который за нее калым проплатил, за эту Тамарку-то, - что у него в России какая-то Люська была! Кому это будет нужно? - никому. Да у них там, у баб ихних, на этот интерес и права голоса-то нет. За тебя баранами заплачено - сиди да помалкивай, иж кака любознательная! С передачи "Че-де-када"! Одни мы с тобой, - ты, Митек, да я, дура старая (правильно "вертухай" бает), - только мы об этом и знаем. Аркадий спит, а остальные - гады не с нашей бригады, им знать и не положено!.. Все шито-крыто и концы в воду. Правильно я говорю? А то! Они смеются. Тетеля уходит, довольная, что подняла настроение Мите, который недавно пострадал от грабителей. Закрывай решил помочь Мите более существенно: - Толкучка надо идти, сумка твой искать, я помню какой. Эти собака-вор продавать будут. Митя возражал, исподтишка, чтобы не обидеть Закрывая, оценивая тщедушную фигуру солдатика. Закрывай, надев парадно-выходную форму, нацепив все значки, какие были, сбив фуражку на свой приплюснутый затылок, пошел в увольнение в город. Сходил на толкучку, к техникуму, к исполкому. Поездил туда-сюда по единственному автобусному маршруту. Наконец его старания были вознаграждены, и у вокзального буфета он увидел Митин "дипломат". "Дипломат" стоял в ногах у меланхоличного верзилы, который, развалясь на грязном стуле, печально пил пиво, посасывая кусочек воблы, похожей на ржавую щепку. Закрывай смело подошел к нему, присел рядом. - Эй, пацан! "Пацан", как большой кот на маленького мышонка, скосил грустные глаза на Закрывая: - Чего? - Пичак в жопа хочешь? Верзила ответил со скукой, к которой прибавился нечаянный интерес: - Вообще-то мне и так хорошо. Но ты все-таки, раз подошел, растолкуй, что такое пи... Как ты сказал? Переведи. - Пичак. Ножик. Кынжал. - А-а... - разочарованно протянул верзила, покачал головой. - Нет. Пичак - нет. Мне и так удобно. - Отдай сумка. Чужой сумка. Вор забрал. А то пичак в задница, -Закрывай сымитировал движение руки за пазуху. Парень закатил глаза к потолку, сделал большой глоток, не забыл про воблу, в голосе прибавилось печали: - Я его на толкучке купил. Вчера, кажется. Забирай, - он небрежно двинул дипломат ногой. - Ворованное мне не нужно. Закрывай поднял дипломат, положил на стол, за которым продолжал трапезничать парень, щелкнул замком, откинул крышку-половинку. Внутри лежал какой-то сверток. Закрывай его выложил, подвинул к парню. Казалось, парень не обратил на все это никакого внимания. - Зачетка есть? - спросил на всякий случай Закрывай. Парень, с полным ртом, отрицательно двинул головой, допил кружку, "цвикнул" сквозь зубы воздух и сказал с сожалением: - Зачетка нет, - потянулся за следующей кружкой и участливо спросил: - Все? Закрывай утвердительно кивнул. - Ну, тогда брысь отсюда. То есть, значит: если не будешь пиво, то до свидания. Митя сел писать невесте письмо. Дескать, скучаю, жду, ношу в подаренном тобой дипломате все твои письма. Авторитет Закрывая, и так довольно высокий в глазах Тетели, не говоря уже о Светке и Люське, вырос уже повсеместно. Даже "блатной" Аркадий однажды, будучи не слишком пьян, прежде чем отправиться спать в свою дальнюю сторожку возле обзорной вышки, сделал комплимент Закрываю за проявленную смелость и находчивость, а потом даже спросил: - Вот, хочется тебе, Закир, что-нибудь от всей нашей бригады приятное сделать. Какой-нибудь презент, что ли, электробритву, что ли, к дню рождения или Советской Армии. Поедешь в свою Фергану, нас вспоминать будешь. Ты скажи, что бы ты хотел? Ну, не стесняйся!.. Закрывай думал недолго и сказал жертвенно: - Аркадий. На Тетеля не матерись, не ругай. Она мать. Ты сын. Возраст. Понял? Обещай. Аркадий, несмотря на то, что все-таки был под градусом, даже покраснел и сказал, оглядываясь: - Ну, конечно, Закир, какой базар. Заметано. Ты меня знаешь. Бригадирша: "Закрывай-ка! А ну давай, закрывай-ка все проблемы! Куды мы без тебя!" Они опять прогуливались по периметру ночного завода, слышно их было далеко. С недавнего времени Тетеля нашла для себя новый, более интересный и к тому же более практичный способ общения с Закрываем. Она стала, по ее шутливому определению, "учить язык". - ...А скажи-ка ты мне, как будет, по-вашему "здравствуй"? - Салом. - О! Солома, значит! - Салом, - поправлял Закрывай. - Ну, ладно, это я так, чтобы запомнить. Солома. Почти. Получается: есть у тебя солома, - значит, здорово живешь. Скотину есть, чем покормить - молоко-мясо будет. Это я для понятия, чтоб запомнить. А у нас знаешь, как говорят: хлеб всему голова. Хлеб есть, - здорово живешь. Как будет, по-вашему, хлеб-то? - Нон. - "Нон"? Нон, хорошо. Коротко и ясно: "нон". И главное звонко! Молодцы. А водка? - Арак. - Вот те раз: рак!.. - Арак! - поправляет Закрывай. - Ну, я и говорю: по нашему так, а по вашему "рак". А по-нашему рак, знаешь, - это другое. Бывает такое, знаешь, в воде живет, цап-царап,- (показывает ладонью), - а бывает - болезнь. Болезнь - рак, плохая болезнь. Муж у меня от нее сковырнулся. - Водка, арак пьешь, потом болеешь, - понимает по-своему Закрывай. - Во! Это правильно! Пьешь, потом раком ползаешь. И никакой бабе, люське-муське, ты такой не нужен. Умный ты все-таки, Закрывай. Закрывай-ка, а как, по-вашему, будет "рыба"? - Балык. - Во! Ничего себе, это вы у нас заимствовали, не иначе. У нас тоже такое слово есть. Тоже рыба, только копченая. Как ты вот: тоже человек простой, два уха. Только, вроде, в отличие от нас, вроде как копченый. Это легко запомнить. Ты не обижайся, Закрывай. Вы ведь нас, рыжих-то, тоже как-то так называете? - Ок клок. - Это чего? - Ок - белый. Клок - ухо. Белый ухо, хру-хру. - Ну, это ты уж вообще! Ладно, я не обижаюсь. Обещала, - не обижаюсь. Давай не будем обзываться, тогда и обидно не будет. А, давай? Ну, вот, молодец. Понятливый ты все-таки человек, Закрывай. Иному нашему втолковываешь, что дважды два четыре, - все без толку, он как... чурбан с белыми ушами, ага, хру-хру, правильно у вас иной раз говорят, на копытах. А ты - раз, головой кивнул, и понял. До дембеля Закрываю оставалось немного, когда однажды вечером, в темном переулке призаводской территории его остановили пьяные парни и, повалив на землю, забили ногами, приговаривая: "Чурка... Чурка...". Закрывай не кричал. Наутро Закрывая, маленького и тщедушного, нашли мертвым, втоптанным в грязь. Рядом лежал чей-то шарф, по нему и нашли убийц, которыми оказались два местных заводских парня, возвращавшихся с поздней гулянки. На первом допросе они были испуганные, не помнящие, зачем и за что накинулись на солдата. Потом один из них, пожимая плечами и вздыхая, все же объяснил: да армию, кажется, чего-то вспомнили... При разбирательстве следователю никто не смог сказать что-либо плохое про этих убийц: нормальные по жизни ребята, женатые... Закрывая, в цинковом гробу, отправили самолетом в Ташкент, а до этого он целые сутки лежал в Ленинской комнате воинской строительной части, в парадной форме, достойный и красивый. Туда даже пустили попрощаться коллег с работы, с завода. Пришли почти все, кроме Люськи и Светки (их специально зазывала Тетеля, но они не пошли). Тетеля долго плакала и причитала возле гроба, Аркадий был трезв, серьезен и молчалив, а у Мити, когда он подошел к Закрываю, вдруг закружилась голова (последствие недавнего сотрясения мозга)