Лариса Матрос. ...называется жизнь --------------------------------------------------------------- © Copyright Лариса Матрос Email: LarisaMatros AT aol.com Date: 20 Nov 2007 Фрагмент нового романа - 3 главы. --------------------------------------------------------------- социологический роман Оглавление Вместо предисловия Часть первая Глава 1 Глава 2 Глава 3 Глава 4 Глава 5 Глава 6 Глава 7 Глава 8 Часть вторая Глава 1 Глава 2 Глава 3 Глава 4 Часть третья Глава 1 Глава 2 Глава 3 Глава 4 backup Берега, берега, Берег этот и тот. Между ними река моей жизни. Между ними река моей жизни течет... (Из репертуара А. Малина песня "Берега") Автор текста Юрий Рыбчинский "... не забывай: ты навсегда в ответе за всех, кого приручил" "Маленький принц". Антуан де Сент-Экзюпери Вместо предисловия Итак, дорогой читатель, тебе предстоит снова окунуться в наполненные радостями и горестями события нескольких лет жизни героев моей предыдущей книги "Презумпция виновности". Так уж повелось у людей с необозримых времен - заводить календари, чтобы исчислять течение жизни, распределять ее по датам. И, безусловно, это нужно для ведения хронологии событий, подведения итогов, для анализа прошлого и составления прогнозов на будущее. Поэтому дат всегда много у каждого из нас. Но в том-то и дело, что даты датами, а жизнь-то одна и едина, как бы мы ее не делили и не распределяли. Она так хитро устроена, что мы не можем начать какой-либо новый ее этап с абсолютного нуля, ибо никогда невозможно перечеркнуть то, что было за линией, которую мы перешагнули в стремлении к переменам. При сильном старании можно уйти от всего и от всех в прошлое. Трудно, но можно. Однако вся суть в том, что ни при каких условиях нельзя уйти от самого себя. Это объективная реальность, не зависящая от нашей воли и сознания. И ты, читатель, в этом еще раз убедишься, соприкоснувшись с перипетиями судеб героев на представленном в этой книге этапе их жизни. Они разбросаны по разным берегам океана, по разным сторонам планеты, разделены друг с другом и со своим прошлым немалыми масштабами в пространстве и во времени. Но ничто не может оборвать прочные нити, связующие все жизненные этапы и коллизии в то единое целое, что мы величаем словом "судьба". "Презумпция виновности", как знает каждый, кто ее читал, заканчивалась вопросом. Это был естественный этап моих "фантазий" на темы, которым была посвящена книга. И когда во время презентаций, на творческих встречах, в традиционных (бумажных) и электронных письмах читатели меня спрашивали, что будет с героями дальше, я еще не была готова ответить. Твои вопросы заставляли, требовали, стимулировали к тому, чтобы накапливать опыт и знания жизни в Америке и, в том числе, жизни разных слоев наших соотечественников здесь и, естественно, следить за всем, что происходит в России и в мире. Вольно или невольно я постоянно "включала" моих вымышленных героев в реальность, в достижения и потрясения современности. И когда что-то в моих обобщениях "настоялось", я позволила себе смелость ответить на вопрос: "А что будет с моими героями после событий в их жизни, которыми завершается "Презумпция виновности"? И хотя, как и в первой книге, в этой - все персонажи вымышленные и собирательные, то, что с ними происходит, основано на исследовании реальных прототипов людей и сюжетов из их жизни. Тебе, дорогой читатель, судить о том, что у меня получилось, насколько оно достойно твоего внимания. Для автора же самоценен творческий процесс как таковой. И спасибо тебе за то, что ты меня вдохновил на этот труд! Лариса Матрос ЧАСТЬ I ГЛАВА 1 Небо покрылось темными тучами и отражалось в воде леденящей сталью. Волны, начав игриво щекотать борта корабля, очевидно, остались недовольными его неуязвимостью. Поэтому с нарастающей агрессивностью они беспощадно били судно, заставляя его наклоняться в разные стороны до угрожающего ему и его обитателям уровня. Внезапный шторм сменил у пассажиров стремление преодолеть страх на апатию. И если в начале пребывания на корабле они избегали общаться и смотреть в глаза друг другу, словно стыдясь того, что с ними произошло, то теперь всячески демонстрировали свою общность, взаимопонимание и общее молчаливое согласие не впадать в панику. Вопреки угрозам моря они расположились в большом центральном салоне, обсуждая насущные проблемы России и ее будущего. Инга Сергеевна стояла одна у окна закрытой палубы. На ней было длинное шерстяное платье - черное с белой отделкой, которое подчеркивало стройность и грациозность ее великолепной фигуры. В тон платью были белые шнурованные полусапожки, белая с черной отделкой сумка. Завершала туалет черная, окантованная белой лентой, шляпа с большими полями. Она подчеркивала красоту ее лица, его мраморную кожу и большие сине-зеленными глаза, окаймленными длинными черными ресницами. Инга смотрела на море с обреченностью, в которой уже не было места страху. Выросшая у моря, она с детства знала, что нельзя долго смотреть с палубы корабля на волны во время шторма - это вызывает головокружение и тошноту. Вместе с тем, она отрешенно смотрела в окно, демонстрируя морю, что готова отдаться во власть судьбы. Она не могла не видеть, что пассажиры, с которыми она оказалась на этом корабле, с завидным самообладанием расположились в салоне и ведут беседы. Ее манила эта компания, но она не решалась присоединиться к ним. Это был цвет российской интеллигенции из разных сфер общественной жизни и науки, в том числе, и ярчайшие представители философской мысли ХХ века: Н. Бердяев, Н. Лосский, С. Булгаков и многие другие. Там был и наиболее ей известный своими трудами социолог Питирим Сорокин. Инга Сергеевна знала, что они здесь потому, что их выслали из России. Эта высылка - наказание, заменившее расстрел. Когда-то Инга Сергеевна готовила доклад "Об ответственности общества перед интеллигенцией и ответственности интеллигенции перед обществом" для выступления на философском семинаре в институте, возглавляемым академиком Останговым. При подготовке к докладу она перечитала массу литературы по теме, в том числе и сюжеты, которые открыли в деталях драматизм тех событий. В статье М.С. Геллера в журнале "Вопросы философии" No 9,1990 г. были такие слова: "Один из высылаемых вспоминал, что при посадке на пароход на лицах провожающих было изумление и тоска: ни один человек, как и мы сами, не мог, по-видимому, понять смысла нашего странного наказания - высылки за границу, - в то время, когда каждый почел бы для себя за спасение уход из советского эдема". В этом был парадокс их трагедии,- вспоминала Инга Сергеевна свои тогдашние записи, - каждый почел бы за спасение уход из "советского эдема", в то время как каждый не хотел уезжать из страны, потому что думал не о своем личном спасении, а о спасении всего Отечества от тех бед, которые им уже виделись тогда. Глубокие знания, исследования и понимание того, что происходит, позволяли им быть провидцами. Именно потому эта "высылка-спасение" была наказанием как с позиции высылающих, так и с позиции высылаемых. В памяти воскресли те дни, когда социологи, в силу открывшихся в хрущевскую оттепель возможностей, энергично принялись изучать еще недавно недоступные труды многих из тех, кто присутствовал на корабле. Однако и тогда, в середине шестидесятых, нереальность достижения подлинной свободы стала проявляться в нападках со стороны блюстителей "принципов" на тех социологов, которые пытались считать "теорию стратификации" Питирима Сорокина более достоверно объясняющей социальную структуру общества, чем марксистская "теория классов". Обращение же к идеям философа по теории конвергенции вообще считалось почти крамолой. И вот она здесь, вместе с ними, с этими знаменитостями, с которыми можно непосредственно пообщаться. Она и сама много усердия отдала гуманитарной науке, будучи юристом, социологом, доктором философии. У нее есть о чем поговорить с ними. Но все дело в том, что она знала их, а они ее - нет. И она не была уверена в том, что они захотят с ней общаться. Пути, приведшие их на этот корабль, были разные: они - высланы государством в лице высших представителей власти по спискам, контролируемым самим Лениным, а она здесь - добровольно, по собственному решению. И ей казалось, что узнай это, они ни за что не захотят общаться с ней. Инга Сергеевна уже не понимала, отчего плохо себя почувствовала - то ли от качки, то ли от глубокого душевного дискомфорта и отчаянного одиночества. Головокружение, тошнота вынудили ее покинуть палубу и расположиться на диванчике другого маленького салона, где она снова оказалась одна. Она облокотилась на мягкую спинку дивана и закрыла глаза. Через какое-то время вздрогнула, сообразив, что качка погрузила ее в дремоту, которая только усилила плохое самочувствие. Никого не было рядом, чтобы попросить хотя бы стакан холодной воды. Превозмогая тошноту, она решила снова вернуться на ту же закрытую, но прохладную палубу. Идти было трудно, и от падения ее спасла большая бочка, за которую она ухватилась. Остановившись, она с опаской посмотрела в окно. Корабль еще сильно качало, но нельзя было не заметить, что солнце, преодолевая натиск облаков, возвращало морю присущий ему сине-зеленый цвет и укрощало его свирепость. Теперь уже казалось, что игра океана с кораблем была затеяна для того, чтобы взбодрить его томящихся пассажиров. А волны, словно недовольные тем, что использованы впустую, нехотя отступали, отплевываясь все меньшей силы плевками... Инга Сергеевна стала смотреть по сторонам, чтобы разглядеть поблизости место, где бы можно было присесть, и увидела приближающегося стройного мужчину. Он был примерно возраста Иисуса Христа, строен и привлекателен. Тщательно зачесанные наверх волосы красиво обрамляли большой лоб и подчеркивали правильность черт лица. А очки и белоснежный воротник сорочки, развернутый на темный пиджак, придавали всему облику незнакомца строгость и академичность. Вдруг Инга Сергеевна сообразила, что это никто иной, как Питирим Сорокин. Глубокий взгляд его умных, пытливых глаз был устремлен на нее и вызывал страх. Казалось, что он потребует объяснения о том, как она оказалась на этом корабле. Она мгновенно повернула голову в противоположную сторону, делая вид, что не придала значения появлению на палубе незнакомого ей человека. Но что-то невероятное произошло в этот момент. Острое чувство словно поглотило все ее тело и исстрадавшуюся душу. Она застыла, не шевелясь, дабы не нарушить это волшебство душевного и телесного состояния. Голова продолжала кружиться, но это было уже иное головокружение. Это было головокружение от всепоглощающей любви и ощущения себя желанной. Затем она почувствовала, что тихо, осторожно поворачивается в замкнутом кругу сильных рук мужчины, обнимающего ее сзади. Оказавшись с ним лицом к лицу, Инга остановилась и хотела ему что-то сказать, но горло не реагировало на ее усилия. Что-то мешало ему издавать звуки. Она смотрела в глаза хорошо знакомого и в то же время неизвестного мужчины и ощущала все большее растворение своего тела в нем. Тут она почувствовала, что может все же заставить горло с нежностью произнести его имя, но оно показалось каким-то странным. Для официального и непривычного - Питирим - она не могла найти ласкательного эквивалента и потому молча уткнулась лицом в его плечо и заплакала слезами любви, на которую, как ей казалось, она уже не была способна. - Не надо, не надо плакать, - произносил он, прижимаясь щекой к ее щеке, а руками все сильнее обнимая ее тело,- все будет замечательно. Мы все преодолеем. Ничто не пропадает в этой жизни зря. Все, что в нас есть - наши знания, наш опыт, трудолюбие,- все еще послужат и нам, и людям. Я уверен в этом. Он остановился. Затем тоном, каким взрослые рассказывают детям сказки и разные истории, продолжил, еще сильнее прижав свою щеку к ее щеке: 0x08 graphic - Я знаю, почему ты не решалась с нами общаться. Ты считаешь, что мы попали сюда разными путями. Нас выслали, выставили, а ты - сама, добровольно. Но это неверно. Ты заблуждаешься. Тебя тоже выставили, только в другой форме, не так явно. Эмиграция в большинстве случаев - это высылка, потому что она является следствием причин, которые тебя выталкивают, если не силой, как нас, оказавшихся на этом корабле, то общим потоком неудовлетворенных жизнью, невидящих перспектив, охваченных страхом перед разного рода войнами, конфликтами. Но какими бы путями не оказались эмигранты на чужой земле (высланными, бежавшими, или уехавшими добровольно), эмиграция - это всегда риск, всегда преодоление, требующее огромных усилий, смелости и дерзости. Это всегда ломка привычных стандартов жизни, к которым человек привык, адаптация к новому образу жизни, культуре, языку общения. Сколько страданий претерпели представители высшего российского общества, его цвет, вытолкнутые большевистским переворотом? А сколько пришлось преодолеть первым американским поселенцам, так называемым пилигримам, которые бежали в Америку от религиозных преследований, чтобы жить свободно! Около половины из них умерло в первую тяжелую зиму на новой Земле, где они закладывали основы демократического общества. Он остановился, повернул голову к морю, которое все более умиротворялось и, глядя куда-то вдаль, продолжал тоном философа-мудреца, к которому устремлены взгляды огромной воображаемой толпы слушателей: - Эмиграция - это часто поиск спасения, пути выживания не только в физическом смысле этого слова, но и дерзновенный поиск нравственно-духовного выживания, которое дает свобода. Что бы ни случилось в будущем, я знаю теперь три вещи, которые сохраню в голове и сердце навсегда. Жизнь, даже самая тяжелая - это лучшее сокровище в мире. Следование долгу - другое сокровище, делающее жизнь счастливой, и дающее душе силы не изменить своим идеалам. Третья вещь, которую я познал, заключается в том, что жестокость, ненависть и несправедливость не могут и никогда не сумеют создать ничего вечного ни в интеллектуальном, ни в нравственном, ни в материальном отношении. Для Инги Сергеевны было очень важно то, что говорит авторитетнейший философ. Он словно отвечал на мучившие ее вопросы. Но сейчас... сейчас она хотела только ощущать блаженство в его объятиях. Сейчас он был для нее только мужчиной, которого она хотела как женщина. Она слегка отстранилась, высвободила руку, прижатую к его груди и, выражая взглядом всю жажду любви, нежно прислонила ладонь к его губам. И он, поняв ее, замолк, еще сильнее прижав ее к себе, покрывая поцелуями каждую частичку ее лица. Когда его губы коснулись ее глаз, они показались столь горячими, что она сильно зажмурилась... Х Х Х Инга сильно зажмурила глаза, затем открыла и снова закрыла, чтобы не притупить всю остроту счастья. Счастья от близости с мужчиной, который, казалось, явился к ней для того, чтобы вознаградить тем, для чего только она, быть может, была создана, но чего недополучила в жизни - подлинной любви. Она протянула руки к его лицу, которое хотела приблизить к себе, но с ужасом ощутила пустоту. Руки ее поднимались и падали, не найдя то, к чему были устремлены. Она испуганно открыла глаза, снова зажмурила их и вдруг поняла, что жар глазам сообщали не губы влюбленного в нее и любимого ею мужчины, а назойливый луч солнца. Она уткнулась лицом в подушку, которую отчаянно начала избивать кулаками и, устав, заплакала. Она заплакала жалобно, как ребенок, у которого внезапно улетел любимый воздушный шарик. Явь неотступно заявляла о себе, но ни тело, ни душа не хотели расставаться с волшебным сном, и были охвачены сексуальным возбуждением. Инга с ненавистью глянула на окно, пропустившее этот неуместный, нахальный луч-разлучник и пожалела, что не зашторила на ночь окна. Она обычно с ранних весенних дней не затемняла их, обрамленных с обеих сторон тяжелым гобеленом. Пробуждение от естественного утреннего света придавало бодрость и прилив энергии. Уже прошло семь лет с тех пор, как ей не нужно было отправляться рано утром на работу, либо по общественным делам, но с привычкой вставать рано она так и не рассталась. В отличие от предыдущей активной научной и общественной жизни в России, здесь, в Америке, Инга могла себе позволить не подстраховываться будильником, а для пробуждения надеяться только на утренний свет, появляющийся в окне в соответствии с вечными законами природы. А сейчас она ненавидела это, установленное ею же правило и, вопреки своим материалистическим взглядам, непременно хотела вернуться в сон, так как была еще полностью в его власти. Инга вскочила с постели и с остервенением задвинула светонепроницаемые шторы, после чего спальня погрузилась во мрак. Она тут же улеглась в постель, накрылась с головой одеялом и замерла с неукоснительной верой, что вернется в этот же сон. Но вопреки ее желанию окунуться в мистику, пробуждение все более наполнялось мыслями и проблемами повседневной реальности, и ей стало одиноко, тоскливо и неуютно в полумраке спальни. Инга вяло подошла к окну, раздвинула шторы, и солнечный луч, который ранее всегда радовал ее, теперь вызвал озлобленность и раздраженность. Она направилась в ванную комнату, чтобы переодеться для бассейна. Раздался звонок. Инга подняла трубку телефона и услышала голос мужа. Саша, пребывающий на каком-то особенном эмоциональном подъеме, поинтересовался самочувствием жены и игриво пожелал справиться с подготовкой к вечернему приему гостей у них дома. Только Инга положила трубку, раздался новый звонок. Эта была Анюта, ее голос тоже был весел, и она сообщила, что Игорь уже все подготовил к оформлению документов для поездки в Россию весной следующего года. Пока он планирует их пребывание в течение года, а там видно будет. Инга давно слышала от зятя о его проектах перевода части бизнеса в Россию, но не хотела верить, что это всерьез и реально. И вот... Когда Игорь, глядя на быстро богатеющих его ровесников, бросил университет, где он работал с момента приезда в США, и занялся собственным бизнесом, Инга с мужем были расстроены. Они хотели видеть в лице зятя, ставшего в России в 25 лет кандидатом математических наук, известного процветающего ученого с самым надежным в Америке статусом - "полного профессора". Для этого, по их понятиям, у него были все шансы. Но он изменил свои планы, и занялся бизнесом. Бизнес пошел с самого начала удачно. Не только математический, но и житейский талант помогали Игорю "вычислять" ситуацию на рынке в прошлом, настоящем и будущем, что обеспечивало успех его все расширяющемуся делу. - Мам, я так счастлива!- говорила Анюта громким от восторга голосом,- я рада, что Катюшка будет учиться в московской школе. Мать, с одной стороны, искренне радовалась счастью дочери, ее удовлетворенностью жизнью и новыми перспективами, с другой - было грустно, что Анюта, радуясь предстоящему отъезду, ни чем не выразила сожаление о расставании с родителями, с которыми снова будет разделена океаном. Семь лет назад они пересекли его ради дочери, оставив новосибирский Академгородок, которому отдали лучшие годы жизни, и где находились на самой вершине своих карьер. В Америке им не довелось устроиться в одном городе. Но все же расстояние их разделяло небольшое - час перелета, либо шесть часов на машине. Это позволяло им часто видеться и быть вместе на семейных торжествах, праздниках, а Катюшке - проводить у бабушки с дедушкой летние, зимние, осенние и весенние каникулы. По календарю осень уже перевалила за вторую половину, но в этом штате жара не переставала быть основной характеристикой погоды. Инга вышла за порог спальни и бросила в бассейн надувной матрас. Лучи солнца усиливали сверкание воды при ее малейшем колебании, что придавало водоему вид подлинного, но сказочных размеров, изумруда. Инга стремительно погрузилась в воду, чтобы как можно быстрее преодолеть разность температур между водой и телом, но плавать вопреки ежедневному правилу не стала. Она улеглась на матрас, отдавшись вместе с ним во власть воды. Легкое покачивание опять напомнило ощущения прошедшей ночи, и щемящая тоска по необратимой утрате в своей жизни чего-то существенного, важного повергла в уныние. Впадать в уныние - большой грех,- вспомнила она предостережения многовековой мудрости, - и быстро спрыгнула в воду. Освежившись, она легла в тенистом месте на шезлонг, покрытый красочной махровой простыней. Комфорт и красота окружали ее и поднимали настроение. - Чего дурью маяться? - сказала она себе молча и строго, словно стряхивая с души и тела эти неуместные, почти крамольные ощущения, спровоцированные сном, - живу, как в раю, муж на постоянной должности полного профессора в университете, где пользуется почетом и уважением. Солидная университетская зарплата и консультантская деятельность на фирмах обеспечили материальный достаток такого уровня, на который они даже не рассчитывали, когда приняли решение поехать в США в тяжелые августовские дни 1991 года. Дорого обставленный трехэтажный дом с пятью спальными комнатами, большим садом и бассейном; путешествия по миру, одежда из дорогих магазинов. В их большом гараже умещались три дорогие машины - мужа, ее и микроавтобус на случай путешествий с семьей дочери либо гостями. Гостей у них бывало немало из разных стран, в том числе и из России. Можно сказать, беззаботная и благополучная жизнь в свое удовольствие в стране изобилия, где мало кому понятно, что такое дефицит, стояние в очередях или езда в невыносимо холодном, либо наоборот жарком автобусе или трамвае. Даже этот теплый климат, когда в октябре еще можно купаться в бассейне и загорать - это ли не компенсация за долгие годы в холодной Сибири?! Со школьных лет Инга всегда страдала оттого, что ей не хватало времени. Она была перегружена учебой, общественной, научной, организационной работой, вечным "писанием" разных докладов, диссертаций, книг, статей, отчетов, вечным неизбежным "бытом". И вот - не надо работать, нет необходимости корпеть над статьями, книгами, нет необходимости тратить время на быт. Повседневные бытовые заботы здесь распределены между еженедельно приходящей уборщицей-мексиканкой и моющими, стирающими, чистящими, перемалывающими, выжимающими, взбивающими машинами. Лежи себе и кайфуй у бассейна, радуйся жизни, читай, сколько хочешь и чего хочешь, или разъезжай на машине. А сегодняшний день обещает быть одним из тех, которые были особо милы ее сердцу. Вечером к ним домой на прием вместе американскими коллегами Саши по кафедре прибудут гости из России. Это незнакомые ей ранее коллеги мужа, которые прилетели несколько дней назад. Только бы Саша не пригласил этого Анатолия Болтунского, - подумала Инга, досадуя на себя за то, что не попросила об этом мужа заранее. Муж всегда приглашал Болтунского на русско-американские вечеринки к ним домой, хотя знал, что жена недолюбливает его. Инга не скрывала своих антипатий к этому человеку с первых же встреч с ним в их ранней академгородковской молодости. Анатолий работал в одном из институтов, с которым как математик сотрудничал Саша. На поприще этого сотрудничества, которое по традициям жизни Академгородка всегда сопровождалось вечеринками и посиделками у костра, Инга и имела неудовольствие встречаться с Болтунским. Он олицетворял полную противоположность ее представлениям об интеллигенте. Она считала, что интеллигент должен соответствовать двум основным критериям - высокой нравственности и культуре. Болтунский не отличался ни первым, ни вторым. За ним вечно плелся хвост интриг, сплетен на почве зависти ко всем, кто преуспевал в науке больше него. Он, безусловно, был человеком способным и образованным, но, по мнению многих, ему мешала неаккуратность во внешнем облике, в отношении к людям, к работе, над чем он никогда, возможно, не задумывался. В принципе, его можно было с уверенностью отнести к числу неудачников. Природа не наделила его привлекательными внешними данными, и он любил в шутливой форме, за которой скрывал вполне серьезную самооценку, повторять известное изречение: "Всякий мужчина привлекателен, даже если он чуть красивей обезьяны". Он и был чуть красивей обезьяны. Но его концепция на сей счет, позволяла ему претендовать (и даже небезуспешно) на красивых женщин. Такими были его первые две жены. Но ни первый, ни второй брак ему не принесли счастья и детей. Очевидно, внутреннюю красоту и надежность, которая, по утверждению Анатолия, скрывалась за его неброской, мягко говоря, внешностью, красавицы не обнаруживали. Они разочарованно его покидали, не обремененные потомством. После последнего развода он понял, что жены-красавицы ему не под силу, а причины отсутствия детей кроются в нем. Поэтому он долго опасался вступать в брак, ведя при этом отнюдь не отшельнический образ жизни. В этот период он любил часто повторять: "Раньше у меня были жены красавицы, но дуры, а теперь я найду себе дурнушку, но умницу". Однако его замыслу не дано было осуществиться, и в канун отъезда в Америку он женился на женщине уже далеко не юного возраста, ни красавице и ни дурнушке, ни умнице и ни дуре - очень средней, серой особе, к тому же бездетной, как и он сам. Кое-кто злословил по этому поводу, утверждая, что Болтунский, хоть и ожидает, что в Америке добьется головокружительных успехов, но на капризных и независимых американок не делает ставку, а потому и решил поехать туда с нашей, надежной и неприхотливой женщиной. Тома, так звали новую жену Анатолия, в Академгородке работала в одном институте с мужем, в информационном отделе. Она была из простой, скромного достатка семьи, всеми корнями вросшей в Сибирь. Ура-патриотично настроенные родственники при негативном отношении к эмиграции не выражали особого восторга в связи с отъездом Томы "за бугор". Но молочные реки и кисельные берега, на которые рассчитывал Анатолий в Америке, внушали Томе надежду на то, что она сможет материально помогать родственникам и этим оправдается перед собой и перед ними. Но и в Америке у Анатолия не складывалось. По велению судьбы он оказался почти одновременно с Сашей в одном университете, только на разных кафедрах и в совершенно разных статусах. У Саши, стараниями коллег, которые ему позвонили в дни путча с предложением приехать, и удачным раскладом в связи с отъездом в другой штат одного из профессоров кафедры, сразу появилась возможность получить постоянную высокооплачиваемую должность полного профессора, трудно достижимую по прибытию в другую страну в "не юном" возрасте. Болтунский же, который приехал в статусе беженца, оказался в ситуации, к тому времени ставшей почти типичной для многих ученых, попавших в США во времена перестройки, когда в Америку ринулось огромное число ученых в поисках лучших перспектив в науке. Естественно, что американские университеты не могли удовлетворить такой огромный спрос на рабочие места. И поэтому ученые даже высокого ранга вынуждены были соглашаться на любые, порой весьма кабальные и нестабильные, условия при устройстве на работу Именно в такой ситуации оказался Болтунский. Он был принят на должность "research professor", что означало сравнительно невысоко оплачиваемое место. Но самым тяжелым было то, что это место было непостоянным и могло исчезнуть, поскольку его финансирование в основном обеспечивалось за счет грантов, которые этот "research professor" должен был регулярно заявлять в соответствующие органы и организации. Однако трудоемкая, кропотливая работа по оформлению заявок на гранты тоже не гарантировала позитивный результат, поскольку по существу любая заявка на грант - это заявка на участие в конкурсе. Из-за всего этого Болтунские жили очень скромно в арендованных недорогих апартаментах и ездили на старой машине. На вторую машину у них денег не было, и Тамара без знания языка томилась от безделья и ненужности. Это объясняло ее постоянно плохое настроение и угрюмость. Без детей и за малый срок совместной жизни они не стали друг другу родными людьми, у которых принято безропотно делить вместе все трудности. Порой казалось, что жена просто мстит Анатолию за обманутые надежды и не хочет учить язык и работать, чтобы он за все расплачивался сам в прямом и в переносном смысле слова. Естественно, Болтунского угнетало их положение. Он постоянно рассылал свои резюме в разные университеты и фирмы в поисках постоянного и хорошо оплачиваемого места. Саша искренне сочувствовал своему земляку. Писал ему рекомендации, пытался составлять протекции, чисто по-дружески поддерживал соотечественника. Он всегда приглашал его домой на встречи с коллегами, зная даже, что Инга недолюбливает Болтунского, не переносит его ехидные шуточки, гнетущую угрюмость и нескрываемую зависть его жены. И сейчас Инга расстроилась при мысли, что тот может оказаться у них именно сегодня и испортит ей ожидаемый праздник. Ну, что это я сама нагнетаю себе плохое настроение,- недоумевала она в свой адрес,- ведь все нормально, хорошо, замечательно. Ничего не произошло. Она быстро встала, снова вошла в воду и, освежившись изумрудной прохладой, в улучшенном настроении перешла в ванную полежать в джакузи. Ласкающие толчки теплой воды массировали ее изрядно располневшее тело. Она стала думать, что бы ей надеть, чтобы выглядеть изящней перед русскими гостями. И видения сна, где она так явственно ощущала себя стройной и сексуальной как прежде, опять вызвали щемящую тоску по себе в той жизни, где у нее были стимулы быть всегда в форме. Порой уже казалось, что и не было той, прежней жизни, что не с ней все было - получение диплома юриста, защита кандидатской и докторской диссертаций, заведование большим перспективным отделом в академическом институте, почет и уважение со стороны руководства и подчиненных, конференции и семинары. Ежедневно наполненная волнующими событиями творческая жизнь и... поздняя любовь, короткий тайный роман с академиком Останговым. Любовь, как награда всей ее жизни, как кульминация успеха ее как личности, как женщины, - все, чем она пожертвовала ради того, чтоб не жить по разные стороны океана с дочерью. Первое время проживания в Америке Инга старалась отбрасывать любые душевные волнения, напоминающие об этом. Так распорядилась судьба, значит нужно принимать жизнь такой, как она сложилась и не оглядываться назад, тем более что сложилось жизнь наилучшим образом, - рассуждала она. И вот этот сон! Почему, почему он спровоцировал эту тревожность, эту тяжесть? Почему так хочется разрыдаться, выплеснуть все, что накопилось? Но что накопилось? Кому сказать? Сердце защемило от сдавившего его внезапного обобщения, горько подтверждающего изменение отношения к ней со стороны мужа. Внешне все вроде бы было хорошо, не придерешься. Но все же, все же... Нужно быть слепым и тупым, чтобы не видеть существенных перемен. Саша меньше стал советоваться с женой, меньше беседовать с ней о событиях в мире, об отношениях с людьми, их окружающими, почти полностью перестал рассказывать о своей работе, в то время как прежде взаимный обмен сюжетами творческой жизни каждого было основным правилом их жизни. Все в поведении мужа демонстрировало, что теперь он смотрит на жену, как на несведущую в этой "заграничной" жизни домохозяйку. Он почти уже не считался с ней, а ее желания как-то постепенно перестали быть для него приоритетными. Ход тяжелых мыслей прервался, когда Инга обнаружила, что так и лежит в совсем остывшей шумящей и прыгающей воде. Она вышла из ванной в кухню выпить кофе и приступить к делам, связанным с предстоящим приемом гостей. Время приближалось к десяти утра и солнце, которое ее так некстати разбудило, теперь словно специально, чтобы поднять ей настроение, озаряло стекло, мрамор и гранит кухонного убранства. Огромное открытое окно, выходящее в их сад, являло, как прекрасную картину на стене, изумрудный бассейн, окруженный роскошными цветочными клумбами. Как не стыдно думать о чем-то грустном, о неудовлетворенности при такой жизни?!- подумала Инга с негодованием в свой адрес. Она включила телевизор. По русскому каналу показывали запись какого-то большого концерта, который в момент включения телевизора явился незнакомой ей молодой певицей Таней Булановой. Слушать незнакомку не хотелось, но она решила, что если после нее не появится кто-то из любимых звезд - Пугачева, Малинин, Леонтьев, - выключит телевизор. Но выражение лица певицы, слова песни и музыка настолько взволновали, что, позабыв о завтраке, о делах, Инга, как вкопанная, остановилась перед телевизором, довольная тем, что никто не мешает дать волю ее слезам. На хороших людей и плохих Всех делила ребячья порода. Мы играли в пиратов лихих И отважных бродяг-мореходов. Забывалась любая беда И терялась в далеком просторе, И не верили мы никогда, Что кончается, что кончается, Что кончается синее море. Ты была заводилой у нас, Черт морской в полинялой рубашке, Ты водила отцовский баркас По бушующим волнам бесстрашно. Сумку школьную прочь отшвырнув, Ты сидела верхом на заборе, И кричала, к биноклю прильнув: "Не кончается, не кончается, Не кончается синее море". Но однажды приплыл пароход За тобою незвано нежданно. И какой-то Синдбад-Мореход Вдруг увез тебя в дальние страны. На прощание ты, как всегда, Закричала: "Увидимся вскоре, Потому, что у нас никогда Не кончается, не кончается, Не кончается синее море". Позабыть мы тебя поклялись, Мы тебе не прощали измену, Но взметнулся в тревожную высь Крик чужой пароходной сирены. А потом прилетело письмо, Как совсем неприкрытое горе, Было в нем откровенье одно: "Здесь кончается, здесь кончается, Здесь кончается синее море". Буланова пела с поражающе щемящей грустью в глазах. Что может знать это юное существо о том, где и когда "кончается синее море", - подумала Инга, вволю предавшись рыданиям. Х Х Х Лина сидела в полутемном зале ресторана и ощущала жар на щеках. Подкрашенные, ухоженные, уложенные в красивую прическу золотистые волосы и элегантный, кофейного цвета брючный костюм молодили ее. Лучистые огромные карие глаза с удивлением младенца, познающего мир, смотрели на окружающую обстановку. Она выпила только немного коньяка, но с непривычки почувствовала легкое головокружение и решила, что пить ей больше не следует. Однако сидящий с ней за столом атлетического сложения крупный блондин заказал еще бутылку шампанского, которую официант еле пристроил на переполненном деликатесами и напитками столе. Зазвучал дивный голос Александра Малинина: "Плесните колдовства в хрустальный мрак бокала, В расплавленных свечах мерцают зеркала..." Лину охватила щемящая тоска об ушедшей молодости, о том, что она так мало танцевала в жизни, отдав всю себя мужу и четверым детям. Очевидно, ее настроение отразилось на ее лице, потому что мужчина участливо спросил: - О чем вы грустите, Галина Петровна?! - Да, нет, ни о чем. Просто музыка подействовала... - А расскажите мне что-нибудь о себе, раз уж мы оказались в такой обстановке, - сказал проникновенно мужчина,- ведь я по сути ничего не знаю о вас. Вот собираюсь вас в Америку отправить в командировку. Я же должен знать все о "вашем моральном облике". Эти слова вызвали у самого Данилы Ивановича такой хохот, что он вынужден был сделать несколько глотков воды, чтоб прийти в себя. А Лине в этом хохоте начальника показалось что-то детское, непосредственное и вызывающее к нему доверие. - Ох, Данила, Иванович, - сказала она, глубоко вздохнув,- если бы несколько лет назад мне кто-то сказал, что я поеду в Америку, пусть даже в командировку, я, поверьте, сочла бы его своим врагом. - Да что вы, Галина Петровна! Почему? Вы так ненавидите эту страну? - Тогда, тогда... я ее ненавидела лютой ненавистью. - А сейчас? - А сейчас... - Лина задумалась на мгновенье и, опустив голову, сказала, - не знаю. Не зря говорят, что время залечивает раны. Данила Иванович почувствовал, что затронул больную для собеседницы тему. - Давайте-ка, выпьем за вашу успешную командировку в Америку, - сказал он с торжествующей улыбкой, довольный, что нашел способ перевести разговор,- вот когда американцы примут наши условия и подпишут контракт, который нам сулит большие прибыли, вы полюбите Америку, я вам гарантирую. Тем более что занятия английским вам пошли на пользу, как я понял. У вас еще есть несколько месяцев для подготовки, и вы сможете с иностранцами спикать на их языке. Лина улыбнулась, отметив какую-то особенную возбужденность своего босса, на которую, казалось, он, всегда сдержанный, даже суровый, не был способен. Она в ответ протянула к его бокалу свой, от которого затем отпила немного шампанского... "Звуки музыки звучат, вижу Ваш случайный взгляд, Молодой человек, пригласите танцевать! Пригласите, пригласите, пригласите, И ладонь мою в руках своих сожмите", - зазвучал прокуренный голос ресторанной певички. - Галина Петровна, а почему бы и нам не потанцевать? В конце концов, у нас есть повод повеселиться! Вчера подписали контракт с европейцами. Вы с Соколовым поедете подписывать контракт с американцами. Скоро наша фирма выйдет на совершенно новый уровень бизнеса! Он встал и подошел к Лине, подавая ей руку. Все произошло так неожиданно, что Лина не успела опомниться, как оказалась в объятиях своего "босса", ведущего ее в танце. Алкоголь и, казалось, атрофированные ранее чувства кружили голову. Танец закончился, и они вернулись к столу. Еще находясь во власти музыки и прикосновений, они сели за стол молча и, чтобы разрушить паузу, теперь уже Лина подняла свой недопитый бокал. - Данила Иванович, - заговорила она проникновенно, - спасибо вам за все! Вы изменили мою жизнь. Ведь я долго не могла найти работу после смерти мужа. Все фирмы искали на должность референта молодых, длинноногих. А вы не только приняли меня в Вашу фирму, но еще дали возможность выучиться патентному делу и английскому языку. Теперь у меня профессия, я независимый человек. Не знаю, что было бы со мной, не попади я к вам на работу... - Да, что вы, Галина Петровна, не надо меня благодарить. Я сам был заинтересован взять человека без гонора, который бы выучился и был бы предан моей фирме. Я уже нахлебался от этих молодых, длинноногих. Каждый раз, когда ваша предшественница заходила в кабинет, она не о деле думала, а предлагала себя. Казалось, хотела одного - уложить меня в свою постель. Сейчас время работать, если хочешь добиться успеха. И, короче говоря, я решил, что буду искать серьезную женщину, чтобы работала! И тут явились вы, "как гений чистой добросовестности", если можно так перефразировать Александра Сергеевна.- Данила Иванович улыбнулся.- Вы пришли такая худенькая, маленькая, смущенная, как будто милостыню просить. - Я и просила милостыню, - перебила Лина с грустной улыбкой,- ведь для меня работа была почти то же, что для нищего кусок хлеба. А худенькой, маленькой стала от горя после смерти мужа. А до этого, - вы бы не поверили, - килограмм 80, не меньше, весила и никак не могла похудеть. Горе меня мгновенно "похудило". И маленькой была из-за опущенных плеч в прямом и переносном смысле... - Это неважно, - перебил ее начальник, - я рад, что не ошибся, приняв вас. Более того, вы превзошли все мои ожидания. Вы сейчас уже бесценный работник. Он, подлив шампанского в ее бокал, поднял свой, призывая еще выпить. - А знаете,- продолжил Данила Иванович уже веселым игривым тоном, - я даже рад, что вы ненавидите Америку. Теперь я спокоен, не боюсь, что вы там останетесь, - он громко расхохотался от своих слов и резко остановился, спросив - а все же, что тому причиной, если не секрет? - Понимаете, как вам сказать... - Лина подбирала слова, - я пережила жуткую драму, о которой можно было бы написать целый роман. Но никто, кроме двух моих подруг и дочери одной из них, не знает ничего об этом по сей день, хотя случилось это очень давно. Вы единственный, кому я расскажу эту грустную историю, - сказала Лина, жалобно посмотрев на собеседника, словно моля его о сохранении тайны, которую ей самой уже захотелось выплеснуть наружу. Это очень длинная история, - продолжила она, опустив голову... Данила Иванович молча подлил ей в бокал, и она механически отпив немного, продолжила. - Когда-то давно, тридцать лет назад, когда я ждала второго ребенка, мой муж, очень успешный ученый, тогда уже без пяти минут доктор наук, получил полногабаритную квартиру в Академгородке. Я решила справить новоселье со своими подругами. Это были мои школьные подруги. Мы дружили очень красиво и искренне. Правда, после школы нас всех разбросало. А потом, волей судьбы мы с мужем оказались в Академгородке, где к тому времени уже жила с мужем вторая из нас - Инга. А третья - Нонна - продолжала жить в нашем родном городе в Одессе. - О, Одесса! Одесса! Я там много раз бывал. У меня там друзья, - перебил Данила Иванович с выражением восторга на лице, - обожаю этот город веселых людей. А пляжи! Ой, извините, Галина Петровна, извините, что перебил. Продолжайте, я весь внимание. - И вот мы все собрались в Академгородке у меня на новоселье, - продолжила Лиина, - я, как уже говорила, была беременна вторым ребенком. Подруги мне помогали весь день, и мы готовились к большому празднику. - И что, Нонна приехала специально из Одессы?! - перебил Данила Иванович. - Да, но лучше бы не приезжала, - Лина тяжело вздохнула, - у нее была тоже дочка-малютка. Нонна ее оставила у тети в Одессе, так как муж был в плаванье - он был моряком. А сама Нонна прилетела к нам в Сибирь прямо в тот день, когда мы ждали гостей. Итак, мы собрались втроем: Инга пришла всей семьей - с мужем и дочкой, почти ровесницей моей дочери. Счастью не было предела. К приходу гостей, мы, как водится, уложили спать двух малюток в нашей с мужем спальне. Вечеринка проходила замечательно. Гостями были коллеги мужа, а это публика, сами знаете, какая-то вдохновенная. Я себя чувствовала превосходно в той атмосфере внимания и дружелюбия, которой была окружена, как супруга уважаемого ученого, как хозяйка дома, как женщина "в положении...". Ну вот,- Лина остановилась, прикусив губу, - вечером, когда веселье было в разгаре, я отправилась в спальню посмотреть, как спят моя и ингина доченьки. И с порога, в затемненной комнате, увидела Ингу в объятиях моего мужа. У меня случился обморок. Вызвали скорую, меня увезли в больницу, и в результате всех переживаний у меня произошел выкидыш. - Да, история... А что же "подруги"?! - спросил взволнованно Данила Иванович. - Ой, я и сама не знаю. Я, естественно, пробыла несколько дней в больнице, но никого не хотела видеть. Нонна сразу улетела, а с Ингой мы двадцать пять лет не общались, хотя жили на соседних улицах в Академгородке. - Ну ладно, забудьте обо всем, Галина Петровна - сказал Данила Иванович, и снова предложил выпить, - это было так давно. Лина от волнения почувствовала сухость в горле и залпом выпила полбокала шампанского. - Нет, это только начало драмы, и раз уж я начала, хочу высказаться, - говорила Лина, утирая слезы накрахмаленной салфеткой, - я так долго держала все это в себе. - Но Галина Петровна, зачем вам расстраиваться сейчас, ведь столько лет прошло. Чего в жизни не бывает. Пора забыть все. Это я виноват, что подтолкнул вас к этим воспоминаниям. Давайте лучше потанцуем снова. "А мне не надо от тебя, любви, дарованной, как милость. А мне не надо от тебя того, что с нами не случилось...",- теперь снова зазвучало танго, под которое, прижимаясь друг к другу, на танцплощадке медленно двигались мужчины и женщины. - Нет, Данила Иванович, - говорила Лина с мольбой, совсем расслабленная алкоголем, - я хочу высказаться, пожалуйста... Так вот, то только было началом драмы... Спустя 25 лет, мой муж поехал в четырехмесячную командировку в США и там в какой-то эмигрантской компании влюбился, совершенно потеряв голову. Он сразу признался мне в этом, как только вернулся домой, Олег (так звали мужа) пригласил свою пассию в городок. При этом к ее приезду он разделил нашу сдвоенную квартиру и, когда любовница прилетела, спустя несколько месяцев он с ней там обустроился. - Какая жестокость, однако, - с выражением угрюмости на лице перебил Лину Данила Иванович, - а как же вы, ваши дети, как жили, когда она приехала? - Это был август, дети были в отпусках, а я... обо мне лучше не говорить, потому что пересказать мои страдания невозможно... Невозможно еще и потому, что возлюбленной мужа оказалась... - Лина остановилась на мгновенье, чтобы дать расслабиться горлу, сдавленному нервным спазмом и, глотнув шампанского, продолжила, - ею оказалась... дочка Нонны! - Это рок какой-то! - воскликнул Данила Иванович, невольно ударив кулаком по столу так, что зазвенела посуда, - одна подруга сама на мужа вашего вешалась, а другая - дочь подставила. Но почему же они именно вас выбрали своей жертвой, эти монстры?! И где они сейчас? - Сейчас они обе в Америке, но я ничего о них не знаю. Не знаю, общаются ли они как-то друг с другом. Но... многое осталось для меня загадкой и по сей день. Все же я их знала с детства. Это были хорошие, порядочные девочки. - Да уж, точно порядочные, - с сарказмом вставил Данила Иванович, - а что же было, когда эта дрянь приехала в вашу квартиру? - Как было...- Лина так расстроилась от воспоминаний, что начала даже всхлипывать. Она видела, что Данила Иванович очень смущен ее состоянием и готов что-то предпринять, чтобы ее успокоить, - ничего-ничего, не обращайте внимания, Данила Иванович, я уж доскажу, - говорила Лина, глядя в стол и вертя в руках мокрую от слез и потеков туши салфетку. - Когда он ее привез из аэропорта, я была дома, а куда мне было деваться? Олег меня ей представил так, как будто я железная без каких-либо чувств, и они удалились на его половину квартиры. Они в первый же вечер куда-то ушли. Вернулись очень поздно. А через пару дней они должны были уехать в путешествие по стране с заездом в ее родной город Одессу. - И как же вы могли, Галина Петровна!? - воскликнул Данила Петрович. - А что мне было делать?! Я отупела от безысходности, от стыда и желания скрыть свой позор от детей и окружающих... - Но ведь это же, прежде всего, его позор, вашего мужа? - вставил возбужденно Данила Иванович. - Да, это так, - сказала Лина подавленно, опустив голову, - поэтому муж меня и просил держать это все в секрете до поры до времени. За это он обещал быть моим лучшим другом и во всем мне помогать. В общем... это трудно все объяснить. Я была в отчаянье и оцепенении. Я уже сама хотела, чтобы они поскорей уехали в это путешествие, чтобы остаться одной и прийти в себя. Но... но на третий день после ее приезда случился путч... - Ну и история, хоть мыльную оперу ставь, - сказал Данила Иванович, энергично плеснул в свою опустевшую рюмку водку и, сделав несколько глотков, попросил Лину продолжать исповедь. - Спасибо вам, Данила Иванович, за то, что даете мне эту возможность. Может, завтра я пожалею, что вот так все наизнанку... Но сейчас мне это необходимо, - сказала она, продолжая вертеть салфетку. Данила Иванович дружелюбно, как бы для поддержки, взял в свою ладонь ее похолодевшие от волнения пальцы, слегка сжал и тут же убрал руку. - Продолжайте, - сказал он с нежностью в голосе. - Так вот, они прилетели в субботу 16 августа, а в понедельник 19-го... Помните все это - болезнь Горбачева, трясущиеся руки Янаева, "Лебединое озеро...". И тут началось что-то невероятное. Она, эта девка, американка-эмигрантка, испугалась, что застрянет в России, и потребовала, чтобы Олег ее немедленно отправил в Америку. Представляете, в первый день путча, когда мы все не знали, что нас ждет, она его гоняла, чтобы он ей достал билет, несмотря на то, что у него в этот день случился сердечный приступ от волнений и стрессов. У мужа с юности было нездоровое сердце, и я его очень берегла всю жизнь. А тут такое... Уж не знаю как, но он все же отправил эту... в Америку. Потом он стал просить у меня прощения, обещал золотые горы, новую сказочную жизнь. Мне стало его жаль. Он словно стал для меня пятым ребенком. Но его сердце не выдержало... - Ну и несчастье вам принесли ваши подруги... - сказал с негодованием Данила Иванович. - Я так и не знаю по сей день, обе подруги, или только Нонна. Дело в том, что в те трагические дни мне не с кем было поделиться. Я с ума сходила от отчаянья и одиночества, но не хотела ни с кем из наших приятелей говорить об этом. Я не хотела, чтобы по городку поползли слухи, которые бы могли дойти до детей. И я... - Лина снова стала всхлипывать... - представляете?! Я позвонила Инге, от которой отреклась 25 лет назад! Представляете, чего мне это стоило? - И что же ваша Инга? - спросил он с ноткой сарказма в голосе. - Представляете, она услышала мой голос и отреагировала так, как будто ничего плохого между нами не произошло и не было двадцатипятилетнего разлада. Она пришла в тот же день и очень меня поддержала морально. Инга была единственным человеком, посвященным в эту драму. Но в то же время она очень ранила мое сердце, когда сказала, что тогда на новоселье ее вины не было. Она зашла в спальню, где спали наши девочки, чтоб проверить, закрыты ли форточки. И там застала Нонну в объятиях моего мужа. Нонна в испуге выскочила, а Олег прижал к стене Ингу, требуя от нее дать слово о том, что она ничего не расскажет мне. И в тот момент, когда она пыталась от него вырваться, в спальню зашла я. Представляете, если Инга ни в чем не была виновата, каково же ей было жить с этим несправедливым обвинением с моей стороны столько лет?! - И что же получается, если верить Инге, - с возмущением в адрес обидчиков вставил уже тоже слегка захмелевший Данила Иванович, - всю вашу жизнь исковеркала одна семья - Нонна с дочкой! Что плохого вы им сделали? - Я ничего не знаю, Данила Иванович - сказала совершенно подавленная Лина, - я сама не поняла многого в этой истории. - А как сложились ваши отношения с Ингой после перемирия, вы снова подружились? - Вначале - да, мы снова подружились. Она приходила ко мне домой, приглашала к себе, чтобы поддержать, давала мне советы... Но, когда после похорон мужа (Лина снова всхлипнула) Инга мне сообщила, что уезжает с мужем в Америку, во мне взыграла ненависть к этой стране. Америка стала для меня олицетворением зла. Там, в этой стране мой муж влюбился до потери сознания, и эта страна разлучает меня с подругой, которую я вновь обрела. Причем обрела тогда, когда более всего в ней нуждалась. И вот я всю эту ненависть выплеснула на Ингу. Чтобы сделать ей больно, я дала понять, что не поверила ее рассказу о том страшном вечере, и продолжаю думать, что она тогда флиртовала с моим мужем. Вот видите, какие узелки иногда завязывает жизнь. - А вы будете пытаться выйти на контакт с подругами в Америке?! - спросил Данила Иванович, выказывая признаки усталости от запутанного рассказа Лины. - Да что вы? Никогда! Да и зачем?! Жизнь развела нас навсегда. Так судьбе было угодно...- Лина замолкла, опустила хмельную голову на ладони рук, упертых в стол локтями, и ее лицо приняло глуповатое выражение. Она показалась Даниле Ивановичу совершенно незащищенной и потерянной. А Лина вдруг к его удивлению налила себе в рюмку водки и залпом выпила. Данила Иванович стал опасаться, что она опьянеет, и предложил ей поехать домой. Лина встала со стула, едва держась на ногах. Уже было далеко за полночь. И Данила Иванович молча попрекнул себя в том, что его подчиненная перебрала не без его помощи. Вообще, это посещение ресторана было случайным. Они поехали в аэропорт, чтобы проводить иностранных партнеров. Данила Иванович жил в центре Новосибирска, где размещалась его фирма, а Лина - в Академгордке. Это было в пятницу. В аэропорту они пробыли дольше, чем планировали, из-за задержки вылета гостей. Вернувшись в центр города, Данила Иванович почувствовал, что проголодался и предложил Лине поужинать с ним в одном из ресторанов. Он жил недалеко и поэтому отправил водителя домой, решив, что после непродолжительного ужина пройдется домой пешком, тем более что погода в этот осенний день была необычно теплой для Сибири. - Галина Петровна, - сказал Данил Иванович, стараясь удержать Лину, - я думаю, что вам не стоит возвращаться в Академгородок сейчас. Я возьму такси, и поедем ко мне. У меня просторная квартира. Я живу один, и места у меня предостаточно. А утром вы поедете в Городок на такси, как и планировали. Благо, завтра выходной. (ВСЕ ЖЕ ГОРОДОК ПРИМЕНИТЕЛЬНО кАКАДЕМГОРОДКУ-С КАКОЙ БУКВЫ ПИСАТЬ_ЗАГЛАВНОЙ ЛИЛИ МАЛЕНЬКОЙ?) Лина все соображала, но алкогольный дурман сковал ей волю, и она покорно подчинилась. Данила Иванович набросил ей на плечи легкое демисезонное пальто, взял под руку и осторожно вывел из ресторана, боясь, что она может упасть, поскольку ноги ей слабо подчинялись. Когда они вышли на улицу и поймали такси, он помог ей устроиться на заднем сиденье, а сам сел рядом с водителем. - Вот здесь, - сказал Данила Иванович таксисту и, как только они остановилась у подъезда, быстро рассчитался, вышел из машины и, как младенца, осторожно вытащил задремавшую спутницу. Через пару минут Лина уже сидела на мягком небольшом диванчике, дома у начальника, а он хлопотал в ванной комнате. Казалось, что алкоголь только сейчас вовсю заиграл в ее крови, и Лина не понимала, что происходит вокруг. Она сделала неосторожное движение, и со спинки диванчика ее голова свалилась на подлокотник. А поскольку он был узок и короток, она чуть не упала на пол. Данила Иванович быстро подхватил ее и, привалив к своей груди, осторожно повлек в гостевую комнату где он заранее расстелил постель. Когда она оказалась на кровати в затемненной комнате, ее брючный костюм стал похожим на ночную пижаму, надетую на голое тело. Лина сжалась в клубок, простонала, и вдруг разразилась громкими рыданиями. Было очевидно, что рассказанное и недосказанное о случившейся с ней трагедии откуда-то из глубины сознания вытащило и воспроизвело все ее страдания, вновь поставив вопросы, на которые она до сих пор не знала ответов, и высветило во всей остроте ее потери и одиночество. Она рыдала, восклицая: "За что, за что?". Данила Иванович присел на постель и слегка похлопал ее по плечу, чтобы она опомнилась. Но она ни на что не обращала внимания и, укрытая темнотой комнаты, разрыдалась еще сильнее. Тогда он прилег за ее спиной и, начав с нежного поглаживания ее волос, незаметно для себя перешел к поцелуям шеи, плеч, лица. Она вначале покорно принимала его поцелуи, а затем и сама все сильнее стала прижиматься к нему и отвечать на его ласки. Уже лежа на спине, она ощутила головокружение, и ей казалось, что она куда-то летит и с ее телом происходит что-то уже забытое, похожее на то, что она знала когда-то в замужестве, но совсем иное, от чего непроизвольно издавала стоны и даже выкрики... Данила Иванович вышел из комнаты, когда убедился, что Лина крепко спит. Х Х Х Нонна во всей своей немеркнущей красоте и изяществе, облаченная в белоснежную, короткую в складку юбочку и облегающую белую футболку, вместе с подругой - напарницей по теннису - покидала тенистый корт, находящийся во дворе ее дома. Она махровой салфеткой энергично утерла пот с лица и, договорившись о следующей встрече, проводила подругу к машине, на которой та тут же умчалась. Перед тем, как принять душ, Нонна набрала телефон дочери. - Ну что, Асюня, я тебя жду?- сказала она весело и возбужденно. - Да, да, мамочка, уже выезжаю,- таким же тоном отвечала дочь. - Ты бы хотела, чтобы мы поехали куда-нибудь на ланч? - Нет-нет, мамуля, не надо,- сказала Ася, - я хочу, чтобы мы просто посидели одни дома. Нонне было приятно слышать от дочери слова, свидетельствующие о том, что у нее есть потребность общаться с матерью без особой на то причины. Как долог и драматичен был путь к этой близости. Она поздно обнаружила, что многое упустила в воспитании дочери. Нонна, прежде всего, упрекала в этом себя, без снисхождения признавая, что это было результатом ее прежних замужеств, любовных похождений, которые заставляли ее часто подбрасывать дочку родственникам, друзьям, няням. Пройдя все испытания эмигрантской жизни, Нонна волей счастливого случая встретила надежного мужчину-американца, который ее увез в этот южный штат в свое имение, а Ася осталась в Нью-Йорке, где вела бесшабашную жизнь без каких-либо серьезных устремлений и ограничений. Это отравляло жизнь Нонне, которая могла бы быть вполне счастливой. Она постоянно смотрела на телефон, ожидая звонка от дочери с какой-нибудь хорошей новостью о ее жизни. И однажды этот звонок раздался. Ася радостно сообщила матери, что на ней хочет жениться русский профессор, который пребывает в Америке в длительной командировке. Из рассказа следовало, что профессор к концу командировки вернется в Россию. Потом она поедет к нему, он к тому времени оформит развод со своей женой, которую давно не любит, они поженятся и решат, где им лучше и интересней жить дальше. С одной стороны, мать была рада тому, что дочь, наконец, остепенится, с другой - ее беспокоило, что профессор по возрасту годится ей в отцы. Чтобы хоть как-то разобраться в ситуации, Нонна перед самым отъездом профессора в Россию, прилетела в Нью-Йорк. Она остановилась у родственников мужа и первую встречу назначила сама в красивом ресторане дорогого района Манхэттена. Она пришла чуть раньше и уже сидела за столом, когда Ася с "женихом" вошли в зал. Когда она увидела дочь с Олегом - мужем своей подруги Лины, с которой их развел тот трагический вечер на новоселье, чуть не упала со стула. Однако, приложив все силы для самообладания, которому научилась у мужа-американца, она поприветствовала свих гостей. Олег тоже ранее не подозревал, что судьба свела его с дочкой той женщины, от которой он потерял голову во время злосчастного новоселья у них дома. Он сразу узнал Нонну, но ни одним мускул его лица не дрогнул. Он молчал, как бы призывая Нонну быть снисходительной к нему ради дочери, которая светилась счастьем. Нонна, чувствуя, что самообладание может в любой момент иссякнуть, сказала, что приехала заранее, чтобы предупредить, что Боб заболел и ей нужно срочно возвращаться домой. Олегу все было предельно ясно, а ничего не подозревающая Ася приняла за чистую монету объяснения матери и искренне пожалела о случившемся. Вернувшись домой, Нонна продолжала поддерживать легенду о болезни мужа и избегала общаться с дочкой по телефону, под любым предлогом уклоняясь от бесед, как только Ася пыталась завести разговор об Олеге. Когда же он отбыл в Россию, Нонна снова прилетела в Нью-Йорк, чтобы вразумить дочь. Она хотела рассказать Асе про ту трагическую историю их далекой молодости, но Ася запретила матери говорить что-либо негативное об Олеге, назвав ее своим врагом, и обвинила в том, что мать не желает ей счастья. Ася ничего не хотела слушать и только оскорбляла мать недоверием и неуважением. Нонна не спала ночами, когда дочь улетела к возлюбленному, даже не попрощавшись с матерью и не сообщив о прилете в Россию. Она не могла представить, что Асю там ждет, где она будет жить, и какое горе это принесет Лине. И вот, через несколько дней после вылета дочери Нонна видит по CNN баррикады и движущиеся танки на улицах Москвы. Она не отходит от радио и телевизора. В какой-то радиопрограмме она слышит голос комментатора, который прямо говорит, что никто пока не может сказать, что случилось с Горбачевым и чем все кончится. Нонна звонила всюду: американским друзьям мужа, его старому другу профессору Флемингу, звонила русским знакомым в Нью-Йорк, чтобы услышать их мнение, получить новую информацию. На третий день путча, когда уже было очевидно, что он провалился, и Нонна начала чуть-чуть успокаиваться, позвонила Ася из Нью-Йорка и сообщила, что вернулась в Америку. Нонна пыталась у Аси выяснить, что с ней произошло, как все было в России в эти дни, как Лина, ее дети... - Я ничего не знаю! Мне плевать на них всех. Главное, что я уже дома, - твердила Ася, судя по всему, очень довольная собой. О смерти Олега Ася узнала сразу и тут же позвонила матери. Нонна была охвачена подлинным горем и угрызениями совести перед Линой. Олег, судя по всему, стал жертвой романа с Асей. Значит это и их вина - Нонны и ее дочки. На какое-то время Нонна вообще замкнулась и не хотела ни с кем общаться. Ей казалось, что весь мир знает о совершенном ими преступлении. В этом состоянии общаться с дочерью для нее означало чувствовать себя непосредственной соучастницей трагедии. С другой стороны, ее не покидали страхи о том, что Ася может опуститься, стать наркоманкой, проституткой, поскольку ничто из ее прошлой жизни не внушало веру в то, что она может выйти на праведный путь. Жизнь Нонны теперь разделилась на внешнюю, где все было, как всегда, благополучно, и внутреннюю, никому не видимую, где навечно поселилась печаль, чувство вины перед Линой, перед дочкой и страх за ее будущее. Время шло. И однажды кто-то позвонил в дверь. Она решила, что это срочная почта для Боба и, когда открыла дверь, не поверила глазам своим. Перед ней стояла дочь. Они со слезами бросились друг другу в объятия, не говоря ни слова. Ася погостила у матери неделю, но с первого мгновенья встречи Нонна не могла не заметить, что в дочери произошли разительные перемены. Она просто стала другой. Она почти ничего не говорила о своей личной жизни и о себе, лишь сообщив, что вскоре после приезда из России, уже после смерти Олега, работала в госпитале на неквалифицированной работе. А сейчас взяла необходимую сумму в банке в кредит для учебы в колледже, готовящем медсестер. Учеба будет продолжаться примерно два с половиной года. Ася, поясняла матери, что она выбрала эту профессию, чтоб помогать страждущим. Все ее помыслы сейчас были преисполнены милосердия к людям. Даже выражение лица Аси стало иным. Хищная львица превратилась в преданную, заглядывающую с подобострастием в глаза, собачку, готовую служить. Она не была религиозной, но стала посещать религиозные учреждения, (храмы, церкви, синагоги) словно желая найти свой путь к Богу, который бы ей простил все. Нонна смотрела на дочь, и ее сердце сжималось от жалости и тревоги за ее дальнейшую судьбу. Ася - ее единственная дочь, действительно писаная красавица, умница, может составить подлинное счастье мужчине, которого полюбит. Но в ней словно все погасло. Все дни мать обхаживала дочку, как маленького ребенка. Лишь теперь она познала радость материнства, которой себя лишала в молодости, думая только о своей личной жизни. Боб относился с пониманием, был с женой солидарен, окружая падчерицу теплом и вниманием. Неделя пролетела, как один миг, и Ася сказала на прощанье, что приедет, когда закончит колледж. Ася выполнила свое обещание. Она позвонила, когда получила долгожданный сертификат о среднем медицинском образовании. У нее уже было несколько предложений работы в госпиталях Нью-Йорка, но она решила пару недель отдохнуть у мамы. Когда Ася сообщила дату своего приезда, Нонна предложила мужу организовать в первый же уикенд пикник у них во дворе. Боб поддержал жену и сказал, что кроме их старых друзей-американцев пригласит его новых партнеров по гольфу, которых Нонна еще не знала. Ася встретила гостей с доброжелательным равнодушием и, отдав дань вежливости, улеглась на шезлонг у бассейна. Мать не могла не заметить, что дочь сексуальное бикини сменила на скромный цельный черный купальник, который, однако, еще сильнее обрисовывал ее точенную, восхитительную фигуру. Видно было, что Ася под предлогом "хочу позагорать", уткнулась лицом в матрасик на шезлонге, чтобы ни с кем не общаться. Нонна удалилась на время по хозяйским делам в кухню и хотела попросить мужа, чтоб он как-то вовлек дочь в общение, но тут в окне, выходящем к бассейну, она заметила, что рядом с Асей сидит один из новых гостей, интересный, стройный мужчина, чуть старше пятидесяти лет, которого звали Майком. Нонна тут же спросила о нем у мужа и узнала, что Майк - давний друг профессора Флеминга, и недавно стал их партнером по гольфу, вступив в их гольфклуб. Он перешел к ним, поскольку не хочет общаться в прежнем гольфклубе с женой, с которой развелся. Он главный менеджер очень крупной кампании, человек очень состоятельный. После развода наслаждается своей свободой и сказал, что больше не женится никогда. "Майк из спешиал американ", - лукаво заметил Боб,- "он прекрасно говорить по-русски. У него грандграндперентс фром Раша. Он рассказат, что грандма его учил рашин ленгвич. Ю хав ан опортьюнити говорит с Майк ин Рашиан",- смеясь заключил Боб. Х Х Х Инга стояла у зеркала, которое сегодня впервые за долгое время ее порадовало. Уже год спустя с того момента, как она ступила на американскую землю, ее по внешнему виду ничем нельзя было отличить от среднестатистической американской домохозяйки-обывательницы, все интересы которой замыкаются на быте. И свободная одежда, скрадывающая излишки веса, и короткая стрижка осветленных до пепельного цвета волос - все это уже мало напоминало Ингу Сергеевну семилетней давности. И все же сегодня она себе нравилась. Она хотела поднять себе настроение, но ее одолевала непонятная тревога. Ее собственный опыт и литература, которую она читала на эту тему, не оставляли никаких сомнений в том, что телепатия существует, и Инга обладает способностью к ней. Это подтверждалось многими случаями из ее жизни. Например, когда она, выйдя замуж, уехала из Одессы в Сибирь, то всегда получала от мамы телеграммы с тревожными вопросами именно тогда, когда кто-то из них, особенно маленькая дочка Анютка, болели. Но, если о большинстве случаев можно было думать, как о случайных совпадениях, то некоторые другие поражали настолько, что порой лишали сна. Одним из них был случай с начальницей машинописного бюро института в Академгородке, где Инга работала. Ефросиния Митрофановна, как звали начальницу, была классной машинисткой, знающей себе цену. Она после школы приехала из пригорода в Новосибирск и поступила в Педагогический институт, который бросила после третьего курса. Потом она окончила курсы стенографии и машинописи. Сознание своей власти и профессиональных достоинств в деле, без которого никто из основного состава сотрудников НИИ не обходился, давало ей право вымещать на всех неудовлетворенность своей одинокой жизнью. Она была абсолютно замкнута, ни с кем из сотрудников не вступала ни в какие отношения, кроме сугубо деловых, хотя работала в институте лет пятнадцать. Все знали, что по окончании рабочего дня она на своем же рабочем месте допоздна печатает всякие тексты на сторону, за что берет неплохие деньги. Очевидно, это давало ей возможность прекрасно одеваться и чувствовать себя независимой. Ей было где-то в пределах сорока лет. Высокая, плоская, с жидкими светлыми волосами и такими же ресницами, которые она никогда не красила, из-за чего ее светлые глаза казались еще более холодными, чем они были на самом деле. И все же она не выглядела человеком, поставившим на себе крест. Было очевидно, что нередко она просыпалась утром с мыслью о том, что заветное "вдруг" произойдет именно сегодня, поэтому именно в такие дни к ней лучше было не подходить. В один из таких дней нужно было срочно отпечатать последние материалы сборника трудов предстоящей конференции, за выпуск которого Инга была ответственна. Она направилась в машбюро и у самой его двери столкнулась с его начальницей. - Ефросиния Митрофановна, - сказала она с подобострастием в голосе, - мне тут срочно нужно допечатать тезисы докладов. Если вы куда-то торопитесь, я оставлю папку с рукописями на вашем столе. - Вечно у вас все срочно, у всех все срочно! - зло и нервно изрекла машинистка, - вы же не вчера узнали о сроках сдачи сборника. У меня вон все столы уже завалены "срочным ото всех". Да еще глаза нужно выворачивать, чтобы ваши почерки разбирать, и все срочно. Хотите срочно, хлопочите, чтобы расширили машбюро. А то за такие деньги вы и моих трех девочек, и меня потеряете. А после рабочего дня гробиться и гнать из себя душу, мы не намерены. Что успеем, то сделаем, - завершила Ефросиния Митрофановна и пошла дальше. Инга Сергеевна ничего ей не ответила, вошла в комнату машбюро, положила на стол начальнице папку, на обложке которой проставила дату и время сдачи текстов, и вышла с намерением пойти к зам. директора с заявлением о недопустимости такого обращения машинистки с научными сотрудниками. Она сделала несколько шагов в направлении приемной, затем резко свернула и пошла в свой кабинет: - Что я знаю о ее жизни, - задумалась Инга, - столько лет мы с ней работаем и ничего не знаем о ней, - размышляла она, - а ведь машинистка она классная. Она не только прекрасно печатает, но видно, что она любит тексты и творчески с ними работает. Она чувствует текст и всегда грамотно, точно и красиво его располагает, и даже порой по своей инициативе редактирует. Ну, где мы еще найдем такого специалиста? И почему она такая злая? Хорошо бы с ней поговорить, узнать хоть что-то о ней, о ее личной жизни. А если ей чуть-чуть навести макияж, ее лицо стало бы более мягким, женственным. И вправду, как ей удается разбирать наши жуткие "каракули"? Так ведь разбирает и никогда не допускает ошибок. В конце рабочего дня, уже перед уходом домой, Инга решила зайти в машбюро, чтоб узнать все же, что ждет тексты, которые она там оставила. Ефросинья Митрофановна была одна в комнате и, достучав с немыслимой скоростью кусочек текста, от которого не сочла нужным оторваться, повернула голову к вошедшей. - Половина вашего материала уже готова, можете взять, если хотите, - сказала она без всяких вступлений, - а завтра к обеду будет отпечатано все остальное. - Да?! Спасибо! А где, где отпечатанное? Конечно, я возьму и смогу уже сегодня вечером выверить, - говорила Инга осторожно, боясь спугнуть миролюбие машинистки. - Сейчас сама дам, а то вы все тут перевернете, - сказала машинистка, не глядя на гостью. Она встала со своего рабочего места и направилась к другому столу, где лежали отпечатанные за день тексты. - Конечно, конечно, я вам очень благодарна за то, что вы пошли нам навстречу, - говорила угодливо Инга. Машинистка, словно не слушая Ингу, взяла нужную папку, в которую положила напечатанное вместе с рукописью, и протянула ее Инге со словами, смысл которых она не сразу не поняла, - настолько они были неожиданны. - Садитесь, Инга Сергеевна, - сказала Ефросиния Митрофановна с несвойственными ей обычно оттенками теплоты в голосе, - мне понравился ваш материал. И вообще, в отличие от многих, вы пишете аккуратно. Но я не об этом. Меня с некоторых пор не покидает ощущение, что вы единственная из сотрудников в институте, тем более такого ранга, которого я интересую, как человек. Не отвечайте мне, я это чувствую. Если у вас есть время, мы могли бы поговорить. Когда спустя полтора часа Инга покинула институт, она не могла прийти в себя от потрясения. За столькие годы общения с машинисткой она впервые задумалась о ее жизни. А тут, эта закрытая, недоброжелательная женщина вдруг стала рассказывать ей о себе, словно невидимым взором прочитала вопросы, возникшие у Инги в голове. Этот факт совпал с одним из ярких событий Академгородка. Академгородковцы необыкновенно щедры на любовь к своим кумирам. Особенно эта любовь выплескивалась на приезжих, а их всегда бывало там немало: ученых, писателей, журналистов, художников, общественных деятелей. На время приезда кумира, казалось, менялся образ жизни, темы разговоров, выражения лиц городковцев и даже погода на улице. Одним из таких кумиров был кардиохирург мировой известности академик Николай Амосов. Его книгами "Мысли и сердце", "Книга о счастье и несчастьях", лекции о продлении активного долголетия не просто читали и перечитывали, их обсуждали, их принимали как руководство к жизни, ими жили. Амосов как лектор был неподражаем. Во всем, о чем он говорил, даже о вещах очень серьезных, наболевших, он находил место для какого-то искрящегося юмора, что наполняло сам воздух аудитории оптимизмом и верой в возможность жить счастливо и долго. Первыми словами этой лекции были: "Дорогие мужчины! Наш сильный пол вымрет, если мы не возьмемся за свое здоровье, потому что статистика показывает, что разрыв в средней продолжительности жизни мужчин и женщин увеличивается. И первое, что нам нужно сделать - это гнать в шею жен - хороших кулинарок, потому, что чревоугодие наш самый злейший враг". Хохот, улыбки и восторг слушателей - подлинная атмосфера, которая царила в зале. Инга бегала на все его лекции, и каждое его слово воспринимала как истину в последней инстанции. Она где-то читала, что проблемы парапсихологии были в поле интересов ученого, и решила задать ему вопрос: "Что он думает о телепатии и верит ли он вообще в существование этого явления?"Задавая ему этот вопрос, Инга не исключала, что услышит что-то ироническое, потому что Амосов всегда подчеркивал, что придерживается материалистических взглядов на природу человекаКаково же было удивление, когда он ответил примерно так: - Глупо отрицать факты, которые зарегистрированы несчетное число раз. Здесь я могу процитировать физика В. Лошкарева, который о явлениях парапсихологии говорил: - Это - другая физика. Иногда она замыкается на "нашу", и тогда получаются "чудеса". Я сам много интересовался этим, но мало что видел сам. Уже сам факт, что ученый-материалист не высмеял ее вопроса, а говорил об этом всерьез, по сути, не отвергая этого явления, произвел на Ингу тогда очень сильное впечатление, потому что это давало основание относиться серьезно к тем фактам ее жизни, которые она сама не хотела принимать всерьез. Правда, недавний факт заставил все же поставить под сомнения свои предполагаемые телепатические способности. Это было, когда муж уехал в последний раз в Россию. Ее не покидали какие-то неясные тревоги. Она даже не могла спать ночами от учащенного пульса и дрожи во всем теле. Когда Саша благополучно вернулся, она свои тревоги объяснила естественным состоянием при разлуке и не более того. И вот сейчас, перед самым приходом гостей ее снова, казалось, на пустом месте охватило точно такое же состояние, как и тогда. Тревожные ощущения отвлек звонок в дверь. Саша, появившийся на пороге, окруженный российскими гостями, сиял каким-то особым сиянием. Он тут же представил Инге гостей. Она никого из них раньше не знала. Они были моложе Инги и ее мужа лет на 10-15 и все из физмата Московского университета. Двое мужчин - Владимир Степанович, и Петр Алексеевич, как Инга узнала сразу при знакомстве, приехали на неделю, а женщина, Светлана Георгиевна - на два месяца. Вслед за ними стали подъезжать американские гости - сотрудники кафедры с супругами. Она их всех знала, они всегда относились к ней крайне дружелюбно, но сегодня они одаривали ее самыми восторженными комплиментами. И ей казалось, что они увидели ее впервые хоть в чем-то похожей на ту, какой она была в России. К удовольствию хозяйки, Болтунский приехал без своей угрюмой и завистливой жены, которая уже одним видом могла испортить праздник. Гости рассаживались в гостиной, и Саша тут же начал предлагать напитки и разносить на подносе приготовленные женой для апперитива деликатесные закуски, (покрытые красной икрой сухие подсоленные маленькие бисквиты, разные орешки, маслины, сыры). Гостиная сразу наполнилась шумом и гамом, напоминающим атмосферу интеллектуальных вечеринок в Академгородке. Оставив увлеченных разговорами гостей, Инга пошла в столовую, чтобы проверить все ли готово к обеду. Она ходила вокруг стола, пересчитывая приборы, и вдруг услышала вошедшего Болтунского. - Опять наши соотечественники?! - начал он с порога, - они, видите ли, не хотят, как я... Нет, они себе сидят там, у себя, на своих насиженных местах в институтах, на кафедрах, и живут неплохо за счет грантов, которые им дает Америка. Инге были отвратительны сентенции Болтунского, и она это неприкрыто демонстрировала. Но он не уходил. Он видел, что она не в восторге от его общества, но не может уйти, так как ей нужно закончить сервировку стола. Она же знала, до какого циничного уровня он может довести разговор. Более того, знала, что цинизм этого человека был не только формой, но и сутью его отношения к людям, поэтому он никогда не обижался, даже при крайне негативной реакции на его слова. И если выставить его за порог, он при следующей встрече поведет себя, как ни в чем не бывало. Поэтому сейчас, чтобы не испортить себе вечер, она решила не реагировать на него всерьез. - М-да, - продолжал язвить Болтунский по волнующему его вопросу, - "У советских собственная гордость, на буржуев смотрим свысока, с протянутой рукой". Ну, как я осовременил Маяковского? - он расхохотался, посчитав, очевидно, свой каламбур очень остроумным. - Ну, во-первых, они уже не "советские", как вы изволили выразиться, - сказала Инга игриво, дав ему понять, что не намерена вести с ним разговор, хоть сколько-нибудь серьезно. - А как тебе Светлана? - перебил Болтунский, - она из тех московских львиц, которые коня на скаку остановят. Правда, насчет горящей избы - вряд ли, то есть сама - вряд ли. Она лучше уж кого-нибудь подставит. Она давно хотела куда-нибудь "в заграницу". И вот, наконец, "повезло ей, повезло ей, повезло, и в Америку Светлану занесло", - Анатолий расхохотался, - что-то, Инга, у меня сегодня поэтическое настроение. К чему бы это? Инга тоже рассмеялась невольным, нежеланным смехом, какой бывает от щекотки, но быстро остановилась и тем же ироническим тоном продолжила: - Вот ты у нас, Толик - ходячая энциклопедия. Ты все про всех знаешь. Я бы на месте американцев отменила все справочники "Who's Who"с тех пор, как ты сюда приехал. Зачем, они нужны, когда обо всех можно узнать у тебя? А ты не иронизируй. И то, что я говорю, я знаю точно. И я все знаю о Светлане. Она либо место хорошее на кафедре завоюет, либо заарканит кого-нибудь с положением, чтоб остаться. Правда, среди американских профессоров в нашем университете неженатых мало, а женатые боятся на женщин смотреть, чтоб в "сехшуал харазменте" их не обвинили. Значит, можно вычислить, что она будет охотиться за кем-то из наших. Инга снова рассмеялась и сказала: - Вот я позвоню твоей Томе, чтобы она за тобой следила, а то вдруг эта красивая женщина тебя заарканит. - Да, Светлана недурна собой - это правда. Но, во-первых, я с красивыми давно покончил, как всем известно, а во-вторых, чего ей меня арканить. У нее другие масштабы, и вообще тебе скажу, что если б не твой муж, Светлане Георгиевне Америки бы не видать, как своих ушей без зеркала. - Ну и хорошо. Я горда своим мужем, если ему удалось то, что не удалось другим. Он всегда, чем может, старается помогать бывшим коллегам, соотечественникам. - Да, но она же не бывшая коллега. Ты ведь ее наверняка не знала раньше. По-моему, твой муж с ней познакомился, когда был в командировке в Москве, где-то полгода назад. - Ну, Толенька, всегда говорили: "будешь много знать - состаришься". И зачем мне стариться, если у меня такая прекрасная жизнь и, кстати, благодаря моему же мужу. - Я не думаю, что тебя может устраивать такая жизнь. - Ну почему же?! Там я занимала солидное положение, добилась много. Я прошла по максимуму в своей карьере. Теперь другая жизнь, не менее прекрасная, и такая спокойная. - Ну, "покой нам только снится", - сказал поэт, как ты знаешь. И покой всегда под угрозой того, что его могут нарушить. И твой покой, в том числе. - Ты, что ли, собираешься меня будить серенадами под окном? - рассмеялась Инга, - я не возражаю, даже подарю тебе гитару. - Я пониманию - сказал Болтунский, делая вид, что не слышал последней реплики, - я пониманию, вы с Сашей пример современной семьи, где каждый свободен. Там, в России, Саша тебе позволял погуливать на привязи, а ты ему. И здесь ничего не должно меняться. Ведь посмотри на своего мужа, он, как мальчик, весь играет. Вот, только ты меня смущаешь, не похоже это на тебя, насколько я тебя представлял по академгородковской жизни. Ты как-то успокоилась, осела дома. Конечно, здесь тебя не окружают академики, у тебя нет таких стимулов, как там... Но быть домохозяйкой - это явно не для тебя, Инга. Инга видела, что Болтунский осознанно водит ножом по живому, издевается и выдает какой-то подтекст... Голову чуть не разрывало от напряжения. Она пыталась понять, что он имеет в виду, говоря об академиках, о "погуливании на привязи". . Но что? О ее тайном, очень коротком романе с академиком Останговым не знала ни одна живая душа, поэтому, упоминая академиков, он не мог это иметь в виду. Но что-то зловещее было в иронии Болтунского, какая-то закодированная информация. Ее начало всю трясти. Болтунский видел, что вывел ее из равновесия и, подобно вампиру, желал упиться кровью, которой начало заливаться ее сердце. Он продолжал что-то нести в том же духе, понимая, что у Инги нет иного выхода, как терпеть его. Нужно не поддаваться на провокацию и делать вид, что у тебя прекрасное настроение,- внушала она себе, и с напускной веселостью сказала: - Итак, Толик, мы с тобой пообщались, израсходовали массу энергии, чем нагнали аппетит. А поесть будет что, я тебе гарантирую. Так что советую пойти выпить чего-нибудь крепенького и подготовиться к принятию пищи. А мне нужно изъять незаметно мужа, чтобы он зажег свечи в подсвечниках на столе до того, как я всех сюда позову. Инга прошла в гостиную, где гости, очевидно, чувствуя, что вот-вот их пригласят в столовую, уже встали с кресел и диванчиков, образовав тесный, наполненный веселыми разговорами, кружок. Инге нужно было незаметно просигналить глазами Саше, чтобы он вышел. Он был на противоположной от нее стороне комнаты и, когда она посмотрела в его сторону, то впала в полное оцепенение. Она уже ничего не могла видеть вокруг, кроме глаз! Это были глаза ее мужа и глаза Светланы Георгиевны, обращенные друг к другу... Х Х Х Лина открыла глаза и посмотрела на часы, висящие на противоположной стене. Было восемь утра. Из приоткрытого окна слышался шум дождя. Она сначала не могла сообразить, где она. Но уже через несколько мгновений ВСПОМНИЛИСЬ ПОДРОБНОСТИ ПРОИСШЕДШЕГО и в том числе ощущения физической близости с начальником.) Трудно было разобраться - это она неосознанно воспользовалась ситуацией, чтобы удовлетворить свой голод по мужской ласке, либо он воспользовался ее опьянением, чтобы удовлетворить чисто физиологическую потребность, возбужденную алкоголем. Память воспроизводила не только его ласки к ней, но и ее к нему. Но что она четко понимала, что этот ночной дурман не более чем случайное стечение обстоятельств, и он может создать немало сложностей ей на работе, которая для нее сейчас была важнее всего. Она лежала под одеялом совершенно голая и не знала что делать. Была мертвая тишина. Завернувшись в простыню, она с опаской выглянула в приоткрытую дверь. Убедившись в том, что никого не видно и не слышно, она тихо выскользнула за дверь и оказалась у входа в ванную комнату. Какое-то время спустя она себя поймала на том, что застыла под душем без всяких движений, охваченная ощущениями прошедшей ночи. Она впервые задумалась над тем, что была лишена радостей сексуальной жизни. Она не знала от мужа нежности, которая бы рождала гармонию в их близости и приносила ей моральное и физиологическое удовлетворение в постели. Быть может, поэтому ей по ночам и снились эротические сны. В них не было секса как такового, но были ласки, нежность со стороны каких-то символических мужских образов, вызывавших возбуждение, на котором обычно сон прерывался. После таких снов она нередко ходила с головной болью, подавленная. Олег так строил их отношения, что она в этих вопросах не имела права голоса. Заговорить с ним на эти темы она просто боялась, так как он бы обрушил всю вину на нее. Они вообще не говорили на эти темы никогда, но однажды он где-то вычитал статью о женской фригидности и не без намека дал ей почитать, как нечто имеющее к ней непосредственное отношение. И вот эта ночь, где она ощущала подлинную, идущую от души мужскую ласку, как бы воспроизвела один из ее эротических снов, который, однако, не оборвался в кульминационный момент, а позволил ей насладиться всей гаммой ощущений, предопределенных природой для этой ясной и в то же время загадочной стороны жизни человека. Лина выключила душ и, снова завернувшись в простыню, проскользнула в комнату, где спала ночью. Не успела она захлопнуть дверь, как на пороге, держа хрустальную вазу с огромным букетом цветов, появился Данила Иванович. Лина опешила, не зная, что сказать. Он поставил вазу на пол, не говоря ни слова, и приблизился к ней, стягивая с нее простыню. Он нежно взял ее на руки и отнес в спальню, меблированную огромной, почти на всю комнату кровать и и несколькими небольшими предметами дорогой белой , в тон кровати, мебели (тумбочками, комодом). На следующее утро, проснувшись, Лина вспомнила прошедшие сутки до момента, когда погрузилась в сон, как что-то совершенно нереальное, что она и представить не могла, дожив уже до внуков. Она еще лежала, когда Данила Иванович зашел к ней с подносом, на котором были фрукты и шампанское. Уже раскрепощенная и даже привыкшая к этому, еще два дня назад совершенно чужому человеку - начальнику, которого даже слегка побаивалась, она воскликнула: - Данилушка, ну неужели шампанское прямо натощак? Мы же сразу опьянеем. - Я именно этого и хочу, - говорил он взволнованно, - я хочу, чтобы мы опьянели и весь день провели здесь, в постели, как вчера. Лина ничего не ответила и только молча улыбнулась. Она действительно не знала, как себя вести, но определенно не хотела упустить ничего из того счастья, которое на нее свалилось так нежданно. Она знала, что это сиюминутное, ниспосланное волей обстоятельств, счастье подобно разговору в поезде двух случайных пассажиров, которые предельно откровенны только потому, что знают - выйдя из вагона, они никогда в жизни не встретятся. Спустя какое-то время пустая бутылка шампанского уже валялась под кроватью, и Данила Иванович, облокотившись правой рукой на подушку, начал проникновенно говорить. - Послушай, Лина, ты не смотри, что я чуть захмелел. Может, я специально старался захмелеть для смелости. Но говорить я буду очень трезвую вещь. Я хочу, чтобы мы поженились. Представь, как мы заживем! Ты можешь стать мне хорошей помощницей на моей фирме. Вот подпишем контракт с американцами, развернемся еще больше, будем всегда ездить всюду вместе, - он сделал паузу, нежно поцеловав ее недоуменно распахнутые глаза, продолжил, - ты умница, ты прелестная женщина, ты мне нужна. - Милый мой, Данилушка, - сказала Лина, погладив его по голове,- Данилушка - какое у тебя, однако имя: Данила, Данила-мастер, помнишь замечательный фильм "Каменный цветок"? Да откуда тебе помнить! Ты еще и не родился, когда этот фильм вышел на экраны,- Лина потрепала его чуб, - там играл артист Дружников. А ты даже чем-то на него похож, только волосы у тебя светлые. Данила-мастер. А ты и есть мастер. Ты молодец. А ведь тебе всего сорок пять - юный возраст для мужчины, - она притянула к себе его голову и нежно поцеловала, - ты хороший, Данилушка. Данила Иванович, отодвинув прядь волос с лица Лины, нежно поцеловал ее в щеку,- Лина, Лин, я хочу повторить, что делаю официальное предложение: выходи за меня замуж! Мы заживем хорошо. Я подружусь с твоими детьми. Увидишь, увидишь. Лина чувствовала себя опьяненной и от шампанского и от его слов. - Данилушка, - говорила она тихо, нежно, - милый, милый, ну подумай, о чем ты говоришь? Какая женитьба может быть? Ты моложе меня на 10 лет! У меня четверо взрослых детей, уже есть внуки. А у тебя вообще еще нет детей. Такому молодому, сильному мужчине нужно срочно жениться на молодой, красивой женщине, народить много детей. Так зачем тебе такая старая "кляча", как я? Слово "кляча" почему-то ее страшно рассмешило и она вдруг, сама того не желая, почти истерически расхохоталась так, как не смеялась с самой юности. Она прикрыла лицо руками, а хохот сотрясал ее и всю постель. Все это крайне возбудило его и он всей мощью своего атлетического, сексуального тела, накрыл ее, заставив нервный смех, перерасти в нежные звуки любви. - Лина, я тебе все сказал серьезно, - продолжил Данила Иванович, остывая после выплеснувшейся страсти, - и при чем тут возраст, дети! - Ты моложе многих тридцатилетних, потому что ты не растрачена. Поверь, я немало познал представителей Вашего "прекрасного" пола. Ты юная, в тебе есть нереализованность как личности и как женщины. Ты отдала всю свою жизнь, молодость семье. Ты ничего не знала в себе, не знала, какова ты в любви. Все в тебе доказывает ее нехватку в прошлой жизни. Твой муж тебя не ценил, он не хотел понять, каким сокровищем он владел, поэтому гонялся за всякими шлюхами. - Оставь это, Данила, пожалуйста, не трогай моего покойного мужа, - Лина произнесла молящее, расслабленно лежа на спине. - Ах, теперь не трогай, - сказал ожесточенно Данила, встав с постели и начав нервно натягивать спортивные штаны. Лина тоже встала, одела попавшуюся под руки его белую футболку, которая укрыла ее до колен, и подошла к нему с мольбой. - Прошу тебя, Данила, успокойся. Ну, что ты. При чем тут мой покойный муж сейчас? Оставим его в покое. Ну, так случилось, попался в сети к проститутке и пострадал. Он был хорошим человеком, отцом моих детей, он был известным ученым, много работал и своими успехами обеспечил нам благополучную жизнь. От этих слов Данила воспылал к покойному мужу, ставшей ему очень близкой и желанной женщины, ревностью, которая, как мощный катализатор, усиливала реакцию выпитого натощак алкоголя. Не обращая внимания на мольбы Лины, он с высоты своего огромного роста продолжал в гневе: - А почему ты так его защищаешь? Ты, кажется, несмотря ни на что, продолжаешь любить его, покойного! Он мало тебя топтал? И это он-то хороший человек?! Это он-то обеспечивал благополучную жизнь Вам?!! Не ты ли мне рассказала, как он набрасывался на твоих подруг еще в первые годы вашего супружества? Не от тебя ли я узнал, что когда он поехал на четыре месяца в Америку, там связался с вонючей эмигранткой - дочкой твоей подруги, которую пригласил в твой дом!!! Это ж кому рассказать - нормальные люди и не поверят. И это только то, что ты знала. Наверняка этот бабник гонялся за каждой юбкой. Я знаю таких типов, которым нравятся все женщины, кроме собственной жены. -Данила, прошу тебя, остановись. Ты невменяем. Остановись, потом тебе будет стыдно,- умоляла Лина - Ах, мне еще будет стыдно? Мне должно быть стыдно за то, что я предостерегаю, пытаюсь избавить твою память от этого подонка?! Да ведь еще неизвестно, сколько всего обрушилось бы на тебя, если б не этот путч. Этот путч спас тебя, так что молись не мужу своему, а Янаеву с Крючковым! - Данила, прошу тебя, остановись. Давай сменим тему. Ты невменяем. Я принесу тебе воды. Лина стремительно направилась к двери, но Данила уже не владел собой. Он грубо схватил ее за руку, не позволяя выйти из спальни. - И не надо мне говорить, - кричал он, - что твой ублюдок попался в сети к проститутке. Я со всей ответственностью заявляю, что ни один мужик ни в какие сети и капканы ни к одной бабе не попадет, если сам туда не полезет. Уж поверь, у меня опыт есть в этом деле. Так что твой муж был подонком, который считал тебя просто дурой! Нет, он тебя вообще за человека не принимал. И тебе, и твоим детям, и ему, в том числе, повезло, что он вовремя умер! Лина почувствовала, что весь алкоголь выветрился, и она вполне осознанно стала бить кулаками его огромное сильное тело, рыдая и выкрикивая: - Замолчи, прошу тебя, замолчи, ты не смеешь, ты просто дьявол какой-то!!! Данила, опомнившись, застыл, молча принимая ее удары. Лина, тоже остановилась и опустила руки. Данила опустился перед ней на колени, прислонив свою голову к ее животу. - Пожалуйста, встаньте, я прошу вас, - сказала она резко, чтобы задеть его чувство собственного достоинства. Более всего она не хотела, чтобы он унижался перед ней. Тем более она не хотела его покаянных ласк, потому что он был ей неприятен в эти минуты. Данила Иванович сразу это понял, встал, прошел к кровати, начав ее чисто автоматически прибирать. В течение полутора суток, проведенных с ним, в основном, в постели, Данила казался Инге старше и опытнее ее. Сейчас же он превратился в растерянного, неопытного юнца. Она встала у окна лицом к улице и, упершись руками о подоконник, тихо сказала: - Это очень хорошо, что вы уезжаете в командировку на месяц. Потом я еду на такой же срок в Москву, как вы говорили, для работы с документацией по Американскому контракту. Два месяца нам дадут возможность опомниться. А потом мы решим, можем ли в дальнейшем продолжать работать вместе. Все в жизни бывает, мы люди взрослые и можем, я думаю, подняться над хмельным приключением, произошедшим с нами. И я пойму вас, если вы решите, что мне необходимо будет уйти с работы. Я оставляю за собой право принять решение об уходе, если пойму, что мне трудно с вами работать. Вы, ваша фирма многое вложили в меня - в патентоведческие курсы и курсы английского языка. Я все это никогда не забуду и постараюсь быть вам полезной всегда. А сейчас, извините, мне нужно собраться, я хочу уехать домой. Данила знал, что здесь именно тот случай, когда ни одно слово Лины не допускает возражений и комментариев. Х Х Х Нонна глянула на часы и, удостоверившись, что Ася появится примерно через полчаса, приступила к приготовлению ланча. Между тем, Ася приближалась к дому матери. Настроение было светлым и радостным. Ее новый белый Lexus, казалось, не колесил по бетонной дороге, а плыл по зеркальному водоему. Она вставила диск, который купила недавно в русском магазине. Там были записи популярных в 70-х годах мелодий. Зазвучала крайне сентиментальная, скорее даже печальная мелодия, которую Ася с одесского детства хорошо помнила. Тогда, еще 9-10 -летней девочкой она слышала эту мелодию на каком-то иностранном (не то испанском, не то итальянском) языке, и песня начиналось со слова, которое на всех языках звучит одинаково. Песня ей так нравилась, что она ее часто сама напевала на свой лад: "Мама! Ни-на-на, на-на-на, ни-на-на. Мама, на-на-на, на-на, ни-на-на..." Мама с папой разошлась, и они обе - мать и дочь - его не любили. Потом у мамы были мужчины, мужья, она вечно куда-то убегала, оставляла Асю у подружек и родственников, где ей было одиноко. Когда изредка мама с ней куда-то ходила (в кино, в цирк, просто гулять по Дерибасовской или на пляж), все смотрели на маму, и Ася крепко держала ее за руку, чтобы все видели, что это ее мама. Иногда к ним подходили прямо на улице и мужчины и женщины, и говорили, что они обе красивы, но Ася считала, что это все из-за мамы, потому что мама была самая красивая. У мамы такая фигура - ее спина похожа на гитару, на которой играл мамин муж - моряк дядя Володя. А у Аси фигура прямая, как доска. Иногда она брала ленту и до боли затягивала талию, но как у мамы фигура не получалась. Вот когда она вырастет, поправится, наденет, как у мамы лифчик, туфли на каблуках, накрасит кубы и вместо косичек сделает, как у мамы, прическу, тогда, может, она станет красивой. В те редкие часы, когда мама уделяла ей внимание, она была очень добра к ней и покупала все, что она хочет. Но даже эти счастливые мгновенья у Аси были всегда овеяны грустью, так как она знала, что это счастье ненадолго, мама опять будет занята, вся в бегах и ей будет не до дочки. Ася не обижалась на маму, она ее жалела, потому что при всей ее веселости она нередко ночами громко плакала в своей комнате. Мелодия закончилась, но Ася нажала кнопку и вернула диск к началу, чтобы снова услышать эти же звуки. Ей не хотелось уходить от воспоминаний детства, где были и любовь, и нежность по отношению к матери. Ей так хотелось, чтобы не было этих страшных лет их неприязни друг к другу, всего того, через что она прошла за годы эмиграции. А более всего ей хотелось, чтобы не было этой трагедии с Олегом и неизгладимого чувства своей вины в его смерти, которое, как шлагбаум, навсегда перекрыло ей путь к душевному покою. Когда машина подъехала к гаражу, Нонна уже стояла у двери, ожидая дочь. Ася с букетом цветов вышла из машины и после радостных приветствий с объятиями и поцелуями мать и дочь вошли в дом. Со стороны их можно было принять за близнецов, настолько они были одинаковы лицом, фигурой, походкой, а также возрастом из-за необыкновенной моложавости матери. Женщины расставили все принесенное для ланча на столик у бассейна и устроились в уютных креслах, приступив к трапезе. После недолгого, ничего не значащего разговора, Нонна решила подобраться к главному, что ее беспокоило в жизни дочки сейчас. - Доченька, - сказала осторожно Нонна, заглядывая дочке в глаза, чтоб понять, готова ли Ася к откровению, - я хочу тебе задать один вопрос, но если ты не хочешь, можешь не отвечать, - скажи мне, есть ли у вас с Майком планы оформить ваши отношения? - Я пока сама не знаю, мама, - сразу ответила Ася, словно именно этого вопроса ждала. - Но от кого это больше зависит: от тебя или от него? - Думаю, что от него больше. Я думаю, что если бы он мне сделал предложение, я бы дала положительный ответ. - А ты сама определилась в своих чувствах? - Думаю, что да, мама! Я его люблю... Ну, может, не так страстно, как Олега - это была единственная любовь моей жизни, - но Майка я люблю. Я думаю, что никогда не захочу его променять ни на кого, если он будет моим мужем. Мне с ним хорошо. - Так в чем же дело? - Дело в том, мамочка, что он не делает мне пока предложен