л себя кулаком по груди, будто для вида. Снова погнал Васю отмываться и сам нырнул в кабину. Несколько раз с силой ударил себя в грудь, но удушье не отпускало. Пару раз очень глубоко вдохнул. Без удовлетворения. Задыхаясь, засуетился, выскочил из кабины, гаркнул: -- Пошли измеряться!.. Все на "Краб"! -- и вроде как в суматохе снова задышал, отогнал косматую. "У, как придушила!" -- удивился он, но тут же забыл про удушье. -- Та-а-а-к! -- регистрировал Фомич. -- Димыч чистый! Девственник ты, Димыч! Ступай одеваться... Сбор у меня в каморке... Отоваримся -- и "на посошок"... Федя!.. У, медведюга! Как только тебя мать родила?! -- А я был от такусенький... -- показал Федя руками, как рыбаки рыбу. -- Чистый ты, Федюля, истинный бог! Иди, не греши! Облачайся -- и в каморку... Та-а-к! Теперя ты, Карась! Вася Карасев вступил на арку и будто нажал на электрический ревун. -- Ах, чтоб тебя! -- выругался Фомич. Табло с надписью "пах" истерично мигало, и эти нервные подмигивания сопровождал мощный, раздражающий гул ревуна. -- Чтоб тебя в пах! -- снова выругался Фомич. Димыч и Федя не уходили. -- Ну что будем с ним робить, хлопцы? А? -- спросил Фомич обеспокоенно. -- Подцепил долгоживущие на свой безмен. И не потрешь ведь, не подсобишь. Вещь деликатная. Хотя... Стой! А ну-ка, Федюля, дай вон ту Шайку. Плесни туда из бака щавелевой кислоты да подразведи горячей водой... Есть такое дело!.. А ну-ка, Васютка, подь сюды... -- Фомич держал тазик с раствором щавелевой кислоты на уровне Васиного паха. -- Запускай-ка свово карася в таз, да поживее, некогда тут с тобой... Вася запустил "карася" в таз. -- Вот это рыба! -- грохнули все со смеху. -- Вам хорошо смеяться... -- пропищал обиженно Вася. -- А мне-то каково? -- Дезактивируй, отмачивай своего карася, не трясись над ним... Хотя, конечно, добро, оно есть добро... -- Го-го-го! -- гырчал Дима. -- Придешь, Васек, домой, повесь вялиться... -- А ты помалкивай! -- прикрикнул на него Фомич. -- Знай место и время!.. Дело тут нешуточное... К жене радиоактивным идти нельзя... Та-а-к!.. Теперь, Васятка, иди отмывай, да три покрепче!.. -- Натрешь тут... -- Ха-ха-ха-ха! Через пятнадцать минут Вася снова влез на "Краб". Табло "пах" загорелось, но на этот раз без ревуна. -- Ну, это уже дело! -- сказал Фомич. -- Ладноть, ты домывай -- и в каморку. Мы будем ждать... Трое удалились в раздевалку. Вася Карасев черпнул из ящика горсть порошка "Новость" и пошел дезактивироваться дальше... 7 Через тридцать минут все наконец собрались в каморке старого мастера. Сели, помолчали. Фомич доложил на блочный щит управления АЭС, что "гусак" издох и что можно включать дренчеры (душирующее устройство). -- Вот и все... -- тихо, хриплым голосом сказал он, положив трубку телефона на аппарат. -- Пять минут, и вся работа! А вы боялись!.. Нетути "козла", нетути... А остальные двадцать четыре Ненастий машиной выдернет... Не дай, конечно, бог, чтобы еще какая-нибудь разрогатилась, тогда... Но... Будем надеяться, что они только разгерметизировались, не расплавились... -- Он вдруг замолчал и вроде как бы задумался. На самом же деле в голове у него какой-то внезапный провал образовался, или, как он сам о себе говорил в подобных случаях, в "йодную яму" попал. Фомич молчал долго, пока голова наконец вновь не обрела свою привычную наполненность думами и заботами. -- Йодная яма... -- сказал он задумчиво. -- Так-то, мальчики... Все имеет свой подлый конец... А?.. Нет?.. Имеет, имеет!.. Ну что я тут раскудахтался... На, Карась, ключи. Доставай из сейфа пакет, канистру и посуду. В один миг названные предметы из сейфа перекочевали на стол. Фомич развернул газету. На стол легли четыре тугие пачки банкнот. -- Вот вам и натерморд! -- сказал Фомич. Потом, не торопясь, собрал пачки, небрежно покувыркал в руках, сложил наподобие колоды карт и перетасовал. Делал все это молча, даже, казалось, с неохотой и пренебрежением. -- И стоит ли за-ради этих бумажек жизни свои класть? -- задумчиво, будто сам себе, сказал он. И, помолчав, добавил: -- Вот сробили мы свою работу, и деньги эти вроде и лишними стали. Хотел еще сказать Иван Фомич, вспомнив слова Булова, что в историческом процессе как бы брешь образовалась и что он, Пробкин, и его товарищи своим трудом как бы пробоину эту заткнули... И еще хотел он сказать, что очень высокое, парящее чувство гордости в душе испытывает от мысли, что все в этой нелегкой жизни, даже ядерная смерть, чтоб ей ни дна ни покрышки, не страшна ему и его гвардейцам. Но не мог он выразить это чувство словами. Однако от чувства этого на душе у него стало как-то лучше, он хитро зыркнул на друзей, с удовлетворением отметив про себя их какие-то по-детски растерянные лица, не стал больше медлить и "роздал колоду по игрокам". Пачки гулко шмякались о столешницу. На оберточных бумажках наискосок на каждой стояло -- "1500". -- По полтора куска... -- сказал Фомич с напускным безразличием, но, не выдержав, растянул рот в доброй улыбке и вдруг долбанул ладонью о стол. -- Все справедливо!.. Или, как сказал Иван Петрович Булов, работа ведь была, и агромадная!.. Наливай, Карась, по половинке да разбавь водой, а то не дойдем до дому... Закусывать нечем... -- И вздохнул: -- Эх, брательники вы мои! Кабы моя воля -- каждому из вас по ордену Трудового Красного Знамени выдал бы... Но нетути... -- он развел руками. -- Но вот что я вам скажу, ребятушки... Сейчас только, кажется, и понял это... Не черная кость мы, нет! Мы что ни на есть белая, стержневая кость державы!.. Хотя, грешен, раньше все думал -- подснежники мы, не на виду, вроде бы в подземелье... Это так пусть думают те, для кого шкура своя дороже всего на свете... А нам нечего стыдиться... -- он хотел еще что-то сказать, но вдруг притих, опустив глаза и посинев лицом. Остро запахло спиртом-ректификатом. Шибануло слюну. Звонкое бульканье из канистры, шум воды из крана... -- Мутная какая... -- сказал Вася Карасев, раздавая чарки. -- И греется... Химическая реакция... Видал -- струйки, как червяки, извиваются?.. Посопели носами, подули на чарки, чокнулись, но не пили. Все ждали слова старого мастера. -- Ну, молодцы... -- сказал Фомич. -- Хотя... на десять лет я старше каждого из вас... А кажется -- на век... Чтобы не просыхало... Они выпили. -- Нейтрон его... -- начал было Дима. -- Одеваться! Быстро! -- зычно приказал Пробкин. Они оделись и вышли в коридор. По краям могучий Федя и длинный, мосластый Дима, а посередке Вася Карасев и Иван Фомич Пробкин. Они обняли друг друга за плечи и шли пошатываясь. Спирт быстро разморил утомленные тела. -- Вот за что я тебя люблю, Фомич, а? -- не унимался Дима. -- Люблю я тебя, Фомич, во как! Нейтрон твою в корень! Жисть за тебя... В-в-во!.. -- И я... -- сказал Вася Карасев и заплакал. -- И я... -- он потянулся и чмокнул Фомича в дряблую щеку. -- Эх, мальцы вы мои, мальцы... -- растроганно бормотал Фомич, отирая скупую слезу. Они покинули энергоблок. Была уже ночь. Занялась метель. Расчищенную с утра дорожку перемело сугробами. Лучи прожекторов и фонарей разматывало по ветру лохматыми крыльями снежной круговерти. Четверо шли, все так же обнявшись, но шатало их все сильнее и сильнее. Горстка ядерных гвардейцев распадалась, барахталась в сугробе, потом люди поднимались, вновь бросались друг к другу, обнимались, целовались, признавались друг другу в любви. Затем снова попадали в снег. Встали трое. Федя, Вася Карасев и Дима. Фомич же все барахтался в снегу. Не мог встать. -- Развезло, развезло тебя, Фомич... -- промямлил Федя, подошел к нему, заграбастал старого мастера и, крепко удерживая, поставил на ноги. А Фомич все не держался на ногах. Во хмелю он и не заметил, как вдруг подступило удушье и остановилось его старое, много потрудившееся, отравленное тяжкой работой и ядерным хлебовом сердце. -- Не стоишь, да?.. Ну счас, счас я тебя, дорогого, определю... -- Федя вскинул тело старого мастера на спину. Полуторатысячная пачка банкнот выскользнула из кармана покойного и нырнула в сугроб. Трое двинулись дальше. Они цеплялись друг за друга. Вася и Дима падали и поднимались. Но Федя, весь извалянный в снегу и со спины похожий на огромного белого медведя, шел, твердо ступая, и осторожно нес на сильной спине своей коченеющее тело Ивана Фомича, приборматывая: -- Ниче, Фомич, ниче! Приволоку тебя на хауз. Баба щи на стол кинет, обогреет, обголубит... Ниче, Фомич, ниче... Три фигуры все удалялись, удалялись. И наконец истаяли в толще метели... 1982 г.